Глава первая

Да, вот они, русские характеры: кажется, прост человек,

Л. Н. Толстой

а придёт суровая беда, и поднимется в нём великая сила...

очью Василевского вызвал Сталин. Ему прислал донесение адмирал Октябрьский. «Севастополь немцы непрерывно подвергают ударам авиации и обстрелам артиллерии, — телеграфировал он. — Двухсоттысячная армия Манштейна перешла в наступление. Идут кровавые и тяжёлые бои. Войска остро нуждаются в боеприпасах. Прошу оказать помощь...»

   — Чем Ставка может помочь Севастополю? — спросил Сталин, едва Василевский вошёл к нему.

Василевский доложил, что Генштаб в состоянии выделить войска, но город блокирован с воздуха и с суши, а морем теперь кораблям не пробиться. Недавно группа кораблей с маршевым пополнением прорвалась к бухте, но из-за густого тумана эсминец «Дзержинский» угодил на минное поле и затонул вместе с экипажем и войсками. Крейсер «Красный Крым» и эсминец с трудом доставили войска в порт.

   — Значит, ситуация критическая? — Сталин смотрел на Василевского не мигая.

   — Да, — подтвердил Василевский. — И сложилась она после того, как наши войска оставили Керченский полуостров. Я переговорю по радио с адмиралом Октябрьским, возможно, нам удастся что-то сделать. Подключу к этому и наркома ВМФ адмирала Кузнецова.

   — Хорошо, — одобрил Верховный. — Только не теряйте время. Не забудьте, что в шестнадцать ноль-ноль заседание Государственного Комитета Обороны. Кстати, ваше предложение о создании воздушных армий и о передаче авиации в подчинение Ставке разумное, и мы обсудим его.

«Пора бы уже решить этот вопрос в интересах дела», — подумал Василевский, возвращаясь к себе.

После обеда он стал бриться в туалетной комнате. Тут его и нашёл генерал Штеменко. Вид у него был возбуждённый.

   — Вам звонил Поскрёбышев, совещание в Ставке перенесено на час раньше. Так что пора в Кремль. Я вызвал машину, она у подъезда.

   — Вот уж не знал, что ты настоящий сыщик, и здесь меня нашёл! — заулыбался Василевский. — Спасибо, Семён!..

В кабинете Сталина собрались военачальники, наркомы ведущих отраслей промышленности, директора военных заводов, конструкторы. Сталин, как всегда, вёл совещание жёстко, по-деловому, предоставлял слово выступающим, бросал реплики, задавал вопросы. Подчеркнув необходимость более рационального использования войск и боевой техники, он заявил:

   — Пора нам, товарищи, создать воздушные армии. Предложение Генштаба на этот счёт Ставка решительно поддержала. Каждый фронт должен иметь свою воздушную армию, а в процессе проведения серьёзной операции можно придать фронту ещё одну-две воздушные армии. Генштаб предложил также подчинить всю авиацию Ставке, но мы посоветовались и решили подчинить ей только авиацию дальнего действия. — Сталин обвёл взглядом сидевших. — У нас уже есть танковые корпуса, в июне появятся две танковые армии, а к лету мы сформируем ещё две. Вчера нарком авиапромышленности Шахурин доложил, что начато массовое производство истребителей Ла-5 и Як-7.

   — Очень быстрые и хорошо вооружённые машины, — подал голос генерал Новиков, недавно назначенный командующим ВВС Красной Армии. До этого он командовал ВВС Ленинградского фронта. — Я осматривал новые машины, когда они проходили испытания. Уверен, что эти самолёты хорошо проявят себя в воздушных боях.

Заголосила «кремлёвка». Сталин снял трубку:

   — Что у вас, Вячеслав Михайлович? Так, понял... Письмо на имя президента Рузвельта насчёт качества оружия готово? Приносите, я подпишу...

Не ожидая, что скажет Сталин, Василевский заметил, что американские танки очень плохи:

   — На фронте танкисты жаловались мне. Они легко загораются даже от патронов противотанковых ружей, а от удара снаряда тем более. Почему? Работают на высокооктановом бензине! Немецкие же танки работают на низкосортном бензине и от каждой пули факелом не горят.

   — Об этом я и пишу в своём послании Рузвельту, — произнёс Сталин. — Кстати, для тех, кто ещё не знает, сообщаю, что генерал Василевский приказом Ставки утверждён в должности начальника Генерального штаба! Я весьма сожалею, но по болезни от этой должности мы освободили маршала Шапошникова. — Сталин взглянул на наркома Шахурина. — Алексей Иванович, доложите нам, что делает ваш Наркомат по резкому увеличению выпуска самолётов разных модификаций.

Шахурин пружинисто вскочил с места, на его худощавом лице отразилось смятение, но он быстро справился с ним и заговорил уверенно:

   — У нас, товарищ Сталин, дела идут неплохо...

«Ну и брякнул! — ругнулся в душе Василевский. — Сейчас Верховный выдаст ему...» И тут же раздался голос Сталина:

   — У вас, товарищ Шахурин, дела идут неплохо, а вот на фронтах с самолётами туго, их просто не хватает. Может, вы откроете секрет, где вы прячете истребители и бомбардировщики?

   — Я считаю заявление наркома безответственным! — бросил реплику Берия.

   — Что скажет начальник Генштаба?

Голос Верховного прозвучал холодно, и Василевский увидел, как втянул плечи Шахурин, а лицо его вмиг посерело. И чтобы ободрить наркома, человека энергичного, который в сорок первом провёл колоссальную работу по эвакуации предприятий отрасли в восточные районы страны, он сказал, что Алексей Иванович просто нечётко выразил свою мысль, а вовсе не бахвалился. Перед совещанием нарком был в Генштабе, где заявил, что заводы, эвакуированные вглубь страны, уже дали первую продукцию.

   — Бели так, то я поторопился с критикой, — примирительно произнёс Сталин.

Шахурин отметил, что до войны СССР выпускал самолётов больше, чем Германия, но в основном это были машины старой конструкции.

   — И кто в этом виноват? — насупился Сталин.

   — Все виновны, Иосиф Виссарионович, и мы, производственники, и наши конструкторы. Но основная вина лежит на Наркомате обороны.

«Тут он прав и возражать ему Верховный не станет», — отметил про себя Василевский.

   — Тогда и я виноват как Генеральный секретарь ЦК партии? — спросил Сталин.

У Шахурина растерянно забегали глаза.

   — Вы наш вождь и учитель, товарищ Сталин, а коль так, то есть в этом деле и ваша недоработка.

   — Не хитрите, товарищ Шахурин, — поддел наркома Сталин. — Не надо употреблять смягчающих слов. Если есть моя вина, так и говорите. — Он открыл свой блокнот. — Сколько боевых самолётов получит фронт в сорок втором году?

   — Более двадцати пяти тысяч! А в следующем, сорок третьем году — тридцать пять тысяч! И это, замечу, не дутые цифры. Я ручаюсь за них головой.

   — Вы сказали, что наши новые самолёты лучше немецких, но лётчики жалуются на них, — заметил Маленков. Он сидел рядом с вождём, на его полном, как луна, лице сияла лукавая улыбка.

   — Так мог заявить только плохой лётчик! — горячо возразил Шахурин. — Дайте мне этого жалобщика, я поговорю с ним. Надо учиться лучше воевать, а не сваливать всё на технику!

«Молодец Алексей Иванович, не растерялся и врезал аппаратчику на полную катушку!» — обрадовался Василевский.

Шахурин говорил убедительно, он ссылался на мнение лётчиков-испытателей, которые давали самолётам путёвку в жизнь, и это понравилось Верховному. Он заметил лишь, что нужно напрячь все силы, дать фронту как можно больше машин.

   — Почему немцы имеют успех в сражениях? — спросил Сталин и сам же ответил: — У них превосходство в воздухе, а на земле — в танках. Надо выбить из их рук этот главный козырь. Теперь, — продолжал он, — послушаем, что нам скажет нарком танковой промышленности.

   — У нас пока танков меньше, чем у врага, — отметил Малышев. — Зато наши Т-34 превосходят немецкие танки по всем параметрам. Это немцы и сами признают.

   — Сколько вы сможете выпустить машин в этом году? — спросил Сталин.

   — Двадцать четыре тысячи единиц! Все наши крупные заводы на Урале сейчас делают танки, так что скоро мы будем иметь на фронте превосходство над врагом в танках...

   — Знаете, что меня огорчает? — спросил Верховный Василевского после совещания. — Харьков! Тимошенко и Хрущёв клялись, что освободят город, но увы!.. Я поверил им, а следовало дать по рукам.

Начальник Генштаба тогда не разделял их оптимизма и предложил Верховному воздержаться от проведения этой операции.

   — Наступать из оперативного мешка, каким является Барвенковский выступ, для войск Юго-Западного фронта рискованно! — решительно возразил Шапошников. — Со стороны Славянска по нашей 9-й армии может ударить армейская группа генерала Клейста. У него одиннадцать дивизий, и они прорвут нашу оборону. И чем тогда парировать их удар?

Сталина его слова заставили задуматься. Он вызвал на связь маршала Тимошенко и высказал ему свои опасения.

   — Я и Никита Сергеевич Хрущёв уверены, что Харьков освободим! — заявил решительно Тимошенко.

И Верховный дал своё согласие на операцию, а Генштабу приказал «считать операцию внутренним делом юго-западного направления и ни в какие вопросы по ней не вмешиваться».

   — А если операция провалится, кто будет отвечать? — едва не вспылил Шапошников.

   — Тимошенко и Хрущёв будут отвечать, но если они освободят Харьков, быть им на вершине славы!

   — Слышали, что мне сказал Верховный? — спросил Шапошников, глядя на своего заместителя. Василевский молчал. — То-то, голубчик! Порой Сталин бывает чертовски упрям...

12 мая армии Юго-Западного фронта перешли в наступление. Вначале оно развивалось успешно, но уже через пять дней случилось то, о чём Сталину говорил Шапошников: армейская группа Клейста из района Краматорска нанесла мощный удар по войскам 9-й армии Южного фронта. Немецкие танки, прорвав оборону, стали угрожать тылу 57-й армии и всей группировке Юго-Западного фронта, наступавшей на Харьков с юга. Василевский связался по телефону с начальником штаба 57-й армии генералом Анисовым, сослуживцем по Генштабу.

   — Саша, друг мой, дело швах! — кричал в трубку Анисов, боясь, что Василевский его не услышит. — Ситуация критическая, доложите Верховному...

От разговора с Анисовым на душе Василевского стало горько. Беду он предвидел, ибо понимал, как трудно сочетать стратегическую оборону с крупным наступлением, когда не хватает вооружения и боевой техники. С грустью сказал он Шапошникову о том, что немцы хотят ликвидировать Барвенковский выступ, а потом разгромить наши войска под Харьковом.

   — Надо бы доложить об этом Верховному, да и генерал Анисов просил.

   — Я ему уже докладывал, а он меня крепко обидел, — возразил Шапошников. — Разрешаю сделать это вам.

И Василевский доложил. Верховный, однако, всё воспринял спокойно.

   — Я переговорю с маршалом Тимошенко, — коротко изрёк он.

Вскоре раздался звонок от Поскрёбышева:

   — Борис Михайлович, пошлите, пожалуйста, к Хозяину Василевского.

   — Понял, Александр Николаевич, сейчас он выедет, — ответил маршал.

Василевский прикрыл за собой массивную дверь. Сталин вскинул на него глаза.

   — Маршал Тимошенко заявил, что принял все меры, чтобы локализовать войска Клейста.

   — Вы требуете от нас говорить вам правду, так вот заявляю: в успех я не верю! — произнёс Василевский, ощущая, как гулко забилось сердце. Казалось, оно вот-вот вырвется из груди. — Обстановка для наших войск на Барвенковском выступе резко ухудшается. Об этом мне сообщил начальник штаба 57-й армии генерал Анисов. Разрешите, я отдам приказ командованию фронта прекратить Харьковскую операцию и повернуть нашу ударную группировку на юг для отпора врага?

   — Не разрешаю! — резко ответил Сталин.

Ушёл от Верховного Василевский ни с чем. И вдруг поздно вечером в Генштаб ему позвонил... Хрущёв! Разговор был недолгим, но откровенным. Хрущёв признал, что ситуация для них сложилась опасная и надо прекратить наступление.

   — С этой просьбой мы обратились к Верховному, но он слушать нас не стал. Говорит, сами заварили кашу, вот и расхлёбывайте. — Слышно было, как Никита Сергеевич кашлянул в кулак. — Плохи у нас дела, Александр Михайлович. Я прошу вас ещё раз доложить товарищу Сталину нашу просьбу, ибо армии несут большие потери.

   — Разве я не пытался убедить Верховного?! — воскликнул Василевский. — Ещё как пытался, но вы с Тимошенко заявили, что Харьков освободите, а меня и слушать не желали. К сожалению, сейчас я лишён возможности помочь...

На другой день, 19 мая, немецкие войска, действовавшие на Барвенковском выступе, вышли в тыл нашим войскам, и лишь тогда Ставка прекратила Харьковскую операцию. Но время было потеряно, и вражеские танки нанесли тяжёлое поражение 9-й армии, затем ударили по тылам 6-й, 57-й армий и группы генерала Бобкина. Погибли многие командиры, погиб и друг Василевского генерал Анисов.

Вечером 25 июня Василевский прилетел в Москву и, наскоро поужинав, пригласил в Генштаб генерала Ванникова. Коренастый, широкоплечий, с лицом полным и открытым, он рывком шагнул в кабинет.

   — Борис Львович, я только что с фронта, так закрутился, что ещё не поздравил вас с назначением на должность наркома боеприпасов. Так что поздравляю. — Василевский тепло пожал генералу руку.

   — Лучше поздно, чем никогда! — весело хохотнул нарком.

   — Как у вас с боеприпасами? Много и чего дадите фронтам?

   — Прилично! У меня всё подсчитано. — Ванников извлёк из портфеля бумагу и отдал её Василевскому. — Снаряды, мины, бомбы, гранаты, патроны... Всё мною учтено.

   — Ну-ну, поглядим. Я случайно узнал, что вас представили к званию Героя Социалистического Труда.

   — Я тружусь не ради Золотой Звезды, — смутился Ванников.

   — Понятное дело, но я бы хотел, чтобы вам дали Героя Труда...

(Ванников стал трижды Героем Социалистического Труда — в 1942, 1949 и 1954 годы — за то, что внёс большой вклад в развитие оборонной промышленности, организацию производства новых образцов военной техники. — А.3.).

Василевский читал документ и радовался: наконец-то фронты получат боеприпасы в достатке. Снаряды, мины, ручные гранаты...

   — С каждым днём мы наращиваем выпуск военной продукции, — сказал Ванников. — На снабжение только военной авиации мы передали более пятидесяти конструкций авиабомб! Мы разработали гамму осколочно-фугасных и специальных мин...

   — Это хорошо, Борис Львович, — прервал его Василевский. — Но товарищ Сталин требует резко увеличить выпуск противотанковых средств — ручных противотанковых, зажигательных, фугасных и камуфляжных гранат...

Они засиделись допоздна и едва попили чаю, как загудела «кремлёвка». Это звонил Сталин.

   — Чем занимаетесь, товарищ Василевский? — спросил он сухо.

   — У меня в кабинете нарком Ванников, мы решаем вопросы резкого увеличения выпуска боеприпасов, особенно для борьбы с танками.

   — Ну и как, получается?

   — Борис Львович обещает дать фронтам самых разных боеприпасов, и я верю ему...

Верховный помолчал, потом бросил в трубку:

   — Вы мне нужны. Приезжайте!

Прежде всего Сталин спросил, как работает в Генштабе генерал Бодин, и, когда Василевский ответил, что хорошо, Верховный сказал, что Ставка решила снять с поста начальника штаба Юго-Западного фронта генерала Баграмяна.

   — Я им недоволен, — произнёс он. — Баграмян не извлёк урока из той катастрофы, которая произошла под Харьковом.

   — Вместо Баграмяна вы хотите назначить начальником штаба генерала Бодина? — спросил Александр Михайлович.

   — О том и речь. — Сталин придвинул ему стул. — Садитесь, пожалуйста.

   — Оперативную подготовку генерала Баграмяна я ставлю выше, чем подготовку генерала Бодина, — заметил начальник Генштаба. — Баграмян спокойному течению событий предпочитает риск. И на фронте он себя проявил...

   — Послушать вас, так Баграмян — герой! — возмутился Сталин. — Сегодня я запросил штаб Юго-Западного фронта, хотел узнать, какая ситуация под Купянском, сооружается ли рубеж обороны на реке Оскол. Но толком мне ничего ваш Баграмян но объяснил.

   — Странно, однако, — тихо обронил Василевский.

Верховный, словно не слыша его, сказал:

   — Берите ручку, я буду диктовать личное письмо командованию фронта.

И он начал диктовать текст. Сталин учинил разнос Военному совету Юго-Западного фронта. И больше всех досталось генералу Баграмяну, а не Тимошенко или Хрущёву. «Тов. Баграмян но удовлетворяет Ставку не только как начальник штаба, призванный укреплять связь и руководство армиями, но не удовлетворяет Ставку и как простой информатор, обязанный честно и правдиво сообщать в Ставку о положении на фронте. Более того, тов. Баграмян оказался неспособным извлечь урок из той катастрофы, которая разразилась на Юго-Западном фронте. В течение каких-либо трёх недель Юго-Западный фронт благодаря своему легкомыслию не только проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, но успел ещё отдать противнику 18-20 дивизий...»

Василевский старательно писал, потом перестал. Сталин оторопело взглянул на него.

   — Что вас смутило? — спросил он.

   — За дела на фронте отвечает в первую голову его командующий, в данном случае маршал Тимошенко. Надо бы как-то это отметить, — предложил Василевский. — Вина Баграмяна есть, но она не больше вины командующего и члена Военного совета.

   — Я же ещё не закончил, — произнёс Верховный. — Им тоже достанется...

После того как Сталин продиктовал текст о том, что временно в качестве начальника штаба Юго-Западного фронта направляется вместо Баграмяна заместитель начальника Генштаба генерал Бодин, а Баграмян назначается начальником штаба 28-й армии, он сказал:

   — А теперь воздадим должное тем, о ком вы только что говори ли. — И он продиктовал: — «Понятно, что дело здесь не только и тов. Баграмяне. Речь идёт также и об ошибках всех членов Военного совета, и прежде всего тов. Тимошенко и тов. Хрущёва. Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе — с потерей 18-20 дивизий, которую пережил фронт и продолжает ещё переживать, то я боюсь, что с вами поступили бы очень круто. Желаю вам успеха. 26 июня 42 г. 2.00. И. Сталин». Отнесите, пожалуйста, на узел связи, чтобы срочно передали, а сами идите отдыхать. В шесть утра жду вас с докладом о ситуации на Брянском фронте.

Василевский связался по телефону с командующим фронтом генералом Голиковым. От разговора с ним на душе остался неприятный осадок. Немцы нанесли сильный удар на Воронежском направлении, и войска фронта не сумели дать им должный отпор. Василевский упрекнул в этом Голикова:

   — Надо было организовать массированный удар по флангам основной группировки врага!

   — Почему мне не подсказал Генштаб? — съязвил Голиков, хитро сощурив глаза.

Василевского смутили его слова, но в следующую секунду он обрёл твёрдость.

   — Филипп Иванович, не юли! — уколол его Александр Михайлович. — Когда Брянский фронт получил пополнение, ты сказал, что теперь чувствуешь себя как бог и, если фрицы пойдут на тебя танками, ты побьёшь их! А что вышло на деле?..

События на Брянском фронте развивались стремительно. 2 июля ситуация на Воронежском направлении резко обострилась. Немцы прорвали нашу оборону на стыке Брянского и Юго-Западного фронтов и продвинулись на глубину до восьмидесяти километров. Ударная группа врага стремилась прорваться к Дону и захватить Воронеж. Василевский понимал, что без дополнительных сил Голиков не сможет сдержать натиск гитлеровцев, и предложил Сталину из резерва Ставки передать фронту три армии — 3, 6 и 5-ю резервные, которые были затем переименованы соответственно в 60, 6 и 63-ю армии — они заняли оборону от Задонска до Клетской, — а также 5-ю танковую армию генерала Лизюкова для нанесения контрудара по северному флангу противника, наступающего на Воронеж. Позже начальник Генштаба предложил Верховному передать генералу Голикову и 18-й танковый корпус. Верховный с ним согласился, но спросил:

   — Где сейчас находится 5-я танковая армия?

   — Она уже сформирована и сосредоточивается в районе Ельца.

   — Сможет она вступить в сражение с ходу?

   — Сможет! И если Голиков без колебаний нанесёт удар по немцам, успех обеспечен.

Прошла ещё одна тревожная ночь. И вдруг Василевский узнал, что 5-я танковая армия не получила задачи наступать. Могла случиться трагедия, подобная той, какая произошла под Харьковом. Он тут же проинформировал Верховного.

   — Он что, Голиков, играет в прятки?

   — Это он умеет, — дерзко ответил Василевский. — Я подготовил на имя Голикова телеграмму, в которой Ставка требует от него немедленно приступить к организации контрудара.

   — Срочно вылетайте к Голикову! — приказал Верховный. — И всё, что можно ещё сделать, — сделайте! А телеграмму всё же отправьте. Она поступит туда раньше, чем вы там окажетесь. Пусть товарищ Голиков поразмышляет над её содержанием.

   — Слушаюсь!

Василевский вызвал генерала Штеменко:

— Сергей Матвеевич, я убываю на Брянский фронт. Что-то не получается у Филиппа Ивановича, — огорчённо вздохнул Александр Михайлович. — Войска фронта отступают, и Верховного это беспокоит. У Голикова противник генерал Вейхс. Этот холёный немец не умеет воевать, но у него толковый начальник — генерал-фельдмаршал Фёдор фон Бок.

   — Который командовал группой армий «Север», когда немцы напали на Польшу?

   — Да. А во время захвата Франции этот шелудивый пёс возглавлял группу армий «Б». И сейчас он ею командует. У него боевого опыта побольше, чем у нашего Голикова.

Василевскому было о чём подумать. Напутствуя его в дорогу, Сталин сказал, что Воронеж для немцев — как кость в горле. Поворотом на юг и ударом из района Славянска они хотят разгромить войска Юго-Западного и Южного фронтов и открыть себе дорогу к Волге и на Северный Кавказ.

   — У нас тоже получилась запоздалая реакция на удар гитлеровцев по Брянскому фронту, — произнёс Василевский.

   — Не у нас, а у Генштаба! — уточнил Верховный.

   — Виноват. Генштаб запоздал с принятием решения, — поправился Василевский.

На рассвете 4 июля Василевский прибыл на КП Брянского фронта. Звёзды в небе угасли, горизонт обозначился багряным заревом — всходило солнце. Встретивший его рапортом начальник штаба фронта генерал Казаков, кряжистый, сероглазый, доложил:

   — Командующий фронтом генерал Голиков в соседней армии. Прикажете его вызвать?

   — Не надо. — Василевский сдвинул фуражку набок. — Мне к генералу Лизюкову.

Казаков пояснил, что вчера, как только была получена телеграмма из Ставки, Лизюков стал готовить свою армию и уже кое что сделал.

   — Садитесь со мной в машину, и поедемте на КП 5-й танковой армии!

Казаков оставил за себя своего заместителя и легко прыгнул в «Виллис». Прибыли они в штаб, когда солнце выкатилось из-за горизонта и его горячие лучи дробились на серо-зелёной броне танков. Командарм в форме танкиста представился Василевскому. Александр Михайлович видел его впервые. Среднего роста, с полным обветренным лицом, он робко пожал протянутую руку начальника Генштаба и на вопрос, что волнует его, ответил:

   — Жду приказа наступать...

Вместе с командующим армией и начальником штаба фронта генералом Казаковым Василевский произвёл рекогносцировку, уточнил задачу 5-й танковой армии: одновременным ударом всех сил армии западнее Дона перехватить коммуникации танковой группировки врага, которая прорвалась к Дону, и не дать ей переправиться через реку.

   — Справитесь?

   — Полагаю, что да! — бодро отчеканил Лизюков. На его лице появилась едва заметная улыбка. Но она исчезла, и генерал спросил: — Вы будете на моём командном пункте?

   — Непременно! — воскликнул Александр Михайлович. — Хочу посмотреть, как вы начнёте атаку.

Но увидеть «картину боя» ему не удалось. Поздно ночью на КП позвонил Сталин.

   — Разобрались, что к чему? — спросил он хрипловатым голосом. — 5-я танковая готова ударить по немцам?

Василевский сказал, что командарм Лизюков произвёл на него хорошее впечатление, верится, что его армия свою задачу выполнит.

   — Осложнилась обстановка на правом крыле Юго-Западного фронта. 6-я немецкая армия вышла к Каменке.

   — Создалась угроза тылам Юго-Западного и Южного фронтов? — уточнил Василевский.

   — Вот именно! — проворчал Верховный. — Так что вылетайте в Ставку.

Василевский пригласил к себе командарма.

   — Меня вызывают в Ставку, жаль, что не увижу, как твои орлы будут громить фрицев. — Василевский встал. — Но раз уж мы с тобой познакомились на фронте, постараюсь снова побывать в твоей армии. Как, примешь? — Глаза у Александра Михайловича заискрились.

   — Буду рад встрече, — повеселел Лизюков. — А своих орлов, как вы сказали, я поведу в бой в головном танке. Я уже привык к этому.

   — Вижу, что привык, не зря же тебе дали Героя Советского Союза!

Но вновь увидеться с Лизюковым Василевскому не пришлось: 24 июля вражеский снаряд угодил в танк командарма, и Лизюков погиб.

Утром 5 июля Василевский прибыл в Ставку. Сталин с ходу задал вопрос:

   — Как вы оцениваете действия генерала Голикова? — И, нс дождавшись ответа, запальчиво продолжал: — Ставка проанализировала его работу на фронте и пришла к выводу, что ему не хватает решительности, умения быстро найти правильное решение в обострившейся ситуации.

   — Я давно это заметил, но не решался сказать вам, — сдержанно ответил Василевский. — Филипп Иванович нередко теряется, что приводит к серьёзным просчётам, а главное, гибнут люди. При проведении операции Голиков плохо готовит к ней войска. Недавно я был у него на фронте, хотел всё это высказать ему, но он был в соседней армии, и встретиться с ним я не мог.

   — Странно, однако, — обронил Сталин. — Что, постеснялись вызвать его в штаб? Будь на вашем месте Жуков, он бы не только вызвал Голикова, но и заставил бы его плясать под свою дудку! — Он посмотрел на карту. — Что нам предпринять, чтобы снять возникшую угрозу тылам Юго-Западного и Южного фронтов? Только коротко. Вы же знаете, я не люблю длинных речей.

   — Во-первых, надо заменить Голикова на посту командующего фронтом, поставить на его место более опытного генерала.

   — У вас есть такой генерал?

   — Рокоссовский. Он ещё не Суворов, но Брянский фронт ему по плечу.

   — Это во-первых, а что во-вторых? — Сталин лукаво скосил глаза.

   — На Воронежском направлении надо образовать фронт!

«Интересная мысль, а я как-то об этом не подумал, — пронеслось в голове Верховного. — Вот тебе и поповский сынок!»

   — Предположим, это будет Воронежский фронт, тогда часть вражеских сил он мог бы взять на себя, если не половину.

   — А что, можно попробовать! — весело произнёс Сталин.

Вернувшись в Генштаб, Василевский зашёл к своему заместителю генералу Ватутину. Тот что-то чертил на оперативной карте.

   — Колдую над Брянским фронтом! — улыбнулся Ватутин, перехватив взгляд. — Сдаётся мне, что Голиков врага не остановит.

Василевский сказал, что он предложил Ставке создать Воронежский фронт, чтобы «разгрузить» Брянский, Сталин с ним согласился.

   — Вечером пойдём с тобой на доклад к Верховному, так что хорошо проанализируй ситуацию на Воронежском направлении, а я тем временем переговорю с командующим Южным фронтом о делах на Кавказском направлении...

   — Ясно, что немцы рвутся к Волге, — сказал задумчиво Сталин, выслушав доклад Василевского. — Они хотят с ходу захватить Сталинград, а там откроется прямая дорога и на Кавказ... Да, а вы нашли генерала на Воронежский фронт?

   — Пока нет, — смутился Василевский.

Вдруг с места поднялся его заместитель генерал Ватутин:

   — Товарищ Сталин, назначьте меня командующим Воронежским фронтом!

   — Вас? — удивлённо спросил Верховный.

   — Так точно! — гаркнул Ватутин, вытянувшись перед Верховным в струнку.

   — По-моему, генерал Ватутин достойный кандидат на эту должность, но мне жаль отпускать его из Генштаба, — заявил Василевский. — К тому же его недавно назначили моим заместителем...

Сталин добродушно взглянул на Ватутина.

   — Ну что ж, если товарищ Василевский за, я не возражаю, — сказал он.

Утром 9 июля Верховный позвонил Василевскому по «кремлёвке» и спросил, переговорил ли он с маршалом Тимошенко. Если да, то какой результат.

   — Полчаса назад я связывался с начальником штаба фронта генералом Бодиным, — ответил Василевский. — Новости неутешительные, товарищ Сталин. Танки и пехота немцев прорвались между Россошью и Ольховаткой, форсировали Чёрную Калитву и устремились на юг. Наверное, Тимошенко и Хрущёв не в силах остановить продвижение врага.

   — Они вам об этом заявили? — Голос у Верховного был слегка раздражённым.

   — Нет, я просто догадываюсь...

   — Хорошо, я сам переговорю с Семёном Константиновичем.

В полдень Василевский зашёл к Сталину, тот вызвал на связь Калач, где находился командный пункт Юго-Западного фронта. Верховный потребовал от Тимошенко доложить обстановку на правом фланге. Семён Константинович признал, что «своими силами фронт не в состоянии дать решительный отпор врагу».

   — «Я могу лишь временно сдержать противника на направлении Кантемировка — Миллерово, — прочёл на телеграфной ленте слова командующего фронтом Сталин. — Я прошу вас дать фронту войска из резерва Ставки, особенно танки и авиацию...»

Верховный, глядя на начальника Генштаба, чему-то усмехнулся, потом коротко ответил командующему:

   — Пока вашу просьбу выполнить не можем. Постарайтесь сдержать врага теми силами, которые есть у вас в наличии.

Но только ли Юго-Западный фронт беспокоил Ставку? Обострилась обстановка и на Южном фронте. Танки генерала Клейста рушили советскую оборону. Малиновский просил Ставку помочь фронту танками и авиацией, чтобы «раз и навсегда отбить охоту у противника двигаться между Доном и Донцом на мои глубокие тылы в общем стремлении на Сталинград».

   — Малиновскому я бы помог резервами, — грустно сказал Сталин, выслушав доклад Василевского.

   — У меня на этот счёт есть предложение...

   — Какое, говорите! — нетерпеливо произнёс Верховный.

   — Все наши силы, которые сражались от Лиски по устью Дона, свести в один фронт и подчинить его Малиновскому. — Александр Михайлович смотрел на вождя не мигая.

   — А что, идея! — Губы Верховного тронула скупая улыбка. — Так мы и сделаем. Пока готовьте проект директивы, а я тем временем переговорю с Малиновским. Да, а Жуков прибыл? Приглашайте и его в Ставку. Надо нам обсудить фронтовые проблемы. Соберёмся через час...

Дискуссия в кабинете Верховного едва не поссорила её участников, хотя поначалу разговор шёл тихо-мирно. Но когда Сталин заговорил о Сталинградском направлении, куда теперь устремились немецкие танковые соединения, Жуков безо всякой дипломатии заявил:

   — Надо создать Сталинградский фронт!

Верховный пылко возразил:

   — Ещё не время...

Тогда масла в огонь подлил начальник Генштаба.

   — Категорически возражаю! — твёрдо произнёс Василевский. — Воронежский фронт мы создали с опозданием, и враг этим воспользовался.

   — Уроки из ошибок надо бы нам извлекать, — обронил Жуков, листая свой рабочий блокнот.

   — Сталинград не Воронеж! — вскинул голос Сталин.

   — Да, но немцы стремятся любой ценой войти в Большую излучину Дона, чтобы открыть себе дорогу на Сталинград и южнее — на Кавказ, — подчеркнул Василевский.

Сталин заколебался:

   — Что у нас есть в резерве?

Начальник Генштаба пояснил, что если речь идёт о создании Сталинградского фронта, костяком его могут стать три общевойсковые армии — 62, 63 и 64-я; армии полнокровные, и командиры там зрелые.

   — У вас есть на примете командующий этим фронтом? — Глаза Сталина сузились и стали похожи на щели.

   — Маршал Тимошенко!

   — Ваше мнение, товарищ Жуков? — Сталин ущипнул усы.

   — Семён Константинович может возглавить Сталинградский! фронт на первом этапе оборонительных боев, а там видно будет.

   — Принимается. — Сталин взглянул на Василевского. — Подготовьте директиву о создании фронта!

Жуков и Василевский ушли. В кабинете стало так тихо, что слышно было, как тикали настенные часы. Сталин подумал о том, что создание нового фронта добавит массу проблем, но решить их надо оперативно. Он вызвал на связь генерала Малиновского и заявил ему, что Ставка постановила армии Южного и Юго-Западного фронтов объединить в один Южный фронт.

   — Этот фронт возглавите вы, — неторопливо произнёс Верховный в телефонную трубку. — Директиву получите сегодня. — Немного подумав, он добавил: — Вам будет трудно на первых порах, но Ставка уверена, что вы справитесь. Товарищ Василевский дал вам высокую оценку, и мы согласились с ним.

   — Постараюсь вас не подвести! — коротко отозвался Малиновский.

Василевский принёс директиву.

   — Ну-ка, какую задачу вы поставили генералу Малиновскому? — Сталин взял из его рук документ и вслух прочёл: — «Прочно занять Сталинградский рубеж западнее реки Дон и ни при каких условиях не допустить прорыва противника восточнее этого рубежа в сторону Сталинграда». Верно, коротко и чётко. А чем будет заниматься Юго-Западный фронт?

   — Не допустить прорыва противника к Сталинграду! — произнёс Василевский. — Тимошенко в этих делах человек искушённый, и ему не надо объяснять детали.

   — Да, но хотя бы коротко разъяснить ему в директиве замысел противника... Я не желаю, чтобы гитлеровские вояки ворвались в Сталинград, и, если вдруг им удастся, для меня это будет личной трагедией.

   — Вы же там сражались в Гражданскую войну?

   — Да! — Верховный вскинул голову. — Там осталась частица моего сердца. Мы с Ворошиловым честно обороняли от белой гвардии Царицын. Надо вам поехать в Сталинград и помочь командующему укрепить оборону.

   — Я готов, товарищ Сталин!..

С утра нещадно палило солнце и воздух был горяч, как горевший порох, и, когда самолёт приземлился, Василевский решил сразу же ехать на «Виллисе» в штаб фронта, который находился и деревне Камышино. Пока туда добирался, неожиданно брызнул дождь, и сразу посвежело. Генерал Гордов (с 23 июля он стал командовать Сталинградским фронтом вместо маршала Тимошенко, членом Военного совета был Хрущёв, начальником штаба — генерал Бодин) предложил Александру Михайловичу выпить с дороги холодного хлебного кваса.

   — Наш повар делает очень вкусный квас, прошу отведать!

   — Наливай кружку! — улыбнулся Александр Михайлович. — Но квасом ты, Василий Николаевич, не отделаешься, если что нс так, — не то шутил, не то серьёзно добавил начальник Генштаба.

Взяв из рук повара, кряжистого черноглазого ефрейтора, кружку, Василевский вмиг опорожнил её. Квас и вправду был холодный и вкусный. Крякнув от удовольствия, он спросил:

   — Скажи, ефрейтор, кто тебя научил делать такой квас?

Тот улыбнулся:

   — Батя научил... — И вдруг улыбка с лица повара исчезла, оно стало серым, на нём появились белые пятна. — Нет у меня теперь бати, товарищ генерал, — глухо произнёс он. — Месяц тому назад батю осколком шарахнуло...

   — Да, сынок, у тебя большое горе. — Василевский помолчал. — Ладно, ефрейтор, налей ещё кружку, и я выпью за твоего отца.

   — Рад уважить, товарищ генерал! — Он мигом сбегал в блиндаж, где находились продукты, и налил из бочки квасу. Василевский опорожнил и эту кружку.

   — Пусть земля будет пухом твоему бате! — Василевский вытер платком губы. — Как тебе служится?

   — Хорошо, товарищ генерал, но есть к вам просьба. — Он смутился, лицо его стало румяным.

   — Говори!

   — Хочу, как и мой батя, стать командиром, чтобы свою жизнь посвятить армии, если, конечно, живой останусь...

   — А чего ждать, когда закончится война? — усмехнулся Василевский. — Кроме поварских дел, что ты умеешь делать?

   — Сапёр я, в отцовской роте был... Так что это дело мне по душе. Знаете, сколько немецких мин я разоружил? Двести пять! А потом повара убило, и начал готовить бойцам пищу...

   — Родом-то откуда? — поинтересовался Александр Михайлови11.

   — Из Свердловска, там и мать живёт. Она учит детишек и школе...

   — Туда и поедешь в военное училище, закончишь там курсы и станешь лейтенантом! — Василевский взглянул на рядом стоявшего командующего фронтом: — Не возражаешь, Василий Николаевич?

   — Отчего вдруг возражать? — удивился генерал. — Парень что надо, из него выйдет отличный командир! Я могу к вашему отъезду в Москву подготовить на ефрейтора документы.

   — О том и речь...

   — Благодарю, товарищ генерал! — обрадовался ефрейтор. — Я к тому, что буду честно служить нашей армии и, если надо будет, как батя, жизни своей... — Он заикнулся, проглотил ком в горле, и Василевский поспешно тронул его за плечо:

   — Я верю тебе, сынок, спасибо!..

В штабе фронта командующий генерал Гордов честно высказал начальнику Генштаба всё, что его волновало. Ему импонировал гость тем, что был прост, колючих слов не произносил, а больше говорил о том, как укрепить фронт, его оборону.

   — Заварилась тут каша такая, что и обжечься можно, — сетовал Гордов. — Сил-то у нас намного меньше, чем у немцев. Жарковато приходится... Уже возникла угроза окружения врагом 62-й армии. У меня по ней вся душа изболелась.

   — Я тебя понимаю, Василий Николаевич, но главное сейчас — не дать немцам захватить переправы через Дон вот тут, в районе Калача.

   — Может, подождём, пока подойдут резервы, и тогда ударим покрепче? — предложил Гордов.

   — На это уйдёт два-три дня, а нам время терять никак нельзя, — возразил Василевский. — У нас остался один выбор — ударить по немцам наличными силами — 1-й и 4-й танковыми армиями! Так что приглашай сюда начальника штаба фронта, командиров, и мы обговорим, как это лучше сделать...

Контрудар нанесли на рассвете, когда в голубом небе ещё тускло мерцали звёзды. В разгар сражения танки генерала Москаленко, вместо того чтобы ударить по флангам вражеских позиций, почему-то пошли в лобовую атаку.

   — Гордов! — громко окликнул Василевский командующего фронтом, наблюдая за полем боя в бинокль. Тот подскочил к нему. — Ты что, разве не видишь? Прикажи Москаленко, чтобы танки били по флангам! Иначе я сделаю так, что он не то что армией, танком не будет командовать! Я же предупреждал командармов не идти в лобовую, а он, сукин сын, прёт вовсю!..

Гордов по рации связался с генералом Москаленко.

   — Кирилл Семёнович, к чему лобовая атака? — крикнул он в микрофон. — Немцы перебьют вас, как цыплят. Поворачивай танки и бей по флангам!

Эфир был наполнен радиопомехами, но голос Москаленко Гордов всё же разобрал. Тот коротко отозвался:

   — На флангах у них орудия, а я хотел ударить по центру!

   — Поворачивай и бей по флангам! — крикнул Гордов. — Это приказ!..

Среди разрывов вражеских снарядов и мин Василевский увидел, как наши танки остановились, затем резко развернулись, часть машин устремилась на левый фланг, часть — на правый. Бой разгорался, и, наблюдая за ним, Василевский опасался, что немцы могут взять верх. Эта мысль ещё больше обеспокоила его, когда «юнкерсы» буквально засыпали наши танки бомбами. Где же наши истребители, почему они не прикрыли поле боя?!

Но Гордов уже вызвал на связь командующего 8-й воздушной армией генерала Хрюкина и приказал поднять в воздух все истребители.

   — Ты разве не видишь, как «юнкерсы» бомбят наши танки? — ругнулся в микрофон командующий фронтом.

И вот в небе появились наши истребители. Они, словно коршуны, бросились на «юнкерсы», и те, рассыпавшись в разные стороны, стали беспорядочно сбрасывать бомбы.

   — Кажется, наша взяла, — облегчённо вздохнул Василевский.

На КП прибыл генерал Хрюкин. Высокий, стройный, с лицом открытым и волевым, он был озабочен. Александр Михайлович узнал его до войны, когда Хрюкин учился на курсах при Военной! академии Генштаба. В советско-финскую войну он командовал ВВС 14-й армии, отличился в боях, за что и был удостоен звания Героя Советского Союза.

   — Дело дрянь! — жёстко бросил Хрюкин, здороваясь с Василевским. — Меня рвут на части — давай самолёты! А где их взять?

Гордов промолчал, а Василевский приподнял бровь:

   — Потому-то твои орлы, Тимофей Тимофеевич, и не прикрыли танки генерала Москаленко?

По лицу генерала было видно, что слова начальника Генштаба задели его за живое, он даже покраснел, но ответил прямо, без ссылки на чью-либо вину:

   — Раньше «юнкерсы» атаковали танки генерала Крюченкина, и я бросил туда все машины, что были под рукой. А тут беда у генерала Москаленко...

   — Кажется, попытка врага взять в кольцо войска двух армий и переправы через Дон сорвана, — довольно произнёс Василевский.

Он остался доволен действиями войск фронта, однако заметил:

   — Как бы теперь немцы не навалились танками на армию генерала Чуйкова. Советую тебе, Василий Николаевич, укрепить фланги. Немцы наверняка ударят по ним.

   — Я пошлю начальника штаба, и он на месте решит, чем усилить оборону флангов, — ответил Гордов. — Полагаю, что туда надо бросить артиллерию.

К рассвету обстановка на правом крыле 64-й армии резко обострилась. Немцы, потеснив наши войска, захватили Нижне-Чирскую. Теперь с юго-запада они могли прорваться к Сталинграду В это время Василевского вызвал на связь Сталин.

   — Что там у вас? — спокойно и словно бы равнодушно сиро сил он.

Василевский доложил ему о нависшей угрозе городу с юго-запада.

   — Ни шагу назад! — заклокотал в трубке голос Верховного. — Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем Родину. Вы меня поняли?

   — Да, товарищ Сталин! — громко ответил Василевский.

Он сообщил, что, по данным нашей разведки, немцы перенацелили свою 4-ю танковую армию с северокавказского на сталинградское направление. Ей поставлена задача нанести удар по городу с юга, вдоль железной дороги от Котельникова.

   — Это очень опасно. Какие меры вы приняли? — поинтересовался Верховный.

Василевский ответил, что он порекомендовал генералу Гордону выдвинуть из резерва 57-ю армию генерала Толбухина на рубеж Абганерово—Рейгород.

   — Командарму я объяснил, что отстоять Сталинград — значит преградить дорогу немцам на Кавказ. Толбухин произвёл на меня хорошее впечатление, и я уверен, что он не подведёт.

   — Дай-то бог! — глухо отозвался Сталин.

И генерал Толбухин сорвал замысел немцев, им не удалось подойти к черте города — на рубеже Аксай—Абганерово 4-я танковая армия врага была остановлена. Командарм 57-й Толбухин доложил командующему фронтом, что немцы зарываются в землю, как кроты, и предложил снова атаковать их.

   — Не надо, Фёдор Иванович, — возразил Гордов. — Подождём день-два, посмотрим, что они будут делать. А пока пополним армию резервами. Потери-то надо восполнить?

Вскоре Василевскому стал ясен замысел врага — концентрическими ударами 6-й танковой армии из района Верхне-Бузиновки с северо-запада и 4-й танковой из района Абганерово с юга ударить по нашей обороне, взломать её и ворваться в город.

   — Это очень рискованно, и я немедленно доложу об этом Верховному, — загорячился Александр Михайлович. — Есть у меня ещё кое-какие задумки.

Сталин, выслушав Василевского, воспринял его сообщение с тревогой.

   — Надо всё тщательно обсудить в Ставке! — сказал он и коротко бросил: — Немедленно вылетайте в Москву!

В час ночи самолёт начальника Генштаба взмыл в тёмно-синее небо. Сидя в кресле, Василевский невольно подумал: «В небе — тишина, а на земле все горит от огня, даже не хочется приземляться». Прилетел он в столицу на рассвете, когда на горизонте заалели первые лучи солнца. Ещё там, в Сталинграде, Александр Михайлович чётко проанализировал, как и чем укрепить оборону города, и, когда в Ставке заговорили об этом, он сказал:

   — Протяжённость Сталинградского фронта возросла на восемьсот километров. Предлагаю разделить этот фронт на два!

   — Разумно! — воскликнул Жуков. — Надо принять такое решение.

Сталин осадил его:

   — А мне вы дадите подумать?

   — Извините, — смутился Жуков. — Я поспешил, но от своего предложения не отказываюсь.

Какое-то время Верховный задумчиво смотрел на карту, на которой красным крестиком был помечен Сталинград, потом произнёс:

   — Сталинградский фронт мы разделим на два фронта. Но но надо на меня давить, товарищи полководцы! Меня этим не проймёшь. Вас лишь изредка начальство шерстило, а я битый-перебитый. — Сталин неторопливо прошёлся вдоль стола. — В Гражданскую войну здесь, под Царицыном, мы попали в переплёт. Тогда небезызвестный вам Кулик собрал всю нашу артиллерию, и мы ударили по полкам белогвардейцев. И те дрогнули! — Ом сделал паузу. — Итак, Сталинградский фронт разделим на два самостоятельных — Сталинградский и Юго-Восточный. Нет возражений? Нет! Теперь давайте решим, куда и какие армии включаем. Вам слово, товарищ Василевский...

После недолгих прений в состав Юго-Восточного фронта вошли войска левого крыла прежнего Сталинградского фронта — 51, 57 и 64-я армии, 13-й танковый корпус и 8-я воздушная армия генерала Хрюкина. Из резерва Ставки на этот фронт перебрасывалась 1-я гвардейская армия генерала Голикова.

   — На должность командующего Юго-Восточным фронтом и предлагаю кандидатуру генерала... — начал было Жуков, но Сталин прервал его:

   — У меня есть генерал на этот фронт. Кто? Товарищ Ерёменко! Он уже выздоровел, прислал на моё имя рапорт с просьбой отправить его на фронт. — Верховный посмотрел на Жукова. А вы кого хотели предложить?

   — Генерала Конева! — Жуков встал, застыв у стола.

   — Садитесь, пожалуйста! — Сталин подошёл к нему. — Копей командует Калининским фронтом, а у товарища Ерёменко должности нет. Так как, товарищи полководцы? — шутливо обратился к ним Верховный.

   — Я не возражаю, — сказал Жуков, — хотя, как вы помните, Ерёменко крепко подвёл нас с Брянским фронтом, когда обещал разбить Гудериана.

   — Полагаю, Ерёменко из этой трагедии сделал для себя соответствующие выводы. А что вы молчите? — Сталин взглянул ни начальника Генштаба.

   — Я не против. — Василевский поджал губы. — Но как сам Ерёменко смотрит на такое назначение?

Сталин бросил одно слово «логично» и вызвал Поскрёбышева.

   — Товарищ Ерёменко прибыл? — спросил он. — Пригласите его сюда.

Дверь открылась, и в кабинет вошли Маленков и следом за ним Ерёменко. Маленков сел к столу, а Ерёменко, глядя на Верховного, произнёс:

   — Я опоздал, товарищ Сталин. Прошу меня извинить: задержал главврач госпиталя...

   — Значит, подлечились?

   — Так точно, подлечился, — улыбнулся Ерёменко. — Готов хоть завтра на фронт!

«Приём у Верховного Главнокомандующего состоялся вечером 2 августа, — вспоминал впоследствии маршал Ерёменко. — На приёме, кроме меня, были начальник Генерального штаба генерал-полковник А. М. Василевский, генерал-майор В. Д. Иванов, тоже из Генерального штаба, и генерал-лейтенант Ф. И. Голиков, вызванный в связи с назначением его под Сталинград на должность командующего 1-й Гвардейской армией (эта армия формировалась из воздушно-десантных дивизий, располагавшихся под Москвой).

И. В. Сталин после обычных приветствий, обратившись к товарищу Василевскому, приказал ему доложить проект решения о разделе фронтов. Пока Василевский и Иванов развёртывали для доклада карту, И. В. Сталин подошёл ко мне вплотную и, потрогав две золотые полоски на кителе, сказал:

   — Правильно, что мы ввели знаки ранения. Народ должен знать тех, кто пролил свою кровь, защищая Отечество.

Лаконично, вместе с тем чётко и ясно доложил товарищ Василевский об организационных вопросах двух фронтов, привёл цифры состава их сил и средств».

После совещания все разошлись. Василевского Сталин задержал.

   — Есть к вам дело, — сказал он. — Но сначала приготовлю чай. Хотите?

   — Если можно... — Он подошёл ближе к городскому телефону. — Разрешите мне позвонить домой? Когда я улетал в Сталинград, жена болела...

   — Пожалуйста, звоните. — Сталин, повернувшись, ушёл в свою комнату, где и стал готовить чай.

Василевский набрал домашний номер. Трубку взяла жена.

   — Привет, Катюша!

   — Боже, Сашенька! — воскликнула она. — Ты где, в Москве?

   — У Верховного в кабинете, — тихо сказал он в трубку. — Прилетел рано утром, но тебя беспокоить не стал. Ты, должно быть, крепко спала. Как ты, не болеешь?

   — Простуда прошла. — Голос у Кати прозвучал тихо. — Когда придёшь?

   — Вечером, видимо... Целую, милая. — Василевский положил трубку.

Раздвинув шторы, из комнаты вышел Сталин с двумя стаканами в руках. Он поставил их на стол и вызвал Поскрёбышева.

   — Александр Николаевич, дайте нам, пожалуйста, что-нибудь к чаю. Бутерброды с ветчиной есть?

   — Есть, Иосиф Виссарионович.

Он тут же на подносе принёс бутерброды и бутылку вина.

   — Присаживайтесь к столу, Александр Михайлович, — пригласил Сталин. — В чай я плесну немного грузинского вина, ничего?

   — Сойдёт...

   — Разрешите, товарищ Сталин? — В дверях стоял член ГКО Маленков. Одет он был в тёмно-серый костюм, его полное лицо было грустным.

   — Заходите, товарищ Маленков, вы-то мне как раз и нужны. Сталин кивнул на стул напротив себя.

Маленков сел. Кивком головы он поздоровался с Василевским.

Александр Михайлович малыми глотками отпивал чай и ждал, когда наконец Верховный скажет о том «деле», как он выразился, из-за которого и задержал его.

   — Товарищ Василевский, я хочу назначить Жукова заместителем Верховного Главнокомандующего. Как вы к этому относитесь?

   — Положительно! Но тогда его надо освободить от должности командующего Западным фронтом.

   — Разумеется. — Сталин ущипнул усы. — Не скрою, кое-что в Жукове мне не нравится.

   — Что именно? — насторожился Василевский.

   — Он очень ершистый, чуть что не по нему — сразу бросается в атаку!

   — И очень капризный, — подал голос до этого молчавший Маленков. — А если он станет вашим заместителем, Иосиф Виссарионович, то совсем задерёт нос.

   — Меня это не пугает, — усмехнулся Сталин. — Мне важно, чтобы наше военное дело он двигал вперёд. — И вдруг он спросил: — А что, если Жуков передаст Западный фронт Коневу?

   — Что вы, Иосиф Виссарионович! — воскликнул Маленков. — Разве вы забыли, что в сорок первом за развал Западного фронт вы едва не отдали Конева под суд? Кто его тогда спас? Жуков! Он взял его к себе своим заместителем.

Сталин никак не отреагировал на слова Маленкова. Он наци лил свой пытливый взгляд на начальника Генштаба: ждал, чти тот скажет.

   — Достойная кандидатура! — наконец произнёс Василевский. — У Конева были срывы, и я о них уже говорил. Но он быстро нашёл себя, растёт от сражения к сражению. Тут уж лукавить грешно. Нравится мне его железная хватка, цепкий ум, умение заглянуть далеко вперёд. И бойцов своих под пули не посылает.

   — Ну что ж, теперь у меня полная ясность и по Жукову и по Коневу. — Сталин закурил трубку. — Поговорим о другом... Вам, товарищ Василевский, завтра в семь утра вылетать в Сталинград. Там уже находятся представитель ГКО нарком танковой промышленности Малышев, его заместитель Горегляд и командующий ВВС Красной Армии генерал Новиков. Каждый знает, чем ему заниматься в городе...

Казалось, что после разделения фронтов все помехи были устранены. Но вскоре осложнилось решение некоторых оперативных вопросов, особенно массированного использования авиации, действовавшей на Сталинградском направлении. Начальник Генштаба предложил подчинить в оперативном отношении Сталинградский фронт командующему Юго-Восточным фронтом генералу Ерёменко, а генерала Гордова назначить его заместителем.

И 23 августа Ставка приняла такое решение. Поставив об этом в известность Ерёменко, Василевский как бы в шутку предупредил его:

   — Андрей Иванович, только не вздумай передать фронт под опеку Хрущёва. В военном деле Никита Сергеевич разбирается слабо, хотя апломба у него с избытком.

   — Не переживай, Александр Михайлович, — раздался в телефонной трубке бас Ерёменко. — Я лично буду заниматься обоими фронтами.

«Кажется, на сегодня хватит, — подумал Александр Михайлович, глядя на часы. — Пора домой на отдых...»

Катя открыла ему дверь, мягко улыбнулась, её глаза вмиг заискрились, она нежно обняла его, поцеловала:

   — Я так по тебе соскучилась...

Александр Михайлович почувствовал, как в груди томно шевельнулось сердце. Обняв жену, он тихо спросил:

   — Ты ждала меня?

   — Очень далее ждала... А ты был на фронте? Там опасно?

   — Да, но я заворожённый, Катюша, меня пуля не берёт, — пошутил он. — А где Игорёк?

   — Поужинал и лёг спать. Набегался за день...

Василевский достал из сумки несколько плиток шоколада и положил на стол.

   — Утром, когда проснётся, отдашь ему.

   — Сам отдашь, — возразила она.

   — Я не смогу, Катюша. Утром в Госплан, а потом в Сталинград.

   — Снова туда? — удивилась жена. — Неужели не могут послать кого-нибудь другого? У вас же там, в Генштабе, уйма генералов!

   — А начальник Генштаба один, — улыбнулся он.

   — Боже, я и забыла! — вскинулась Катя. — Тебе письмо из Полярного.

«Наверное, от сына Кальвина, Петра, — решил Василевский. — Значит, его перевели на Северный флот».

Надорвав конверт, он вынул листок и стал про себя читать.

«Здравствуйте, Александр Михайлович!

Наконец-то я попал на вьюжный Север! Я так рад, что и описать не могу. В морях чуть ли не каждый божий день штормы, ветры, ураганы, а мы пашем море, ищем немецкие подводные лодки. Они охотятся за транспортами союзников, а мы за субмаринами. Вот и недавно одна лодка пыталась атаковать союзный конвой, но мы шарахнули по ней глубинными бомбами... Не скажу, что я герой, но медаль «За отвагу» мне вручил адмирал Головко.

Как поживает Юра? В этом году его должны призвать на военную службу. Кем он хочет быть? Привет ему от меня! А теперь о чёрном дне в моей жизни. У меня нет мамы, она погибла под Москвой. Я так рыдал, что, кажется, от моих слёз стало полнее море. Я очень любил маму... Да, если увидите моего отца, привет ему от меня. Пётр».

Василевский свернул листок. Катя накрыла на стол и сказала, чтобы он садился ужинать.

   — Письмо от сына Кальвина, Петра. Парень с характером! Учился в Военно-морской академии, а потом добровольно ушёл на Северный флот. Плавает на боевом корабле...

Кто-то постучал. Катя открыла дверь. Это был Оскар Кальвин. Он нежно поцеловал ей руку и прошёл в комнату.

   — Привет, дружище! — Друзья обнялись. — Ты извини, что побеспокоил. Я только что вернулся из Севастополя. Знаешь, Саша, едва не угодил там в лапы фашистов...

   — Ты сначала разденься, а уж потом рассказывай! Кстати, садись с нами ужинать. Катерина, где водочка? Дай нам по рюмашке... Оскар, я на рассвете улетаю в Сталинград. Там скоро будет жарко. Хорошо, что ты забежал ко мне, а то бы не увиделись...

После ужина они уединились в кабинете, и Кальвин стал говорить о том, что видел в горящем Севастополе.

   — Моряки обороняли город до последнего. Я уже написал статью, радоваться бы, а у меня на душе камень.

   — Не понял, поясни!

   — Сын-то мне не пишет! Ума не приложу, отчего вдруг такое пи уважение к отцу. Вот вернусь в редакцию и позвоню в Астрахань.

   — Петра там нет.

   — Что? — Кальвин поправил ремень на гимнастёрке. — А где он?

Вместо ответа Василевский достал из стола письмо и, отдав ему, молча ушёл на кухню.

Оскар прочёл письмо, и в сердце закралась смутная тревога. Что делать? Сын-то уходит из-под его влияния! Сам себе хозяин. Захотел уехать на Северный флот и теперь воюет там на море.

Из кухни вернулся Александр Михайлович. Загасив трубку, он сел.

   — Всё ясно?

   — Да! Пётр назло мне укатил на флот, — огорчённо выдавил Оскар. — А твоего Юру призвали на военную службу?

   — Пока нет. Наверное, осенью пойдёт в армию.

К ним вошла Катя:

   — Вы долго тут будете шептаться? — В её голубых, как клочок неба, глазах замельтешили искорки. — Может, подать вам чаю?

   — Нет, Катя, я ухожу. — Кальвин встал. — Утром мне надо сдать главреду статью, а Саше на рассвете улететь в Сталинград. Кстати, ты туда надолго?

   — Сам не знаю. Как решит Верховный. А что?

   — Позже я, наверное, приеду туда...

Василевский проводил его до дверей:

   — Я сочувствую тебе, Оскар, но Петра ты не ругай. У него сейчас своя академия — сражаться против фашистов! Так что твой сын на передовой. Медаль заслужил. Ты его поздравь, Оскар. Первая награда за отвагу!

Кальвин, казалось, не обратил внимания на эти слова. Он подал другу руку и тихо произнёс:

   — Пока, Саша! Всех благ тебе и удачного полёта в Сталинград...

Василевский вернулся в комнату. Катя стелила постель.

   — Какой-то Оскар растерянный, — сказала она.

   — За сына переживает. Обиделся, что тот бросил учёбу и укатил на Северный флот воевать. Видно, боится, что Петра, как и Галину, может сразить пуля.

   — А ты бы разве не переживал, если бы твой Юра ушёл на фронт?

   — Переживал бы, но возражать против добровольного отъезда сына на фронт не стал бы.

Катя ничего ему не ответила.

Утром, не заезжая в Генштаб, Василевский прибыл к Председателю Госплана СССР, члену ГКО Вознесенскому. Николай Алексеевич, несмотря на своё высокое положение, с начальником Генштаба всегда был предельно обходительным. Ему нравился Василевский, человек большого аналитического ума, способный не только оценить обстановку на том или ином фронте, но и предопределить ход дальнейших действий противника.

   — Вчера трижды звонил вам, Николай Алексеевич, но мне говорили, что вы на совещании в ГКО, — сказал Василевский.

   — Там я засиделся допоздна, — устало провёл рукой по лицу Вознесенский. — Речь шла о броневой стали для танков и орудийных щитов для корабельной артиллерии, о строительстве новых подводных лодок для Северного флота. Потом товарищ Сталин поведал нам о ситуации в районе Сталинграда.

   — Там сейчас горячо, — подтвердил Василевский. — Не знаю, хватит ли у вас ресурсов, но нам нужны большие материально-технические средства. Пока фронты активно обороняются под Сталинградом, но наступит такое время, когда эти фронты нанесут по врагу чувствительные удары. Потому-то и прошу вас учесть наши потребности.

Вознесенский полистал документ Генштаба.

   — Условимся так, Александр Михайлович, — сказал он. — Я изучу заявку и позвоню вам в конце дня. У меня сейчас будет встреча с наркомами танковой промышленности и боеприпасов, а в пять вечера меня «атакуют» нарком судостроительной промышленности Носенко и ваш друг адмирал Кузнецов. Ему надо построить корабли и подводные лодки, для чего тоже нужно немало металла.

   — Сочувствую вам, Николай Алексеевич! — улыбнулся на прощание Василевский.

Весь день он работал в Генштабе, но Вознесенский так и не позвонил. Приехал домой усталый.

   — Похудел ты, Саша, — сказала жена. — А всё оттого, что много ездишь, о многом переживаешь.

Он усмехнулся, потрепал её по кудряшкам.

   — Пора тебе, Катюша, понять, что я не рядовой вояка, а начальник Генштаба, заместитель наркома обороны СССР! — не то сердясь, не то упрекая, ответил Василевский. — На моих плечах лежит такая тяжесть, что и упасть можно...

Зазвонил телефон. Генерал Штеменко, дежуривший по Генштабу, сообщил, что его спрашивал Вознесенский, просил позвонить ему домой.

   — Какое у него настроение, Сергей Матвеевич?

   — Голос бодрый, я понял, что заявка Генштаба его в жар бросила, — отшутился Штеменко.

   — Тогда буду ему звонить... — Василевский снял телефонную трубку «кремлёвки», набрал нужный номер.

   — Николай Алексеевич, это я, Василевский. Слушаю вас! Вы, наверное, урезали мою заявку?

   — Вот и не угадал, Александр Михайлович! — засмеялся Вознесенский. — В этот раз мы дадим вам всё, что просите. Цифры весьма велики, но у меня есть резервы. По секрету скажу вам, что товарищ Сталин интересовался вашей заявкой...

   — Вы меня обрадовали, Николай Алексеевич. Спасибо вам, дорогой коллега. — И вдруг добавил: — Я благодарен судьбе, что она послала мне такого друга, как вы...

   — И я тоже! Приходите! — весело отозвался Вознесенский.

Вернулся в Генштаб Василевский довольный, а через полчаса уже был у Верховного.

   — У генерала Гордова особых изменений нет, фронт пока надёжно держит оборону...

   — Как с резервами для контрнаступления? — спросил Верховный.

   — Всё по заявке Генштаба доставляется эшелонами под Сталинград. Танков, правда, надо бы ещё...

Сталин молча снял трубку «кремлёвки» и позвонил Вознесенскому.

   — Посмотрите с Малышевым, нельзя ли дать под Сталинград больше танков, чем заявил Генштаб?

   — У меня только что был генерал Василевский, и он об этом не просил, — отозвался Вознесенский.

   — Да, Николай Алексеевич, начальник Генштаба не просил, — весело пробурчал в трубку Верховный. — Он у нас очень скромный. Танки просит товарищ Сталин.

   — Ах, так... — замялся Вознесенский. — Постараюсь выполнить вашу просьбу...

 

Глава вторая

Рано утром чёрная «эмка» въехала на поле Центрального аэродрома и подкатила к «Дугласу». Из неё вышел начальник Генштаба Василевский и поднялся в самолёт. В иллюминатор он увидел, что к «Дугласу» бежит дежурный по аэродрому и машет лётчику рукой.

   — Алексей, узнай, что ему надо!

Пилот выпрыгнул на поле.

   — Товарища Василевского срочно вызывает товарищ Сталин, — тяжело дыша, сказал дежурный. — Только что звонили из приёмной...

Чёрная «эмка» мигом доставила Василевского в Кремль.

У Сталина в кабинете находился Маленков, в его руках был светло-коричневый саквояж.

   — Пришлось задержать ваш вылет, — сказал Сталин. — С вами полетит в Сталинград товарищ Маленков. Вместе с секретарём обкома партии он займётся эвакуацией ценного оборудования, а также побывает в войсках. Вас хочу ещё раз предупредить, — голос Верховного зазвучал как туго натянутая струна, — пока Ставка формирует резервы, город оборонять надёжно! Вчера туда улетел заместитель Председателя СНК товарищ Малышев со своими коллегами, так что держите с ним связь...

Три часа лета, и «Дуглас» приземлился в Сталинграде. Маленкова встретил первый секретарь обкома Чуянов, и они уехали в обком партии, а Василевский — в штаб Юго-Восточного фронта, находившийся в штольне на левом берегу реки Царицы. Его встретил командующий фронтом генерал Ерёменко.

   — Как вы тут, Андрей Иванович?

— Сражаемся, — улыбнулся Ерёменко. — С чего начнём работу?

   — Мне надо в деталях знать обстановку на фронте. — Василевский распорядился, чтобы его помощники развернули на столе свои рабочие карты. — Андрей Иванович, ваша карта у начальника штаба? Приглашайте и его сюда...

Первая ночь для Василевского прошла относительно спокойно. Однако с утра немцы начали сильно бомбить город. Зенитчики вели по ним бешеный огонь, в небе запылали сразу три «юнкерса». Кругом всё рушилось от вражеских бомб, огонь бушевал в домах. Потом немцы стали штурмовать позиции. Их атаки следовали непрерывно, но генерал Ерёменко спокойно и уверенно отдавал по телефону приказы, требовал «Ни шагу назад!», перебрасывал войска с одного участка на другой.

Глубокой ночью на КП фронта поступило тревожное донесение: к югу от города фашисты вклинились в нашу оборону и вышли к станции Тингута. «Ещё бросок, и они могут ворваться в город! — забеспокоился Василевский. — Надо закрыть эту брешь!» Он связался по телефону с генералом Гордовым и спросил, какие приняты меры. Тот доложил, что создаёт ударную группу из трёх стрелковых дивизий, танковой бригады и 28-го танкового корпуса, которая и нанесёт удар по линии Павшино—Котлубань в юго-западном направлении с целью закрыть прорыв у Котлубани, Большой Россоши и выйти к Дону.

   — Решение разумное, Василий Иванович, — одобрил Василевский. — Кто возглавит ударную группу? Ещё не решил? Поручи это дело своему заместителю генералу Коваленко. Я хорошо его знаю по работе в Наркомате обороны. Генерал что надо, и храбрости ему не занимать. И ещё, — продолжал Василевский. — Я тут распоряжусь, и навстречу группе Коваленко им района Малых Россошек по немцам ударит 62-я армия генерала Лопатина.

   — Благодарю вас за поддержку! — зычным голосом прокричал Гордов.

Василевский хотел доложить Верховному о прорыве немцев к Волге, но связь с Москвой неожиданно прервалась. Пришлось телеграмму Верховному передать по радио.

Что же в это время было в Ставке? Сталин, получив депешу, прочёл её, посмотрел место прорыва немцев и в пять часов пятнадцать минут вызвал в кабинет Поскрёбышева и продиктовал ему телеграмму в Сталинград.

«Лично Василевскому, Маленкову. Меня поражает то, что на Сталинградском фронте произошёл точно такой же прорыв далеко в тыл наших войск, какой имел место в прошлом году на Брянском фронте, с выходом противника на Орел. Следует отметить, что начальником штаба был тогда на Брянском фронте тот же Захаров, а доверенным человеком тов. Ерёменко был тот же Рухле. Стоит над этим призадуматься. Либо Ерёменко не понимает идею второго эшелона в тех местах фронта, где на переднем крае стоят необстрелянные дивизии, либо же мы имеем здесь чью-то злую волю, в точности осведомляющую немцев о слабых пунктах нашего фронта...»

   — Записали? — спросил Сталин.

   — Всё в точности! — подтвердил Поскрёбышев.

   — Срочно отправьте в Сталинград на имя Василевского, а ко мне вызовите Берия, — распорядился Хозяин.

Через час эта телеграмма лежала на столе у Василевского, который всё ещё находился на КП Сталинградского фронта. Он прочёл и познакомил с ней Маленкова, только что прибывшего на КП. Поскольку в телеграмме первой была указана фамилия представителя Ставки, Маленков предпочёл не вмешиваться в чисто военные вопросы.

   — Что скажете? — спросил он Василевского.

   — Сталин ошибается, — заметил Александр Михайлович. — Генералы Захаров, Ерёменко и Рухле невиновны в том, что немцам удалось прорвать Сталинградский фронт. Просто у нас там меньше сил, особенно танков.

Позже Василевскому стало известно, что по приказу Сталина Берия арестовал генерала Рухле. Об этом ему сказал Маленков.

   — Рухле не больше виновен в прорыве немцев, чем Ерёменко и Захаров, — возразил Василевский.

Маленков зыркнул на него:

   — Виноват или не виноват генерал Рухле, в Москве разберутся. Но я, Александр Михайлович, не советую вам вести подобные разговоры. Они могут обернуться против вас...

Утром в комнату вошёл связист — невысокого роста капитан.

   — Вам, товарищ генерал, срочная телеграмма из Ставки! — И он вручил Василевскому листок.

Василевский прочёл про себя: «У вас имеется достаточно сил, чтобы уничтожить прорвавшегося противника. Соберите авиацию обоих фронтов и навалитесь на врага. Мобилизуйте бронепоезда и пустите их по круговой железной дороге Сталинграда. Деритесь с противником не только днём, но и ночью. Используйте вовсю артиллерийские и эрэсовские силы. Самое главное — не поддаваться панике, не бояться нахального врага и сохранить уверенность в успехе».

Дверь заскрипела, и в штаб фронта ввалился Маленков, следом за ним генерал Ерёменко. Они побывали в войсках, были разгорячены, весело обменивались мнениями. Увидев в руках начальника Генштаба листок, Маленков спросил:

   — Ответ товарища Сталина на вашу телеграмму?

   — Да, прочтите, а также и вы, Андрей Иванович, она адресована нам троим. — Василевский вручил Маленкову депешу.

Маленков пробежал текст и отдал листок генералу Ерёменко:

   — Это решать вам, военным. Я уезжаю в обком партии к Чуянову! — Он распрощался и вышел.

Ерёменко не скрывал своего раздражения, когда ознакомился с депешей Верховного.

   — Где же у нас достаточно сил, чтобы одолеть врага?

   — Ты мне, Андрей Иванович, вопросы не задавай! Верховный не всё может знать, что в городе есть, а чего нет. Он в Москве, а мы с тобой тут, на переднем крае. Вот и соображай, как отбить натиск врага.

В штаб вошёл член Военного совета Хрущёв.

   — Я только что с переднего края, — сказал он, глядя то на Василевского, то на Ерёменко. — Наших сил недостаточно, чтобы сдержать врага. Надо просить в Ставке резервы, нужны танки, самоходки...

   — У товарища Сталина сейчас на счету каждый танк, — ответил начальник Генштаба. — И я не могу требовать у него резервов. Пока не могу...

   — Тогда я сам попрошу, — резко бросил Хрущёв.

Он подошёл к столу, снял трубку с аппарата ВЧ и попросил дежурного связиста соединить его со Ставкой.

   — Я слушаю! Кто это? — раздался в трубке знакомый голос.

   — Хрущёв говорит, товарищ Сталин! У стен Сталинграда идут тяжёлые бои. Нужны резервы...

   — Надо лучше воевать! — грубо оборвал Хрущёва Верховный.

У вас вошло в привычку просить резервы. Где командующий Дайте ему трубку!

Хрущёв подозвал Ерёменко к телефону.

   — Что вы развели там базар, товарищ Ерёменко? — громовым басом спросил его Сталин. — Кто командует фронтом — вы или Хрущёв?

   — Я командую, товарищ Сталин! — сдержанно ответил Ерёменко.

   — Тогда наведите у себя в штабе порядок! Надо бить врага, а не клянчить подкрепление.

   — Ваши указания принял к исполнению! — Ерёменко ощутил, как колыхнулось в груди сердце.

Прошла ещё одна тревожная ночь, но и она не принесла облегчения Василевскому. Хотя группа генерала Коваленко и нанесла по врагу чувствительный удар, но прочно закрыть коридор ей не удалось. «Наверняка немцы бросят сюда свежие силы, коридор надо закрыть, — подумал Александр Михайлович. — Но где взять войска?..» Ему не хотелось просить их у Сталина, но и обойтись без них он не мог. А тут ещё Маленков, уезжая к Чуянову, шепнул ему:

   — Я завидую вашей выдержке, но резервы у товарища Сталина взять надо!

После долгих колебаний Василевский позвонил Сталину и после доклада о ситуации под Сталинградом попросил разрешения взять из резерва Ставки три-четыре армии, чтобы ликвидировать прорвавшегося противника и деблокировать город с севера, а три дивизии направить в город, чтобы укрепить его оборону.

   — Берите, — согласился Верховный. — Но потребуйте от командиров стоять насмерть!

Узнав об этом, Хрущёв повеселел:

   — Видимо, и мой звонок товарищу Сталину сыграл тут свою роль. Как вы считаете, Александр Михайлович?

   — Может быть, — сухо отозвался Василевский. — Скажите командующему, что я поехал на северную окраину города. После заскочу на завод.

   — Есть, понял, — козырнул Хрущёв.

Северная окраина города броневым щитом встала перед вражеской пехотой. Бои шли ожесточённые, кровавые. Бойцы оборонялись упорно, дерзко, не раз переходили в контратаки. Увидев в окопе «генерала из Ставки», командир батальона, высокий усатый майор, отдав ему честь, заявил, что его люди не сделают и шага назад, пока живы.

   — Тут немцу не пройти! Я скорее дам себя уколоть штыком, но фрица не пущу!..

   — Верю, майор! — Василевский подозвал своего адъютанта, взял у него орден Красного Знамени и приколол на грудь майору. — Товарищ Сталин на таких, как вы, очень надеется...

   — Служу Советскому Союзу! — гаркнул майор.

Василевский походил по окопам, поговорил с командирами, потом поехал на тракторный завод. В цехе, куда он вошёл, из динамика звенела песня: «Три танкиста, три весёлых друга, экипаж машины боевой...» Генерал Федоренко в комбинезоне вместе с рабочими осматривал подбитый танк. Вражеский снаряд угодил в треки и разорвал их. Увидев Василевского, он выпрямился:

   — С утра собрался к вам на КП фронта, но директор завода попросил задержаться. Обстановка тут очень тяжёлая. Вчера я был на переднем крае. Вовсю прут немецкие танки, но наши бойцы забрасывают их бутылками с горючкой. Пылают как факелы!

   — А знаешь, как эти бутылки назвали немцы? — спросил Василевский. — Коктейль Молотова!

Федоренко засмеялся.

Прибыл директор завода Задорожный. В серой рубашке, без галстука, метёлка чёрных волос упала ему на лоб. Поздоровавшись с Василевским, он пригласил пройти в кабинет, сказал, что с утра с Маленковым и Малышевым решали, какое ещё оборудование надо отправить в Свердловск.

   — Хочется как можно больше дать танков для фронта, и в то же время боюсь рисковать, — признался директор. — Немцы всё ближе подходят. Не хватает и рабочих рук. Знаете, сколько рабочих ушло на фронт? До шести тысяч! Сейчас в цехах женщины, подростки, бывалые рабочие обслуживают по шесть-семь стаи ков! После смены берут оружие — и на передний край. Каково, и?

   — Тяжело, — согласился Василевский. — И всё же прошу вас не сокращать выпуск танков, скорее ремонтировать подбитые...

В кабинет вошли Маленков и секретарь обкома партии Чуянов.

   — Александр Михайлович, вас ищет товарищ Сталин! — бросил с порога Маленков. — Он только что звонил мне в обком партии.

Василевский приехал на КП фронта и позвонил в Москву.

   — Что там у вас? — спросил Сталин.

Василевский коротко обрисовал ситуацию на фронтах. Вы слушав его, Верховный сказал:

   — Вам следует срочно убыть в расположение войск, что находятся к северу от Сталинграда, и взять руководство подготовки!» к предстоящему контрудару прибывших туда частей. Кстати, где вы были днём?

   — На переднем крае, потом заехал на тракторный завод, вместе с генералом Федоренко проверяли работу цехов, осматривали ремонт танков и другой техники, беседовал с директором завода.

   — А что, завод всё ещё работает?

   — Работает. И неплохо. Только вчера с его конвейера сошло двенадцать Т-34 и пятнадцать танков отремонтировано...

Василевский вернулся к себе. Напряжение спало после разговора с Верховным, и ему стало легче дышать. Ерёменко что-то чертил на карте.

   — Что, покидаете нас? — спросил он, щуря круглые глаза.

   — Утром уезжаю в 24-ю армию генерала Козлова. Туда же прибудут войска 66-й армии и несколько дивизий для пополнения 1-й гвардейской армии. Мне приказано возглавить их подготовку к боям.

   — Наверное, генерал Козлов будет рад вашему приезду? В Крыму-то он погорел?

   — Да, там ему не повезло, хотя генерал он опытный и мыслящий. — Василевский взял свой саквояж и положил туда папку с документами. — Потому-то ему и нужна поддержка после всего того, что пережил он в Крыму.

(Неудачная оборона Керчи в мае огорчила Сталина так, что он снял Козлова с поста командующего фронтом, разжаловал его до генерал-майора, а позже назначил командармом 24-й армии. — А.3.).

Василевский прибыл в штаб армии Козлова в хорошем настроении. Генерал настороженно пожал ему руку.

   — Ну что, Дмитрий Тимофеевич, будем на пару готовить людей для предстоящего контрудара? Да ты почему такой грустный?

   — Керчь — моя боль, она всё ещё сидит во мне, — горько признался Козлов.

   — Души её в себе, эту самую боль, она тебе не попутчик. Что было, то было! Теперь надо бить врага под Сталинградом. Тебя хоть и сурово наказал товарищ Сталин, но он ценит твой военный опыт. Поверь мне, я-то знаю.

   — Мне сообщили из Ставки о вашем приезде, и, если честно, я доволен, что именно вы прибыли в мою армию;

   — Я хочу помочь тебе, Дмитрий Тимофеевич, а не ворошить прошлое. — Василевский закурил трубку. — Война есть война, и не всегда нас ждут победы. Но из поражений надо делать выводы — вот в чём гвоздь дела.

   — Вы надолго к нам?

   — Как решит Верховный.

Пробыл он целых пять суток и всё это время интенсивно занимался войсками. Ему нравилось, с каким рвением командарм Козлов сколачивал дивизии. Кое-что, правда, упустил, но Василевский ему подсказал.

   — Не надо распылять свои силы и средства на широком фронте, — советовал Александр Михайлович. — Стремись бить врага на узком фронте всей массой огня артиллерии и миномётов. Этого оружия у тебя, Дмитрий Тимофеевич, достаточно. И ещё один совет: не бей врага в лоб, бей его там, где он тебя не ожидает. А штурмовые группы у тебя есть?

   — Ещё не успел создать, — признался Козлов. — А вот разведку перед наступлением мы провели. И не зря! Сапёры обнаружили, что передний край немцы густо заминировали.

Под вечер пошёл моросящий дождь, и бои на переднем крае стихли. Кое-где ещё глухо рвались снаряды и мины, трассирующие пули чертили тёмное небо. Василевский размышлял над оперативной картой.

Из соседней дивизии вернулся начальник штаба фронта. Он снял плащ и повесил его на гвоздь.

   — В войска прибыл писатель Михаил Шолохов, — сказал он. — Отчаянный мужик! «Вези, — говорит, — меня на передовую, хочу своими глазами увидеть фашистских вояк!» Что мне оставалось делать? Повёз, но прежде заставил надеть каску. Шолохов беседовал с бойцами и всё писал что-то в своём блокноте. А поужинать и заночевать я пригласил его в штаб. Желаете и вы отужинать с нами?

   — Не откажусь. — Василевский отложил карту в сторону.

   — Везёт нам на писателей, — продолжал начальник штаба. — Перед вашим приездом у нас гостил Константин Симонов. Шустрый такой, прямо из штаба передал в редакцию репортаж. У нас тогда отличился разведчик Семён Школенко. Послал его командир за «языком», а он приволок сразу двоих немцев! О нём и написал Симонов. А вот и наши гости!

В штаб вошёл Михаил Шолохов в сопровождении полковника Оскара Кальвина.

   — Боже, кого я вижу! — воскликнул Шолохов. — Вы ли это, Александр Михайлович?

   — Я, дорогой Миша! — Они обнялись. Василевский с неподдельным интересом разглядывал писателя. — После нашей последней встречи в Москве ты, Михаил Александрович, как-то повзрослел, суровости в тебе прибавилось. Выходит, и тебя война пометила... Вон сколько седин на голове, как у твоего деда Щукаря...

   — В седине, Саша, мудрость житейская! — бросил реплику Кальвин.

   — А ты, дружище, как сюда попал? — усмехнулся Василевский, потрепав Оскара за чуб. — Тут у нас такое пекло, не то что обжечься — сгореть можно!

   — Я же тебе обещал приехать сюда и приехал, да ещё какого гостя привёз!

Шолохов снял фуражку, расчесал волосы, потом обернулся к Василевскому.

   — Знаешь, о чём я подумал? — спросил он, хитровато прищурив глаза. — Я полковой комиссар, а у тебя вон какой большой чин, а? Если я напишу роман о защитниках Сталинграда, вряд ли мне дадут звание генерала. А ты генерал-полковник, глядишь, скоро станешь генералом армии!

   — А что, не откажусь, если присвоят, — мягко, по-доброму улыбнулся Василевский. — Я же, Миша, подумал о другом...

   — Ну-ну, скажи, полководец! — качнул крутыми плечами Шолохов.

   — Ты отлично поработал под Москвой, когда там шли оборонительные бои. Генерал Конев хвалился мне, что ты искал героев в его 19-й армии.

   — Конев отвёз меня в дивизию генерала Козлова. А тот попросил написать о разведчике сержанте Белове. Парень-скромняга шестнадцать раз ходил в тыл врага за «языком»! Чуть ли не до рассвета я беседовал с ним, потом спросил, удастся ли нам побить немца. И знаешь, что он мне ответил? «Я, — говорит, — так думаю, товарищ Шолохов, что побьём мы немца. Трудно наш народ рассердить, гнев вызвать в его душе, а вот как только рассердится он, худо будет немцам, задавим мы их».

После ужина Кальвин ушёл к связистам, чтобы переговорить с редакцией по бодо, а Василевский уединился с Шолоховым в своей комнате. И долго они «гутарили» о боях, о донских казаках, которые, как выразился Шолохов, «люто бьют немчуру под Сталинградом».

   — Геройски проявили себя казаки и в боях под Москвой в сорок первом, — делился своими мыслями Шолохов. — Жаль мне Леву Доватора, его казаки наводили ужас в тылу врага. У деревни Галашкино, близ Рузы, его сразила пуля.

   — Доватор — человек, безусловно, храбрейший, — грустно произнёс Василевский. — Но, видно, такая судьба ему выпала.

Шолохов закурил. Его лицо стало задумчивым, в глазах появилась грусть. «Что-то в его душе колыхнулось», — подумал Александр Михайлович.

   — Сколько было загублено казаков до войны! — снова заговорил Шолохов. — Сейчас бы их на фронт, убиенных казаков-донцов! Они бы дали фашистам жару, и я уверен, что появились бы новые Доваторы, Беловы, Плиевы. А кто в этом виноват?

   — Хочешь сказать — Сталин? — насупился Василевский. Он неторопливо пыхтел трубкой, глядя, как вокруг керосиновой лампы колечками кружился дым.

   — И его есть вина, Саша! — жёстко произнёс Шолохов. — Однако злейшим врагов казаков был Лев Троцкий, а ему подпевал Яков Свердлов.

Василевский вспомнил одну историю, которая приключилась с Шолоховым до войны в Кремле. Он спросил:

   — Говорят, что с твоей помощью, Михаил, дончане приняли в казаки Сталина?

   — Было такое, — улыбнулся в усы Шолохов. — Зимой тридцать шестого москвичи пригласили в гости казачий ансамбль, ну и я с ними за компанию поехал. Казаки преподнесли Иосифу Виссарионовичу донской румяный калач, по традиции, на вышитом девичьими руками рушнике. Вождь принял калач с улыбкой. «Жаль, что сам я не казак!» — сказал он. Тогда-то я и предложил своим землякам принять его в казаки.

   — А что Иосиф Виссарионович?

   — Согласился, но поставил нам условие: пусть это предложение обсудят казаки Дона на собраниях. Мы так и сделали. Проголосовали за вождя единодушно на всех хуторах, а протоколы собраний мы направили, как и полагалось, в Кремль...

Уезжал Шолохов на другой день. Вместе с Оскаром Кальвиным он зашёл к Василевскому проститься.

Шолохов, как заметил Василевский, был какой-то задумчивый. Сел на табуретку и даже не поднял на него глаза.

   — Что загрустил, Миша? — ласково спросил Александр Михайлович, слегка коснувшись его плеча.

   — Беда у меня, товарищ полководец... — глухо ответил Шолохов. — Когда приехал к вам, не хотел отвлекать тебя от важных дел, а теперь скажу... — Он помолчал. — Понимаешь, тяжёлая, до сердечной боли беда... Мать я похоронил... Во время вражеского налёта на станицу Вёшенскую её осколком бомбы сразило.

   — Да, горе у тебя, Миша, большое, — посочувствовал ему Василевский. — Мать для каждого из нас святой человек... Но ты, Миша, не теряй бодрости духа. Бойцы ждут от тебя горячего слова со страниц газеты, призыва бить немчуру крепко и беспощадно.

(Позже Василевский прочёл в газете статью Шолохова «Наука ненависти», она потрясла его, и он невольно подумал о нем: «Какой талант, какая силища мысли!.. Вот оно, духовное оружие бойца!»)

На другой день утром Василевский и генерал Козлов намечали рубежи обороны. Неожиданно позвонил генерал армии Жуков.

   — Как дела, дружище? — раздался в трубке его бас.

   — У меня от твоего голоса даже сердечко трепыхнулось, — бодро отозвался Александр Михайлович. — Сражаемся, Георгий.

Жуков сказал, что проводит операцию в районе Погорелое Городище. Немцы понесли большие потери, и, чтобы остановить наступление войск Западного фронта, гитлеровское командование спешно бросило туда несколько дивизий, предназначавшихся ранее для развития наступления на Сталинградском и Кавказском направлениях.

   — Как видишь, Саша, я тоже помогаю Сталинграду, — громко отозвался Жуков на другом конце провода. — Устал я чертовски, мне бы передохнуть малость. Тебе там тоже, наверное, несладко?

   — Немцы напирают, — ответил Василевский. — Всё кругом горит, скоро нечем будет дышать.

   — На днях мы с тобой повидаемся на сталинградских рубежах, — вдруг сказал Жуков. — Но когда точно, не знаю...

Жуков вышел из штаба и прищурил глаза — лучи солнца ударили ему в лицо. С утра накрапывал дождь, но поднялся ветер, развеял над полем тучи, и небо стало голубым-голубым, словно кто-то его нарисовал. На столе затрещал телефон, и он вернулся в штаб. Звонил Конев.

   — Что тебе, Иван Степанович? — хмуро спросил Жуков и услышал в ответ, что бой на окраине села закончился, но выбить немцев из передних окопов не удалось. — Зачем ты мне об этом говоришь? Тебе дан приказ взять село, вот и соображай, как это сделать!

Зазвонил телефон ВЧ. Он снял трубку:

   — Жуков слушает!

Это был Сталин. Поинтересовавшись положением на Западном фронте, он сказал, что Жукову надлежит срочно прибыть в Ставку.

   — Оставьте за себя начальника штаба фронта генерала Соколовского, — произнёс Верховный. — Подумайте также, кого следует назначить вместо вас командующим Западным фронтом.

Георгий Константинович взглянул на генерала Соколовского.

   — Ты всё слышал, Иван Данилович? Так что бери бразды правления фронтом в свои руки. Ясно?..

В Кремль Жуков прибыл поздно вечером. Столицу чёрным покрывалом накрыла ночь. На небе ни одной звёздочки. Пока ехали в Ставку, Георгий Константинович поспал в машине и теперь бодро шагнул в кабинет Верховного. Сталин о чём-то беседовал с Микояном. Увидев Жукова, он поздоровался с ним и сразу заговорил о ситуации, сложившейся на Северном Кавказе. На юге также плохи дела, немцы могут ворваться в Сталинград.

   — Всё это меня очень волнует, — подчеркнул Сталин. — Государственный Комитет Обороны обсудил эту проблему. Решено назначить вас заместителем Верховного Главнокомандующего и направить в район Сталинграда. Там сейчас находятся Василевский, Маленков и Малышев. Малышев останется с вами, а Василевский должен вернуться в Ставку. Тут скопилась уйма дел. Посмотрите свежим глазом, что надлежит сделать, чтобы переломить ход боевых действий в нашу пользу. Когда сможете вылететь?

   — Мне бы денёк поработать в Генштабе, чтобы уяснить сложившуюся там обстановку, если вы не возражаете, — бодро ответил Жуков.

   — Хорошо, — повеселевшим голосом произнёс Сталин. Он близко подошёл к Жукову. Его лицо на какой-то миг будто закаменело. Стальным голосом он добавил: — Сталинград надо отстоять! Если немцам вдруг удастся захватить город, то юг страны они отрежут от центра. Вы это понимаете не хуже меня. Нельзя терять нам и Волгу, по которой большим потоком идут грузы с Кавказа, особенно нефть и бензин.

   — Волга — наша важнейшая водная артерия, и её никак нельзя отдавать врагу, — подал голос Микоян.

   — Мы и не отдадим немцам Волгу! — улыбнулся Жуков.

   — А вот мне не до улыбок, товарищ Жуков, — хмуро продолжал Верховный. — Обстановка под Сталинградом действительно тяжёлая. Час тому назад мне звонил Василевский.

   — Вчера и мне удалось поговорить с ним, — сообщил Жуков. — И за город, и за Волгу бойцы сражаются насмерть!..

Самолёт Жукова приземлился на полевой площадке в районе Камышина. К самолёту подкатил разукрашенный под цвет деревьев «Виллис», оставляя за собой тучи белой пыли. Из машины вышел Василевский. Он обнял Жукова:

   — Скучал я по тебе, дружище!

   — И я тоже... — улыбнулся Жуков.

На лётном поле они зашли в домик и, усевшись за столиком, обсудили ситуацию на фронтах. В основном речь шла о Сталинграде.

   — Верховный прислал меня сюда, а тебе приказал сразу же вылететь в Ставку. — Жуков расстегнул ворот кителя. — Жарковато тут, не то что в Москве. Да, а ты знаешь, кто я теперь? С двадцать шестого августа генерал армии Жуков, то бишь твой друг, — заместитель Верховного Главнокомандующего! Ну, что скажешь?

   — Заслуженно, Георгий! Я этого ожидал. Не так давно Сталин спрашивал меня, подходишь ли ты на эту должность. Я поддержал твою кандидатуру, правда, отметил, что порой ты горяч и вспыльчив.

   — А я и не отрицаю, ещё как горяч! Но голова-то у меня работает, а? Пока сбоя не даёт!

   — Ну что, Георгий, поедем в штаб фронта? — Василевский встал.

   — В Малую Ивановку? — Жуков тоже встал.

В штабе фронта отобедали и уединились в комнате. На столе лежала большая карта, и Жуков долго на ней что-то разглядывал.

   — Александр, ты ничего не видишь странного? — спросил он. — Я имею в виду расположение немецких войск.

   — Вижу, Георгий! — воскликнул Василевский. — Я там даже линию провёл красным карандашом! Очень меня радует такое их расположение. У нас есть шанс... — Он осёкся, а Жуков закончил за него фразу:

   — Окружить немецкие войска, которые сосредоточились на узком участке фронта, непосредственно в черте города?

   — Да! Глянь на карту! Вот войска 6-й немецкой армии, вот рядом с ней — 4-й танковой армии, а их фланги прикрывают румынские войска. Стоит по ним крепко ударить, и румыны скопом станут сдаваться в плен.

   — Ты имеешь в виду контрнаступление?

   — Разумеется, Георгий, но такое, чтобы разом сокрушить южное крыло вражеского фронта, и 6-я армия Паулюса окажется в мешке!

   — Мешок — это хорошо, — задумчиво молвил Жуков. — Но хватит ли у нас сил и средств на крупное контрнаступление? Ты начальник Генштаба, у тебя все резервы в руках, вот и ответь мне!

   — Сил хватит, — категорически заявил Василевский. — В глубоком тылу у нас формируются общевойсковые армии, танковые корпуса, заводы поставили Генштабу немало противотанковых и зенитных орудий, реактивной артиллерии... Ты-то мне можешь поверить? Да мы этого Паулюса загоним в волчью нору!

Лицо Жукова просияло, ему пришлись по душе рассуждения начальника Генштаба, хотя сам он, готовясь к поездке на юг, увидел, как увязли немецкие армии под Сталинградом. Их можно окружить, а затем истребить. Но Сталину он ничего не сказал, решив прежде переговорить с Василевским. Теперь он убедился, что дело стоящее.

   — Мы с тобой эту идею претворим в жизнь. — Жуков выпрямился. — Доложим о ней Верховному, а уж потом будем решать в деталях.

   — Сталин ухватится за эту идею, — заверил друга Александр Михайлович. — Он сторонник того, чтобы Красная Армия всё время наступала!

   — Ты, Александр, не ёрничай, у Верховного есть свои недостатки, как у каждого из нас. Но в чём ему не откажешь, так это в умении схватывать идеи и развивать их вглубь и вширь!

Вечером 12 сентября Жуков по вызову Сталина прибыл в Ставку. У него был начальник Генштаба Василевский. Задав Жукову несколько вопросов по ситуации под Сталинградом, Сталин заметил:

   — Послушаем сначала товарища Василевского. Я хочу знать обстановку на юге и на Северном Кавказе. Такую, какая она есть, — добавил вождь.

Прошло несколько дней после того, как Александр Михайлович вернулся в Ставку. За это время он досконально изучил ситуацию на всём советско-германском фронте, поэтому его доклад был чётким, конкретным. Особое внимание Василевский заострил на действиях противника в районе Сталинграда, куда немецкое командование стягивало новые силы из района Котельникова. Коротко коснулся он и хода боев в районе Новороссийска, а также боев на Грозненском направлении.

   — Рвутся любой ценой к грозненской нефти! — резюмировал Сталин. — Теперь послушаем товарища Жукова.

Георгий Константинович был прям и резок в своих оценках, он заявил, что в наших армиях мало танковых частей и гаубичной артиллерии, которые могли бы своим огнём поддержать пехоту. Да и местность на участке Сталинградского фронта открытая, изрезанная глубокими оврагами, где немцы хорошо укрываются от нашего огня. Поэтому три армии и не могут прорвать оборону врага. И когда Верховный спросил, что нужно Сталинградскому фронту, чтобы смять противника и соединиться с войсками Юго-Восточного фронта, Жуков заявил: необходимы одна армия, танковый корпус, три танковых бригады, не менее 400 стволов гаубичной артиллерии и на время проведения операции одна воздушная армия.

   — Это минимум того, что надо фронту, — подчеркнул Жуков.

Сталин перевёл взгляд на Василевского, и тот понял, чего он ждёт. Коротко молвил:

   — Расчёты Жукова я поддерживаю!

   — Поезжайте оба в Генштаб и хорошенько подумайте, что нужно предпринять в районе Сталинграда...

«Весь следующий день мы с Василевским проработали в Генеральном штабе, — отмечал позднее Жуков. — Всё внимание мы с Александром Михайловичем сосредоточили на возможности осуществления операции крупного масштаба с тем, чтобы не расходовать подготовляемые и уже готовые резервы на частные операции. Перебрав все возможные варианты, мы решили предложить И. В. Сталину следующий план действий: первое — активной обороной продолжать изматывать противника; второе — приступить к подготовке контрнаступления, чтобы нанести противнику в районе Сталинграда такой удар, который бы резко изменил стратегическую обстановку на юге страны в нашу пользу!»

Поздно вечером Жуков и Василевский прибыли к Сталину. Он ждал их.

   — Кто будет докладывать?

   — Кому прикажете, — ответил Василевский. — Мнение у нас одно.

   — Это хорошо, что у вас полное согласие. — Сталин подошёл к столу, на котором Василевский разложил карту. — Это что у вас?

   — Предварительные намётки плана контрнаступления в районе Сталинграда, — пояснил Василевский.

Сталин молча разгладил усы, его острый взгляд шарил по карте.

   — Что это за группировка войск в районе Серафимовича? У нас ведь там нет больших сил?

   — Это новый фронт! — теперь заговорил Жуков. — Его надо создать, чтобы нанести мощный удар по оперативному тылу группировки немцев, действующей в районе Сталинграда.

   — Не лучше ли нанести удар по врагу с севера на юг и с юга на север?

   — Не лучше, товарищ Сталин, — ответил Жуков. — В этом случае немцы могут быстро повернуть из-под Сталинграда свои бронетанковые дивизии и парировать наши удары. А если мы ударим вдоль Дона, речная преграда не позволит немцам быстро сманеврировать.

   — Логично! — воскликнул Сталин.

Василевский сказал, что операция делится на два основных этапа. Первый — прорыв обороны, окружение сталинградской группировки немецких войск и создание прочного внешнего фронта, чтобы изолировать эту группировку от внешних сил; второй этап — уничтожение окружённого врага, пресечение попыток немцев деблокироваться.

— Над планом надо ещё поразмыслить и подсчитать наши резервы, — после некоторого раздумья сказал Сталин. — А сейчас главная задача — удержать Сталинград и не дать немцам продвинуться в сторону Камышина. — Он взглянул на Жукова. — Вылетайте обратно в Сталинград и изучите обстановку в районе Клетской и Серафимовича. А вам, товарищ Василевский, через три дня следует вылететь на Юго-Восточный фронт и посмотреть, как действует его левое крыло. Разговор о плане продолжим позже. О нём, кроме нас троих, никто не должен знать. Надеюсь, вы меня понимаете?

Две недели Жуков и Василевский пробыли на фронте, изредка они переговаривались по телефону, уточняли и согласовывали свои действия. А когда вернулись в Москву, их сразу же принял Верховный. Слушал он внимательно, речь шла всё о том же задуманном «мешке». Неожиданно в кабинет без стука вошёл Берия. Василевский как раз докладывал Сталину о составе войск фронта, которым предстояло выполнить на поле брани историческую миссию.

   — Что тебе, Лаврентий? — Сталин насупил брови. — Входишь без стука, как в камеру на Лубянке.

   — Срочное дело, Иосиф...

   — Видишь, у меня люди? Поезжай к себе на Лубянку, потом тебя приглашу. — Он посмотрел на начальника Генштаба: — Продолжайте, я слушаю...

Когда наконец были решены вопросы сосредоточения войск под Сталинградом, Верховный встал и заходил по зелёному ковру. Остановился рядом с Жуковым:

   — Вам что, жарко? Я вижу, вы расстегнули воротник...

«Уел всё же меня», — ругнулся в душе Жуков, а вслух произнёс:

   — Очень даже жарко! — И застегнул пуговицу. — Попить бы чего-нибудь.

Сталин зашёл в свою комнату и вынес две бутылки «Боржоми» и два стакана.

   — Пейте сколько душа просит, это не водка! — улыбнулся он в усы.

Они вмиг опорожнили бутылки.

   — У меня есть предложение, и я хотел бы с вами посоветоваться, — вдруг заявил Верховный. — Надо заменить одного командующего фронтом.

   — Кого? — напружинился Жуков.

   — Я ещё не переговорил с этим генералом...

В полдень Василевский улетел на фронт, а Жукова Сталин вызвал к себе и объявил, что он решил заменить генерала Гордова генералом Рокоссовским.

   — Вам надлежит вместе с ним лететь в Сталинград.

   — Разделяю ваше решение, — отреагировал Жуков. — Возможно, мне удастся заехать к Василевскому и побеседовать с ним с глазу на глаз о нашем плане, кое-что уточнить.

   — Смотрите сами, как это лучше сделать, но помните о нашей тайне.

Генерал Рокоссовский вступил в командование Сталинградским фронтом. А Жукову встретиться с Василевским в штабе? Юго-Восточного фронта так и не удалось. Он переговорил с ним по телефону, а через несколько дней начальник Генштаба прибыл и Ставку, куда уже был вызван Жуков. Разговор Верховный начал с того, что объявил о переименовании Сталинградского фронта в Донской, а Юго-Восточного — в Сталинградский. Командовать новым Юго-Западным фронтом было поручено генералу Ватутину. После этого они обсудили план контрнаступления. Карту-план подписали Жуков и Василевский, а утвердил Сталин.

   — Кажется, всё нами продумано, всё учтено, — сказал Верховный. — Или у вас есть ещё что-нибудь?

   — Есть! — Жуков подошёл к карте. — Когда немцы почувствуют на себе силу наших ударов в районе Сталинграда, они могут спешно перебросить часть своих войск из района Вязьмы на помощь южной группировке. Чтобы этого не случилось, надо провести наступательную операцию севернее Вязьмы и разгромить врага у Ржевского вы ступа. Это могут сделать войска Калининского и Западного фронтов.

«Нет, не зря я сделал его своим заместителем, башка у него крепко соображает»,— подумал Сталин о Жукове. А вслух сказал:

   — Интересное предложение. Кто из вас возьмётся его реализовать?

Жуков и Василевский предварительно обговорили этот вопрос, поэтому Георгий Константинович ответил:

   — Сталинградская операция во всех отношениях уже подготовлена. Василевский может взять на себя координацию действий войск в районе Сталинграда, а я — подготовку контрнаступления в районе Калининского и Западного фронтов.

Сталин одобрил это. Он сказал:

   — Вылетайте завтра утром в Сталинград, ещё раз проверьте готовность войск и командования к началу операции.

14 ноября Жуков вместе с командующим Юго-Западным фронтом Ватутиным осматривал рубежи, а Василевский на Юго-Восточном фронте работал с генералом Ерёменко. Суть замысла этой стратегической операции была такова: из района Серафимовича и от озёр Цапа и Барманцак, южнее Сталинграда, нанести мощные концентрированные удары по флангам втянувшейся в затяжные бои за город вражеской группировки, затем окружить и уничтожить её основные силы — 6-ю и 4-ю танковую армии. Были назначены сроки перехода в наступление: для Юго-Западного фронта и 65-й армии Донского фронта — 19 ноября, для Сталинградского фронта — 20 ноября. Провожая Жукова и Василевского, Сталин мягко сказал:

   — Ну, как говаривал великий Суворов, с Богом! — Он посуровел. — Все трое рискнули, все трое и отвечать будем, если вдруг не получится.

   — Получится, Иосиф Виссарионович! — весело бросил Жуков. А Василевский добавил:

   — Кольцо будет, но, сколько в нём окажется немецких войск, ещё неясно.

На рассвете, едва занялась заря, позолотившая всё окрест, Василевский прибыл в штаб Юго-Западного фронта, который находился в Серафимовиче. Ватутин признался ему:

   — Выдвинул ты меня, Александр, в командующие, а боюсь...

   — Не боги горшки обжигают — справишься! — успокоил его Василевский. — На Воронежском фронте ты, Николай Фёдорович, неплохо поработал. И на Юго-Западном должно получиться. Помни, что твой фронт — главная скрипка в предстоящей операции. Ты первый начинаешь наступление, а на третий или четвёртый день боев твои танки встречаются в районе Калача с танками Сталинградского фронта. И главная группировка врага окажется и «мешке»! Представляешь, что это такое? Мы ведь не брали в кольцо столько вражеских войск!

   — Я, думаешь, не переживаю? — загорячился Ватутин. Он встал и нервно заходил по штабу. Потом снова сел. — После того как возглавил фронт, я днюю и ночую в войсках. Так что не подведу.

   — Попробуй подвести, тогда я тебе такую баньку устрою, что и про нашу дружбу забудешь! — Василевский попыхтел трубкой. — Ладно, побалагурили, а теперь поедем в войска. Хочу сам всё посмотреть, поговорить с командирами. Ставка предписала мне координировать действия всех трёх фронтов, так что времени до начала сражения у меня в обрез...

До позднего вечера они работали в войсках, вернулись усталые. Василевский снял шинель.

   — Николай Фёдорович, ты меня накормишь?

   — Стол уже накрывают, — зевнул Ватутин. — Если не возражаешь, выпьем по рюмашке за удачу. У тебя-то удача есть, выпьем за мою!

   — Ну, если за твою — согласен! — В глазах Александра Михайловича блеснули задорные искорки. — Знаешь, а командующий 5-й танковой армией генерал Романенко мне понравился. Быстрый как ветер, всё в его руках горит. У такого командарма не должно быть срыва в сражении.

   — Его и не будет! — авторитетно заявил Ватутин. — Побратался я с Романенко ещё в двадцать девятом году: вместе учились в Военной академии имени Фрунзе. А в тридцать седьмом, когда мы с тобой были слушателями Академии Генштаба, Прокофий Логвинович, или, как я называю его, Проша, уже командовал механизированным корпусом. Крещение получил на советско-финской войне. Вояка опытный, зрелый.

   — Вот оно что! — подмигнул Василевский. — Тогда, если не возражаешь, к началу операции я приеду в 5-ю танковую армию и в деле посмотрю на твоего Прошу.

   — Ужин готов, товарищи генералы! — доложил адъютант командующего, усатый, краснощёкий, с серыми круглыми глазами лейтенант.

Ватутин открыл бутылку водки, налил себе и гостю.

   — Выпьем за то, чтобы наша операция стала для гитлеровцев костью в горле!

Ватутин в два глотка опорожнил стакан, а Василевский тянул свою порцию небольшими глотками.

   — Жгучая, чертяка! — добродушно ругнулся он, закусывая солёным огурцом.

В разгар вечеринки на КП фронта позвонил Сталин. Его, видимо, грызли сомнения в успехе задуманного дела, потому что он спросил, всё ли готово к наступлению. Василевский не стал что-либо конкретизировать, уточнять моменты операции, хотя они его беспокоили, ответил коротко:

   — Скоро начнём, и надеюсь, удачно! — И совсем не по-уставному спросил: — А вас что, гнетут сомнения?

Он ожидал, что Верховный бросит реплику или одёрнет его за столь дерзкий вопрос, как бывало раньше, но Сталин вдруг сказал:

   — Срочно вылетайте в Ставку!

Что за шутки? Василевский резко бросил в трубку:

   — Я вас не понял! Наверное, вы пошутили?

   — Какие ещё шутки? — вскипел Верховный. — К вам есть серьёзный разговор.

Вернувшись к столу, Василевский грустно произнёс:

   — Сталин требует меня в Ставку!

   — Он что, спятил? — возмутился Ватутин. — До начала операции считанные часы, а он отрывает тебя от дел! Иногда я не понимаю вождя, — хмуро продолжал Ватутин. — Крутит нашим братом, как ему заблагорассудится, будто мы какие-то шестерёнки в сложном механизме. Взять хотя бы тебя, — горячо добавил он. — Ты тянешь груз за троих, а он тебя ещё и подгоняет...

   — Что ты плетёшь, Николай Фёдорович? — оборвал его Василевский. — Какой груз я тащу на себе — знать дано только мне! И как бы ни был тяжёл этот груз, на чужие плечи его не переложу. Что же касается работы товарища Сталина... Я бы сразу сломался, если бы на мои плечи взвалили его груз, а ты бы и подавно плюхнулся плашмя на землю. Так что не пой соловьём, Николай Фёдорович, а то голос сорвёшь!

Ватутин почувствовал себя побитым.

Василевскому очень хотелось знать, зачем его вызвал Верховный. Он не переставал об этом думать даже тогда, когда самолёт приземлился на Центральном аэродроме. Погода в Москве была плохой: дул ветер, моросил дождь.

   — Быстро вы, однако, добрались! — сказал ему Поскрёбышев. — У товарища Сталина совещание, но он вас ждёт, так что проходите.

Василевский, прикрыв за собой дверь, сел в углу. Сталин с какой-то бумажкой подошёл к нему. Тихо, чтобы не мешать выступающему наркому Ванникову, он сказал:

   — Прочтите, — и отдал Василевскому листок. — Это письмо генерала Вольского, командира 4-го мехкорпуса.

Василевский прочёл первые строки, и в его душе поднялась буря. Комкор Вольский писал в ГКО, что запланированное контрнаступление под Сталинградом обречено на провал. «У немцев намного больше сил, чем у нас, и мы непременно потерпим поражение. Как честный коммунист, считаю, что операция не готова и рисковать не следует...» Пока он читал, Сталин объявил перерыв. В кабинете остались Молотов, Берия и Микоян, которых Сталин ранее ознакомил с письмом Вольского. Сейчас он ждал, что скажет начальник Генштаба.

   — Генерал Вольский лицемер! — наконец заговорил Василевский. — Иначе его поступок расценить не могу. Когда с руководящим составом фронтов мы обсуждали подготовку к операции, там был и Вольский. При всех он заверил меня, что его корпус готов к боям. На фронте говорил одно, а написал другое. Что это, если не лицемерие?

   — Я бы назвал это подлостью! — подал голос Молотов.

Берия пошёл ещё дальше. Он попросил вождя разрешить ему побеседовать с генералом.

   — Я из него мигом вытряхну истину!

   — Не надо ломать копья, товарищи! — вступил в разговор Микоян. — Давайте спокойно во всём разберёмся.

Сталин, казалось, не обращал внимания на их реплики. Он вызвал Поскрёбышева и распорядился срочно соединить его с генералом Вольским. Все притихли и ждали, что будет дальше. Связь сразу же дали.

   — Генерал Вольский? — переспросил Сталин. — Вы мне нужны. Кто говорит? Верховный Главнокомандующий... Ваше письмо я получил и вызвал с фронта товарища Василевского. Он у меня сейчас в кабинете... Да, он прочёл ваше письмо и заявил, что ваши опасения не разделяет... Да-да, категорически не разделяет. Скажите, ваш корпус готов к сражению?.. Ах вот оно что, я всё понял. Впредь прошу вас с выводами не торопиться! — Он положил трубку на аппарат. — Генерал Вольский сказал, что погорячился и сожалеет о своём письме. При подсчёте немецких сил он допустил ошибку. Дал мне слово, что выполнит поставленную задачу.

   — Струхнул, что снимут с должности, вот и даёт обещания, усмехнулся Берия. — Я бы, Иосиф, убрал его подальше от фронта. У меня такие «герои» на Колыме бьют кирками мёрзлую землю.

   — Что прикажете мне делать? — Василевский встал из-за стола.

   — Возвращайтесь на фронт. Я доволен вашими объяснениями.

Пока лётчик прогревал двигатель, Василевский зашёл к дежурному по аэродрому и позвонил домой. Ему ответил сын.

   — Привет, Игорёк!

   — Это ты, папка? — Голос тонкий, нежный и такой родной. У Александра Михайловича защемило в груди.

   — Мама дома? Дай ей трубку. — Он перевёл дыхание. — Катюша, добрый день!

   — Где ты, Саша, в Наркомате?

   — На аэродроме.

   — Может, заедешь хотя бы на часок? От этого твои фронтовые дела не пострадают.

   — Катенька, не могу... Ты уж не серчай, ещё пара недель, и я вернусь.

Катя сказала, что к ним приходил нарком ВМФ адмирал Кузнецов. Николай Герасимович вернулся из Новороссийска и хотел кое о чём с ним поговорить.

   — Нам он принёс мандарины, — щебетала она. — Игорёк у и летает их за обе щеки...

   — Пока, Катюша, — прервал её Александр Михайлович. Мне пора в самолёт. Поцелуй за меня Игорька. Да, а Юра но даёт о себе знать?

   — Пока нет.

   — Жаль! — Василевский перевёл дыхание. — Я переживаю за него. Он принял военную присягу и теперь учится на авиационного механика. Собирался уехать в город Миасс, но уехал ли?

   — Саша, я попытаюсь узнать...

Утром 19 ноября в день начала операции Василевский прибыл в Серафимович. Над городом стоял белёсый туман, казалось, что кто-то могучий и сильный набросил на дома и улицы огромное марлевое покрывало. Когда Александр Михайлович вышел из самолёта, пошёл густой мокрый снег. Невольно подумал: «Плохая погода, и авиация не сможет наносить по врагу бомбовые удары». У самолёта его встретил майор из штаба фронта.

   — Ватутин у себя?

   — Никак нет, товарищ генерал-полковник, он в 21-й армии генерала Чистякова.

Василевский взглянул на часы — семь утра, через полчаса заговорят наши орудия.

   — Вот что, майор, я поеду в 5-ю танковую армию генерала Романенко. Если комфронта вам позвонит, скажите, где я...

Как и намечала Ставка, в семь часов тридцать минут войска Юго-Западного фронта начали наступление. Огненно-свинцовый вихрь закрутился над полями и станицами. Нервы у Василевского напряглись, как тетива лука. Как станут развиваться события? Оправдаются ли их с Жуковым расчёты? Он оторвался от карты, хотел было перекурить, но тут стали поступать доклады с передовой. Танки генерала Романенко с ходу прорвали оборону 3-й румынской армии и успешно продвигались вперёд. 21-я армия генерала Чистякова с плацдарма у Клетской также опрокинула позиции главной полосы обороны врага... Василевский заметил, что Ватутин чем-то огорчён.

   — Николай Фёдорович, чего ты переживаешь? Твой Проша навязал немцам свою тактику боя, так что у него в руках ключ к победе.

   — Начал он хорошо, но как дальше пойдёт дело? — небрежно ответил Ватутин. У него отчего-то пересохло во рту. Подошёл к столу, на краю которого стоял чайник, налил стакан уже остывшего чая и залпом выпил. Напряжение немного спало, но и волнение не прошло. — И всё же Проша меня беспокоит. По времени его танки должны преодолеть расстояние до трёх километров, а они ещё на полпути. — Он включил связь и заговорил с командармом: — Проша, нажимай, дружище, иначе немец оттянет свои силы! Как понял, приём!

   — Бьём по фашистам прямой наводкой, — глухо отозвался Романенко. — Они, гады, бросают в бой свежие силы, вот и приходится сбавлять ход, чтобы перенацелить танкистов...

   — Подскажи командарму, чтобы клиньями охватывал вражескую оборону, — глядя на карту, посоветовал Ватутину Василевский. — Тогда с центра им придётся оттянуть свои силы и брешь в обороне появится.

Ватутин мигом приказал командарму:

   — Проша, выбрасывай клинья, а в центре обороны врага тапки свои попридержи, понял?..

Прошло какое-то время, и генерал Романенко донёс:

   — Ведём тяжёлый бой с танками врага, их тут уйма!

   — Завяз Романенко, он ещё не прорвал тактическую оборону немцев.

   — Николай Фёдорович, у тебя в резерве есть два танковых корпуса — 1-й генерала Будкова и 26-й генерала Родина. Вводи их в сражение, и делу конец!

   — Я намечал бросить их в прорыв, — признался Ватутин. Он вызвал на связь генерала Родина: — Алексей Григорьевич, ты меня слышишь? Да, да, это я, командующий. Начинай, голубчик, да поживее!

   — Приказ ясен, действую! — весело отозвался Родин.

Такое же распоряжение Ватутин отдал генералу Будкову. Потом переключил связь на командарма 21-й Чистякова:

   — Что у тебя, Иван Михайлович?

   — Бьём фрицев, товарищ командующий, — ответил генерал. Танки моего соседа Кравченко продвинулись на пятнадцать километров. Немцы драпают, я едва успеваю за ними...

На связь вышел командующий Донским фронтом генерал Рокоссовский.

   — Что у тебя, Костя?

   — Тут рядом стоит генерал Руденко, он переживает, что самолёты не могут бить врага в полную силу — туман, снег и прочно непогодные явления...

   — Что ты мне плетёшь про туман и снег? — сердито прокричал и трубку Василевский. — Скажи, вражескую оборону фронт прорвал?

   — Так точно! — весело откликнулся Рокоссовский. — Вся полоса обороны дала трещину. Танковые корпуса развивают успех. — И уже не по-уставному, пылко добавил: — Ты, Александр, не волнуйся, у меня всё идёт как полагается! Как там у Ватутина? У тебя он под боком, ему легче бить врага.

Василевский передал трубку Ватутину:

   — Скажи своему другу пару слов, а то бедняга переживает за тебя.

   — Костя, у меня всё хорошо, — ответил Николай Фёдорович. Танковый корпус генерала Родина разгромил 1-ю танковую дивизию немцев и штаб 5-го румынского армейского корпуса. Взято и плен более двух тысяч румын.

   — Поздравляю, Николашка, — скупо похвалил Рокоссовский.

Бои нарастали с каждым днём. Неожиданно на КП фронта поступило тревожное донесение: против 21-й армии генерала Чистякова немцы бросили резервы — 1-ю румынскую, 14-ю и 22-ю танковые дивизии и 7-ю кавалерийскую дивизию. Василевский связался с командармом:

   — Что у вас, Иван Михайлович? Может, подбросить вам танков?

   — Румын нам бить легче, вояки они неважные, — ответил Чистяков, — а вот с немецкими тяжёлыми танками придётся повозиться. Я обещал Рокоссовскому обойтись своими силами, а вам, Александр Михайлович, спасибо за поддержку. Я очень вас уважаю... — Голос командарма оборвался, в трубке послышался сильный взрыв.

   — Алло, алло! Иван Михайлович, ты меня слышишь? — Василевский взглянул на притихшего Ватутина. — Молчит Чистяков, как бы беды не случилось.

Но трубка в руке Василевского заговорила голосом Чистякова:

   — Жив я, Александр Михайлович! Жив!.. Немцы шуранули из пушки по нашему КП, снаряд разорвался рядом, но никто не погиб, ранен связист.

   — Ты уж там, Иван Михайлович, поосторожнее, — посетовал Василевский. — Осколки чинов не разбирают, секут всех подряд.

Поздно вечером на КП фронта позвонил Сталин. Усталым голосом он спросил, как идёт операция. Василевский ответил коротко:

   — Пока без заминок! Немцы на ряде участков сломлены и повержены.

   — Как сражается корпус вашего крестника генерала Вольского? — заворчала трубка.

   — Хорошо сражается! Я даже удивлён. Его танки отмахали с боем двадцать пять километров! Туман, снег, обледенелая дорога, местами вся изрытая снарядами, но танкисты прут вовсю. Когда буду в корпусе, пожму руку Вольскому.

   — Вот как! — засмеялся Сталин. — А когда, по-вашему, враг окажется в кольце?

   — К утру двадцать третьего ноября! Ну, если не к утру, то к вечеру наверняка!

Бои не утихали, и Василевского радовало, что 4-й и 26-й танковые корпуса успешно продвигались в район Калача на соединение с 4-м механизированным корпусом Сталинградского фронта. И ведёт этот корпус тот самый генерал Вольский, который написал на него кляузу!

«Ну и дела! — сокрушённо покачал головой Василевский. — Берия предлагал убрать его с должности комкора, а он метит в герои! Как бы мне не пришлось и вправду пожимать ему руку».

Едва перекусил с Ватутиным, как выяснилось, что правое крыло Донского фронта снизило темпы наступления, и это огорчило Василевского. У командармов Галанина, Жадова и Батова случилась заминка. Он как раз готовил донесение Верховному и указал в нём на недостаточную активность войск Рокоссовского. Казалось бы, случай рядовой, но у Сталина он вызвал резкий протест. В телеграмме на имя Рокоссовского, а в копии Василевскому вождь потребовал от командующего Донским фронтом, чтобы армии «перешли к активным действиям». «Галанин действует вяло, — телеграфировал Верховный, — дайте ему указание, чтобы не позже 24 ноября Вертячий был взят. Дайте также указание Жадову, чтобы он перешёл к активным действиям и приковал к себе силы противника. Подтолкните как следует Батова, который при нынешней обстановке мог бы действовать более напористо...»

«Строгая депеша», — подумал Василевский. Собрался было позвонить Рокоссовскому, но тот сам вышел на связь.

   — Я получил телеграмму от Верховного, принимаю срочные меры! — прокричал в трубку командующий. — Но откуда он узнал обо всём?

   — Из моего донесения в Ставку, — ответил Василевский.

   — Ну вы даёте! — вызывающе произнёс Рокоссовский. — Верховному доложили, а мне ни слова?

Упрёк был незаслуженный.

   — Командующий фронтом должен знать, где находятся его войска и как они действуют! — отрезал Василевский. — Прошу это учесть и глупых вопросов не задавать!

Рокоссовский понял, что с его уст сорвались обидные слова, и поспешил исправить свою оплошность:

   — Ваши замечания принял к сведению. Об исполнении вам, представителю Ставки, доложу.

   — С кем это ты? — В комнату заглянул Ватутин.

Василевский сказал о «конфликте» с Рокоссовским.

   — Костя по натуре спокойный, видимо, его кто-то взвинтил, и он сорвался.

(Как позже узнал Василевский, этим «кто-то» оказался генерал Галанин: его 24-й армии не удалось отрезать отход на восточный берег Дона соединений немцев, атакованных 65-й и 24-й армиями).

В ночь на 23 ноября Василевский не сомкнул глаз: кольцо вокруг гитлеровской группировки вот-вот сомкнётся. Ватутин заметил, как он волнуется, и невольно улыбнулся:

   — Не переживай, Александр Михайлович, ждать осталось не много.

Василевский хотел было выйти на связь с генералом Кравченко, но тут раздался его громовой голос:

   — Фрицы в «котле»! Товарищ комфронта, вы слышите меня?

   — Слышу, дорогой Андрей, слышу! — отозвался Ватутин. — Молодец!

Наконец-то свершилось то, что было задумано! У Василевского возникло желание немедленно доложить Верховному о кольце, но он так был взволнован происшедшим, что в горле пересохло. А тут ещё генерал Ватутин подошёл с двумя стаканами водки.

   — Александр Михайлович, дорогой, выпьем за кольцо? — Он дал Василевскому стакан.

Василевский почувствовал, как жидкость обожгла горло.

А в это время войска обоих фронтов соединились между станцией Кривомузгинская и Калачом. Бойцы 4-го танкового корпуса Юго-Западного фронта генерала Кравченко и 4-го механизированного корпуса Сталинградского фронта генерала Вольского, утопая по колено в снегу, бежали друг другу навстречу с криком «ура!», обнимались, целовались, а у некоторых от радости даже слёзы выступили на глазах.

   — Надо бы дать знать Верховному, — сказал Ватутин и подал Василевскому аппарат ВЧ. Александр Михайлович попросил дежурного по связи соединить его со Ставкой.

   — Кто у телефона? Вы, товарищ Сталин? — У него перехватило дыхание. — Докладывает Василевский. Несколько минут назад войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов соединились. Немцы в кольце! Разрешите поздравить вас с большим успехом!

   — Я вас тоже поздравляю, — сдержанно отозвался Сталин. — Жуков и вы хорошо поработали в Сталинграде, и ваши заслуги будут отмечены. Теперь надо ликвидировать «котёл». И медлить в этом деле нельзя, ибо Гитлер примет все меры, чтобы вызволить Паулюса. Как начальник Генштаба срочно разработайте план! Такое же задание я дам своему заместителю Жукову, — добавил Сталин. — А потом оба плана обсудим. Сможете к вечеру доложить свои соображения?

   — Постараюсь...

   — Вы находитесь у товарища Ватутина? — спросил Сталин. — Дайте, пожалуйста, ему трубку.

   — Слушаю вас, товарищ Сталин! — бодро ответил Ватутин.

   — Поздравляю вас с большим успехом, — сказал Верховный. — Ваш Юго-Западный фронт и особенно 4-й танковый корпус дали хороший запев другим фронтам. Передайте мою благодарность за героические действия танкистам корпуса Кравченко. Желаю вам новых побед!..

Василевский попросил Ватутина набросать свои предложения по уничтожению вражеской группировки, оказавшейся в кольце, а сам решил встретиться с Рокоссовским и Ерёменко, чтобы с ними обговорить этот вопрос.

Вернулся он в штаб Юго-Западного фронта на рассвете. Стоял тридцатиградусный мороз. Просёлки, степь были скованы льдом, казалось, что окрест всё вымерло, и только разбитая техника, сожжённые танки да глубокие воронки от бомб и снарядов свидетельствовали о том, что здесь недавно шли ожесточённые бои. Василевскому хотелось посидеть одному, тщательно отработать план, в котором учесть предложения командующих тремя фронтами. Едва с дороги выпил горячего чая, как позвонил Сталин:

   — Добрый вечер, товарищ Василевский!

Александр Михайлович громко рассмеялся, и это услышал Сталин.

   — У вас что там, концерт? — сердито спросил он.

   — Да нет же, Иосиф Виссарионович! — воскликнул Василевский. — Это я хохотнул, извините. Вы сказали «добрый вечер», но сейчас пять утра!

   — Разве? — басовито отозвалась трубка. — Да, вы правы, уже рассветает. Что у вас с планом? — осведомился Верховный. — Он готов? Тогда докладывайте...

Василевский пояснил, что суть его плана — изоляция окружённой группировки от подхода вражеских сил, для чего предлагается создать прочный внешний фронт и иметь за ним достаточные резервы из подвижных войск.

   — Надо расчленить окружённую группировку и по частям уничтожить её, — подчеркнул Верховный. — У Жукова тоже та кое мнение. Он сказал, что звонил вам по ВЧ и вы согласились с его предложениями. И вот ещё что, — продолжал Сталин. Ставка располагает сведениями о том, что Гитлер приказал вермахту спасти войска фельдмаршала Паулюса, сформировав для этого группу армий. Но пока неясно, кто её возглавит. Наверное, фельдмаршал Манштейн. Не поручит же Гитлер какому-то генералу выручать фельдмаршала, — иронически добавил Сталин. — Тут нужен такой же чин, какой Паулюсу присвоил Гитлер за день до его пленения.

   — Немцам не удастся прорвать окружение, этого я не допущу! — заверил Василевский.

   — Жду от вас донесений! — предупредил Верховный и поло жил трубку.

Василевский, склонившись над картой, размышлял. Окружённая вражеская группировка (17 дивизий 6-й армии Паулюса и 5 дивизий 4-й танковой армии) создала плотную оборону к западу и юго-западу от Сталинграда на фронте Орловка—Купоросное протяжённостью по сто семьдесят километров! В посёлке Гумрак находился штаб Паулюса. Василевского терзала мысль как расчленить эту группировку, а затем по частям уничтожить её. Наши войска уже пытались это сделать, но тщетно: немцы от обороны сами переходили в контратаку. Немецкие транспортные самолёты уже на второй день после окружения войск Паулюса стали доставлять необходимые грузы в «котёл» и эвакуировали из него людей. Василевский потребовал от командующих фронтами круглосуточно бомбить вражеские позиции, уничтожать «юнкерсы» в воздухе, на аэродромах и посадочных площадках внутри кольца окружения.

   — Если мы это сделаем, а сделать надо во что бы то ни стало, то приток грузов резко сократится, — подчеркнул Василевский.

Бои развернулись с новой силой, особенно жестокими они были 2 и 3 декабря. Но финал их не обрадовал Василевского: немцы были отброшены на какие-то сотни метров. «Кажется, где-то я дал промашку», — не без горечи в душе подумал Василевский.

Зато Ставка, внимательно наблюдавшая за действиями фронтов, подсказала ему, где допущена «промашка». 4 декабря, когда Василевский находился в штабе Сталинградского фронта, на его имя поступила телеграмма Верховного. Читал её Александр Михайлович с чувством горечи. «Ваша задача состоит в том, чтобы объединить действия Иванова (псевдоним Ерёменко) и Донцова (псевдоним Рокоссовского). До сего времени у вас, однако, получается разъединение, а не объединение. Вопреки вашему приказу, 2-го и 3-го числа наступал Иванов, а Донцов был не в состоянии наступать. Противник получил возможность манёвра. 4-го будет наступать Донцов, а Иванов окажется не в состоянии наступать. Противник опять получает возможность маневрировать. Прошу вас впредь не допускать таких ошибок. Раньше чем издать приказ о совместном наступлении Иванова и Донцова, нужно проверить, а в состоянии ли они наступать. 4.ХII 1942 г. Васильев (Сталин)».

Верховный, кажется, всё просчитал, но о том, что фронтам нужны резервы, предпочёл умолчать, хотя именно этим в первую очередь объяснялись неудачи на фронте. Василевский не спеша обдумывал, как ему поступить дальше. Меньше всего войск было у Рокоссовского, и, чтобы удары Донского фронта по немцам были более ощутимыми, он решил направить на этот фронт 2-ю гвардейскую армию генерала Малиновского; Генштаб формировал её из отборных частей в районе Тамбова, и, как докладывал генерал Штеменко, «армия получилась что надо». Верховный ему не возразил.

   — Берите гвардейцев, — коротко ответил он. — Завтра с утра можете перебрасывать эту армию. Кто у вас отвечает за переброску резервов? Генерал Карпоносов? Вот и прикажите ему...

Василевский перезвонил в Генштаб Карпоносову, тот заявил, что для этого потребуется сто семьдесят вагонов.

   — Сегодня вечером мы начнём погрузку войск, — резюмировал генерал.

   — Это то, что надо! — похвалил своего подчинённого Василевский.

Кажется, всё складывалось как нельзя лучше. И всё же Александра Михайловича беспокоил Манштейн, хитрый и весьма опытный вояка. Не зря о нём предупреждал Сталин в телефонном разговоре. Василевский давно следил за действиями Манштейна. В начале войны тот командовал 56-м танковым корпусом в группе войск «Север», позже Манштейн возглавил 11-ю армию в Крыму, здесь ему не повезло: хотел с ходу захватить Севастополь — не получилось! Потом в беседе с Гитлером он жаловался, что «эти чёрные дьяволы в тельняшках» почти по всей линии фронта с гранатами в руках бросались под немецкие танки и он вынужден был отступить. «Не мог же я, мой фюрер, отдать русским морякам на растерзание своих солдат!» Гитлер промолчал, а стоявший рядом начальник Генштаба сухопутных войск Гальдер бросил реплику: «Выходит, Эрих, крепко тебе дали по зубам эти «чёрные дьяволы». Манштейн, вскинув голову, ответил: «По зубам дали, но не сломали. Это я сломал их оборону и бросил к ногам фюрера Севастополь!» После этого Гитлер сделал Манштейна генерал-фельдмаршалом. А теперь, спустя три месяца, Манштейн может возглавить группу армий и попытаться разорвать кольцо окружения и выручить Паулюса.

Раздумья Василевского прервал генерал Ерёменко, только что вернувшийся из соседней армии.

   — Александр Михайлович, надо ли сейчас нам заниматься этим «котлом»?

   — Надо, Андрей Иванович, иначе наши войска не смогут дальше вести боевые действия, — пояснил Василевский. — Раньше мы считали, что у Паулюса войск до ста тысяч, но разведка уточнила — более трёхсот тысяч! Так что «котёл» — крепкий орешек и его надо раскусить.

«Я всё же доложу своё мнение Сталину», — решил Ерёменко, но Василевскому об этом не сказал.

Чуть позже, когда начальник Генштаба вёл переговоры с Рокоссовским, Ерёменко позвонил Верховному и предложил отложить штурм «котла» и нанести мощный удар по Ростову, чтобы и там окружить немецкие войска.

   — Будет у нас ещё один «котёл», товарищ Сталин, — заключил он. — Мы это сделаем с Хрущёвым.

Сталин какое-то время молчал.

   — Как на это смотрит Василевский? — наконец спросил он.

   — Я об этом ему не говорил, — слукавил Ерёменко.

   — Передайте ему, чтобы позвонил мне.

Василевский сразу же вышел на связь, а когда Верховный сообщил ему о предложении Ерёменко, сдержанно, но твёрдо сказал:

   — Я против, Иосиф Виссарионович. Путь, разумеется, заманчивый — сразу убить двух зайцев. Но трезвый расчёт показывает, что рисковать не следует. В окружении находится крупная вражеская группировка, у неё мощная боевая техника, целая танковая армия, не считая танков самой армии Паулюса.

   — Согласен: рисковать опасно, — резюмировал Верховный. — Объясните это Ерёменко и Хрущёву. Но с ликвидацией «котла» прошу вас не затягивать, — сухо добавил он.

Василевский хотел было закурить трубку, но положил её на стол и хмуро взглянул на стоявшего рядом Ерёменко.

   — Твою идею наступать на Ростов, а «котёл» заморозить товарищ Сталин не одобрил по той самой причине, о которой я тебе уже говорил.

   — Жаль, — грустно промямлил Ерёменко. — Я надеялся, что моя идея ему глянется.

9 декабря свой план по ликвидации «котла» Василевский доложил Верховному, суть его — расчленить группировку врага и ликвидировать её в три этапа (Жуков предлагал Сталину «разорвать её на две части!» — А.3.). Все трое — он, генерал Рокоссовский и Ерёменко — своими подписями скрепили план. И всё же тревога не покидала Александра Михайловича. Как его решение об операции воспримет Верховный? Будут ли замечания? К вечеру он ожидал звонка из Ставки, но его не последовало. «Наверное, завтра, 10 декабря, Верховный даст знать», — подумал Александр Михайлович. Но день прошёл, а из Ставки ни слова. Встревожился молчанием Верховного и Рокоссовский. Вечером он позвонил Василевскому и спросил, есть ли ответ.

   — Глухо, как в танке! — отреагировал начальник Генштаба.

Наконец 11 декабря Сталин сообщил Василевскому, что Ставка план утвердила и предписывает начать операцию 18 декабря, как он и просил.

   — Слава богу, я так ждал вашего звонка! — вырвалось у Василевского. И, боясь, что Сталин рассердится, добавил: — Теперь-то войска сожмут кольцо так, что Паулюс капитулирует.

В полдень Василевский в камуфляжной форме под цвет зелёных деревьев прибыл в штаб Донского фронта в Заворыгин. Рокоссовский его ждал и был задумчив. Он сообщил представителю Ставки, что в Котельникове немцы сосредоточивают крупные силы.

   — Торопится Манштейн, — усмехнулся Александр Михайлович. — Знаешь, как он назвал свою операцию по деблокированию войск Паулюса? «Зимняя гроза»!

   — Название впечатляет. — Губы Рокоссовского тронула улыбка. Он быстро сочинил: — Манштейна «Зимняя гроза» для Василевского буза!

Александр Михайлович засмеялся:

   — Одна красивая дама сказала мне, что ты похож на поэта!

В глазах начальника Генштаба блеснула хитринка.

   — Кто такая? — не растерялся Рокоссовский. — У меня их было немало, красивых дам, и все объяснялись в любви... Ба, догадался! Так это же твоя Катенька назвала меня «осколком Пушкина»!

Василевский отчего-то зарделся.

   — Давай о деле толковать, — посерьёзнел он.

   — О ком мы говорили? О Манштейне? — уточнил Рокоссовский. — Опасный противник. Вот-вот начнёт наступление.

   — И начнёт его из Котельникова, чтобы попытаться деблокировать Паулюса! — Начальник Генштаба заходил по комнате. — От Верхне-Чирского участка, где беснуются фрицы, до окружении х войск Паулюса не больше сорока километров. Один бросок, и Манштейн протянет ему руку. Что бы ты сделал в такой ситуации?

   — Надо крепко подумать, — пожал плечами Рокоссовский.

   — Я знаю, что делать, — вдруг сказал Василевский, глядя на карту.

   — Да? — Брови у Рокоссовского взметнулись вверх. — Что, если не секрет?

   — А ты, Костя, внимательно посмотри на карту.

   — Что-то мысль у меня не созрела, — признался тот.

   — Не допустить соединения Котельнической и нижнечирскоа группировок врага — вот что надо сделать! Если же это произойдёт, они деблокируют войска Паулюса. Так, так... — Василевский всё ещё пытливо смотрел на карту. — Первое, что я прикажу сделать Ватутину, — силами 7-го танкового корпуса генерала Ротмистрова и двух стрелковых дивизий внезапно овладеть рычаговским плацдармом! Но прежде съезжу в те места, откуда Манштейн собирается двинуть свои танки, переговорю с командармами, увижу всё своими глазами.

Позвонил генерал Ерёменко и похвалился, что борьбу с немецкими транспортными самолётами он ведёт успешно. Только за три дня сбито шестьдесят девять машин, много лётчиков взято в плен.

   — Сколько? — уточнил Василевский.

   — Шестнадцать лётчиков-офицеров, видимо, преданы своему фюреру. Приезжай к нам, и я их тебе покажу!

Василевский сказал, что в семнадцать ноль-ноль у него перо говоры со Ставкой, а вот завтра выберет время.

   — Утром я заскочу к тебе, Андрей Иванович, — заверил командующего.

Но приехал он к нему под вечер. Вошёл в блиндаж весь в снегу, лицо горело от ледяной крупы. Без всякой фальши в голосе воскликнул:

   — Рад тебя видеть, Андрей Иванович! Как самочувствие? Нога побаливает?

   — Временами, а так бегаю.

   — У тебя тут как в бане: тепло, уютно. — Василевский снял бекешу, отряхнул с неё мокрый снег и бросил на лавку. — Ну, где твои пленные?

   — Я провёл с ними научный эксперимент, — улыбнулся Ерёменко во весь рот. — Прошу, садись ближе к «буржуйке», а то весь промок. Василий! — окликнул он адъютанта. — Давай сюда чай, бутерброды, шоколад! Надо обогреть представителя Ставки.

   — Чай — это хорошо для сугрева, — пошутил Александр Михайлович, ломая пальцы рук так, что им стало горячо. — Мороз чертовски жгучий, на ветру задыхаешься. Ну, рассказывай про свой эксперимент!

   — Привели, значит, ко мне пленных лётчиков, и через переводчика я начал с ними беседовать. Задавал им самые разные вопросы — и про Гитлера, и про Геббельса, который день ото дня безбожно врёт о новых победах немцев под Сталинградом, хотя они сами убедились в том, что попали в большой «котёл». Отвечали они, как мне показалось, откровенно и честно. К тому же я распорядился накрыть для них стол и подал водку. Словом, разговор с ними получился. Потом я им сказал, что наши бойцы отвезут их к фельдмаршалу Паулюсу в «котёл» и пусть они, пленные, передадут предложение командования фронта о капитуляции войск, чтобы зря не проливать кровь и терять свои жизни. Тут они заговорили между собой как петухи, одни соглашались с моим предложением, другие отвергали. Один офицер с крестом на груди задал мне вопрос: «Господин генерал, если бы к вам пришёл ваш политрук из немецкого плена и сделал бы подобное предложение, как бы вы отнеслись к нему?» — «Отдал бы его под трибунал!» — ответил я ему. «А нас, господин генерал, не то что под суд отдали бы, а сразу расстреляли, — сказал пленный офицер. — Поэтому мы не желаем идти к Паулюсу, а хотим остаться в плену, как бы нам ни было тяжело...»

Ерёменко увидел, как лицо Василевского посуровело.

   — Ты превысил свои полномочия, когда хотел послать к Паулюсу пленных, и без разрешения Ставки не должен был это делать, — произнёс Василевский.

   — Я не самовольничаю! — бойко выпалил Ерёменко. — Вчера о сбитых самолётах доложил товарищу Сталину, и он посоветовал мне провести такую вот работу с пленными.

   — Ну и хитёр ты, Андрей Иванович! — Василевский толкнул слегка его в плечо. — Со звонка Сталину и начал бы свой рассказ. А где Никита Сергеевич?

   — Уехал вручать партбилет снайперу Красицкому. У бойца на счету полсотни уничтоженных фрицев.

   — Я согрелся, так что приглашай сюда начальника штаба, и будем кумекать, как укрепить передовые рубежи твоего фронта. — Василевский достал свою рабочую карту. — Времени в обрез. Меня ждут ещё в 51-й армии...

Положение на Котельническом направлении вызывало тревогу у Александра Михайловича: Манштейн стягивал на этом участке немалые силы и, похоже, собирался сокрушить советскую оборону. Поэтому, посетив 51-ю армию генерала Труханова и 5-ю танковую армию генерала Романенко, Василевский уточнил обстановку и проследил выход указанных армий на стык войск 5-й Ударной армии. Командарм генерал Романенко, которого Василевский узнал ещё в финскую войну, провожая представителя Ставки к самолёту, от имени своих бойцов и командиров заявил:

   — Мы готовы к решительной схватке с танками Манштейна, и я уверен, что побьём этого шелудивого пса фюрера. Нам бояться нечего — мы на своей земле и, если надо, прольём кровь, но Родину-мать отстоим! Так и передайте товарищу Сталину!..

 

Глава третья

Утром начальник штаба главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршал Кейтель прибыл к Гитлеру. Высокий и сутулый, он неуклюже открыл дверь кабинета. Фюрер разглядывал карты, разложенные на овальном столе.

   — Беда, мой фюрер, — разжал губы Кейтель. — Под Сталинградом русским удалось окружить 6-ю армию Паулюса и 4-ю танковую армию...

Лицо Гитлера помрачнело, щетинистые усики под носом задёргались. Он неподвижно стоял перед Кейтелем и выпученными глазами смотрел на него.

   — Как это случилось? — наконец выдавил из себя фюрер. — А где ты был, Вильгельм? Почему не подсказал ему?

   — Я предупреждал Паулюса, — поспешил заявить Кейтель. — Советовал ему глубоко не вклиниваться в оборону русских, но увы... Горяч Паулюс, мой фюрер, весьма горяч, а тут следовало осмотреться...

   — Надо спасать Фридриха! — крикнул Гитлер. — На кого мы возложим эту миссию?

   — Это может сделать только Манштейн! — веско сказал Кейтель. — Он возглавит группу армий «Дон» и крепко даст большевикам по зубам!

   — Ты умница, Вильгельм! — Гитлер подскочил к своему любимцу и пожал ему руку. — Вызывай Эриха в Ставку, я буду его инструктировать!

Прилетел Манштейн поздно вечером. Он был бодр, энергичен, хотел доложить Гитлеру обстановку на фронте, но тот прервал его:

   — Эрих, ты знаешь, что твой друг Паулюс попал в русский капкан?

   — Да, мой фюрер, и по этому несчастному случаю я скорблю, — не глядя Гитлеру в глаза, ответил Манштейн.

   — Ты должен спасти Паулюса, он наш соратник! Кейтель убедил меня, что ты преподашь урок большевистской Красной Армии. — Гитлер подошёл к карте, нагнулся над столом. — Я приказал обеспечить всем необходимым войска Паулюса с воздуха, бросить на это всю транспортную авиацию, чтобы питать «котёл». — Он помолчал, задумавшись. — Как это удалось русским? Мне доложили, что боевыми действиями фронтов под Сталинградом руководит некто Василевский. Он близок к самому Сталину. Эрих, тебе он знаком по войне?

Манштейн смутился, отчего его остроскулое лицо покраснело, а желваки надулись.

   — Мой фюрер, этого русского генерала по сражениям я не знаю, — отрывисто сказал Манштейн. — Агентура подготовила мне на него досье. Оказывается, на этой войне Василевский ещё не командовал ни дивизией, ни армией, а тем более фронтом.

   — Тебе агенты добыли его фотографию? — спросил Гитлер.

   — Нет, мой фюрер, а я бы желал посмотреть на своего противника.

   — Минутку, Эрих. — Гитлер позвонил по прямому телефону генерал-фельдмаршалу Кейтелю. — Вильгельм, у тебя есть фотографии верхушки Красной Армии? Надо кое-что показать Манштейну.

«Лучше бы фюрер не приглашал сюда эту штабную крысу», — с неприязнью к Кейтелю подумал Манштейн.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошёл генерал-фельдмаршал с папкой в руке. Увидев Манштейна, вставшего с кресла и курившего сигару, он кивнул ему, поздоровавшись, и вручил Гитлеру папку.

   — Здесь фотографии маршалов Шапошникова, Ворошилова, Будённого, Тимошенко, генерала армии Жукова... Кто вам нужен, мой фюрер? — угодливо осведомился Кейтель.

   — Кто сейчас начальник Генерального штаба Красной Армии? — спросил Гитлер.

   — Генерал-полковник Василевский, бывший русский офицер, после революции он перешёл на сторону большевиков. — Кейтель порылся в папке. — Вот он, Василевский! Очень симпатичный красный командир. Любая немка захотела бы провести с ним ночь, — улыбаясь, ответил Кейтель. — Я лично с ним знаком...

   — Вильгельм, мне не до шуток! — сухо произнёс Гитлер. — Речь идёт о спасении войск Паулюса — ты это понимаешь?

   — Мой фюрер, я говорю правду, — посерьёзнел Кейтель. Лицо его вытянулось, морщины со щёк сбежали, и весь его вид говорил о том, что слова фюрера его чувствительно укололи.

Манштейн, загасив сигару, подошёл к столу. Он взглянул на фотографию и воскликнул:

   — Я тоже знаю этого русского! Ей-богу знаю, мой фюрер! Я видел его, он до войны был в Берлине.

Кейтель бросил презрительный взгляд на Манштейна, и тот притих. А Кейтель напомнил Гитлеру, что перед войной в Берлин приезжала делегация правительства большевиков, в её составе был и Василевский, в то время первый заместитель начальника Оперативного управления Генштаба Красной Армии. Тогда же вермахту стало известно, что незадолго до приезда в Берлин Василевский участвовал в разработке плана по отражению возможной агрессии против Советского Союза. А руководил всей этой работой маршал Борис Шапошников, весьма способный генштабист...

   — Почему ты, Вильгельм, не сказал мне об этом? — Гитлер прищурил глаза, словно брал на прицел своего подчинённого.

   — Мой фюрер, у вас и так много важных государственных дел, к тому же я не думал, что вас это заинтересует, — смутился Кейтель. — В те дни, когда к нам по вашей просьбе приехали русские, я чертовски закрутился. Мне и министру иностранных дел фон Риббентропу вы поручили встретить советскую делегацию на вокзале, — продолжал он. — Тогда же господин Молотов и представил членов делегации, в том числе и военного эксперта Василевского. Пока мы принимали главу делегации господина Молотова, военные эксперты на наших авиационном и танковом заводах с вашего разрешения, мой фюрер, знакомились с военной техникой.

   — Помню, помню. — Гитлер закусил губы.

   — Тогда-то и я познакомился с Василевским, — вмешался в разговор Манштейн. — Мы даже обменялись с ним рукопожатием. Я показывал ему наши новые танки...

   — А вечером, в день приезда делегации большевиков, — с обидой продолжал Кейтель, — вы, мой фюрер, снова направили меня на Унтер-ден-Линден в советское посольство, где в нашу честь русские устроили большой приём. Были там рейхсмаршал Геринг, ваш заместитель по руководству партией Гесс...

   — Я не хочу слышать это имя! — грубо прервал Кейтеля Гитлер. — Он страшно подвёл меня...

(В мае 1941 года Гесс совершил полёт в Англию с целью заключить соглашение о перемирии, склонить британцев к совместной борьбе против СССР, но потерпел неудачу в своей миссии. — А.3.).

   — Значит, генерал Василевский ещё до войны служил в Генеральном штабе, — задумчиво произнёс Гитлер. — Видимо, не зря Молотов брал его с собой как военного эксперта. Сам Молотов умён, чертовски умён, — повторил фюрер. — Я полагаю, что он хитрее Сталина, этого усатого кавказца. — Гитлер снова взял фотографию Василевского. — Как и Сталин, он тоже курит трубку?

   — Да, мой фюрер, — подтвердил Кейтель. — По данным нашей агентуры, начальник Генштаба русский — крепкий орешек.

   — В каком смысле, Вильгельм? — не понял Гитлер.

   — Разумеется, в военном...

Гитлер взглянул на Манштейна:

   — Слышал, Эрих? Так что на твою долю выпал достойный противник. Я считаю, усатый кавказец не зря назначил его начальником Генштаба Красной Армии.

   — Мой фюрер, — вновь заговорил Манштейн, когда Кейтель ушёл, — на поле брани победу добывают полководцы, а не штабные крысы.

Гитлер вскинул голову, отчего чёлка чёрных как уголь волос упала ему на лоб и чуть прикрыла глаз,а. Рукой он резко отбросил её со лба.

   — Штабные крысы? — Он хохотнул. — Однако, Эрих, ты дерзок на слова. Не забыл, что Паулюс был первым обер-квартирмейстером Генштаба сухопутных войск, а по-русски — первый заместитель начальника Генштаба? Не сказалось ли это отрицательно на его военной карьере?

   — Возможно, и сказалось, мой фюрер. — Манштейн снова достал сигарету и закурил. — Это может знать его бывший шеф Гальдер. Мне же штабная работа не по душе. Фронт — моя стихия. И как будто у меня получается. И с деблокадой Паулюса у меня тоже получится. Впрочем, — язвительно продолжал Манштейн, — если вы, мой фюрер, сомневаетесь в этом, то можете поручить Кейтелю спасти Паулюса и его войска.

   — Эрих, мне обидно такое слышать, — развёл руками Гитлер и зачем-то взглянул на потолок своего кабинета. — Ты мой близкий соратник, и я очень тебе доверяю... И Кейтель мой ближайший советник. Но конечно же он не полководец, как ты, это истина, и я не стану её оспаривать. Но скажи, ты всё продумал? — Гитлер так и впился в него глазами.

   — Да, мой фюрер. — Манштейн подошёл к карте. — 57-м танковым корпусом из армейской группы «Гот» я нанесу удар по русским из района Котельникова, и их оборона будет смята.

По губам Гитлера пробежала тонкая улыбка.

   — Ты уверен в успехе, Эрих?

   — Иначе я бы не взялся за такое тяжёлое дело, мой фюрер! — Манштейн вскинул поседевшие брови. — На этом участке фронта у русских слабая оборона — три стрелковые и две кавалерийские дивизии и одна танковая бригада. Моих 6-й и 23-й танковых дивизий вполне достаточно, чтобы сокрушить русских. А там и рукой подать до Паулюса.

   — Теперь я вижу, что ты всё продумал, всё подсчитал. — Гитлер прошёлся по мягкому ковру, поправил свастику на рукаве. — Надо во что бы то ни стало спасти Паулюса! Если его армия погибнет, это будет для Германии трагедией... Город носит имя вождя русских Сталина, и красных бойцов сломить будет нелегко.

   — «Чёрных дьяволов», моряков военного Севастополя, тоже было тяжко сломить, но я сделал это и водрузил нашу свастику на бастионах поверженного города! К вашим ногам я брошу и Сталинград!

   — Эрих, как стратег ты силён, и за это я уважаю тебя. — Гитлер ущипнул короткие усы. — Танков у тебя вдвое больше, чем у русских. Кроме того, я отдал приказ вермахту часть соединений для твоей группы «Дон» перебросить из Франции. Так что у тебя есть всё, что надо!.. Ну, дай пожму тебе руку! — И фюрер обнял Манштейна.

В ночь Манштейн улетел на фронт.

«Начальник Генштаба Василевский... Что он думает сейчас обо мне и знает ли, что я буду вести с ним поединок? — размышлял Манштейн, слегка покачиваясь в мягком кресле самолёта. — Знает ли, что я повёл наступление из района Котельникова? Пожалуй, нет, а то давно бы усилил оборону на этом участке... Да, я начну из Котельникова, это самый короткий путь к Паулюсу. И к 25 декабря, как и приказал фюрер, мои танки соединятся с войсками фельдмаршала. Сделаю ему подарок к Рождеству...»

С этими мыслями Манштейн уснул в кресле.

На вездеходе в снежную пургу Василевский прибыл на КП 7-го танкового корпуса. Встречал его комкор генерал Ротмистров. Был он в полушубке, в папахе, лицо на морозе раскраснелось, а на бровях и усах осел белый иней.

   — Прошу вас пройти в штаб, — пригласил он Василевского и не по-уставному добавил: — У меня сегодня на душе праздник: в мой корпус прибыл начальник Генштаба и представитель Ставки!

Сюда прибыли командарм 5-й Ударной генерал Попов и командир 3-го гвардейского кавалерийского корпуса генерал Плиев. Здороваясь с ними и улыбаясь краешками губ, Александр Михайлович отпускал шутки, говорил, что в такой сильный мороз хороший хозяин не выпустит во двор свою собаку, а вот он, Василевский, потревожил командармов.

   — Мне прогуляться на КП Павла Алексеевича — одно удовольствие. — Плиев подёргивал тонкими пальцами кончики своих щетинистых усов, присаживаясь поближе к столу, возле которого раскалилась докрасна «буржуйка».

   — Я тоже продрог, хотя на мне была овчина, — признался Попов.

   — Разве это мороз? — усмехнулся в усы Ротмистров, садясь рядом с Поповым. — В финскую войну я был начальником штаба 35-й танковой бригады. Там лютовали такие морозы, что масло в двигателях застывало и танки с трудом давали ход. Белофинны лезли на нас как саранча, все в полушубках, а у наших бойцов — шинель. Обмороженных было немало.

   — То была не война, — с тяжёлой усмешкой возразил Василевский. — Так себе, конфликтик. Теперь другая война — война брони и моторов. — Он развернул на столе рабочую карту. — Итак, прошу, товарищи, внимания. Надеюсь, все знают, что на выручку фельдмаршалу Паулюсу Гитлер бросил отборные войска, во главе которых поставил своего стратега Манштейна. Этот гитлеровский выкормыш весьма опасен, вояка что надо, его-то мы и должны укротить. Что нам надлежит сделать? — спросил начальник Генштаба и сам же ответил: — Отработать план общих действий в районе Рычковска и Верхне-Чирска...

   — Речь идёт о том, чтобы не допустить соединения Котельнической и нижнечирской группировок врага? — уточнил генерал Попов.

   — Вот именно, Маркиан Михайлович! — воскликнул Василевский. — Задача, безусловно, тяжёлая, но вам она под силу.

   — Не лучше ли танками Ротмистрова и одной-двумя стрелковыми дивизиями ударить по ручковскому плацдарму и захватить его? — предложил Попов.

Худощавый и усатый Плиев качнул плечами:

   — Хорошая идея, я — за!

   — А что скажет Павел Алексеевич? — Василевский взглянул на Ротмистрова. Тот шевельнул усами.

   — Хватит ли моих сил, чтобы задержать Манштейна? — Лицо генерала стало задумчивым.

   — Из резерва Ставки я дам тебе ещё войск, — заверил его Василевский.

   — Ну, если так, я тоже — за! — улыбнулся Ротмистров.

До поздней ночи работал Александр Михайлович в штабе Ротмистрова. Потом вышел из блиндажа перекурить. На небе тускло горели звёзды. Ветер, разогнав тучи, прилёг в степи отдохнуть. Кругом белым-бело от снега, казалось, что у этой белой степи, ровной как скатерть, нет конца и края.

   — Павел Алексеевич, поеду я. — Василевский загасил папиросу. — Меня ждут в Верхне-Царицынске. Надо переговорить с командармами, а то как бы нам не прозевать первые удары Манштейна.

В Верхне-Царицынск на КП 57-й армии генерала Толбухина он добрался на вездеходе. Сел пить чай, и тут к нему подскочил Толбухин:

   — Александр Михайлович, началось! Из района Котельникова немцы атаковали войска 302-й стрелковой дивизии 51-й армии генерала Труфанова и части 126-й стрелковой дивизии, что расположена восточнее города...

   — Это начали наступать дивизии 57-го немецкого корпуса из армейской группы «Гот», а у нас на том участке фронта, как тебе известно, три довольно слабые стрелковые дивизии и одна танковая бригада, — засуетился Василевский. — Боюсь, Манштейн им не по зубам! Поеду на станцию Жутово и выясню обстановку, а уж потом буду принимать решение...

Вернувшись в Верхне-Царицынск, Василевский с огорчением узнал, что 6-я танковая дивизия немцев двигалась к южному берегу Аксая, а их 23-я танковая дивизия вышла к шоссейному мосту через Аксай у Круглякова. Он вызвал на связь командующего Сталинградским фронтом генерала Ерёменко, штаб которого находился в Райгороде.

   — Андрей Иванович, я только что прибыл из 51-й армии Труфанова, — сказал Василевский, переводя дыхание. — Там плохи дела. Армада тяжёлых танков Манштейна навалилась на войска и прорвала оборону. Вам надлежит срочно выделить часть сил, чтобы помочь Труфанову. Усильте также оборону на реке Мышкове. Я сейчас еду в Заворыгин и свяжусь с Верховным.

   — Вас понял, Александр Михайлович, действую! — бодро ответил Ерёменко.

Василевский мучительно размышлял, где взять восемь—десять полнокровных дивизий. И вдруг его осенило: 2-я гвардейская армия генерала Малиновского! По плану, утверждённому Ставкой, эта армия должна нанести главный удар по окружённым войскам Паулюса, и теперь её перебрасывали по железной дороге на Донской фронт. Этой операции Сталин лично дал наименование «Кольцо».

«У Рокоссовского эту армию надо взять и бросить против Манштейна», — решил Василевский. Но как на это посмотрит Сталин? А что скажет Рокоссовский? Нужно ехать к нему.

Спустя час он прибыл в Заворыгин. Вошёл в штаб фронта, и на него дохнуло горячим воздухом «буржуйки». Генералы Рокоссовский и Малиновский сидели за столом и разглядывали карту Донского фронта. Увидев начальника Генштаба, они вскочили с мест. По хмурому лицу Василевского Рокоссовский понял, что тот явно не в духе.

   — Что-то случилось? — встрепенулся он, отвечая на приветствие Александра Михайловича.

   — Пока нет, но может случиться беда, — резко отозвался Bасилевский. Он снял бекешу. — Танки Манштейна протаранили нашу оборону на Котельническом направлении и движутся ни выручку Паулюсу.

Начальник Генштаба связался по телефону с генералом Ерёменко и спросил, успел ли он что-нибудь сделать. Тот подтвердил, что оперативная группа войск во главе с генералом Захаровым уже направлена в прорыв.

   — Я приказал Захарову с марша ринуться на врага и встречным боем разгромить его или задержать, — слышался в трубке бас Ерёменко. — Но этих моих сил недостаточно. Прошу доложить Верховному мою просьбу о резервах.

   — Надо на три—пять дней задержать танки Манштейна, а потом будет кому нанести по ним надлежащий удар, — весело бросил в трубку Василевский. Он окликнул Рокоссовского: — Константин Константинович, вызови мне Ставку.

   — С Москвой связи нет! Должно быть, где-то повреждена линия.

   — Жаль! — горько усмехнулся Александр Михайлович. На его усталом лице появилась не то хитринка, не то усмешка, и Рокоссовский никак не мог понять, чем это вызвано. — Я хотел попросить Верховного направить 2-ю гвардейскую армию Малиновского на борьбу с танками Манштейна.

   — Я категорически против! — распалясь, заявил Рокоссовский. От волнения на его лице взбугрились желваки. — Надо сначала разбить Паулюса, а затем браться за Манштейна. К тому же у меня сорвётся операция «Кольцо»!

   — Она не сорвётся, мы перенесём её на поздний срок. Если же Манштейн прорвётся к Паулюсу, то в «мешке» появится такая дыра, что её ничем не залатаешь! — Василевский взглянул на генерала Малиновского. — Твоё мнение, Родион Яковлевич?

   — Вы начальник Генштаба, представитель Ставки, у вас есть право приказывать, а моё дело исполнять, — бодро ответил командарм.

   — И всё же, как ты считаешь?

   — Пусть решает командующий фронтом Рокоссовский, моя армия, как вы знаете, передана в его подчинение. — У Малиновского дёрнулись брови. — Мне уже поставили задачу — нанести главный удар по немцам в операции «Кольцо». Если вы намерены отменить её, тогда другое дело...

Василевский какое-то время колебался. В глазах — настороженность, губы затвердели. Не привык он в жизни терять что-либо без боли, вот и теперь хочет заговорить с Рокоссовским, но не может — острый, тяжёлый комок шевельнулся в горле. Он мысленно представил, как в районе Котельникова наши войска, истекая кровью, ведут неравный бой с танками Манштейна. От мысли, что там гибнут бойцы, а он не может им сейчас помочь, у Александра Михайловича бешено забилась кровь в висках. От нестерпимой боли он сжал потными ладонями голову. Казалось, впервые на фронте Василевского охватил страх, но не за себя, а за то дело, которое возложила на него Ставка. «Ты не можешь больше ждать! — сказал он себе. — Ты должен принять решение, иначе будет поздно!» Василевский встал из-за стола, одёрнул китель.

   — Товарищ Малиновский, — выдохнул он резко, с надрывом, — приказываю вам немедленно перебросить свою армию форсированным маршем на реку Мышкову! Ваша задача — мощным ударом упредить Манштейна, дать ему решительный отпор, нс допустить прорыва внешнего фронта окружения войск Паулюса!

   — Вы передаёте 2-ю гвардейскую армию в распоряжение командующего Сталинградским фронтом? — уточнил Рокоссовский.

   — Да, Константин Константинович, я так решил и прошу мои действия не обсуждать! — Василевский перевёл взгляд на Малиновского: — Вам ясен приказ?

   — Так точно!

   — Выполняйте! — отрывисто бросил Василевский.

   — Слушаюсь!

Малиновский рванул на себя дверь.

В штабе стало тихо, только слышны были лихой стук аппарата бодо в соседней комнате да негромкие переговоры связистов со своими коллегами из соседних дивизий. Рокоссовский молча прохаживался по длинной, неуклюжей комнате, окна которой выходили на заснеженную дорогу, изредка бросая косые взгляды на Василевского. Тот нагнулся над столом и, работая циркулем и карандашом, что-то высчитывал на оперативной карте. И от того, что всё так неожиданно произошло, и от нестерпимой боли и обиды, что операция «Кольцо», в которую вложено много сил, откладывается, Рокоссовскому стало не по себе. Он подошёл к Василевскому и тихо спросил:

   — Ты уверен, что иного решения быть не могло?

Василевский выпрямился:

   — Слушай, Костя, я знаю, тебе сейчас очень тяжело, ты чертовски зол на меня, но пойми — у Манштейна злобные намерения. Он был в Ставке Гитлера, и тот наверняка потребовал от него любой ценой выручить Паулюса. Нам дорого обошёлся «котёл», немало погибло наших бойцов, пока мы не взяли врага в кольцо. И вдруг всё это потерять? На это я пойти не мог! Потом, когда страсти улягутся, ты поймёшь, что я был прав...

В штаб не вошёл, а вбежал дежурный по связи и громко доложил:

   — Связь с Москвой есть! На проводе — Верховный Главнокомандующий!

Василевский услышал далёкий, но чёткий голос вождя:

   — Что случилось?

Он доложил: Манштейн начал крупное наступление со стороны Котельникова, бросил в сражение сотни танков и, если они подойдут к реке Аксай, преградить им путь наши малочисленные войска не смогут. Создалась реальная угроза прорыва внешнего фронта окружения войск Паулюса.

Сталин буквально взорвался:

   — Где вы были раньше? Я же вас предупреждал, что в районе Котельникова немцы наращивают большие силы! А вы после нашего разговора, видимо, сели пить чай, а надо было сразу же поехать на место и принять меры!

К связи ВЧ был подключён громкоговорящий динамик, он стоял на краю стола, и все слышали, как чертыхался вождь. Василевский напряжённо держал трубку, и Рокоссовский видел, как дрожала у него рука. Он даже не пытался возразить Сталину, ждал, когда тот закончит свою тираду. Слова больно стегали его, но он знал — и Верховному сейчас тяжело: слишком дорогой ценой войскам Красной Армии удалось окружить крупную группировку врага!

   — Чем вы объясните просчёт в районе Котельникова? — уже спокойнее спросил Сталин.

   — Я должен был подсказать командующему фронтом укрепить там нашу оборону, но Манштейн раньше начал наступление...

   — Вот именно — «должен был», — пробасил в трубку Верховный. — Что же теперь?

   — Я приказал генералу Малиновскому перебросить свою 2-ю гвардейскую армию в район реки Мышковы. Только она способна в данный момент остановить Манштейна. Другого выхода у нас нет.

   — Вы что же, отменили решение Ставки? — жёстко спросил Сталин.

   — Я считаю, что как начальник Генштаба и представитель Ставки имею право принять такое решение, — спокойно возразил Василевский, словно речь шла о чём-то самом обыденном. — Собрался тут же доложить вам, но связь с Москвой была прервана.

   — А как же операция «Кольцо»? — сдержанно спросил Верховный, хотя, как потом он признался Василевскому, в его душе «бушевала буря».

   — Предлагаю пока её отложить. Паулюс сидит в «мешке», и, если ему не поможет Манштейн, никуда он не денется. — Начальник Генштаба выждал, затем добавил необычно твёрдо: — Главное сейчас, товарищ Сталин, не дать Манштейну продвинуться к Паулюсу!

   — А что генерал Ерёменко?

   — По моему распоряжению он создал оперативную группу войск и бросил её на помощь войскам генерала Труфанова, но эта группа не сможет долго противостоять врагу. А больших сил у Ерёменко нет. Нет этих сил и у Рокоссовского, кроме армии Малиновского.

   — Рокоссовский рядом с вами? Дайте ему трубку!

«В трубке послышался голос Сталина, — комментировал впоследствии этот эпизод Рокоссовский. — Он спросил меня, как я отношусь к такому предложению. Я ответил: «Отрицательно». Тогда Сталин сообщил мне, что он согласен с доводами Василевского, что моё решение разделаться сначала с окружённой группировкой, используя для этого 2-ю гвардейскую армию, заслуживает внимания, но в сложившейся обстановке оно слишком рискованное, поэтому я должен армию Малиновского, не задерживая, спешно направить под Котельниково в распоряжение Ерёменко...»

Удручённый Рокоссовский, положив трубку, хмуро взглянул на Василевского:

   — И всё же я остаюсь при своём мнении...

Кажется, всё, что так недавно до боли в груди беспокоило Василевского, исчезло, но где-то в глубине души сидел тугой комок и не давал ему расслабиться. Он откинулся на спинку стула, тряхнул пальцами шевелюру. Нет, не всё ещё он сделал... Да, армия Малиновского сильна, но перебросили по железной дороге половину её сил, значит, удар по танкам Манштейна будет не таким чувствительным. Созрела мысль — усилить наши войска 6-м мехкорпусом и 7-м танковым корпусом из 5-й Ударной армии. Эти два корпуса нанесут фланговые удары в тыл немецкому 57-му танковому корпусу.

   — Что тебя ещё мучит? — спросил Рокоссовский, наблюдая за ним.

Василевский высказал ему свой замысел.

   — Фланговые удары в тыл 57-му немецкому корпусу? — перс спросил Рокоссовский. — Здорово! И как мне в голову не пришла эта мысль, хотя фланговые удары я уважаю! Что же тебе мешает отдать приказ направить туда эти два корпуса?

   — После бурного разговора о передаче армии Малиновского Верховный может мне отказать.

   — Не откажет! — горячо возразил Рокоссовский. — Твой замысел даст фронтам огромный выигрыш... Нет, если ты это но сделаешь, я сам доложу Верховному. У меня забрал целую армию, а просить у Сталина два корпуса робеешь!

Зазвонил аппарат ВЧ. Василевский снял трубку.

   — Товарищ Василевский, вы уверены, что армии Малиновского хватит, чтобы крепко ударить по танкам Манштейна? — вдруг осведомился Верховный. — К тому же в район Котельникова перебросили ещё не всю армию, хотя ваш подопечный заверил меня, что ускорит это дело.

   — Меня это тоже тревожит, — признался Василевский. Нам бы сюда ещё два корпуса. — Он изложил Верховному свой замысел. И тот его одобрил.

В самый разгар боев Василевскому позвонил командующий Сталинградским фронтом Ерёменко и обеспокоенно спросил, не бросит ли Манштейн на выручку своего 57-го корпуса танки.

   — Удар наших корпусов по флангам немецких войск скуёт манёвр Манштейна, если он вдруг решится на такой шаг, — успокоил его Василевский.

Но бравый Манштейн решился на другой, более опасный манёвр. Когда наши войска освободили Котельниково, он попытался удержать фронт под Тормосином, куда и стал перенацеливать свои танки. Но Василевский мигом смекнул, что надо предпринять. Он позвонил командующему Юго-Западным фронтом Ватутину и сказал:

   — Надо сдержать войска Манштейна на Чире, Николай Фёдорович. Как ты, сможешь? Я передаю тебе 5-ю Ударную армию и 3-й гвардейский кавкорпус. Хватит этих сил?

   — Вполне! — весело отозвался Ватутин. — Я подключу к этому делу и свою 5-ю танковую армию.

«Доложу Сталину, а то вдруг моё решение он не одобрит», — подумал Александр Михайлович. Он тут же связался с Верховным.

   — Берите 5-ю Ударную армию и включайте её в состав Юго-Западного фронта, — согласился Верховный. — Только переговорите с генералом Цветаевым, теперь он командует этой армией, всё ему объясните.

Василевский так и сделал. Командарм Цветаев заверил его, что « 5-я армия не зря называется Ударной и немцы скоро ощутят на себе её боевой порыв».

И генерал Цветаев разгромил немцев в районе Тормосина. При очередном докладе Сталину Василевский попросил его наградить Цветаева орденом.

   — А вы добряк, товарищ Василевский, — одёрнул его Верховный. — Удача Цветаева на орден не тянет, ордена к тому же дают не в счёт аванса, а за реальные победы. Пусть товарищ Цветаев ещё проявит себя, тогда я готов принять ваше предложение...

Василевский смешался. Он не ожидал такого упрёка от Верховного, хотя тот не раз говорил, что «орденов жалеть не надо и, если человек отличился на поле боя, не грешно наградить его». На другом конце провода Сталин, наверное, ждал, что ответит ему начальник Генштаба, но Александр Михайлович долго молчал. Наконец решился:

   — И всё же генералу Цветаеву я бы дал орден, — сдержанно сказал он.

   — Я же говорил вам, что порой вы упрямы как козел, — бросил Верховный и положил трубку.

Поздно вечером, когда Василевский сидел за столом и размышлял над картой, анализируя ход дальнейших наступательных действий фронтов, ему по ВЧ позвонил Жуков:

   — Крепко вы дали по зубам Манштейну! Это в моём духе. Но вы его лишь пощипали, а надо бить!

   — Ты прав, Георгий, — весело отозвался Василевский. — Манштейна надо добить, и над этим я сейчас думаю.

   — Ну, а то, что ты с ходу забрал у Кости 2-ю гвардейскую армию и бросил на Манштейна, — лихо! Я был у Верховного, когда ты вёл с ним переговоры. Он ворчал, даже накричал на тебя, но это так, сгоряча. Ты же знаешь характер Верховного, иногда он больно жалит. Но твоё решение он сразу одобрил... Видимо, на днях, после Нового года, я приеду к вам.

   — Что, Верховный отзовёт меня в Москву? — насторожился Василевский.

   — Вряд ли, скорее ты поедешь к своим друзьям на Воронежский фронт. Позже и я там буду. Впрочем, тебе позвонит Верховный и сам всё скажет. До встречи!..

Танки Манштейна частью были уничтожены в тридцати пяти—сорока километрах от войск Паулюса, а частью отступили. И сделали это в основном 2-я гвардейская армия Малиновского и 51-я армия генерала Труфанова. Любимец Гитлера на этот раз потерпел фиаско, он перешёл к обороне. Уже после войны в своей книге «Утерянные победы» Манштейн с горечью писал, что «начатая 12 декабря попытка выручить 6-ю армию потерпела неудачу».

Утром 29 декабря Василевский собрался выехать в станицу Верхне-Курмоярскую, где на Тормосинском направлении шли упорные бои, но на КП командующему фронтом поступил доклад от генерала Ротмистрова:

   — Котельниково очищено от немцев!

Василевский взял трубку у командующего.

   — Павел Алексеевич, своё слово ты сдержал, и я рад, — дохнул он. — Скажи, потери у тебя большие?

   — Спасибо за добрые слова, Александр Михайлович! — донёсся голос командарма. — Ну, а потери есть. Как же без них на жестокой войне?

   — Ты мне азбуку войны не объясняй, я её своим сердцем познал ещё в Гражданскую. Я спрашиваю о потерях.

   — Есть, понял... На десяток моих танков три подбиты, в людях на пять человек двое убитых...

   — Вот теперь всё ясно, — ответил Василевский. — О твоей победе я доложу Верховному...

В Верхне-Курмоярской Василевский вместе с заместителем командарма 2-й гвардейской (генерал Малиновский в это время находился в штабе фронта) и комкором 2-го гвардейского генералом Свиридовым обсудил ситуацию на Тормосинском направлении. Их войска, прикрываемые огнём 33-й гвардейской дивизии, успешно переправились через Дон и готовились к решительной схватке с врагом. С Дона дул ледяной ветер, а с тусклого свинцового неба сыпалась мелкая ледяная крупа.

   — Как думаешь, Яков Григорьевич, Тормосинском войска овладеют? — спросил Василевский генерала Крейзера.

   — Непременно! — Глаза у Крейзера заблестели, как сливы после дождя. — Войска через реку переправили, через день-два вместе с 5-й Ударной армией пойдём на врага, и Тормосин будет нашим!

Над Доном спустилась тёмная ночь. Василевский хотя и устал, но, едва вошёл в штаб фронта, решил позвонить Верховному, а уж потом лечь отдыхать. Тот был на месте и, судя по голосу, ждал этого звонка. Неторопливо, обстоятельно Василевский доложил о том, что сделано за последние три дня. Сталин остался доволен тем, что танкисты генерала Ротмистрова освободили Котельниково. Он поручил начальнику Генштаба передать войскам 7-го танкового корпуса благодарность. «Поручение было приятным, — отмечал позднее Василевский, — и я с удовольствием выполнил его, пожелав командованию счастливого Нового года. Стояла прекрасная, звёздная ночь. Над скованной морозом степью лился чистый лунный свет. В затемневших домах Котельникова кое-где поблескивали искорки от самокруток и зажигалок. Порою издали доносились короткие автоматные трели. И я вдыхал полной грудью зимний воздух Родины. Победа заполняла сердце радостью, и ветерок Прикаспия, обжигая щёки, казался предвестником наших скорых новых больших удач».

Под Новый, 1943 год Василевский вернулся на свой КП в Верхне-Царицынском. Уставший, он вошёл в штаб фронта.

   — А я хотел вам звонить в Котельниково! — обрадовался Рокоссовский. — Получена директива за подписью Сталина и Жукова, адресованная вам и генералу Ерёменко. — И он вручил документ.

   — Верховный требует продолжать наступление, — прочтя директиву, сказал Василевский. — Ставка предписывает второго января овладеть Цимлянской, а пятнадцатого января — Тихорецкой. Организация взаимодействия Южного (бывшего Сталинградского) и Юго-Западного фронтов возлагается снова на меня, самой же операции дано кодовое наименование «Дон». Есть над чем задуматься...

   — Получается по-суворовски — из боя в бой! — усмехнулся Рокоссовский.

Иначе, Костя, нельзя! — устало вздохнул Александр Михайлович, причёсываясь перед зеркалом. — Наступать так наступать!

   — Я боюсь, как бы Паулюс не улизнул в Германию на своём самолёте, — сказал Рокоссовский.

   — Не улизнёт, мы увидим с тобой пленённого генерала, я хотел бы задать ему несколько вопросов.

Зазвонил аппарат ВЧ. Рокоссовский был ближе к телефону и снял трубку.

   — Слушаю вас!.. Кто говорит? Генерал Рокоссовский! Я вас не узнал, товарищ Сталин. Вы уж извините... Как настроение? Хорошее! Вот отдохнём малость, получим для фронта всё необходимое — и снова в бой! Да, а «котёл» я ликвидирую, можете в этом не сомневаться... Он здесь, передаю ему трубку!..

Теперь Верховный разговаривал с Василевским. Уточнив ряд моментов по передислокации войск, обеспечению их боеприпасами и боевой техникой, Сталин сказал:

   — Вам надлежит немедленно отправиться на Воронежский фронт. Поможете командованию подготовить и провести на Верхнем Дону наступательные операции, а также организуете взаимодействие Воронежского фронта с Брянским и Юго-Западными фронтами.

   — Ваши указания ясны, утром я уеду на Воронежский фронт. Скажите, пожалуйста, а Жуков сюда приедет?

   — Соскучился по своему другу? — не без иронии в голосе спросил Сталин. И, не дождавшись ответа, продолжал: — Не сердитесь. Воинская дружба, если она чиста как родниковая вода и если в ней нет зависти и горечи, большое дело на войне. Это что-то вроде дополнительного патрона в бою... Я даже чуточку завидую вашей дружбе. У меня, к сожалению, нет такого большого друга, как у вас Жуков. Правда, был у меня большой друг Сергей Киров, но его убили троцкисты... Ну, а Жуков к вам не приедет. Ставка решила поручить ему и Климу Ворошилову координацию действий Ленинградского и Волховского фронтов. Пора нам наконец прорвать блокаду Ленинграда хотя бы в районе Ладожского озера. Как воздух нам нужна сухопутная связь с Ленинградом! И Говоров и Мерецков должны решить эту проблему...

Не довелось Василевскому увидеть, как пленили генерал-фельдмаршала Паулюса. Это случилось 31 января, когда войска 64-й армии генерала Шумилова окружили штаб 6-й армии. Из подвала вы шёл высокий и худой человек в форме генерал-полковника. Видно, Гитлер не успел поставить ему в «котёл» форму генерал-фельдмаршала. Увидев советских генералов, Паулюс вскинул руку, чтобы произвести нацистское приветствие, но вдруг понял, что он пленён, только и проговорил «гутен таг». Стоявший рядом с Паулюсом начальник штаба армии генерал Шмидт заявил, что вчера приказом фюрера генерал-полковнику фон Паулюсу присвоено высшее военно-полевое звание империи — генерал-фельдмаршал.

Увидеть Паулюса Василевскому довелось весной 1946 года, когда его вновь назначили начальником Генштаба Вооружённых Сил СССР. Зашёл разговор о Сталинграде, и Сталин вдруг спросил его:

   — Паулюса вы так и не видели?

   — Не довелось, Иосиф Виссарионович! Вы поручили генералу Рокоссовскому добить немцев в «котле», а меня срочно отправили на Воронежский фронт.

   — Я вам предоставлю эту возможность. — Сталин позвонил Берия: — Лаврентий, генерал-фельдмаршал Паулюс сейчас на объекте? Маршал Василевский хочет поговорить с ним, своим бывшим противником в сражении под Сталинградом. Организуй его поездку...

На спецобъект добрались быстро. Василевского пригласили в комнату Паулюса. Тот сидел за столом и что-то писал. Увидев маршала, он встал, одёрнул концы своего френча, спросил, с кем имеет честь говорить. Василевский назвался, переводчик перевёл его слова. По лицу Паулюса скользнула улыбка.

   — Я польщён вашим приездом, господин маршал. Кто я такой? Я пленный, а с пленными разговор короткий.

   — Но вас русские не расстреляли, хотя с вами и был короткий разговор, — сухо заметил маршал.

   — Признаться, такого подарка я не ожидал. — В глазах Паулюса весёлые искорки.

   — Ещё бы! — воскликнул Василевский. — Геббельс кричал на весь мир, что с немецкими солдатами в плену русские обращаются бесчеловечно, что под дулом пистолета заставляют выступать с пропагандой против своего отечества. А ему вторил Гиммлер... Но вы-то убедились, что ничего этого у нас не было. Не так ли?

   — Убедился на себе и прозрел...

Василевский доверчиво взглянул на фельдмаршала:

   — Вот вы сказали, что с пленными разговор короткий. Но для меня вы прежде всего генерал-фельдмаршал, полководец, командующий 6-й немецкой армией, опытный стратег и вояка, а уж потом пленный. Я говорю это искренне, от чистого сердца.

   — Благодарю вас за добрые слова. — Паулюс качнул головой, словно ему стало больно. — И не больше... Я ведь проиграл на поле брани, хотя Гитлер очень этого не желал. Но я проиграл... И, как позже оказалось, это мне пошло на пользу.

   — Не понял? — насторожился Василевский.

   — Я же сказал, что в плену прозрел! — усмехнулся Паулюс. — Да, господин Василевский, горько мне в этом признаться, но я прозрел. Вы, должно быть, знаете, что ещё в октябре сорок четвёртого года я порвал с Гитлером. Я обратился к немецкому народу с воззванием, в котором призвал отречься от Гитлера, и заявил, что Гиммлер нагло лжёт, будто с немцами в русском плену обращаются бесчеловечно...

   — Я знал о том, что вы сделали, — произнёс Василевский. — Это мужественный поступок, и он на многое открыл глаза немецкому народу. Ведь вы были не просто военачальником, каких в Германии немало, а любимцем Гитлера, лучшим его стратегом, не так ли?

Паулюс до боли закусил губы, глаза его сделались холодными, в них светилось чувство растерянности и на миг возникшей было тревоги.

«Видимо, ему стало больно оттого, что я напомнил ему о Гитлере, — подумал Александр Михайлович. — Раньше он преклонял колени перед фюрером, а теперь ему стыдно об этом вспоминать». Догадка не обманула Василевского.

   — Да, Гитлер называл меня своим любимым стратегом, — нс громко ответил Паулюс. — Но так же по-доброму он относился и к фельдмаршалу Манштейну. Видимо, у фюрера для этого были основания. Вы же знаете, что поначалу на фронте в сражении с русскими у меня и у Манштейна были победы, вероятно, это и ценил фюрер. Конечно, у вас, господин Василевский, сначала плохо воевали генералы. Только, пожалуйста, не сердитесь, пленным не положено критиковать войска своих победителей... Но это я к тому, чтобы вы поняли, отчего нас хвалил Гитлер. Теперь же я очень сожалею...

   — О чём же, господин Паулюс? — спросил Василевский.

   — О том, что не принял ультиматум о своей капитуляции, — ответил тот, и в его голосе Александр Михайлович уловил дрожь.

Я хотел было на это решиться, чтобы спасти сотни и тысячи жизнен своих солдат, но в своей телеграмме на моё имя Гитлер заверил меня в том, что он спасёт мою армию, что наши генералы помогут мне вырваться из кольца. И он действительно на другой же день после окружения моих войск послал транспортные самолёты с продукта ми питания, которые и сбросили с парашютом. А позже послал мне на помощь лучшего стратега вермахта Эриха Манштейна. И я, если честно признаться, поверил фюреру, потому и отверг ваш ультиматум. Теперь же этот мой поступок тяготит меня, мучает, ибо мы продолжили боевые действия и потеряли тысячи солдат...

   — Вы так поверили фюреру в своё освобождение из «мешка», что даже написали приказ по армии, — сказал Василевский.

Паулюс заметно вздрогнул, согнул плечи, словно ему отвесили пощёчину.

   — Какой приказ? — удивлённо вскинул он брови. — Я что-то не помню...

Василевский достал из портфеля папку, вынул из неё листок бумаги.

   — Вот он, прочтите, пожалуйста. — Александр Михайлович отдал фельдмаршалу листок.

Паулюс развернул бумагу и стал про себя читать:

«За последнее время русские неоднократно пытались вступить в переговоры с армией или подчинёнными ей частями. Их цель вполне ясна: путём обещаний в ходе переговоров о сдаче надломить нашу волю к сопротивлению. Мы все знаем, что нам грозит, если армия прекратит сопротивление: большинство из нас ждёт верная смерть либо от вражеской пули, либо от голода и страданий в позорном сибирском плену. Одно точно: кто сдаётся в плен, тот никогда больше не увидит своих близких! У нас есть только один выход: бороться до последнего патрона, несмотря на усиливающиеся голод и холод. Поэтому всякие попытки вести переговоры следует отклонять, оставлять без ответа, а парламентёров прогонять огнём.

В остальном мы будем твёрдо надеяться на избавление, которое находится уже на пути к нам. Паулюс, генерал полковник. 24 декабря 1942 г.».

   — Да, это мой приказ. — Паулюс свернул листок. — Сейчас я даже не верю, что подписал такой приказ, — признался он. — Как слеп я был тогда, Боже! Вы, наверное, подумаете, какой же я болван, что поверил Гитлеру и сразу после того, как фюрер сообщил по радио, что спасёт нас, собственноручно сочинил такой приказ...

   — Да нет же, господин Паулюс, — возразил Василевский. — Я не хотел в чём-либо упрекнуть вас, просто поначалу я не верил, что это сделали вы. Считал, что за вас поработало гестапо... Сибирский плен, голод, холод, страдания и прочее...

Паулюс заметно покраснел.

   — Хотел нарисовать жуткую картину русского плена, поэтому и смешал всё в кучу. Вы уж извините за явную ложь... Когда я писал и смотрел в окно из русской избы, в поле мне виделся Манштейн, его танки. — Паулюс встал и нервно заходил по комнате. — Мне верилось, что Эрих пробьётся ко мне и даже пожмёт руку, но русские преподнесли ему тяжёлый урок. А заодно и мне пошёл на пользу этот урок...

Битый фельдмаршал Паулюс и маршал Василевский, координировавший действия трёх фронтов на Сталинградском направлении, беседовали мирно и неторопливо. Александр Михайлович мог хорошо разглядеть своего бывшего противника. Паулюс был худощав, коренаст, в его светло-серых глазах читалась задумчивость, казалось, их накрыла туманная дымка. Делясь своими впечатлениями о сражении под Сталинградом, фельдмаршал не скрывал того, что был уверен в своей победе, но, как справедливо заявил он, «фюрер и я были ослеплены боевыми победами на западе и не всё учли, когда наши танки и самолёты ринулись побеждать Россию».

   — Это была не такая война, которую мы видели в Польше и во Франции, — грустно признался Паулюс. — Это была кровавая бойня, и русские взяли над нами верх.

   — Вам жаль Гитлера, который покончил с собой? — спросил напрямую Александр Михайлович.

   — Ничуть! — почти крикнул Паулюс. — Надо было ему покончить с собой раньше... Кого мне жаль, так это себя, что слепо верил фюреру, пожирал его глазами и призывал «разбить большевиков за два-три месяца». Я ведь тоже принимал активное участие в разработке плана «Барбаросса». А ещё мне жаль солдат и офицеров, тех, кто ходил со мной в сражение. Жаль живых и жаль погибших. — После паузы, как бы в раздумье, добавил: Долго, очень долго Германии придётся залечивать свои раны.

   — А нам, России, разве легко после таких потрясений, которые мы перенесли в эту войну? — спросил Василевский. Однако в его голосе Паулюс не уловил упрёка или обиды.

   — Вам тоже горько и нелегко, — сказал он. — Но у вас есть великий диктатор и вождь Сталин. Гитлеру, правда, в чём-то удалось его перехитрить или даже обмануть, но в конечном счёте фюрер проиграл и добровольно ушёл в мир иной...

   — Вы считаете его полководцем?

   — Нет, — качнул головой Паулюс. — Он, как и Сталин, диктатор. Но Сталин во сто крат умнее и хитрее Гитлера, и это доказала война. — Он немного помолчал, как бы собирая свои разбросанные мысли, а потом вдруг добавил: — Я хотел бы выпить с вами по рюмке за то, чтобы наши народы, народы Германии и великого Советского Союза, жили в мире.

   — Да, за это стоит выпить! — одобрил Василевский. Он попросил дежурного офицера пригласить к нему генерала Круглова и. когда тот пришёл, осведомился: — У вас тут на спецобъекте найдётся бутылка «Московской» и пара бутербродов?

   — Найдётся, товарищ маршал. Одну минуту!..

Василевский распечатал бутылку, налил Паулюсу и себе и стаканы. Они чокнулись и выпили.

   — Русская водка крепче немецкого шнапса, — заметил Паулюс. — На фронте мы часто пили русскую водку.

Под хмельком Паулюс стал рассказывать о своей семье, о том, что родные скучают по нему, сам он часто видит свою Германию во сне, но, как он выразился, даже «Бог никак не поможет мне уехать туда». Он был бы рад, если бы советские власти разреши ли ему вернуться на родину.

   — Я многое пересмотрел в своей биографии, многое в души осудил и теперь, пока жив, хотел бы помочь немцам возродить Германию к жизни, к мирной жизни, — подчеркнул Паулюс. — Может ли маршал Василевский помочь мне в этом?

Чего-чего, а такой просьбы Василевский никак не ожидал от пленённого фельдмаршала. Он смутился, отчего кровь прихлынули и щекам, и не знал, что ответить Паулюсу. Слова Сталина «Рано Паулюсу уезжать в Германию», сказанные в разговоре с Берия, свидетельствовали о том, что фельдмаршала освободят ещё не скоро. А Паулюс, поблескивая глазами, смотрел на него в упор, его взгляд словно бы спрашивал Александра Михайловича: «Вы мне поможете?» Наконец, собравшись с мыслями, Василевский ответил:

   — Вы же знаете, господин фельдмаршал, что дело полководцев — воевать, добывать победу, а дело политиков — решать, как им быть с пленными полководцами. Для вас я могу сделать лишь одно — доложить товарищу Сталину о вашей просьбе. А какое он примет решение, мне знать неведомо.

   — Яволь, их ферштейн! (Так точно, я понимаю!)

Прощаясь, Василевский пожал фельдмаршалу руку:

   — На войне мы были врагами, теперь мы стали лучше понимать друг друга, не так ли?

Паулюс ответил утвердительно:

   — Да, теперь мы с вами не враги...

Василевский хотел было уже идти и даже взялся за ручку двери, чтобы её открыть, как вдруг фельдмаршал произнёс:

   — У меня к вам просьба...

   — Слушаю вас. — Василевский обернулся к нему и ждал, что он скажет.

   — Если я напишу господину Сталину письмо, вы смогли бы ему передать?

Василевский ответил сразу, словно ожидал такой вопрос:

   — Я доложу о вашей просьбе товарищу Сталину, как и обещал вам. Что касается писем, то у нас, военных, не принято передавать их из рук в руки. Пошлите своё письмо по инстанции, и оно непременно попадёт адресату.

Паулюс смотрел на маршала не мигая, чуть прикусив нижнюю губу. Такой ответ, видимо, смутил его. Он провёл ладонью по лицу и слегка улыбнулся:

   — Спасибо, я всё понял...

На том и расстались.

Дома Василевский поужинал, взял книжку детских рассказов и стал читать сыну, как вдруг позвонил Сталин. Спросил, видел ли он своего бывшего врага по войне.

   — Видел, Иосиф Виссарионович, и даже беседовал с ним.

   — О чём? Наверное, о минувшей войне?

   — О войне. Паулюс каялся, что не принял тогда наш ультиматум о безоговорочной капитуляции. Объяснил это тем, что Гитлер обещал ему спасти армию. Тогда же фюрер послал под Сталинград генерал-фельдмаршала Манштейна, но, как выразился сам Паулюс, русские преподнесли ему урок, он потерпели фиаско.

   — Не ожидал, что он так скажет, — проговорил Сталин. — А как отозвался этот вояка обо мне? Только говорите правду!

   — Паулюс назвал вас великим диктатором, но господин Сталин, добавил он, «во сто крат умнее и хитрее Гитлера».

   — Вот пёс битый, — ругнулся в трубку вождь. — Он просил вас о чём-либо?

   — Хотел, чтобы я доложил вам о его просьбе репатриироваться в Германию.

   — Нет, пусть посидит у нас ещё лет пять-шесть, — возразил Сталин. — Кстати, какое впечатление он произвёл на вас?

   — Бравый вояка, ничего не скажешь! — ответил Василевский. — Но сегодня Паулюс не тот, каким был в сорок втором под Сталинградом. Ему сейчас уже пятьдесят шесть лет, а выглядит как старик. Седой как лунь. Гордится, что ещё в сорок четвёртом вступил в антифашистский комитет «Свободная Германия». Предложил мне выпить по рюмке за то, чтобы народы Германии и Советского Союза жили отныне в мире.

   — Вот как! — воскликнул Сталин. — И вы выпили?

   — Так точно, выпил...

С минуту Сталин молчал, потом вдруг спросил:

   — Может, нам и вправду отпустить Паулюса на родину?

   — Я бы это давно сделал, товарищ Сталин! Паулюс сидит как в клетке. Какой нам прок от этого? В Германии он мог бы выступать в печати с осуждением милитаризации Германии...

   — Вы не политик! — прервал Василевского Сталин. — Ещё недавно Паулюс с мечом шёл на нас, а вы готовы ему всё простить. По-вашему, его надо посадить в самолёт и с почётным караулом доставить в Германию? — съёрничал вождь. Хотя это была шутка, но она больно задела Александра Михайловича.

   — Паулюс говорил мне, что болеет сердцем, — вновь заговорил Василевский. — А вдруг он умрёт, что тогда?..

Сталин промолчал.

В феврале 1952 года у бывшего фельдмаршала произошёл обморок с кратковременной потерей сознания. Об этом Сталину рапортом доложил министр внутренних дел Круглов. Изложив суть дели, он предложил «рассмотреть вопрос о возможности репатриации Паулюса в ГДР». Сталин, прочитав рапорт, позвонил Молотову.

   — У Паулюса начались проблемы со здоровьем, вчера у него был обморок с потерей сознания, — сказал вождь. — Министр внутренних дел предлагает разрешить ему вернуться на родину. Может, вернём? Об этом мне говорил и маршал Василевский.

— Десять лет он находится у нас в качестве живого символа победы под Сталинградом, — ответил Молотов. — Не много ли? Пожалуй, надо его репатриировать.

   — Согласен, Вячеслав. Скажи об этом Круглову. Пусть готовит документы.

И битый на советско-германском фронте генерал-фельдмаршал Паулюс уехал в ГДР. Там он и жил. Последнее, что он еде лал, — публично осудил западногерманское правительство за курс на ремилитаризацию Германии. Умер Паулюс в 1957 году.

* * *

Уже две недели находился маршал Василевский в войсках Брянского фронта. Февраль 1943 года выдался на Брянщине снежным и морозным. По ночам кружилась, выла метель, снегом засыпала окопы и блиндажи.

Утром 23 февраля Василевский проснулся рано — неподалёку от штаба фронта немецкая авиация бомбила передний край, земля дрожала от взрывов. В соседней комнате командующий Брянским фронтом генерал Рейтер настраивал трофейный радиоприёмник на Москву. И вот уже комнату штаба заполнил голос Левитана: он читал праздничный приказ Верховного Главнокомандующего: «Враг потерпел поражение, но он ещё не побеждён. — Голос Левитана вызывал в душе Александра Михайловича щемящее чувство. — Красной Армии предстоит суровая борьба против коварного, жестокого и пока ещё сильного врага... Вот почему в наших рядах не должно быть места благодушию, беспечности и зазнайству...»

   — Что верно, то верно, нос задирать нашему брату негоже, — чуть задумчиво сказал Василевский, когда Левитан умолк. — А знаешь, Макс, я сейчас поздравлю Верховного с праздником. — Он дотянулся до телефона и позвонил в Ставку. — Товарищ Сталин, докладывает генерал армии Василевский...

   — Кто генерал армии, вы? — крикнул Верховный. — Не может быть!

   — Виноват, Иосиф Виссарионович, мне ещё неделю назад было присвоено звание маршала. По привычке назвался генералом армии. Извините... Со мной тут рядом находится командующий фронтом генерал-полковник Рейтер, и мы сердечно поздравляем вас с двадцать пятой годовщиной Красной Армии и Красного Флота, желаем вам, Верховному Главнокомандующему, крепкого здоровья и новых успехов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками!

Сталин в свою очередь поздравил Василевского и Рейтера с Днём Красной Армии. Он сказал, что президент США Рузвельт по этому случаю прислал в Кремль поздравительную телеграмму.

   — Вам передаст её текст товарищ Антонов, — заключил вождь.

Антонов тут же позвонил:

   — Александр Михайлович, с праздником вас! Читаю текст телеграммы...

Ф. Рузвельт от имени народов Соединённых Штатов выразил Красной Армии по случаю её двадцать пятой годовщины «глубокое восхищение её великолепными, непревзойдёнными в истории победами...». Василевский невольно подумал о том, что лучше бы Рузвельт и Черчилль в честь побед Красной Армии открыли второй фронт, а не кормили обещаниями...

Весь день Василевский провёл в войсках. На рассвете выглянул в окно. Во дворе штаба прохаживался часовой с автоматом, у ворот стоял другой часовой. Небо хмурое, вот-вот пойдёт снег. Неожиданно зазвонил аппарат ВЧ. Это был генерал Антонов.

   — Вам надлежит вылететь в Ставку! — коротко изрёк он. — Это приказ Верховного.

Василевский обернулся. Генерал Рейтер стоял без сапог, в одной гимнастёрке, волосы не причёсаны. Весь его вид говорил о том, что генерал только сейчас проснулся.

   — Я уезжаю, Макс Андреевич. Если что, звони мне в Ставку!

   — Добро!..

Вылетел Василевский в семь утра, когда сыпанул хлопьями снег. Самолёт пробил облака, и в стёкла кабины ударили яркие лучи солнца. Он прищурил глаза. А через час самолёт приземлился на Центральном аэродроме. Встречал Василевского генерал армии Антонов.

   — Здравия желаю, товарищ маршал! — Антонов приложил руку к головному убору. — Вчера в Генштаб звонил Михаил Иванович Калинин. Он спрашивал, когда вы приедете в Москву. Я сказал, что вы на фронте. Так что позвоните ему. И ещё. Вам пришло письмо от сына. Оно там у меня, на службе...

В Кремль Василевский поехал один, Антонов вернулся в Генштаб.

У Сталина шло какое-то совещание, и Поскрёбышев попросил Василевского подождать:

   — Там Берия, Молотов и Маленков.

«Опять этот очкарик у Верховного», — с неприязнью подумал о Берия Василевский. Ещё до войны Берия собрал о его отце-священнике разные, как ему казалось, компрометирующие данные и сообщил о них Сталину. Хорошо, что вождь не принял всерьёз его информацию, иначе могло быть и хуже. Сумел же Берия убедить Сталина, что генерал армии Мерецков поддерживает связи с немцами, и Кирилла Афанасьевича упекли в тюрьму. Хороню, что маршал Будённый и Жуков вступились за него, а то бы сен час Мерецков был не на фронте, а где-то в лагере.

Скрипнула дверь — из кабинета Сталина вышли Берия, Молотов и Маленков. Поскрёбышев сказал Василевскому:

   — Проходите, Александр Михайлович, товарищ Сталин ждёт вас.

Верховный сидел за столом и маленькими глотками пил чип. Когда начальник Генштаба произнёс: «Здравия желаю!» — он улыбнулся, поднялся из-за стола и протянул ему свою жилистую руку.

   — Дома были? — спросил он.

   — Нет, прямо с аэродрома поехал к вам.

   — Рассказывайте, как там на фронте?

Василевский доложил подробности о подготовке Брянского фронта к операции, о том, какую работу провёл в войсках, дал свою оценку общей обстановки на других фронтах.

   — Я уверен, что скоро нам придётся планировать боевые действия на территории Белоруссии, — подытожил начальник Генштаба.

   — И Жуков такого же мнения. — Сталин попыхтел трубкой. — Что вы можете сказать о генерал-полковнике Рейтере? — вдруг спросил Верховный. — Как он руководит Брянским фронтом? Опыта боевых действий у него всё же меньше, чем у других.

   — Люди растут в ходе боев, — осторожно заметил Василевский. — Приобретает опыт и генерал Рейтер.

Верховный ничего не ответил. Он размышлял о чём-то своём, потом осведомился:

   — Какие меры вы приняли по защите перевозок нефти?

Когда шли ожесточённые бои под Сталинградом, нарком ВМФ адмирал Кузнецов обратился с письмом к начальнику Генштаба Василевскому, в котором отмечал, что с продвижением немцев на юг создаётся угроза северной части Каспийского моря, особенно Астраханскому рейду, где ведётся перекачка нефтепродуктов из морских танкеров в рейдовые. Нарком ВМФ просил принять соответствующие меры по защите перевозок по Каспийскому морю и Волге, усилить противовоздушную оборону этого района, для чего надо увеличить количество плавучих батарей. Об этом его и спрашивал Верховный.

   — Мы с Николаем Герасимовичем решили сформировать оборону Астраханского рейда, — сказал Василевский. — На Волжской флотилии уже кое-что сделано, есть дивизион плавучих батарей, корабли охранения, тральщики. Мы условились, что нарком ВМФ у себя в штабе обсудит со своими заместителями, что ещё надо будет сделать, чтобы усилить противоминную оборону Волги и Волго-Каспийского канала. Генштаб даст ему всё, что потребуется. У вас есть по этому делу замечания?

   — Нет, — сухо ответил Сталин. — Я считаю, что вам надо денька три хорошо отдохнуть, а если потребуется, я вас найду...

   — Где письмо? — спросил Василевский, едва вошёл в кабинет к Антонову.

Тот извлёк из ящика стола запечатанный конверт и вручил его Александру Михайловичу.

   — У Верховного были?

   — Только что от него. Он разрешил мне несколько дней отдохнуть, пока на фронтах наступило затишье. Я поеду к себе на дачу. Так что ты, Алексей, сам тут командуй, но помни: если что — я рядом!

   — Зря тревожить вас не стану! — заверил Антонов.

Василевский про себя прочитал письмо сына:

«Здравствуй, отец! Ты, наверное, сейчас так занят делами на фронте, что нет времени написать мне хотя бы несколько строк. С тех пор, как я уехал в авиационное училище, от тебя ни строчки! Но я не сержусь: сейчас идёт кровавая война и тут не до сантиментов. Знаешь, я тоже хочу как можно скорее попасть на фронт, но мне страшно не везёт. Проучился три месяца и тяжело заболел. Мы были на заготовке леса, я промок под дождём и сильно простыл. Надо было сходить к врачу, а я счёл это пустяком, и теперь мне совсем плохо. Врач прописал таблетки, я глотаю их, но кашель стал сильнее. Я не знаю, чем болен, но дышать тяжело, тугой спазм лёгких, будто их кто-то сдавливает руками. Куда уж тут до учёбы! Вчера так сильно кашлял, что из горла пошла кровь. Как поправлюсь, снова напишу тебе, ладно?

Будь здоров, отец, успехов тебе на фронте! Целую. Твой сын Юрий.

Р. S. Если увидишь мою маму, очень прошу тебя не говорить ей о том, что я болен. Ты же знаешь, у неё слабое сердце, и как бы не случилось беды».

Генерал Антонов, занимаясь делами, изредка взглядывал на своего начальника. Лицо Василевского, ещё недавно румяное, поблекло, блеск в глазах исчез, взгляд стал отчуждённым.

   — Попал мой Юрка в переплёт, — грустно сказал он.

   — Я помню, как под Москвой он рыл окопы и всё говорил, что уйдёт на фронт.

   — Юра учится на авиационного механика, а сейчас тяжело заболел. Я просто растерян и не знаю, как ему помочь.

Антонов предложил вызвать его в Москву на лечение.

   — Я ещё не решил. А тебе, Алексей, спасибо за заботу.

Вернувшись в свой кабинет, Василевский, не снимая шинели, позвонил домой:

   — Это я, Катюша...

   — Боже ты мой, Саша! — воскликнула жена. — Когда приехал?

Он сказал, что прилетел рано утром, когда она, наверное, ещё спала с Игорьком, и сразу поехал в Ставку. А теперь звонит ей из Генштаба.

   — Игорёк вырывает из моих рук трубку. Дать ему?

   — Дай... Это ты, сынок?

   — Здравствуй, папка! Ты что-нибудь привёз мне? — клокотал в трубке звонкий голос сына.

   — Привёз, сынок. И знаешь что? Гильзу от пулемёта «максим», из такого же Василий Чапаев строчил очередями по белым.

   — Здорово! Я тебя жду... — Он передал трубку матери.

   — Ты слышал, что сказал сын? Мы тебя ждём!..

На душе у Александра Михайловича потеплело. Мысль о том, что дома всё хорошо, ободрила его, даже тревожное письмо старшего сына не казалось ему таким страшным, когда он читал его. И всё же сердце больно сжималось, когда он думал о болезни Юрия. «Надо съездить к Серафиме», — решил он.

Подул стылый ветер, потом пошёл снег — сухой, колючий, как шило. И сразу потемнело, хотя часы показывали начало двенадцатого. Василевский вышел во двор и сел в машину.

   — В Сокольники поедем, Петрович, на мою старую квартиру! — обратился он к водителю. — Чай, не забыл туда дорогу? Помнишь высокий кирпичный дом?

   — Вы жили там с генералом Жуковым...

   — Значит, не забыл! Туда и поезжай...

Старая «эмка» прытко бежала по асфальту, обогнала трамвай, затем свернула к парку. Сидя рядом с водителем, Василевский смотрел сквозь стекло кабины на дорогу. Мысли в голове путались. « Вчера так сильно кашлял, что из горла пошла кровь». Эти строки из письма сына жгли его калёным железом. Чем он болен? Да, прав Антонов, надо срочно вызывать Юру в Москву и показывать врачам. «И пока я не уехал на фронт, это нужно сделать», — решил Александр Михайлович.

   — Приехали, товарищ маршал, — прервал его раздумья водитель.

Василевский стал подниматься в квартиру, где жила мать Юрия. Нажал на кнопку звонка. Скрипнул засов, и дверь открылась. На пороге стояла его первая жена.

   — Здравствуй, товарищ полководец! — улыбнулась она. — Какими судьбами? Вот не ожидала... Ну что ж, заходи, гостем будешь.

Он снял шинель, и Серафима увидела на плечах тужурки сияющие золотом погоны маршала.

   — Боже, ты уже маршал? — удивилась она. — Ну ты даёшь...

   — Недавно присвоили. — Он подошёл к зеркалу, расчесал волосы. — Ну, а как ты живёшь? Замуж не вышла?

   — Кто же меня возьмёт со взрослым сыном? — усмехнулась Серафима. В её голосе Александр Михайлович уловил грусть. — Юре уже восемнадцать, сказал, что как окончит учёбу, уйдёт на фронт. Говорит: «Отец на фронте, а почему я должен сидеть дома?» Ты мог бы, конечно, лучше устроить сына, но не станешь этого делать. Ты у нас человек совестливый.

   — Не ёрничай, Серафима! — сердито отозвался Василевский. — Мне Антонов передал письмо Юры. Ты в Генштаб его принесла?

   — Да. Письмо адресовано лично тебе, и я не вправе его открывать. А ты его читал?

   — Да.

   — И что он тебе пишет? — Она вся напружинилась. — Как у него дела? Что с учёбой? Скоро ли закончит училище?

Жена сыпала вопросами, а он никак не мог решить, как ей сказать о болезни сына.

   — У Юры всё хорошо... Вот только приболел он. Простудился...

   — Письмо у тебя? — спросила она.

   — У меня... — Он замялся.

   — Дай прочесть! — требовательно произнесла она.

   — Я же всё тебе сказал...

   — Нет, милый Саша, ты дай мне его письмо! Я — его мать и хочу знать, что он тебе пишет.

Он достал из кармана шинели письмо, развернул его.

   — Я тебе прочту...

   — Нет, я сама прочту, — решительно возразила она и не взяла, а вырвала письмо из рук.

   — Серафима, что за грубость? — возмутился Александр Михайлович. Но она уже не слушала его — развернула листок, стала читать.

«Сейчас закатит истерику», — подумал он.

Серафима едва не задохнулась, когда прочла письмо сына.

   — Боже, у него из горла кровь пошла!.. — вскричала она. Сыночек, мой сыночек, что они с тобой там сделали!.. — Она заплакала громко, с надрывом.

Василевский растерялся и не знал, что ему делать.

   — Успокойся, Серафима, — тихо сказал он, убрав чёлку со лба. — Лес заготавливали, пошёл дождь, и Юра простыл. Я поза бочусь о нем...

Серафима застонала, с трудом подавляя в себе боль.

   — Что ты предлагаешь?

   — Вызову его в Москву, врачи его обследуют, потом положу в госпиталь.

   — Юру отпустят из училища?

   — Я сделаю так, что его откомандируют в распоряжение Генштаба. Юра не только мой сын, он ещё и солдат. Так что моя совесть будет чиста. И вот ещё что, — продолжал Александр Михайлович, поглядывая на Серафиму. — Пока Юру будут обследовать врачи, пусть поживёт у меня на даче. Катя возражать не ста нет, да и Игорьку веселее.

   — Я согласна...

   — Спасибо, дорогая...

   — Я тебе «дорогая»? — Серафима усмехнулась. — Не лицемерь, пожалуйста! Ты же знаешь, я этого не терплю. Катя — вот она, должно быть, тебе «дорогая». А я любимая для моего сыпи.

Василевский замялся:

   — Ты мне, Серафима, давно не жена, а я тебе не муж. Но ты дала жизнь моему сыну. И, если когда-нибудь потребуется моя помощь, звони, приходи ко мне домой. Ну что ж, я пошёл. — Он поцеловал её в щёку.

Серафима не шелохнулась. В голове тревожно билась мысль: «Он давно уже не мой...»

У двери Василевский остановился, вынул из кармана пачку денег и отдал Серафиме:

   — Это мои наградные. Прошу, возьми, пожалуйста. Купи что-нибудь себе.

Серафима даже не притронулась к деньгам. Тогда он положил их на стол и, толкнув дверь плечом, вышел.

   — Ты мне нужен, Алексей, — входя в кабинет генерала Антонова, сказал Василевский. Он достал из кармана письмо сына и вручил ему. — Прочти, нужна твоя помощь, а то я что-то запутался...

Он задумчиво курил, пока Антонов читал про себя письмо Юрия.

   — Туберкулёз в острой форме — вот что означает кровь из горла, — авторитетно заявил Антонов, когда узнал о болезни Юры. — Молодой парень, и вдруг так заболеть. Это же трагедия!

   — Ты говорил, что сына надо вызвать в Москву и показать врачам. Но как это сделать?

Антонов предложил послать за своей подписью начальнику училища телеграмму по бодо с указанием откомандировать курсанта Юрия Василевского в Москву в связи с тяжёлым заболеванием.

   — Через два-три дня он будет здесь, — сказал Антонов. — Тогда и покажем его врачам. Если надо, я сам отвезу его в госпиталь.

   — Мудро, Алексей. Отстучи телеграмму, а я схожу в парикмахерскую. Да, надо же тебе дать адрес, где Юра учится. — Он порылся в кармане: — Нашёл... Пиши: Челябинская область, город Миасс, авиационная школа механиков.

Допоздна Василевский сидел в Генштабе и решал различные фронтовые вопросы. Домой пришёл уставший. Дверь ему открыла жена.

   — Наконец-то появился наш папка! — воскликнула она, обнимая и целуя мужа.

Он снял шинель, повесил её на вешалку и схватил сына на руки. Игорь смеялся, хохотал, просил отца подбросить его к потолку.

   — Я не боюсь, бросай! — кричал он.

Александр Михайлович вынул из кармана плитку шоколада и отдал сыну:

   — Не наш шоколад, американский!

Юра отломил кусочек и бросил в рот:

   — Ох и вкусный, папка! Дай мне ещё...

После ужина Игорь ушёл играть в детскую. Василевский сел на диван, позвал жену и рассказал ей о болезни старшего сына.

   — Я хочу вызвать его сюда, чтобы врачи обследовали. Не возражаешь, если он поживёт у нас на даче?

   — Что за вопрос, Саша? — удивилась Катя. — Пусть приезжает. Втроём нам будет веселее.

   — Спасибо, Катюша! — Он прижал её к себе. — Я знал, что ты не откажешь.

   — А мать Юры, Серафима, знает о его болезни?

   — Сегодня я был у неё и дал прочесть письмо Юры, которое он прислал мне. Серафима расплакалась, еле успокоил, заверил её, что в беде своего сына не оставлю...

Утром Василевскому в Генштабе неожиданно позвонил Председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин.

   — День добрый, товарищ Василевский! — послышался в трубке его старческий голос. — Хочу пригласить вас к себе к пяти часам, чтобы вручить награду. Сможете приехать?

   — Я приеду с восьмилетним сыном, можно? — спросил Александр Михайлович.

   — Пожалуйста, берите с собой сына...

Василевский тут же позвонил жене.

   — Катюша, — сказал он, слегка волнуясь, — в пять вечера Калинин будет вручать мне награду. Я хочу взять с собой Игоря. Одень его получше, я за ним заеду. Попрошу, чтобы нас с ним сфотографировали. На память... Что ты сказала? Пришла тело грамма от Юры? И когда он приезжает? В шесть вечера? Плохо дело, мы с Игорем не успеем вернуться из Кремля... Нет, выход есть: попрошу своего порученца встретить Юру и отвезти к матери, он знает, где живёт Серафима. А завтра он приедет к нам и все уедем на дачу. Ты всё поняла, Катюша? Молодец!

Предстоящая поездка в Кремль, да ещё с сыном, ободрила Василевского, и боль за Юрия немного притупилась, но едва вспоминал, как сразу в груди туго ворочалось сердце.

В зал президиума он вошёл с чувством собственного достоинства, держа сына за руку. Игорю казалось, что он попал в какое-то волшебное царство. От яркого света он щурил глаза, с восхищением осматривал всё, что открывалось его взору.

А вот и Калинин. Он подошёл к Василевскому торопливо, с улыбкой на худощавом лице. Острая белая как снег бородка качалась. Михаил Иванович протянул ему руку:

   — Наконец-то вы здесь, а то, бывало, позвоню в Генштаб, а мне говорят, что вы на фронте!

   — Сражаемся, Михаил Иванович! — улыбнулся Александр Михайлович.

   — Я рад вручить вам награду. — Из рук секретаря Горкина Калинин взял орден и вручил его Василевскому. — Поздравляю вас от души! — сказал он торжественно и как-то необычно громко. — Уверен, что это не последняя награда. Только сейчас я разговаривал с Иосифом Виссарионовичем. Он весьма вами доволен.

Василевский взял орден и, слегка волнуясь, произнёс:

   — Служу Советскому Союзу!

Тут же в зале его сфотографировали вместе с сыном. Потом Калинин пригласил его в свой кабинет. Там им подали чай, пирожные. Завязалась задушевная беседа.

   — А вы помните, когда мы впервые с вами встретились? — вдруг спросил Калинин. — Кажется, это было зимой двадцать третьего года?

   — Верно. Я тогда командовал полком и был начальником гарнизона Твери, — улыбаясь, ответил Василевский. — Вы тогда приехали на поезде, в тулупе, и мы встречали вас. Как и полагалось, я выстроил почётный караул. Народу на перроне — яблоку негде упасть! Вы вышли из вагона, и я отдал вам рапорт.

   — Припоминаю тот день, — подтвердил Калинин. — Я ещё устроил вам нагоняй за то, что в такой сильный мороз выставили почётный караул, боялся, что солдаты простудятся, и велел отправить их в казарму.

   — Было такое, — смутился Александр Михайлович.

   — Двадцать лет прошло с тех пор, как мы с вами познакомились. Вы стали маршалом, а я всё тот же Председатель ВЦИКа, рядовой, — пошутил Калинин. — Ну, а как дела на фронте? Почувствовали гитлеровцы мощь наших ударов?

   — Ещё как почувствовали, Михаил Иванович. Под Сталинградом они хлебнули огня и свинца в полную меру...

Они беседовали, а Игорь сидел за столом и тоже пил чай, пробовал конфеты.

   — Ну, а как ты, сынок, поживаешь? — спросил его Калинин.

   — Хорошо поживаю, — улыбнулся Игорь. — Вот только папка всё время на фронте, и мне без него скучно...

   — Видишь, стоят макеты боевых кораблей? — кивнул Калинин на стенд. — Хочешь, расскажу о них?

В кабинете ярко горели лампочки, и Игорь щурился. Калинин подвёл его к стенду и стал объяснять, что это за корабли и для чего они предназначены.

   — Вот это эскадренный миноносец, — говорил Михаил Иванович, — это крейсер, рядом подводная лодка, а это торпедный катер... Посмотри всё хорошенько, а я с твоим папой побеседую.

Калинин вернулся к столу и сел напротив Василевского:

   — Вам ещё налить чайку?

   — Если можно... — Александр Михайлович открыл коробочку, вынул из неё орден Суворова 1-й степени и стал его разглядывать. — Красивый... Я вижу его впервые...

   — Вас наградили за успешное общее руководство контрнаступлением в районе Сталинграда и достигнутые при этом результаты крупного масштаба, — сказал Калинин и добавил: — Мне тоже нравится этот орден. Да, Суворов... Великий полководец, прославивший в сражениях Россию...

   — Когда я учился в Академии Генерального штаба, — заговорил Василевский, — многое узнал о Суворове. Меня покорило то, что он любил всё военное и выше солдатского дела ничего не признавал.

   — Вот как? — сдвинул брови Калинин.

   — Он был первым генерал-фельдмаршалом, — продолжал Александр Михайлович. — Имел все русские ордена и много иностранных. Но до глубокой старости Суворов хранил свою первую награду — серебряный рубль! И дала ему этот рубль государыня Елизавета Петровна. Суворов тогда служил в Семёновском полку. В Петергофе, наряженный в караул, он стоял у дворца императрицы на часах. Когда государыня проходила мимо, он так лихо взял на караул, что она спросила, как его зовут. Узнав, что он — сын генерала Василия Ивановича Суворова, она вынула из кармана серебряный рубль и подала ему. И что вы думаете, Михаил Иванович? — произнёс не без улыбки Василевский. — Суворов награду не взял, он сказал государыне, что закон запрещает ему брать деньги, стоя на часах. Императрица назвала его молодцом, дала поцеловать ей руку, а серебряный рубль положила на землю, заметив: «Возьми, когда сменишься!» — Василевский помолчал. — Но есть в жизни великого полководца и чёрные дни.

   — Что, проиграл сражение? — спросил Калинин.

   — Никак нет, Михаил Иванович! — возразил Василевский. — Суворов ни разу не был побеждён. Где был Суворов, там была победа. Другое тут дело... Когда яицкие казаки схватили и выдали русским войскам Емельяна Пугачёва, его сковали по рукам и ногам, посадили в железную клетку и повезли в Москву, где потом его казнили. А сопровождал и охранял Пугачёва генерал Суворов... Так велела ему императрица.

   — Вот оно что, а я, признаться, этого не знал. — Калинин ущипнул бородку.

Домой они вернулись поздно. Игорь ещё с порога стал рассказывать матери, как дедушка Калинин водил его за руку по кабинету и показывал разные корабли — макеты...

   — Катя, мне порученец не звонил? — спросил Александр Михайлович.

   — Звонил, я ответила, что ты в Кремле. Юру он встретил и отвёз к матери.

   — Это хорошо, завтра поедем к врачам.

Пока жена кормила сына, он позвонил генералу Антонову в Генштаб. Тот сказал, что полчаса назад вернулся от Верховного. Его беспокоит обстановка на Юго-Западном фронте. Войска правого крыла этого фронта отступили, и создалась реальная угроза левому крылу Воронежского фронта.

   — Я только что звонил Голикову, он где-то в войсках, через полчаса снова позвоню, — заключил Антонов. — Как бы вас не вызвал ночью Верховный...

Александр Михайлович лёг на кровать рядом с женой, боясь разбудить её. Катя спала, а к нему сон не шёл. Разные мысли не давали покоя. В окно заглядывала луна, свет от неё был холодный и чужой. Катя неожиданно проснулась и удивилась, что он бодрствует.

   — Чего не спишь? — спросила она. — О Юре думаешь?

   — И о нём тоже...

Уснул он на рассвете.

Утром приехал Юра. Был он в военной форме авиатора. Катя заметила, что он как две капли воды похож на отца. Правда, лицо бледное, под глазами жёлтые круги. «Да, — подумала она, — он серьёзно болен». Юра снял шинель, и она провела его в комнату, потом заглянула на кухню, где брился муж.

   — Саша, Юра пришёл!

   — С приездом, сынок! — Василевский обнял его и расцеловал. — Похудел ты, — упавшим голосом добавил он и почувствовал, как в его душе вдруг пробудилась нежность. — Почему редко писал матери? Она же волнуется! Нехорошо, сынок! — Александр Михайлович провёл ладонью по гладко выбритой щеке. — Я мог бы с тобой чаще встречаться, но идёт война, и мне приходится больше быть на фронте, чем в Москве.

   — Ты себя не кори, отец, — просто ответил Юра. — Я уже не малыш, как твой Игорь, и всё понимаю. — Он помолчал. — Скажи, а с тобой на фронт можно уехать?

   — Можно, но только не теперь. Вот поправишься, окрепнешь, и я возьму тебя с собой.

Катя убрала со стола посуду и, мельком взглянув на мужа, подумала: «Любит он Юру...»

   — Саша, почему бы тебе сейчас не решить вопрос с обследованием Юры? — спросила она.

   — А знаешь, это мысль! Я позвоню начальнику Главного военного санитарного управления Красной Армии генералу Смирнову. — Он набрал нужный номер. — Ефим Иванович, это маршал Василевский. На днях я говорил с вами о своём сыне, так вот он приехал. Вы уже дали команду? Спасибо, я зря волнуюсь. Да, да, его сейчас же повезут в Архангельское. Ещё раз спасибо, Ефим Иванович. — Василевский положил трубку и взглянул на сына: — Тебя там уже ждут, так что не будем терять время...

«Что-то Верховный меня не вызывает, — подумал Василевский, когда вошёл в свой кабинет. — Видимо, считает, что я отдыхаю на даче, а я побыл дома лишь один день, а всё остальное время — в Генштабе!» Что радовало его в эти дни, так это прорыв блокады Ленинграда. И сделали это командующий Волховским фронтом генерал армии Мерецков и командующий Ленинградским фронтом генерал Говоров. А войска Северо-Западного фронта разгромили группировку немцев в районе Демянска, где ему довелось бывать по заданию Ставки, когда фронт возглавлял Курочкин.

А вот на участках Воронежского, Юго-Западного, Южного фронтов и на Кубани продолжались ожесточённые бои, и Генштабу хватало работы. По некоторым вопросам Василевский хотел посоветоваться с Жуковым, но в это время Георгий Константинович находился на Северо-Западном фронте у маршала Тимошенко.

Зазвонила «кремлёвка». Василевский, сняв трубку, услышал голос Сталина:

   — Товарищ Василевский, зайдите ко мне.

«Ну вот и вызвал, а я полагал, что обо мне Верховный забыл, — подумал Александр Михайлович. — Наверное, пошлёт на Воронежский фронт, там сейчас горячо...» Одевшись, он вышел. Проходя мимо кабинета своего заместителя генерала Антонова, заглянул к нему.

   — Я к Верховному, Алексей Иннокентьевич.

   — Добро. Я буду у себя, — сказал тот и отчего-то смутился. Александр Михайлович, как с Юрой? Его отвезли к врачам?

   — Он там, в Архангельском. Жду от него звонка...

Сталин поздоровался с Василевским, спросил:

   — Как отдохнули?

   — Спасибо, хорошо.

— Значит, готовы к делам? — Он чему-то усмехнулся. — А вот меня огорчил Воронежский фронт, да и Юго-Западный тоже... Вы садитесь, ведь правды в ногах нет. Вы в курсе, что там произошло?

   — В курсе, товарищ Сталин. И Ставка и Генштаб пошли на поводу у командующих этих двух фронтов и тоже дали промах...

Лицо Сталина посуровело:

   — Как бы немцы нас не перехитрили... Вам уже известны подробности действия немецкого командования?

   — Разведданные, которыми располагает Генштаб, не в нашу пользу, товарищ Сталин, — неторопливо, но твёрдо сказал Василевский. — Ещё в феврале—марте генерал-фельдмаршал Манштейн возглавил наступление группы армий «Юг» в районе Донбасса и Харькова. Вы знаете, что это один из опытных немецких военачальников. В разработке контрнаступления Гитлер как верховный главнокомандующий принял активное участие. План у них был такой... Разрешите, я воспользуюсь картой?

   — Пожалуйста. — Сталин взял со стола трубку, набил её табаком и закурил.

А Василевский продолжал:

   — Цель Манштейна — ударом танкового корпуса СС из района Краснограда, а 48-го и 40-го танковых корпусов от Красноармейского по сходящимся направлениям на Павлоград и Барвенково, — указка скользнула по карте, — разгромить на подступах к Днепропетровску войска правого крыла Юго-Западного фронта, отбросить их за Северский Донец...

   — И восстановить прерванные коммуникации группы армий «Юг», — договорил за начальника Генштаба Верховный.

   — Верно, — согласился Василевский. — А поскольку коммуникации ведут через днепровскую излучину, то, перегруппировав силы в районе юго-западнее Харькова, нанести удар по войскам Воронежского фронта, чтобы вновь захватить Харьков и Белгород, а затем продолжить наступление в сторону Курска.

   — Выходит, Манштейн перехитрил наших командующих фронтами, — грустно констатировал Сталин, глядя на карту.

   — Перегруппировку трёх немецких танковых корпусов мы восприняли как их отвод, — горько усмехнулся Василевский. — А командующий Юго-Западным фронтом генерал Ватутин даже попросил разрешения стремительно наступать, чтобы добить противника между Северским Донцом и Днепром и выйти на Днепр!

   — Что и говорить, подвёл Ватутин Ставку, — хмуро произнёс Сталин, — а ведь я потребовал от него, пока Харьков не взят нашими войсками, вместо предлагаемой им операции «Скачок» (так Ватутин назвал свою операцию по выходу к Днепру. — А.3.) принять другой план, более реальный на данный момент. Общая же задача фронта — не допускать отхода противника в сторону Днепропетровска и Запорожья, зажать его донецкую группировку, оттеснить её в Крым. И операцию важно начать как можно скорее, а её план прислать в Генштаб...

Что же произошло дальше? Ватутин прислал в Ставку свои соображения. Сталин утвердил план, не потребовал от Ватутина учесть его замечания о задачах 6-й армии, сделанные ещё при переговорах по операции «Скачок». Эта армия должна была сорвать замысел врага отойти на западный берег Днепра через Днепропетровск и Запорожье. «Других задач, вроде выдвижения на Кременчуг, пока 6-й армии не давать!» — предупредил Верховный Ватутина.

Ставка и Генштаб допустили те же ошибки, что и оба командующих фронтами. Это стало ясно после того, как немцы неожиданно начали своё наступление, и быстрый отвод войск правого крыла Юго-Западного фронта создал реальную угрозу левому крылу Воронежского фронта.

   — Возвращайтесь на Воронежский фронт и разберитесь в обстановке, — сказал Василевскому Сталин. — Я жду вашего доклада!

   — На рассвете я вылечу в Белгород, где находится штаб Ватутина, и буду там через час-полтора.

Вернулся к себе Василевский отнюдь не в радостных чувствах. В душе ругал себя на чём свет стоит: «Надо было лично проверить обстановку на фронте, а я доверился Ватутину. Теперь вот расхлёбывай кашу!.. Так тебе и надо за твоё легкомыслие...»

   — Вы уже здесь? — в кабинет вошёл генерал Антонов. — Вам только что звонил из госпиталя генерал Смирнов, он ждёт вашего звонка, вот его телефон... — И Антонов вышел.

Василевский переговорил с генералом Смирновым, и то, что он услышал, повергло его в шок. У Юрия — туберкулёз!

   — Болезнь тяжёлая и опасная, время терять нам никак нельзя! — коротко резюмировал генерал медицины. — Ноя вам помогу. Мой коллега профессор Эйнис — крупный специалист по лёгочным заболеваниям. Положим вашего сына к нему в клинику. Приезжайте сейчас ко мне, и мы обговорим все детали.

   — Еду!

Василевский быстро оделся, но, прежде чем выйти, позвонил жене.

   — Кать, плохи у Юры дела, — грустно сказал он. — У него туберкулёз. Я сейчас еду к генералу Смирнову. Он хочет положить Юрия в клинику профессора Эйниса. Прошу тебя, подготовь мне в дорогу саквояж. Я улетаю на рассвете на фронт...

   — Побыл бы ещё денёк дома?

   — Не могу, Катюша, приказ Верховного... Ну, я поехал в госпиталь...

 

Глава четвёртая

Казалось, Сталин никогда ещё не был так расстроен, как в это мартовское утро. Перед вылетом Василевского на Воронежским фронт он вызвал его в Ставку и сердито сказал:

— Посмотрите, как руководит фронтом генерал Голиков. Что-то у него не ладится. Просит срочно дать ему подкрепление. Не паникует ли?

«Он же ваш любимчик, как Мехлис и Кулик!» — едва не вырвалось из уст начальника Генштаба. Василевскому не потребовалось много времени, чтобы выявить ошибку, допущенную Голиковым. Когда немцы перешли в контрнаступление против войск Юго-Западного фронта, Ватутин понял, что его ослабленные в боях войска не смогут сдержать танки врага. И он отвёл войска за реку Северский Донец. В результате — хотел этого Ватутин или не хотел — левое крыло Воронежского фронта, проводившего Харьковскую наступательную операцию, оказалось открытым. В этой ситуации Голикову следовало сразу же отвести свои войска, но он, закусив удила, продолжал наступать. Об этом начальник Генштаба и доложил Сталину.

   — Вы считаете, что немцы снова возьмут Харьков? — спросил тот.

   — Не исключено, товарищ Сталин. Генерал-фельдмаршал Манштейн хочет окружить наши войска в районе Харькова и Курска, а затем уничтожить их по частям. Ясно как божий день, но Голиков то ли не видит этого, то ли его, как говорится, бес попутал.

   — На месте ткните его носом в карту! — озлился Верховный. — Действуйте там, как считаете нужным, но замысел любимчика Гитлера фельдмаршала Манштейна надо сорвать!

Самолёт приземлился в Белгороде ранним утром. Василевского встретил командующий фронтом Голиков. Моросил мелкий дождь, и он ругнулся:

   — Третий день льют дожди, все дороги размыло!

   — Что, прижали немцы? — усмехнулся Василевский.

   — Мои войска дошли до Днепра, и вдруг этот пёс Манштейн так ударил по Юго-Западному фронту, что мой сосед Ватутин отступил, — невесело проворчал Голиков. — Но, кажется, Воронежскому фронту теперь ничто не угрожает.

   — Заблуждаешься, Филипп Иванович! От Манштейна можно ожидать новых бросков...

«Тоже мне, поп-полководец! — выругался в душе Голиков. — Лучше бы ко мне прислали Жукова». Голиков к Василевскому, «сыну священника», относился с пренебрежением. Никак не мог понять, почему вождь пригрел того у себя, да ещё доверил такой высокий пост — начальника Генштаба! Голикова порой злило, что в военном деле «поповский сын» на голову выше его, и это до боли раздражало командующего. «Если этот выскочка из поповского племени станет меня в чём-либо упрекать, пожалуюсь Сталину. Иосиф не даст меня в обиду!»

«Виллис» въехал во двор штаба, и оба вошли в помещение. Василевский разделся и приказал помощникам, сопровождавшим его, нанести обстановку фронта на его рабочую карту. Те быстро сделали своё дело, и когда начальник Генштаба взглянул на карту, на душе у него защемило.

   — Вы что, Филипп Иванович, ещё не отдали приказ начать отвод войск фронта?

   — Зачем отводить? — удивился Голиков. — Перед вашим приездом я докладывал товарищу Сталину, что продолжаю наступать, и он не возразил. А вы, стало быть, против?

   — У меня создалось впечатление, что вы не до конца осознали угрозу войскам фронта, — упрекнул Голикова Василевский. — Взгляните на карту, где ваши войска, а где немецкие. Рывок Манштейна — а он делать это умеет, — и вы окажетесь в тяжёлой ситуации.

   — Если я отведу свои войска, немцы захватят Харьков, а я за этот город готов Манштейну перегрызть горло! — едва не крикнул Голиков.

   — Хватит пустых разговоров, Филипп Иванович! — резко осёк его Василевский. — Немедленно отводите войска, а потом будем думать, что делать дальше!

Но время было потеряно. 4-я немецкая танковая армия нанесла удар по 3-й танковой армии и с большими для себя потерями вклинились в советскую оборону на шесть—восемь километров. Манштейн понял, что добиться большего на этом участке фронта ему не удастся, и перенёс направление главного удара встык 3-й танковом армии и 69-й армии, между которыми образовался разрыв в полсотни километров. Закрыть его было нечем, и вскоре противник вы шёл с юга к Богодухову, а с севера прорвался к Харькову.

В это время Василевского вызвал на связь Верховный:

   — Что там у вас? — Голос недовольный.

Василевский объяснил ситуацию в районе Харькова, он не скрывал угрозы захвата немцами города.

   — О чём Голиков думал раньше? — раздался в трубке громкий сердитый голос Верховного. — Он кто, командующий фронтом или бравый ефрейтор?..

Пока Сталин бранил Голикова, Василевский его не перебивал. Разговор слышал и рядом сидевший Голиков. Он даже побелел, в глазах погас огонёк.

   — Вы что молчите? — послышался в трубке ворчливый голое.

   — Слушаю вас, товарищ Сталин, — отозвался начальник Генштаба.

   — Что вы предлагаете?

Василевский сказал, что надо передать Воронежскому фронту танковую армию генерала Рыбалко из Юго-Западного фронта.

   — Хватит этих сил, чтобы противостоять танкам Манштейна? — спросил Верховный.

   — Возможно, хватит, но я в этом не уверен.

   — Если что — звоните, — предупредил Верховный. — А генералу Голикову скажите, чтобы он лучше воевал, иначе с фронта его придётся убрать. Тоже мне полководец!..

Положив трубку, Василевский взглянул на Голикова:

   — Всё слышал, Филипп Иванович?

   — Круто берёт Верховный, — тихо произнёс Голиков.

   — Если же говорить начистоту, то тебе, Филипп Иванович, надо крепко намылить шею. Перегруппировку танковых корпусов врага ты и генерал Ватутин приняли за отступление, да ещё Ставку ввели в заблуждение... И уже не ты, а я прошу для тебя танковую армию!

Голиков промолчал, хотя по его хмурому лицу было видно, что он нервничает. А генерал Рыбалко, получив приказ о передислокации 3-й танковой армии с целью оказания поддержки Воронежскому фронту, был явно удручён и сразу вышел на связь с представителем Ставки.

   — У меня сил крайне мало, армия понесла в боях ощутимые потери, и они пока не восполнены. Может, выделите Голикову другие войска?

Кажется, Василевский тоже вышел из себя. Тут дорого время, а он ещё даёт советы!

   — Павел Семёнович, вам что, не ясен мой приказ? — громко прокричал он в трубку. — Тогда я могу сделать так, чтобы этот приказ вам отдал товарищ Сталин, но за последствия такого шага я не ручаюсь...

   — Вас понял, выполняю... — торопливо отозвался генерал.

Прошла неделя ожесточённых боев, и всё это время Василевский не находил себе места. Под мощными ударами немецких танков войска левого крыла Воронежского фронта продолжали откатываться к Харькову. Голиков заметно переживал, хотя и старался не подать виду. Наконец не выдержал, спросил Василевского:

   — Что будем делать? Мне бы ещё две-три армии, и я бы немца остановил.

   — Об этом надо было думать раньше, а не разводить дискуссию, — подчеркнул Василевский. — Теперь у нас один выход...

   — Какой? — насторожился Голиков.

   — Просить у Верховного резервы...

«А он, этот поп-полководец, незлопамятный, как я полагал», — подумал Голиков.

В ночь на 10 марта у Василевского состоялся обстоятельный разговор с Верховным. Ситуация на Воронежском фронте встревожила его, и он спросил:

   — Вы хотите усилить Курско-Белгородско-Харьковское направление?

   — Так точно! — подтвердил Василевский. — Надо срочно перебросить на Воронежский фронт две общевойсковые армии и 1-ю танковую армию генерала Катукова. — Эту армию он хорошо знал, так как Генштаб формировал её в феврале на базе управления 29-й армии с использованием 3-го механизированного корпуса из состава Калининского фронта. Тогда же по его предложению эту танковую армию возглавил Катуков.

   — Берите танки Катукова, — коротко резюмировал Сталин. — Директиву получите позже...

Василевский задумался.

   — Что вас волнует, Александр Михайлович? — спросил Голиков. — Верховный ведь дал нам три армии?

   — Дать-то дал, но пока они сюда поступят, немцы могут взять Харьков и Белгород, — грустно ответил Василевский. — А сдержать их натиск у нас, к огорчению, нет достаточно сил.

«Он прав, и я не могу ему возразить, — с болью в душе осознал Голиков. Его покорило то, что Василевский дважды разговаривал с Верховным и ни разу не назвал его фамилии. А мог бы не только назвать, но и доложить Верховному, что он, Голиков, поставил под сомнение приказ начальника Генштаба. — Да, повёл я себя по-дурацки, если не хуже...» И, чтобы хоть как-то сгладить свою вину, он подсел к Василевскому и тихо, чтобы не слышали операторы, работавшие за соседним столом, сказал:

   — Вы извините, пожалуйста, я наговорил вам всяких глупостей. Я так верил, что выиграю это сражение, даже Харьков с ходу взял, и вдруг осечка. Хотелось козырнуть, понимаете...

   — Я не сержусь, Филипп Иванович, — усталым голосом ответил Василевский. — Наше фронтовое дело, а стало быть, и сама победа над врагом вырастает из наших поступков. Ты же сам как-то говорил, что побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто умнее. А поступил ты неумно. Теперь вот немцы стремятся вновь захватить Харьков, и я не уверен, что нам удастся его отстоять. В районе юго-западнее Харькова генерал-фельдмаршал Манштейн сосредоточил свою 4-ю танковую армию и оперативную группу «Кемпф» — десять пехотных, шесть танковых и одну моторизованную дивизии! А у тебя в 3-й танковой армии на сегодня лишь пятьдесят танков!

   — И всё же я буду биться с врагом до последнего! — заявил Голиков.

Но, как и предвидел Василевский, войска Воронежского фронта хотя и продолжали упорно оборонять подступы к Харысову, сдержать натиск врага не смогли, и он захватил Харьков. Это случилось 16 марта, когда резервы Ставки ещё не подошли. А по Белгороду нанесли удар с юга танки корпуса СС, с запада — армейский корпус. Крайне ослабленная в боях 69-я армия генерал а

Казакова 18 марта оставила Белгород. Командование Воронежского фронта и маршал Василевский переехали в район Обояни.

Что же в это время происходило в Ставке? Сталина очень обеспокоила обстановка, сложившаяся на Юго-Западном и Воронежском фронтах. Поэтому он решил подключить к этому делу своего заместителя маршала Жукова, который находился на Северо-Западном фронте у маршала Тимошенко. Его войска готовились форсировать реку Ловать. Когда поздно вечером в штабе фронта Жуков и Тимошенко чаёвничали, позвонил Сталин. Обсудив ситуацию на Северо-Западном фронте, где на реке и на всех дорогах началась распутица от ранней оттепели, Жуков заявил Верховному, что войскам фронта придётся прекратить здесь свои наступательные действия. Сталин согласился с ним и сказал:

   — Завтра выезжайте в Ставку. Надо обсудить обстановку на Юго-Западном и Воронежском фронтах. Там сейчас находится Василевский, но я бы хотел послать туда и вас, чтобы вместе вы нашли неординарное решение. Надо там остановить врага. Это очень важно.

   — Немедленно выезжаю в Ставку! — отрапортовал Георгий Константинович.

Утром в сильный дождь Жуков выехал на вездеходе и лишь к вечеру добрался до Москвы. Сталин сразу принял его и пригласил отобедать. За столом заговорил об обстановке под Харьковом, о Воронежском фронте.

   — Вы были правы, когда говорили, что у Голикова узок стратегический кругозор, масштабно он не мыслит. И в этот раз он оказался не на высоте. Харьков взял и тут же его бездарно отдал. Василевский считает, что Голикову фронт не по плечу. Придётся его освободить. Вы не против?

   — Никак нет! На Воронежский фронт надо поставить мыслящего генерала, того же Ватутина.

   — Вот его мы и назначим, — улыбнулся Сталин. — Ну, а вам придётся утром вылететь на фронт.

   — Меня не удивляет поведение Голикова, что на предупреждение Генштаба он отмахнулся, — заметил Георгий Константинович. — У него ведь членом Военного совета Хрущёв.

   — Вот-вот, Хрущёв, — засуетился Сталин. — Я как раз собирался с ним переговорить. — Он дотянулся до аппарата ВЧ и поднял трубку.

Хрущёв был в штабе фронта, и Сталин резко отчитал его:

   — Вы чем там занимаетесь, товарищ Хрущёв? Сражаетесь с фашистами? Я сомневаюсь в этом... Да-да, и не ворчите, а слушайте, что вам говорят. Военный совет фронта не принял должных мер против контрударных действий противника? Почему вовремя не оттянули войска фронта, когда Генштаб рекомендовал вам сделать это? И почему, наконец, вы так бездарно сдали врагу Харьков?.. Ах, вы не виноваты, это лично командующий недооценил силы противника. А где были вы?.. Опять начинаете оправдываться. Все кругом виноваты, но только не вы. Не нравится мне ваша позиция!..

Хрущёв хотел сказать Верховному ещё что-то, но тот уже положил трубку и хмуро изрёк:

   — Появился ещё один деятель вроде Мехлиса, поёт дифирамбы в мой адрес, а дел пока не видно. Когда Воронежский фронт освободил Харьков, Хрущёв несколько раз звонил мне, хвалился, как он помог Голикову руководить фронтом. А сдали Харьков — молчок!.. Эх, товарищ Жуков, знали бы вы, как тяжело мне работать вот с такими толстокожими деятелями! Мастера болтать, произносить хвалебные речи в честь «любимого вождя товарища Сталина», а дел-то у них ни на грош!

   — Сочувствую вам, Иосиф Виссарионович, — улыбнулся Жуков. — Но помочь, к сожалению, не могу. Все эти деятели типа Мехлиса и Хрущёва глядят вам в рот, а не мне.

Сталин туго свёл к переносице брови. То ли слова Жукова ему но понравились, то ли он всё ещё был зол на Хрущёва, но сухо бросил:

   — Если у вас, товарищ Жуков, нет вопросов, можете идти!

Жуков прилетел на Воронежский фронт в десять утра. Его самолёт прытко вынырнул из серо-пепельных облаков, висевших над посадочной полосой, и мягко приземлился на аэродроме. Л через полчаса Жуков был в штабе фронта.

   — Ну, что тут у тебя, Саша? — спросил он. Разделся и сел за стол. — Да, а ты уже завтракал? Нет? Тогда давай перекусим, а потом возьмёмся за дело.

Стол мигом накрыли, хозяева и гости стали завтракать.

   — Как там Верховный, не сердит на меня? — спросил Голикоа.

   — А ты, Филипп Иванович, позвони ему и спроси, — посоветовал Жуков. — Ты же часто ему звонишь, да и Хрущёв тоже...

Голиков вмиг залился краской.

   — Раньше звонил, теперь нет, — смутился он.

   — А где член Военного совета Хрущёв? — поинтересовался Жуков.

   — У танкистов. Он заверил меня, что к вашему приезду вернётся. Видно, что-то его задержало.

«Никита умышленно это сделал, знает, что я в курсе разговора Верховного с ним», — решил про себя Жуков. Допив чай, он взглянул на Василевского:

   — Ну, начальник Генштаба, рассказывай, чем ты укрепил Воронежский фронт и как намерен остановить войска Манштейна!

Василевский развернул свою рабочую карту.

   — Тут, Георгий, мною всё помечено...

Жуков пытливо разглядывал карту, лицо его было, как обычно, строгим и невозмутимым. Но вот оно расплылось в улыбке.

   — Прочная оборона по Северскому Донцу? Это то, что надо.

   — Я счёл важным прикрыть направления на Обоянь и Корочу, — пояснил Василевский. — 69-ю армию Казакова с танковым корпусом генерала Баданова мы отведём на восточный берег Северского Донца, 21-ю армию Чистякова усилим прибывшими полками самоходной артиллерии, а танковый корпус генерала Вовченко выведем непосредственно севернее и северо-западнее Белгорода.

   — Хочешь ими прикрыть дорогу на Обоянь и Тамаровку? — спросил Жуков.

   — Разумеется, — подтвердил Василевский и добавил: — Если бы вовремя подошли резервы Ставки, которые выделил по моей просьбе Верховный, Харьков Голиков не сдал бы...

   — Ну что же, Саша, сделал ты всё правильно! — Жуков свернул карту. — Об этом и доложим вместе Верховному. А после разговора со Ставкой выедем в войска. Жуков докладывает! — позвонил он по ВЧ Сталину. — Мы с Василевским всё обмозговали и приняли необходимые меры...

   — Значит, Воронежский фронт переходит к жёсткой обороне? — спросил Сталин, выслушав Жукова. — Ну что ж, разумное решение. Пусть маршал Василевский завтра выезжает в Ставку, в Генштабе у него скопилось немало важных дел, а вы там поработайте. Цель прежняя — не дать немцам развить своё наступление.

Жуков, положив трубку на аппарат ВЧ, взглянул на Василевского:

   — Верховный нашу задумку одобрил. Тебе велено утром вылететь в Ставку, а я ещё тут побуду. Кстати, Верховный принял решение заменить Голикова на посту командующего фронтом генералом Ватутиным. Как на это смотришь?

   — Генерал Ватутин, безусловно, посильнее Голикова.

До позднего вечера Жуков и Василевский находились в войсках Воронежского фронта. Вернулись в штаб уставшие, мокрые от дождя.

   — Всё, Саша, на фронтах наступило весеннее затишье, — довольно сказал Жуков, раздеваясь. — Вокруг Курска образовалась своеобразная дуга в сторону противника. Сколько мы тут собрали армий?

   — Десять общевойсковых, две танковые и две воздушные армии Центрального и Воронежского фронтов.

   — Силища! Так что генерал-фельдмаршал Манштейн должен хорошенько подумать, прежде чем вновь бросить свои танки в наступление. — Жуков подозвал своего адъютанта: — Дай нам что-нибудь поесть. И горячий чай. Я весь озяб. Да и по чарке налей.

   — От чарки и я не откажусь. — Василевский сел за стол. — Да, а что там за перемещение командующих? Когда говорил по телефону с Верховным, он упомянул вскользь об этом, а в деталях я спрашивать не стал.

   — Ты, видно, уже знаешь, что командование Западным фронтом поручено Соколовскому. Конева я предложил поставить во главе Северо-Западного фронта, а маршала Тимошенко послать на юг представителем Ставки по координации действий Южного и Юго-Западного фронтов. Семён Константинович лучше других знает те районы. Верховный одобрил мои предложения.

   — Подбор командующих — дело весьма ответственное, и ошибок быть не должно, — заметил Василевский.

   — У каждого военачальника, Саша, своя школа сражения, но важно, кто был его учителем! — философски произнёс Жуков. Вот скажи, кто твой учитель?

   — Борис Михайлович Шапошников, — улыбнулся Василевский. — Большой умница! Я многим ему обязан. Были у меня и другие наставники, но он ярче всех.

   — А мой идеал знаешь кто? — вскинул подбородок Жуков. Василий Блюхер. Я всегда мечтал быть похожим на этого замечательного и талантливого командующего. А стратегии и тактике военного дела я учился у Тухачевского, Фрунзе, Шапошникова... — От чарки Жуков раскраснелся, ему хотелось излить душу другу, и он стал рассказывать о своей мятежной юности, о том, как на фронте во время рукопашной схватки бандит-антоновец из обреза убил под ним лошадь и она, падая, придавили его боком к земле. И спас Жукова от верной гибели политрук Ночевика: сильным ударом клинка он зарубил бандита, потом помог Жукову выбраться из-под лошади.

   — Сколько лет прошло с той поры, а закрою глаза и будто наяву вижу горящее поле, лицо политрука Ночевика. Добрый он был рубака! — Жуков протянул Василевскому кружку. — Плесни ещё немножко. Выпьем за здоровье Верховного. Крут он порой, но дело требует...

Александр Михайлович до дна опорожнил кружку, горяча а жидкость разлилась по всему телу, стало жарко...

   — Теперь и я согрелся. — Он встал, заглянул в комнату командующего. — Филипп Иванович, а ты что тут один сидишь? Давай к нам за стол чаёвничать!

   — Спасибо, Александр Михайлович, но пока не могу. У мен» серьёзный разговор с начальником штаба... А вы когда уезжаете в Ставку?

   — Утром. Я зачем-то нужен Верховному, а Жуков останется у тебя. Так что не обижай его, — пошутил Василевский.

Самолёт ударился колёсами о бетонку, пробежал сотню метров и остановился как вкопанный. Василевский спрыгнул на землю и увидел генерала Штеменко из Оперативного управления.

   — С приездом, товарищ маршал! Я вас давно жду, ещё с рассвета.

   — Почему? Я же вылетел утром!

   — Маршал Жуков мне звонил, просил встретить вас, вот я и боялся опоздать...

«Ну, Георгий, учудил...» — весело подумал Василевский.

   — Разрешите войти? — Василевский открыл дверь в кабинет Верховного.

   — Заходите, Александр Михайлович. — Сталин редко называл его по имени и отчеству — он так делал, когда был в хорошем настроении. — Что, дал жару генералу Голикову Манштейн? — В голосе Верховного прозвучала едва скрытая усмешка, и, чтобы Василевский не обиделся, Сталин подошёл к нему, пожал руку, спросил: — Дома были?

   — С аэродрома поехал к вам.

   — Тогда позвоните жене, я намерен вас задержать надолго.

   — Потом позвоню...

Но Сталин, казалось, не обратил внимания на его слова. Он приблизился к столу и придвинул телефон Василевскому, а сам направился в комнату отдыха, которая находилась в конце кабинета. Видимо, он не стал смущать маршала: мало ли что может сказать муж своей жене!

Александр Михайлович по-своему оценил этот шаг Верховного, набрал номер домашнего телефона.

   — Это я, Катюша... — тихо сказал он. — Я только что вернулся с фронта, у меня всё хорошо. Домой приду поздно, так что не волнуйся...

Из комнаты отдыха вышел Сталин. Он нёс на маленьком подносе два стакана горячего чая.

   — Хотите подкрепиться? — предложил он Василевскому. — Берите лимон и сахар. Печенье, кстати, очень вкусное.

   — Спасибо, Иосиф Виссарионович. Перед вылетом в Москву мы с Жуковым пили чай...

Когда оба кончили завтракать, Сталин весело сказал:

   — Теперь поговорим о Воронежском фронте, а точнее, о ситуации в районе Курской дуги.

Василевский ещё в самолёте продумал свой доклад Верховному, заострив внимание на тех ошибках, которые были допущены командованием фронта во время боев с немецкими танковыми корпусами. Он честно изложил свои мысли, признал и свою вину в том, что командующий вовремя не отвёл войска, и это отрицательно сказалось на обороне Харькова.

   — Генерал Голиков допустил существенный промах и, как я понял, не сразу это осознал. Мне пришлось чуть ли не отдать ему приказ, чтобы отвести войска.

   — Фронт мы Голикову больше не дадим. Он возглавит Управление кадров Наркомата обороны.

   — Тоже ответственная должность, — осторожно заметил Василевский.

Сталин будто не слыша этого, подошёл к карте.

   — Жуков сообщил мне по телефону, что вы создали оборонительные позиции на Курской дуге, но я не совсем его понял. Можете мне подробно объяснить?

Василевский сказал, что линия фронта в районе Обояни стабилизировалась и Воронежский фронт перешёл к жёсткой обороне. В центре же, вокруг Курска, возникла своеобразная дуга, она обращена в сторону противника. А с севера над ней нависает находящийся в руках немцев Орловский плацдарм, а точнее, выступ.

   — С юга, вот здесь, — указка Василевского скользнула по карте, — линия фронта тянется примерно по белгородской параллели, а западный конец дуги находится восточнее Севска, Рыльска и города Сумы.

   — И сколько внутри этой дуги и вокруг неё наших войск? — спросил Сталин.

   — На двух фронтах, Центральном и Воронежском, десять общевойсковых армий, две танковые и две воздушные армии! — ответил начальник Генштаба. — Но если немцы начнут стягивать сюда дополнительные силы, мы усилим резервами оба наших фронта.

Сталин прошёлся вдоль стола, сказал, что паузу в боях надо использовать для выработки новых стратегических решений, а также для подготовки Красной Армии к летним активным действиям.

   — Вот вернётся Жуков, и мы обсудим в Ставке план на лето. — Какое-то время Сталин молчал, и этой паузой решил воспользоваться Василевский.

   — Как вы оцениваете деловые качества моего заместителя по Генштабу генерала Антонова?

   — Почему вы вдруг спросили о нем? — усмехнулся Сталин.

   — Я часто и подолгу бываю на фронтах, а все дела в Генштабе ведёт он. Если генерал отвечает вашим требованиям, я мог бы готовить его на своё место.

   — Начальника Генштаба? — вскинул голову Верховный. На его полное в крапинках лицо набежала тень, оно посуровело.

Не рано ли готовите себе замену? Дело своё Антонов конечно же знает, умеет предвидеть ход событий... Впрочем, чего вы от меня хотите? — повысил голос Сталин.

Василевский понял, что затеянный им разговор пришёлся Верховному не по душе.

   — Генерал Антонов сейчас в Курске, он сделал там всё, что вы ему поручили, — пояснил он. — Если не возражаете, я хотел бы отозвать его в Генштаб. Нам с ним предстоит серьёзная работа, и я...

   — Отзывайте, — прервал его Сталин. — Для вас обоих у меня есть важное задание. И ещё, — продолжал он, — когда вернётся Антонов, он может вместе с вами посещать Ставку.

«Наконец-то он признал Антонова, — обрадовался Василевский. — Прилетит из Курска, и я представлю его в Ставке».

Сталин закурил трубку.

   — Хотел спросить о вашем сыне. Как его здоровье?

Стараясь унять вдруг охватившее его волнение, Василевский ответил:

   — Тяжело заболел старший сын, товарищ Сталин... — И он вкратце посвятил вождя в это дело. — Сейчас он лечится в клинике профессора Эйниса. Тут мне помог генерал Смирнов. Видимо, он и доложил вам...

По лицу Сталина скользнула улыбка:

— Генерала Смирнова я к себе не вызывал... А вы что, обиделись?

   — Ничуть! — воскликнул Василевский. — Наоборот, меня тронула ваша забота. Но вправе ли я на неё рассчитывать? Вы и так обо мне позаботились. У меня хорошая квартира, дача...

   — Для нашей Родины вы как военачальник сделали больше, — серьёзно произнёс Сталин. — И сделаете ещё немало. Теперь о вашем сыне... Я рекомендую вам проявить о нём должную заботу. Он ведь не только ваш сын, но и боец Красной Армии, защитник Родины, и ему надо поправить здоровье.

«Кто же сообщил ему о Юре? — недоумевал Василевский. — Берия? Если Сталин не сказал, значит, это он, Лаврентий, его тайный агент...» На душе у Александра Михайловича стало тоскливо.

В кабинет вошёл Поскрёбышев.

   — Товарищ Сталин, к вам прибыл авиаконструктор генерал-майор Яковлев!

   — Пусть зайдёт! — Сталин взглянул на Василевского. — Вам тоже полезно будет его послушать...

Яковлев бывал в Кремле часто, так как занимал должность заместителя наркома авиационной промышленности, докладывал вождю самые важные вопросы, касающиеся развития авиационной техники, производства самолётов для фронтов. Вошёл он, однако, в кабинет робко, острый взгляд его чёрных, как у цыгана, глаз остановился на Верховном.

   — Товарищ Сталин, извините, что после вашего звонка в конструкторское бюро я не смог сразу прибыть к вам: вместе с наркомом Шахуриным мы были в цехах завода, — сказал генерал и только после этого кивнул Василевскому, поздоровавшись.

   — Ничего, Александр Сергеевич, главное, чтобы дело с авиацией успешно продвигалось, — чуть улыбнулся Сталин. Он пригласил его сесть и продолжал: — Вы доложили в Государственном Комитете Обороны о том, что создан новый самолёт Як-3. Я бы хотел знать подробности, в частности, что это даёт нашим военно-воздушным силам. Ко всему, что сейчас делается для фронта, мы подходим с мерками требований войны. Если машина хороша, честь вам и хвала, если плоха — хвалить вас не будем!

   — Много чего даст фронту новый самолёт, Иосиф Виссарионович! — начал генерал. — Як-3 создан на базе самолёта Як-1. Нам удалось снизить его вес на триста килограммов! Улучшена маневренность машины, усилено её вооружение.

   — Вы меня по-доброму удивили, — сказал Сталин. — Даже не верится в такое...

   — Я отвечаю за каждое своё слово, Иосиф Виссарионович, — не без обиды заявил Яковлев. — Я ещё ни разу вас не подводил... Так вот, о новом самолёте, — продолжал он. — Мы кое-что изменили в его конструкции, урезали ему крылья, поэтому весом он стал меньше.

   — А по весу Як-3 меньше немецких истребителей? — спросил Сталин.

   — Намного! «Мессершмитт» весит три тонны, а «фокке-вульф» до четырёх тонн. Потому-то маневренность Яка-3 лучше, чем у немецких машин.

   — Вы слышите, товарищ Василевский? — Сталин взглянул на начальника Генштаба. — Вот чего достигают те, кто постоянно и творчески работает для фронта, а значит, и для победы! Что вы на это скажете?

Василевский ответил, что Яковлев — настоящий герой трудового фронта.

   — Я очень высоко его ценю! — резюмировал он.

   — Вы уж слишком, Александр Михайлович, — смутился генерал. — Никакой я не герой, в меру своих сил тружусь, как и все, для нашей победы.

   — Самолёт Як-3, о котором сообщил Александр Сергеевич, вновь заговорил Василевский, — безусловно, хорош. Но Генштаб ратует за то, чтобы время от создания нового образца до его серийного производства было как можно короче. Красной Армии очень нужны самолёты, а их не хватает.

   — Разделяю ваше мнение, Александр Михайлович, — быстро отозвался Яковлев. — Мы с вами об этом уже говорили и критику вашу учли. Готовить Як-3 для серийного производства будем так, чтобы это не привело к снижению выпуска других типов ми шин. — После небольшой паузы генерал вдруг добавил: — У нас, товарищ Сталин, есть одна задумка. На Як-3 мы поставим новый мотор Климова, он мощнее.

   — И что это даст? — насупил брови Сталин.

   — Увеличит скорость самолёта до семисот километров в час!

   — Если вам, Александр Сергеевич, удастся это сделать, тогда лучшего самолёта в мире, чем Як-3, не будет! — сказал Василевский.

   — Согласен с вами, Александр Михайлович, — улыбнулся Яковлев. — Ия этого добьюсь!

   — Сколько вам потребуется времени? — поинтересовался Сталин.

— Месяцев пять-шесть, а возможно, и меньше. К ноябрю такой самолёт будет!

Сталин усмехнулся, в его заблестевших глазах читалось сомнение. Яковлев это увидел, почувствовал себя неловко, однако не смолчал.

   — Вы не поверили мне, Иосиф Виссарионович? — грустно сказал он. — Но знайте, если к этому сроку самолёт не будет готов, можете меня разжаловать из генералов в рядовые! Впрочем, я и сам могу снять свои погоны, — ничуть не смущаясь, прибавил он.

Сталин встал, весело улыбнулся:

   — Как, товарищ Василевский, согласимся с задиристым генералом?

   — Я согласен, Иосиф Виссарионович, но только с одним условием, — тоже улыбнулся Александр Михайлович. — Если Александр Сергеевич сдержит слово, надо ему на погоны добавить ещё одну большую звезду!

   — Принимается! — коротко бросил Сталин.

(В первой половине ноября 1943 года, когда Василевский прилетел в Ставку с фронта, чтобы согласовать с Верховным ряд вопросов, ему поздно вечером домой позвонил генерал Яковлев.

   — Александр Михайлович, наконец-то я поймал вас! — весело проговорил генерал. — Помните наш разговор в апреле этого года в кабинете товарища Сталина? Мы все трое тогда заключили что-то вроде пари?

   — Помню, Александр Сергеевич, вы тогда заявили, что к ноябрю Як-3 с новым мотором будет сделан, и скорость его — семьсот километров в час!

   — Докладываю вам как начальнику Генштаба и заместителю наркома обороны: такой самолёт уже готов. Лётчик-испытатель достиг на нём скорости больше семисот километров в час! Это самый быстроходный истребитель в мире! Я так счастлив!

   — Давайте скорее эту машину на фронт, наши лётчики ждут её! — сказал Василевский. — Этот ваш Як-3 может стать для них хорошим перехватчиком вражеских машин, не так ли?

   — Вы умница, Александр Михайлович! Попали в самую точку! Я сгораю от нетерпения доложить об этой машине Сталину, а он всё ещё на Тегеранской конференции.

   — Могу вас порадовать, Александр Сергеевич, я говорил с Верховным по телефону. Послезавтра он возвращается в Москву. Вы не забыли о большой звёздочке на свои погоны?

   — Я-то не забыл, а как вождь?

   — Напомните ему об этом, — посоветовал Василевский. — Но Иосиф Виссарионович всегда держит своё слово. По крайней мере, я сужу об этом по себе.

Вскоре после возвращения Сталина с Тегеранской конференции генерал Яковлев был у него на приёме по поводу нового Як-3. Верховный высоко оценил то, что он сделал, и дня через три ему было присвоено звание генерал-лейтенанта. Василевский узнал об этом от командующего ВВС Красной Армии генерала Новикова, когда встречался с ним на фронте. — А.3.).

12 апреля вечером в Ставке состоялось совещание. Прибывший с Воронежского фронта Жуков не успел даже умыться с дороги, освежить лицо холодной водой после утомительного пере лета. И когда он попросил разрешения выйти на минуту, чтобы привести себя в порядок, Верховный сказал:

   — Ничего, товарищ Жуков, не волнуйтесь, тут все свои люди, так что не будем терять время и начнём нашу работу. Вам слово, товарищ Василевский...

После тщательного обсуждения обстановки на фронтах было принято предварительное решение о переходе Красной Армии it преднамеренной обороне.

   — Но выдержат ли наши войска удар крупных масс немецких танков? — спросил Сталин. — Этот вопрос меня крайне волнует...

   — Мы выбьем фашистские танки в обороне, а потом и сами гы несём по врагу чувствительные удары, — усмехнулся Жуков.

В сорок первом боялись немца, теперь же немец нас боится!

   — Генштаб также считает, что надо обескровить противника в оборонительном сражении, а затем перейти в контрнаступление, — добавил Василевский.

   — Мы сделали все расчёты, посмотрели наши силы, учли, чем располагает враг, и вывод напрашивается один — сдержать натиск фашистов, а потом ударить по ним! — заявил заместитель начальника Генштаба генерал армии Антонов, который впервые после назначения на новую должность принимал участие в столь ответственном обсуждении вопросов Ставки.

   — Ну что ж, все высказались за, тогда и я присоединяю свой голос, — весело проговорил Сталин. — А теперь я бы хотел знать, как у нас обстоят дела с подготовкой стратегических резервов. Вам слово, товарищ Василевский.

   — Этот вопрос я поручил подготовить генералу армии Антонову, он и доложит, — пояснил Василевский.

   — Хорошо, послушаем товарища Антонова...

С утра Василевский анализировал данные разведки о состоянии немецко-фашистских войск на Курском направлении. Он так увлёкся, что едва услышал, как в кабинет вошёл Шапошников.

   — Борис Михайлович, дорогой, какими судьбами?! — воскликнул он и вдруг, сам того не сознавая, обнял его, прижал к груди.

   — Погоди, голубчик, ты меня задушишь! — улыбнулся маршал. — Еду в госпиталь, а попутно решил тебя проведать... В горле что-то запершило, не дашь ли чашку чаю? Только без сахара.

Василевский по-молодецки бросился к столу, налил в электрочайник воды и включил его в розетку.

   — Пять минут, и чай будет готов! — Он потёр руки. — А вы, Борис Михайлович, садитесь... Ну, как ваше здоровье?

Шапошников улыбнулся, однако его лицо не понравилось Василевскому: какое-то усталое и невыразительное, словно застывшая маска.

   — Если честно, замучили меня доктора, — невесело признался Борис Михайлович. — То один, то другой... Ну да бог с ней, болезнью. Я, дорогой Саша, прожил жизнь честно и благородно. Есть немало учеников, и кто-кто, а они будут помнить меня! — Он подождал, пока Александр Михайлович не налил ему чаю. — Вот спасибо, вроде бы на дворе тепло, а меня знобит. Как бы не оставили в госпитале...

Шапошников маленькими глотками пил чай, а Василевский смотрел на него влюблёнными глазами и думал: «Без него, пожалуй, я не стал бы тем, кем стал!» Словно угадав его мысли, Борис Михайлович сказал:

   — Ты уже догнал меня — стал маршалом, и я, поверь, рад этому, как мальчишка! Быть может, порой был строг к тебе, но эта строгость шла от сердца, понимаешь?

   — Понимаю, Борис Михайлович, — тихо обронил Василевский. — Я часто вспоминаю вас, и порой мне становится обидно до слёз...

   — Отчего вдруг? — свёл брови к переносице маршал.

   — От своего бессилия, что не могу помочь вам выздороветь...

   — Вы же не врач, Саша! — Шапошников засмеялся. — Но вдруг его лицо стало строгим. — Да, я очень болен. И страшно устаю. Вот поднялся к тебе в Генштаб — сколько тут шагов, сто—двести, — а сердце гулко застучало... Ну, а чем ты сейчас занимаешься?

   — Обстановкой в районе Курской дуги, — ответил Василевский. — И я, и маршал Жуков, и мой заместитель генерал Антонов — все занимаемся этим делом. По нашим данным, немцы готовят в районе Курска крупное наступление, и важно всё предусмотреть, чтобы фронты выдержали их удар, а потом и сами нанесли бы контрудары.

Конечно, нам сейчас легче, чем было в сорок первом. У нас есть танки, немало авиации, артиллерии, миномётов...

   — У вас это получится, я уверен. — Шапошников поставил на стол чашку. — Пожалуй, мне пора. Внизу ждёт машина. И рад бы с тобой посудачить, может, какой совет дать, но надо к врачам...

В кабинет заглянул генерал Антонов.

   — Только что разговаривал с Рокоссовским, — сказал он. Уточнил всё, о чём мы говорили. Вам привет!

   — У меня был маршал Шапошников. В госпиталь поехал. Тебе привет от Бориса Михайловича.

   — Жаль, что не увиделся с ним, — вздохнул Антонов. — Но я вечером позвоню ему домой.

Василевский встал из-за стола и подошёл к стене, на которой висела большая карта. Взгляд его упал на город Курск.

   — Там, безусловно, немцы готовят мощный кулак, — сказал вчера Сталин. — А что вам доносит разведка?

Василевский не без огорчения ответил, что в район Курска немцы стягивают большие силы, особенно танки. По данным разведки, недавно группу армий «Центр» возглавил генерал-полковник Клюге. Соединения этой ударной группировки сосредоточиваются южнее Орла.

   — Я дал задание Разведуправлению, Центральному штабу партизанского движения выяснить наличие и расположение резервов в глубине войск противника, откуда они в основном перебрасываются, сколько их. Переговорил я и с командующими фронтами. А вчера мне звонил Жуков, его я тоже попросил усилить разведку в полосе Воронежского фронта. — Помолчав, Василевский добавил: — Нам надо точно знать расположение немецких войск в районе Орла, Сум, Белгорода и Харькова.

Сталин одобрил всё, что предпринял Генштаб.

   — Кто этот генерал Клюге? — спросил он.

   — Полное его имя — Ханс Гюнтер Клюге, — сказал Василевский. — Перед войной Гитлер сделал его фельдмаршалом. Участник Первой мировой войны. В тридцать девятом Клюге команде вал 4-й полевой армией, сражался против Франции и Польши. И декабре сорок первого возглавил группу армий «Центр» на центральном участке советско-германского фронта. Когда шли бон под Москвой, я говорил вам об этом отпрыске фюрера. Но есть сведения, что Гитлер стал Клюге недолюбливать...

(В 1944 году Ханс Гюнтер Клюге был связан с заговорщикам и против Гитлера, но в решающий момент не поддержал их и по кончил жизнь самоубийством. — А.3.).

   — И всё же меня настораживают действия Гитлера, — при знался Сталин. — Не рассчитывает ли он летом на Курской дуге взять реванш за поражение под Сталинградом?

   — Всё идёт к этому, — согласился Василевский. Он сообщил, что на Брянском фронте наши бойцы захватили в плен немецкого офицера-танкста, на допросе тот сказал, что у Гитлера появились новые танки — «тигры» и «пантеры». Это то самое «секретное оружие», о котором ещё в начале года трубила фашистская пропаганда.

   — Если правду говорит офицер-танкист, значит, под Курск Гитлер наверняка бросит эти танки, — произнёс Сталин. — Жуков о них знает?

   — Я говорил ему, он тоже поверил заявлению пленного немецкого офицера.

Сталин задумчиво прошёлся вдоль кабинета. Было видно, что его обеспокоила информация начальника Генштаба о новых танках вермахта. Он взял со стола трубку, набил её табаком, глядя куда-то в окно, но не закурил, а положил трубку на место.

   — Вы наметили, какие армии и корпуса выводить на укомплектование? — спросил он. — Я имею в виду район Курска.

   — План у меня почти готов, но кое-что надо уточнить у командующих фронтами.

   — А не лучше ли вам съездить туда? — снова спросил Сталин. — Там сейчас находится маршал Жуков, и вам легче будет всё изучить вместе.

   — Если не возражаете, я мог бы слетать туда на два-три дня...

«9 или 10 апреля, точно не помню, в штаб Воронежского фронта прибыл А. М. Василевский, — вспоминал Жуков. — С ним мы ещё раз в деталях обсудили мой доклад Верховному Главнокомандующему, обстановку, соображения по дислокации оперативно-стратегических резервов и характер предстоящих действий. У нас с Александром Михайловичем было единое мнение по всем вопросам. Составив проект директивы Ставки о расположении резервов Ставки и создании Степного фронта, мы послали его Верховному Главнокомандующему за нашими подписями».

На другой день Сталин вызвал Василевского в Москву. Жуков оставался на Воронежском фронте.

   — Теперь у нас с Жуковым нет сомнения в том, что немцы готовят удар на Курской дуге, — заявил Василевский Верховному, когда тот вновь заговорил о приготовлениях немцев в районе Курска.

(Генштаб в своих прогнозах не ошибся. Уже после войны в руки маршала Василевского попал оперативный приказ Гитлера, подписанный им 15 апреля 1943 года, в котором излагался замысел Курской битвы и который гласил: «Я решил, как только позволят условия погоды, осуществить первое в этом году наступление «Цитадель». Это наступление имеет решающее значение. Оно должно быть осуществлено быстро и решительно. Оно должно дать нам инициативу на весну и лето. Поэтому все приготовления должны быть осуществлены с большой осторожностью и с большой энергией. На направлении главного удара должны использоваться лучшие соединения, лучшее оружие, лучшие командиры и большое количество боеприпасов. Каждый командир, каждый рядовой солдат обязан проникнуться сознанием решающего значения этого наступления. Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира». — А.3.).

   — Хорошо. — Сталин помолчал. — Жуков не прислал своё заключение о возможных действиях противника на весну и лето?

   — Пока нет. Я говорил с ним, он обещал его не задерживать.

Депеша от Жукова пришла на другой день к вечеру. Он писал, что «противник понёс большие потери в зимней кампании 42/43 года, видимо, не сумеет создать к весне большого резерва для того, чтобы вновь предпринять наступление для захвата Кавказа и выхода на Волгу с целью глубокого обхода Москвы... Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным. Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее контрнаступление окончательно добьём основную группу противника».

Сталин, прочитав документ, спросил Василевского:

   — Ваше мнение?

   — Генштаб разделяет точку зрения маршала Жукова, — коротко ответил Александр Михайлович.

Ему показалось, что Верховный разом посветлел лицом и сам повеселел. Порекомендовав начальнику Генштаба посоветоваться с командующими фронтами, он произнёс:

   — Готовьте специальное совещание, на нём мы обсудим план летней кампании на этот год. Соберёмся дня через три. Ватутину и Рокоссовскому я сам позвоню, чтобы и они представили Ставке свои соображения о предстоящих действиях своих фронтов.

Ответы командующих поступили в течение суток. Василевским ознакомился с ними, и напряжение у него спало, ибо мнения комам дующих не разошлись с заключением Генштаба. Удивило его лишь мнение командующего Центральным фронтом генерала Рокоссовского, предложившего «усилиями войск Западного, Брянского и Центрального фронтов уничтожить орловскую группировку против ника, пока она ещё не подготовилась к наступлению». Как можно начинать военные действия против войск генерала Клюге под Орлом, если не разбит Манштейн? Сталина, однако, предложение Рокоссовского заинтересовало, иначе он не задал бы Василевскому вопрос:

   — Что скажете насчёт орловской группировки немцев?

   — Надо сначала разбить немцев на Курской дуге, а уж потом браться за орловскую группировку, — ответил Александр Михайлович. Он сказал это спокойно, без раздражения, хотя в душе у него кипело. И всё же то ли в его голосе, то ли в его беспокойном взгляде Верховный уловил обиду и сделал ему замечание:

   — Надо ценить тех, кто жаждет сражаться с врагом!

Кажется, эти слова кольнули Василевского.

   — Я уважаю и ценю талант Рокоссовского, товарищ Сталин, мы даже друзья с ним, но если его предложение идёт вразрез с замыслом Ставки, это меня коробит, — заявил он.

   — Я ваш союзник в этом деле, — усмехнулся Сталин. — Рано заниматься орловской группировкой.

«Сталин не может скрыть своей симпатии к Рокоссовскому, хотя Костя допускает немало огрехов, — подумал Александр Михайлович. — А вот генерала Рейтера он готов засунуть в любую дыру, только бы убрать с поста командующего фронтом. Да и Конева он недолюбливает. И в отношении к Жукову у него проскальзывает неприятный холодок. Я этого не понимаю. Если меня такое коснётся, я взорвусь и выскажу Верховному всё, что накипело на душе». А когда поздно ночью Василевский ложился спать в своём кабинете в Генштабе, мелькнула мысль, от которой он почувствовал, как кровь прилила к лицу: «А нет ли у меня в душе червячка чёрной зависти? »

День прошёл в хлопотах, но под вечер у Василевского появилось хорошее настроение — с фронта вернулся Жуков.

Как там небо, хмурое, Алексей? — спросил Василевский Антонова, колдовавшего над картой.

   — Хмурое небо, всё в тучах, — отозвался тот.

   — Значит, сейчас выглянет солнце, если к нам прибыл Георгий Константинович!

Антонов заулыбался, а Жуков, присев на стул, взглянул на Александра Михайловича.

   — Ты что такой весёлый, Саша? — спросил он.

   — Есть тому причина. — Василевский подошёл к нему, протянул портсигар: — Закуривай.

Жуков вынул из портсигара немецкую сигарету.

   — Трофейные? Надо попробовать. Кто тебя угостил, а? Наверное, Костя Рокоссовский? Он хвастался мне, что захватил у немцев большие трофеи. Виски, шоколад, сигареты...

   — Не угадал, дружище! — Василевский спрятал портсигар в карман. — Час тому назад у меня был маршал авиации Новиков, он и угостил.

Жуков прикурил сигарету, затянулся дымом.

   — Чертовски вкусная, Саша! — воскликнул он. — Дай мне пачку!

   — Бери, вот в тумбочке...

   — Ты не ответил на мой вопрос: отчего такой весёлый? — вновь спросил Жуков.

   — Верховный утвердил предложение Генштаба вывести на укомплектование войсковые соединения на Орловском, Курском, Харьковском и Донбасском направлениях.

   — Много выводишь армий и корпусов?

   — Порядком! Четыре танковых, два механизированных корпуса... Вот он план, посмотри...

Жуков взял из его рук листок, пробежал глазами.

   — Изрядно набралось! — Он вернул листок. — Я согласен с решением Генштаба.

   — Верховный приказал полностью их укомплектовать и чтобы к тридцатому апреля были в полной боевой готовности. Каково, а? Все мои помощники в Генштабе только этим и заняты. Радует, что теперь у нас есть всё, что надо фронтам, — танки, самолёты, орудия...

   — Сколько сейчас в резерве Ставки армий? — поинтересовался Жуков.

   — Девять! А к тридцатому апреля, как ты знаешь, надо ещё создать Резервный фронт. Верховный уже назначил командующего и начальника штаба.

   — Кто такие?

   — Наш общий друг Маркиан Попов, а начальник штаба — Матвей Захаров. В Резервный фронт вошло шесть армий, шесть танковых и два механизированных корпуса.

   — Танковые корпуса — это хорошо! — одобрил Жуков. — Па Курской дуге ох и заварится каша! И мы крепко побьём немцев. Я не завидую Манштейну и Клюге. — Он взглянул на Василевского: — И нам с тобой придётся там хлебнуть военного лиха.

Он встал. — Ну, Саша, прощевай, мне пора!

   — Куда едешь? — спросил Василевский.

   — Туда же, на Воронежский фронт. Я был в Москве всего лишь сутки...

Неожиданно дверь открылась, и в кабинет вошёл высокий и рослый генерал Николай Воронов. Он поздоровался с Василевским и, увидев у стола маршала Жукова, сказал:

   — Я вас ищу, Георгий Константинович. Самолёт к вылету готов.

   — Ну, если главный артиллерист Красной Армии так говорит, значит, и вправду нам пора лететь, — засмеялся Жуков.

Месяц назад генерала Воронова назначили командующим артиллерией Красной Армии. Василевский поздравил его и как бы между прочим заметил, что Генштаб по-прежнему рассчитывает ив помощь «вездесущего артиллериста», как назвал его Жуков. Воронов в свою очередь ценил военный авторитет Василевского, особен но сблизился с ним под Сталинградом, когда по заданию Ставки осуществлял общее руководство операцией по разгрому войск фельдмаршала Паулюса. Сейчас вместе с Жуковым он ехал на фронт.

   — Николай Николаевич, есть к тебе вопросы, связанные с обеспечением фронтов артиллерией, — сказал Василевский. — Когда смогу с тобой обсудить их?

   — Дня через два-три я вернусь в Ставку. Не поздно?

   — Терпимо.

   — К тебе, Александр, тоже есть дело... — Он подождал, когда все вышли из кабинета, и только тогда сообщил, что утром виделся с генералом Смирновым. — Он узнал, что я иду в Генштаб, и попросил передать, чтобы ты позвонил ему вот по этому телефону. — Воронов дал Василевскому клочок бумаги, где был записан номер.

   — Спасибо, я сейчас свяжусь с ним.

Закрыв дверь кабинета, Александр Михайлович позвонил по телефону. На другом конце провода ему сразу ответили:

   — Генерал Смирнов слушает!

Голос тихий, как у ребёнка, он не шёл к большой и грузной фигуре генерала.

   — Это Василевский, Ефим Иванович, — негромко произнёс в трубку Александр Михайлович. — Воронов сказал мне, чтобы я позвонил вам... Да-да, я вас хорошо слышу!.. Вчера были у профессора Эйниса... Дело у моего сына идёт на поправку? Спасибо за добрые вести... Конечно, пусть лечится, пусть окрепнет как полагается. На днях я смогу подъехать в клинику. Ещё раз спасибо вам, Ефим Иванович!..

Василевский только сейчас услышал, как гулко стучит сердце. Надо немедленно позвонить Серафиме.

   — Серафима, здравствуй! Это я, Александр... Я хочу сообщить о нашем сыне. Он поправляется, температура, правда, есть, но небольшая. Генерал Смирнов, наш главный военный медик, сказал, что Юре придётся ещё полежать в клинике, чтобы набраться сил...

   — Теперь ты переживаешь за Юру, — прервала она его. — А когда был моим мужем, тебя сын не очень-то интересовал. Помнишь, ты собирался в командировку в Куйбышев, а Юра лежал с простудой? Я просила отложить поездку хотя бы дня на три, но ты всё же уехал. И что же? Юре стало плохо, и я две недели, пока ты был в отъезде, выхаживала его...

   — Перестань, Серафима, — перебил её Василевский. — Побойся Бога... И что тебе от меня надо? Если ты думаешь, что я брошу Катю и вернусь к тебе — такого никогда не случится, и ты на мой разрыв не рассчитывай.

Зато Катя говорила с ним по телефону ласково, и ему сразу стало легче.

   — Саша, если ты не против, я могу Юру в клинике навещать, — щебетала она. — Я уверена, что он будет доволен. Игорёк тоже просит взять его, когда пойду к Юре в больницу. Так разрешишь мне его проведать?

   — Дома поговорим, — сдержанно ответил он.

   — К тебе можно, Александр Михайлович? — в кабинет вошёл начальник Главного политического управления Красной Армии генерал Щербаков. Он присел рядом. — Как там на фронтах?

   — Жарко, Александр Сергеевич, — улыбнулся Василевский. Он выглянул в окно. Небо налилось чернотой, набежавшие тучи закрыли солнце, и сразу потемнело. — Опять будет дождь. А мне через два-три дня лететь на Брянский фронт. Что у вас, Александр Сергеевич?

   — Ты когда идёшь к товарищу Сталину? — спросил Щербаков.

   — Через полчаса.

   — Возьми на подпись мои документы! У него проходит одно совещание за другим, и я никак не могу к нему пробиться.

   — Что в папке?

   — Как ты знаешь, ЦК партии принял решение изменить структуру военных парторганизаций, поэтому Главпур подготовил ряд документов в войска...

   — Хорошо, я возьму. Ваши документы Сталин подписывает не читая. Он очень вам доверяет.

   — Стараемся, Александр Михайлович. — Щербаков встал. — Пойду. Меня ведь тоже ждут люди с фронта. Позвони, когда вернёшься от Верховного.

Василевский собрал необходимые материалы и с папкой направился в Ставку.

   — Кто у Верховного? — спросил он Поскрёбышева.

   — Полно людей: Молотов, Маленков, Микоян, нарком боеприпасов Ванников, нарком вооружения Устинов... Я сейчас доложу о вас.

Василевский сел. Дверь в кабинет Поскрёбышев оставил чуть открытой, и он слышал, как Сталин отчитывал наркома Ванникова:

   — Сколько можно говорить вам, что боеприпасов войскам не хватает? Надо принимать меры, а вы мне сказку рассказываете про белого бычка. Я не люблю, когда мне зубы заговаривают. И делайте выводы, не то мне придётся сделать их раньше. Война — это не игра в прятки, льётся кровь, гибнут люди...

«Не в духе Верховный», — подумал Василевский. А голос Сталина всё ещё звучал:

   — В минувшем году вы, Борис Львович, работали лучше, и мы дали вам Героя Соцтруда. Но мы можем и наказать вас, если дело с боеприпасами не поправите.

Наконец вышел Поскрёбышев:

   — Заходите, Александр Михайлович!

   — Вы пришли кстати, товарищ Василевский, — приветствовал его Сталин. — У меня совещание с наркомами, выскажите им претензии Генштаба по выпуску оружия и боеприпасов.

   — Просьба одна, и главная, — дать Красной Армии как можно больше танков, особенно Т-34! — коротко ответил Василевский.

   — Мы давно образовали Наркомат танковой промышленности, чтобы резко увеличить производство танков, — сказал Сталин. — В прошлом году Красная Армия получила почти двадцать пять тысяч машин. Но этого пока недостаточно. — Он пробежал глазами но лицам сидевших. — Что-то я не вижу товарища Малышева. — Нажал кнопку звонка, и в кабинет вошёл Поскрёбышев. — Где нарком танковой промышленности, почему он не прибыл?

   — Вчера он был на уральском Кировском заводе, но заверил меня, что вылетает в Москву. Наверное, где-то задержался...

Совещание продолжалось. Нарком Устинов заговорил о выпуске новых видов оружия, и тут в кабинет вошёл Малышев.

   — Извините, товарищ Сталин, я прямо с аэродрома, — тяжело дыша, произнёс он. Увидев, как вождь нахмурил брови, поспешно добавил: — Там нелётная погода — дожди, грозы, но лётчик рискнул...

   — После товарища Устинова вы доложите о танках: сколько думаете дать фронту в этом году, — процедил Верховный.

   — Я только что с Кировского завода, — весело сообщил Малышев. — Там запустили в серийное производство новую самоходную установку со 152-миллиметровой гаубичной пушкой...

   — Хорошо, Вячеслав Александрович, — прервал его Сталин. — Потом расскажете, давайте послушаем товарища Устинова...

Совещание у Председателя ГКО закончилось поздно. Когда все вышли, Василевский подошёл к Сталину:

   — Генерал Щербаков передал вам папку с документами и просил вас подписать их. Речь идёт о создании в полках партбюро на правах партийных комитетов, в полках, батареях и в ротах вводятся парторги... Всё это вытекает из решений ЦК партии об изменении структуры парторганизаций в Красной Армии и Военно-Морском Флоте.

Сталин не читая подписал. Потом напомнил Василевскому, что завтра Ставка будет обсуждать план летней кампании сорок третьего года, и, в частности, на Курской дуге.

   — Маршал Жуков подъедет позже, а вы с Антоновым пока подготовьте соответствующие документы. Лаконично, но с охватом всех острых вопросов.

На другой день из Бобрышева в Генштаб прибыл Жуков.

   — На ловца и зверь бежит! — обрадовался Василевский, приветствуя друга. — Верховный распорядился, чтобы завтра к вечеру мы с тобой подготовили карту обстановки, необходимые расчёты и предложения. Ты в курсе, да?

Весь день 12 апреля Жуков и Василевский работали над документами для Верховного, а генерал Антонов, который, по словам Жукова, «обладал блестящим мастерством оформления материалов», готовил карту обстановки, план-карту действия фронтов м районе Курской дуги. Жуков всё это посмотрел и одобрил.

   — Отличная работа, Алексей Иннокентьевич! — Жуков взглянул на часы. — Давайте поужинаем в наркоматовской столовой — и к Верховному.

Так и сделали. Все трое прибыли в Ставку к девятнадцати ноль-ноль. Сталин внимательно выслушал их соображения, согласившись с тем, что главные силы надо сосредоточить в районе Курска.

   — Значит, принимаем решение о преднамеренной обороне наших фронтов в районе Курска и Орла, — подытожил Сталин. Его хмурое и какое-то застывшее лицо ожило, посветлело. Он ещё раз посмотрел на карту. А Жуков, боясь, что Верховный станет колебаться, подчеркнул:

   — Сначала мы обескровим немцев в оборонительном сражении, потом перейдём в контрнаступление и разгромим их. Если это удастся, а я уверен, что так оно и будет, — убеждённо продолжал Жуков, — можно затем развернуть общее наступление в направлении на Харьков, Полтаву и Киев. Если же немцы не нам нут наступать под Курском в ближайшее время, мы сами перейдём к активным действиям.

Кажется, всё было решено, и Верховный резюмировал:

   — Вы, товарищи Василевский и Антонов, можете приступать к подготовке документации по принятому плану, потом мы сноп:i обсудим его. А вы, — Сталин взглянул на Жукова, — через пару дней вылетайте на Северо-Кавказский фронт к генералу Масленникову. Никак он не может разбить таманскую группировку противника. Надо ему помочь.

   — Я готов лететь. — Жуков встал.

В начале мая погода в Москве стояла солнечная, и Василевский в воскресенье уехал с женой и сыном на дачу, чтобы денем отдохнуть на природе, сходить с Игорем на рыбалку. Поздно вечером ему позвонил Сталин:

   — Вы ещё не спите?

   — Готовлю удочки на рыбалку.

   — Придётся отложить, — сказал Сталин. — Вы мне нужны Приезжайте!..

«Что ещё там стряслось? — недоумевал Александр Михайлович, собираясь в Москву. — Ведь знал, что еду на дачу, мог бы и предупредить!»

Катя невесело восприняла его отъезд.

   — Когда вернёшься? — только и спросила.

   — Сам не знаю, — пожал плечами Александр Михайлович. — Если поеду на фронт, дам тебе знать. Ну, не сердись. — И поцеловал её в щёку.

   — Есть одна идея, — начал Верховный, едва Василевский вошёл в кабинет. — Помните, генерал Рокоссовский предлагал разгромить немцев под Орлом? Вы тогда с ним не согласились, и я вас поддержал. Теперь же хочу дать вам задание. Не догадываетесь? — Улыбка сбежала с его губ. — Надо разработать операцию по освобождению Орла. Я даже придумал ей кодовое название — «Кутузов». — Сталин помолчал. — Эта операция тесно связана с действиями наших войск на Курском направлении, поэтому вам легче, чем кому-либо, разработать её. Так считает и ваш коллега Жуков. Я хочу, чтобы операция увенчалась успехом, — подчеркнул Верховный. — Нельзя нам хоть чем-то запятнать имя великого русского полководца! Тут уж надо бить врага во всю мощь русского кулака!

   — Ваша задумка мне по душе, — сказал Василевский. — Я охотно возьмусь за это дело. Когда прикажете начать работу?

   — Сходите завтра с сыном на рыбалку, а потом займётесь. Сын, наверное, уже подготовил удочку?

   — Вы как в воду глядели, товарищ Сталин, — улыбнулся Василевский.

   — Так ведь Берия назвал меня провидцем! — засмеялся Сталин. Но тут же посерьёзнел: — Я бы хотел получить документ как можно скорее...

Что и говорить, не сразу нашёл Василевский то, что хотел. Но мысли родились разумные: усилиями левого крыла Западного и всего Брянского фронта в тесной увязке с действиями Центрального фронта в наиболее выгодный для них момент нанести удар по орловской группировке врага и освободить Орел. Замысел был прост: ударами по сходящимся направлениям на Орел с севера, востока и юга расчленить группировку немцев и разбить её по частям.

   — Это то, что надо! — одобрил Верховный, когда ознакомился с планом операции «Кутузов». Василевский ждал, что он ещё скажет. Но вождь попыхтел трубкой и спросил: — У вас всё?

   — По операции всё, но есть один серьёзный вопрос, который надо решить, а я его всё откладываю...

   — Говорите! — прервал его Верховный.

   — Осенью сорок первого, как вы помните, Ставка расширила права и обязанности главкомов и командующих родами войск и некоторых начальников главных управлений Наркомата обороны, а сами они были возведены в ранг ваших заместителей. Предлагаю отменить это решение Ставки.

   — Почему? — В голосе Сталина прозвучали недовольные ноты.

   — Тогда не всё нами было продумано, есть в этом вина и Генштаба, — подчеркнул Василевский. — Что мы получили на практике? Когда главкомы войск, командующие родами войск и начальники главных управлений стали вашими заместителями, в их действиях стала проглядываться склонность к автономным решениям, которые нередко идут вразрез с распоряжениями Генштаба и даже Ставки. Образно говоря, каждый из них тянул одеяло на себя, а общее фронтовое дело страдает.

   — Так ли? — усомнился Верховный.

   — Да, Иосиф Виссарионович, — загорячился маршал. — Их мало беспокоит обстановка на фронте, они пекутся лишь о себе, о своих войсках. И я как начальник Генштаба в ранге заместителя наркома обороны ничего порой не могу сделать.

   — У вас был с кем-то конфликт? — насторожился Верховный.

   — И не раз, — подтвердил Василевский. — Вот совсем недавний случай. Ставка приняла решение усилить Воронежский фронт авиацией и танками, так как перед ним на Курском направлении стоит мощная группировка немецких войск. Естественно, я распорядился, чтобы командующий авиацией Новиков выделил фронту сотню истребителей. А он мне в ответ: «У меня нет самолётов, я отдал их на другой фронт». Я сказал ему, что моё распоряжение как начальника Генштаба и заместителя наркома подлежит немедленному выполнению. А Новиков отвечает: «Я тоже заместитель наркома обороны и прошу мною не командовать!»

   — Так и заявил?

   — Слово в слово! Что мне оставалось делать? Я сказал Новикову, что немедленно доложу обо всём вам. Только после этого он заверил меня, что истребители будут. Однажды так себя повёл и командующий артиллерией генерал-полковник Воронин под Сталинградом. Нет, я вам не жалуюсь, товарищ Сталин, но дело-то наше общее может крепко пострадать.

«Он чертовски прав! — отметил про себя Сталин. — Зря раньше не доложил мне...»

   — Что вы предлагаете? — спросил Верховный.

   — Сократить количество ваших заместителей. Мне кажется, что достаточно и двоих.

   — Хорошо, товарищ Василевский, я подумаю. — Сталин помолчал. — Вчера вы говорили мне о начале формирования в Селецких лагерях под Рязанью 1-й польской дивизии имени Костюшко. Как идёт эта работа?

   — Поляки очень довольны, что вы приняли такое решение, заверяют, что станут стойко и мужественно сражаться с фашистами. Техникой и оружием мы обеспечили их сполна. Пройдут подготовку, и можно будет посылать на фронт. Так что это дело мы форсируем.

   — Формирование воинских соединений из иностранцев — вопрос политический, и я прошу вас держать его на строгом контроле и всячески помогать нашим друзьям, — сказал Сталин.

У нас ведь уже есть такие соединения. Где и как они воюют?

   — Бьют врага не хуже наших бойцов. — Василевский раскрыл свою записную книжку. — В начале марта первый бой провели бойцы 1-го отдельного чехословацкого батальона в составе 3-й танковой армии Воронежского фронта. Командарм 3-й танковой доложил мне, что чехи и словаки хорошо проявили себя на поле боя. А в начале апреля вступила в бой французская эскадрилья «Нормандия» в составе 1-й воздушной армии Западного фронта. Сформировали мы её в городе Иваново в ноябре сорок второго. Почти четыре месяца ушло на подготовку лётного и технического состава.

   — На подготовку польской дивизии тоже уйдёт столько же времени? — спросил Верховный.

   — Не меньше...

(12 октября 1943 года 1-я польская дивизия имени Костюшко вступила в ожесточённый бой с фашистами под деревней Ленино Могилёвской области в составе 33-й армии Западного фронта. Поляки уничтожили 9 вражеских танков, около 1500 солдат и офицеров, взяли в плен 300 солдат, 58 орудий и миномётов. Узнав об этой победе от начальника Генштаба, Сталин сказал: «Бой под деревней Ленино — это новый этап в освободительной борьбе польского народа и в советско-польских отношениях, символ нашего братства». Декретом Государственного совета ПНР Ленино награждено орденом «Крест Грюнвальда» 2-й степени. 12 октября ежегодно отмечалось в ПНР как День Войска Польского. — А.3.).

Утром Василевскому позвонил Поскрёбышев и сказал, чтобы маршал срочно прибыл к нему.

   — Вот, прочтите. — Поскрёбышев вручил Василевскому листок. — Товарищ Сталин поручил мне ознакомить вас с документом.

Это было Постановление ГКО, в котором говорилось, что у наркома обороны Сталина оставлены только два заместителя — маршал Жуков и начальник Генштаба маршал Василевский; Жуков оставался к тому же заместителем Верховного Главнокомандующего.

   — Всё ясно, Александр Николаевич! — Василевский достал из кармана ручку и расписался на документе.

Несколько дней Василевский пробыл на фронте, вернулся в Москву поздно вечером. В столице накрапывал дождик, всё небо было в заплатах туч, они висели так низко, что, казалось, касались кремлёвских звёзд. «Поеду домой, а утром доложу Верховному», — решил Василевский. Он подошёл к машине, которая его встречала, из неё вышел... Антонов!

   — Привет, Алексей! Ты чего приехал на аэродром, я же не просил встретить меня?

   — Вас ждёт товарищ Сталин, — смутился Антонов. — Трижды звонил в Генштаб. Так что поезжайте в Кремль...

Сталин, угрюмый, сидел за столом и пил чай. Он пригласил Василевского сесть за стол, вынул из ящика листок и вручил ему.

   — У меня к вам личная просьба, прочтите, пожалуйста...

Александр Михайлович взял листок и стал про себя читать. Это был приказ наркома обороны командующему ВВС Красной Армии маршалу авиации Новикову «немедленно снять с должности командира авиационного полка полковника Сталина В. И. и не давать ему каких-либо командных постов впредь до моего распоряжения; полку и бывшему командиру полка полковнику Сталину объявить, что полковник Сталин снимается с должности командира полка за пьянку и разгул и за то, что он портит и развращает полк».

   — Я сожалею, что сын подвёл вас, Иосиф Виссарионович, — участливо произнёс Василевский, положив листок на край стола.

   — Сукин сын! — выругался Сталин. — Он опозорил честь мундира! Я часто критиковал старшего сына Якова и очень переживал, когда в июле сорок первого он попал в плен к немцам. Тогда я, грешным делом, подумал, что лучше бы он погиб в бою, чем этот плен. Я боялся, что немцы могут Якова «расколоть» и он стал бы говорить по радио и писать в листовках всё, что ему прикажут наши враги. Представляете, сын Верховного Главнокомандующего действует против своей страны? Такого позора я бы не перенёс. Но Яков меня не подвёл. И Родину свою не предал...

(Старший лейтенант Я. И. Джугашвили (Сталин) с первых дней войны оказался на фронте. По имеющимся в архиве документам, он храбро сражался, честно выполнял свой воинский долг, но воинская часть, в которой он служил, попала в окружение, и Яков очутился в плену. Немцы пытались использовать Якова в пропагандистских целях, но им так и не удалось сломить его волю, он не стал предателем, хотя прошёл через неимоверные муки в лагерях Хаммельбурга, Любека, Заксенхаузена. 14 апреля 1943 года Яков Джугашвили бросился на колючую проволоку ограждения лагеря, и часовой застрелил его. — А.3.).

«Ему очень жаль Якова, у него даже глаза повлажнели», — подумал Василевский, глядя на вождя.

   — Что требуется от меня? — спросил маршал.

Сталин ответил не сразу. Он в раздумье молчал. Казалось, в его душе шла отчаянная борьба. Наконец он глухо сказал:

   — Мне как-то неловко на сына подписывать приказ. Может быть, это сделать вам как моему заместителю и начальнику Генштаба?

   — Я могу подписать, — произнёс Василевский. — Но пользы от этого не будет. Почему? Ваш сын увидит под приказом мою подпись и наверняка подумает, что у вас, наркома обороны, не поднялась рука на сына. Так что воспитательный эффект мои подпись не повысит. Лучше, если отец наказывает своё чадо, а не кто-то другой.

   — Вы так считаете?

   — Да, говорю вам честно, как на духу.

   — Решено, я подпишу приказ! — повеселел Сталин. — Ваши доводы убедили меня. Спасибо! — Он взглянул на Василевского, и улыбка скользнула по его лицу. — Вас, наверное, интересует, кто мне доложил о сыне? Тот же источник, который сообщил мне о болезни вашего сына Юрия. Это надёжный источник, и я доверяю ему.

«Я знаю, кто этот человек, — Лаврентий Берия!» — мысленно сказал Василевский Верховному.

   — Один вопрос мы с вами решили. — Сталин взял со стола трубку, набил её табаком и закурил. — Теперь вернёмся к операции «Кутузов». Мне звонил командующий Центральным фронтом генерал Рокоссовский. Он считает, что Генштаб взял для операции «Кутузов» основные силы его фронта, тогда как Западный фронт генерала Соколовского выделил для этой цели лишь три общевойсковых, одну танковую армии и 2-й гвардейский кавалерийский корпус.

   — Вот ведь какой настырный генерал Рокоссовский! — едва не чертыхнулся Василевский. — Он мне звонил, и я ему всё объяснил. Почему Генштаб так поступил? Под Орлом немцы сосредоточили большие силы — тридцать семь дивизий группы армий «Центр», в том числе восемь танковых и две моторизованные, тысячу двести танков и штурмовых орудий, более тысячи самолётов. Это данные разведки, и они точны. Командует орловской группировкой генерал-полковник Вальтер Модель, приближённый Гитлера и мастер танковых атак. Потому-то и наши силы на этом участке фронта должны быть не меньшими. Так что зря Рокоссовский плачется. Другим фронтам не легче будет в предстоящих сражениях.

Сталин, покуривая трубку, прошёлся вдоль стола, на котором были разложены карты.

   — Операции «Кутузов» Ставка придаёт важное значение, — сказал он. — Поэтому вам надлежит завтра с утра выехать на Брянский и Западный фронты и проверить, как идёт подготовка к ней. — Сталин сделал паузу. — Рекомендую вам начать проверку с левого крыла Западного фронта. Генерал Соколовский командующий молодой, и ему надо помочь.

У кабинета Василевского ждал генерал Штеменко, который вернулся из поездки на Северный Кавказ, куда Сталин посылал маршала Жукова. Штеменко представлял там Генеральный штаб.

   — Сергей Матвеевич, давно меня ждёшь? — спросил Василевский. Он открыл кабинет, и они оба вошли. — Садись. Ну что, удалось генералу Масленникову турнуть немцев с Тамани?

   — Не удалось, — грустно констатировал Штеменко. — Три недели там шли тяжёлые бои. На главном направлении наступала 56-я армия генерала Гречко, он-то и докладывал на фронте Жукову, когда мы туда прибыли. Основной удар наносился в обход станции Крымской с юга, вспомогательный — в обход с севера. Немцы бросили в бой свежие силы, много самолётов, танков. И что же? 56-я армия лишь подошла к Крымской, но освободить не смогла.

   — Чем объяснить такую неудачу?

   — Наши войска остро ощущали недостаток боеприпасов, не хватало орудий и танков. То же самое наблюдалось и в войсках 18-й армии. Жуков спросил командарма Гречко, сколько ему надо дней для подготовки нового наступления. Тот ответил: «Две-три недели». Но Георгий Константинович дал лишь пять суток... Словом, к исходу четвёртого мая немцев выбили из Крымской, но «голубая линия» в своей основе осталась неприступной.

   — Как всё это воспринял Георгий Константинович?

   — Очень переживал. Мы ожидали упрёка со стороны Верховного, но всё обошлось.

   — И что же сказал Сталин?

   — Он резко критиковал генерала Масленникова, заявил Жукову, что того надо заменить генералом Петровым.

   — Опять снимают командующего! — ругнулся Александр Михайлович. — Масленникову надо было дать резервы. Генштаб в этом деле тоже не всё продумал.

   — Вот я и написал вам отчёт, где идёт речь и о промахах, как мне кажется, Генштаба. — Штеменко отдал Василевскому документ.

   — После обеда прочту, а ты перед ужином зайди ко мне. Я скажу, что тебе надо делать в первую очередь. Соображаешь?

Уехал на фронт Василевский на рассвете и через час был уже в штабе Западного фронта. Майское утро выдалось тихим и безоблачным, рыжее солнце выкатилось из-за горизонта и стало припекать. Василевскому отдал рапорт генерал Соколовский.

   — Как служба, Василий Данилович? — Василевский улыбнулся. Они вошли в штаб. — Не вскружили тебе голову успехи?

   — Какие? — смутился генерал.

   — А операция по ликвидации Ржевско-Вяземского плацдарма немцев, которую ты провёл в марте вместе с Калининским фронтом? Верховный похвалил тебя...

   — Эта операция едва не сделала меня седым, — усмехнулся Соколовский. — Я тогда крепко переживал...

   — Отчего вдруг? — удивился Василевский, хитро прищурив глаза.

   — Было отчего, Александр Михайлович. Посудите сами. В феврале по немцам ударили войска Брянского и Центрального фронтов на Орловском и Севском направлениях, так? Немцы начали отвод своих войск с Ржевско-Вяземского выступа. Казалось, если отступают, то их легче бить вдогонку. Но на деле вышло по-другому. Я перешёл в наступление. А тут, как на грех, весенняя распутица, грязь по колено, кругом вода, порой даже танки не могли пройти лесисто-болотистую местность. Войска продвигались в сутки по шесть-семь километров. Словом, я очень переживал.

   — Верю, что тебе, Василий Данилович, пришлось нелегко. Зато после ликвидации Ржевско-Вяземского выступа линия фронта отодвинута от Москвы на сто тридцать—сто шестьдесят километров, — подчеркнул Василевский. — Так что не кори себя, полководец! — шутливо добавил он. — А теперь послушай меня. Через полчаса поедем смотреть, как твои люди готовятся к операции «Кутузов». Не будем терять время, мне надо ещё побывать в войсках Брянского фронта. Да, а где Булганин, я что-то его не вижу. Он отдыхает?

   — Да нет, ещё с вечера убыл в 21-ю армию генерала Баграмяна, — пояснил командующий.

Василевский работал быстро, чётко, глаз у него был намётан, он сразу находил слабые места в подготовке войск, советовал, как их устранить. Утром следующего дня на столе Верховного лежала его телеграмма. Василевский докладывал Сталину 21 мая из штаба 61-й армии генерала Белова о том, что 19 и 20 мая он вместе с Соколовским и Булганиным проверил готовность к операции армии Баграмяна. Серьёзных недостатков не обнаружил, войска готовы выйти в исходное положение. На восстановление 1-го и 5-го и танковых корпусов получено лишь сто танков. «Было бы желательно к началу операции подкрепить армию двумя танковыми полками, — предложил Верховному Василевский. — Считаю, — писал далее Александр Михайлович, — что войска в целом будут готовы к занятию исходного положения 28 мая. На развёртывание артиллерии потребуется до пяти суток».

Прочитав телеграмму Василевского, Сталин вызвал генерала Антонова.

   — Ознакомьтесь с донесением и срочно примите надлежащие меры, — сказал Верховный. — На фронт не поступают вовремя боеприпасы. У Брянского фронта мало танков и орудий, новых он ещё не получил. Маршал авиации Новиков почему-то задерживает отправку на фронт самолётов, хотя на этот счёт есть решение Ставки...

Сталин говорил жёстко, чувствовалось, что недостатки в подготовке к операции «Кутузов», выявленные на фронтах представителем Ставки, обеспокоили его.

   — Вызовите ко мне наркома боеприпасов Ванникова и начальника тыла генерала армии Хрулёва.

   — Будет исполнено! — отчеканил Антонов. Он шагнул к двери, но Сталин остановил его:

   — Маршал Василевский сейчас находится в войсках Брянского фронта. Свяжитесь с ним и передайте моё распоряжение, чтобы он возвращался в Ставку. У меня для него есть новое задание.

«Ну и настали времена, Александр Михайлович почти не бывает в Москве, ездит с одного фронта на другой», — огорчился в душе за своего начальника Антонов.

Василевский прибыл в Москву глубокой ночью. Дежурный по Генштабу доложил ему, что генералы Антонов и Штеменко находятся в Ставке.

«И я сейчас туда поеду», — подумал Василевский.

Он быстро разделся в своём кабинете, причесался перед зеркалом и удивился, увидев своё лицо. Серое, невыразительное, тёмные круги под глазами. Горько усмехнулся: ещё бы, уже третью ночь спит урывками. Ничего, вот доложит Верховному ситуацию на фронтах и поедет домой, завалится на кровать и будет спать всю ночь, и никто не станет его тревожить, и Катя, его милая Катюша, сделает всё, чтобы выспался он на славу. При мысли о жене у него пылко затрепетало сердце.

Из Ставки вернулся генерал Антонов.

   — Вы уже прибыли? — спросил он маршала, едва увидев его.

   — Как видишь, Алексей Иннокентьевич! — Василевский мягко улыбнулся. — Ты был у Верховного?

Антонов сказал, что Сталина беспокоит ситуация на Курской дуге. Под Кромами и Борисовской немцы сосредоточивают новые танковые части и войска.

   — С разрешения Верховного я направлял фронтам предупреждение, что немцы могут начать наступление под Курском не позднее двадцать шестого мая, — продолжал Антонов. — Но этого не случилось. Потому-то Верховный и волнуется. Вчера у него на ковре были генерал армии Хрулёв и нарком боеприпасов Ванников. Он прочёл ваше донесение из армии Баграмяна и приказал генералам принять меры, чтобы доставить на фронты боеприпасы и боевую технику... Это я к тому, чтобы вы знали, о чём шла речь в Ставке.

Василевский с удовлетворением подумал: «Толковый у меня заместитель!»

   — Очень кстати вы прибыли, — сказал Сталин, когда Василевский вошёл к нему. Выслушав отчёт о подготовке фронтов к операции «Кутузов», он добавил: — Вы проделали большую работу, и весьма оперативно. У вас ещё что-нибудь?

   — Есть, товарищ Сталин, и существенное, — стараясь не выдать своего волнения, ответил Василевский. — Воздушная разведка засекла переброску немецких войск на Спас-Деменском и Жиздринском направлениях. Партизаны сообщили в штаб фронта, что с запада на Спас-Деменское направление прибыла танковая дивизия врага. Правда, у нас там достаточно сил, чтобы прикрыть Ки лужское и Тульское направления. И всё же я счёл необходимым переместить 19-й стрелковый корпус из района Гжатска в Юхнов, оставив его в составе 10-й гвардейской армии...

   — Вы приняли правильное решение... Скажите, что думает по поводу операции «Кутузов» генерал Соколовский?

   — У него боевой настрой, — констатировал начальник Генштаба. — А вот на Брянском фронте я вскрыл серьёзные недостатки и потребовал от генерала Рейтера устранить их.

   — На днях у него примет дела генерал Попов, — произнёс Верховный.

   — Надо ли менять командующего в канун сражения? — возразил Василевский. — Генерал Рейтер — вояка опытный, но медлителен и слишком доверчив к комдивам, а их надо постоянно держать под контролем. Такой у него стиль работы.

   — Я не против того, чтобы у командующего был свой почерк, — заметил Верховный. — Возьмите генерала Рокоссовского: разве он похож, скажем, на Ватутина или Конева? Но эти военачальники добиваются успеха в сражениях, а генерал Рейтер ещё ничем нас не порадовал. Стараться быть самим собой, — продолжал Сталин, — значит быть волевым, а воля, как говорил Энгельс, определяется страстью или размышлением, чего как раз и не хватает Рейтеру. Что, станете возражать?

   — Нет, в ваших словах истина!

   — Вы похвалили меня устами Мехлиса. — По лицу Сталина пробежала тень. — А мне похвала не нужна, она, подобно ржавчине, разъедает душу. Кстати, два-три дня поработайте в Генштабе, а потом полетите к Попову и поможете ему войти в курс фронтовых дел. У вас есть вопросы?

   — Да нет, я вот о чём подумал, — смутился Василевский. — Скоро начнутся бои на Курской дуге, и было бы здорово, если бы союзники открыли второй фронт! Тогда немцы вынуждены были бы часть сил снять с советско-германского фронта на запад Франции.

   — Пока они ограничиваются операциями против незначительных сил вермахта, — заметил Сталин. — Правда, когда мы обороняли Сталинград, английская 8-я армия генерала Монтгомери разгромила войска генерала Роммеля под Эль-Амейном. Это было нам на руку. И когда я буду писать Черчиллю очередное послание, непременно с похвалой отзовусь о Монтгомери. Уверен, что когда союзники откроют второй фронт, а сделать это им придётся, как бы господин Черчилль ни юлил, этот генерал станет играть в операции не последнюю роль...

(И действительно, в июне 1944 года при высадке десанта союзников через Ла-Манш в Нормандии — открытие второго фронта — Монтгомери умело руководил войсками союзников и наступлением их до пределов Сены, за что и был награждён советскими орденами «Победа» и Суворова 1-й степени. Ордена Монтгомери и генералу Эйзенхауэру по распоряжению Сталина в 1945 году в штабе Эйзенхауэра во Франкфурте-на-Майне вручил маршал Жуков. Тогда же по приглашению Сталина Эйзенхауэр со своим сыном посетил Советский Союз, его сопровождал Жуков. Фельдмаршал Монтгомери побывал в СССР лишь в 1947 году; в первый же день приезда начальник Генштаба Василевский устроил ему приём.

Василевский уже был дома, когда ему позвонил Сталин. Он спросил, как в Генштабе прошёл приём фельдмаршала.

   — Всё хорошо, Иосиф Виссарионович, Монтгомери остался доволен. Я преподнёс ему русский сувенир — бекешу на беличьем меху и генеральскую папаху из серого каракуля. Он очень обрадовался подарку.

   — О войне беседовали?

   — Да! Вспоминали оборону Москвы, Сталинградскую и Курскую битвы, ну и конечно же штурм Берлина. Фельдмаршал высказал мне одну просьбу...

   — Какую?

   — Он хочет увидеться с вами. Я сказал, что это решать вам.

   — Может, дать обед в честь высокого гостя в Большом Кремлёвском дворце?

   — Это было бы хорошо. Всё-таки Монтгомери сейчас начальник имперского генерального штаба. Он признался мне, что Черчилль не советовал ему ехать к нам: мол, это наш вероятный противник в будущей войне.

   — Этот рыцарь «холодной войны», наверное, уйдёт на тот свет с лютой ненавистью к Советам, — выругался Сталин. — Но Монтгомери я приму.

На обед в честь фельдмаршала Монтгомери в Большой Кремлёвский дворец пришли партийные и государственные деятели, военачальники. И вот в зал вошёл Монтгомери, на нём была бекеша и папаха. Василевский растерянно смотрел на гостя.

   — Я оделся в русскую бекешу и папаху, чтобы меня увидел генералиссимус Сталин, — улыбнулся гость. — Так что прошу не сердиться.

   — Пожалуйста, господин фельдмаршал, как вам лучше, — тоже улыбнулся Василевский.

Наконец в зал вошёл Сталин и члены правительства. Вождь засмеялся, глядя на Монтгомери.

   — Что это такое? — спросил он Василевского.

Но ответил фельдмаршал:

   — Я желаю, чтобы вы, господин Сталин, увидели меня в русской форме! Можно с вами сфотографироваться? На память...

   — А что, для истории пригодится! — улыбнулся Сталин. — Пожалуйста, подойдите ко мне...

Фотограф сделал своё дело.

   — А теперь, товарищи и господа, прошу к столу! — пригласил Василевский.

На другой день фельдмаршал Монтгомери улетал в Англию. На аэродроме он был в той же бекеше и папахе, приняв рапорт начальника караула. Василевский не сомневался, что русский сувенир пришёлся маршалу по душе. — А.3.).

 

Глава пятая

Из-за туч выкатилась круглая, как арбуз, луна и всё вокруг залила холодным мерцающим светом. На переднем крае в эту ночь было тихо, лишь изредка небо прошивали трассирующие пули. Казалось, немцы стреляют наугад, для испуга. Маршал Василевский в защитного цвета куртке неторопливо шёл вдоль окопов, откуда слышался говор и смех бойцов. «Скоро тут завоет свинцовая метель, снаряды вспашут землю», — грустно подумал он. Командующий фронтом генерал Попов на ходу давал ему пояснения, где и какие дивизии расположены, какие участки заминированы. Худощавый, чуть сутулый, он слегка пригибался, чтобы не быть обнаруженным снайперами. У блиндажа, где располагался штаб, они остановились.

   — Ну что же, Маркиан Михайлович, твоими войсками я доволен, — подытожил Василевский, завершив проверку. — Так и доложу Верховному. Опыт у тебя есть, лихость бьёт через край. Будем надеяться, что свою задачу ты выполнишь.

Глаза у Попова заблестели:

   — Да уж постараюсь, Александр Михайлович...

Василевский вернулся в штаб фронта продрогший. Только выпил чаю, как ему позвонил полковник Кальвин.

   — Я полагал, что ты собрал материал о героях-лётчиках и уже укатил в Москву! Что-что? Ах, у тебя важная новость! Где ты? В сорока километрах от меня? Давай, Оскар, приезжай!

Вскоре к штабу подкатил «Виллис».

   — Привет, Саша! Хорошо, что ты рядом оказался, а то худо дело...

Василевский пригласил его в комнату. Оскар молча развязал рюкзак и вынул из него кусок серого полотна, покрытого лаком: лак потрескался и местами отвалился. Запахло бензином и ещё чем-то.

   — Что это? — спросил Александр Михайлович.

   — Кусок обшивки с крыла самолёта Як-9, — пояснил Оскар. — В полёте обшивка трескается, отстаёт от фанерного крыла истребителя и самолёт теряет свои боевые качества. В авиаполку, откуда тебе звонил, все машины вышли из строя. А ведь они недавно поступили с завода! Я мог бы дать критическую статью в свою газету, но военный цензор её задробит. Вот я и докладываю тебе как начальнику Генштаба.

Василевский был потрясён увиденным. «Скоро начнётся сражение под Курском, но из-за недостатка истребителей оно может сорваться!» — подумал он.

   — Вот что, Оскар. Садись за стол и пиши на моё имя рапорт, в котором изложишь факты, — сказал отрывисто Александр Михайлович.

Оскар рапорт написал. Василевский прочёл его и позвонил в Ставку. Поскрёбышев ответил, что товарищ Сталин отдыхает. Маршал попросил разбудить его, но Поскрёбышев отрезал:

   — Доложите ему утром!

   — Что вы себе позволяете? — повысил голос Василевский. — У меня срочное донесение!

Ждать пришлось недолго, и в трубке раздался сиплый голос:

   — Что там у вас стряслось?

Василевский, сославшись на рапорт полковника Кальвина, сообщил Верховному трагедию с самолётами. Вождь был возмущён.

   — Кто это сделал? — крикнул он и, не дождавшись, что ему скажет начальник Генштаба, резко бросил: — Вылетайте в Ставку!

   — Всё слышал? — спросил Василевский Оскара, когда положил трубку. — Я сейчас лечу в Москву, возьму туда и твой рюкзак с трофеями. Может, и ты со мной полетишь?

   — Я ещё не собрал материал о герое-лётчике для очерка.

В самолёте Василевский всю дорогу дремал. А когда подрулили к зданию аэровокзала, он легко спрыгнул на землю. Июнь в Москве выдался прохладным, ночью густо выпадала роса, а когда из-за горизонта выплывало рыжее солнце, она серебрилась на листьях кустарников, казалось, что кто-то рассыпал ртуть. Встретил Василевского начальник Оперативного управления Генштаба генерал Штеменко, недавно назначенный на эту должность по рекомендации Александра Михайловича. Он молодцевато взял под козырёк.

   — Не думал увидеть тебя здесь, Сергей Матвеевич, а то бы привёз с фронта грибов, в лесу их там уйма! — весело сказал начальник Генштаба, здороваясь с ним. — Грибы — твоя слабость. Об этом мне говорил маршал Шапошников, когда на полигоне перед войной мы смотрели стрельбу танков Т-34.

   — До войны, бывало, как наступит выходной день, я хватал ведро и мчался в лес по грибы. — Штеменко крутнул ус. — А сейчас нам не до грибков...

Маршал сел в машину рядом с водителем, а Штеменко устроился на заднем сиденье.

   — На Курской дуге тихо? — спросил он.

   — Пока тихо, в небе лишь рыскают фашистские стервятники, — отозвался Василевский. — В апреле под Обоянью я попал в такой переплёт, что, как вспомню, холодок по телу бежит. Ма шину, в которой я ехал на аэродром, атаковал «мессер».

(В тот раз машину вёл шофёр Жукова лейтенант Бунин. «Под Обоянью, — рассказывал он, — я вёз на полевой аэродром не маршала Жукова, а маршала Василевского. Были сумерки. Камуфлированная под снег машина выделялась на весеннем, уже пожелтевшем шоссе, и «мессершмитт» полоснул по нам трассирующими. Спрятаться негде — голое место. Я стал маневрировать... Василевский потом сказал Жукову: «Спаслись благодаря твоему шофёру». Эти слова Георгий Константинович передал мне как большую награду». — А.3.).

А вот и Генштаб. Василевский вошёл в свой кабинет и, не раздеваясь, позвонил Сталину.

   — У меня сидят виновники авиационной аферы, так что приезжайте!

Вступил в кабинет вождя Василевский необычно робко. Поздоровавшись, развязал рюкзак и вытянул из него куски полотняной обшивки крыла самолёта. Сталин ругнулся:

— Хороши трофеи! — И сердито взглянул на заместителя наркома авиационной промышленности Дементьева: — Что скажете?

О том, как негодовал Сталин, свидетельствует авиаконструктор Александр Яковлев: «3 июня 1943 года меня и заместителя наркома П.В. Дементьева, ведавшего вопросами серийного производства, вызвали в Ставку. В кабинете кроме Сталина находились маршалы Василевский и Воронов. Мы сразу заметили на столе куски потрескавшейся полотняной обшивки самолёта и поняли, в чём дело... Мы сказали, что случаи срыва обшивки нам известны. Сталин перебил нас:

   — Какие случаи? Вся истребительная авиация небоеспособна!.. Знаете ли вы, что это срывает важную операцию, которую нельзя проводить без истребителей?

Да, мы знали, что готовятся серьёзные бои в районе Орел—Курск, и наше самочувствие в тот момент было ужасным.

   — Да знаете ли вы, что так поступить мог только самый коварный враг?! Это работа на Гитлера!.. Вы гитлеровцы!

Трудно себе представить наше состояние в тот момент. Я чувствовал, что холодею. А Дементьев стоял весь красный и нервно теребил в руках кусок злополучной обшивки...»

Дементьев заверил Сталина, что в течение двух недель все самолёты будут исправлены. На заводе есть хорошая краска.

   — И ни дня больше! — сурово предупредил Сталин.

Дементьев и Яковлев вышли из кабинета.

   — Где рапорт полковника Кальвина? — спросил Сталин.

   — Разве я не отдал его вам? — Василевский полез в карман. — Извините, я забыл. Вот он...

   — Ваш друг поступил разумно. — Верховный отложил рапорт в сторону. — За проявленную бдительность он будет награждён орденом. Теперь о делах фронтовых... У генерала Попова всё подготовлено к операции?

   — Я облазил там весь передний край, окопы, блиндажи, тщательно проверил подготовку войск. Кое-что пришлось командующему подсказать, но в общем войска готовы к боям...

В это время Сталину позвонил маршал Жуков.

   — Пока немцы молчат, — послышался в трубке его басовитый голос. — Я сейчас нахожусь на КП Костина (псевдоним Рокоссовского). Мы с ним только что вернулись с передовых позиций. О нашу оборону немец расшибёт себе башку!

   — Не надо бахвалиться, я этого не люблю! — оборвал Верховный Жукова. — У меня в кабинете находится Александров (псевдоним Василевского), он совсем недавно прибыл от Маркова (псевдоним Попова). Там тоже пока тихо. Дня через два-три Александров снова отправится на фронт. Вы и он — моя главная опора, так что прошу обоих держать пальцы на пульте. Понимаете, 6 чем я толкую?

   — Ясно, товарищ Иванов (псевдоним Сталина), — звонко ответил Жуков. — Мы тоже сидим тут как на иголках. Но я чувствую, что немцы вот-вот начнут...

Сталин закурил, не спеша прошёлся по ковровой дорожке и остановился рядом с Василевским. Сквозь облачко дыма маршал видел его озабоченное лицо. Видимо, его терзали сомнения: устоят ли в обороне наши войска? И, чтобы хоть как-то развеять эти сомнения, начальник Генштаба сказал:

   — На Курском направлении мы создали многополосовую оборону на глубину до трёхсот километров! Есть у нас и мощный стратегический резерв — Степной фронт. Командует им генерал Конев, человек надёжный.

Но Сталин молча пыхтел трубкой и, казалось, не слушал его. Он задумчиво смотрел на карту, где красным карандашом был помечен Курск. Василевский был удивлён: отчего вождь так долго безмолвствует?

   — У меня сегодня была встреча во сне с сыном Яковом, — наконец заговорил он. — Будто мы с ним обедали на моей даче в Сочи. Ярко светило солнце, и было жарко. Потом мы пошли к морю. Предложил мне искупаться, но я отказался. Тогда он разделся и нырнул в воду. Я нетерпеливо ждал, когда он вернётся. Круги давно разошлись по воде, а сына всё нет. Я стал его звать... И вдруг из воды кто-то появился. Смотрю и глазам своим не верю — ко мне идёт не сын Яков, а Гитлер...

Василевский засмеялся, да так громко, что Сталин нахмурил брови.

   — Да-да, из воды вышел Гитлер! — повторил он. — Лицо у него перекошено, волосы на голове слиплись, растрёпаны, в правой руке шашка, какую я видел у Семёна Будённого, — стальная и острая, как бритва. Гитлер подошёл ко мне так близко, что я видел его тонкие, как шнурок, усы, ехидную ухмылку на костлявом лице. Что-то крикнул на немецком языке и резко взмахнул шашкой. Хотел меня ударить, но я отскочил в сторону...

   — А дальше что было? — спросил Александр Михайлович.

   — Ничего не было — я проснулся. — Сталин криво усмехнулся. — Неужели моего Якова фашисты убьют? Жуков предлагал мне поменять Якова на Паулюса, но я сказал, что солдат на генерала не меняю. Якову, наверное, трудно в плену, и я боюсь, как бы гитлеровцы не склонили его к предательству.

(Этого, однако, не случилось, но узнал об этом Сталин лишь 5 марта 1945 года, когда Берия вручил ему вот этот документ: «В конце января с.г. 1-м Белорусским фронтом была освобождена из немецкого лагеря группа югославских офицеров. Среди освобождённых — генерал югославской жандармерии Стефанович, который рассказал следующее. В лагере «Х-С» г. Любек содержался ст. л-т Джугашвили Яков, а также сын премьер-министра Франции Леона Блюма капитан Роберт Блюм и другие. Джугашвили и Блюм содержались в одной камере. Стефанович раз 15 заходил к Джугашвили, предлагал материальную помощь, но тот отказывался, вёл себя независимо и гордо. Не вставал перед немецкими офицерами, подвергаясь за это карцеру. «Газетные сплетни немцев обо мне — ложь», — говорил Джугашвили. Был уверен в победе СССР. Написал мне свой адрес в Москве: ул. Грановского, д. 3, кв. 84».

Сталин дважды прочёл записку, потом вызвал Берия. Кивнув на документ, он грустно сказал:

   — Я мог ожидать чего угодно, только не этого... Мой сын, советский командир-артиллерист, с буржуа Блюмом в одной камере!

   — Иосиф, твой сын попал не в рай, а в плен! Немцы даже не пытали его.

   — Почему?

   — Видимо, надеялись, что со временем сломят его и он станет на них работать. Теперь ясно как божий день, что те листовки, одну из которых прислал в пакете Жданов, — выдумка фашистов. Яков до конца остался верен присяге, которую давал... — А.3.).

Сталин сидел за столом неподвижно, грустный, о чём-то размышляя. Смотрел то в окно, за которым куражился озорной ветер, гоняя по небу тучи, то мельком бросал взгляд на Василевского.

   — На войне, конечно, жизнь иная, чем в тылу, — нарушил он молчание. — Там гибнут люди, и каждый умирает по-разному. Кого пуля сшибла с ног, кого осколок снаряда или мины задел... А мой Яков целым и невредимым попал в плен. Как вспомню, так у меня от этой мысли душа каменеет.

   — Плен — это не трагедия, — философски заметил Василевский. — Хуже, когда человек сознательно предаёт Родину, как это сделал генерал Власов.

   — Не говорите мне об этом подлеце! И я и Жуков так в нём ошиблись!..

Василевский встал, взял со стола свою папку, нагнулся за рюкзаком с «трофеями», но Верховный сказал:

   — Пусть останется здесь, он мне ещё нужен... Наверное, в Генштабе накопились неотложные дела? — спросил он. — Сколько вам надо времени, чтобы решить их?

   — Два-три дня, потом я снова улечу на фронт.

   — Два дня, и не больше! — отрезал Сталин. — Перед выездом позвоните мне...

Домой Василевский пришёл под вечер. Катя готовила ужин. Увидев его, она мягко улыбнулась, глаза загорелись, словно из них сыпались искорки. Она быстро шагнула к нему и поцеловала в щёку.

   — С приездом, милый! Я так рада, что ты выкроил время побыть дома!

   — А где Игорёк?

   — На музыке, скоро пойду за ним. Преподавательница довольна им, говорит, старательный малыш, и слух у него есть.

Александр Михайлович открыл саквояж, вынул из него небольшой свёрток и отдал жене:

   — Это тебе!

Она развернула его и ахнула:

   — Боже, какая прелесть! Где ты её взял? Таких я в Москве не видела!

Это была белая, как морская пена, роза с яркими красными прожилками на лепестках.

   — Красота-то какая, а? — Катя вновь его поцеловала. — Спасибо, дорогой, спасибо! — И тут же вскинула на него глаза: — Скажи, по какому случаю ты вдруг принёс розу?

   — Эх ты, синеглазка, как величает тебя мой друг Жуков. Не догадалась? В этот день восемь лет назад ты родила Игорька!

   — Боже, какой ты умница, Саша! — воскликнула жена. — Я и не подумала об этом...

Он обнял её, но в это время позвонил писатель Толстой.

   — Александр Михайлович, добрый день! Я решился побеспокоить вас, извините, если отвлёк от важных дел.

   — Что вы, Алексей Николаевич! — весело отозвался Василевский. — Я недавно закончил перечитывать ваш роман «Хождение по мукам». Сильная вещь!

Толстой сообщил, что за роман он получил Государственную премию СССР и перевёл её на строительство танка «Иван Грозный».

   — Хочу просить вас, чтобы завод как можно скорее сделал танк. Можете мне помочь?

   — Завтра же решу этот вопрос. Подберём мы и экипаж танка.

   — Но перед отправкой танка на фронт я хотел бы сказать экипажу несколько слов, — попросил Толстой. — Это реально?

   — Разумеется, Алексей Николаевич.

   — Вы так любезны, товарищ Василевский, я тронут вашим вниманием. До встречи!

(Танк «Иван Грозный» храбро сражался с гитлеровцами, он дошёл до Берлина, но поздравить с победой экипаж танка Толстой не успел: в 1945 году он умер. — А.3.).

Сталин выпил чаю, потом поручил Поскрёбышеву вызвать к нему Берия.

Лаврентий Павлович явился быстро, он даже улыбнулся. Сталин кивнул на угол у двери, где лежал рюкзак с «трофеями»:

   — Вытащи из него всё, что там есть!

Берия увидел куски белой парусины, сильно пахнувшие краской и бензином.

   — Что это?

   — Ты у меня спрашиваешь? — усмехнулся Сталин. — Это я должен задать тебе такой вопрос! — Он встал из-за стола и подошёл к Берия. — Это парусина с крыла самолёта-истребителя. С нового самолёта, — подчеркнул вождь. — Три сотни таких машин с завода доставлены в авиачасти под Курск, но летать на них, а тем более вести воздушные бои с противником нельзя. Нитрокраска не держит парусину, в воздухе её с крыла срывает встречный ветер, и истребитель становится неуправляем. Заводской брак, Лаврентий!

   — Это похоже на диверсию! — воскликнул Берия.

   — Ты разберись по долгу своей службы и мне доложишь! — Сталин кивнул на рюкзак. — Забирай его к себе. И знаешь, кто раскрыл эту, как ты выразился, диверсию? — Он взял со стола рапорт Кальвина на имя начальника Генштаба и вручил своему подопечному: — Прочти!

Глаза Берия пробежали рапорт.

   — Полковник Оскар Кальвин? — удивился Берия. — Странно!

   — Да, тот самый Кальвин, отец которого живёт в Париже! — ехидно произнёс вождь.

Берия сложил в рюкзак куски парусины и завязал его.

   — Могу я переговорить по этому делу с маршалом Василевским?

   — Не смей отвлекать его! — резко сказал Сталин. — В районе Курска назревают большие события, и отвечают за них два маршала — Жуков и Василевский.

   — Оскар Кальвин — его друг, и мне хотелось бы кое-что у него выяснить.

   — Полковника Кальвина тоже не трогай, он наш! — Сталин прошёл к столу и сел. — Крепко же ты меня подвёл, Лаврентий. Честное слово маршала Василевского оказалось для меня дороже досье, которое состряпали твои подопечные на Лубянке!..

В это утро Ватутин проснулся, когда небо на востоке набухало синью. На переднем крае за всю ночь не раздалось ни одного выстрела, и он хорошо поспал. Едва умылся, как дежурный по штабу доложил, что прибыл маршал Василевский.

   — Да ты что! — Ватутин схватил с вешалки шапку и выскочил во двор.

Василевский как раз вылез из машины. Вскинув руку к головному убору, Ватутин начал было рапортовать, но маршал с улыбкой прервал его:

   — Я знаю, кто ты, Николай Фёдорович, и знаю, чем занимаешься. Скажи лучше, почему такой грустный?

   — Всё гадаю, почему фрицы не наступают, чего они ждут? Может, начнём первыми?

   — Наберись терпения! — осадил его начальник Генштаба. — Начинать первыми мы не будем!

   — Тогда я доложу своё мнение Верховному, — загорячился Ватутин.

   — Пожалуйста, Николай Фёдорович, это твоё право как командующего.

Предложение Ватутина заинтересовало Верховного, о чём он сообщил маршалу Василевскому, позвонив ему:

   — Я поручил Ватутину доложить свои соображения по Воронежскому фронту. А вы передайте командующему Юго-Западным фронтом генералу Малиновскому моё распоряжение также прислать в Ставку свои намётки. С Жуковым в отношении Центрального фронта генерала Рокоссовского я переговорю сам.

Василевский сделал так, как приказал Верховный, однако но мог скрыть своего раздражения.

   — Задал ты нам лишнюю работу, Николай Фёдорович, — разжал губы Василевский. — Верховный любит, когда ему подбрасывают идеи, но эти идеи, дружище, должны быть реальными, а не вроде дутого шара. Подул ветер — и такой шар лопнул, как мыльный пузырь. — Начальник Генштаба помолчал. — Порой выдержки тебе не хватает, оттого и мельчаешь.

Ватутин почувствовал, как к лицу прихлынула кровь, но ничего не ответил.

В ночь на 22 июня Сталин вновь вызвал Василевского в Стаи ку. Едва тот вошёл к нему в кабинет, как он спросил:

   — Молчат немцы? Я всё ещё волнуюсь, будут ли они наступать? Может, согласимся с предложением генерала Ватутина и начнём первыми?

   — Я категорически против! — покраснел Александр Михайлович. — Данные разведки свидетельствуют о том, что немцы всё ещё стягивают свои войска. А коль так, они наверняка начнут наступление!

   — Жуков тоже говорит, что надо подождать, — глухо уронил Верховный.

Прошла ещё одна напряжённая неделя. В ночь на 2 июля в Генштаб поступили новые сведения о противнике: не позднее 6 июля враг начнёт наступать! «Наконец-то дождались», — подумал Василевский, ознакомившись с данными разведки. Он тут же подготовил директиву, которая информировала командующих фронтами о том, что «немцы могут перейти в наступление в период с 3 по 6 июля». Доложил Сталину. Тот прочёл документ и подписал.

   — Генерал Антонов пусть передаёт директиву фронтам, а вы вылетайте на Воронежский фронт! — приказал Верховный начальнику Генштаба.

Вернулся Василевский на КП штаба фронта рано утром, но Ватутин не спал.

   — Директиву получил? — просил его Александр Михайлович.

   — Так точно! — весело отозвался Ватутин. — Я лично предупредил всех командиров дивизий, так что мы готовы к удару...

На другой день после полудня на участке Воронежского фронта немцы предприняли разведку боем. Их попытка вклиниться в передний край обороны была отбита. Разведчики взяли в плен «языка». Пленный немец на допросе сказал, что всем солдатам выдали на руки сухой паек, шнапс и завтра, 5 июля, «наши войска станут крушить оборону большевиков».

Ватутин долго стоял в раздумье, потом обратился к Василевскому:

   — Не начать ли нам в ночь на пятое июля артиллерийско-авиационную подготовку? Немцы займут исходное положение, и мы своим огнём накроем их!

   — Я тоже об этом подумал, Николай Фёдорович. Рискнём! Отдавай приказ артиллеристам и лётчикам!..

Тысячи орудий залпами раскололи небо, и где-то там, на немецких позициях, гулко рвались снаряды. Василевскому представилось яркое зрелище. Грохотали тяжёлые орудия, реактивные снаряды «катюш» огненными стрелами чертили небо, отовсюду слышался непрерывный гул наших самолётов, взрывы бомб.

   — Вот это симфония! — произнёс Ватутин. Он радовался как мальчишка, хватал поочерёдно трубки телефонов и отдавал различные приказы командирам артиллерийских частей.

Контрподготовка, как выяснилось позднее, дала исключительный эффект, враг понёс большие потери в живой силе и технике, была дезорганизована подготовленная немцами система артиллерийского огня, нарушено управление войсками; понесла потери вражеская авиация на аэродромах...

Так началась битва на Курской дуге. В разгар сражения позвонил Сталин.

   — Началось? — спросил он Василевского.

   — Да, товарищ Иванов (псевдоним Сталина). — У Юрьева (псевдоним Жукова) тоже завязались тяжёлые бои, я только что звонил ему. Немцы пытаются сокрушить нашу оборону, но войска держат свои позиции.

   — Хорошо, докладывайте мне чаще, — подчеркнул Верховный.

«Выстоять бы ребятам, а там легче будет», — вздохнул Василевский, наблюдая в бинокль за действиями наших артиллерийских расчётов.

   — Товарищ командующий! — услышал он голос начальника штаба фронта генерала Иванова. — Из района Стрелецкий—Тамаровка—Зыбино—Трефиловка немцы бросили на наши позиции более пятисот танков! Об этом сообщил на КП самолёт-разведчик.

   — Семён Павлович, — отозвался Ватутин, — прикажи артиллеристам усилить огонь, бить прямой наводкой и снарядов не жалеть!..

Первая вражеская атака была отбита, и Василевский, прильнув к стереотрубе, увидел на поле горящие танки, среди них дымились хвалёные «тигры» и «пантеры».

   — Хорошо горят, вот только много от них копоти! — весело произнёс маршал.

На какое-то время установилась тишина. Но Василевский знал, что эта тишина обманчива и продлится недолго. И вот она, буря, — в бинокль он рассмотрел, как на поле снова появились танки с чёрными крестами на броне. Они шли уступом, быстро, казалось, их не остановить.

   — До чёрта! — ругнулся Ватутин, наблюдая за ними в бинокль.

Но на танки обрушился град снарядов нашей артиллерии, и многие из них застыли на месте. Одни горели, объятые чёрным дымом, другие повернули обратно. Лишь до десятка «тигров», вырвавшись из огня и дыма, мчались на наши позиции. Раздалось сразу несколько орудийных залпов, и снаряды накрыли их.

   — Меткие у тебя артиллеристы, Николай Фёдорович! — крикнул Василевский, не отрываясь от стереотрубы.

Он не вмешивался в действия генерала Ватутина, пока тот быстро принимал необходимые решения. Оборона фронта оставалась для врага неприступной. Вскоре, однако, немцам удалось прорвать позиции 52-й стрелковой дивизии полковника Некрасова и занять населённые пункты Березов, Гремучий, Быково, Вознесенский. Стрелковая дивизия полковника Баксова отошла на рубеж Красный Починок, оставив село Черкасское. Ватутин распорядился послать туда танки. Огорчил Василевского и командующий 5-й танковой армией генерал Ротмистров, сражающийся на Прохоровском направлении: у него были большие потери.

   — Что там у Павла Алексеевича? — спросил Василевский.

   — Танковая атака немцев идёт одна за другой, и Ротмистрову приходится нелегко.

В штаб фронта позвонил Верховный:

   — Как у вас дела, товарищ Николаев (псевдоним Ватутина)?

   — Сражаемся! — бодро ответил тот. — Немцы бросили против нас сотни танков, из них половина «тигров» и «пантер». Особенно достаётся генералам Ротмистрову и Жадову, командующему 5-й гвардейской армией.

   — Александров (псевдоним Василевского) рядом? Дайте ему трубку.

   — Слушаю вас, товарищ Иванов (псевдоним Сталина)! — гулко отозвался Василевский.

   — Срочно отправляйтесь к Ротмистрову и Жадову, — сказал Сталин. — Помогите им на месте. Жду вашего доклада!

   — Вас понял, еду! — Александр Михайлович тут же стал собираться в дорогу.

В штаб 5-й гвардейской танковой армии он прибыл под вечер. Тепло поздоровался с генералом Ротмистровым. Павел Алексеевич был суров, его глаза горели. Он гордился тем, что его люди сражаются дерзко, упорно, но в душе таилась мысль: выстоят ли?

   — Немцы прут вовсю, атака за атакой, — сокрушался он. — Где только Манштейн набрал столько машин? У меня танков вдвое меньше!

   — Танки тебе дадим! — Василевский прошёл в блиндаж, снял реглан и сел за деревянный стол. — Где начальник штаба? Давай его сюда! Карту на стол! Поглядим, где наши позиции, а где вражеские...

Пять суток Василевский находился на КП Ротмистрова. Спал урывками. Зато ему довелось быть свидетелем крупнейшего танкового сражения южнее Прохоровки, в тридцати километрах от Белгорода, которое произошло на рассвете 12 июля на южном фасе Курской дуги. Как ни пытались немцы пробить брешь во второй полосе обороны, им это не удалось, хотя на отдельных участках они вклинились в советские позиции. Глубокой ночью Василевский вернулся с передовой и, наскоро перекусив, сел писать донесение Верховному. Он не сгущал краски, сообщал о том, что сам делал и что видел. Он не скрывал, что противник продолжает на фронте Ротмистрова и Жадова массовые танковые атаки и контратаки. Враг не отказался от мысли прорваться на Обоянь и далее на Курск, добиваясь этого какой угодно ценой. «Вчера сам лично наблюдал к юго-западу от Прохоровки танковый бой наших 18-го и 29-го корпусов с более чем двумястами танков противника в контратаке, — телеграфировал Василевский Сталину. — Одновременно в сражении приняли участие сотни орудий и все имеющиеся у нас РСы (реактивные установки). В результате поле боя в течение часа было усеяно горящими немецкими и нашими танками... Не исключена здесь и завтра возможность встречного танкового сражения. Против Воронежского фронта продолжают действовать не менее одиннадцати танковых дивизий, систематически пополняемых танками. Опрошенные сегодня пленные показали, что 19-я танковая дивизия на сегодня имеет в строю около 70 танков, дивизия «Рейх» — до 100 танков, хотя последняя после 5.VII.43 уже дважды пополнялась».

   — Вы ещё не спите? — В комнату начальника Генштаба заглянул командарм Ротмистров.

Василевский с трудом заставил себя улыбнуться, но губы от жары пересохли, и улыбка получилась какой-то вымученной.

   — Отправил Верховному телеграмму и теперь вот жду. Возможно, он сразу же ответит.

   — Мои разведчики захватили «языка» — офицера из дивизии СС, и я только что допросил его, — сказал Ротмистров. — Он заявил, что в ночь на двенадцатое июля немцы вновь начнут наступление.

   — Почему мне не доложил, что будешь допрашивать пленного?

   — Вы отдыхали, и я не стал вас тревожить, — смутился Ротмистров.

   — Тогда мотай на ус, Павел Алексеевич, и не теряй зря время, — посоветовал ему Александр Михайлович. — Кстати, танки получил?

   — Получил, и немало. Боезапас тоже получили... Сейчас приглашаю к себе комдивов, хочу с ними поговорить... Вы не желаете сказать им слово?

   — Сам решай. Если надо — я готов!

   — Очень даже надо. Вы маршал, начальник Генштаба и представитель Ставки. Кого ещё слушать бойцам?..

В ночь на 12 июля Василевский долго не ложился отдыхать. Если верить пленному немецкому офицеру из дивизии СС, в три часа ночи танки пойдут в атаку на наши позиции. На часах уже три, а на переднем крае мёртвая тишина! Прошло ещё два напряжённых часа. Пять утра... И вдруг тёмное небо раскололи орудийные залпы и багряные сполохи осветили всё окрест.

Вражеские атаки, однако, были отбиты. А на другой день и наступление против орловской группировки врага перешли Брянский и Западный фронты. С командного пункта 69-й армии генерала Крюченкина Василевский связался по телефону с командующим Брянским фронтом генералом Поповым, уточнил у него ряд моментов, а в заключение сказал:

   — Марков (псевдоним Попова), ты не забыл, как недавно мы с тобой шагали на передовой? Не забыл... Молодец, Маркиан! А что ты мне обещал, помнишь? Сражаться с высоким накалом! Так что не подведи нашего предка Кутузова. Операцию-то Верховный, как ты помнишь, назвал в его честь... Понял? Ну, с Богом, Маркиан!

Василевский положил трубку на аппарат и в дверях блиндажа увидел... маршала Жукова!

   — Что, твои подопечные на Центральном фронте уже разбили врага и ты пришёл мне на помощь? — усмехнулся Василевский.

   — Да нет же, Саша! — улыбнулся Жуков. — Я был на КП Брянского фронта, и туда позвонил Верховный. Он приказал мне срочно вылететь в район Прохоровки и принять на себя координацию действий Воронежского и Степного фронтов. Я сразу же в самолёт — и к Ватутину. Даже тебе не было времени позвонить. Как тут дела, всё хорошо?

   — Теперь — да, а было хуже, когда под Прохоровной на Ротмистрова навалились немецкие танки, были среди них и «игры» и «пантеры», но все они нашли здесь свою могилу.

Жуков поделился с Василевским своими мыслями. 7 июля он был на Обонянском направлении, и в первой же атаке бойцы уничтожили до двухсот вражеских танков.

   — А когда немцы бросили танки против наших 6-й гвардейской и 1-й танковой армий, такое завертелось, что и смотреть было страшно! — сознался Георгий Константинович. — Шли танк на танк. Немцы оставили на поле боя около трёхсот машин. Кровавая схватка, скажу тебе... Но я рад, что наши танкисты нанесли врагу весьма чувствительные удары. — Он помолчал. — Ты куда сейчас?

Василевский ответил, что Верховный велел ему выехать на Юго-Западный фронт к генералу Малиновскому, организовать там наступательные действия. А начать их надо с переходом Воронежского и Степного фронтов в контрнаступление.

   — Я намаялся за эти дни, Георгий, — признался Александр Михайлович. — Под Прохоровкой было такое сражение, что и не передать словами. Это надо видеть! Сотни горевших немецких танков! Горели там, к сожалению, и наши машины.

   — Война, Саша, и чем жёстче идут бои, тем больше потерь, — грустно произнёс Жуков. — Пока ты не убыл на Юго-Западный фронт, я хотел бы ознакомиться с делами здесь, на Воронежском фронте. Сядем за стол, пусть начальник штаба разложит карты, а ты введи меня в курс принятых тобой решений.

Василевский вызвал начальника штаба и попросил дать ему все документы. Жукову достаточно было взглянуть на карту, и обстановка стала ему ясна. Он одобрил всё, что сделал Василевский для усиления фронта. Жуков, как он писал в своих мемуарах, «полностью согласился с мероприятиями и решениями Василевского».

   — Ты знаешь, Георгий, я очень переживал за Ватутина, когда во время оборонительного боя по 6-й и 7-й гвардейским армиям фронта немцы в первый день нанесли удар тремя танковыми корпусами и двумя армейскими. А по обороне центрального фронта немцы ударили лишь тремя корпусами. Так что Николай Фёдорович ныне герой, хотя перед сражением тебе и мне пощекотал нервы.

Жуков мягко сказал:

   — Я был у Рокоссовского, он всё знает и даже сам тревожился за Ватутина — устоят ли его войска. И я и он в курсе того, что ты и твой подопечный Ватутин пережили неделю назад. Ну, а главное то, что наши бойцы не дали себя словить!

Когда 15 июля в контрнаступление включился и Центральный фронт, Василевский уже находился в штабе Юго-Западного фронта и вместе с его командующим генералом Малиновским, членом Военного совета генералом Желтовым и начальником штаба генералом Корженевичем обсуждал план предстоящих боевых действий фронта.

   — Вы надолго к нам? — спросил его Малиновский.

   — Вот решим с тобой, Родион Яковлевич, все вопросы, а там видно будет, — небрежно обронил Александр Михайлович. — Ты же знаешь, в чьём подчинении я нахожусь. Вчера по приказу Верховного был на Воронежском фронте, теперь туда прибыл Жуков, а меня Сталин направил к тебе. Дня три поработаю у вас, а там как он решит. Ситуация на фронте заваривается всё круче, и Верховный беспокоится, как бы нам не оплошать.

   — И всё же нам бы хотелось, Александр Михайлович, чтобы вы подольше побыли у нас, — добродушно сказал до этого молчавший член Военного совета генерал Желтов.

   — Буду сидеть у вас, пока не позвонит Верховный, — улыбнулся Василевский.

Но Сталин позвонил Василевскому и, выслушав его доклад по Юго-Западному фронту, спросил:

   — Что будете делать вечером?

   — Намерен с руководством фронта поработать на оперативной карте. Ситуация на всех участках фронта не сегодня-завтра весь ма осложнится, и важно всё предусмотреть.

   — Вы сами так решили или вас попросил Родионов (псевдоним Малиновского)?

   — Оба так решили...

   — Хорошо, поработайте с руководством фронта, — согласился Верховный. — А завтра к вечеру поезжайте на Воронежский фронт к Ротмистрову. Там будет и Юрьев (псевдоним Жукова). К вам на фронт прибыли танки, как мне доложил ваш заместитель генерал Антонов. Ими надо восполнить потери у Ротмистрова. Немцы это делают быстро, даже в ходе сражения, а мы плетёмся в хвосте. И помните, — в голосе Верховного послышалась угроза, — если вы и Юрьев не укрепите фронты танками, я строго спрошу с вас.

   — Будет исполнено, товарищ Иванов! — коротко отрапортовал Василевский, хотя от «обещаний» вождя на душе у него скребли кошки.

До глубокой ночи он и генерал армии Малиновский занимались войсками фронта, решали, какие и куда направить соединения, чем укрепить фланги и надо ли в центр ставить танки. А на рассвете, наскоро попив чаю, Василевский вылетел на КП командующего 5-й гвардейской танковой армии генерала Ротмистрова. На всех участках Курской дуги шли ожесточённые бои. Горели сотни вражеских танков, самоходных орудий. Немцы, ощутив на себе силу ударов войск Красной Армии, теперь сами переходили к обороне, они по-прежнему сражались упорно и дерзко.

   — И всё же мы взяли верх над противником! — весело заявил Ротмистров, когда, встретив в штабе Василевского, поведал ему о подробностях недавнего боя. — Я хочу сказать вам от всего сердца большое спасибо за заботу в моей танковой армии, товарищ маршал. Машины я снова получил, и в достаточном количестве. Так и доложите товарищу Сталину, что мы себя не пощадим, но врага на Курской дуге добьём!

   — Павел Алексеевич, не мне надо говорить спасибо, а нашему Верховному Главнокомандующему, — улыбнулся Василевский. — Он очень ценит то, как вы сражаетесь с врагом, и я приехал к вам по его личному распоряжению. Говорит: «Срочно поезжайте на Воронежский фронт к Ротмистрову, ему, возможно, нужна ваша помощь».

   — Да? — удивился генерал. Усы у него качнулись. — Вот не знал, что моя персона привлечёт внимание товарища Сталина.

   — Да, Павел Алексеевич, ваша армия и под Сталинградом себя хорошо проявила, и здесь на фронте она на виду. Так что не за горами и награды в честь героев сражения... — Василевский помолчал. — Ну, а теперь давайте поедем в войска, я хотел бы посмотреть прибывшие танки и их экипажи...

Едва Александр Михайлович вернулся на КП, как прибыл маршал Жуков. Горячо пожав Василевскому руку, он коротко изрёк:

   — Всё тут сделал, что надо?

   — Пожалуй, всё... — Василевский кивнул на Ротмистрова: — А ты вот спроси у командарма.

   — Что скажешь, Павел Алексеевич? — Жуков вскинул глаза.

   — Ваш коллега, Георгий Константинович, оказал нам неоценимую помощь, — подтвердил генерал. — Я не знаю, как его благодарить...

   — Будешь благодарить, Павел Алексеевич, после того, как завершим операцию, — проворчал Жуков. — Если у тебя нет к нам вопросов, мы поедем в армию генерала Чистякова. Есть у меня к нему серьёзное предложение...

«18 июля мы с А. М. Василевским находились в частях армий В. Д. Крюченкина, А. С. Жадова и П. А. Ротмистрова, — свидетельствует маршал Жуков. — Нам довелось лично наблюдать ожесточённые бои в районе совхоза «Комсомолец» и Ивановских выселок, где действовали 29-й и 18-й танковые корпуса. Здесь противник оказывал сильное огневое сопротивление и даже переходил в контратаки. За 18 июля армиям П. А. Ротмистрова и А. С. Жадова удалось оттеснить его всего лишь на 4-5 километров, а 6-я гвардейская армия Чистякова заняла только высоту в районе Верхопенье. В войсках армии И. М. Чистякова чувствовалось большое переутомление. Начиная с 4 июля бойцы не имели ни сна, ни отдыха. Нужны были дополнительные силы, чтобы помешать планомерному отходу главных сил врага. Для этого пришлось ввести в дело танковые корпуса Б. С. Бахарова и И. Ф. Кириченко и часть войск 53-й армии И. М. Манагарова».

К ночи бои стихли. Маршал Василевский наконец-то легко вздохнул. В итоге совместной операции трёх фронтов, носившей наименование «Кутузов», Орловский плацдарм немцев был ликвидирован. Было чему радоваться, но Василевский с нетерпением ожидал, как закончится операция «Полководец Румянцев» на Белгородско-Харьковском направлении. Началась она 3 августа, и за два дня, как и предполагал Генштаб, войска Воронежского и Степного фронтов при содействии Юго-Западного фронта разгромили вражеские соединения. Долго ещё слышался тяжёлый гул орудий, но уже к ночи в потемневшем небе редко где взлетали красные ракеты.

   — Ну вот, всё кончилось, — устало произнёс Василевский. — Теперь самый раз расслабиться и что-нибудь съесть.

Командующий армией Малиновский произнёс:

   — Я сам голоден, как чёрт! Пока шли бои, я ничего в рот но брал — не было аппетита.

Они сели ужинать, а в это время Москва салютовала в честь бойцов и командиров Красной Армии, освободивших города Орел и Белгород.

   — Первый артиллерийский салют в нынешней войне! улыбнулся Малиновский. Глаза у него молодо блеснули. — А всё же умён товарищ Сталин, знает, чем можно смягчить душу бойца. Наверняка это он отдал приказ произвести салют в честь наших фронтов!

   — А кто ещё? — качнул плечами Василевский.

Уже когда небо загустело и высоко над землёй зажглись далёкие звёзды, Василевский вылетел в Ставку. Ему не терпелось скорее увидеть Верховного и сказать ему, что операция гитлеровского командования «Цитадель» с треском провалилась. Красная Армия нанесла врагу такое поражение, от которого вряд ли оправится гитлеровская Германия. И ещё он скажет, что на Курской дуге немцы потеряли тридцать своих лучших дивизий, в том числе семь танковых!

   — Катя, подай мне, пожалуйста, бритву, я уже намылил бороду, — попросил Александр Михайлович. — Мне надо быть к девяти в Генштабе.

Катя дала мужу бритву и сообщила, что отведёт сына в школу и зайдёт к Даше.

   — Знаешь, Саша, она собирается рожать второго малыша. — Катя улыбнулась. — Ну, разошлась девка! Оскар такой радостный, что не знает, как ей угодить.

   — Папка, может, сходим с тобой в субботу на «Чапаева»? — спросил Игорь, взяв его за руку. — Вовка, сосед мой, уже смотрел этот фильм, говорит, здорово там Чапаев рубит беляков шашкой.

   — Сводил бы ты сына в кино, а? — подала голос Катя.

   — Ладно, Игорёк, так и быть, пойдём с тобой в кино в субботу, это значит завтра.

   — Ура! — крикнул Игорь во весь голос.

   — Я пошёл, Катя! — крикнул с порога Александр Михайлович и закрыл за собой дверь.

Генерал армии Антонов, встретив Василевского, сказал, что его спрашивала полковник Валентина Гризодубова.

   — Она вам ещё позвонит...

(Василевский познакомился с Валентиной Гризодубовой в сентябре 1938 года, когда вместе с Мариной Расковой она совершила беспосадочный перелёт Москва—Дальний Восток на самолёте «Родина», установив международный женский рекорд дальности полёта — 26 часов 29 минут, покрыв расстояние в 6450 километров. Обе стали Героями Советского Союза. Когда началась война, лётчицы написали два письма Сталину; в одном они предлагали сформировать женские авиаполки для боевой работы на фронте, в другом — просили вождя разрешить им в составе своего экипажа совершать боевые вылеты в тыл врага. Верховный эти письма вручил генералу Василевскому.

   — Товарищи Гризодубова и Раскова хотят сражаться с гитлеровцами, надо поддержать их просьбу.

В этот день в Генштабе был командующий ВВС Красной Армии генерал Жигарёв, и Василевский рассказал ему о письмах лётчиц.

   — Они были у меня, и я им отказал.

   — Почему?

   — Где взять самолёты? Пока их нет. И вообще, я бы не стал посылать в бой известных всему миру лётчиц: опыта борьбы с воздушным противником у них нет и в первой же схватке «мессеры» могут их сбить. Таких людей, как Гризодубова и Раскова, надо беречь. Это — живая история. Но если товарищ Сталин разрешил, я что-то придумаю.

Тогда Василевский позвонил Гризодубовой.

   — Валентина Степановна, вы ещё не забыли меня? В тридцать восьмом в Наркомате обороны вы рассказывали нам о своём полёте, и я вручал вам букет хризантем.

   — Как же, помню, вы тогда предложили отвезти меня домой, — весело отозвалась лётчица. — Но меня отвёз герой моего детства маршал Будённый.

   — Товарищ Сталин получил ваши письма с Мариной Расковой и распорядился помочь вам. О том, как это будет сделано, вам сообщит генерал Жигарёв.

   — Я так рада, Александр Михайлович! Мы с Мариной хотим как можно скорее принять участие в боях с врагом...

Обе лётчицы хорошо проявили себя в войну. В марте 1942 года Валентина Гризодубова стала командиром 101-го полка авиации дальнего действия, за войну совершила двести боевых вылетов на бомбардировку вражеских объектов и для поддержки связи с партизанскими отрядами. А майор Марина Раскова в начале 1942 года стала командиром авиагруппы по формированию женских авиаполков, тогда же её назначили командиром 125-го женского бомбардировочного авиаполка. Погибла она 4 января 1943 годи при исполнении служебных обязанностей. — А.3.).

Зазвонил городской телефон. Это была Гризодубова.

   — Доброе утро, Александр Михайлович, — весело произнесла она. — Вы уже давно маршал, а я вас так и не поздравила. Правда, трижды вам звонила, но вы всё на фронте.

   — Привет, Валентина Степановна! Чем могу служить?

Гризодубова сказала, что у неё накопилось немало вопросов по авиации и она хотела бы некоторые из них решить в Генштабе.

   — Вы можете меня принять, товарищ маршал? И если да, то когда? Я бы желала как можно скорее.

   — Приходите сегодня к семи вечера.

   — Спасибо. Я обязательно буду...

Едва Александр Михайлович переговорил с Гризодубовой, как заголосила «кремлёвка». На проводе — нарком речного флота Шашкой.

   — Слушаю вас, Зосима Алексеевич!.. Нет-нет, я не занят... Не станет же нарком отвлекать начальника Генштаба по пустякам. Вот-вот, я и говорю, что у вас ко мне важное дело... Как обстановка на фронтах? В нашу пользу, Зосима Алексеевич. Недавно вернулся с Курской битвы. Крепко там наши бойцы ударили по немцам. Пожалуй, выпустили из них весь кайзеровский дух!

   — После Сталинградской битвы я, кажется, отошёл, — признался нарком. — Тяжело там было речникам. Я тогда, как вы помните, лично руководил речниками в Сталинграде по заданию Председателя ГКО Сталина. На моих глазах гибли в боях десятки ребят — они лезли в самое пекло. Я поседел в те горячие дни...

   — Что вас теперь волнует?

   — Тут такое дело, Александр Михайлович. Мурманчане просят, чтобы Северный флот вернул им суда, которые после начала войны были переданы флоту и выполняли его задачи. Сейчас у адмирала Головко стало больше своих кораблей, и он мог бы без ущерба вернуть нам часть речных судов. Но он отказал мне, сославшись на то, что Северный флот обеспечивает проводку и охрану союзных конвоев.

   — Зосима Алексеевич, я переговорю с наркомом ВМФ адмиралом Кузнецовым и дам вам знать.

   — Есть, понял, Александр Михайлович, жду...

В кабинет заглянул генерал Антонов.

   — Вам никак не может дозвониться по «кремлёвке» Поскрёбышев, — сказал он. — Вам быть у Верховного в одиннадцать часов, а сейчас уже десять.

   — Спасибо, Алексей.

Не успел открыть дверь, как в кабинет вошёл адмирал Кузнецов.

   — Рад вас видеть, Александр Михайлович! Как там на Курской дуге, горячо было?

   — Не то слово, Николай Герасимович! — махнул рукой Василевский. — Это было что-то страшное. В районе Прохоровки я наблюдал сражение наших и немецких танков. Танк шёл на танк, взрывы, огонь, чёрный дым. Кошмар! Немцам не помогли ни «тигры», ни «пантеры», ни «фердинанды». Горели как факелы... У меня к вам есть дело. Час назад мне звонил нарком речного флота Шашков. Он просит часть судов, переданных Северному флоту в начале войны, вернуть мурманчанам, но адмирал Головко отказал ему. Что-то тут не то... Сейчас на Северном флоте кораблей прибавилось, почему бы не пойти мурманчанам навстречу?

   — Хорошо, я решу этот вопрос, — заверил его Кузнецов. — Вы надолго?

   — Я вам нужен? Приходите к пяти вечера. Сейчас бегу к Верховному, время поджимает...

После того как 17 августа на рассвете Василевский получил грозную телеграмму Верховного, в которой тот отчитал его за задержку донесения о начале операции Юго-Западного фронта, он с ним ещё не виделся. Как пройдёт эта встреча и не напомнит ли ему Верховный о той злополучной телеграмме?..

   — Кто у Хозяина? — спросил Василевский, едва переступил порог приёмной.

   — Берия, — ответил Поскрёбышев. — У Лаврентия Павловичи какое-то важное дело, и товарищ Сталин велел его не тревожить.

«Что же это за «дело»? — невольно подумал Александр Михайлович.

Не знал он, что речь шла о покушении наших агентов на Гитлера. Ещё в декабре сорок первого, когда под Москвой шли ожесточённые бои, под видом перебежчика Берия направил в Берлин нашего разведчика Игоря Миклашевского, и он там надёжно внедрился. Операция была задумана так. Миклашевский с помощью актрисы Ольги Чеховой должен был попасть на встречу с Гитлером, где и намерен был ликвидировать фюрера. Ольга Чехова в 1921 году уехала из России в Германию, где сделала карьеру в кино; её творчество было отмечено германским правительством: она получила звание «государственной актрисы». Гитлер подарил ей своё фото с надписью: «Фрау Ольге Чеховой — откровенно восхищенный и удивлённый». Актрису боготворил Геринг, часто приглашал её к себе «на чашку чаю». По словам бывшего заместителя Разведуправления СССР генерала Судоплатова, которого хорошо знал и ценил Сталин, это он провёл операцию по ликвидации Троцкого. Ольга Чехова была надёжной сотрудницей и важным источником советской секретной службы, её лично «вёл Берия». Покушение на Гитлера готовилось тщательно. Но после разгрома немцев на Курской дуге Сталин вызвал на дачу наркома госбезопасности Меркулова и генерала Судоплатова и заявил, что операция отменяется. Вождь объяснил, почему он принял такое решение:

   — Пока Гитлер жив, не будет никакого сепаратного мира между Германией и западными союзниками. Но если Гитлера убрать, власть возьмёт Геринг или военные, и за спиной Советского Союза они могут заключить соглашение с нашими союзниками.

   — И всё же фюрера я бы убрал, — сказал Берия.

   — Гитлер для нас уже не опасен. — Сталин позвонил Поскрёбышеву: — Пусть Василевский войдёт.

   — Давно вас не видел, — сказал Сталин, увидев в дверях Василевского. Он кивнул Берия: — Лаврентий, зайдёшь ко мне вечером...

Василевский, поздоровавшись, сел, положив папку на стол.

   — Хорошо вы провели операцию по освобождению Донбасса. — Сталин тоже сел. Жёсткое выражение исчезло с его лица, оно стало мягче, добрее. — Сколько там разбито вражеских дивизий, двенадцать?

   — Тринадцать, в том числе две танковые, — уточнил Александр Михайлович.

   — Генерал армии Малиновский молодчина! — Верховный ущипнул правый ус. — На пятый день боев взял город Змиев и осложнил положение немцев в районе Харькова.

   — Родион Яковлевич заметно вырос в боях, — согласился Василевский. — Умён, сообразителен, и этого у него не отберёшь.

   — А как действовал генерал армии Толбухин? — спросил Верховный.

   — Лихо! — одним словом охарактеризовал действия командующего Южным фронтом Василевский. Но, заметив, как повёл бровью Верховный, продолжал: — Лихо, но расчётливо. Развивая наступление на Амвросиевну, он членил 6-ю немецкую армию на две части, затем нанёс удар на юге и 30 августа при огневой поддержке кораблей Азовской военной флотилии адмирала Горшкова разгромил таганрогскую группу немцев и освободил Таганрог. На Миусском рубеже была пробита большая брешь, закрыть которую враг уже не смог, — резюмировал Василевский.

   — По ходу боев вам приходилось вносить коррективы в действия командующих?

   — Да, и весьма существенные. Правда, не о всех коррективах я вам докладывал, но действия развивались стремительно и не всегда удавалось выкроить время, чтобы позвонить в Ставку.

   — Это не страшно, товарищ Василевский, лишь бы дело не страдало, — усмехнулся Верховный и неожиданно переменил тему разговора: — Вы давно не виделись с журналистом полковником Кальвиным?

   — После эпизода с бракованными самолётами на Курской дуге с ним не встречался. Я был на фронте, а он после Курской битвы собирался слетать на Северный флот, чтобы написать об экипаже подводной лодки, атаковавшей торпедный немецкий линкор «Тирпиц». А заодно он хотел увидеться со своим сыном, который плавает на подводной лодке. Парень с характером! Учился в Военно-морской академии и ушёл воевать на Северный флот.

   — Вот как? — удивился Сталин. — Значит, у Кальвина сын плавает на подводной лодке? Я этого не знал. Кстати, его брату командиру корабля вручён орден Красного Знамени. Хотите знать за что? Его эсминец уничтожил две вражеские лодки, которые пытались атаковать союзный конвой.

«Эту информацию вы наверняка получили от Берия!» — едва не сказал вслух Александр Михайлович.

   — А я на вас зол, — громко произнёс Верховный. — Когда семнадцатого августа я послал вам сердитую телеграмму, вы получили её, позвонили мне по ВЧ, но разговаривать со мной не стали. Я слышал в трубке ваше дыхание, но вы молчали. Почему?

   — Если честно, мне показалось, что вы были не в духе, и я решил промолчать.

   — И правильно сделали! — улыбнулся Верховный. — Под горячую руку я мог бы вас наказать. У меня поначалу возникли мысль отозвать вас в Ставку, но Берия убедил меня не делать этого. Он сказал, что, возможно, вы где-то на передовой, а оттуда в Москву не позвонишь.

   — Лаврентий Павлович не ошибся: я был в 46-й армии генерала Глаголева, которая вела тяжёлые бои...

Сталин вновь заговорил о том, что поражение немцев на Курской дуге, а также в районе Донбасса обусловило крах всех замыслов гитлеровского командования, которые ими были положены в основу летней кампании 1943 года. Даже приезд Гитлера в «Вервольф» близ Винницы не спас положения, добавил Верховный. И снова он вернулся к телеграмме.

   — Значит, она потрясла вас? — спросил он, весело улыбаясь.

   — Потрясла, и даже очень...

   — Кажется, я тогда и вправду погорячился, — обронил небрежно Сталин.

Он прошёл в комнату отдыха, налил два стакана грузинского вина, один отдал Василевскому.

   — Давайте выпьем! — сказал он как-то радостно, доверчиво, даже глаза у него изменили цвет, из них исчез желтоватый блеск. — А за что выпьем?

   — За ваше здоровье, товарищ Сталин.

   — И за то, чтобы таких телеграмм вы больше не получали!..

Вернулся Василевский домой, а у него в гостях Оскар! Он сидел за столом с Катей и попивал из бокала шампанское.

   — Я тоже составлю вам компанию, хотя уже выпил стакан грузинского вина. Но шампанское не помешает. Наливай мне, Оскар!

   — А знаешь, что мы с Оскаром отмечаем? — спросила весело Катя. Глаза у неё искрились, как льдинки на солнце. — Твой крестник Азар стал капитаном второго ранга, его наградили орденом Красного Знамени!

   — Опоздала, жёнушка, об этом я уже знаю! А тебе кто сказал?

   — Вот он! — Она кивнула на Оскара.

   — Я только вчера вернулся с Северного флота. Адмирал Головко вручал Азару орден...

   — Петра своего видел? — прервал его Василевский.

   — Нет, — грустно ответил Кальвин. — Его лодка в это время находилась на боевой позиции у берегов Норвегии. Немецкие суда везут из Петсамо и Киркенеса железную руду и никель, там их топят наши подводные лодки. Я рад, что у Азара хорошо идут дела.

   — Как поживает адмирал Головко? Ты был у него?

   — А как же! — воскликнул Оскар. — Вместе с ним я выходил на корабле в море, был на лодке, атаковавшей немецкий линкор «Тирпиц». Кстати, Головко сообщил мне, что скоро Азара переведут служить в Москву, в Наркомат ВМФ. Уже два его прибора внедрены на флоте. Башка у него, как видишь, варит! Тебе привет от Азара и его жены Насти. Говорит, что по гроб будет обязана Василевскому за то, что спас его.

   — Ну, это ты зря, — смутился Александр Михайлович. — Я лишь попросил вождя вмешаться в его арест. — Он сел за стол. — Кстати, Сталин сказал, что хочет наградить тебя орденом.

   — Орден я уже получил из рук главного редактора! — улыбнулся Оскар. — Вчера это было, я не успел тебе сообщить...

Оскар выпил, повеселел и стал рассказывать о своей встрече в авиаполку с лётчиком-майором.

   — Я бы назвал его сверхгероем! — воскликнул Оскар.

   — Опять у тебя какая-то история, — улыбнулась Катя, маленькими глотками отпивая шампанское.

   — Продолжай, Оскар. Кого ты там нашёл на Курской дуге? Что ещё за сверхгерой?

   — А ты сам посуди. После ранения ему ампутировали голени обеих ног. И что же? Он освоил протезы и снова стал летать на истребителе! Когда я был в полку, он как раз вернулся на аэродром после воздушного боя, в котором сбил «мессера»!

   — Пиши о нём повесть, Оскар! — сказал Василевский.

   — Судьба этому лётчику выпала тяжкая, — продолжал Оскар. — В марте сорок второго в воздушном бою в районе Демянского плацдарма его самолёт был подбит, а сам лётчик ранен, но ему удалось посадить свою машину, хотя и в тылу врага. Три недели он пробирался к фронту! А когда попал к своим, его еле живого положили на операционный стол. Знаешь, как его зовут? Алексей Маресьев. Отчаянный парень! До ранения он уничтожил четыре немецких самолёта, а после ранения на Курской дуге сбил ещё семь...

   — Да, это герой, и, если встречусь с ним, пожму ему руку. — Василевский помолчал. — Чего ты Дашу с собой не взял?

   — К ней пришла жена её двоюродного брата Вика Саврасова, вот они на пару и судачат. Муж-то её плавает на корабле Азара акустиком.

   — Знаешь, кто мне сказал об успехах Азара? — Василевский скосил на Оскара глаза. — Сталин, а ему, видно, доложил его слуга Берия...

В начале декабря с Тегеранской конференции вернулся Сталин. В тот же день он позвонил в Генштаб Василевскому.

   — Где Жуков, на фронте? Завтра в десять часов проведём совещание в Ставке. Ему и вам, а также Антонову быть! Надеюсь, вы подготовили свои предложения о боевых действиях Красной Армии на сорок четвёртый год?.. Ну вот и хорошо!

А когда утром члены Ставки собрались в его кабинете, он коротко проинформировал их о работе Тегеранской конференции.

   — Рузвельт дал твёрдое слово открыть второй фронт в следующем году. Думаю, что слово своё он сдержит!

   — А если нет? — бросил реплику маршал Жуков; на его полном лице застыла ироническая улыбка.

   — У нас хватит и своих сил, чтобы добить Гитлера, — усмехнулся Верховный. — Но я уверен, что союзники не пойдут на попятную. Почему? Сталинградская битва, разгром врага под Курском, сражение за Днепр заставили союзников задуматься, они опасаются, что Красная Армия сама освободит Западную Европу без участия их войск. Правда, наш давний «друг» Черчилль пытался подменить открытие второго фронта во Франции проведением операций в Италии и на Балканах, преследуя интересы Англии, а отнюдь не наши. Но мы были против, и после небольшой дискуссии союзники заявили, что операцию «Оверлорд» — открытие второго фронта — они проведут в мае сорок четвёртого. А мы порадовали союзников тем, что дали слово после разгрома фашистской Германии объявить войну Японии, чтобы помочь им разгромить Квантунскую армию.

   — Ради этого они постараются открыть второй фронт, — заметил Молотов.

   — Всё это хорошо, но сегодня мы поведём речь о делах на всех фронтах, — вновь заговорил Верховный. — В зимнюю кампанию сорок четвёртого года мы намерены развернуть наступление от Ленинграда до Крыма включительно! Товарищ Василевский, Генштаб подсчитал, сколько на сегодня своих войск имеет Германия на советско-германском фронте?

   — Около пяти миллионов человек, почти пятьдесят тысяч орудий и миномётов, пять с половиной тысяч танков и штурмовых орудий и более трёх тысяч самолётов.

   — Враг ещё достаточно силён, — хмуро бросил Сталин. — А чем располагает Красная Армия?

Василевский сказал, что наше превосходство над противником в людях — в 1,3 раза, по артиллерии — в 1,7 раза, по самолётам — в 2,7 раза.

   — Всё ясно, товарищи? — спросил Верховный. — Теперь проанализируем глубоко и всесторонне обстановку на фронтах, чтобы решить, где и какими силами будем проводить масштабные операции. Вам слово, товарищ Жуков.

   — А может, сначала послушаем начальника Генштаба? предложил Жуков.

   — Хорошо, начнём с товарища Василевского, — согласило! Сталин.

Разговор шёл деловой и конкретный, анализировались и ошибки, которые имели место при проведении боевых операций, и хотя Сталин то и дело задавал выступающим острые вопросы, это никого не обескуражило. И Василевский, и Жуков, и Антонов, и адмирал Кузнецов говорили по делу, не боясь обидеть Верховного. В итоге Ставка решила главные наступательные операции в 1944 году провести на юго-западном театре боевых действий с целью освобождения Правобережной Украины и Крыма. Молотов предложил полностью освободить Ленинград от блокады и «отбросить врага за пределы Ленинградской области». Его поддержал Сталин:

   — Ленинградцы подлинные герои, им надо помочь!

Что касается Прибалтийских фронтов, то им ставилась задача во взаимодействии с Ленинградским фронтом освободить Новгородскую область и выйти к границам Прибалтийских республик. Войскам западного направления следовало продолжать освобождение от врага территории Белоруссии.

   — Я считаю, что главные средства и силы надо сосредоточить на четырёх Украинских фронтах, — подчеркнул Верховный. — Там важно создать превосходство в силах над противником и в сжатые сроки разгромить войска группы армий «Юг» и «А».

«После совещания в Ставке мы с А. М. Василевским дней пять ещё поработали с Генштабом по уточнению задач фронтам, — вспоминал маршал Жуков. — Несколько раз Верховный приглашал нас к себе в кремлёвскую квартиру на обед. Как известно, И. В. Сталин вёл скромный образ жизни. Питание было простое — русской кухни, иногда готовились грузинские блюда. Никаких излишеств в обстановке, одежде и быту у Сталина не было... После того как задачи фронтов были окончательно отработаны, мы с Александром Михайловичем отправились на подопечные фронты, где нам было поручено осуществлять дальнейшую координацию действий войск. Я поехал координировать действия фронтов Н. Ф. Ватутина (1-й Украинский фронт) и И. С. Конева (2-й Украинский фронт). А. М. Василевский — Р. Я. Малиновского (3-й Украинский фронт) и Ф. И. Толбухина (4-й Украинский фронт)».

Василевский анализировал резервы Ставки, когда к нему в кабинет вошёл нарком ВМФ адмирал Кузнецов, следом за ним — академик Тарле.

   — Евгений Викторович, дорогой, рад вас видеть! — улыбаясь, произнёс Василевский. Он пригласил гостей сесть. — Давно не встречались. Над чем сейчас работаете?

   — Товарищ Сталин попросил оперативно подготовить к переизданию книгу о нашествии Наполеона в Россию в 1812 году, потому-то я всё бросил и сел за сей труд, — пояснил академик. — Этот труд недавно вышел, и я готов вам его презентовать! Вот ему, — он кивнул на адмирала Кузнецова, — книгу я уже подписал.

   — Николай Герасимович своего не упустит, — усмехнулся Василевский. — Он мне хвалился, что ваша книга «Нахимов» его покорила. Так ведь, Николай Герасимович?

   — Эта работа историка Тарле меня очаровала. Мне по душе его труды о Фёдоре Ушакове, Михаиле Кутузове, они большого патриотического звучания! В них хорошо показано, как наши великие предки любили Россию и как её защищали, не щадя живота своего...

   — А как у вас с «Крымской войной», Евгений Викторович?

   — Недавно вышла в двух томах. Тоже пришлось многое переработать с учётом нынешней войны.

   — У него к вам есть просьба... — начал было Кузнецов, но Тарле прервал его:

   — Я сам скажу... Александр Михайлович, как член Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний гитлеровцев я работаю над статьёй для «Правды» о зверствах фашистов. У меня появился ряд серьёзных вопросов, и я хотел бы с вами обсудить их. Но прежде замечу, не сам я напросился к вам, мне посоветовал товарищ Сталин, говорит, у начальника Генштаба в руках все фронтовые нити. Поможете?

   — Да хоть сейчас, если смогу! — воскликнул Василевский.

   — Николай Герасимович мой друг, но у него такой фактуры не имеется. — Глаза академика заискрились, в них было столько теплоты, что Александр Михайлович пожал ему руку. — Ну что, за работу? А Николай Герасимович мешать нам не станет...

По радио передавали последние известия, Василевский но расслышал в трубке голоса, хотя он был ему знаком и слышал Александр Михайлович его не раз.

   — Саша, это я, Мария Александровна, узнали? Вы не смогли бы прийти к нам сегодня вечером часам к семи? Борис Михайлович очень просил. Сейчас он спит, и я говорю тихо, чтобы не разбудить его.

Дверь Василевскому открыла Мария Александровна, милая, добрая женщина, с которой ему всегда было приятно поговорить. Увидев его, она обрадовалась:

   — Так быстро? Вот уж Борис обрадуется! Заходите, пожалуйста.

Василевский снял шинель, шапку, пригладил ладонью волосы и шагнул в кабинет. Шапошников сидел за столом и что-то писал. Увидев гостя, он положил ручку на стол и встал.

   — Наконец-то я вас увидел, голубчик! — сказал он негромко и необычно мягко, по-женски. Осунувшееся лицо вдруг вмиг посветлело, хотя бледность щёк не исчезла, да и улыбка была какой-то неживой. Он долго держал ладонь Александра Михайловича в своей руке, приговаривая: — Да вас не узнать. Вы посуровели, возмужали, взгляд стал острее.

   — Война, Борис Михайлович, — улыбнулся Василевский, — она даёт о себе знать. Седины-то у меня прибавилось, как будто только что из моря вышел и пена застыла на волосах.

Покашливая, Шапошников сел на диван, а Василевскому кивнул на кресло.

   — Ваша седина, голубчик, меня не тревожит, — ответил маршал. — Главное — у вас таланта прибавилось! Хотя я и болею, но за событиями на фронтах слежу. Да вы садитесь и не смотрите на часы. Я вас долго не задержу. Ну, рассказывайте, как дела, доволен ли вами Верховный?

   — Прежде скажите, как вы себя чувствуете? — Александр Михайлович сел в кресло. — Товарищ Сталин не раз спрашивал меня, как ваше самочувствие, не бываете ли вы в Генштабе...

   — Он мне звонил трижды, когда наши войска готовились к Курской битве. — Борис Михайлович помедлил, взял папиросу и хотел было закурить, но отложил её в сторону. — Боялся Верховный, что наши фронты не выдержат натиска фашистов. А я спрашиваю его: «Что на этот счёт вам говорят Жуков и Василевский?» — «Они убеждают меня в обратном». — «Значит, — отвечаю вождю, — всё идёт как надо и вам не следует волноваться».

   — Он высказывал нам свои сомнения, и не раз, — заметил Василевский. — Кто клюнул на удочку, так это Ватутин. Говорит: «Давайте не ждать, а первыми ударим по вражеской обороне». Я тут же осадил его, но он всё же позвонил Сталину, и тот распорядился, чтобы все фронты подготовили запасной вариант, если вдруг Гитлер даст отбой наступать своим генералам. Смехота, и только!

   — У Ватутина членом Военного совета был Хрущёв, он-то и толкнул его на этот шаг, — усмехнулся Борис Михайлович. — Мне жаловался как-то генерал Ерёменко, что когда он командовал Сталинградским фронтом, Хрущёв, как член Военного совета, нередко толкал его на разные авантюрные шаги, даже звонил Сталину, предлагал то одно, то другое сделать на фронте. Порой это злило вождя. Однажды при мне, разговаривая с ним, Сталин сердито бросил в трубку: воевать надо хорошо, а не жаловаться на нехватку оружия и войск. Допёк он Верховного!.. — Голос у Бориса Михайловича звучал глухо.

Шапошников позвал жену:

   — Машенька, будь добра, принеси нам горячего чайку!

Разговор сам собой перешёл на фронтовые темы: как проходит та или иная операция, что делает Генштаб для подготовки стратегических резервов, как обеспечивают армию и военный флот новыми видами оружия и боевой техникой.

   — Теперь у нас, Борис Михайлович, всего этого хватает, — похвалился Василевский. — Заводы с каждым днём увеличивают выпуск танков, самолётов, орудий. Даже не верится, что в сорок первом мы с вами со всех фронтов собирали танки для обороны Москвы! Теперь же немцы потеряли своё преимущество в танках и самолётах, отсюда их поражения на фронтах. Но враг ещё силён, и мы об этом помним!

Шапошников не скрывал того, что с горьким чувством вспоминает начало войны, когда Красная Армия понесла тяжёлые потери. В этом вина не только Сталина и Генштаба, но и командующих фронтами, которые только-только обретали боевой опыт борьбы с врагом.

   — Скажу, голубчик, и о другом. — Шапошников поставил стакан на край стола. — В начале войны Сталин полагался больше на репрессивные меры. Помните его приказ в августе сорок первого о начсоставе, который самовольно оставлял боевые позиции? Вождь разрешил военным советам действующих армий предавать суду Военного трибунала лиц среднего и старшего начсостава до комбата включительно. А надо было не приказы издавать, а поднимать у бойцов и командиров боевой дух. Войскам нужны были танки, самолёты, орудия, а бойцам подчас не хватало даже винтовок! Теперь вождь это понял.

   — Я привык к Сталину, — признался Александр Михайлович. — Он стал глубоко мыслить по военным вопросам, лучше разбираться в стратегии и тактике. У него есть чему поучиться. И не зря Черчилль жаловался Рузвельту, что никак не может раскусить дядюшку Джо, как называл Сталина Рузвельт.

   — Верю вам, голубчик, и очень сожалею, что по болезни мне пришлось уйти из Генштаба, — грустно молвил Борис Михайлович. — Работа начальника Академии Генштаба меня не совсем удовлетворяет. Хочется быть с теми, кто сражается на фронтах...

Уходил Василевский грустный. На прощание Шапошников вдруг обнял его и по русскому обычаю трижды расцеловал.

Александр Михайлович почувствовал, как защемило в груди.

   — Всякое бывает, голубчик, может, больше не увижу вас. — Голос у маршала заметно дрогнул. — Мой привет Георгию Жукову и Алексею Антонову. Всё, идите! — Последние слова он произнёс чуть слышно.

Тяжело ступая, Василевский вышел во двор. Сюда как раз подкатила санитарная машина, из неё вышла полная, в белом халате женщина, в руках она несла две кислородные подушки.

   — Вы к Борису Михайловичу? — спросил он.

   — А что, его увезли в госпиталь? — насторожилась женщина.

   — Он дома, я был у него в гостях, — отчего-то смутился Василевский.

В Генштабе он зашёл к своему заместителю генералу армии Антонову. Тот всё ещё работал с оперативной картой фронтов, отмечая на ней продвижение войск. Александр Михайлович, не снимая шинели, сел на стул.

   — Тебе привет от Бориса Михайловича. Я только что был у него...

   — Как он, не болеет? — поинтересовался Антонов. — Давно ему не звонил.

   — Чего же ты? — насупился Василевский. — Ему-то как раз и не хватает наших звонков!

   — Я это учту, — уронил Антонов, не поднимая головы. Видно, ему стало не по себе от упрёков.

 

Глава шестая

День стаял, над городом опустились сумерки, когда Василевский, набегавшийся с утра, собрался домой. Генерал армии Антонов положил в папку документы, с которыми работал, и, глядя на него, спросил:

   — Когда убываете на фронт, Верховный вам не сказал?

   — Пока нет. Но, видимо, дня через два-три улечу на 3-й Украинский к генералу армии Малиновскому.

Зазвонил телефон. Василевский, сняв трубку, узнал голос начальника Главпура генерала Щербакова.

   — Александр Сергеевич, слушаю вас! Что, не понял? Смогу ли завтра зайти к вам к десяти утра? Что-то важное? Со мной хочет поговорить Георгий Димитров? Хорошо, буду у вас...

С Димитровым, болгарским революционером, обвинённым немецкими фашистами в поджоге рейхстага, Василевского познакомил Сталин. Летом 1942 года, когда он прибыл в Ставку из-под Сталинграда, в кабинете Верховного увидел Димитрова.

   — Георгий, это наш начальник Генерального штаба и заместитель наркома обороны Александр Михайлович Василевский! — добродушно произнёс Сталин. — Если у тебя возникнут вопросы по военной линии, всегда можешь рассчитывать на его помощь.

   — Спасибо, Иосиф Виссарионович! — Димитров улыбнулся. Он был кряжистый, с загорелым волевым лицом, чёрной копной волос. В пышных усах белела седина. — Хорошее имя — Александр. Так зовут ещё одного храброго русского воина, которого я очень почитаю, — Александр Невский. Так что вам есть с кого брать пример рыцарской удали!

   — Ну вот ты и смутил начальника Генштаба, — улыбнулся в усы Сталин. — Смотри, он даже покраснел...

С тех пор прошло полтора года, но Василевский запомнил эту встречу в Кремле. Сейчас он, слегка волнуясь, вошёл в кабинет начальника Главпура. Георгий Димитров резво встал и пошёл ему навстречу.

   — А вам идёт форма маршала! — мягко сказал он, здороваясь. — Правда, когда нас знакомили, вы были генералом. А я вот по-прежнему рядовой, — шутливо добавил он. — Как там на фронте?

   — Красная Армия наращивает удары, и уже недалеко то время, когда наши войска освободят вашу родину — Болгарию, — улыбнулся Василевский.

   — Александр Михайлович, тут такое дело, — заговорил генерал Щербаков. — Георгий Михайлович готовит цикл передач по радио на Болгарию и хотел бы рассказать о разгроме немцев под Сталинградом и на Курской дуге. Вы — участник этих событий и могли бы поведать немало интересного.

   — Проблем нет, я могу это сделать, но мне надо взять разрешение у Верховного... — начал было Василевский, но Щербаков прервал его:

   — Вчера у товарища Сталина я согласовал этот вопрос.

   — Тогда другое дело! — повеселел Василевский. — Что и говорить, бои были ожесточёнными. Мне довелось наблюдать с КП фронта танковое сражение под Прохоровкой. Казалось, что горела сама земля и небо полыхало жарким огнём.

   — Это как раз то, что мне надо! — воскликнул Димитров. — Когда я смогу побеседовать с вами?

   — Да хоть сейчас! — Василевский взглянул на Щербакова. — Александр Сергеевич, я проведу нашего гостя в Генштаб. Там у меня есть рабочие карты, по ним всё ему покажу. Не возражаете?..

На другой день с утра в Ставке обсуждался вопрос о подготовке воинских эшелонов для переброски войск и боевой техники фронтам из стратегических резервов. Начальник тыла Красной Армии генерал армии Хрулёв сделал краткое сообщение, и оно, как понял Василевский, удовлетворило Верховного, так как вопросов он не задавал. Хрулёва вождь уважал за его умение руководить тылом, хотя дело это весьма хлопотливое.

   — Андрей Васильевич, мне говорили, что для отправки на фронт тяжёлой боевой техники не хватает вагонов и платформ, это правда?

   — Так точно, Иосиф Виссарионович, — подтвердил Хрулёв. — А ещё совсем недавно всё обстояло наоборот. Вагоны и платформы были, а тяжёлой боевой техники не хватало.

   — Секрет прост, — усмехнулся Микоян. — Сейчас наша военная промышленность заработала на полную мощность и выпускает для Красной Армии и Военного Флота всё, что требуется.

Сталин посмотрел на Василевского.

   — Скажите, кому в первую очередь надо отправить резервы? — спросил он.

   — Генералам армии Ватутину и Коневу. — Начальник Генштаба встал, открыл свой блокнот. — Вы же знаете, что 1-й и 2-й Украинские фронты неделю назад начали Корсунь-Шевченковскую операцию. Операция весьма серьёзная, но она сулит нам большой выигрыш. И хотя нашим двум фронтам противостоят войска группы «Юг», которой командует генерал-фельдмаршал Манштейн, от поражения гитлеровцам не уйти. Потому-то Ватутину и Коневу нужны танки, и чем больше, тем лучше.

(Выигрыш и впрямь оказался стоящим. Корсунь-Шевченковская группировка немцев была окружена, попытки противника разорвать кольцо окружения, спасти свои войска не удались. Ликвидацию «котла» Ставка возложила на командующего 2-м Украинским фронтом генерала армии Конева. Для этого ему потребовалось всего лишь пять суток. Утром 17 февраля Конев донёс в Ставку: «Котёл» ликвидирован, потери противника подсчитываются...» Эти потери оказались внушительными — 55 тысяч было убито и более 18 тысяч взято в плен. Ставка высоко отметила заслуги Конева: 20 февраля ему было присвоено звание Маршала Советского Союза. Одним из первых его поздравил Василевский. — А.3.).

   — А теперь поговорим о подготовке к одесской наступательной операции, — произнёс Сталин. — Вам слово, товарищ Василевский.

Начальник Генштаба встал с места, а Микоян прокаламбурил:

   — Василевский здесь, Василевский там...

   — Такая у него должность, — сухо бросил Верховный, давая Микояну понять, что сейчас не до шуток.

Микоян помолчал, о чём-то думая, потом проговорил:

   — У Александра Михайловича большое сердце, на всё его хватает...

   — Бывают и сбои, — смутился Василевский. — Но это так, к слову... Что сказать об Одесской наступательной операции? Генштаб продумал её во всех деталях. Какова цель операции? Разгром приморской группировки немцев между реками Южный Буг и Днестр, освобождение северо-западного побережья Чёрного моря и Одессы, выход на государственную границу с Румынией...

Кажется, недолгим было совещание, но Василевский устал, у него побаливало горло. «Видно, просквозило на ледяном ветру, когда ехал на вездеходе на КП фронта, — подумал он. — Приду домой и попью горячего чаю с мёдом».

Генералы и наркомы стали расходиться, но Верховный задержал Василевского.

   — Где сейчас находится командующий кавалерией маршал Будённый?

   — На 2-м Украинском фронте у Конева. В составе войск фронта там действует кавалерийский корпус генерала Селиванова, и Будённый проверяет, всё ли там идёт, как надо.

   — Вызовите его в Ставку, — распорядился Верховный. — Второго февраля исполняется годовщина важного события, и Будённому предстоит выполнить ответственное поручение. Не догадываетесь, о чём идёт речь?

   — Нет, — зарделся маршал.

   — Эх вы, вам-то это надо знать! — И выпалил на одном дыхании: — Годовщина разгрома немцев под Сталинградом! Всех в мире потрясла эта битва, в том числе короля Великобритании Георга Шестого. Ему даже не стало жаль меча для сталинградцев... Этот меч и вручит Семён Михайлович делегации города. Ясно, да? Тогда поскорее свяжитесь с маршалом, быть ему в Кремле к девяти утра!

Василевский знал о том, что ещё в конце ноября 1943 года на Тегеранской конференции Черчилль от имени Георга Шестого вручил Сталину почётный меч — дар короля Сталинграду. Об этом ему поведал маршал Ворошилов, принимавший участие в работе конференции. На том торжественном акте был и Рузвельт.

«Никто не ожидал, что меч будет вручать Черчилль, — говорил Климент Ефремович. — Он люто ненавидел коммунистов, а тут вдруг поклонился самому Сталину! Но Иосиф Виссарионович гордо принял меч и поцеловал его. В те дни Черчиллю исполнилось шестьдесят девять лет, — продолжал Ворошилов. — День его рождения отмечали в английской миссии, куда пригласили и нашу делегацию. Были произнесены тосты. Сказал несколько тёплых слов о Черчилле и Иосиф Виссарионович».

   — Вручать почётный меч будут в Кремле? — спросил Василевский.

   — А что? — вскинул глаза Сталин.

   — Я бы тоже принял участие в этом торжестве.

   — Исключается, — сухо произнёс Верховный. — Утром вам надо убыть на 3-й Украинский фронт. Я уже говорил с Малиновским, он ждёт вас. Командующий он молодой, и ему нужна ваша помощь.

Василевский на какое-то время задержал свой взгляд на Сталине, потом разжал губы:

   — Слушаюсь! Иду звонить маршалу Будённому...

В кабинете он бросил папку на стол и, вызвав по ВЧ дежурного, попросил соединить его с КП 2-го Украинского фронта. И надо же — трубку взял сам Конев!

   — Как у вас обстановка, Иван Степанович? — спросил Василевский. — Наступление развивается успешно? Очень даже успешно? Я так и предвидел. А где маршал Будённый? Рядом? Дайте ему трубку.

   — Здорово, Александр! — услышал Василевский бас маршала. — Что стряслось? Я же доложил тебе, что уезжаю на фронт на пару недель.

   — Семён Михайлович, вас вызывает Верховный, — прервал его Василевский. — Срочно вылетайте! К девяти утра вам нужно быть в Ставке.

Вылетел Будённый на рассвете. Сыпал снег, небо было свинцовым, и хотя ветер бросал самолёт из стороны в сторону, до Москвы долетели благополучно. Прямо с аэродрома маршал поехал в Кремль.

   — Где начинала свой победный путь Первая Конная армия? — вопросом встретил Будённого Верховный, едва тот вошёл к нему и сел в кресло. — Не забыли?

   — Как можно такое забыть, Иосиф Виссарионович? — качнул усами маршал. — Там в бою подо мной убило двоих коней, меня ранило, хорошо, что ординарец выручил, а то бы зарубили меня беляки.

   — Помню, помню, как вы попали впросак... — Сталин прошёлся по ковровой дорожке. — Завтра исполняется годовщина со дня разгрома немецких войск под Сталинградом. Мы решили придать этому событию политическую окраску. Микоян уже включился в работу, встретил делегацию из Сталинграда, переговорил с людьми. А вам, Семён Михайлович, надлежит вручить делегации почётный меч — дар короля Георга Шестого.

   — Вы оказываете мне большую честь, товарищ Сталин, и я охотно это сделаю.

   — При вручении почётного меча, — вновь заговорил Сталин, — вы произнесёте речь минут на пять—семь. Сами подготовьте её, но покажите Молотову. — Он снял трубку прямой связи. — Вячеслав, у меня в кабинете Будённый, своё выступление он напишет сам, но ты его прочти, чтобы всё было на месте. Его речь наверняка прочтёт господин Черчилль. Птица он важная, авторитет в мире, и с этим пока мы должны считаться.

Торжественное собрание открыл секретарь Президиума Верховного Совета СССР Горкин.

Будённый взял клинок с выгравированной надписью на английском и русском языках: «Гражданам Сталинграда, крепким, как сталь, — от короля Георга VI в знак глубокого восхищения британского народа» — и подошёл к трибуне.

   — Товарищи! — сказал он громко и властно. — Председатель Совета Народных Комиссаров, Верховный Главнокомандующий, Маршал Советского Союза товарищ Сталин поручил мне передать вам почётный меч — дар короля Великобритании Георга Шестого гражданам Сталинграда в ознаменование героической обороны города. Этот дар знаменует собой крепнущее боевое содружество народов Великобритании и Советского Союза в борьбе против общего врага. Сегодня, второго февраля тысяча девятьсот сорок четвёртого года, — продолжал маршал Будённый, — исполнилась годовщина разгрома сталинградской группировки немецких войск. Красная Армия и граждане Сталинграда более пяти месяцев выдерживали бешеный натиск врага. В стратегических расчётах немецкого командования Сталинград имел особое значение. Овладение Сталинградом дало бы возможность врагу прервать наши коммуникации с Югом и нанести удар по Москве. Однако эти авантюристические расчёты немцев позорно провалились, а отборные немецкие дивизии нашли свою гибель у стен Сталинграда...

Под громкие аплодисменты присутствовавших Будённый вручил королевский меч председателю исполкома Сталинградского Совета депутатов трудящихся Пигалеву.

   — Принимая меч, — сказал Пигалев, — заявляем, что будем его хранить как символ крепнущего боевого содружества народов Советского Союза и Великобритании. Фашистские варвары разрушили наш город. Но мы восстановим Сталинград! Из развалин и руин он возродится ещё более могучим и величавым!..

К началу 1944 года военно-политическое положение Советского Союза значительно окрепло. Василевский не забыл, как в конце прошлого года его и маршала Жукова вызвали в Ставку, чтобы принять окончательное решение по зимней кампании. Перед этим Верховный поручил им подготовить свои соображения, и, когда они вошли в кабинет, Жуков сказал:

   — Товарищ Сталин, план проведения наступательных операций у нас готов! — И он вручил Верховному документ.

   — Это то, что надо. — Сталин пробежал план глазами. — Да, у вас хорошо получилось, и моих поправок, видимо, не будет. Завтра обсудим план. — Он взглянул на Василевского: — Вы подсчитали, сколько вражеских дивизий уничтожила Красная Армия за год, начиная с наступления наших войск под Сталинградом?

   — Уничтожено и пленено пятьдесят шесть немецких дивизий! — ответил начальник Генштаба.

   — Прилично! — Верховный повеселел. — Скоро, уже скоро Гитлер запоёт похоронный марш! Теперь Красная Армия и Военно-Морской Флот будут решать задачу полного завершения освобождения советской земли от гитлеровцев. Мы начнём операции, как условились с вами, на северо-западном направлении силами Ленинградского, Волховского и 4-го Прибалтийского фронтов при поддержке Балтийского флота. — Сталин подошёл к карте. Василевский подал ему указку. — Здесь нам надо разгромить группу немецких армий «Север», полностью снять блокаду Ленинграда и выйти вот сюда, к границам Прибалтики...

   — Выйдем, Иосиф Виссарионович! — заявил Жуков.

   — Хотелось бы сделать это скорее, наш народ терпит большие лишения.

На другой день после короткого обсуждения плана в Ставке Верховный подписал директиву. Жуков и Василевский вернулись на те же фронты, откуда выезжали. Сталин не любил, когда они «засиживались» в столице и, по свидетельству Василевского, сразу отправлял их в войска, чтобы на месте согласовывать боевую работу фронтов, помогать командующим претворять в жизнь замыслы Ставки.

В последний день февраля, как и намечалось Верховным, маршал Василевский прибыл в штаб 3-го Украинского фронта. Было раннее утро, но погода стояла капризная, ночью, когда он летел, шёл снег, а сейчас моросил холодный дождь. На переднем крае, как сказал ему командующий фронтом генерал армии Малиновский, стояла «мёртвая тишина», лишь по ночам слышались одиночные выстрелы да ракеты прошивали тёмное небо.

   — Но снайперы у немцев охотятся даже ночью, — усмехнулся Малиновский. — Вчера старшина-связист вышел перекурить, и у окопа блиндажа его сразила вражья пуля. Попала прямо в голову. Работа снайпера!

   — Что, пуля пробила каску? — удивился Василевский.

   — Да нет же, без каски вышел старшина. Я уж тут выдал кому следует за расслабленность...

   — Ну ты даёшь, Родион Яковлевич! — В голосе начальника Генштаба была ехидная насмешка. — Этак немцы перестреляют всех, кто трудится в штабе.

Пока они завтракали, на КП фронта прибыл командующий 2-м Украинским фронтом Конев. Высокий и стройный, как на картине художника, он вошёл в штаб с улыбкой на лице, но, увидев Василевского, смутился:

   — Вы уже здесь? А я чуток опоздал. Извините...

   — Ладно, Иван Степанович, прощаю тебе этот грех. — Василевский поднялся из-за стола и подошёл к нему. — Тебя я поздравил по телефону с маршальским званием, а теперь позволь пожать руку. — И он крепко стиснул его ладонь в своей. — Надеюсь, ты доволен?

   — Ещё бы! — расплылся в улыбке Конев. — Я знаешь о чём подумал? Строг наш Верховный Главнокомандующий, но и заботлив. Кто отличился — тому почёт! — Он взглянул на Малиновского. — Теперь твоя очередь стать маршалом, Родион Яковлевич!

   — Я об этом не думаю...

   — Врёшь, дружище! — воскликнул Конев. — Кто не хочет стать маршалом? Разве что чудак, но ты вроде к такой категории людей не относишься.

   — Начнём работу, товарищи! — сказал Василевский. — Иван Степанович, ты чётко уяснил то, что предписала тебе Ставка?

   — Да! — подтвердил Конев. — Через Умань и Рудницу нанести удар на Бельцы и Яссы, а мой сосед Малиновский — через Николаев на Одессу. С Родионом Яковлевичем мы уже договорились, как будем взаимодействовать. Вот только с Ватутиным я ещё не успел поговорить.

   — 1-й Украинский фронт Ватутина наступает из Подолии на Буковину. — Василевский посмотрел на карту. — Что мы имеем в результате? Немецкая группа армий «Юг» отрезается от группы армий «Центр» и отбрасывается в Румынию...

Василевский скрупулёзно всё анализировал. Малиновский бросил реплику: мол, зачем это делать?

   — Чтобы знать, где на твоём фронте слабые места! — отрезал Александр Михайлович.

   — И где же они? — насупился Малиновский. — Фланги?

   — А ты, Родион Яковлевич, догадлив, — улыбнулся Василевский. — Подумай, чем их усилить, а я пока займусь с Коневым...

В полдень маршал Конев уехал в штаб своего фронта, довольный тем, как представитель Ставки провёл обсуждение, а Василевский остался у Малиновского, чтобы проанализировать план освобождения Одессы. Они так увлеклись, что не сразу услышали звонок телефона. Василевский поднял трубку.

   — Да, Георгий, это я! — Александр Михайлович присел на стул. — Какое ещё ЧП? Выкладывай всё как есть...

   — Вчера в одном из сел бендеровцы обстреляли машину Ватутина, — доносился издалека голос Жукова. — Пуля прострелила ему бедро. Сейчас Николай Фёдорович лежит в киевском госпитале. Верховный приказал мне командование фронтом взять на себя, что я и сделал.

Это известие ошеломило Василевского. Он спросил, долго ли Ватутин пробудет в госпитале, на что Жуков ответил:

   — Трудно сказать, всё зависит от того, как поведёт себя рана. У тебя там как дела?

   — Готовимся с Малиновским к операции, полагаю, что Николаев и Одессу скоро освободим. Был тут и Конев, но он уже уехал...

(Василевский надеялся, что лечение Ватутина пройдёт успешно. 19 марта он получил из госпиталя телеграмму, в которой Николай Фёдорович поздравил его и командование фронта с успешным проведением Березнеговато-Снегиревской операции. В ответной телеграмме Александр Михайлович пожелал другу скорее поправиться и вновь возглавить 1-й Украинский фронт. К сожалению, чуда не произошло, и 15 апреля Ватутин умер. — А.3.).

После отъезда маршала Конева Василевский и Малинковский ещё раз уточнили план наступления. Их замысел предусматривал нанесение главного удара силами 46-й и 8-й гвардейской армий, конно-механизированной группы генерала Плиева (4-й гвардейский механизированный корпус и 4-й гвардейский кавалерийский корпус) и 23-го танкового корпуса в общем направлении на станцию Раздельная в обход Одессы с северо-запада. 57-я и 37-я армии наступали на Тирасполь, а 6-я, 5-я Ударная и 28-я армии — на Николаев. Войска фронта должны были поддержать авиация и корабли Черноморского флота. Василевский лично переговорил об этом с адмиралом Октябрьским. Командующий флотом был полон оптимизма.

   — Флот окажет содействие войскам фронта морскими десантами и корабельным огнём, — заверил он начальника Генштаба. — Авиация и корабли будут наносить удары по укреплениям врага. — Помолчав, адмирал добавил: — Одесса дорога морякам, они храбро обороняли её в сорок первом, они помогут ей и в сорок четвёртом!

«Гордец адмирал, держит флотскую марку — быть на виду!» — подумал Василевский.

План операции был готов, его подписал командующий фронтом. Поставил свою подпись и представитель Ставки Василевский.

   — Передай, Родион Яковлевич, этот документ в Ставку, — распорядился Александр Михайлович. — Посмотрим, что нам скажет Верховный.

В холодную мартовскую ночь Василевский долго не мог уснуть. Он лежал на деревянном топчане и слышал, как по оконному стеклу хлестали струи дождя. Третьи сутки льёт с неба, дороги совсем раскисли.

   — Вы ещё не спите? — заглянул в комнату отдыха генерал армии Малиновский. — Мне тоже не спится. Всё гадаю, даст ли нам ответ товарищ Сталин.

   — Уже глубокая ночь, вряд ли он позвонит.

Но Верховный позвонил. Уточнив обстановку у Малиновского, он спросил, где находится маршал Василевский.

   — Здесь, в штабе. Он вернулся из танкового корпуса и лёг отдыхать. Я разбужу его.

   — Не надо, пусть поспит. Скажите, чтобы потом позвонил в Ставку.

Но Василевский уже проснулся и взял трубку. Сталин сообщил ему, что предложения о ходе операций 3-го Украинского фронта Ставкой одобрены. Для 23-го танкового корпуса отправлено 360 танков, а тягачи на фронт поступят позже. Надо скорее освободить Одессу, подчеркнул Верховный, чтобы перебросить войска на другие участки фронта.

   — Через две-три недели Одесса будет свободна! — заверил Сталина Василевский.

Наступление началось на рассвете 26 марта. Пока армии правого крыла и центра фронта форсировали Южный Буг и штурмовали оборону врага на его западном берегу, армии левого крыла начали штурм Николаева. Войска 5-й Ударной армии генерала Цветаева и 28-й армии генерала Гречкина встретили яростное сопротивление немцев. Тогда командарм Гречкин приказал высадить в Николаевском порту десант морской пехоты с задачей отвлечь часть сил врага с фронта, о чём доложил Малиновскому. Родион Яковлевич одобрил этот поступок, уточнив лишь, кто готовит десант.

   — Командир 384-го отдельного батальона морской пехоты, а возглавит отряд из добровольцев старший лейтенант Ольшанский.

   — Ты, Алексей Александрович, мог бы мне и не звонить, десант так десант, главное — скорее взять Николаев! Даю тебе на это дело ещё двое суток!..

   — Генерал Гречкин насчёт десанта хорошо придумал, да ещё удар в тыл врага! — сочувственно отозвался Василевский.

   — У Гречкина в этом деле большой опыт, — пояснил Малиновский. — В сорок третьем он командовал 20-м десантно-стрелковым корпусом, позже возглавил десантную группу войск 18-й армии. Я уверен в успехе...

(Генерал армии Малиновский не ошибся. Десант морской пехоты старшего лейтенанта Ольшанского прославил себя, и не зря его назвали легендарным. 26 марта десант высадился в Николаевском порту и двое суток вёл ожесточённый бой, приковав к себе большие силы немцев. Он нёс потери, но живые продолжали удерживать свои позиции. А 28 марта в Николаевский порт ворвались наступавшие с фронта войска 28-й армии. Легендарный десант выполнил поставленную задачу. 55 морским пехотинцам и 12 связистам и пехотинцам было присвоено звание Героя Советского Союза. — А.3.).

В штаб фронта позвонил командарм 5-й Ударной генерал Цветаев. Он доложил Малиновскому о том, что город Николаев очищен от немцев.

   — Нам достались большие трофеи. — Голос в трубке звучал бодро, и Малиновский понял, что у командарма хорошее настроение, о чём он и сказал генералу. Тот, однако, возразил: — Не очень-то весело у меня на душе, товарищ командующий...

   — Отчего вдруг, ты же освободил город и порт?

   — Не в этом дело, товарищ командующий. Армию генерала Гречкина, моего соседа, выводят в резерв Ставки — это правда?

   — Правда, Вячеслав Дмитриевич. Она понесла большие потери, надо укрепить её, дать людям отдохнуть. А тебе, дружище, нужно ещё взять Одессу. Так что наращивай удары.

   — А я и не жалуюсь, товарищ генерал армии, просто хотелось уточнить.

Бои не утихали ни днём ни ночью. Прорыв обороны врага ни флангах приморской группировки противника и угроза выхода си в тыл войск 2-го Украинского фронта вынудили гитлеровское командование начать поспешный вывод войск за Днестр. Войска правого крыла 3-го Украинского фронта с боями продвигались к Раздельной, а левого крыла — на Одессу. 30 марта части 5-й Ударной армии при поддержке морского десанта освободили Очаков.

Маршал Василевский склонился над картой и долго над ней размышлял. Потом окликнул Малиновского. Тот подошёл.

   — Где у тебя сейчас действует конно-механизированная группа генерала Плиева? Всё ещё в рейде по тылам врага?

   — А что?

   — Свяжись с Плиевым по радио и прикажи ему срочно двигаться к станции Раздельная, — сказал маршал. — По данным воздушной разведки, о чём мне сейчас доложил генерал Судец, на станции скопились десятки немецких эшелонов с живой силой и техникой. А через Раздельную, как ты знаешь, проходит единственная железная дорога, ведущая за Днестр, в Румынию. Взять Раздельную — значит не дать возможности уйти в Румынию гружёным эшелонам врага, а главное — загнать немецкого генерала Холлидта в «мешок», разгромить его войска. Кстати, — продолжал Василевский, — пленный немецкий офицер на допросе показал, что 6-ю армию, которой командует Холлидт, создал лично Гитлер. А знаешь почему? Чтобы отомстить русским за разгром под Сталинградом 6-й армии фельдмаршала Паулюса. Фюрер назвал 6-ю армию Холлидта «армией мстителей».

   — Ишь чего захотел Гитлер! — усмехнулся Малиновский. — Но мы «армию мстителей» уничтожим!

   — Потому-то генерал Плиев и должен взять Раздельную! Он уже крепко выручил нас, когда в начале марта во взаимодействии с 8-й гвардейской армией генерала Чуйкова внезапным ударом по врагу углубился в его тыл, захватил город Новый Буг, повернул к Снегиревке, уничтожая оперативные резервы врага. Словом, орёл Плиев!..

«Красный барон» — так любовно называли кавалеристы генерала Плиева. Получив приказ комфронта двигаться на Раздельную, Плиев решил лично возглавить атаку на станцию в ночь на 4 апреля. Атака кавалеристов была стремительной и внезапной, немцы даже не успели организовать сопротивление, и к утру казаки Плиева и бойцы 37-й армии овладели крупным узлом железных дорог и станцией Раздельная. Железная дорога Одесса — Тирасполь была перерезана нашими войсками, пути отступления врага в Румынию перекрыты.

   — Знаешь, о чём я подумал? — спросил Василевский командующего фронтом.

   — Скажите, Александр Михайлович.

   — Взгляни на карту. У нас ещё остались переправы через Днестр в сёлах Маяки и Беляевка. Пока наша пехота туда доберётся, немало гитлеровских войск улизнёт в Румынию. Туда надо послать Плиева, и хорошо, если бы эти сёла казаки захватили с ходу.

   — А в Беляевке, как доложил мне начальник разведки, — сказал Малиновский, — расположена водопроводная станция с огромной водонапорной башней. Вся Одесса получает из Беляевки пресную воду. Станцию и башню немцы могут взорвать. — Командующий фронтом вновь связался по радио со штабом Плиева. На месте генерала не оказалось, и приказ Малиновский отдал через начальника штаба.

   — Будет сделано, товарищ командующий, Маяки и Беляевку возьмём! — громко ответил начальник штаба. В эфире были сильные помехи, но Малиновский разобрал его слова.

«Я задумался, — вспоминал об этом эпизоде генерал армии Плиев. — Ясно, что спасти станцию может лишь быстрый, ошеломляющий противника удар. Но, если мы нанесём этот удар в лоб главными силами группы, гитлеровцы могут успеть взорвать станцию. Значит, надо хорошей подвижной группой напасть на водокачку и захватить её. Для такого дела нужны отборные люди. Не откладывая, мы подобрали в передовой отряд самых лучших казаков. Вместе с ними я приказал отправить роту танков...

   — Ну, станичники! — пошутил я в заключение. — На вас вся Одесса смотрит! Сами знаете: без воды — ни туды и ни сюды!..»

Стремительный бросок казаков, схватка с охраной — и водопроводная станция в руках гвардейцев Плиева! Как потом выяснилось, сапёры разминировали водопроводную станцию, из неё они извлекли пять тонн взрывчатки.

Василевский пил чай, когда к нему вошёл Малиновский.

   — Оба села, Беляевка и Маяки, кавалеристами генерала Плиева захвачены! — сказал он. И, помедлив, добавил: — Дать бы надо Героя Плиеву. Как вы считаете?

Александр Михайлович молча достал из папки листок бумаги и написал на нём текст телеграммы: «Генералу Плиеву. По-прежнему обязан благодарить вас и ваши войска за победу. Ваша дальнейшая задача: внезапной атакой с тыла овладеть Одессой, после чего группа будет выведена в резерв для пополнения и заслуженного отдыха. Возбуждаю ходатайство перед правительством о присвоении вам лично звания Героя Советского Союза. Уверен, что вы это и в дальнейшем, безусловно, оправдаете. Желаю вашим войскам и вам лично дальнейших успехов на благо нашей социалистической Родны. 8.4.44 г. Василевский».

Малиновский прочёл, улыбнулся и поспешил к радистам.

В штаб фронта прибыл командующий 17-й воздушной армией генерал Судец. Был он, как всегда, спокойный, улыбчивый и почти никогда не задавал маршалу вопросов, больше слушал его. Сейчас он спросил:

   — Вызывали меня?

   — Вчера, а ты прибыл через сутки. Почему? — нахмурился маршал.

   — Принимал в штабе молодых лётчиков, беседовал с ними, ставил задачи, — негромко отозвался генерал.

   — Владимир Александрович, твоя авиация работает что надо, но я на тебя зол, — сказал Василевский.

   — Не понял вас, товарищ маршал? — Генерал посерьёзнел.

   — В бою под Березовкой погиб командир 4-го гвардейского Сталинградского механизированного корпуса генерал Танасчишин. Я его знал и высоко ценил. — Маршал сделал паузу. — Неужто твои самолёты плохо прикрывали танки корпуса?

Но Судец уже знал, что танк комкора наскочил на вражескую мину.

   — Самолёты выручить генерала Танасчишина никак не могли, — развёл руками генерал. — Я тоже его знал, замечательный, душевный был человек. Пусть земля будет ему пухом.

   — Садись к столу, Владимир Александрович, и покажи на карте, что в Одессе сейчас бомбят твои люди, — улыбнулся Василевский. — Я бы хотел, чтобы авиация крепко ударила по морскому порту, там скопились десятки вражеских кораблей. Надо сделать так, чтобы ни один корабль не вышел из порта.

   — За мной, товарищ маршал, дело не станет, — заверил Судец.

Наконец вот она, Одесса! Василевский в бинокль хорошо видел её улицы, дома, окутанные дымом. Первыми в северные кварталы города ворвались войска 5-й Ударной армии генерала Цветаева. Это случилось 9 апреля. С противоположной стороны в город ринулись казаки генерала Плиева.

Маршалы Василевский и Малиновский подъехали к штабу армии. Их встретил генерал Цветаев. Он ещё не успел переодеться, на нём была камуфляжная форма.

   — Ну что, Вячеслав Дмитриевич, можно уже купаться на одесском пляже? — пошутил Александр Михайлович, поздравив генерала с победой.

   — Купаться в море ещё холодновато, но немцы с испугу прыгали в воду с причала, — улыбнулся командарм.

   — Хорошо поработали твои люди, Вячеслав Дмитриевич! — похвалил генерала командующий фронтом. — Молодцы! Не будем жалеть орденов и медалей, наградим всех, кто отличился в боях. — Малиновский хитровато сощурил глаза, глядя на представителя Ставки. — Александр Михайлович, вы можете и меня поздравить с успехом!

   — Разумеется, Родион Яковлевич, твой фронт, и успехи тоже твои, — подтвердил Василевский.

Но Малиновский возразил:

   — Я не в смысле действий фронта, товарищ маршал! Я родился и вырос в Одессе, это — моя родина!

   — Ах вот оно что, не знал я, не знал, дорогой Родион Яковлевич. — Василевский подошёл к Малиновскому и обнял его. — Значит, одессит? Теперь я понимаю, почему ты, как тот рысак, рвался к Одессе!

Во двор въехал «Виллис», и из него вышел генерал Плиев — худощавый, стройный, со щёточкой чёрных усиков. Быстрым шагом он вошёл в штаб и, увидев у стола Малиновского, доложил о своём прибытии. Голос у генерала был звонкий, как у юноши. Командующий фронтом поздоровался с ним за руку, похвалил за умелые боевые действия казаков, задал ему два-три вопроса, потом кивнул в сторону представителя Ставки, который оживлённо беседовал с генералом Судецом.

   — Вот он, маршал, желал вас повидать!

Генерал смутился, но, увидев улыбку на лице Василевского, вытянулся перед ним по струнке.

   — Товарищ Маршал Советского Союза... — начал было он, но тот прервал его:

   — Герой, а такой щупленький, а? Радиограмму мою получил?

   — Так точно! Меня казаки стали поздравлять, но я-то ещё не Герой Советского Союза...

   — Будешь героем, Исса Александрович. Сегодня о вас доложу товарищу Сталину, думаю, он поддержит нашу просьбу с командующим фронтом. Садись к столу и расскажи, как сражаются твои казаки-кубанцы. — Маршал окликнул командующего: Родион Яковлевич, дождь ночью прошёл, видно, наш гость озяб, распорядись, пожалуйста, насчёт «наркомовской». Надо же выпить за успехи нашего лихого кавалериста. А правда, Исса Александрович, что вас казаки нарекли «красным бароном»?

   — Факт, нарекли, — улыбнулся Плиев. — Я не сержусь. Хоть я и барон, но красный!..

С утра 10 апреля день выдался без дождя, тёплый и солнечный. Тысячи одесситов вышли на улицы города, радуясь изгнанию немецко-фашистских захватчиков. Девушки с букетами цветов обнимали наших бойцов, благодарили за спасение. Василевский радовался вместе с ними.

   — Товарищ маршал, вас к аппарату ВЧ! — доложил связист.

Василевский давно ждал этого звонка и, когда услышал голос Верховного, доложил ему о деталях освобождения Одессы. Сталин поздравил его с успехом, а потом спросил:

   — Что думаете делать дальше?

Василевский сказал, что завтра с утра вместе с Малиновским он обсудит подготовку фронта к операции по выходу войск к государственной границе по рекам Прут и Дунай.

   — Полагаю, что Малиновскому надо нанести главный удар правофланговыми армиями в общем направлении от Тирасполя на Кагул.

Сталин согласился с ним, потом заговорил о 4-м Украинском фронте, который два дня назад, 8 апреля, начал Крымскую операцию.

   — Немедленно вылетайте туда, я беспокоюсь, как бы у Толбухина не случилось осечки. Командующий он молодой, а враг там ещё силён и опасен.

   — Вылетаю утром, разберусь на месте в обстановке и доложу вам, — ответил Александр Михайлович.

   — Хочу сообщить вам приятную новость, — вновь заговорил Сталин. — Вы награждены орденом «Победа».

У Василевского перехватило дыхание. А Верховный продолжал:

   — Вы награждены не только за освобождение Донбасса и Украины, но и за предстоящее освобождение Крыма, куда вы завтра летите. Прошу вас также не забывать и о 3-м Украинском фронте. Генерал армии Малиновский человек надёжный, но контроль не помешает. Ещё раз от души поздравляю вас с награждением орденом «Победа»!

   — Спасибо, Иосиф Виссарионович, я очень волнуюсь, спасибо...

(Позже, когда в Кремле М. И. Калинин вручил Василевскому орден «Победа», на нём Александр Михайлович увидел № 2; № 1 получил маршал Жуков).

После опубликования в печати указа Василевского поздравили соратники и друзья. Особенно его тронула телеграмма маршала Шапошникова. Борис Михайлович тяжело болел, но нашёл в себе силы поздравить своего талантливого ученика. Александр Михайлович с КП фронта послал ему ответную телеграмму, в которой были такие слова: «Моё исключительно высокое награждение является в значительной мере результатом долголетней работы под Вашим непосредственным руководством».

На рассвете, когда из-за горизонта выкатилось багряное солнце и его лучи окрасили в цвет бронзы дома и шпили башен, Василевский, полный энергии и сил, улетал на 4-й Украинский фронт. Генерал армии Малиновский стоял у «Виллиса» задумчивый. За то время, что в штабе был Василевский, он привык к нему, понимал его с полуслова, и когда Александр Михайлович требовал что-либо, это не было обидным: наоборот, Родион Яковлевич всё делал быстро, и это приносило желаемый результат. «Его мне будет не хватать», — грустно подумал командующий фронтом. Кажется, Василевский догадался, о чём размышлял Малиновский, потому что сказал:

   — У тебя, Родион Яковлевич, всё хорошо, и упрекать тебя не за что. Вот только фланги... Ты часто забываешь о них, а их надо постоянно укреплять... Да, а наградной лист на генерала Плиева заполнил?

   — Конечно, — усмехнулся Малиновский. — Я уже подписал его. Но дадут ли Плиеву Героя? В Наркомате обороны есть завистливые чиновники, что для них моя подпись? — Он протянул документ маршалу. Василевский взял ручку и рядом с фамилией командующего фронтом поставил свою подпись.

   — Считай, что генерал Плиев уже Герой — Сталин мне не откажет! Отправь документ спецпочтой.

   — Ну, теперь, полагаю, всё получится! — улыбнулся Родион Яковлевич. — Вам доброго пути, товарищ маршал!

(Генералу Плиеву 16 апреля 1944 года было присвоено звание Героя Советского Союза, на пятый день после отъезда маршала Василевского в Крым; вторично по предложению Василевского он получил это звание 8 сентября 1945 года; символично, что маршал Малиновский в этот же день, 8 сентября, стал Героем Советского Союза, а маршал Василевский — дважды Героем Советского Союза. — А.3.).

В полдень на «Дугласе» Василевский прибыл в войска 4-го Украинского фронта. На КП он встретил представителя Ставки маршала Ворошилова, который координировал действия Отдельной Приморской армии, командующего этой армией генерала Ерёменко и командующего фронтом генерала армии Толбухина.

   — У вас тут такая теплынь, что хоть китель снимай! — улыбнулся Василевский, пожимая каждому руку. — Как ты, Фёдор Иванович? Немцы упорно дерутся?

   — Ещё бы! — усмехнулся Толбухин. — Гитлер приказал им Крым не отдавать, сражаться до последнего, вот фрицы и стараются. Но мы их одолеем!

   — Климент Ефремович, я должен согласовать с вами некоторые вопросы взаимодействия с Приморской армией. — Василевский разложил на столе свою рабочую карту.

   — Я в курсе дела, мне звонил товарищ Сталин, — отозвался Ворошилов.

По решению, принятому Ставкой, замысел Крымской операции сводился к тому, чтобы одновременно ударами войск 4-го Украинского фронта с севера — от Перекопа и Сиваша — и Отдельной Приморской армии с востока — из района Керчи — в общем направлении на Симферополь—Севастополь при содействии Черноморского флота, соединений авиации дальнего действии разгромить вражеские войска, не дать им эвакуироваться из Крыма. Было решено — и это одобрила Ставка — главный удар нанести с плацдармов на южном берегу Сиваша силами 51-й армии генерала Крейзера в направлении на Симферополь—Севастополь, а вспомогательный удар — на Перекопском перешейке силами 2-й гвардейской армии генерала Захарова.

Ворошилов, выслушав Василевского, сказал, что теперь ему ясно всё «до мелочей». Он медленно поднялся со стула и, озабоченный, прошёлся по вагону. Глаза его потускнели, стали холодными.

«Что-то ему не по себе, — подумал невольно Александр Михайлович. — Может, почувствовал себя неважно?» И напрямик спросил маршала:

   — Вас что-то смущает?

   — Да! — резко отозвался Климент Ефремович. — Состав сил и средств 4-го Украинского фронта недостаточен для того, чтобы одолеть врага. Короче — операция фронта спланирована без учёта реальных сил немцев.

Заявление маршала словно обухом ударило Василевского по голове. В первую минуту он растерялся и не нашёл, что сказать Ворошилову. А тот, видимо подумав, что начальник Генштаба заколебался в успехе операции, вновь заговорил:

   — В Крыму немцы ещё очень сильны! Войска Отдельной Приморской армии на Керченском направлении имели численное превосходство в силах над противником, не раз пытались прорвать его оборону, но безуспешно.

Минутная растерянность Василевского растаяла как дым, он энергично возразил:

   — Я не могу разделить вашего мнения, Климент Ефремович!

Его слова прозвучали как удар хлыста, и теперь уже растерялся бывалый маршал. Он никак не ожидал столь резкого возражения представителя Ставки, хотя таковым сам являлся, координируя действия Отдельной Приморской армии. А Василевский невозмутимо продолжал:

   — Вы поставили под сомнение решение Ставки, а это уже серьёзно. Нужны веские аргументы, а их у вас нет. Есть лишь общие слова. Вы ссылаетесь на боевые действия Приморской армии, но армия — это не 4-й Украинский фронт, и ваша ссылка не выдерживает критики.

После такого заявления Василевского Ворошилов и слова не произнёс, он прошёлся по вагону, о чём-то лихорадочно размышляя. Потом остановился напротив Александра Михайловича и негромко спросил:

   — Значит, со мной вы не согласны?

   — Нет!

   — Тогда я предлагаю отправиться в Мелитополь и вместе с командованием 4-го Украинского фронта обсудить этот вопрос. Не возражаете?

   — Пожалуйста, Климент Ефремович!

Подробный доклад о плане проведения операции сделал генерал армии Толбухин.

   — Я считаю, что фронт выполнит поставленную перед ним задачу, для этого у нас достаточно сил и средств, — подвёл итог Фёдор Иванович. — Если есть у кого вопросы, готов на них ответить. — Он так старался изложить суть дела, что даже вспотел. Вынув из кармана платок, вытер лицо.

   — Скажите, Фёдор Иванович, достаточно ли хорошо вы и ваш штаб знаете противника, с которым вам придётся сражаться? — спросил Ворошилов.

   — Конечно, и я, и начальник штаба генерал Бирюзов, и другие генералы хорошо знают, какими силами располагают немцы. Иначе как же с ними воевать?

Ворошилов ответил, что командование Отдельной Приморской армии тоже хорошо знало силы врага на Керченском направлении. Генерал Ерёменко даже заранее подготовил депешу в Ставку о том, что оборона врага сломлена. Но вышла осечка — вражеская оборона выстояла, а мы оконфузились! На бумаге всегда гладко получается, а на деле — разлад.

   — Товарищ маршал, что вы хотите этим сказать? — спросил Толбухин.

   — А то, что теми силами, коими располагает ваш фронт, врага не одолеть! — зычно произнёс маршал. — Вы подведёте и себя и Ставку. К тому же понапрасну могут погибнуть люди!

Такого заявления от бывалого маршала Толбухин никак не ожидал. Он заколебался, ждал, что скажет в ответ его координатор маршал Василевский, но тот молча сидел за столом и что-то писал.

   — Конечно, Климент Ефремович, силёнок у нас маловато, надо бы нам добавить войск, хотя бы ещё одну армию, — проговорил Толбухин.

   — Я также считаю, что операция очень тяжёлая, немец в Крыму силён, и было бы неплохо попросить ещё войск, — поддержал своего командующего начальник штаба генерал Бирюзов.

Тут уж Василевский не сдержался.

   — О чём вы говорите, товарищи? — строго спросил он, глядя то на Толбухина, то на Бирюзова. — Все расчёты, на которых строился утверждённый Ставкой план, исходили не только от меня, как начальника Генштаба, но прежде всего от вас, командования фронта! И когда мы представляли этот план в Ставку, да и но сей день уверенность в успехе операции была полной. Почему вдруг теперь вы изменили своё отношение к операции?

Толбухин молчал, втянув голову в плечи, молчал и начальник штаба Бирюзов, глядя куда-то в сторону открытого окна вагона.

   — Зря вы, Александр Михайлович, нажимаете на командование фронта, — заговорил Ворошилов. — Не знаю, как оно поступит в данной ситуации, но лично я не намерен вводить в заблуждение Ставку и считаю своим долгом доложить товарищу Сталину о своих и ваших сомнениях. — Маршал взглянул на Василевского. — Предлагаю и вам, Александр Михайлович, присоединиться к нам.

Василевский резко поднялся с места.

   — Климент Ефремович, я уважаю вас, но решительно не могу согласиться с вашими выводами, — жёстко сказал он. — Считаю ваши сомнения в успехе операции совершенно необоснованными и ставить в известность Ставку, чтобы просить дополнительные силы для фронта, не буду! — Василевский задел цепким взглядом Толбухина. — Меня удивили ваши слова, Фёдор Иванович. Кто вы — командующий фронтом или цыган из табора? Если вы отказываетесь от ранее принятого вами решения на проведение операции, то я готов прямо отсюда доложить товарищу Сталину об этом и просить его возложить на меня непосредственное её проведение и командование войсками фронта!

Толбухин покраснел как рак. Он понял, что поддался уговорам конника Ворошилова, и ему стало не по себе. «Это же позор — передать фронт в другие руки, а самому сбежать в тыл!» — такая мысль до боли обожгла его. И как он мог встать на сторону Ворошилова, который до сегодняшнего дня не выиграл ещё ни одного сражения?!

   — Товарищ маршал Василевский, — официально заговорил генерал армии Толбухин, — прошу простить мне мою минутную слабость. Фронтом командую я, операцию буду проводить теми силами и средствами, которые у меня есть. Слово, данное товарищу Сталину, — разбить врага — я выполню, чего бы это мне ни стоило!

В вагоне повисла напряжённая тишина.

   — Я согласен с командующим! — нарушил тишину генерал Бирюзов. — Для операции у нас сил вполне достаточно.

   — И я тоже согласен, — проговорил до этого молчавший член военного совета генерал Субботин.

Командующий 8-й воздушной армией генерал Хрюкин ответил уклончиво:

   — Моё дело — обеспечить фронт самолётами, и я это сделаю.

Все ждали, что скажет маршал Ворошилов. Тот, однако, долго молчал. Наконец разжал плотно сжатые губы:

   — Я вижу, что мои опасения вы не разделяете, — сухо произнёс он. — Тогда я не стану вмешиваться в действия 4-го Украинского фронта. У вас есть свой координатор...

После этого Ворошилов предложил всем участникам отобедать у него в вагоне. Когда все уселись за столом, Толбухин попросил Климента Ефремовича поделиться своими впечатлениями о работе Тегеранской конференции, в которой он принимал участие.

   — А надо ли на это дело тратить время? — усомнился Ворошилов.

   — Надо, Климент Ефремович, — поддержал просьбу Толбухина маршал Василевский. — Как там наши союзники, думают открывать второй фронт?

Ворошилов сказал, что этот вопрос был едва ли не самым главным на конференции. Во время его обсуждения обнаружились разные точки зрения руководителей США и Великобритании о месте, масштабах и времени высадки войск союзников в Европе. Рузвельт предлагал начать наступление через Ла-Манш (план «Оверлорд») 1 мая 1944 года, а Черчилль пытался подменить открытие второго фронта во Франции развитием операций в Италии и на Балканах, чтобы обеспечить оккупацию Центральной и Юго-Восточной Европы англо-американскими войсками.

   — Иосиф Виссарионович раскусил манёвр союзников и заявил, что наиболее эффективным было бы нанесение ударов по врагу в Северной или Северо-Западной Франции с одновременной высадкой десанта на юге Франции, — сказал Ворошилов. — Завязалась дискуссия. И что же? После горячей дискуссии верх взял наш вождь. Союзники заявили, что операция «Оверлорд» намечена ими на май 1944 года и будет поддержана высадкой десанта на юге Франции, как и предлагал Сталин...

Маршал Василевский держал в своих руках все нити Крымской операции, хотя это требовало от него новых усилий. Стиль его работы как представителя Ставки отличался строгостью, чёткостью и целеустремлённостью. Претворяя в жизнь директивы, он с большим вниманием относился к просьбам командующих фронтами и армиями, старался, чтобы войска вовремя и в нужном количестве получали боезапасы, подкрепления людьми. Нужды фронта всегда его волновали. К его приезду на 4-й Украинский фронт наступление наших войск развивалось успешно. Уже на третий день ожесточённых боев 51-я армия прорвала оборону врага и освободила Армянск. В прорыв был введён 19-й танковый корпус, который сразу овладел Джанкоем и двинулся па Симферополь. Под Перекопом, однако, немцы оказали упорное сопротивление 2-й гвардейской армии генерала Захарова.

   — Несу большие потери, продвигаюсь как черепаха, — донёс на КП фронта Захаров.

   — А ты, Георгий Фёдорович, оказывается, дипломат! — крикнул в микрофон Василевский, выйдя с ним на связь. — Говори прямо — срочно нужны подкрепления, а то — «несу большие потери»! Мы сейчас что-нибудь придумаем, а пока бей врага как можешь!.. Василевский подозвал генерала армии Толбухина. — Фёдор Иванович, сейчас дорого время! Для быстрого захвата Симферополя создадим подвижную группу? В неё войдут 19-й танковый корпус, стрелковая дивизия и истребительно-танковая бригада.

   — Идея, Александр Михайлович, хороша. Я — за! — повеселел Толбухин. — А кто возглавит эту подвижную группу?

   — Это дело поручим генералу Разуваеву, заместителю командарма 51-й. Генерал он энергичный, толк в военном деле знает. И храбрости ему не занимать.

   — Генерал Разуваев — то что надо, — одобрил Толбухин.

   — Тогда свяжись с ним и дай ему это поручение. Его задача — как можно скорее захватить Симферополь!..

Вечером 11 апреля Москва салютовала доблестным войскам 4-го Украинского фронта, прорвавшим оборону врага на Перекопе и на Сиваше и овладевшим городом Джанкой. В этот же день вечером Василевский связался по телефону с маршалом Ворошиловым.

   — Как у вас дела, Климент Ефремович?

   — Гитлеровцы бегут! — радостно ответил Ворошилов. — Сегодня утром наши главные силы опрокинули оборону врага и освободили Керчь! Сейчас войска выдвигаются к промежуточным рубежам обороны между Арабатским и Феодосийским заливами. Вам Верховный не звонил?

   — Пока нет. Завтра в ночь буду ему докладывать о боевых действиях фронта.

   — И о нашем споре в Мелитополе?

   — Да нет, Климент Ефремович, это был не спор, а своеобразная дискуссия, и, кажется, она была полезной.

   — Очень даже полезной! — весело отозвался Ворошилов.

Наступление развивалось успешно, и вскоре красные знамёна взвились над Симферополем, Евпаторией и Феодосией. Освобождены Бахчисарай, Судак, Алушта. 15 апреля подвижные части 51-й армии подошли к внешнему обводу Севастополя. Вместе с Толбухиным Василевский побывал в войсках 2-й гвардейской армии, продвигавшейся от города Саки к реке Булганак, затем в 51-й армии, которая вела бои в междуречье Альмы и Качи. К вечеру оба вернулись в штаб фронта, который к тому времени переехал в Сарабуз Болгарский, о чём начальник штаба генерал Бирюзов сообщил командующему.

   — Я чертовски устал! — Василевский бросил на нары плащ. — Хочу есть. А ты?

   — Я тоже проголодался... Пётр! — окликнул Толбухин своего адъютанта. — Накрывай на стол! Что там у нас есть? Свиная тушёнка? Давай её...

Поужинав, Василевский закурил трубку. Толбухин заметил, что он чем-то озадачен.

   — О чём ваши думы, Александр Михайлович? — спросил командующий.

   — Есть одна мыслишка. — Маршал попыхтел трубкой. — Как только войска Отдельной Приморской армии подойдут к Балаклаве, я предложу Ворошилову подчинить Приморскую армию тебе. Ни к чему нам теперь распылять силы. Мы подошли к Севастополю, и тут надо бить врага одним, сильным кулаком!

   — Согласится ли на это Климент Ефремович?

   — А куда он денется? — усмехнулся Василевский. — А станет возражать — я доложу Верховному.

Наутро в Сарабуз приехал Ворошилов. За чашкой чаю Василевский высказал ему своё предложение и объяснил, чем оно вызвано.

   — Хорошо работает твоя кубышка, Александр! — улыбнулся Климент Ефремович. — Почему же я буду возражать, если предложение весьма разумно? Но надо доложить Верховному.

   — Я сейчас ему позвоню...

В ночь на 16 апреля из Ставки был получен приказ. Приморская армия перестала считаться Отдельной, её включили в состав 4-го Украинского фронта. Командующим был назначен генерал Мельник. На другой день Ставка отозвала из Крыма маршала Ворошилова и генерала Ерёменко, который стал командующим 2-м Прибалтийским фронтом, а Василевскому было приказано оставаться на 4-м Украинском фронте до полного освобождения Крыма и одновременно продолжать координировать действия 3-го Украинского фронта, чьи войска уже вели бои в Молдавии.

«Надо сделать передышку в боях и решить, как действовать дальше», — отметил про себя Василевский. Сказав об этом Толбухину, он предложил собрать в штабе фронта всех командармов и начальников штабов, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию, обговорить, кто и где должен рушить оборону врага.

   — Если войска с ходу ворвутся в Севастополь, считай, что немцам не удастся эвакуироваться на своих кораблях и транспортах! — подчеркнул представитель Ставки.

Это был решающий этап операции, и Василевский продумал всё, чтобы отрезать Севастополь от моря с юга и юго-запада. А потом войска армии генерала Крейзера нанесут удар по Сахарной Головке и Гайтани, где засели гитлеровцы, опрокинут их оборону и выйдут в Инкерманскую долину, откуда прямой наводкой можно будет вести огонь из орудий по Северной бухте.

   — У тебя есть возражения, Фёдор Иванович?

   — Нет! — отозвался Толбухин, разглядывая в стереотрубу передний край.

В ночь на 29 апреля Василевский доложил свой план Верхом ному, и тот его одобрил. Но с отсрочкой наступления на несколько дней из-за подвоза боеприпасов и горючего для танков и машин не согласился:

   — Сроки наступления откладывать не разрешаю!

   — Тогда я не гарантирую успех операции! — сгоряча заявил Василевский.

Это осадило вождя. Начальник Генштаба объяснил ему, что к началу наступления он должен иметь не менее полутора боевого комплекта снарядов и мин для 2-й гвардейской армии, а для остальных армий — два с половиной комплекта.

Сталин, подумав, уступил, но пожелал уточнить сроки.

   — 2-я гвардейская армия генерала Захарова пятого мая начнёт наступление на вспомогательном направлении, а седьмого мая — генеральный штурм Севастополя! — отрапортовал маршал.

   — Хорошо! — одобрил Верховный. — Возможно, завтра ближе к вечеру я вам позвоню, надо будет посоветоваться...

Что имел в виду Сталин? Он хотел знать, каковы соображения Генштаба по плану летней кампании. В Ставку были приглашены маршал Жуков, генерал армии Антонов, маршал бронетанковых войск Федоренко, командующий ВВС Красной Армии генерал-полковник Новиков и заместитель Председателя СНК Малышев. Заместитель начальника Генштаба Антонов сделал краткий обзор по всем стратегическим направлениям, высказал соображения Генштаба о возможных действиях немецких войск в летней кампании 1944 года. Маршал Жуков, согласившись с основными выводами Антонова, обратил внимание Сталина на группировку немецких войск в Белоруссии.

   — Если мы её уничтожим, — сказал он, — то рухнет вся устойчивость обороны противника на всём его западном стратегическом направлении.

Верховного заинтересовала эта идея, и он сожалел, что на этом совещании нет маршала Василевского. Он вызвал Поскрёбышева и распорядился соединить его с Василевским. Через пять минут связь дали.

   — Здравствуйте, — начал Сталин. — У меня находятся Жуков и Антонов. Вы не могли бы прилететь посоветоваться о плане на лето? Нет? Готовите штурм Севастополя?.. Ну, хорошо, оставайтесь, но пришлите свои предложения на летний период.

Положив трубку, Верховный произнёс:

   — Через восемь—десять дней Василевский обещает покончить с крымской группировкой противника...

   — Что, уезжаете от нас? — забеспокоился Толбухин, когда Василевский закончил разговор с Верховным.

   — В Ставке обсуждается план летней кампании, и я, как начальник Генштаба, должен был высказать товарищу Сталину свои соображения, поэтому он просил меня прилететь в Ставку хотя бы на несколько часов. Но не мог же я бросить тебя, Фёдор Иванович, в такой ответственный момент! Вот-вот начнётся штурм Севастополя...

   — Балуете вы меня, товарищ маршал, — смутился Толбухин. — Но, если честно, я бы не хотел, чтобы вы уезжали даже на час...

В эту ночь разведчики доставили на КП фронта «языка». В кармане его куртки нашли обращение к немецким войскам нового командующего 17-й немецкой армией генерала Альмендингера.

   — Хотите прочесть? — Толбухин отдал Василевскому листок.

«Фюрер поручил мне командовать 17-й армией, — читал про себя Александр Михайлович. — Я получил приказ защищать каждую пядь Севастопольского плацдарма. Я требую, чтобы все оборонялись в полном смысле этого слова, удерживали бы каждую траншею и каждый окоп... Да здравствует фюрер!»

   — Запоздал генерал Альмендингер со своим горячим словом! — Василевский вернул листок Толбухину. — Завтра, девятого мая, с восьми утра начнём штурм города.

В первый же день боев немецкая оборона рухнула и войска вышли к бухте Стрелецкой, а на другой день над Севастополем взвился красный стяг! Маршал Василевский стоял на вершине горы и в бинокль наблюдал, как бойцы вели колонну пленных немцев.

Казалось бы, Василевскому было чему радоваться. Но в самый последний момент произошла трагедия, которая ему даже не снилась. В первый день освобождения Севастополя машина, где находился Александр Михайлович, в районе Микензиевых гор наскочила на немецкую мину. Взрыв был такой мощности, что машину разорвало на части, а те, кто в ней был, оказались на земле. Шофёру лейтенанту Смирнову повредило левую ногу. Василевский сидел рядом с ним в кабине, ему ушибло голову, осколки разбитого стекла поранили лицо... Он лежал на земле, и когда пришёл в себя, понял, что случилось. Кружилась голова, к горлу подступала тошнота. Адъютант маршала, сидевший на заднем сиденье, к счастью, не пострадал. Он помог Василевскому подняться и тут же сообщил о его ранении генералу армии Толбухину. Тот отдал приказ доставить начальника Генштаба и его раненого водителя в штаб фронта, где им оказали медицинскую помощь.

   — Рана заживёт быстро, и я ещё спляшу! — улыбнулся Василевский через силу.

Но приговор врачей был суров: немедленно отправить в Москву!

На другой день генерал армии Толбухин провожал Василевского к самолёту. Обнялись на прощание.

   — Александр Михайлович, ты уж меня, чудака, не забывай, ладно? Будешь здоров — дай знать! Фронтовая рана — она не всегда злодейка... А за твою помощь спасибо!

Толбухин задержал в своей руке ладонь Василевского. Она была холодной как лёд.

Прилетел в Москву Василевский под вечер и был удивлён, что его встречал генерал армии Антонов. Увидел он его в иллюминатор на лётном поле, когда «Дуглас», пробежав по земле несколько метров, остановился. Василевский вышел из самолёта, лицо у него было наполовину забинтовано. Он как-то неуклюже подал Антонову руку и грустно спросил:

   — Откуда ты узнал?

   — В Генштаб звонил генерал армии Толбухин.

   — А Сталину он звонил?

   — Нет.

«Тогда Верховный ничего не знает», — повеселел Василевский. Сидя в машине, он коротко рассказал Антонову, как его ранило, потом вынул из саквояжа пакет:

   — Это отдай товарищу Сталину, когда пойдёшь к нему на доклад по обстановке на фронтах. Если он спросит, где я, скажи, поехал в госпиталь на перевязку. Я сейчас туда еду.

   — Хорошо, Александр Михайлович, я всё сделаю, но если вас положат в госпиталь, дайте, пожалуйста, мне знать.

   — Ну что там у нас на фронтах? — весело поинтересовался Верховный, когда Антонов вошёл к нему.

   — Вам пакет от маршала Василевского...

Сталин раскрыл пакет, в нём — записка и два листа бумаги, исписанные мелким почерком. «Товарищ Сталин, — читал Верховный записку маршала, — направляю вам свои предложения по летней кампании, как вы и потребовали. Извините, что не смог лично прибыть в Кремль: сегодня утром в Севастополе моя машина наскочила на мину, взрывом её разбило, я был ранен. С уважением, маршал Василевский. 10 мая 1944 г.» Свернув записку, Сталин взглянул на Антонова:

   — Вы видели своего начальника?

   — Я встречал его на лётном поле.

   — Куда он ранен?

   — У него забинтована голова и почти всё лицо. Он поехал к врачам в госпиталь.

Сталин вызвал Поскрёбышева и распорядился соединить его с начальником Главного военно-санитарного управления генералом Смирновым. Тот был на месте и сразу ответил.

   — Товарищ Смирнов, вам известно о ранении маршала Василевского?

   — Известно, товарищ Сталин. Мне звонил генерал армии Толбухин из Севастополя. Вам доложить ещё не успел.

   — Как самочувствие товарища Василевского?

   — Жизнь его вне опасности. Лёгкое ранение головы, лица, левой руки. Я сейчас его осматривал...

Сталин резко снял трубку аппарата ВЧ, позвонил в Севастополь Толбухину. Поинтересовавшись обстановкой на фронте, он спросил:

   — Почему мне не доложили о ранении маршала Василевского?

   — Он запретил мне это сделать, сказал, что сам вам позвонит.

   — Кому вы подчиняетесь, мне или маршалу Василевскому?

   — Виноват, — грустно отозвался Толбухин.

Сталин с минуту помолчал, потом сообщил, что в час ночи Москва будет салютовать войскам 4-го Украинского фронта в честь освобождения Севастополя.

   — Хорошо вы провели операцию. Объявляю вам благодарность! Надеюсь, что в новых сражениях вы снова проявите свой талант военачальника.

Ранение оказалось лёгким. Василевский полежал три дня дома, отдохнул, набрался сил и, хотя перевязку не снял, вышел на службу.

   — Я здоров, Иосиф Виссарионович, и готов трудиться в полную силу, — совсем не по-уставному сказал он.

   — По операции «Багратион» сможете дня через два доложить Ставке? — спросил вождь. — Да? Тогда двадцатого мая приглашаю вас и Антонова к себе. Маршалу Жукову я дам знать.

Когда Василевский вошёл в кабинет Сталина, тот воскликнул:

   — Ну вот, наконец-то мы обрели начальника Генштаба! — Верховный пожал ему руку необычно тепло, искренне. — Бинт даже идёт вашему лицу, — пошутил он.

Маршал Жуков, сидя за столом, добродушно улыбался. Перед совещанием он заходил к Василевскому в Генштаб.

   — Тебя, Саша, не лечить надо было, а отправить на гауптвахту!

   — За что? — посерьёзнел Василевский.

   — За то, что без моего ведома наехал на вражью мину!

Все захохотали, а генерал армии Антонов даже прослезился от смеха.

Сейчас они сидели за столом, а Сталин, раскуривая трубку, произносил:

   — Операция «Багратион» — дело серьёзное, и надо обсудить её в деталях, вплоть до того, сколько и какого вооружения поставить фронтам, я уже не говорю о боеприпасах и горючем для танков и самолётов. И на глазок прошу не прикидывать, тут всё должно быть точно! С кого начнём?

   — Как обычно, с начальника Генштаба! — подал голос маршал Жуков.

   — Не возражаю. Вам слово, товарищ Василевский...

Начальник Генштаба коротко изложил план по операции «Багратион». Что лежало в его основе? Сосредоточение максим у ма сил и средств в первом оперативном эшелоне наступающих фронтов и одновременный прорыв обороны врага на шести участках. Цель этого прорыва — расчленить немецкие войска и уничтожить их по частям. Особое значение Генштаб придавал разгрому наиболее сильных группировок врага, оборонявших города Витебск и Бобруйск, так как это обеспечивало стремительное наступление крупных сил 1-го и 3-го Белорусских фронтов по сходящимся направлениям на столицу Белоруссии Минск.

Затем план был обсуждён. У Сталина особых претензий он не вызвал, ранее его одобрил и поддержал маршал Жуков.

   — По «Багратиону» картина для всех нас ясна, — подчеркнул Сталин. — Теперь надо вызвать в Ставку командующих фронтами Баграмяна, Черняховского и Рокоссовского. Это сделает Генштаб. Ознакомим их с планом, послушаем их соображения и, если потребуется, внесём коррективы. Нет возражений? Тогда снова соберёмся дня через три. А вы, товарищи Жуков и Василевский, побывайте на фронтах, используйте это время для дела...

Утром 4 июня Василевский вылетел на 3-й Белорусский фронт. В штабе, который располагался в лесу неподалёку от города Красное Смоленской области, его встретил генерал Черняховский. Он улыбался, глаза его поблескивали.

   — Что, скоро ударим по фрицам? — спросил он Александра Михайловича, крепко пожимая ему руку.

   — Ударим, Иван Данилович! — Василевский тоже улыбнулся.

Он прошёл на пункт управления, который обеспечивал ему постоянную и надёжную связь, в том числе и по радио, со Ставкой, командующими всеми фронтами и армиями. Через час-полтора прибыли заместитель командующего артиллерией Красной Армии генерал Чистяков и заместитель командующего ВВС маршал авиации Фалалеев, которые во время операции должны были координировать действия артиллерии и авиации. Оба доложили о своём прибытии Василевскому. Фалалеев сообщил Александру Михайловичу приятную новость: Ставка выделила в его распоряжение дополнительно триста пятьдесят тяжёлых самолётов!

   — Ты бы с этого и начинал, Фёдор Яковлевич, — одобрительно произнёс Василевский. — Ну что, все собрались? — окинул он сидевших весёлым взглядом. — Тогда послушаем информацию командующего 3-м Белорусским фронтом генерала Черняховского. Расскажи нам, Иван Данилович, как ты подготовил войска к сражению, только коротко и самое главное, — добавил маршал. — Приглашай сюда своего начальника штаба, командующих родами войск.

Представитель Ставки уже не раз бывал в войсках Черняховского, и тот ближе узнал его; подкупало в Василевском его умение быстро найти слабое место в войсках фронта, предложить командующему принять такие меры, которые существенно повышали бы боеготовность армий и дивизий. И, может быть, поэтому Иван Данилович был доверчив к Александру Михайловичу, говорил ему обо всём, что особенно волновало. Вот и в этот раз Василевский неторопливо, но тщательно провёл проверку в войсках, и ему стало ясно, что командование фронта и штабы всех степеней осуществляют подготовку к операции в установленные сроки. «Итак, — размышлял про себя Александр Михайлович, — у Черняховского мне больше делать нечего, надо поспешить с проверкой на 1-й Прибалтийский фронт. Наверное, генерал армии Баграмян тоже многое успел сделать, и всё же нужно взглянуть своим глазом».

   — Иван Данилович, у тебя всё идёт как надо, — сказал Черняховскому Василевский. — Не забывай фланги, смотри за ними в два ока, но главное — не ослабляй их, иначе враг сразу этим воспользуется. Так уже не раз бывало на фронте.

   — Учту, товарищ маршал. — В карих глазах генерала загорелись искорки. — Что меня волнует, так это боеприпасы, их-то фронт ещё не получил!

   — Знаю, Иван Данилович. — Василевский надел шинель. — Вчера я звонил в Генштаб своему заместителю генералу армии Антонову, он заверил, что эшелон уже в пути, так что на днях будет тебе боезапас и всё остальное.

Генерал армии Баграмян был на своём КП, и когда увидел «Виллис» с начальником Генштаба, обрадовался. Его 1-й Прибалтийский фронт был готов к операции, но если представитель Ставки подскажет что-то дельное, почему бы это не принять на вооружение?

Едва Василевский вышел из машины, Баграмян молодцевато подскочил к нему и совсем не по-уставному воскликнул:

   — Рад приветствовать вас, товарищ маршал! — И, увидев, как тот улыбнулся, мягко добавил: — Спасибо, что к нам пожаловали...

   — Приветствую тебя, Иван Христофорович! К боям готов?

   — На все сто процентов! — Баграмян качнул усами. Был он высок ростом, широкоплечий, на смугловатом лице сияла добродушная улыбка, хотя по натуре был он генералом суровым, но его строгость не отталкивала, наоборот, притягивала.

Уточнив некоторые вопросы по операции «Багратион», Василевский попросил собрать в штабе весь командный состав, чтобы ещё раз уточнить задачу.

   — Да, и вот ещё что! — спохватился он. — Пригласи в штаб командиров дивизий, которые первыми будут штурмовать оборону врага.

«Настырный мужик, хочет знать обо всём, чем живёт фронт», — подумал о маршале Баграмян. Он давно познакомился с этим человеком, для которого, как и для самого Ивана Христофоровича, служба в Красной Армии стала смыслом жизни. Он заметил, что маршал стал ему больше доверять.

У Баграмяна Василевский пробыл дольше, чем намечал, но всё, что услышал от людей, ему понравилось. Главное — командующий фронтом и его подопечные верили в свои силы и готовились доказать это в боях.

Прилетел Василевский в Москву поздно вечером. Не успел дома поужинать, как позвонил Жуков.

   — Ты уже дома? — спросил он. — Молодцом! Завтра в десять быть в Ставке!

   — А как же командующие фронтами? — забеспокоился Александр Михайлович.

   — Им дал знать твой бравый заместитель Антонов, так что всё в порядке. До завтра!

   — Это твой друг Жуков звонил? — спросила Катя, подавая ему чай.

   — Он самый.

   — А мне привета в этот раз не передал...

   — Не сердись на Георгия, замотался он на службе, как и я...

В Ставке собрались снова, как и предупреждал Сталин, но сейчас здесь были все командующие фронтами. Как всегда, тон разговору задал Верховный. Напомнив об узловых моментах операции «Багратион», он сказал:

   — Теперь я бы желал послушать командующих. Начнём с вас, товарищ Баграмян.

Иван Христофорович был человек не робкого десятка, его не смущала строгость, а подчас и грубость Сталина, если того что-то не устраивало, и доложил он о состоянии фронта кратко и чётко.

   — Люди горят желанием скорее ринуться на штурм вражеских позиций, товарищ Сталин, — резюмировал Баграмян.

   — Это хорошо, — усмехнулся Верховный. — А вы-то сами уверены, что выиграете сражение?

Баграмян опешил. Выручил его Василевский:

   — У Баграмяна, товарищ Сталин, срывов не будет.

   — Заверений товарища Василевского мне вполне достаточно. — Сталин перевёл взгляд на Черняховского: — Вам задача по плечу?

   — Тяжеловата, Иосиф Виссарионович, — признался генерал. — Но если мне поручили фронт, я буду делать то, что требует от меня Верховный Главнокомандующий!

Сталин заметно смутился.

   — Кажется, мы ушли от обсуждения операции «Багратион». Товарищ Жуков, что вы скажете о подопечных вам фронтах?

Жуков встал и, как всегда, был краток.

   — Мне поручено координировать два Белорусских фронта, 1-й и 2-й, — сказал он. — В помощь мне Ставка посылает начальника Оперативного управления Генштаба генерала Штеменко с группой офицеров. Генерал армии Рокоссовский и генерал Захаров задачи для себя уяснили. У командующего 2-м Белорусским фронтом генерала Захарова боевого опыта меньше, чем у Рокоссовского, поэтому я назначил ответственным за подготовку операции 2-м Белорусским фронтом представителя Генштаба Штеменко. — Жуков посмотрел на Верховного. — Хочу также в Белорусской операции использовать авиацию дальнего действия. Маршал Василевский меня в этом деле поддерживает. Авиация могла бы если не в начале операции «Багратион», то чуть позже наносить бомбовые удары по объектам, расположенным на территории Германии.

   — Хорошее предложение, — одобрил Сталин. — Ну, а что нам скажет товарищ Рокоссовский? Вам слово...

После совещания, когда Василевский вышел во двор к своей машине, к нему подошёл Жуков.

   — Ты на меня не в обиде? — спросил он.

   — Насчёт авиации дальнего действия? — усмехнулся Александр Михайлович. — Правильно сделал, что сослался на меня, а то Верховный мог бы не одобрить это дело.

   — Вот-вот, я увидел, как он поморщился, когда я сказал об авиации, и решил сослаться на тебя. Дай пожму тебе руку! — И Георгий Константинович сжал ладонь друга в своей руке. — Ты когда летишь на фронт, завтра?

   — Да, если Верховный не задержит меня на день-два. Кое-что надо ещё решить с железнодорожными перевозками для фронтов.

   — А я полечу послезавтра рано утром.

   — Ты же собирался лететь вместе с Рокоссовским? — удивился Александр Михайлович.

   — Верховный дал мне ещё одно задание — обговорить с маршалом бронетанковых войск Федоренко вопрос о танковых резервах. Я бы сегодня это сделал, но Яков Николаевич на военном заводе в Сталинграде и вернётся завтра утром.

   — Я уже с ним переговорил по телефону.

Боевые действия начались 23 июня. Войска 1-го Прибалтийского фронта совместно с войсками 3-го Белорусского фронта за два дня упорных боев окружили западнее Витебска пять вражеских дивизий и к 27 июня уничтожили их, а 1 июля войска этого фронта освободили город Борисов. Войска 1-го Белорусского фронта под командованием генерала армии Рокоссовского окружили шесть немецких дивизий в районе Бобруйска и тоже за два дня ликвидировали их. Василевский не мог не поздравить с этим успехом своего боевого друга Рокоссовского. Он связался с ним по телефону.

   — Костя, почему ты окружил шесть, а не шестнадцать дивизий? — спросил Александр Михайлович.

Рокоссовский узнал голос Василевского и весело отозвался на его шутку:

   — А Жуков похвалил меня и за шесть вражеских дивизий. Он мне позвонил, и знаешь, что сказал? «Быть тебе, Костя, маршалом!» Вот шутник, да?

   — Зря так думаешь, — осадил его Василевский. — Уж коли Георгий сказал, так оно и будет. Я, например, буду просить Верховного, чтобы присвоил Ивану Даниловичу Черняховскому звание генерала армии. Он это заслужил. Правда, ты один окружил шесть дивизий, а он пять вместе с Баграмяном. Но не будем мельчить! Они оба молодцы!..

Войска фронтов, которые координировал Василевский, успешно продвигались вперёд. Однако не обошлось и без «заминок», которые огорчили Александра Михайловича. 5-я гвардейская танковая армия генерала Ротмистрова действовала хуже, чем прежде, и это заметили в Ставке. 28 июня Верховный в своей телеграмме на имя Василевского, Черняховского и члена Военного совета Макарова потребовал от 5-й гвардейской танковой армии «стремительных и решительных действий, отвечающих сложившейся на фронте обстановке». У Василевского даже сердце заныло, когда он прочёл депешу Сталина. Генерал Черняховский, уловив его волнение, сказал:

   — Я сейчас всыплю этому усатому генералу! — Он поднял с аппарата трубку, чтобы отчитать Ротмистрова.

Но Василевский одёрнул его:

   — Отставить! Я сам переговорю с Ротмистровым. — Он взял трубку и вызвал на связь командарма 5-й гвардейской танковой. — Павел Алексеевич, говорит маршал Василевский. Что там у тебя? Почему двигаешься черепашьим шагом? Я только что получил телеграмму от Верховного, он требует, чтобы твоя армия действовала более решительно.

   — Места болотистые, танки вязнут в иле, — глухо отозвался в трубке голос генерала. — А тут ещё фрицы дерутся как фанатики. Но я понял, товарищ маршал, нажимаю!..

На КП позвонил Сталин. Кажется, он был сердит. Голос его походил на хриплый шёпот, но звучал твёрдо и отчётливо.

   — Что там у Ротмистрова? Почему он медленно наступает? Вы разобрались?

Василевский, словно бы не замечая рассерженности Верховного, пояснил, что места, где действует Ротмистров, болотистые, танки кое-где вязнут в иле, естественно, им приходится идти небыстро, обходя глубокие расщелины. Но Ротмистров уже нажимает, так что потерянное время он наверстает.

   — У меня к вам просьба, — после паузы вновь заговорил Василевский. — Черняховский действует весьма успешно, и я просил бы вас присвоить ему звание генерала армии.

   — Шлите представление на моё имя, — сразу ответил Верховный, чем немало удивил начальника Генштаба. Обычно вождь что-либо уточнял и только потом принимал решение, а тут сразу согласился.

Василевский быстро подготовил представление на Черняховского и сам отнёс его на узел связи, сказав дежурному, чтобы срочно передал в Ставку. Вернувшись к себе, он подумал: «Интересно, долго ли придётся ждать?»

В этот же день вечером, когда Василевский пил чай, позвонил Сталин. На этот раз голос у него был мягче, спокойнее, без раздражения.

   — Объявите, пожалуйста, товарищу Черняховскому, что ему присвоено звание генерала армии, — сказал он. — А через несколько минут Москва передаст поздравление командованию фронта и войскам, освободившим Витебск...

«Вот он какой, Иосиф Виссарионович, и суток не прошло, как Черняховский стал генералом армии!» — подумал Василевский. Он окликнул командующего, тот сразу вошёл в пункт управления фронтами.

   — Слушаю вас, товарищ маршал!

   — А почему звание своё не говоришь? — усмехнулся Александр Михайлович.

   — Виноват, — смутился командующий. — Генерал-полковник Черняховский слушает вас!

   — А вот уже и не генерал-полковник, а генерал армии Черняховский! — улыбнулся Василевский. — Дай руку, я пожму её от чистого сердца! — И, видя, что командующий растерянно смотрит на него, не сообразив, в чём дело, пояснил: — Только что мне звонил товарищ Сталин. Двадцать шестого июня, то есть сегодня, вам присвоено звание генерала армии! Погоны есть? Срочно меняй их на генерала армии!

Во взгляде Черняховского было что-то отчаянное, он, к удивлению Василевского, реагировал на это известие сдержанно.

   — Ну что ж, будем считать, что на мои плечи легла ноша генерала армии, — сказал он, улыбаясь. — И воевать, стало быть, надо лучше! — И негромко добавил: — Александр Михайлович, вашу заботу я буду долго помнить... Разрешите налить по кружке шампанского? У меня есть пара бутылок, ещё когда был в Москве — прихватил. Ну?

   — Наливай, так и быть, выпьем за твои успехи!..

«Земля слухом полнится», — говорят в народе. Не успел Василевский поздравить Черняховского, как узнал, что Рокоссовскому присвоили звание маршала. Тут же позвонил ему и поздравил.

   — Ну, Костя, кто из нас прав — ты или я? — спросил Александр Михайлович.

   — Ты прав, Александр Михайлович. Жуков на ветер своих слов не бросает, меня его забота тронула до слёз...

Бои, однако, на всех фронтах не умолкали ни на минуту. 3 июля наши войска освободили столицу Белоруссии Минск.

Успех фронтов в Белорусской операции был впечатляющим. За две недели боев наши войска продвинулись на двести тридцать—двести восемьдесят километров, освободили большую часть Белоруссии. Немцы понесли огромные потери: семнадцать дивизий было уничтожено полностью, пятьдесят дивизий лишились более половины своего состава. Гитлеровцы потеряли убитыми и ранеными пятьсот тысяч солдат и офицеров. Группа армий «Центр» потерпела катастрофическое поражение. Гитлер не мог с этим смириться и снял с должности командующего группой «Центр» генерал-фельдмаршала Буша, а на его место назначил генерал-фельдмаршала Моделя. Но Модель недолго пробыл на своём посту: через две недели его сменил генерал-полковник Рейнгардт...

Василевский был доволен тем, как прошла операция «Багратион», и не скрывал этого. Поздно ночью, когда после ужина с Черняховским он прилёг отдохнуть, ему позвонил Верховный. Уточнив обстановку на фронтах, он проговорил:

   — У меня для вас есть сюрприз, о котором скажу вам в Ставке. Вы сможете прилететь в Москву завтра, разумеется, без ущерба для дела?

   — Смогу.

   — Прилетайте...

Василевский уже привык к срочным вызовам в Ставку, но редко догадывался, зачем он там нужен. Вот и сейчас, когда Черняховский спросил, зачем вдруг маршал понадобился Верховному, он в ответ пожал плечами:

   — Не знаю, Иван Данилович, а спрашивать у меня нет привычки.

Прилетел Василевский в семь утра. Генерал армии Антонов, увидев его в дверях своего кабинета, удивился:

   — Вы, Александр Михайлович?

   — Я. Разве не видишь? — Василевский шагнул в свой кабинет и сел на стул. — Верховный срочно вызвал меня. А ты что, не в курсе дела?

Антонов ответил: вчера он был у Сталина, но о начальнике Генштаба тот ничего не говорил.

Василевский по «кремлёвке» доложил Верховному, что прибыл.

   — Жду вас, — сказал Сталин.

Открыв дверь, Василевский вошёл в кабинет вождя. Тот по-доброму взглянул на него, приветливо улыбнулся. Он сидел за столом и пил чай. Потом кивнул ему на рядом стоявший стул:

   — Садитесь! — И звонком вызвал Поскрёбышева: — Принесите, пожалуйста, ещё один прибор и бутылку грузинского вина.

Поскрёбышев быстро принёс и сразу же удалился.

   — Наливайте себе чаю, или вы дома уже перекусили?

   — Как можно, товарищ Сталин? — Василевский смутился, опустил глаза, затем поднял их: — Я ещё дома не был, а звонил вам из Генштаба.

Верховный усмехнулся, неторопливо налил в два стакана вино.

   — Ладно, не сердитесь. — Он взглянул на карту, где красным карандашом была обведена Белорусская операция. — Значит, ни генерал-фельдмаршал Буш, ни генерал-фельдмаршал Модель не смогли остановить наше наступление и потерпели полный крах?

   — Не смогли, товарищ Сталин, хотя и очень старались. — Василевский тоже налил себе чашку чаю и стал не спеша пить. — Прошли те времена, когда мы со всей страны собирали танки и войска под Москву, чтобы отстоять столицу от врага. Давно прошли! Теперь немцы ищут, где бы им снять войска, чтобы бросить на советско-германский фронт и попытаться остановить наступление Красной Армии. Уже тогда под Москвой они мечтали пройти парадом по Красной площади, да не выгорело!

   — Недавно Берия преподнёс москвичам своего рода подарок, — заговорил Сталин. — По улицам Москвы прошли десятки тысяч пленных немцев, их колонны возглавляли девятнадцать битых генералов! Это было хорошее зрелище, жаль, что вас не было тогда в Москве. Знаете, сколько всего прошло пленных? Пятьдесят шесть тысяч человек! Для них это был тоже парад, хотя и нерадостный. Но что поделаешь: тот, кто проиграл, всегда чем-то платит... А теперь о сюрпризе. — Сталин поднялся с места, подошёл к столу и взял какую-то бумагу. — За умелое руководство боевыми действиями в Белорусской операции вам присвоено звание Героя Советского Союза! Товарищ Калинин сообщит, когда вам будет вручена Золотая Звезда Героя.

Слова Верховного вызвали в душе Александра Михайловича трепетное волнение. Он встал, одёрнул тужурку. Ему вдруг захотелось сказать вождю добрые слова в знак благодарности, но неожиданно для себя он шагнул к Сталину, сжал его руку и совсем не по-уставному произнёс:

   — Спасибо, Иосиф Виссарионович! Я тронут вашей заботой, спасибо...

Ладонь у вождя была тёплой и твёрдой.

   — Вы заслужили эту высокую награду, — проговорил Верховный. — Что же касается меня, то я ценю тех, кто живёт Родиной, а не своими мелкими заботами. Это и есть подвиг. — Он положил листок на стол. — Завтра в «Правде» будет опубликован указ о вашем награждении. Если не возражаете, я хотел бы выпить за ваши успехи. — Он отдал один стакан маршалу. — Это моё любимое грузинское вино.

   — С удовольствием выпью, Иосиф Виссарионович!..

   — Слышали, что в Германии было совершено покушение на Гитлера? — спросил Сталин.

   — Из слов пленных немцев слышал, а вот деталей не знаю.

   — Покушение организовали приближённые к Гитлеру генералы и офицеры, — продолжал вождь. — Но покушение не удалось. Гитлер отделался лёгким ранением и контузией. По его приказу сразу же были произведены аресты и казни. Мятежные генералы уже не верят своему фюреру, потому и подняли на него руку.

Позвонил маршал Жуков. Судя по разговору с ним Верховного, у того было какое-то важное сообщение.

   — Значит, у Конева хорошо идут дела? — Сталин сделал паузу. — Понял вас. У меня как раз находится маршал Василевский, завтра он улетает на фронт. Да, завтра... Для вас у меня есть важная новость. За успешное руководство войсками по разгрому вражеской группировки в Белорусской операции вы награждены второй Золотой Звездой Героя Советского Союза. Поздравляю вас с этой наградой... Да, у меня всё!

Сталин взглянул на Василевского:

   — Войска маршала Конева твёрдо встали на Сандомирском плацдарме! Что же касается операции «Багратион», то будь жив великий русский полководец, он был бы доволен. Блестяще её провели, и я доволен!

   — И мы с Жуковым довольны, — признался Василевский. — Пожалуй, впервые за годы войны большая часть подвижных фронтов и армий была введена в сражение после прорыва тактической зоны обороны врага. Кроме того, нам удалось осуществить новый метод артиллерийской поддержки пехоты и танков — двойной огневой вал. — Маршал помолчал. — Новым было и то, что окружение немецких войск под Минском достигнуто в ходе параллельного и фронтального преследования противника на большом удалении от переднего края обороны. Были и другие интересные ситуации во время сражения.

   — Словом, теперь наши генералы дерут чубы всяким немецким генерал-фельдмаршалам, — усмехнулся довольный Сталин. Он помедлил. — А что вы скажете об открытии второго фронта в Европе?

   — Я думаю, что пока не они, а мы помогли им! — улыбнулся Василевский. — О чём я веду речь? Союзники высадили свои войска в Нормандии как раз в те дни, когда мы проводили Белорусскую операцию и вермахт не мог усилить свои войска на западе. Как было на Западном фронте у вермахта пятьдесят восемь дивизий неполного состава, объединённых в две группы армий «Б» и «Г», так и осталось. Естественно, союзникам они не смогли оказать упорного сопротивления. А на нашей земле находилось сто семьдесят девять немецких дивизий и пять бригад. И всё же открытие второго фронта для нас некоторая поддержка, — заключил Василевский.

   — Черчилль испугался, что скоро Красная Армия сама разобьёт гитлеровские войска и войдёт в Берлин, — сказал Сталин. — Вот он и поторопился с открытием второго фронта. Старая лиса, этот закоренелый враг России!

В кабинет заглянул Поскрёбышев.

   — Товарищ Сталин, звонит Молотов, он спрашивает, когда завтра ему прибыть к вам?

   — Скажите, что в шесть вечера!

Сталин прошёлся по ковровой дорожке, о чём-то задумавшись. Потом посмотрел на Василевского:

   — Полетите на фронт не завтра, как было решено, а послезавтра, — произнёс он. — Завтра у меня на даче будет небольшая вечеринка, так что приходите к шести вечера. Сможете?..

В Генштабе у генерала армии сидел маршал Будённый, и, когда Василевский туда зашёл, он воскликнул:

   — Мы только что о тебе говорили с Алексеем Иннокентьевичем, а ты тут как тут! Здорово вы с Жуковым распотрошили этого генерал-фельдмаршала Буша!! И другой генерал-фельдмаршал, Модель, не спас группу армий «Центр» от поражения. Да, а ты, Александр, в Минске был?

   — А как же, Семён Михайлович! На второй день после его освобождения, пятого июля. Жара там стояла страшная, спецкоманды убирали трупы фашистов, не то могла разразиться эпидемия... Да, побродил я по Минску. Впечатление осталось крайне тяжёлое. Весь город разрушен. Если бы не наши минёры, то Дом правительства и дом ЦК партии Белоруссии немцы взорвали бы. Жители города истощены, полураздеты, на них страшно было смотреть. — Александр Михайлович сделал паузу. — Семён Михайлович, я слышал, у вас кто-то родился?

   — Сын, Александр! — улыбнулся в усы Будённый. — Мы с Марией назвали его в честь деда — Мишей. Теперь у меня трое детишек: два сына и дочь. А у тебя, дружище, только два сына, так что поспешай, а?..

На даче Сталина собрались военачальники — Жуков, Василевский, Ворошилов, Будённый, Антонов и другие, были здесь и некоторые члены Политбюро — Молотов, Каганович, Микоян, Маленков. Перед этим Будённому позвонил Сталин и попросил взять с собой гармонь.

   — «Яблочко» сыграете?

   — Непременно! — Маршал крутнул ус. — Вы что, забыли, как в девятнадцатом я играл в штабе Реввоенсовета Первой Конной армии? Вы тогда с Егоровым приезжали к нам!

   — Я ничего не забываю, Семён Михайлович! — Сталин подмигнул Ворошилову. — Кто давал вам рекомендацию для вступления в партию?

   — Вы, Иосиф Виссарионович! И как будто я вас не подвёл...

Василевский сидел за столом рядом с Будённым, и, когда вождь провозгласил тост за новые успехи на фронте, все выпили по рюмке. Семён Михайлович повеселел и стал рассказывать Василевскому эпизоды из своей мятежной жизни. Не умолчал он и о том, что ещё до войны Ежов арестовал его вторую жену, певицу Большого театра; когда место Ежова занял Берия, он умолял Лаврентия Павловича освободить её из лагеря, так как она ни в чём не была виновата, её просто оклеветали. Но Берия ему не помог.

   — И где она теперь?

   — Там же, в лагере...

«Вождя сегодня не узнать», — подумал Василевский, вернувшись в Генштаб. Позвонила жена.

   — Хочешь сделать мне приятное? — Она засмеялась. — У нас в кинотеатре вечером премьера кинофильма «Воздушный извозчик». В нём лётчика Баранова играет мой любимый актёр Михаил Жаров. Сходим, а? На афише написано, что на премьеру придёт сам Жаров.

   — Хорошо, я возьму два билета.

   — Не надо, Саша, я уже взяла...

   — А как быть с Игорем?

   — Он пойдёт к Павлику, нашему соседу, будут готовить удочки для рыбалки.

До начала сеанса оставалось полчаса, и Василевские вошли в фойе. Катя увидела Михаила Жарова в окружении ребят, он что-то им говорил. Василевский познакомился с ним ещё в прошлом году на кинофильме «Секретарь райкома», в котором Жаров играл партизана Русова. Тогда тоже была премьера, и Жаров рассказал ему немало интересного: где и как снимался фильм, кто консультировал актёра, информировал о борьбе партизан в тылу врага...

   — Играть в кино для меня удовольствие! — сказал Жаров. — Порой мне кажется, что я не артист, а настоящий партизан Русов, которому надо идти в тыл врага и нещадно его бить, чтоб не паскудил нашу землю. Мне легко даются роли, но бывает так тяжело играть героя, что из глаз выжимает слезу.

Прошёл год — и вот новая встреча с талантливым артистом. Василевские подошли к группе ребят, и тут Жаров увидел Василевского.

   — Вы ли, Александр Михайлович! — воскликнул он. — Я рад, что пришли меня посмотреть. А это ваша супруга? Простите, как вас зовут?

   — Катя, — покраснела она.

   — Очень приятно, а я Михаил Иванович. — Когда Жаров говорил, глаза его горели, лицо сияло так, будто ему только что вручили большую награду. — Одну минутку! — Он подскочил к буфету и купил плитку шоколада. — Попробуйте, Катя, шоколад с орехом — мой любимый. А вас, Александр Михайлович, я не угощаю, так как без ведома Верховного Главнокомандующего вы всё равно не возьмёте. Если бы вам давал шоколад Сталин, вы бы не посмели отказаться. Я угадал?

Василевский засмеялся, отчего его лицо вмиг залилось краской.

   — Хитёр ты, однако, Михаил Иванович. Намекаешь, что я боюсь Сталина? Нет, мы работаем с ним в Ставке дружно, он приказывает, я исполняю. Ты вот, Миша, уже дважды лауреат Государственной премии СССР, а я сколько сражаюсь на фронте и ещё не получил ни одной премии!

   — У вас, Александр Михайлович, на груди сияет орден «Победа», а это похлеще всяких государственных премий! — добродушно возразил Жаров.

   — Мне нравится ваша игра в кино, Михаил Иванович, — сказала Катя. — Вы мой любимый артист!

   — Ох, Катенька, будьте поосторожней, а то муж ещё заревнует и вызовет меня на дуэль — как тогда быть? Он стреляет, наверное, из пистолета без промаха, а я это оружие в руках не держал, если не считать игры в кино!

   — Мы с мужем живём дружно, да, Саша? — Катя влюблённо заглянула ему в глаза.

К ним подошёл артист Николай Крючков. Улыбаясь, он пожал коллеге руку.

   — Пришёл посмотреть, как ты играешь партизана Русова. Такой роли у меня ещё не было. — Он взглянул на маршала. — А вы случайно не Василевский? Ну да, конечно, маршал Василевский, я видел ваше фото в «Правде». Скажите, товарищ маршал, как дела на фронте, скоро мы намылим морду фашистским молодчикам?

   — Скоро, Николай Афанасьевич, — улыбнулся Василевский. — Ваши коллеги, артисты театров и кино, часто бывают у нас на фронте, а вас что-то я не видел. Приезжайте, бойцы встретят на «ура».

   — Спасибо, постараюсь воспользоваться вашим приглашением!

Катя сказала, что она с интересом смотрела в прошлом году кинофильм «Парень из нашего города».

   — Здорово вы там сыграли Сергея Луконина — так, кажется?

   — Вы не ошиблись, — хохотнул артист. — А кого я играю в кинокартине «Фронт»?

   — Лейтенанта Горлова!

   — У вас память что надо!..

Наконец раздался звонок, приглашающий зрителей в зал.

Василевский смотрел на экран, а сам вспоминал о том, что на письмо Азара Кальвина, которое получил ещё неделю назад, он не ответил.

«Приду домой и черкну ему пару строк, — решил он. — Оскару писать брату некогда, у него молодая жена, дети...»

 

Глава седьмая

Командующий Северным флотом адмирал Головко задумчиво смотрел на морскую карту. Час тому назад начальник штаба флота адмирал Платонов обозначил курс, которым шёл в порт Мурманск очередной конвой союзников. Казалось, что за время войны уже можно было привыкнуть к потерям, которые несли конвои от немецких подводных лодок и авиации, но адмирал Головко очень переживал.

В этот раз субмарина атаковала корабль охранения эсминец «Несокрушимый» под командованием капитана 3-го ранга Серебрякова. Взрывом кораблю оторвало корму, на нём вспыхнул пожар. Экипаж отчаянно боролся за живучесть корабля, и эсминец остался на плаву, его взяли на буксир и отвели в порт.

   — Василий Иванович, как это случилось? — спросил адмирал Головко Платонова, едва тот вошёл к нему на флагманский командный пункт.

   — Серебряков медленно перестраивался, чтобы выйти на лодку в атаку, она опередила его, выпустив по кораблю торпеду. — Адмирал сделал паузу. — Подобный случай произошёл с Серебряковым перед войной во время учений. Тогда он проиграл поединок с подводным противником, а командир «Жгучего» капитан третьего ранга Азар Кальвин его выиграл.

   — Как же, помню, — отозвался адмирал Головко. — Тогда же Кальвина и арестовали.

   — Верно, «Жгучего» отозвали с учений, и там же, на пирсе, Кальвина посадили в чёрную «эмку» и увезли в Особый отдел штаба флота, а потом отправили в Москву.

Союзный конвой уже находился в нашей операционной зоне, и командующий полагал, что все тревоги остались позади. Однако на рассвете оперативный дежурный доложил: полчаса назад английский корвет «Денбай Кастл» атаковала немецкая подводная лодка, корабль получил большие повреждения.

   — Где это случилось? — спросил комфлота.

   — В районе мыса Сеть-Наволок, товарищ командующий. Наше спасательное судно «Буревестник» взяло корвет на буксир, чтобы доставить его в губу Большая Волоковая. Все транспорты в семь часов пятьдесят пять минут вошли в Кольский залив.

«Хорошо, что среди них нет потерь», — подумал Головко.

Но командующего флотом ждало разочарование. Ранним февральским утром, когда над морем бушевала метель, конвой РА-64 вышел из Кольского залива на Кильдинский плёс. Тут его и поджидала субмарина. Взрывом торпеды корвету «Ларк» оторвало корму. К месту трагедии поспешил наш малый охотник МО-434, он-то и спас всех английских моряков, барахтавшихся в ледяной воде. Командующий отечественным флотом Великобритании адмирал Мур прислал Головко радиограмму: «Желаю выразить свою благодарность за быстроту действий личного состава вашего «охотника» при спасении наших людей, выброшенных взрывом за борт, когда был торпедирован британский корвет».

На другой день в семнадцать часов тридцать минут в районе Териберки конвой в третий раз был атакован немецкой подводной лодкой. На этот раз её жертвой стал корвет «Блюбелл». От взрыва торпеды он затонул. Погиб весь экипаж. Глава английской военно-морской миссии в Полярном адмирал Эджертон прибыл к адмиралу Головко удручённый.

   — Мне до слёз жаль погибших моряков с корвета, — сказал гость. — Наши корабли несли акустические вахты, но врага обнаружить не смогли. Что нам делать, сэр Головко? Мы потеряли уже три боевых корабля!

   — Обещаю вам, адмирал Эджертон, что мы найдём этого подводного пирата и уничтожим! — заверил своего союзника Головко. — Это дело чести...

   — Верю вам, сэр Головко! — ответил гость.

«Гибель трёх корветов на счету одной субмарины — это очевидная истина, — размышлял адмирал, возвратившись в штаб флота. — Она нападает на корабли конвоя из засады. Надо с ней покончить. Кажется, это дело я поручу Азару Кальвину». Он вызвал командира «Жгучего» в штаб флота.

   — Давно вас не видел, Азар Петрович, кажется, с тех пор, как о вас спрашивал маршал Василевский. Да вы садитесь! — улыбнулся адмирал. — Как дела? Поставили вам новую гидроакустическую станцию?

   — Поставили и уже испытали, — ответил Кальвин. — Корабль неделю стоял у причала морского завода в Мурманске.

   — Есть вам задание, Азар Петрович! — Головко подозвал его к морской карте. — Вот здесь, — указка комфлота скользнула по карте, — у мыса Сеть-Наволок и неподалёку от Кильдина немецкая субмарина торпедировала три корвета союзников. Только вчера ушёл на дно третий английский корвет. Ставлю вам задачу — выйти в заданный квадрат и начать поиски подводного противника. Я дал слово британскому адмиралу, что лодку мы уничтожим!

В ломаном голосе комфлота Кальвин уловил досадные нотки.

   — Приказ ясен, товарищ командующий, — произнёс Кальвин. — Но к вам вопрос: а вдруг в том районе бродит не одна немецкая подводная лодка?

   — Я уверен, что все три корвета торпедировала одна подводная лодка, — возразил адмирал Головко. — Почерк у неё один — нападает на корабли из засады. И нападает только на корветы. Почему? Они менее других кораблей защищены. В конвое шли крейсера и эсминцы, но их субмарина атаковать не решилась.

   — Логично! — согласился Кальвин. — Не эта ли хищница атаковала корабль капитана третьего ранга Серебрякова? Ситуации схожи...

   — Вполне возможно, — грустно отозвался комфлота. Он задумался, глядя куда-то в сторону, потом сказал: — Ваш брат Оскар звонил мне. Он собирается приехать на флот, чтобы написать о подводниках. Кстати, у него родилась дочурка.

   — Вот здорово! — воскликнул Азар. — Скажу жене, чтобы отстучала ей телеграмму.

По дороге на причал, где стоял «Жгучий», Азар встретил своего бывшего старпома Земцова. Теперь он командовал эсминцем «Смелый», на его погонах сияла большая звёздочка.

   — Ты что, Виктор, уже стал капитаном третьего ранга? — улыбнулся Азар. — Поздравляю, дружище!

   — Спасибо, Азар Петрович! — Земцов тоже улыбнулся. — Уходишь в море?

   — Получил приказ комфлота выйти в район Кильдина, найти немецкую лодку и уничтожить её. Понимаешь, она потопила уже три английских корвета!.. Да, а ты не видел Серебрякова?

   — На днях встречал его в штабе флота, — усмехнулся Земцов. — «Несокрушимый» стоит в ремонте, а комфлота обещал ему дать сторожевой корабль.

Кальвин работал над штурманской картой, когда к нему пришёл краснофлотец Фёдор Саврасов, акустик корабля. К нему в Мурманск приехала погостить жена Вика, и все эти дни он был необычно весел, даже завершил картину «Северное сияние».

   — Что тебе, Фёдор?

   — Вика уезжает в Москву, и я хотел бы её проводить...

   — Скажи старпому, чтобы дал тебе увольнительную до семнадцати ноль-ноль. Успеешь?

   — Вполне!..

Корабль вторые сутки утюжил море, и всё это время капитан 2-го ранга Кальвин не покидал мостика: шёл поиск подводной лодки.

   — Чем порадуешь, мичман? О том, что горизонт чист и лодки нет, я уже слышал. — Кальвин выдержал паузу. — Вот что, Захарыч: лодку ты мне найди! Я не приказываю, а прошу.

Кальвин понимал, что акустикам трудно: корабль ведёт поиск в сложном в рельефном отношении районе. Но ведь Романов — мастер своего дела! Азар ценил его за опыт и ту неподдельную любовь к своей профессии, о которой бывалые люди говорят, что она у них в крови. Однажды командир спросил акустика, чем дорог ему хутор Вишнёвый, где он родился и вырос. Романов, кротко вздохнув, ответил: «Там мой исток. Корни мои, что ли».

«А где, Азар, твой исток? — спросил себя сейчас Кальвин. И ответил: — Кинешма... Теперь она знаменита: её уроженец Александр Михайлович Василевский, фронтовой друг Оскара, стал Маршалом Советского Союза, правая рука у Верховного Главнокомандующего... Спас меня, а то бы я теперь долбил киркой мёрзлую землю в лагере».

Корабль накренился на правый борт, развернулся. Дрожа всем корпусом, он прытко бежал к мысу. И тут случилось то, чего Кальвин боялся больше всего: он услышал тревожный голос вахтенного сигнальщика:

   — Торпеда справа двадцать, дистанция два кабельтовых!

Взглянув на воду, Кальвин увидел белый бурун. Торпеда шла прямо на корабль! Во весь голос он крикнул вахтенному рулевому:

   — Лево на борт пятьдесят градусов!

«Жгучий» развернулся так круто, что всю верхнюю палубу залило водой. Корабль, словно рысак, рванулся с места в галоп. Кальвин только и подумал: «Лишь бы выдержали котлы такой ход!» За кормой корабля оставался густой пенистый след, словно воду пахал огромный стальной плуг.

Горластый сигнальщик доложил:

   — Торпеда прошла за кормой!

Азар почувствовал, как вдоль спины пробежал холодок. «Успел всё же отвернуть, успел... — стучало в висках. — Вот гадина, рискнула атаковать корабль!» Теперь он знал, что подводный хищник где-то здесь, возможно, снова попытается напасть. Он запросил штурмана:

   — Где наше место?

   — Мы находимся в районе Кильдинского плёса, где летом сорок первого немецкие эсминцы потопили наш сторожевой корабль «Туман». Вы не забыли, товарищ командир?

Словно не слыша штурмана, Кальвин подумал: «Каверзное место. Кругом подводные камни, не напороться бы. К берегу подходить рискованно, да и вряд ли туда пойдёт субмарина...» Будто наяву он услышал голос адмирала Головко. «Я не знаю, как вы это сделаете, Азар Петрович, — говорил он ему перед походом, — но субмарину, которая охотится за транспортами и корветами союзников, вы должны уничтожить! Понимаю: искать лодку в море — всё равно что искать иголку в стоне сена. Но я надеюсь на ваш командирский опыт. Сколько на это уйдёт времени — час, сутки, неделя — я не знаю, но мне важен результат...»

Кальвин вздохнул. А голос комфлота всё ещё звучал в его ушах: «Надеюсь, вы извлекли урок из промаха командира «Несокрушимого» капитана третьего ранга Серебрякова? Немецкую лодку он обнаружил быстро, но промедлил с манёвром, и она всадила в его корабль торпеду! Хорошо ещё, что не погиб экипаж, кораблю оторвало лишь корму и на буксире его дотащили до базы, а могло быть и хуже».

Настырный голос мичмана Романова вернул его к действительности:

   — Эхо по пеленгу двадцать градусов, дистанция два кабельтова! Тон эха ниже!

Кальвин почувствовал озноб. Это же совсем рядом, и, если не уклониться, лодка может снова выпустить по кораблю торпеду. Вмиг оценив обстановку, он приказал:

   — Курс сто пять градусов! — А через минуту добавил: — Боевая тревога, атака подводной лодки!..

Но атака сорвалась — подводная лодка успела отвернуться вправо и увеличила глубину погружения. Не от хорошей жизни рискнул командир субмарины: по курсу лодки в сумеречных глубинах скрывались камни и она могла наскочить на них. Враг это знал, но ничего существенного предпринять не мог.

Кальвину надо было осмотреться. Он нагнулся к переговорной трубе и спросил мичмана:

   — Захарыч, может, поставить на вахту ещё и краснофлотца Галкина?

   — Он температурит, видать, грипп, а может, ещё что, — ответил мичман. И как бы невзначай обронил, что зря он отпустил на берег Саврасова, акустик он опытный и очень помог бы.

   — Захарыч, не серчай, — просто сказал Кальвин. — Я и мысли не допускал, что он опоздает на корабль. А он, чёртов художник, подвёл меня!..

Вахтенный радист доложил, что на его имя с берега передали телеграмму. Кальвин попросил зачитать её по телефону, но радист возразил:

   — Я хотел бы лично доставить вам её на мостик.

   — Что, разучился читать? — усмехнулся Кальвин, хотя в груди отчего-то похолодело. — Ладно, неси...

Листок из рук краснофлотца он взял осторожно, словно боялся уронить. Прочёл — и сердце защемило. Смотрел на листок, а он двоился, ком подступил к горлу. Вышел из рубки на воздух. Небо слезилось. Серо-зелёные волны глухо били в борт корабля, ветер бросал брызги в лицо, тяжёлые солёные капли щипали глаза, но Кальвин этого не чувствовал. Он смотрел на море, а видел перед собой мать и будто наяву слышал её тихий голос: «Сынок, не могу приехать к тебе в гости на вьюжный Север, потому как сердечко шалит. И до слёз больно мне, что не доведётся подержать на руках своего внучка Павлика. Ты уж не серчай. Летом сам приедешь с сыном, уж тогда-то я нарадуюсь внучком». Азар горько вздохнул: «Жаль тебя, мама, видно, не судьба нам с тобой свидеться». Он спрятал телеграмму в карман кителя, запросил пост акустиков:

   — Что там у вас?

Услышав в ответ, что горизонт чист и целей нет, Кальвин попросил мичмана поскорее установить контакт с лодкой.

   — Понимаешь, Захарыч, меня ждут на берегу... Да нет, не жена и не брат. Надо мне ехать в родные края. Понял, да?..

Ветер немного стих. Море шевелилось как живое, переливалось волнами загадочно и сумрачно, а когда из-за туч выглядывало солнце, оно серебрилось. Но моряки знали, что нередко море обманчиво, поэтому все, кто участвовал в поиске подводного противника, были напряжены до предела. «Только бы не ушла субмарина в шхеры, там её не достать», — тревожился Кальвин. И вдруг резко, как выстрел, прозвучал голос мичмана:

   — Слышу шум винтов подводной лодки! Пеленг десять!..

«Ну вот, Азар, тебе выпал ещё один шанс», — сказал себе Кальвин. Он нагнулся к переговорной трубе и спросил мичмана:

   — Захарыч, ты не напутал?

   — Ошибочки как таковой товарищ командир, не имеется! — зычно отозвался Романов.

Взглянув на карту, на которой штурман вёл прокладку курса вражеской лодки по данным акустика, Кальвин понял: у мыса она повернула вправо. Там, у камней, есть впадина, возможно, лодка решила форсировать её и уйти узкостью? Только не это! Азар приказал увеличить ход до полного. Едва корабль зарылся носом в бурлящую пенистую воду, как мичман громко доложил:

   — Есть контакт, товарищ командир!..

Кальвин лёг на боевой курс и отдал приказ:

   — Атака подводной лодки!..

Краснофлотцы стали сноровисто сбрасывать с кормы корабля глубинные бомбы, они глухо взрывались, поднимая кверху столбы воды.

   — Справа плавающий предмет! — прокричал вахтенный сигнальщик.

Корабль развернулся и подошёл ближе к незнакомому предмету. На воде качались два пробковых матраса, а чуть дальше от них чернело большое масляное пятно.

   — Капут субмарине! — воскликнул Кальвин. — Долго же она, стерва, нас водила за нос, но мы всё же накрыли её!

Он вошёл в рубку и на листке бумаги написал донесение командующему флотом: «В 14.25 уничтожил немецкую подводную лодку южнее мыса Сеть-Наволок. Жду ваших указаний. Кальвин».

   — Срочно передать в штаб флота! — приказал Азар радисту, вызвав его на ходовой мостик.

Ответ из штаба флота пришёл быстро, чего Кальвин никак не ожидал.

«Командиру «Жгучего». Возвращайтесь в базу. Комфлот».

Азар вышел из рубки. Справа показался скалистый берег. Угрюмые сопки родными сёстрами стояли в ряд и отвесно, как застывшие богатыри. А далеко за сопками — бухта, где базировались корабли. Ещё полчаса ходу, и «Жгучий» встанет у своего причала. Теперь Кальвина мучила совесть: перед выходом в море он не доложил комбригу о том, что с берега не вернулся краснофлотец Саврасов.

«Жгучий» наконец ошвартовался, и на причал подали сходню. По ней на корабль поднялся Саврасов. Он подошёл к командиру и, приложив руку к головному убору, доложил:

   — Товарищ капитан второго ранга, краснофлотец прибыл с берега с опозданием... — Голос у него дрогнул, поломался, он тихо добавил: — Подвёл вас, Азар Петрович...

   — Почему опоздал? — хмуро спросил Кальвин.

Саврасов сделал рукой неопределённый жест, но тут же заговорил:

   — Вике билет доставал... Пришлось идти к военному коменданту... Словом, пока это решал, время ушло. — И, посмотрев в лицо Кальвину, произнёс: — Я готов нести наказание... Ну, а как в море, акустики не подвели? — вдруг спросил он.

   — Это какие же акустики? — усмехнулся командир. — Вы — на берегу, краснофлотец Галкин заболел, в строю остался один мичман. Он-то и нёс почти двое суток вахту. И за вас, и за Галкина, и за себя... Да, Фёдор, не ожидал от тебя такого «подарочка». Придётся наказать. Каждый из нас должен служить на совесть, помнить, что он защитник Родины, а уж потом влюблённый Ромео.

Саврасов густо покраснел.

   — Я прошу вас не сообщать о ЧП Насте: хоть она и моя сестра, а разговаривать со мной не станет...

В кубрике к нему подошёл мичман Романов.

   — Где ты ночь провёл, Фёдор? — спросил он сердито.

   — На соседнем корабле. И вы думаете, я спал? Ошибаетесь, Пётр Захарович. Я и глаз не сомкнул.

   — Вот ты, Фёдор, сказал, что жене билет покупал на поезд, — сдержанно заговорил мичман. — Может быть... Только нет такого билета, чтобы купить на все случаи жизни. Ты, видно, забыл, что здесь, на переднем крае, ты сражаешься и за свою любовь!..

Экипаж выстроился на шкафуте по правому борту. Сквозь тучи проклюнулось солнце, его лучи слепили глаза, и моряки щурились. Капитан 2-го ранга Кальвин вышел на середину строя и громко скомандовал:

   — Краснофлотцу Саврасову выйти из строя!

«Началось! — пронеслось в голове Фёдора. — Суток пять ареста, наверное, отвалит». Он сделал три шага вперёд и повернулся лицом к сослуживцам.

   — Товарищи! — заговорил Кальвин необычно взволнованно. — Поход был нелёгким. И поиск выдался сложным. Однако мы уничтожили вражескую подводную лодку и выполнили приказ командующего флотом. Я вами доволен, товарищи! Вы действовали на боевых постах чётко, слаженно, особенно когда корабль уклонялся от вражеской торпеды. Так и должно быть! На сухопутных фронтах ещё идут ожесточённые бои против фашистов, и на море мы обязаны бить врага наверняка! — Кальвин передохнул. — За высокую бдительность и волю к победе над врагом объявляю вам благодарность!

Над бухтой прогремели дружные голоса:

   — Служим Советскому Союзу!

Не мог произнести этих священных слов лишь Саврасов. Его лицо было бледным как полотно.

На корабль прибыл адмирал Головко. Кальвин отдал ему рапорт.

   — Я получил ваше донесение об уничтожении подводной лодки, но хотел бы знать больше, — сказал командующий.

   — Поиск был самый обычный, если не считать, что лодка попыталась потопить корабль, выпустив по нему торпеду. Но мне удалось отвернуть в сторону. Ну, а затем «Жгучий» настиг субмарину и атаковал её глубинными бомбами. На поверхность всплыло два пробковых матраса, на которых обычно спят подводники, а на воде появилось большое масляное пятно.

   — У меня для вас есть новость: вы уходите от нас, — грустно произнёс адмирал Головко. — Есть приказ наркома. Так что поедете служить в Москву в Главный морской штаб.

   — Я уже там был, — усмехнулся Кальвин. — Тогда меня с причала увезли на чёрной «эмке», зато в Москву потом доставили на самолёте.

   — Я был уверен, что вы чисты перед Родиной, как капля росы, и вас выпустят. Так оно и вышло... — Адмирал пристально на него посмотрел. — Есть чему радоваться, а вы какой-то кислый!

   — Мама умерла, товарищ командующий. Телеграмму в море получил. Надо ехать на похороны, но вряд ли поездом успею. Старший брат Оскар мог бы это сделать, ему там ближе наша Кинешма, но он где-то на фронте в Восточной Пруссии.

   — Сочувствую вам, Азар Петрович, — печально произнёс комфлота. — Хоронить того, кто дал тебе жизнь, тяжко. Я это уже испытал. А ехать вам на похороны надо! Отдать матери последний долг... — Адмирал помолчал. — Сегодня в три часа дин я лечу в Москву, в Наркомате Военно-Морского Флота меня ждёт адмирал Кузнецов. Могу и вас взять с собой. Так что собирайтесь, у нас не так много времени...

Даша услышала звонок и пошла открывать дверь. На пороге стоял Азар.

   — Ты? — удивилась она. — Какими судьбами? Один приехал или с Настей?

   — Один. — Он вошёл в комнату, разделся. Усевшись на стул, грустно заговорил: — Умерла моя мама, я ездил её хоронить. Очень спешил и не мог позвонить тебе, когда прилетел из Мурманска.

Даша почернела лицом.

   — Мария Варфоломеевна чудесная была женщина, я так её любила... Небось сердце?

   — Да, инфаркт... — Азар помолчал с минуту. — Жаль, что не было на похоронах Оскара.

   — Он всё ещё где-то в Восточной Пруссии, — сказала Даша. — Позавчера звонил мне, обещал дня через три приехать. Ты будешь обедать? — спросила она.

   — Не откажусь. Ты уж извини... У тебя что, дочурка родилась?

   — Родилась, — зарделась Даша. — Обе спят в детской после обеда...

   — Оскар доволен?

   — Не то слово! Он рад был до слёз...

Даша накрыла на стол, и Азар стал с аппетитом уплетать борщ по-украински. Котлеты ему тоже понравились, очень вкусные.

   — Маршал Василевский в Москве, не знаешь? — спросил он, закончив трапезу.

   — Я давно им не звонила. Катя, его жена, с сыном всё время на даче. А ты позвони Александру Михайловичу на службу в Генштаб. У меня есть его телефон.

   — Дай-ка! — Азар набрал номер и услышал голос Василевского. — Товарищ маршал, здравия желаю! Не узнаете? Это капитан второго ранга Кальвин. Утром поездом я прибыл из Кинешмы.

   — А что случилось, Азар?

   — Мама умерла, ездил хоронить её... Ваш отец, Александр Михайлович, отпевал мою мать в церкви, я так ему благодарен, — сказал Азар. — У него всё хорошо, он не болеет, просил меня передать вам привет, что и делаю. Жаль только, не было на похоронах Оскара. Даша сказала, что он где-то на фронте в Восточной Пруссии.

   — У маршала Жукова он. Если хочешь, я тебя с ним свяжу, только тебе придётся прийти в Генштаб, — предложил Василевский.

   — Не надо, товарищ маршал. Я скоро его увижу в Москве...

   — Не понял! — отозвался маршал. — Ты что, приедешь на поминки через девять дней?

   — Меня перевели служить в Москву в Главный морской штаб. Уже есть приказ наркома ВМФ, так что заберу в Полярном семью и приеду.

   — Поздравляю, Азар! Ты, видно, будешь работать в конструкторском бюро?

   — Вы угадали, Александр Михайлович. У меня это дело получается...

Переговорив, Азар взглянул на Дашу. Она, видно, обрадовалась, что Настя переедет в столицу и будет рядом с ней.

   — Молодец ты, Азар, что добился перевода, — сказала Даша. — Север Насте негож, она писала мне, что частенько стало болеть сердце...

Маршал Василевский допоздна пробыл в Ставке. Когда возвращался домой, по Москве гуляла метель, и, пока он добрался к себе, лицо горело так, словно его натёрли перцем. Катя ещё не спала.

   — Как твой бок, не болит? — спросила она.

   — Чуток ноет...

   — Я всё ещё сердита, — продолжала она. — Тебя чуть не угробил шофёр, а ты его пощадил.

   — Не шофёр он, Катюша, а разведчик! — возразил Александр. — Он сам едва не погиб.

Василевский вспомнил всё до мелочей, как будто авария случилась не три месяца назад, а вчера. Во время боев за Прибалтику он был на КП командующего 2-м Прибалтийским фронтом генерала Ерёменко, а под вечер решил съездить в штаб 1-го Прибалтийского фронта к генералу Баграмяну. Он сидел рядом с водителем и дремал. И вдруг машину резко ударило и всех, кто в ней находился, выбросило на землю. Очнулся он первым. Рядом дымился «Виллис». Оказалось, что ехавший на нём старший лейтенант таранил их машину. Шинель у него была разорвана, по лицу сочилась кровь.

   — Куда же ты едешь, сукин сын! — возмутился Василевский. — Нас чуть не угробил и сам порезался о стекло. Да тебя надо судить, лихача!

Он кое-как снял плащ, и на плечах кителя старший лейтенант увидел погоны маршала. Он выхватил из кобуры пистолет и протянул его Василевскому:

   — Возьмите пистолет и расстреляйте меня! — Он стоял бледный, пистолет дрожал в его руках. — Я командир фронтовой роты разведки, товарищ маршал. Мы только что вернулись с боевого задания, взяли двух «языков» и выпили за удачу. А тут приказ снова ехать, ну и... — Он развёл руками. — Я виноват, и вы вправе меня расстрелять.

«Врёт или говорит правду? — невольно подумал Василевский. — Да нет же, вроде правда...»

   — Пистолет положите в кобуру, — приказал он. — А теперь отправляйтесь в свою воинскую часть и доложите о ЧП своему командиру.

   — Слушаюсь, товарищ маршал! — срывающимся голосом ответил офицер. — Я так и сделаю. Спасибо!..

Ударом в бок Василевскому сломало два ребра — об этом он узнал уже в Москве от врача, который сделал рентген, но в госпиталь, несмотря на его уговоры, Александр Михайлович не лёг. Две недели лежал в Управлении фронтом, пока врач не разрешил ему снова выезжать в войска. Тогда же выяснилось, что старший лейтенант действительно командовал фронтовой ротой разведки, был храбр, смел, не раз отличался в боях. И всё же командование решило отдать его под суд военного трибунала. Шутка ли, из-за него пострадал маршал, член Ставки и заместитель наркома обороны!

   — Этот старший лейтенант хорошо воюет? — спросил Василевский, выслушав доклад начальника Особого отдела.

   — Очень хорошо, товарищ маршал. И нарушений у него раньше не было.

   — Надо ли его судить? — Василевский с укором покачал головой. — Рёбра мои заживают, дело идёт на поправку... Нет, судить его не надо... — тоном приказа добавил Александр Михайлович. — Пусть бьёт фашистов!

Наутро старшего лейтенанта освободили из-под стражи, а в ночь он снова ушёл на задание в тыл врага и блестяще, как выразился командир полка, выполнил поставленную задачу. Позже старший лейтенант совершил ряд вылазок со своими разведчиками, за что был удостоен звания Героя Советского Союза. Придя домой, Василевский сообщил об этом жене.

   — Нет, не зря я приказал не судить офицера, Катенька. Не ошибся я в нём.

   — Ему просто повезло, этому разведчику, — возразила жена.

   — Не скажи. — Александр Михайлович покачал головой. — Трус не даст тебе в руки своё оружие и не попросит расстрелять его. На такое способны лишь гордые люди, для которых честь превыше всего!.. Да, чуть было не забыл. Я заказал билеты в Большой театр на завтра. Ты же хотела пойти на новый спектакль?

Она одарила его поцелуем и тихо молвила:

   — Спасибо, Саша. Я так давно не была в Большом театре...

Ночь прошла спокойно. А утром его срочно вызвал Сталин.

   — У Жукова случилась заминка, надо посоветоваться, — бросил он в трубку.

У Георгия Константиновича уже одна «заминка» была. 31 января Сталин получил от него депешу: в ней Жуков докладывал об угрозе наступления немецких войск из Восточной Померании. «Если левый фланг Рокоссовского будет продолжать стоять на месте, — писал маршал, — противник, безусловно, предпримет активные действия против растянувшегося правого фланга 1-го Украинского фронта. Я прошу приказать Рокоссовскому немедленно наступать 70-й армией в западном направлении, хотя бы на уступе за правым флангом 1-го Белорусского фронта». Жуков просил также обязать Конева быстрее выйти на реку Одер. Прочитав телеграмму, Верховный вызвал Василевского.

   — Завтра я уезжаю на Ялтинскую конференцию и беру с собой вашего заместителя Антонова, а вы сами решите просьбу своего друга Жукова. Вот вам его телеграмма. — И он отдал начальнику Генштаба листок.

Это было в начале февраля, а сейчас на календаре вторая половина февраля. Сталин вернулся с Ялтинской конференции. Что же его встревожило теперь?..

Верховный сидел за столом, читал какую-то бумагу и курил трубку. Поздоровавшись с Василевским, кивнул ему на рядом стоявший стул:

   — Садитесь! — И после паузы озабоченно продолжал: — По войскам Жукова немцы из района Штаргарда нанесли удар. И удар весьма ощутимый. Войска фронта отступили на восемь-десять километров. И случилось это в тот момент, когда фронт проводил перегруппировку. Ему мог бы помочь Рокоссовский, но мы условились, что до двадцать четвёртого февраля он развернёт свои 19-ю армию и 3-й танковый корпус на левом крыле 2-го Белорусского фронта, чтобы ударить по врагу в направлении Кезлина, потом выйти на побережье Балтийского моря, разрезав померанскую группировку врага. А Жукова Ставка обязала начать наступление девятнадцатого февраля, его задача — отбросить противника, перерезать его коммуникации на запад, чтобы его сосед скорее выдвинулся к Штеттину. Но немцы нас упредили! — Сталин загасил трубку и подошёл к висевшей на стене карте, взяв тонкую указку. — А вот тут, — показал он место на карте, — части 2-й немецкой армии... Догадываетесь, что они могут сделать?

   — Ударить во фланг и тыл нашим армиям, направленным на Берлин!

   — Вот именно во фланг и тыл! — горячо воскликнул Сталин. — Надо нам быстро что-то предпринять.

   — Ситуация, разумеется, не из лёгких, но выход есть — перейти к обороне по всему фронту!

   — И на Одере? — уточнил Верховный.

   — И на Одере! Не менять же нам задачу Рокоссовскому! Как решила Ставка, так и пусть начнёт он наступление двадцать четвёртого февраля.

«Умён чертовски, сразу нашёл выход, словно сделал ход королём!» — подумал о Василевском Сталин. И негромко обронил:

   — Жуков тоже предложил перейти к жёсткой обороне. Говорит, до наступления войск 2-го Белорусского фронта он измотает врага, а потом и сам нанесёт удар. — Он ткнул указкой в карту. — Важно группировку немцев в Восточной Померании отрезать от остальной Германии и уничтожить её. Идея Жукова хороша, но не затянется ли наше наступление на Берлин? Время нам терять никак нельзя и затягивать войну не в наших интересах, — жёстко добавил он. Глаза его сузились, заблестели. — Что нам скажет Генштаб?

Стул под Василевским скрипнул, он поднялся из-за стола и глухо произнёс:

   — Неделя дела не решит, Иосиф Виссарионович, а переход к активной обороне на Берлинском направлении даст нам возможность выделить значительные силы для разгрома немцев в Восточной Померании!

«Логика в его словах есть», — подумал Сталин. Он какое-то время молчал, глядя на карту, словно искал в ней ответа, потом также негромко произнёс:

   — Надо ещё поразмыслить, пока товарищ Жуков пришлёт в Ставку свои соображения. Возможно, мы их одобрим. — И после паузы уже твёрдо добавил: — Да, мы их одобрим! Так вы идёте в театр? — вдруг спросил он.

   — Собираюсь, товарищ Сталин.

Почти весь день пробыл Василевский в Генштаб. Вместе с генералом армии Антоновым он анализировал обстановку на Берлинском направлении, в Восточной Пруссии, где войска 3-го Белорусского и 1-го Прибалтийского фронтов ликвидировали изолированные группировки немецко-фашистских войск. Ещё неделю тому назад начался второй этап боевых действий. Директива Ставки (её готовил Василевский) от 9 февраля требовала от командующих уничтожить хейльсбергскую группировку немцев, оборонявшуюся к югу от Кёнигсберга, к 20-25 февраля.

Всю неделю шли ожесточённые бои. Как и предвидел Верховный, немцы упорно оборонялись, а иногда и сами переходили в контратаку. Дрались они озверело и дерзко. Войска командующего 3-м Белорусским фронтом Черняховского несли потери. Командующий остро всё переживал, а Верховный его подстёгивал:

   — Темпы нашего наступления черепашьи, — выразил он своё неудовольствие.

   — Войска Черняховского утомлены, — возразил Василевский. — У него много потерь, ему надо дать одну-две армии из резерва Ставки.

   — Не дам ему ни одной дивизии, не то что целой армии! — ледяным голосом ответил Сталин. — Мы не можем ослаблять Берлинское направление!

   — Тогда надо дать Черняховскому передышку! — отрубил Василевский. — Люди измотаны непрерывными боями, потому и несут большие потери.

Лицо Верховного помрачнело, усы задёргались.

   — Свяжитесь с Черняховским и уточните, как у него теперь дела, — хмуро бросил он. — Утром мне доложите!

Но поздно вечером он снова вызвал Василевского. В кабинете вождя находились члены Политбюро Молотов и Маленков. Сталин был чем-то раздражён, но вида не показывал, лишь искоса глядел на своих коллег.

   — Товарищ Василевский, вам надо ехать в Восточную Пруссию и на месте помочь командованию фронтов, — наконец сказал он. — Кроме вас послать туда некого.

   — Ваши акции, Александр Михайлович, растут, — подал голос Молотов. — Я предлагал Иосифу Виссарионовичу послать вашего заместителя Антонова, но он предпочёл вас.

Сталин чему-то усмехнулся, набил трубку табаком и, закурив, подошёл к Василевскому.

   — Почему я хочу, чтобы фронты скорее разбили вражескую группировку. Потом их войсками мы усилим основное, Берлинское направление. И вторая, не менее серьёзная задача... — Он хитровато прищурил глаза. — Подберёте там две-три лучших армии, чтобы подготовить их к переброске на Дальний Восток. И, наконец, самое главное — Государственный Комитет Обороны, видимо, назначит вас главкомом войск на Дальнем Востоке. Мы же дали обещание союзникам помочь им разгромить японскую Квантунскую армию!

У Василевского посветлело лицо. Не ослышался ли? Он давно мечтал возглавить какой-либо фронт, проверить себя, на что способен, о чём и сказал Верховному. Тот мигом отреагировал:

   — Вот и проверите. — Сталин покосился на него. — Вопросов больше нет?

   — Есть предложение... — Василевский испытывал неловкость, он даже смутился, но решил идти до конца. — Прошу вас освободить меня от должности начальника Генштаба!

   — Это что, шутка? — Сталин заломил брови.

   — Никак нет, — поспешил возразить Василевский. — Генерал армии Антонов — зрелый, думающий военачальник. Прошу вас назначить его на мою должность. А я, если вы не против, останусь вашим заместителем по Наркомату обороны.

Верховный промолчал. Он нажал на кнопку звонка, и в кабинет вошёл Поскрёбышев.

   — Пошлите к нам товарища Антонова.

   — Он как раз у меня в приёмной...

Антонов вошёл. Верховный пригласил его сесть.

   — Вот что, Алексей Иннокентьевич, — заговорил Сталин, — маршал Василевский предлагает назначить вас начальником Генштаба. Что вы на это скажете? — Он посмотрел на Антонова необычно строго, словно тот в чём-то провинился.

   — У меня ответственная должность, товарищ Сталин, и на большее я не претендую, — ответил Антонов.

   — Вот как! — воскликнул Сталин. — Ладно, господа военачальники, мы ещё подумаем... — Он взглянул на Василевского: — Подготовьте директиву Ставки о том, что двадцать второго февраля сорок пятого года на вас как члена Ставки и заместителя наркома обороны возлагается руководство боевыми действиями 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов. Когда сможете отправиться на фронт?

   — Завтра с утра, если не возражаете.

Сталин шевельнул усами, о чём-то задумался.

   — Нет, не завтра, — возразил он. — Разрешаю вам два дня побыть дома с семьёй, сходить в театр, а вечером перед отъездом зайдёте ко мне.

Во дворе Генштаба, садясь в машину, Василевский невольно вспомнил: откуда вождь узнал о том, что он идёт в театр?

Позже, когда Василевский вернулся в Москву, ему стало известно, что и Берия в тот день заказывал билеты на премьеру в Большом театре. Директор театра сказал ему, что на премьеру придёт чета Василевских. «Идёт война, льётся кровь, на фронтах гибнут наши бойцы, а поповский сынок развлекается театром, — с неприязнью подумал о Василевском Берия. — Интересно, знает ли об этом Коба?»

Он вышел во двор, сел в «эмку» и покатил в Кремль. Но его ожидал нелюбезный приём.

   — Что у тебя, Лаврентий? — спросил Сталин. — Вошёл в кабинет без стука... Ты что себе позволяешь? Разве тебе не сказал Поскрёбышев, что у меня члены Политбюро?

Берия зыркнул глазами вдоль стола. За ним сидели Молотов и Каганович.

   — Я, товарищ Сталин, зря к вам не приду. — Он поправил на носу очки. — Кое-что хотел сообщить об одном военачальнике...

   — Кто он и о чём идёт речь? — Сталин смотрел на Берия не мигая.

   — Наверное, кого-то надо посадить, — бросил реплику Молотов.

Берия, однако, это ничуть не смутило.

   — Я принёс список военных, которые ещё находятся в лагерях. — И он раскрыл папку.

   — Читать не буду!! — Сталин повёл бровью. — Скажи, в лагерях есть такие военные, как Мерецков, Рокоссовский? Ты упрятал их в тюрьму, а я по просьбе Будённого и Жукова освободил их, и не зря: оба лихо бьют врага.

   — Когда лес рубят, Коба, щепки летят, — сказал Берия.

Лицо у Сталина помрачнело, глаза сверкнули.

   — Какой я тебе Коба? — зарычал он. — Ты что, белены объелся? Да и кто ты такой? Козявка, глазастый таракан! Стоит мне шевельнуть пальцем, и ты получишь семь граммов свинца. — Он с минуту помолчал, как бы размышляя, что ещё сказать. — Ишь ты, Коба! Для тебя я не Коба, а товарищ Сталин! Заруби у себя на носу! Ясно?

   — Виноват, товарищ Сталин, — покорно произнёс Берия.

В кабинете повисла напряжённая тишина. Сталин прошёл в комнату отдыха, налил в стакан «Боржоми».

   — Будешь? — предложил он Берия.

   — Я только что пообедал...

   — Видишь, ты уже набил своё брюхо, а товарищ Сталин пьёт водичку, — упрекнул его вождь. — Ну ладно, что у тебя ещё? — примирительно добавил он.

Берия подошёл к столу, раскрыл свою папку.

   — Кое-кто работает в Ставке не в полную силу, ведёт себя как на отдыхе, — заговорил он не без иронии. — Я хотел жене взять билет в Большой театр, позвонил директору, а он сказал, что последние два билета в партер отдал...

   — Кому? — насторожился Сталин.

   — Василевскому, — раздражённо произнёс Берия. — Нашёл время бегать по театрам! Вы, товарищ Сталин, сидите в Кремле до глубокой ночи, а иные военачальники развлекаются в театре. И кто? Начальник Генштаба, член Ставки!..

«Хороша ищейка! — подумал Сталин о Берия. — Пожалуй, мне некем будет его заменить».

   — Это я разрешил маршалу сходить в Большой театр с женой, — сказал Сталин. — Через два дня Василевский улетает на фронт в Восточную Пруссию. А там, Лаврентий, не соловьи поют, а свистят пули и осколки... Но ты молодец, что доложил. У тебя нюх ищейки.

Слово «ищейка» покоробило Берия, но вида он не подал, хотя в душе обиделся. «Сам ты, рябой пёс, ищейка!» — ругнулся он про себя.

Утро выдалось холодным. Дул северный ветер, а после полудня крупными хлопьями пошёл снег. Василевский выглянул в окно. Вокруг всё белым-бело, и лишь на западе сквозь мглистые тучи проклюнулось солнце, снег заискрился, стал слепить глаза. «У нас тут морозно, а в Прибалтике вчера шёл дождь», — подумал Александр Михайлович.

Позвонил Оскар Кальвин.

   — Доброе утро, Саша! Можно к тебе зайти?

   — Приходи!..

И вот он, Кальвин. С мороза его лицо раскраснелось, глаза живо поблескивали.

   — Тебе идёт военная форма, Оскар! — улыбнулся Василевский.

   — Тебе она лучше идёт, — возразил Оскар. — Я кто? Полковник. А ты — маршал!

   — Где ты был? На 1-м Белорусском?

   — Да. Там сейчас горячо. Два дня провёл в штабе Жукова. Потом он направил меня в 5-ю Ударную армию генерала Берзарина, она сражалась на захваченном плацдарме у реки Одер. Бои шли там ожесточённые, мне тоже пришлось принять участие в атаке, думал, что не вернусь в редакцию. Попал в самое пекло! Берзарин даже меня отругал. «Ты что, — говорит, — лезешь в огонь?»

   — Как твой Пётр? Он ещё не вернулся в Морскую академию? — спросил Василевский.

   — Где там Морская академия! — с грустью воскликнул Оскар. — Он всё ещё на подводной лодке. Письмо мне прислал. — Он вынул из кармана конверт и отдал его Василевскому. — Прочти...

«Привет, батя! — читал про себя Александр Михайлович. — Наверное, ты сердишься, что я пишу редко? Ну а когда мне писать, если днями и ночами в море, то дозор, то крейсерство у вражеских берегов, то свободный поиск и атака кораблей противника. Куда уж тут до писем, если дел под самую завязку!

Я знаю, что тебя волнует, отец. Академия! Вернусь я туда после того, как на море утихнут орудийные залпы. Я очень тяжело перенёс смерть мамы. Как ты мог отпустить её на фронт — ума не приложу. Скажи, ты случайно с ней не повздорил?.. Теперь о Даше. То, что ты взял её в жёны, — дело лично твоё, и я не имею морального права в чём-либо тебя упрекнуть. Если ты любишь её, чего же мне возражать? А вот я женюсь не скоро. Сам же говоришь, что мне надо продолжить учёбу.

Недавно был у Азара на корабле. Ты бы видел, как любят его краснофлотцы! Они готовы идти с ним хоть в огонь, хоть в воду. Настя работает в школе, а сына Павлика отводит в детсад, там же, рядом с домом... У меня всё хорошо, так что не волнуйся. До свидания, батя! Целую. Пётр».

Василевский вернул письмо.

   — Я уверен, что из Петра выйдет отличный морской офицер!

   — Хотелось бы! — вздохнул Оскар.

   — О Мерецкове ты написал очерк? — поинтересовался Василевский.

   — Да, но неясно с его арестом. Мне рассказывали, что с началом войны Мерецкова назначили советником при Ставке Главного Командования. А через несколько дней его арестовали как немецкого шпиона! Вождь якобы в его вине засомневался и поручил Берия лично его допросить. Мерецкова доставили к нему в кабинет, и, когда Лаврентий Павлович спросил генерала армии, зачем и почему он себя оговорил, Мерецков вдруг заплакал. «Я не шпион, — сказал Кирилл Афанасьевич сквозь слёзы, — я русский и горячо люблю свою Родину». Его выпустили из тюрьмы и вернули звание генерала армии. А в начале сентября сорок первого Мерецков в качестве представителя Ставки уже вылетел на Северо-Западный фронт вместе с Булганиным и Мехлисом.

   — Кто тебе об этом рассказал?

   — Жуков, когда я был у него на фронте.

   — Это правда, Оскар, но надо ли об этом писать? Я бы не советовал. Военный цензор всё равно зарубит этот факт. Ты покажи его как полководца. О нём можно написать целую повесть!

Дверь скрипнула, и в кабинет вошёл генерал армии Антонов. Поздоровавшись с Оскаром, он проговорил:

   — Александр Михайлович, людей я собрал. Ждём вас. — Он вышел.

   — Оскар, нам тут надо обсудить обстановку на Берлинском направлении, так что я ухожу. — Василевский встал. — Ты куда теперь, на какой фронт?

   — Мне надо дня три побыть в Москве, чтобы отписаться, а там видно будет.

Когда над столицей спустились сумерки, Василевский был уже в Большом театре с женой. Но посмотреть спектакль до конца ему не удалось. Во время второго действия к нему подошёл адъютант и, нагнувшись, шепнул на ухо:

   — Вас срочно требует к телефону товарищ Сталин!

Василевский встал и поспешил в кабинет директора театра.

   — У нас случилась большая беда, — глухо, с надрывом произнёс Верховный. — В районе города Мельзак был тяжело ранен генерал армии Черняховский. Это произошло на поле боя. Не приходя в сознание, он умер.

У Василевского защемило сердце, казалось, в груди что-то оборвалось.

   — Я потрясён, — едва выдавил из себя маршал.

   — Мы потеряли талантливого полководца, — продолжал Сталин. — Но что теперь об этом говорить?! — Он передохнул. — Ставка решила назначить вас командующим 3-м Белорусским фронтом. Не возражаете?

   — Готов немедленно вылететь на фронт!

   — Полетите завтра вечером, а утром к восьми часам быть у меня!..

Вернулся в ложу Василевский удручённым. Жена это заметила.

   — Ты чего такой расстроенный?

   — Потом скажу, — тихо молвил он. — Может, пойдём? Я уже не могу тут сидеть...

Она кивнула, и они вышли.

Он сидел на диване тихий, неподвижный, смотрел в окно, куда заглядывал осколок луны, а видел себя уже там, в штабе 3-го Белорусского фронта. Ему даже почудился басовитый голос Черняховского: «Я с ходу возьму Воронеж, и никакая вражья сила не остановит мою армию!» Эти слова говорил ему Иван Данилович в январе 1943 года, когда проводилась Воронежско-Касторненская операция. 60-я армия Черняховского, несмотря на упорное сопротивление врага, сильный мороз и метель, уже на второй день наступления ворвалась в Воронеж и освободила его. Тогда-то Черняховский и стал Героем Советского Союза. В апреле 1944 года Василевский предложил назначить Черняховского командующим 3-м Белорусским фронтом.

   — Да вы что? — с усмешкой сказал Сталин. — Он совсем молод! Сколько ему — тридцать восемь? Справится ли с фронтом?

   — Черняховский молод, но он талантлив, есть у него цепкая хватка!

Верховный с минуту колебался, потом резко махнул рукой:

   — Согласен, но под вашу ответственность!

Самый молодой в Красной Армии командующий фронтом проводил свою первую фронтовую операцию. И вот теперь его нет...

   — Когда ты уедешь, я ночами не буду спать, — сказала ему жена.

   — Отчего, Катюша? — Голос у Александра Михайловича был сухой и скрипучий.

   — За тебя стану переживать.

   — Глупышка моя... — Он поцеловал её в щёку. — Я буду вести себя осторожно.

   — Ты уже наосторожничался, — попрекнула она его. — В Крыму тебя чуть мина не угробила, в Прибалтике «Виллис» протаранил машину, и тебе два ребра поломало. — Прильнув к нему, она всплакнула. — Боюсь за тебя, Сашенька, очень боюсь! Я же знаю, какой ты... Как тот рысак, рвёшься в самое пекло...

   — Ну хватит... Тебе известно, что я не переношу женских слёз. Давай ужинать, а то уже поздно.

С утра, сидя в Генштабе, Василевский готовился к отъезду, а вечером, едва на небе зажглись звёзды, поспешил в Кремль. Погода была морозная, под ногами скрипел сухой снег.

Он тихо вошёл в кабинет вождя, прикрыв за собой массивную дверь. Сталин стоял с трубкой во рту у края стола. Его лицо было хмурым, казалось, он не заметил, кто к нему пришёл, и даже когда Василевский сказал: «Здравия желаю, товарищ маршал!» — он не шелохнулся. Верховный смотрел на карту, как будто ничего не случилось. Железная выдержка! Но вот он включил свет. Лампочка осветила его пепельно-серое лицо, холодные и будто застывшие глаза.

   — Жаль, что мы потеряли полководца, — глухо проговорил он. — Но у военных людей каждый шаг на фронте — риск. Теперь вот вы командующий 3-м Белорусским фронтом, и вам тоже придётся рисковать. Что поделаешь!.. Что меня волнует? — продолжал Сталин. — Фронт недостаточно упорен в боях против хейльсбергской группировки врага. Эту слабину надо выбрать!

Что-то не ладится у командующего 1-м Прибалтийским фронтом генерала Баграмяна. Не распыляем ли мы там свои силы? Не лучше ли действовать одним, но сильным кулаком?

   — Я подумаю, Иосиф Виссарионович...

   — Вот-вот, подумайте, посоветуйтесь с людьми, — подхватил Верховный. — Посмотрите на месте, как усилить наши удары по противнику... Для нас сейчас главное — Берлинское направление. Жукову там ох как нелегко! И Ставка должна ему помочь. Или вы ревнуете Жукова? — Глаза вождя не смеялись, в них, однако, не было и тени упрёка.

   — Ни ревности, ни зависти к Георгию Константиновичу у меня, товарищ Сталин, нет и быть не может! — натужно произнёс Александр Михайлович. — Мы дружим с ним на равных, как говорят в народе, слёзы вместе, смех пополам. Жуков — смелый, решительный, а это мне по душе.

   — Мне пришли на ум слова Льва Толстого о том, что трусливый друг страшнее врага, ибо врага опасаешься, а на друга надеешься, — сказал Сталин.

Казалось, всё ясно, и Василевский шагнул к двери, но Верховный задержал его.

   — У Поскрёбышева два пакета для вас, — загадочно сообщил он.

Василевский взял их у Поскрёбышева и вскрыл. В первом пакете был приказ Ставки, в котором говорилось, что в связи со смертью генерала армии Черняховского, последовавшей от тяжёлого ранения, командующим войсками 3-го Белорусского фронта назначается маршал Василевский. В командование фронтом ему предписывалось вступить не позже 21 февраля. До его прибытия на фронт исполнение обязанностей командующего войсками возлагалось на начальника штаба фронта генерал-полковника Покровского, которого Александр Михайлович прекрасно знал. Во втором пакете было постановление Государственного Комитета Обороны об учреждении состава Ставки Верховного Главнокомандования Вооружённых Сил, где в числе других была фамилия заместителя наркома обороны маршала Василевского.

Домой Александр Михайлович пришёл поздно и, войдя в квартиру, сказал жене:

   — Можешь меня поздравить, Катюша. — Глаза у него засияли. — Меня назначили командующим фронтом! И ещё я стал членом Ставки!

   — Ты идёшь на место погибшего Ивана Даниловича?

   — Что поделаешь. — Он развёл руками. — Война — штука коварная...

   — Когда улетаешь на фронт? — спросила жена.

   — Рано утром. А что?

   — Тебе звонил Оскар. Ты ему зачем-то нужен.

После ужина Катя стала готовить ему в дорогу саквояж, а он позвонил Кальвину.

   — Саша, это правда, что генерала Черняховского сразил осколок? — спросил Кальвин.

   — Да. Я только что вернулся от Верховного. Ставка назначила меня командующим 3-м Белорусским фронтом. Я улетаю в штаб фронта на рассвете.

   — Возьми меня, а? — взмолился Оскар. — Шеф поручил мне срочно дать статью о Черняховском. Срок — три дня, командировочная у меня в руках. Так как?

   — Приходи на аэродром на старое место.

   — Спасибо, Саша! Что бы я делал без тебя?..

«Дуглас» пробил чёрные облака, и в иллюминатор Василевский увидел тёмно-голубое небо. Звёзды на нём горели ярко, словно их недавно зажгли.

   — Романтика! — воскликнул Оскар. — Когда-нибудь и туда доберутся люди. А земли не видно, всё заволокли тучи. А ты чего задумался, полководец?

   — О Черняховском. Сталин тяжело воспринял его смерть. Когда говорил о нём, голос у него заметно дрожал.

   — Ты смешишь меня! — усмехнулся Оскар. — Зато голос не дрожал у вождя, когда в июле сорок первого расстреливали командующего Западным фронтом генерала армии Павлова!

   — Перестань! — грубо одёрнул его Василевский. — Не здесь же об этом говорить.

   — Ты просто чего-то боишься, — бросил упрёк Оскар и отвёл глаза в сторону.

   — Я боюсь? — вспыхнул Александр Михайлович. — А кто тебе первый сказал об этом?

   — Ты.

   — Но если бы я был трусом, ты бы ничего от меня не узнал.

   — Прости, Саша... — буркнул Оскар, не глядя ему в лицо. — Тебе я за многое благодарен.

Самолёт повалился набок, делая разворот, и Василевский чуть не свалился с кресла. Лётчик громко доложил:

   — Товарищ маршал, идём на посадку!

«Дуглас» мягко коснулся земли, пробежал немного и замер. Едва они вышли из самолёта, как к ним подошли начальник штаба фронта генерал Покровский и член военного совета генерал Макаров.

   — Снова прибыл к вам, но теперь уже командующим фронтом! — сказал Василевский. — Как вы тут поживаете?

   — Всё шло хорошо, товарищ маршал, и вдруг гибель Ивана Даниловича, — глухо ответил Покровский. — Мы были все в шоке. Тяжёлая для нас утрата.

   — И для товарища Сталина тоже, — грустно произнёс Василевский. Он кивнул на полковника Кальвина: — Это мой друг из «Красной Звезды», он будет писать о Черняховском, так что окажи ему, Василий Емельянович, помощь в сборе материала.

   — Хорошо, товарищ командующий, — отозвался генерал Макаров.

«Виллис» мчался по снежной дороге. С тусклого неба моросил дождь, а с моря дул холодный ветер. А вот и штаб. Василевский вышел из машины и сказал Покровскому:

   — Через час проведём совещание. Соберите всех руководящих работников и командармов. Обсудим задачи фронта, а я пока доложу Верховному о вступлении в должность...

   — Ну что ж, товарищ Василевский, мне приятно это слышать, — весело отозвался Верховный. — Уверен, что дело, за которое отдал свою жизнь Черняховский, вы продолжите достойно. От себя добавлю: я вам очень доверяю, высоко ценю вас и как военачальника, и как просто человека. Надеюсь, скоро вы порадуете Ставку хорошими боевыми делами фронта.

У Василевского возникла уйма самых разных дел. Первое и основное, что должен был сделать 3-й Белорусский фронт, — разгромить кёнигсбергскую группировку врага. Всю ночь Александр Михайлович обдумывал план предстоящей операции. Опыт, приобретённый в Генштабе, позволил ему быстро и чётко отработать некоторые моменты операции, выделить в ней главное и отсеять, как шелуху, второстепенное.

   — Ну что, получилось? — спросил его утром во время завтрака начальник штаба Покровский. — Я хотел было к вам зайти и предложить свои услуги, но потом не стал вас тревожить.

   — Ты, Александр Петрович, не сердись, я кое-что набросал, а дорабатывать будем все вместе, — заметил Александр Михайлович. — Что я предлагаю? Всю операцию провести в три этапа. Первый этап — подготовительный. Надо всё узнать о противнике, его численность, вооружение, систему обороны, определить места сильных огневых точек врага, да и свои войска подготовить к боевым действиям. Второй этап — прорыв обороны противника и выход войск на рубеж. И всё это мы должны сделать за сутки!

   — А третий этап — развитие прорыва и штурм Кёнигсберга? — улыбнулся начальник штаба фронта.

   — Ты угадал, Александр Петрович, — усмехнулся Василевский. — Я полагаю, что этот этап мы осуществим в четыре-пять дней. А вообще-то прорыв оборонительной полосы немцев будет нелёгким. Враг озверел, он будет цепляться за каждый клочок земли, за каждый дом, чтобы сбить порыв наступающих войск, задержать их. Ну, а о штурме крепости Кёнигсберг и говорить не приходится. Знаете, что сказал о ней Гитлер?

   — Нет, не слышал, — подал голос член военного совета Макаров. — У нас есть немало материала по этой крепости, но оценки фюрера нет.

   — Гитлер назвал Кёнигсберг лучшей немецкой крепостью за всю историю Германии и «абсолютно неприступным бастионом немецкого духа»! Так что немцы будут сражаться за неё как фанатики.

   — Факт, что сразу руки вверх не поднимут, — усмехнулся генерал Покровский. — Всё зависит от того, как мы по ним ударим. Если крепко, то и руки поднимут, и станут кричать «Гитлер капут!».

Генерал Покровский начал войну начальником штаба Группы резервных армий и с тех пор с должности начальника штаба не уходил, менялись лишь фронты, на которых он оставался правой рукой командующего. Узнав Покровского ближе, Александр Михайлович убедился, что его тёзка «не лыком шит», умеет схватить главное в любом деле, углубить его и развить шире. И всё же когда Покровский предложил Василевскому разработать план операции, Александр Михайлович дипломатично, чтобы не обидеть начальника штаба, которому по своей должности положено этим заниматься, сказал:

   — Я хотел бы сначала сам подумать над планом операции, а потом вместе его посмотрим.

И вот теперь Василевский, посвятив Покровского в суть своего плана, предложил:

   — Александр Петрович, ты, как говорил мне Жуков, в своём штабном деле дока, так что не стесняйся: если есть замечания, выкладывай их.

   — Да уж куда там — дока! — Покровский смутился, густо покраснел.

   — Ты посмотри мой план, а я пойду на воздух перекурю, — попросил его Василевский. — Сам понимаешь, одна голова — хорошо, а две — лучше! Это же мои наброски!

Генералу Покровскому было о чём подумать. План разгрома кёнигсбергской группировки врага состоял в том, чтобы мощными ударами с севера и с юга по сходящимся направлениям рассечь силы гарнизона и штурмом овладеть городом. А чтобы сковать силы земландской группировки врага из района Кёнигсберга, Василевский предлагал вспомогательный удар в западном направлении, в сторону Пиллау (Балтийска). Покровский нашёл «наброски плана цельными, полностью отвечающими создавшейся на фронте ситуации».

«Сразу видно, что тут прошлась рука знающего и весьма опытного военачальника, — подумал Покровский о Василевском. — Вот что значит работа в Генштабе!»

Вернулся маршал Василевский.

   — Ну, что скажешь, Александр Петрович? — Он сел рядом на стул. — Есть что-нибудь стоящее в моих намётках?

Покровский понял, что командующий не претендует на главенство в разработке плана операции и, глядя на него, не без укоризны заметил:

   — Бичевать себя, Александр Михайлович, ни к чему. «Наброски», как вы изволили выразиться, сама суть плана, его ядро. Так что теперь работа у нас пойдёт по мелочам, что также немаловажный фактор.

   — Тогда приглашай сюда генерала Макарова — и будем трудиться! — весело произнёс Александр Михайлович. — Для этого у нас есть два дня, а послезавтра, шестнадцатого марта, я должен доложить Верховному наши соображения по обстановке в Восточной Пруссии и штурму города Кёнигсберга.

   — Я полагаю, что мы за день управимся, — улыбнулся Покровский. — У меня появилась такая мысль, Александр Михайлович. Нам известно, что Кёнигсберг немцы сильно укрепили, они создали три оборонительные линии, а точнее, позиции, здесь есть не только долговременные сооружения, но и противотанковые препятствия, доты, дзот. Я бы сказал, что весь город враг одел в бетон и броню. Тут главное — работа нашей артиллерии, а коли так, то следовало бы нам иметь для штурма не менее пяти-шести тысяч орудий, и половину из них — тяжёлых.

   — Вот-вот, об этом и я подумал, — сказал Василевский.

   — Перед началом операции, — продолжал Покровский, — надо бы провести авиационное и артиллерийское наступления, чтобы если не совсем, то хотя бы на пятьдесят процентов разрушить важные сооружения Кёнигсбергского укрепрайона.

   — Предварительная обработка вражеских позиций артиллерией и авиацией — дело первостепенной важности, и я полностью разделяю ваши соображения, Александр Петрович. Точно так же мы делали перед началом Курской битвы...

Двое суток пролетели как два часа, и хотя Василевский, казалось, выжал из себя всё, что мог выжать, он не чувствовал усталости, было лишь огромное удовлетворение.

   — Что нам ответит Ставка — вот что меня сейчас волнует, — признался он. — А вдруг Верховный забракует наш план, что тогда будем делать?

   — Новый план разработаем! — улыбнулся Покровский.

   — Я вижу, ты, Александр Петрович, эти планы печёшь как пирожки! Да?

Теперь уже захохотал член военного совета генерал Макаров.

   — У него, товарищ командующий, на все случаи боевых действий есть соответствующие заготовки!

Подготовка к штурму Кёнигсберга велась одновременно с ликвидацией хейльсбергской группировки противника, и руководили подготовкой войск командование и штаб земландской группы войск во главе с её командующим генералом армии Баграмяном. Александр Михайлович, естественно, обговорил с ним все позиции своего плана. И ещё одно новшество решил использовать в операции Василевский. Для разрушения особо прочных каменных зданий и сооружений, дотов и дзотов он распорядился создать корпусные и дивизионные группы, которые оснащались реактивной артиллерией особой мощности.

   — Я убедился в эффективности реактивной артиллерии в Курской битве, — пояснил Александр Михайлович. — Она творила там чудеса. Немецкие танки горели факелами. Надо бы нам это учесть, Александр Петрович. Поручи командующему артиллерией фронта взять это дело на личный контроль. Надо до предела насытить артиллерией штурмовые войсковые группы. Полагаю, — продолжал он, — что Ставка предоставит фронту дополнительные, наиболее мощные средства подавления из резерва Верховного Главнокомандования. По этому вопросу я разговаривал с начальником Генштаба генералом армии Антоновым. Он обещал об этом позаботиться.

Но Василевского ждали огорчения.

На другой день из Ставки сообщили, что план операции утверждён, но разгром хейльсбергской группировки врага предлагалось закончить не позднее 22 марта, а операцию по разгрому кёнигсбергской группировки немцев начать не позднее 28 марта.

   — Сроки нереальны, товарищ командующий! — забеспокоился начальник штаба фронта Покровский.

   — Круто берёт Ставка! — покачал головой генерал Макаров.

Василевский молчал, хотя урезанные сроки проведения операции бросили его в холодный пот. Естественно, он разделял тревогу своих соратников и сказал им, что немедленно доложит их мнение Верховному. В ночь на 18 марта он связался с ним по телефону. Поблагодарив за быстрое утверждение плана операции командования фронта, он твёрдо заявил:

   — Сроки, которые определены фронту, товарищ Сталин, нереальны! Я говорю это ответственно, без всяких эмоций. Только на перегруппировку войск потребуется четыре-пять дней, а Ставка предписывает начать операцию по разгрому кёнигсбергской группировки противника не позднее двадцать восьмого марта!

   — Назовите ваши сроки, товарищ Василевский!

Командующий фронтом назвал: ликвидация хейльсбергской группировки немцев будет закончена 25-28 марта; на перегруппировку войск надо 3-4 дня, чтобы потом начать штурм крепости Кёнигсберга.

   — Поэтому я прошу вас разрешить начать артиллерийское и авиационное наступление в первых числах апреля.

   — Что значит — в первых числах апреля? — сердито спросил Верховный. — Вы назовите точную дату!

   — Шестого апреля, товарищ Сталин.

Затаив дыхание, Александр Михайлович ждал, что скажет Сталин. Кажется, Василевский никогда ещё не испытывал таких тревожных чувств, как в эти минуты. Характер вождя он прекрасно знал, понимал и то, что тот мог в любой момент вспыхнуть, «загореться», и тогда справедливости от него не жди. И вдруг он услышал:

   — Пусть будет по-вашему, товарищ Василевский!

У Александра Михайловича отлегло на душе. А Верховный продолжал:

   — Рекомендую вам привлечь к участию в операции авиацию 2-го Белорусского фронта — такое распоряжение командующему фронтом генералу армии Рокоссовскому я дам, затем авиацию Балтийского флота и 18-й воздушной армии. К вам будут командированы главные маршалы авиации Новиков и Голованов.

Такая необычная уступчивость вождя так тронула Василевского, что он уже не по-уставному проговорил в трубку:

   — Спасибо, Иосиф Виссарионович, я так рад... Я всё сделаю, как надо!

И он сделал! 25 марта войска фронта овладели городом Хайлингенбайль — последним опорным пунктом на побережье залива Фришес-Хафф, а 29 марта наголову разбили хейльсбергскую группировку немцев. 6 апреля после перегруппировки войск пехота, авиация и танки атаковали врага на Кёнигсбергском направлении. Уже с утра 7 апреля развернулись ожесточённые бои в пригороде и в самом Кёнигсберге. Немцы, как ни пытались, не смогли сдержать натиска наших войск. Атака следовала за атакой, люди сражались бесстрашно, напористо, у всех была одна цель — уничтожить гитлеровцев! В штурме Кёнигсберга участвовало две тысячи пятьсот самолётов. Они буквально забросали город и крепость бомбами, превратив его в огнедышащий ад.

   — Второй день штурма города будет решающим! — сказал Василевский, наблюдая с КП в бинокль, как наши артиллеристы едва ли не в упор расстреливали крепость.

В динамике, стоявшем на столе связистов, раздался громкий голос генерала Белобородова:

   — Товарищ командующий, 43-я армия очистила северо-западную часть города!

   — Слышу тебя, Афанасий Павлантьевич! — ответил в микрофон Василевский. — Добивай фрицев, если они не сдаются в плен!..

На КП фронта поступил ещё один доклад: 11-я гвардейская армия, наступающая с юга, форсировала реку Прегель. И вот кольцо окружения сомкнулось в западной части города.

   — Всё, капут фашистам! — воскликнул Покровский. — Войска гарнизона отрезаны от опергруппы «Земланд»!

Член военного совета генерал Макаров подошёл к командующему.

   — Товарищ маршал, надо бы вам обратиться к немецким генералам и офицерам с предложением сложить оружие, — сказал он и протянул ему листок. — Я тут набросал текст, если подойдёт...

Василевский предложил немцам сложить оружие, чтобы избежать лишних жертв, но те отвергли его призыв, и с утра 9 апреля бои разгорелись с новой силой. На четвёртый день Кёнигсберг пал. Комендант Кёнигсберга немецкий генерал пехоты Лаш вместе со своими войсками сдался в плен. Гитлер считал, что он «виновен в сдаче города большевикам», и приговорил его заочно к смертной казни.

   — Где пленный генерал? — спросил Василевский начальника штаба. — Давайте его сюда, может, скажет что-нибудь интересное.

Генерала Лаша привели в штаб. Пригласив переводчика, Василевский стал его допрашивать. Лаш был коренастый, широкоскулый, его серые глаза пугливо прыгали, он смотрел то на маршала, то на генерала Покровского и не знал, куда спрятать свои короткие, как обрубки, руки с толстыми пальцами. На вопросы маршала отвечал чётко и не юлил.

   — Я никак не ожидал, что такая крепость, как Кёнигсберг, столь быстро падёт, — заявил он. — Русское командование хорошо разработало и прекрасно осуществило эту операцию. Большевиков я ненавижу, но уважаю тех, кто оказался сильнее и храбрее нас!.. Под Кёнигсбергом мы потеряли стотысячную армию...

После допроса, который продолжался час, Василевский спросил генерала, есть ли у него какие-либо просьбы.

   — Есть, господин... — Лаш смешался и тут же поправился: — Извините, товарищ маршал. — Лицо генерала отчего-то вдруг покрылось белыми пятнами. — Я не эсэсовец... Я прошу меня не расстреливать...

   — Пленных мы не расстреливаем, — успокоил Василевский генерала. — Всем, кто сдался, будет сохранена жизнь... Скажите, генерал, какими силами располагает земландская группировка войск?

   — Я точно не знаю, месяц тому назад там было девять пехотных и одна танковая дивизия. А вы что, хотите Земланд штурмовать?

— Иного выхода у нас нет! — Василевский развёл руками. — Наши войска прекрасно вооружены, у них силён наступательный дух, и за день мы уничтожим всю группировку ваших войск. Может, вы, господин генерал, обратитесь к ним с просьбой сложить оружие, чтобы не было лишних жертв? Правда, я могу это и сам сделать, но для них ваше слово имеет вес, не так ли?

Лаш горько усмехнулся:

   — Вы ошибаетесь, товарищ маршал. Для них я уже предатель, если сдался в плен. Вряд ли они примут и ваш ультиматум, — подчеркнул генерал. — Там собрались отборные немецкие войска, среди них немало эсэсовцев.

   — И всё же я попробую...

Гитлеровцы, однако, не приняли его ультиматума. Утром 19 апреля наши войска развернули наступление. Оборона врага с ходу была прорвана. Не выдержав удара, немцы стали отступать. На третий день боев Земландский полуостров был очищен от врага.

Василевский едва переговорил по радио с командующим артиллерией 11-й гвардейской армии генералом Семёновым, как в штаб вошёл генерал Покровский.

   — Мы только что допросили пленного немецкого офицера, и знаете, что он нам сообщил?

   — Что-то важное?

   — Как сказать... Словом, личный представитель Гитлера гауляйтер Кох на ледоколе удрал с Земланда в Данию, а солдатам приказал сражаться с большевиками до конца! И что интересно, товарищ маршал, этот ледокол Кох приготовил себе ещё с зимы!

   — Невелика птица этот Кох, — усмехнулся Александр Михайлович. — Главное — восточно-прусская цитадель германского империализма пала! С чем мы и рады поздравить Гитлера.

Но битва всё ещё продолжалась. 25 апреля войска 3-го Белорусского фронта освободили крепость и порт Пиллау (Балтийск).

   — Теперь, кажется, бои поутихнут, — устало промолвил Василевский.

Пожалуй, впервые за все дни тяжёлых боев Александр Михайлович крепко уснул. В штабе фронта было тихо, как перед атакой на передовой. Люди ходили на цыпочках, так как знали, что командующий лёг отдыхать. Но вот в штаб вошёл адъютант начальника штаба и гаркнул:

   — Всё, хана фашистам! Теперь, братцы, скорее бы домой, на родину! Ох, устал я от этих боев, даже пистолет в руке и тот кажется тяжёлым! — Он не договорил: к нему подскочил генерал Покровский.

   — Ты что расшумелся? Маршал только что лёг отдохнуть! Если вдруг разбудил командующего, я тебя отправлю на гауптвахту! Ишь ты, устал он от боев!

Покровский слегка приоткрыл дверь. Маршал лежал на спине, раскинув в стороны руки, и негромко храпел.

Рано утром затрещал аппарат ВЧ. Это звонил Сталин.

   — Маршал Василевский слушает вас!

   — Я думал, что в такую рань вы ещё отдыхаете, а вы уже на ногах, — сказал Сталин. — А мне вот не спится, на душе тоскливо...

   — Почему, Иосиф Виссарионович?

   — Вас вот наградили вторым орденом «Победа» — а меня нет.

   — Вы, должно быть, шутите, товарищ Сталин? У меня уже есть этот орден.

   — Отчего мне шутить? — усмехнулся в трубку Сталин. — В Восточной Пруссии вы провели крупнейшую операцию, за что и награждены вторым орденом «Победа». Его вручит вам в Москве Михаил Иванович Калинин. Поздравляю от души!

Вскоре после этого разговора Ставка вызвала Василевского в Москву. И сразу же ему в Генштаб позвонил Верховный и пригласил к себе.

   — Надо кое о чём поговорить, — добавил он загадочно.

Василевский сразу заметил, что Сталин был в хорошем расположении духа.

   — Что вы можете сказать о Берлинской операции?

   — Вы, наверное, и без меня знаете, в чём её сила? — улыбнулся Александр Михайлович.

   — Мне интересно знать ваше мнение.

   — Я хотел бы отметить две особенности этой операции, — начал Василевский, потягивая трубку. — Во-первых, краткий срок её подготовки — две недели, тогда как на подготовку Сталинградской, Белорусской, Ясско-Кишинёвской и Висло-Одерской потребовалось не менее одного-двух месяцев. И это понятно, потому что в сорок пятом году наша военная экономика достигла высоко уровня развития, ну а сами Вооружённые Силы ещё более окрепли. Вы согласны?

   — Говорите, я слушаю! — Сталин попыхтел трубкой.

   — Во-вторых — и это, на мой взгляд, главное, — оригинальность стратегического замысла, который положен в основу Берлинской операции. Войска трёх фронтов — 2-го Белорусского, 1-го Белорусского и 1-го Украинского — нанесли одновременно шесть ударов на трёхсоткилометровом фронте! Что это дало? Гитлеровские войска были скованы сразу на всём одерско-нейсенском оборонительном рубеже. По сути, они были взяты в кольцо!

Зазвонил телефон. Верховный взял трубку, и кабинет наполнил громкий голос Жукова:

   — Товарищ Сталин, докладывает маршал Жуков! Сегодня, тридцатого апреля, войска 3-й Ударной армии генерала Кузнецова взяли рейхстаг! На рейхстаге развевается наше Красное Знамя! Ещё сутки боев, и в наших руках окажется имперская канцелярия, во дворе которой расположен бункер Гитлера!

   — Это хорошее донесение, товарищ Жуков, — весело произнёс в трубку Верховный. — У меня в кабинете находится маршал Василевский, мы сердечно поздравляем вас с большим успехом!..

В ночь на 9 мая в Карлсхорсте в присутствии представителей Верховного Главнокомандования советских войск, Англии, США и Франции генерал-фельдмаршал Кейтель подписал акт о безоговорочной капитуляции Германии. А ведь пять лет назад Кейтель принимал капитуляцию от покорённой фашистами Франции!

Победа!.. Василевский, казалось, перестал дышать. То, чего так ждали все от мала до велика, свершилось! Враг добит в его собственном логове! «Хоть тебе, Георгий, и не сладко там пришлось, — мысленно сказал Жукову Александр Михайлович, — но ты вконец сломал хребет фашистскому зверю!»

Через неделю после этого события Жуков прибыл в Ставку по вызову Верховного. Как всегда, он зашёл в Генштаб, где и встретился с Василевским. Эта встреча порадовала обоих. Александру Михайловичу хотелось знать, как прошёл штурм Берлина, и, рассказывая ему об этом, Жуков на слова не скупился.

   — Ты знаешь, у меня на глазах едва не появились слеза, когда Кейтель подписывал акт о капитуляции, — признался он. — Сколько мы прошли тяжких фронтовых дорог, сколько выстрадали, и вот она, желанная победа!

   — А я вечером с Антоновым иду к Верховному докладывать свои намётки по планированию предстоящих боевых действий на Дальнем Востоке по разгрому Квантунской армии. Сейчас этим только и занят.

   — Свою операцию я завершил, теперь ты покажи, на что способен! — улыбнулся Жуков. — Кстати, в английскую зону оккупации пыталась удрать дивизия власовцев, но командир 25-го танкового корпуса генерал Фоминых пресёк эту попытку предателей. Нам удалось арестовать генерала Власова. Теперь он ответит за свою измену.

   — Я верил, что час возмездия предателю наступит! — воскликнул Василевский.

   — Саш, у тебя есть что-нибудь перекусить? А то я проголодался, — попросил Жуков.

   — Хочешь пирожков с мясом и картошкой? Ох и вкусные! — Василевский полез в саквояж.

   — Их жарила твоя синеглазка? — спросил Жуков. — Тогда давай, она у тебя классно готовит! Дома-то как, всё хорошо?

   — Да.

   — У меня тоже, хотя Александра Диевна сердится, когда я поздно прихожу домой...

В приёмной вождя собралось немало военачальников, были тут и генералы, ведавшие в Генштабе организационными вопросами. Пока Верховный был с кем-то занят, у Василевского появилась возможность пообщаться со своими коллегами. Нарком ВМФ адмирал Кузнецов, ответив на его рукопожатие, заметил:

   — Давно вас не видел, Александр Михайлович. Слышал, что вы точите свою шпагу, чтобы нанести удар по командующему Квантунской армией генералу Ямаде? Может, вам нужна поддержка, так я прикажу адмиралу Юмашеву выделить для этого боевые корабли, чтобы Ямада не удрал от вас морем! — шутливо добавил Николай Герасимович.

   — Боюсь, что и вам придётся быть там, куда я скоро уеду, — весело ответил Василевский.

Наконец Поскрёбышев пригласил заходить в кабинет вождя.

   — Прошу садиться к столу, — сказал Сталин, но сам не сел. Он стоял у края стола, справа от него сидел Молотов, слева — Маленков, остальные члены ГКО и Ставки разместились кто где. Жуков и Василевский сели рядом.

   — Фашистская Германия разгромлена! — громко произнёс Сталин. — Но у нас есть ещё один давний противник — Япония, союзник Гитлера. Нам предстоит, как мы и обещали своим союзникам, разгромить Квантунскую армию. Ставка уже давно работает над этим вопросом. Сейчас мы заслушаем начальника Генштаба. Вам слово, товарищ Антонов. Потом выступит товарищ Василевский...

Генерал армии Антонов был краток, и всё то, о чём он сообщил, Сталин одобрил, заметив, однако, что это пока «предварительные намётки». Высказав некоторые свои замечания, он добавил, что у него с маршалом Василевским будет ещё не одна беседа по предстоящей Маньчжурской операции.

   — Почему с Василевским? — спросил вождь и сам же ответил: — Ставка намерена назначить его главкомом войсками на Дальнем Востоке. После завершения Восточно-Прусской операции и разгрома немецких войск в крепости Кёнигсберг мы отозвали Василевского с 3-го Белорусского фронта в Ставку, и он сразу включился в подготовку плана войны с Японией. В разработке этого плана ему помогают начальник Генштаба Антонов, начальник Оперативного управления Генштаба генерал Штеменко, его заместитель генерал Ломов. Я доволен, как работает эта группа.

Сталин взглянул на маршала Жукова и вдруг спросил:

   — Не следует ли нам в честь победы над фашистской Германией провести в Москве Парад Победы? В нём могли бы принять участие отличившиеся в боях бойцы и командиры Красной Армии.

   — Хорошая идея! — воскликнул Жуков. — Я — за.

   — И я тоже, — вырвалось у Василевского.

Предложение Верховного одобрили все. Сталин тут же дал задание Антонову сделать все необходимые расчёты по параду и подготовить проект директивы.

В штабе только что закончилось совещание, и командующий кавалерией маршал Будённый собрался на обед, когда к нему в кабинет вошёл маршал Жуков.

   — Не ожидал, Семён Михайлович? — улыбнулся он, бросив на стол фуражку. — Вот зашёл к тебе в гости. Принимаешь? — шутливо добавил он и присел на стул.

   — Привет, Георгий! — Будённый протянул ему свою жилистую руку. — Давно ты у меня не был. Всё сидишь в Берлине. Недавно колошматил на фронте гитлеровцев, а теперь, говорил мне Микоян, кормишь немцев, чтобы не померли с голоду?

   — Из командующего фронтом превратился в начхоза! — качнул головой Георгий Константинович. — Ладно, шутки в сторону. Я только что от Верховного, был у него на даче. Речь шла о Параде Победы. Так вот, принимать парад товарищ Сталин поручил мне, а командовать парадом будет маршал Рокоссовский.

   — Так это здорово! — воскликнул Будённый. — Кому же ещё принимать парад, как не тебе?

   — У меня просьба, Семён. Подбери мне хорошего коня. У тебя они, должно быть, есть.

   — Обижаешь, Георгий, — шутливо заметил Семён Михайлович. — У меня есть такой рысак, что увидишь его, и глаза чесаться станут.

   — Какой?

   — Белый, как чайка!

   — Это то, что надо! — Жуков устало зевнул. — Мне бы ещё потренироваться чуток. Поможешь? В своей жизни ты принимал десятки парадов.

   — Всё сделаю, не переживай. Скажи, как там Иосиф Виссарионович? Я вчера говорил с ним, похоже, он простыл?

   — Ничего, весёлый! Предложил ему как Верховному Главнокомандующему принимать Парад Победы, но он отказался, говорит: «Стар я для парадов». — Жуков встал. — Я дам знать тебе, когда начнём тренировки. Кстати, мы с тобой своего рода крестники.

   — Ты о чём? — не понял Будённый.

   — В ноябре сорок первого, в самые тяжкие для всех нас дни, когда немец стоял под Москвой, а фашистские генералы рассматривали столицу в бинокль, кто принимал на Красной площади военный парад? Маршал Семён Будённый! Тогда тебя по радио слушала вся страна, теперь она услышит и мой голос. Признаюсь, Семён, я счастлив от такого поручения вождя!

   — Ты это заслужил, Георгий. — В голосе Будённого было столько теплоты и доверия, что у Жукова защемило сердце. — Кто больше тебя сделал для нашей победы? Да никто!.. А тренировать я тебя буду по всей строгости, так что не взыщи!..

24 июня рано утром Василевский был уже на ногах. Он заметно волновался, и, когда жена стала помогать ему надевать на мундир ордена и медали, он попросил делать это «аккуратно»: «Ведь я буду на виду у массы людей». Погода выдалась капризная: пасмурно, моросил дождь, небо чёрное от туч. И пока Александр Михайлович подходил к своему сводному полку, он изрядно промок. А когда увидел, что на Красную площадь из Спасских ворот выехал на белом коне Жуков, на его лице появилась улыбка. Вот он, полководец Жуков, его друг и соратник по войне! Он как влитой сидел в седле, правда, когда произносил речь, у него, должно быть от волнения, дрожал голос. Шутка ли, радиотрансляция шла на весь мир!..

Пожалуй, маршал Василевский волновался не меньше, чем Жуков. Проходя под звуки оркестра мимо Мавзолея, на котором находились руководители партии и правительства, военачальники, знатные люди страны, он был напряжён, твёрдо, как бывало в годы курсантской молодости, печатал по брусчатке шаг, держа в руке клинок.

На другой день к нему в Наркомат обороны зашёл маршал Мерецков.

   — Как себя чувствуешь? — спросил он. — Я всю ночь не спал. Как перед боем...

   — Почему? — усмехнулся Василевский.

   — Шутка ли, на виду у всех вести сводный полк своего Карельского фронта? Боялся, что могу сбиться с ноги, но пронесло... А ты, видно, корпишь над документами своей будущей операции? — И, не дождавшись, что скажет ему Василевский, добавил: — Ты предложил Верховному меня на должность командующего фронтом на Дальнем Востоке?

   — Да. А что?

   — Я рад, что поеду туда бить япошек. А тебе за высокую оценку моей работы на фронтах — спасибо! Я всегда тебя уважал, Саша...

   — Твой Карельский фронт открывал Парад Победы! А мой сводный полк шагал после 1-го Прибалтийского фронта. Шёл я строевым шагом, а когда подошёл к трибуне Мавзолея и взглянул на Сталина, мне показалось, что он смотрит в мою сторону. У меня будто появилось второе дыхание, и такую силу я в себе ощутил, что в тот момент, пожалуй, и танк мог бы сдвинуть с места!

Мерецков засмеялся.

   — Ты, Саша, загнул! — воскликнул он. — Какой ещё танк? Помню, в сорок четвёртом, когда наступал Карельский фронт при поддержке моряков Северного флота, я сел в танк, но проехал по тундре километра два, и вдруг двигатель заглох. Спрашиваю командира танка, в чём дело? А водитель и говорит, что, наверное, в двигатель попала вода. Мы впятером пытались вытащить танк из лужи, но он и не шелохнулся. Потом нам стали помогать бойцы, их было до десятка, и хоть бы что! А немцы бьют по нам из миномётов. Что делать? Не ложиться же мне, командующему фронтом, на виду у солдат в грязь?

   — И как же ты вышел из положения?

   — Выручил водитель танка, он завёл двигатель, и мы пошли дальше. Удачно проскочили первую линию обороны врага, а потом и вторую... — Мерецков помолчал. — Скажу тебе, Саша, как на духу: я дрожал как осиновый лист, когда шагал по Красной площади. Первым ведь всегда особое внимание. Мой фронт открывал Парад Победы... Ты прав, этому можно позавидовать. И ещё волновался я на приёме, когда Сталин провозгласил тост в мою честь. — Помедлив, он добавил: — А мог бы я сгинуть где-то в лагере, если бы меня не вырвали из лап Берия Жуков и маршал Будённый. До конца жизни буду им благодарен...

К Василевскому в кабинет вошёл генерал армии Хрулёв.

   — Два героя Парада Победы воркуют о вчерашней встряске? — улыбнулся начальник тыла Красной Армии.

   — А что, разве плохо мы прошли с Кириллом Афанасьевичем по Красной площади? — усмехнулся Александр Михайлович.

   — Главное — без потерь! — добавил Мерецков.

   — Вы оба молодцы! — Хрулёв поправил на голове фуражку. — Александр, нас с тобой ждёт Верховный. Будем решать вопросы железнодорожных перевозок на Дальний Восток...

 

Глава восьмая

Всю ночь Василевский не сомкнул глаз. На всех фронтах шли бои, и ему было не до сна. Начальник штаба Главного Командования генерал армии Иванов, кряжистый, с серыми глазами и смуглым лицом, неуклюже склонился над оперативной картой и красным карандашом делал на ней пометки.

   — Малиновский на проводе! — доложил офицер связи.

Василевский встал, тяжело разгибаясь, и, шагнув к столу, взял трубку. Командующий Забайкальским фронтом доложил: 6-я танковая армия генерала Кравченко, преодолев Хинганский хребет, вышла в тыл Квантунской армии и с ходу атаковала её оборонительные позиции...

   — Андрей Кравченко — орёл! — гремел в трубке бас Малиновского. — Его танки проходят в сутки по сто километров, хотя идти им тяжело — леса, топи, бездорожье, а тут ещё грянули ливни...

   — Ты слышал, Семён Павлович? — спросил главком генерала Иванова.

   — Родион Яковлевич и чёрту рога скрутит, не то что самураям, — весело отозвался Иванов. — Я всегда по-хорошему завидовал ему. У него большой опыт маневренных действий.

Василевский был доволен тем, как развивается наступление. Он строго придерживался замысла Маньчжурской операции, который предусматривал нанесение двух основных (с территории Монголии и Приморья) и нескольких вспомогательных ударов по сходящимся в центре Маньчжурии направлениям, глубокий охват главных сил Квантунской армии, рассечение их и разгром по частям. Пока всё идёт так, как надо! Генерал Ямада, наверное, сейчас мечется, ищет пути, как противостоять советским войскам. Ведь его армия атакована на всём протяжении границы с Маньчжурией и на побережье Северной Кореи!

   — Что нового у Мерецкова? — спросил главком начальника штаба.

   — Он крепко теснит японцев, — весело отозвался Иванов. — За пять дней боев войска 1-го Дальневосточного фронта продвинулись навстречу Забайкальскому фронту на сто двадцать—сто пятьдесят километров. Сейчас бои идут за город Муданьцзян. — Это место генерал Иванов показал на карте. — Горно-лесистую местность войска проходили с боями, сокрушая мощные укрепления врага...

На КП главкома неожиданно позвонил начальник Генштаба генерал армии Антонов.

   — У вас там горячо, Александр Михайлович? — спросил он, и хотя Москва находилась за тысячи километров, слышимость была хорошей.

   — Ещё как горячо, но без дыма! — шутливо бросил в трубку главком. — А тебя что тревожит, Алексей Иннокентьевич?

Антонов ответил, что он доложил Сталину подробности наступления фронтов и тот остался доволен, но у него есть что сказать главкому.

   — Он будет вам звонить, так что прошу быть на месте!

Уже рассветало. Небо по краям набухало синью, в зыбкой тишине мигали далёкие звёзды. Точно такое же небо было над Москвой, когда он уезжал на Дальний Восток. Катя стояла притихшая и грустная, уткнувшись лицом в его горячую щёку. А Игорь обнял его, потом попросил привезти ему камчатского краба. «Я сам сейчас похож на краба», — усмехнулся Александр Михайлович. Он вызвал офицера связи. Высокий, стройный майор предстал перед ним, в его серых глазах затаилась печаль.

   — Я вас уже где-то видел, майор!

   — На прошлой неделе я давал вам связь с адмиралом Юмашевым.

   — Верно! — весело проговорил главком. — А чего такой грустный?

   — Отца на днях похоронил... — Майор сделал паузу. — Фронтовая рана дала о себе знать. Был он не из робких, мой батя. Орден ему вручал сам Блюхер.

   — Где его ранило?

Майор на секунду потемнел лицом, но губы разжал:

   — В тридцать девятом на Халхин-Голе. Мина его шарахнула. — Он вынул из кармана бумажник, извлёк из него фотокарточку, на которой с бойцами был заснят маршал Блюхер у окопа.

   — Третий слева мой отец! — пояснил майор. — А было это в тридцать седьмом, за два года до его гибели. Я берегу эту карточку.

   — Правильно делаешь, майор, — одобрил Василевский. — Память об отце что бальзам на душу... Ну, а теперь прошу в пять часов соединить меня с адмиралом Юмашевым.

Козырнув, майор ушёл. Генерал Иванов произнёс:

   — Отчаянный парень, я бы на его месте не рисковал. Блюхер — враг народа!

   — Ты в это веришь?

   — Да!

   — Ну-ну... — Василевский помолчал. — Знаешь, Семён Павлович, я сам чуть не влип в историю. Сталин в целях маскировки от японских лазутчиков предложил мне ехать на Дальний Восток генерал-полковником, а то, мол, потеряем маршала. А я возьми и скажи, что одного маршала мы уже там потеряли. Сталин помрачнел. «Вы о маршале Блюхере?» — спросил он. «Да, — отвечаю, — о нем». Сказал, а у самого мурашки по спине ползут. Но вождь проговорил, что невелика потеря: в тридцать восьмом японцы напали на нас в районе озера Хасан и Блюхер не смог дать им достойный отпор. Так-то, Семён Павлович, — подытожил главком.

   — Вождь у нас крут, но вас он ценит, потому-то всё обошлось...

Его голос прервал звонок аппарата ВЧ.

   — Как у вас дела, товарищ Васильев (псевдоним Василевского)?

Главком доложил, что на Приморском направлении армия генерала Чистякова при поддержке кораблей флота начала штурм японских укреплений на границе с Кореей, а авиация бомбит северокорейские порты. Потоплено несколько японских боевых кораблей. Освобождён корейский город Юки; морские десантники захватили Расин, днём позже — Сейсин. Дорога японских войск к морю отрезана!

   — Что у генерала Пуркаева? — осведомился Верховный.

   — Я только что говорил с ним по телефону, — сказал Василевский. — Его войска форсировали Амур и продвигаются к городам Цзямусы и Цицикар. Нами сделано главное, товарищ Сталин: мы расчленили Квантунскую армию и теперь она неспособна сопротивляться!

   — Вам известно, что правительство Японии объявило о капитуляции? — спросил Верховный. — Подал в отставку кабинет премьера Судзуки?

   — Да, мне это известно, — ответил Василевский. — Радисты-перехватчики штаба фиксируют все приказы японцев. Меня волнует другое. Император объявил о капитуляции, но приказа своим войскам не отдал, и те продолжают упорно сопротивляться. Они хотят выиграть время, чтобы снова собрать в кулак свои разбитые части и бросить их против нас, — подчеркнул главком.

   — Вашу тревогу разделяю, — быстро отозвался Верховный. — Мы кое-что срочно предпримем. Скажите, как наши войска встретили сообщение об атомной бомбардировке американцами городов Хиросимы и Нагасаки?

   — Если честно, то без всякого восторга, — ответил Василевский. — В этих городах нет ни войск, ни военных объектов, так что бомбардировке подверглось мирное население. Я бы назвал это варварством со стороны наших союзников, и к разгрому Квантунской армии оно не имеет никакого отношения!

   — Правильно мыслите, товарищ Васильев! — весело отозвался Сталин. — Это атомный шантаж против Советского Союза: дескать, господа русские, будьте более сговорчивы, ибо у нас есть атомное оружие. Но у президента США Трумена из этого ничего не получится.

После разговора с Верховным на душе у Василевского отлегло. Он окликнул адъютанта:

   — Павел, накрывай на стол, есть хочу как волк!

На другой день в советской печати было опубликовано разъяснение Генерального штаба Красной Армии, в котором указывалось, что действительной капитуляции вооружённых сил Японии нет, для этого «император должен отдать приказ своим вооружённым силам прекратить боевые действия и сложить оружие».

«Теперь генерал Ямада наверняка поймёт, что у него один выход — капитулировать!» — подумал Василевский. Он решил переговорить с командующими фронтами. Первым на его звонок откликнулся маршал Малиновский. Он был краток: войска «ведут упорные бои».

   — Что же им ещё делать? — громче обычного спросил главком. — Ты давай мне конкретику, Родион Яковлевич!.. Конно-механизированная группа генерала Плиева, в которую входят и монгольские войска, выходит к Калгану и Ченде?.. Так, понял, дружище, это то, что надо!.. Нет, Родион Яковлевич, император сушит нам мозги. Ты правильно понял — наступать и наступать! Скорее вводи свои войска в районы Чанчунь и Мукден. Понял зачем? Тогда в Квантунскую армию с запада будет вбит гигантский клин наших войск!..

   — Что и говорить, Малиновский — большой мастер по манёврам, — сказал генерал Иванов, когда главком умолк.

На связи — маршал Мерецков. Его войска, ломая сопротивление врага, продвигаются вперёд, а 35-я армия генерала Захватаева на рассвете вышла на железную дорогу Цзямусы—Тумынь в районе Боли. Теперь 4-я японская армия отрезана от своих главных сил!

   — Я в курсе заявления Генштаба, товарищ Первый, — звучал в трубке голос Мерецкова. — Будем бить самураев, пока император не отдаст приказ капитулировать. Всё тут не так, как в боях с немцами. Их, бывало, накроешь артогнём, и они драпают. Залезут в окопы, как сурки в норы, и не выглядывают. А что делают самураи? Они обвязывают себя сумками с толом, ручными гранатами и бросаются под наши танки...

   — Что-то вроде «живых мин»? — прервал его Василевский.

   — Вот-вот, товарищ Первый, как есть «живые мины». В боях под станцией Мадаоши смертники подорвали до десятка наших танков. Честно скажу вам, опасные эти «живые мины»...

Василевский положил трубку на аппарат, и по его одухотворённому лицу генерал Иванов понял, что главком доволен тем, как идут боевые действия.

   — Я тут на досуге кое-что подсчитал, и получилась любопытная цифра. — Начальник штаба хитро прищурил глаза.

   — Что ещё за ребус, Семён Павлович? — не понял Василевский.

Тот достал из кармана свои записи, полистал их.

   — Вот, нашёл! За тридцать четыре месяца пребывания в должности начальника Генштаба вы, Александр Михайлович, двадцать два месяца провели в войсках разных фронтов! Что, не верите? Тогда посчитайте сами. Я уже не говорю о том, что вы приняли непосредственное участие в Московской, Сталинградской и Курской битвах. И всюду — успех! Не кому-либо, а вам Ставка поручила командование войсками Дальнего Востока. Значит, ваш талант чего-то стоит...

Прав был генерал Иванов, но Василевский и слова не проронил. Для него работа на фронтах была штукой нелёгкой, но он никогда не чувствовал душевного гнёта, порой лишь остро и тягостно задумывался над тем, как перехитрить коварного врага, как навязать ему свою волю и взять над ним верх. Кажется, это у него получалось.

   — Мне ещё не всё удалось сделать, — сказал он с грустинкой в голосе. — И ты, Семён Павлович, не обольщай меня. Вот разобьём Квантунскую армию, тогда можешь пожать мне руку. Ну, а твои цифры я, разумеется, запишу, авось пригодятся. — Он посмотрел на часы. — Что-то молчит Максим Алексеевич, а время связи с ним подошло.

   — Странно, однако, — забеспокоился и начальник штаба. — За генералом Пуркаевым такого греха не замечалось.

Только он произнёс это, как генерал Пуркаев вышел на связь. «Голос весёлый, значит, у него всё в порядке», — подумал главком. Так оно и есть: шесть группировок войск надёжно прикрывают железную дорогу в Забайкалье от устья реки Шилки до устья Зеи; 2-я Краснознаменная армия генерала Терехина с Буреинского плато через Малый Хинган с боями продвигается в направлении Цицикара; 15-я армия генерала Мамонова на подступах к Харбину, хотя и встречает ожесточённое сопротивление врага...

   — А что у генерала Черемисова? — прервал Пуркаева Василевский.

   — Его 16-я армия наносит удар из Северного Сахалина по Южному и вот-вот завершит операцию, — пояснил Пуркаев. — Кто меня радует, так это авиация! Десятая воздушная армия генерала Жигарёва крепко поддерживает войска. От души пожал бы Павлу Фёдоровичу руку. Молодец! Опытнейший вояка! Что же касается приказа императора, товарищ Первый, то он меня ничуть не волнует.

   — Как с потерями, Максим Алексеевич, они у тебя большие?

   — Да нет, — глухо отозвался Пуркаев. — Раненых больше, чем убитых.

Дали связь с адмиралом Юмашевым. Переговорив с ним, Василевский подошёл к столу, склонился над картой.

   — Я понял адмирала так: моряки и бойцы 25-й армии вышли на коммуникации японской 3-й армии, — сказал Александр Михайлович. — Если это так, то они отсекли войска 17-го японского фронта от 1-го фронта на побережье Японского моря?

   — Вы не ошиблись! — улыбнулся начальник штаба Иванов. — Это большой успех моряков и армейцев 25-й армии. А с захватом Сейсинской военно-морской базы полностью нарушилась оборона японской армии на Приморском направлении!..

Василевский маленькими глотками отпивал чай, а сам размышлял. В памяти всплыли дни подготовки к Маньчжурской операции в Ставке. Сталин говорил ему, что командующий Квантунской армией генерал Ямада опасный вояка, ни в чём не уступает ему начальник штаба генерал Хата.

   — Вы, надеюсь, помните, что Хата был в посольстве Японии в Москве военным атташе? И не один год. По словам Берия, Хата — кадровый разведчик. Долгое время наши люди вели за ним наблюдение, но им так и не удалось добыть на него компромат, чтобы выслать из СССР. — Сталин попыхтел трубкой. — Победа над Японией нам очень нужна, товарищ Василевский. Тогда мы сохраним существующее положение Монгольской Народной Республики, вернём себе Южный Сахалин и порт Дальний, восстановим аренду на Порт-Артур в качестве военно-морской базы СССР и совместно с Китаем будем эксплуатировать Китайско-Восточную и Южно-Маньчжурскую железные дороги. К нам перейдут и Курильские острова. И Рузвельт и Черчилль наши условия безоговорочно приняли, только бы мы разгромили Квантунскую армию.

Сталин помолчал, потом спросил Василевского:

   — Когда вам лучше выехать на Дальний Восток?

   — В начале июня. У меня есть вопрос... — Василевский замялся, отчего заметно покраснел.

   — Говорите, я слушаю!

   — Когда Ставка намерена рассмотреть вопрос о руководстве войсками Дальнего Востока?

   — Ваша озабоченность естественна, — обронил Верховный. — Сейчас готовится директива Государственного Комитета Обороны, в конце июля я подпишу её, а возможно, и раньше. Ваши предложения по кандидатурам военачальников на высокие посты мы учтём. — Он близко подошёл к маршалу. — Вы уж смотрите там, — воевать так воевать! Прощать полководцам их ошибки я не привык. Ну а то, что вам выпал трудный фронт, — не обессудьте. Вы же сами просили дать вам что-нибудь посложнее!..

Вскоре Василевский уехал на Дальний Восток, и, хотя с тех пор прошло немало времени, свой разговор с Верховным он помнил до мелочей. Странно, что этот разговор ничуть не задел его самолюбия; хотя поначалу и уколол, но боли не было.

Василевский сел завтракать, и тут из Потсдама ему позвонил Сталин. Голос далёкий, но слышимость хорошая. Поинтересовавшись у главкома, как идёт подготовка к операции, он осведомился:

   — Нельзя ли её начать дней на десять раньше?

Василевский сказал, что переброска войск всё ещё продолжается, и попросил оставить прежний срок.

   — Если не десять, то пять суток вы могли бы выкроить? — не унимался Сталин.

   — Не могу, Иосиф Виссарионович. Вы же сами утвердили план!

   — Хорошо, пусть будет по-вашему, — ответил Верховный, но в его голосе обиды не чувствовалось.

На КП позвонил Мерецков.

   — Бардак у нас, товарищ Первый! — крикнул он. — С моим фронтом взаимодействуют главные силы Тихоокеанского флота, но адмирал Юмашев до сих пор не прислал в штаб своего представителя. Как же мне координировать свои боевые действия с кораблями?

   — Не горячись, Кирилл Афанасьевич, я сейчас свяжусь с адмиралом Кузнецовым, — успокоил его главком.

Нарком ВМФ адмирал Кузнецов прибыть на Дальний Восток совместно с маршалом Василевским, к сожалению, не мог, так как вместе с начальником Генштаба генералом армии Антоновым был на Потсдамской конференции — так распорядился Сталин. Прилетел он в Читу позже и сразу же с головой окунулся в работу. Василевский сказал ему, что у него была встреча с адмиралом Юмашевым и командующим Амурской военной флотилией контр-адмиралом Антоновым, оба заверили его в том, что моряки-тихоокеанцы будут сражаться с врагом так, как это делали моряки-черноморцы, балтийцы и североморцы.

   — Вас, Николай Герасимович, я прошу обратить внимание на высадку морских десантов, — подчеркнул главком, — переброску армейских частей в три японских порта — Юки, Раскин и Сейсин. Юмашев говорил, что наиболее укреплён порт Сейсин.

   — Верно, там есть береговая оборона, большой гарнизон — до четырёх тысяч солдат и офицеров, — подтвердил Кузнецов. — Но для моряков это не проблема. Морские десанты мы высадим внезапно, и самураи не смогут оказать нам сопротивления...

Они ещё долго беседовали. Потом Василевский пригласил Кузнецова попить чайку.

   — С удовольствием! — Он сел к столу, где на подносе уже дымился чай.

   — Кто из наших был на Потсдамской конференции? — поинтересовался Василевский. — Как вёл себя Сталин?

   — Мы с Антоновым добрались в Берлин на самолёте. А через два дня, шестнадцатого июля, в Берлин спецпоездом прибыли Сталин и Молотов. Маршал Жуков, Антонов, Вышинский и я встречали их на вокзале. Что сказать о конференции? Прошла она успешно. Черчилль, правда, отколол номер. Мы предложили поровну разделить немецкий трофейный флот, но Черчилль вдруг заявил, что Россия — страна континентальная и нечего ей лезть в морские державы. Сталин дал ему отпор, сказав, что «у России тоже будет океанский флот».

   — Сталин — умница, он далеко видит вперёд, — повёл плечами Василевский. — Ну, а с Черчиллем у него особые отношения. Он считал и считает его ярым врагом Советского Союза. Этот ястреб ещё себя покажет!..

Поздно вечером адмирал Кузнецов убыл во Владивосток...

Вспомнив эту недавнюю встречу, Василевский связался с наркомом по радио, и на вопрос, как действует флот, Кузнецов бодро ответил:

   — Моряки сражаются героически!

   — Николай Герасимович, почему до сих пор адмирал Юмашев не прислал своего представителя в штаб к маршалу Мерецкову? — охладил его пыл главком. — Как теперь он будет координировать действия 1-го Дальневосточного фронта с военными моряками?

   — Промашка! — Голос у Кузнецова сник, стал тихим, как шелест листьев. — Я сейчас разберусь...

   — К утру чтобы ваш представитель был, Николай Герасимович! — распорядился Василевский. — И ещё просьба. Для воздушных десантов в большие японские города нужна и ваша морская пехота. Согласуйте этот вопрос с генералом армии Пуркаевым. Я-то сам видел, как дралась морская пехота под Москвой и Сталинградом. Без этих ребят пехоте будет тяжело.

   — Есть. Будет сделано! — глухо отозвался Кузнецов.

   — Что у нас на фронтах, Семён Павлович? — Василевский только что вернулся из войск 1-й Краснознаменной армии генерала Белобородова. — Нанёс на карту обстановку на сегодня?

   — Она готова и лежит у вас на столе.

   — Как сражается армия Чойбалсана? Что-то о ней ты не говоришь.

   — Час назад я говорил с маршалом Малиновским, — пояснил начальник штаба Иванов. — Монголами он доволен, они сражаются не хуже наших ребят. Армия Чойбалсана наносит удар от Сайн-Шанда в пустыне Гоби, там держит оборону князь де Вана, и бить там япошек нелегко.

Василевский вышел во двор. Вдохнул свежий, пахнувший елью и сосной воздух. День клонился к вечеру. Тайга, казалось, медленно засыпала. Стояла зыбкая тишина. А там, за сотни километров, громыхали орудия, наши самолёты бомбили японские позиции. «Ямада почему-то не даёт о себе знать», — невесело подумал Василевский. И вдруг он услышал громкий голос генерала Иванова:

   — Депеша от Ямады!

   — «Главнокомандующему советскими войсками на Дальнем Востоке. Я отдал приказ японским войскам, — читал Василевский вслух, — немедленно прекратить военные действия и сдать оружие советским войскам. Ямада, командующий Квантунской армией». Коротко и ясно, — весело обронил он.

На столе главкома задребезжал телефон. Маршал Мерецков сообщил, что в расположение войск фронта в семь вечера с японского самолёта сбросили два вымпела с обращением штаба Квантунской армии. Он просит прекратить боевые действия.

   — Я не верю японцам, товарищ Первый, — слышался в трубке далёкий голос Мерецкова. — Брешут они, гады, насчёт прекращения огня. Кое-где самураи атакуют нас. Вы бы послали Ямаде депешу: мол, ваши краплёные карты биты, господин бритоголовый генерал, не пора ли поднять лапки кверху?

   — Кирилл Афанасьевич, ты угадал мои мысли, — добродушно отозвался главком. — Я сейчас это сделаю. А пока удары по врагу не прекращать! — Василевский окликнул генерала Иванова: — Семён Павлович, бери бумагу и карандаш, я буду диктовать радиограмму Ямаде!

Не любил Василевский писать длинные телеграммы, и сейчас он не изменил своему правилу. Текст получился коротким, как выстрел: «Предлагаю командующему войсками Квантунской армии с 12 часов 20 августа прекратить всякие действия против советских войск на всём фронте, сложить оружие и сдаться в плен. Указанный выше срок даётся для того, чтобы штаб Квантунской армии мог довести приказ о прекращении сопротивления и о сдаче в плен до своих войск...»

   — Чью подпись ставить? — спросил Иванов.

   — Ставь мою как главкома, — усмехнулся Василевский. — Чего теперь маскироваться? Квантунская армия разбита! Да, вот ещё что: позвони Мерецкову и скажи, чтобы выслал офицеров штаба на аэродромы Муданьцзяна и Мулина, пусть заявят представителям Квантунской армии, что, как только японцы начнут сдаваться в плен, огонь мы прекращаем. Всё!

Главком откинулся на спинку стула и почувствовал, как ему стало легче.

«Я дал Ямаде на раздумья двое суток, и если мой ультиматум он примет, доложу Сталину», — решил Василевский. У него было приподнятое настроение, и, хотя ночь опустилась на землю, спать не хотелось. Мысли его, как ручейки, потекли домой, в Москву. «Катя, Катенька, и скучно мне тут без тебя, и грустно, — мысленно говорил он жене, ощущая, как туго ворочается сердце. — Я тебя очень люблю, и чем дальше уезжаю от дома, тем острее во мне это чувство». Мысли Александра Михайловича перескочили на старшего сына Юрия. Врачам удалось вылечить его, но он в этот период не учился в лётно-техническом училище и сможет ли наверстать упущенное? Василевский провёл ладонью по усталому лицу, окликнул начальника штаба:

   — Семён Павлович, мы с тобой говорили о создании оперотрядов, чтобы скорее захватить японские города, пока туда подойдут наши главные силы? Так вот, это время настало. Готовь приказ командующим фронтами!

   — Проект приказа я набросал. — Иванов вручил главкому листок. — Вчера на рассвете. Никто мне не мешал, кругом было тихо...

Василевский прочёл написанное. Текст длинноват, пришлось сократить. «Сопротивление японцев сломлено, — телеграфировал главком, — но тяжёлое состояние дорог сильно препятствует быстрому продвижению наших главных сил, поэтому для захвата городов Чанчушь, Мукден, Гирин, Харбин приказываю перейти к действиям специально сформированных, быстроподвижных и хорошо оснащённых отрядов. Эти же отряды или им подобные использовать для решения последующих задач, не боясь резкого отрыва их от своих главных сил».

   — Как быть с воздушными десантами? — спросил начальник штаба. — Их будем выбрасывать?

   — А как же! — воскликнул Василевский. — Они нужны для захвата важных военных и промышленных объектов и приёма капитуляции.

Василевский вышел наружу. В небе плыли рваные облака, тускло сияла щербатая луна. Сыро и зябко. «А в Москве сейчас жара, — невольно подумал он. — Август в столице часто жаркий и душный». Но тут же другая мысль ужалила его: когда даст о себе знать Ямада?

   — Разрешите? — В дверях застыл майор-связист. — Радиограмма от генерала Ямады! Только что приняли радисты. — И майор вручил главкому депешу. Она была короткой: «Советскому главному командованию войск на Дальнем Востоке. Я, командующий Квантунской армией, готов выполнить все условия капитуляции. Ямада».

— Ну вот, так бы давно, господин бритоголовый генерал! — довольно улыбнулся маршал и посмотрел на часы. Стрелки показывали три часа тридцать минут ночи. — Спасибо, майор, я эту радиограмму ждал давно. Вы свободны.

Рано утром 18 августа, когда в Москве стояла глубокая ночь, на всех фронтах японские войска начали сдаваться в плен. Василевский легко вздохнул. Позвонил по ВЧ Мерецков.

   — Беда у нас, товарищ Первый. Танк подорвали самураи. Тяжело ранен полковник Кальвин...

   — Оскар? — вскричал Василевский.

   — Он самый, спецкор газеты. Прилетел к нам перед самым наступлением.

   — Где он сейчас находится?

   — В медсанбате, при полевом управлении фронта, в семи километрах юго-западнее селения Духовская, в лесу. Врачи готовят его к операции.

   — Встречай меня, Кирилл Афанасьевич, я сейчас вылетаю.

Летели недолго, но Василевскому это время показалось вечностью.

Едва самолёт совершил посадку, как к нему поспешил «Виллис», из него вылез Мерецков. Он хотел было доложить главкому о ситуации на фронте, но тот осадил его:

   — Потом, Кирилл. Где тут медсанбат? Вези меня к Оскару. А кто едет во второй машине? Охрана?

   — Там пятеро автоматчиков. У нас тут на деревьях бывали самураи-снайперы. Пришлось «кукушек» снять, но кое-где они могли затаиться...

«Виллис» бежал по ухабистой дороге, потом свернул к лесу, где белело несколько больших палаток. Главкома встретил командир медсанбата, майор, у него было полное, как арбуз, лицо, пышные рыжие усы и ямочка на подбородке. Он был растерян и не знал, отчего вдруг к нему прибыл сам главком.

   — Много у вас раненых? — спросил Василевский.

   — Двадцать семь легкораненых и один тяжело! — отчеканил майор.

   — Где лежит журналист из Москвы?

   — Это который был на танке? — уточнил майор. — Он и есть тяжёлый... Там он, в деревянном домике, в третьей палате.

Следом за майором Василевский вошёл в домик. Оскар лежал на больничной койке, сверху был накрыт белой простыней. Около него сидела медсестра — черноглазая девушка с длинной косой за спиной. У неё были синие-синие глаза и курносый нос. Увидев гостей, она встала и подала главкому стул:

   — Сидайте, товарищ маршал!

Оскар проснулся. Увидел Василевского и часто-часто заморгал глазами, а затем глухо спросил:

   — Саша?!

   — Я, Оскар. — Александр Михайлович взял его ладонь в свою. Она была потной и горячей.

   — Понимаешь, самурай бросился под наш танк... — Он с трудом перевёл дыхание. — Огонь лизнул мне лицо, и всё померкло вокруг. Очнулся в этой палате.

   — Хорошо, что живой остался...

Глаза у Оскара заблестели. Он прикрыл ладонью мокрые ресницы.

«Прячет слёзы, но я-то увидел их», — пронеслось в голове Василевского. И, чтобы хоть как-то успокоить друга, он спросил:

   — Сталинград не забыл? Помнишь, как ты был в моём штабе с Мишей Шолоховым, потом отправился с ним на передовую? Шёл на катере по Волге с автоматчиками, «юнкерс» бомбил вас, катер перевернулся, и ты оказался в ледяной воде?

   — Я тогда чуть не захлебнулся. — Голос у Оскара дрожал, как треснувшее стекло.

   — И всё же ты доплыл до берега. У тебя даже сил хватило на юмор. Помнишь, как генерал Чуйков спросил тебя, что ты делал в воде? Ты ответил: «Ловил рыбу!» Ну и смеху тогда было в штабе!

Оскару стало хуже. Губы побелели, по лицу пошли синие пятна. Майор шепнул Василевскому, что больному нужен покой.

   — Не лучше ли его отправить в Хабаровск, в военный госпиталь? — спросил главком, когда они вышли из палаты.

   — Операцию нельзя откладывать! — категорически заявил майор. — Он может умереть в самолёте.

   — Пусть будет по-вашему, — согласился Василевский.

Возвращались в штаб грустные.

   — Я слышал, что Оскар в Гражданскую войну спас тебе жизнь — это правда? — спросил Мерецков Александра Михайловича.

   — Разве я тебе не рассказывал? — удивился Василевский. — В Белоруссии, под Речицей наш батальон преследовал банду Булак-Балаховича. Отчаянный был этот рубака штабс-ротмистр! На рассвете мы настигли бандитов на окраине леса. Бандит сбил меня с коня, занёс над головой шашку, но в этот миг его своим клинком рассёк Оскар. — Он помолчал. — Ну, а как японцы, сдаются в плен?

   — Капитуляция идёт полным ходом! — улыбнулся Мерецков. — После твоего, Александр Михайлович, ультиматума генерал Ямада понял, что своя шкура ему дорога.

«Виллис» в клубах пыли въехал во двор штаба.

Впервые за всю ночь Василевского никто не беспокоил, и он хорошо выспался. Утром едва позавтракал, как Мерецков сообщил ему, что в Харбине высадился воздушный десант во главе с заместителем начальника штаба фронта Шелаховым. Они взяли там в плен начальника штаба Квантунской армии генерала Хату.

   — Вы отдыхали, и я приказал Шелахову Хату и его спутников посадить на самолёт и доставить на мой КП, — доложил Мерецков. — Так что через час «гости» будут здесь.

   — Ты принял разумное решение, Кирилл Афанасьевич...

И вот уже пленные привезены на КП фронта. Хата бодро вошёл в комнату, словно входил в свой кабинет, сложил ладони обеих рук и низко поклонился Василевскому, что-то сказав по-японски. Капитан перевёл:

   — Он говорит, что рад приветствовать главкома войск Дальнего Востока и хотел бы знать, с кем имеет честь беседовать.

   — Беседовать? — чертыхнулся главком. — Скажи ему, капитан, что я буду его допрашивать! Вот пришёл и командующий фронтом маршал Мерецков. Садись рядом, Кирилл Афанасьевич. Послушаем, что нам поведает самый известный самурай!

Капитан перевёл. Лицо генерала Хаты чуть посветлело.

   — Меня будут допрашивать два маршала, — холодно изрёк он. — Для меня это большая честь! Хочу заверить вас, господа, что я уважаю русских и, когда был в Москве военным атташе в японском посольстве, дружески относился к ним.

   — Однако это не мешало вам заниматься разведкой в Москве, не так ли? — усмехнулся Василевский. Хата заметно растерялся, зачем-то прикрыл ладонью глаза. А главком продолжал: — Мы в Генеральном штабе знали, господин Хата, что вы кадровый разведчик, так что заочно давно с вами знакомы. Скажите, почему ваши генералы нарушают порядок капитуляции? Мы ведь объяснили вам, что войска должны сдаваться организованно, с командирами-офицерами, а генералам являться со своими адъютантами и личными вещами.

   — Я теперь же отдам приказ войскам, — заверил Хата. Он попросил оставить в его распоряжении самолёт и средства связи, чтобы быстрее передавать своим войскам указание командования Красной Армии о капитуляции.

   — Вашу просьбу мы удовлетворим, — ответил Василевский. — Вы сейчас возвращаетесь в Чанчунь?

   — Там наша ставка, генерал Ямада ждёт меня.

   — Я получил от него телеграмму, он уведомил о готовности выполнить все условия капитуляции, — сказал главком. — Я требую, чтобы господин Ямада немедленно прекратил боевые действия войск Квантунской армии!

Генерал Хата снова заверил Василевского, что его ультиматум отдаст лично в руки своего главнокомандующего.

   — Слово чести, что я это сделаю! — произнёс он. Брови у него дёрнулись, на усталом лице появилась грустная улыбка и тут же исчезла. — Я могу идти?

Позвонил маршал Малиновский, и то, о чём он сообщил, порадовало главкома: генерал Ямада отдал нашим десантникам свой самурайский меч!

   — Ямада вами пленён? — уточнил Василевский.

   — И он взят под стражу, и весь его штаб! — словно удар, прогремел в трубке голос Малиновского. — Вам в штаб доставить генерала?

Василевский распорядился, чтобы Малиновский допросил его сам. А о том, что Ямада в плену, он доложит Сталину.

   — Родион Яковлевич, надёжно охраняйте Ямаду, пока Верховный решит, что с ним делать...

Командующий Забайкальским фронтом маршал Малиновский и его коллеги маршал Чойбалсан и генерал Плиев прибыли на совещание без опоздания. Их встретили на аэродроме, и вот уже «Виллис» въехал во двор штаба главкома. Все трое вышли из машины. Следом за ними прибыла ещё машина, в ней были генерал Пуркаев и его соратники.

   — Родион Яковлевич, ты допросил Ямаду? — поинтересовался Василевский. — По нашим данным, Ямада имеет в армии бактериологическое оружие.

   — С этого я и начал допрос, и кое-что именитый самурай мне поведал. После совещания доложу вам подробности.

Василевскому понравился маршал Чойбалсан — простой и доступный. Пожимая гостю руку, Александр Михайлович напомнил ему о встрече в сорок втором под Москвой.

   — Тогда на фронте вы вручали советским бойцам и командирам подарки от монгольского народа, — подчеркнул Василевский. — А сколько тысяч лошадей вы передали Красной Армии! Командующий кавалерией маршал Будённый особенно был рад этому.

   — Монгольские лошади стойкие и выносливые, — заметил генерал Плиев. — Их немало в моей конно-механизированной группе.

Маршал Чойбалсан был скуп на слова, однако сказал, что тогда, в сорок втором, его покорило мужество и отвага, с какой советские бойцы громили фашистов.

   — У нас один лозунг — дружба с русскими навеки! — добавил он. — Без Москвы мы никто, а с Москвой мы герои! И если у русских есть враг — он и наш враг! Тому пример — Япония, где вместе мы сражаемся с самураями.

После дружеских приветствий и обмена мнениями Василевский объявил о начале совещания. Первый вопрос — капитуляция Квантунской армии.

   — Я доложу вам основные моменты этой важнейшей кампании, а начальник штаба генерал Иванов коснётся некоторых вопросов Маньчжурской операции на завершающем этапе...

Командующие фронтами и начальники штабов разъехались, и Василевский вернулся к себе. Переговорил по радио с наркомом ВМФ адмиралом Кузнецовым, сообщившим ему о том, что все японские боевые корабли стоят на приколе в своих базах, на них уже наши военные моряки. «Николай Герасимович всё делает быстро и чётко», — с теплотой подумал Александр Михайлович о своём боевом друге.

После разгрома Квантунской армии штаб главкома переехал в Хабаровск, о чём Василевский доложил Сталину. С его разрешения он намеревался совершить поездку по освобождённой Маньчжурии, но неожиданно на Дальний Восток приехал заместитель Председателя СНК СССР Микоян.

   — Я собрался в Порт-Артур, а мне докладывают, что к нам летит Микоян, — улыбнулся Василевский, приветствуя члена Политбюро ЦК.

   — Точно, как в повести Гоголя: к нам едет ревизор! — добродушно усмехнулся Микоян. Глаза его искрились, а щёточка чёрных усов слегка покачивалась. — Лихо вы разделались с Квантунской армией. Сколько шли бои, двадцать четыре дня?

   — И ни дня больше! В плен мы взяли сто сорок восемь японских генералов во главе с командующим Квантунской армией Ямадой. Пленили мы и маньчжурского императора Генри Пу И.

   — Он хотел лететь в Японию со своей свитой, а наши десантники взяли его на аэродроме, — добавил член военного совета фронта Шикин.

Микоян сказал, что хотел бы побывать в освобождённых городах Маньчжурии, познакомиться с трофейным оружием Квантунской армии.

   — Кормить меня будете? — шутливо спросил он. — В боях я ведь не участвовал.

   — Как член ГКО вы всю войну заботились о снабжении Красной Армии всем необходимым, так что берём вас на полное армейское обеспечение, — улыбнулся главком.

После отъезда Микояна маршал Василевский принял участие в митинге, который проходил в Харбине по просьбе его жителей русского происхождения. Главкома сопровождали главный маршал авиации Новиков, маршал авиации Худяков, маршал артиллерии Чистяков. Командарм Белобородов, чьи войска отвечали за безопасность города, отдал рапорт.

   — Что, Афанасий Павлантьевич, и «на Тихом океане свой закончили поход»? — пошутил Василевский. — Как тут, спокойно?

   — Так точно, мёртвая тишина!

На другой день утром маршал Василевский прибыл в Чанчунь к маршалу Малиновскому, штаб которого располагался в замке, где недавно находилась ставка Квантунской армии. В одной из комнат на стене всё ещё висел портрет генерала Ямады.

   — Ну ты даёшь, Родион Яковлевич! — удивился Василевский. — Он что тебе, кум или сват?

Малиновский сорвал со стены портрет самурая.

   — Я бы этого «кума» давно на тот свет отправил, а мои люди охраняют его, — выругался Родион Яковлевич.

   — Таков приказ Верховного. Ямаду будут судить...

(В декабре 1949 года в Хабаровске проходил процесс по делу бывших военнослужащих японской армии, обвинявшихся в подготовке и применении бактериологического оружия; командующий Квантунской армией Отодзо Ямада в числе других был приговорён к 25 годам тюрьмы. — А.3.).

В город Дальний Василевский прибыл после осмотра войск Забайкальского фронта. Его и Малиновского встретил маршал Мерецков. «Мы стояли под лучами осеннего солнца, плывшего над просторами Жёлтого моря, и смотрели на город Дайрен — это название русского порта Дальний», — писал позднее Кирилл Афанасьевич.

Утром 8 сентября они на машине приехали в Порт-Артур. Ярко, до боли в глазах, светило солнце, с моря дул влажный, пахнущий водорослями ветер. Главкома встретил рапортом его давний друг генерал Иванов.

   — Как ты тут, освоился? — Василевский пожал ему руку. — В городе самураев нет?

   — Нет, товарищ маршал, мы всех их выкурили, как тараканов!

Порт-Артур... Памятен он русскому сердцу. Это здесь солдаты генерала Кондратенко и моряки адмирала Макарова стояли плечом к плечу при защите крепости, они отчаянно отбивали атаки японцев, не раз бросались врукопашную. Но силы были слишком неравны... Василевский задумчиво смотрел на город. Сколько здесь памятных мест! Электрический утёс. Отсюда по врагу вела огонь 15-я батарея защитников города. На Перепелиной горе офицеры штаба генерала Алексеева полегли все как один, но не отступили. А вот и русское военное кладбище, на нём лежат пятнадцать тысяч русских солдат, матросов и офицеров Порт-Артурского гарнизона... Вокруг стояла такая тишина, что слышно было, как в траве стрекотали кузнечики. «Их похоронили сорок лет назад, — грустно подумал Василевский. — И мы пришли сюда поклониться их подвигу». В центре кладбища — белая часовня на постаменте, на ней надпись. Александр Михайлович громко прочёл:

   — «Здесь покоятся бренные останки доблестных русских воинов, павших при защите крепости Порт-Артур».

Три маршала в скорбном молчании застыли перед часовней. Василевский увидел, как к могиле подошёл высокий бородатый мужчина и положил две белых розы. У него было суровое печальное лицо. Василевский приблизился к нему и спросил, кто он и что привело его сюда. Глаза бородача заискрились, на чистом русском языке он сказал:

   — Я бывший подданный России, больше двадцати лет живу в Порт-Артуре, а попал сюда ещё в Гражданскую войну. — Он помолчал. — Прихожу сюда, чтобы почтить память моих земляков, русских парней.

   — Где воевали в Гражданскую? — поинтересовался маршал.

   — Был в армии адмирала Колчака, — вздохнул мужчина. — Мы тогда не знали истинных намерений белогвардейского адмирала и шли за ним. А когда оказались на чужбине, то прозрели. — Он улыбнулся. — Мне по душе, как вы проучили япошек! Была Квантунская армия — теперь её нет. Я очень рад! Нет в мире сильнее наших русских солдат!

   — Спасибо за добрые слова! — Василевский тронул его за плечо.

   — Кто вы? — спросил бородач. — У меня есть дети и внуки, я скажу им, что со мной беседовал большой начальник Красной Армии, но если я не назову его имени, они мне не поверят.

Василевский сказал, кто он, и тогда мужчина вдруг упал перед ним на колени, трижды перекрестился и произнёс:

   — Дай Бог вам счастья и здоровья! Вы освободили нас от гнёта японцев, и мы этого не забудем, пока живы!..

   — У вас доброе сердце. — Василевский взял его за руку, и тот встал на ноги. — Желаю вам и вашим близким счастья!..

Проводив главкома на самолёт, маршал Мерецков и член военного совета генерал Штыков вернулись в штаб фронта. Решили перекусить, но дежурный доложил Мерецкову, что к нему на приём прибыл бывший поручик адъютант генерала Кондратенко некто Алексеев.

   — Он сказал, что лично хоронил генерала, когда тот погиб в бою.

   — Приведи его сюда...

Опрятно одетый старик с интеллигентным лицом и серыми выразительными глазами, над которыми нависали белые как снег брови, резко выделявшиеся на загоревшем лице, робко вошёл в комнату и поклонился маршалу.

   — Садитесь, пожалуйста, — кивнул Мерецков на стул. — Вы были адъютантом генерала Кондратенко?

   — Так точно, и погиб он на моих глазах, — подтвердил бывший поручик. — В то утро японцы вели бешеный огонь по русским позициям. Наш сосед, пехотный полк, должен был наступать, но что-то медлил. Генерал послал меня выяснить, в чём дело. Едва выскочил из блиндажа, как в него попал снаряд. Дым, гарь, стоны раненых... Блиндаж завалило землёй и камнями. Я позвал солдат, и мы бросились откапывать генерала. Но он был мёртв. Осколок угодил ему в голову. На другой день мы похоронили его с почестями...

   — Как сложилась ваша жизнь после войны? — спросил Мерецков.

   — Я бы не сказал, что сложилась она удачно, — усмехнулся старик. — Был в японском плену, а когда вернулся в Россию, продолжил службу в царской армии. Потом грянула революция большевиков... Красные стали арестовывать тех, кто служил у белых. Я испугался и бежал в Маньчжурию. — Он помолчал, потом резко вскинул голову. — Когда три дня назад я увидел бойцов Красной Армии, то не мог сдержать слёз... Клянусь вам своими детьми, что говорю правду.

   — Я вам верю. — Мерецков встал и подошёл к нему ближе. — Вы могли бы показать место, где погиб генерал Кондратенко?

   — Поедемте, я покажу вам это место. И могилу тоже покажу...

Все трое сели в «Виллис» и поехали поклониться герою обороны Порт-Артура.

Вернувшись в штаб, Василевский сел пить чай, и в это время к нему вошёл главком ВМФ адмирал Кузнецов. Высокий, стройный, как кипарис, с улыбкой на загорелом лице, он приложил руку к морской фуражке и чётко произнёс:

   — Товарищ маршал, прибыл по вашему приглашению!

   — Здравствуй, Николай Герасимович! — Главком ощутил своей рукой его крепкое рукопожатие. — Я ждал тебя в Порт-Артуре, но не дождался. Что, неотложные дела?

   — С Юмашевым решал флотские проблемы, — смутился Кузнецов. — Война на Дальнем Востоке закончилась, но флот продолжает жить. А корабли не танки, их на прикол не поставишь, они бороздят моря, их надо всем обеспечивать, даже пресной водой.

   — Хочешь чаю?

   — Я только что пил на корабле, спасибо, Александр Михайлович. Значит, вы осмотрели Порт-Артур? Там я не раз бывал, до боли мне всё знакомо.

Василевский признался, что его до слёз растрогало русское военное кладбище. Сколько наших ребят погибло при обороне крепости в русско-японскую войну! Пятнадцать тысяч!

   — А разве мало наших кораблей ушло на дно океана? — спросил адмирал Кузнецов. — Погибла почти вся эскадра! Ещё бы, японцы поступили с нами злодейски. В ночь на двадцать седьмое января тысяча девятьсот четвёртого года японские корабли внезапно атаковали русскую эскадру, стоявшую на внешнем рейде в Порт-Артуре. Повредили два броненосца и крейсер. Подло, трусливо японцы загрузили камнем несколько своих судов и затопили их, чтобы закрыть нашим кораблям выход из Порт-Артура. Но это им не удалось. Правда, на японской мине подорвался и затонул броненосец «Петропавловск». На нём погибли командующий эскадрой адмирал Макаров и художник Верещагин.

   — Трагическая страница в истории русского флота, — произнёс Василевский. — На военном кладбище я познакомился с бывшим русским офицером. А служил он под началом Колчака. Ругал его на все лады: мол, предатель, изменник и прочее.

   — Я бы так не сказал, — признался адмирал Кузнецов. — Для России адмирал Колчак сделал немало полезного. Его высоко ценил адмирал Макаров. Незадолго до нападения японцев на нашу эскадру Колчак прибыл к нему в чине старшего лейтенанта. Макарову молодой офицер приглянулся, и он направил его служить на крейсер «Аскольд». После гибели Макарова — это случилось тридцать первого марта — Колчак стал командиром миноносца «Сердитый». В бою с японцами он свершил подвиг.

   — Это какой же подвиг? Я что-то не слышал, — удивился Василевский. — Или ты решил надо мной подшутить, Николай Герасимович?

   — Ничуть, Александр Михайлович, — улыбнулся адмирал. — Близ Порт-Артура «Сердитый» поставил минную банку, на ней подорвался и затонул японский крейсер «Такосадо». Когда все наши корабли погибли, Колчак в крепости Порт-Артур командовал батареей морских орудий. В бою был ранен и попал в госпиталь. Лечился он в Нагасаки, оттуда вместе с другими военнопленными вернулся через Америку в Россию.

   — Ты считаешь адмирала Колчака человеком талантливым? — спросил Василевский.

   — Безусловно! — сразу ответил Кузнецов. — Голова у него работала хорошо. Посуди сам. В девятнадцать лет он окончил морской корпус и получил премию адмирала Рикорда. Когда о его боевых делах на Балтике узнал государь, он принял его в Петербурге и назначил командующим Черноморским флотом, присвоив звание вице-адмирала! Каково, а? Не продвижение по службе, а взлёт!

   — Да, но нашу революцию Колчак не принял и в Гражданскую войну в Сибири без суда и следствия расстрелял сотни русских людей.

   — В этом трагедия Колчака, — грустно молвил Кузнецов. — Но России-матушке он служил верой и правдой, и этого оспаривать никто не станет.

Помолчали. Потом Василевский вдруг сказал, что он решил представить адмирала Юмашева к званию Героя Советского Союза. Тихоокеанский флот успешно содействовал войскам 1-го и 2-го Дальневосточных фронтов в разгроме войск Квантунской армии, в освобождении Северной Кореи, Южного Сахалина, Курильских островов.

   — Я им доволен. Какое твоё мнение, Николай Герасимович?

   — Не возражаю. Адмирал Юмашев хорошо себя проявил, и в мужестве ему не откажешь. Но согласится ли товарищ Сталин? Может, к вашему документу я приложу и своё ходатайство?

   — Дельное предложение, Николай Герасимович. Полагаю, что кашу маслом не испортишь!..

Василевский вернулся в Хабаровск уставший. И тут ему позвонил начальник Генштаба генерал армии Антонов.

   — Товарищ маршал, вам прибыть в Москву не позднее двадцать девятого сентября! — почти выкрикнул в трубку Антонов. — Руководство войсками товарищ Сталин распорядился передать маршалу Малиновскому. Так что до встречи в Москве, Александр Михайлович!

«Надо вызвать сюда Родиона Яковлевича и ввести его в курс дела», — решил Василевский.

Но в полдень Малиновский сам прибыл в штаб.

   — На ловца и зверь бежит! — обрадовался Василевский.

   — Это, значит, вы, Александр Михайлович, ловец, а я — зверь? — усмехнулся маршал.

   — Дела приказано передать тебе, Родион Яковлевич, вот оно что! — выпалил на одном дыхании главком. — Меня отзывают в Москву. Поздравляю тебя с повышением!

   — Спасибо, Александр Михайлович, спасибо, дорогой! — Малиновский был взволнован, хотя в выдержке отказать ему было нельзя. — Я хотел попросить у вас помощи. Во второй половине октября, как предупредил меня начальник Генштаба, мы начнём выводить наши главные силы из Маньчжурии. Опыта в этом деле у меня нет, как бы не зашился. С чего бы начать?

   — Ну что ж, давай всё обсудим!..

Василевский прилетел в Москву утром и через полчаса был уже в кабинете вождя. Здесь находились члены Политбюро Молотов, Маленков, Каганович, Микоян и Берия.

   — Ну вот и наш герой! — добродушно произнёс Сталин и пожал маршалу руку. — Хочу поздравить вас с успешно проведённой операцией. Надеюсь, вы довольны? В вашем подчинении находились три фронта плюс Тихоокеанский флот и Амурская военная флотилия! Тут и голова может пойти кругом. Анастас Иванович Микоян, вернувшись из поездки на Дальний Восток, пел здесь дифирамбы, говорит, Квантунскую армию Василевский разбил в пух и прах! Как вам, трудно было?

   — Очень даже трудно. — Василевский надломил брови. — Сказался сложный театр боевых действий. Горы, леса, болота, бездорожье, сильные дожди. Оружие и боеприпасы бойцам приходилось тащить на себе. Но чего не сделаешь ради победы?!

   — Вы допрашивали начальника штаба Квантунской армии генерала Хату. Какое впечатление он произвёл на вас?

   — Хата был надломленным, его потрясло поражение Квантунской армии, которую японцы считали непобедимой, — ответил маршал. — Но в первые дни боев японцы сражались как фанатики. Нередко обвязывали себя взрывчаткой или гранатами и бросались под наши танки. Бойцы назвали их «живыми минами». Такой миной был взорван и танк, в котором находился журналист Кальвин. Его тяжело ранило, пришлось срочно оперировать.

   — Помню этого полковника, он хорошо проявил себя на Курской дуге, — сказал Сталин. Он о чём-то задумался. — Вы общались с китайскими военными. Как они к нам относятся?

   — Хорошо, по-братски, а когда по вашему указанию мы стали передавать им трофейное оружие, они целовали бойцов.

   — Не много ли отдали оружия? — забеспокоился Берия.

   — Мы дадим им ещё больше! — заметил Сталин. — У китайского народа есть недруги, и наше оружие поможет ему постоять за себя. — Он взглянул на Василевского. — У вас завтра день рождения? Пятьдесят лет. Поздравляю вас от души, желаю успехов в жизни и счастья! Думаю, что члены Политбюро присоединятся к моему поздравлению.

   — Безусловно, Иосиф Виссарионович, маршала Василевского есть за что поздравлять! — за всех ответил Молотов.

На другой день, позавтракав, Александр Михайлович раскрыл «Правду» и на первой полосе прочёл приветствие в свой адрес ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров и указ о награждении его четвёртым орденом Ленина. Тёплые, сердечные слова разбередили его так, что у него повлажнели глаза.

   — Катя, где ты? — окликнул он жену.

   — Иду! — отозвалась она и через минуту вошла в кабинет.

   — Прочти, там есть и обо мне. — Он отдал ей газету.

Задребезжал телефон ВЧ. Это был маршал Жуков из своей резиденции в Берлине.

   — С днём рождения тебя, Александр! — рявкнул он в трубку. — Сколько тебе, пятьдесят? А мне на следующий год стукнет полвека! Так что не забудь поздравить!

   — Ты что, Георгий, разве я забуду? — громко отозвался Василевский. — Как у тебя дела, всё хорошо? Так и должно быть!

   — Пару слов о Маньчжурской операции на Дальнем Востоке, — вновь послышался в трубке бас Жукова. — Ты хорошо её провёл, молодец! Приеду — пожму руку. Сколько взял в плен генералов? Почти полторы сотни? Мне такой улов за всю войну не выпал. Словом, крест ты положил на Квантунской армии, разбил её...

   — Не я разбил её, Георгий, — возразил Василевский, — разбили командующие и их войска.

   — Не лукавствуй, Александр! — добродушно одёрнул его Жуков. — Верно, ты в атаку не ходил. Но ты разработал план операции, а это главное для победы. Ладно, скоро приеду в Москву и расцелую тебя. Привет от меня твоей синеглазке!

   — Кто звонил? — спросила Катя, когда он положил на рычажок трубку.

   — Жуков из Берлина, поздравил меня с днём рождения. Просил передать привет синеглазке... Что улыбаешься? Он только так и зовёт тебя. Да, Кать, я забыл пригласить на день рождения своего отца. Как думаешь, не обидится?

   — Потом съездим к нему в Кинешму... — Катя вспомнила, как после замужества они приехали в село. Михаил Александрович встретил их тепло, усадил за стол и стал угощать холодным квасом. А жара тогда стояла нестерпимая, и пили они квас с наслаждением. Глядя на неё, он вдруг спросил:

   — Катерина, ты сына моего любишь?

Она зарделась, сердце щемяще затрепетало. Михаил Александрович тряхнул белой густой бородкой, на его лице появилась улыбка.

   — Не красней, Катерина, я же свой человек. Но целовать тебя не буду, а вот когда родишь мне внука, на колени перед тобой встану!

   — Батя, ты чего так разошёлся? — осадил его сын. — Гляди, напугаешь Катю, и она бросит меня...

   — Бросить, Сашенька, я тебя не брошу, а внука рожу!

Михаил Александрович по-молодецки вскочил с места, подошёл к Кате и поцеловал её в щёку.

   — Дочка, я молю Бога, чтобы ты и мой Сашко жили в радости!

«С той поры прошло десять лет, — подумала сейчас Катя. — Узнаю ли я его?» Кто-то постучался в дверь. Она открыла и на пороге увидела старика. Он был высок ростом, в чёрном пальто и в чёрной шляпе.

   — Чай, не признала, Катерина? — Он поглаживал ладонью седую бороду. — Сашко дома?

   — Я вас не сразу узнала, — наконец пришла в себя Катя после минутной растерянности. — Раньше у вас была маленькая бородка, теперь во всё лицо. Проходите, пожалуйста, в комнату. Садитесь вот на диван.

   — Сосед мне сказывал, что за разгром япошек на Дальнем Востоке моего сына наградили второй Золотой Звездой Героя Советского Союза, говорит, слышал об этом по радио. Вот я и приехал поздравить его, а заодно посидеть за столом на именинах. Силёнка у меня ещё есть, хоть и стар я.

   — Батя? — Александр Михайлович обнял его. — Проходи, раздевайся. Пока Катя накроет стол, мы потолкуем о твоей вдовьей жизни. Может, всё же переедешь ко мне в Москву?

Михаил Александрович, словно не слыша его, спросил:

   — Игорёк-то где?

   — В школе...

   — Я ему гостинец привёз...

Утром Василевский, проводив отца, собрался пойти к Даше — надо было сказать ей о ранении Оскара. Когда он уезжал из Хабаровска, то звонил врачам, и они заверили его, что «Кальвин скоро поправится, если не возникнут осложнения». Добрался до неё быстро. Но дверь ему открыла не Даша.

   — Ты? — удивился Александр Михайлович, увидев перед собой капитана 2-го ранга Азара Кальвина. — Теперь служишь в Главном морском штабе?

   — Так точно! — улыбнулся Азар.

Василевский вошёл в квартиру. Даша поспешила ему навстречу, глаза её сияли, а улыбка была такой чарующей...

   — Здравствуйте, наш рыцарь! — воскликнула она и пожала ему руку. — Я очень рада, что вы пришли к нам. Жаль, что нет Оскара. Он ведь тоже улетел на Дальний Восток и пока не даёт о себе знать. Видно, вскружили ему голову бойцы-герои, о которых надо писать.

«Ей пока неизвестно, что Оскар ранен, — промелькнуло в уме Василевского. — Как ей об этом сказать?»

   — Оскар был рад, что я родила ему ещё дочурку, — щебетала Даша. — Она такая милая... Хотите посмотреть?

Следом за Дашей Александр Михайлович вошёл в детскую. Пахло молоком и чем-то пряным. В кроватке лежала краснощёкая малышка, она спала, посасывая соску.

   — Похожа на вас, Даша! — улыбнулся Александр Михайлович. — А где Маша?

   — У мамы, на лето она увезла её к себе. Одной мне с двумя тяжело. Скорее бы приехал Оскар...

Они вернулись в гостиную. Азар, задумчивый, сидел на диване.

   — О чём грустим, Азар Петрович? — Василевский сел рядом.

   — Поеду за семьёй в Полярное, поэтому всякие мысли бродят в голове, — признался Азар.

   — Чего горевать-то? Квартиру тебе дали, должность в Главном морском штабе получил... Кстати, как твои конструкторские дела? Ты трудишься по части мин и торпед?

   — Два моих прибора уже внедрены на кораблях флота. Есть у меня новые задумки...

   — Когда вы приехали, Александр Михайлович? — спросила Даша, подавая на стол чай.

   — Вчера утром. Прямо с аэродрома поехал в Кремль. Меня принял товарищ Сталин. — И после недолгой паузы вдруг выпалил: — Я видел Оскара на фронте...

Даша встрепенулась, как чайка.

   — Да? Ну и как он?

   — Не повезло Оскару, его задел шальной осколок.

У Даши подкосились ноги, ёкнуло сердце. Она присела на стул.

   — Да вы не волнуйтесь, Даша! — Александр Михайлович тронул её за плечи. — Когда маршал Мерецков сообщил мне о его ранении, я сразу же навестил Оскара в медсанбате...

   — Долго он что-то лечится... — тихо обронила Даша.

   — Рана-то не сразу заживает, — подал голос Азар.

   — Верно, Азар Петрович, — поддержал его Василевский. — По себе сужу. Когда меня ранило в Севастополе, я едва ли не месяц ходил в бинтах.

Неожиданно кто-то позвонил. Даша сняла трубку.

   — Да, он ещё здесь. — Она протянула трубку Василевскому. — Это вас...

Звонила жена, она сообщила, что его срочно требует товарищ Сталин. А зачем — Поскрёбышев ей не сказал.

   — Понял, Катюша, еду! — Он положил трубку. — Даша и Азар, извините, но мне надо бежать. Азар, удачной тебе поездки. Передай привет от меня адмиралу Головко.

Он оделся и вышел. «Эмка» прытко бежала по оживлённой улице. А вот и Кремль. Сталин по старой привычке за столом пил чай. Берия сидел напротив и о чём-то ему говорил. Увидев Василевского, он умолк.

   — Садитесь, Александр Михайлович. — Сталин отодвинул чашку в сторону. Он редко называл Василевского по имени, и сейчас, видимо, неспроста. От этой мысли в голове Василевского прошла горячая волна.

   — Скажите, почему полковника Кальвина не положили на операцию в госпиталь? — спросил он.

   — Врачи не разрешили. Он потерял много крови, и его готовили к операции.

   — Вы его навещали в медсанбате? — осведомился Берия.

   — Да. А что случилось? — Василевский смотрел то на Сталина, то на Берия.

   — Умер ваш друг, вот что, — выдохнул Сталин.

У Василевского сжалось сердце. Только и выдавил:

   — Кто вам сообщил?

   — Мне звонил из Хабаровска начальник управления, — подал голос Берия. — Самолёт с гробом прибывает завтра в пять вечера.

   — У полковника Кальвина большая семья? — спросил Сталин.

Василевский сказал, что есть сын Пётр от первой жены, которая погибла в боях под Москвой в сорок первом. Учится в Военно-морской академии в Ленинграде. Потом Кальвин снова женился, и теперь у него двое малышей.

   — Вдова с тремя детьми, — неопределённо проговорил Сталин. — Лаврентий, — вождь взглянул на Берия, — полковник получил тяжёлое ранение в бою. Это был храбрый и честный журналист. Подумай, как помочь его семье. Сообщи об этом и главному редактору. Он, видимо, ещё не знает о смерти Кальвина. А вы, Александр Михайлович, поезжайте к его жене и всё объясните, но деликатно, чтобы не убить её горем...

   — Кто поедет за гробом? — спросил Берия.

   — Это я всё сделаю, Лаврентий Павлович. У нас в Генштабе есть и люди и транспорт, — ответил Василевский.

   — А где сейчас брат Кальвина, которого ты, Лаврентий, едва не упёк в лагерь? — вдруг задал вопрос Сталин.

Берия смутился. Выручил его Василевский:

   — Теперь он служит в Москве, в Главном морском штабе. Занимается минами и торпедами.

   — Надо бы и его подключить к похоронам старшего брата. И сына Кальвина вызвать из Военно-морской академии. — Сталин посмотрел на Берия: — Займись этим, Лаврентий. У тебя хорошо получается. — Он подошёл к Василевскому: — Три дня на похороны хватит?

   — Так точно!

   — После похорон жду вас, кое-что по линии Генштаба мне надо с вами обсудить, а потом поедете отдыхать с семьёй на Чёрное море...

Тяжёлыми выдались для Александра Михайловича эти три дня. Своему другу полковнику Кальвину он отдал последний долг — бросил щепотку земли в его могилу. Даше он признался:

   — Кажется, с похоронами Оскара я потерял частицу самого себя...

Кате не хотелось, чтобы он так остро переживал, и она тихо промолвила:

   — Не казни себя, Саша, ты был Оскару настоящим другом! — Катя долго молчала, сидя на диване и глядя куда-то в сторону открытой форточки, и вдруг спохватилась: — Боже, чуть не забыла... Тебе звонил Поскрёбышев, когда ты был на кладбище. Сказал, завтра к десяти тебе надо быть в Кремле...

Сталин ждал его, потому что сразу заговорил о деле. Его беспокоил вопрос о переходе Красной Армии и Военно-Морского Флота к мирным условиям жизни. Это далеко не лёгкий процесс, подчеркнул он. Война закончилась, но кое-кто на Западе пытается вновь разжечь огонь. Поэтому костяк Вооружённых Сил надо непременно сохранить. Сейчас их численность составляет более одиннадцати миллионов человек. За два — два с половиной года надо демобилизовать военнослужащих старших возрастов почти девять миллионов человек!

   — Так что работы хватит всем, а Генштабу особенно, — сказал Сталин. — Я хочу, чтобы после отдыха на море это важное дело вы взяли в свои руки. — После недолгой паузы он вдруг спросил: — Жуков вам не звонил из Берлина?

   — Он поздравил меня с днём рождения, — ответил Василевский. — А что случилось?

   — Огорчает меня товарищ Жуков... Чуть не заявил генералам Эйзенхауэру и Монтгомери, что он один разрабатывал важнейшие операции по разгрому немцев на фронтах.

   — Не может быть, товарищ Сталин! — запальчиво возразил Василевский.

   — Поначалу и я так думал, но факты — упрямая вещь, а тот, кто о них мне сообщил, заслуживает полного доверия!

«Это работа Берия!» — пронеслось в голове Александра Михайловича.

   — Но я разберусь в этом деле. — В голосе вождя прозвучала угроза.

«Охота на Жукова началась», — с грустью подумал о своём друге Василевский, уходя от вождя.

И его опасения подтвердились. Когда Жуков в марте 1946 года стал главкомом сухопутных войск, у него случился конфликт с Булганиным, в то время заместителем наркома обороны по общим вопросам. Жуков подготовил проект приказа по боевой подготовке войск, но Булганин его не одобрил, о чём доложил Сталину. Тот поддержал Булганина. Жукова это вывело из себя, и он зашёл к Василевскому.

   — У меня, Александр, уже нет сил бороться с «банковским маршалом», — угрюмо произнёс он.

(Василевский понял, что Георгий Константинович имел в виду Булганина — тот в своё время возглавлял Банк СССР, а в военном деле, как однажды выразился Жуков, был «ни в зуб ногой». — А. 3.).

Жуков поведал начальнику Генштаба о волоките с проектом своего приказа.

   — Документ у тебя? Дай мне прочесть! — предложил Василевский. — Приказ что надо, — одобрил он. — Я догадываюсь, почему Сталин вернул его тебе. Он хочет издать приказ наркома обороны, а не главкома!

   — Ты уверен в этом? — спросил Георгий Константинович. — Тогда я рискну.

Он тут же, у Василевского, переделал документ и отвёз его Поскрёбышеву, сказав ему, что замечания Хозяина им учтены, а сам остался ждать в приёмной. Прошло несколько минут, и Поскрёбышев вынес ему приказ. Увидев внизу размашистую подпись Сталина, Жуков довольно улыбнулся.

   — Ну что ж, так, пожалуй, будет лучше. Зря я настаивал на издании приказа главкома, а не наркома обороны.

Вернулся он в Генштаб к Василевскому в хорошем настроении. С порога сказал:

   — Ты прав, Александр, приказ Иосиф Виссарионович подписал.

   — А я в этом ничуть не сомневался, — усмехнулся Александр Михайлович. — Ты, Георгий, порой бываешь чертовски упрямый, а Сталин этого не любит. Прошу тебя, не лезь на рожон, а то ещё состряпают на тебя «дело». Сам знаешь, на Лубянке есть мастера...

   — Плевал я на очкарика! — загорячился Жуков, имея в виду Берия. — Свою преданность Родине я доказал на фронте. Ты же знаешь, что когда надо было, мы лезли с тобой в самое пекло, на животе не раз ползали на переднем крае, изучая оборону врага...

   — Верно, — прервал его Василевский, — лезли в самое пекло, и будет обидно, если из-за каких-то эмоций мы попадём в лапы того же очкарика.

Но «дело» на Жукова уже стряпалось. В начале апреля состоялось заседание Высшего военного совета, на которое были приглашены почти все члены Политбюро, маршалы, генералы и адмиралы. Сталин был мрачен как туча. Жуков увидел, как он подошёл к столу, за которым сидел секретарь Высшего военного совета генерал Штеменко, вручил ему папку и громко сказал:

   — Прочтите нам документы!

Это были заявления на маршала Жукова от его бывшего адъютанта подполковника Семочкина и главного маршала авиации Новикова, арестованных органами госбезопасности. Оба жаловались на Жукова, обвиняя его во всех грехах. Жуков якобы говорил Новикову, что он, а не Сталин, вершил главные дела на фронтах, что он, Жуков, сколачивал вокруг себя группу недовольных вождём генералов и офицеров, вёл с ними разговоры, направленные против вождя. «Своё поведение я считаю подлым, — каялся в письме бывший главком ВВС. — Я нелестно отзывался о вас, товарищ Сталин, хочу вам признаться и в своих недобрых связях с маршалом Жуковым...»

У Георгия Константиновича заныло сердце. Вот она, подложенная под него мина! Сейчас она взорвётся. Он взглянул на Василевского, глаза того будто говорили ему: «Выше голову, дружище, не падай духом!»

«Мы часто вели с Жуковым политически вредные разговоры как во время войны, так и до последнего времени. Жуков любит славу, пытается умолить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандующего...»

Генерал Штеменко закончил читать. В зале повисла напряжённая тишина. Сталин тоже молчал. Наконец он заговорил:

   — Прошу вас, товарищи, высказываться по существу вопроса!

Никто из членов Политбюро защищать Жукова не стал. Молотов назвал его «Бонапартом», Берия — «чванливым военачальником», Булганин — «жестоким и беспощадным к командным кадрам». Однако Жуков терпеливо ждал, что скажут о нём военачальники. И он был несказанно рад, когда почти все они поддержали его, хотя и высказали ему свои претензии.

Слова попросил Василевский. Он был необычайно взволнован, щёки у него горели, а сердце чуть покалывало. Судилище, устроенное вождём, ему не понравилось.

   — Я тоже скажу о маршале Жукове, — начал Александр Михайлович и на секунду замялся. — Как мне о нём не сказать, если всю войну мы с ним провели на фронтах?

   — Нельзя ли поконкретнее? — бросил реплику Берия.

Василевский резко повернулся к нему:

   — Лаврентий Павлович, в самые жаркие дни боев я имел дело с Жуковым, а о вас, извините, как-то не вспоминал...

«Уел мастера заплечных дел, ох как уел!» — усмехнулся в душе Жуков.

Василевский говорил о том, что у Жукова тяжёлый характер, он может вспыхнуть, накричать на человека, наказать его. Но Жуков не способен на подлость.

— Георгий Константинович человек чести и высокого долга! И война это подтвердила. — Начальник Генштаба передохнул. — И последнее. За всю войну, товарищ Сталин, я не слышал от Жукова ни одного плохого слова о вас. Порой, когда вы не разделяли его точку зрения на ту или иную операцию, он злился, страдал, и не больше. А Новиков приписывает ему роль вожака тех, кто якобы вами недоволен. Не верьте этому, я вас очень прошу!..

(В 1953 году А.А. Новиков был реабилитирован, восстановлен в маршальском звании; выступая по делу арестованного Абакумова, он заявил, что следователи под пытками заставили его подписать донос на Жукова. — А.3.).

Кажется, выступили все, кто пожелал. Сталин подошёл к Жукову.

   — Что вы можете сказать? — спросил он.

Жуков порывисто встал, одёрнул тужурку.

   — Мне, товарищ Сталин, не в чём оправдываться. — Голос маршала прозвучал твёрдо, словно он отдавал приказ. — Ни к какому заговору я не причастен и ничего против вас не делал и не замышлял! Для меня вы — достойный Верховный Главнокомандующий, таковым и останетесь! Что касается моих недостатков в работе, я признаю их и на будущее учту.

Видимо, Сталин уже решил, как наказать Жукова, потому что, как только тот умолк, он произнёс:

   — И всё-таки вам, товарищ Жуков, придётся уехать из Москвы...

И Жукова отправили командовать войсками Одесского военного округа. Воспринял он назначение болезненно, но вождю не возразил. Уезжая в Одессу, Георгий Константинович зашёл в Генштаб к Василевскому.

   — Что скажешь на прощание?

   — Что не раз говорил тебе, Георгий: не горячись и будь сдержан в своих эмоциях!

   — Тут ты прав, но я не о том веду речь... Моя дочь Эра любит твоего сына Юрия. Ты об этом знаешь?

   — Да. И Юра любит Эру...

   — Значит, быть свадьбе? — Жуков с улыбкой скосил глаза на друга.

   — Пусть сами решают...

   — А ты... ты будешь на свадьбе у опального маршала?

   — Шутишь, Георгий! Как же мне не быть на свадьбе сына?

(Свадьба старшей дочери маршала Жукова Эры и лейтенанта Юрия Василевского состоялась в августе 1948 года. Родные, друзья и гости собрались за свадебным столом на даче Георгия Константиновича в Сосновке. Но Василевский в этот день был очень занят по службе (Сталин проводил в Кремле совещание с военными) и на свадьбу приехать не смог; позже он поздравил молодых.

   — Желаю вам, дорогие Юра и Эра, счастья в жизни! — сказал он, поцеловав обоих. — Надеюсь, вы подарите нам с мамой внуков.

Эра заметно покраснела, а Юрий не растерялся и бодро ответил:

   — Внуки будут, отец!..

И как рады были Жуков и Василевский, когда у их детей родилась дочь Саша, а позже — дочь Таня. — А.3.).

Однажды в начале февраля 1948 года маршал Василевский решал у Сталина вопросы по линии Генерального штаба, и тот вдруг спросил:

   — Как дела у товарища Жукова в Одессе? Навёл он там порядок в войсках? — В глазах вождя блеснула хитринка.

   — Навёл, товарищ Сталин. — Василевский смотрел на него не мигая. — Скажу вам больше: в боевой подготовке округ поднялся на ступень выше. Жуков всё время проводит в войсках, и это дало свои плоды. Правда, в стиле руководства у Жукова есть ещё недостатки...

   — Если в Одесском военном округе Жуков навёл порядок, тогда не послать ли нам его в другой округ, чтобы и там он поднял уровень боевой подготовки? — И, не дождавшись ответа начальника Генштаба, Сталин продолжил: — Да, мы пошлём его в другой округ...

Вскоре морозным февральским утром Жуков неожиданно приехал в Москву.

   — Привет, рыцарь чести! — раздался в трубке чей-то бодрый голос, и Василевский не сразу узнал, кто это.

   — Ты, Георгий? — наконец выдохнул он.

   — А кто же ещё? — весело отозвался Георгий Константинович. — Прибыл из милой сердцу Одессы. Хотел зайти к тебе в Генштаб. Примешь? Или тебе надо получить добро у Хозяина? — В голосе Жукова Василевский уловил иронию.

   — Перестань, Георгий, — осадил его Александр Михайлович. — Помнишь, я говорил тебе перед Сталинградской битвой, что мы с тобой друзья до гроба? И сейчас могу повторить эти слова. Ты где находишься, на военном аэродроме? Я пошлю за тобой машину.

   — Не надо, Саша, меня тут встретили. Я еду к тебе...

И вот он, Жуков, — живой, энергичный, волевой, каким он был на фронте.

   — Привет, Саша! — Они обнялись и расцеловались.

   — Садись, Георгий, и рассказывай, как там, в округе? — Василевский сел рядом.

Они беседовали откровенно, как бывало не раз, ничего не скрывая друг от друга. Но в голосе Жукова слышались горечь и невыстраданная боль от всего того, что пережил он в Одессе.

   — Понимаешь, я наводил в округе порядок, а меня обкомовские чины пытались обвинить в том, что я диктатор, что самовольничаю, подмял под себя местную власть. Донесли вождю...

   — Кто это сделал? — прервал друга Василевский.

   — Ты даже не представляешь! — воскликнул Жуков. — Первый секретарь обкома партии Алексей Кириченко. По должности он член военного совета и обязан мне, командующему округом, всячески помогать, а он ставил палки в колеса, то и дело жаловался Сталину на мои якобы диктаторские замашки. И что ты думаешь? Вскоре в округ прибыла комиссия во главе с Булганиным для проверки сигналов, поступивших в Москву.

   — А ты даже не встретил военного министра! — упрекнул его Александр Михайлович. — Когда мне сообщили об этом, я не поверил.

   — А кто он такой, этот Булганин? — вскипел Жуков. — Что он смыслит в нашем военном деле? И потом, я был на учениях и встретить спецпоезд, на котором прибыл Булганин со своей свитой, не мог.

   — Гордость, Георгий, у тебя бьёт через край! — снова упрекнул его Василевский. — Ты можешь не уважать Булганина как человека, но коль он военный министр, твой прямой начальник, ты обязан был встретить его и отдать рапорт.

   — Встать перед ним по стойке «смирно»? — усмехнулся Жуков. — Никогда в жизни! Есть только один человек, перед которым я вытяну руки по швам, — это генералиссимус Сталин. Ну и тебе, начальнику Генштаба, мог бы отрапортовать, — улыбаясь, добавил он. — Дружище, хватит обо мне. Как у тебя дела?

   — Всё хорошо, а вот за тебя у меня душа болит, — признался Василевский.

   — Ладно, Саша, пойду, а то у меня ещё уйма дел в столице. — Жуков встал, надел фуражку. — Утром я улетаю в Свердловск.

   — А туда зачем? — спросил Василевский.

   — Ты что, не в курсе дела? — удивился Жуков. — Меня назначили командующим Уральским военным округом. Так что в Одессу я больше не вернусь.

   — Мне говорил Сталин, что хочет перевести тебя в другой округ, чтобы ты, как и в Одессе, навёл порядок, добился желаемых результатов в боевой подготовке, — сообщил Василевский. — Но я не думал, что сделает он это так скоро.

   — У меня к тебе дело, — продолжал Жуков. — Позвони Сталину и попроси, чтобы он принял меня. Надо кое-что доложить ему.

На какое-то время Василевский задумался: надо ли ему звонить?

   — А сам чего не позвонишь? — спросил он.

   — Боюсь, что мне вождь откажет в аудиенции, — усмехнулся Георгий Константинович. — Я это чувствую.

Василевский снял трубку «кремлёвки», набрал номер и услышал знакомый голос.

   — Докладывает маршал Василевский, товарищ Сталин. У меня к вам просьба. Личная... Я прошу вас принять на беседу маршала Жукова. У него к вам важное дело. Очень прошу.

Трубка молчала. Маршал слышал, как вождь тяжело дышал, о чём-то размышляя. Наконец громко сказал:

   — Хорошо, товарищ Василевский, я это сделаю. Жду товарища Жукова через час. У меня тоже есть что сказать вашему другу...

(Жуков уехал к новому месту службы, но его «дело» так и не закрыли. На Лубянке следователи физически принуждали соратников полководца признаться в подготовке «военного заговора» против сталинского руководства, но это им не удалось. «Этим делом руководили Абакумов и Берия, — отмечал Жуков. — Их усилия сводились к тому, чтобы арестовать меня. Но Сталин не верил, что якобы я пытаюсь организовать военный заговор, и не давал согласия на мой арест... Когда же арестовали самого Абакумова, то выяснилось, что он умышленно затеял всю эту историю так же, как он творил их в мрачные 1937-1939 годы. Абакумова расстреляли, а меня вновь на XIX съезде партии Сталин лично рекомендовал ввести в состав ЦК КПСС. За всё это время Сталин нигде не сказал про меня ни одного плохого слова. И я был, конечно, благодарен ему за такую объективность». — А.3.).

 

Эпилог

На календаре — апрель 1952 года. В это воскресное утро военный министр маршал Василевский шёл на доклад к Сталину. Прежде чем отправиться в Кремль, он вызвал к себе первого заместителя маршала Соколовского. Тот не заставил себя долго ждать.

   — Василий Данилович, возьмите, пожалуйста, документы на испытание новых ракет, я подписал их. Что вам надлежит сделать? Лично переговорите с главным конструктором и нашими людьми из Генштаба, чтобы испытания были тщательно подготовлены и прошли без всяких задержек. Товарищ Сталин уже дважды интересовался этим вопросом.

   — Хорошо, Александр Михайлович, я сейчас этим займусь.

«Почти семь лет миновало с тех пор, как закончилась война, а наши конструкторы уже создали баллистическую ракету, — подумал Василевский. — Да, армия и флот уже далеко не те, что были в войну, они стали гораздо сильнее и мобильнее». Он снял трубку прямого телефона с начальником Генштаба генералом Штеменко.

   — Сергей Матвеевич, пора нам к высшему начальству, так что выходи к моей машине.

В кабинет вождя они вошли вместе. У того был маршал Булганин. Пригласив их сесть, Сталин спросил военного министра:

   — Испытания новой ракеты ещё не начали?

   — На днях начнутся, я уже подписал документы. Хочу и сам побывать на полигоне.

   — А как обстоят дела с испытанием ракеты «Стрела» на Черноморском флоте? — Сталин пристально посмотрел на Василевского. — Командующий флотом адмирал Пархоменко вам не докладывал? Он ведь член Государственной комиссии по приёму ракеты на вооружение.

   — Пархоменко не докладывал, а адмирал Кузнецов говорил мне, что ракету испытали без боевого заряда, всё прошло хорошо.

   — Я могу добавить к сказанному, — вмешался в разговор начальник Генштаба Штеменко, — что адмирал Пархоменко готовит испытания ракеты с боевым зарядом.

   — Что, будут стрелять на море по деревянному щиту? — усмехнулся Сталин.

Василевский замялся, а генерал армии Штеменко ответил, что Пархоменко просил Генштаб дать ему разрешение ударить ракетой по какому-либо большому кораблю устаревшего типа.

   — Вот как! — удивлённо воскликнул Сталин. — И что же предлагает адмирал Пархоменко?

   — Сделать мишенью новой ракеты крейсер «Красный Кавказ».

   — Да вы что? — подал голос до этого молчавший Булганин. — Ракета наверняка потопит крейсер, а коль так, зачем нам губить корабль, экипаж которого прославил себя в годы войны? Он оборонял Севастополь, высаживал морские десанты... Не лучше ли взять большую самоходную баржу, загрузить её металлоломом и шарахнуть по ней ракетой?

   — Баржа не крейсер, — возразил Василевский. — Полагаю, что адмирал Пархоменко прав. Баржа может затонуть и от взрыва снаряда, не то что ракеты. А ракета с боевым зарядом, говорил мне конструктор, способна уничтожить тяжёлый крейсер. Это и надо проверить!

   — Логично, товарищ Василевский. — Сталин шевельнул усами, потом взглянул на начальника Генштаба: — Вы разрешили адмиралу Пархоменко взять для испытаний крейсер?

   — Никак нет, товарищ Сталин, у меня нет прав, чтобы дать согласие на уничтожение крейсера, — ответил Штеменко. — Решить этот вопрос — в вашей компетенции. Поэтому я посоветовал адмиралу Пархоменко попросить адмирала Кузнецова обсудить эту проблему с вами.

   — Адмирал Кузнецов ко мне не обращался, — сухо произнёс Сталин. — Кстати, почему он сюда не прибыл?

   — Я не знал, что военно-морского министра следовало пригласить, — объяснил Василевский. — А указаний на этот счёт вы мне, Иосиф Виссарионович, не давали.

Сталин по «кремлёвке» позвонил Кузнецову, но ему никто не ответил. Тогда он вызвал Поскрёбышева:

   — Разыщите адмирала Кузнецова!

Когда дверь за Поскрёбышевым закрылась, Сталин вновь заговорил:

   — В прошлом году мы сняли с поста военно-морского министра адмирала Юмашева и на эту должность назначили адмирала Кузнецова. Мы с вами, товарищ Василевский, не совершили ошибки?

Тот заметно смутился, отчего на щеках появились красноватые пятна.

   — Нет, Иосиф Виссарионович! От того, что адмирал Кузнецов снова возглавил военный флот, Вооружённые Силы выиграют. Это не только моё мнение, но и Генерального штаба. Кое-что на флотах уже сделали. Успешно проведены учения с использованием боевого оружия, о чём я вам докладывал. Лично я, — продолжал Василевский, — высоко ценю адмирала Кузнецова и как военно-морского министра, и просто как человека. Не раз мы с ним обсуждали вопросы укрепления воинской дисциплины на флотах, выполнение программы строительства новых кораблей, особенно подводных лодок... Словом, неплохо идут дела у адмирала Кузнецова. Он живёт морем и знает, чем живёт флот и что ему надо в первую очередь...

Для Василевского заседание Главного военно-морского совета в 1951 году было памятным. А всё началось со звонка заместителя военно-морского министра адмирала Левченко. Он попросил маршала принять его по «важному вопросу».

   — В сорок первом, когда я командовал войсками Крыма, вы защитили меня...

   — Как же, помню, — прервал Василевский адмирала. — Захват Крыма немцами, арест ваш и маршала Кулика... Всё помню, Гордей Иванович. Я тогда сказал товарищу Сталину, что вы не виновны в потере Крыма и судить вас не за что... Ну, а что волнует вас теперь? Адмирал Юмашев вам не может помочь?

   — Он в этом не заинтересован и намекнул, что, если вынесу «сор из избы», мне несдобровать.

   — Вон оно что... Тогда приходите!

Василевский приветливо встретил адмирала:

   — Давно мы с вами не виделись, Гордей Иванович. У вас, вижу, седины прибавилось?

   — Я поседел в сорок первом, когда меня арестовали после крымской трагедии, — скупо обронил Левченко.

   — Война многих обожгла, — грустно заметил Василевский. — У меня тоже седины прибавилось плюс два шрама от ранений.

   — Крещение огнём! — усмехнулся адмирал. — Мне тоже не раз огонь дышал в лицо. А потом — арест... До гроба не забуду, как вы, в ту пору заместитель начальника Генштаба, вступились за меня. Если честно, я боялся, что получу девять граммов свинца или Берия упрячет меня в лагерь. Но меня лишь разжаловали до капитана первого ранга. А в апреле сорок четвёртого я снова стал адмиралом и заместителем наркома ВМФ.

   — В те дни наши войска отступали и Сталин тяжело переживал, — сказал Василевский. — Он был мрачный как туча, и я это сам видел. А уж потом, когда под Москвой немцам дали жару, дела у нас пошли лучше. — Маршал помолчал. — Так с чем вы пришли ко мне?

   — Я подготовил на имя товарища Сталина записку, в которой поставил вопросы об отставании развития наших Военно-Морских Сил от флотов передовых морских держав и о неудовлетворительном руководстве флотами со стороны военно-морского министра адмирала Юмашева и начальника Морского Генерального штаба адмирала Головко. И прошу вас, Александр Михайлович, доложить о моей записке Сталину. Я хотел, чтобы это сделал Юмашев, но он отказался. — Левченко вынул из портфеля документ и отдал его Василевскому.

   — Хорошо, я прочту, а потом мы решим, как нам быть.

Адмирал Левченко ушёл довольный.

Утром Василевский ознакомился с запиской и в тот же день вручил её Сталину.

   — Предлагаю обсудить этот документ на заседании Главного военно-морского совета, — сказал военный министр. — Проблемы, о которых пишет адмирал Левченко, весьма серьёзны и актуальны.

   — Уж как-нибудь я разберусь, — улыбнулся Сталин. — Позвоните мне дня через три. Я сейчас буду очень занят по работе ЦК партии...

Каково же было удивление Василевского, когда вождь вызвал его в Кремль на другой день.

   — Есть ещё на нашем военном флоте порядочные адмиралы, — сказал он, листая документ Левченко. — Нельзя допустить, чтобы наш Военно-Морской Флот был слабее флотов наших вероятных противников, и мы этого не допустим. Так что ваше предложение я принимаю.

   — Я бы счёл возможным дать адмиралу Левченко выступить с докладом, положив в его основу тезисы записки, — заметил Василевский.

   — Вы угадали мои мысли. — Веселинки заблестели в глазах Сталина. — Должен признаться, что и в годы войны вы нередко угадывали мои мысли. Хорошо это или плохо?.. Ну вот, вы уже и покраснели, как будто я сказал что-то недозволенное. Смею заметить, что Наполеон не любил, когда генералы угадывали его мысли. А фельдмаршал Кутузов, наоборот, прислушивался к голосу своих соратников, но решение подчас принимал совсем противоположное и, как правило, единственно верное. Я, как вы, должно быть, помните, в войну тоже ценил мнение генералов и маршалов, особенно Жукова и ваше, но решения принимал, не всегда одобренные Жуковым и вами. Не так ли?

   — Да, но я никогда не скрывал своих чувств и говорил вам о том, что меня волновало и что жгло душу, — тихо ответил маршал.

   — Помню, как вы и Жуков убеждали меня запретить проведение операции в мае сорок второго по освобождению Харькова, которую затеяли Тимошенко и Хрущёв. Но я разрешил им наступать, в итоге — неудача! В то время были у меня и другие ошибки, и я не боюсь их признать. Назовите мне хоть одного полководца, у которого не было бы ошибок? Не назовёте, ибо такого полководца нет! — Сталин помолчал. — Кажется, мы с вами ударились в философию. Вернёмся к записке адмирала Левченко. Претензии у него к Юмашеву весьма убедительны, и давайте в срочном порядке обсудим этот документ...

Между тем Левченко с нетерпением ждал, когда ому позвонит военный министр. Но Василевский не давал о себе знать. А позвонил адмиралу начальник Генштаба генерал армии Штеменко, с которым Гордей Иванович давно был дружен.

   — Как там на флотах, нет штормов? — В трубке было слышно, как Штеменко засмеялся.

   — Вы что, Сергей Матвеевич, собираетесь в отпуск?

   — Какой отпуск, дружище! — воскликнул Штеменко. — Дел у меня под самую завязку!.. Чего я тебя побеспокоил? Ровно в десять, то есть через час, быть тебе в кабинете военного министра!..

Левченко обрадовался: неужели его записке Василевский дал ход? Он терялся в догадках и слегка волновался, а когда подошло время, поспешил к Василевскому. Постучал в дверь и, услышав «входите», шагнул в кабинет.

   — Доброе утро, Гордей Иванович! Садитесь, пожалуйста. — Василевский кивнул на рядом стоявший стул. — Извините, что не смог лично позвонить вам. Я был у товарища Сталина.

   — Вы отдали ему мою записку? — на одном дыхании спросил Левченко.

   — Да, и она его очень взволновала. Решено ваш документ обсудить на Главном военно-морском совете. Вам поручается сделать доклад.

   — Вот это да! — образовался Левченко. — Спасибо за поддержку, товарищ маршал!..

Вернувшись к себе, Левченко собрался доложить обо всём своему начальнику, но Юмашев сам вызвал его. В кабинете находился также адмирал Головко.

   — Час тому назад со мной разговаривал товарищ Сталин, — глухо молвил Юмашев. — Он распорядился готовить заседание Главного военно-морского совета. И что интересно, Гордей Иванович, не я, а вы докладчик на этом заседании. Скажите, отчего вдруг вам такой почёт? С вами говорил Иосиф Виссарионович?

   — Нет! — Левченко шевельнул бровями. — Но моя записка у него.

   — Кто передал? — весь напрягся Юмашев. — И почему через мою голову? Пока я ещё военно-морской министр! — Он бросил взгляд на адмирала Головко. — Вот до чего дошло, Арсений Григорьевич: все, кому не лень, шлют свою писанину вождю, а я, министр, должен отвечать на их кляузы!

   — Записку товарищу Сталину передал военный министр маршал Василевский, у которого я был на приёме, — сказал Левченко.

В кабинете повисла напряжённая тишина. Юмашев втянул голову в плечи, его лицо посерело, стало каким-то неживым. Левченко, заметив это, произнёс:

   — Иначе поступить я не мог, Иван Степанович, ибо интересы флота для меня превыше всего!

Юмашев поручил адмиралу Головко вызвать на заседание всех командующих флотами.

   — Как быть с Кузнецовым, он ведь проводит учения? — спросил Головко.

   — Отменять учения не будем — так решил товарищ Сталин. Пусть Николай Герасимович изложит свои мысли на бумаге и передаст написанное через командующего 7-м военно-морским флотом на Тихом океане адмирала Байкова.

Главный военно-морской совет начал свою работу 13 июля в двадцать три ноль-ноль. Кроме членов Политбюро ЦК ВКП(б) на нём присутствовали руководители Военно-Морского министерства, командующие флотами, а также военный министр маршал Василевский, его первый заместитель маршал Соколовский и начальник Генштаба генерал армии Штеменко. Когда все собрались, в зал вошёл Сталин и, глядя на председателя Главного военно-морского совета, коротко бросил:

   — Начинайте, товарищ Юмашев!

Адмирал Юмашев проинформировал собравшихся о том, что главный инспектор флота адмирал Левченко подал записку на имя товарища Сталина, в которой резко критикует руководство Военно-Морского министерства в его деятельности по развитию и укреплению военного флота Советского государства. В связи с этим ЦК ВКП(б) и правительство решили рассмотреть эти вопросы...

Проблемы, которые поднял в своём докладе Левченко, касались строительства новейших кораблей, подводных лодок и приёма их от промышленности, обучения и подготовки командиров кораблей, работы на флотах с офицерским составом, безопасного мореплавания...

Сталин курил трубку, а когда после доклада Левченко было предложено выступить адмиралам, маршал Василевский, сидевший рядом с вождём, тихо сказал ему:

   — Будь Левченко генералом, я бы взял его к себе в военное министерство. У него трезвый ум, он далеко видит вперёд.

   — Умеете вы загребать себе мыслящих вояк! — усмехнулся в усы Сталин. — Это я заметил ещё в войну, когда вы были представителем Ставки. И Жуков поступал точно также...

На втором заседании Главного военно-морского совета было продолжено обсуждение флотских проблем. Сталин выступал на обоих заседаниях, он задавал ораторам вопросы, бросал реплики, интересовался кадрами флота. Он был доволен тем, что по затронутым вопросам высказали своё мнение все командующие флотами. А когда ночью закончились прения, он предложил создать комиссию и рассмотреть на ней все проблемы, поднятые во время прений, а также подготовить постановление правительства.

После заседания Сталин пригласил к себе маршала Василевского.

   — Хорошую вы подбросили мне работёнку, — улыбнулся он. — Но я доволен. Давно у нас не было такого большого разговора о военном флоте. Ещё одно-два таких заседания, и я могу стать адмиралом, — пошутил он.

   — Юмашева надо заменить на посту военно-морского министра, — сказал Василевский. — Как говорят в народе, не по Сеньке шапка!

   — Пьёт адмирал Юмашев, вот в чём всё зло, — произнёс Сталин. — А государство не может ждать, пока министр перестанет пить. Да, Юмашева надо снимать. Но кем его заменить?

   — Есть такой человек, — осторожно обронил Василевский.

   — Кто?

   — Адмирал Кузнецов! — Военный министр сделал паузу. — Он столько пережил и на войне и после войны, но не сломался!

Сталин коротко изрёк:

   — Надо подумать...

Василевский ушёл. Сталин закурил, но тут к нему вошёл Берия и сел рядом:

   — У тебя, Иосиф, есть какое-то поручение? Так сказал мне Поскрёбышев.

   — Помнишь, как ты арестовал адмирала Левченко, который недавно делал доклад на Главном военно-морском совете?

   — Как же, — улыбнулся Берия, — я тогда лично его допрашивал!

   — И что ты о нём мне говорил?

   — Не помню, — смутился Берия.

   — А я помню! — усмехнулся вождь. — Ты говорил, что адмирал Левченко чуть ли не предатель, что флот ему не брат, что немцам он готов был отдать не только Крым, но и Севастополь. Вспомнил, Лаврентий?

   — Что-то в этом роде я говорил...

   — Выходит, ты мне бузу говорил, Лаврентий. Я послушал доклад Левченко и пожалел, что мы с ним так жестоко обошлись. Удивляюсь, как ты не обвинил адмирала в шпионаже в пользу Манштейна, штурмовавшего Севастополь! — Вождь громко засмеялся. — Ладно, не сердись, дело прошлое. Я вот о чём подумал. Левченко доказывал, что промышленность сдаёт флоту корабли с большими недоделками. Надо бы тебе в этом разобраться.

   — Понял, Коба, завтра же займусь.

   — Только работай без натяжек и придумок, честно, как есть...

На другой день маршал Булганин, курировавший военный флот, пригласил к себе некоторых членов Политбюро, командующих флотами и сообщил о том, что Сталин принял решение освободить с поста военно-морского министра адмирала Юмашева.

-— Кого будем рекомендовать на эту должность?

Адмирал Байков предложил кандидатуру вице-адмирала Кузнецова. Он сказал, что Николай Герасимович — крупный военачальник, его авторитет на флотах по-прежнему велик. Не так давно он возглавил командование 5-м военно-морским флотом на Тихом океане, и в короткий сок ему удалось резко поднять боеготовность флота. Из-за учений он не мог принять участие в работе, но свои мысли по укреплению и усилению флотов изложил в письме, которое он, Байков, привёз и отдал Булганину.

   — Я прочёл это письмо, — подал голос Булганин. — В нём есть дельные предложения, и мы включим их в стенограмму заседаний. Есть возражения против кандидатуры адмирала Кузнецова? Нет? Тогда ваше мнение я доложу товарищу Сталину.

   — Николай Александрович, а вы за или против? — спросил Василевский.

   — Я, как и вы, — за, Александр Михайлович, — улыбнулся Булганин.

«Тогда было бурное заседание, и хорошо, что все поддержали кандидатуру адмирала Кузнецова», — подумал сейчас Василевский, ожидая Николая Герасимовича.

Пока ждали главкома ВМФ, Сталин заговорил о проблемах перевооружения армии и флота новейшим оружием.

   — В июле сорок шестого года была сформирована первая ракетная часть в Советской Армии, — сказал Сталин. — В октябре сорок седьмого мы произвели успешный запуск первой баллистической ракеты, а в сентябре сорок девятого испытали атомную бомбу. Это, безусловно, отрезвило тех, кто пытается запугать нас, в том числе и главного оруженосца Запада господина Черчилля. Однако мы медленно наращиваем наше стратегическое оружие, — подчеркнул вождь. — Нам крайне нужны ракеты с ядерными зарядами, самолёты-ракетоносцы, атомные крейсера и подводные лодки, ледоколы-атомоходы... Прошу вас, товарищ Василевский, вместе с Генштабом подготовить специальное совещание по этому важнейшему вопросу...

В дверях появился главком ВМФ адмирал Кузнецов. Он с ходу произнёс:

   — Прибыл по вашему вызову, товарищ Сталин!

   — Вам известно, что адмирал Пархоменко предложил ракету «Стрела» испытать на крейсере? — спросил вождь.

   — Известно, но я рекомендовал взять для этой цели крейсер «Красный Кавказ». Он мощнее, чем крейсер «Красный Крым», водоизмещение у него девять тысяч тонн.

   — Но он же гвардейский? — заметил Булганин.

   — Оба крейсера гвардейские, Николай Александрович, оба отличились в Керченско-Феодосийской операции. Но в марте сорок пятого крейсер «Красный Крым» мы перевели в состав учебных котблей.

Сталин взял со стола трубку и закурил.

   — Николай Александрович, когда у нас началось формирование ракетных частей? — спросил он.

   — В сорок седьмом. — Булганин почесал куцую бородку. — Тогда по вашему указанию я должен был присутствовать на пуске баллистической ракеты, но, как на грех, сильно простыл и не смог поехать на полигон.

   — После войны прошло не так уж много времени, но наша промышленность создала для армии и флота достаточно новейшего оружия, в том числе и ракеты. — Сталин прошёлся вдоль стола, за которым сидели члены Политбюро и военачальники. — Теперь надо продумать, как нам вооружить ими войска, куда и какие направить ракеты, кому их выделить в первую очередь. История отпустила нам мало времени, и его надо использовать сполна. Пусть господа капиталисты увидят, что у Советского Союза есть чем себя защитить. — Сталин подошёл к адмиралу Кузнецову. — Испытания ракеты «Стрела» не затягивайте, и чтобы всё было сделано так, как просит конструктор.

   — Я сам поеду в Севастополь на ракетную стрельбу!..

Крейсер «Красный Кавказ» был потоплен одной ракетой. Адмирал Пархоменко занимался подготовкой крейсера, и дело это оказалось нелёгким. На корабле Пархоменко оставил минимум моряков, на ходу пришлось снимать их, и когда «Красный Кавказ», объятый пламенем и дымом, тонул, на нём не было ни одной души.

После этого в Москве собрали Государственную комиссию, вёл заседание министр МГБ Берия. Адмирал Пархоменко доложил, как проходили испытания на Черноморском флоте, сказал, что ракета «Стрела» хороша и её надо принимать на вооружение флота.

   — А на другие флоты можно рекомендовать эту ракету? — спросил Берия.

   — Этот вопрос надо решать главкому ВМФ адмиралу Кузнецову, — ответил Пархоменко. — Я уполномочен отвечать лишь за Черноморский флот.

(«Позже меня принял военный министр Маршал Советского Союза Василевский, — говорил автору этого романа адмирал Пархоменко. — Он заинтересованно беседовал со мной, ему хотелось знать о новой ракете всё — и как она шла на крейсер, и как «искала» цель, куда ударила по кораблю, какой силы был взрыв, даже попросил нарисовать схему полёта ракеты. В нём я сразу почувствовал опыт генштабиста! Потом маршал поблагодарил меня за работу, проделанную во время испытаний, сказал, что приедет в Севастополь, где в сорок четвёртом его ранило осколком мины. В шутку он спросил, дам ли ему шлюпку, чтобы прокатиться по бухте. Я ответил, что в его распоряжении будет находиться катер командующего флотом». — А.3.).

После заседания Василевский пригласил к себе Кузнецова. Тот сел в кресло, а Василевский стал набивать трубку.

   — Что тебя волнует, Николай Герасимович? — осведомился маршал.

   — О Юмашеве вспомнил, — вздохнул Кузнецов. — Приболел он, завтра хочу его проведать. Может, помощь ему нужна. Жизнь-то его прошла на море и кораблях...

   — Вот это мне и нравится в тебе — своих соратников ты не забываешь, — улыбнулся Александр Михайлович. Он устало разогнулся и встал, попыхивая трубкой. — Мне утром надо убыть на полигон, где будут испытывать новую ракету. Эта «сигара» похлеще той, что потопила крейсер «Красный Кавказ». — Он выглянул в окно. — Похоже, что вот-вот брызнет дождь. Хочу дать тебе совет, Николай Герасимович. Сталин не щедр на добрые слова — что поделаешь, такая у него натура. Но тебя он ценит, надеется, что военный флот ты весомо укрепишь. Так что не ему, а тебе решать свою судьбу.

   — У меня есть море и корабли, так было, так и будет! — Кузнецов встал, одёрнул китель. — Вы поддержали меня в самую тяжкую пору моей жизни, я этого не забуду.

   — Вот за это давай с тобой опрокинем по рюмашке! — предложил Василевский. Он вызвал своего адъютанта: — Принеси нам чайку и бутербродов. Что-то мы с адмиралом проголодались.

Пока адъютант накрывал на стол, Александр Михайлович достал бутылку коньяка:

   — Вчера я был у Микояна, и он угостил меня этой горючкой...

Кузнецов малыми глотками попивал чай.

   — Ты снова о чём-то задумался? — спросил Василевский.

   — У нас на флоте живёт хорошая традиция, и берёт она своё начало ещё со времён Петра Первого, — заговорил Николай Герасимович. — Этот обычай давать кораблям имена выдающихся людей. Представьте себе, Александр Михайлович, что крейсер бороздит океан, а на его борту золотом сияют слова: «Маршал Василевский». Любой — наш брат или иностранец — прочтёт это имя, и ему захочется узнать, а кто такой маршал Василевский, чем он прославил себя и своё Отечество.

   — Ты куда клонишь, Николай Герасимович? — Искорки блеснули в глазах маршала, они словно осветились изнутри. — Я же не моряк, я сухопутчик, и кто даст моё имя крейсеру?

   — Вы сделали для флота немало, и это оценят те, кто придёт нам на смену. Я уверен, что ваше имя будет сиять на борту корабля.

(Благодарные моряки чтят память полководца: ныне на Северном флоте несёт боевую службу большой противолодочный корабль «Маршал Василевский». — А. 3.)

   — В годы войны, — продолжал Кузнецов, — в боевых действиях участвовало семь крейсеров, среди них «Киров» и «Максим Горький» на Балтике, «Ворошилов» и «Молотов» на Черноморском флоте, и почти все награждены орденом Красного Знамени... Нет, имя на борту корабля не просто символ. Когда в октябре сорок второго в районе Туапсе был тяжело ранен мой заместитель адмирал Исаков, он прислал телеграмму Сталину и наркому ВМФ с просьбой в случае смерти назвать корабль его именем. Сталина очень взволновала просьба Исакова, и он приказал мне срочно дать адмиралу ответ и объяснил, какое должно быть его содержание. Мы писали Исакову, чтобы он крепился, не терял мужества, но была и такая фраза: «В случае трагического исхода лучший эсминец Черноморского флота будет назван «Адмирал Исаков». К счастью, Иван Степанович остался жив, хотя ему и ампутировали ногу.

   — Адмирал Исаков — личность незаурядная и для военного флота сделал немало, — согласился Василевский. — Я уважаю его. Кстати, как он поживает? Я давно его не видел. Он ведь заместитель министра морского флота СССР?

   — Да, у Петра Петровича Ширшова трудится, энергии у него хоть отбавляй, правда, фронтовая рана временами даёт о себе знать...

В кабинет вошёл начальник Генштаба — первый заместитель военного министра маршал Соколовский.

   — Привет флотоводцу! — весело произнёс он, пожимая руку адмиралу Кузнецову. — Что, Николай Герасимович, наверное, скучаете по Дальнему Востоку? Да, там морские просторы весьма велики. Хватало ли ваших очей созерцать их?

   — Хватало, Василий Данилович, — сдержанно улыбнулся Кузнецов. — Вот Александр Михайлович может это подтвердить.

   — Не зря же я просил товарища Сталина вернуть Николая Герасимовича к руководству флотом! — Василевский взглянул на Соколовского. — Как наши дела?

   — Я всё уточнил, испытание ракеты назначено на десять утра. Вылететь вам надо хотя бы за полчаса до начала.

   — Мне вылетать, Василий Данилович, а вы останетесь тут. Надо же кому-то быть в министерстве! Вдруг позвонит товарищ Сталин, а нас не будет?.. И вот ещё что, — продолжал военный министр, — предупредите, пожалуйста, тех, кто со мной летит: в восемь тридцать быть на аэродроме!.. — Василевский подошёл к адмиралу: — У тебя, Николай Герасимович, есть ко мне вопросы? Нет? Тогда будь здоров! Если что — звони, а то и домой ко мне можешь вечерком забежать. Вспомним войну, а?

   — Она и мне всё ещё бередит душу, — грустно улыбнулся адмирал.

Москва — станица Кущевская

1998-2001 гг.