26.01.1968

Вчера Высоцкому исполнилось 30 лет. Удивительный мужик, влюблен в него, как баба. С полным комплексом самых противоречивых качеств. На каждом перекрестке говорю о нем, рассказываю, объясняю некоторым, почему и как они ошибаются в суждениях о нем.

27.01. 1968

Развязал Высоцкий. Плачет Люська. Венька волнуется за свою совесть. Он был при этом, когда развязал В.

После «Антимиров» угощает шампанским.

Как хотелось вести себя:

— Что ты делаешь, идиот! А вы что, прихлебатели, смотрите?

Жена плачет.

Выхватить бутылки и вылить все в раковину, выбить из рук стаканы и двоим-троим по роже дать.

Нет, не могу, не хватает чего-то, главного мне не хватает всегда.

— У него появилась философия, что он стал стяжателем, жадным, стал хуже писать и т. д.

— Кто это внушил ему, какая сволочь, что он переродился, как бросил пить?!

07.02.1968

Запил Высоцкий — это трагедия. Надо видеть, во что превратился этот подтянутый и почти всегда бодрый артист. Не идет в больницу, очевидно, напуган: первый раз он лежал в буйном отделении и насмотрелся. А пока он сам не захочет, его не положат.

— Нету друзей рядом, а что мы можем сделать?

02.02.1968

Нет друзей в театре. Венька и Вовка достаточно заняты своей карьерой и семьей, как и я — не хуже, не лучше, и хоть мы считаемся друзьями, поддерживаем, друг за друга порукой, но дальше этого не идет. В друге надо растворяться и отдаваться ему, как женщина — целиком и без остатка. К другу не приспосабливаются, ему не лгут в мелочах даже.

05.02.1968

Высоцкого возят на спектакли из больницы. Ему передали обо мне, что я сказал: «Из всего этого мне одно противно, что из-за него я должен играть с больной ногой». Вот сволочи-прилипалы...

19.02.1968

В «Стреле» читал Высоцкому свои писания. Ему нравится.

— Ты из нас больше имеешь право писать.

Он имел в виду себя и Веньку.

24.02.1968

Отделился от жены. Перехожу на хозрасчет. Буду сам себя кормить, чтоб не зависеть ни от чьего бзика. Теща отделилась по своей воле. А мне надоела временная жена, жена на один день. Я сам себе буду и жена, и мать, и кум, и сват. Не буду приезжать на обед, буду кормиться на стороне и отдыхать между репетициями и спектаклями в театре.

Высоцкий смеется:

— Чему ты расстраиваешься? У меня все пять лет так: ни обеда, ни чистого белья, ни стиранных носков. Господи, плюнь на все и скажи мне. Я поведу тебя в русскую кухню: блины, пельмени и пр. — И ведь повез в ресторан «Центральный».

29.02.1968

Ответственный спектакль. Какое-то начальство на «Десяти днях» Высоцкого не отпустило, ему пришлось сдать билет на самолет. Зачеркнули в явочном листке Васильева — написали Высоцкого. Первый состав... а мне никто ничего не говорит; что же, выходит, будет петь Сева «Пьеро»? И вдруг завтруппы подходит:

— Вы должны петь «Пьеро», вы — первый состав... Я сейчас Севе скажу.

Из-за муры я чуть было не расстроился. Даже закурил.

07.03.1968

Приехал Высоцкий от Полоки. Говорит, видел смонтированную ленту, вся про меня, один я на экране, и первым номером. В общем, наговорил мне много хорошего: и про меня, и про ленту. Ну что делать? Верить или нет? Очень уж хочется верить, и вроде — не может быть. А почему не может быть, когда задумывалось так?! Может быть, хоть здесь повезет.

09.03.1968

Заявление сделано, иду его выполнять. Высоцкий говорит: ради такой роли можно все стерпеть, все унижения и брань.

10.03.1968

Высоцкий давал читать свой «Репортаж из сумасшедшего дома». Больше понравился, но не об этом речь. Прочитал я в метро, сколько успел, и не думаю, и не помню, о чем читал, — это не важно. Я размышляю, что я ему буду говорить, фантазирую, придумываю, и целый монолог, целый доклад сочинил о том, чего не знаю, чего не читал. Значит, мне важен не его труд, а моя оценка — говорильное мышление, то есть мы до того изболтались, до того швыряемся словами, верхушками знаний, до того в нас показуха сидит, что нам незачем и читать что-то, чтобы начать говорильню об этом «что-то».

18.03.1968

Вчера Влади сказала мне, что моя работа в «Галилее» выше всех — в монологе, в сцене с Галилеем. Пустячок, а приятно.

21.03.1968

Ужасный день. Вчера играл Керенского за Высоцкого, а сегодня, и вчера, и ночью молю Бога, чтоб он на себя руки не наложил. За 50 сребреников я предал его — такая мысль идиотская сидит в башке. Но я как назло оказался в театре и еще оговорил, идиот, условия ввода: 100 рублей. Это была шутка, но как с языка сорвалось! Ведь надо же, всё к одному: и Хмеля нет, я еще за него играю. Боже мой!

— Высоцкий играть не будет, — кричит Дупак, — или я отменяю спектакль!

— Как ты чувствуешь себя, Валерий? — шеф.

— Мне невозможно играть, Ю. П., это убийство, я свалюсь сверху!

— Я требую, чтобы репетировал Золотухин! — Дупак.

Высоцкий срывает костюм: «Я не буду играть, я ухожу... Отстаньте от меня...» Перед спектаклем показал мне записку: «Очень прошу в моей смерти никого не винить». И я должен за него репетировать!!! Я играл Керенского — я повзрослел еще на десятилетие. Лучше бы уж отменил Дупак спектакль. У меня на душе теперь такая тяжесть...

Высоцкого нет, говорят, он в Куйбышеве. Дай Бог, хоть в Куйбышеве. Меня, наверное, осуждают все, дескать, не взялся бы Золотухин, спектакль бы не отменили, и Высоцкий сыграл бы. Рассуждать легко. Да и вообще — кто больше виноват перед Богом? Кто это знает? Не зря наша профессия была проклята церковью, что-то есть в ней ложное и разрушающее душу: уж больно она из соблазнов и искушений соткана. Может, и вправду мне не надо было играть?!

22.03.1968

Уже висит приказ об увольнении Высоцкого по 47-й статье.

Ходил к директору, просил не вешать его до появления Высоцкого — ни в какую. «Нет у нас человека. И все друзья театра настроены категорически». Они-то при чем тут!

Высоцкий летает по стране. И нет настроения писать, думать. Хочется куда-нибудь ехать, все равно куда — лишь бы ехать.

23.03.1968

Вот ведь какая наша судьба актерская: сошел артист с катушек, Володька, пришел другой, совсем вроде бы зеленый парень из Щукинского, а работает с листа прекрасно, просто «быка за рога», умно, смешно, смело, убедительно. И сразу завоевал шефа, труппу, и теперь пойдет играть роль за ролью, как говорится, «не было счастья, да несчастье помогло». А не так ли и Володька вылез, когда Губенко убежал в кино и заявление на стол кинул, а теперь сам дал возможность вылезти другому... но и свои акции подрастерял... то есть уж вроде не так и нужен он теперь театру. Вот найдут парня на Галилея — и конец. Насчет «незаменимых нет» — фигня, конечно; каждый хороший артист — неповторим и незаменим, пусть другой, да не такой; но все же веточку свою, как говорит Невинный, надо беречь и охранять, ухаживать за ней и т. д. Чуть разинул рот — пришел другой артист и уселся на нее рядом, да еще каким окажется, а то чего доброго — тебя нет, и один усядется. Я иногда сижу на сцене — просто в темноте ли, когда другой работает, или на выходе, — и у меня такая нежность ко всей нашей братии просыпается... Горемыки! Все мы одной веревочкой связаны: любовью к лицедейству и надеждой славы — и этими двумя цепями, как круговой порукой спутаны, и мечемся, и надрываемся до крови, и унижаемся, и не думаем ни о чем, кроме этих своих двух цепей.

26.03.1968

Высоцкий в Одессе.

Шеф:

— Это верх наглости... Ему все позволено, он уже Галилея стал играть через губу, между прочим. С ним невозможно стало разговаривать... То он в Куйбышеве, то в Магадане... Шаляпин... тенор... второй Сличенко.

Губенко готовит Галилея. Это будет удар окончательный для Володьки. Губенко не позволит себе играть плохо. Это настоящий боец, профессионал в лучшем смысле, кроме того что удивительно талантлив.

Два дня был занят записью поездки и немного выбился из колеи. Высоцкий в Одессе, в жутком состоянии, падает с лошади, по ночам, опоенный водкой друзьями, катается по полу. «Если выбирать мать или водку — выбирает водку», — говорит Иваненко, которая летала к нему.

«Если ты не прилетишь, я умру, я покончу с собой!» — так, по его словам, сказала ему Иваненко.

02.04.1968

Последние два дня заняты делами Высоцкого. 31-го были у него дома, вернее у отца его, вырабатывали план действий. Володя согласился принять амбулаторное лечение у проф. Рябоконя — лечение какое-то омерзительное, но эффективное. В Соловьевку он уже не ляжет.

— У меня свои дела.

— Какие у тебя дела? Кроме театра?

Отец:

— У меня впервые заболело сердце, никогда не болело, а как это случилось... Мне В. П. говорил, Золотухин замечательно сыграл Керенского. Володя достал ему как раз на тот спектакль три билета.

Сегодня утром Володя принял первый сеанс лечения. Венька еле живого отвез его домой, но вечером он уже бодро шутил и вострил лыжи из дома. Поразительного здоровья человек. Всю кухню лечения, весь сеанс, впечатления и пр. я просил записать Веньку. Володя сказал, что запишет сам.

Но самое главное — не напрасны ли все эти мучения, разговоры-уговоры, возвращение в театр и пр.? Нужно ли Высоцкому это теперь? Чувствовать себя почему-то виноватым, выносить все вопросы, терпеть фамильярности, выслушивать грубости, унижения — при том, что Галилей уже сыгран, а, с другой стороны, появляется с каждым днем все больше отхожих занятий: песни, писание и постановка собственных пьес, сценариев, авторство, соавторство — и никакого ограничения в действиях. Вольность и свободная жизнь. Не надо куда-то ходить, обязательно и строго вовремя, расписываться, играть нелюбимые роли и выслушивать замечания шефа и т. д. и т. п., а доверия прежнего нет, любви нет, во взаимоотношениях трещина, замены произведены, молодые артисты подпирают. С другой стороны, кинематограф может погасить ролевой голод, да еще к тому же реклама. Я убежден, что все эти вопросы, и еще много других, его мучают, да и нас тоже. Только я думаю, что без театра он погибнет, погрязнет в халтуре, в стяжательстве, разменяет талант на копейки и рассыплет по закоулкам. Театр — это ограничитель, режим, это постоянная форма, это воздух и вода. Все промыслы возможны, когда есть фундамент. Он вечен, прочен и необходим. Все остальное — преходяще. Экзюпери не бросил летать, как занялся литературой, совершенно чужим делом. А все, чем занимается Володя, это не так далеко от театра — смежные дела, которые во сто крат выигрывают от сотрудничества с театром.

10.04.1968

Прискакал с двух концертов. Записки: «Что с Высоцким?», «Правда ли, что Высоцкий уволен из театра?»

Нет, Высоцкий снова в театре, вчера мы играли «Послушайте!» первым составом. Взят на договор с какими-то унизительными оговорками, условиями и т. д. Но иначе, в общем, и быть не могло.

13.04.1968

Концерт с Высоцким — «возвращение блудного сына».

14.04.1968

Утренний «Галилей». Снова Высоцкий на арене. Зал наэлектризован. Прошел на «ура». Алые тюльпаны. Трогательно.

Славина:

— У вас с Венькой появилось перед Володькой подобострастие... Вы как будто в чем извиняетесь, лебезите, заискиваете...

— Есть несчастье и незнание, как относиться к нему, что делать, что будет дальше... тем более что для него самого нет этого несчастья, он не считает себя больным и в чем-то виноватым, во всяком случае, в той степени, в которой считаем мы... И мы растеряны... Это как — видишь язву на лбу другого и знаешь, чем она грозит, а сказать боишься и сознаешь бесполезность, коль скажешь, потому что ничем помочь уже нельзя... Вот и мнешься и теряешься.

20.04.1968

(После репетиции «Живого».)

Высоцкий:

— Твоя работа меня устраивает на 100, ну, на 99%. Валера, это грандиозно, то, что ты делаешь... ты иногда делаешь такие вещи, что сам не замечаешь... очень хорошие места с плотами, суд, счастье, пахота... вообще, это твоя удача и Петровича.

Володя говорил много и так хорошо и трогательно, что я чуть не разревелся.

02.05.1968

Вчера после спектакля «три мушкетера» отправились к Веньке. Грустно. Некоммуникабельность. Люся очень изменилась, нервная, подозрительная. Сплетни о Высоцком: застрелился, последний раз спел все свои песни, вышел из КГБ и застрелился.

Звонок:

— Вы еще живы? А я слышала, вы повесились.

— Нет, я вскрыл себе вены.

— Какой у вас красивый голос, спойте что-нибудь, пожалуйста.

26.05.1968

Высоцкий был в Ленинграде, видел перезапись «Интервенции», или теперь «Величие и крах дома Ксидиас» по «моей» фамилии. Расстроился, чуть не плачет:

— Нету меня, нету меня в картине, Валера. И в «Двух братьях» нет меня — все вырезали. Так надеялся я на эти фильмы. Нету меня, нету Высоцкого...

— А фильм-то получился?

— Конечно, получился.

— А что говорит Полока?

— Говорит, что все в порядке.

30.05.1968

Высоцкий снова в больнице. Отменен «Галилей».

01.06.1968

Сегодня выступают в «Послушайте!» новые Маяковские: Шаповалов, Вилькин — вместо Высоцкого и Хмельницкого (улетел в Италию на съемки). Вчера шеф гениально показывал, как надо работать в «Послушайте!». Если бы он так работал с нами, мы бы играли во много раз лучше и не ковырялись бы со спектаклем год.

09.06.1968

Крупная, вторая ссора (в тот день было их две, одна за одной, как бомбы) произошла в принципе из-за интервью с Полокой в «Литгазете», где он сказал про меня: «По-моему, у него большое будущее в кино». В театре начались разговоры. Иваненко сказала, вот, дескать, у него будущее, а у Высоцкого ничего. И еще: «Высоцкий считает, что Золотухин первым номером в „Интервенции“, а Золотухин считает, что Высоцкий». На что Шацкая заметила: «Совсем и нет. Высоцкий считает, что Золотухин, и Золотухин считает, что Золотухин». Обо всем этом мне рассказала Иваненко в присутствии артистов и добавила вопросом: «Что ж он, лицемерил, что ли, тогда?»

Из-за этого и началось. Зайчик говорит:

— Я пошутила.

Я:

— Так и скажи.

— Да кто она такая, и что у вас с ней за отношения? Почему ты так боишься, что она передаст Высоцкому? Что ты перед ними унижаешься? Ты что, боишься Высоцкого? Она хочет вас с Венькой приблизить к себе, разве это не видно? Венька не позволяет ей к себе приближаться. Она не поняла шутки, а я буду перед ней выказюливаться.

— Ты распустила сплетню обо мне, люди думают, что я действительно так веду себя. Я хочу, чтобы ты эту сплетню прекратила.

Венька:

— Ты болен идеей высшей правды и становишься конформистом. Что за чушь ты городишь? Нинка абсолютно права.

Короче, он нас и помирил.

Заявили о своем желании сыграть в «Деревенском детективе» Жаров, Крючков. Ситуация и образ схожие, а материал литературный в 1000 раз лучше — значит, мы идем с ними на таран, а зачем нам это нужно. Стало быть, необходимо искать другой ход, и срочно. И вот возникает идея Сережкин-Золотухин. И снова возникает на дороге театр. Работа огромная и, главное, далекая натура, Красноярск, тайга. Завтра проба с Высоцким-Рябым. «Может быть, это и есть то будущее, о котором сказал Полока?» Помоги, Господи!

11.06.1968

Проба с Высоцким (в «Хозяине тайги»). Оператор говорит: «Я лично буду драться» (в смысле за нашу пару). Назаров: «В группе сложилось такое мнение, что это и есть тот самый выигрышный вариант». Володя передал слова Полоки: «Вас с Золотухиным надо снимать теперь только вместе».

13.06.1968

Дошли слухи, что «Интервенция» — гениальная картина, мы с Высоцким гениально играем, но картина для эстетов, специалистов-кинематографистов. Для широкой публики ее сейчас нельзя показывать — положили на полку.

16.06.1968

Я посмотрел пробы в «Хозяине», и уже захотелось сниматься. По тому, что делал Невинный, — это не конкурент. Авдюшко делает очень уверенно и точно в своих данных — но это шериф. Выигрыша нет. Высоцкий мне сказал, что без меня он сниматься не будет. Я сказал, что и я без него тоже.

Сегодня «Галилей», как праздник, месяц почти не было спектакля. Высоцкий вышел вчера из больницы, похудел.

21.06.1968

В среду (19-го) мы катались с Высоцким и Г. Кохановским в Ленинград смотреть «Интервенцию». По-моему, гениальная картина, и многие так говорят. Моя работа меня устраивает, не везде, но в общем удовлетворительно. Что говорят люди, я подожду записывать до окончательного выхода фильма. Скажу только — по сумме всех отзывов я делаю вывод: я выиграл Женьку. Все. Больше пока ничего не скажу, потому что очень много порезали и могут чикнуть еще, но в общем линия проглядывается, она осталась любопытной, и я не могу ругать Полоку, ему надо выиграть фильм. Первым номером в фильме — он, Полока.

В среду, когда мы были в Ленинграде, состоялся худсовет по «Хозяину тайги». Не знаю, поздравить себя или нет, но мы оба с Высоцким утверждены на главные роли. Работа предстоит отчаянная. Главное: недостатки, рыхлость и примитивизм сценария преодолеть. И еще — время. Сроки начнут терзать, и мы зашьемся. И с фильмом, и с ролями. Но по крайней мере я настроен по-боевому, не говоря о Высоцком, который сказал скромно: «Мы сделаем прекрасный фильм». Спорить с ним я не стал.

22.06.1968

Из гусар были: 1) Гаранин — наконец-то принес мне свою потрясающую работу «Мечущийся Пьеро» и бутылку водки. 2) Высоцкий — не пил, а есть нечего было, подарил брюки. 3) Веня Смехов — подарил здоровенную рыбину сухую под пиво... 4) В час ночи где-то пришел Калягин, подтрунивал над Гараниным.

23.06.1968

Перед тем как выйти на худсовет Назаров, по инициативе Стефанского, был у Шабанова. В основном по линии Высоцкого, испугались статьи.

Шабанов:

— Золотухин — это самостоятельный художник, талантливый артист, за ростом которого мы с интересом наблюдаем, но ему пора встать на ноги. Пора бросить танцевать под дудочку Любимова, открывать рот, когда его открывает Любимов, и закрывать, когда тот закрывает. Пора бросить ему смотреть в рот Любимову. (Это перепевы Дупака). Высоцкий — это морально опустившийся человек, разложившийся до самого дна. Он может подвести вас, взять и просто куда-нибудь уехать. Я не рекомендую вам Высоцкого.

Где это было видано, чтобы секретарь райкома давал рекомендации для участия в съемках?! Докатились.

26.06.1968.

Дупак строит козни нам с Высоцким. Особенно последнему: не подписывает разрешение на съемку. Ждет, зануда, чтобы ему чего-нибудь предложили сыграть из-за нас, как в «Интервенции».

30.06.1968

А что же делать мне с моею бабкой Катериной Юрьевной, что рассказала мне в Санжейке такие истории своей жизни? Как их умудриться изобразить в литературе? Может быть, связать как-то с морем? Я помню, мы сидели с Высоцким ночью голые на берегу моря, под звездами на камушках и глядели в море. Шел большой пароход вдалеке и светил. Там кишел народ, а мы наблюдали и придумывали разные истории, которые могли там твориться, случиться и т. д. Высоцкий говорил, что этот год, будущий сезон, будет твой, ты сыграешь Кузькина. Но прошло уже два сезона, а мой год все не пришел... Но при чем тут бабка?..

08.07.1968

Высоцкий переживает укол. Прививочный. Когда вышел из машины перед театром, я его испугался — бледный, с закатывающимися глазами, руки трясутся, сам качается. «В машине, — говорит, — потерял сознание. Аллергия». Меня пока пронесло. Может, после второго-третьего и меня хватит.

21.08.1968

Я сижу один в большом, сыром, грязном доме. На улице моросит. Холодно. На мне полное обмундирование, плащ, фуражка, но руки коченеют все равно. Высоцкий с Говорухиным смотались два дня назад. Солнца нет, небо черное — снимать невозможно, а мы чего-то ждем и не хотим сниматься с этой базы. Высоцкий так определил наш бросок с «Хозяином»: «Пропало лето. Пропал отпуск. Пропало настроение». И все из-за того, что не складываются наши творческие надежды. Снимается медленно, красивенько — и не то. Назаров переделал сценарий, но взамен ничего интересного не предложил. Вся последняя часть — погоня, драка и пр. — выхолощена, стала пресной и неинтересной. На площадке постоянно плохое, халтурное настроение весь месяц, и ругань Высоцкого с режиссером и оператором. Случалось, что Назаров не ездил на съемки сцен с Высоцким, что бесило Володичку невообразимо. Оператор-композитор: симфония кашеварства, сюита умывания, прелюдия проплывов и т. д. А где люди, где характеры и взаимоотношения наши?

Приходил Кмит. Прервал писанину, сходили на почту. Я влюблен в него. Неутомимый Кмит: и выпьет, и потрепется, и расскажет, и поплачет. Без умолку звонит в автобусе, и все нипочем. Высоцкий однажды пошутил: так шибанул конем его в спину, бедняга Кмит летел метра три. Вовка испугался, а Кмит не обиделся и сразу перевел в хохму.

Приезжал Говорухин, просто в гости, на охоту, к другу, за тридевять земель. Ночью появился хороший человек, как в сказке. И сразу наладил наш быт: в доме появились завсегда молоко, мед, поросенок, гусь, курица, банька по-белому и по-черному.

Высоцкий написал несколько хороших песен. Лучшую мы поем вместе, на два голоса, и получается лихо:

Протопи ты мне баньку по-белому — Я от белого свету отвык. Угорю я, и мне, угорелому, Пар горячий развяжет язык.

09.07.1968

Два дня пьянства. Даже ночевал не дома. «Интервенцию» могут положить на полку. Ситуация жуткая. Бедный Полока пробивает картину и устраивает Регину в институт. Вчера был у Люси Высоцкой, пил много и долго. Зайчик прилетел из Душанбе и обиделся на меня: «Как тебе не стыдно, как тебе не стыдно...» Привез меня Володя чуть тепленького к парадному...

22.08.1968

Потерялся Высоцкий, удрал в Новосибирск.

23.08.1968

Вчера прилетел из Новосибирска Высоцкий с подарками от художников и бутылкой армянского коньяку.

29.08.1968

Итак, Москва!!! Сорвались с Высоцким раньше времени, подхватились и айда. А сбор труппы, оказывается, не сегодня, а завтра.

01.09.1968

Вчера виделись с Полокой. Сидели в «Каме». Показывал картину разным людям, пробивает... Но надо будет доснимать сцену с Володей для усиления линии партии, и я боюсь, что опять куски от меня отрывать начнут.

05.09.1968

Лечу домой, а в мозгах Володькина песня — «Который раз лечу Москва — Одесса...»

09.09.1968

Шеф давал вздрючку на репетиции и за вчерашний спектакль. Сам не видел, но сказали люди, в основном Б. Г. Высоцкий ненавидит его за наушничество, а что же тогда делать Б. Г.? Жалко его. Возится с пацанами, артисты его в упор не видят, не уважают, смеются, презирают.

13.09.1968

Приехал из Ленинграда Высоцкий, передает горячие приветы от группы. Полока снова режет и режет нас, вставляя красивые планы Гели. Господи! Спаси и помилуй! Ну что же, неужели коту под хвост такая работа?!

22.09.1968

Значит, 18-го был в Ленинграде. А на студии состоялось очередное избиение Полоки... Уже не знают, к чему придраться, грозят в случае неповиновения прикрепить к монтажу другого режиссера. Полока совершенно один и не хотел отпускать меня. Он не доволен последним приездом Высоцкого: «Он был не в форме, скучный и безынициативный». Володя сказал, что «мы все устали от картины».

26.09.1968

Шеф злой. «Тартюф» не клеится, и оба Оргона отказались от роли: сначала Высоцкий, потом и Сабинин.

02.10.1968

Высоцкий уехал в Ленинград, и съемок нет. Запустили «Мокинпотта»... Высоцкий: «Дня через два я и от „Мокинпотта“ откажусь, очень сильно поругаюсь с Петровичем».

Можаев вчера бросил такую фразу:

— Чего ж он, скажут, у Любимова играет, а как один выходит, так ничего у него не получается.

Мысль обидная, но еще больше потому, что они все кругом — и друзья, и прихлебатели Шефа — вдалбливают ему это, льстя ему тем самым. Шеф и в самом деле думает, что мы только у него хороши.

08.10.1968

Мне очень одиноко в театре, когда не играет Высоцкий, как-то неуверенно. Когда Высоцкий рядом — все как-то проще, надежнее и увереннее.

11.10.1968

Вчера был сотый «Галилей», официально, с афишами, поздравлениями и даже с шампанским в конце. Играли здорово. Шеф с Высоцким в размолвке. Перед спектаклем концерт в клубе Трехгорки. По 30-ке заработали. Это особенно кстати, когда жена понаделала долгов и всю зарплату киношную раздала. Работали втроем, «три мушкетера».

Шеф:

— Ты вспоминаешь Кузькина?

— Я его не забывал.

— А то вы теперь больше снимаетесь, а мы смотрим «Стряпуху».

— Я к «Стряпухе» не имею никакого отношения.

— Твой друг имеет прямое к ней отношение. А главное, диапазон большой: от таких песен — к «Стряпухе».

— Это было до песен...

— Ну почему? Он и тогда писал.

— Это был ранний период творчества.

— А-а... Ну, тогда ладно.

Высоцкий:

— Он со мной доиграется. Что это за манера — не здороваться, не видеть человека...

15.10.1968

Ну вот, погуляли, значит, мы в тот день с французами, понаделали забот. Во-первых, не хотела ехать жена — «не хочу и все, потом объясню... там будет эта... Влади, я не хочу ее видеть, я прошу тебя туда не ездить, так как ты меня просишь не общаться с Бортником» и т. д. Как-то мне удалось ее уломать, а теперь думаю — зря.

Она согласилась, но с каким-то зловещим подтекстом: «Ну... хорошо, я поеду, но запомни это». Все это, т. е. посещение Макса, должно было состояться втайне от Иваненко, по крайней мере присутствие там Володи. Танька с Шацкой потихоньку у меня по очереди выведывали, должен ли быть там Володя. Я сказал, что не знаю. Кончается спектакль, стоит счастливая Танька и говорит, что ей звонил Володя и «все мы едем к Максу... машина нас уже ждет, приехал за нами его приятель». На улице шел дождь, и машина была как никогда кстати, и все это было похоже на правду: и ее веселый тон, и машина, и приятель... Меня это обескуражило, честно говоря, но я подумал: а что? Высоцкий и не такое выкидывал, почему бы и нет? А вдруг так захотела Марина или он что-нибудь замыслил. Но всех нас надула Танька, а меня она просто сделала, как мальчика.

Мы приехали к Максу, когда там еще не было ни Володи, ни Марины, и весь обман мне стал ясен... А когда вошли счастливые Марина с Володей и я увидел его лицо, которое среагировало на Таньку, я пришел в ужас: что я наделал и что может произойти в дальнейшем.

С этого момента весь вечер пошел колбасой. В воздухе носилась шаровая молния, готовая натолкнуться на любое острие и взорваться. Танька сидела в кресле, неприступно-гордо смотрела перед собой в одну точку и была похожа на боярыню Морозову. Я старался угодить жене, скорее напиться и смыться. Как-то облегчал мое присутствие в этом гадючнике Говорухин, который держался уверенно, сильно и с юмором. Зажгли свечи, накурили табаку, и стало похоже на возню чертей наше сборище. Ожидали какого-то грохота, и всем было ужасно неловко. Спели «Баньку». Володя попел. Стал подливать себе в сок водку, Марина стала останавливать его, он успокоил ее:

— Ничего-ничего... немножко можно.

Я ошалело смотрел на него и, как загипнотизированный, ничего не мог произнести. Потом забыл обо всем и стал петь, жена тащила домой. Я пел одну песню, другую... а Марина просила спеть «...ту, которую пел отец...» Я снова пел, пел без охоты и потому плохо... А Марина говорила: «... нет, это не та, спой ту...» А я забыл, что пел тогда, в первую самую встречу, какую песню, что ей так запала... А жена подсмеивалась надо мной и говорила: «Он спел весь свой репертуар, он больше ничего не знает» — а во время «Ноченьки» мешала, охала и смеялась. Но мне было тогда как-то все равно, обида пришла позже, когда я стал вспоминать ее поведение, ее реплики, смешочки... Ничего у меня не клеилось с песнями... в первом часу мы попрощались, я расцеловался с Мариной, и мы ушли. На улице все еще шел дождь, я нанял за пятерку машину, и мы отправились домой. В машине не разговаривали, что и продолжаем делать по сей день.

Основные события развернулись после нас. Володя, оказывается, все время потихоньку подливал себе в сок водки и таким образом надирался. Марина тоже была пьяненькая, а Иваненко готовила бомбу.

Анхель пришел в разгар событий и работал громоотводом. Иваненко кричала: «Он будет мой, он завтра же придет ко мне!» и пр. Марина говорила: «Девочка моя, что с тобой?» Ей не хотелось показывать перед Максом, что у них с Володей роман. В общем, черт-те что и сбоку бантик. Володя сорвал колье с Марины, и жемчуг раскатился, и они собирали его. В три часа ночи Анхелю удалось увести Таньку, а Володя, совсем пьяный, остановил молоковоз и отвез Марину в гостиницу. Там и уснул у нее. А утром пришел домой — дома никого. Он к соседу, потом в охрану авторских прав, взял денег и в «Артистик» пить коньяк. Каким-то образом догадался позвонить Игорю Кохановскому, который забрал его к себе и уложил спать. Я не находил себе места на следующий день, маялся, ходил из угла в угол в театре, пока не нарвался на звонок Гарика и обо всем узнал. Вечером спектакль у Володи. «Пугачев». Надо что-то предпринимать, как-то предупредить Галдаева... его нигде нет... что делать, говорить ли, что Володя в развязке, или подождать, может, проспится... Решил не поднимать шухера и ждать — будь что будет. Приехал к Гарику — у него сидит Марина и ест гречневую кашу. Володя спит на диване. Через полчаса мы разбудили его, он обалдел от присутствия Марины, ошалело спросил: «Какой у меня спектакль?» — выпил чего-то и стал собираться на Таганку. Я охранял его, пока он не ушел на сцену, и уехал в ГИТИС, к Анхелю. Поздно позвонил Гарику, он сказал, что Володя играл хорошо, даже Шеф его похвалил, но, что Шеф зачем-то его вызывал. Вот такая оригинальная история. Иваненко заявила Володе, что она уйдет из театра и с сегодняшнего дня начнет отдаваться направо и налево.

19.10.1968

Сегодня до разговора с женой звонил Н. М., матери Высоцкого. Она сказала, что «если эта сука И., шантажистка, не прекратит звонить по ночам и вздыхать в трубку, я не посчитаюсь ни с чем, приду в театр и разрисую ей морду — пусть походит с разорванной физиономией. Володя уехал с Люсей в деревню, к товарищу-художнику, ему посоветовали врачи на некоторое время отключиться от шума городского. Они взяли продукты и уехали. Врач сказала, что это не очень опасный рецидив, что у него не наступило то состояние, когда шарики сдвигаются и ничем его остановить нельзя... Надо поскорее разбить его романы... Тот дальний погаснет сам собой, все-таки тут расстояние, а этот, под боком, просто срочно необходимо прекратить. Я узнала об этом от Люси совсем только что и чуть не упала в обморок».

Из Парижа звонит Марина Влади:

— Говорит Марина Влади, мне Высоцкого.

21.10.1968

Вечером (20-го) — «Галилей». Володя играл прекрасно. Перед вторым актом позвонил Полока. Они (Рабинов и ренегат Степанов) привезли показывать свой вариант картины. Полока видел это их безобразие, настроен по-боевому, и, кажется, есть возможность достойно уложить картину на полку.

Сидели в ВТО. Ему ужасно хотелось выпить немножко вина, а мы держали его по рукам и ногам. Его трясло от обиды:

— Почему я не могу с друзьями по-человечески посидеть, выпить сухого вина? Почему вы делаете из этого событие? Почему вы из меня делаете больного? — и т. д.

В коридоре он мне сказал обаятельную фразу, я чуть не заплакал:

— Мне Люська сказала, что я после спектакля могу немножко выпить... Два спектакля. Я очень устал, а вы... Ну что это такое?..

Он опять с Иваненко.

24.10.1968

Вечером выездной — «Павшие и живые» в Жуковском. Володя был в хорошей форме, но после спектакля выпил немножко и сказал, что «завтра не возьму в рот и капли спиртного». Дай-то Бог!

25.10.1968

После «Антимиров» производственное собрание. Повестка: 1) первые итоги пятидневки, 2) дисциплина.

Дупак забросал нас цифрами, столько их наговорил, что мы запутались, что у нас было, что есть и куда идем мы. Володя Высота шумел посреди зала и требовал почему-то, чтобы Губенко наконец дали квартиру. Он всех перебивал, кричал в сторону от пятидневки, его успокаивали, усаживали. У меня не вызвало его поведение возмущения — шутка гения, но почему не простить его, ну, покричал, но ведь хотел он как лучше, ведь он добра хотел. Чего обижаться на него за это, пусть его, если ему отдушина это, лишь бы работал нормально.

27.10.1968

Шеф сегодня делал нам очередной втык. И до спектакля, и после... Володя отстранен от спектакля.

— Я последний раз попытаюсь навести порядок в этом заведении: и в дирекции, и в актерском цехе... Особенно в творчестве... Трехкопеечное каботинство, как вы любите меня передразнивать, и т. д.

И почему-то смотрит в упор на меня, как будто я — главный поджигатель.

31.10.1968

27-го вечером, значит, была поездка в г. Калининград с «Добрым человеком». И по дороге туда Венька пересказал мне важный разговор с шефом о Высоцком и о его деятельности в театре в связи с возобновляющимся пьянством.

Итак, о разговоре с шефом Веньки Смехова:

— Ну, он начал, как всегда, заводиться с пол-оборота, что «мне это надоело», что «терпение мое лопнуло» и т. д. Я его остановил и сказал, что передо мной не надо так брызгать, я это понимаю и видел не однажды, поговорим о деле. Он успокоился и сказал, на мой взгляд, очень важные, вернее, продуманные и прочувствованные вещи. Во-первых, он решил всерьез расстаться с Володей. И почему всерьез — потому что Володя потерпел банкротство в его глазах как актер. Он любит его по-человечески, за его песни, за отношение к театру, когда он в завязке и т. д., но как актер Театра на Таганке он для него не существует, то есть он считает, что Колька сыграл бы Галилея лучше, что отказался он от Оргона потому, что отвратительно репетировал, что он истаскался и потерял форму и принимает разные дерьмовые предложения в кино и везде, он измельчал. Результат: его сделка со Штейном и прочие «Стряпухи». То есть он считает все это результатом того, что Володя не выдержал испытания славой. «А в производственном отношении, когда он начинает пить, расшатывается весь организм театра. Надо либо закрывать это заведение, либо освобождать Володю, потому что из-за него я не могу прижать других, и разваливается все по частям».

Вот такой примерно разговор. Он мне не нравится, но я понимаю, что, действительно, это всерьез, потому что разговор пошел за дело, за профессию, за талант, который берется под сомнение, потому что таким образом с ним легче распрощаться.

02.11.1968

Вчера играли «Галилея», и Шеф очень хвалил Володю. Меня не досмотрел, вернее, до моей картины не дошел.

Когда я Высоцкому сказал, что ему сейчас нужно сделать рывок и очень серьезно отнестись к одесскому фильму (бенефис Высоцкого, как они называют), для этого нужно оставить все постороннее, лишнее и даже пива в рот не брать, пока не будет отснят основной материал, он ответил:

— Да, я понимаю это... Нужно сделать то, что ты сделал в Кузькине... то есть уйти от всего и завязать на несколько месяцев с питьем и пр.

Мне было приятно слышать это... Какое было время... Это и есть жизнь. Ведь радостных дней было по существу раз, два и обчелся, но ведь для них и крутилось все, для них и жилось.

10.11.1968

Вот как бывает в театре — вчера вместо «Галилея» состоялась премьера «Тартюфа». Да, вот так, вот такая жизнь. Ну что же, расскажу, как знаю, что запомнил.

Зайчик сказал, что днем звонил Высоцкий, просил отменить спектакль — совершенно без голоса. Потом что-то переменилось — спектакль состоится. И вот вечер. Володя приходит: «Спектакля не будет, нечем играть». Поднимается шухер. Врачи. Шеф, Дупак, вся труппа ходит и вспоминают «лошадиную фамилию» — что может пойти взамен. Ничего: то того нет, то другого. Предлагаю «Тартюфа». Звонить начальству и просить разрешение. Что делать — в театре несчастье, а публика уже в буфете.

На меня, как на сумасшедшего: непринятый спектакль, завтра всех увезут, шефу снимут голову и т. д. После всех передряг Дупак решается (Венька предполагает, он дозвонился все-таки перед этим из своего кабинета; весь шухер был за кулисами): «Семь бед — один ответ, пусть идет „Тартюф“.

Дупак выходит к зрителям. Зрители в зале. Он выводит Высоцкого.

— Дорогие наши гости... Мы должны перед вами глубоко извиниться... Все наши усилия, усилия врачей, самого артиста В. — исполнителя роли Галилея, восстановить голос ни к чему не привели. Артист Высоцкий болен, он совершенно без голоса, и спектакль «Галилей» сегодня не пойдет. (В зале крики: «Пить надо меньше... петь надо больше!» — какая-то чушь.) Вместо этого мы вам покажем нашу новую работу — «Тартюф», которую еще никто не видел. (Аплодисменты, крики восторга.) Для этого, чтобы поставить оформление «Тартюфа» и разобрать «Галилея», мы просим оставить зрительный зал на 20 минут. Через 20 минут начнется спектакль господина Мольера «Тартюф».

Что-то пытался сказать Володя. «Вы меня слышите?» — я только и успел разобрать. В общем, позор. Никому Володя уже не был нужен, публика была при почти скандале. Ей давали «Тартюфа», и она была счастлива — все-таки это ведь исключительный случай, артист Высоцкий вышел извиняться, ему можно было выразить из зала свое «фэ». Перед ней (публикой) расшаркались и сейчас покажут премьеру, а пока она с шумом повскакала с мест и кинулась в буфет.

Весь театр начал растаскивать по углам «Галилея» и тащить «Тартюфа», как на абордаж, каждый пытался что-нибудь развязать, растащить, завязать, приволочь — публика в буфете, ее нельзя задерживать.

А Володя ушел с Татьяной, его встретил пьяный Евдокимов, обхамил Татьяну, она вернулась в театр, где шла премьера. Спектакль шел в лучшем виденном мной варианте — Зайчик был на самой высокой высоте. После спектакля открыли шампанское.

Володя накануне был очень пьян после «10 дней» и какой-то бабе старой на улице говорил, что он «располосует себе вены, и тогда все будут довольны». Говорил про Есенина, старуха, пытаясь утешить, очень обижала: «Есенин умер, но его помнят все, а вас никто не будет помнить» и т. д. Было ужасно больно и противно все это слушать.

Мы все виноваты в чем-то. Почему нас нет рядом, когда ему плохо? Кто ему нужен, кто может зализать душу его, что творится в ней — никто не знает. Господи!!! Помоги ему и нам всем!!! Я за него тебя прошу, не дай погибнуть ему, не навлекай беды на всех нас!!!

14.11.1968

Завтра опять в 6 подъем и съемка ответственной финальной сцены — «Посадка на лошадь», и я не могу рисковать. Я еле стою на ногах, а если не посплю, у меня будут красные глаза. Только бы завтра не подвел Высота.

Смотрели генералы наш почти фильм. Сразу стали критиковать, и в основном меня, мою игру. Зам. министра сказал, что «ты меня извини, но вот этот Рябой, он тебя перекрыл... он сильнее, умнее... У тебя философия зыбкая... Истина, власть — тут что-то ты запутался, а у него все ясно». Они перепутали сценарные недочеты с моими.

15.11.1968

Снимали посадку на лошадь. С утра Володя был в форме, потом дошел. Как появляется компания киношных артистов — туши свет.

18.11.1968

У Полоки обсуждали план письма в ЦК коллектива артистов, работающих по созданию киноленты «Величие и крах дома Ксидиас». Ему инкриминируется, что мы, артисты, работали под каким-то гипнозом, он затуманил нам мозги и мы бессознательно поддались его формалистическим тенденциям. Хотел Полока или нет, но в картине заняты лучшие артисты ведущих театров, от лауреата Ленинской премии Толубеева до артистов с Таганки —Высоцкого и Золотухина.

21.11.1968

19-го во время «Послушайте!» состоялась беседа Высоцкого с шефом, где шеф ему пригрозил вдруг: «Если ты не будешь нормально работать, я добьюсь у Романова, что тебе вообще запретят сниматься, и выгоню из театра по статье».

Володя не играет с 8 ноября. Последний раз он играл Керенского. Сегодня «Пугачев». Завтра «Галилей». Господи, сделай, чтобы все было хорошо.

23.11.1968

Вечер. После «Галилея». Володя без голоса, но в порядке. Вывешена репетиция «Галилея», говорят, Сева Шестаков и даже Хмель. Дай Бог! Но мне жаль Володьку, к нему плевое отношение. Но ничего не выходит, надо укреплять позиции. Театр колотит от фокусов премьеров. Никто, кроме шефа, не виноват в этом. Если он стоит на принципах сознательного артистического общества, нельзя одним и тем же потрафлять, надо растить артистов, давать хоть какие-то надежды попасть в премьеры и другим. Вообще я устал и пишу черт знает что. Каждый должен думать о своей судьбе сам, разумеется, не делая большого разрыва между собой и интересами театра.

24.11.1968

З. Высоковский в яблочко Петровичу сказал:

— Раньше вам было далеко не все равно, кто будет играть Шен Те, теперь вам все равно, кто будет играть Галилея.

25.11.1968

Мы обыватели, мы серость, волей чьей-то оказавшиеся рядом с явлениями. Не то же ли есть и мой друг Высоцкий? Мы греемся около его костра, мы охотно говорим о нем чужим людям, мы даже незаметно для самих себя легенды о нем сочиняем. И тоже ждем — вот случится что-нибудь с другом нашим (не приведи Господь), мы такие воспоминания, такие мемуарные памятники настряпаем — будь здоров, залюбуешься. Такое наковыряем, что сам Высоцкий удивится и не узнает себя в нашем изложении. Мы только случая ждем и не бережем друга, не стараемся вникнуть в мрачный, беспомощный, одинокий, я убежден, мир его. Мы все меряем по себе: если нам хорошо, почему ему должно быть плохо?

Шеф говорит:

— Зажрался. Денег у него — куры не клюют... Самые знаменитые люди за честь почитают его в дом к себе позвать, пленку его иметь, в кино в нескольких сразу снимается, популярность себе заработал самую популярную и все ему плохо... С коллективом не считается, коллектив от его штучек лихорадит...

И шеф, получается, несчастный человек по-своему.

Невнимательны мы друг к другу и несчастны должны быть очень этим, а мы и не замечаем даже этого.

У моего Зайчика жестокое сердце, или он делает вид, что так. Сейчас говорили о том, что я написал выше:

— Зачем ты этот бред сивой кобылы пишешь? О ком легенды, какие легенды?! К Высоцкому ли невнимательны? Если бы невнимательны, его бы давно в театре не было...

А что такое «в театре», что такое «театр», почему он должен почитать за счастье свое присутствие в нем, а не наоборот? Это ведь ужасно больно сознавать, что кто-то может сказать, что «мы внимательны к нему, иначе его давно бы в нашем коллективе не было». Как это грустно все!!!

30.11.1968

Высоцкий, по его словам, был у профессора клиники им. Семашко. Признали порез (его слово), разрыв связок. Нужно делать операцию, на полгода уходить из профессии. И вчера он не играл «Послушайте!», а сегодня шеф сказал, что в 9 часов у него был концерт. Это уже хамство со стороны друга.

Позвонил Губенко, отказался играть сегодня Керенского. Уговаривали Власова, Глаголин, наконец, шеф. Коля бросил трубку: «Не приеду и точка». Шеф предупредил меня: «Возьми текст, повтори, придется играть вечером».

— Больше лихорадить театр не будет, выгоню обоих... (Чего «выгоню», когда Николай заявлений пять уже положил.) Насоныч, повтори и ты Хлопушу, может случиться, что завтра бросишься, как кур во щи...

Володя жаловался вчера Веньке:

— Бесхозяйственно мы живем... Встречаемся на «Мосфильме» с Валерием как чужие... Я понимаю, что я виноват, мне очень плохо, Веня, я люблю тебя.

А я избегаю его. Мне неловко встречаться с ним, я начинаю волноваться чего-то, суетиться, я не знаю, как вести себя с ним, что сказать ему, и стараюсь, перекинувшись общими словами, расстаться поскорее, и чувствую себя гадко, предательски по отношению к нему, а что сделать — не знаю.

01.12.1968

После «10 дней» вчера репетировал с Шестаковым. Он может сыграть лихо, а я, кажется, предаю Высоцкого — очень уж энергично помогаю Севе.

02.12.1968

Шеф:

— Беда Высоцкого даже не в том, что он пьет. На него противно смотреть, когда он играет трезвый: у него рвется мысль, нет голоса. Искусства бесформенного нет, и если вы чему-нибудь и научились за четыре года, то благодаря жесткой требовательности моей, жесткой форме, в которой я приучаю вас работать. Он обалдел от славы, не выдержали мозги. От чего обалдел? Подумаешь, сочинил пять хороших песен, ну и что? Солженицын ходит трезвый, спокойный; человек действительно испытывает трудности и, однако, работает. Пусть учится или что. Он а-ля Есенин, с чего он пьет? Затопчут под забор, пройдут мимо и забудут эти пять песен, вот и вся хитрость. Жизнь — жестокая штука. Вот я уйду, и вы поймете, что вы потеряли...

04.12.1968.

Высоцкого уложили в больницу. Врачи констатировали общее расстройство психики, перебойную работу сердца и т. д. Обещали ни под каким предлогом не выпускать его из больницы два месяца. На Володю надели халат и увели. Он попросил положить его в 5-е отделение, но главврач не допустила этого. В 5-м молодые врачи, поклонники его песен, очевидно, уступают его мольбам, просьбам, доверяют ему, и он окручивает их. 10 декабря начинаются у него съемки в Одессе. Я попросил Скирду передать Хилькевичу: если он любит, уважает и жалеет Володю, если он хочет его сберечь, пусть поломает к черту его съемки, сошлется на запрет худсовета или еще чего. Либо пусть ждет два месяца, но вряд ли это возможно в условиях провинциальной студии у начинающего режиссера. Но поломать съемки необходимо.

У Андрея Вознесенского на квартире, перед банкетом «Тартюфа», состоялось заседание друзей Володи, с его присутствием. Друзья объясняли ему ситуацию и просили не пить, поберечь себя, театр... Володя обещал. Зоя спрашивала меня на банкете: «Правду говорят, что он зазнался? Мы этого не заметили с Андрюшей...»

09.12.1968

Шеф ездил вчера к Высоцкому, уговаривал зашить бомбу, мину смертельного исхода от алкоголя. Володя не согласился: «Я здоровый человек».

Шеф:

— Когда идет турбина вразнос — это страшно... Разлетается к чертям собачьим на мелкие кусочки... Так дурак Высоцкий пускает себя вразнос. Врачи говорят, если он будет так продолжать, через три года — все.

11.12.1968

Вчера читал Полоке, Щеглову, Кохановскому, Высоцкому свой окончательный вариант письма (об «Интервенции»), одобренный Шацкой. Принято без единой поправки и признано талантливым.

Убеждал Высоцкого, почему ему нельзя категорически уходить из театра и надо писать письмо коллективу. «Если сам не хочешь, давай я напишу». Высоцкий хочет заявить о себе кинозрителю. Он думает это сделать в фильме Хилькевича, в Одессе. Дай Бог, но у меня не лежит душа к этой затее.

Высоцкий (обо мне):

— Золотухин — человек щедрый на похвалу... Он не боится хвалить другого, потому что внутри себя уверен, что сам он все равно лучше.

Сегодня Володя беседует с шефом. Интересно, чем кончится эта аудиенция...

13.12.1968

Сегодня «Послушайте!» и худсовет, кажется, по поводу Высоцкого.

14.12.1968

Вчера восстанавливали Высоцкого в правах артиста Театра на Таганке. И смех и грех.

— Мы прощаем его, конечно, но если он еще над нами посмеется... да и тогда мы его простим.

Шеф:

— Есть принципиальная разница между Губенко и Высоцким. Губенко — гангстер, Высоцкий — несчастный человек, любящий, при всех отклонениях, театр и желающий в нем работать.

Дупак:

— Есть предложение: предложить ему поработать рабочим сцены.

— Холодно.

— Реклама.

Рабочие обижаются. Что за наказание — переводить наших алкоголиков к ним, а куда им своих алкоголиков переводить?

Венька — о гарантии прочности, т.е. замене надежной и достойной во всех спектаклях. Я молчал.

Письмо Высоцкого. «Сзади много черной краски, теперь нужно высветлять».

Галина Н.:

— Зазнался, стрижет купюры в кармане.

19.12.1968

Кабалевский на съезде композиторов обложил песню Высоцкого «Друг» и радио, при помощи которого она получила распространение.

22.12.1968

С. меня раздражает. Во время спектакля, по ходу, делает замечания почему-то и выбивает меня. Так и хочется его послать куда подальше. Высоцкий про него и меня сказал: «Этому-то чего надо?.. Валерка хоть играть может».

30.12.1968

Левина Э. П.:

— Очень ответственный человек звонил мне и сказал, что ты получишь премию за «Хозяина», за лучшее исполнение мужской роли... А может, и Государственную. Я, говорит, понял, что Золотухин, конечно, крупнее артист, чем Высоцкий... Он его начисто переиграл... Очень, очень ты ему понравился. Это, говорит, лучшая мужская роль за этот год. Так что жди премии...

Зайчик:

— А что же ты темнил все? Не люблю я в тебе, Зайчик, этого.

— Да ведь действительно ерунда. Ведь вот что обидно, настоящее не видит свет, а за халтуру хвалят.

Любимов:

— Как они ни портили, а Можаев их вывез...