Каин – преступник
Каин – военный преступник
Пример 4: Мартон Цёлди в Венгрии. 53-летний полковник жандармерии с детства страдал эпилептическими припадками. Как военный, он был прототипом самоотверженного патриота и в то же время известен и как опаснейший садист в отношении своих зачастую надуманных врагов. После политического расследования в южной Венгрии, во время нацистского режима, он без каких-либо указаний, полученных свыше, от своего руководства, исключительно по собственной инициативе, выстроил вдоль берега Дуная тысячи и тысячи сербов и евреев и расстреливал их одного за другим, сбрасывая трупы в реку. За этот поступок своими политическими соратниками он был возведен в ранг «героя». Позже он принимал участие в депортации евреев в Аушвитц. Расследованием было установлено, что его участие в этом «мероприятии» отличалось небывалой жестокостью.
После свержения нацистского режима он был арестован и повешен как военный преступник.
Во время психологического обследования нашего «патриота» в тюрьме он показал клиническую картину религиозного помешательства. С разрешения доктора Л. Нослопи, проводившего глубинно-психологическое обследование нацистских преступников, мы приводим здесь результаты его исследования побуждений этого преступника.
У нашего «патриота» обнаружилась сексуальная патология. Он фиксирован на догенитальной, полиморфно-перверсной ступени сексуального развития и одержим садомазохистскими, анал-садистическими эксгибиционистскими и бисексуальными притязаниями. В качестве члена клуба для перверсных он смог удовлетворять свои противоестественные притязания, избивая в этом клубе своего партнера и оказываясь избитым им. В то же время, однако, он стремился найти своим извращенным сексуальным притязаниям и «более высокий» уровень социализации, удовлетворяя их в форме «служения отечеству». И свой мазохизм он возвел в ранг патологического самопожертвования на службе отечеству.
Во-вторых, у него было чувство, что кто-то преследует его лично. Однако свои параноидные, бредовые мысли частью он сдерживал, а частью же «социализировал» в своей профессиональной деятельности полковника жандармерии, свято веря, что его отечеству угрожают проживающие в нем нацменьшинства (сербы и евреи). Этот перенос своих собственных параноидных идей на отечество и нацменьшинства позволил ему в политически благоприятной ситуации уничтожать «врагов» отечества с нечеловеческой жестокостью садиста.
Возник антагонизм несовместимых стремлений: героического самопожертвования и нечеловеческой жестокости, которые должны были в нашем «патриоте» взаимно уничтожаться. Однако он никакого противоречия в них не видел. И жил с уверенностью, что по-овечьи кроткое, «религиозно-политическое» преданное до самопожертвования служение своему отечеству не противоречит творимому им в это же время зверству.
В то же время, когда его кротость отступала на задний план, а на переднем плане его души начинали хозяйничать Каин и перверсный садист, он предстает пред нами в этой чудовищной бойне как герой и патриот. Но, как только его Каин отходит на задний план, мы видим уже смиренного аскета, готового пожертвовать всем ради своего отечества, или же – как было перед казнью – божьего юродивого.
В его жизни были фазы, когда происходила как бы «синхронизация» его мазохистского стремления к самопожертвованию с его звериным садизмом; в это время он, в глазах своих соратников, становился «героем своего времени» (1933–1945). Но в глазах психиатра он все это время оставался перверсным параноидным Каином.
Судьба полковника жандармерии дает нам парадигму того, какое многообразие путей – выходов и псевдовыходов – может служить Каину для реализации в действительности его настроенности на убийство. В детстве – это генуинные эпилептические припадки, в профессии – он выбрал жандармерию, в сексуальной жизни – он был перверсным садомазохистом, в политике – мономанически одержимым «гиперпатриотом», затем он становится нацистом, преследующим сербов и евреев, затем убийцей, устроившим массовую бойню, и, наконец, «национальным героем». В конце жизни – незадолго до того, как его повесили, – от страха смерти он бежит в религиозное помешательство.
Каин в человеке может приобретать различный вид, меняясь с возрастом или в связи с изменением обстоятельств. Однако потребность, стоящая за всеми этими действующими лицами, их побудительная сила всегда одна и та же – предрасположенность к убийству, удовлетворить которую полностью каиниты не в состоянии. Этот случай предостерегает нас, что надо быть крайне осторожными с так называемым «национализмом», предусмотрительно пресекая его, когда он попытается, вводя в заблуждение своей маской, вытащить на свет Божий свою предрасположенность к убийству.
Пример 5. Этот случай представляет судьбу чудовищнейшего военного преступника Адольфа Эйхмана (А. Э.) – одного из «пишущих Каинов», который сам не убивает, но одним лишь росчерком своего пера лишает жизни в своем кабинете миллионы людей. Описывая его судьбу, мы почти дословно приводим доклад психиатра И. С. Кульчара, с 20 января 1961 года по 1 марта 1961 года проводившего психиатрическое и психологическое обследование А.Э., результаты которого он опубликовал в книге, названной «Преступление, закон и исправление» [62].
А. Э. родился в 1906 году в Золингене (Германия). В 1913 году его семья переехала в Линц (Австрия), в котором его отец был директором городской трамвайной компании. Здесь А. Э. посещал школу, а позже работал продавцом в компании «Вакуум Ойл», и здесь же – вопреки воле своего отца – он вступил в нацистскую партию.
В детстве он был непослушным и неряшливым ребенком, в противоположность своему отцу, который стремился к наведению строжайшего порядка. В школе он часто прогуливал уроки, и его никак нельзя было назвать образцовым ребенком.
Отец же строго следил и за одеждой, и за порядком в ящичках стола, и за выполнением школьных заданий, и за чистой ушей у своих детей; он был гиперпедантичным и строгим отцом, не переносившим разговоров за обеденным столом. В своей автобиографии А. Э. пишет, что отец был крайне строгим только с ним, к другим детям он относился более снисходительно. Эта манера обращения с ним вызывала у него против отца яростный протест. Однако за этим протестом Кульчар обнаружил у А. Э. следы почтения и трепета перед строгим, уважаемым в обществе отцом. Переехав в Австрию, отец заслужил и там высокую репутацию. Во время школьных каникул А.Э. часто работал в трамвайной компании, руководимой его отцом, и находил эту работу более легкой, чем учебу в школе.
Мать была добродушной, не сварливой, красивой женщиной, умершей в 30 лет от туберкулеза. На вопрос психиатра о том, что он чувствовал, когда умерла его мать, А. Э. отвечал стереотипно: глубокое горе и скорбь. Однако могилу своей матери он никогда не посещал.
Вскоре после смерти матери его отец женился вторично. «Вторая мама» – так ее всегда называл А. Э. – была религиозной фанатичкой. Этот второй брак отца не имел для А. Э. особого судьбоносного значения. В их семье было много детей. В первом браке родилось шесть детей, Адольф был самым старшим из них. Во втором браке родились двое. И все дети, за исключением одного ребенка, были мальчиками. Самый младший из его братьев был, в отличие от А. Э., прилежным учеником. Кульчар предполагает, что Адольф желал ему смерти. В юношеском возрасте А. Э. болел полиомиелитом, который перенес, однако, без серьезных последствий. Разве что ему пришлось снова учиться ходить. За исключением небольшой операции по удалению фурункула и удаления гланд А. Э. в детстве особо не болел. В школе, будучи самым слабым из учеников, он почти не контактировал со своими соучениками. Поэтому сильное влияние на формирование его характера должно было оказать общественное движение любителей туризма, в котором он активно участвовал. Кульчар подчеркивает, что в своей дальнейшей жизни А. Э. так и не поднялся выше социального и культурного уровня того любителя туризма, которым он был в возрасте полового созревания. И этот юношески романтический образ жизни он вернул себе вновь, уже после войны, в нелегальной эмиграции в Аргентине.
Свое «гуманитарное» образование в гимназии он прервал и, как было сказано выше, начал работать продавцом в компании «Вакуум Ойл». И с этого момента у него начинает расти интерес к политике. Сначала он вступил в ряды австрийской монархической организации, однако вскоре ее покинул, поскольку ее вице-президент был евреем. После этого идеализируемый им секретарь его отца рекрутировал А. Э. в нацистское движение. Здесь в нем проснулся немец – он покинул свое австрийское местечко и вернулся в Германию, полностью посвятив свою жизнь нацистскому движению. Желая быть в своем движении одним из боевиков, он был весьма удручен тем, что ему доставались лишь «административные» поручения. Сперва именно такое ему и дала в «Дивизии масонов», а затем и в «Еврейской дивизии» партия нацистов, и где свою пользующуюся дурной славой роль он исполнил до конца. О жене А.Э. и его двух детях сведения в докладе отсутствуют. Кульчар своих испытуемых предпочитал изучать лишь с помощью тестирования и бесед [63].
О мировоззрении А.Э. он пишет: «Оно было негуманным, в лучшем случае биологически ориентированным, в сути своей скорее механистичным». В разговоре о жизни и смерти А.Э. сказал следующее: «Смерти нет, есть лишь жизнь. Когда я, как человек закончу мою форму бытия, я буду существовать лишь в различных органических и неорганических формах. Душа – это система реле, связанная с электромагнитным силовым полем. Ее центр находится где-то в головном мозге». Бога он идентифицирует с природой, однако он твердо убежден в существовании предопределения. А. Э. отметил: «Порядок в мире неизменен. Взгляните на эту пепельницу. Она представляет собой систему атомов и электронов. Можно разбить ее на мелкие кусочки, но и в этом случае порядок в ней останется неизменным». Психиатр подчеркивает, что это обезличенное, бездушное мировоззрение проявляется у А. Э. и в способе выражения мысли, в стиле речи, и в ее дефинициях. К примеру, его ответ на вопрос «Что такое брак?»: «Брак является объединением представителей двух разных полов для продолжения рода». Психиатр пишет по этому поводу, что «обезличенность – в понимании им слов – должна рассматриваться как базисная черта его характера». В центре его механистической, бездушной экзистенции стоит порядок, который – по его мнению – наивысшего уровня достиг в Третьем Рейхе. Любимым его понятием был идеализм, и он любил, где это только было возможно, выставлять себя в качестве идеалиста. Однако это было характерным не только для его личности, такое мировоззрение было характерным для Третьего Рейха вообще.
В отношении интеллекта Кульчар признает, что его уровень у А. Э. выше среднего, однако у А. Э. имеется и так называемый «комплекс интеллигентности». В его докладе приводится пример того, как он пытался «блеснуть» своим высоким интеллектом, давая заумные определения:
Яблоко: полезный фрукт, укрепляющий здоровье.
Результат: сумма познания.
Начало: временная фиксация деятельности.
Видимое: данная благодаря глазам возможность что-либо распознать, вплоть до уровня едва распознаваемого и т. д.
Читал он мало. Немецких классиков знал только по обложкам. Но любил «Илиаду» и «Одиссею». Читал даже «Критику чистого разума» Канта, правда, не помнил ее содержания. Круг чтения у него был ограниченным. В театр, на концерты и оперу он не ходил, однако сам играл на скрипке.
Его аффективную сферу психиатр определил следующим образом: А. Э. дает шоковые реакции на те тестовые задания, которые провоцируют сексуальность либо агрессию (например, картинка 8МЖ в тесте ТАТ или таблица VI в тесте Роршаха). Давая интервью, он стеснялся сообщать что-либо о своей сексуальной жизни, хотя присутствующий при допросе охранник тюрьмы не понимал немецкого. Кульчар утверждает, что в процессе обследования он не нашел ни малейшего намека на тонкие чувства, скорее скованность или эгоцентрические и лабильные аффективные проявления, толкающие его на неадекватные, импульсивные поступки. Если тестовая карточка его поражала, он тут же начинал путаться, заикаться, нервные тики передергивали его лицо.
В качестве наиболее серьезной психологической проблемы для А.Э. отмечена в докладе Кульчара диалектика отношения активность – пассивность. Естественно, он «только исполнял приказы» и был «человеком, лишь исполняющим свой долг, не более». То, что роль подчиненного было для него непосильно тяжелой задачей, он аргументировал следующим: размышляя о финале своей карьеры, А. Э. говорит: «Я был всего лишь объектом, только в объекте может рождаться столько пессимизма, что – не будь я так занят службой – я бы покончил с собой». (Эти суицидные мысли оставили след и в результатах исследования его тестом Зонди, проведенного в 1961 году.)
Удивительно психологическим является высказывание А. Э. о своих страхах: «Всю свою жизнь я жил в страхе, но я не знал, чего я боюсь. Даже в то время, когда я был абсолютно свободен и самостоятелен, я испытывал внутреннее беспокойство. Я не мог зайти туда, где были незнакомые мне люди. Сначала я должен был узнать, кто они такие. Мои руки потели. И чем меньше я старался об этом думать, тем сильнее. Всегда, когда свои встречи подготавливал я, они проходили плохо. Я был забывчив, многого, о чем мы там говорили, я не запоминал».
Этот сенситивный, почти параноидный страх, и такие невротические симптомы, как кусание ногтей, заикание, потение в незнакомом обществе, робость, невротические тики на лице, не противоречат его каинистической природе, подобное часто можно встретить у самых брутальных убийц.
Имелись ли у А. Э. моральные чувства вообще? Когда психиатр спросил его, испытывал ли он когда-либо чувство вины, А.Э. ответил: «Да, конечно. Один или два раза, когда пропускал занятия в школе». Страх и невротические симптомы говорят против предположения, что А. Э. является «монстром, разновидностью lusus naturae, то есть ошибкой природы». Психиатр склоняется к мнению, что А. Э. защищается от угрызений совести с помощью гиперкомпенсации, цинизма, ухода в себя, а то и аутизма. Используя эту систему защиты, А. Э. пытался обесценить позывы совести. Дословная цитата из доклада: «Согласно полученным нами данным, импульсы к убийству у А. Э. представляли существенную угрозу как для его психики, так и для ядра его Я… Обнаружено, что нравственные чувства, которые А. Э. позволял себе, распределялись по трем слоям:
1) один тонкий, поверхностный слой, привитый в семье;
2) другой – от национал-социалистической партии, устанавливавшей мораль под девизом «слабость – это преступление»;
3) и та мораль, что «убийство несет в себе угрозу для души».
И. С. Кульчар пришел к выводу, что стремление к деструкции у А. Э. не может быть выведено из банальной истории его жизни. Оно не может быть вскрыто и с помощью проективных тестов, истолкованных, по просьбе Кульчар, психологом Шошаном. Автор пишет, что «ему удалось решить эту задачу только с помощью экспериментальной диагностики побуждений, ее теста Зонди».
3 марта 1961 года я получил письмо от И. С. Кульчара с просьбой дать «слепое» заключение по результатам тестирования тестом Зонди «неизвестного 50-летнего мужчины». Хотя я уже почти год как не ставил по результатам тестирования «слепых» диагнозов, в этом случае я его дал, поскольку тест показал такое сходство возможностей экзистенции у неизвестного с несущим опасность образом Каина, как никогда еще в моей практике. Мой «слепой» диагноз гласил:
«Мужчина является преступником с неутоляемой жаждой убивать».
Несмотря на мои многочисленные просьбы сообщить, что же представляет собой этот человек с точки зрения психиатрии, мне пришлось ждать еще около года, пока наконец не пришел ответ, что это был Адольф Эйхман. В «Приложении» я привожу дословный текст данного «слепого» заключения с перечнем возможностей экзистенции этого «неизвестного» [64].
Мы проанализировали, сравнив между собой, жизненный путь двух военных преступников. Судьба полковника жандармерии Мартона Цёлди обнаружила экстремальные клинические проявления пароксизмального Каина: эпилептические припадки (в юности), садомазохистские перверсии, массовое убийство нацменьшинств и религиозное помешательство. Его собрат по судьбе, Адольф Эйхман, наоборот, первоначально был свободен от упомянутых экстремальных клинических симптомов Каина. Однако его тестовые профили указывают на противоположное: в то время как Цёлди с его эпилептоидно-параноидным манифестом показал установку на убийство, то есть признак Каина, лишь в двух из десяти переднеплановых профилей побуждений и в полутора из десяти заднеплановых теоретических комплементарных профилей – в общем всего лишь в 3,5 профилях, Эйхман тестовые признаки Каина дал в десяти (!) из девятнадцати профилей. Правда, на переднем плане лишь раз, зато девять (!) на заднем. На основании этих обследований мы пришли к следующим выводам.
Фактически изживаемая в клинической симптоматике припадков (в манифесте эпилептических припадков, в перверсиях, религиозном помешательстве и т. д.) установка Каина может освободиться от накапливающейся в душе готовности убивать, переместив ее на задний план. Но при определенных обстоятельствах аффективная энергия установки на убийство может разрядиться и не в клинической симптоматике, а напрямую – в аффективном убийстве (М. Цёлди).
Каин, неспособный свою заднеплановую установку на убийство реализовать в виде клинического симптома, может – в обстановке всеобщего хаоса – действовать как политик, губя жизни тысяч людей, хотя сам при этом фактически никого не убивает (А. Эйхман). Наиболее вероятно, что акты массового насильственного уничтожения людей, такие как походы крестоносцев и другие религиозные войны, массовые погромы (евреев, армян и т. д.), во все времена возникали именно на такой каинистической основе.
В 1939 году в своей известной книге «Криминальная биология» Ф. Экснер выдвинул следующий тезис: «За исключением генуинной эпилепсии, наследственная связь между психозом и предрасположенностью к преступности не установлена» [65]. Эпилептики же, а также их кровные родственники и избранники (Штумпфель, Ферфассер), являются носителями тех черт характера, которые представляют основу их склонности к преступным деяниям. Из исследований Штумпфеля (1935) видно, что преступники-рецидивисты, повторно осужденные за убийство или нанесение тяжких телесных повреждений, а также их родственники и подельники имеют повышенную частоту встречаемости среди них случаев эпилепсии [66]. Конрад, изучавший детей эпилептиков, обнаружил, что в случае генуинного эпилептика в качестве одного из родителей, 13 % детей становятся осужденными, когда же один из родителей страдал травматической эпилепсией, среди таких детей криминальность наблюдалась лишь в 3,3 %. На передаче по наследству каинистической аффективной природы мы остановимся чуть позже. Здесь же мы упоминаем о связи эпилепсии с преступной склонностью к дракам лишь потому, что мы рассматриваем каинистическую нацеленность на убийство в целом – в том числе и без манифеста припадков – как врожденную пароксизмально-эпилептиформную склонность.
Согласившись с этим допущением, мы начинаем понимать, почему и притязания на убийство, и совершение реального убийства можно встретить даже у детей. Эту мысль можно подтвердить и примерами 6 и 7.
Каин – убийца
Пример 6: Притязания на убийство у трехлетней девочки. Около 30 лет назад меня разыскала на моих лекциях одна пожилая дама со своей трехлетней внучкой. С возмущением и дрожью в голосе она рассказала мне следующее: ее дочь, мать этой трехлетней девочки, недавно обзавелась вторым ребенком, мальчиком. Внучка, ее первенец, к рождению братика психологически была ими подготовлена. Тем не менее, в один из дней, когда бабушка зашла к ним в гости, девочка попросила бабушку пойти с ней в другую комнату и посмотреть на спящего в колыбельке младенца. Когда же они подошли к нему, девочка достала припрятанный возле колыбельки камень и попросила: «Бабуль! Убей его!» Благодаря работе психоаналитиков с детьми, подобные ситуации, всегда вызывавшие справедливое негодование, стали теперь более редкими.
Пример 7: Одиннадцатилетняя убийца. Случай, закончившийся трагически, за который я признателен психологу, доценту Л. Нослопи (Будапешт).
11-летняя девочка N. появилась на свет вне брака. Когда мать все-таки вышла замуж, девочка получила фамилию этого мужчины. Мать работала в Будапеште подсобным рабочим и была хронической алкоголичкой. После того как мать рассталась со своим мужем, девочка попала в семью своего настоящего отца, у которого была еще одна дочь, уже от другой женщины. Правда, эта дочь воспитывалась в государственном детском доме. Таким образом, девочка попала из огня да в полымя. Душе девочки тяжелейшую травму нанесла ее пьющая мать. Она часто давала глотнуть алкоголь и ей, не заботилась о ней, часто орала не нее: «Ты убийца!» Так что ребенок был запущен и заброшен. Живя в доме своего настоящего отца, она часто пропускала занятия в школе, много раз пыталась воровать и бродяжничать. Однако слабоумной она не была. В марте 1963 года она увидела, что в соседней квартире мужчина чистит револьвер, который он затем спрятал в шкафчике. Выбрав удобный момент, девочка через окно проникла в квартиру соседа и украла там револьвер. После этого она затащила в туалет четырехлетнего мальчика и, направив на него револьвер, выстрелила. Мальчик был тяжело ранен. Испугавшись, она зарыла в тот момент еще живого мальчика в мусорной куче, где позже он и умер. Тело его было найдено лишь много дней спустя.
Под фамилией ее настоящего отца девочка была переведена в другую школу.
Проведенная после убийства экспериментальная диагностика побуждений девочки подтвердила имеющиеся у нее гипертрофированную потребность в любви и нежности, тотальную покинутость и одиночество, а чуть позже – и панический страх. Мы предполагаем, что покинутость разбудила в ней Каина и что панический страх появился у нее в результате массивного наплыва каинистских аффектов, уже после проступка. То, что ребенок, находящийся в состоянии сильнейшей покинутости и депривации, может накапливать в себе гнев и ярость, ненависть с жаждой мести на мир и жизнь, вполне понятно. Неестественный здесь лишь способ разрядки этих аффектов, важную роль в котором могла сыграть обнаруженная тестированием чрезвычайно сильная заднеплановая истериоформная пароксизмальность.
Пример 8. Попытки у 25-летней эпилептички отравить свою мать.
В 1939/40 годах у нас в Будапеште на обследовании была 25-летняя девушка с генуинной эпилепсией. Она жила с матерью, которая преподавала язык и литературу и была обаятельной, но патологически мазохистичной, истеричной и периодами депрессивной личностью. Дуальный союз матери с дочерью имел садомазохистский характер. Дочь в этом дуальном существовании играла садотираническую роль, многократно предпринимая попытки отравить свою мать люминалом, который ей назначили в качестве лекарства от эпилептических припадков. Дважды из-за этих навязчивых каинистски параноидных идей врачи были вынуждены ее интернировать.
Пример 9. Попытки задушить свою мать у 23-летней эпилептички.
Полностью аналогичен предыдущему случаю.
Это 23-летняя девушка, которую мы исследовали в 1945 году в частной психиатрической клинике в Швейцарии. Ее судьба, как и результаты тестирования по экспериментальной диагностике побуждений, были аналогичны результатам ее венгерской подруги по несчастью. Она также страдала генуинной эпилепсией с параноидными чертами и много раз хотела задушить свою мать. Та была истериоформной, депрессивной женщиной, интернированной в эту же клинику в связи с содомией. Но там мать так ни разу и не пожелала встретиться со своей дочерью.
Мы обратили внимание на характерное для эпилептических пароксизмальных семей генеалогическое древо, составленное для этого случая [67].
I. Генуинными эпилептичками были: испытуемая (29), двоюродная бабушка со стороны матери (3).
II. Заиками: дедушка со стороны отца (10), его же брат (12) и их отец (13).
III. Садистами и каинитами: испытуемая (29), ее мать (19) и дедушка со стороны матери (8).
IV. Содомисткой: ее мать (19).
V. Каинитические профессии выбрали: дедушка со стороны матери (8), садистический полковник жандармерии, и дедушка со стороны отца (10), который был мясником и заикой.
Каин – убийца «на сексуальной почве»
Пример 10. Убийца «на сексуальной почве»: подсудимый, 23-летний горняк, обследовался в одном из лечебных заведений Германии. Психиатр, наблюдавший его, прислал нам серию тестовых профилей этого делинквента с просьбой проконтролировать сделанные им выводы. Он писал: «Хотя клинически не было обнаружено ни малейших намеков на эпилепсию, я полагаю, судя по тестовым профилям, что это не исключено. И поэтому диагноз „садистический убийца“ не вызывает у меня никаких сомнений». История жизни и совершенного преступления этого делинквента, поведанная им, следующая:
Рисунок 2. Генеалогическое древо 23-летней эпилептички (пример 9)
Х.Д. родился 11 сентября 1930 года. История семьи: бабушка страдала припадками, судя по описанию, эпилептическими. Брат после частых депрессий в 20 лет покончил с собой.
Предыстория делинквента не содержит ничего, выходящего за рамки обычного. Без особого труда закончил народную школу. В 17 лет имел свое первое сексуальное переживание (мастурбацию), вскоре после которого имел половое сношение с девушкой. Девушки менялись почти каждую неделю. В 20 лет, увидев после полового акта на своих брюках следы крови, испытал прилив чувств нежности и ответственности, так как он лишил девушку девственности. Поэтому на ней и женился. Родился ребенок. Половые акты с ней – раз в неделю, после употребления алкоголя, в основном ночью. Никакого насилия при этом не было, так как жена была очень нежна. Припадков нет. Профессия: горняк.
Сейчас является осужденным за совершение преступления: в темное время напал на женщину, ударил ее кулаком (?) в лицо и потащил на поле. На ее теле были обнаружены признаки удушения. Заключение после вскрытия: смерть в результате удушения. На ее одежде была найдена сперма. Одежда полностью раздетой женщины валялась вокруг нее разорванной. Через три месяца он совершил аналогичное преступление с еще одной женщиной. Когда он возился с ней на земле, мимо проходил случайный прохожий, благодаря которому он и был задержан. Впоследствии выяснилось, что в последние годы он силой добился близости с несколькими знакомыми ему девушками и женщинами (известно около 5 случаев). При этом он всегда пытался придушить жертву или же задушить ее уже после изнасилования. Однако женщины упорно защищались, и он в конце концов лишался сил.
Объяснение осужденного: он не нашел понимания у родителей жены, которые постоянно его ругали за то, что он выпивал. А он постоянно испытывал смутное желание выпить и находил все время различные компании, в которых и выпивал. И ни в одной из них он надолго не задерживался, поскольку всегда у него возникало чувство, что здесь ему уже делать нечего, надо идти дальше. С этим же настроением он встречался и с женщинами, с которыми напивался, выпивая больше, чем они. Женщины его раздражали и возмущали. Убивать их он не хотел. Но, когда их избивал, испытывал сексуальное возбуждение. Подробности того, как он насиловал женщин, вспоминать не хотел. Он думал, что разденется (в первом случае) возле женщины и попытается совершить с ней половой акт, но у него произошло непроизвольное семяизвержение (поллюция). Вернувшись домой и протрезвев, он обо всем рассказал жене, которая стирала его сильно загрязненную одежду. Со временем он все чаще мечтал о подобных ситуациях насилия, возбуждаясь при этом сексуально, но вступал в половую связь со своей женой. Упомянутую выше попытку насильственно вступить в половую связь отрицает. В тюрьме Х. Д. предпринял спонтанную попытку самоубийства, перепрыгнув через перила на лестничной площадке.
Первое впечатление от личности: личность примитивная; интеллектуальное развитие посредственное; выглядит грубым; рыжеволос; мускулатура выражена слабо.
В целом мое толкование тестовой серии подтвердило гипотезу психиатра. Делинквент показал классическую тестовую картину «аффектной эпилепсии», то есть аффективного убийцы на эпилептической почве.
Сравнительное исследование убийц-бандитов и убийц «на сексуальной почве»
На этом мы заканчиваем описание отдельных случаев каинитических убийц и переходим к общему вопросу: не является ли каинитическая диспозиция основной предпосылкой для любого вида насильственных действий? Ответ на этот вопрос мы постараемся получить, сопоставив частоту встречаемости различных экзистенциальных возможностей в 152 профилях побуждений девяти убийц-бандитов и в 134 профилях побуждений семи убийц «на сексуальной почве».
Разработанный нами «метод определения экзистенциальных возможностей» [68] заключается в том, что каждый отдельный профиль побуждений на основе определенных тестовых признаков, в обязательном порядке относится к одной или к двум ранее установленным экзистенциальным формам, имеющим отношение как к психической патологии, так и к психическому здоровью, количество которых как раз и подсчитывается. В соответствии со сказанным, формы экзистенции делятся на две категории: А. экзистенции-опасности и Б. экзистенции-защиты. Благодаря этому, не представляет особого труда сравнить профили побуждений, взятые у убийц-бандитов и представленные либо графически, либо количествами полученных форм экзистенции – с профилями побуждений убийц на сексуальной почве (см. таблицы 2, 3 и 4). В таблицах 2 и 3 различной штриховкой квадратов представлены возможные экзистенции на переднеплановом (ППП), теоретическом заднеплановом (ТКП) и экспериментальном комплементарном профилях (ЭКП). Отнесение профиля одновременно к двум разным формам экзистенции происходит тогда, когда у отдельного тестового профиля имеются тестовые признаки сразу двух экзистенциальных возможностей. В этом случае каждая из этих двух форм экзистенции получает по ½ и поэтому штрихуются по половинке квадрата в обоих формах экзистенции.
Результаты: А. экзистенции-опасности (таблицы 2 и 3).
I. Суммарная частота аффективных нарушений доминирует в обеих группах убийц, и количественно они приблизительно равны:
У бандитов (Б.): 44,5 в 152 профилях.
У убийц на сексуальной почве (С. П.): 43,0 в 134 профилях.
Различия заключаются в следующем.
Убийцы-бандиты чаще показывают нарушения в виде грубых пароксизмально-эпилептических аффектов, что говорит об их каинистической диспозиции, убийцы же на сексуальной почве чаще имеют нарушения мягких, истеро-эротических аффектов. Соотношение их следующие:
Эпилептиформная предрасположенность к убийству: 35,00 Б. к 21,5 С. П.
Истериоформная, эротическая предрасположенность: 9,5 Б. к 21, 5 С. П.
А значит, предрасположенность к убийству, которую убийцы на сексуальной почве постоянно носят в себе, является, судя по частоте, эротической (21,5).
II. Суммарные частоты Я-опасностей в обеих группах имеют почти равную величину.
Я-опасности: 22,0 Б. к 23,5 С. П.
Убийцы-бандиты больше тяготеют к нарушениям в Я в виде инфлятивной одержимости (11,5 Б. к 7,5 С. П.); у убийц же на сексуальной почве чаще встречаются негативистское, саморазрушающее, суицидальное нарушение Я (8,0 С. П. к 1,0 Б.).
III. Маниакально-депрессивные и психопатические нарушения контактов и настроения имеют в обеих группах почти одинаковую частоту.
Опасности контактов и настроения: 5,5 Б. к 4,0 С. П. К тому же в обеих группах они встречаются реже других.
IV. Несравнимо более опасной зоной у них является сексуальная сфера.
Сексуальные опасности: 41,5 Б. к 26,0 С. П.
Причем убийцы-бандиты дают больше садистических, а также латентногомосексуальных (инвертированных) профилей (15,0 Б. к 9,0 С. П.). С этим, по-видимому, связано известное стремление бандитов к объединению в банды. Убийцы же на сексуальной почве действуют всегда в одиночку.
Б. Экзистенции защиты (таблица 4):
V. В обеих группах насильственных преступников одинаково часто, но практически безуспешно ведется защита против опасных душевных движений.
Защитные механизмы: 38,5 Б. к 37,5 С. П.
Качественно защитные механизмы в обеих группах имеют почти одну и ту же частоту и представлены одними и теми же их видами. В обеих группах доминирует, в качестве защиты, навязчивость.
Механизм навязчивости: 30,5 Б. к 27,5 С. П.
Гораздо реже у убийц мы находим профили заурядного приспособления.
У убийц на сексуальной почве заурядные профили встречаются относительно чаще, чем у убийц-бандитов.
Заурядные профили: 5,5 С. П. к 1,0 Б.
Зато убийцы-бандиты значительно чаще тяготеют к ипохондрии и органоневрозам (6,0 Б. к 2,5 С. П.). Трагичным в судьбе этих убийц является то, что они не способны к сублимированию.
Сублимирование: 1,0 Б. к 2,0 С. П.
На основании этого сравнения результатов экспериментального исследования побуждениий и Я мы пришли к следующим выводам.
Убийцами являются люди с нарушениями, особенно аффективной и сексуальной жизни, имеющие неудовлетворительные защитные психические механизмы для борьбы с опасностью своих побуждений и аффектов.
Каинистическую предрасположенность к убийству можно встретить у убийцы в тюрьме и много лет спустя после совершенного преступления, поскольку она врожденная. Причем незримо присутствующая в душе убийц-грабителей предрасположенность убивать встречается значительно чаще, чем таковая же у убийц на сексуальной почве. Поэтому никогда не следует отказываться от экспериментальной диагностики побуждений и Я у того убийцы, которого собираются досрочно освободить. Поскольку это люди пароксизмальные, в них всегда может проснуться тот лев, который в данный момент пока что спит.
Таблица 2
Экзистенц-опасности бандитов-убийц
Таблица 3
Экзистенц-опасности убийц на сексуальной почве
Таблица 4
Сравнение экзистенц-опасностей бандитов-убийц и убийц на сексуальной почве
Похоже, что в деле реабилитации убийц, находящихся в тюрьме, относительно наибольший шанс имеет метод выработки у них способности преодолевать свои аффекты и сексуальность с помощью так называемого механизма навязчивости, усилением его вплоть до невроза навязчивых состояний (в групповой терапии). Попытка же ресоциализации убийцы, подталкиванием его к экзистенции заурядного человека или же человека, способного к сублимации, кажется нам, учитывая их врожденную склонность к различным нарушениям аффектов и сексуальности, способной привести к успеху лишь в редких случаях. Однако то, что путь сублимации остается всегда открытым и для них, будет показано на ряде примеров во втором томе – в «Моисее. Ответе Каину».
То, что пароксизмально-эпилептоидный Каин, нарушая закон, может стать убийцей, еще не говорит о том, что он им станет. Довольно часто он может стать на путь и других противозаконных деяний. Так, он может стать поджигателем, патологическим бродягой, страстным ворюгой, или периодически приступообразно впадающим в запой пьяницей, или даже тем, кто приступообразно – и без какого бы то ни было повода – многократно пытается покончить с собой.
В психиатрии нередко говорят еще и о «психических эквивалентах», другими словами об «эпилептиформном психизме» (Маскенс), являющихся своеобразным замещением моторного судорожного припадка, будь то постпароксизмальные нарушения, наступающие вслед за припадком, либо пароксизмальные, переходящие в припадок текущие явления (Г. Шорш) [50]. В литературе прежних лет особенно часто из таковых упоминались следующие нарушения: пиромания (тяготение к поджогам), пориомания (Донат, охота к перемене мест), клептомания (стремление похищать), дипсомания (периодически возобновляющиеся запои). Современная психиатрия в отношении психических эквивалентов более разборчива, прежде всего, из-за применения к страдающим припадками различных диагностических методов. Так, к примеру, Г. Шорш причисляет к психическим эквивалентам лишь дурное настроение, пориоманию и сумеречное состояние.
Напоминаем, что судьбопсихология устанавливает следующие критерии отнесения каких-либо форм к психическим эквивалентам:
1. Действие должно протекать пароксизмально. А это значит: действующее лицо должно быть возбуждено какими-либо внутренними или чаще всего внешними раздражителями, возмутиться, стать резким и ожесточенным и, следовательно, накапливать в себе гнев и ярость, ненависть и месть, зависть или ревность перед действием.
2. Действовать он должен в состоянии сумеречного сознания, возникшего, скорее всего, по причине внезапно нахлынувшего аффекта, который и ограничил над ним контроль сознания. Тем не менее, при этом его действия могут быть заранее подготовленными (О. Бинсвангер, Ж. Е. Мейер).
3. В профилях побуждений, полученных тестом Зонди, он должен показать признаки Каина.
4. В генеалогическом древе преступника должны находиться родственники, страдающие какими-либо припадками (эпилепсия, мигрень, заикание, астма и т. д.), либо сам преступник до совершения преступления страдал выше упомянутыми припадками. Если кратко: он должен быть носителем специфичной для Каина аффективности.
Каин – поджигатель, пироман
На основе проведенных в 1944 году генеалогических исследований мы установили, что выраженные пароксизмально-эпилептоидные личности имеют непреодолимое влечение к праэлементам, то есть к воде, земле, воздуху и в особенности к огню [69]. Из этих специфических инстинктивных связей и следует то, что Каины чаще выбирают те профессии, которые как-то связаны с огнем: пекаря, кузнеца, оружейника, истопника, печника, трубочиста, горняка, асфальтоукладчика, пожарного, пиротехника, огнеметчика и минера в армии и т. д. Предпочитаемый у них способ самоубийства – помимо броситься с высоты – смерть от огня, а наиболее частый вид правонарушений – поджог из мести.
Эта чисто эмпирическая констатация перекликается с мыслями французского философа Гастона Бакеларда, выдвинувшего в 1938 году в своей книге «Психоанализ огня» именно ту природу противоречивости огня, которую мы попытаемся здесь передать парой противостоящих друг другу в качестве символов судьбы – Каина и Моисея. Он пишет:
«Огонь является прекрасным феноменом, которым все так легко объясняется. Все, что меняется медленно, постепенно – объясняется жизнью, то же, что меняется быстро, – объясняется огнем. Огонь живее всех живых. Огонь и интимен, и универсален. Он живет в нашем сердце. Он живет на небе, он поднимается из глубин субстанции, представляя собой любовь Господа. Он вновь погружается в материю и, затаившись там, продолжает невидимо тлеть как ненависть или месть. Среди всех феноменов, пожалуй, именно огонь является тем единственным, которому в равной степени могут быть даны обе полярно противоположные оценки: и добра, и зла…» И затем продолжает: «Он является и ангелом хранителем, и карой божьей, добром и злом. Он может противоречить сам себе, а стало быть, он является одним из принципов универсального понимания мира» [70].
Бакелард, описывая свойства такого праэлемента, как огонь, напоминает им наше описание первоначальной природы человека Каина, который при определенных обстоятельствах может стать Моисеем. Философ видит в огне быстро меняющийся объект, то есть способный к внезапным превращениям, пароксизмальный. Он одновременно и интимный, и универсальный, он Бог с любовью, меняющийся на Бога с ненавистью и местью, ангел-хранитель, меняющийся на Бога карающего (Яхве). Если кратко: огонь символизирует собой основу этики, а точнее – ее элементарные понятия добра и зла.
Устраивать пожар и тушить огонь, причинять боль и избавлять от боли – это именно та смена полярно противоположных инстинктивных стремлений, которую обнаруживаем в ее экстремальном виде у пароксизмально-эпилептифорных лиц, у Каина, становящегося Моисеем, или у Моисея, который до этого был Каином. Наш пример 11 является парадигмой сказанному. Ведь так часто ежедневные газеты сообщают нам о пожарных, жажда огня у которых в том случае, если пожаров слишком долго нет, оказывается такой невыносимо неудовлетворенной, что они тайком, соблюдая все меры предосторожности, устраивают пожары сами.
Пример 11. Поджигательница, медицинская сестра (случай предоставленный нам Г. Эленбергер).
Лина Вальдман, впоследствии сестра Бриджитта, является образцом того, как мстительная и злопамятная поджигательница может вдруг стать прилежной сестрой милосердия. Этот случай подробно описан моей сотрудницей Г. Эленбергер в Зондиане I, 1953 год [71].
Сообщить о семье Л. В. наша сотрудница смогла не так много.
Ее отец был машинистом паровоза, то есть имел профессию, типичную для пароксизмальных натур. Он постоянно находился в пути, так что дома практически не бывал. Иногда он злоупотреблял спиртным, но, как только ему грозило увольнение, сразу же отказывался от выпивок. Временами он был гневным, даже грубым, однако моральные нормы не нарушал и был предан своей жене. На основании этого мы должны рассматривать его как пароксизмальную натуру.
Зато мать она описывает как чрезвычайно авторитарную, выраженно параноидную натуру, просто мегеру. Кипя злобой, она рассказала о своей дочери следующее: с самого раннего детства Лина была ленивым, строптивым, лживым, злобным и завистливым ребенком. С отвращением на лице она рассказала, что ее дочь уже в десять лет читала иллюстрированные журналы, любовные романы, Шерлока Холмса и другое бульварное чтиво. Она была в их семье паршивой овцой. Мать возненавидела свою дочь, которая отвечала ей той же монетой. Эленбергер определяла эту садомазохистскую связь мать – дочь как «délire à deux» с зеркально дополняющими друг друга клиническими картинами. Также мы еще узнали еще и о том, что первый год жизни (начиная с пятого дня) Лина прожила у дедушки с бабушкой. Она постоянно плакала и была из-за этого совершенно невыносимым младенцем.
Ее брат производит впечатление шизоида, к своей сестре он относится враждебно.
Учительница Лины подчеркивает ее замкнутость и проблемы с концентрацией внимания. Пастор сообщил о ее патологической страсти ко всякого рода проделкам и выходкам. В своей семье Лина играла роль Золушки, в то время как ее брату – любимчику матери – было позволено все: занятия музыкой, в художественной студии и т. п. Все ее стремления к чему-то возвышенному тут же подавлялись. Первый выбор профессии у Лины – желание стать медсестрой – родителями был отвергнут. Тогда она стала учиться на белошвейку, однако учебу не закончила, став позже домработницей. В двенадцать лет она прочла письмо непристойного сексуального содержания, полученное ее братом. В шестнадцать или в семнадцать лет, поздно ночью она подверглась нападению какого-то молодого человека и была, правда, без изнасилования, жестоко избита.
Эленбергер делит историю жизни Лины на две фазы: 1) поджигательницы и 2) медицинской сестры. Описание двух этих фаз, данных автором, мы передаем дословно.
I. Поджигательница
«В воскресенье, 13 февраля 1921 года, на улицах Цюриха царил проводимый там карнавал. Все улицы, трактиры и места увеселений до полуночи были заполнены людьми в карнавальных костюмах и масках.
Повсюду господствовало неописуемое веселье, которое затем постепенно начало спадать. Когда уже, примерно к трем часам утра, все немного успокоились, раздались крики: „Пожар! Горит!“ Однако на фоне праздничного веселья эти крики не воспринимались всерьез, и над ними даже посмеялись. Но они не было розыгрышем. В доме 57 по Акерштрассе действительно вовсю бушевал пожар. В этом доме жило четыре семьи, это около 20 человек, а в подвале дома находилась лавка по продаже бумаги. Такое впечатление, что злой рок преследовал этот дом: сначала отказал телефон, по которому хотели вызвать пожарных, затем сирена, которая оказалась неисправной и не издавала ни малейшего звука, к тому же погас стоявший возле дома уличный фонарь. Так как невозможно было проскочить сквозь огонь по горящей лестнице, большинство обитателей дома собралось на крыше, откуда они и пытались позвать на помощь. В 3:30 пожарная команда была на месте пожара, начав борьбу с бушующим пламенем. Пожарным помогали находившиеся поблизости люди, многие из которых были навеселе. Когда наконец с большим трудом к крыше приставили лестницу, чтобы спасти собравшихся на ней людей, на нее взобралось сразу пятеро из находившихся там людей, и под их тяжестью она тут же рухнула. Не оставалось ничего иного, как спасать оставшихся на крыше людей с помощью тента, туго натянутого внизу, на который люди прыгали прямо с крыши. При этом 11 человек получили телесные повреждения различной степени тяжести и были госпитализированы. А один мальчик, получивший травму черепа, вскоре из-за нее скончался. Общий убыток от пожара составил, самое малое, 150 000 швейцарских франков.
Можно представить, как переполошило Цюрих это несчастье, когда всем стала известна сенсационная новость – следствие однозначно установило, что причиной пожара был поджог. Экспертизой установлено, что возгорание произошло на лестнице между первым этажом и подвалом примерно в 2 часа ночи. Первоначально под подозрение попало множество лиц, и, как и положено в настоящем криминальном романе, полиция сначала пошла по ложному следу. Например, один из прежних жильцов этого дома, грубиян без стыда и совести, год назад, после крупной ссоры, был вынужден съехать, обещая при этом отомстить обидчику. Свои угрозы он повторил по телефону еще раз незадолго до пожара. Многие подозреваемые были арестованы, но затем освобождены. Как ни прискорбно, но все собранные доказательства их вины постепенно рассыпались в прах. Прошло уже семь месяцев после того страшного пожара, но его загадка все еще оставалась неразгаданной.
Но однажды в полицию Цюриха зашел один местный Шерлок Холмс, детектив В., который 15 сентября 1921 года, то есть семь месяцев спустя после пожара, сделал заявление, что он хочет открыть имя преступника – он подозревает в этом преступлении известную ему Лину Вальдман, официантку ресторана «У черных львов». В этом ресторане произошли один за другим два небольшие пожара – 31 августа и 6 сентября. Во время последнего из них бросилось в глаза странное поведение Лины Вальдман, которая не хотела помогать тушить огонь. Детектив В. указал и на то, что в этом пожаре, как и при пожаре на Акерштрассе, возгорание произошло на лестнице между первым этажом и подвалом. Также, что Лина Вальдман была в ссоре с официанткой, своей предшественницей, живущей возле того сгоревшего дома, и то, что Лина неоднократно ходила «на разведку» к месту жительства своей неприятельницы, что в карнавальную ночь между часом и двумя ночи она отсутствовала на работе, не дав своей отлучке вразумительного объяснения, а после возвращения она еще и очень нервничала (уходя из кафе, она переодевалась в одежду своей помощницы), и то, что впоследствии она проявляла повышенный интерес к месту, где был пожар, и, наконец, то, что эту Лину ее сотрудницы характеризовали как лживую и злопамятную личность.
Более тщательное расследование двух пожаров, случившихся в «Черных львах», лишь подтвердило высказанные подозрения. Владелец кафе считал Лину Вальдман слишком нервной: она постоянно прислушивалась к разговорам, ведущимся на кухне, поскольку ей казалось, что там судачат именно о ней, могла внезапно, без каких-либо оснований бросить работу и уйти в свою комнату, чтобы потом вернуться, но делать уже совсем другое; она была очень лжива, неуживчива, враждовала с двумя кухонными работницами и официанткой Розой, поскольку те, все трое, имели возлюбленных, в то время как Лина лишь пару раз сходила погулять с одним «милым», и больше с тех пор никто ее не приглашал.
Первый пожар, вечером 31 августа, начался вскоре после того, как Лина выглянула в окно и увидела Розу с ее возлюбленным, сидящими в кафе друг возле друга. Она смотрела на них не отрывая глаз, но в этот момент ее позвали. Она ушла, сказав, что уходит спать, а через некоторое время загорелись кровати обеих официанток. После второго пожара, утром 6 сентября, Лина долго не могла объяснить, где она была в момент возникновения пожара; зато позже выяснилось, что за несколько дней до него она собрала бумагу и картон и, сложив их под лестницей, лестницу облила бензином. Эти показания дал на нее ее хозяин, и полиция ее тут же арестовала. Спустя некоторое время она призналась, что оба пожара в «Черных львах» – дело ее рук: она, таким образом, хотела свести счеты с официантками, которые ее раздражали. При аресте бросалось в глаза то, что «она не испытывала ни малейшего раскаяния, наоборот, за каждым ее словом сквозила неудовлетворенная жажда мести». Это прекрасно видно по следующей выдержке, взятой из протокола ее допроса (9 сентября):
– Вы осознаете, что вы наделали?
– Да (закрывая руками лицо, плачет). Я совершила тяжкое преступление. (Обвиняемая поднимает глаза, и на ее лице вновь появляется улыбка.)
– А осознаете ли вы, какому количеству людей, их благополучию, здоровью и их материальному имуществу грозил нанести ущерб ваш поступок?
– Да. (Обвиняемая опускает глаза, однако хорошо видно, как тяжело ей изображать сейчас трагедию на своем лице.)
На основании рапорта детектива В. и, вопреки упорному отрицанию ею своей вины, Лина Вальдман была признана виновной в возникновении того страшного пожара, который произошел на Акерштрассе. Однако из-за необычного поведения подозреваемой ей была назначена судебно-психиатрическая экспертиза, для проведения которой она была помещена в психиатрическую клинику университета Бургхольцля. Начиная с этого дня, с 21 сентября 1921 года, и судебное расследование, и психиатрическое обследование стали проводить одновременно.
В Бургхольцле исследуемая выделялась своим упрямым и строптивым характером. Яростно и категорично она оспаривала свою причастность к пожару на Акерштрассе. Из-за ее строптивого характера проведение обследования оказалось под вопросом. Пока наконец одной из ассистенток врача не удалось завоевать доверие Лины. Обвиняемая стала рассказывать ей свои сны. Запись около тридцати ее сновидений вошла весомым фрагментом в историю болезни юной поджигательницы. В связи с тем что эти сны имеют большое значение для понимания случая, необходимо подробно на них остановиться. Прежде всего, обращает на себя внимание то, что в этих снах она вновь и вновь видит огонь. К примеру, сон, приснившийся ей в начале октября:
«Я была в городе, и в это время загорелся один дом. Я услыхала крики людей, зовущих на помощь. Весь дом был охвачен ярким пламенем, но я хотела попасть внутрь этого дома, так как слышала, что кто-то зовет в нем на помощь. Войти в дом через входную дверь я не смогла и поэтому пошла во двор и там наблюдала за происходящим. И тут из него выбросили мне маленького ребенка, и я снова вернулась на улицу и стала спрашивать у всех, как же загорелся этот дом. Мне рассказали, что отец семейства сначала застрелил свою жену, а потом и нескольких своих детей. Затем он поджег дом и, находясь внутри дома, сгорел сам. Тут я проснулась».
Не составит большого труда обнаружить в этом сне описание пожара, который произошел на Акершрассе. Хотя в то время испытуемая все еще отрицала свою причастность к пожару, сон выдал ее чувство вины и желание, чтобы этого преступления не было бы вовсе (она спасает жизнь маленькому ребенку, и во сне поджигает дом не она, а другой преступник). Другие ее сны были уже не о пожарах, а о космической сущности огня и его связях со страшным судом. В своих снах она не всегда видит один лишь огонь, часто еще и воду. Приведем краткий пример (конец сентября): «Я оказалась в Рейнском водопаде. После обеда я целый день должна была плыть от одного берега к другому, пока не наступило шесть часов вечера. И тут ко мне обращается матрос-спасатель и, сказав, что этого достаточно, требует, чтобы я, подчинившись его приказу, вышла на берег. Я вышла на берег. И пошла, а куда – не помню».
Очень часто в ее снах появлялась также и тема земли (поля, рвы, подземные ходы, овраги и т. д.). Пример одного сна в конце сентября:
«Я была на кладбище, сидела возле открытой могилы, с настоящим могильным камнем, у самого ее края. Из могилы вылез наружу мертвец и подарил мне розу. Как только этот мертвец исчез, тут же появился другой, который тоже подарил мне цветок, уже другой, я не знаю, что это был за цветок. После второго появился третий, и он тоже подарил мне цветок, потом появилось еще трое. Вскоре у меня были полные руки цветов. Но тут я услыхала, как в конце кладбища кто-то звал меня по имени: „Лина!“ Я быстро вскочила, бросила цветы в открытую могилу и собралась уходить. Но немножко задержалась, чтобы посмотреть, как будет зарываться могила. Затем я действительно убежала, хотя и слышала за собою крики: „Лина! Лина!“ Но я как ошпаренная удрала оттуда и наконец проснулась. Тот голос показался мне очень знакомым, но я так и не догадываюсь, чей же был он».
Немногим ранее у нее были сны и о воздухе (урагане). При этом чаще всего речь шла о резком перемещении в воздушном пространстве, либо о падении (она падала в глубокую пропасть), либо о катапультировании.
После снов, темой которых были четыре основные стихии, следующими по частоте идут сны о смерти либо в сочетании с теми же огнем или землей, либо без какой-либо связи с ними, как, например, следующий сон.
30 сентября: «Я стою на улице, которая, скорее всего, была просто лесной просекой. Вдали вижу я процессию, это похоронная процессия. Она подходит ко мне все ближе и ближе. Когда процессия была от меня уже метрах в пяти, я смогла различать облики фигур, идущих в ней. Первая из них имела облик смерти: она была вся в черном, я смогла рассмотреть ее лицо и то, что она держит в руках косу. За ней следовало еще четыре фигуры, которые несли гроб и много, много других фигур, и все они были в черном. Когда же процессия наконец поравнялась со мной и я смогла заглянуть в гроб, то увидела в нем свою мать, она была мертва. У меня в душе возникло чувство ужаса, я сильно испугалась. Затем процессия скрылась в лесу».
Образ фигуры в черном, символизирующий смерть, периодически появляется в ее снах и самостоятельно. В сентябре подследственная рассказала один свой сон, который видела еще в тюрьме.
«Какая-то фигура подошла к моей постели, положила не нее спички и дважды произнесла: „Подожги, подожги!“ Когда я протянула руку, чтобы взять спички, там их не оказалось и фигура куда-то исчезла».
Подследственная добавила, что задолго до задержания она уже видела точно такую же фигуру возле своей постели – одета она была в длинное черное пальто с капюшоном, закрывавшим все ее лицо.
Среди остальных страшных ее снов особое внимание обращает на себя следующий, к которому из-за его особого значения нам приходится вернуться.
«Меня позвал доктор Л. Когда я подходила к его двери, из кабинета вышел другой врач (это идиотизм, то, что я видела, но я не знаю, почему мне это снилось). Этот врач держал в руке скальпель и, подойдя ко мне, рассек им сверху донизу мою левую руку надвое. Я издала страшный крик, и тут доктор Л. разбудил меня. В руках он держал всякую всячину, в том числе и перевязочные материалы».
Чаще всего ей снились смешанные сны, в которых присутствовали два из этих элементов. Сны юной поджигательницы были полны пафоса и ярко выраженной поэтической красоты. Чувство вины в ее снах становилось все отчетливей. И в каждом новом сне подследственной снова и снова выступала ее вина в страшном пожаре на Акерштрассе, которая, к сожалению, не была скрупулезно зафиксирована в истории ее болезни. Скорее всего, в своей вине она призналась врачу, которая ее обследовала. Ее воспоминания были, однако, весьма неопределенными. Она не помнила то, с какой стороны она вошла в дом, который она подожгла и который она по ошибке считала домом своей неприятельницы. В своих воспоминаниях она постоянно возвращалась к интенсивному, пьянящему чувству, которое она испытала от внезапно полыхнувшего огня. По просьбе наблюдавшего ее врача, Лина так описала свои чувства «до», «во время» и «после» своего проступка.
Чувства перед поджогом: «Мысль о поджоге пришла ко мне внезапно, страстное желание огня с непреодолимым желанием насладиться им становились во мне все сильнее. Однако я вся дрожала от мысли, что там, возможно, могут быть живые люди, я пыталась остановить себя по пути к этому дому. Однако какая-то неведомая сила влекла меня вперед, заставляя совершить этот проступок».
Чувства во время поджога: «Как я вошла в тот дом, я не помню; как я спустилась в подвал и как нашла там керосин, я тоже не помню, однако вскоре там полыхнуло такое пламя, что я в ужасе выскочила из дома».
Душевное состояние после содеянного: «Я не помню, как я вернулась домой, мне неясно и почему я брала в кафе платье Доры, внутренне я была чрезвычайно взволнована, хотя внешне выглядела так, как будто ничего плохого я не совершала. Потом, когда я уже вернулась в свою комнату и легла спать, я совершенно успокоилась и, насколько помню, спала всю ночь, до самого утра, как убитая».
После того, как она признала свою вину, толковать ее сны стало значительно легче. В следующем сне можно увидеть «рецидивные проблески» вытесненных воспоминаний.
14 ноября: «Я была дома. Напротив нашего дома был большой дом, в котором все выгорело. Снаружи он все еще был красив, но его окна зияли черными дырами. И тут я слышу, как кто-то говорит мне, что этот дом подожгла я и многие его жители сгорели в нем заживо. И вот я иду по нашему саду и вижу, что этот дом снова горит и в нем полно людей, которые пытаются спастись, выскочить из огня. Я видела, что многим людям так и не удалось выбраться из огня, что они все так там и останутся. И тут я снова слышу, как мне говорят, что эти люди, должно быть, сгорят по моей вине. Я вижу, что я снова в своем доме, и тут я просыпаюсь, и голова моя раскалывается».
В это время она гораздо четче, чем раньше, начала излагать свои мысли о значении огня в ее жизни. После одного пожара, случившегося когда ей было двенадцать лет, она впервые задумалась об огне; в семнадцать лет она второй раз видела пожар, при этом впервые ее посетила мысль уже о поджоге: «это то, что сразу нашло отклик в моей душе». В дальнейшем это стремление постоянно усиливалось. Временами она ощущала такой душевный дискомфорт, что это ее пугало, и она задумывалась о причинах этого состояния. «Некое страстно желаемое наслаждение и неописуемая страсть видеть огонь или, еще лучше, его зажечь овладевали мною. Иногда ночью я видела внезапно появившееся пламя, которое так же внезапно и исчезало». Врач, обследовавший ее, обратил внимание на то, что «когда она говорила об огне, ее лицо начинало излучать свет и оно приобретало эротическую окраску».
Клинический диагноз, поставленный Лине был шизофрения. Согласно заключению экспертизы, она признавалась невменяемой и подлежащей госпитализации. После этого обследуемая около четырех лет провела в психиатрической больнице, где в истории ее болезни были отмечены ипохондрия, непристойное поведение, беспричинная ревность и пререкания. А еще в этом заведении записывались сны и мысли пациентки. Следующие записи подтверждают то, как сильно еще терзала ее жажда огня.
«Я испытываю жажду, настоящую жажду огня. Я давно уже это поняла и боролась, как могла, с этой страстью, но вновь я оказалась повержена, вновь жажда огня овладевает мною, лишая покоя. Уже вторую неделю она угнетает меня, я не в духе, недовольна и собой, и миром, в котором живу, часто думаю о том, чтобы свести счеты с жизнью. Может, станет лучше, если я это сделаю? Я несчастна, бывают минуты, когда я люто ненавижу себя за то, что я просто жалкая тварь, жаждущая утолить свою пагубную страсть» (февраль, 1923).
Чуть позже, из одного написанного в то время ее письма видно, что вскоре после помещения ее в психиатрическую больницу она стала сомневаться в том, действительно ли она виновата в пожаре на Акерштрассе. 30 января 1922 года она пишет своему дяде:
«… сомнение, которое с каждым днем все сильнее и сильнее гложет меня здесь, в неволе: а действительно ли я виновата? Из-за него я нахожусь почти что в бреду, постоянно погружена в раздумья, но не могу найти ни малейших воспоминаний, как и где могла я провести те часы, когда вышла из дома в ту ужасную ночь…»
Решением директора медучреждения от 17 мая 1924 года пациентке проведена двусторонняя овариэктомия, в результате которой ее гипервозбудимость исчезла. Сновидения с огнем стали приходить к ней значительно реже, а пироманические импульсы – согласно истории ее болезни – скорее всего, исчезли полностью. Чтобы решить вопрос о ее возможной выписке из психиатрической больницы, пациентку подвергли экспертному обследованию еще раз. Согласно этому второму экспертному заключению, поджог на Акерштрассе, как и два предыдущие поджога, она совершила в сумеречном состоянии, однако при предыдущих двух поджогах помрачение сознания у нее было менее глубоким. В дальнейшем у нее отмечались: эмоциональная лабильность, несдержанность, эгоцентризм и тщеславие. Вторым диагнозом у нее была «предрасположенность к истеричности сочетающаяся с несоответствующей судьбой». Таким образом, после 3¾ лет, проведенных в психиатрической клинике, она была выпущена под надзор органов опеки.
II. Медицинская сестра
Об этой фазе ее жизни Г. Эленбергер пишет следующее:
«После выхода из медучреждения у Лины Вальдман начался мучительный переходный период. Она уже не чувствовала себя „поджигательницей“, под ее прошлым была подведена жирная черта. Но она не могла найти и свой новый правильный образ. Информацией об этом периоде мы почти не располагаем, но знаем, что самым существенным в нем было следующее. Два с половиной года она была вынуждена переходить из одного дома в другой, работая домработницей. И вновь все происходило из-за ее тяжелого характера, из-за ее пререканий с хозяевами. Работа домработницы все сильнее и сильнее вызывала у нее внутреннее отвращение.
И вот однажды произошло чудо, и у нее появился уникальный шанс, «подарок свыше», коренным образом изменить свою судьбу к лучшему. В апреле 1928 года Лина Вальдман приступила к работе домработницей в семье В. С хозяйкой В. она вскоре, как всегда, поругалась, но муж хозяйки, богатый, утонченный и образованный предприниматель, господин В., понял, что Лина не просто домработница. Он заинтересовался этой 35-летней молодой девушкой и взялся помочь ей найти свое, соответствующее ее желаниям и способностям место в жизни. Через несколько месяцев работы и очередного скандала с госпожой В. она эту работу потеряла, зато поступила учащейся в школу медицинских сестер. Там с ней произошли как внешняя, так и внутренняя метаморфозы. Лина получила новую одежду, новое имя и новую душу. Белые халат и косынку медсестры она восприняла с воодушевлением неофита таинственной религии. Новое имя появилось чисто случайно: в этой школе уже была одна Лина, и, чтобы не путаться в повседневном общении, новая ученица получила от своей заведующей имя „сестры Бриджитты“. Это имя сохранилось за ней и после того, как другая Лина закончила их школу. И с этого момента „сестра Бриджитта“ посвящает себя страждущему человечеству. Позже от ее заведующей мы узнали о ней как о „самоотверженной до самопожертвования“ медицинской сестре, хотя порой и отличающейся тяжелым характером.
Как нам известно, „сестра Бриджитта“ закончила полный курс обучения в этой школе, правда, не получила диплом, и еще известно то, что она оставила в школе о себе хорошую память, и поэтому ее после окончания школы приглашали много раз поработать частным образом сестрой по уходу за лежачим больным. Однако то, что происходило с ней в последующие затем годы, сейчас уже восстановить не так просто. Период, начиная с окончания школы и по конец 1933 года, остается для нас практически неизвестным. „Сестра Бриджитта“ работала частной сестрой по уходу за лежачими больными в самых разных местах страны и даже за ее пределами. Заведующая смогла сказать лишь то, что их ученица меняла свои адреса так часто, что она потеряла ее след. Однако позже, в сентябре 1933 года, о ней вновь стало кое-что известно: «сестра Бриджитта» увидела невыносимое ограничение своей свободы в том, что находилась под постоянной опекой, и потребовала ее снятия. Она легла на обследование в частный санаторий с целью пройти независимую судебно-психиатрическую экспертизу.
Из заключения этой экспертизы, а также из истории болезни, имеющейся в этом санатории, мы можем получить некоторые представления об образе жизни обследуемой. При поступлении она выглядела ухоженной, но с претензиями и без соблюдения дистанции в отношениях с другими людьми и при этом исключительно упрямой и неуступчивой. В то время она жила в большом городе с одной подругой, предоставляя, в основном, кратковременные услуги. Все это время она жила на широкую ногу, не считая деньги. По словам ее подруги, она была „безумно увлечена верховой ездой“. Регулярно поддерживал ее деньгами и подарками щедрый семидесятилетний господин В., которого она звала „патроном“. Судебно-психиатрическая экспертиза, проведенная 14 декабря 1933 года, пришла к выводу, что подэкспертная не обнаруживает каких-либо симптомов душевного заболевания. Имеется лишь „психопатическая конституция истерического типа с шизоидными чертами“. В связи с чем обследуемая была снята с учета в отечественных медучреждениях, предоставлена самой себе, и в дальнейшем опекуна ей больше не назначали.
На основании заключения судебно-психиатрической экспертизы, проведенной в частном санатории, в начале 1934 года опека с Лины Вальдман была снята. После этого последовал отрезок времени длиною в 15 лет, в течение которого наша пациентка продолжила свою жизнь странствующей медсестры. Однако со смертью „патрона“ закончились ее прекрасные каникулы с нескончаемым отдыхом, она была вынуждена работать непрерывно, переходя с одного места работы сразу же на другое. Позже не стало ни ее семьи, ни школы медицинских сестер, занявшей центральное место в ее жизни, дававшей ей и духовную поддержку, и время от времени находившей ей новое место работы.
За эти 15 лет она сменила огромное число мест работы, на которых она работала от нескольких дней до нескольких месяцев, но не более полугода. Она постоянно куда-то переезжала. Только в ее официальном послужном списке значилось около двадцати работодателей. И везде отмечали ее «усердие», и часто за свою самоотверженность она была еще и премирована. Не имелось ни одной жалобы на ее „хамские манеры“ либо на пререкание с работодателем. Напротив, указывалось, что она не только „ухаживала за больным“», но и „помогала хозяйке по дому“.
В начале 1949 года Эленбергер получила задание обследовать душевное состояние „сестры Бриджитты“, обвиненной в четвертый раз в неуплате по счету и в мошенничестве. В одном отеле обвиняемая жила два с половиной месяца, под любым предлогом оттягивая расчет с гостиницей за свое проживание. Когда же счет за гостиницу достиг 956,85 швейцарских франков, она заявила, что у нее в наличии имеются всего 0,82 франка. Вела себя при этом совершенно раскованно, объясняя, что, как она ни старалась найти работу или взять ссуду, ей это не удалось. Однако то, что она многие годы провела в психиатрической клинике, вселяло сомнение в ее душевном здоровье и послужило поводом для направления ее на четвертое обследование. Более того, сама по себе судебная проверка материалов дела, в частности абсурдных объяснений обследуемой, не обнаружила в ее поведении черт ловкой мошенницы, в особенности из-за многочисленных проявлений „невротической тупости“ и враждебного отношения к себе. Полученные в исследовании Эленбергер различные тестовые данные мы можем привести здесь лишь в обобщенном кратком пересказе.
Согласно анализу характера, пациентка принадлежит, по классификации Хейманса и Вирсма, к группе „нервных“ и „сентиментальных“.
Исследованием интеллекта установлено: восприятие, концентрация внимания, легкость воспоминаний, ассоциации, комбинаторика, способность логически мыслить, школьные и общечеловеческие познания – все находится на верхних показателях нормы. Хотя при ассоциативных пробах она давала комплексные ответы и определения давала негативными оценками.
Тест тематической апперцепции (Т. А. Т.) в целом дал следующую картину: сухая, шизоидная, затаившая в себе обиду личность, но, с другой стороны, подвержена воздействию сильных аффектов. Чувство неполноценности, жажда власти, агрессивные тенденции, связанные с не менее сильным чувством вины. Ее прошлое явно отягощено мрачными комплексами (неизвестный мужчина, мать – дочь). Будущее видится своеобразной смесью неопределенности с оптимизмом.
Тестированием пациентки тестом Роршаха, проведенным ранее, 16 ноября 1935 года, была получена следующая картина: интеллект чуть выше среднего. Аффективность выраженно закомплексована. Что касается ее социальных характеристик, то были установлены концентрация на собственной личности, эгоцентричность, интеллектуальное приспособленчество, отсутствие эмоционально значимых контактов. В качестве невротических нарушений были обнаружены: страх темноты, перед причинением вреда, возможно что и сексуального, вытеснение аффектов (представление огня?), инфантильность, нахождение за бронею страхов. На основании результатов, полученных в исследовании, пришли к выводу о неврозе, базирующемся на конституциональной основе, имеющей черты частично астеничной, частично параноидно-эпилептоидной конституции.
Результаты тестированием тестом Зонди: 1. Что касается конституциональных элементов, то наиболее четко вырисовывался у нее эпилептоидный синдром, с его частыми пароксизмами. 2. Кроме этого, в структуре побуждений и в их динамике обнаружились и другие значимые моменты: патологически неутоляемая потребность в любви, агрессивность, направленная частично на других, частично на себя (затаенная обида, ненависть к себе), нарушения контактов и склонность к однополым садомазохистским связям, неудовлетворяемая потребность в расширении Я, реализовать которую она пытается сразу в двух противоположных направлениях. Чувство вины, частично проецируемое на других, ипохондрия. 3. Ее психосексуальная конституция дисгармонична: выраженная „женственность“ в сексуальной сфере, в аффектах и в Я, зато в контактах она преимущественно интерсексуальна. 4. На заднем плане идет усиленный процесс сублимирования опасных тенденций, частично канализация их в профессии (социализация), частично обращение их в категорию полезных для человечества (гуманизация)».
В заключение этого многомерного анализа предложенного ей случая Г. Эленбергер пишет:
«Теперь, если мы вернемся к нашему случаю, то увидим, что все его проявления без труда укладываются в судьбоаналитический е-круг, то есть в эпилептиформный.
По характеру испытуемая принадлежит, вследствие своего неуправляемого, взрывчатого характера, к эпилептоидам, однако внешне она проявляет себя и как шизоид (в связи с фактором р = параноиду). Первый же поджог был совершен ею в явно эпилептоидном сумеречном состоянии.
В момент поступления в клинику Бургхольцли Лина Вальдман находилась в препсихотическом состоянии, вся она была во власти представлений об огне: все ее мысли, сны, импульсы, имевшиеся галлюцинации, вращались исключительно вокруг огня. Однако, как мы знаем, наряду с огнем в ее снах также часто появляются и другие стихии: земля, вода и воздух – те же аспекты „пароксизмальности“. Для психоанализа появление этих четырех элементов является необъяснимым, для судьбоанализа же – совершенно естественным. На тех же основаниях можно объяснить и появление в ее снах „черного человека“ – архетипа дьявола: фактор е (= эпилептиформный) является par excellence, фактором борьбы добра со злом.
Вопрос о том, следует ли при поджогах вести речь о психозах, неврозах или психопатиях, в этой перспективе не имеет никакого значения. Для судьбоанализа пиромания представляет собой всего лишь одно из негативных проявлений судьбоаналитического е-круга. С этой точки зрения не имеет никакого значения и то, что переход этой судьбы в позитивное русло происходил в границах того же судьбоаналитического круга: в такую подвижную и в то же время приносящую пользу людям профессию – медицинской сестры».
Для основного тезиса судьбопсихологии, согласно которому в человеке добро находится вперемешку со злом, и имеет, согласно биполярной предрасположенности, общий с ним корень, питающийся из эпилептиформного радикала е, судьба этой сестры милосердия, бывшей сначала поджигательницей, действительно является парадигмой. Этот случай является наглядным примером того, как так называемое «зло» может способствовать превращению некоторых людей в гуманистическую личность, а судьбе одержимого желанием мстить Каина, с упомянутой готовностью убивать, оно позволяет стать судьбой человека, стоящего на страже справедливости.
Каин – танатоман, буйно одержимый
Как уже было сказано, для эпилептиформных каинитов переливающийся различными цветами объект, свет и тем более огонь могут иметь прямо-таки патологическую привлекательность. Точно такое же отношение у них и к смерти. Нередко каиниты представляют собой танатоманического индивидуума, которого неудержимо влечет к смерти.
Греческое слово θάνατος имеет два значения. Прежде всего, оно, конечно, означает смерть, но еще и насильственное лишение жизни других, то есть убийство. В соответствии с этим танатомания может быть направлена как против других людей (алотанатомания), приводящая, например, к буйной одержимости (амок) у малайцев, так и против собственной персоны (автотанатомания), в этом случае она чаще всего проявляется в виде эпилептиформных припадков, но нередко и в форме навязчивых импульсов покончить с собой или попыток самоубийства.
В 1906 году Е. Крепелин отметил, что многие из буйно одержимых (амок) на острове Ява, несомненно, являются эпилептиками. Приступ буйной одержимости заключается «во внезапном или после кратковременного расстройства настроения помрачении сознания, при котором у больного становится темно перед глазами („meta glap“) и он мчится, поражая своим кинжалом всех, кто встретится ему на пути; впоследствии же он не в состоянии вспомнить что-либо из происходившего с ним, за исключением, может быть, каких-то мелких, незначительных деталей» [72]. Он описывал и буйно одержимых, у которых приступ буйной одержимости выливался в настоящий эпилептический припадок. У современных авторов эпилептиформное происхождение буйной одержимости вызывает сомнение, однако Крепелин подчеркивал, что клиническая картина даже тех случаев, в которых эпилептические припадки не наблюдались, весьма правдоподобно говорит об их эпилептической предрасположенности.
Интересную мысль высказал З. Фрейд, предположив, что эпилептический припадок представляет собой стремление убивать, обращенное против своей персоны. И скорее всего, как наказание за то, что он желал смерти другому – чаще всего своему отцу либо матери. Эпилептик, согласно Фрейду, должен идентифицировать себя с убиваемым, то есть с той личностью, смерти которой он жаждет. Припадок как раз и представляет собой форму убийства себя в качестве обвиняемого собой [73].
Обращение против своей персоны стремления убивать может проявляться не только в виде тонико-клонических припадков, но и периодически возникающих в душе стремлений либо позывов убить себя. Смысл последних в том, что упомянутое лицо, находящееся на работе либо на вечеринке, приступообразно охватывают настолько сильные отвращение к жизни и жажда смерти («Thanatomanie»), что жизнь становится для него абсолютно невыносимой. Такой приступообразный налет мыслей о самоубийстве длится обычно несколько часов, реже несколько дней, пока наконец не исчезает так же внезапно, как и появился. Большей частью такие случаи имели место в семьях эпилептиформных индивидов, и в историях их болезни всегда были зафиксированы случаи абсансов.
Пример 12. Приступы мыслей о самоубийстве у 21-летней девушки.
Пациентка, которой был 21 год, поведала нам о том, что начиная с 15-летнего возраста она постоянно страдает от приступов внезапно возникающих мыслей о самоубийстве. Она уже трижды пыталась покончить с собой. Ее нежелание жить не имело мотивировки, и, тем не менее, оно было нестерпимым. Каждый приступ длился не более двух часов. На приеме стало известно, что у нее часто были головокружения и она падала в обморок, например разговаривая по телефону, или же сидя в кресле, или же лежа в постели, и вдруг, чувствуя, что падает, теряла на какое-то время сознание, потом так же внезапно она приходила в себя. Двоюродный брат ее отца был эпилептиком. Четверо из двоюродных братьев ее матери были священниками реформистской церкви, а один так даже профессором теологии (см. также пример 25).
В приведенных выше обсуждениях и примерах были проанализированы каинитический образ мысли у так называемых пиро и танатоманов и обращено внимание на наличие у них связи с эпилептическим кругом и соответственно с радикалом «е». Не означает ли это, что судьбоаналитическая психология приложила руку к попытке возродить в диагностике появившееся более ста лет назад понятие «мономании» Жана Этьена Доминика Эсквуироля (1772–1840)? Ни в коем разе. Еще сотрудником Эсквуироля, Ж. П. Фовиле, а позже и многими другими авторами наличие самостоятельных мономаний, как в виде клинических картин, так и в виде устанавливаемых диагнозов, было отвергнуто. Однако ясно и то, что невозможно отрицать определенное родство мономаний Эсквуироля с более поздними так называемыми «эпилептиформными эквивалентами», или «психизмами». Ибо, еще по определению Эсквуироля, мономании следует относить к кругу страстей, история которых практически неотделима от истории нравов (У. Лейббрандт [74]). Согласно Эсквуиролю, к группе мономаний – помимо прочих – принадлежат эротомания, пиромания (Ч. Х. Марк), такие гомоцидные формы, как (танатомания), наркомания (токсикомания) и близкий к ним «парциальный делирий». Эсквуироль подчеркивает важность в мономаниях аффектов, хотя он и говорит, с одной стороны, о «мономанической аффективности», но, с другой, выделяет моральные чувства и соответственно их нарушения. Различие между этими двумя точками зрения мы видим в следующем.
Говоря о мономаниях, Эсквуироль имеет в виду «парциальные мании», то есть клинические картины из группы «делирии», относящихся к болезням ума. Однако его противники утверждают, что «душевнобольные не могут быть безумными лишь в чем-то одном» (цит. по: У. Лейббрандту [74]). Судьбоаналитическая психология относит названные клинические картины не к категории «болезней ума», а к «каинистическому заболеванию аффектов», в котором ведущая роль принадлежит радикалу «е», то есть психической установке на убийство. В то время как Эсквуироль утверждает, что мономании могут проявлять себя «во всех результатах действия своих склонностей, во всем безумии своих страстей» – включая сюда любовь, страх, тщеславие и эгоизм – мы это утверждение ограничиваем рамками болезненных нарушений аффектов каинитов. Прежде всего, мы говорим здесь о заболевании аффектов, а не ума, пусть даже аффективные нарушения и являются следствием неблагоприятного влияния со стороны Я.
Ниже мы приведем клинические и криминальные судьбы тех каинитов, которых мы обнаружили уже не среди эпилептиков. В равной мере они могут встретиться и среди страдающих другими душевными расстройствами – самыми различными нарушениями как в сексуальной сфере, так и в сферах контакта и Я. Их специфический каинитам образ мыслей и в особенности их аффекты позволяют – пусть даже и не так явно – синхронно внедрять специфику этих аффектов в самые разнообразнейшие расстройства психики. В следующем разделе мы попытаемся подтвердить сказанное.
Каин – самоубийца
Так является ли самоубийца Каином? И является ли самоубийца, как считал это в античные времена Пифагор, на самом деле тем же убийцей, достойным всеобщего осуждения?
Обозначения: суицид, аутохирия, английская меланхолия (Саувагес) – появились уже в XVIII веке. Для философского словаря Вольтер написал статью о «суициде», то есть о «хомициде самого себя». Также и Кант в § 6 первой книги учения о добродетели осуждал Homicidium dolorosum, утверждая, что она является преступлением (убийством) (У. Лейббрандт [75]).
В Ветхом Завете зафиксированы пять случаев самоубийств, которые, однако, не осуждаются. Согласно квалификации Ф. Шварца [76], эти пять ветхозаветных самоубийств относятся к пяти различным психологическим категориям.
1. Самоубийство-месть совершил Самсон (Книга Судей 16, 27–30). Чтобы отомстить филистимлянам за то, что они выкололи ему глаза, Самсон сдвинул с места два средних столба, на которых держались своды дома, стены дома обрушились и раздавили всех филистимлян, которые находились в доме, а вместе с ними и Самсона.
2. Конвенциальное, или самоубийство-обычай, имело место у короля Саула (Первая книга Царств 31, 4–6). Чтобы не попасть в руки врагов и не быть убитым ими после их издевательств, он приказал своему оруженосцу обнажить свой меч и заколоть его. Однако оруженосец отказался это сделать, и тогда Саул заколол себя сам, упав на меч. То же самое сделал вслед за ним и его оруженосец.
3. Логически следствующим считает Ф. Шварц поступок Ахитофела (Вторая книга Царств 17, 23), который удавился после того, как полководцы его армии не последовали его совету. Этот же автор приводит еще два других, аналогичных ему, логически следствующих самоубийств.
Самоубийство Замврия (Третья книга Царств 16, 18), убившего царя Ила и занявшего его место на троне. Когда же, семь дней спустя, ставший при поддержке Израильтян их царем (885 год до н. э.), Амврий вошел в столичный город Фирцу и Замврий увидел, что город ими взят, и он, зайдя в царский дворец, поджег его и сгорел вместе с ним.
Уход из жизни повесившегося Иуды (Евангелие от Матфея 27, 5, и Деяния святых апостолов 1, 18).
В христианском учении самоубийство осуждается.
Миссионеры и этнографы неоднократно встречались со случаями самоубийств у туземцев, чаще всего это были женщины. Несомненный интерес представляют данные о причинах суицида у аборигенов острова Тробрианд (Британская Новая Гвинея), представленные Брониславом Малиновским [77–78]. Эти «дикари» лишают себя жизни в основном двумя способами: 1) прыгают с верхушки пальмы (Lo’u) или 2) отравляют себя ядом, полученным из желчного пузыря рыбьих внутренностей (Soka), или слабым растительным ядом, полученным из туувы. В качестве наиболее частых причин самоубийств Малиновский упоминает любовную тоску и в особенности стыд, возникающий у подвергшихся общественному осуждению. Например, когда женщину, изнасилованную мужчиной, обзывают непристойными выражениями, и она, обесчещенная, лишает себя жизни. В этом случае довольно часто за смертью женщины следует и смерть изнасиловавшего ее мужчины.
Раскрывая психологию самоубийств у этих туземцев, Малиновский называет два их мотива: во-первых, совершение греха, например, нарушение из-за вспышки пагубной страсти экзогамных предписаний, то есть табу на инцест, неверность, несправедливую обиду, несоблюдение обязательств и так далее, то есть невыполнение всего того, что человек обязан выполнять. Во-вторых, самоубийство встречается и как реакция протеста, направленного против того, кто публично оскорбил суицидента или совершил по отношению к нему преступление. Кроме того, Малиновский считает, что самоубийство у примитивных народов является еще и тем средством, которое заставляет дикарей соблюдать законы, и поэтому оно фигурирует у них в качестве опоры правопорядка.
Мы не собираемся приводить здесь ни анализ статистических данных по этому вопросу (по временам года, конфессиям, расам, полу, уровню цивилизованности, профессиям), ни данные по уголовному преследованию и профилактике самоубийств (см.: Г. Рост с описанием 3771 случая, а также Далгрин, Вейхброд, Лаш, Б. Малиновский [по племенам дикарей], Груле, Велойер, Бернштейн, Ф. Шварц, Е. Рингель, Ф. Дубичер и др.).
В данной работе мы рассмотрим лишь связь, имеющуюся у Каина с самоубийством. Давайте сначала зададимся вопросом – несут ли каинитические самоубийцы в себе всего один или же множество видов патологии судьбы?
Как было уже сказано, судьбоанализ пытается определить судьбу индивида, рассматривая ее сквозь призму восьми побудительных радикалов, в рамках установленных в нем четырех инстинктивных побуждений. Естественно, что они взаимодействуют с факторами среды, его мировоззрением, интеллектом и способностями. Особо важное значение на формирование судьбы человека оказывает его занимающее позицию и созидающее Я и его связь с Духом. Побудительные радикалы представляют собой пути, сходящиеся в образ судьбы, в предназначение человека. Ответить на поставленный вопрос мы сможем, если приведем несколько случаев самоубийств в качестве «вида злодеяния, направленного на самого себя», в которых относительно легко бы угадывались определенные факторные радикалы судьбоносных заболеваний. Поэтому мы приводим случаи как самоубийств, так и попыток свести счеты с жизнью по четырем областям: 1) сексуальных отклонений, то есть самоубийств инвертированных или перверсных; 2) аффективно больных, то есть самоубийц, страдающих эпилепсией либо истерией; 3) заболеваний Я, то есть самоубийство кататоников и параноиков; 4) контактнобольных, в том числе и страдающих расстройством настроения, то есть депрессиями, гипоманией, страстями и при этом лишающих себя жизни.
Пример 13. Гомосексуальный самоубийца. 34-летний художник и поэт франко-немецкого происхождения, живущий в Париже, направлен в частную психиатрическую клинику в связи с противоестественными половыми сношениями, которые он имел с молодыми людьми.
В его роде по отцовской линии мы нашли нескольких душевнобольных, интернированных в клинику: брат отца был шизофреником с манией величия, считавшим себя кайзером Германии. Еще один брат отца был интернирован в клинику в связи с прогрессивным параличом. За дедом пациента по отцу, успешным торговым агентом, работавшим в Германии, что-либо замечено не было; зато его жена, родом из Южной Франции, целыми днями на всех орала, была лохматая, как цыганка, и вообще производила на всех впечатление мегеры.
Сам отец пациента напоминал индийца. Его странная жизнь была жизнью пароксизмально-шизоидного чудака. Как и наш пациент, он был «лунатиком», или, другими словами, страдающим эпилептиформным сомнамбулизмом. Уже будучи студентом, он загорелся желанием уехать в Италию. И вот он уже во Флоренции – занимается в художественной школе. Проходит еще немного времени, и он уже репортер в Лондоне, откуда вскоре перебирается в Индию. Там ему пришлось провести четыре года в буддийском монастыре, забыв о своем христианстве. После возвращения в Германию он сочетается браком с девушкой, с которой дружил в юности, и производит с ней на свет четверых детей, из которых наш пациент является самым младшим. Двое старших умерли еще в детстве от дизентерии. Но и третий их сын, самый любимый, учившийся на агронома, в двадцать один год умирает от остеосаркомы. Для отца смерть этого сына была страшным ударом, после которого он полностью удалился от мира и семьи, общаясь с женой и сыном только письмами. А если же он куда-то и выходил или тем более на улице с кем-то разговаривал, так только с людьми бедными и несчастными. После его смерти, а нашему пациенту тогда было двадцать два года, из дневника отца он узнал, что в прошлом тот имел гомосексуальный опыт. Но пациента это нисколько не шокировало, ведь начиная с семнадцати лет он сам принадлежал к числу инвертированных. Умер отец от инфаркта.
Мать пациента происходила из старинного французского рода, который с восемнадцатого века отличали, прежде всего, преданность главе рода. И в этом браке жена была всего лишь тенью своего мужа, который, в свою очередь, жестоко ее тиранил. До самой смерти (последовавшей в 76 лет) она оставалась незрелым, абсолютно оторванным от жизни ребенком. В своем доме она поселила одного молодого человека, родственника, который сожительствовал сначала с кузиной нашего пациента, а позже и с самим пациентом. Со своим сыном она находилась в мистически окрашенной инцестуозной связи. В последние годы ее жизни, когда она из-за больного сердца начала слишком часто страдать отдышкой, сын должен был вдувать ей воздух из уст в уста, как утопленнице. А она и была утопленницей, тонувшей в своей инцестуозной любви к сыну. Ей было уже за семьдесят, а она все изображала из себя юную, наивную девочку, пытаясь ввести всех в заблуждение якобы имеющимися у нее месячными. Скорее всего, она была истеричкой. В 12-летнем возрасте, в течение года, пока ее не вылечил врач, приехавший из Индии, она страдала истерической слепотой. Пациент всегда подчеркивал ее безмерную, на грани со слабостью доброту, ее тотальную потерянность в этом мире, ее ирреальность и особенно ее красоту. А еще он хотел бы в этом медучреждении «передать на бумаге ее неиссякаемую жизненную энергию».
Пациент был высоким, имевшим частично атлетически, частично диспластически сложенное тело, в котором жила беспокойная, гипераффективная, чувствительная, с одной стороны, робкая, с другой – жестокая душа. В медучреждении он вел себя как очаровательный французский аристократ, но из-за какого-то пустяка мог внезапно озвереть и разораться.
С девяти и до двадцати двух лет, то есть до самой его смерти, он ненавидел своего отца. Эта ненависть и была причиной того, что он, учась в разных институтах, неизменно оказывался худшим из учеников. Лишь в рисунке и живописи его талант сразу бросался в глаза. Будучи лунатиком, он, так же как и его отец, в периоды полнолуния и новолуния приходил в состояние крайнего возбуждения (эпилептоид). Отец предпочитал ему более старшего брата, постоянно подчеркивая, что именно тот является его сыном. И часто уходил с ним гулять, оставив пациента дома, с матерью.
С самого начала своей половой жизни выбор объекта у него был инвертированным, а цель побуждения извращенной. Его самым первым гомосексуальным партнером был брат, которого пациент любил с одиннадцати и до семнадцати лет. И именно брат его и совратил. Чудаковатым был тот малый. Будучи студентом, изучавшим сельское хозяйство, он постоянно следил за погодой и заодно ежедневно отмечал по каждому члену своей семьи, как кто себя вел. Он был и одержимым, и сдержанным, много играл с пациентом, хотя тот его и тиранил. Смерть брата была и для пациента тяжелейшим ударом. (Пациенту в тот момент было чуть больше семнадцати лет. После смерти брата он написал о нем роман в двух томах.)
После отношений с братом, которые заключались во взаимной онании, он искал и других партнеров для такого рода занятий и находил их – одного за другим. Первый из них, ставший настоящим другом пациента, еще до знакомства с ним был активным анальным садистом и продолжал быть им и далее. Верность этим мужчинам пациент не хранил; но к тому, своему первому другу, он возвращался снова и снова. Партнеры, с которыми он сходился, были безбородыми, мягкими, женственными молодыми людьми, точно такими же мальчиками, каким был и сам он, в период своего полового созревания. Они должны были быть с ним абсолютно пассивными, а вот он владел ими тиранически, пытаясь и обучать их, и направлять. И ревновал их он часто, иногда просто зверея. Отец сразу заметил его склонность к гомосексуальным отношениям. И однажды, когда тот читал книгу об Оскаре Уайльде, вырвав ее из рук, спросил напрямую: а не к этой ли сексуальной ориентации относится и он сам? Когда пациент ответил «да», отец шокировал его словами: «Мой тебе совет, завязывай с этим делом! Я знаю, что это такое, я испытал это на себе».
Как это свойственно большинству инвертированных, пациент пробовал и гетеросексуальную жизнь. В 22 года он предпринял такую попытку с проститутками. Первая женщина, с которой он имел более-менее продолжительные отношения, была лет на десять старше его. С нею он испытал всю прелесть эротического половодья. Но, тем не менее, через год он ее бросил и вернулся к тому, своему первому другу, а с ним и к анально-инвертированной сексуальности. Вел он свою чрезмерную, ненасытную половую жизнь со многими представителями мужского пола. Получал удовольствие он и от опасностей, скандалов и напряженности в отношениях. Неоднократно его обвиняли в развратных действиях, совершаемых с несовершеннолетними мальчиками. Но ему удавалось, в конце концов, выходить из воды сухим. И не заставило его все это отказаться от гомосексуализма. Он не задерживался надолго ни на одном из своих партнеров. Ибо стремление обладать как можно большим количеством мужчин было у него ненасыщаемым. Это гипертрофированное стремление к обладанию и является, по нашему мнению, главным стремлением каинитов (Кана = обладание).
Наряду с гомосексуальной страстью, была у него еще и страсть к алкоголю и медикаментам. Пил он в основном по вечерам до полбутылки коньяка, чтобы стимулировать, как он говорил, алкоголем свою работоспособность. Он был полуночником и потому работать мог преимущественно по ночам.
Невротичность пациента, находившаяся на грани с параноидным психозом, проявляла себя, наряду с упомянутыми сомнамбулизмом, еще и жесточайшими каинитическими приступами страха, навязчивостью в мышлении и образованием иллюзий. Его страхи часто имели характер предчувствия катастрофы: например, того, что должна умереть мать, что его кузина попадет под машину, что его друг или отец погибнут в результате несчастного случая и т. д. Часто он боялся и того, что может погибнуть он сам. И его навязчивые мысли были такого же танатоманического содержания: о том, что надо убить своих отца, мать или кого-либо еще. Но он относился к ним как к бредовой идее, поскольку, как он считал, эти мысли принадлежали не ему. Ведь они появлялись, хотя и в его голове, но исключительно на английском языке! Возможно, таким образом он хотел дистанцироваться от своего другого Я. Он так и говорил: я имею одно дневное и одно ночное Я, и они постоянно чередуются во мне, как две смены рабочих на заводе. Часто в его голове крутились, беспокоя его, и «навязчивые идеи», что он может умереть. Даже оккультные, мистические и магические мысли, с которыми его отец вернулся из Индии, приходили часто в голову ему, и он свято верил, что может вдыхать в себя жизненную силу своей больной матери и даже пересылать ее кому-то в письмах.
Концентрация его мыслей на смерти была у него как в активной, так и в пассивной форме. Мы чуть выше упоминали, что у него было желание убить отца, а несколько позже и мать. Кроме того, его мучили мысли еще и о самоубийстве.
Свою первую попытку суицида он совершил в 22 года. Полночи он сидел на краю кровати, сжимая в руке револьвер – ожидая, когда в его комнату зайдет отец, чтобы застрелиться у него на глазах. Когда же отец туда зашел и, отобрав у него оружие, поставил его на предохранитель, пациент набросился на него с кулаками. Какое-то время они катались по ковру, но затем отец встал и ушел в свою комнату. В качестве причины своей попытки самоубийства он назвал свою ненависть к отцу, к «этому старому Лаю, который хотел воспользоваться правами Эдипа на его брата». «Но, похоже, отец жаждал иметь также и меня». Он не мог идентифицировать себя с отцом, хотя во многом был на него похож. А именно: 1) сомнамбулизмом; 2) страстью к бродяжничеству; 3) гомосексуализмом; 4) талантом к рисованию; 5) тираничностью и 6) последним по порядку, но не по значению – оба были коммерсантами.
Одним из парадоксов, который известен психиатрам, является то, что люди, живущие в парапсихологическом, оккультном, ирреальном мире имеют неимоверные способности зарабатывать деньги. К таковым относился и наш пациент. После смерти отца он играл на бирже с таким успехом – как он говорил, благодаря исключительно предчувствию – что смог неплохо разбогатеть.
Экспериментальная диагностика побуждений вскрыла у него 1) инвертированную и перверсную сексуальность; 2) фобии; 3) стремления к деструкции и самоубийству; 4) эпилептиформные сумеречные состояния; 5) навязчивость и 6) доминирование принципа удовольствия. Выявлено также путем тестирования нарушение контактов и стремление к вечному поиску.
В течение более чем двух десятилетий после работы с этим пациентом я слышал время от времени о его успешных выставках в Париже и читал рецензии на его романы. Последнее сообщение о нем, которое передал мне его друг, было сообщение о его самоубийстве.
Этот случай подтверждает ту точку зрения, что наличие гомосексуализма никак не исключает наличие, полярно противоположного ему по природе, упомянутого эпилептиформного, каинитического образа мыслей. В пользу тесной связи этих только кажущихся противоположными структур говорят следующие материалы.
1. Наши исследования генеалогических древ гомосексуалистов показали, что нередко они являются потомками эпилептиков или иных больных, страдающих припадками. Эпилептиками могут быть и братья или сестры гомосексуалистов.
2. Имеются описания генуинных эпилептиков, среди которых встречаются и явно инвертированные. Так, у E. Штумпера (Эттельбрюк, Люксембург), в его учреждении, находился 28-летний, несколько слабоумный эпилептик, с липким, надоедливым характером критикана, который изображал из себя моралиста, будучи при этом гомосексуалом [79]. Также и A. Mайдер (1909) описывал гомосексуализм как одну из возможных разновидностей эпилептиков, наряду с другими перверсиями, такими как эксгибиционизм, мазохизм, садизм, копрофилия [80]. В. Штекель понимает гомосексуальность эпилептиков как защиту от своих притязаний совершить убийство на сексуальной почве (1917). В качестве примера он упоминает случай герцога фон Праслин-Коисé, гомосексуалиста, который в 1864 году в Париже задушил свою молодую супругу сразу после коитуса [81].
3. Л. Поляк статистической обработкой материалов, полученных по 100 эпилептикам и 100 гомосексуалистам Х. П. Дэвидом (1955), установил – наряду с существенными отличиями – также и выраженную тождественность по двум группам тестовых симптомов. По полученным данным, на это следует обратить внимание, на заднем плане гомосексуалистов можно часто обнаружить латентную природу Каина. Чаще, чем у эпилептиков, на заднем плане гомосексуалистов встречается и так называемый синдром «эпи-убийцы» (173:83). Авторы настаивают на том, что органы правопорядка в странах, где гомосексуализм не является уголовно наказуемым деянием, вправе принять меры по включению в перечень таковых и гомосексуалистов [82].
4. Многочисленные примеры сосуществования гомосексуализма с самоубийством читатель может найти в книге «Судьбоанализ» [83]. Здесь же мы ограничимся приведением лишь главных из них.
Из 29 членов этой семьи восемь человек манифестировало в качестве сексуально инвертированных, а семь – стали самоубийцами. Испытуемая (25-я и соответственно 24-й) была психологом и занималась психологией самоубийц.
Пример 14. Садистически перверсный убийца семьи и самоубийца.
Пробанд был художником, обращавшим на себя внимание своей экстремальной жестокостью, своим патологическим честолюбием и неуживчивостью. Как художник он проявил себя еще в юном возрасте, приобретя и имя и даже славу, однако вскоре в его карьере наступил застой. Причиной были, как оказалось впоследствии, его мания величия и мания преследования. Его идеалом, как человека и художника, был Рембрандт. Когда пробанд осознавал то, что не в состоянии создавать такие же великие полотна, как у Рембрандта, кисть выпадала из его рук и он становился нетрудоспособным, отвернувшимся от людей, становился ворчливым и часто пугал людей своими странным видом. Как выяснилось позже, его манера держаться обособленно также имела глубинный побудительно-патологический корень. Он был экстремальным садистом, удовлетворявшим свое садистическое побуждение тем, что своих сексуальных партнеров бил вымоченной в воде плетью. Этот садизм определял и судьбу его побуждений в целом. Женился он трижды. Его первая жена совершила самоубийство при весьма загадочных обстоятельствах. Однажды утром ее нашли в кровати мертвой, лежащей рядом со спящим мужем. В этом браке у них родилось два ребенка: сын, перенесший полиомиелит, и дочь, о печальной судьбе которой будет сказано ниже. Со второй женой прожил вместе он очень мало. Установить что-либо о судьбе этой женщины нам не удалось. Его третья жена, без сомнения, была и психическим состоянием, и генородственностью наиболее ему близка. Она была его ученицей и, как начинающая художница, влюбилась в своего мастера.
Когда же они поженились, она прекратила свои занятия живописью и стала служанкой и рабыней своего мужа. Их любовная связь имела глубинные корни – свои сексуальные чувственные порывы он выражал с помощью плети. Вымоченные в воде, они всегда лежали наготове и в ванной, и возле кровати. Наряду с другими своими странностями, художник имел еще склонность напяливать на себя маску «святого»: дома он предпочитал одеваться как монах, говорить елейно, придирчиво порицая человеческие недостатки. Он был прямо-таки воплощение Савонаролы [16] . Свои нарциссические потребности он удовлетворял еще и тем, что рисовал на картинах самого себя, большей частью одетого монахом. Он избегал общения со своими коллегами-художниками, рассорившись со всеми ими. И всегда носил с собою в сумке длинный острый нож и револьвер. Однажды ночью он застрелил на улице, находясь в состоянии «необходимой самообороны», какого-то мужчину. И вроде бы это был уже не первый случай, когда ему приходилось убивать людей в состоянии необходимой самообороны. Параллельно с продолжающейся нищетой, которую от других он изо всех сил пытался скрывать, из года в год росло и его внутреннее беспокойство. Он уезжает за границу, чтобы там снова взяться за рисование и прийти в себя, однако ничего из этого не получается. Меж тем его дочь от первого брака, к которой он был крепко привязан имеющей глубинные корни инцестуозной любовью, выросла и там же, за границей, вышла замуж и родила дочь. И этой внучке с трудом, но удалось-таки восстановить душевный покой затравленного, несчастного художника.
Однажды, когда его дочь с маленьким ребеночком находились у него в гостях, художник, встав ночью с заранее обдуманным намерением и выполнив сперва со скрупулезной педантичностью все предварительные действия, вогнал в голову своей жены, своей дочери и своей внучки, спящих под одеялами, по одной пуле, а затем направил винтовку на самого себя. Погибли, таким образом, все четверо.
Ф. Шварц упоминает как об уникальном о коллективном самоубийстве всей семьи, состоящей из десяти человек – бабушки, родителей и семерых детей (в возрасте от 7 до 20 лет), которые, обыграв это как «религиозную церемонию», отправились на тот свет, отравившись бытовым газом [84]. В этой семье отец постоянно спивался, а мать была слабоумной. Автором этого коллективного самоубийства был, должно быть, единственный выживший из семьи, самый одаренный в ней – сын, который после всего этого ушел в монастырь.
Этот случай наглядно указывает нам на взаимосвязь, существующую между Каином и религиозностью. Более подробно на эту тему мы поговорим во второй томе.
Хотя в двух предыдущих случаях и не было представителей классической генуинной эпилепсии, тем не менее выраженные черты эпилептиформного характера у них все же имелись. А теперь мы переходим к изложению тех самоубийств, которые были совершены генуинными эпилептиками.
Еще в 1899 году Дукостé описал особую форму приступов тяги к совершению самоубийства у генуинных эпилептиков, которые он называл «suicide impulsif conscient». Эта форма характеризуется внезапно возникающим сильнейшим стремлением лишить себя жизни. Наш пример 12 принадлежит к этой категории.
Согласно Дукостé, в этом случае стремление покончить с собой осознается и поэтому человек может ему противиться. Импульс не сопровождается страхом, он внезапно появляется и так же внезапно исчезает и после себя может оставлять – или не оставлять – душевное смятение и усталость. Но может он завершиться и удавшимся самоубийством. Дукостé считает его специфичной манифестацией скрытой эпилепсии, которая при этом может проявляться и другими клиническими симптомами (таким как тонико-клонические судороги). В качестве примера мы представляем случай, взятый нами у Дукостé.
Пример 15. Генуинный эпилептик с приступами желания покончить с собой (случай с Джеромом Дж., взятый у Дукостé).
27-летний мужчина, изучающий философию и теологию (!). У его матери была мигрень, кроме того, она была еще и истероидной. У пациента в детстве, должно быть, были «судороги», и еще он до 14–15 лет страдал ночным недержанием мочи. До сих пор не имел никаких эпилептических приступов, никаких абсансов, кроме мигрени. По характеру был вспыльчивым. Его импульсивно возникающие желания совершить самоубийство Дукостé описывает следующим образом.
О близости приступа предвещали мучительные сердцебиения. Ощущал он при этом нестерпимо сильное, нарастающее сладострастное желание собственной смерти. И еще пациент говорил, что «лишать себя жизни ему хотелось бы не один раз, а тысячекратно». Приступ длился около получаса, и, хотя пациент сопротивлялся ему всеми силами, думая лишь о Боге, мысли его, тем не менее, снова и снова возвращались к самоубийству. Затем импульсивное желание внезапно прекращалось, в большинстве случаев после того, как оно достигало своего апогея. После этого он чувствовал сильнейшую усталость, глухую продолжительную головную боль и непреодолимую потребность выспаться. И пациент после такого приступа с желанием суицида обычно спал не менее 8–10 часов.
Приступы возобновлялись регулярно, каждые 3–4 недели. В течение полутора лет его заболевания, приступы желания совершить самоубийство стали возникать чаще (по 10 раз в день), однако при этом они становились короче по времени протекания (10–20 минут). Но когда, благодаря антиэпилептикам, у него на пять – шесть недель исчезали большие эпилептические припадки, вновь появлялись и исчезнувшие до этого приступы желания суицида, причем именно с более высокими интенсивностью и частотой, те, что совершенно было исчезли, пока происходили «эпилептические» припадки. В это время, в «приступе стремления убивать», у пациента возникало сильнейшее желание убить свою методистку, но он смог воспротивиться этому стремлению. Интересно, что приступы желания суицида были для пациента более невыносимыми, чем «настоящие» большие эпилептические припадки. По этой причине он самостоятельно приостановил принятие антиэпилептических лекарственных препаратов и начал принимать их лишь тогда, когда в течение месяца у него происходили только одни эпилептические припадки, а приступы склонности к суициду отсутствовали.
Согласно этому описанию, вполне вероятным кажется то, что приступы желания совершить самоубийство, выступающие вместо моторных приступов, имеют такую же, как и они, эпилептическую природу. Таким образом, та мономания, которую мы описывали как «Танатоманию» (1944), была уже в 1899 году, правда, под другим именем введена в литературу Дукостé. Л. Маркхенд и Й. Aюриагуэрра в 1941 году дали описание пяти форм самоубийств у эпилептиков. А именно:
1. Самоубийство в ходе состояния, в котором действуют эпилептические автоматизмы.
2. Во время галлюцинаторных состояний.
3. В течение депрессивных состояний.
4. В течение действия осознаваемых импульсов, толкающих к смерти (осознаваемые импульсы желания суицида) и
5. В течение реактивных депрессивных состояний [85].
Из этих пяти форм четвертая, то есть форма самоубийства, описанная Дукостé, соответствует, по нашему мнению, пароксизмальной природе эпилептиков в наибольшей степени. Первая же форма подтверждает ту общеизвестную точку зрения глубинной психологии Фрейда, что эпилептический припадок представляет собой перенос стремления убивать на себя в качестве возмездия за свое желание убийства, направленное на других людей.
В противоположность самоубийцам-эпилептикам у истериоформных самоубийц мы видим следующие, характерные для всех их черты:
1. Самоубийство, в большинстве случаев, является средством вымогательства; личность желает получить желаемое именно таким образом.
2. Время совершаемого суицида подбирается тенденциозно и демонстративно.
3. Инсценировка самоубийства зачастую напоминает театральную постановку.
4. «Посмертная» записка пишется патетически сентиментально.
5. Заботятся о том, чтобы, вопреки совершаемому, остаться в живых.
Хотя, однако, иногда и просчитываются. Одна истерическая морфинистка, например, принимает «смертельную» дозу рядом с клиникой и потому всегда оказывается спасенной. Она жива и по сей день – а ей уже за шестьдесят. Другая истеричка, сразу же после приема пилюль, звонила мне по телефону. Третья, уже имевшая ранее несколько попыток покончить с собой, напротив, выпрыгнула в окно второго этажа частной зубоврачебной клиники в чужом городе, пока зубной врач мыл руки, и погибла.
Пример 16. Попытка самоубийства из мести у 16-летней истерической девушки. Особое внимание следует обратить здесь на те два момента, которые говорят за истериоформность этой попытка самоубийства.
Во-первых, на инсценировку. После сильного скандала с матерью, юная Лотти ушла в ванную комнату, легла в наполненную водой ванну и, положив свою «предсмертную записку» – заранее подготовленный рисунок – на стульчик рядом с ванной, наглоталась таблеток снотворного. На рисунке была изображена сама самоубийца, лежащей в гробу, установленном для прощания с «покойной».
Во-вторых, за истериоформный способ осуществления мести говорит также и выбор даты: это был День матери, отмечаемый ежегодно в мае.
Вскоре после этой попытки молодая девушка была помещена в клинику, чтобы прийти в себя после промывания желудка. И после этого она прошла годичный курс психоаналитической терапии.
Катамнез: После того как психоанализ с Лотти был завершен, прошло уже 20 лет. Вскоре после завершения курса психоанализа она вышла замуж за торгового агента, родила много детей и с тех пор живет интересами своей семьи.
А теперь мы переходим к самой многочисленной группе самоубийц и соответственно к случаям пытающихся совершить самоубийство, а именно к группе суицидов психически больных, доля которых находится между 10 % и 20 % (Ф. Шварц). Среди больных, госпитализированных с попытками совершить самоубийство, психически больные (25 %) находятся на третьем месте, 15 % из этого числа принадлежит шизофреникам, 10 % – депрессивным (П. Рюегсегер) [86]. Хотим, однако, напомнить еще раз, что в нашей работе самоубийцы исследуются исключительно в связи с той ролью, которую играет в них каинитический образ мыслей, и теми его отличительными признаками, которые проявляют себя при исполнении этих самоубийств.
Из особенностей, характерных для шизофреничного вида самоубийств можно выделить: 1. Действия производят впечатление немотивированных, с доминированием в них, скорее всего, внутренних мотивов. 2. Жестокость и 3. Заумность в совершении. В качестве примера Ф. Дубичер приводит случаи, в которые шизофренические самоубийцы лишали себя жизни с помощью сложного взрывного устройства, или привязав конец веревки, обмотанной вокруг шеи, к заднему буферу железнодорожного вагона, или спрыгнув с поезда так, чтобы он тащил тебя за собой, въехав в туннель, или глотая лезвия безопасной бритвы. Кстати, обливающие себя бензином, а затем поджигающие также принадлежат к этой категории самоубийц.
С точки зрения психологии судьбы, такой вид самоубийств также имеет типично пароксизмальную природу [87]. То обстоятельство, что мы, в согласии с «Паранойей на эпилептической основе» Буххольца и благодаря своим исследованиям генеалогических древ и течений болезни, смогли подтвердить наличие тесной связи между пароксизмально-эпилептиформными и параноидным формами экзистенции, уже само по себе говорит о той роли, которую играет Каин у параноидных самоубийц [88 и 89].
В пользу пароксизмальной, каинитической ментальности кататоников (наряду с известными клиническими наблюдениями) говорят следующие результаты тестирования их тестом Зонди:
1. Накопление ярости, ненависти, гнева и мести.
2. Экстремальное по величине стремление разрушать.
3. Отрицание и девальвация всего, что является жизненно важным, включая сюда и собственную жизнь.
4. Разрыв всех связей с миром, сопровождающийся яростью, ненавистью, гневом и местью, направленными против окружающего их мира [90].
Мы должны предположить и то, что бред и галлюцинации, обусловливающие их самоубийство в качестве внутреннего мотива, всегда должны сопровождаются грубыми каинитическими аффектами.
Эта точка зрения совпадает с представлениями Да Виллы, который отмечает в так называемом «предсуицидальном синдроме», помимо возбудимости, аутизма и тревожного настроения, дикую злость и склонность к обидчивости и вспыльчивости [91]. E. Рингель выделяет следующие фазы «предсуицидального синдрома»:
a) Сужение:
1. «Утрата сил расширяющих Я, переживаний, в основном субъективных, обусловливающих у человека ощущение счастья».
2. Стагнация.
3. Регрессия.
б) Агрессия, которая чаще всего длительное время сдерживается. Поэтому самоубийцам зачастую приходится находиться в нестерпимой для них ситуации (мазохизма, взятия на себя ответственности и т. д.) в течение длительного времени. Разрядку же агрессии вызывает, как правило, относительно малозначимая причина.
в) Бегство в ирреальность:
1. Фантазируется «противоположное».
2. Усиливается роль содержания фантазий.
3. Содержание фантазий становится похожим на действительность.
4. Содержание фантазий осуществляется.
E. Рингель пишет: «В то время как сужение делает возможным понимание того, что больного подводит к самоубийству, то в агрессии содержатся указания на ту пробивную силу, которую мы будем видеть в качестве третьего симптома (в) нашего синдрома и которая сужением и агрессией, скорее всего, и пробьется к суициду» [92].
В свете сказанного об этих ведущих к самоубийству процессах E. Рингель ставит кандидатов в самоубийцы рядом с невротиками. Ф. Дубичер, который свои данные собирал в основном в армии, полагает, что между этими двумя группами имеется формальное сходство лишь в чувстве неполноценности и по фазе сужения, и считает: «В конце концов, не сверхценность (представления о суициде) ведет к самоубийству, а неспособность сказать ему „нет“ или сменить свою позицию» [91]. Будет уместным вспомнить здесь и предсуицидальный синдром, чтобы показать, что взрывоопасность и направленность агрессии против себя, которые как раз и являются пароксизмальными, эпилептиформными реакциями Каина, играют, согласно как Да Вилле, так и E. Рингелю, при ощущении собственных неполноценности и бессилия, в период, передшествующий совершению самоубийства, немаловажную роль (см. также пример 18).
Пример 17. Кататонно-шизофреничный самоубийца (случай взят у П. Рюегсегера из Психиатрической клиники Базельского университета, 1963) [86].
Пациент, 33-летний шизофреник, с предрасположенностью к суициду, квалифицированный рабочий, отец двоих детей. В 1959 году его были вынуждены госпитализировать уже в четвертый раз из-за кататонного шуба и попытки совершить суицид: он проглотил 30 таблеток фаназепама. К суициду его понуждали требовавшие императивным тоном, слышимые им голоса. Шуб сохранялся в течение шести недель. Чтобы он окончательно прекратил попытки совершения самоубийства, через год с ним работали в клинике еще в течение двух месяцев. И в дальнейшем он регулярно появлялся в психиатрической поликлинике для контрольных проверок, находясь, таким образом, под постоянным контролем специалистов. Через десять дней после очередной контрольной проверки (после первой попытки суицида прошло, соответственно, два года), при которой не было обнаружено никаких негативных изменений в состоянии пациента, он без какого-либо видимого мотива закончил свою жизнь под колесами мчащегося поезда.
В «Судьбоанализе», в главе «Выбор смерти как судьба», мы еще в 1944 году упоминали, что «пассивным» видом самоубийств кататоно-шизоформного круга – такого, как в случае 17, – по-видимому, является и «лечь под колеса поезда». Однако мы здесь вправе задать вопрос [93]: а действительно ли этот вид самоубийства является по своей природе «пассивным»? Во-первых, в стремлении к самоубийству здесь надо «себя-положить-на-рельсы» и ждать подхода поезда или же «подойти-и-внезапно-перед-поездом-прыгнуть». Этот способ самоубийства энергетически является гораздо более интенсивным, чем смерть от бытового газа или отравления. Во-вторых, известно, что кататонные больные могут абсолютно неожиданно внезапно напасть, даже на врача. Так, например, на венгерского психиатра, зашедшего домой к своему пациенту, давно наблюдавшемуся у него кататонику, набросился совершенно внезапно, с кухонным ножом его больной и нанес врачу глубокую рану, полоснув его от рта и до уха. В-третьих, неистово мчащийся локомотив – как орудие смерти – несет в себе черт пароксизмальности не меньше, чем когда бросаются с высоты. Это сколько же человеку надо накопить в себе каинитических ярости, ненависти и гнева, чтобы покончить с собой таким образом!
И в самоубийствах проективно-параноидных шизофреников, считающих, что их преследуют, и из отчаяния в стремлении ускользнуть от своих «преследователей» бросающихся с высоты, также можно обнаружить пароксизмально-эпилептиформную суть их поступка.
Пример 18. Проективно-параноидная самоубийца. В 1939 году, по поручению психиатра-аналитика, я должен был протестировать в Будапеште женщину в возрасте около тридцати лет. Психиатр сообщил мне, что к этой женщине применялось медикаментозное лечение, но в отношении ее непрекращающейся депрессии по-прежнему безрезультатное, и теперь он должен был взять ее на психоанализ. Однако до его начала он хотел бы взглянуть на тестовые данные этой пациентки.
Я нашел пациентку в состоянии панического страха. Так как моя задача заключалась лишь в тестировании, анамнез у нее я не брал. Но тестироваться пациентка отказалась, и я попытался как-то ее успокоить. Такую же попытку предпринял и ее муж, объяснив ей, что тестирование является необходимым для проведения назначенной ей психотерапии. Так, благодаря ему, мне и удалось получить от нее профиль однократного тестирования ее тестом Зонди. Я сразу же позвонил психиатру и кратко сообщил ему, что тестированием обнаружены классические черты параноидной кандидатки в самоубийцы, и, обратив его внимание на ту серьезную опасность, которая ей угрожает, посоветовал ему немедленно ее госпитализировать. Однако, занятый обучением студентов, аналитик смог прийти к ней только после окончания занятий. И пришел к ней уже к мертвой – она выбросилась со второго этажа.
Недели через две я узнал от ее супруга, что же скрывалось за этим инцидентом, а именно: в полночь, перед моим визитом, пациентка тайком прокралась в квартиру своей сестры, которая жила в том же доме, только выше этажом, и порезал ножом в лоскуты ее новое бальное платье. Превыше всего на свете она любила (лесбически?) эту сестру и хотела из ревности помешать ей пойти на бал без нее. О своем ночном проступке она никому не сказала. И когда я на следующий день пришел к ним, чтобы ее протестировать, она решила что я детектив, который расследует и уже раскрыл ее преступление. Из-за этой бредовой идеи она и лишила себя жизни.
Хотя в литературе к депрессии и относят самую многочисленную группу тех больных, которые способны совершить самоубийство, отношение между депрессией и самоубийством, в свете судьбоаналитической психологии, не такое простое, как это принято считать.
Неясность в этом вопросе сводится, по нашему мнению, к следующим двум источникам ошибок: 1. Как в психиатрии, так и в психологии два разных понятия «аффект» и «настроение» многими ошибочно понимаются как тождественные. 2. Не учитывается и то, что множество «депрессий» (расстройств настроения) могут быть и нарушением побуждений или Я. И эти виды расстройств настроения необходимо строго отличать от той самостоятельной эндогенной картины заболевания, которая фигурирует в психиатрии со своим старым именем «Маникально-депрессивный психоз» (Крепелин) или уже озаглавлена уже по-современному «Циклофренией». Чтобы оперировать с однозначно установленными понятиями, мы решились установить следующие их критерии.
1. Аффект представляет собой интенциональные, конкретные и, следовательно, направленные чувственные сигналы соответствующих состояний в жизни побуждений и Я.
2. Настроение – это не направленное, а беспредметное, независимое, изначальное, фундаментальное ощущение своего существования (Хайдеггер, Больнов).
В то время как аффект сигнализирует о состояниях перед, во время и после удовлетворения побуждения или активации Я-функции, настроение же дает знать, «как кому-то сейчас и будет позже», что значит – какое у него самочувствие (Хайдеггер) [94].
В этом смысле ментальность Каина, с его постоянной готовностью к убийству, является состоянием аффекта. Такие виды аффектов, как гнев и ярость, зависть и ревность, ненависть и месть, сигнализируют личности о тех, угрожающих ей состояниях, в которых она может стать способной убить другую личность или саму себя. Однако завершающий акт осуществления убийства или соответственно самоубийства является актом реализации уже побуждения. Так что шаг за шагом вплоть до прибытия к конечной станции «убийство» или соответственно «самоубийство» психическая составляющая сигнализирует о себе в Я, действуя, таким образом, квазиаффектно. Благодаря этому Я дается последний шанс – возможность остановить процесс. А потому и аффекты при определенных обстоятельствах, благодаря «обратной связи», не лишаются соответствующих защитных функций. Более того, всегда остается Я – инстанция, действующая на основе аффектных сигналов, на которую возлагаются обязанности по защите от претендующих реализовать себя каинитических действий. Но может случаться и так, что более сильный аффект нейтрализует занимающее позицию Я. В этом случае остановить процесс будет уже невозможно.
Настроения – это не аффект, а «самочувствие», которое существенно отличается от психического состояния как такового. «Чисто настроение, – пишет М. Хайдеггер, – изначально открывает человеку на все глаза, но оно соответствующим образом и закрывает их и более нагло, чем тогда, когда они просто не смотрят. А это уже говорит о психическом расстройстве».
Вместе с Брентано, Клагесом и Лершем О.Ф. Больнов утверждает, что настроение беспредметно. Оно «окрашивает все человеческое существование вообще, и Я ощущает его особым образом, непосредственно и без каких-либо подсказок извне» [95]. Исходя из этих абстрактных объяснений, мы приходим к следующим выводам.
Ярость и гнев, зависть и ревность, ненависть и месть всегда направлены на определенный предмет (персону, вещь, событие и т. д.). Поэтому «причинение зла» – это, прежде всего, аффект.
Делать добро, добиваться справедливости – это также аффекты, так как они направлены на то, что необходимо исправить.
Существование же, наоборот, всегда имеет «настроение». И поскольку оно ложится на человека «тяжким бременем», настроение то «подавлено», то «освобождается» от гнета (Хайдеггер) [94].
А теперь судьбоаналитическая психология предпримет попытку развести аффекты и настроения по двум отдельным видам побуждений. Она предполагает, что так называемое пароксизмальное побуждение, манифестирующее приступами, связано с аффектами, а побуждение к контакту, манифестирующее в создании связей и в освобождении от них, то есть в сфере контактов, связано с настроением. На основании этой гипотезы страдания приступами (эпилепсией и истерией, а также разнообразными их вариантами) принадлежат к заболеваниям аффектов. А меланхолией и манией – к заболеваниям настроения. Оба вида заболеваний являются изначально эндогенными, а значит – со специфической наследственной предрасположенностью к «своим» психическим заболеваниям.
Также мы должны ответить и на вопрос: а не окрашены ли настроениями и иные психические заболевания, такие как гомосексуализм, садомазохизм, кататонная и параноидная шизофрении? И далее: не сопровождаются ли аффектами, как меланхолия и мания, и все другие категории психических заболеваний? Ответ будет следующим.
Каждое психическое заболевание и каждое состояние, при котором болезнь отсутствует, сопровождаются аффектами, а существование человека всегда окрашено настроением. Однако лишь при эндогенно пароксизмальных заболеваниях (эпилепсия, истерия и их эквиваленты) эти аффекты выливаются в настоящие припадки; и аналогично только при настоящих, эндогенных контактных заболеваниях соответствующие настроения доходят до меланхолии или мании.
Если, таким образом, у сексуально-, Я- или контактно-больного человека без приступов, без приступообразных действий имеют место каинитические аффекты, то он просто «Каин», а не эпилептик или истерик. Однако если у сексуально-, Я- или контактно-больного человека дело доходит уже до настоящих припадков (убийство в аффекте, самоубийство и т. д.), то в этом случае мы должны уже говорить о наследственно отягощенных заболеваниях смешанной этиологии. И встречаются они значительно чаще, чем мы думаем. Естественно также, что сексуально-, аффекто– и Я-больные люди, находясь под гнетом существования и сосуществования, могут быть подавленными им или же свободными от него. Но все же в этом случае мы говорим только о «хандре», депрессии или же о «приподнятом настроении» и «эйфории», имеющихся у этих людей, а не о меланхолии или мании. Было бы интересным в будущем провести исследование с целью установления дифференциально-диагностических характеристик депрессий по инвертированным, перверсным, эпилептикам, истерикам, кататоникам и параноикам. Согласно нашему опыту, виды этого расстройства («депрессии») различаются в зависимости от видов заболевания, в частности течением и завершением, отличающимися от течения и завершения истинной меланхолии.
Однако отношения между самоубийством и депрессией могут стать еще сложнее в связи с тем, что и депрессия, и самоубийство часто бывают тесно связаны еще с какой-нибудь страстью. Причем общим во всех этих страстях является стремление к саморазрушению. Этот факт ставит нас перед вопросом: а не является ли в этом случае стремление к саморазрушению пароксизмальным, а значит, каинитическим по происхождению, или же оно является следствием депрессии? И играют ли они оба, и пароксизмальность, и депрессия, общую роль в самоубийстве одержимых болезненной страстью? Прежде чем ответить на этот вопрос, давайте познакомимся с самоубийцей, у которого мы находим как одержимость болезненной страстью, так и сексуальные перверсии вкупе с маникально-депрессивным психозом.
Пример 19. Самоубийство маникально-депрессивного, перверсного и одержимого болезненной страстью мужчины.
54-летний коммерсант, занимающийся оптовой торговлей колониальных (бакалейных) товаров, приходивший ко мне на прием в 1953 году с депрессией в фазе усиления. Поддерживать с ним психиатрически необходимый непрерывный контакт было практически невозможно, так как дела требовали от него, чтобы он постоянно курсировал между Бразилией, Голландией, Германией, Австрией, Италией и Швейцарией. Вследствие этого все наше общение ограничивалось – наряду с приемом обычных антидепрессантов – лишь отрывочным врачебным обследованием. Чтобы правильно понять судьбу мужчины в истории ее развития, нам необходимо вернуться к его корням.
Его дедушка по матери был в маленьком городке в Восточной Европе фабрикантом и банкиром, наживавшимся на ростовщических процентах. Также он был страстным игроком в карты и жутким бабником. Образ его жизни носил черты снобизма и стремления подражать вельможам. И его единственная дочь, мать пациента, усвоила эти качества. Отцовскую страстность она проявляла в патологическом стремлении все покупать, в ониомании. Отец предоставлял ей торговый кредит, и она покупала себе одежду, обувь, шляпки, чулки, зонты, ювелирные изделия в таком количестве, что несколько комнат едва ли могли вместить в себя все эти вещи. Когда она, совсем юной, умерла – через 12 дней после рождения пациента – после нее осталось этого добра столько, что его могло бы хватить на хороший магазин женской моды. Наряду со страстным стремлением покупать, она еще и вела, как и ее отец, разгульную до авантюризма сексуальную жизнь. Когда наш пациент был уже взрослым, он узнал, что в свое время его мать очень торопилась выйти за кого-нибудь замуж, так как была беременна от одного из своих поклонников, который не хотел на ней жениться. И еще ему говорили, что этот его биологический отец был польским аристократом и что впоследствии вместе со своей невестой он лишил себя жизни. Однако выяснить об отце что-либо достоверное пациенту так и не удалость. Смерть же его матери произошла, должно быть, вследствие преждевременного выхода ее из послеродового периода.
Пробанд рос как без матери, так и без отца, поскольку законный муж его матери после смерти жены переехал в другой город и посещал «сына» лишь время от времени. Постепенно полностью прекратились и эти отношения. Взяли себе его на воспитание бабушка и дедушка. Бабушка, тихая, скромная женщина, воспитывала внука с подчеркнутой педантичностью. Она умерла, когда ему было семь лет. С тех пор он жил уже в абсолютном одиночестве. Его дедушка был одержим желанием возместить утраченную дочь, которую он очень любил и в которой видел свою копию. И теперь он старался изваять такую же копию из внука, и это ему удалось во всем, вплоть до мельчайших деталей.
В школе пациент господствовал над приятелями как «принц или престолонаследник» (это его слова). Он привязывал их к себе подарками и приглашениями посетить кондитерскую и обращался с ними как тиран. Хотя вместе с матерью он и не жил, тем не менее в нем проявилось в возрасте полового созревания ее навязчивое желание покупать.
Рубашки из превосходного шелка, шелковые носовые платки – все это он покупал себе на предоставленный ему дедушкой торговый кредит.
Позже и шелковое нижнее белье, и костюмы дедушка заказывал внуку уже в Вене.
Начиная с 19 лет он делает карьеру коммерсанта в торговле колониальными (бакалейными) товарами, его коммерческие способности бурно развиваются, достигая небывалого уровня. Он говорил: «Я носил в своей голове глобус со всеми самыми точными данными по моей отрасли. Я был вундеркиндом». Коммивояжером бакалейных товаров прибывает он в столицу и сразу же приобретает известность в своей отрасли как успешный предприниматель. Вскоре он получает должность главного представителя одной из самых крупных иностранных фирм по импорту бакалейных товаров в Европу и очень скоро становится богатым. Однако эта стремительная карьера не пошла на пользу его характеру. Его тщеславие и самонадеянность, эгоизм и нарциссизм разрослись до небывалых размеров. Его всегда окружала толпа паразитов, аферистов, охотников до чужих денег, подозрительных на вид приближенных, заискивавших перед ним, которые эксплуатировали его и водили по ночным ресторанам. Таким образом, он превратился в завсегдатая баров и ресторанов. Он уже был не в состоянии жить без этих ночных ресторанов, так как только там он мог снова играть ту свою «роль принца», которую он играл в возрасте полового созревания в кондитерских перед школьными приятелями. Эти ночные рестораны обусловливали не только его пьянство, но и его сексуальные отклонения.
Свою сексуальную жизнь начал он в двенадцать лет с мальчиками. Затем в 16 лет он изнасиловал свою ровесницу, дочь портнихи. Вскоре после этого он стал главным посетителем борделя и первым бабником столицы, окунувшись в разврат с женщинами от заурядных легкодоступных простушек до знаменитых актрис, которые в большинстве своем были еще и лесбиянками. Он приводил их к себе по две. Его сексуальная потребность носила черты триолизма [19] , причем он получал удовольствие, играя роль вуайериста, наблюдающего за лесбийским половым актом двух женщин, к которым некоторое время спустя он иногда подключался как мужчина. В большинстве случаев у него отсутствовала эрекция, а ему хотелось унизить женщину. До самой своей смерти он предавался таким гомосексуально окрашенным триолистическим половым сношениям, на которые тратил огромные суммы. В 37 лет он женился на одной учительнице музыки, брат которой опустился на самое дно развратного образа жизни.
Учительница была очень энергичной женой, предпринимавшей попытки удерживать мужа от ночных ресторанов, злоупотребления алкоголем и актрис, однако безуспешно. Когда жена родила ему сына, она бросила мужа, желая, чтобы ее сын вырос «приличным человеком». Позже они разошлись. В тот момент пациент впервые оказался в самом узком месте своего такого надменного, эйфоричного существования. Он тяжело переносил застой в делах и развод. Появились невротические симптомы: страх перед смертью, навязчивое желание наводить порядок и все очищать, тики при смущении, обиде или при страхе, что получит отказ. Он стал меланхоличным и впервые, в 39 лет, у него появилась мысль о самоубийстве. Когда же он из этой меланхолии выходил, еще сильнее возобновлялись его ночная жизнь и пьянки в гостиничных барах. Его финансовое положение снова резко улучшилось, он зарабатывал, по его словам, по 50 000 $ ежегодно, из которых тратил он около тридцати тысяч. Наряду с субретками, одной из основных его страстей было все то же фамильное стремление все покупать: но никогда он не ограничивался покупкой одного галстука, одного костюма, одной лишь пары обуви или нижнего белья, он всегда брал половину, а то и всю дюжину. И сразу все оплачивал. Кроме этого, его счет в магазине парфюмерно-галантерейных и аптекарских товаров ежемесячно возрастал на такую сумму, которую могла превзойти лишь примадонна. Дважды в день он менял свои рубашку и нижнее белье, ежедневно принимал ванны с пенными ароматизаторами, поскольку у него было желание пахнуть так же хорошо, как пахли его партнерши по сексу – актрисы. Он снимал аристократическую квартиру в старом дворце и велел обслуживать себя лакею.
Пациент, который мог каинитически безжалостно уничтожать своих деловых противников, по отношению же к своим оплачиваемым друзьям и той толпе льстецов, которые липли к нему, как грязь к сапогам, он хотел бы быть чрезмерно расточительным. Ибо лишь эти нахлебники давали ему иллюзорное чувство удовлетворения в стремлении быть всем и все иметь, иллюзию, что он владеет всеми и правит ими с могуществом короля. Его тщеславие и жажда власти не имели границ. Он платил за то, чтобы казаться значительнее того, кем он на самом деле был. В 48 лет у него случился тромбоз коронарных сосудов. Однако он не обратил особое внимание на это предупреждение и продолжил свою традиционную гипоманиакальнуя ночную жизнь с пьянками, вечеринками и триолизмом, пока резко не участились у него меланхолические фазы. Их поводом были в основном нарцисстическая обида на общество, плохие дела, кризис в мировой экономике и т. д. По моему глубокому убеждению, его меланхолия, так же как и его мания, имели все ту же эндогенную природу. Мысли о самоубийстве становились у него все глубже и приходили к нему все чаще. Он был не в состоянии понять необходимость отказа от идеи своего величия и иллюзий «феодальной» жизни или, по крайней мере, значительного их сокращения. Но едва лишь проходила меланхолическая фаза, как он снова пытался сосредоточить в своих руках огромное богатство, чтобы снова стать «королем» в своей отрасли, однако дела его не ладились.
В 1956 году его чувство заброшенности снова привело к мысли о смерти.
Он вынужден был залезать в долги, и, когда сроки его начинали прижимать, он предпринимал попытку самоубийства и всегда с помощью снотворных препаратов. 1957 год был для его дел катастрофическим.
Он должен был закрыть свое дело и продолжать работу уже в качестве служащего. Однако нарцисстическая обида не позволяла ему согласиться с этой службой. Все для него стало неинтересным, серым. Он курил по 50 сигарет ежедневно и больше нигде не показывался.
С 1953 по 1957 год мы имели возможность следить за его душевным состоянием с помощью теста Зонди. Согласно тесту, у него доминировали женственные Мольреакции (80 % Moll к 20 % Dur ). Точно так же доминировал и принцип удовольствия по отношению к принципу реальности (7:3). С годами его стремление к саморазрушению возрастало все больше и больше. Стремление уйти через псевдологию фантастического содержания в ирреальный мир фантазий также усиливалось.
На основании исследования его побуждений пациент был отнесен к маникально-депрессивному классу побуждений. Тестологически установленное подтверждается гипоманиакально-одержимыми образами жизни как его дедушки и матери, так и его собственного существования.
Последний раз я видел пациента осенью 1957 года. Тогда он возвращался в свой родной город. Я писал его сыну, который в то время жил вместе с отцом, о том, что его жизнь подвержена опасности суицида, и то, что он нуждается в серьезном психиатрическом лечении. Через два месяца я получал сообщение о том, что он покончил с собой.
Судьбу этого мужчины, как меланхолического и одержимого болезненной страстью, так и маниакально-инфлятивного и время от времени негативистски девальвирующего все ценности мира, который в деловой жизни действовал, как жестокий Каин, жаждущий все сделать своим, но который в своей семье, в кругу друзей, напротив, был все раздающим, легкомысленным Авелем, который в своей сексуальной жизни предавался триолизму, можно использовать в качестве парадигмы того, как тяжело бывает порой мотивировать самоубийство. Бессмысленно искать мотив преступления лишь в одной депрессии, или в страсти, или в актуальном нарушении аффекта, или же в сексуальной аберрации либо только в кризисе окружающей среды. Скорее всего, нашей задачей должен бы быть многомерный анализ действий самоубийц, и рассмотрение его в качестве обобщающего результата бесчисленных возможностей существования конкретной судьбы. Предыдущий случай можно рассматривать еще и в качестве парадигмы, в которой смоделирован комплекс всех тех особенностей судьбы человека, которые ведут его к самоубийству, из-за которых и происходят все самоубийства, и этими станциями, от рождения и до смерти толкающими человека на самоубийство, являются:
I. Фрустрация раннедетского стремления к партиципации, к дуальному союзу с матерью. В нашем случае мать умерла, когда пациенту было всего 12 дней. В большинстве же случаев мать живет, однако создание дуального союза с нею является затрудненным. Отсутствие этого первого, формирующего судьбу дуального союза с матерью и делает маленького ребенка «одержимым стремлением к партиципации». Мы говорим о «страсти стремления к матери», имеющей свой наследственный корень.
II. Страсть стремления к матери в раннем младенчестве обусловлена физиологически. Физиологическая обусловленность заключается в том, что маленький ребенок, потеряв материнскую грудь, тут же замещает недостающую мать большим пальцем своей руки и начинает его сосать. Сосание – это не только первая страсть человека, это также и постоянно действующая исходная модель для всех страстей более позднего возраста. Суть всех страстей, по нашему мнению, как раз и заключается в стремлении заменить мать «средством» или «действием». Так как страсть – это перманентный протез, заменяющий утраченную мать в стремлении восстановить утраченный дуальный союз с нею [96].
Чем дольше продолжается фрустрация партиципативной связи мать – ребенок, тем больше вероятность того, что в будущем ребенку предстоит оказаться жертвой какой-либо страсти. Наш пациент может служить парадигмой этому утверждению. Наряду с инфантильной страстью стремления к партиципации с матерью, многие маленькие дети на фрустрацию этого стремления проявляют еще и реакцию Каина.
III. Каинитические реакция грудных детей проявляются по-разному: a) кусанием грудного соска матери до крови; б) припадками яростного рева, доводящего грудного ребенка до посинения, а то и, возможно, что до так называемых аффективных судорог (младенческие судороги, эклампсия); а в дальнейшем в) депрессиями и г) приступами робости.
В своем исследовании Мелани Кляйн обратила на эти реакции грудных детей особое внимание, возложив на них ответственность за параноидные и депрессивные состояния. Она пишет:
«В самые первые месяцы жизни у грудного ребенка возникают садистические импульсы, направленные не только против материнской груди, но и против всего того, что есть внутри ее тела, импульсы вычерпать все, находящееся внутри ее тела, и поглотить, разоряя садистом все, что там внутри». Однако младенец не только проецирует свои садистические притязания на тело матери, но и включает их в собственное Я, то есть – интроецирует их. «Так получается, что совсем маленькие дети через ситуации страха (и с реакциями на него механизма защиты), приходят к состоянию, которое можно уже сравнивать с психическим заболеванием взрослых» [97]. На основании чего автор полагает, что основание шизофрении следует искать в оральном садизме маленького ребенка. А следовательно, в том периоде, когда «способность Я идентифицировать себя со своими объектами является еще весьма незначительной частично из-за того, что само Я еще недостаточно внутренне упорядочено, а частично из-за того, что интроецируемые им объекты – это те разрозненные объекты, которые отождествляются им пока что с испражнениями (Абрахам) [98]. Исходя из этой теории, М. Кляйн установила, что депрессия как следствие утраченной любви зависит от чувств индивида: принимает ли он себя или отказывается хранить хороший объект внутри себя и из-за этого, ощущая, что время лишения его груди рано или поздно еще вернется, он никогда не чувствует себя в безопасности. Основанием для отказа от этого является неспособность Я преодолеть свой параноидный страх перед внутренним преследователем». Таким образом, автор, выводя депрессию из параноидного состояния, и генетически выводит ее, оттолкнувшись именно от параноида [99].
В отношении этой теории, против которой резко выступает школа Анны Фрейд, судьбоанализ может заявить следующее.
1. Те проявления, которые Мелани Кляйн обозначает как деструктивные, садистические фантазии и действия маленького ребенка в предвербальный период, являются, по нашему мнению, самыми первыми манифестациями пароксизмально-эпилептиформного Каина, который реагирует на фрустрацию своей партиципации с матерью приступами ярости и гнева. Каинитический аффект – это первичная реакция ребенка на лишение его любви. Предъявление садистических притязаний является вторичным, садизм лишь усиливает аффект, которым маленький ребенок разряжает свои каинитические ярость и гнев в деструктивных действиях, направленные против отвергающей его матери. Детская ярость, проявляющаяся в реве и иных аффективных приступах, говорит об изначальном действии Каина при фрустрации потребности в партиципации у маленьких детей.
2. Мы считаем ошибкой говорить о параноидно или депрессивно, а значит, о психотически больных грудных детях. Речь здесь может идти лишь об аффективных реакциях, а никак не о психических расстройствах маленького ребенка.
3. Мы подтверждаем точку зрения автора в том, что маленький ребенок, благодаря интроекции, названной нами «Adhoc-интроекция», может включать содержание этих деструктивных проекций в собственное Я и сохранять запечатленное в виде так называемого «запечатления травмы», которая в течение его дальнейшей жизни может, в ответ на внешнее воздействие, возвращать его в состояние этой травмы. Таким образом, происходящие в более позднем возрасте каинитические аффективные действия (вплоть до убийства в состоянии аффекта) и поворот агрессии интроецированного, раннедетского Каина на себя (вплоть до самоубийства) может пониматься как возобновление действия раннедетской травмы.
4. Многое из того, что автор называла «параноидным», принадлежит, по нашему мнению, к картине пароксизмально-эпилептиформного Каина, который тоже может и проецировать, и интроецировать.
5. Также мы подтверждаем ее точку зрения на депрессию – как реакцию и как следствие утраты любви, которая «зависит от чувств индивида – принимает ли он себя, или отказывается хранить хороший объект внутри себя, из-за чего он никогда не ощущает себя в безопасности, чувствуя, что время лишения его груди рано или поздно еще вернется». Необходимо согласиться и с тем, что раннедетская «параноидно-депрессивная» реакция Каина оставляет в Я фрустрированного маленького ребенка глубокий след (запечатление травмы), который в более позднем возрасте при адекватном внешнем воздействии, может вновь вернуть его в эти переживания.
6. Мы считаем необходимым дополнить обсуждаемую точку зрения Мелани Кляйн в части страсти и самоубийства. Как страсть, так и самоубийство базируются не только на запечатленных травмах раннедетского периода жизни. Навязчивое возобновление этого, полученного в раннем детстве запечатления, следует ожидать в будущем тем вероятнее, чем полнее его персонально запечатленная травма ложится на соответствующее ему врожденно заложенное. Случай с коммерсантом, занимающимся оптовой торговлей, как раз и подтверждает все сказанное здесь в отношении страсти [100]. Анализ и других случаев самоубийств также говорит нам о роли наследственности в функционирующей структуре личности.
IV. Догенитальная (перверсная) сексуальность играет немаловажную роль в формировании как страсти, так и стремления к самоубийству. Патология здесь сродни – как это часто бывает – психологически происходящему. Маленький ребенок, который в дуальном союзе с матерью, из-за соответствующей наследственности, в слишком раннем возрасте становится серьезно пострадавшим и часто на этой же догенитальной ступени развития, благодаря фиксации, и остается. Позже эти дети, став гипероральными или гиперанальными, анал-садистическими или анал-мазохистическими, эксгибиционистскими или уже реже самолюбивыми уретральными индивидуумами, такими же и остаются, а если же они и достигают гетеросексуальной ступени сексуального развития, все равно их сексуальность окрашена догенитальными фантазиями и склонна к регрессиям.
V. В возрасте полового созревания случаи упомянутой раннедетской фрустрации могут протекать по-разному. Одна из форм – это образование вместо дуального союза с матерью его суррогата то ли с приятелем того же пола, то ли с подругой, а может быть, и с кем-то из пожилых людей. В большинстве своем это те люди, которые были для них предпочтительнее матери и которые сами были к ним весьма благосклонны, однако длительной партиципации с ними у них не происходило, поскольку сами они находились в полном подчинении матери. И их склонность к инвертированной сексуальности никуда не исчезает, и хотя часто они все-таки вступают в брак, в нем они несчастны и потому обычно скатываются назад в гомосексуализм или перверсии и становятся одержимыми болезненной страстью или депрессивными. Другим симптомом, появляющимся у них в возрасте полового созревания, являются трудности в контактах и в трудоустройстве. Они впадают в этот период в ирреальный мир дневных грез, отчуждаются, предаются онанизму, становятся изолированными, иногда ненасытными киноманами, а иногда и пьяницами. Они не способны переносить то, что их не хотят.
VI. В браке обнаруживается сильнейшая раннедетская фиксация на нарцисстической, аутистической и каинитической ступенях развития. Они превращаются в домашних тиранов, периодически взрывающихся приступами ярости так, словно для брака они еще и не созрели. Выбирают себе в основном жестких, холодных, по-мужски реалистичных собственниц, заискивающих перед ними жен, которые не годятся для брака, являющегося еще и дуальным союзом. Свою отцовскую роль они играют плохо и не способны служить для ребенка в качестве образца. Постепенно брак начинает расшатываться, и запасным выходом в нем часто являются сексуальная неверность, инверсия, перверсия, страсть, а нередко и самоубийство из мести.
Все эти формы судьбы, вероятно, связаны с общими нарушениями в развитии тех детей, у которых в раннем возрасте было фрустрировано стремление к созданию дуального союза. Чем в более раннем возрасте происходит это запечатление травмы, тем сильнее оно (запечатление травмы) склонно к навязчивому возобновлению. Однако понятие навязчивое возобновление, которое имеет один унаследованный и один травматический корень, включает в себя, по нашему мнению, также и понятие фиксации. Благодаря этому становится понятным, почему и одержимые болезненной страстью, и самоубийцы так часто, по клиническим данным, являются еще и сексуально перверсными или инвертированными личностями.
VII. Инверсия, перверсия, параноид, страсть и самоубийство часто образуют унифицированный симптомокомплекс, за которым, однако, на заднем плане стоит врожденный Каин, которого вывела на сцену жизни этого человека раннедетская фрустрация его стремления к дуальному союзу с матерью. И чем пароксизмальнее были его предки, тем раньше появится и будет более сильной у него эта каинитическая экзистенция.
VIII. Следовательно, инвертированные, перверсные, параноидные, одержимые болезненной страстью и склонные к самоубийству люди несут в себе общую судьбу: все они претерпели раннедетскую фрустрацию стремления к партиципации с матерью, все они не выносят в своей дальнейшей жизни ни малейшей разлуки с «эрзац-объектом», протезом, заменяющим им утраченную мать. Все они, без исключения, показывают и так называемый «синдром прилипчивости», который означает навязчивое прилипание к эрзац-объекту, заменяющему им мать, навязчивое следование за этим объектом и неспособность слышать кого-либо иного. Однако наличие в указанных психических нарушениях синдрома «прилипчивости» также говорит о том, что в них действует Каин. Поскольку «прилипчивость», как известно, относится к пароксизмальноэпилептиформным особенностям Каина.
Хотя актуальная причина их стремления к саморазрушению может вытекать из различных источников: сексуального, Я и контактного побуждения, но все-таки рукой исполнителя этого саморазрушения всегда является рука Каина.
,то есть гневный. Он обнаружил в Onomastica sacra Ойсебиуса, что этимология имени Каин имеет аналоги, правда, как ζηλοτυπια = страсть, зависть и ζήλος = вспыльчивый, наносящий раны [19b]. То же говорил и Клеменс: καϊν δ έστι ζήλος. В христианской книге об Адаме сказано: 
