— Проходи, проходи, не стесняйся! — Соломон поспешил навстречу Иеровоаму, нерешительно остановившемуся в дверях. — Что-то не замечал я в тебе робости, когда строили мы Храм Господу. Неужели испугали тебя советники мои? — добродушно улыбался царь, увлекая Иеровоама вглубь зала.

— Нет робости во мне, — покраснел Иеровоам. — Когда строили Храм, все понятно было. А сейчас я не знаю, зачем пригласил ты меня в общество столь уважаемых людей, какая роль отведена мне великим царем?

— Роль какая? — хмыкнул Соломон. — Ну, не думал я пока об этом. Но если для тебя гак важно, как насчет роли друга царя? Или это слишком мало для тебя?

Иеровоам низко поклонился Соломону.

— Это очень почетно для меня и пока совсем непонятно. Но великому царю виднее, как использовать слуг своих.

— Хорошо, хорошо, — махнул рукой Соломон и, обращаясь ко всем присутствующим, произнес:

— Праздники по случаю освящения Храма, слава Богу, закончились, но жизнь продолжается. И мне непонятно, почему людей начали отпускать по домам. Кто это распорядился? — царь строго посмотрел на Ахисара.

— Разве мог я это сделать? Даже если бы хотел — не смог бы. Всеми рабочими на строительстве командовали Хирам и Иеровоам… друг царя… — с едва уловимыми нотками ехидства в голосе произнес Ахисар.

— И как это понимать? — Соломон удивленно посмотрел на Иеровоама. — Тебя кто-то надоумил так поступить?

— Никто, великий царь. Семь лет строили они Храм, не жалея ни сил, ни жизни своей. Устали люди, да и строительство закончено, и обещал я им…

— А я не устал? Почему ты мне не обещал отдых?

— Царь сам волен решать, когда работать ему, а когда отдыхать… — низко опустив голову, тихо произнес Иеровоам.

— Нет, не волен царь сам решать! — оборвал его Соломон. — Царь, если он царь, еще больший заложник обстоятельств, чем самый простой крестьянин в его стране. Разве можем мы удовлетвориться только тем, что построили Храм? А Дом Правосудия, а царский дом, наконец? С постройкой Храма изменилась страна, да и сами мы уже прежними не будем никогда. Теперь все, что строиться будет в Израиле, должно соответствовать величию Храма, не оскорблять его своей убогостью и нищенством! Так вот, ни один человек не покинет Иерусалим без моего согласия на то! — нахмурился Соломон. — Ни один! Отпусти их сейчас по домам, никакая сила потом не соберет. Но это касается только наших людей. Наемных работников из Финикии мы задерживать не будем — они слишком дорого нам обходятся… И то не всех отпустим.

— Ты, как всегда, прав, великий царь, и прозорливость твоя не перестает нас удивлять, — осторожно начал Адонирам. — Но праздники закончились, и в народе поднимается волна недовольства. Слишком обременительны для них налоги. Пока Храм строился, народ терпел, но сейчас… Боюсь, начнутся волнения…

Соломон отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

— Сколько сижу я на престоле Давидовом, столько слышу от вас о недовольстве народа и о волнениях. А когда народ наш был доволен? Разве всегда принимал народ все, что делали Саул или Давид? А может быть, все вы думаете, что я хочу построить Дом Правосудия для себя или жен своих? Да и новый дворец царя нужен не Соломону — можете поверить, мне и в доме Давида достаточно хорошо. Разве вы не видели, сколько гостей из других стран приехало на праздники по случаю освящения Храма? Да поймите же, наконец, что наш великолепный Храм теперь обязывает к тому, что и другие сооружения должны ему соответствовать, иначе их убожество еще больше будет бросаться в глаза. Армия не станет сильнее оттого, что у нее будет только одна колесница, пусть и сделанная из чистого золота. Гораздо лучше тысяча — пусть менее дорогих, но добротных и надежных. Царский дворец — это не только жилище царя, но и дом, где он достойно сможет принимать иностранных послов, дом, который видом своим и убранством своим свидетельствовать будет о богатстве царя, а значит, и страны его… Ты, Иеровоам, не искушен еще в политике, поэтому и принял поспешное и неправильное решение. Но учиться на ошибках своих — роскошь непозволительная. Поэтому впредь ты должен запомнить главное — все решения здесь принимаю только я, хотя уши мои всегда открыты для совета разумного. Ты очень хорошо проявил себя при строительстве Храма, но опыта пока нет и быть не может. Придет время — назначу тебя начальником над нашими северными областями. Раз у тебя так остро развито чувство справедливости, попробуешь, каково оно — сочетать любовь к народу с необходимостью этот народ держать в узде. А пока смотри, слушай и запоминай…

— Я полагаю, что уважаемый Иеровоам отчасти прав, — Хирам выступил вперед и низко поклонился царю. — Нам не нужно для строительства дворца и Дома Правосудия такого количества людей. Если великий царь позволит, я завтра доложу об этом подробно. Но уже сейчас могу с уверенностью сказать, что достаточно будет оставить около двух третей работников. Тем более, что и камня, и леса ливанского осталось достаточно много.

— Хорошо, — кивнул головой Соломон. — Вот завтра, значит, и будем отпускать людей по домам.

Советники один за другим покинули зал, лишь только Ванея остался с царем. Лицо его, всегда беспристрастное, выражало крайнее беспокойство.

— Что у тебя? — спросил царь.

Ванея, оглядевшись по сторонам, подошел совсем близко.

— Может, все-таки отпустим людей? Среди работников большинство из колен Эфраима и Менаше. Они никогда не были покорными, а сейчас, когда строительство Храма закончено, их недовольство может перерасти в неповиновение.

— И что? — нахмурился Соломон. — Ты не в состоянии с этим справиться?

— Дело не в этом. Я много раз говорил тебе, великий царь, что мы не можем держать в узде северные области, потому что люди там видят наше бессилие по отношению к Разону, давно объявившему себя царем в Дамаске. А он в Дамаске гораздо ближе к ним, чем ты в Иерусалиме. И всячески распространяет слухи о том, что Соломон благоволит к колену Иуды, потому что сам из него, а весь остальной Израиль обложил непосильными налогами и общественными работами. Если мы не можем справиться с Разоном, как мы справимся с северными коленами, если там начнется бунт?

— И к чему ты мне все это сейчас говоришь? Ты не понимаешь, что мы не можем пока подавить бунт Разона? Мне нужен мир, а не война. Именно сейчас, когда мы наладили торговлю, когда я все деньги трачу на строительство, нет у нас возможности воевать с Дамаском! Если мы пошлем войска усмирять Разона, нет никакой уверенности, что его не поддержат соседние страны. Нет, только не сейчас!

— Я не говорю о войне, я все понимаю. Но людей нужно вознаградить и хоть на время отправить по домам. Треть мужчин из северных областей заняты на общественных работах, а подати возросли вдвое. Если поднимется бунт, Дамаск поддержит их, и вот тогда будет большая война!

— Хорошо, я подумаю, что можно сделать, — тяжело вздохнул Соломон. — Может, ты и прав, людей Эфраимовых и Менаше нужно отпустить по домам. Но об уменьшении налогов речи быть не может! Зачем мне содержать армию, если военачальники ее теряют от страха голову при малейшей опасности народных волнений? Все, можешь идти! — Соломон жестом остановил попытку Ваней оправдаться.

…Эх, не нужно было Давиду делить страну на области, — невесело подумал Соломон. — Это только разобщает Израиль… Страна одна, а колен много… И каждый ревниво следит за соседом своим. А что я могу сейчас сделать? Если уменьшить подати, страну не построишь, а недовольных от этого меньше не станет. Да и уравнять всех ничего не даст. Если и колено Иуды налогами обложить, на кого опереться мне тогда? Нет, все правильно делаю я — Иерусалим нужно строить, любой ценой строить! Здесь и только здесь должны быть и власть, и суд, и Бог. Только Иерусалим объединит страну: Храм, куда будут приходить с молитвой все колена Израилевы, Дом Правосудия, куда потянутся люди за правдой и справедливостью…

* * *

Но на следующий день царь так и не встретился со своими советниками. Не выслушал он и тирского зодчего Хирама. Из далекой, загадочной страны Офир после уже второго похода прибыли долгожданные гости. Их было всего двое, но именно ради них Соломон отменил встречу со своими царедворцами. Первым Соломон принял египетского жреца Мефреса. И пока тирский мореплаватель Хуш наслаждался изысканными яствами царской кухни и услаждал глаза и уши свои пением и танцами придворных артистов, между Соломоном и Мефресом в самом дальнем закоулке дворцового парка состоялась оживленная беседа.

— Приветствую тебя, великий жрец Египта! — Соломон с чувством прижал к себе египтянина. — Рад тебя видеть здорового и невредимого.

Мефрес с достоинством поклонился.

— И ты, великий царь Израиля, не выглядишь больным и уставшим, — улыбнулся жрец. — По дороге к тебе я видел Храм. Он просто поражает своим величием! И я горд тем, что в его великолепии есть частица и моего скромного труда.

Соломон расплылся в широкой улыбке.

— Твоя скромность не уступает твоей мудрости. Частица, говоришь? Да без тебя, вернее, без того золота, слоновой кости, драгоценностей, которые ты добыл для нас в стране Офир, Храм был бы жалким подобием того, что сейчас высится над Иерусалимом!

— Что ж, я рад был послужить величию Израиля и его мудрого царя. У нас в Египте сегодня патриотизм не в чести, знать и жрецов обуяла жажда наживы. И это безумие неизбежно приведет к краху. Пусть хоть твоя страна процветает!

— Расскажи мне о стране Офир, о ее людях, как ты нашел там золото, где? Пригодилась ли моя карта?

— Это будет долгий рассказ, — задумчиво произнес жрец. — Два года плыли мы к далеким берегам. И если бы не мастерство финикийцев-корабельщиков и моряков, не сидел бы я сейчас перед тобой, и не было бы таким великолепным убранство Храма Иерусалимского. Но что об этом много рассказывать… Скажу только, что и в море пытались нас потопить, и уже в стране Офир поджигали наши корабли. Впрочем, об этом подробно расскажет тебе мореплаватель Хуш. Встретили нас не очень ласково. Там всю торговлю давно захватили финикийцы и, боясь конкуренции, настроили против нас местное население. Но время и деньги меняют многое, и спустя два-три месяца мы уже торговали вовсю, не вызывая ни ненависти, ни подозрения. И только после этого я и помощники мои тайно направились вглубь страны, туда, где на карте твоей были отмечены золотоносные горы. Что говорить, тяжелым был этот путь — несколько человек погибли в песках, в страшных воронках, вырытых безжалостным ветром пустыни; часть людей загрызли могучие львы, многие погибли от стрел и копий воинственных людей пустыни. В общем, добралось до места меньше половины наших людей. Но самым сложным было не это. Ты, наверное, слышал, что мы, жрецы, умеем добывать воду в пустыне? Так вот, все колодцы, которые я отрывал, были отравлены. У людей от нестерпимой жажды начинались видения, и они набрасывались друг на друга, пытаясь напиться крови своих товарищей. И от гибели всех нас спас только эликсир, который я взял с собой в дорогу. Несколько капель этой жидкости придают смертельно уставшему человеку новых сил, и, главное, позволяют очень долго обходиться без воды, как великому хозяину пустыни — верблюду. Только благодаря этому чудодейственному эликсиру нам и удалось живыми добраться до гор. Карта твоя оказалась весьма неточной, но это было уже неважно: по многим скрытым признакам я сразу понял, что золота в этих горах не меньше, чем камня. И не только золота, но и сапфиров, и меди.

Жители страны Офир действительно не знают, где находятся копи, потому что это тайна, в которую посвящены немногие избранные, и разглашение ее карается немедленной и мучительной смертью. На шахтах работают только люди дикого народа пустыни. Их отлавливают, заковывают в цепи, а когда они уже не в состоянии больше работать, убивают, заменяя новыми партиями соплеменников. Поэтому никому из чужестранцев никогда не удавалось проникнуть в их священные горы. Но мы, несмотря ни на что, пробрались незамеченными в самое сердце этих гор и открыли там копи. Ну, а остальное оказалось не таким уж и сложным. Возвращаясь обратно, мы покупали по дороге львов, обезьян, лошадей, других разных животных, благовония и ковры и среди всего этого многообразия провозили золото. Прятать его было несложно, потому что, как я уже говорил тебе, никому еще из чужестранцев не удавалось проникнуть в тайну золота земли Офир, и местным жителям не приходило в головы нас в этом заподозрить… Вот, если коротко, и все. Шахты мы хорошо замаскировали, убрали все следы, так что никто не сумеет их отыскать, кроме нас, конечно.

Соломон долго молчал под впечатлением рассказа жреца. Наконец он тряхнул головой, словно освобождаясь от видений, и произнес:

— Никогда бы не поверил рассказу твоему, если бы своими глазами не видел золото, которое вы привезли, да еще и столько… Так ты говоришь, все это было сделано втайне, и никто не знает о копях, открытых тобой?

— Никто, я утверждаю это!

Соломон недоверчиво хмыкнул.

— Если о чем-то знают сегодня трое, то назавтра может узнать целый город! Что уж говорить о нескольких сотнях человек, разделивших с тобой этот поход?

Жрец лукаво посмотрел на царя.

— Когда ты закончишь со мной беседу, наверное, захочешь выслушать и Хуша? Так вот, хочу тебя предупредить, ты очень удивишься, когда услышишь от него рассказ о многочисленных приключениях, экзотических животных, разнообразных товарах — обо всем, кроме того, что связано с золотом. То же самое ждет тебя, если ты соблаговолишь поговорить с любым из участников нашего плавания.

— Но как тебе удалось этого добиться? — удивленно воскликнул Соломон. — Как такое возможно?

— Разве не создал Бог Израиля человека по образу и подобию Своему? А Он может все, и никого это не удивляет, — улыбнулся египтянин. — Я уже говорил, что за тысячи лет жрецы Египта накопили много знаний. Много тайн хранят наши храмы. И я обладатель лишь ничтожной капли из этого моря. Так вот, в тайных жреческих школах учат специально отобранных еще с раннего детства людей умению проникать в мысли человеческие, заставлять их вспоминать то, что нужно, или забывать то, что помнить нельзя. И я тоже приобщен к этому умению.

— И ты можешь читать мысли людей?! — удивлению Соломона не было предела.

— Нет, конечно, не могу. Да и никто из смертных не может. Но внушить человеку, что чего-то в его жизни не было, или заставить забыть то, что с ним происходило — это мне подвластно…

— Дааа… Не хотел бы я быть в числе тех, кого мыслишь ты врагами своими! — развел руками Соломон.

— Ты слишком переоцениваешь мои способности. Такому влиянию поддаются далеко не все, да и получается это не всегда. Но за время долгой дороги домой мне удалось это сделать с твоими людьми. И еще я хотел рассказать важное. В стране Офир многие слышали о тебе, великий царь, о мудрости твоей и богатстве страны твоей. Да и люди наши своими восторженными рассказами только усилили интерес к царю Соломону. И уже перед самым отплытием слышал я, что собирается посетить Израиль принцесса страны этой по имени Билкис.

— О, это интересно! Она дочь местного царя?

— Нет, насколько я слышал, она дочь главного министра. Но все там называют ее принцессой и даже царицей. Билкис очень влиятельна, и, несмотря на то, что принцесса совсем еще юна, о мудрости ее ходят легенды. Думаю, что отец Билкис и есть истинный правитель страны Офир, и дочь в полной мере разделяет с ним власть.

— Ты говоришь, что Билкис хочет посетить нас, потому что наслышана о моей мудрости?

— Не я, так говорят многие люди в стране Офир.

— Нет, тут дело не в Соломоне, хоть мне и лестно об этом слышать. Тут интерес торговый… Через земли Израиля вдоль Чермного моря проходит караванный путь в Египет, путь, по которому везут благовония и специи, что дороже самого золота. Думаю, что царице Билкис это более интересно, чем общение с царем Соломоном… А когда можно ожидать ее прибытия?

Мефрес пожал плечами.

— Трудно сказать, но уж точно нескоро. Караванным путем такое путешествие займет не менее двух лет, а с остановками длительными, со свитой, наверное, и побольше.

— Хорошо, специально ждать ее никто не будет, хотя мне очень любопытно было бы посмотреть на царицу Билкис… А она красива?

Мефрес засмеялся.

— Нашел, кого спрашивать! Это у тебя тысяча женщин в гареме, я же ничего в этом не понимаю. Но если не легенда то, что я о ней слышал, — то она просто прекрасна!

— Ладно, что говорить об этом. Приедет — посмотрим. Скажи лучше, что собираешься делать дальше? Неволить я тебя не могу, ты и так оказал Израилю неоценимые услуги, но…

— Но тебе хотелось бы, чтобы я вернулся в страну Офир? Ведь золота много не бывает, — перебил царя жрец.

— Да, скрывать не буду, мне бы этого очень хотелось. Но, повторяю, неволить не стану. Ты заслужил самую большую награду, какую пожелаешь, и уж точно — быть свободным.

— Моя свобода — это мои знания, а самая большая награда — возможность послужить этими знаниями великому делу, которое затеял ты в Израиле. Так что можешь рассчитывать на меня. Я вернусь в страну Офир, и золото у тебя будет дешевле меди и серебра!