Соломон просматривал последние записи по истории Израиля. Царь уединился в парке — в той его части, где никто не смел появляться без особою повеления. Соломон читал внимательно, увлекся — в записях сообщалось о тех событиях, участником которых был он сам. На нескольких десятках глиняных табличек, в скупых беспристрастных фразах, уместились двадцать лет его правления — двадцать лет великих побед и досадных поражений. Соломону не все было по душе, и он задумался, соображая, что и где нужно подправить.

Вдруг его внимание привлекли посторонние звуки. Царь нахмурился, отложил глиняные таблички и, осмотревшись, заметил Аменет. Царица одна, без обычной свиты, в развевающейся, словно оборванный парус, накидке быстро семенила по дорожкам, периодически срываясь на бег. Соломон с интересом рассматривал Аменет, мстительно отмечая неуклюжесть ее движений, краску, которую быстрая ходьба и насмешливое солнце размазали по раскрасневшемуся лицу.

Та ли это Аменет, — подумал Соломон. — То ли это воздушное и благоухающее создание, вызывавшее во мне когда-то неизменное вожделение? Куда и когда исчезла прекрасная и загадочная египетская принцесса, с годами превратившаяся в сварливую и неряшливую царицу…

— А, вот ты где! Наконец-то я разыскала тебя, — Аменет поспешно приводила себя в порядок. — Нам нужно немедленно поговорить!

Соломон нарочито неторопливо сложил таблички в стопку, неприязненно посмотрел на царицу

— Как ты сюда попала, кто посмел тебя пропустить?

Аменет взвизгнула от возмущения, ее глаза, без краски

казавшиеся небольшими, засветились неподдельной ненавистью.

— Кто пустил? А кто посмеет задержать принцессу могущественного Египта?

Соломон усмехнулся:

— Сколько я тебя знаю, столько слышу о могущественном Египте. Меня это забавляет. Давно уже нет могущественного Египта, как давно уже нет и принцессы египетской. Ты — моя жена, всего лишь одна из моих жен. Говори быстро, что тебе нужно от меня, и уходи.

Аменет сжала кулачки, вплотную подошла к царю:

— Я никогда не прощу тебе этих слов, а мой брат…

— Твой брат, если я не ошибаюсь, совсем недавно сел на трон Египта, трон — с подпиленными ножками. Ему сейчас не до тебя, не упасть бы. И, если бы он мог, уже был бы в Иерусалиме во главе египетского войска. Но его, как видишь, нет, и уже не будет, потому, что нет уже той страны — могущественной страны, которую ты видишь в своих мечтах. Говори, чего хочешь, и быстро! У меня много дел.

Аменет отступила на шаг, попыталась взять себя в руки:

— Сегодня на рассвете казнили моих слуг. Как ты посмел это сделать? — прошипела она.

— Кого казнили? — притворно удивился Соломон. — В Иерусалиме, увы, пока еще много преступников. Каждый день кого-то казнят.

— Моих, моих личных слуг — египтян! И не делай вид, что это не по твоему повелению!

— Ааа, тех преступников, которые ограбили и убили финикийских торговцев? Это решил не я, а суд. Справедливо решил. Но не переживай, я распоряжусь, чтобы уже сегодня ты получила других слуг. Это — все?

— Нет, не все! — Из глаз Аменет брызнули слезы. — Мне не нужны тупые и неуклюжие слуги, которыми кишит гарем. Аменхотеп уже приводил их ко мне, и я отослала их прочь.

— Что ж, тогда останешься вообще без слуг, больше я не допущу у себя в доме египтян.

— Почему ты так ненавидишь Египет?

— Не больше, чем Египет ненавидит меня. Все, иди! Будет так, как я решил. — Соломон взял глиняную табличку и продолжил чтение.

— Я знаю, я знаю, почему ты так со мной разговариваешь… Я все вижу… Это из-за нее, этой твари, с которой ты проводишь целые дни, а, может быть, и ночи! Это все она, принцесса Савская!

Соломон со вздохом отложил табличку.

— Царица Савская гость Израиля, мой гость. Очень важный гость. И она, кстати, скоро должна сюда прийти. Поэтому сейчас ты уйдешь, или я приглашу охрану, которая укажет тебе дорогу. И еще — больше не будет в гареме ни одной неожиданной смерти, хорошо запомни это. А если случится, то следующая за ней будет твоя. И это не угроза — это предупреждение!

* * *

После разговора с царицей у Соломона остался неприятный осадок в душе. Он хорошо знал Аменет — она от природы была заносчива и мстительна, а воспитание, полученное в доме фараона, и неограниченные права, которыми она пользовалась как главная жена царя Израиля, делали эти качества очень опасными для всех, кто был ей неугоден.

Предчувствия и на этот раз не обманули царя. Спустя всего несколько дней, Соломон услышал ночью сквозь сон шум у дверей своей спальни.

В эту ночь он спал особенно плохо. Картинки реальных событий, в чуткой и беспокойной дремоте, перемешались с тревожными видениями затуманенного мозга. И, как только царь, наконец, уснул, уже под утро, после шумных пререканий с охраной, в спальню его ворвался Зевул.

— Прости, великий царь, что беспокою тебя в столь ранний час, но случилось важное, что ты должен немедленно знать!

Соломон бессмысленно, еще не проснувшись окончательно, смотрел на начальника тайной службы, словно тот был видением из его внезапно прерванного сна.

— Что? Кто? — Царь вскочил с ложа и нетвердой походкой подошел к Зевулу. — Говори, что случилось?

Зевул упал на колени:

— Вели казнить меня, великий царь, я допустил непростительную оплошность. Сегодня ночью отравили царицу Савскую!

Соломон застыл на мгновение, закрыл лицо руками.

— Нет, нет, она жива! Хвала Создателю, жива! — скороговоркой выкрикнул Зевул.

Соломон опустил руки, сел на ложе.

— Подай мне воды, — хрипло произнес он.

Соломон пил медленно, мелкими глотками, просыпаясь и успокаиваясь.

— Жива? — наконец произнес он. — Теперь рассказывай все по порядку.

Зевул тяжело вздохнул:

— Аменет — не женщина, мой господин, это демон в человеческом обличье — хитрый и коварный. Ты знаешь, мы следили за ней днем и ночью. О каждом ее шаге я могу поведать в мельчайших подробностях. И все же ей едва не удалось убить Билкис, и в этом полностью виноват — я!

Соломон нетерпеливо махнул рукой:

— Не отвлекайся, говори суть. Кто виноват — будем решать потом.

Зевул кивнул:

— Прости, великий. Мы следили за ней постоянно, и ничто не предвещало беды. Вчера днем Билкис случайно встретилась с Аменет в дворцовом парке. Они говорили о всяких женских пустяках, а когда расставались, Билкис пригласила Аменет вечером к себе в гости. Я принял меры-лично проверил все: еду и напитки, которые подали к столу, везде в покоях царицы Савской расставил своих людей. Но и это не помогло. И, уже поздно ночью, спустя несколько часов, после того, как Аменет ушла к себе, Билкис начала задыхаться. Слава Богу, хрипы услышала служанка, которая спала за стеной, и стала кричать. Обо всем тут же донесли мне, и я поднял на ноги лекарей. Что говорить, всю ночь несчастная металась между жизнью и смертью. Неведомая хворь, словно удавка на шее, не давала ей дышать. А когда дышать становилось чуть легче, царицу душила страшная рвота. Лекари не могли понять причину, пока не появился старик из ее свиты. Он потребовал оставить их вдвоем, и где-то спустя час, вышел к нам и сказал, что причина болезни царицы найдена, и он знает, как помочь. Когда все разошлись, я допросил старика. Царица отравилась ядом, которым были политы благовония, оставленные на ночь в спальне.

— Кто принес благовония? — сдавленным голосом спросил Соломон. — Впрочем, тут не нужно быть пророком, — добавил он. — Аменет…

Зевул подтвердил:

— Служанка Аменет поставила вазу в комнате Билкис, и та всю ночь дышала ядовитыми испарениями.

— Кто именно принес яд, известно точно?

— Я допросил служанку, и она во всем созналась. Аменет поручила ей это сделать. Благовония были пропитаны ядом, хорошо известным жрецам Египта. Этим ядом были отравлены многие, неугодные жреческой касте люди и даже фараоны. Так сказала служанка и это подтвердил тот самый лекарь. Еще немного — и Билкис ушла бы от нас в мир иной.

Соломон долго молчал. Потом, словно разговаривая сам с собой, произнес:

— Египет, Египет… Сколько же зла страна эта принесла народу моему! Что с царицей сейчас, и почему меня не разбудили сразу?

— Сейчас Билкис вне опасности, она только что заснула, и я сразу же поспешил к тебе. А разбудить — что бы это дало? Да и не до того было тогда…

— Хорошо. Я не виню тебя. Если женщина задумала что-то, особенно такая, как Аменет… Сколько лет я сам был пленником ее коварства! Что ты предпринял? — оборвал фразу Соломон. — Где сейчас та служанка и где Аменет?

— Служанка в темнице, под охраной, а Аменет пока не знает ничего. Мои люди окружили ее дом, мы ждем твоего решения, великий царь.

— Хорошо. Все сделали, как надо. — Царь заложил руки за спину и начал ходить по комнате. — Многие во дворце знают о случившемся?

— Никто, кроме нескольких слуг и лекарей Билкис.

— И это — хорошо. Покушение на Билкис держать в тайне. Тех, кто знает, строго предупредить: за болтовню — смерть! Всех слуг Аменет, вместе с ней, убить прямо в доме, немедленно. Сделать это быстро и тихо. Ни один звук не должен покинуть ее покои. Как покончите с Аменет, дом сразу же сжечь до последнего камня. После того — во всеуслышание заявить о случайном пожаре, и только тогда, когда все уже хорошо разгорится. Ты все понял?

Зевул молча кивнул.

— Можешь идти. И помни — все это должно быть выполнено немедленно, пока все еще спят. А потом твои люди будут в числе первых, кто бросится тушить пожар, — усмехнулся Соломон.

* * *

— Как ты себя чувствуешь сегодня? — спросил Соломон Билкис за утренней трапезой. — Прошло твое недомогание?

— Да, уже гораздо легче. Мои лекари очень искусны, особенно когда дело касается отравлений. — Билкис многозначительно посмотрела на царя. — В моей стране, за долгие годы смут и борьбы за власть, отравители достигли большого искусства, но не меньшего искусства достигли и целители, создавая лекарства от любого яда. Не думала я, что в твоей гостеприимной стране мне придется прибегнуть к их помощи.

Соломон нахмурился:

— Люди везде — люди. Мы не в силах изменить их природу. Но мы в силах покарать тех из них, кто преступно посягает на жизнь других людей. В этом сила и справедливость власти в нашей стране. И те, кто посмел посягнуть на твою жизнь, уже расстались со своей. Ты уже достаточно долго находишься в Иерусалиме. А хотела бы увидеть и другие места в Израиле? — сменил Соломон тему. — Я должен посетить порт Ецион — Гавер, и, хотя ты проделала уже этот путь, но практически ничего не видела. А сейчас мы будем по дороге заезжать в различные города и селения. Так можно лучше познакомиться с Израилем, если ты этого действительно хочешь. Часть пути, который нам предстоит преодолеть, и есть «Дорога благовоний». И хотя тебе пока не удалось выиграть у меня торговые льготы, — Соломон лукаво улыбнулся, — все равно это должно быть интересно.

— Я сама хотела нижайше просить тебя показать мне Израиль. И, не буду скрывать, меня очень интересует караванный путь в Египет. Для моей страны торговля пряностями и благовониями — важный источник дохода.

— Вот видишь, как хорошо! Можно сочетать и приятное, и полезное. К тому же, у меня прямо на берегу Чермного моря прекрасный дом, где можно отдохнуть немного от иерусалимской пыли и суеты… Тогда завтра, с раннего утра и выезжаем.

Дорога в Ецион-Гавер заняла больше времени, чем предполагал царь. Они заезжали во многие селения и города, и везде Соломона и Билкис восторженно встречали толпы людей.

Может быть, не прав был писатель Иосафат, когда говорил о недовольстве народа Израиля? — думал Соломон, радостно откликаясь на приветствия толпы. — Может, нет в народе ненависти ко мне? Разве не сумел бы я отличить подлинную радость от фальши? Нет, не нужно обольщаться, в интересе людей к нам больше любопытства и страха, да и наместники хорошо подготовили мой визит… Ну, что ж, страх может быть достойной заменой любви — более надежной и менее изменчивой…

* * *

В одном из маленьких селений, отвоевавшем для жизни узкую полоску земли у самого края пустыни, повстречал царь интересного человека. Ранним утром, прогуливаясь в одиночестве по окрестностям, он услышал размеренные, гулкие удары молота по наковальне. Пойдя на звук, царь покинул селение и увидел приткнутую к подножию горы небольшую кузницу. Подкравшись незаметно к увлеченному работой человеку, Соломон с удивлением отметил, что изделие, уже почти законченное мастером, не напомнило ему ничего из виденного ранее. Это не было ни мечом, ни секирой, не было похоже ни на один известный строительный или земледельческий инструмент. Да и сам человек выглядел довольно странно: абсолютно не обремененное одеждой, его жилистое, аскетичное тело было прикрыто только узким лоскутом набедренной повязки. Смуглую, совершенно безволосую грудь и плечи бороздило множество мелких и глубоких шрамов. Грубые, сильные руки кузнеца резко контрастировали с тонкими благородными чертами лица, обрамленного короткой курчавой бородкой.

Кузнец закончил работу, окунул изделие в кадку с водой и, окутанный клубами пара, медленно распрямил спину. Соломон подошел ближе, вежливо поздоровался.

— Судя по всему, твое изделие закончено, но я не могу по его виду понять — что это такое, хотя повидал на своем веку многое. Позволишь посмотреть поближе?

Кузнец равнодушно пожал плечами, сел на большое бревно, предложив жестом сделать то же самое царю.

— Твои уста просят, а глаза повелевают, — с улыбкой произнес он. — Сдается мне, не часто ты в своей жизни просил людей о чем-то. Смотри, — он протянул Соломону длинное, не менее четырех локтей, похожее на копье изделие, раздвоенное на конце и увенчанное парой небольших шаров.

Царь долго и внимательно разглядывал необычный предмет, пытаясь угадать его предназначение.

— Нет, точно никогда такого не видел, — задумчиво произнес он, с любопытством рассматривая уже самого мастера. — Это оружие?

Кузнец усмехнулся:

— Что есть оружие? Миска, из которой мы едим, при определенных обстоятельствах может стать оружием. Оружие-это не то, что в руках, а то, что в голове.

— Так ты мудрец? Мудрец, изготавливающий по ночам странные изделия в маленьком селении у самого края пустыни… Ты ведь иноземец? Египтянин, нет, сириец? — с сомнением в голосе предположил Соломон.

— Я гиксос, и мои предки в течение нескольких столетий правили Египтом. А ты, кто такой ты? Одет в простую одежду, но осанка, голос, взгляд — все выдает человека, привыкшего повелевать. Ты — судья, может быть сам назиб, — в голосе гиксоса послышалась тревога. — Прости, если я не был с тобой достаточно учтив.

Соломон широко улыбнулся:

— Не бойся, я не судья и, тем более, не назиб. Я человек, ищущий мудрости.

— В этом селении? — усомнился кузнец. — Хотя мудрым можно стать не выходя из дома, если боги будут милостивы к тебе.

— Боги? В каких богов веришь ты?

— Я не верю в богов, только в собственные силы и знания. Я не встречал еще в жизни своей человека, которому помогли бы боги вырастить урожай или излечить больного. Впрочем, я не люблю говорить о вере, — махнул рукой гиксос. — Эта бронзовая палка помогает мне разговаривать с дикими зверями, — сменил он тему.

— С дикими зверями? — Соломон напрягся в предчувствии чего-то необычного. — Я правильно расслышал твои слова? — Он взял в руку палку, чтобы еще раз внимательно ее рассмотреть, и, в косых лучах набирающего силу солнца кровавым огнем сверкнул на пальце его перстень.

Гиксос вскочил, словно ужаленный змеей, прикрыл лицо свое руками, и спустя мгновение пал ниц, рабски распластавшись на песке. Все это произошло настолько быстро, что Соломон успел только инстинктивно отшатнуться.

— Что случилось? — воскликнул он. — Что повергло тебя наземь?

— Твое царское величие! — глухо пробормотал гиксос, отползая от Соломона.

Царь встал, медленно подошел к кузнецу, протягивая руку.

— Встань! — велел он. — С чего ты решил, что перед тобой царь?

Гиксос поднялся. Он был бледен, и глаза его сверкали священным благоговением.

— Я не все сказал о своем происхождении, — я сам принадлежу к древнему княжескому роду, и никогда бы не пал ниц ни перед одним из царей на земле, но ты… ты — Соломон, и перстень этот — знак высшей, божественной мудрости!

Соломон побледнел, ему стало страшно, так страшно, как когда-то давно, в подземелье.

— Ты ничего не можешь знать об этом перстне! — дрожащим голосом, выкрикнул он. — Этот перстень… этот перстень…

— Принадлежал Каину… — прошептал кузнец. — И тот, кто удостоился чести его носить, наделен мудростью, равной божественной! Так гласит наша легенда, которой многие сотни лет. Когда-то очень давно Каин жил в пустыне среди моего народа, и один из наших правителей владел этим кольцом. Именно Каин научил избранных понимать язык диких зверей, подчинять их и укрощать. Мои предки были среди избранных… Это перстень привел тебя сюда, и я научу великого царя, если захочешь, подчинять зверей своей воле. Ты избран Богом повелевать людьми, я научу тебя повелевать дикими зверями.

— С помощью этого инструмента?

— Инструмент лишь средство предосторожности. Чтобы избежать вот этого. — Гиксос дотронулся до большого шрама на своей груди. — Звери — как люди. Никогда не знаешь, что у них на уме.

— И когда мы сможем это сделать? Это будет здесь?

— Нет, конечно, нет. Сюда я прихожу очень редко, только за надобностью. Я живу там, — он указал рукой в горы. — Там живу я и преданные мне звери. Хотя приходят и другие — из гор и пустыни. Они приходят за едой и моей жизнью, и остаются на время или навсегда. Но об этом не расскажешь, это нужно видеть… Ну что, пойдешь со мной, великий царь?

— Когда?

— Я привык жить сегодняшним днем. Разве можно что— то обещать назавтра, если не знаешь, наступит ли оно… Можем пойти прямо сейчас. Меня здесь уже ничто не держит.

— Но держит меня, — задумчиво произнес Соломон. Он колебался между любопытством, желанием узнать неведомое и страхом. Но колебания царя были недолгими: он доверял этому человеку, а стремление прикоснуться к великой тайне только ускорило его выбор.

— Как долго я пробуду у тебя в гостях? — спросил Соломон.

Гиксос неопределенно ответил:

— Это зависит от тебя, от того, насколько по праву ты владеешь этим кольцом. Но я думаю, что звери покорятся тебе скоро, раньше, чем ты это осознаешь!

Жилище отшельника-гиксоса находилось далеко в горах, на большой поляне у самого берега быстрой горной реки. Соломон шел чуть позади кузнеца, постоянно оглядываясь по сторонам.

— Не бойся, сейчас здесь нет ни одного зверя, — подбодрил его спутник. — Они придут позже, когда я их позову.

— А те звери, которые могут прийти непрошеными? Мне помнится, ты о них говорил тоже.

— Да, они могут прийти, но не посмеют подойти близко. Доверься мне, я не позволю подвергнуть опасности жизнь великого царя Израиля. Следуй за мной без опаски.

Они подошли к жилищу, и присели у входа в него на удобную, покрытую толстым ковром скамью. Гиксос прищурившись, посмотрел на солнце, стоящее высоко в зените и тихо произнес:

— У нас есть несколько часов, и я хочу рассказать тебе то, что ты обязательно должен знать о гостях, которые появятся здесь ближе к вечеру.

Звери в чем-то очень похожи на людей и в то же время очень от них отличаются. Они, как и люди, не могут обойтись без пищи и воды, они, как и люди, производят потомство, вскармливают его и заботятся о нем. И на этом сходство заканчивается. Зверь, в отличие от человека, никогда не убьет себе подобного, никогда не возьмет пищи больше, чем сможет съесть, ему незнакомы ненависть и зависть, похоть и предательство. Зверь никогда не думает о смерти, поэтому ему несвойственен страх — только осторожность; он никогда не лжет и не знает, что такое корысть… Не правда ли, звери достойны больше называться венцом творения, нежели человек? И все-таки человек властвует в мире, потому что обладает множеством пороков, в отличие от зверей. Грех делает человека царем на земле.

— И еще разум, способность думать о завтрашнем дне, и, главное, страх небытия. Именно страх смерти наполняет жизнь человека смыслом, — возразил Соломон.

— Да! Хотя я не совсем согласен с тобой. Наверное, мы больше боимся не жить, нежели умереть. Нельзя бояться того, с чем никогда в жизни нам не суждено столкнуться. Пока человек жив, смерти нет, а когда она приходит к человеку — его уже нет. Мы, скорее всего, боимся перестать жить…

Вдруг где-то в горах раздался грозный рык, перешедший в пронзительный протяжный вой.

— Ну вот, великий царь, — прислушавшись, произнес гиксос. — Дело подошло к вечеру, и лев вышел за пищей. У нас скоро будут гости и, судя по голосу, незнакомые, а значит, непрошеные гости. Возьми эту палку так, как воин держит копье. И ничего не бойся, что бы ни произошло. Когда появится зверь, просто держи ее перед собой и, не отрываясь, смотри на эти шары. Все получится само собой. Мы укротим эту дикую кошку.

Пара львов появилась не сразу. Прошло не меньше получаса, прежде чем на поляну, грациозно крадучись, волоча по траве роскошные хвосты, появились звери. Соломон до боли в пальцах сжал палку и уставился немигающим взглядом на венчающие ее шары. Время остановилось или побежало вспять, и царь увидел себя как будто со стороны: уютную, словно игрушечную поляну на берегу сварливой реки, две напряженные человеческие фигурки, напротив которых замерли, прижавшись к земле, лоснящиеся переливающейся на солнце густой шерстью дикие кошки.

Зачем я здесь, — подумал царь, — что даст мне власть над этими животными, для которых царь такая же пища, как и бессловесная лань… Зачем мне это? Разве продлит власть над ними годы мои, разве сделает она мою жизнь радостной и беззаботной? Зачем я здесь? Суета… все суета и томление духа…

Вдруг взгляд царя затуманился, палка в руках задрожала, и начали, все быстрее и быстрее, вращаться шары.

— Протяни руку, протяни вперед руку! — послышался издалека словно выплывший из тумана, напряженный, настойчивый шепот. — Руку! Покажи кольцо!

Соломон вздрогнул, открыл глаза. Прямо перед ним, уставившись на царя немигающим желто-зеленым взглядом, сидел лев. Гиксоса рядом не было. Только они вдвоем — царь пустыни и царь Израиля. Не стало ни прошлого, ни настоящего, только две пары глаз, под безучастным ко всему живому солнцем. Лев зашевелился, склонил набок голову, и с глаз Соломона сошла пелена. Он вдруг осознал, что понимает этого зверя, чувствует его и свою власть над ним. — Подойди ближе и пади ниц! Как смеешь ты сидеть перед великим царем! — услышал Соломон хриплый голос — собственный голос! И прежде чем он успел испугаться своей безрассудной смелости, увидел, как, опустив глаза, смиренно пополз на брюхе к нему гордый лев, лизнул руку, на которой кровавым огнем полыхало кольцо Каина…

* * *

Месяц, проведенный на берегу Чермного моря, пролетел для Соломона как один короткий миг. Царь легко и незаметно освободился от тяжелого груза прожитых лет, забыл о сомнениях и тревогах. Пятидесятилетний мужчина, словно змея, сбросившая старую кожу, с каждым днем преображался и молодел. Между ним и Билкис установилась очень тонкая, на уровне молчаливого понимания и волнующих недомолвок, душевная близость, какой Соломону не хватало всю его наполненную гордыней жизнь.

Они, переодевшись в простые одежды, никем не узнаваемые, много путешествовали, заезжали в самые малые и отдаленные селения, вместе с крестьянами трапезовали, участвовали в нехитрых забавах и развлечениях. Именно в эти счастливые дни Соломон впервые увидел народ свой, впервые захотел его увидеть, впервые почувствовал боль и радость простых людей. Он посещал в селениях школы, построенные по его указу; его сердце радовалось при виде незатейливых построек не меньше, чем когда-то давно при виде Иерусалимского Храма.

После таких поездок они подолгу, до глубокой ночи, сидели на влажном песке, у самой кромки морского прибоя, глядя на низкую тяжелую луну, протягивающую к ним серебристую дорожку, словно приглашая только их двоих совершить таинственное, волнующее путешествие в призрачную даль.

— Если хочешь, можешь загадать мне еще какую-нибудь головоломку, — улыбнулся Соломон, глядя в живую, постоянно меняющуюся морскую гладь. — Уверен, ты припасла их достаточно много.

Билкис покачала головой.

— Это не имеет смысла. Уверена, ты легко отгадаешь их все. А я ведь не расплатилась еще с тобой за ту, первую, помнишь?

— И ты придумала уже, как это сделаешь?

— Мне кажется, что да! И я хочу это сделать прямо сейчас, в твоем милом и уютном доме…

И еще месяц, как песок, просочился сквозь время. Они любили друг друга на влажных простынях роскошного ложа, в ласковой колыбели теплого моря, на пропитанном запахом страсти прибрежном песке. Время начало обратный отсчет: для Соломона царица далекой страны стала первой его женщиной — всегда первой, всегда желанной, всегда единственной…