Сквозь резную листву смоковницы солнце светило мягко, почти ласково. Будто и не солнце вовсе, а теплая ладонь легла на затылок. Это там, во дворе, земля ссохлась от жара и новенькая краска на гараже Бачо пошла пузырями. А на смоковнице было хорошо.

Сандро облизнул соленую от пота губу и глянул вниз. Высоты он побаивался. Сандро стыдился этого страха, ведь он не знал больше никого, кто боялся бы высоты. При каждом удобном случае мальчик взбирался на смоковницу, и спустя несколько минут противное чувство уходило – лишь вцепившаяся в ветку рука предательски подрагивала. Вот и теперь Сандро для начала убедился в том, что держится надежно, и только потом оглядел двор. Ребята попрятались. Сандро присмотрелся и удовлетворенно хмыкнул – черноволосая голова Сулико виднелась за кучей старых автомобильных шин у сарая. Рустик, наверное, залез в подвал, а Игорь… верно, Игорь распластался на брезенте в кузове грузовика дяди Гогии. Если бы Сандро водил, он мигом обежал бы все тайники и спугнул птиц. Но так уж получалось, что еще ни разу не выпало ему черного камешка. Сандро никогда не был Птицеловом.

Птицеловом в этот раз была Инга. Новенькая. Она стояла посреди двора и неуверенно оглядывалась. Если бы Сандро решился свеситься ниже, он мог бы разглядеть ровный пробор в белокурых волосах и нежно розовеющие уши. Почему-то именно уши новенькой запомнились ему сразу, хотя в них ничего особенного не было – нормальные, небольшие даже уши. Потом уже он заметил редкие веснушки на носу, серые глаза и увязанные в две тугие косы волосы. Сандро очень хотелось поглядеть на Ингу поближе теперь, когда она не могла его увидеть. А еще лучше – уронить неспелую инжирину и встретить изумленный Ингин взгляд. Но делать этого было нельзя, ведь тогда Инга выбыла бы из игры. Сандро покачал ногой. Застежка на правой сандалии едва держалась. Качнешь сильнее – и сандалия шлепнется на двор, прямо Инге под нос. Мальчик вздохнул и аккуратно подтянул ногу. Он покрепче сжал в кулаке красный камешек и прижался к шершавому стволу.

Если по-честному, Сандро совсем не должен был бы прятаться сейчас на дереве. Мальчик покосился на свои окна. Хорошо, что бабушка пошла вздремнуть и только черный кот Базилевс застыл на веранде. Сандро показалось, что кот заметил его и глядит укоризненно. Еще бы ему не глядеть, ведь в кармане у Сандро лежит пустая авоська, гастроном закроется через полчаса, а в доме ни хлеба, ни молока – разве что прокисшие остатки в Базилевсовой миске.

Мальчик скорчил коту рожу и шепнул: «Иди мышей лови». Кот зевнул и, лениво соскочив со стола, отправился в комнату. Ему тоже было жарко.

Вано приехал в город не просто так, а дела делать. Вано не в кабак ехал, не вино пить, а вовсе даже на рынок, потому что время приспело и жена велела: «Без зернышка не возвращайся!» А что с друзьями встретился да зашел вина выпить, так ведь он мужчина, почему бы ему не выпить вина? Тем более что угощал Аслан, хороший друг, лучший из друзей, не какой-нибудь кислятиной дрянной или русской водкой, нет, настоящим красным вином, настоявшимся за год в дубовой бочке. Аслан вино продавать привез, обрадовался, когда Вано увидел. Как же ему друга не угостить? Так? Ну а потом кончилось Асланово вино, пошли к Зуле, тут уже Вано угощал, ведь должен он оказать ответное уважение другу? Потом и еще знакомые подошли, совсем весело стало. А что спустил две из трех припрятанных под рубашкой бумажек – вай, настоящий горец должен быть щедрым, ничего не жалеть для друзей.

Когда Вано выбрался на рыночную площадь, уже темнело. Аслан хотел проводить, но Вано отказался – такие дела в компании не делаются, одному надо. Зря отказался. Попробуй-ка разобраться в толчее, а народ-то разъезжается, ишаки ревут, хозяева ругаются, с телег мусор под ноги сыпется, и не поймешь – где тут нужный прилавок? Вано основательно оттоптали новые, утром только купленные сапоги, прежде чем он нашел желанное. Пока протолкался к прилавку да мешочек с деньгами в кармане нашарил, совсем вспотел. Испугался даже – вдруг не успел? Раскупили все зерна? Тогда что? Хоть не возвращайся домой, вай, теща в волосы вцепится, тесть палкой за ворота погонит, собственная жена в глаза плюнет. Нет, не опоздал вроде. Ушманто еще за прилавком маячит, мешки свои увязывает. От сердца отлегло. Да и как же, не допустит Господь всеблагой такой несправедливости, чтобы сыну Вано без зерна остаться. – Вай, добрый человек, не знаю, как тебя по имени… – Вано осекся, когда ушман обратил на него черный зрак. Сразу весь хмель из башки вылетел, даже волосы под шапкой шевельнулись, и перекреститься захотелось. А нельзя.

– Чего тебе, Селезень?

Вано поморщился. Невелика птица селезень, что же этим в нос-то тыкать? Показать, что видишь то, что другим невидимо? Да ведь и так знаем. Все же Асланово вино, в крови играющее, помогло – расправил плечи, прямо на ушмана взглянул. Ну и что, что селезень? Не воробей же, не гадкая птица сорокопут. Селезень хоть и сер, и место свое знает, а при случае клювом как надо долбанет. А что ушман о стыдном спрашивает, ну, на то он и ушман.

– Жена у меня на сносях. Рожать ей пора. Вот…

– За зерном пришел?

Недобро прозвучал голос торговца, и опять по сердцу холодком скребнуло – вдруг не успел? Мало ли что он там в мешки вяжет, ну как все зерна раскупили? Вай, беда…

Вано суетливо полез за пазуху, где спрятана была последняя царская ассигнация. Ах, большие деньги были, долго с Софико копили, думали великим сына сделать… А двух бумажек и нет уже, но и третьей должно бы на простое зерно хватить. Зашуршал денежкой…

– Оставь. Есть у меня для тебя зерно.

Обрадованный Вано принял в ладони теплое семечко. А из какого мешка ушман его вытащил и много ли в том мешке зерен осталось, и не посмотрел.

Инга появилась три недели назад. В тот день грузовик дяди Гогии лихо влетел во двор и, дребезжа, поднимая клубы пыли, подкатился к лестнице. Стекла в окнах зазвенели. Бабушка Сандро свесилась с веранды и, махнув на Гогию клюкой, завопила:

– Ты что делаешь, а?! Убиться хочешь? Нет, ты скажи, скажи, если дом собираешься разрушить, я пошлю Сандро, он будет рад тебе помочь…

Сандро подхватил со стола кружку компота – половина уже расплескалась на клеенку – и приготовился убраться от греха подальше, но тут пыль рассеялась и в кузове грузовика обнаружилась гора вещей. И на вещах сидела девочка его лет. Больше всего Сандро поразило не то, что сумасшедшая девочка решилась ехать в грузовике дяди Гогии, да еще и в кузове – ведь того только за последний месяц два раза штрафовала милиция за превышение скорости, – а то, как незнакомка была одета. На девочке было пальто. Осеннее пальто в желтую и коричневую клетку, хотя сейчас оно казалось скорее серым от пыли. Пальто было наглухо застегнуто, и девочка очень высоко держала голову – видно, воротник натирал ей шею. Сандро подумал и решил остаться на веранде. Мало ли какие чудеса еще произойдут?

Мама Сулико, тетя Белла, как раз сегодня заглянувшая к ним в гости, возмущенно фыркнула и яростно взболтала ложкой варенье в тазу. В этом году удался особенный урожай слив, и тетя Белла с бабушкой уже накрутили двадцать банок. Сейчас третья порция варенья кипела на плите, а конца сливам все не было.

Положив ложку на стол, тетя Белла вытерла полотенцем пот со лба и присоединилась к бабушке:

– Гогия, кого ты привез? Ты посмотри, на бедной девочке лица нет. Где ее несчастные родители, как они додумались посадить ребенка к тебе в кузов? – Она обернулась к бабушке и тряхнула головой, отгоняя прилетевших на запах варенья ос. – Нет, вы посмотрите только! Эти столичные, или кто они там, какие-то ненормальные.

Гогия между тем вылез из кабины, откинул задний борт грузовика и спустил девочку на землю. Она стояла, неловко переминаясь с ноги на ногу. Видно, ноги у нее затекли от долгого сидения в кузове. А в руках у девочки был большой кожаный портфель – с таким ходят на работу инженеры и директора заводов. Сандро захотелось получше разглядеть незнакомку, но вместо этого он отступил в тень. Не хватало еще, чтобы она заметила его сейчас, когда бабушка и тетя Белла так громко ее обсуждают.

– И у них наверняка есть пианино. Я чувствую, теперь мы без конца будем слушать музыку и в этом доме окончательно не станет покоя.

…Тетя Белла ошибалась. Пианино у Инги не было. У нее вообще оказалось мало вещей. Когда Ингина мать, очень похожая на повзрослевшую, усталую Ингу, вылезла из кабины грузовика и протянула дяде Гогии две мятые десятки, а тот возмущенно замотал головой, отталкивая деньги, Сандро окончательно понял, что девочка останется в их доме надолго.

Что случилось неладное, стало ясно на третий день, когда дитя по обычаю понесли крестить. Церковь у них была маленькая, прилепилась к холму на самой окраине села. Белым каменным горбиком светилась крыша. Отец Сергий, он же Серго Арджанишвили, встретил Вано на пороге. За ним неярко горели свечи, из двери тянуло миррой и ладаном. Вано, как и все крестьяне, одновременно уважал священника и побаивался его. Во-первых, тот умел говорить с неведомым и непонятным богом там, за тучевым хребтом. А во-вторых, он был видящим.

Когда дело дошло до купели, священник принял младенца в большие ладони и окунул в воду. Дитя открыло небесно-голубые глазки и вякнуло. Стоящая рядом сестра Вано умиленно хлюпнула носом и шепнула брату:

– Спроси, несчастный! Сейчас спроси!

Вано безнадежно вздохнул. По окончании службы он приник к хрящеватому, изрядно оттопыренному уху священника и зашептал:

– Помоги, святой отец. Глупость я сделал. Ах, какую глупость! Семечко купил, а выспросить, что за семечко, забыл. Надо бы посмотреть… – И хрустнул зажатой в кулаке ассигнацией, той самой, последней.

Отец Сергий глянул сумрачно из-под сведенных бровей:

– Не дело это, Вано. Знаешь же, что не одобряю я вашего язычества. Оно от лукавого, а уж торговец-ушман…Человеческую суть за деньги продавать – не бесовство ли это?

Вано отчаянно хрипнул:

– Смилуйся, Серго. Ты же Софико знаешь – она заест меня, жизни не даст. Сейчас-то ничего, лежит, но как встанет…Чего хочешь проси, все сделаю, только посмотри!

Священник неожиданно хмыкнул:

– Пьян, что ли, был?

Вано покаянно опустил глаза долу. А Серго, даром что слуга Божий, а туда же, потешается:

– Гляди, как бы ушман тебе курочку вместо петушка не подсунул.

Вано похолодел. И вправду ведь – не то чтобы пьян, но и не в трезвом уме он был. Вроде денег ушман немного взял… Ну, значит, не ястреб, не коршун и не орел. Эх, пропала мечта. Пять лет с женой копили на царскую птицу, а он все за час в лавке у Зуло спустил, позор, вэй! Говорят, впрочем, что не родятся от уток ястребы. А вот от ястребов, от князей горных, утки родятся запросто. Не доплатил ушману за зерно, поскаредничал, понадеялся на авось – как раз сынка твои же слуги и задерут, по свету голым гулять пустят. А им с Софико не судьба, значит… Или все-таки?

Отец Сергий нахмурился, возложил ладонь младенцу на лоб. Это только ушману достаточно зыркнуть – и готово, сразу разберет, что ты за птица. А человеку постараться надо…

Вдруг священник отдернул руку, будто обжегся, и поспешно передал завернутого в пеленки ребенка отцу.

– Что? – У Вано и дыхание сперло. – Что увидел, Серго, дорогой?

– Ничего я не видел. Неси младенца домой, а жене скажи – глупости все это. Суеверие.

Священник развернулся и ушел в темную церковь. А Вано так и остался стоять с сыном на руках, пока сестра не дернула его за рубашку.

Ребенка окрестили Давидом в честь отца Софико.

Инге исполнилось двенадцать лет, как и Сандро. Рустам, неожиданно оказавшийся Ингиным двоюродным братом, был на год старше, и у него уже и так хватало родни: трое младших братьев и сестренка, бесчисленные бабушки и троюродные племянники, а теперь еще и новая тетка. Ингина мать приехала с севера. Там у нее не осталось родственников, вот и поселилась она по соседству с сестрой – тетей Лорой, мамой Рустама. После того как вещи с грузовика перенесли в дом и первая суета утихла, женщины уединились на кухне, а умытую с дороги и причесанную Ингу поручили Рустаму. Тот явно не знал, что делать с приезжей. Сандро видел, как Рустам в своей комнате усадил девочку на диван и нагрузил старыми альбомами с фотографиями, а сам принялся отваживать мелкоту – братишки так и норовили проскользнуть в дверь и дернуть гостью за длинные светлые косы. Инга вежливо листала альбом, Рустам вымученно улыбался, а Сандро следил за ними с веранды. Непонятно почему, он завидовал другу. Нет, он тоже не знал бы, о чем говорить с приезжей, но казалось, хорошо просто посидеть рядом с ней, поглядеть сбоку на завитки волос и бледную щеку. Можно представить север, те места, где она жила еще так недавно. Сосны до неба, серое, неприветливое море, пахнущее совсем по-другому, чем здешнее теплое, синее. Наверное, растет там невиданная ягода морошка и даже клюква, запросто можно пойти на болото и набрать полную банку. А можно просто валяться на спине и смотреть в небо, по которому несутся облака, и спину будут покалывать опавшие сухие хвоинки.

Они познакомились на следующий день по пути в школу.

– Это Сандро, – буркнул Рустам и нетерпеливо мотнул головой. – Тебе, наверное, его Сашей удобней звать?

Инга улыбнулась. Со вчерашнего дня она оттаяла и уже не казалась такой усталой и бледной.

– Нет, пускай будет Сандро. Мне надо привыкать.

Сандро неловко пожал протянутую маленькую ладонь. Рустам усмехнулся:

– Инга со всеми так. Чуть с Ромкой за руку не здоровалась.

Ромка, двухлетний брат Рустама, недавно научился говорить и до сих пор косолапил. Сандро хмыкнул и наконец-то решился прямо взглянуть на Ингу. Та улыбалась без капли смущения, так что смущаться пришлось ему.

Мальчик рос молчаливым, тихим. Мог часами сидеть на лавке, глядя темненькими глазками в стену или перебирая разноцветные тряпки. Глаза у него потемнели быстро, через месяц после крещения никто и не узнал бы в нем то ясноокое дитя.

Вано так и не решился жене правду сказать. И сестру обманул, соврал. Увидел, мол, священник в ребенке селезня, хороший сын вырастет. Сестра, конечно, фыркнула – какой-такой хороший, на себя посмотри. Жена, как после родов отошла, заплакала, заругалась. Как все деньги спустил? Надеялась она очень, что Давид соколом вырастет, князем горным. Коли Бог не дал ему при рождении богатства и достойной фамилии, сам все своей шашкой возьмет. Говорят, бывало такое. Ну да не удалось. Не плачь, успокаивал Вано жену, что попусту слезы тратить? Еще денег тебе заработаю, нового сына родим, и тогда уж… Не вышло. Не было больше у Софико детей, так и остался этот, тихий, непонятный.

Говорить Давид начал поздно и говорил неохотно. Отец пытался его к работе пристроить – сорняки выполоть, овец постеречь или хоть помочь дышло от телеги чинить. Мальчик равнодушно слушал указания и упреки, а потом разворачивался и уходил. Когда к отцу наведывались гости, маленький Давид забивался в заднюю комнату или прятался в сарае.

Постаревшая Софико часто плакала, причитала: «Ой, горе мое! Каждая птица пару ищет, гнездо вьет. А ты что будешь делать, Давид? От людей бежишь, родной матери в глаза не смотришь».

Мальчик досадливо морщился и уклонялся от материнской руки.

Однажды Вано, по сестринскому наущению, решил выпороть сына. Снял со стены провисевший там двадцать лет ремень. Ремень был дедовский. В последний раз им пороли Вано, когда тот уже был взрослым парнем и упрямо хотел жениться на дочери бедняка. Порка не помогла. Чернокосая Софико стала его женой, а ремень так и остался висеть на гвозде. Давид молча наблюдал за отцом, пока тот нерешительно мял в пальцах крепкую кожу. Софико тихонько плакала за дверью. Но когда Вано приблизился и занес над сыном руку, мальчик поднял глаза и взглянул прямо на отца. И такой тьмой, таким ужасом повеяло на Вано, какого он и не помнил – разве что тогда, на базаре, так глядел на него подлый ушман. Ремень выпал из руки…

С того дня Давид мог делать что хотел. Чаще всего он сидел в огороде и перебирал сухие стебельки. Вырвет один, другой, свяжет вместе. Глядишь, и выйдет у него сеть из травы. Поиграет с сетью час, другой, потом бросит и начнет новую вязать.

Деревенские мальчишки поначалу окрестили его дурачком и попробовали забросать камнями, но после того как Гия сломал ногу, а Ваза упал в ручей и чудом выкарабкался, издевательства прекратились. Пополз по селу недобрый слушок, что у сына Вано черный глаз и лучше с парнишкой не связываться. Друзей у Давида не было, да и сам он, казалось, не искал ничьей дружбы. Так было, пока в соседской семье не появилась Алико.

Новенькая не давала Сандро покоя. В школе, на уроках, ему чудился ее внимательный, чуть любопытный и чуть насмешливый взгляд. Во дворе она появлялась нечасто, больше сидела наверху с матерью. Но когда выходила, Сандро терялся, спотыкался посреди рассказа или ронял только что ловко пойманный волейбольный мяч. Острая на язык Сулико сразу все заметила и изводила Сандро насмешками. А он не понимал, что происходит. Инга ему даже не очень нравилась. Сулико была красивее, у нее были большие, черные, весело прищуренные глаза, чуть вздернутый носик и улыбка, приводившая в отчаяние угрюмого Рустама. Да и многие девчонки в классе были красивее Инги. Разговаривали они с Ингой редко, всегда о неважном, и Сандро чувствовал себя при этом дураком.

– Что, медведик, попался? Будет тебя теперь Инга водить за кольцо в носу.

Сулико давно прозвала его медведиком, еще когда они были совсем маленькими и Сандро и впрямь походил на медвежонка. Невысокий, плотный, он и сейчас смахивал на того единственного медведя, которого ему удалось увидеть в разъездном цирке. Тот зверь был еще подростком, неловко переваливался на кривых ногах и любил морковку. Сандро боялся высоты, обожал сливовый компот и втайне гордился темными волосками, недавно и преждевременно пробившимися на верхней губе. Инга к компоту была равнодушна, по деревьям вообще не лазила, и ее двоюродным братом был красавец Рустам. А еще у Сандро была тайна. Даже не тайна, а так, секрет, но неприятный.

В тот день он вовсе и не собирался играть в птицелова. Бабушка дала ему два рубля и отправила в магазин, а сама прилегла соснуть. Так уж вышло, что, когда он появился во дворе, Сулико, Игорек и Рустам стояли вокруг Инги и уговаривали ее.

Игра-то и вправду была совсем детская. Вот и Инга так думала и упрямо отнекивалась:

– И никакой не «птицелов», а обычные салки. Или жмурки. У нас вся малышня в это играет. Да тут у вас и прятаться негде. Давайте лучше в шахматы или в кино пойдем…

Заметив помахивающего авоськой Сандро, Сулико отчаянно замахала ему рукой:

– Смотри, медведик, твоя Инга не хочет в птицелова играть. Говорит, это обычные жмурки. Мы ей уже рассказывали, а она не верит. Ну скажи ей, втроем ведь не поиграешь!

Губы у нее капризно надулись, а глаза смеялись. Наверняка ей просто хотелось еще раз послушать сказку. Сандро и в самом деле здорово про Птицелова рассказывал, но надоело ведь – несколько лет талдычить одно и тоже. Он махнул рукой:

– Да ладно. Лучше подождите меня – я в магазин сбегаю, и вместе в кино пойдем. Там сегодня после мультиков «Данди»…

Он уже отвернулся, когда за спиной раздался голос Инги:

– Нет, Сандро, расскажи. Мне и вправду интересно.

Девочка была подкидышем. Цвандали не везло с детьми – двое сыновей умерли совсем маленькими, а третий родился мертвым. Алико появилась зимой. Говорили, что видели черноногую, одетую в лохмотья цыганку – та вела по дороге тощенькую девочку, и обе дрожали от холода. А может, и не было цыганки. Просто однажды утром Давид вышел в огород и встретил любопытный взгляд незнакомых глаз из-за редких прутьев палисада.

Сначала девочка его раздражала, но через несколько часов Давид привык к ее молчаливому вниманию. Все так же он разгребал неглубокий снег, выискивая сухие травинки. А вечером, когда у соседей засветились окна и девочка незаметно ушла, он внезапно ощутил чувство потери. Когда мать позвала его ужинать, Давид неохотно вошел в дом. Сидя на высокой лавке и глотая надоевшую ячменную похлебку, он думал, придет ли девочка завтра.

Она пришла. Три дня приемная дочь соседей следила за Давидом. На четвертый день ей, наверное, наскучили его тихое одиночество и травяные сети, и она решилась выйти за ограду. Давид – последние два дня он только притворялся увлеченным травой, а на самом деле напряженно прислушивался к чужому присутствию – краем глаза заметил, как она заворачивается в теплую кофту тетки Азы и шагает к калитке.

Вернулась девочка через полчаса. Она неслась вверх по улице, тонкие ножки взметывали грязный снег и скользили по незамерзшим лужам, а следом гналась орава деревенских мальчишек. Шлеп – снежок размазался по плечу тети-Азиной кофты.

– Подкидыш, подкидыш!

– Эй, цыганка, погадай!

– Где твоя мама, цыганка? Наверное, украла себе другую дочку, ты-то ей не нужна!

Девочка не плакала. Она только бежала, а преследователи не торопились – ноги у них были гораздо длиннее.

Давид оглянулся на соседский дом. Муж Азы, Гогия, отправился к углежогам. Сама Аза была глуховата и не слышала криков.

Мальчик встал, быстро пересек огород и толкнул калитку. Вышел на середину улицы. И сказал негромко:

– Оставьте ее.

Девочка подбежала к своему дому и замерла у ограды. Те, кто за ней гнался – и Гия, и Вахран, и Камиль, и так и не утонувший в ручье Ваза, – остановились. Гия неуверенно нагнулся и загреб в горсть снега. Другой рукой он подобрал камень.

Ваза насупился, выкатил упрямую нижнюю губу:

– А ты, дураковатый, что ее защищаешь? Или ты тоже подкидыш? Может, дядя Вано тебя подобрал на дороге? Вот, наверное, жалеет сейчас, что не оставил тебя там подыхать.

Четверо медленно придвигались – похоже, они решили отплатить и за ручей, и за сломанную ногу, и за собственный давний страх. Вот уже и Камиль поднял камень, а Вахран вытянул жердь из забора.

Давид почувствовал, как что-то мешает ему. Опустил глаза и увидел, что в руках его сжата забытая травяная сетка. Стебельки мягко подавались под пальцами, узелки казались тугими и прочными. Он поднял голову…

Неизвестно, что случилось бы в тот день у дома Ва-но, если бы хозяин не выскочил на улицу с длинной палкой. Мальчишки прыснули во все стороны, а девочка, прижавшаяся к калитке, наконец-то заплакала.

…Только на следующий день Давид узнал, что новую соседку зовут Алико. Он впустил ее в свою жизнь неохотно, и все же девочка вошла и прочно заняла там место. Не самое заметное, где-то после травы и мокрой земли, но она неуклонно маячила на границе зрения. Спустя несколько дней Давид разрешил ей войти в огород и наблюдать за плетением сетей. А еще через неделю, совсем уже неожиданно, связал ей куколку. Глядя в восхищенные вишневые глаза, он улыбнулся – кажется, впервые в жизни.

– …раньше были птицами. У каждого человека своя птица, но они делились по породам. Воробьи, синицы – это у кого попроще. Потом, у купцов – куры, фазаны, бекасы. А у королей и князей были орлы, соколы, ястребы. Когда ребенок рождался, ему давали зерно, вот из этого зерна птица и вырастала.

– Это… как душа?

Сандро удивился. Сколько раз он эту сказку рассказывал, а никто до сих пор не спрашивал, была ли птица душой. А вот Инга спросила.

– Не знаю. Птица и птица.

– Мне дедушка говорил, – вмешалась Сулико, – что никакого зерна не было. На самом деле птица в тебе всю жизнь росла, и от человека зависело, какой птицей стать.

Сандро отмахнулся:

– Кто рассказывает, я или ты?

Сулико обиженно замолчала.

– В общем, у каждого человека была птица. Но кроме этого… Когда все зерна из мешка распродавали, оставалось последнее зерно. Некоторые думают, что оно было черное, но, по-моему, обычное зерно. Просто последнее. И из этого зерна, если его младенцу дать, вырастал Птицелов. Понятно, никто последнее зерно покупать не хотел, поэтому Птицеловы редко рождались.

Ингины ресницы мерно подрагивали, а глаза блестели ярко. Она спросила, чуть задыхаясь:

– И что Птицеловы делали? Убивали людей, да?

Сандро покачал головой:

– Не всё так просто. Конечно, они и убивали, но главное – отнимали птицу. Человек еще мог немного пожить, а вот птица, если ее насильно у человека отнять, сразу умирала.

Инга нахмурилась:

– А я думала, что душа бессмертна.

– Ну, птица – это не совсем душа. Не по-церковному. В общем, птица – это сам человек, какой он внутри есть, настоящий.

Ребята сидели на старых, вывернутых из земли качелях, которые Гогия обещал увезти или вкопать обратно, но все никак не мог собраться. Инга поджала ноги, так что стали видны незагорелые коленки и небольшой шрам на правой лодыжке. Вот странно, у Сандро был почти такой же шрам и тоже на правой ноге. Еще совсем маленьким, года четыре назад, он на спор спрыгнул с веранды и напоролся на разбитую бутылку. Сандро старался отвести глаза, но упрямые глаза все никак не хотели отводиться. Он невольно начал думать, откуда взялся шрам – может, Инга тоже на стекло упала или порезалась о проволоку? Сандро и сам не заметил, как замолчал, и очнулся, только когда Сулико пихнула его в бок. Он поспешно продолжил:

– Ну и вот. Наступило время, когда стало очень много Птицеловов, и никто не мог им помешать. Ведь Птицелов сильнее любой птицы, ни орел, ни коршун его не удержат, он всех может поймать в свою сеть. И тогда земля едва не погибла…

Рустам чуть заметно улыбнулся. Он был самым старшим и ни в какие сказки давно не верил. Слушал, наверное, просто из вежливости. Сандро неожиданно будто глянул на себя Рустамовыми глазами, и ему стало стыдно. Зачем он это рассказывает? Действительно, глупости всё, а надо идти в магазин и купить молока…

– Почему? Почему земля чуть не погибла? – Взгляд у Инги был внимательный, нетерпеливый.

Сандро вздохнул и решил досказать побыстрее:

– Потому что птицы удерживают солнце.

Тут Игорь, сидевший справа, не удержался и прыснул. Сулико и его ткнула в бок. Игорь на всякий случай отодвинулся, а Сулико гневно фыркнула:

– Дурак, это же сказка. Красивая. Мне ее дедушка рассказывал, когда я была совсем маленькой и у него в деревне жила. Он говорил, что птицы тех, кто умер, ночью несут солнце под землей, чтобы оно вернулось к востоку. А птицы живых его днем удерживают высоко в небе, чтобы земля не сгорела.

Игорь скептически хмыкнул:

– А как насчет того, что птицы умирают, если их с людьми разлучить?

– Это если насильно, – объяснил Сандро, – если птицу поймает в сеть Птицелов. А так, когда человек умирает, его птица улетает и живет под землей. Тогда ведь верили, что земля плоская…

– А кое-кто и сейчас верит, – пробурчал Рустам.

Его Сулико пихать не стала, только глазами сверкнула, как кошка.

– Можешь что хочешь думать, но мне нравится! По-моему, здо´рово. – Она обернулась к Инге, прищурилась: – Представляешь – тысячи и тысячи птиц летят, а за ними катится солнце. Как в сказке про Эльзу и лебедей.

– А ты нарисуй, – предложил Игорь.

– Ну и нарисую. Думаешь, не могу?

– Эй, – тихонько сказала Инга, – Сандро так и не досказал.

И все замолчали и уставились на Сандро. Он набрал побольше воздуха и выпалил:

– Двести или триста лет назад Птицеловы переловили почти всех птиц. И тогда солнце опустилось совсем низко, началась страшная жара и засуха. Люди и животные умирали без воды, урожай сгорел на полях. Ничего нельзя было сделать, все уже приготовились к смерти. И вот тут появился первый Кукушонок….

Алико часто смеялась. Когда она чуть-чуть привыкла, обжилась в деревне, оказалось, что характер у нее веселый и легкий, как яркокрылая бабочка. Даже те, кто еще недавно бросал в подкидыша камни, поспешили подружиться с ней. Она ловко мастерила кораблики из коры и, когда снег начал таять, часто пускала их вниз по ручью с деревенскими ребятами.

Давид ревновал, клялся, что больше и не взглянет на предательницу – и улыбался в ответ на ее улыбку. Алико приносила ему веточки с белыми цветами вишни, красивые красные камешки, выловленные из ручья, и первые полевые маки. Часто, сидя в огороде, Давид замечал, что с нетерпением ждет промелька быстрых ног за изгородью. Ноги у Алико, кстати, постоянно были измазаны грязью, но Давиду нравилась даже эта грязь, и щербинка на месте выпавшего зуба, и влажный, вишневый блеск черных глаз. На время он забросил свои сети и впервые решился выйти за пределы тесного пятачка за домом. С удивлением он обнаружил, что мир велик, небо над рваной цепью гор глубоко и сине, а люди, окружающие его, – не просто пустые тени…

А с первой летней жарой пришли турки – качары.

– Кукушонок – это особая птица. Настоящего птенца кукушки ведь подкидывают в чужое гнездо, и он растет там, как свой. А человек-Кукушонок может стать любой птицей. Он обычно и бывает подкидышем, сиротой – или бродит бездомный, или его кто-нибудь подбирает и усыновляет.

Сандро не понял, почему Инга побледнела. Это место в истории ему не нравилось, и он поспешил проскочить его.

– Если Кукушонка в дом возьмут, этот дом станет счастливым. Все его любят, всем он как свой, потому что в нем все птицы живут. И только для Птицелова Кукушонок – смерть.

Сандро остановился, ожидая привычного вопроса. Однако Инга не спросила. Сидела, тихонько покачивала ногой, отмеченной шрамом. Будто вовсе ей и не интересно, что такого особенного в Кукушонке, да и сам Сандро, и рассказ его ей не интересны.

Вот и всё. От обиды у Сандро даже в животе закололо. Досказывать было незачем, но мальчик все же закончил историю так, как обычно заканчивал ее дед:

– Птицелову никогда не поймать Кукушонка, потому что тот – все птицы разом и ни одна из них. Кукушонок будет вечно ускользать из сетей. А Птицелов лишится покоя, вечно будет преследовать Кукушонка, пока один из них не умрет. И покуда Птицелов гонится за Кукушонком, остальные птицы могут спокойно нести по небу солнце.

Инга молчала. Молчал насмешливый Игорь, молчал угрюмый Рустам, и даже Сулико не сказала ни слова. Было слышно, как по улице катят автомобили и как отец Рустама и дядя Гогия стучат на веранде костяшками нардов.

Сандро поднялся с качелей, потянул из кармана авоську.

– Ну, я пойду… Если в магазин опоздаю, бабушка будет ругаться.

Сулико разочарованно протянула:

– А как же птицелов? Мы что, не будем играть?

Игорек фыркнул:

– Стара ты, мать, для таких игр. Вон пусть Рустамова мелюзга бегает, а нам уже не по чину.

Сулико обернулась к Рустаму, но тот только плечами пожал:

– Я – как остальные. Но вообще-то да, большие мы уже.

Сандро неожиданно показалось, что двенадцать лет – это и в самом деле очень много. Каждый год вдруг пророс за плечами, как горб у верблюда, и захотелось согнуться от тяжести. Странным двенадцатигор-бым верблюдом он шагнул прочь от качелей, когда Инга негромко сказала:

– Нет, почему же, нормальная игра. На ролевую похожа. Если представить, что все на самом деле как в сказке у Сандро.

Качары – веселые люди. И лошади у них веселые, они весело скалятся, когда топчут посевы. И ятаганы у них тоже веселые – весело и яростно сверкают на солнце, перерубая древки деревенских вил, направленных в бок их хозяевам. Весело и яростно горят, рассекая столбы навеса и шеи убегающих крестьян.

Качары громко смеются, глядя, как встают над деревней первые дымы, перекрикиваются гортанными голосами, закидывая на седло девушек и женщин. А когда отец Сергий, Серго Арджанишвили, показывается из-за церкви с дедовским ружьем, качары только пуще веселятся. Один из них на скаку бьет непокорного камчой, стаптывает его конем, и долго еще катится по пыли неуклюжее, изломанное тело.

До дома Вано качары добрались небыстро, но и не так чтобы очень медленно. А трое из них задержались у соседского дома. Так и не успевший уйти с огорода Давид увидел, как двое срывают дверь и вламываются к соседям. Из дома раздалось два выстрела, потом громкий женский крик, а потом…

Говорили, что качары смеются, нанизывая младенцев на пики. Алико не была младенцем, и нет, не должны были убить ее – ну в худшем случае угнать в ханскую неволю, в далекий царьградский плен. Почему же показалось Давиду, что на платье ее расплывается красное пятно, длинные косы волочатся по земле, а глаза распахнуты безжизненно и печально? И ступня, маленькая ступня в пятнах неотмытой глины, да еще шрам – весной она поскользнулась и распорола ногу о камень, а Давид не знал, как помочь, и от злости и бессилия он тогда полоснул ножом по собственной ноге…

Зато теперь он знал. Медленно мальчик поднялся с сухой земли, разворачивая в руках травяную сеть. И когда затрепыхались в ней хищные стервятники, и дико завыл соседский пес – странно, почему качары его не убили? – и захрипели лишившиеся хозяев кони… тогда Давид тоже рассмеялся.

…Предательская сандалия все же расстегнулась. С возрастающим ужасом Сандро следил, как она соскальзывает с ноги и летит, задевая о нижние ветки и шумя почище пожарной сирены. Шлеп! Инга развернулась, с секунду полюбовалась злосчастной сандалией, а затем подняла голову. Сандро улыбнулся. Улыбка наверняка вышла глупой.

– А я знала, что ты там прячешься. Я видела, ты все время на эту смоковницу лазаешь.

– Ничего ты не знала.

Надо было спускаться, но без сандалии карабкаться вниз неловко. Еще надо было показать Инге красный камушек и сказать, что игра окончена. Он-то был Кукушонком, а Кукушонка ловить нельзя. Обидно. Столько собирались, а играли-то всего ничего.

Остальные пока прятались, они ведь не знали, какой камень выпал Сандро. Мальчик вздохнул и лег животом на ветку. Инга внизу рассмеялась:

– Не надо, не спускайся пока. Я к тебе лезу.

И правда, прежде чем Сандро успел что-то сказать, она ловко подпрыгнула, ухватилась за нижний сук и через секунду уже была на дереве. Краем глаза Сандро заметил, как поспешно зарывается под брезент Игорь и Сулико удирает на корточках. А в следующее мгновение Инга уже сидела рядом с ним.

– Здо´рово. Отсюда все видно. Вон Сулико ползет. Эй, Сулико, я вижу тебя!

Она помахала рукой. Сулико выпрямилась и затанцевала на месте. Крикнула:

– А ты догони сначала!

– Мне и здесь хорошо. – Инга поболтала ногой.

Сулико внизу подумала и затянула противненьким голосом:

– Тили-тили-тесто, жених и невеста на полу валялись…

Сандро запустил в нее зеленой инжириной. Не попал и обернулся к Инге:

– А я и не знал, что ты умеешь по деревьям лазить.

Та пренебрежительно хмыкнула:

– Разве ж это дерево? Ха! Знаешь, на какие елки я у нас взбиралась… – Потом она вдруг посерьезнела и спросила тихо: – Послушай, про Кукушонка… это ты специально? Тебе Рустам проболтался?

– Проболтался? О чем?

Инга нахмурилась:

– Только не ври. Ты знал, что мама меня удочерила?

Сандро ошалело мотнул головой:

– Нет. Откуда? Рустам бы никогда не стал трепаться. К тому же ты так на тетю Валю похожа…

На щеках у Инги горели два красных пятнышка. Сандро набрал в грудь побольше воздуха и выпалил:

– И ничего в этом страшного нет! Если хочешь знать, меня тоже… – Он осекся.

Инга смотрела на него, улыбаясь, и улыбка эта была странной. Никогда Сандро еще не видел у нее такой улыбки. Он пробормотал:

– Ты чего?

Инга продолжала улыбаться. До Сандро неожиданно дошло:

– Так ты разыграла меня? Специально притворилась, чтобы я тебе выболтал? Ну ты и…

У мальчика даже дыхание перехватило. Подло! Это было подло. Кто же мог сказать ей, неужели Рустам? С ним Сандро когда-то поделился секретом, а зря. Надо было молчать и не доверять никому.

Он завозился на ветке, торопясь поскорее слезть, – и почувствовал на запястье Ингину руку. Она держала неожиданно крепко, слишком крепко для такой худенькой девчонки. Сандро дернулся:

– Пусти, больно! Ты что, ненормальная?

Будто не слыша, Инга разжала пальцы Сандро, и из его руки выкатился красный камушек. Ингины глаза оказались совсем близко, и Сандро понял, что они очень темные, почти черные. Почему же раньше ее глаза казались серыми?

– Ты был Кукушонком в игре, да? Тебе ведь часто выпадает Кукушонок?

Сандро никогда не думал об этом, но сейчас вспомнил – да, часто. Намного чаще, чем остальным. Ну и что? Он совсем растерялся, ему было обидно и больно от впившихся в запястье жестких пальцев.

– О чем ты говоришь?

– А если не по игре?

Инга подняла раскрытую ладонь, на которой блестел черный камушек. Потом взглянула прямо в глаза Сандро:

– Твоя птица… Она все время меняется. Когда ты злишься, это такой маленький сыч. А когда радуешься – ласточка или чайка. Я раньше не замечала…

Только сейчас Сандро понял, что у девочки в руках авоська. Его собственная авоська, с мелкоячеистой капроновой сеткой. Инга перебирала ячею, и на секунду Сандро показалось, что сеть растянулась, задрожала, невидимые узелки разбухли, а оранжевый капрон прыснул травяной зеленью. Небо над ним потемнело, будто стаи бесчисленных птиц взвились вверх и закрыли солнце. Сандро задохнулся. Ветка поплыла в сторону; качнулся и скачком приблизился двор…

Он уже падал, но тут потянуло за руку, рвануло – и мир вернулся на место. Сети не было. А бледная девочка, вцепившаяся в его рукав, бормотала:

– Сашка, ты чуть не упал! Прости меня. Прости, я не хотела…

Сандро выдернул руку и попробовал усмехнуться. Губы дрожали. Тогда он хрипло сказал:

– Пустяки. Просто я сам поскользнулся. Спасибо, что удержала.

Инга улыбнулась. Эта новая улыбка была обычной. Да что там обычной – Инга вся так и засветилась.

– Правильно. Глупости все это. Птицеловы ведь давно-давно уже не охотятся на птиц. А еще… мой отец говорил: те, старые, Птицеловы гонялись за Кукушатами вовсе не затем, чтобы убить их. Кукушонок – как Синяя Птица, за которой все идешь и идешь и не можешь догнать…

Красные пятнышки на Ингиных щеках загорелись ярче. Сандро вздохнул… глубоко вздохнул, ему показалось, что он вдыхает целый мир, огромный, прекрасный и вечный. Он дотронулся до Ингиной ладони. Взял черный камешек, согревшийся от теплой руки – и уронил его на землю, к сандалии и зеленой инжирине. Камушек подпрыгнул и укатился в кучу щебенки. Сандро проводил его взглядом и кинул следом вторую сандалию.

Совсем позабытая Сулико крикнула из-за гаража:

– Эй, жених и невеста, вам целоваться не надоело? Слезайте уже, пойдем лучше в кино.

Сандро и Инга переглянулись. Мальчик фыркнул, а потом громко расхохотался. Девочка немного подумала и тоже рассмеялась.

А за их плечами валилось к горизонту тяжелое красное солнце.