Матвей Галаган учащенно задышал.

– И я могу их получить?

– Не сейчас. Заходите через неделю, мы все оформим.

Из конторы Матвей Галаган вышел другим человеком. Тысячи мыслей крутились у него, он думал, как поедет за границу, будет играть в казино и знакомиться с красивыми женщинами, которым не придется отдавать всего себя, откупаясь дорогими подарками, а дома, сняв армейскую форму, он впервые, вместо того чтобы аккуратно повесить в нафталинный шкаф, швырнул на стул. Растянувшись на постели, он представлял, как подаст завтра рапорт, как удивятся сослуживцы, напоминая, что ему осталось всего ничего до пенсии, а потом он закатит пирушку в офицерской столовой, и его будут с завистью хлопать по плечу, обнимать и целовать в десны. Но уже к ночи ход его мыслей изменился. «Появились штаны, когда не стало зада, – думал он. – И почему все приходит с опозданием?» Ему уже не хотелось в дальние страны, где говорят на непонятном языке и где он будет так же одинок. Засыпая, Галаган подумал, что завтра надо встать раньше, чтобы успеть погладить мятую форму, в которой проходит до пенсии.

На службе Галаган решил пока молчать, однако не удержался.

– А что бы ты сделал, получи уйму денег? – спросил он того самого сослуживца, с которым раньше делился сомнениями насчет их профессии. Был вечер, они стояли на автобусной остановке у гарнизона, собираясь ехать каждый в свою сторону.

– Не знаю. С деньгами родиться надо, привыкнуть.

– Ну, можно на благое дело пустить.

– Эт точно, сегодня деньги любого из небытия поднимут. А как отличить дело-то? Беда в том, что у тех, кто их имеет, больше за душой ничего нет. – Взмахнув рукой, он отогнал комара. – Получается, возможности у тех, кто сам – ноль, а способные на многое их лишены.

– А все же – что бы ты с деньгами сделал?

– Черт его знает. Опасная они вещь. Помню, был у меня сосед, выиграл раз в лотерею сумасшедшие деньги. И раньше сычом жил, ни жены, ни детей, а теперь совсем обособился, здороваться и то перестал. Родители мои говорили – надо же, свезло кому не надо, столько вокруг нуждаются. Только свезло ли? Так, может, и доковылял бы до старости, а тут стал на всех коситься, подозревать, что ограбят. Деньги свои он в перину зашил, об этом все знали, вот и спал на них и днем и ночью. Постепенно страх окончательно его сковал, так что он уже не выходил из дома, отбрасывая на улицу лишь тень, когда, облокотившись о косяк, курил в дверном проеме. А кончилось печально. Случился у него дома пожар, так его еле вытащили, чуть не сгорел, цепляясь за перину. И с тех пор умом тронулся, все бубнил, что его подожгли…

Матвей Галаган помрачнел.

– Да не бери в голову, – снова отогнав комара, рассмеялся сослуживец. – Эту выдумку мне бабка рассказывала, бессребреника воспитать хотела. А ты, однако, доверчивый!

Матвей Галаган обиделся.

– А зачем врать?

– Виноват, исправлюсь! – взял под козырек сослуживец. – Ну, ты ж пристал с деньгами, не отвязаться. Одно скажу: когда в кармане звенит, это еще не значит, что в душе звонко. Кстати, больше не думаешь профессию менять?

– Думаю.

– А зря. На старости-то лет.

– Лучше поздно… А в будущем наше дело все равно отомрет, все эти наполеоны, не наигравшиеся в солдатиков, слишком дорого обходятся человечеству.

Сослуживец расхохотался.

– И ты веришь, что оно поумнеет?! Впрочем, что с тебя взять, ты и моей сказке поверил. Нет, Матвей, наша профессия всегда в цене останется: языков много, договариваться не умеют, а наш самый простой. – Он прибил ладонями комара. – Вот теперь он меня понял! А сколько ни тверди: «Не соси мою кровь!», не дойдет. – Прощаясь, он протянул руку с убитым комаром. – Ну, до завтра, мой автобус.

Сослуживца ждала семья.

Оставшись один, Матвей Галаган вспомнил про свалившиеся деньги и подумал, что в этом есть высшая справедливость. Разве напрасно он столько мотался по гарнизонам? Даром, что ли, терпел эту собачью жизнь? Он опять стал мечтать, как ими распорядится, как, набравшись храбрости, напишет Ульяне Гроховец, ведь деньги списывают возраст, делая всех ровесниками.

Всю неделю Матвей Галаган посматривал на всех с тайным превосходством. Он меньше гонял солдат на плацу, закрывая глаза на провинности, простив им желание разбогатеть.

Полковник вызвал его за дубовую дверь.

– Садись, майор. Тут такое дело – осенний набор на носу, ну, в общем, ты понял…

Полковник был толстый, он задыхался, и у него не хватало слов.

– Надо проинспектировать призывные пункты, – закончил за него Матвей Галаган, подумав, что опять выбрали его, будто нет офицеров моложе.

– Точно. Проверишь призывников, списки там… Короче, ты понял…

– Когда прикажете ехать?

– Через неделю.

– Есть! – поднялся Матвей Галаган. – Машину выделите?

Полковник тоже поднялся, покраснев от натуги.

– Тут это… как раз генерал из Москвы прилетает – встретить надо, эскорт и все такое…

– Короче, своим ходом?

– Ну ты понял.

«Жирный боров! – закричал про себя Матвей Галаган, прикрывая тяжелую дверь. – Вот получу деньги и пошлю тебя далеко и надолго!»

До конца дня он ходил готовый сорваться по любому поводу, бросить все, не дожидаясь наследства, но к вечеру остыл. В конце концов, он не первый раз ездит с подобными поручениями, у него есть опыт, может, и правильно, что выбрали его? Ничего не случится, успокаивал он себя, даже лучше сменить обстановку, отвлечься от гарнизонной рутины. Матвей Галаган представил новые лица, молодых ребят, которые напомнят ему время, когда он был курсантом, офицеров на призывных пунктах, стоящих навытяжку перед инспектором, и добродушно улыбнулся. Дома он приготовил чай, выпил два стакана, уже со смехом вспоминая жирного полковника, и снова вернулся к приятным мыслям о том, как сможет распорядиться деньгами. Он подумывал тайно перевести деньги сослуживцу, с которым ждал вместе автобус, но решил, что после их разговора тот непременно обо всем догадается. А Матвей Галаган не хотел огласки. «Завидовать будут, – развалившись в кресле, думал он. – А черная зависть порчу наводит». И, расхохотавшись, постучал по деревянному подлокотнику: «Совсем обезумел, я же, тьфу-тьфу, не суеверный». Отвернувшись, он долго смотрел в окно, за которым уже плыли вечерние сумерки, загонявшие в подъезд припозднившихся жильцов, а когда залез в Интернет, подумал вдруг стать тайным благодетелем. «Переведу деньги в группу, пусть делают что хотят». Он пожалел, что опоздал и уже не сможет выкупить у Раскольникова голову Авеля, не сможет помочь Модесту Одинарову, которому сочувствовал, потому что тот был одинок, как и он сам. В то, что Модест Одинаров жив, Матвей Галаган не верил, посчитав перемену его ника дурным знаком. Незаметно для себя он пробежал глазами пост Афанасия Голохвата:

«Жить перед революцией как весной когда сам воздух пьянит Кто не испытал этого в юности тот не поймет А кто пережил но не понял тому лучше и не родится Революция Пусть в котле ее страстей сгорят мечты надежды грандиозные планы пусть истлеют они углями разочарования усталости и обмана И пусть потом восторжествуют убогая расчетливость старческое брюзжание и житейская мораль пусть опять все поглотят страх лицемерие и скука Но были же мгновенья счастья»

Матвей Галаган откинулся в кресле. «Дать ему, что ли, на революцию?» Он закрыл глаза, и ему было приятно ощущать свое могущество, будто нашедшему бутылку с джинном.

«Счастье? – писал Афанасию Голохвату Иннокентий Скородум. – Что такое счастье? Природа его не знает, эта категория слишком человеческая».

«А по-моему, все просто, – подключилась Ульяна Гроховец. – Счастлив, кто не замечает ада вокруг».

«Почему «ада»? Кто не замечает ничего вокруг», – уточнил Иннокентий Скородум.

Это понравилось Модэсту Одинарову и Зинаиде Пчель.

Матвею Галагану захотелось вступиться за Ульяну Гроховец, к тому же он неожиданно обиделся, приняв замечание на свой счет. «Ложь! – вспыхнул он, поняв, что прожил с широко закрытыми глазами. – Слепота не дает счастья!» Ему уже расхотелось делиться деньгами, теперь он решил, когда получит, тратить их на себя, а пока не носиться с ними как с писаной торбой. В приступе решимости он, подражая молодежному сленгу, написал Ульяне Гроховец в чат:

«Привет! Не бери в голову, ты крутая девчонка, а они лузеры. Давай знакомиться: Матвей, твой давний поклонник. Как насчет островов? Я, конечно, не мулат, но, может, и к лучшему? По-моему, тебе пора отдохнуть от всех этих занудливых модэстов одинаровых. Ехать предлагаю вскладчину: мои расходы, твое обаяние. Так мне бронировать гостиницу?»

Помедлив, Матвей Галаган прикнопил смайлик и нажал «Отправить».

Выйдя из Сети, он задрал матрас, аккуратно разложив брюки, разгладил их руками, повесил рубашку на спинку стула и уткнулся в подушку.

«А как там сестра? – засыпая, подумал он и пожалел, что не спросил у адвокатов ее адрес. – В следующий раз узнаю». Он вспоминал, что считал сестру умнее себя, и улыбнулся.

Полина Траговец к этому времени уже завела от одиночества кошку, с которой вечерами гуляла по бульвару, и, когда та вспугивала голубей с грязными клювами, вспоминала Модеста Одинарова. Получив приглашение Матвея Галагана, она растерялась. «Почему все приходит с опозданием? – кусала она губы, глядя на свою аватару с улыбавшейся брюнеткой. – Ну зачем, зачем я врала?» Вначале она хотела проигнорировать письмо Матвея Галагана, но посчитала это чересчур жестоким.

«Заманчивое предложение, – отстучала она на другой день. – Но я не нарушаю правил дорожного движения, а на личные встречи в группе висит запретительный знак. Когда припаркуюсь в другом месте, напишу обязательно, надеюсь, все останется в силе».

Написав Ульяне Гроховец, Матвей Галаган испугался своей решительности. А вдруг примет приглашение? Придется тащиться черт-те куда. Он уже жалел о своем предложении, воображая незнакомую женщину со своими привычками, капризами и представлениями, под которые придется подстраиваться. Так что, получив отказ, Матвей Галаган с облегчением вздохнул. Он был доволен тем, что преодолел себя. «А все же хорошо, что мы не увидимся», – опять подумалось ему про членов группы с их ни к чему не обязывающими отношениями. Из всей группы он хотел встретиться лишь с Раскольниковым, в котором видел родственную душу и с которым, как ему казалось, нашел бы общий язык. Но Раскольникова исключили из группы, и он больше не напоминал о себе.

Дома Матвей Галаган убеждал себя, что деньги ничего в его жизни не поменяют, и думал служить до пенсии, а в гарнизоне считал дни до того, как пойдет в контору. «Странно, – глядел он на своих солдат, – разбогатеть мечтали они, а деньги свалились мне. Какой в этом смысл?» Домой идти не хотелось, и сразу за воротами военного городка Матвей Галаган зашел в бистро со «стоячими» столиками. Он глядел на высокий длинный забор с колючей проволокой. «Деньги – это свобода. Молодым ее не вынести, потому что свобода – это пустота со страхом пустоты, это ответственность перед собой, а значит, одиночество». Вспомнив сестру, Матвей Галаган стал гадать, замужем ли она до сих пор и как отнесется к нему, если он вдруг нагрянет, поселившись где-нибудь поблизости. С этими мыслями он быстро набрался, так что, обводя мутным взглядом пассажиров в автобусе, не узнавал никого. Лестница в подъезде показалась ему бесконечной, будто вела в небо. Корябая ключом замочную скважину, Матвей Галаган подумал, что и сам сошел с ума от одиночества, и в прихожей покрутил себе в зеркале у виска. «С деньгами примет», – подумал он про сестру и, усмехнувшись, почувствовал себя, как в армии, когда появился план, следование которому избавляет от всех сомнений. Он решил больше не тянуть и пойти в контору завтра. Повернувшись на бок, Матвей Галаган заснул сном праведника, так что соседям пришлось заткнуть уши от его храпа.

Возможно, так бы все случилось, как он предполагал, но судьба – опытный шулер и джокеров в рукаве у нее всегда два. К этому времени сестра Матвея Галагана овдовела, оставшись с ребенком на руках, и остро нуждалась в деньгах. Брата она давно вычеркнула из своей жизни, а если и вспоминала, то со злостью: «Тоже мне, родственничек, умру – не узнает». Ей казалось несправедливым, что он не помогает племяннику, и то, что Матвей Галаган не знал о его существовании, в ее глазах не извиняло брата.

– Небось, в генералы метит, – жаловалась она подруге, когда пришло известие о наследстве. – Что он, страдал, как я? Мыкался с ребенком по углам? С какой стати ему половина?

Сестра так и осталась умнее, быстро сообразив, что наследство, разделенное на двоих, уменьшится для нее ровно на половину.

– Сама с детьми, как муж ушел, – вздохнула подруга. – Алименты, правда, хорошие, но отца ж не заменят.

Они сидели за столом с грязной скатертью, и подруга возила по ней хлебные крошки. Пораженная пришедшей мыслью, сестра Матвея Галагана схватила ее за руку.

– Слушай, а твой бывший по-прежнему промышляет? Помнится, ты говорила…

– Мало ли что я говорила!

Они замолчали, глядя друг другу в глаза, в которых было все, кроме смирения.

– Может, все-таки напишешь? – не выдержала сестра Матвея Галагана, не отпуская руки.

Подруга сощурилась:

– А что мне с этого?

– Что я, дура? Не обижу. Там на всех хватит.

И опять они уставились друг на друга, не мигая, точно ящерицы в раскаленной пустыне – одинокие и злые.

– Хорошо, напишу. Время не терпит?

– Чем быстрее, тем лучше.

Сестра Матвея Галагана знала один из его старых адресов, и ей казалось, что разыскать брата вперед адвокатов не составит труда.

Вечер в гарнизонном городке выдался скверным, но дождь уже сходил на нет, тихо потрескивая за окном, как масло на сковородке, и его заглушало назойливое, пронзительное стрекотание сверчка, точно грозившего от одиночества выкинуть какую-нибудь злую шутку – подточить деревянную стену у дома или надрывным плачем свести с ума его обитателей. Матвей Галаган дважды выходил за дверь, впотьмах шаркал сапогом по мокрой траве, от которой пахло свежестью, переносившей в детство с деревенским скошенным сеном, давил ее наугад каблуком, но сверчка, тут же замолкавшего, не нашел.

Матвей Галаган сплюнул и, усмехнувшись, подумал, что военный из него никудышный, раз он не может справиться с таким ничтожным противником, потом с ужасом представил, что было бы, если бы он женился, раз даже насекомое заставляет его смириться со своими воплями. На мгновенье ему стало жаль себя, он мысленно сравнил себя с обреченным мокнуть под дождем кустом смородины, который не может уйти со двора. Потоптавшись, Матвей Галаган снова сплюнул. Но ничего, возможно, завтра все кончится – и служба, и бесконечное глаженье брюк, он получит деньги и, не прощаясь, уедет в жаркие страны, где море выносит на отмель расплавленных медуз, а ветер ввинчивает в пляж белый песок, он будет сидеть в полосатом шезлонге под бескрайним, вечно синим небом и считать удары собственного сердца. Галаган дал себе слово держать дверь в своем будущем доме всегда открытой, а при входе повесить на гвозде подкову – на счастье. Осталось совсем немного, можно потерпеть, смирившись с промозглой погодой, шалым ветром и надоедливым сверчком.

Вернувшись в дом, Матвей Галаган смотрел в темный угол и снова представлял сестру. «А ты не изменилась, – скажет он, опустив на пороге чемодан. – Разве еще больше поумнела». – «Да уж конечно, служи я в армии, давно бы стала генералом», – ответит она, будто рассталась с ним только вчера. Улыбаясь, Матвей Галаган смотрел в угол с повисшей паутиной и не видел там женщин, застывших напротив друг друга, как пара мамб.

Было солнечно, когда Матвей Галаган вышел из дома, направляясь в адвокатскую контору. Он легко перепрыгнул через ступеньки, и его взгляд равнодушно скользнул по небритому мужчине, одиноко щурившемуся на лавочке. Матвей Галаган опять вспомнил о предстоявшей инспекции призывных пунктов и решил после нее уйти в отпуск. «Отказать не посмеет, – подумал он про толстого полковника с бедным лексиконом. – Возьму пару недель – и к сестре, как снег на голову». Бумаги были уже готовы, он пробыл в конторе не больше часа, подписывая бесчисленные экземпляры, принимая поздравления, которые сопровождали льстивые улыбки.

– Адрес сестры дадите? – попросил он на прощанье.

– Хотите разделить радость? Дадим, конечно, что за вопрос. И телефон.

Мечты наконец обрели реальность, и за дверью Матвей Галаган уже твердо решил не возвращаться на службу, а сразу поехать к сестре. «Как снег на голову», – улыбнувшись, повторил он, нащупывая в кармане бумажку с ее адресом. Перед ним открывался весь мир, и теперь он не мог понять, как прожил свои сорок два года точно на войне, ставя себе задачу выстоять, продержаться – день, месяц, год… Прежде чем перешагнуть ступеньки, Матвей Галаган вздохнул полной грудью, оглядевшись по сторонам. В лужах, после вчерашнего дождя собравшихся в бороздах от грузовиков, играло солнце, на примятой траве поблескивала роса, а в кустах беспечно чирикали воробьи. В этот утренний час на улице было пустынно, только на лавочке по-прежнему щурился небритый мужчина. Мир тесен, это был Захар Чичин, которого Матвей Галаган знал как Раскольникова.