Исчезновение Матвея Галагана в интернет-группе никто не заметил. Как не замечали его присутствия. Как никто, кроме Олега Держикрача, не заметил, что ей исполнилось уже полгода – для виртуальных сообществ возраст немалый. «А что мы узнали друг о друге? – думал Олег Держикрач. – Ник? Аватару?» Группа, как поезд дальнего следования, в который по дороге заходят пассажиры, чтобы потом уступить место следующим, жила своей жизнью, продвигаясь вперед. Куда? Этого не знали сменявшиеся машинисты-модераторы, не знали ее члены, этого не знал никто. За полгода Олег Держикрач еще больше согнулся, вернувшись в больницу, все так же ходил по длинным коридорам, раскланиваясь с медсестрами, а в палатах навещал новых пациентов. Но он стал мягче, сдержаннее, вспоминая Никиту Мозыря, случалось, не к месту улыбался, а уходя, поправлял на постели больного одеяло: «Все будет хорошо, голубчик, не отчаивайтесь».
Заходя в группу, он все больше убеждался в бессмысленности своей затеи объединить в ней случайных людей, от отчаяния ему даже хотелось уничтожить ее, и он жалел, что передал это право Степаниде Пчель. «Пустое времяпрепровождение, – проклиная себя, плевался он, видя одни и те же унылые посты, за которыми читалась усталость и раздражение. – Так и депрессию можно заработать». И однажды он приказал себе, наконец, отойти от интернетовского угара и улыбнулся, сравнив свое решение с воскресением. С тех пор Олег Держикрач в группе больше не появлялся. За него это делала жена. Для Веры Павловны увлечение мужа давно не было тайной, догадавшись о существовании группы, она по истории его интернетовских путешествий, которую Олег Держикрач забывал чистить, давно вычислила ее адрес. Вначале она только читала его сообщения, оправдывая свое любопытство желанием лучше узнать любимого человека, но потом увлеклась настолько, что завела собственный профиль. Однако к этому времени Олег Держикрач уже забросил свое детище, и она все чаще пользовалась его именем. Так что исчезновения Олега Держикрача в группе никто не заметил, как и смерти Модеста Одинарова и Матвея Галагана. Вера Павловна искусно скрывала новое увлечение, однако все тайное рано или поздно становится явным. Раз, сматывая в прихожей длинный шарф, Олег Держикрач застал жену за компьютером. Дальнозоркость с возрастом развилась у него еще сильнее, и он понял, что она посещает созданную им группу. Увидев мужа, Вера Павловна покраснела и быстро закрыла сайт. Но Олег Держикрач не думал сердиться.
– Это хорошо, что ты знаешь. – Он поправил свисавший с полки шарф. – Давно хотел поделиться.
– Прости, дорогой, – оторвавшись от компьютера, обняла его жена. – Я очень тебя люблю.
Олег Держикрач улыбнулся:
– Любопытная моя кошечка, говорю же, я рад, что так вышло. Ужин готов?
– Рыба и твой любимый рис.
– Отлично. Так чего мы ждем?
На кухню они так и прошли в обнимку. За столом он вернулся к разговору, выстреливая словами, точно расплачивался ими за каждое рисовое зерно:
– Значит, ты уже со всеми познакомилась. И как они тебе?
Вера Павловна пожала плечами:
– Обыкновенные, со своими слабостями и пороками.
– А откуда нам знать их пороки? Дорогая, мы видим их роли, а играть в Интернете проще, чем в жизни. Вот Никита Мозырь производит впечатление здравомыслящего, но он шизофреник. А писатель этот, Иннокентий Скородум? Разве свое место занимает? У него бедная фантазия, а он вынужден сочинять романы. Или Сидор Куляш. Зачем так упорно подчеркивать свою состоятельность? Кто он на самом деле? А Ульяна Гроховец, которая строит из себя бог знает кого? Или Раскольников? Может, это прыщавый золотушный подросток? Посмотри, как они непоследовательны, сегодня пишут одно, завтра другое. Точно под одним ником разные люди. Впрочем, мы все не те, за кого себя выдаем… – Он на секунду замолчал, ковыряя вилкой рыбу. – Знаешь, в последнее время я все меньше вызываю у себя уважение. Пациентам я уверенно ставлю диагнозы, прописываю лекарства, но чужая душа для меня такие же потемки, как и своя…
Вера Павловна испуганно смотрела на мужа.
– Нет, дорогая, не бойся, это не безумие, наоборот, я все вижу отчетливо, вижу насквозь, вижу, что ничего не вижу.
– Ну что ты, что ты… Ты же такой тонкий, глубокий…
– Скажи еще образованный. В университете нас учат, как все устроено. А потом понимаешь, что устроено все не так. И зачем изучать неправильное устройство? А может, лучше на базаре торговать? Может, это как раз мое? А теперь вот приходится профессорское звание оправдывать, перед собой притворяться.
Отложив вилку, Вера Павловна поднялась, став вровень с сидящим мужем, и прижала к груди его голову. У Олега Держикрача навернулись слезы.
– И группа эта, как камера-обскура, в ней все перевернуто, все фальшиво…
– Откуда мы знаем? Сам же говоришь, ничего про них неизвестно. Так лучше принимать их такими, какие есть. И слова, и поступки… К тому же благодаря группе Ульяна Гроховец и Модэст Одинаров обрели свое счастье. Это же мы твердо знаем. Так и вижу этих голубков, обнимающихся у компьютера!
– Не хватало быть еще сводней.
– Ну, зачем так. И к чему обязательно подозревать худшее? Вот же эти едкие сестры Пчель, эти интернетовские фурии, живут, мы знаем, дружной семьей, с единственным компьютером на троих. Как представлю их идиллию, мне легче делается. В провинции нет нашей отчужденности, обособленности.
– А вдруг это один человек?
– Нет, невозможно быть таким озлобленным, да и одиночества такого никто не вынесет. К чему твои чудовищные предположения? Надо быть доверчивее.
– Как Саша Гребенча?
– А что Саша Гребенча? Светлая личность, наверняка прекрасный муж и отец. Узнав о таких, жить хочется. Так и потомки прочитают наши признания и подумают: «А они были совсем не глупы, и мучились, как мы, и страдали». И не так станет им одиноко на свете белом.
– Да наплевать им будет на нас! – отстранился Олег Держикрач. – Много мы об ушедших думаем? Много о них знаем? При Пушкине, к примеру, туалетной бумаги не было, он подтирался бог знает чем, и той же рукой выводил про Онегина. Как нам это вообразить? Другие люди! А что поймут из нашей переписки, если мы сами в ней мало что разбираем.
Олег Держикрач поднялся, взяв за руку, подвел жену к компьютеру.
– Вот, посмотри на этот чат посторонними глазами:
Ульяна Гроховец:
«А что думает Модест Одинаров?»
Модест Одинаров:
«У начальника заболела секретарша, и в обеденный перерыв он, не отрываясь от бумаг, бросил: «Сварите кофе, дружище». А он вдвое моложе! И почему я не плеснул ему кофе в лицо? Боюсь сорваться. Может, взять отпуск?»
Раскольников:
«Правильно, что сдержался. Лучше его в подъезде замочить. Научить как?»
– Представляю, как шарахнулся этот Одинаров! – сказала Вера Павловна.
– А тебе не кажется, что он выдумал всю эту галиматью? Как и случай с собачником?
– А зачем?
– Может, хотел доказать, что не трус, что еще не окончательно утратил чувство собственного достоинства? А как это сделать – только в интернет-группе.
– Все равно мне он неприятен. Уж больно расчетливый. Мне нравятся способные на ошибку.
– Как я? Но давай посмотрим, как язвит Никита Мозырь:
«Будь проклята эпоха Просвещения! Хочу обратно в феодализм! Лучше бояться Отца-Создателя, чем холодной, бездушной бездны! Хочу, чтобы Земля была в центре мироздания, а душа была бессмертна! И какая мне разница, как обстоит все на самом деле? Это ученые произошли от обезьяны, а я своего Отца знаю!»
– А он язвит? – спросила жена.
– Конечно. В больнице он не упускал случая демонстрировать безбожие. А вот это, посмотри.
Олег Держикрач навел мышью на пост Иннокентия Скородума.
«Общественное устройство – как смерть: его можно обсуждать, можно видоизменять, можно принимать или нет, но поделать с ним ничего нельзя. Нам остается лишь перебирать виды казни. Левые знамена прикрывают корысть ничуть не хуже правых идей, а благо нации, если о нем вообще можно говорить, зависит скорее от нравственности правителя, чем от его политических взглядов».
– Обрати внимание, как он завелся, когда ему ничего не ответили. Не привык оставаться без отзывов. Но в группе нет заказных рецензий, и он прокомментировал сам.
«Демократия уповает на выборы. Но все политики принадлежат к узкому слою, корпорации, которая не имеет никакого отношения к толще народа. А его громада живет своей жизнью, которую нельзя ни устроить, ни перевернуть. Есть китайская притча. Будучи в императорском дворце, учитель сказал: «Опытный врач не вмешивается в течение болезни, предоставляя организму самому бороться с ней. Он лишь следит за процессом исцеления. В случае выздоровления он пожинает лавры, в случае смерти, забрав причитающуюся плату, торопливо покидает родственников, принося соболезнования. Неопытный же врач пробует различные лекарства, порошки и чудодейственные мази. Он мучает больного постоянными притираниями, переворачивая в постели, пускает ему кровь. И только вредит.
Так же и опытный правитель предоставляет подданных самим себе, оставляя за ними полную свободу. Он лишь наблюдает, поощряя едва наметившиеся движения, не вмешиваясь в устоявшийся ход вещей. Достижения он по праву ставит себе в заслугу, неудачи списывает на волю богов. В случае общественной катастрофы он благоразумно уходит в отставку, проедая вдали от родины накопленные средства. Неопытный же правитель в своем стремлении улучшить мир принимает самые энергичные меры, лезет из кожи вон, пытаясь повернуть вспять глубинное течение истории. И только все ухудшает»».
Это понравилось Зинаиде Пчель и Сидору Куляшу.
– Забавная история, правда? – разминая длинными пальцами сигарету, сказал Олег Держикрач. – Она говорит, конечно, больше об Иннокентии Скородуме. Как и комментарии.
Ульяна Гроховец:
«Жесть! Сам придумал?»
«Нет, Чао Гунь в восьмом веке. А дальше он рассуждает об истории: «Считать, что известные правители определили ее движение, все равно что предполагать, будто шляпа указывает нам дорогу, а ее перемена говорит о наших мыслях»».
Дама с @:
«От ваших проповедей скулы сводит!»
Афанасий Голохват:
«А другой китаец сказал чтобы найти новый путь надо уйти со старой дороги».
Сидор Куляш:
«И путь этот на Запад».
Иннокентий Скородум:
«А что Запад? Будто там знают, зачем живут».
Зинаида Пчель:
«Не знают зачем, зато знают как».
– Мертвые артефакты. – Олег Держикрач выпустил дым через волосатые ноздри. – Так могли писать и сто лет назад. И двести. Будто говорят между собой идеи, а не личности. А вот эти признания тролля «Последняя инстанция»:
«Старость – это когда все силы уходят на поддержание организма, когда не успеваешь ставить на нем заплаты, а волю приходится собирать в кулак, чтобы стойко, без стонов переносить его постепенное разрушение, когда простейшие вещи, такие как выпить бутылку вина или переспать с женщиной, вырастают в проблему, когда безрезультатное сидение на стульчаке приносит неимоверные муки, заслонив все остальное, а кишечник, мочевой пузырь и желудок ставят в унизительную зависимость».
– Узнаю льва по когтям! – насмешливо сказала Вера Павловна. – Наверняка это старый зануда Иннокентий Скородум.
– А вот и нет, дорогая, это я.
Вера Павловна посмотрела на мужа другими глазами, будто увидела в первый раз. А потом неожиданно улыбнулась:
– Говорю же, не зря ты все это затеял, откуда бы я узнала, что ты уже старичок?
Олег Держикрач улыбнулся.
– А писатель по-своему честен. Вот, обрати внимание.
Иннокентий Скородум:
«Я всю жизнь провозился с книгами, сначала их читал, потом писал. А может, следовало наоборот? Я писал о жизни, и никогда о смерти. Я думал: «Раз ее не избежать, закроем глаза!». Но значит, я не писал и о жизни!»
– Может быть впервые, он попробовал быть искренним, а как его кусают!
Дама с @:
«Какая трагедия! В детской литературе себя не пробовал?»
Сидор Куляш:
«Конечно, жизнь отвлекает от смерти, и есть шанс, что смерть также отвлечет от жизни».
Он прицепил издевательский смайлик.
– Слушай, они все сумасшедшие! – всплеснула руками Вера Павловна. – От них за версту несет безумием!
– Это было бы еще ничего! Если понимаешь, что безумен, значит, еще жив. Но мне кажется, половина из них мертвые клоны. Например, Афанасий Голохват с его социологическим поносом и пренебрежением к грамматике.
– И чей он клон?
– Сидора Куляша. Его второе «я», компенсирующее социальную зависимость. Нельзя же всерьез представить, что ему нравится его работа на телевидении. Он не настолько самоуверен, чтобы игнорировать отношение к себе в группе, вот и появляется на сцене Афанасий Голохват, который пишет, посмотри:
«Покажи по телевизору обезьяну и на улице у нее станут брать автографы вот где мы живем кругом одноклеточные утрамбованные информационным катком зомби с оштукатуренным сознанием и психологией комнатных собачек».
Олег Держикрач:
«И с волчьей хваткой».
– А ты у меня остроумная, – повернулся к жене Олег Держикрач. – Я бы так не нашелся.
Вера Павловна покраснела.
– И все же странное впечатление оставляет наша переписка. Посмотри, как все связано, прямо божественный промысел!
– Что ты имеешь в виду?
– Ну как же, не напиши Модест Одинаров про свой случай с собачником, не появился бы и Раскольников. Он оставил первый комментарий под сообщением Модеста Одинарова. И не было бы его провокационного розыгрыша, так шокировавшего всех.
– Уверен, что розыгрыша?
– Убежден! А уже позже в группе появился Афанасий Голохват, почувствовавший в Раскольникове родственную душу. Если допустить все же, что это отдельный человек, а не клон Сидора Куляша. Видишь, одно загадочным образом цепляет другое.
– Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется.
– Мы никогда не узнаем и как оно отозвалось.
– В каждом сердце по-своему. А сколько их в группе!
– А знаешь, мне иногда кажется, что это один человек. – Олег Держикрач опять посмотрел на жену, точно оценивая, не примут ли его за сумасшедшего. – Как и по свету бродит один вечный Адам под разными именами.
Вера Павловна обняла мужа.
– Адам и Ева. По свету бродят двое.
– Да, дорогая, встретить свою половину – это и есть наше предназначение, в этом и состоит