* * *

Дион .

Мессалина  – его жена.

Домициан  – император.

Сервилий  – поэт.

Фульвия  – его жена.

Клодий .

Лоллия .

Афраний  – прокуратор.

Бен-Захария  – вольноотпущенник.

Бибул  – пожилой корникуларий.

Полный римлянин .

Плешивый римлянин .

Глашатай .

Юноша .

Молодой корникуларий , римляне и римлянки .

Действие происходит в Риме в конце первого века.

1

Послеобеденное гуляние в районе Капитолия. Римляне неторопливо прохаживаются, наслаждаясь теплым вечером. Негромкий говор, взаимные приветствия. Выходит глашатай. Быстро поднимается на ступени, машет рукой, призывая к тишине. Все умолкают.

Глашатай . В добрый час! Слушайте свежие римские новости. Никогда наш Рим не был так горд, могуч и прекрасен. Достойные римские граждане с удовлетворением следят за возвышением столицы Империи и радуются ее растущей красоте. Что же произошло за истекшие сутки? А вот послушайте внимательно и соблюдая порядок.

Аппий Максим Норбан, занимавший, как известно, пост претора, получил новое ответственное назначение. Император Домициан утвердил его в качестве наместника Ретии. Сопровождаемый пожеланиями плодотворной деятельности, Аппий Максим отбывает к месту новой работы.

Полный римлянин . Крупно шагает Максим Норбан, – ох и крупно…

Плешивый римлянин . Что вы хотите, Танузий, сейчас время молодых.

Глашатай . Вчера, после ужина, от разлития желчи скончался рекуператор Эфиций. Каждый римлянин согласится с тем, что это поистине невозместимая потеря. Мудрость, справедливость и обаяние Эфиция неизменно ощущали и его сослуживцы, и те, кто прибегал к его авторитету, и те, кого он судил. Нет сомнения, что светлый образ покойного навсегда останется в сердцах всех, кто его знал.

Полный римлянин . Ах, бедняга Эфиций… Интересно, что он такого съел?

Плешивый римлянин . Увидите, теперь назначат Сеяна. Сеян давно метит на это место.

Глашатай . Вчера император Домициан увенчал лаврами поэта Публия Сервилия. Новый лауреат хорошо известен гражданам Империи. Истинный сын Рима, он по праву может считаться певцом его величия. Прекрасные сюжеты сочетаются в его стихах с нежной, изысканной мелодикой. Нет сомнения, что увенчание Сервилия будет с удовлетворением встречено населением.

Полный римлянин . Вот это здорово! Я и сам люблю его стихи.

Глашатай . Продолжается странное заигрывание наместника Верхней Германии Луция Антония Сатурнина с хаттами. Император Домициан вчера за обедом выступил с речью, в которой подчеркнул, что подобные действия наместника вызывают самое пристальное внимание Рима.

Полный римлянин . Ох и штучка, доложу вам, этот Антоний Сатурнин! Никаких устоев.

Плешивый римлянин . Я его знал юношей. Постоянно грыз ногти.

Глашатай . Городская хроника. Завтра в цирке состоятся большие квесторские игры. Будут проведены решающие гладиаторские бои. В боях примут участие женщины и карлики. Император Домициан почтит игры своим присутствием.

Полный римлянин . Пойдете? Я уже заказал места.

Плешивый римлянин . Какие теперь гладиаторы… Ни один не может нанести стоящего удара…

Полный римлянин . Помните Спикула? Вот это был боец…

Плешивый римлянин . А Тибул-фракиец? Нынешние – подмастерья, а те были мастера…

Глашатай . Завтра же, по окончании игр, во дворце императора Домициана состоится большой вечер по случаю очередной годовщины его правления. Всем достойнейшим гражданам разосланы соответствующие приглашения. На этом я заканчиваю. В добрый час!

Полный римлянин . Вы получили приглашение?

Плешивый римлянин . Я с утра не был дома. А вы?

Полный римлянин . Вот и я, – с самого утра…

Плешивый римлянин . Смотрите, Танузий, – прокуратор Афраний…

Идет Афраний, высокий, дородный мужчина. Выражение величественной снисходительности не покидает его лица.

Афраний (вглядываясь в проходящую толпу) . Эй, вольноотпущенник!

Появляется маленький смуглый человек.

Смуглый . Слушаю вас, справедливейший.

Афраний . Гуляешь?

Смуглый . Гуляю.

Плешивый римлянин . Вы его знаете? Бен-Захария. Ученый секретарь при прокураторе.

Полный римлянин . С этим пройдохой не шутите. Прокуратор без него как без рук.

Они смешиваются с толпой.

Афраний . Послушай, Бен-Захария, где ты был вчера вечером?

Бен-Захария . Можете себе представить, ко мне приехал земляк.

Афраний . Из Иудеи?

Бен-Захария . Из нее.

Афраний . И есть свежие анекдоты?

Бен-Захария . Как не быть.

Афраний . Тогда – другое дело. У меня было несколько мыслей по поводу последних законоположений, и я, по правде сказать, был сердит, что ты отсутствовал. Но если твой земляк привез новые анекдоты, то это другое дело. О чем же они?

Бен-Захария . Разумеется, о Риме.

Афраний . Обожаете вы сочинять о Риме анекдоты.

Бен-Захария . Справедливейший, что нам еще остается? Победителям – пожинать лавры, побежденным – сочинять о победителях анекдоты.

Афраний . Ну, рассказывай, не тяни…

Бен-Захария . С удовольствием, справедливейший. Встречаются как-то два консула…

Они проходят. Появляются Лоллия и Клодий. Лоллия – энергичная красивая римлянка лет тридцати. Клодий – римлянин из знатного рода, прямая ей противоположность, его небольшие умные глаза устойчиво хранят сонное выражение.

Лоллия . Мы опоздали, Клодий, – все люди, мало-мальски стоящие внимания, уже разошлись.

Клодий . Лоллия, вы слишком скромны, – они здесь только что появились. ( Целует ей руку. )

Лоллия . Клодий, друг мой, вы льстите так, как льстили наши деды, – грубо и прямолинейно. Вы-то знаете, что я совсем не скромна.

Клодий . Друг мой Лоллия, установлено, что лесть тем действенней, чем она грубей. В лести не должно быть недомолвок, – все должно быть ясно, определенно и не допускать толкований. Когда Гораций льстил Цезарю, он отбрасывал всю свою тонкость.

Лоллия . Но ведь то был простой солдатский век, не отягченный современными сложностями. И кто читает теперь Горация? Дети и ученые. И Гораций и Виргилий – это почтенное прошлое Рима. Его можно уважать, но оно никого не волнует.

Клодий (вновь целует ей руку) . Либо я опоздал родиться, либо крайне глупо устроен.

Лоллия . Неужели вас трогает традиционный стих с его вялыми ритмами? Да, мой друг, вы становитесь старомодны.

Клодий . Я старею.

Лоллия . Хуже – устареваете.

Клодий . Лоллия, мне сорок два года.

Лоллия . Клодий, римлянке важен не возраст мужчины, а его время. Ей нужно знать, прошло оно или нет.

Клодий . Мое время либо прошло, либо не настало.

Лоллия . Это громадная разница, друг мой, ее необходимо установить. В сущности, она и определяет, чего вы стоите.

Клодий . Что делать, вы женщина практического ума, и в этом ваше очарование. Сюда идет Публий Сервилий, человек, лишь вчера увенчанный лаврами. Уж с ним-то по крайней мере все ясно.

Лоллия . Вы отрицаете его дарование?

Клодий (пожав плечами) . Дион с его эпиграммами занимает меня больше.

Лоллия . Клодий, оригинальничанье так же старомодно, как любовь к Горацию. Чем вас может занимать Дион – побойтесь Бога… Неудачник, изливающий свою желчь, ничего больше. Завтра или послезавтра его вышлют из Рима, и этим все кончится.

Появляется Публий Сервилий, высокий круглолицый римлянин, веселый и обаятельный.

Вот и наш триумфатор, обожествленный настолько, что ему нет смысла замечать смертных.

Сервилий . Лоллия, вы славитесь умом, как могли вы это подумать? Именно теперь я буду замечать всех и каждого. Недоступность нужна, пока ты не признан. После признания к ней прибегает только болван. Привет вам, Клодий.

Клодий . Привет и поздравления, Сервилий. Вы рассуждаете очень здраво.

Сервилий . Я нуждаюсь в людях и не намерен их отпугивать. С успехом их могут примирить только несчастье или демократизм. Обзавестись какой-нибудь большой бедой, сами понимаете, себе дороже, зато демократизма во мне хоть отбавляй.

Лоллия . Вот, Клодий, что такое человек современный.

Сервилий . Кроме того, я по натуре доброжелателен. Никакого насилия над характером.

Лоллия (кивнув на Клодия) . Мы только что спорили. Наш друг расхваливал Диона.

Клодий . Скорее, вы его бранили.

Сервилий . Бедняга, он никогда не нравился женщинам. В конце концов, у него есть свои достоинства.

Лоллия . Неужели вам не надоели его обличения? Вы действительно добрая душа.

Сервилий . Что ж, когда у человека дурное здоровье, слишком заботливая жена и хроническая неудовлетворенность, он становится либо пьяницей, либо сатириком. Я рад, что встретил вас, Лоллия, вы мне необходимы.

Лоллия (прерывая его) . Одно мгновение. Клодий, вы видите, там Цезония. Скажите ей, что я жду ее вечером.

Клодий . Слушаюсь. (Отходит в глубину.)

Сервилий . Вам нужна Цезония?

Лоллия . Мне не нужен Клодий. Нет, не вообще, а сейчас.

Сервилий . Я так и понял.

Лоллия . Вы остановились на том, что я вам необходима. В его присутствии вам пришлось бы объяснять – почему. А ведь у поэтов такое слабое воображение, когда дело касается обыденной жизни.

Сервилий . Боже, как вы умны.

Лоллия . Вы, конечно, просили бы меня прочесть ваши новые стихи.

Сервилий . Верно. Но мне и в самом деле нужно ваше одобрение.

Лоллия . Одобрение женщины? Зачем оно вам? У вас есть одобрение императора.

Сервилий . Вы больше чем женщина. Вы – общественное мнение. Я хочу вас видеть. Мне кажется, со вчерашнего дня я получил надежду…

Лоллия . Я все-таки женщина, и у меня слабость к победителям. Когда и где?

Сервилий (задумывается) . Когда и где?

Лоллия . Быстро, Клодий уже идет.

Сервилий . Вот проклятье, не дадут подумать…

Лоллия . Вот и ваша жена… Может быть, посоветуетесь с нею?

Сервилий . Вы знаете дом моего друга Энния Цинны, вблизи театра Марцелла?

Лоллия . Разумеется.

Сервилий . Завтра в полдень я буду там один.

Лоллия . Хорошо. Вы не будете там один.

Вместе с Клодием к ним подходит Фульвия, жена Сервилия, полная краснощекая женщина, богато одетая.

Мой привет, Фульвия, мы поздравляем здесь вашего знаменитого мужа. Расскажите, что чувствует жена лауреата?

Фульвия . Могу вам сказать, что я удивлена. Пожалуй, это самое сильное чувство. Посудите сами, свет не видел такого лентяя, как мой муж Сервилий. Все, что им написано, друзья мои, это мой пот, мои слезы, мои усилия. Дай ему волю, он бы только и делал, что кутил с приятелями и плел всякую чушь доверчивым дамочкам.

Лоллия . Подумайте! Как обманчива внешность!

Сервилий . Ты преувеличиваешь, жена.

Фульвия . Все, что угодно, лишь бы не работать. А на мне дом, на мне – поместье, и все это, видите ли, должно быть достойно его имени. Сам-то он человек беспорядочный, но порядок и чистоту обожает.

Лоллия . Ах, Фульвия, к поэтам надо быть снисходительной.

Фульвия . Вот-вот, говорите это при нем, для него подобные речи – мед. А все дело в том, что он родился под счастливой звездой, нашел женщину, которая из него сделала человека. Его счастье, что кроме меня никто не читает его черновиков.

Сервилий . В конце концов, ты знала, на что идешь.

Фульвия . Так вот всегда: ему главное – отшутиться. И при всем том он неприлично ревнив. Иногда я жалею, что не родилась кривобокой. Лоллия, вы непременно должны нас навестить. И вы, Клодий, – ведь вы еще не видели нашего поместья.

Клодий . Чрезвычайно польщен. Лоллия, пора. (Супругам.) До завтра у императора.

Лоллия . До завтра. Прощайте, Фульвия. Прощайте, Сервилий. Мой привет вашему другу Эннию Цинне, который живет близ театра Марцелла.

Сервилий . Он будет счастлив.

Лоллия и Клодий уходят.

Охота тебе срамить меня и срамиться самой.

Фульвия . Что нужно от тебя этой… кукле? Стоило Домициану нацепить на тебя венок, она уже тут как тут. Я знаю наперечет всех ее любовников. Можешь поверить, тебе нечем гордиться, ей важно одно: чтоб они были на виду.

Сервилий . Видит небо, Фульвия, я покладистый человек, у меня легкий характер. Чего ради тебе нужно мне портить настроение и аппетит? Я-то ведь снисходителен и умею не замечать. Слава богу, терплю за столом твоего центуриона, хоть он болтлив, как старая баба, и твоего грамматика, хотя он не может связать двух слов. Живи, но дай жить другим.

Фульвия . Негодяй, ты посмел сказать это честной римлянке? И лишь потому, что у нее есть бескорыстные друзья?

Сервилий . «Честной римлянке»… При чем тут Рим, хотел бы я знать? Честной можно быть и в Афинах.

Фульвия . Фарисей, лицемер, ты и в словах блудишь, как на ложе. Разве это не ты писал:

Сервилий . Ах, Фульвия, мало ли что я писал?..

Фульвия (продолжает) .

Сервилий . Что ж ты думаешь, я и в самом деле так глуп, чтобы считать римские носы вершинами цивилизации?

Фульвия . Ну, дождешься ты у меня! Когда-нибудь я встану у храма Юпитера и крикну: «Люди, не верьте ему! Он лжет!»

Сервилий . Почему бы тебе не избрать для этого Большой Рынок?

Фульвия . Со вчерашнего дня ты забыл, что обязан мне всем!

Сервилий . Забудешь, как же. Ты твердишь это с утра до вечера. И довольно! Сюда идет Мессалина. Не хватает мне попасть на язычок ее мужу…

Входит Мессалина, жена Диона, полная женщина с постоянно озабоченным лицом.

Фульвия . Мессалина, мой привет. Вы кого-то ищете?

Мессалина . Привет и вам. Вы не видели моего Диона?

Фульвия . Нет, к несчастью. Он, верно, бродит один и обдумывает свои эпиграммы.

Сервилий . Уж будто он пишет одни эпиграммы. Он талантливый человек, и, бесспорно, его занимают значительные сюжеты.

Мессалина . Не знаю, что его там занимает, только ночью он не давал мне спать, так он кряхтел. У него было колотье в левом боку, и я смазала его коринфской амброзией.

Фульвия . Хиосская настойка верней, дорогая Мессалина. Ее и Филимон рекомендует.

Мессалина . Не верю я врачам, и все тут. Напускают на себя умный вид, а знают столько же, сколько мы.

Фульвия . И все-таки – обратитесь к Филимону.

Мессалина . Ну его; говорят, он берет за визит не меньше тысячи сестерциев. Пусть уж лечит знатных господ, а нам он не по карману.

Фульвия . Где вы проводите лето, дорогая?

Мессалина . Где ж нам быть? Снимаем, как всегда, домишко на Аппиевой дороге.

Фульвия . Милая, вы делаете большую ошибку. Отдыхать можно только на Альбанском озере. На Аппиевой дороге никакого купания и публика на редкость вульгарная. Всякие менялы, нажившиеся вольноотпущенники…

Мессалина . А на озере цены втрое выше. Пусть уж туда едут знатные господа.

Фульвия . Что поделаешь, мой Сервилий очень капризен. Он говорит, что может творить только под плеск волны. Вы обязательно должны побывать в нашем новом поместье, дорогая Мессалина. И вы, и Дион.

Мессалина . Еще говорят, на этом озере ужасные нравы. Семейной женщине просто нельзя появиться одной. Эти господа считают, что им все позволено.

Сервилий . Сильно, сильно преувеличено. Добродетель римлянок охраняет сон их мужей. Помнится, я об этом писал.

Мессалина . Прекрасные, возвышенные стихи. Я постоянно ставлю вас в пример Диону. Вы счастливая женщина, Фульвия. Мой муж умеет только раздражать людей, а больше, кажется, он ничего не умеет.

Фульвия . У каждой из нас свой груз, дорогая. Быть женой Публия Сервилия, может быть, и приятно, но совсем не просто. Прощайте и не забывайте нас. Вы будете завтра у императора?

Мессалина . Ну, что вы… Когда же мы у него бывали?

Фульвия . Жаль, а то бы мы там поболтали. Всяческих благ, Мессалина.

Сервилий . Передайте мой дружеский привет Диону. Я ведь поклонник его пера.

Фульвия и Сервилий уходят.

Мессалина . Послушайте-ка вы ее, – оказывается, быть женой Сервилия не просто. А что же тут трудного, хотела бы я знать? Уж верно, у нее не пухнет голова, где взять денег на обед?

Гуляющих становится все меньше.

Уславливайся с этим Дионом! Уже темнеет, а его все нет. Точно он не понимает, оболтус этакий, что порядочной женщине неприлично стоять одной.

Появляется Дион. Ему немногим больше сорока, лицо его изрезано морщинами и складками, он высок и очень худ.

Есть ли у тебя совесть, Дион?! Заставляешь торчать меня здесь на потеху прохожим. Долго ли так наскочить на обидчика?

Дион . Месса, никто тебя пальцем не тронет, не хнычь. Виноват я, что ли, что встретился мне этот баран-ритор?

Мессалина . Новое дело, какой еще ритор?!

Дион . Юлий Тевкр, скучнейшее и глупейшее из всех животных нашего славного города. Честное слово, нет ничего несносней проповедника, когда он туп и напыщен. Люди, делающие красноречие своей профессией, должны хоть что-то иметь за душой. Красноречие хорошо лишь тогда, когда служит истине, когда его диктует страсть. Но самодовольное, надменное, уверенное в себе красноречие невыносимо! Оно отвратительно! Оно исполнено фальши! Женщина, торгующая телом, жалка, но мужчина, торгующий фразой, бесстыден.

Мессалина . И ты выложил все это Юлию Тевкру?

Дион (пожимая плечами) . Что я сказал такого, что надо скрывать?

Мессалина . Несчастная я. Тевкр преподает красноречие императору, это знает весь Рим.

Дион . Ну и что?

Мессалина . Недаром я жаловалась на тебя Сервилихе.

Дион . Нашла кому – стыд и срам! Только что я их встретил – надутую индюшку и ее лавроносного индюка.

Мессалина . С ними хоть ты ничего не выкинул?

Дион . Ничего, ничего, успокойся. Я только сказал Сервилию, что если Юлий Цезарь носил венок, чтоб скрыть нехватку волос, то он будет его носить, чтоб припрятать нехватку мыслей.

Мессалина . Несносный человек, зачем ты это сделал? Он попросту решит, что ты завидуешь ему.

Дион . Не решит, не так уж он глуп.

Мессалина (тоскуя) . Он тебя так хвалил!

Дион . Сатириков либо хвалят, либо убивают. Больше с ними нечего делать.

Мессалина . Их еще морят голодом, дуралей. Мы всем задолжали.

Дион . По правде говоря, я хотел перехватить у Юлия Тевкра тысчонки три динариев, но, сказав ему все, что я о нем думаю, я посчитал это неудобным.

Мессалина . А что мы будем завтра есть?

Дион . На твое усмотрение.

Мессалина . Ну да, воевать с целым миром – его дело, а думать о нашем обеде – мое. Гораций Флакк тоже писал сатиры, но у него был друг Меценат.

Дион . Это пошло на пользу его желудку, но не таланту. Перестань точить меня, Месса. Ты же знаешь, что это бессмысленно.

Мессалина . Посмотри на себя. Худее, чем Нинний. Ночью ты стонал во сне.

Дион . Я подыскивал слова – это адская работа.

Мессалина . Возможно, но я не спала до утра.

Дион . Нечего меня оплакивать. Я здоров.

Появляется корникуларий Бибул. Это пожилой человек с неизменно недовольным лицом.

Бибул . Если я не ошибся, вы – поэт Дион?

Дион . Нет, достойнейший, вы не ошиблись. Дион это я, а эта славная женщина – Мессалина, моя жена.

Бибул . Рад за вас. Надеюсь, вы в добром здравии?

Дион . Слава богу! А вас, друг, мучают зубы?

Бибул . Нет, зубы мои здоровы, но вы не смущайтесь, этот вопрос мне задают часто. Что поделаешь, такое уж у меня выражение лица. Согласитесь, однако, что трудно улыбаться человеку, который в моем возрасте все еще корникуларий.

Мессалина . Сдается мне, что вы сделаны из того же теста, что мой муж.

Дион . В самом деле, застряли вы на служебной лестнице. Давно бы вам пора выйти в центурионы.

Бибул . Интриги, почтеннейший, грязные интриги. По натуре я не карьерист и к тому же начисто лишен протекции. Приходят сынки центумвиров, иной раз и суффектов, им все дороги открыты. А ведь я подавлял восстание в Иудее…

Дион . И подобные заслуги не отмечены! Мир действительно несправедлив!

Бибул . Однако у меня к вам дело. Может, слышали, завтра после квесторских игр у императора – большой прием. Мне велено передать приглашение вам и вашей жене.

Дион . Приглашение – от кого?

Бибул . Странный вопрос. От Домициана.

Дион . Не шутите, воин.

Бибул . Этим не шутят.

Дион . Но что у меня общего с императором?

Мессалина . Ради всего святого, Дион, помолчи.

Бибул . Ни у кого из нас нет чего-либо общего с божеством, но у него есть общее с каждым из нас. Приходит срок, и он обращает свое внимание на того или на другого. Признаться, только эта мысль и поддерживает меня. Вдруг я еще стану центурионом. Всего наилучшего. Желаю удачи. (Уходит.)

Мессалина . Ах, Дион, а что, если настал твой час?! Ну подумай, почему бы великому императору в конце концов не оценить честного человека?

Дион (растроганно) . Месса, бедная моя Месса, ты все еще надеешься? Всегда надежды, всю жизнь – надежды, вечные глупые надежды…

Мессалина . Довольно, Дион, не так уж я глупа.

Дион . Что ты, что ты, я не думал тебя обидеть. Да и не мне над тобой смеяться! Милая женщина, я не умнее тебя. Стыдно сказать, я и сам еще до сих пор полон надежд. Самых вздорных, самых невероятных надежд!

Занавес.

2

Большой зал в знаменитом дворце Домициана. В глубине – терраса с видом на сад и озеро. Прохаживаются гости. На первом плане – прокуратор Афраний и Бен-Захария.

Афраний . Прекрасный вечер, Бен-Захария, не правда ли?

Бен-Захария . Истинная правда, справедливейший.

Афраний . Только в Риме бывают такие праздники. Сознайся, ничего подобного ты в своей Иудее не видел.

Бен-Захария . В этом нет ничего удивительного. Мы ведь бедная пастушеская страна.

Афраний . Вечер на диво, что и говорить, а все-таки мне не по себе. И каждому в этом доме сегодня не по себе, хоть и не следовало бы мне говорить об этом вольноотпущеннику.

Бен-Захария . В этом тоже нет ничего удивительного. Мерзавец Луций Антоний взбунтовался совсем уж открыто.

Афраний . Чего доброго, через несколько дней он появится в Риме.

Бен-Захария . Это будет крупная неприятность!

Афраний . Скажу тебе по секрету, Бен-Захария, это способнейший человек.

Бен-Захария . Если мне придется свидетельствовать перед ним, я присягну, что вы о нем хорошо отзывались.

Афраний ( смущенно ). Бога ты не боишься, Бен-Захария!

Бен-Захария . Не боюсь, справедливейший.

Афраний . Значит, ты не веришь в него?

Бен-Захария . Он мне просто не нравится. Что это за Бог, который не дает человеку покоя? То он требует око за око, то зуб за зуб. Не Бог, а какой-то подстрекатель.

Афраний . Но, Бен-Захария, без Бога нет народа.

Бен-Захария . Так ведь я сторонник ассимиляции.

Афраний . Вон что… Ну, это другое дело. (Проходят.)

Появляются Лоллия и Сервилий.

Сервилий . Все-таки танцы, заимствованные у галлов, заслуживают своей популярности.

Лоллия . Дорогой друг, сейчас не до танцев. Я хочу вам дать несколько советов.

Сервилий . Неповторимая, я весь – внимание.

Лоллия ( тихо ). Не торопитесь обличать Луция Антония.

Сервилий . Проклятье, но почему? Он изменник!

Лоллия . Возможно, но это выяснится не раньше, чем через десять дней.

Сервилий . Что еще должно выясниться, разрази меня гром?!

Лоллия . Изменник Луций Антоний или…

Сервилий . Или?

Лоллия . Или император.

Сервилий . Но ведь я поэт, у меня есть гражданские чувства.

Лоллия . Ах да! Вы такой прелестный возлюбленный, что я иной раз забываю, что вы к тому же лауреат. Простите, это случается со мной редко.

Сервилий . Кроме того, кем будет Антоний Сатурнин, еще неизвестно, а Домициан – император, это знает каждая курица.

Лоллия (нетерпеливо) . Сервилий, курица не в счет. Как вы думаете, почему здесь Дион?

Сервилий (живо) . Представьте, я сам хотел вас спросить!..

Лоллия . Пишите стихи, а думать за вас буду я. Не делайте шагу без моего одобрения. Как вы провели ночь?

Сервилий . Ругался с Фульвией.

Лоллия . Я вижу, вы не теряли времени. (Не глядя на него.) Она идет сюда. Уходите.

Сервилий исчезает. Показываются Фульвия и нелепо одетая Мессалина.

Мессалина . Почему вы разрешаете Сервилию беседовать с этой женщиной? О них уже шепчутся на каждом углу.

Фульвия . По крайней мере, все поймут, что он – со щитом. Лоллию не занимают неудачники.

Мессалина . Напрасно Диона сюда позвали. Семейному человеку нечего здесь делать.

Они останавливаются рядом с Лоллией.

Фульвия . Дорогая, вы сегодня прекрасны.

Лоллия . Напротив, я чувствую себя усталой. Вы смотрели новую пьесу у Бальбы?

Фульвия . Ну разумеется. Там был весь Рим.

Мессалина . Меня не было. Впрочем, я десять лет не ходила в театр.

Лоллия . Милая, вы ничего не потеряли. Фаон в главной роли невыносим.

Фульвия . Ни жеста, ни голоса, ни внешности.

Лоллия . Как это ни грустно, театр вырождается. Он доживает последние дни.

Фульвия . Я совершенно с вами согласна.

Лоллия . Он мог процветать у наивных греков с их верой в мифы. Наше время все меньше допускает условности.

К ним подходит Клодий.

Клодий . Условности утомительны, но без них немыслима общественная жизнь. Фульвия, дорогая, вас ищет ваш знаменитый супруг.

Мессалина . А не попадался вам мой Дион?

Клодий . Я и сам бы хотел его встретить.

Мессалина . Странное это местечко, скажу я вам. Можно найти что угодно, кроме собственного мужа.

Фульвия . Идемте, Мессалина.

Они уходят.

Клодий . И вы ополчились против условностей! Но ведь чем мы сложнее, тем нам меньше доступно все естественное. Ваша мирная беседа с Фульвией только потому и возможна, что вы обе соблюдаете правила игры.

Лоллия . Вы ревнуете меня к Сервилию, Клодий?

Клодий . Ревновать вас? Это бессмысленно. Разве можно ревновать Капитолий, Базилику Юлия, храм Аполлона? Вы не можете принадлежать одному римлянину. Вы принадлежите Риму.

Лоллия . Теперь я вижу, что дела Рима плохи. Государство, в котором мужчины разучились ревновать, обречено.

Клодий . Мне и самому кажется, что на этих стенах появились Валтасаровы письмена. Все танцуют, шутят, слушают музыку, а в небе рождается гроза.

Лоллия . Антоний Сатурнин собрал легионы.

Клодий . Антония еще можно остановить, но как справиться с нашей усталостью? Боюсь, что вы правы, моя дорогая.

Подходит Дион. Мессалина заставила его принарядиться, и он чувствует себя стесненно. Вместе с тем внимательному наблюдателю нетрудно заметить, что он возбужден.

Друг мой, это такая приятная неожиданность – видеть тебя здесь.

Дион . Я всю ночь ломал голову, зачем это я мог понадобиться Домициану, и так ничего не смог придумать. Но даже если это пустая прихоть, я использую эту возможность.

Лоллия (чуть высокомерно) . Что же вы намерены совершить?

Дион . Я открою ему глаза, только и всего. В мире происходит беспрерывное надругательство над идеалом. Уж нет ни достоинства, ни стыда. Три четверти людей, гуляющих в этих залах, – клятвопреступники, мошенники, тайные убийцы, предатели, наконец, просто мелкие льстецы, ничтожества, не имеющие ни взглядов, ни убеждений. И что же? Если не принимать во внимание их забот о месте в прихожей цезаря, то жизнь их – вечный праздник. Может быть, вы находите это справедливым? А между тем человек, облеченный властью, мог бы сделать много добра.

Клодий . Дион, что это вдруг на тебя напало? Когда же этот мир жил по другим законам?

Дион . Да, если б все это творилось до нашей эры, я бы молчал. Но ведь все это происходит уже в нашей эре! В нашей эре! Ты должен меня понять.

Лоллия . В нашей эре смешно изображать пророка, Дион. Император может спросить вас, кто дал вам право выносить людям приговоры? Для начала вас должны признать хотя бы гением. Иначе ваш гнев объяснят дурным характером или скверным пищеварением.

Дион . При чем тут мой характер или мой желудок? Есть же интересы Рима…

Клодий . Боже, Дион, как ты наивен. Ты сокрушитель основ или ты дитя? Неужели это ты пишешь сатиры? Тебе буколики надо писать, воспевать пастушек и пастушков. Интересы Рима… Рим сам не знает, в чем его интересы. Сегодня – они одни, завтра – другие. Сегодня – союз с дакийцами, завтра – война, послезавтра – снова союз. Вчера Луций Антоний был верным сыном, сегодня он враг, завтра он снова сын. Интересы Рима изменчивы, искусство вечно. Конечно, Лоллия права – великим тебя еще не объявили, но ты об этом не думай, пиши стихи.

Лоллия . Прощайте, Дион, и не вздумайте просвещать императора. Мне кажется, он этого не любит.

Уходит с Клодием, дружески кивнувшим Диону.

Дион . Клодий – лучший из всех, и что же он мне советует: смириться! Ни больше ни меньше. (Задумчиво.) Но как красива эта женщина! Вся порядочность моей Мессалины не перевесит такой красоты. (После паузы.) И все-таки если случай представится, я буду откровенен, умно это или неумно.

Неслышно появляется большелобый человек, узкобровый, с крупными глазами навыкате, – это Домициан.

Домициан (живо) . Дион? Это ведь ты, приятель мой. Я ведь тебя узнал. У меня отличная память на лица.

Дион . Это я, цезарь, и я приветствую вас.

Домициан . Говори мне «ты», Дион.

Дион . Но для этого мы еще недостаточно знакомы.

Домициан (весело) . А ведь ты прост, приятель мой, хоть и печешь эпиграммы. Ничего, валяй, я не обижусь. Когда человека называют на «вы», ему оказывают уважение, но когда Богу молятся, к нему обращаются на «ты».

Дион . В таком случае, как тебе будет угодно.

Домициан . Нравится тебе мой дом?

Дион . Прекрасный дом, цезарь.

Домициан . А мой вечер? Мои гости? Много красивых женщин, не правда ли? Ты любишь женщин, Дион?

Дион . Я плохо их понимаю.

Домициан . Тем больше оснований любить их. Упаси тебя Небо их понять, ты тогда на них и не взглянешь. Моя жена – прекрасная женщина и, однако же, как бы это попристойней сказать… симпатизировала одному актеру. Как тебе это нравится? Смех да и только. Понятно, из этого вышли неприятности. Актера я казнил, ее прогнал. Правда, потом я снова ее приблизил, потому что получилось, что я наказываю самого себя, а это было вовсе уж глупо, и, кроме того, так хотел мой народ, а ведь мы, императоры, служим народу.

Дион . Что же, ты рассудил мудро.

Домициан . Тем более актера-то я казнил. Что делать, – вы, люди искусства, часто преувеличиваете свою безнаказанность. Не правда ли, приятель ты мой?

Дион . Я не задумывался над этим.

Домициан . Ну и напрасно, клянусь Юпитером. Когда что-либо затеваешь, всегда надо думать о последствиях, это я тебе говорю как политик, а уж в политике я зубы съел. Ведь у тебя, по правде сказать, совсем неважная репутация.

Дион (гневно) . А кто мне ее создал? Люди без совести?!

Домициан . Люди, которые мне служат. И подумай здраво, запальчивый ты мой, не могут же быть такими дурными люди, которые мне служат. Я того мнения, что при желании ты мог бы найти для них более правильные слова.

Дион . Домициан, слова не существуют сами по себе, слова рождаются из дел. Прикажешь мне выдумывать события?

Домициан . Вот и неправ ты, дружище, совсем неправ. Я ведь и сам в печальной своей юности писал стихи, и знающие люди говорили даже, что вкус у меня отличный. Выдумывать события глупо, но их можно по-своему увидеть, вот и все. Представь себе, например, что природа послала на нас ураган. Как напишет об этом истинный римлянин? «Свежий ветер, – скажет он, – радостно шумел над Римом». И, наоборот, от солнца, от дара небес, он отвернется, когда оно светит варварам. «Бессмысленное солнце, – скажет истинный римлянин, – глазело на их бесплодную почву». Глаза – зеркало души, братец ты мой.

Дион . Домициан, не время играть словами. От этой игры гибнет Рим. Где чувство, питающее слово? Где убеждение, дающее ему силу? Чего хотят мои сограждане? Наслаждений? Во что они верят? В случай? Этого слишком мало, чтоб быть великим обществом. Подумай об этом, Домициан.

Домициан . Дион, ты гнусавишь, как вероучитель. Вспомни, чем кончили христиане.

Дион . Как раз преследуемые учения выживают. Тем более что человек, покуда мир несовершенен, будет искать утешения. А ищут не всегда где следует.

Домициан . Не будем спорить, откровенный ты мой, по чести сказать, я от этого отвык. Как ты думаешь, почему я тебя позвал? Ведь не для того же, чтоб слушать твои советы.

Дион . Я не знаю, зачем я тебе понадобился.

Домициан . Ты, должно быть, слышал, как ведет себя губошлеп этот, Луций Антоний? Полнейшее ничтожество, мешок дерьма, ведь я его, можно сказать, поднял из грязи, назначил ни много ни мало наместником, – и он, видишь ли, восстает против меня, возмущает моих солдатиков. Вот, друг мой, как я плачýсь за свою доброту. Не приложу ума, что мне делать с моей мягкой натурой. Всеми уроками жизни она пренебрегает, больше того, даже горькая юность, которую я провел на Гранатовой улице, ничему не может меня научить. Однако же и кроткого человека можно ожесточить, клянусь Юпитером! Будь уверен, срублю я этому предателю голову, если он, понятно, не предпочтет быть моим другом.

Дион . И ты согласишься дружить с этим скопищем пороков?

Домициан . Только бы он уступил, я найду в нем достоинства. Я ведь обязан думать о моем народе, о моих детях – римлянах. Поэтому, если этот подлец придет в чувство, я готов с ним сотрудничать. А для этого нужно, чтобы он понял, что в Риме у него союзников нет, что мои сенаторы едины, как мои поэты, а поэты все равно что мои солдаты. И поэтому ты здесь, братец мой, и знаешь теперь, чего мне от тебя надо.

Он хлопает в ладоши, и зал наполняется всеми без исключения приглашенными. В дверях стоит пожилой корникуларий Бибул с обычным недовольным выражением лица.

Вот что я хотел вам сказать, дорогие гости. Жизнь наша полна обязанностей, а они отвлекают нас от возвышенных мыслей. Между тем не только для повседневных дел живет человек. В конце концов, он и для будущего живет. Вот об этом-то нам напоминают поэты. Уж так они устроены, счастливчики эти, что, пока мы копаемся в нашем… пыли, они заглядывают за горизонт. И там они видят величие Рима и оправдание наших усилий. Ясное дело, такие способности не должны оставаться без награды, и мы их награждаем по мере возможности. Да вот недалеко ходить, стоит среди нас Публий Сервилий рядом с привлекательной своею женой. Совсем недавно мы его увенчали лаврами. Надо думать, это поощрение вдохновило поэта, и сегодня порадует он нас новыми плодами. Ну-ка, Сервилий, выскажись, друг.

Все аплодируют.

Сервилий (делая несколько шагов вперед) . Сограждане, в моих стихах вы не найдете никаких славных качеств, кроме искренности. Впрочем, голос сердца всегда безыскусствен.

Афраний . Отлично сказано, не правда ли, Бен-Захария?

Бен-Захария . Истинная правда, справедливейший.

Сервилий (откашлявшись) .

Афраний (аплодируя) . Ах, негодник, он довел меня до слез.

Бен-Захария . Вы правы, я и сам чувствую какое-то щекотание.

Афраний . Ты не можешь этого понять, Бен-Захария, хоть и умен. Для этого надо родиться римлянином.

Бен-Захария . И на этот раз вы правы.

Домициан . Вот так-то, уважаемые, придет поэт и откроет нам все то, что вроде мы и чувствуем, а выразить не в силах. А он в силах… Дар небес, что говорить. Впрочем, каждому свое. Спасибо тебе, Публий Сервилий.

Сервилий кланяется.

Здесь среди нас и другой поэт, о нем вы тоже слышали немало. Зовут его Дионом, и хотя нрав у него, говорят, колюч, да и родом он, как известно, из Пруса, духом своим он также – сын Рима. Что же, Дион, почитай и ты нам, и будем надеяться, что хоть ты здесь и в первый раз, да не в последний.

Мессалина (негромко) . Только читай отчетливо и не проглатывай окончаний.

Дион (так же) . Месса, хоть тут меня не учи. (Выступает вперед.) Собрат мой Сервилий тронул ваши сердца, мне трудно с ним в этом тягаться. Но если искренность – главное свойство его стихов, то истинность – достоинство моих. (Читает.)

Полный римлянин (тихо) . Начало многообещающее.

Плешивый римлянин (еще тише) . Посмотрим, каков будет конец.

Дион .

Афраний . Что-то не нравится мне это удивление.

Бен-Захария . Еще отцы говорили: дивись молча!

Дион .

Афраний . Бен-Захария, поддержи меня, силы меня оставляют.

Бен-Захария . Император улыбается, значит, он взбешен.

Дион .

Домициан (подняв руку) . Остановись, друг. Вижу я теперь – недаром боятся мои подданные твоего пера. Бойкое, бойкое перо, клянусь Юпитером. Но объясни мне чистосердечно, откуда такая ярость? Чем тебе не угодил Рим, скажи на милость? Быть может, тебе приглянулись свевы? Или у варваров-хаттов приятней жить образованному гражданину? Значит, ты полагаешь, что раскрыл уши и глаза? Мало же ты увидел, приятель, да и услышал не больше.

Мессалина . Мы погибли! Я его предупреждала.

Дион . Домициан, и я считаю, что Рим – солнце вселенной. Да и будь Рим в сто раз хуже, он – моя родина, а родины не выбирают. Но тем больней видеть, как торжествуют лицемеры, как белые одежды прикрывают разврат.

Домициан . Постой, постой, это куда же тебя несет, ожесточенный ты мой? Какой еще разврат, когда нравственности я придаю особое значение, это знает весь мир. Скажи непредубежденно, в каком городе есть еще весталки? Девушки, отвергающие, как бы это поприличней сказать… услады плоти во имя вечной чистоты. Разве это не символ римской морали?

Дион . Домициан, нам ли кичиться весталками? Да ведь это самое уродливое порождение Рима! Взгляни на этих несчастных баб, сохнущих под грузом своей добродетели. Не глупо ли этим дурам носиться со своей невинностью, вместо того чтоб рожать славных маленьких пузанчиков? Небо милосердное, что за нелепость – поклоняться собственной недоразвитости, что за участь – стоять на страже у входа в свой дом! Это не только не гостеприимно, это постыдно! Ты говоришь, эти девушки – символ Рима? Ты прав, таков наш Рим – что бы ни было, он охраняет фасад.

Домициан (очень спокойно) . Пошел вон!

Дион (с достоинством) . Могу и пойти, но кто будет читать историю, увидит, что я был прав.

Домициан . Заткнись, говорят тебе, не выводи меня из себя.

Дион . Если б все это было до нашей эры, я бы слова не сказал. Но все это ведь происходит в нашей эре! Только вдумайся – в нашей эре!

Домициан . Вон отсюда, сказано тебе или нет? Ты замахнулся на мораль – это уж слишком! Таковы все моралисты, я это знал давно. Такие типы, как ты, приятель, вредны, и в особенности для римской нашей молодежи. Мы-то мужи зрелые, а у юных умы еще неокрепшие, хрупкие у них умы. Кто же о них позаботится, если не взрослые люди? Запрещаю тебе находиться ближе, чем в одном дне пути от столицы, и упаси тебя бог показаться на этих улицах. Скажи уж спасибо чувствительной моей натуре, проще было б срубить тебе голову. Все. Я сказал.

Дион . Спасибо, цезарь. Ты в самом деле добр. Идем, Месса.

Клодий (еле слышно) . Прощай, неразумный.

Лоллия (тихо) . Или этот человек сумасшедший, или у него есть хорошо осведомленный друг.

Клодий . Он сумасшедший, Лоллия. Можете мне поверить.

Мессалина . Горе мне, горе…

Бибул (у входа) . Н-да… Зря, выходит, принес я тебе приглашение.

Дион . Что делать, друг. По всему видно, нам с тобой не дождаться производства в чин. Будь здоров.

Уходит с Мессалиной.

Афраний . Бен-Захария, этот человек глуп. Чего он хотел?

Бен-Захария (со вздохом) . Неважно, чего хотел, важно, что из этого вышло.

Вбегает молодой корникуларий.

Молодой корникуларий (задыхаясь) . Цезарь, Луций Антоний перешел Рейн!

Общее смятение.

Занавес.

3

Скромный домишко примерно в дне пути от Рима.

Примостившись у порога, Дион пишет. Мессалина стирает белье.

Мессалина . Слушай, Дион, шел бы ты в дом. По-моему, у тебя нос заложен.

Дион (не отрываясь от работы, бормочет) . Все она знает.

Мессалина . Как же мне не знать, если ты сопел всю ночь.

Дион (не отрываясь от работы) . Соглядатай ты, а не жена. Чем прислушиваться ко мне, спала бы.

Мессалина . Заснешь тут… В этом доме каждая половица скрипит.

Дион . Скажи спасибо, что хоть его удалось найти.

Мессалина . До ближнего поселения три часа ходьбы.

Дион . Ничего, прогулки полезны для тела.

Мессалина . Вот и ходил бы. Ему б только согнуться крючком да выводить буквы.

Дион . Месса, можешь ты помолчать?

Мессалина . В этакую дыру загнал нас со своим правдолюбием. Ну что, открыл ему глаза?

Дион . Пора бы тебе знать, ни одно слово не пропадает.

Мессалина . А вот мы с тобой пропадем. Есть-то ты хочешь, несмотря на любовь к истине.

Дион . Что ты скажешь, опять она спугнула мысль!

Мессалина . Ничего, у тебя их хватит – ровно столько, чтоб нас совсем погубить.

Дион . И когда издадут закон, запрещающий браки? Столько бессмысленных законов, а разумного – ни одного!

Мессалина . Вот уж бы ты развратничал тогда, бесстыдник.

Дион . Месса!

Мессалина . Думаешь, я не видела, как ты пялил глаза на всех женщин в тот вечер!

Дион . Месса, до того ли мне было?!

Мессалина (всхлипывает) . У тебя на все есть время, кроме жены. Верно сказал император, что на мораль ты плюешь.

Дион . Ну и ступай к своему императору, раз ты с ним заодно. Мир отравлен предательством.

Мессалина (плача) . Уж и весталки ему понадобились, распутнику. Хоть бы весталок оставил в покое.

Дион . Дай-ка мне валек, сейчас я тебя проучу.

Мессалина . Спасибо цезарю, что послал тебя от греха подальше. Сразу видно, он думает о семье. А ну попробуй только подойди… (Поднимает валек.)

Дион (возвращаясь на место) . Можешь беситься хоть до утра – слова от меня не дождешься.

Пауза.

Мессалина . Похудел ты, Дион.

Дион . Ничего я не похудел.

Мессалина . Щеки совсем ввалились.

Дион . Подумаешь, горе!

Мессалина . Один нос на лице…

Дион . Хватит и одного.

Мессалина . На ночь я натру тебя настоем из сухих трав. ( Помолчав, не без кокетства. ) Дион, а я очень изменилась?

Дион . Увы, ничуть.

Мессалина . Грубиян ты, хоть и поэт.

Пауза.

Смотри-ка, кто-то идет.

Дион . Что тебе до того?

Мессалина . Все-таки интересно.

Показывается человек в плаще, наполовину скрывающем его лицо. Он ступает осторожно, поминутно озираясь.

Прохожий . Вот дом, в который, должно быть, редко заглядывают. Не можете ли вы приютить меня, добрые люди?

Дион (не оборачиваясь) . А кто ты такой?

Прохожий . Человек.

Дион . Ого, как ты занесся. Да знаешь ли ты, что человек это больше, чем цезарь?

Прохожий . Теперь знаю, Дион. (Отбрасывает плащ.)

Мессалина . Силы небесные?!

Домициан (меланхолично) . Да, это я.

Дион . Не объяснишь ли, что все это значит?

Домициан . Скрыться мне надо, дружок, вот какие дела. Исчезнуть, растаять, словно и не было меня вовсе. Луций Антоний Сатурнин, разрази его гром, может через два дня появиться в Риме. Сложная ситуация, братец ты мой, напряженная обстановка. Да и неблагодарных людей в наши дни развелось предостаточно, – того гляди, получишь кинжал меж лопаток, а то и другую какую-нибудь неприятность. Мало ли охотников найдется отличиться перед Луцием за мой счет. Одним словом, приюти меня, друг, покамест гоняются за мной недоброжелатели. Людям известно, что был у нас спор, у тебя-то меня искать не станут.

Мессалина . Вот как ты заговорил, чудеса да и только! Выгнал моего мужа взашей и называешь это спором.

Домициан . Женщина, каждый спорит как может.

Мессалина . Будь я Дионом, приняла б я тебя, как ты его принял, невоспитанный человек!

Домициан (обидевшись) . Дион, если ты хозяин в своем доме, прикажи ей не вопить так, точно ее плетьми стегают, – в Риме слышно!

Мессалина . Дион, если ты мужчина, не разрешай каждому встречному оскорблять твою жену!

Домициан . Дион, сатирики лежачих не бьют. А в тебе, голубка моя, рассчитывал я найти больше участия. Что поделаешь, озверели люди, совсем в них теплоты не осталось.

Мессалина . Какое участие хотел ты во мне найти? Я семейная женщина.

Домициан . Дион, заткни ей рот и объясни, что жена поэта должна что-то и днем соображать.

Мессалина (всплеснув руками) . Бессовестный, откуда тебе знать, какова я ночью?!

Домициан (с досадой) . Прости меня, женщина, за то, что я тебя похвалил.

Дион . Ну, тихо. Не пристало вам ссориться, как менялам на Большом Рынке. Оставайся, никто тебя не тронет. Мессалина, дай нам вина.

Мессалина (ворчит) . Благодаря его милостям вина-то осталось на самом донышке. (Уходит.)

Домициан . Терпеливый ты человек, приятель, что и говорить.

Дион . Чтобы быть нетерпеливым, у меня мало возможностей. Ладно, Домициан, садись.

Входит Мессалина с вином, кружками и сыром.

Мессалина . Лакайте его, не видеть бы мне вас обоих, беспутные. (Уходит.)

Домициан . Не устает же она!

Дион . Сыра все-таки она нам дала. Будь здоров.

Домициан . В добрый час. (Пьют и закусывают.) Хорошо у тебя, братец ты мой. Ты, видно, сердит на меня, а по чести сказать, должен мне быть благодарен. Прислушайся только, какая тишина, какая умиротворенность! Что наши жалкие заботы перед лицом природы? И зачем мне, скажи на милость, императорский венец, если есть на свете такой ветерок, такое солнышко, кружка вина и круг сыра? Эх, если бы Луций Антоний, дурачок этот властолюбивый, понял, что не нужно мне от него ничего, кроме неба да воли. Правь, идиот, коли тебе этого так хочется. Я уж своего хлебнул вдосталь. Но ведь ему голову мою подай, несмышленышу этому, вот что скверно.

Дион . Ах, Домициан, как мудр человек в несчастье!

Домициан . Не всегда, разумный ты мой, не всегда. Опыт необходим человеку, пожить ему надо среди людей. Я ли не был несчастлив в юности своей, на Гранатовой улице? Благодаря сквалыге-отцу моему, божественному Веспасиану, и ханже-братцу моему, божественному Титу, бывало, что и голодал я, приятель, вел нищенский образ жизни, можно сказать. И о чем же я тогда думал, спроси-ка меня? А все о том, как я порезвлюсь, когда стану цезарем. Ну вот, стал я цезарем, слава Юпитеру. Много же радостей я узнал.

Дион . Сам виноват. Ты мог сделать людей счастливыми, а значит – и самого себя.

Домициан . Каких людей, сатирик ты мой? Каких? Я сатир не пишу, а уж их знаю лучше твоего. Все они, как один, неверны, корыстны, суетны. По-твоему, мало я сделал добра? Кто, скажи мне, навел в суде порядок? Кто между тем укрепил нравы? Может быть, не я, не Домициан? А кто был первым врагом кровопролития, даже быков запрещал приносить в жертву? Наконец, ответь по совести, кто, как не я, отказался от наследств, если завещатель оставлял потомство? Все это факты, хозяин ты мой, одни только факты. И чего ж я достиг подобным великодушием? Завоевал уважение, приобрел друзей? Нет, приятель, люди не доросли до гуманности, и неизвестно, когда дорастут. Поэтому правителей, расточавших мало наказаний, следовало бы назвать не добрыми, а удачливыми. Вот папаша мой, божественный Веспасиан, строил из себя доброго дяденьку, а сам был скуп, как последний торгаш, даже нужники обложил налогом, уж не зря его звали селедочником. А ведь как его превозносят! Братец мой, божественный Тит, общий любимчик, красавчик этакий, не брезговал наемными убийцами. Простака Авла Цецину пригласил к обеду, угостил на славу, и только тот встал из-за стола, как его и прирезали. Так за что ж брата славят, правдолюбец ты мой? Уж не за то ли, что он беднягу накормил напоследок? Нет, приятель, не твори добрых дел, а натворил – скрывай их.

Дион . Вижу, цезарь, что ты отменный софист. Только не думай, что ты убедил меня. Ты вот жалуешься мне на людей, но какие же люди те, кто тебя окружают?

Домициан . Новое дело, кто же они?

Дион . Отбросы общества, вот кто. Сам подумай, кого ты к себе приближаешь? Льстецов без совести, деревяшек без мысли. Что они могут? Кланяться, угодничать, дрожать? Зависеть от твоего настроения? Клеветать на друзей? И в этих куклах ты ищешь человеческое, а не найдя, торжествуешь?

Домициан . Но ведь мне же с ними жить, в конце-то концов! Где мне других-то взять?

Дион . Не изворачивайся, цезарь, как раз другие тебе не нужны. Другие возражают, а зачем тебе возражения? Другие говорят правду, а от правды уши болят. Другие думают, а ты не любишь, когда люди думают. Это ведь не их дело, не так ли?.. Другие… Зачем тебе другие, когда есть ты?

Домициан (упрямо) . Все неблагодарны, все до одного. Ну, объясни-ка, если ты такой умный, почему хатты кинулись помогать дурачку этому Антонию? Кто они были? Варвары, дикари… Может быть, не я приобщил их к культуре?

Дион . До чего простодушны завоеватели! Покоряют народы и уверены, что те их благословляют…

Домициан (махнув рукой) . Кажется, и в самом деле правду говорят христиане. Все суета, все тлен. Из праха вышли мы и в прах обратимся, разложившись на элементы. И власть – прах, и слава – прах.

Дион . Подожди причитать, кто-то сюда скачет.

Домициан . За мной, за мной… Пронюхали, негодяи. Этакая неудача, приятель, пришел все-таки последний мой час.

Дион . Спрячься внутри, я попытаюсь сбить их со следа.

Домициан . Ну и ну, – один нашелся человек, и тот сатирик! (Скрывается в доме.)

Дион (кричит) . Месса, запомни, у нас никого не было и нет!

Мессалина (выходит) . Сначала убери эти кружки, а потом учи меня.

Уносит кружки в дом. Стук копыт совсем рядом. Слышно, как всадник спешивается, привязывает коня, наконец он показывается, это – Сервилий.

Дион . Вот уж кого не ждал, так не ждал!

Сервилий . Здравствуй, друг. Очень у тебя мило. Так и должен жить поэт.

Дион . Ну и живи так, что тебе мешает?

Сервилий . Во-первых, обязанности перед обществом. Во-вторых, я сказал – поэт, но не человек. Человек как раз так жить не должен.

Дион . Смотря какой человек.

Сервилий . Умный человек, разумеется. Я ведь к тебе с поручением прибыл.

Входит Мессалина.

Здравствуйте, Мессалина. Горячий привет от Фульвии. Очень вы посвежели на воздухе, скажу вам по чести. Просто замечательный у вас цвет лица.

Мессалина . Наконец-то я поняла, почему нас сюда загнали. О внешности моей заботились, вот что.

Сервилий . Нет, нет, несправедливо, грубо с вами обошлись. Я уж Фульвии об этом говорил, и она мне тоже. «Ну, говорю, что это такое, услать человека в такую даль, на что это похоже?» А она говорит: «Публий, чудак, чего и ждать от этого Домициана?» Очень мы с ней возмущались, слово римлянина.

Мессалина (холодно) . Стоило вам портить себе настроение.

Сервилий . Вообще в Риме все симпатии на вашей стороне. Клодий о вас тепло говорил, Лоллия тоже очень сочувствует. Да кого ни встретишь – все руками разводят: как это можно было, говорят, с поэтом так обойтись?

Дион . Ближе к делу, Сервилий. Ты сказал, у тебя ко мне поручение…

Сервилий . Верно, Дион, дело – прежде всего. Есть такой человек – Руф Туберон.

Дион . Знаю прохвоста.

Сервилий . Отнюдь он не прохвост, друг мой, а доверенное лицо Луция Антония, победоносного нашего вождя, которого в течение суток с нетерпением ожидаем мы в Риме.

Дион (с интересом) . Ну-ка, продолжай, да говори внятно.

Сервилий . Должен сказать тебе, что наш Луций отлично осведомлен о всех делах и о твоем споре с Домицианом уже наслышан. Вот Руф Туберон и делает тебе от его имени предложение помочь своим даром правому делу, а заодно и возвысить голос против общего нашего врага, который, как последний трус, скрывается неизвестно где… Что это там скрипит в твоем доме?

Мессалина . Половицы скрипят, что ж еще? Гнилье это, а не дом.

Сервилий . Ничего, ничего, вам недолго здесь жить. Справедливость, образно говоря, в пути уже. Но ты должен морально поддержать победителя.

Дион . Не рано ли ты празднуешь его победу?

Сервилий . Что ты, Дион, я себе не враг. Посуди сам, Домициан бежал, город открыт, на помощь Антонию спешат полчища варваров. Нет, милый, дело сделано, тут уже – все… Спроси Мессалину, она умная женщина.

Дион . Значит, и варвары сюда идут?

Сервилий . Временно, до стабилизации положения. Кстати, об их вожде тебе тоже следует написать несколько теплых слов.

Дион . Да ведь он их даже прочесть не сумеет, он неграмотен!

Сервилий . Он?! Что за чушь?! Интеллигентнейший человек! Зачем ты слушаешь всякие сплетни? Он всего Горация наизусть знает. Особенно эту строчку: «Презираю невежественную чернь».

Дион . Ты-то уж наверно написал хвалебную песнь.

Сервилий . Само собой, милый. Нельзя терять времени. Хочешь послушать?

Дион . Зачем? Я ее знаю заранее.

Сервилий . Ты хочешь сказать, что я банален? Между прочим, банальность – отличное качество. Она приятна уж тем, что доступна. Ладно, не будем вести литературных споров. Я ограничусь только началом.

Дион (косясь на двери) . Ну, хорошо. Читай, только громче…

Сервилий . Ты стал плохо слышать?

Дион (шутливо) . Я хочу, чтоб твои стихи слышали все.

Сервилий . Могу и погромче. Тем более они – не для нежного шепота. (Декламирует.)

Какова инструментовка стиха, ничего себе? Обыграл звук «эр» по всем правилам!

Дион . Дальше.

Сервилий .

Ну как? Все-таки нельзя отрицать, что как мастер я сделал большие успехи.

Дион . Еще бóльшие – как человек.

Сервилий (обидевшись) . Странно, что ты еще не объелся иронией. Говоришь с ним по большому счету, на профессиональном языке…

Дион . Не сердись, ты растешь, это ясно даже младенцу. Более того, я убежден, что ты откроешь в поэзии целое направление…

Сервилий (радостно) . Ты серьезно так думаешь?

Дион … и по твоему имени его назовут сервилизмом, а твоих последователей – сервилистами. Тебя же будут изучать как основоположника.

Сервилий (вздохнув) . Не верю я тебе, все-то ты язвишь, все-то намекаешь, а зря, честное слово – зря. Слушай, я ведь, в сущности, простой парень, я хороший парень и знаю, что места хватит всем. И еще я знаю, что через несколько лет от нас останутся только прах и пыль, что милость цезарей непрочна, судьба бессмысленна, и говорю я про себя: да идите вы все в…

Мессалина . Тихо, тихо, – здесь женщина!..

Сервилий . Прости, Мессалина. Идите вы подальше, говорю я про себя, желаете выглядеть красивыми, – отлично, в моих стихах вы будете красивыми. Будете мудрыми, остроумными, смелыми, что угодно, только дайте и мне кусок пирога.

Мессалина . Слышишь, Дион? Я всегда говорила, что он умный человек.

Сервилий . Так что же мне передать Руфу Туберону?

Дион . Передай ему, что я обладаю прямолинейным мозгом, и гибкости в нем ни на грош. Передай, что измена для меня всегда измена, и никогда я не назову ее государственной мудростью. А властолюбие для меня всегда властолюбие, и никогда оно не станет в моих глазах заботой об отечестве. Еще передай, что нельзя освободить народ, приведя сюда новых завоевателей, которые окончательно его разорят. Словом, скажи, что я остаюсь.

Мессалина (махнув рукой) . Все пропало, так я и состарюсь в этой дыре! ( Уходит в дом. )

Дион (вслед, со вздохом) . Женщина остается женщиной. Прощай, Сервилий. Счастливого пути.

Сервилий . Прощай, Дион. Странный это ум, от которого его хозяину одни неприятности. (Со смехом уходит.)

Дион (вспылив, кричит вслед) .

Но Сервилий уже ускакал. Дион обрывает стихи.

Странный, он говорит? А возможно, и странный… Возможно, и внуки посмеются надо мной, как сегодня смеются их деды… Ведь годы действительно идут… ведь я старею… и все меньше сил… и надежд все меньше… И ожиданий почти уже нет. В самом деле, что может ждать человека, которому скоро пятьдесят?

Выходит потрясенный Домициан.

Домициан . Ну люди! Ну и подонки же, братец ты мой. И это – Сервилий, которому я дал все, о чем может мечтать поэт: лавры, признание, положение. Богатство дал, разрази его гром! И уже он пишет песни в честь идиотика этого толстогубого Луция. И что за стихи, приятель?! Ни ладу, ни складу. Это я тебе точно говорю, вкус-то у меня отличный. В суровой юности моей, на Гранатовой улице, я сам едва не стал поэтом, от чего, правда, Бог меня уберег. (Разводя руками.) «Луций Антоний стремит в Рим белогривых коней…» Это как же один человек стремит… коней? Да еще Луций, который со старым мулом не справится, все это знают. (С еще большей иронией.) «Рядом с Антонием – друг, властелин проницательных хаттов…» Да уж, один стоит другого! Дурак и дикарь – теплая компания, нечего сказать. «Проницательные хатты»… Да ведь это ж только в насмешку так скажешь! Неужели он, Сервилий этот, считает, что на такую дешевую приманку можно клюнуть?

Дион (глядя на него, с еле заметной усмешкой) . Кто его знает… бывает, что и клюют…

Домициан (в запале) . «В братском союзе они нас от тирана спасут…» Это я-то тиран? Ах он, бедняга замученный! Спасать его, видишь ты, от меня необходимо! Уже не знал, куда золото девать! За последнюю песнь я ему отвалил двести тысяч динариев! Гусыня его Фульвия натаскала в свое новое поместье вещи от всех ювелиров Рима! Спасти его просит, мошенник этакий! А стихи-то, стихи! «В братском союзе они нас…» «Они нас»… Никакого чувства слова, приятель! «Они нас…» Графоман, просто-напросто графоман!

Дион . Успокойся, цезарь, каждый пишет как может.

Домициан . Никакой морали у людей, любезный ты мой, мораль у них и не ночевала!

Дион . По этому поводу, помнится, мы с тобой и схлестнулись. И уж, ради небес, не строй из себя голубя. Дело прошлое, а если бы позвать сюда мужчин и женщин, которых ты обижал, выстроились бы они до самого Рима.

Домициан . Совсем это другое дело, приятель, и не о том мы поспорили. Ты моралист, отрицающий мораль, а я грешник, признающий ее необходимость. Моралисты опасны, но мораль нужна.

Дион . Домициан, ты уже не на троне, можно оставить игру в слова.

Домициан . Слава Юпитеру, что я не на троне. И готов дать любую присягу, суровый ты мой, с этим делом у меня покончено. Все, все! Приди за мной сам Марс, и тот не заставил бы меня вновь надеть венец. Сыт я этим императорством до конца дней.

Дион . Такие речи и слушать приятно. (Стук копыт.) Опять сюда скачут. Видно, снова Сервилий…

Домициан . Должно быть, забыл свои последние стишки, бездарность! (Прячется в доме.)

Выходит Мессалина.

Мессалина . Кто еще к нам?

Дион . Беспокойный день!

Появляется запыхавшийся Бибул.

Ба, старый знакомый!

Бибул . Здравствуй и до свидания! Тороплюсь, ни минуты свободной! Кружку воды по старой дружбе! В глотке – сухота!

Мессалина идет в дом.

Ищу Домициана, друг. Ничего о нем не слыхал?

Дион . Откуда мне слышать? А зачем он тебе?

Бибул . Дивные вести, друг, поразительные новости!

Мессалина выносит ему кружку воды.

Спасибо, женщина! (Жадно пьет.)

Дион . Что там за новости? Расскажи…

Бибул . На Рейне лед тронулся, представляешь? (Пьет.) Ну и вода… Словом, хатты не смогли прийти к Луцию на помощь… Никогда в Риме не пил такой воды… вода у нас вязкая, теплая, а уж проносит от нее, не приведи бог!..

Мессалина . Да говори же ты наконец!

Бибул . В общем, Максим Норбан расшиб Луция вдребезги! Говорят, в Рим уже доставили его череп.

Дион . Точно ли это, воин?

Бибул . Своей головой отвечаю, а она у меня, сам видишь, – одна.

Дион . Как и у Луция Антония.

Из дому выбегает Домициан.

Домициан (Бибулу) . Ты мне отдашь своего коня!

Бибул . Гром и молния! Цезарь…

Домициан . Где он у тебя? Живо!

Дион . Слушай, неужели ты снова ввяжешься в эту гонку?

Домициан (весело) . Непременно, Дион, непременно!

Дион . Вспомни, что только что ты говорил!..

Домициан . А что оставалось мне говорить в тех обстоятельствах? Нет, друг, не такая вещь мой венец, чтоб ею кидаться! Давай коня, корникуларий!

Бибул . Он здесь, цезарь!

Дион . Боже, как мудр был ты минуту назад!

Домициан . Прощай, Дион! Встретимся в Риме! (Убегает.)

Бибул (спешит за ним, поплевывая через левое плечо) . Тьфу, тьфу, тьфу, теперь-то я, кажется, буду центурионом!..

Стук копыт.

Занавес.

1

Вновь – место гулянья у Капитолия. Озираясь, прохаживаются горожане. Лица их опасливы и озабоченны. Среди гуляющих – полный и плешивый римляне.

Полный римлянин . Вы здесь, Вибий?

Плешивый римлянин . Мой привет, Танузий. Вышли, значит, невзирая на приступ?

Полный римлянин . Что поделаешь? Надо послушать глашатая. Чем-то порадует цезарь сегодня?

Плешивый римлянин (оглядываясь, громче, чем требуется) . А люблю я слушать его повеления. Ясный, отточенный стиль. Ничего лишнего.

Полный римлянин . Превосходный стиль, что говорить. А уж сколько государственной мудрости!..

Плешивый римлянин (значительно) . Знаете, что я скажу вам, Танузий. Повезло Риму, сильно повезло.

Полный римлянин . Мои слова, Вибий. Этот город родился под счастливой звездой.

Плешивый римлянин (понизив голос) . Элий Стаций-то… загремел… (Жест.)

Полный римлянин (хватаясь за сердце) . Как, и Элий?

Плешивый римлянин (кивая) . И Матий Нобилиор – тоже…

Полный римлянин (вскрикнув) . Что? Матий? (Утирая пот.) Я всегда говорил, что плохо они кончат…

Плешивый римлянин (со вздохом) . Это всем было ясно с самого начала. Что с вами, Танузий?

Полный римлянин . Лихорадит меня, Вибий. Годы, годы… То одно болит, то другое…

Плешивый римлянин . На ночь жена мажет мне чресла галльской лавандой…

Полный римлянин . А меня моя – мажет египетским варевом.

Плешивый римлянин . Помогает?

Полный римлянин . Как вам сказать… (Вздыхает.) Годы…

Плешивый римлянин (вздыхает) . Годы… (Помолчав.) А поэт Дион – все еще в почете…

Полный римлянин . Говорят, он оказал императору важные услуги.

Плешивый римлянин . Это не значит, что ему все позволено. (Оглянувшись.) Вы слышали его последнюю эпиграмму на Туллия?

Полный римлянин (в ужасе) . На консула-суффекта!

Плешивый римлянин (негромко) . Наклонитесь… (Шепчет ему на ухо.)

Оба долго хохочут. Потом, словно по команде, смолкают.

Не наглец ли?

Полный римлянин . Разбойник! Разбойник с Соляной дороги… ( Оглянувшись. ) А про Афрания – не слыхали?

Наклонившись, что-то шепчет. Оба заливаются.

Плешивый римлянин (отхохотавшись) . Ну, это уж, знаете… даже нет слов.

Полный римлянин . Для того, чтобы так марать сановника, нужно быть по крайней мере ему равным.

Плешивый римлянин . Доиграется он!.. Глядите, Афраний со своим иудеем.

Полный римлянин . Легок на помине.

Оба смеются.

Сильно увял Бен-Захария. На приемы-то его больше не пускают.

Плешивый римлянин . Это как раз мудрая мера. Все римляне очень ею довольны.

Полный римлянин . У этих людей наглость в крови. Теперь им указали их место.

Приближаются Афраний и Бен-Захария.

Мой привет, Афраний. (Внезапно что-то вспомнив, прыскает и, едва кивнув Бен-Захарии, проходит.)

Плешивый римлянин (с трудом подавив смех) . Дорогой Афраний, привет… (Уходит, «не замечая» Бен-Захарию.)

Афраний . Слушай, некоторые завистники утверждают, будто Дион написал обо мне что-то непотребное.

Бен-Захария . Враки, им просто этого хочется.

Афраний . Вот мерзавцы! Впрочем, Дион способен…

Бен-Захария . Не в этом случае. Уважение к вам…

Афраний (махнув рукой) . Э, никого он не уважает. И сколько еще цезарь будет его терпеть?

Бен-Захария . Если цезарь лишь терпит его, это будет недолго.

Афраний . Ты думаешь?

Бен-Захария . Терпение – свойство подданных, а не правителей.

Афраний (с интересом взглянув на собеседника) . Слушай, Бен-Захария, а ведь общение со мной пошло тебе на пользу.

Бен-Захария кланяется.

Стой… не он ли это идет?

Бен-Захария (обернувшись) . Он, его жена и какие-то юноши.

Афраний . Пойдем. Не здороваться с ним нельзя, а здороваться – нет никакого желания.

Оба уходят. Появляются Дион, Мессалина и несколько молодых людей, ее сопровождающих. Дион рассеян и мрачен, Мессалина, напротив, весьма нарядна, выглядит помолодевшей.

Мессалина . Так мы встретимся здесь, Дион.

Дион (задумчиво) . Хорошо.

Мессалина . Я не буду брать тебя с собой в лавки, ты только путаешься под ногами.

Дион . Верно.

Мессалина . Эти юноши помогут мне. Они из знатных семей, и у них отличный вкус.

Дион . Наверно.

Мессалина . Ты, видно, думаешь, это так просто – обставить дом?

Дион . Я не думаю.

Мессалина . Мне еще надо зайти к врачу за лекарством для тебя.

Дион . Ладно.

Мессалина . Так жди меня здесь. Не ходи никуда, понял?

Дион . Понял.

Мессалина . И не пяль глаза на девиц. Ты уже старый человек.

Дион . Слышал.

Мессалина . Запахни шею. Идемте, молодые люди.

Мессалина и юноши уходят. Дион задумчиво прохаживается под внимательными взглядами прохожих. Появляется пожилой корникуларий Бибул. У него обычное выражение лица. Нерешительно приближается к Диону.

Бибул . Прославленный, разреши мне прервать твои раздумья.

Дион . Прерывай, что с тобой делать… У тебя все еще не прошли зубы?

Бибул . Худы мои дела.

Дион . Ты еще не центурион?

Бибул . Я уже не корникуларий.

Дион . Как это понять?

Бибул (вздохнув) . Уволили меня.

Дион . За что?

Бибул . Цезарь сказал, что своим видом я напоминаю ему дни, которые он хотел бы забыть. Он предложил мне перевестись в Мезию.

Дион . А ты отказался?

Бибул . Дион, как мне уехать из Рима? У меня здесь жена, дети, – попробуй заикнись им об этом. Младший учится у кифариста. Говорят, обнаруживает способности.

Дион . Словом, тебя выгнали.

Бибул . Уже неделю живем в долг. А какие сбережения у солдата? Сам понимаешь.

Дион . Хорошо, я поговорю с Домицианом. Думаю, твое дело не составит труда.

Бибул . Спасибо. Я бы не решился тебя тревожить, но супруга проела мне череп. Пойду обрадую ее. (Уходит.)

Дион . Он напоминает цезарю дни, которые тот предпочел бы забыть. Любопытно, какие дни напоминаю ему я?

Показывается женщина, закутанная в черный платок.

Это еще кто?

Женщина . Дион, я у ваших ног. (Она приподнимает платок – это Фульвия.)

Дион (подхватывая ее) . Что с вами, Фульвия? Человек – и на коленях?..

Фульвия . Мой дорогой, мне сейчас не до ваших принципов. Если вы не поможете мне, я стану на голову, поползу за вами на животе. Спасите Сервилия!

Дион . Но что же я могу? Ведь он действительно изменил…

Фульвия . Велика важность. Кто он такой? Сенатор, легат, начальник стражи? Что за военные тайны он знал? Как строится александрийский стих, в чем различие между эпосом и лирикой? Да и в этом он толком не разбирался, мне еще приходилось ему объяснять, говорю вам как родному. Он поэт, поэт с головы до ног, импульсивный человек, широкая натура. Он просто увлекся Луцием. Как женщиной. Уж и не знаю, чем он там увлекся, – то ли тот губами своими ему импонировал, то ли его имя укладывалось в размер…

Дион . Боюсь, в этом случае я бессилен.

Фульвия . Вы призывали всех нас к человечности, докажите, что это не только слова. Мы-то с мужем всегда вас поддерживали. Даже когда от вас все отвернулись. Помню, Сервилий мне как-то сказал: «Жаль мне Диона». Сервилий ведь очень отзывчивый человек, решительно все видит в розовом свете. Я вам откровенно скажу, как родному (понижает голос) : всему виной влияние этой страшной женщины, вы знаете, кого я имею в виду. Один-единственный раз он не посоветовался со мной, и вот вы видите – какие последствия. Ведь я же все ему объясняла, – что писать, как писать, кому писать. У него есть врожденная музыкальность, а все мысли, чувство формы, вкус, наконец, темперамент, – все это мое. Один Бог знает, сколько я вложила в этого человека, говорю вам как своему. Когда мы сошлись, на него никто не возлагал надежд.

Дион . Тише, Фульвия, дайте передохнуть. Я попытаюсь, но ничего не обещаю.

Фульвия . Ладно уж, все знают, что цезарь к вам неравнодушен. Уж и не пойму, чем вы там его купили, а только это так. Впрочем, не мое дело, я как раз рада, пользуйтесь, сколько можно. Передайте мой привет Мессалине, я очень счастлива за нее. И думайте о несчастном Сервилии, вы обязаны ему помочь. (Изменившись в лице.) Боже мой! Эта женщина сюда идет, – я не хочу с ней встречаться. (Закутывается в платок и уходит.)

Появляется Лоллия, энергичная и сияющая, как обычно.

Лоллия . Здравствуйте, мой друг. Я кого-то спугнула?

Дион . Может быть.

Лоллия . Не огорчайтесь, она вернется. В этих делах женщины упрямы.

Дион . Относится это и к вам?

Лоллия . В меньшей степени – я мужчина в душе. Не люблю баб, слишком хорошо их знаю. Знаменитый человек им важен не тем, что он человек, а тем, что знаменитый.

Дион . В самом деле, это, должно быть, так.

Лоллия . Именно так, сколь ни грустно, мой милый. Хотела б я знать, где они были, эти коровы, когда Дион сражался, как лев, один против всего мира? Тогда они видели в нем лишь чудака, выброшенного из жизни.

Дион . Боюсь, что и вы, Лоллия, – тоже.

Лоллия . Если б я могла стать вровень с вами, я была бы не Лоллией, а Дионом. По крайней мере я не смеялась, мне только хотелось вас уберечь. Точно гения можно уберечь…

Дион . Вот и Месса этого хочет.

Лоллия . Ваша Месса прекрасная женщина, но ей только кажется, что она вас оберегает. На самом деле она оберегает себя.

Дион . Во всяком случае, она об этом не думает.

Лоллия (мягко коснувшись его руки) . Очень возможно, но это так.

Короткая пауза.

Дион . Вы знаете, Лоллия, она добрая женщина, но почему-то вечно мной недовольна.

Лоллия (не снимая ладони с его руки) . Это естественно. Вы живете в разных мирах.

Дион . Наверно, я трудный человек для совместной жизни…

Лоллия . С торговцем тканями жить, безусловно, легче…

Дион . Послушать ее, я разваливаюсь на части. Она лечит меня с утра до ночи.

Лоллия (пожимая плечами) . Что за мысль внушать сильному, здоровому мужчине, что он инвалид?

Дион . И всегда жалуется на мой характер. Хорошо, попробуем быть объективными…

Лоллия (улыбаясь) . Попробуем.

Дион . Допустим даже, я вспыльчив…

Лоллия (гладит его руку) . Допустим.

Дион . Угловат, неуживчив. Ну и что из этого?

Лоллия (мягко) . Ну и что?

Дион . Кажется, я не вор, не доносчик…

Лоллия . Надо думать.

Дион . Могут же быть и у меня недостатки…

Лоллия . Мой друг, без этих недостатков не было бы ваших достоинств. Вы такой, какой вы есть, другим вы быть не можете.

Дион . Клянусь небом, Лоллия, легко с вами беседовать!

Лоллия . Просто-напросто я хороший товарищ.

Дион (ревниво) . А Сервилий?.. Он тоже так полагает?

Лоллия . Если б он слушал меня… Но ведь вы знаете его жену. Она постоянно боится упустить случай. Впрочем, его вы тоже знаете… в сущности, он маленький человек.

Дион . А вы – умница, Лоллия.

Лоллия . Вы добры, как положено великану. (Понизив голос.) Вечером приходите ко мне.

Дион . Уж и не знаю, отпустит ли Месса…

Лоллия . Не можете же вы сидеть у ее юбки, когда есть еще весь Рим. В конце концов, Рим стоит Мессы.

Дион . Рим – это вы. Обольстительный Рим.

Лоллия . И между тем я совершенно естественна. (Со вздохом.) Ничего не поделаешь, женщину с мало-мальски терпимой внешностью всегда принято подозревать. Прощайте, Дион. (Идет.)

Дион . Лоллия, я провожу вас.

Они уходят. Появляется глашатай. Со всех сторон стекаются римляне. Воцаряется мгновенная тишина.

Глашатай . В добрый час! Слушайте свежие римские новости. Никогда еще наш Рим не был так горд, могуч и прекрасен. Достойные римские граждане с удовлетворением следят за возвышением столицы. Что же произошло за истекшие сутки? Послушайте внимательно и соблюдая порядок.

С большим восторгом встретили архитекторы Рима повеление императора возвести в каждом квартале ворота и арки. Предусмотрено, что они должны быть украшены колесницами и триумфальными отличиями, с тем чтобы ежечасно напоминать гражданам, в особенности молодым и совсем юным, о славе и величии римских побед.

Полный римлянин . Доброе дело, ничего не скажешь!

Глашатай . Вчера вечером цезарь подписал повеление о сооружении на Палатине золотых и серебряных статуй в его честь. Вес статуй должен составить не менее ста фунтов. Проекты будет рассматривать сам император совместно с советом из лучших художников Империи. Присланные проекты обратно не возвращаются.

Плешивый римлянин (вздохнув) . Сколько золота уйдет, пошли Небо ему долгих лет жизни.

Полный римлянин . Для такого цезаря ничего не жаль!

В толпе показывается Клодий.

Глашатай . Вчера вечером цезарь опубликовал новый список запрещенных книг. Список вывешивается во всех кварталах. Согласно повелению цезаря, книги подлежат сожжению, а авторы – изгнанию из пределов Империи.

Плешивый римлянин . Давно пора! Цезарь и так уж был слишком терпелив.

Полный римлянин (негромко) . Только начать этот список следовало бы с Диона.

Глашатай . И наконец – внимание, внимание! Сенат на своем заседании утвердил новое обращение к цезарю. Отныне императора Домициана надлежит именовать «Государь и бог». Цезарь сообщил, что он принимает решение сената. На этом я заканчиваю, сограждане. В добрый час!

Негромко обсуждая известия, римляне расходятся небольшими группами. Появляется возбужденный Дион.

Клодий . Дион, ты опоздал услышать славные новости.

Дион (весело) . Новости нужно не слушать, а переживать.

Клодий . Я только что видел тебя рядом с Лоллией. Сдается мне, что ты потерял разум.

Дион . Что за женщина, Клодий! Чистейшая жемчужина, или я парфянский осел и ничего больше. Сколько в ней глубины, понимания, а какое сердце!

Клодий . Дион, император вывесил новый список запрещенных книг.

Дион (не слушая) . Друг мой, Месса – добрая женщина, но она умеет только ворчать на меня. Ты представляешь, каждое утро и каждую ночь – слышать одни жалобы, одни упреки! Можешь поверить, она была бы счастлива, если б я торговал тканями на Большом Рынке. Мне кажется порой, что в жизни моей так и не было любви, той, от которой перехватывает дыхание.

Клодий . Книги будут сожжены, а авторов отправят в изгнание. Завтра это может коснуться тебя.

Дион . «Завтра»! Что мне думать о «завтра»?!

Клодий . Боже, как глупеют величайшие умы, когда рядом оказывается женщина.

Дион (смеясь) . Как они расцветают, Клодий!

Клодий . Ты слышал, что цезарь велел называть себя богом?!

Дион . Что мне бог, если я нашел человека!

Клодий (озираясь) . Тише ты… Парфянский осел!

Дион (обнимает его) . Я нашел человека! Я нашел человека!

Занавес.

2

Торжественный вечер у Домициана. Небольшими группами стоят гости. Негромкий взволнованный разговор.

– Вы в этом уверены?

– Самые точные сведения.

– Откуда же?

Собеседник молча показывает пальцем на потолок.

– Тогда – другое дело.

– Источник надежный, не сомневайтесь.

– Молчу, молчу. Бедняга Дион…

– Император в ярости.

Афраний . Я и сам в ярости.

Полный римлянин . Я это предвидел. Это не могло длиться до бесконечности.

Плешивый римлянин . Дион – неблагодарнейшая скотина, вот что я вам скажу. Будь я на его месте, цезарь не разочаровался бы в людях.

– Он здесь?

– И он и Мессалина…

– Поделом ему! Не ценил такого отношения!

– Друзья мои, здесь Сервилий!

– Невероятно! Он осмелился?

– Значит, воля цезаря была такова.

– Разумеется, его позвал император.

– В конце концов, он прав, Сервилий – полезный человек.

– Однако он писал Луцию хвалебные песни.

Афраний . Да, но ведь это его профессия…

Полный римлянин . В самом деле, каждый делает что может. – Тише… Вот он и сам…

Появляются Сервилий и Фульвия. Их радушно приветствуют.

Афраний . Привет, Сервилий, привет, Фульвия. До чего нам всем приятно вас видеть.

Плешивый римлянин . Давненько вас не было. Как здоровье?

Сервилий . Бедняжка Фульвия что-то хворала…

Полный римлянин . Но ничего серьезного, надеюсь?

Сервилий . Нет, чисто женское. Уже все в порядке.

Афраний . Надо отпраздновать ее выздоровление. Завтра вы обедаете у нас.

Полный римлянин . А послезавтра – у меня!

Входит Лоллия.

Лоллия . Фульвия, радость моя, вы уже здоровы?

Фульвия . Лоллия, я стосковалась по вас.

Они бурно целуются. Мужчины окружают Фульвию.

Сервилий (улучив мгновенье, еле слышно обращается к Лоллии) . Не знаю, как Фульвии, а мне вас действительно недоставало.

Лоллия . Занятно, – оказывается, я рада вас видеть.

Сервилий . Это правда?

Лоллия . У вас красивая голова, – было б жаль, если б вы ее потеряли.

Сервилий . Представьте, мне тоже. Красивая или нет, я к ней привык. (Еще более понизив голос.) Как поживает мой друг Дион?

Лоллия . Это все, что вы хотели спросить?

Сервилий . Есть еще вопрос, – когда мы увидимся?

Лоллия . Приходите позавтракать со мной, если вам удобно.

Сервилий . Вы – великая женщина, я это знал.

Уходит вместе с Фульвией.

Афраний . Что ни говорите, а без Публия Сервилия Рим не Рим.

Плешивый римлянин . Друг мой, вы даже не предполагаете, как вы правы.

Афраний (самодовольно) . Мой ученый секретарь – умнейший из вольноотпущенников, а послушали б вы, сколько раз на дню он говорит, что я прав.

Полный римлянин ( прикладывая палец к губам ). Мессалина!..

Входит Мессалина. У нее, по обыкновению, растерянный, озабоченный вид.

Привет, достойнейшая!

Мессалина . Бога ради, вы не видели Диона? Я его потеряла.

Плешивый римлянин . Я всегда говорил, что Диона надо держать в руках.

Мессалина . А я всегда говорила, что здесь семейному человеку не место. Слишком много тут потаскух. (Видит Лоллию.) Ах, Лоллия, и вы здесь? Не встречался ли вам мой муж?

Лоллия . Может быть, и встречался, Мессалина, не помню. У меня уже в глазах рябит от чужих мужей.

Обе уходят в разные стороны.

Полный римлянин . Идет Дион, я исчезаю…

Плешивый римлянин . Я с вами, Танузий.

Оба уходят.

Афраний . Гуляй, паршивец, недолго тебе разгуливать. (Уходит.)

Голоса . А он изменился…

– Щек у него совсем не стало…

– Должно быть, он все-таки что-то чувствует…

– Ну вот еще… Он всегда был таким…

Зал заметно опустел. Появившийся Дион подходит к стоящему в дверях Бибулу.

Дион . А, приятель, ты здесь?

Бибул . Я – на дежурстве. Меня сменит третья стража.

Дион . Ну, как служится?

Бибул . Что тебе сказать… Благодаря твоей защите цезарь простил меня за то, что я видел его в тот день. Но похоже, мне в самом деле стоило покинуть Рим.

Дион . Ты так думаешь?

Бибул . Да и тебе со мной вместе.

Дион . Почему же?

Бибул . Он так смотрит на меня, что я тревожусь о тебе.

Дион . Не волнуйся, ничто мне не угрожает. (Живо.) Прошу тебя, стань-ка за дверь, приятель.

Бибул выходит. Дион стремительно бросается к показавшейся Лоллии.

Я вас не вижу какой уж день…

Лоллия . Это вы?! Вы меня испугали…

Дион . Простите… но стоит мне прийти к вам, и я узнаю, что вас нет дома.

Лоллия . Мой дорогой, у меня много дел, вам-то это известно. Слава богу, мужа у меня нет, и я могу себе это позволить.

Дион . Лоллия, не пытайтесь казаться такой несокрушимой. Я знаю вас лучше, чем вы себя сами. Вы – беззащитное существо.

Лоллия (ошеломлена) . Мой друг, вы все-таки ненормальны.

Дион . Может быть, поэтому я вижу то, чего не видят другие. За вашей деловитостью кроется усталость, за общительностью – одиночество. Вас окружает мир, мечтающий вас проглотить, ведь красота не вызывает здесь иных желаний. Вы беззащитны, Лоллия, и я призван вас защитить.

Лоллия (холодно) . Подумайте, как защитить себя, смешной человек. Сдается мне, самое время об этом подумать. (Уходит.)

Дион . Я ее обидел… но чем? (Задумывается.)

Входит Клодий.

Похоже, она меня не любит.

Клодий . Он тебя не любит, это важней.

Дион . Кто?

Клодий . Домициан.

Дион . Неужели и ты считаешь, что любовь господина важнее любви подруги?

Клодий . Чудак, твоя жизнь в опасности. Об этом шушукаются все гости.

Дион . Вот как?

Клодий . Каждая сплетница в городе это знает. Только ты глух и слеп.

Дион . Так ты предупредил меня? Спасибо.

Клодий . Я не понимаю твоей усмешки.

Дион . Ты очень достойный человек, Клодий, ведь у тебя нет желания творить зло. Ты очень честный человек, Клодий, когда тебе не хочется произнести правду – ты молчишь. Ты очень умный человек, Клодий, – ты не станешь биться за безнадежное дело. Ты очень счастливый человек, Клодий, – проживешь сто лет и умрешь с гордо поднятой головой. Спасибо тебе – и прощай.

Клодий . Ты несправедлив, не я тебя предал, а Домициан.

Дион . Домициан не вечен.

Клодий (махнув рукой) . Ах, Дион, уходят тираны, а тирании остаются.

Дион . Рухнут и тирании.

Клодий . Ты все еще веришь в это?

Дион . Иначе не стоило бы родиться на свет. А ведь все-таки это великая удача – родиться.

Клодий . Дион, пока не поздно – уйди.

Дион (взорвавшись) . Удивительный человек, ему лишь бы уйти! Не видишь ты, что ли, – Рим выжил из ума. Что ни день, все те же бодрящие новости: кого-то судили, кого-то казнили; что ни день – что-нибудь запрещается: сегодня говорить, завтра – думать, послезавтра – дышать. Мало того, к границам двинулись легионы, в любой миг мы можем оказаться «воюющей стороной». Об этом сумасшествии ты уже слышал? С песнями и плясками мы идем в бездну! Словом, отвали, мне нужен Домициан.

Клодий . А ты ему – нет. Он беседует с мошенником Сервилием, за которого ты же хлопотал.

Дион . Гуманнейший, ты меня осуждаешь за это? Я не просил цезаря венчать его новыми лаврами, но у меня есть слабость – терпеть не могу, когда рубят головы.

Клодий . Тогда позаботься о своей. Прощай.

Хочет идти, но в этот миг, сопровождаемый всеми присутствующими, в зал входит Домициан.

Домициан . Ну, милые мои подданные, недаром я вас сегодня собрал. День, безусловно, торжественный, исторический, можно сказать, день. Потому что сейчас, пока мы с вами тут веселимся, наслаждаясь избранным обществом, к легату Саллюстию скачет гонец с приказом обрушиться на сарматов, а заодно и на свевов, естественно во имя достоинства и безопасности Рима. Что говорить, проявили мы немало терпения, однако и терпению приходит конец.

Гости . Слава цезарю!

– Слава воинам!

– Слава тебе, Государь и Бог!

Домициан . Чем вот прекрасны такие часы? А тем, что хоть и не очень как будто люди похожи друг на друга, а тут все различия исчезают, и остается только любовь к отечеству. Большое дело эта любовь, священное, можно сказать, чувство. Взгляните на какого-нибудь простодушного менялу, – немало я их встречал в скромной своей юности, на Гранатовой улице, – что, казалось бы, может его волновать, кроме драхм и сестерциев? А услышит он, например, о победе бодрых наших солдат, и плясать готов добряк от радости, и вина выдувает неимоверное количество, и кричит во всю мочь патриотические речи, – словом, становится другим человеком.

Афраний . Истинно так, цезарь! Золотые слова!..

Домициан . Потому-то войны и необходимы, преданные вы мои… Они напоминают нации, что она – нация, а не сброд. Они молодят общественную кровь, не говоря уж о прямых выгодах, которые несут. Одним словом, с этого часа должны быть едины все мои римляне и мои поэты в том числе. Ведь поэзия – это как-никак голос народа. Так, друзья мои, или не так?

Гости . Все верно, цезарь!

– Лучше не скажешь!

Домициан . Вот среди нас – наш Публий Сервилий, можно сказать, испытанный мастер. Что говорить, люди здесь все свои, есть за ним один грешок, какой – мы знаем… Но ведь он поэт, в нем божественная искра, жалко гасить ее раньше срока. Я и сам в молодые, трудные свои годы писал, как говорят, недурные стихи, и, должен сказать, не такое уж это простое дело. Так вот, проступочек этот мы, конечно, запомним, но все же пусть уж наш Сервилий творит. Так говорю я, широкие вы мои, или не так?

Гости . Так, цезарь!

– Так, золотое сердце!

Полный римлянин . Выше неба твоя доброта!

Домициан . Ну-ка, Сервилий, какие стихи посвятил ты нашим солдатикам?

Сервилий . Государь и Бог! Я посвящу им еще много стихов, а покамест позволь прочесть несколько строк, сложенных тут же, в горячке, по следам событий. Искренность, единственное мое свойство, пусть оправдает несовершенство.

Домициан . Валяй.

Сервилий (читает) .

Гости (единодушно) . Слава лавроносному Сервилию!

– Слава цезарю!

Домициан (треплет Сервилия по голове) . Сервилий, такую голову надо беречь.

Сервилий . Понимаю, божественный…

Дион . Разреши и мне, цезарь.

Домициан . Вижу я, Дион, разогрел тебя наш Сервилий. Ну что же, порадуй нас и ты.

Гости перешептываются. Домициан поднимает руку.

Тишина.

Дион (читает) .

Тяжелое молчание.

Афраний . Неслыханно!

Полный римлянин . В час общей радости!

Плешивый римлянин . Цезарь, он оскорбил всех!

Гости, угрожающе крича, подступают к Диону.

Домициан . Тихо!

Все смолкают.

Оставьте нас вдвоем.

Возбужденно переговариваясь, гости покидают зал. Последней выходит Мессалина. Домициан и Дион остаются одни.

Ну что нам с тобой делать?

Дион . К чему спрашивать, когда ты уже решил?

Домициан . Зачем тебе это понадобилось, можешь ты мне сказать? Ты что, серьезно думаешь, что меня остановит выкрик? Пора бы тебе понять, слово – это всего-навсего звук.

Дион . Да, пока его не подхватят.

Домициан . Перестань изображать из себя оракула, олух. И не смей путаться у меня под ногами.

Дион . Буду путаться. Я человек честный. Не хочу вводить тебя в заблуждение.

Домициан . Да на что мне твоя честность?! Весталка ты, что ли? По мне, бесчестье лучше твоей честности.

Дион . Потому ты и завел одних лизоблюдов?

Домициан . Помолчи, выскочка. Что ты в этом понимаешь? Пороки нужны не меньше добродетелей.

Дион . Подведет тебя эта мудрость под чей-нибудь кинжал!

Домициан . Не каркай, белая ты ворона, не твоя печаль. Чего ты добиваешься, в конце концов?!

Дион . Домициан, перестань убивать. Убивают в походах, убивают по подозрению, убивают книги, потом – их создателей. Рим стал какой-то огромной бойней. Не видишь ты, что каждый уже и тени своей боится?

Домициан . Боится – повинуется. Мне уговаривать некогда. Задачи мои велики, а жизнь коротка. (Кивая на Диона.) Чего ради я должен терпеть крикунов, которые мне мешают?

Дион . А поэты всегда кому-то мешают. Упраздни их – это единственный выход.

Домициан . Плевать я хотел на твоих поэтов. Накормлю их сытней, и они успокоятся. Тоже мне герои, пачкуны несчастные… А уж сатирики, те вовсе отпетая публика. (Многозначительно глядя на Диона.) Характеры мерзкие, сердца как ледышки. Их-то я хорошо изучил.

Дион . Плохо ты их изучил, император. Самые нежные люди – это сатирические поэты. Почему, по-твоему, негодовал Гораций? Слишком он был добр, чтоб прощать несправедливость!

Домициан . Все поэты – мерзавцы! До одного!

Дион . Но не тогда, когда они тебе кадят?

Домициан . Ну, что же ты хочешь, я все-таки человек!

Дион . Наконец Бог вспомнил, что он человек!

Домициан . Богом я стал в силу государственной необходимости. Не можешь ты понять: людям льстит, что не смертный ими правит, а Бог.

Дион . Поймешь тебя! Это, знаешь, не так просто. Я и не надеялся спасти Сервилия, а это оказалось легче легкого. А из-за честного Бибула я унижался перед тобою полдня.

Домициан . Так бы и сказал, что завидуешь Сервилию. Все вы на один лад!

Дион (укоризненно) . Домициан!.. Надо все-таки совесть иметь.

Домициан . Ты что ж, так и не сварил, почему я его простил и возвысил? А еще обижаешься, что я скромного мнения о твоих мозгах.

Дион . Но не мог же ты не раскусить его после всего?!

Домициан . Давным-давно я его раскусил, успокойся. И само собой, я его презираю и, наоборот, как это ни глупо, уважаю тебя. Но зато этот прохвост, в свою очередь, уважает начальство, чего о тебе уж никак не скажешь. В этом его преимущество перед тобой.

Дион . О чем ты говоришь? Разбудите меня, люди! А кто прославлял Луция Антония?

Домициан . Он. Он. Потому что Луций показался ему начальством. Если хочешь, его измена была доказательством его благонамеренности, его предательство – залог его верности мне. Разумеется, только покуда я император, но если я перестану им быть, то, сам посуди, на что мне Сервилий? Ну что же, ясно тебе теперь?

Дион (рассеянно) . Еще бы не ясно.

Домициан . Наконец ты задумался. Думать надо было раньше.

Дион . Думать, цезарь, всегда полезно. А сейчас я думаю, как правнуки будут смеяться. Просто покатываться со смеху они будут. «Ну и мир это был, – скажут они, – поразительный, непостижимый мир!»

Домициан . Больше всего они будут смеяться над тем, что говорил ты это – мне.

Дион . «И подумать! – скажут они еще. – Все это было на девяностом году нашей эры!»

Домициан . Заладил! Ну и унылый ты тип, прости тебя Боже. И надоел же ты всем с этой «нашей эрой»! Слишком много придаешь ты значения словам, вся беда твоя именно в этом. Чтобы быть великим, нужно больше рассудка.

Дион (качая головой) . Как можно меньше, Домициан!

Домициан . Так или иначе, не состоялось наше содружество. Грустно мне, приятель, а не сошлись мы характерами. Надеюсь, ты сам это понял…

Дион . Вполне.

Домициан хлопает в ладоши. Зал наполняется людьми.

Домициан . Хочу объявить вам, лояльные вы мои, печальную новость. Друг наш Дион по собственной воле покидает Рим. Этакая нелепость, – вреден наш климат для его здоровья. А здоровье, как говорится, прежде всего. Ни к чему тебе денежки, почет, ни даже, стыдно сказать, утехи любви, если нет у тебя здоровья.

Дион . Прощай, цезарь.

Домициан молча ему кивает.

Мессалина . Ну и слава богу, цезарь прав, вдали от Рима ты всегда чувствуешь себя лучше.

Гости смеются.

И нечего гоготать, это сущая правда. Может, для вас он трибун, громовержец, бич пороков, а для меня – пожилой человек со многими хворями, за которыми нужно следить и следить, чтоб он, не дай боже, не занемог. И надо ему настоем из трав растирать на ночь ключицы, и пускать иной раз кровь, и выгонять желчь. А лучше меня с этим никто не справится. Идем, Дион.

Дион . Идем, Месса. (Глядя на Лоллию.) Рим не стоит тебя.

Лоллия отворачивается.

(Он тихо произносит.) Сколько глупцов она еще погубит, и – боже мой! – как я завидую им!

Гости стараются его не замечать. Только Сервилий с веселой улыбкой напутственно машет рукой.

Клодий (тихо, так, чтобы слышал один Дион) . Выздоравливай, друг.

Дион (усмехнувшись) . Ты добр, Клодий, ты очень добр. (Смотрит на Бибула, замершего в дверях.) Прощай, Бибул. Сдается мне, не ходить тебе в центурионах.

Бибул . Мне что? Я – солдат… Вот младшего жаль… Того, что учится у кифариста. Говорят, у мальчишки большие способности.

Дион . Тогда он не пропадет.

Домициан . Музыки!

Звучит музыка. Бледный юноша, неотступно следивший за Дионом, приближается к нему.

Юноша . Я с вами, учитель.

Дион . Фу, как ты ко мне обращаешься? Словно мы с тобой трагические герои. Мы персонажи римской комедии, сынок, только и всего.

Юноша . Я не шучу, учитель. Я с вами. Пусть трусы отворачиваются, я считаю за честь стоять рядом. Признаюсь, я тоже пишу сатиры, уж очень мне хочется улучшить мир.

Дион . Ты славный парнишка, как твое имя?

Юноша . Децим Юний Ювенал.

Дион (мягко треплет его волосы) . В добрый путь, мальчик! Ничего они с нами не сделают.

Звучит музыка. Гости танцуют. Весело глядя вокруг, Дион, сопровождаемый женой и Ювеналом, идет к выходу.

Занавес.

КОНЕЦ

...

Гелена .

Виктор .

Прежде чем вспыхивает свет и начинается действие, мы слышим слегка измененный записью голос Виктора.

– В Москве, в сорок шестом, декабрь был мягкий, пушистый. Воздух был свежий, хрустящий на зубах. По вечерам на улицах было шумно, людям, должно быть, не сиделось дома. Мне, во всяком случае, не сиделось. А таких, как я, было много.

Свет. Большой зал консерватории. Где-то высоко, у барьера, сидит Геля. Появляется Виктор. Садится рядом.

Геля (мягкий акцент придает ее интонации некоторую небрежность). Молодой человек, место занято.

Виктор . То есть как это – занято? Кто смел его занять?

Геля . Здесь будет сидеть моя подруга.

Виктор . Не будет здесь сидеть ваша подруга.

Геля . Молодой человек, это есть невежливость. Вы не находите?

Виктор . Нет, не нахожу. У меня билет. Этот ряд и это место.

Геля . Ах, наверное, это там… (Жест вниз.)

Виктор . Как же там… Именно тут.

Геля . Но это есть анекдот, комизм. Я сама доставала билеты.

Виктор . Я тоже сам достал. (Протягивает ей билет.) Смотрите.

Геля (смотрит) . Вы купили на руках?

Виктор . Вы хотите сказать – с рук?

Геля . О, пожалуйста, – пусть будет с рук. У брюнетки в рыжем пальто?

Виктор . Вот теперь все верно. Чу́дная девушка.

Геля . Не хвалите ее, пожалуйста. Я не хочу о ней слышать.

Виктор . Что-то, видно, произошло. Она страшно спешила.

Геля . Так, так… Я знаю, куда она спешила.

Виктор . А вокруг все спрашивают билетика. Представляете, какая удача?

Геля (небрежно) . Вы часто бываете в консерватории?

Виктор . Первый раз. А что?

Геля . О, ничего…

Виктор . Иду себе – вижу: толпа на квартал. Значит, дело стоящее, все ясно. Бросаюсь в кассу – дудки, закрыто. Администратор меня отшил. Что за черт, думаю, – чтоб я да не прорвался? Такого все же еще не бывало. И тут эта ваша, в рыжем пальто… А что сегодня будет?

Геля . Если вы не возражаете – будет Шопен.

Шум, аплодисменты.

Виктор . Шопен так Шопен. У вас есть программа?

Геля . Пожалуйста, тихо. Теперь – надо тихо.

Свет гаснет. Музыка.

Свет снова вспыхивает в антракте между первым и вторым отделением.

Геля . Почему вы не идете в фойе? Там можно прогуливаться.

Виктор (не сразу) . Что-то не хочется. Шум, толкотня…

Геля . Вы не любите шума?

Виктор . Смотря когда. Сейчас – нет.

Геля . Вы любите музыку?

Виктор . Выходит – люблю.

Геля . Стоило прийти, чтоб сделать такое открытие.

Виктор . Глупо, что я сюда не ходил. Честное слово.

Геля . О, я вам верю без честного слова.

Виктор . А вы – из Прибалтики?

Геля . Нет, не из Прибалтики.

Виктор . Но ведь вы не русская.

Геля . Я богатая дама, совершающая кругосветный тур.

Виктор . Ваша подруга в рыжем пальто тоже путешествует вокруг света?

Геля . Моя подруга… Не будем говорить про мою подругу. Она – легкомысленное существо.

Виктор . Все-таки скажите, вы – откуда?

Геля . Не верите, что я богатая дама?

Виктор . Не знаю. Я никогда их не видел.

Геля . Я из братской Польши.

Виктор . Вот это похоже. Я так и подумал, что вы не наша. То есть я хотел сказать – не советская. То есть я другое хотел сказать…

Геля . Я понимаю, что вы хотите сказать.

Звонки.

Антракт оканчивается.

Виктор . А что вы делаете у нас?

Геля . Я у вас учусь.

Виктор . В каком это смысле?

Геля . В консерватории, если вы ничего не имеете против. И моя подруга тоже в ней учится. Но она – ваша… То есть я хотела сказать – советская. То есть я хочу сказать – мы живем в одном общежитии.

Виктор . Спасибо, я понял.

Геля . В одном обществе и в одном общежитии. Она тоже будущий музыкант. И между тем продала свой билет.

Виктор . Для вас, наверное, большая скидка. Я даже не думал – довольно дешево.

Геля . Еще не хватало, чтобы она, как это… немножко спе-ку-ли-ровала. Довольно того, что она решила пойти слушать молодого человека, а не Шопена.

Виктор . В конце концов, ее можно понять.

Геля . Пан так считает? Я ее презираю.

Виктор . Молодой человек тоже не валяется на каждом углу.

Геля . Я не знаю, где он валяется, но это скучный молодой человек. Он не любит музыки и этим отличается от вас. У бедной Аси постоянный конфликт. Любовь и Долг. Любовь и Дело. Совершенно ужасное положение.

Виктор . Я-то уж на него не в обиде. Из-за него я здесь.

Геля . Вам повезло.

Виктор . Мне всегда везет. Я счастливчик.

Звонки.

Геля . Это очень интересно. Первый раз я вижу человека, который этого не скрывает.

Виктор . Зачем мне скрывать?

Геля . А вы не боитесь?

Виктор . Чего мне бояться?

Геля . Люди узнают, что вы счастливчик, и захотят испытывать, так это или не так?

Виктор . Вот еще! Я Гитлера не испугался.

Аплодисменты.

Геля . Все. Теперь – тишина.

Виктор (шепотом) . Как вас зовут?

Геля . Тихо. Слушайте музыку.

Свет гаснет. Музыка.

Снова свет. Фонарь. Переулок.

Геля . Вот наш переулок. А там в конце – наше общежитие. Спасибо. Дальше идти не надо. Можно встретиться с Асей. Если она увидит, что меня провожают, я потеряю… как это… моральное превосходство.

Виктор . Значит, Геля – это Гелена. По-русски вы просто Лена.

Геля . Значит, вы – Виктор. По-русски вы просто победитель. Я – просто Лена, а вы – просто победитель. И все-таки не стоит переводить. Мне нравится мое имя.

Виктор . Мне тоже.

Геля . Каждое произведение в переводе теряет. Пан будет спорить?

Виктор . Пан не будет спорить. Вас в комнате много?

Геля . Еще две девушки. Две чайные розы. Первая – Ася, она певица, как я. Вы ее видели. Она милая, но совершенно без воли. Молодой человек делает из нее веревки. Зато другая совсем другая. Она имеет твердый характер, огромный рост и играет на арфе.

Виктор . А ее как зовут?

Геля . Езус-Мария, ему все нужно знать. Вера.

Виктор . Подумать только, придешь когда-нибудь в оперу, а Кармен – это вы!

Геля . Я не буду петь Кармен, у меня другой голос. И в опере я не буду петь… Я буду… как это… камеральная певица.

Виктор . Вы хотите сказать – камерная.

Геля . Просто беда. Я вечно путаю.

Виктор . Мне бы так шпарить по-польски. Сколько лет вы у нас?

Геля . Другий год.

Виктор . Рассказали бы – не поверил.

Геля . Хорошо, я открою секрет, хотя мне это совсем невыгодно. Здесь есть еще маленькое обстоятельство. Мой отец знал по-русски и меня учил. Он говорил: «Гельця, тебе надо знать этот язык. В один прекрасный день ты мне скажешь спасибо». Видимо, он имел в виду сегодняшний день.

Виктор . Ну, это само собой. Но все равно. Вы – молодчина.

Геля . Я просто способна к языкам. Как всякая женщина.

Виктор . Так уж и всякая…

Геля . Так, так. Что такое способность к языкам? Способность к подражанию, я права? А все женщины – обезьянки.

Виктор (с подчеркнутой грустью). Даже вы?

Геля . Пан не хочет, чтоб я была как все. Это мило. И натурально. Мы ценим правила, а любим исключения. Очень жаль, я ужасная обезьянка. Я смотрю вокруг и все примериваю на себя. Это мне не годится, а это мне подойдет! Красивая прическа – немножко задор, немножко поэзия, немножко вызов – беру себе. Или вижу – красивая походка. И грациозно, и очень стремительно – почти полет. Это совсем смертельная рана – такая походка, и не моя! Она будет моя! Я ее беру. Потом я встречаю девушку: у нее задумавшийся взгляд, он показывает на глубокую душу – очень хорошо, я беру этот взгляд.

Виктор . Задумчивый взгляд.

Геля . Ну все равно, вы меня поняли. В общем, я – Жан-Батист Мольер. Он говорил: «Je prend mon bien оù jе lе trouve».

Виктор . Хотя в переводе и потеряет – переведите.

Геля . Я вас немножко давлю своим французским? Так? Это значит: я беру свое добро там, где его нахожу. Ходят слухи, Мольер взял себе две сцены у Сирано де Бержерак. Он был гений, ему все было можно.

Виктор . А вам?

Геля . Мне тоже – я женщина. Но почему вы все время задаете вопросы? Вы опасный человек.

Виктор . Я хочу еще спросить…

Геля . Подождите – спрашиваю я. Вы учитесь?

Виктор (кивая) . В институте имени Омара Хайяма.

Геля . Святая Мадонна, он надо мной смеется.

Виктор . На отделении виноделия, вот и все. Омар Хайям – покровитель виноделов. Певец, идеолог и вдохновитель. Мы его учим наизусть почти в обязательном порядке. Наш профессор сказал, что когда-нибудь над входом будут высечены его слова:

Геля . Я поняла – вы будете дегустатор?

Виктор . Молчите и не срамитесь… Ничего вы не поняли. Я буду технолог. Буду создавать вина.

Геля . Так, так. Если вы не сопьетесь, вы прославите свое имя.

Виктор . Виноделы не спиваются. Это исключено.

Геля . В самом деле, я почему-то забыла, что вина создаются.

Виктор . Еще бы – отношение потребителя. Между тем вино рождается, как человек.

Геля . Я надеюсь, это шутка.

Виктор . Когда-нибудь я вам расскажу. Прежде всего нужно найти те качества, которые создадут букет. А потом вино надо выдерживать. Букет создается выдержкой.

Геля . Это надо будет запомнить. Но уже поздно, пора.

Виктор . Геля…

Геля . Так, так. Интересно, что вы скажете дальше.

Виктор . Я хочу вас увидеть.

Геля . Я знаю, но вы не должны были это показывать. Как надо сказать – показывать или показать?

Виктор . Я действительно очень хочу вас увидеть.

Геля . Надо небрежно, совсем небрежно: «Когда мы увидимся?» У вас мало опыта. Это плохо.

Виктор . Когда мы увидимся?

Геля . Откуда я знаю? В субботу. В восемь.

Виктор . Где?

Геля . Вы так будете спрашивать всё? На углу Свентокшисской и Нового Свята. В Варшаве я назначала там.

Виктор (хмуро, почти без выражения) . Там.

Геля (с интересом) . Пан полагает, он будет первый?

Виктор (еще более хмуро) . Пан не полагает. Так где?

Геля . Но при этом вы можете улыбнуться. «Где, где?» Вы еще в консерватории должны были подумать где. Езус-Мария, совсем мало опыта.

Виктор . Ну хорошо. Командую я. На углу Герцена и Огарева. Рядом с остановкой.

Геля . Ах, эта Ася… Не могла продать старичку!

Свет гаснет.

Вновь – свет. На углу. Виктор взглядывает на часы.

Подходит Геля.

Геля . Не надо смотреть на часы. Я уже здесь.

Виктор . Очень боялся, что вы не придете.

Геля . Так все-таки вы чего-то боитесь.

Виктор . Представьте, выяснилось, что это важно.

Геля . Именно что?

Виктор . Чтоб вы пришли.

Геля . А-а… Это я как раз представляю.

Виктор . Я правду говорю.

Геля . Так я верю, верю. Конечно, правду. Конечно, важно. Меня совсем не нужно убедить. Можно подумать, к вам каждый вечер приходят на угол варшавские девушки.

Виктор . Варшавские девушки знают себе цену.

Геля . Все девушки должны знать себе цену. Непобедимость идет от достоинства.

Виктор . Куда мы пойдем?

Геля . Спасите меня. Он опять задает вопросы. Матерь Божья, о чем он думал три дня? Вы должны меня ослепить, показывать себя в лучшем свете. Разве вы не зовете меня в ресторан?

Виктор . Получу стипендию и позову.

Геля . Так. Это рыцарский ответ. Ответ безумца. Не возмутитесь. Я знаю – вы создаете вина, но вам еще нечем за них платить. Будьте веселый, все впереди. Вы видите, я не надела вечерний наряд, и у моих туфель тоже другая миссия. Есть еще варианты?

Виктор . Покамест нет.

Геля . Вы и в самом деле счастливчик. Вам не нужно делать выбор.

Виктор . Как знать, у меня есть свои заботы.

Геля . Этот вечер единственной вашей заботой должна быть я.

Виктор . Это я понял.

Геля . Тем более ваш Хайям говорит:

Виктор . Вы прочли Хайяма. Мне это приятно.

Геля . Вы так его любите?

Виктор . Приятно, что вы готовились к встрече.

Геля (оглядывая его) . Вот что?.. Спасибо за предупреждение.

Виктор . А это не понял.

Геля . Вы не так безопасны, как мне показалось. С вами надо быть настороже.

Виктор . Это – ошибка. Ничуть не надо.

Геля . Я готовилась? Ну хорошо. Не забуду этого ни вам, ни Хайяму.

Виктор . Не стоит сердиться, будем друзьями.

Геля . Все равно – у вас нет никакого опыта. Даже если вы что-то заметили, вы должны были промолчать. Тогда вы смогли бы когда-нибудь воспользоваться своим открытием. Все-таки – куда мы идем?

Виктор (веско). Я полагаю, мы сходим в кино.

Геля . Я так и знала, что этим кончится. А что нам покажут?

Виктор . Не имею понятия. Мне все равно.

Геля . Хотите сказать, что не будете смотреть на экран?

Виктор . Почему? Буду. Время от времени.

Геля . Вы откровенный человек.

Виктор . От неопытности, должно быть.

Геля . Отец меня предупреждал – с кино все начинается.

Виктор . Мы ему не скажем.

Геля . Безусловно, не скажем. Его уже нет.

Виктор . Простите.

Геля . Что с вами делать, прощаю. Когда взяли Варшаву, мы перебрались в деревню, но его это не спасло. (Неожиданно.) Что бы вы сделали, если б я не пришла?

Виктор . Явился бы в общежитие.

Геля . Это хорошо. Это значит – у вас есть характер. Почему вы стали такой серьезный? Лучше мы переменим тему. Теперь вы знаете, что я сирота и меня обидеть нельзя. Как надо правильно – обидеть или обижать?

Виктор . Можно и так и так.

Геля . И так и так – нельзя. Нельзя обижать.

Виктор . Я ведь – тоже. У меня и матери нет.

Геля . Бедный мальчик… И он убежден, что счастливчик.

Виктор . Конечно, счастливчик. Это уж факт. Сколько не дожило, а я дожил. Полгода в госпитале и – вот он я. На углу Герцена и Огарева.

Геля . Витек, ни слова больше про войну. Ни слова.

Виктор . Договорились: миру – мир.

Геля . Если б я знала, вы бы минуты не ждали на этом вашем углу.

Виктор (щедро) . Вот еще… Вы опоздали по-божески. Я приготовился ждать полчаса.

Геля . Так много?

Виктор . Девушки это любят.

Геля . Але то есть глупство. Просто глу-пость. Зачем испортить настроение человеку, если ты все равно придешь. Я читала: точность вежливость королей.

Виктор (с лукавством) . И королев.

Геля . Каждая женщина – королева. Это надо понимать раз навсегда.

Виктор . Вы хотите сказать – понять раз навсегда.

Геля . Добже, добже. Вы всегда лучше знаете, что я хочу сказать.

Свет гаснет.

Снова свет. Пустой зал. Переговорный пункт. Доносится голос, усиленный микрофоном: «Будапешт, третья кабина. Будапешт на проводе, третья кабина».

Виктор . С кем ты собираешься говорить?

Геля . Если пан позволит, с Варшавой.

Виктор . А точнее?

Геля . Пусть это будет тайна. Маленькая тайна освежает отношения.

Виктор . Рано ты начала их освежать.

Геля . Это никогда не бывает рано. Это бывает только поздно.

Виктор . В конце концов, это твое дело.

Геля . На этот раз пан прав.

Виктор (оглянувшись). Здесь не слишком уютно.

Геля . Зато тепло. Когда будут страшные морозы и мы совсем превратимся в ледышечки, мы будем сюда приходить и делать вид, что ждем вызова.

Виктор . Тебе надоело ходить по улицам. Я тебя понимаю.

Геля . Витек, не унывай. Мы нищие студенты. Я бедненькая, зато молоденькая, и у меня… как это… свежий цвет лица.

Виктор . Обидно, что я не в Москве родился. По крайней мере был бы свой угол.

Геля . Я охрипла. Я не знаю, как буду разговаривать.

Виктор . Совсем не охрипла. Голос как голос.

Геля . Ты не знаешь, меня лечили два дня. Меня закутали в два одеяла. Потом мне давали чай с малиной. Потом аспирин. Потом я пылала. Как грешница на костре. Потом я не выдержала и сбросила с себя все. Это был восторг. Я лежала голая, ела яблоко, Вера играла на арфе – все было словно в раю.

Виктор . Жаль, меня там не было.

Геля . Старая история. Стоит создать рай, появляется черт. Ты и так во всем виноват. Из-за тебя я потеряю голос и погублю свою карьеру. Певица не может быть легкомысленной.

Виктор . Ты никогда не была легкомысленной.

Геля . Альбо ты управляешь своим темпераментом, альбо он управляет тобой.

Виктор наклоняется и целует ее в щеку.

Браво, браво.

Виктор . Могу повторить. (Стараясь скрыть смущение.) А который час?

Геля смеется.

Что тут смешного?

Геля . Я заметила, человек интересуется временем в самый неподходящий момент.

Виктор (хмуро) . Не знаю. Не обращал внимания.

Геля . Слушай, я тебя развеселю. Один раз отец нагрузил телегу большой копной сена. В этой копне были спрятаны евреи. Я должна была довезти их до другого села. И только меня отпустил патруль, мы не проехали даже два шага – из копны высовывается голова старика, в белой бороде зеленая травка, и он спрашивает: «Который час?» Матерь Божья, я еще вижу патруль, а ему нужно знать – который час?

Виктор . Ты меня очень развеселила. Тебя убить могли. Или – хуже…

Геля . Что может быть хуже?

Виктор . Ты знаешь сама.

Геля (мягко, не сразу) . Ты чудак, Витек.

Виктор . Перестань. Какой я чудак?

Геля . Зачем ты злишься? Я люблю чудаков. С ними теплее жить на свете. Когда-то в Варшаве жил такой человек – Франц Фишер, мне о нем рассказывал отец. Вот он был чудак. Или мудрец. Это почти одно и то же. Знаешь, он был душой Варшавы. Она без него осиротела.

Голос, усиленный микрофоном: «Вызывает Варшава.

Кабина шесть. Варшава на проводе – шестая кабина».

Это – меня.

Голос: «Варшава – кабина шесть».

Подожди, я – быстро. (Убегает.)

Виктор закуривает, ждет. Голос: «Вызывает Прага. Кабина два. Прага на проводе – вторая кабина». «Вызывает София – кабина пять. София, София – пятая кабина». Виктор тушит папиросу. Возвращается Геля.

Геля . Как было хорошо слышно. Как будто рядом.

Виктор . С кем ты говорила?

Геля . Витек, разве ты не видишь – я хочу, чтоб ты мучился и гадал.

Виктор . Ты сама мне сказала, что мать уехала к тетке в Радом.

Геля . Ты знаешь, Радом – это удивительный город. Его называют – столица сапожников. Когда-нибудь я поеду в Радом и мне сделают такие туфли, что ты тут же пригласишь меня в «Гранд-отель».

Виктор . Если она в Радоме, с кем же ты говорила?

Геля . О, трагическая русская душа. Она сразу ищет драму.

Виктор . Если пани предпочитает комедию, она может не отвечать.

Геля . Я еще не пани. Я панна. Альбо паненка.

Виктор . Прости, я ошибся.

Геля . И я ошиблась. Я думала, у нас будет такой легкий, приятный роман.

Виктор . Не самая роковая ошибка.

Геля (смиренно) . Добже. Я сознаюсь. Успокойся. Это был молодой человек.

Виктор . Как его зовут?

Геля . Какая разница? Предположим, Тадек.

Виктор . А фамилия?

Геля . Езус-Кристус! Дымарчик. Строняж. Вечорек. Что тебе говорит его фамилия?

Виктор . Я хотел знать твою будущую, вот и все.

Геля . Для концертов я оставлю свою. Ты будешь посетить мои концерты?

Виктор . Посещать!

Геля . Посетить, посещать – какой трудный язык!

Короткая пауза.

Витек, а если я говорила с подругой? Такой вариант тоже возможен.

Виктор . Почему я должен верить в такой вариант?

Геля . Хотя бы потому, что он более приятный. Который час?

Виктор . Действительно, в самый неподходящий момент.

Геля . Я же тебе говорила. О, как поздно. Скоро двенадцать. Или лучше – скоро полночь. Так более красиво звучит. Более поэтично. В полночь общежитие закрывают и девушек не хотят пускать.

Виктор . Пустят. Я тебе обещаю.

Геля . Идем, Витек. Ты проводишь меня до дверей и скажешь мне: «До свидания». Это прекрасное выражение. Так должны прощаться только влюбленные, правда? До свидания. Мы прощаемся до нового свидания. Несправедливо, что точно так же прощаются все. Влюбленных постоянно обкрадывают.

Виктор . Это идиотизм – сейчас прощаться. Просто неслыханный идиотизм. А что, если я пойду к тебе? Попрошу эту Веру, чтоб она побряцала на арфе.

Геля . Нет, все-таки ты чудак. Такое мое счастье – отыскать чудака. После войны их почти не осталось. Должно быть, их всех перестреляли.

Виктор . Честное слово, иду к тебе в гости. Не прогоните же вы меня. Может, еще напоите чаем. Ну? Решено?

Геля (смеясь) . У тебя сейчас вид, как в поговорке… пан или пропал?

Виктор (почти серьезно). Пан пропал.

Свет гаснет.

Снова свет. Музей. Статуи и картины.

Геля . Только что была Москва и – вот… В каком мы веке? Витек, это чудо. Ты веришь в чудеса?

Виктор . Все в мире – от электричества.

Геля . Ты ужасно шутишь, но я тебе прощаю за то, что ты меня сюда привел.

Виктор . Что делать, если некуда деться.

Геля . Витек, не разрушай настроения.

Виктор . Из нас двоих я – разумное начало.

Геля . Это новость для меня. Смотри, какая красавица. Ты бы мог ее полюбить?

Виктор . Красавиц не любят, любят красоток.

Геля . Ты невозможен. Она прекрасна.

Виктор . Уж очень несовременна. Лед.

Геля . Мы тоже будем несовременны.

Виктор (беспечно) . Когда это будет!

Геля . Скорей, чем ты думаешь. Вспомни, что пишет Хайям.

Виктор . А что он пишет?

Геля .

Еще умчался день, а ты и не заметил.

Виктор . И далее он говорил: по этому поводу выпьем.

Геля . Здесь – хорошо. Ты отлично придумал.

Виктор . У меня светлая голова.

Геля . Мне жаль, что ты не был в Кракове. Я бы водила тебя в Вавель.

Виктор . А что это – Вавель?

Геля . Это древний замок. Там похоронены все польские короли. И многие великие люди. Словацкий, Мицкевич…

Виктор . Все-таки это занятно, правда? Поэты плохо живут с королями, а хоронят их вместе.

Геля . Видишь, Витек, музей действует и на тебя. Ты стал очень… как это… глубокомысленный.

Виктор . Я всегда такой.

Геля . В Вавеле еще лежит королева Ядвига. Она была покровительница университета, и все ученики до сих пор пишут ей записки.

Виктор . Что же они там пишут?

Геля . «Дорогая Ядвига, помоги мне выдержать экзамен». «Дорогая Ядвига, пусть мне будет легче учиться».

Виктор . Ты тоже писала?

Геля . О, когда я приехала в Краков, я сразу побежала к Ядвиге.

Виктор . Хотел бы я прочесть твою записку.

Геля . Я тебе скажу, если ты такой любопытный. «Дорогая Ядвига, пусть меня полюбит учитель математики».

Виктор . И как, Ядвига тебе помогла?

Геля . Должно быть, помогла, я сдала экзамен.

Виктор . Слушай, у меня родилась идея.

Геля . Надеюсь, ты шутишь.

Виктор (кивая на статую) . Спрячемся за этого типа и поцелуемся.

Геля . Я говорила, ты сегодня… в ударе.

Они заходят за статую и целуются.

Какая прекрасная идея.

Виктор . Дежурная, по-моему, спит.

Геля . Я боялась, что здесь будут экскурсии. Я очень не люблю экскурсии, это мой недостаток. Правда, ничего не надо объяснять? Пускай люди думают сами.

Виктор (быстро целует ее) . Пока дежурная не проснулась.

Геля (прислонясь к статуе) . В крайнем случае нас защитит наш атлет.

Виктор Мы сами себя защитим.

Геля . Но он очень сильный. Смотри, какие у него мышцы.

Виктор . Видишь, что значит заниматься спортом.

Геля . Я знаю, знаю – у тебя под кроватью две гири.

Виктор . А что тут плохого?

Геля . Я немножко боюсь спорта. Спортсмены слишком ценят силу.

Виктор . Это не грех.

Геля . Ты очень сильный?

Виктор . Не слабый, конечно.

Геля . Приятно быть сильным?

Виктор . Очень приятно.

Геля . А что тебе приятно?

Виктор . Я сам не знаю… Должно быть, какая-то независимость.

Геля . Может быть, зависимость других?

Виктор . Я не драчун. Но надо уметь дать сдачи.

Геля . Так. Но сегодня человек дает сдачи, видит, что это получается, и завтра он бьет первым.

Виктор . Хорошо. Я буду подставлять другую щеку.

Геля . Наверное, я очень глупая, Витек, и надо мной нужно весело смеяться, но я ничего не могу с собой сделать. Для меня сила почти всегда рядом с насилием.

Виктор . Геля , ты говоришь про фашизм…

Геля . А я теперь часто думаю про фашизм. И слушай – иногда он выглядит очень эффектным. Оптимизм. Уверенность в будущем. Он целые страны соблазнил своими мускулами.

Виктор . Слушай… война кончилась в сорок пятом.

Геля . Так. Правда. (Пауза.) Это смешно. Я тебя просила не говорить о войне, а сама не могу ее забыть ни на минуту. Мы в Польше все такие. Витек, ты веришь в счастье?

Виктор . Да, Геля, верю.

Геля . А я боюсь верить. И жизни я боюсь. Это очень стыдно, но я ее боюсь. Говорят, после первой войны с людьми было то же самое.

Виктор . Не знаю. То была совсем другая война. Не нужно сравнивать. И не нужно бояться. Просто ты насмотрелась на оккупантов. На их патрули, на их автоматы. Это пройдет.

Геля . Витек, у тебя пальцы как у пианиста.

Виктор . Мне медведь на ухо наступил.

Геля . Я уверена, что это не так.

Виктор . Слушай…

Геля . У тебя снова идея?

Виктор . За этой богиней нас никто не увидит.

Геля . Помни, букет создается выдержкой.

Виктор . Ты действительно обезьянка.

Заходят за статую и целуются.

Черт знает, до чего хорошо.

Геля . Не богохульствуй.

Виктор (целует ее) . Бог нам простит.

Геля . Он ведь прощает не тем, кому нужно. Теперь я бы не вступила в переписку с Ядвигой.

Он снова ее целует.

А куда мы отправимся завтра?

Виктор . Что-нибудь придумаю.

Геля . Хорошо знать, что кто-то придумывает за тебя. Какой ты умный.

Виктор . Ты же не любишь, когда за тебя думают.

Геля . В том-то и ужас, что это приятно. Должно быть, это женская черта, но уж слишком много мужчин ее имеют. Смешно, правда?

Виктор . Диалектика, Геля.

Геля . О, какое великое слово. Оно объясняет решительно все. Как твое электричество.

Виктор . Гражданка, надо верить в электричество или в Бога. Третьего не дано.

Геля . Пане профессоже, я стала бояться богов. Любых. Даже тех, что зовут к милосердию. Как только человек творит Бога, он начинает приносить ему жертвы.

Виктор . Значит, вам остается одно электричество.

Геля . Электричеству тоже приносят жертвы.

Виктор . Геля, без жертв ничего не бывает.

Геля . Я знаю, знаю… Наука их требует, искусство их требует, и прогресс требует жертв. Витек…

Виктор . Что, Геля?

Геля . Теперь идея появилась у меня.

Она заходит за статую.

Свет гаснет. Снова – свет. Комната в общежитии. Геля – в халатике и домашних туфлях – укладывает перед зеркалом волосы. Стук.

Геля . Проше.

Входит Виктор с коробкой в руках.

Как ты поздно.

Виктор . Прости. (Стягивает варежку.)

Геля . Пока мы до них доберемся – уже будет Новый год.

Виктор . Ты еще не готова.

Геля . Я тут же буду готова. Просто я хочу быть самой красивой. Я ведь не принадлежу себе. Иначе мне было бы все равно, лишь бы пан был доволен.

Виктор . Кому ж ты принадлежишь?

Геля . Я должна поддерживать традицию моей родины и показывать, что Польска еще не сгинела.

Виктор . Она не сгинела.

Геля . Ах, Витек, какой ты милый. Ты сейчас мне оказывал моральную помощь. Когда охраняешь традицию, чувствуешь большую ответственность. Она давит.

Виктор . Ты будешь королевой, не бойся.

Геля . Что за коробка у тебя в руках?

Виктор . Банальнейший новогодний подарок.

Пока она торопливо развязывает, он садится и прикрывает глаза.

Геля . Езус-Мария! Какие туфельки.

Виктор . Я боялся, что ты уедешь в столицу сапожников – город Радом.

Геля . Витек, ты – чудо. Дзенкую бардзо. Я бы тебя поцеловала, но боюсь измазывать.

Виктор . Измазать. (Зевает.)

Геля . О, пусть. Ты всегда меня учишь. Але откуда у тебя пенендзе?

Виктор . Я разбогател. (Зевает.)

Геля . Фуй, не смей зевать. Это неуважение к моей красоте, к моей стране и ее флагу. Я тоже купила тебе подарок. Правда, он не такой шикарный. Я не так богата, как ты. У меня другие достоинства. (Протягивает ему галстук, примеряет.) О как красиво! Как красиво!

Виктор . Спасибо. Никогда не носил галстуков.

Геля . Это – ложно понятый демократизм. С этим надо заканчивать.

Виктор . Хорошо.

Геля . Вино стоит на окне. Не забудь его взять. Это наш вклад на общий стол. Я сейчас натягиваю платье, залезаю в мои новые туфельки – и мы идем.

Он не отвечает. Она заходит за шкаф.

Только сиди и не двигайся. Я рассчитываю на твое благородство. Почему ты молчишь, Витек? Это согласие или протест? (Она выходит, уже в платье, с туфлями в руках.) Что с тобой? Ты спишь?

Виктор действительно спит. Она тихо ставит туфли на столик и подходит к нему. Осторожно берет его руку. Виктор не шелохнулся – спит. Геля, еле слышно ступая, отходит в сторону, гасит большой свет. Теперь только ночник освещает комнату. Она садится напротив Виктора, внимательно на него смотрит. Тишина. Медленно начинают бить далекие часы. Двенадцать. Геля сидит неподвижно. Откуда-то доносится музыка. Вновь – уже один раз – бьют часы. Геля продолжает сидеть все в той же позе. Музыка едва слышна. Виктор открывает глаза.

С Новым годом, Витек.

Виктор . Который час?

Геля . Как всегда, в неподходящий момент. Уже четверть второго.

Виктор . Я заснул?

Геля . Как дитя. И спал, как ангел.

Виктор . Прости меня. Я – бандит.

Геля . Слишком сильно.

Виктор . Я поступил как свинья.

Геля . Напротив – как патриот. Теперь королевой красоты будет Наташа.

Виктор . Может быть, все-таки пойдем?

Геля . Уже не имеет никакого смысла. Мы только вызовем улыбки и вопросы.

Виктор . Какая глупость…

Геля . Витек, где ты был?

Виктор . Разгружал вагоны.

Геля . Это ты там разбогател?

Виктор . Всякий труд почетен.

Геля . Ничего, мы выпьем вино сами. Я очень хочу за тебя выпить.

Виктор (открывая бутылку) . Где у тебя стаканы?

Геля . Вот стаканы. Это хорошее вино?

Виктор . Обычное вино.

Геля . А ты можешь пить обычное вино? Или это… профанация?

Виктор . Вшистко едно, панна.

Геля . Как удается настоящее вино, Витек?

Виктор . Это долгий путь. От винограда до вина – долгий путь. Когда фильтропресс отделяет мезгу…

Геля . А что такое – мезга? Ты прости, я дикарь.

Виктор . Ягода, мякоть, косточки… Я говорю, в этот час мы еще не знаем, какое нас ждет вино. Все выяснится позже. Как с ребенком.

Геля . И виноделы волнуются?

Виктор . Виноделы ужасно волнуются.

Геля . Ты говоришь со мной снисходительно. Ты подчеркиваешь свое превосходство.

Виктор . Я когда-нибудь возьму тебя с нами на практику. Ты посмотришь, как делают анализ на сахаристость, как бродит сусло и как выдерживают вино.

Геля . Букет создается выдержкой.

Виктор . Я вижу, ты это крепко затвердила.

Геля . Мне это понравилось.

Виктор . Марочное вино хранится много лет. Его выдерживают в дубовых бутах. Дубовый бут придает ему благородство.

Геля . А мы пьем марочное вино?

Виктор . Ординарное, Геленька.

Геля . Что это значит?

Виктор . Его выдерживали меньше года.

Геля . Какой позор! И им не стыдно?

Виктор . Здесь равенства нет.

Геля . Ну пусть. Я пью за тебя, хотя это вино недостойно тебя.

Виктор . А я за тебя.

Геля . Я пью, чтоб тебе было хорошо в сорок седьмом году.

Виктор . И тебе.

Геля . Чтоб мне было хорошо с тобой в этом сорок седьмом году. Наверное, я ужасный… консерватор, но я не хочу раскрывать в тебе новые черты. Даже если это черты будущего.

Виктор . Но я хочу расти над собой.

Геля . Не надо. Кто знает, куда ты вырастешь? Мне с тобой так спокойно сейчас, так ясно.

Виктор . Не надо тебе пить. У нас нет закуски.

Геля . Ничего, у меня трезвая голова, я не сделаю глупостей. А закуски нет. Ты проспал закуску. И главное – удивительный торт. Наташина мама – великий маэстро. Я сегодня ночью видела во сне этот торт.

Виктор . Лакомка.

Геля . Если б ты знал, какие частки на Новом Святе! Больше нигде не бывают такие частки. Я на них тратила последний злотый. Святая Мария, что мне делать, я так люблю сладкое. Певицы и без него становятся толстухами, а я к тому же его люблю.

Виктор . Сладкие слова ты тоже любила?

Геля . Любила, любила. Зачем скрывать? Но теперь ты открыл мне глаза. Теперь каждому слову я буду делать анализ на сахаристость. Доволен?

Виктор . Ты знаешь, что отличает настоящее вино? Послевкусие.

Геля . Дивное слово. Только ты мне его объясни.

Виктор . Вкус, который остается после того, как ты выпил. Послевкусие. Есть такие круглые вина, они точно перекатываются во рту.

Геля (пьет). Это не перекатывается.

Виктор . Само собой. В нем недостаточно тела.

Геля . Какая бесстыдная наука – твое виноделие. Неужели к вам принимают девушек?

Виктор . Паненка к паненке.

Геля . Но ведь я лучше. Ты должен честно признать – я лучше. Я родилась на географическом перекрестке. Во мне смешалось все, все, все! Римская католическая церковь и язычество древних славян. Где ты еще найдешь такую?

Виктор . Такую трезвую?

Геля . Витек, я трезвей тебя, и ты в этом убедишься. А сейчас я хочу танцевать в новых туфельках.

Виктор . Вы позволите вам их надеть?

Геля . Проше пана.

Он ее обувает.

Включи репродуктор.

Виктор включает. Музыка. Они танцуют.

Во всех домах сейчас танцуют. Во всех городах сейчас танцуют. Во всех странах. И желают друг другу счастья. Витек, мне почему-то грустно.

Виктор . Я говорил – не нужно пить.

Геля . Не то, не то. Как тебе объяснить? Ты решишь, что я истеричка. Я просто думаю, сколько людей живут со мной в одно время. И я их никогда не узнаю. Всегда и всюду границы, границы… Границы времени, границы пространства, границы государств. Границы наших сил. Только наши надежды не имеют границ.

Виктор . Но я же тебя нашел.

Геля . Ты случайно меня нашел.

Виктор . Не важно. Же пран, же пран… Одним словом: беру добро, где нахожу.

Геля . Это очень умно с твоей стороны. (Пауза.) Витек.

Виктор . Что?

Геля . У тебя нет никаких идей?

Виктор . Есть одна. (Целует ее.)

Геля (оторвавшись) . Что за после-вку-сие!.. Как, я правильно говорю?

Виктор . Ты прирожденный винодел.

Геля . Если б я им была, мы бы спились. (Остановившись.) Эта музыка не отвечает моей внутренней мелодии.

Виктор . Тогда ей придется умолкнуть. (Выключает радио.)

Геля . Лучше я спою сама. Хочешь?

Виктор . Голос звучит?

Геля . Как колокольчик.

Виктор . Пой.

Геля заходит за ширму.

Геля (оттуда) . Выступает Гелена Модлевска. (Выходит. На плечах ее царственно покоится мех.)

Виктор . Где ты взяла эту собаку?

Геля . Это не собака, это Верин воротник.

Они обнимаются.

Ой, ты меня задушишь!

Виктор (смахивая с губ волоски меха) . Сними эту собаку – она лезет.

Геля . Да, она немножечко лезет.

Виктор (иронически) . Немножечко…

Геля . Ну, так я ее сниму. (Поет веселую старинную песенку.) «Страшне чен кохам, страшне чен кохам, страшне кохам чен…»

Виктор . Публика в восторге.

Геля . Артисты устали. (Садится.)

Виктор . «Страшне чен кохам» – эта значит «страшно люблю»?

Геля «Страшно тебя люблю». Ты уже все понимаешь.

Виктор . Я бы хотел научиться польскому.

Геля . Ну так я буду тебя учить.

Виктор . Но сначала выйди за меня замуж.

Геля . Витек, ты плохо соображаешь.

Виктор . Ты этого не хочешь?

Геля . Витек, все точно сговорились, чтоб мы помешались. Первая ночь Нового года, вино, в общежитии пусто – мы одни на всем свете. Но это не так. Завтрашний день уже наступил, и мы с тобой – не одни на свете. Необходимо смотреть вперед.

Виктор . Ты мудрая девушка.

Геля . Я тебе говорила, что я трезвей тебя.

Виктор . К несчастью.

Геля . Может быть, это порок воспитания. Мы приучены думать о завтрашнем дне.

Виктор . Хватит шутить. У нас много юмора. Держимся за юмор, как за соломинку. Как за лазейку. Юмор – наш тыл. Наша заранее подготовленная позиция. Путь к отступлению. Что еще? Но я совсем не хочу отступать.

Геля . Ты прав. Я просто боюсь быть серьезной. Я тебе уже говорила – боюсь.

Виктор . А я не боюсь. Я кое-что знаю. Я знаю, что ты нужна и нужна. Что же еще я должен знать? Разве этого мало? Я просыпаюсь, чтоб тебя увидеть. Услышать твой голос, твое вечное «как это»… твое бесконечное «показывать» вместо «показать», «понимать» вместо «понять», «обнаруживать» вместо «обнаружить». Не дай бог, если ты все будешь говорить правильно, мне кажется, это уж будешь не ты. Я сейчас надел на твои ноги туфли и понял, что за все двадцать четыре года еще никогда не был так счастлив. Я тащу к тебе все и гружу на тебя все, иногда ты этого даже не знаешь. Я знаю, что никогда с тобой не соскучусь, не захочу от тебя отдохнуть. То, что ты есть, всему придает смысл и вносит жизнь решительно во все.

Геля хочет его прервать.

Не надо, ведь я говорю тебе правду. Может быть, и не следует так говорить. Наверняка нужно быть сдержанным, и не годится себя распускать. У меня действительно мало опыта. Да и откуда, скажи, ему взяться? Из школы я ушел воевать. Что я видел? И что я помню? Про опытных я читал только в книжках. Но, по-моему, ничего не может быть лучше, чем все сказать… не взвешивать, не следить за словами. Ну вот, глаза у тебя на мокром месте. Прости. Все равно я сделаю тебя счастливой. Я сделаю все, чтобы прошел твой страх. Чтоб ты ничего никогда не боялась. Я буду беречь тебя днем и ночью. И однажды даже тени печали не будет в твоих глазах, даже тени. И я услышу твое ровное дыхание. И только тогда, слышишь, только тогда я и сам вздохну спокойно.

Свет гаснет.

Снова – свет. Та же комната. Геля стоит у окна, спиной к двери. Входит Виктор.

Виктор (весело) . Целую рончки.

Геля . Здравствуй.

Виктор . Хорошо бы, если б ты повернулась и подошла.

Геля . Вот я повернулась.

Виктор . Пан ждет. Пан нервничает.

Геля . У меня смертельно болит голова.

Виктор . Надо что-нибудь принять и лечь.

Геля . Я принимала и ложилась.

Виктор . Грелку с горячей водой к затылку – и ты воскреснешь. Для жизни и ее радостей.

Геля . Ты – после дегустации?

Виктор . Было дело. (Поднимает ноты.) Это – твои ноты?

Геля кивает.

И эти?

Геля . И эти – мои.

Виктор . Целая программа. Можешь давать концерты. Черт возьми, какое будущее меня ожидает! Вино, музыка и любовь.

Геля . Кажется, я снова трезвей тебя.

Виктор . Как всегда. Однако ты уже недовольна. Что будет, когда я стану твоим мужем?

Геля . Ты еще хочешь им стать?

Виктор . И очень скоро. Довольно мне слушать ваше польское величество. Я ли не был покорнейшим верноподданным? Сначала ты говоришь, что мы должны сдать сессии. Я подчиняюсь. После сессии ты везешь меня за город, ходить на лыжах. Ты рассудила, что нам нужно привыкнуть друг к другу. Я знаю, что, слава богу, никогда к тебе не привыкну, но так хочешь ты, и я опять подчиняюсь. Десять дней мы живем на турбазе, и я кротко уступаю тебе лыжню. Не спорю – прекрасные десять дней, но мне их отравила неопределенность моего положения. Для счастья необходимо удостоверение.

Геля . Напрасно ты думаешь, что это шутки.

Виктор . Какие шутки? Я восстал. Я хочу, чтоб меня называли пан-млоды. Перевести? По-польски это значит – новобрачный.

Геля . Ты ни о чем не слышал?

Виктор . Нет. С утра поглощен самоанализом.

Геля . Тебе никто ничего не сказал?

Виктор . Какие-нибудь новости? У них? Или у нас?

Геля . У нас.

Виктор . Асю увезли в Дагестан?

Геля . Издан новый закон.

Виктор . И что же он утверждает?

Геля . Он воспрещает. Браки с иностранцами. С пятнадцатого февраля.

Виктор . Ну и… что? Это ж не может к нам относиться.

Геля . Можно узнать – почему?

Виктор . Мы же любим друг друга.

Геля (вспылив) . Ты – глупец.

Пауза.

Прости, прости меня, я не слышу сама себя.

Виктор . Убежден, отвечаю тебе головой… Это, безусловно, временная мера… Очевидно, бывают легкомысленные браки. Думаешь, я сам мало чего навидался, когда уходил на гражданку? Мы стояли в Вене… Мало ли было глупостей. Играли свадьбы, а потом – одни неприятности, слезы… (Обнимает ее.) Не волнуйся… Прошу тебя… Не волнуйся… Ты будешь со мной.

Геля . С тобой… с тобой… Ты же ничего не изменишь!

Виктор . О, черт! Вот она – твоя трезвость. Если б ты слушалась меня, мы бы уже были женаты.

Геля . Если б не моя трезвость, ты бы попал в трудное положение.

Виктор . А сейчас мое положение легче?!

Геля . Почему же ты на меня кричишь?

Виктор . Что делать? Что делать?

Геля . Витек, единственный мой… Придумай… Придумай… что-нибудь. Ты счастливчик. Тебе все удается. Ты всегда умел хорошо придумывать. Я умоляю тебя, придумай.

Виктор . Да, да. Я придумаю. Я придумаю…

Свет гаснет.

Вновь – свет. Улица. Геля. Появляется Виктор. Она бросается к нему. Он молча берет ее под руку, и они уходят.

Слышен слегка измененный записью голос Виктора.

Виктор . Но я тогда так ничего и не придумал. Жизнь есть жизнь, и она иногда сложнее, чем кажется. Вскоре меня перевели в Краснодар. О Геле я больше вестей не имел. Краснодар – отличный, веселый город. Вечерами все ходят по улице Красной. Я тоже частенько по ней гулял, но друзей не заводилось долго. Потом появились и друзья. Летом мы ездили на практику в Абрау-Дюрсо. Он окружен горами и лежит на дне чаши. Ее северный склон засажен виноградниками различных сортов. Летом, когда листья окрашиваются в разные цвета, перед вами как бы возникает корона.

Звучит музыка. Это та же мелодия, что в первой сцене, – мазурка Шопена.

Слегка измененный записью голос Виктора.

– Прошло десять лет, и я оказался в Варшаве. Стояла мягкая ранняя осень. Я знал, что Варшава была разрушена, но я увидел живую Варшаву, хотя развалины попадались часто. Мало на свете городов, подобных польской столице. Стоит только в нее попасть, и ты теряешь голову, как от встречи с девушкой, когда тебе семнадцать.

Свет. Барьер в вестибюле гостиницы перед отсеком администратора. На барьере – телефон. Виктор набирает номер. Слышен мужской голос:

– Слухам.

Виктор . Проше пани Гелену.

Мужской голос . Гельця!

Пауза. Слышны шаги.

Голос Гели . Слухам.

Виктор откашливается.

Слухам!

Виктор . Геля, это я.

Пауза.

Ты меня слышишь? Это я.

Голос Гели (сдавленно) . Езус-Мария…

Виктор . В восемь я жду на углу Свентокшисской и Нового Свята. Договорились?

Пауза.

Голос Гели . Так.

Виктор вешает трубку.

Свет гаснет и почти сразу же вспыхивает. Шум улицы. Вечер.

На углу – Виктор.

Появляется Геля.

Геля . Я не опаздывала?

Виктор . Не опоздала.

Геля . О, так. Он опять меня исправляет. Не о-поз-дала.

Виктор . Нет, ты не опоздала. Точность – вежливость королев.

Рукопожатие.

Геля . Ты мало изменился.

Виктор . Ты – тоже.

Геля . Ты был обязан сказать, что я стала лучше.

Виктор . Я хотел это скрыть, чтоб чувствовать себя уверенней.

Геля . Вот что? Это другое дело.

Виктор . Все твои страхи были напрасны. Ты стала певицей, но не стала толстухой.

Геля . Одна я знаю, чего это стоит. Жизнь моя… как это… не сахар. И это надо понимать буквально.

Виктор . А частки на Новом Святе?

Геля . Ты злой. Об этом даже нельзя говорить. Исключены раз навсегда.

Виктор . Какая жалость.

Геля . Исключены, но сегодня мы сделаем исключение. В честь твоего приезда.

Виктор . Я очень рад доставить тебе удовольствие.

Геля . Дзенкую бардзо пана. Как ты здесь очутился?

Виктор . Нас тут несколько человек. Мы приехали встретиться с коллегами. Ваше виноделие недостойно такой страны. Всего несколько виноградников.

Геля . Ты прав, виноградники – это единственное, чего нам не хватает. Все остальное есть. (Пауза.) Ты стал ученым?

Виктор . Я защитил диссертацию.

Геля . Я тебя поздравляю. Я была уверена, что ты пробьешься.

Виктор . Еще больше это можно сказать о тебе. В Варшаве все тебя знают.

Геля . Такая профессия. Ты видел город?

Виктор . Чуть-чуть. Но я уже им заболел.

Геля . У нас говорят – Варшава строилась семьсот лет и двенадцать. Было девяносто целых домов.

Виктор . Знаю и не верю.

Геля . Где ты остановился?

Виктор . В отеле «Саски».

Геля . А-а… так… Плац Дзержинского. Но ты уже был в Лазенках? В Старом Мясте?

Виктор . Не был нигде.

Геля . Когда ты приехал?

Виктор . Три часа назад.

Геля (она медленно оглядывает его). Спасибо. Это очень мило.

Виктор . И уже успел попасть в историю. Перед входом в отель стояли две толстушки. Наверно, они все время едят частки. Товарищ спросил меня не очень тихо: «Это и есть польские красавицы?» И одна обернулась, смерила меня взглядом и сказала: «Да, это и есть польские красавицы».

Геля . Нечего распускать языки.

Виктор . Они тут все понимают по-русски?

Геля . Почему товарищ спросил именно тебя? Тебя считают специалистом по польскому вопросу?

Виктор . Просто я стоял рядом.

Она смеется.

Не понимаю.

Геля . Как ты на меня посмотрел!.. Ты совершенно не изменился.

Виктор (деловито) . Надо придумать, куда идти?

Геля . Сегодня придумывать буду я. Мы поедем к Юлеку.

Виктор . К какому Юлеку?

Геля . Есть такой ресторанчик «Под гвяздами». Это значит – под звездами. Под самым небом. Даже слышно райское пение. То поет Юлек Штадтлер.

Виктор . Ну что ж, я давно уже не слышал ангелов.

Геля . Оттуда видна вся Варшава. И вся Варшава туда стремится.

Виктор . Мы можем не попасть. Сегодня – воскресный вечер.

Геля . Не беспокойся. Ты ведь – со мной.

Виктор . В самом деле. Я еще не привык.

Геля . Постой… Это действительно – ты?

Виктор (негромко) . Я, Геля, я…

Свет гаснет.

Вновь – свет. «Под гвяздами». Столик за колонной. Виктор и Геля. По другую сторону колонны, очевидно, находится зал, в котором и сидят посетители. Оттуда доносятся пение, шум и смех.

Геля . Я не предупредила Юлека, что мы приедем.

Виктор . Здесь еще удобней. Нас не видят, а мы видим всех.

Геля . Тебе здесь нравится?

Виктор . Этот Юлек симпатяга. Сколько ему? Сорок пять?

Геля . Приблизительно.

Виктор . Мне нравится, что здесь все по-семейному, что он присаживается за столики и болтает со всеми, как со старыми приятелями.

Геля . Так оно и есть.

Виктор . Но почему он все время курит? Певцу вроде бы не рекомендуется.

Геля . Штадтлер выше правил.

Виктор . Кто этот усатый старик, который все пишет?

Геля . Он журналист. Он здесь сочиняет все свои статьи.

Виктор . Мне кажется, здесь все знают друг друга. Нас встретил пан Гавлик. Мы отправили вещи, а сами решили пройтись, посмотреть Варшаву. Пан Гавлик здоровался с каждым встречным.

Геля . Я не знаю пана Гавлика.

Виктор . Зато он знает тебя. «Пани Модлевска! О, пани Модлевска!»

Геля . Какой он милый, пан Гавлик.

Виктор . Очень милый, очень вежливый, очень веселый.

Геля . Сколько достоинств у одного Гавлика.

Виктор . И очень неожиданный, ко всему. По пути мы зашли в костел послушать хор мальчиков, – он немедленно преклонил колена.

Геля . В конце концов, веселые верующие не хуже молитвенно настроенных атеистов.

Виктор . Он показался слишком остроумным для такого благочестия.

Геля . Ах, Витек, моя родина так сочетает иронию и религиозность, что не сразу поймешь – ирония прикрывает религиозность или религиозность – иронию. У поляков большая душа. Там для всего найдется местечко.

Виктор . У поляков еще и отличная память. На каждом шагу я вижу доски: «Здесь пролилась польская кровь».

Геля . Так. Мы многому научились, но ничего не забыли. Выпьем, Витек.

Виктор . За что?

Геля . За хорошую память.

Слышно, как поет Штадтлер. Некоторое время они молча его слушают.

Ты теперь носишь галстуки.

Виктор . Да, ты меня приучила.

Геля . Может быть, в этом и была моя историческая роль в твоей жизни. Очень строгий галстук. Даже слишком строгий. Впрочем, это стиль советских людей за рубежом.

Виктор . Я очень долго носил твой галстук.

Геля . А я – твои башмачки. И, в отличие от матери Гамлета, я их износила.

Пауза. Слышно, как поет Штадтлер.

Витек, я задам тебе глупый вопрос. Очень глупый, очень… как это… мелодраматический вопрос. Ты женат?

Виктор . Да.

Геля . Она тоже… сочиняет вина?

Виктор . Нет. (После маленькой паузы.) Она хорошая женщина.

Геля . Ты это говоришь мне или себе?

Они слушают Штадтлера до конца. Доносятся аплодисменты.

Виктор . Тебя я не спрашиваю – замужем ли ты. Я слышал его голос по телефону.

Геля (кивает). Очень приятный баритон. Я бы сказала – виолончельный.

Виктор . Он – хороший человек?

Геля . Он – музыкальный критик.

Виктор . Исчерпывающий ответ.

Геля . Хочешь узнать его ближе? (С подчеркнутым испугом.) Езус-Мария, Юлек на меня смотрит. Я погибла.

Слышен голос Штадтлера: «Prosze pan’stwa, dzis’gosci wsród nas Helene Modlewska. Poprosimy ja zaspiéwac».

Геля . Нечего делать. Придется петь.

Она встает из-за столика, на миг скрывается и тут же возникает с микрофончиком в руке, видная одновременно и залу, и Виктору, и нам. Она поет старую, уже знакомую песенку: «Страшне чен кохам, страшне чен кохам, страшне кохам чен». И все посетители подпевают ей. «Страшне кохам чен», – поют все столики. Поют все, кроме Виктора. Он курит и слушает.

Буря аплодисментов. Геля возвращается.

Геля . Посвящается тебе.

Виктор . Спасибо.

Геля . Не следует пить, но так и быть. Кутить так кутить. Я угощаю.

Виктор . С какой стати?

Геля . Витек, только без глупостей. Я – дома. Ты – мой гость. И откуда у тебя злотые?

Виктор . У меня они есть.

Геля . Ну и чудесно. Купи на них что-нибудь своей жене.

Виктор . Мне так ни разу и не пришлось тебя пригласить.

Геля . Витек, я пью за то, что ты мало изменился, хотя и защитил диссертацию. Ты очень на себя похож, и я тебе благодарна за это.

Виктор . Почему ты ни разу не приехала на гастроли?

Геля . Должно быть, я боялась тебя встретить. Я ведь всегда чего-то боялась.

Виктор . Когда я бываю в Москве, я хожу в консерваторию. Однажды слушал Веру с ее арфой.

Геля . Вера дает концерты в Большом зале! Она всегда была серьезная девушка. А про Асю ты ничего не слышал?

Виктор . Нет, ничего.

Геля. Это естественно. Она слишком любила своего молодого человека. Но вот вопрос – кто из них счастливее? Вера или Ася?

Виктор . Сперва надо выяснить, что такое счастье.

Геля . Счастье то, что не выясняют. Его чувствуют кожей. Есть такая грустная песенка – «Comme le monde est petit». Как мал этот мир! Вот мы и встретились с тобой, Витек.

Виктор . Послезавтра мы уезжаем.

Геля . Куда?

Виктор . Смотреть ваш виноградник.

Геля . Ах так… я забыла… Я забыла, зачем ты приехал. Витек, мне хочется тебя посмешить. Ты будешь смеяться до упаду: я все еще тебя люблю.

Виктор (помедлив) . Тебе это сейчас показалось.

Геля . Не показалось – я с этим живу. Очень смешно, я знаю, но это так. Ты не волнуйся, все в порядке. Главное, я осталась жива тогда, а это было не так уж просто.

Виктор . Да, это было совсем не просто.

Геля . Когда я приезжаю в Краков, я хожу в Вавель. Я пишу записки королеве Ядвиге: «Дорогая Ядвига, верни мне его». Недурно? Признайся, что я тебя развлекла.

Виктор . На королев такая же плохая надежда, как и на королей.

Геля . Ты прав, теперь от них мало толку. Я читала дневник вашего последнего царя. Как это?.. «Утро провел отвратительно. Оказался запертым в уборной». Матерь Божья… Революция была неизбежной.

Виктор . Я хотел молчать. Это ты виновата. Скоро десять лет, а я помню все.

Геля . Витек, мне сто раз казалось, что ты идешь навстречу. Я помню твои интонации, твои жесты. Сто раз я ловила себя на одном и том же: ко мне обращаются, а я не слышу – разговариваю с тобой. Я выхожу на сцену – и вижу тебя в зале. Я готова спорить на собственную голову – это ты, в четвертом ряду, шестой слева. Я схожу с ума от галлюцинаций, но я скорее умерла бы, чем согласилась вылечиваться. Теперь отвечай мне – можно так жить?

Виктор . Что я могу ответить? Что?

Геля (после паузы) . Пора. Поздно. Надо идти.

Свет гаснет.

Тусклый свет. Улица. Фонарь. Геля и Виктор.

Геля . Твой отель – за углом.

Виктор . Что это за институт?

Геля . Венгерский институт.

Виктор . Почему – венгерский?

Геля . Матка боска, культурные связи. Что это вдруг тебя взволновало?

Виктор . Сам не знаю.

Пауза.

Геля . Надо прощаться?

Виктор . Видимо, надо.

Поцелуй.

Геля . Я тебя не пущу.

Виктор . Геля…

Геля . Я не пущу. (Лихорадочно его целуя.) Отдать тебя снова? Еще на десять лет, на двадцать, на тридцать? На всю жизнь? Неужели я совсем бесправна?

Виктор . Но что же тут делать? Геля, родная…

Геля . Боже милосердный, он не понимает. Мы же с тобой не увидимся больше.

Виктор . Слушай… довольно. Тебе пора.

Геля . Ты самого главного не понимаешь. Единственно важного. Знаешь – чего? Сейчас ты толкнешь вот ту дверь, и она отойдет, даже слышу, с каким звуком – трр… А потом она вернется на свое место – и все. И больше тебя не будет.

Виктор . Успокойся. Возьми себя в руки.

Геля . Так. Так. Я забыла. Букет создается выдержкой. Тогда будет дивное послевкусие. Ты очень сильный, Витек. Очень сильный.

Виктор . Черт побери, я должен быть сильным.

Геля . Должен, должен… Проклятая, ненавистная сила. Недаром я ее всегда боялась. Слушай… вы едете послезавтра?

Виктор . Да.

Геля . Едем сейчас со мной.

Виктор . Куда?

Геля . В Сохачев. Это недалеко. Завтра ты вернешься.

Виктор . Подожди… А твой муж?

Геля . А-а… вшистко едно. Едем.

Виктор . Нельзя.

Геля . Но почему?

Виктор . Не сердись – пойми. Я ж здесь не один. Пропасть на всю ночь…

Геля . Езус-Мария, я схожу с ума. Ты смеялся, что я постоянно боялась. Но ты ведь сам ничего не боялся. Ты храбрый человек.

Виктор . Человек не всегда волен в своих поступках.

Геля . Человек живет в обществе. Ты прав, ты прав. Ну, прощай.

Виктор . Нет, погоди. Все эти десять лет я ждал. Чего? Неизвестно. Зачем? Неизвестно. Я знал, что не нужно тебе звонить. Но как же я мог не позвонить? Я только человек…

Геля . Который не волен в поступках.

Виктор . Да, да, да! Так сложилась жизнь. А жизни надо смотреть в лицо. И если я стараюсь не заорать, это не значит, что мне это просто.

Геля . Не надо, Витек. Я поняла. И очень прошу тебя – больше ни слова. (Идет.)

Виктор (вслед) . Геля!

Геля (обернувшись, приложив палец к губам). Больше ни слова.

Свет гаснет.

Звучит знакомая мелодия – несколько прозрачных нот.

Слегка измененный записью голос Виктора:

– Прошло еще почти десять лет. В начале мая я приехал в Москву. Приятно приехать в такую пору. Погода стояла отличная, теплая, женщины были уже в летних платьях. Вечером все высыпали на улицы, и, хотя у меня был комфортабельный номер, меня почему-то не тянуло в гостиницу. И я решил пойти на концерт, который очень меня заинтересовал.

Снова свет.

Маленькая комнатка перед выходом на сцену. Столик, банкетка. Входит Виктор. В руках его – сверток. Из зала доносятся аплодисменты. Влетает Геля. Она в белом платье с едва заметными блестками. У нее нахмуренное, недовольное лицо.

Виктор . Не знаю, как выразить свою благодарность.

Геля (всплеснув руками). Езус-Мария, какой приятный, неожиданный гость!

Виктор (заметив выражение ее лица) . Я не вовремя?

Геля . Ах, они так надоели.

Виктор . Кто надоел?

Геля . Мои администраторы. Один момент, я еще разок поклонюсь. (Уходит на сцену.)

Виктор кладет сверток, подходит к зеркалу, поправляет прическу, садится на банкетку. Возвращается Геля. Виктор встает.

Геля . Сиди, сиди.

Виктор . Ты прекрасно пела. Я получил огромное наслаждение. Ты меня не видела? Я сидел в первом ряду.

Геля . В первом ряду? Справа или слева? Я сегодня так зла, что не вижу никого.

Виктор . Что же такое произошло?

Геля . Когда-нибудь от тупости этих людей я умру. Ты представь, послезавтра я должна быть в Ленинграде, в понедельник – в Киеве, в среду – в Баку. И в каждом городе они объявляют по три концерта. Можно подумать, что я поющая машина.

Виктор (галантно) . Этого вовсе нельзя подумать. Но в самом деле… почему не составить график разумно?

Геля . Ах, не спрашивай… Всегда одно и то же.

Виктор . Сейчас я исправлю твое настроение. (Разворачивает сверток, вручает ей бутылку.) От зрителя и… автора.

Геля . Как ты мил!

Виктор (кивая на этикетку). Обратила внимание, сколько медалей?

Геля (рассматривая) . Я подсчитала их первым делом.

Виктор . Видишь, и мы чего-то добились.

Геля . Ты живешь в Москве?

Виктор . Нет, я – в командировке.

Геля . Ты отлично выглядишь. Профессия идет тебе на пользу.

Виктор . Древние греки были не дураки. А они, между прочим, так говорили: «И здоровье и радость – от золотого вина».

Геля . «К сокрытым тайнам ключ вы только в нем найдете». Я проходила этот курс.

Виктор (восхищенно) . Слушай, у тебя прекрасная память.

Геля . В самом деле, тебя легко узнать. Странно… Я хорошо вижу зал. Ты вполне… как… это… консервированный мужчина. Должно быть, действительно радость жизни – от вина. Тем более когда оно не только поит, но кормит.

Виктор (смеясь) . В этом смысле наши профессии схожи.

Геля . Ты прав – я пою не только для удовольствия. Значит, все порядке?

Виктор . Как будто бы да.

Геля . Супруга здорова?

Виктор . Спасибо, здорова. Только она чужая супруга.

Геля . Езус-Мария. Всегда – третий человек.

Виктор . Что поделаешь? Занятые люди вечно живут под дамокловым мечом.

Геля . Приятно хотя бы, что ее поступок не создал у тебя никаких комплексов. А то сейчас все страдают комплексами. Весь мир.

Виктор . У нас, виноделов, свой подход к проблемам. Да и говорят, все к лучшему – правда? Детей у нас так и не завелось.

Геля . Конечно, это все упрощает. Ты живешь один?

Виктор . Да… в общем, один.

Геля . Может, ты сам теперь – третий человек? Прости, я не хочу быть нескромной. Так или иначе, эта история не отразилась на твоей работе. Кто ты теперь – бакалавр или магистр?

Виктор . Доктор наук.

Геля . Ты просто – герой.

Виктор . Герой не герой, но своя лаборатория. А как поживает пан музыкальный критик?

Геля . Исчез. Как это – испарился.

Виктор . Третий человек?

Геля . Потом… не сразу. Но теперь он тоже… испарился. Как первый. Мои мужья не выдерживают атмосферных колебаний.

Виктор (смеясь). Однако ты с ними не церемонишься.

Геля . Я много езжу и устаю. На мужчин уже не хватает сил.

Виктор (заботливо) . Тебе не мешало бы отдохнуть. Нужно хоть изредка отключаться.

Геля . Летом я убегу на Мазуры. Там удивительная тишина.

Виктор . Вернешься моложе на десять лет. Слушай, что наш приятель Штадтлер?

Геля . Штадтлер умер.

Виктор . Не может быть!

Геля . А почему ты так изумился? Время от времени это бывает.

Виктор . Ах, бедняга! Как его жаль. Да, конечно. Прошло немало.

Геля . В этом все дело. Строго говоря, уже можно думать о смысле жизни.

Виктор . Верно. Как в самые юные годы.

Геля . Впрочем, думать о нем легче всего. Трудно иной раз его обнаруживать.

Виктор . И все-таки все имеет свой смысл.

Геля (с усмешкой). Даже то, что однажды мы встретились в консерватории?

Виктор . Безусловно. Ты этого не считаешь?

Геля (пожав плечами) . Какой-нибудь смысл, возможно, и есть. В конце концов, я стала хорошей певицей. А хорошая певица – это не только голос.

Виктор . Ты знаешь, сегодня я это понял.

Геля . Вот видишь, ты понял. Это немало. А в общем, обоим роптать грешно. Все-таки мы не стояли на месте.

Виктор . Слава богу, этого про нас не скажешь.

Геля . Бог ни при чем, положись на электричество. Оно все больше облегчает жизнь, а люди становятся все умней. Это дает большую надежду.

Виктор . Что говорить, жизнь идет вперед.

Геля . И заметь, во всех отношениях. Молодые люди даже женятся на иностранках. (Спохватывается.) О, Мадонна. Сейчас кончится антракт, а я совершенно не отдохнула. От тебя всегда одни неприятности.

Виктор . Прости, я должен был подумать сам.

Геля . Так ты сидишь в первом ряду? Ну, с Богом. Я еще день – в Москве. Позвони, если будет время.

Виктор . Хорошо.

Геля . Отель «Варшава», двести восьмой. Тебе записать или ты запомнишь?

Виктор . Конечно, запомню. Будь здорова.

Геля . До видзеня, Витек. Будь здрув.

Свет гаснет. И почти сразу же вспыхивает вновь. Улица. Огни. Какая-то мелодия. Идет Виктор. И хоть его губы сомкнуты, мы слышим чуть измененный записью голос:

– Ну и быстро меняется все в Москве. Полгода не был, и столько нового. Завтра – отчаянно трудный день. Отчаянно трудный. Каждый раз не хватает свободного времени. Впрочем, хорошо, что его не хватает. Если честно – это как раз хорошо.

Он уходит все дальше, дальше. И мелодия вечера звучит ему вслед.

...

Лев Евгеньевич Хоботов .

Людочка .

Алиса Витальевна .

Аркадий Варламович Велюров .

Соев .

Костик Ромин .

Света .

Савва Игнатьевич Ефимов .

Леонтий Минаевич .

Маргарита Павловна .

Орлович .

Нина Орлович .

Анна Адамовна .

Алевтина .

Выздоравливающие доминошники.

Речитатив

Голос Костика .

1

Процедурная. Людочка и Хоботов.

Хоботов (подтягивая брюки и поправляя галстук) . Благодарю вас. О, благодарю.

Людочка . Ну вот, это был последний укол.

Хоботов . Не говорите так.

Людочка . Курс закончен. Теперь вы будете молодцом.

Хоботов . В самом деле. Мне уже стало лучше. Когда я пришел к вам в первый раз, я чувствовал полный упадок сил. (Помолчав.) И духа.

Людочка . Я рада, что вам помогло.

Хоботов . Позвольте поцеловать вашу руку.

Людочка . Ой, что вы… Зачем это?

Хоботов . От души. Я уж привык сюда приходить. Конечно, у вас большие очереди.

Людочка . Витаминизация популярна.

Хоботов . Удивительно популярна. Но это – пустое… Я сидел в очереди, готовясь к тому, что увижу вас.

Людочка . Во мне нет ничего особенного.

Хоботов . Вы ошибаетесь. О, вы ошибаетесь. Вспомните, когда я пришел в первый раз, выяснилось, что я потерял направление. Любая отправила б меня восвояси. А вы…

Людочка . У вас было такое лицо… смешное.

Хоботов . Могу себе представить.

Людочка . Такое несчастное.

Хоботов . Спасибо за все. Позвольте поцеловать вашу руку.

Людочка . Так вы уже целовали.

Хоботов . Неважно. То есть не то… Вы прекрасно кололи.

Людочка . Ну что вы…

Хоботов . Я ничего не чувствовал.

Людочка (негромко) . Жаль.

Хоботов . Нет, нет, вы меня не поняли. Я не чувствовал там, куда шприц входил. Таково ваше мастерство. Но вообще-то… я очень почувствовал.

Людочка . Не нужно.

Хоботов (задумчиво) . «Наверно, так нужно, так надо».

Людочка . Почему?

Хоботов . Есть такие стихи: «Наверно, так нужно, так надо, что нам на прощанье даны осенний огонь листопада и льдистый покров тишины». Стихи об осени. Их написал один поэт в далекой стране. Он умер совсем молодым. От чахотки.

Людочка . Какой ужас…

Хоботов . Вот и у нас уже – осень. И не будет бабьего лета. Польют дожди. Ветер завоет.

Людочка . Самое гриппозное время.

Хоботов . Вы правы.

Людочка . Держите ноги в тепле.

Хоботов . Благодарю вас. О, благодарю.

Людочка . Разве жена за вами не смотрит?

Хоботов . Видите ли, она занятой человек. У нее напряженная духовная жизнь. Кроме того, мы расстались.

Людочка . Она уехала?

Хоботов . Не то что уехала. Но – ушла.

Людочка . Как это? Я не пойму.

Хоботов . Просто она полюбила другого.

Людочка . Надо же!

Хоботов . Наверно, так надо.

Людочка . Бедненький…

Хоботов . Он человек достойный. Я понимаю этот выбор.

Людочка . Вы очень страдаете?

Хоботов . Как вам сказать… (Задумчиво.) «Воспоминанья горькие, вы снова врываетесь в мой опустелый дом…»

Людочка . Это – вы сами?

Хоботов . Нет. Это Камоэнс. Португальский поэт. Он уже умер.

Людочка . Ах боже мой!

Хоботов . В шестнадцатом веке.

Людочка . В шестнадцатом веке!

Хоботов . Да, представляете. На редкость грустная биография. Сражался. Страдал. Потерял глаз. Впоследствии умер нищим.

Людочка . Надо же! (Утирает слезы.)

Хоботов . Боже, какая у вас душа.

Людочка (с уважением) . Сколько вы знаете… Вы профессор?

Хоботов . Нет, я работаю в издательстве. Издаю зарубежных поэтов. Преимущественно романских. Но бывает – и англосаксов.

Людочка . И все поэты – вот так?

Хоботов . Почти.

Стук в дверь.

Людочка . Подождите, я занята! Какие нетерпеливые люди…

Хоботов . Я вас задерживаю, простите…

Людочка . Что вы? С вами так интересно.

Хоботов . Я бы хотел увидеть вас вновь.

Людочка (опустив глаза) . Не знаю, где мы можем увидеться.

Хоботов . Мало ли где… Москва велика. Вот у вас на углу – лаборатория.

Людочка . Да. Туда сдают на анализ.

Хоботов . Если позволите, буду вас ждать. Мы бы куда-нибудь с вами отправились.

Людочка . Прямо с работы? Я не одета. И дома столько всяческих дел.

Хоботов . Может быть, я вам могу помочь?

Людочка . Нет. Ко мне неудобно.

Хоботов . Так как же?

Людочка . Видите, вы уже растерялись!

Хоботов . Мне просто стало безмерно страшно, что вы вдруг исчезнете…

Людочка . Вы – как дитя.

Хоботов . А между тем мне сорок три года.

Людочка . И направление где-то посеяли… (Смеется.)

Хоботов . Да… все выглядит так нелепо…

Людочка . Вы говорите, он глаз потерял?

Хоботов . Кто?

Людочка . Португальский поэт.

Хоботов . Камоэнс? Да. Он – глаз, а Сервантес – руку.

Людочка . Перестаньте! Это уж слишком.

Хоботов . Я понимаю, но что же делать?

Людочка . Я освобожусь через час.

Хоботов . Я подожду вас.

Людочка . Где?

Хоботов . На углу.

Людочка . Смотрите не спутайте – на каком.

Хоботов . Именно там, где сдают на анализ.

Людочка . Ну идите. Очередь сердится.

Хоботов . Благодарю. О, благодарю вас.

Занавес.

Речитатив

Голос Костика .

2

Коридор. Несколько дверей. Огромный сундук. Телефон на стене. Общая вешалка. Где-то бьют часы. Телефонный звонок. Кутаясь в шаль, появляется Алиса Витальевна, затейливо причесанная старая дама. Берет трубку.

Алиса . Да, я вас слушаю. Ах, вам Костика? Соблаговолите чуть подождать. (Повысив голос.) Костик, душа моя, это тебя.

Голос Костика: «Я занят. Пусть скажут, куда звонить».

Алиса (в телефон) . Вы слушаете меня, дорогая? Костик сейчас принимает душ. Соблаговолите оставить номер. Один момент, я возьму карандаш.

В коридор выходят Велюров, высокий полный мужчина лет сорока пяти в халате, из-под которого видны его обнаженные ноги, и его гость Соев – человек неопределенного возраста.

Велюров . Можно не шуметь, когда я работаю с автором?

Алиса . Простите меня, я отнюдь не хотела… (В телефон.) Диктуйте, мой друг, я вся – внимание.

Велюров . Соев, голубчик, ну, поднатужьтесь. Вы же талантливый человек.

Соев (надевая пальто) . Уж не знаю, чего вы хотите.

Алиса . Миусы два, тридцать семь, тридцать три…

Велюров . Поверьте, вы слишком замахнулись.

Соев . Это мне свойственно.

Велюров . Я не спорю. Но вспомните собственные удачи. Большая проблема, темперамент, но одновременно экономия средств. Восемь куплетов, а все охвачено.

Соев . Я посоветуюсь с женой.

На последних, репликах выходит Костик. Черноволосый молодой человек в рубашке с закатанными рукавами.

Алиса (в телефон) . Благодарю вас, я передам. (Вешает трубку.)

Велюров . Жду вас во вторник. Поклон Ольге Яновне.

Соев (уклончиво) . Во всяком случае я позвоню. (Уходит.)

Велюров . Что ни напишет – все бесподобно. А все – супруга. Вот уж злой гений. С утра до ночи кадит фимиам.

Алиса . Прошу извинить, если я помешала.

Велюров (с усмешкой) . Что вы, это я вам мешал. Пока ваш племянник совершал омовение, вам надо было успокаивать дам.

Алиса . Аркадий Варламович, это странно…

Велюров . Алиса Витальевна, это смешно. Вы в вашем Костике растворились. Приняли на себя обязанности персонального секретаря. Более того, поощряете этот женский ажиотаж.

Алиса . Боже мой, все это так понятно. Молодой человек приехал в Москву. Вокруг незнакомые люди, соблазны. Естественно, находятся женщины, которые рвутся его опекать.

Велюров . Нет, он сомнителен, он сомнителен. Я бы ему не доверял.

Костик (выдвигаясь на первый план) . Это не бдительность, а подозрительность.

Велюров . Вы здесь?

Костик . Мы с тетей чистые люди. Вам просто нелегко нас понять. (Целует Алисе руку.)

Алиса . Спасибо, мой друг. (Целует его в голову.) Я записала. (Отдает ему листок.)

Костик . Что это?

Алиса . Телефон незнакомки.

Костик . Чей же это? Я и не вспомню.

Велюров . Хорош!

Костик (кротко) . Голова не тем занята.

Велюров . Я вам сочувствую.

Костик . Я учусь на историческом, в аспирантуре. И кроме того, даю уроки.

Велюров . Уроки чего?

Алиса . Аркадий Варламович!

Костик . Вы это знаете. Я веду кружок художественной атлетики. В течение двух или трех месяцев создаю людям новые торсы.

Велюров . Торгуете телом?

Алиса . Аркадий Варламыч!

Костик . Я шахматист. Я даю сеансы…

Велюров . Одновременной игры в любовь?

Костик (пожав плечами) . Странно. Я кандидат в мастера.

Велюров . Вы кандидат? Вы давно уже мастер. Ох вы и мастер.

Костик (Алисе) . Бесполезно. Это ведь диалог глухих.

Алиса . Ты поужинаешь перед уходом?

Костик . Я бы, родная, не возражал.

Алиса уходит.

(Глядя на листок, снимает трубку.) Звякнуть ей, что ли, на старости лет? (Неожиданно вешает трубку.) Пусть живет безмятежно. (Уходит за теткой.)

Велюров . Тартюф. (Скрывается в своей комнате.)

Входная дверь отворяется. Показывается раскрытый зонт, затем входят Хоботов и Людочка.

Хоботов . Боже мой, вы промочили ножки. (Пытается закрыть зонт.)

Людочка . Вы такой хлопотун, ничего страшного.

Хоботов . Этот зонтик – большой оригинал.

Зонт не поддается.

Людочка . Позвольте мне.

Хоботов . Нет, ни за что. Снимите туфельки поскорее.

Зонт с шумом закрывается.

Ах!

Людочка . Что такое?

Хоботов . Поранил палец.

Людочка . Ой, ну какой вы!

Хоботов . Пустяки.

Людочка . Йод у вас есть?

Хоботов . Не убежден.

Людочка . Дайте мне руку. Платок у вас чистый?

Хоботов . Относительно.

Людочка . Лучше моим… (Смочив платок духами, протирает его палец.)

Хоботов . Как славно. Благодаря вам я понял: не надо бояться жить.

Людочка (еще раз осмотрев палец) . Не страшно.

Хоботов . И ничего не нужно откладывать. «Зарыты в ямины и рвы, о, не воротимся, увы!»

Людочка . Вы сочинили?

Хоботов . Нет, Рембо. Умер в девятнадцатом веке. Очень талантлив и очень несчастен.

Людочка . Он – тоже?

Хоботов . Ему отрезали ногу.

Людочка . Они у вас все – как сговорились.

Хоботов . Вы правы – какая-то закономерность. Ну вот… У вас уже губки дрожат. Хотите, я научу вас полечке?

В глубине показался Костик, остановился.

Людочка . Вы танцуете?

Хоботов . Это песенка. Старая французская песенка. Очень наивная и прозрачная. Я вам ее сейчас спою. (Шаря по карманам.) «Мон папá не вё па кё жё дáнсэ, кё жё дáнсэ…»

Людочка . Что вы ищете?

Хоботов . Ключ от комнаты… (Напевает.) «Мон папá не вё па, кё жё дáнсэ ля полькá»… Правда, прелестно? О боже мой…

Людочка . Что случилось?

Хоботов . Потерян ключ… (Шарит по карманам.)

Людочка . Да вот же вы держите…

Хоботов . То от входной… (Шарит по карманам.) Слушайте, меня надо убить.

Людочка . А рядом, на том же колечке?

Хоботов . Верно! Ничего не соображаю.

Людочка . И как вы живете один?

Хоботов . Не знаю. Сезам, отворись. Прошу вас ко мне.

Они заходят в его комнату. Почти сразу гремит звонок. Мурлыкая мотив хоботовской песенки, Костик идет открывать дверь. Появляется Света. Широколицее, широкоплечее существо. Свежесть и здоровье.

Света . Велюров Аркадий Варламович – есть?

Костик . Как не быть?

Света . А вы его сын?

Костик . Нет, моя радость, я его отчим.

Света . Скажете! Так я вам и поверила.

Костик . У каждого, знаете, свой крест. (Стучит к Велюрову и отходит за вешалку.)

Появляется Велюров. Увидев Свету, вскрикивает и поспешно запахивает полу халата.

Света . Аркадий Варламович, это я.

Велюров . Господи боже, какой подарок! Сию минуту. Сию секунду. Я приведу себя в порядок.

Света . А я пока позвоню. Можно?

Велюров . Вы еще спрашиваете. Ах, Света… (Скрывается.)

Света (набирает номер) . Ир, это я. Ну как, готова? Сейчас заеду. Давай. Спускайся. (Вешает трубку.)

Из-за вешалки выходит Костик.

Костик . Здравствуйте, Света. Так вот вы какая. Пасынок вами просто бредит.

Света . Какой он вам пасынок? Вы это бросьте. Нашли себе дурочку с переулочка.

Костик . Меня зовут Константин.

Света . На здоровье.

Костик . В переводе с античного – постоянный.

Света . Поздравляю вашу жену.

Костик . Я одинокий, как Робинзон.

Света . Тем хуже для вас.

Костик . Не всем везет. (Выразительно смотрит на дверь Велюрова.)

Света . Да мы знакомы всего три дня.

Костик . А где же произошло знакомство?

Света . На соревнованиях по плаванию.

Костик . Это Велюров соревновался?

Света . Нет, он смотрел. Я пришла второй.

Костик . Общество «Трудовые резервы»?

Света . Откуда вы знаете?

Костик . Интуиция.

Света . Слушайте, он в самом деле – артист?

Костик . Вы что – вчера на свет родились? Аркадий Велюров. Сатира. Куплеты. И политический фельетон.

Света . Он обещал позвать на концерт.

Костик . Он это сделает непременно. Но ведь артисты крайне опасны.

Света . Скажете тоже. Он очень милый. Очень вежливый и культурный.

Костик . Должно быть, он вас русалкой зовет.

Света (смутившись) . Сегодня даже прислал телеграмму.

Костик . Зачем?

Света . У нас телефона нет.

Костик . А что случилось?

Света . Так я и сказала.

Костик . Вы мне доверьтесь, не пожалеете. Я всем советы даю.

Света . Вот, смотрите.

Костик (читает) . «Схожу ума». Здорово.

Света . Правда?

Костик . Сходит, да не совсем.

Выходит Велюров. Он в костюме.

(Сияет.) В общем, я одобряю ваш выбор. Очень масштабный человек.

Велюров (глядя на него с подозрением) . Пройдемте ко мне.

Света . Я не могу. Ира ждет. Вы билеты достали?

Велюров . Ах, да… Я голову потерял. (Уходит.)

Костик . Покажите еще разок телеграмму.

Света . Да на что вам? (Протягивает бланк.)

Костик . Я адрес не разобрал.

Света . А зачем он вам?

Костик . Да уж нужен, значит… (Переписывает в блокнотик.) Когда дома бываете?

Света . После семи. А в чем дело?

Костик . Объясню вам позднее.

Света . Все загадки… Понять ничего нельзя.

Вновь выходит Велюров. Отдает билеты.

Велюров . Завтра – в восемь.

Света . Здесь – два?

Велюров . Вам с Ирой. Вы подойдете после концерта?

Света . Если рано закончится. Счастливо!

Велюров (тихо) . Наяда моя…

Света уходит.

Что вы ей говорили?

Костик . Надо ж было занять чем-то девушку, пока вы натягивали брюки.

Велюров . Увольте. Обойдемся без вас.

Костик . Как угодно. (Набирает номер.) Миллион извинений. Анну Адамовну. (Слушает.) Миллион благодарностей. (Вешает трубку.)

Велюров . У вас с ней не может быть ничего общего.

Костик . Почем вы знаете?

Телефонный звонок.

(Снимает трубку.) Да? Это – вас. (Передает трубку Велюрову.)

Велюров . Я слушаю. Кто? Илья? Нет, не ждал. Да, я в курсе. Ах вот оно что… Красиво. Я входил в Мосэстраду как в дом родной, а теперь я иду туда как на Голгофу. (Слушает, страстно.) Ну а кто не пьет? Назови. Я жду. (Слушает.) Нет, достаточно. Я удовлетворен. Да, все правильно. Вы мне плюнули в душу. (Вешает трубку.) Негодяи.

Костик . Неправда. Они за вас борются.

Велюров . Ах, оставьте. Я вижу всех насквозь.

Костик . Вы должны победить эту страсть. (Поеживаясь.) Как сыро… А не хлопнуть ли нам сейчас по рюмашечке?

Велюров (с грустной улыбкой). Вы заметьте – не я это предложил.

Костик заходит к Велюрову. Бой часов. Из двери, расположенной рядом с дверью Хоботова, выходят Савва Игнатьевич Ефимов, долговязый, неправдоподобно худой, с длинным вытянутым лицом, и его друг Леонтий Минаевич, коренастый крепыш с удивленными глазами.

Савва . Здесь, Леонтий, и подымим – в коридорчике, тихо, культурно. Она, брат, в комнате не велит.

Леонтий . На сундучок присесть позволительно?

Савва . Смело садись. Видать по всему, этот сундук не такое выдержал.

Леонтий . Как же у вас все это сладилось? Хоть теперь объясни обстоятельно.

Савва . Летом мы соседями были. Взял я отпуск – куда податься? Наш Петухов мне и скажи: езжай, Савва, в тихое место. От Савеловского вокзала, не доезжая станции Икша. Там у снохи имеется дом. Сдаст комнатенку, а плата божеская. Поехал. Так оно все и началось. Они – дикарями, и я – дикарем.

Леонтий . И как это все развивалось, ступенчато?

Савва . Видишь ли ты, какое дело: сам – выдающийся феномен. Подкован он, надо сказать, исключительно. На всех языках как птица поет. Но может быть, по этой причине нет равновесия в голове. Как бы это тебе объяснить – живет в неустойчивом состоянии.

Леонтий . Лучше ты приведи пример, как выражается непосредственно.

Савва . Тут не примеры, тут норма жизни. Такой уж это, брат, человек. За комнату вдвое переплатил. Паспорт нельзя на прописку сдать – год как просроченный. Хорошо. Едет в Москву утрясать положение. Только вернулся, тащись обратно – необходимые книги забыл. Хочет побриться, бритве капут – забыл переменить напряжение. По той же причине сгорает утюг. Чуть что – короткое замыканье, весь дом во мраке. Хозяйка – в крик. В городе он еще так-сяк, а кинули его на природу, тут, понимаешь, он и потек.

Леонтий (посмеиваясь) . А ты здесь вертишься своевременно.

Савва . А я, брат, и в мыслях не имел. Но просто невозможно смотреть. Женщина сказочного ума. Занимается Южной Америкой. Характер такой – хоть фронтом командуй. А выбивается из сил. Ну и хожу за ним как за дитем. Он ломает, а я чиню. Она говорит мне: вы наш спаситель. А я не спаситель, я – болельщик.

Леонтий . И все ж таки – ловок ты сверхъестественно.

Савва . Говорю тебе – все она. Уехал Лев Евгеньевич в город, сказал, что к обеду вернется, – и нет. Ни к ужину не приехал, ни к завтраку. Потом объяснил, что попал в ситуацию. Ну, только тут она завелась! Я ее вечером успокаивал, и вдруг, понимаешь, она говорит: «Оставайтесь, Савва Игнатьевич». Я, конечно, по стойке «смирно».

Леонтий . Не возразил?

Савва . Вот и живем. Он – в этой комнате, а мы – в той. Правда, к весне должны разъехаться. Квартиру им строят. Туда и съедем.

Леонтий . Он строил, а ты, значит, будешь жить.

Савва . Я-то при чем? Решили они. Мое же дело, Леонтий, солдатское.

Леонтий . Наши привет тебе шлют соответственно.

Савва (со вздохом) . Раньше делал, теперь учу. Лучше будь, говорит, педагог. Солидней выглядит.

Леонтий . Ей видней. Гравер ты был высокой марки. Это могу сказать доверительно.

Савва . Боюсь, теряю квалификацию. А что человек без ремесла? Гляди, как Лев Евгеньевич мается.

Появляется Маргарита Павловна. Резкие, решительные движения.

Маргарита . Савва Игнатьич, поторопись. Орловичи вот-вот постучатся.

Савва . Я, Маргарита Павловна, помню.

Маргарита . Галстук надел бы, любезный друг.

Леонтий . Пойду. (Снимает с вешалки плащ и кепку.)

Маргарита . Приходите ж еще.

Леонтий . При случае – дополнительно забегу. (Уходит.)

Маргарита (снисходительная улыбка) . Сидят как кумушки на завалинке. Что, вспоминали былые дни?

Савва . Не без того, Маргарита Павловна.

Маргарита . Не загрустил? Смотри у меня.

Два звонка.

Вот и Орловичи, так и знала. (Открывает.)

Входят супруги Орловичи. Она – флегматичная брюнетка, он – с несмываемой усмешкой на губах, все время потирает ладони.

Милости просим. Давно вас ждем.

Нина . Это и есть Савва Игнатьевич?

Савва . Так точно.

Орлович . Приветствую вас, коллега.

Рукопожатие.

Маргарита . Савва Игнатьевич, помоги.

Савва неловко помогает жене Орловича снять пальто.

Прошу вас…

Орлович . Благодарю за внимание.

Маргарита . Савва Игнатьевич, стукни Хоботову. Скажи ему, что Нина Андреевна и Глеб Николаевич уже пришли.

Орлович удивленно приподнимает брови, проходит в комнату, Савва стучит в дверь Хоботова.

Нина . Ваш Савва Игнатьевич очень мил.

Маргарита . Он был художником по металлу. Теперь он преподает.

Нина . Интересно. (Понизив голос.) И что ж он, хорош со Львом Евгеньевичем?

Маргарита . Естественно. Он его очень любит. (С улыбкой.) Хоботова нельзя не любить. (Гася вздох.) Прекрасное большое дитя.

Нина . А как он относится к Савве Игнатьичу?

Маргарита . Бесспорно, отдает ему должное.

Нина . Это высокие отношения.

Маргарита . Нормальные – для культурных людей.

Переходят в комнату.

Савва вновь осторожно стучит. Дверь приоткрывается.

Выходит недовольный Хоботов.

Савва . Слышь, Лев Евгеньич, пришли Орловичи.

Хоботов . Увы. (Разводит руками.)

Савва . Вот это уже ты брось.

Хоботов . Говорю тебе – не могу.

Савва . Она сказала, чтоб шел обязательно.

Хоботов (независимо) . Что ж делать, я занят.

Савва . Нехорошо. Тебя еще утром предупреждали.

Хоботов . А я еще утром сказал: не могу. Прости меня, Савва, но это странно.

Савва . Так не придешь?

Хоботов . Нет, не приду.

Савва . Так и сказать?

Хоботов . Так и скажи.

Савва . Ведь огорчишь Маргариту Павловну.

Хоботов . Сожалею.

Савва . Нехорошо. (Уходит.)

Хоботов скрывается в комнате. Из комнаты Велюрова выходит Костик. Негромко стучит к тетке. Выходит Алиса. На пороге своей комнаты возникает Велюров.

Алиса . Когда ж ты вернешься?

Костик (надевая плащ) . Не знаю, мой ангел. Как правило, ночи чреваты сюрпризами.

Велюров (Алисе) . Слыхали? Что вы на это скажете?

Алиса . Блажен, кто смолоду был молод. (Целует Костика в лоб.) Умоляю, будь осторожен.

Костик . Желаю тебе увидеть во сне роман с продолжением. Спокойной ночи. (Целует ей руку и уходит.)

Появляется Маргарита.

Маргарита . Это не Хоботов удалился?

Алиса . Нет, это Костик.

Велюров . Предупреждаю – однажды ваш Костик вас удивит.

Алиса, махнув рукой, уходит.

Маргарита . Аркадий, не становитесь бабой. (Стучится к Хоботову.) Лев Евгеньич!

Велюров (оскорбленно) . Имею честь. ( Скрывается в своей комнате. )

На стук выходит Хоботов.

Маргарита . Что это значит?

Хоботов пожимает плечами.

Орловичи ждут.

Хоботов . Пусть их теперь принимает Савва.

Маргарита . Хоботов, это мелко.

Хоботов . Пусть.

Маргарита . Я полагала, что ты, мой друг, не уподобишься обывателю.

Хоботов . Ты знаешь, что я их терпеть не мог.

Маргарита . Ты в шорах своей предубежденности.

Хоботов . Прости, но я не имею возможности полемизировать на эту тему. У меня – гости.

Маргарита . Да? Их много?

Хоботов . Это не имеет значения.

Маргарита . Велюров что-то мне говорил. Она какая-то воспитательница.

Хоботов . Велюров – сплетник.

Маргарита . Так вот оно что. У тебя – рандеву.

Хоботов . Марго, довольно.

Маргарита . Что же она в тебе нашла? Прости, но при всей своей инфантильности для детсада ты слишком громоздок.

Хоботов . Во-первых, она – медицинский работник. А во-вторых, я давно уже взрослый.

Маргарита . Ты взрослый? Без меня и без Саввы ты пропадешь.

Хоботов . Это дело мое.

Маргарита . Несчастный.

Выбегает Людочка.

Людочка . Я лучше пойду.

Хоботов . Нет, нет!

Маргарита . Хоботов, не галди. Ну, здравствуйте. Если не ошибаюсь, Раиса…

Людочка . Людмила.

Маргарита . Ну да. Я так и думала. Я, милочка, вам хотела сказать…

Хоботов . Людочка, а не Милочка!

Маргарита . Тише. Меня зовут Маргарита Павловна. В недавнем прошлом жена Льва Евгеньевича. Мы перестали быть супругами, но остались родными людьми. Поэтому нет ничего удивительного, что я принимаю близко к сердцу его интересы.

Хоботов . Прошу тебя…

Маргарита . Однако речь сейчас не о том. Видите ли, у Льва Евгеньича есть свои небольшие странности. Он не способен сосредоточиться. Зная, что вечером будут гости, он, не моргнув, приглашает вас.

Людочка . Да, да. Я уже все поняла. Я ухожу.

Хоботов . Людочка… Что же вы… Людочка… это недоразумение!

Людочка . Вы очень рассеянный… До свидания! (Убегает.)

Хлопнула дверь.

Хоботов . Подождите! Невыносимо.

Маргарита . Мой друг, ты смешон.

Хоботов . Почему – смешон? Допустим даже, я полюбил. Так это не смешно, а прекрасно.

Маргарита . Ты хочешь сказать, что эта модисточка внушила тебе великое чувство?

Хоботов . Я запрещаю так говорить!

Маргарита . А я говорю – не обольщайся. Ты, мой друг, любить не способен. Как все тайные эротоманы.

Хоботов . Нет, это слишком!

Маргарита . Сейчас не время для теоретических дискуссий: повторяю, если ты встретишь женщину, которая внушит мне доверие и которой я со спокойной совестью смогу тебя поручить, буду счастлива. Идем. Неудобно перед Орловичами.

Хоботов . О господи…

Маргарита . Хоботов, поворачивайся. Совсем ни к чему, чтоб они сочли, будто и в нашей семье происходят эти мещанские катаклизмы. (Идет.)

Хоботов, вздыхая, плетется за ней. Коридор пуст. Бьют часы. Из комнаты Велюрова негромко доносится его голос. Он поет на мотив «Ласточки».

Голос Велюрова .

По коридору несколько раз пробегает Савва, то с блюдом, то с чайником. То скрывается в комнате, то появляется вновь.

Тихая мелодия. Бьют часы. Появляются Маргарита, Орловичи, Савва. Позади мерцает Хоботов.

Савва (чуть навеселе) . Штихель штихелю рознь. Одно дело спицштихель, и совсем другое – больштихель.

Нина . Признаюсь, я не знала.

Савва . Для рельефных работ употребляется только больштихель.

Маргарита . Савва Игнатьич, помоги одеться. (Орловичу.) Это фанатик своего дела.

Орлович . Да, за ним ощущается нечто подлинное.

Савва . И не вздумайте обойтись без рифлевки и шаберов.

Маргарита . Одержимый.

Нина . В этом его обаяние.

Савва . Я имею в виду – при рельефных работах.

Нина . До свиданья. Спасибо. Чудесный вечер. Лев Евгеньич, не забывайте нас. ( Тихо. ) И мужайтесь.

Хоботов (вздрогнув) . Что?

Нина . Вы – молодчина. Уважаю вас.

Хоботов (нервно) . Вы – о чем?

Орлович (Маргарите) . Доброй ночи. Мне нравится ваш избранник. Я человек ироничный и злой, но не могу не согласиться, в нем действительно есть начиночка. (Хоботову.) Коллега, мой нижайший поклон. (Молча, но выражая взглядом высшую степень участия, несколько раз трясет его руку, которую Хоботов безуспешно старается освободить.)

Маргарита . Вы на трамвае – до метро?

Нина . Авось попадется зеленоглазик.

Все вместе . До свидания. Заходите. Спасибо за вечер. Спасибо вам.

Орловичи уходят.

Маргарита . Как я устала. (Савве.) Что это вдруг тебя понесло со штихелями?

Савва . Тонкая вещь, Маргарита Павловна. Поспешишь – людей насмешишь.

Маргарита . Мера, мой друг, – великое дело. (Хоботову.) А ты мог держаться чуть поживей.

Савва (осторожно) . Надо понять. Человек тоскует.

Маргарита . Убеждена, что с этой Милочкой ты не в пример красноречивей.

Хоботов . Во-первых, с Людочкой! А во-вторых, убедительно прошу не поминать ее имени всуе.

Маргарита . By зэт ридикюль.

Хоботов . И тем не менее. Всуе прошу не поминать.

Маргарита . Милый, надо тебе поколоться.

Хоботов хочет что-то сказать.

Спать, спать. Меня ноги не держат.

Савва . Сей момент. Разочек курну.

Маргарита уходит.

Хоботов (опускаясь на сундук) . Савва! Я на грани отчаянья!

Савва (садится рядом, кладет руку ему на плечо) . Лев Евгеньич, не убивайся. Право слово, все образуется. Дай срок, мы с Маргаритой распишемся. К весне квартира будет готова. Съедем – гуляй в свое удовольствие.

Хоботов . Много воды утечет до весны.

Савва . Женщину тоже надо понять. Девушек водишь. Ей неприятно.

Хоботов . Да не вожу я! Это другое! Савва, об этом не говорят!.. Имеющие глаза да видят! Если б ты знал, чего мне стоил этот проклятый вечер! (Кладет голову ему на плечо.)

Савва (гладит его волосы) . Ну, успокойся. И не тоскуй. Ты потерпи. Иногда приходится.

Голос Маргариты: «Савва Игнатьич!»

Надо идти. Понял, Левушка? Потерпи. (Уходит.)

Хоботов встает, еле передвигая ноги, заходит к себе и закрывает дверь.

По коридору проходит Алиса в халатике, тушит большой свет и уходит. Теперь коридор освещает тусклая лампочка. Бьют часы. Раз, два, три, четыре. Тишина. Далекая, еле слышная мелодия. Осторожный поворот ключа, скрип двери. Входит Костик.

Костик (оглядев коридор) . Спит родимый аквариум, спит… (На носках проходит в свою комнату.)

Дверь Велюрова приоткрывается. Высовывается голова артиста. С горькой усмешкой Велюров смотрит вслед Костику, потом, тяжело вздохнув, возвращается к себе. Коридор пуст. Тишина.

Речитатив

Голос Костика .

Занавес.

Речитатив

Голос Костика .

3

Чистые пруды. Каток. Играет музыка. Опираясь на Людочку, медленно подъезжает Хоботов.

Людочка . Это все я, я виновата.

Хоботов . Уверяю вас, вы ни при чем. Всему виной моя неуклюжесть.

Людочка . Нет и нет. Ничего подобного!

Хоботов . Я говорил вам, что я бездарен.

Людочка . Вы сделали очень большие успехи.

Хоботов . Вы неправдоподобно добры. (Стонет.)

Людочка . Так сильно ушиблись?

Хоботов (морщась) . Ч-черт… Однако ж… (С усилием.) Мне вспомнился вдруг Бертран дю Фуа.

Людочка . Кто он такой?

Хоботов . Лангедокский трувер.

Людочка (еще более встревоженно) . Что с ним случилось?

Хоботов . Упал и умер.

Людочка . Какой кошмар! Вам надо немедленно сделать противостолбнячный укол.

Хоботов . Пустое.

Людочка . Вы такой образованный – и не знаете элементарных вещей. Видите, что случилось с трувером.

Хоботов . Я думаю, тут дело в другом. Всем ходом своей трагической жизни он был словно движим к такому концу. И в сущности, этот нелепый случай был грустной, но неизбежной точкой.

Подкатывают Костик и уже знакомая Света.

Костик (широким жестом показывая вокруг) . Сколько Лен, сколько Зин!

Хоботов (Люде) . Мой юный сосед.

Людочка . Людмила.

Костик . Я вас видел однажды. (Поясняя.) У нас в коридоре. Вблизи сундука. Лев Евгеньич пел по-французски.

Людочка . Помню. Как же я вас не увидела?

Костик . Вы были вся – слух. Знакомьтесь. Света. Мастер спорта. Плавает на спине.

Света . Здравствуйте. (Хоботову.) Что это с вами?

Хоботов . Ушиб.

Людочка . Он споткнулся на повороте.

Костик (веско) . Это распространенный случай. Так свидетельствует история.

Всплеск музыки.

Ну-ка, девушки, сделайте круг. А я постою с Львом Евгеньичем. По законам мужской солидарности.

Света . Люда, пошли?

Людочка (Костику) . Вы только смотрите не оставляйте его одного.

Девушки уносятся.

Костик . Кой черт занес вас на эти галеры?

Хоботов . А как мне быть? Маргарита Павловна ее не одобряет. Вот и верчусь. В моем немолодом уже возрасте веду эту иллюзорную жизнь. Хожу в кино на последний сеанс. Целых три раза был в оперетке. Теперь, вот видите, – на катке. Не водить же ее на лекции. Она пойдет по своей доброте, но с моей стороны это было б жестоко.

Костик . Добрая, говорите?

Хоботов . Безмерно. И восприимчивая. Я ей рассказывал о судьбе Франсуа Вийона. Людочка просто поражалась.

Костик . Его ведь, ежели не ошибаюсь, либо повесили, либо зарезали?

Хоботов . Зарезали, скорее всего. Погиб при таинственных обстоятельствах.

Костик . Смотрите, запугаете девушку.

Хоботов . Как, по-вашему, мне смешно рассчитывать на взаимность?

Костик . Вам-то? Черт возьми, кому же еще? Вы весь из достоинств. Жизнь прекрасна.

Хоботов . А вот мне не дает покоя основная шекспировская тенденция: хоть и прекрасна, но ужасна.

Костик . Вы произвольно толкуете гения. Жизнь имеет свою самоценность. Это я говорю вам как историк.

Хоботов . Как юный историк прежде всего. Поверьте, в вашем жуа де вивр присутствует нечто биологическое.

Костик . Я много сложней. Я лирик, сангвиник и социальный оптимист.

Хоботов . Что мне делать? Я полюбил.

Костик . Будьте творцом своей биографии. Хозяином собственной судьбы.

Появляются Света и Люда.

Света . Отдышались?

Костик . Мерси, Светлячок. Позвольте вам предложить свою руку.

Уносятся.

Людочка . Может быть, все-таки мы пойдем? Я провожу вас.

Хоботов . Нет, ни за что! Как хорошо здесь! Это кружение. И огоньки. Наивный мотив. И вы – в этом свитере. Веет молодостью.

Людочка . Я так рада, что вам хорошо.

Хоботов . Благодарю. О, благодарю вас.

Людочка . Как мне понравилась ваша полечка! (Пытаясь напеть.) Мон папá…

Хоботов . Не вё па…

Людочка . Не вё па.

Хоботов . Кё жё дáнсэ, кё жё дáнсэ…

Появляется Савва.

Савва (укоризненно) . Вот ведь едва тебя отыскал.

Хоботов . А почему ты искал?

Савва . Так велено. Знаешь на площадке портниху? Ее мальчонка встретился нам. «Я, – говорит, – Льва Евгеньича видел. Катается на Чистых прудах».

Хоботов . Ему что за дело? Я поражен.

Савва . Сболтнул. Ребенок. Что с него взять. А Маргарита Павловна – в нервы. «Беги, – говорит, – скорей на каток. Пускай немедленно возвращается».

Хоботов . С какой стати? Я не хочу.

Савва . Она говорит, приведи хоть силой. Он себе голову расшибет.

Хоботов . Вот что, Савва, ступай домой.

Савва . Лев Евгеньич, не лезь в бутылку.

Людочка . В самом деле, я провожу.

Хоботов (Савве) . Или ты сейчас же уйдешь, или все между нами кончено.

Савва . Вот ты какой… Ну, брат, не знал…

Хоботов . Людочка, сделаем круг!

Людочка (остерегающе) . Осторожно…

Они исчезают. Выпархивают Костик и Света.

Костик . Савва, и ты здесь? А Хоботов где?

Савва . Катается. Ни стыда, ни совести. Женщина дома совсем извелась. (Махнув рукой, уходит.)

Света . Чего они от него хотят?

Костик . Боятся за крайне хрупкую жизнь. (Жест.) Вступил человек на скользкий путь.

Света . На то и лед, чтоб скользить.

Костик . Вы правы. Поняли меня с полуслова. У меня есть друг, некто Савранский. Очень кондиционный юноша с мотороллером. Он говорит: ездить не опасней, чем жить.

Света . Можно и на паркете шлепнуться. С нашей девчонкой был грустный случай. Танцевала какой-то танец, или мэдисон, или калипсо. Там такое сложное па – партнершу бросают. Вот ее бросили. И не поймали.

Костик . Как?

Света . Очень просто. Она бюллетенит третий день.

Костик . Это история поучительная, с весьма неоднозначной моралью. Но наш случай немного иной. Хоботов жил по-своему счастливо, без химеры самоутверждения. В сущности, ему повезло. По крайней мере, пятнадцать лет он провел без трудной обязанности делать выбор и принимать решения. Но люди адски неблагодарны, и Хоботов не лучше других. Однажды утром, продрав свои зенки, он понял, что жаждет расправить крылышки. Да, Светлячок, при вас происходит второе рождение человека. Уже его неокрепший клювик пробил скорлупу и смотрит наружу.

Света . Вы это что – серьезно сказали?

Костик . Серьезно, нет ли, но вы в любом случае серьезно меня не воспринимайте.

Света . Мне Велюров прислал телеграмму.

Костик . Плохо дело, он разорится.

Света . Вы не шутите.

Костик . Какие шутки…

Света . Как человек он очень хороший.

Костик . Очень хороший, но очень грозный. Все поджигатели войны пред ним трепещут.

Света . А вы?

Костик . Я – нет. Я человек доброй воли.

Света . Ваше счастье. А то он идет.

Костик . Где? А ведь верно. Вот неуемный…

Света . Пойду. Зачем человека расстраивать?

Костик . Бог наградит вас за доброту. Я появлюсь в воскресенье.

Света . Салют! (Скрывается.)

Появляется мрачный Велюров.

Костик . Что вы бродите как неприкаянный?

Велюров . Тянет побыть среди людей. Смутно и тягостно. Нужно развеяться.

Костик . Что ж вас томит?

Велюров . Вам не понять.

Костик . Может быть, у вас творческий кризис?

Велюров (загадочно) . Может быть. На то я художник.

Костик . Вы просто переросли эстраду. Нельзя всю жизнь быть только собой. Артист обязан переодеваться. Ваш смокинг публике надоел.

Велюров . Я мастер художественного слова.

Костик . Мастер художественного слова – это писатель.

Велюров . Я – чтец… Я – солист. Мой жанр – куплеты, фельетон.

Костик . Нельзя весь век зависеть от Соева и от его супруги. Нельзя. Вы обязаны переодеться.

Велюров . Какая безмерная однобокость!

Костик . Уж как хотите.

Велюров . Не в этом дело. (Помедлив.) Наяда исчезла.

Костик . Только без паники.

Велюров . Я засы́пал ее телеграммами.

Костик . Скверно.

Велюров . Я тоскую, как Блок.

Костик . Хотите, я вам открою глаза? Вам надо быть несколько современней, созвучней действительности. Оглядитесь. Пошла вторая половина столетия.

Велюров . Что вы имеете в виду?

Костик . Вот вы ее зовете Наядой. Вы говорите: тоскую, как Блок, а это, простите, какой-то Херасков.

Велюров . Видите ли, она пловчиха.

Костик . Зовите ее «мадам Баттерфляй».

Велюров . Вот еще!

Костик . В современном плаванье есть такой прогрессивный стиль.

Велюров (с недоверием) . Действительно есть?

Костик . Не сомневайтесь. Я заверяю вас как спортсмен.

Велюров (озабоченно) . Надо подумать.

Костик . Очень надо. Вы вырастете в ее глазах. (Взволнованно.) Велюров!

Велюров . Вам плохо?

Костик . Какая девушка!

Велюров . Где?

Костик . Улетела. Исчезла. Растаяла.

И впрямь, в вечернем тумане кружатся чуть различимые призраки.

Велюров . Вам померещилось.

Костик . Может быть. (Со вздохом.) Виденье, дымок, мираж. Печально.

Велюров (с усмешкой) . Дымок и мираж… Пожалуй, немного.

Костик . Прибавьте надежду ее найти.

Музыка.

Занавес.

Речитатив

Голос Костика .

4

Коридор. Сероватый февральский день. Часы бьют три раза. На сундуке сидит Савва, в черном костюме, при галстуке. Костик и Велюров. Последний несколько навеселе.

Савва (покуривая) . Познакомился я однажды с женщиной выдающейся красоты.

Костик . Ну и что?

Савва . Невозможно забыть.

Костик . Для человека, который сегодня должен вступить в законный брак, – неподходящие воспоминания.

Савва . Я ведь – без задних мыслей.

Костик . Возможно. Но я говорю как ваш свидетель. Вас это будет отвлекать во время свершения обряда.

Велюров . Он начинает новую жизнь. Дайте же вспомнить ему все лучшее.

Савва (смущен) . Я ее видел всего лишь раз.

Костик . Велюров, как свидетель невесты вы сейчас были не на высоте.

Велюров . А ваши претензии быть моралистом – невыносимы.

Костик . Да, я моралист.

Велюров . Вы фарисей.

Костик . Мне очень грустно, но вы принимали сегодня допинг.

Велюров . Навет.

Костик . Если я ошибаюсь, товарищи меня поправят.

Велюров . А хоть бы и так, в конце концов! Во-первых, я свою меру знаю, а во-вторых, на то есть причины.

Быстро проходит Хоботов.

Лев Евгеньич, куда вы уходите?

Хоботов . Я никуда не ухожу. Вообще же иду смотреть фрески Новодевичьего монастыря.

Велюров . Ах так… В ваших словах был подтекст.

Хоботов . Не понимаю.

Велюров . А я вас понял. Я червь, а вы человек духа. Я копошусь в пыли и прахе, а вы идете фрески смотреть.

Хоботов . Но я совсем не хотел вас обидеть. Да и, насколько мне известно, у вас сегодня другой маршрут.

Костик (примирительно) . Комплексы, комплексы. Вот и все.

Гремит телефон.

Хоботов . Слушаю. Вас. (Передает трубку Костику и уходит.)

Савва (негромко) . Переживает.

Костик (в телефон) . Вот неожиданность!

Велюров . Начинается…

Костик (в телефон) . Постигаю вас. Ну, а где же военнослужащий человек? Все понятно. Завтра мы свяжемся. (Вешает трубку.)

Появляется Маргарита.

Маргарита . Савва Игнатьевич, не рассиживайся. Иди и пока что накрой на стол.

Савва . Сей момент, Маргарита Павловна. (Уходит.)

Маргарита . Хоботов у себя?

Велюров . У себя. Он хочет смотреть сегодня фрески Новодевичьего монастыря.

Маргарита (смотрит на него с подозрением). Друг мой Аркадий, прошу вас быть в форме.

Велюров (с горькой усмешкой) . Ваши волнения излишни. (Уходит к себе.)

Маргарита . Что это он болтал про фрески?

Костик . Таково намерение Льва Евгеньевича. По-моему, в этом есть изящество. Вы – в загс, а Хоботов – в монастырь.

Маргарита . Ах, Костик, вы еще слишком молоды. Жизнь бывает очень грустна. Вам, верно, странно, что я в мои годы совершаю подобный шаг?

Костик . Какие годы? Все впереди.

Маргарита . Наша эпоха либеральнее в отношении возрастного ценза. Возьмите писателей прошлого века – для них я уже давно вне игры. Я нашла у Тургенева фразу: «Вошла старуха лет сорока».

Костик . Такая размашистость возмутительна. Видимо, Маргарита Павловна, процесс увядания дворянских гнезд распространялся и на их обитателей. Но хамская безапелляционность классиков, как бы то ни было, мне претит.

Маргарита . Савва имеет большие достоинства. Великолепно технически развит. Если он в руки берет дрель, она у него совершает чудо. Ему не надо ни напоминать, ни повторять одного и того же. Поверьте, устаешь быть мужчиной. Женщине необходимо плечо.

Костик . Лев Евгеньевич вас поймет.

Маргарита . Я горячо на это надеюсь. И почему мы должны расстаться? Рядом прожито столько лет. Я уж не говорю о том, что он без меня пропадет, погибнет. Савва тоже его полюбил.

Костик . Не вижу ничего невозможного. Люди заключают союзы. Порой естественные, порой неожиданные. Один не расстается с сестрой, другой образует комплот с теткой, мой друг Савранский живет с мотороллером. В конце концов, ваше трио тоже одно из таких соединений, по виду мистических, по сути понятных.

Маргарита (со вздохом) . Ходил на каток, расшибся вдребезги. Что общего у него с этой девочкой? От отчаянья он способен на глупость. Костик, наденьте черный костюм. (Уходит.)

Появляется Велюров. Видно, что он не терял времени, его движения стали менее уверенными.

Велюров (видя Костика у телефона) . Что ж не звоните?

Костик . Расхотелось.

Велюров . Да, вам свидетели не нужны.

Костик . Не я же вступаю в брак.

Велюров . Мотылек.

Костик . Меня обидеть проще простого. Приехал юноша из провинции. Только толкни – и упадет.

Велюров . О, я вас давно наблюдаю. Помню ваш разговор со Светланой. И как вы пялились на нее.

Костик . Как вас понять?

Велюров . Вы ее вожделели.

Костик . Да кто ж позволит так клеветать?

Велюров . Я знаю, что говорю.

Костик . Мне кажется, что счастье Маргариты Павловны находится под угрозой.

Велюров . Вздор.

Костик . Что вы делали за закрытой дверью? Вы забыли, что вы свидетель.

Велюров . Я отвечаю за себя. (Помолчав, горестно.) Нет Светы.

Костик . А вы взгляните на ближнего. На ваших глазах, за одну секунду, я встретил и потерял девушку, которая снилась мне всю жизнь. И что же? Я даже сдал зачеты.

Велюров . Кто-то встал на моем пути.

Костик . Сейчас молодежь очень требовательна. В особенности ее женская часть.

Велюров . Она была на моем концерте. Она ведь видела мой успех.

Костик . Стоит ли о ней сожалеть, если она вас не оценила?

Велюров . Вы полагаете?

Костик . Ясно как день. Должно быть, ветреная девица. А тут еще предстоит в июне Всемирный фестиваль молодежи. К нам в гости будут буквально все флаги. Приедут красавцы из Новой Зеландии. Если бы чувство вас захватило, вы бы впоследствии извелись.

Велюров . В этом, пожалуй, есть резон.

Костик . Считайте, что вам повезло.

Велюров . Вы правы. В конце концов, я – Велюров.

Костик . Вот именно.

Велюров (самоутверждаясь) . Я Ве-лю-ров.

Костик (успокоительно) . Велюров, Велюров.

Велюров . Светлана, Света… Была и нет…

Три звонка в дверь. Костик открывает. На пороге Анна Адамовна, молодая дама с несколько заторможенной пластикой. Велюров выжидательно останавливается.

Костик . Анна Адамовна! Что ж так поздно?

Анна Адамовна . Сама не знаю…

Костик . У меня же свадьба. Я свидетель со стороны жениха. ( Помогает ей снять шубку. )

Анна Адамовна . Ах, знаю…

Костик . Ответственная обязанность. Мне необходимо собраться.

Анна Адамовна . Не знаю… Я все думала-думала: зайти – не зайти? Но я – на минутку…

Костик . О чем тут думать? Книги вас ждут.

Анна Адамовна . Знаю… Такая я вся несуразная, вся угловатая такая…

Костик . Прошу вас сюда, Анна Адамовна.

Анна Адамовна (озабоченно) . Такая противоречивая вся. (Заходит к Костику.)

По коридору проходит Маргарита, с подозрением смотрит на Велюрова. Велюров быстро скрывается за дверью. Маргарита стучит к Хоботову. Хоботов отворяет дверь.

Хоботов . Это ты?

Маргарита . Как твой бок?

Хоботов . Побаливает. Прости, у меня еще не убрано.

Маргарита . Ты один?

Хоботов . Да, я один. Хотя, извини меня, не понимаю, какое это имеет значение.

Маргарита . Хотя бы то, что, будь ты один, ты бы не ходил на каток.

Хоботов . При чем тут каток?

Маргарита . Ты очень скрытен. Мы прожили пятнадцать лет, но мне и в голову не приходило, что ты звезда конькобежного спорта.

Хоботов . Что ж, под воздействием обстоятельств мы заново открываем себя.

Маргарита . Я только знаю, что этот ушиб спровоцирует твой аппендикс.

Пауза.

Костик мне сообщил, что ты собираешься в Новодевичий.

Хоботов . Да, собираюсь.

Маргарита . Один?

Хоботов . Неважно.

Маргарита . Пойми, что это не ты говоришь. Это просто кричит твой вакуум. Который ты хочешь наивно заполнить насильственным, искусственным образом.

Хоботов . Пусть так.

Маргарита . Она тебе не нужна.

Хоботов . Марго, ты не можешь судить.

Маргарита . Могу. Я лучше знаю, что тебе нужно. Я видела этот узкий лобик.

Хоботов . Прошу говорить о ней с уважением!

Маргарита . Ах, так это ответный выпад? Это – месть? Твое «пар депи́». Глупое, пошлое «пар депи́», недостойное мыслящего человека.

Хоботов . Прости, но я же тебя не спрашиваю, одна ли идешь ты сегодня в загс?

Маргарита . Ты страдаешь? Мой бедный друг…

Хоботов . Я не просил твоего сочувствия.

Маргарита . К Савве ты должен быть справедлив. Ты знаешь его отличные качества.

Хоботов . Да, да… у него в руках все горит.

Маргарита . Это в твоих руках все горит, а у него в руках все работает.

Хоботов . Вот и отлично. Много лет я портил и усложнял твою жизнь. Теперь наконец мы оба свободны и вправе распоряжаться собой.

Маргарита . Ах, как ты счастлив, что наконец можешь не скрывать своих склонностей.

Хоботов . Какие склонности?

Маргарита . Я все знаю. Я помню все твои опоздания, которые ты с полным отсутствием какой бы то ни было изобретательности объяснял рассеянностью и недоразумениями. Я помню твои отлучки с дачи…

Хоботов . Ты знаешь, что я потерял ключи!

Маргарита (не слушая его) …И кокотку из скандинавской редакции с ее порочным чувственным ртом!..

Хоботов . Прости, но, право же, я не способен вести беседу в подобном стиле. Желаю счастья тебе и Савве.

Маргарита . К семи мы вернемся. Чтоб ты был дома.

Хоботов . Я не могу дать тебе гарантий.

Маргарита (в гневе) . От тебя один дискомфорт! (Идет к себе.)

Хоботов, сильно взбудораженный, закрывает дверь.

Навстречу Маргарите спешит Алиса.

Алиса . Вы видели Костика?

Маргарита . Ах, не знаю.

Алиса . Как вы взволнованы. В добрый час!

Бьют часы.

Маргарита . Благодарю вас.

Алиса . Вас ждет пирог.

Маргарита . Спасибо. У вас золотое сердце.

Алиса . Нет, это вам спасибо, мой друг. Сначала Костик, теперь и вы внесли в мою жизнь звонкую ноту.

Маргарита уходит.

(Стучит к Велюрову.) Костик у вас?

Велюров (отворяет дверь. Сразу видно, что он сделал еще несколько шагов по наклонной плоскости) . Как бы не так.

Алиса . Вы невозможны. Как вы пойдете?

Велюров . Унижаете и меня и себя абсолютно беспочвенными опасениями.

Алиса . Но это же зримо!

Велюров . Вы наблюдательны. (С усмешкой.) Когда к племяннику ходят девушки, вы тут же слепнете.

Алиса . Не понимаю. Почему к нему не ходить? Они аспиранты, вместе готовятся.

Велюров . Между прочим, вот и сейчас…

Дверь отворяется. Выходят Костик, в черном пиджаке, при галстуке, и Анна Адамовна с книгами.

Костик . Я очень рад, что был вам полезен. Когда вы прочтете эти труды, вам заново откроется мир. Уверен, что вы глубоко воспримете звучащий в них этический кодекс. Воздержание, воздержание, воздержание.

Анна Адамовна (в некоторой растерянности) . Ах, я не знаю… Такая я нескладная вся… (Уходит.)

Велюров . В-вы… социально опасный тип.

Алиса (растроганно целуя Костика в лоб, Велюрову) . Идите. Вам есть над чем подумать. И одевайтесь. Уже пора.

Костик (смотрит ему вслед) . Плохо дело.

Звонок в дверь. Костик ее отворяет.

Голос: «Такси заказывали?»

Спускаемся. (Зовет.) Маргарита Павловна! Прибыл свадебный экипаж.

Выходят принаряженные, торжественные Маргарита Павловна и Савва.

Не вижу фаты.

Маргарита . Ах, ну вас, Костик. Где Аркадий?

Костик ( стучит ). Аркадий! Пора!

Голос Велюрова: «Я прилег!»

Маргарита . С ума вы сошли?

Голос Велюрова: «Я з-заболел».

Савва . А вот это уже безобразие…

Костик . Аркадий, есть у вас чувство долга?

Голос Велюрова: «Г-говорю вам, я не в си-лах. Я лег».

Костик . Глас вопиющего в постели. (Идет к Велюрову.)

Маргарита . Что это значит?

Алиса . Какое бесчестие!

Костик возвращается.

Маргарита . Ну что?

Костик . Об этом не может быть речи. Он превратит молитву в фарс.

Савва . Маргарита Павловна, мы опаздываем.

Маргарита . Что делать?

Костик . Нужен другой свидетель.

Входит тщательно одетый Хоботов.

Маргарита . Лев, Аркадий вышел из строя. Ты будешь свидетелем.

Хоботов . Я не могу.

Маргарита . Понимаю, тебе это тяжко. Но выхода нет. Перетерпи.

Хоботов . Пускай едет Алиса Витальевна.

Алиса . О дорогой мой, я – у плиты. На мне лежит торжественный ужин. Я связана по рукам и ногам.

Хоботов . Я также.

Алиса . Мы будем вами гордиться. Вы рыцарь без страха и упрека.

Костик . Мы вас поддержим.

Савва . Лев, выручай.

Хоботов . Странные люди… Меня ведь ждут. Ждут меня. Мы должны смотреть фрески.

Маргарита . Она подождет. И фрески тоже. Ты должен принести эту жертву.

Хоботов . Это какой-то палеолит!

Алиса . Не дайте мне в вас разочароваться.

Савва . В машине поедем. Уже внизу.

Савва и Костик надевают на Хоботова шубу.

Алиса . Счастливо! Нетерпеливо жду вас!

Костик и Савва взяли Хоботова под руки, ведут его к выходу.

Хоботов (потрясенно) . Какой произвол!

Маргарита . Не снижай впечатления.

Голос Велюрова: «Свет-ла-а-на!»

Костик (ободряюще) . Замолчите, бесстыдник.

Хоботов (тихо) . Людочка…

Костик (ободряюще) . Ваш подвиг зачтется. История не забудет вас.

Уходят. Алиса машет им вслед. Торжественный бой часов.

Занавес.

Речитатив

Голос Костика .

5

Помещение районного загса. Пальма в кадке. Стол, крытый красным сукном. За столом – Алевтина, хрупкая девушка с копной рыжевато-медных волос и чуть презрительными глазами. Несколько поодаль – Маргарита, Костик, Хоботов. Сзади жмется Савва.

Костик (Хоботову) . Я вас прошу обратить внимание, какая девушка за столом.

Хоботов (задумчиво) . Она, бедняжка, стоит на углу.

Костик . Кто стоит? А, вы все о том же. Попробуйте жить настоящим. Савва! Ты видишь девушку за столом?

Савва . Вижу.

Костик . Что скажешь?

Савва . Да-а… Хороша.

Костик . Она не хороша, а прекрасна.

Маргарита . Обращаю ваше внимание, что Савва Игнатьевич в этом здании имеет совсем другие цели.

Костик . Вы правы. Это я оплошал. Но все-таки, где я мог ее видеть? (Подходит к столу.) Здравствуйте.

Алевтина . Здравствуйте. Потерпите. Через минуту я вас приглашу.

Костик . Простите, всего один вопрос, имеющий жизненное значение. Вы бываете на катке?

Алевтина . Не очень часто.

Костик . На Чистых прудах?

Алевтина . Случалось.

Костик . Я убежден – я вас видел. Но только раз. А потом, к несчастью, мои многократные посещения не принесли никаких плодов.

Алевтина . Ничего не могу вам сказать.

Костик . Давно ли вы на этом посту?

Алевтина . Не слишком.

Костик . Скажите мне, вы волнуетесь, когда соединяете души? Что вы чувствуете в этот момент? Зависть? Симпатию? Сострадание? Может быть, материнскую нежность?

Алевтина . Когда вы женитесь, я сообщу.

Костик . Скажите, а кто в ваших глазах жених и невеста? Только искренне. Безумцы или авантюристы? Или все-таки мудрецы?

Алевтина . Это зависит только от них.

Хоботов (Костику, тихо, умоляюще) . Не отвлекайтесь. Ведь время идет.

Костик . Момент. А вы можете определить по внешности будущее брачующихся?

Алевтина . Вы говорили – один вопрос, а задали десять.

Костик . Предпоследний. Какую роль сыграла для вас ваша профессия? Мне важно знать. Положительную или отрицательную.

Алевтина . То есть?

Костик . Вы полюбили людей или изверились в человечестве?

Алевтина . Я понимаю, вы – журналист.

Костик . Нет, я историк. Но современность вызывает мой живой интерес.

Алевтина . Задавайте ваш последний вопрос, и займемся делом.

Костик . Как вас зовут?

Алевтина . Алевтина.

Костик . Благодарю за внимание.

Алевтина . Прошу вас к столу. Вы – будущий муж?

Костик . Не будущий, а потенциальный.

Алевтина (Хоботову) . Так это вы?

Хоботов . Нет, я не будущий.

Алевтина . Разве не вы вступаете в брак?

Хоботов . Я бы этого не сказал. Скорее – напротив.

Маргарита (прерывая) . Детали излишни. Савва Игнатьич, в конце концов выйди на первый план.

Савва . Сейчас.

Алевтина . Маргарита Павловна Хоботова.

Маргарита . Это я.

Алевтина . Савва Игнатьевич Ефимов.

Савва . Я.

Алевтина . Маргарита Павловна, вы согласны стать женой Саввы Игнатьевича?

Маргарита . Да.

Алевтина . Савва Игнатьевич, вы согласны стать мужем Маргариты Павловны?

Савва . Я согласен.

Алевтина . В знак верности и любви обменяйтесь кольцами.

Савва и Маргарита надевают друг другу кольца.

Поцелуйтесь.

Савва и Маргарита целуются. Хоботов стоит прямой и торжественный. Костик платком утирает глаза.

И распишитесь. Здесь – Ефимов. Здесь – Хоботова. Теперь свидетели.

Хоботов . Разрешите, я тороплюсь.

Алевтина . Вот здесь.

Хоботов (расписываясь) . Хоботов.

Алевтина . Как, вы тоже? Вы что же, родственник новобрачной?

Хоботов . Сколь ни грустно, но с этой минуты – нет.

Маргарита . Хоботов, я все оценила.

Алевтина (Костику) . Ваша очередь.

Костик . Вашу ручку. В смысле – ваше перо. (Берет ее авторучку, расписывается.) Константин Ромин. Прошу запомнить.

Алевтина . Я постараюсь.

Костик . Да уж, пожалуйста. Кон-стан-тин. В переводе с античного – постоянный.

Хоботов . Я могу идти?

Алевтина . Подождите секундочку. Маргарита Павловна и Савва Игнатьевич! Поздравляю вас с законным браком. Объявляю вас мужем и женой.

Маргарита . От души вас благодарю.

Савва . Спасибо.

Хоботов . Поздравляю. Всех благ. (Торопливо идет к двери.)

Костик . Музыка, марш!

Гремит свадебный марш.

Занавес.

Речитатив

Голос Костика .

6

На сундуке в коридоре сидят Хоботов, Костик и Савва. Час заката. Бьют часы.

Костик . А ты надписи гравировал на разных подарках?

Савва (покуривая) . Когда молодой был…

Костик . Вот проявлялись, должно быть, люди. Слова, я уверен, их выдавали. Слишком старательные – для начальства, дежурные блюда – для сослуживцев, полные нежности – от возлюбленных и обезличенные – от жен.

Савва . Нет, это ты обобщаешь… Помню, ко мне пришла одна женщина, просит выгравировать надпись.

Костик . На чем?

Савва . На часах.

Хоботов взглядывает на циферблат.

А надпись была: «Спасибо за сладостные секунды». Я ее спрашиваю: артисту? Нет, говорит. Может, писателю? Нет. Так кому? Оказалось, мужу. (Вздохнув.) Сладостные секунды. Н-да-а…

Костик . Конечно, тебе, как молодожену, такие истории утешительны.

Савва . Я еще на спортивных кубках гравировал имена чемпионов.

Хоботов . Гравировать имена победителей – работа, требующая самоотречения.

Костик . Это упадочничество.

Хоботов . Это жизнь. Один завоевывает медаль, другой же пишет на ней его имя.

Савва . Не знаю как самоотречения, а тонкости эта работа не требует. Она выполняется спицштихелем.

Костик . Вот вам здоровый взгляд на предмет.

Савва . А вот один мой дружок трудился шестнадцать лет на Монетном дворе. Вы только представьте – все носят значки, а штамп его сделал один гравер. Там трудятся лучшие мастера. Зато и ответственная работа. Герб для денег, правительственные награды – это все на Монетном дворе.

Хоботов . Столько лет выпускать ордена – от этого можно стать философом…

Савва . Он мастер. Высшей квалификации.

Костик . Правильно. Мастера не мудрствуют.

Хоботов . А могильщики в «Гамлете»?

Костик (решительно) . Ремесленники.

Звонит телефон.

(Снимает трубку.) Слушаю вас. Да, это Костик. Нет, алмаз мой, я уезжаю. В Центральную черноземную область. Обязательно напишу. (Вешает трубку и возвращается к сундуку.)

Хоботов . Хоть бы придумали поумней.

Костик . Не все ли равно? Грядут перемены.

Савва . Сегодня мы с Маргаритой Павловной идем к строителям. Говорят, будем въезжать через две недели.

Хоботов (задумчиво) . Да, перемены…

Костик . Мой друг Савранский, который ездит на мотороллере, имеет приятеля архитектора. Тот утверждает, что по генплану наш теремок будут сносить.

Хоботов . А нас куда?

Савва . Ты не волнуйся. Правительство тебя не оставит.

Хоботов . Тебе-то легко не волноваться. Вы отрясаете прах с своих ног. А я остаюсь.

Костик . Бывают периоды, твой знакомый становится опознавательным знаком эпохи. Ты, Савва, выражаешь собой процесс исторического значения, начавшийся в пятидесятые годы.

Савва . Какой же?

Костик . Глобальный исход москвичей из общих ульев в личные гнезда.

Появляется Маргарита.

Маргарита . Вот что, друзья мои, – не пора ли прикрыть этот клуб? Хоботов, а ты бы поработал. Я видела Варю – ты их держишь.

Хоботов . Мне нездоровится.

Маргарита . Аппендикс. Так я и знала, что этим кончится.

Хоботов . Какие фантазии!

Маргарита . Докатался!

Хоботов . При чем тут катание?

Маргарита (с иронией) . О, конечно! Мы должны были доказать, что мы еще молоды и сильны.

Хоботов . Мне этот разговор неприятен.

Маргарита . В здоровом теле здоровый дух…

Хоботов (встает) . Я прошу тебя…

Маргарита . Чемпион… (Уходит.)

Хоботов . Савва, ты можешь с ней побеседовать?

Савва . Лева…

Хоботов . Ты муж или ты не муж?

Савва . А вот послушался б ты ее… Как я тебя на катке уговаривал…

Хоботов . Я спрашиваю в последний раз.

Савва . Да потерпи ты… Ведь две недели.

Входят Велюров и Соев.

Велюров . Я ж сказал, что работаю с автором.

Савва . Прощенья просим. (Уходит.)

Хоботов нервно курит, хватая после каждой затяжки новую сигарету.

Костик . Здравствуйте, Соев.

Соев . А-а, Костик, здравствуйте.

Костик . Что-нибудь новенькое принесли?

Соев (с довольной улыбкой) . Моей Ольге Яновне понравилось.

Костик . Говорит само за себя.

Велюров . Я уважаю вашу супругу и высоко ценю ее вкус, и все-таки посмотрите финал.

Соев . Очень хороший финал.

Велюров . Ну прошу вас.

Соев . Ей-богу, на вас не угодишь.

Костик . Соев, дорогу осилит идущий. Вам нужен творческий непокой.

Велюров . Слышите, Соев? Это зритель, для которого мы работаем.

Соев . Он не зритель, он ваш сосед.

Костик . Нет, подождите. Вы – поэт. Вы – рупор эпохи. Ведь так? Ведь верно?

Соев (польщен) . Это уж слишком.

Костик . В самый раз. Стало быть, необходимы поиски. Создайте какое-нибудь полотно.

Велюров (обеспокоенно) . Зачем ему полотно? Не сбивайте.

Костик . Это относится и к вам. Вы тоже сторонник застывших форм.

Велюров (с обидой) . Попросил бы вас…

Костик . Время от времени вы должны изменять свой облик. Артист обязан перевоплощаться.

Велюров . У вас навязчивая идея.

Костик (Соеву) . Или такое самовыражение – пишите комедию в стихах. Как Грибоедов.

Соев . Он плохо кончил. Аркадий, завтра я позвоню. (Уходит.)

Велюров . Вы – соблазнитель.

Костик . Скажите «мерси».

Велюров . Вы что – хотите лишить меня автора?

Костик . Семейство Соевых вас погубит.

Велюров . А кто меня выручит? Может, вы?

Костик . Напрасно вы этого не допускаете. У меня талантливое перо. Лев Евгеньич, я вашу бургундскую полечку перепер на родной язык.

Хоботов (нервно) . Воображаю.

Костик . Честное слово. Получилось теплое воспоминание о бесправной юности.

Хоботов . Оставьте меня.

Костик . Я представил ее как диалог. Сначала девушка вспоминает. (Напевает.) «Мой отец запрещал, чтоб я польку тан-це-вала». (Хоботову.) Хорошо? А потом вспоминает юноша. И что же оказывается? Он был точно в такой же ситуации. (Напевает.) «Мой отец запрещал, чтоб я польку тан-це-вал».

Хоботов . Волшебно…

Костик . Он ее ободряет: «Не хнычь. И я был в таком же положении».

Хоботов (с тоской) . Объясните, чего она хочет?

Костик . Кто?

Хоботов . Маргарита Павловна.

Костик . Вас. Вы ей нужны. Вы должны быть рядом. Это у нее – в подсознании. Поймите, именно так выражается ее потребность в мировой гармонии.

Хоботов . Но это же невозможно!

Костик . Как знать…

Звонок. Хоботов бросается к двери. Входит Людочка.

Хоботов . Людочка, все-таки вы пришли! (Целует ее руки.)

Людочка . Вы заболели?

Хоботов . Сам не знаю. Кисну и не выхожу. (Помогает ей снять пальто.)

Людочка . Ой, бедненький.

Костик . Здравствуйте, Людочка.

Людочка . Здравствуйте, Костик.

Костик . Слышали – последнюю новость? Эмиль Золя угорел.

Людочка . Я не знала.

Костик . Смотрите выключайте конфорки.

Велюров . Может, вы все же меня представите?

Хоботов . Простите. Это Велюров. Сосед.

Велюров . Мастер художественного слова. (Целует ей руку.)

Людочка (смутившись) . Ой, ну зачем вы?

Хоботов . Пройдемте ко мне.

Людочка (Костику) . А где Светлана?

Велюров . Какая Светлана?

Костик . Одна доцент. (Людочке.) Я вам после скажу.

Хоботов уводит Людочку в свою комнату.

Велюров . Вечно вас окружают тайны.

Костик . Да я могу жить на Трубной площади. Я весь на виду.

Велюров . Вы себе на уме.

Поворот ключа. С улицы входит Алиса.

Костик (снимая с нее пальто) . Ну как киношечка?

Алиса . Глупый фильм.

Костик . Тетя, искусство в большом долгу.

Телефонный звонок. Алиса снимает трубку.

Алиса . Слушаю вас, мой друг. Ах, Костика? Соблаговолите чуть подождать.

Костик (берет трубку) . Да. Это я. Но я уезжаю. В Центральную черноземную область. Надолго. Я вас благодарю. За что? Как за что? Разве не ясно? За тайные мучения страстей. Еще за что? За горечь слез.

Велюров (Алисе) . Это, по-вашему, не кощунство?

Алиса . Да почему же? Он любит поэзию.

Костик (в телефон) . Я обязательно напишу. (Вешает трубку.) Вам что – уже Лермонтов не угодил? (Кивнул на дверь.) У вас другие любимые авторы?

Алиса . Браво! (Велюрову.) Парируйте, если в силах.

Костик (с запалом) . А вы не можете допустить, что я влюбился как малолеток! Что обрываю старые нити и сжигаю старые письма?

Велюров . Вы не способны.

Алиса . Нет, он способен. Я его знаю лучше, чем вы.

Костик . Спасибо, мой друг.

Велюров . Но как вы спелись!

Костик (целует Алисе руку) . Это был достойный ответ.

Алиса, растроганная, уходит.

Велюров . Могу вам сказать, что ваша тетя довершила ваше растление.

Костик . Ничего вы не понимаете. Тетя – дивное существо, но ей не хватало в жизни событий. Одиночество и беллетристика – вот что досталось в удел этой женщине. Меж тем мое пребывание здесь дает ей возможность пережить игру страстей в непосредственной близости от Покровских ворот. И она благодарна.

Велюров . Боже, как вы добры и умны.

Костик . Неискренне говорите. А жаль.

Велюров (махнув рукой) . Шуточки… Я всегда был для вас книгою за семью печатями.

Костик . После того, что вы натворили в торжественный день бракосочетания, стало ясно, что ваша сложность идет к вам, как грузчику пенсне.

Велюров . Я уже принес извинения. Я был…

Костик . Все выглядели людьми, и только вы себя проявили как безусловный враг человечества.

Велюров . Не вам меня судить.

Костик . Ну еще бы! Мой друг Савранский на мотороллере едва не врезался в самосвал, когда узнал об этой истории.

Звонок.

Уходите, это она.

Велюров . Кто еще?

Костик . Она, говорят вам. (Открывает дверь.)

Входит Алевтина. Велюров, вздохнув, скрывается в своей комнате.

Скорее, скорее, я заждался. (Снимает с нее пальто.)

Алевтина . На улице уже пахнет весной.

Костик . Пахнет весной в этой квартире. Вы посмотрите, как я живу, и мы отправимся на Ордынку.

Алевтина . Постарайтесь произвести благоприятное впечатление. Ладно?

Костик . Сделаю все, что могу.

Показываются Маргарита и Савва.

Любуйтесь на дело рук своих.

Алевтина . Добрый день.

Маргарита (неуверенно) . Добрый день.

Костик уводит к себе Алевтину.

Знакомая внешность.

Савва . Видная девушка.

Маргарита (стучит к Хоботову) . Лев Евгеньич!

Появляется недовольный Хоботов.

Как себя чувствуешь?

Хоботов . Хорошо.

Маргарита . Я бы хотела, чтобы и ты поехал взглянуть на нашу квартиру.

Хоботов . Я сегодня не выхожу.

Маргарита . Жаль. Тебя это тоже касается.

Хоботов . Не понимаю. В какой связи?

Маргарита . Я думаю, ты переедешь с нами.

Хоботов . Зачем это? У меня есть комната.

Маргарита . Комната никуда не денется. Но жить тебе, видимо, лучше у нас.

Хоботов . Позволь, это какой-то нонсенс.

Маргарита . Я посоветовалась с Саввой. Савва – точно такого же мнения.

Хоботов . Савва! Как это все понять?

Савва (уныло) . Будешь у нас на глазах. Так спокойнее.

Маргарита . А комната твоя пригодится. В дальнейшем мы совершим обмен.

Хоботов . Людочка!

Появляется Людочка.

Маргарита, Савва! Вот моя будущая жена…

Маргарита . Хоботов, это все несерьезно.

Хоботов (его губы дрожат) . Нет, извините.

Людочка . Я лучше уйду.

Хоботов . В таком случае мы уйдем вместе. Где моя шляпа?

Людочка . Вам нельзя.

Маргарита . Несерьезно и непорядочно. По отношению к этой девушке.

Хоботов . Что такое? Тогда говори. Я непорядочен?

Маргарита . Безусловно. Ты как законченный эгоист жаждешь взвалить на эти плечи совершенно непосильную ношу. (Людочке.) Скажите, милочка, вы хотите, чтобы вся ваша жизнь пошла кувырком? Чтобы она превратилась в хаос, в котором будут ежеминутно неведомо куда пропадать квитанции, документы, счета, деньги, ключи, чулки и галстуки? Где в батареях не будет тепла, в кранах воды, на плите огня и, наконец, в лампочках – света? Где каждый миг решительно все будет взрываться, вспыхивать, портиться. Где вам навсегда предстоит вернуться в ледниковый период, но только без шкур, потому что шкур он достать не сможет?

Хоботов (убито) . Все правда. Я должен жить один.

Маргарита . Поверьте, я вполне объективна. Как человек ярко окрашенный, он по-своему привлекателен. Но я ведь при этом не говорю о его нездоровом влечении к женщинам. Как он возгорается от каждой юбки. Как вся моя жизнь была отравлена самыми черными – и, увы, не беспочвенными – подозрениями. Надеюсь, он вам читал стихи и обволакивал цитатами?

Хоботов (тихо) . Не нужно… Я ведь уже сказал…

Маргарита (твердо) . Это сокровище вам не сдалось. Это мой крест, и мне нести его. Вы еще встретите человека и поскладнее и посвежей.

Савва (покачивая головой) . Все ж таки, Маргарита Павловна…

Хоботов . Савва, молчи. Она права.

Савва, махнув рукой, уходит.

Простите, Людочка, и прощайте.

Людочка . Вы… отказываетесь от меня?

Хоботов . Я должен. Я не смею вас связывать.

Людочка срывает с вешалки пальто и убегает.

Все кончено.

Маргарита . Кажется, в первый раз ты проявил какую-то зрелость.

Хоботов . Возможно.

Маргарита . Я тебя уверяю, ты еще скажешь мне спасибо.

Хоботов (с горькой усмешкой) . «Вонзил кинжал убийца нечестивый в грудь Деларю. Тот, шляпу сняв, сказал ему учтиво: благодарю». (Внезапно морщится и хватается за бок.)

Маргарита . Колет опять?

Хоботов . Не имеет значения. Что ты сделала? Что я наделал!

Маргарита . Только не устраивай драм.

Хоботов . Это был какой-то гипноз! Непостижимо! Своими руками отдать свое счастье! Свою надежду. Отказаться от обновления! И как всегда, из боязни призраков.

Из комнаты Костика выходят Костик и Алевтина.

Маргарита . Лев, ты ведешь себя как ребенок, которому запретили сладкое.

Хоботов . Отпусти меня, отпусти!

Алевтина (тихо) . Все-таки это он ее муж?

Костик (тихо) . В известной мере.

Маргарита . О, невропат.

Костик снимает с вешалки пальто Алевтины, помогает ей.

Хоботов (тоскуя) . Люблю ее.

Маргарита . Чушь. Самовнушение.

Хоботов . Люблю ее.

Маргарита . Призови свой юмор.

Хоботов . Люблю ее.

Маргарита . Сексуальный маньяк. Савва!

Появляется Савва.

Савва . Что, Маргарита Павловна?

Маргарита . Взгляни на этого павиана.

Алевтина (тихо) . Я ничего не понимаю.

Костя . Не все же сразу. Я объясню.

Уходят.

Хоботов . Всю жизнь я жил твоим умом. Всю жизнь я делал, что ты велела. Теперь я хочу простого права: решать свою судьбу самому.

Маргарита . Банально, Хоботов.

Хоботов . На здоровье. Независимые умы никогда не боялись банальностей.

Маргарита . Ты тут при чем?

Хоботов . Грубо, но правда. Я ни при чем. А чья вина? Я мог быть ученым, мог книги писать, а стал каким-то столоначальником, блохоискателем, сундуком. (Бьет кулаками по сундуку.) Весь век копаюсь в чужих предисловиях. Если б не ты…

Маргарита . Если б не я, ты получал бы одни щелчки.

Хоботов . Пусть!

Маргарита . И каждый проворный кляузник вешал бы на тебя собак.

Хоботов . Пусть! Но я бы жил! Я бы жил!

Савва . Лева, уймись!

Хоботов . Савва, подумай, – всю свою жизнь себя ограничивать, бояться прохвостов и дураков, работать вполсилы, жить вполноги, не знать ни ожиданий, ни взлетов. Для этого надо было родиться?

Маргарита . Неблагодарный эпилептик!

Хоботов . Так вот, я женюсь!

Маргарита . Нет, ты не женишься. Умалишенных не регистрируют.

Хоботов . Увидишь. (Садится.) Мне что-то нехорошо. Колет. Перед глазами круги…

Маргарита . Колет. Ну хватит. Ждать нельзя. Савва, дай записную книжку.

Савва идет.

На тумбочке.

Хоботов . Что ты намерена делать?

Маргарита . Буду звонить Вере Семеновне.

Возвращается Савва с блокнотом.

Хоботов . Я протестую.

Входит Алиса.

Алиса . Друг мой, почему вы кричите?

Хоботов . Алиса Витальевна, дорогая, меня хотят зарезать.

Алиса . Пардон?

Хоботов . Зарезать.

Алиса . Душа моя, что за шутки?

Маргарита (по телефону) . Веру Семеновну.

Хоботов . Остановитесь!

Маргарита . Верочка, какая удача, что ты у себя. Да, Маргарита. Спустись, родная, в приемный покой. Я сейчас привезу тебе Хоботова. Его аппендикс что-то шалит. (Специально отводит трубку от уха.)

Доносится громкий прокуренный голос.

Голос Веры Семеновны . Резать ко всем чертям!

Хоботов . Чудовищно!

Алиса . Ах, бедняжечка…

Савва . Ну? Слыхал?

Маргарита (победоносно глядя на Хоботова, в трубку) . Твое направление мне известно, я целиком на твоей стороне. (Кивая.) Ты совершенно права, дорогая, – с этим отростком надо кончать. (Кивая.) Не дожидаясь перитонитов. (Кивая.) Единственно прогрессивный взгляд. Что делать, что делать, мы все несознательны. За что и расплачиваемся. Да, едем. Спасибо, дружок! (Вешает трубку.) Лев, собирайся.

Хоботов . У меня уже все прошло.

Маргарита . Возьми туалетные принадлежности. И пару белья. Помоги ему, Савва!

Савва бросается в комнату Хоботова. Она стучит к Велюрову. Тот отворяет дверь.

Аркадий, срочно найдите такси. Хоботову нужно в больницу.

Велюров . А что случилось?

Маргарита . Аркадий, быстро. Дело идет о жизни и смерти. Или вы снова не в состоянии?

Велюров . Сколько можно припоминать? Я же принес свои извинения. (Убегает, на ходу надевая пальто.)

Хоботов . Что происходит, ты можешь сказать?

Алиса . Друг мой, надо быть рассудительным.

Хоботов . Нет у меня никакого приступа.

Маргарита . Будет.

Хоботов . Нормальная температура.

Маргарита . Тем лучше. В холодном состоянии операция пройдет безболезненно. Хотя, согласись, твое состояние от холодного далеко.

Хоботов . Какой-то бред!

Маргарита . Со всех точек зрения тебя полезно госпитализировать. Отлежишься, придешь в себя…

Выходит Савва с хоботовским портфелем.

Савва . Все в аккурате.

Хоботов . Я не пойду!

Маргарита (возмущенно) . Доктор наук ждет в приемном покое. Не заставляй меня краснеть.

Вбегает Велюров.

Велюров . Почти немыслимая удача. У подъезда остановил.

Хоботов . Нет! Ни за что!

Маргарита . Тебя не спрашивают. Савва, Аркадий, ведите его!

Велюров и Савва надевают на Хоботова пальто, нахлобучивают шляпу и под руки ведут к машине. Маргарита, торопливо одеваясь, идет за ними, Алиса шлет воздушные поцелуи. Меланхолично бьют часы.

Занавес.

Речитатив

Голос Костика .

7

Больничный дворик. Светит солнышко. Кустарники и деревца. На одной из скамеек сидит Хоботов. Он во фланелевой пижаме, которая ему широка. В глубине под навесом за длинным столом выздоравливающие больные с громкими выкриками «забивают козла». Входит Людочка с кульком.

Хоботов . Людочка! Я вас ждал! Я верил!

Людочка . Ешьте, пожалуйста, я прошу.

Хоботов . Спасибо, я сыт.

Людочка . Вы отощали. Пижама прямо на вас висит.

Хоботов . Просто она не по размеру.

Они целуются.

Когда меня привезли с операции, меня уронили.

Людочка (всплеснув руками) . Я так и знала!

Хоботов . Людочка, сколько я пережил! Людочка, я лежал на столе. Обнаженный и беззащитный. Со мной могли сделать все что угодно.

Людочка . Зачем вы? Чего не надо, не сделают.

Хоботов . Откуда у вас такая уверенность?

Людочка . Просто я медицинский работник.

Хоботов . А потом я лежал неделю, а вы не шли…

Людочка . Ну я ж не знала…

Хоботов . Конечно, конечно… Я сам виноват.

Людочка . Если бы Костик меня не нашел…

Хоботов . То вы не пришли бы.

Людочка . Ну я ж не знала.

Хоботов (умиленно) . Боже, сколько в вас чистоты!

Целуются.

Людочка . Но почему же вы не едите?

Хоботов . Не знаю. Не хочется. Не идет. (Чуть нараспев.) «О господи, по жизненной дороге с усилием передвигаю ноги…»

Людочка . Вы говорили об этом врачу?

Хоботов . Эти стихи принадлежат одной французской поэтессе. Знаете, в это самое время она носила под сердцем дитя и, видимо, тяжко переносила этот период. «Что ждет его, младенца моего? О горький мрак, не вижу ничего. Ничто не мило. Взор мутится мой. Не ем, не пью. Тревожусь в час ночной».

Людочка . Это бывает, и очень часто. Проявления самые неожиданные. К нам в девятнадцатый кабинет ходила дама в таком положении. Можете себе представить, при виде мужа ее тошнило.

Хоботов . Моя любимая!

Целуются.

Входят Костик и Алевтина.

Костик . Поправляетесь?

Хоботов . Костик, я вам так благодарен. Вы мне вернули этот мир.

Костик . Да ради бога. Чуть что – обращайтесь. Людочка, это Алевтина.

Людочка . Здравствуйте, Костик про вас говорил.

Алевтина . Верю. Он – разговорчивый малый.

Костик . Верите, слово боюсь сказать.

Алевтина (отдает Хоботову коробку) . Конфетки.

Хоботов . Спасибо. Это излишне.

Людочка . Не ест, не пьет и ночью не спит.

Костик . Надо стремительно восстанавливаться. Второго мая, впервые в истории, сезон открывается в Лужниках!

Людочка . Я еще там не была ни разу!

Костик . Это я беру на себя. (Хоботову.) А мы не одни. У нас эскорт. Савранский на своем мотороллере нас почтительно сопровождал.

Хоботов . Где же он?

Костик . Сидит у ворот.

Хоботов . Так пусть он идет сюда.

Костик . Невозможно. Он не бросит стального друга. (Кричит.) Савранский! Ты там не уезжай, а временно побудь за оградой.

Голос Савранского: «Слышу!»

Мы вам не будем мешать.

Входит Велюров в новом костюме.

Смотрите, до слез знакомый образ…

Велюров . Я не вовремя?

Хоботов . Ну почему же?

Велюров . Возьмите яблоко. Это вам.

Костик (Велюрову) . У вас такой триумфаторский вид. Кого вы разбили под Аустерлицем?

Велюров (тихо) . Я видел…

Костик . Светлану?

Велюров . Ее подругу. В субботу они придут на концерт.

Костик . Не повторите прежних ошибок.

Велюров . Кого вы учите?

Костик (озабоченно) . Очень жалко, что вы не грассируете. Этот штришок придал бы вам аромат и шарм.

Велюров (небрежно) . Не беспокойтесь. Сойдет и так.

Костик . И малость подправили бы фамилию. Ше-велюров. Это звучней. Менее мануфактурно.

Велюров . Вздор. Нет никакой необходимости.

Костик . Ваше дело. И все же не надо бы забывать. Всемирный фестиваль на носу. Вам следует быть во всеоружии.

Велюров . Не запугивайте меня.

Костик (озабоченно) . Глядите.

Велюров (озираясь) . В больнице я не лежал. Я был в санатории. Тоже не сахар. Особенно угнетают женщины. Все от шестидесяти и выше. Начисто убивает тонус.

Костик . А зачем вас туда занесло?

Велюров . Меня зондировали.

Костик . И успешно?

Велюров . Бестактный вопрос. (Хоботову.) Я рад, что вам лучше.

Хоботов . Аркадий, я тоже вам очень рад. Хотя не скрою, мне больно вспомнить, что вы участвовали в насилии.

Велюров . Помилуйте, я вас хотел спасти!

Костик (Хоботову) . Да, они вас ловко упрятали.

Хоботов . Я ничего не мог поделать. Поймите, один против четырех.

Костик . Все же не стоит переживать. Важно не то, что вас победили. Важно, что вы сопротивлялись!

Людочка . Не надо про грустное говорить!

Костик . Верно, давайте лучше петь. Вашу польку в моем переводе. «Мой отец за-пре-щал, чтоб я польку тан-це-вала. Мой отец запрещал, чтоб я польку тан-це-вал».

Алевтина . И чтобы я с незаконченным высшим все это слушала.

Людочка . Так хорошо же!

Костик (полуобняв Алевтину) . Я перед нею робею. Нет, правда.

Хоботов . Боже мой, Маргарита и Савва!

Людочка . Я убегу.

Хоботов . Ни в коем случае.

Людочка . Убегу.

Костик . Не надо бежать. Временно отойдем под навес и посмотрим, чем кончится партия.

Костик, Алевтина и Людочка идут к доминошникам, и таким образом, появившиеся Маргарита и Савва их не видят.

Маргарита (оглядывая Хоботова) . Ну, сегодня совсем молодцом. Глаза совсем по-другому смотрят.

Хоботов . Да, я чувствую, что здоров.

Савва . Вот и ладно.

Маргарита . Привет, Аркадий.

Велюров . Каково вам на новом месте?

Савва . Это, брат, сон. Хожу да жмурюсь. Такой это, понимаешь, простор. Такая воля. Гуляй не хочу. Есть, конечно, чего поделать. Я утром как встал, так сразу за дрель… Ну… и полы, и всякая мелочь. Но это, знаешь, были бы руки. Все налажу в короткий срок. Льву там тоже очень понравится.

Хоботов . Это не так уж важно.

Савва . Не скромничай. Тебе там жить.

Хоботов . Вы вновь за свое?

Маргарита . Я говорила с Верой Семеновной. Она сказала – тебя можно брать.

Хоботов . Что значит – брать?

Маргарита . Я к ней пройду. А ты пока оформляй бумаги и спускайся в приемный покой. Савва, возьми такси на стоянке и подгони машину сюда.

Савва . Сделаю.

Маргарита . Мы везем его к нам. Живо! Хоботов, ты не мешкай. (Идет.)

Хоботов . Савва, скажи, когда это кончится? Что ты молчишь?

Савва . Нехорошо.

Хоботов . Что нехорошего?

Савва . Не обижайся. Я тебе откровенно скажу. Ты – выдающийся человек. Я безусловно тобой восхищаюсь. Я, откровенно говоря, просто даже не понимаю, откуда такая вот голова и чего в нее ни напихано. Но скажу тебе откровенно, ты иногда ставишь в тупик.

Хоботов . Позвольте…

Савва . Нет уж, позволь и мне. Откровенно сказать, – наболело. Такая у тебя голова, и этой самою головою не смыслишь самых простых вещей. Сам знаешь, у Маргариты мозги – тебе против них не потянуть. Что тебе дадено, то тебе дадено, а чего не дано, того не дано. Пойми наконец, какой ты везучий. Жалеет тебя такой человек. Можешь жить у нее как за пазухой. Чего ж тебе надо? Живи да радуйся. И делай что тебе говорят. Вот вырезали у тебя твою дрянь. Кажется, счастье. А что ты делал? Как себя вел? Как скандалист. Ты же буквально сучил ногами. Ты же попросту хулиганил. «Уйдите, не дамся, я сам – с усам!» Я откровенно скажу – постыдно. Сам ты хоть отдохнул под наркозом, а Маргарита ночи не спит. (Махнул рукой.) Думал, в больнице ты стал сознательней. А ты – за старое. Нехорошо.

Хоботов . Ты объясни, зачем тебе нужно, чтоб я у вас жил? Тебе что за радость?

Савва . Вот ведь, на всех языках говоришь, а по-русски не понимаешь. Живут не для радости, а для совести. Что ж делать, коль ты без нас пропадешь?

Хоботов . Но почему ты вбил себе в голову, что я пропаду?

Савва . Спроси у Аркадия. Я – за машиной. Пора тебя брать. (Уходит.)

Хоботов . Я погиб.

Велюров . А если он прав? Люди эмоционального склада нуждаются в некотором руководстве.

Хоботов . Костик!

Подходят Костик, Людочка и Алевтина.

Костик . Ушли?

Хоботов . Сейчас вернутся. Маргарита в приемном покое. Савва побежал за такси. Они меня увезут к себе. Я погиб.

Костик . Только без паники.

Хоботов . Костик, я знаю что говорю. Стоит мне только туда попасть, и уже не будет исхода.

Костик . Надо бежать. Сейчас. Немедленно.

Хоботов . В пижаме не выпустят.

Костик . Предусмотрел. Пройдите с Велюровым под навес. Он нацепит ваши обноски, а вы облачитесь в его костюм.

Велюров . Что такое?

Людочка . Больные ж увидят!

Костик . Больные не выдадут.

Хоботов . Это правда. У больных – большая взаимовыручка.

Костик . Савранский сажает вас на мотороллер, везет к себе, и эту ночь вы проводите у Савранского. А завтра суровая Алевтина, используя свое положение, вас регистрирует с чудной Людочкой. И дело сделано. Решено?

Хоботов (зажмурившись) . Я готов.

Велюров . Но это немыслимо. Это какой-то нелепый фарс.

Костик . Черт знает что!! В конце концов, вы артист, лицедей или банщик? Может быть, уже двадцать лет вы просто морочите публике голову? Скажите, где ваша страсть к сюжету? Не побоюсь сказать – кви про кво. Где тяга актера к переодеванию?

Велюров . Опять!

Костик . Да дайте же нам заглянуть в ваши старые пороховницы. Я мечтаю в них обнаружить хотя бы одну щепотку пороха.

Велюров . Вы мальчишка!

Костик . Свободная вещь. Но я смертельно разочарован. Как видно, вы уже не дровосек.

Велюров . Постойте, я не сказал «нет».

Костик . Раздумывать некогда. Надо действовать. Я к вам обращаюсь как к сверхчеловеку.

Велюров . Единственно – из симпатии к Хоботову. Не под влиянием ваших речей. (Уходит с Хоботовым под навес.)

Алевтина . Конечно, мальчишка, – Велюров прав.

Костик . Вы оглянуться не успеете, как я изменюсь. И не в лучшую сторону. Каким рассудительным я стану. Каким умеренным стану я. И стройные длинноногие девушки будут почтительно обходить мое выдающееся брюшко.

Людочка . Не может быть!

Алевтина . Он нас запугивает. И поторапливает.

Костик . Чуть-чуть. Девушки, не опоздайте на поезд. (Кричит.) Савранский! Ты нам сейчас понадобишься. Свезешь моего соседа к себе.

Голос Савранского: «Ладно».

Он – человек дела. Свели бы его со смелой девушкой. Он бы катал ее день-деньской.

Алевтина . Пожалуй, есть одна на примете.

Костик . Циркачка?

Алевтина . Нет, стоматолог.

Костик . Сойдет.

Людочка . Смотрите!

Входит Хоботов в костюме Велюрова. Доминошники прекратили играть.

Хоботов . Что скажете?

Костик . Впечатляет.

Входит Велюров в пижаме Хоботова. Доминошники от восторга даже привстали.

Хоботов . Я похож на какого-то прощелыгу.

Велюров (обиженно) . Если мой новый костюм не устраивает… Я надел его в первый раз…

Людочка . Прекрасный костюм!

Костик (Хоботову) . С вашей фланелькой я бы не слишком привередничал. ( Девушкам. ) Отведите его к Савранскому.

Велюров . Савва идет!

Костик . Бочком, бочком. Спросите у Савранского адрес и отправляйтесь к нему на автобусе. Встретимся у него… В добрый час!

Девушки уводят Хоботова. Велюров в изнеможении опускается на скамью. Вбегает Савва, Велюров отворачивается.

Савва . Пригнал машину. Пришла Маргарита? (Костику.) И ты, брат, явился?

Костик . Пришел навестить.

Савва . Вовремя. Мы его забираем.

Костик . Дело доброе.

Савва . В новый дом!

Костик . Позавидуешь.

Савва . Не говори. Приходи поглядеть.

Костик . Если примете.

Савва . Примем. Как дорогого гостя.

Появляется Маргарита.

Маргарита . Хоботов! Ты сошел с ума. Я жду тебя в приемном покое. Костик, вы извините нас.

Костик . Естественно.

Велюров поворачивается.

Савва . Это как же понять?

Маргарита . Что случилось? Что это значит?

Велюров . История, леденящая кровь. Под маской овцы таился лев. Я по-соседски пришел проведать. Он увлек меня под навес. Силой сорвал с меня одежды. Надел мой костюм и был таков.

Маргарита . Что вы несете? В каком вы виде?

Велюров (с достоинством) . Я вынужден быть в его пижаме, чтобы прикрыть свою наготу.

Костик . Не судите его. Он в шоке.

Маргарита . Вы думаете, я поверю хоть слову? Костик, что здесь произошло?

Костик . Трудно сказать. Когда я явился, он был в пижаме и весь дрожал.

Маргарита (Савве) . А ты?

Савва . Я делал, что было велено.

Маргарита . Растяпа…

Савва . Я машину искал.

Велюров . Если б вы были порасторопней… Вспомните, я в одну секунду нашел такси, когда Лев заболел.

Костик . Поздно. Он порвал постромки.

Маргарита . Веселитесь? И в самом деле, почему бы не веселиться! Всего-навсего человека обрекли на верную гибель. Нечего сказать – молодцы. Я – злой гений, а вы – благодетели. Вы ему желаете счастья, ну а я, разумеется, – зла. Вот что, Костик, я вам скажу – не Велюрову, он орудие: вы еще очень и очень молоды. Очень многого вам не дано понять.

Велюров . Я – орудие?

Савва . Помолчи.

Костик . Молод. Каюсь. И все же, поверьте историку: осчастливить против желанья – нельзя.

Маргарита . Будет. Поговорим впоследствии. (Савве.) Где машина?

Савва . Стоит дожидается.

Маргарита . Необходимо его догнать.

Уходят.

Костик (пожав плечами) . Догнать Савранского? Это утопия.

Велюров . Я – орудие? Каково?

Костик . Утешьтесь. Вы были на высоте. Чуть архаическая манера. Старая школа. Но – ничего. В основном я вами доволен.

Велюров . Я – орудие?

Костик . Пустяки.

Доминошники достают из-под стола бутылку, кружки и жестами приглашают Костика и Велюрова.

Не раздавить ли нам по стаканчику?

Велюров (с грустной улыбкой) . Заметьте, не я это предложил.

Костик . «Мой отец за-пре-щал, чтоб я польку тан-це-вала».

Велюров (солидно) . «Мой отец запрещал, чтоб я польку тан-це-вал».

Оркестр тихо подхватывает. Мелодия звучит под сурдинку.

Речитатив

Голос Костика .

В оркестре вновь, теперь уже звучней, – возникает хоботовская полечка.

Занавес.

...

Екатерина  – императрица.

Елизавета .

Граф Алексей Григорьевич Орлов .

Граф Григорий Григорьевич Орлов .

Михаил Никитич Кустов .

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова .

Бониперти  – секретарь Елизаветы.

Денис Иванович Фонвизин  – драматург.

Ломбарди  – богатый негоциант.

Граф Карло Гоцци  – драматург.

Капитан Снарк .

Падре Паоло  – иезуит.

Степан Иванович Шешковский  – обер-секретарь Тайной экспедиции.

Князь Голицын .

Белоглазов  – молодой дворянин.

Мартынов  – поручик.

Иностранец  – гость императрицы.

Ферапонт Фомич  – старый слуга.

Адмирал Грейг .

Де Рибас .

Федор Костылев  – матрос.

Придворные, гости в доме Ломбарди, цыганки.

1

Москва. Ранняя весна 1775 года. У графа Алексея Григорьевича Орлова. Михаил Никитич Кустов – человек средних лет, нетрезвый, худой, дурно выбритый, в потрепанной одежде. В отличие от него Ферапонт Фомич благообразен, опрятен, держится солидно, лет ему под шестьдесят.

Ферапонт . И где же это, скажите на милость, их сиятельство вас отыскали?

Кустов . Глуп ты, братец, вот что тебе я скажу, – мы с графом знакомцы давние.

Ферапонт . И то сказать – знакомство завидное.

Кустов . Знаешь ли поговорку, братец: царь любит, да псарь не любит?

Ферапонт . В мой огород камешек? Так-с.

Кустов . Графу Алексею Григорьевичу люди много важнее титлов. Зане он муж – ума орлиного.

Ферапонт . На то – Орлов.

Кустов . Не в имени суть. Есть воробьи среди Орловых, средь Воробьевых есть орлы…

Ферапонт . Уж это вы, можно сказать, забылись.

Кустов . Молчи, старик. Коли я говорю, что человек своей фамилии выше и цену собственную имеет, – я не унизил его, а возвысил.

Ферапонт . А чем изволите заниматься?

Кустов . Я, брат, пиит.

Ферапонт . Так какое же это занятие? Забава души.

Кустов . И опять ты глуп.

Ферапонт . Как вам угодно. Только чем же вы снискаете хлеб насущный?

Кустов . Тому земные блага – ничто, кто с богами беседует.

Ферапонт . Дело ваше.

Входит граф Григорий Григорьевич Орлов. Очень красив, строен, одет с некоторым щегольством. Лицо его сумрачно.

Вот радость-то, ваше сиятельство!

Григорий . Где брат?

Ферапонт . Почивают.

Григорий . Буди.

Ферапонт . Ваше сиятельство, как можно…

Григорий . Делай, что сказано.

Ферапонт . Осердятся.

Григорий . Не твоя забота.

Ферапонт . Могут спросонья и прибить. А рука у них тяжеленька.

Григорий . Заупокойную отслужим.

Ферапонт Фомич, кряхтя, уходит.

(Граф оборачивается к Кустову.) Кто таков?

Кустов . Михайло Кустов.

Григорий . Не тот виршеплет, о коем брат сказывал?

Кустов . Тот самый.

Григорий ( ходит ). Ты был вчера с братом?

Кустов . Был, ваше сиятельство.

Григорий . Вы что учинили?

Кустов . Не помню. Все было как бы в дыму…

Входит всклокоченный, опухший, красный со сна Алексей Орлов. Коренаст, могуч, черты лица грубые. За ним семенит Ферапонт Фомич.

Алексей . Ферапонт, водки. Здорово, Гриша. С чем пожаловал? (Ферапонту.) Поднеси их сиятельству.

Григорий . Не нужно.

Ферапонт приносит графин.

Алексей . Ты, брат, не в Петербурге, в Москве. Есть Бог, государыня к нам пожаловала, и брата привелось повидать. (Трет виски.) Погоди, сейчас потолкуем. Голову ломит, и в глотке сушь. Это Кустов, любимец муз. Я его лет с десяток знаю. Еще до всех моих дальних странствий. Был он тогда премного пристойней. (Кустову.) В ничтожество впал господин пиит. Тощ, наг и пьян постоянно. Глянешь на твою образину, и не хочется, а запьешь.

Кустов . Мой дар причиной моему состоянию. Пиит зрением остр, а кто больше зрит, тому легче пити, чем трезвым быти. Не видеть безумства мира сего.

Алексей . Это он изрядно сказал… А где живешь?

Кустов . Лиси язвины имут и птицы гнезда. Сын же человеческий не иметь, где главы подклонити.

Алексей . Слыхал, Григорий? Ладно, живи пока у меня.

Ферапонт вздыхает.

Кустов . Нищеты не стыжусь. Почивший в бозе мой друг Иван Семеныч Барков почище меня пиитом был, а обедал не каждый день.

Ферапонт . В бозе, говорите, почивший. В бозе ли?

Кустов . Тсс-сс… Тайна сия велика.

Алексей . Ферапонт, молчи. Знай свое место. Есть почта?

Ферапонт . Вам письмо принесли.

Алексей . Тащи сюда.

Григорий . Знавал я Баркова. Бойкое, бойкое было перо. Впрочем, оду мне написал с душою.

Кустов . За то, что помните, ваше сиятельство, вам воздастся. Ах, боже святый, что за кудесник, таких уж нет. Все помнят одни срамные вирши, а знали б его, как знал его я! Как мыслил, судил, как верен был дружбе, а как любил безоглядно!.. Высокий был, ваше сиятельство, дух…

Алексей . Ну, хватит. Он помер, да мы-то живы. Уймись, Кустов, пьяный человек не должен заноситься. Грешно. Что за конверт?.. Духами воняет.

Григорий . Женщина пишет, не будь я Орлов.

Алексей . Бабы больно учены стали. Дня нет, чтоб какая-нибудь трясогузка не сочинила б послания. Тьфу. Ума на грош, а соплей на червонец. Кустов, читай.

Кустов . Прилично ли будет?

Алексей . Коли я говорю – читай!

Кустов (читает) . «Жестокий! Вспомните об ласках ваших, хотя оные по правде не умышленны были. Однако ж я худо защищалась и не платила ль вам тем же?»

Алексей . А-а, вон это кто!

Кустов (читает) . «Куда девался мой разум? Я себя всегда добродетельной считала, только я уж больше не такова».

Алексей . Тю-тю, матушка.

Кустов (читает) . «Несчастное заблужденье! Я обязана любить своего мужа и в ту минуту, как о сем пишу, совсем вам предаюся. Праведное небо! Для чего это в грех вменяют?»

Григорий . Мысль верная, я б и сам желал понять.

Кустов (читает) . «Но что я говорю? Какой ты жестокосердый! Увы, я ни в чем упрекнуть себя не могла, жила без порока, была довольна, находилась в невинности спокойно…»

Алексей . Опять заныла… тоска берет…

Кустов (читает) . «И вот ведаю, что творю преступленье, но оно мне необходимо. Я бы много отважилась, если б стала противиться волнующим меня движеньям?»

Алексей . Не сама писала. Разрази меня гром, с французского перетолмачила… Право…

Кустов (читает) . «Государь мой! Мы оба стали изменниками. Вы изменили другу, я – супругу. Итак, вы любите недостойную женщину, я – бесчестного человека…»

Алексей . Точно, точно – из письмовника взято. Какой же я ее мужу друг? Много чести. (Кустову.) Брось. Надоело.

Кустов . Вы, ваше сиятельство, в любви счастливы.

Алексей . Вот еще… Какое тут счастье? Это не счастье, а баловство. Ладно, оставьте нас с братом одних.

Кустов и Ферапонт Фомич уходят.

Григорий . Зачем он тебе?

Алексей . А сам не ведаю. О прочих знаешь все наперед. Что подумают и что скажут, а этот нет-нет, да и удивит.

Григорий . Уж будто?

Алексей . Иной раз даже взбрыкнет. После очнется от страха в поту, а мне забавно.

Григорий . Вчерашнее помнишь?

Алексей . Помню только, что был в безудерже.

Григорий . Дрался на кулачках. И с кем же? Со всякой сволочью. Фу ты, пропасть… Занятие для героя Чесмы.

Алексей . Что делать, Гриша, скука заела. Каково мне с моим-то норовом на Москве небо коптить. Да и люди не кони, взглянуть не на что.

Григорий . Нет, Алеша, рано, рано разнежился. Время тревожное – не для забав, не для шутов.

Алексей . Да отчего же? Его величеству Пугачеву сделано усекновение членов. Мужички берутся за ум, а всякая челядь в себя приходит.

Григорий . В этом-то, Алексей, и суть. Покамест дрожали за свои головы, было им не до нас с тобой. Где уж было с Орловыми воевать, когда Пугач у них на дворе. Теперь же вся мразь, какая ни есть, только и ждет, когда споткнемся.

Алексей . Помилуй, ты спас Москву от чумы, в честь твою в Царском воздвигнута арка.

Григорий . А ты турка без флота оставил. Что нам заслуги считать, Алеша? Чем больше заслуг, тем больше врагов. Иной раз чувствую, воздуха мало. Он злобой отравлен, тяжко дышать.

Алексей . Любят тех, кому покровительствуют. А тех, от кого зависят, – не любят. И что тебе любовь человеков. Любила бы женщина…

Григорий . Кабы так…

Алексей . Вздор, Григорий, каприз не в счет. Был и прошел. А ты остался.

Григорий . Алеша, слушай… тебе одному, другу, брату, крови своей, – не то, Алеша, вовсе не то! Такой ли была, так ли любила? Ведь рядом покойно стоять не могла, взор блуждал, и руки дрожали. Звала меня своим господином. Да я им и был, можешь поверить. Стоило мне насупить брови, она уж на все была готова. Ах, брат, это не передать, ты только представь себе – императрица, властительница над жизнью и смертью сорока миллионов послушных рабов, меня как девочка поджидала, минуты считала, когда приду. А ныне – покойна и снисходительна. Еще того хуже – жалеет! Алеша! Кого она жалеет? Меня!

Алексей . Полно, она и в былые дни знала, что делает. Сколько ты тщился Панина укоротить, а ведь жив. Стало быть, нужен. И ведь уличен! Ведь дважды заговор обнаружен. Другому б не сносить головы.

Григорий . Все-таки он в опале.

Алексей . Не верю… и ты не веришь. Он угорь – вывернется. А все потому, что нужен, умен. А матушка наша умна сама. Умный-то к умному вечно тянется. Вот Лизавета была попроще – при ней сила была в цене.

Григорий . Васильчиков, по-твоему, мудр?

Алексей . Васильчиков – нуль, пустобрех, петиметр. И прост, незлобив. Его не страшись. Это, брат, женский туман, растает. Вот тезка твой – Гришка Потемкин – другой. Я, брат, его не оценил. Каюсь, думал, что простодушен. С такой комплекцией человек редко бывает стратиг, а поди ж ты…

Григорий . Видеть, видеть его не могу!..

Алексей . Вот в чем беда твоя, больно ревнив. Ревнивец когда-нибудь да опостылеет. А государыню ревновать, это как ревновать державу. Это уж объявить права не на женщину – на престол. Говоришь, звала господином! Гриша, что ночью не говорится. Ночному слову, любезный друг, нет ни цены, ни веры. Забудь.

Григорий . Уеду. Пусть вспоминает.

Алексей . Дурак. Делать ей нечего – вспоминать. С глаз долой, так из сердца вон. Нет. Орловы так не уходят. Орловы насмерть стоят. Затаись. Умей глаза закрывать. Не видеть. Страсть переменчива. Это, брат, море. Сегодня отлив, а завтра прилив. А ты знай сиди на берегу да жди погоды.

Григорий . Нет, не по мне.

Алексей . Мало ли! Ты вот мне говорил, что Панин Потемкина греческий план не одобряет.

Григорий . Что из того?

Алексей . А то, что это вовсе не худо. Глядишь, один другого пожрет.

Входит Ферапонт Фомич.

Кто тебя звал?

Ферапонт . Виноват, ваше сиятельство. Поручик Мартынов. По срочному делу.

Алексей . Впусти.

Ферапонт уходит.

Мартынов? От государыни?

Входят: Ферапонт, совсем юный офицерик, в глубине переминается Кустов.

Здравствуй, поручик. Чего изволишь?

Мартынов . Ее императорское величество просят пожаловать ваше сиятельство незамедлительно.

Алексей . Подожди.

Мартынов . Слушаюсь, ваше сиятельство.

Алексей . Ступай.

Офицерик уходит.

Видишь как? Легка на помине.

Григорий . Зовет тебя, а я ни при чем…

Алексей (озабоченно) . К добру ли? (Смотрит на Григория.) А ты уже и не в себе.

Григорий . Брат, не до шуток. В тебе есть надобность, а я про то и ведать не ведаю.

Алексей . Эй, Ферапонт, умываться. Живо. Царская служба ждать не любит. (Брату.) С Богом!

Григорий . В добрый час, Алексей.

Алексей . Господин пиит пусть отоспится.

Кустов . Что плоти сон, коль дух еще бодрствует?

Алексей . Ну, бодрствуй, да в меру. Гляди! (Уходит.)

2

Кабинет Екатерины. Екатерина и Дашкова.

Екатерина . Слушаю, Екатерина Романовна. О чем твоя просьба?

Дашкова (подчеркнутая сдержанность) . Ваше величество, сын мой окончил курс в Эдинбурге. Мне надобно провести с ним в Европе то время, которое потребно для завершения его воспитания. Прошу на то вашего дозволения.

Екатерина . Скучно тебе, княгиня, с нами? Три года пространствовала, два – здесь прожила и уж назад тебя потянуло.

Дашкова . Ваше величество, я живу для сына. С той поры, как князь Михаил Иваныч оставил меня в сем мире одну, жизнь моя навсегда кончена. Мне для себя ничего не надо. Но моя обязанность вложить в Павла все, что оправдает любовь матери и даст ему одобренье отечества.

Екатерина . Не рано ль ты стала для сына жить? Гляди, княгиня, не ошибись. Дети любви нашей редко стоят.

Дашкова . Я надеюсь, что сохраню доверенность моего ребенка. Он вовсе не способен на зло.

Екатерина . Рада за тебя, коли так. А все же на досуге подумай. Я ведь не с потолка беру. Мы с тобой обе – Екатерины, у тебя свой Павел, у меня – свой. Храни тебя Бог от моих забот.

Дашкова . Было время, ваше величество, я Бога просила, чтоб ваши заботы стали моими. Был и тот далекий и столь опасный июнь, когда я и вовсе была готова расстаться с земным существованием, лишь бы увидеть на вас корону. И делала то, что делать могла. Теперь обстоятельства переменились.

Екатерина . Что, милая, о былом вспоминать? Тогда мы обе молоды были. А на обстоятельства негодовать есть манера хорошенькой женщины. Уж если ты для сына живешь, учись смиренью. Вот мой совет.

Дашкова . Благодарю вас, ваше величество. Это совет бесценный.

Екатерина . Ой ли? Не идет тебе, Катя, схима. Старит. Я постарше тебя, а кто из нас моложе глядится, скажи по совести?

Дашкова (не без колкости) . О, вы, бесспорно, ваше величество.

Екатерина . Спасибо, мой друг. А все оттого, что женщина должна быть женщиной и жить настоящим. Мне Дидерот еще пять лет назад писал: княгине Дашковой двадцать семь? Я полагал, ей уже сорок!

Дашкова . Делает честь его наблюдательности.

Екатерина . Чрезмерное умствование женщину сушит. Боюсь, что Никита Иванович Панин сыграл в твоей жизни дурную роль.

Дашкова . Он вам не по сердцу. Ах, ваше величество! Меня лишиться – утрата малая, но Панин – потеря невосполнимая. Вас хотят разлучить, это можно понять. Человек значительный возбуждает ненависть.

Екатерина . Так я о себе не худого мнения – значительных людей не страшусь. Посредственности, которых амбиции за счет способностей разрослись, мне тягостны. Большие умы делают большей и славу царствования. За дарованья графа Панина на многое я закрыла глаза, но кое-что и закрывши видно.

Дашкова . Вы его не любите, ваше величество.

Екатерина . Я его довольно ценю – любить же его не обещалась. В моем положении любить опасно – за любовь расплачиваются, и больно. Зато у тебя, моя смиренница, старая приязнь цела. И чем он тебя прельстил, не пойму. Бледен, болезнен, вял в порывах – таков ли настоящий мужчина?

Дашкова . Ах, этого не было.

Екатерина . Полно, мой друг. Не потеряй господин Панин, по милости твоей, головы, думаю, не был бы он со мною тому назад тринадцать лет. Слишком хитер да осторожен.

Дашкова . Молю вас, не поминать тех дней. Чем память дороже, тем мучительней. Чем прошлое человека прекрасней, тем настоящее безотрадней.

Екатерина . Нельзя давать памяти много воли. Она со смертными часто играет презлую шутку. Она точно зеркало, в котором он видит лишь себя и любуется на себя. От этого собственное значение кажется ему непомерным.

Дашкова . Ваше величество, эти слова сами по себе справедливы, но до меня они не касаются. В том, что вы вступили на трон, роль моя совершенно ничтожна.

Екатерина . Полно, княгиня, что за речи. Не забываю ничьих услуг, но помню и ваши с графом помыслы. (Резко.) И знаю, что давнее ваше мечтанье обузить царскую власть, как платье, не столь бескорыстно, как это кажется.

Дашкова хочет ее прервать.

Заботы о своем возвышенье тут боле, чем о благе страны, которая при слабом правленье погибнет.

Новая попытка Дашковой возразить.

Я хотела бы верить, что Пугачев вас просветил. Да, княгиня, Монтень и Локк, может быть, хороши в Европе, но не на этой странной почве. Право же, я начинаю думать: обстоятельства моего воцаренья дурманят не только слабые головы, побуждая их к самозванству, но и иных умнейших господ. Им, верно, мои права на престол кажутся не столь безусловными, чтоб их нельзя было ограничить.

Дашкова . И вы это говорите мне?

Екатерина . Вам, княгиня, и вашему другу. Признаюсь, я вижу некую связь между безумными поползновениями и обдуманными прожектами.

Дашкова . Ваше величество! Бога ради, вспомните наши с вами мечты! Пусть даже граф Никита Иваныч хотел обязательного для всех государственного устройства, достойного столь великой страны, – разве ж и мы не о том молились? И мне теперь слышать, что вы меня заподозрили в личных видах…

Екатерина . Честолюбие до добра не доводит.

Дашкова (вспыхнув) . Честолюбие не всегда порок! Я встречала его и в царственных душах.

Екатерина . Ты – на мой счет? Я – дело другое, я ведь провинциалка, мой друг. Мне сам Бог судил мечтать о несбыточном. Но ты рождена в столице империи, тебе терять головы не пристало. ( Встает. ) Я обдумаю вашу просьбу.

Дашкова . Я буду надеяться, ваше величество.

Возникает Мартынов.

Мартынов . Его сиятельство граф Орлов Чесменский!

Екатерина . Пусть войдет.

Мартынов уходит.

Дашкова . Позвольте мне удалиться. Я не в силах видеть этого человека.

Екатерина . Вы слишком суровы.

Дашкова . Возможно, что так. Но я не могу себя принудить здороваться с тем, кто запятнал самое для меня святое – воцаренье вашего величества.

Екатерина . Не помышляю вас принуждать. И все же подумайте на досуге, – сколь ни возвышенно у вас столь благородное негодование, не оттого ли и вам и Панину стали Орловы так ненавистны, что все эти годы были они твердой опорою твердой власти?

Короткая пауза.

Прощайте, княгиня. Я дам вам знать.

Дашкова кланяется. Входит Алексей Орлов.

Дашкова стремительно уходит.

Алексей . Явился по твоему повеленью, государыня.

Екатерина . Что ж, входи. Сколь тебя, сударь мой, дамы боятся. Княгиню Екатерину Романовну как ветром сдуло в единый миг.

Алексей . Норов крутой, а объезжена худо. Князь был наездник не больно лихой.

Екатерина . Зато ты, граф, лошадник отменный. Все знают.

Алексей . Лошади – моя страсть.

Екатерина . К людям, граф, надобно быть добрей.

Алексей . Матушка, люди того не стоят.

Екатерина . Княгиня того простить не может, что на тебе, Алексей Григорьевич, кровь…

Алексей (очень спокойно) . Чья, ваше величество?

Екатерина . Моего супруга.

Алексей . Кровь крови рознь, ваше величество. Коли вонзят в человека кинжал и кровь потечет из его груди, то его кровь и впрямь благородная, она на убийце клеймом горит. В твоем же манифесте объявлено, что прежний государь Петр Федорович помер от своих геморроидов. Этой крови совсем другая цена.

Екатерина . Граф, веселость ваша не к месту.

Алексей (серьезно) . Храни мое письмо, государыня. Храни получше. В нем все написано. Ты невинна, а я виноват. Такое письмо пошлет не всякий.

Екатерина . Письмо твое честно, да люди злы. Я в чистоте взошла на трон, а пролитая кровь его мажет. Зря я тебя послала в Ропшу. Не узнала за несколько дней.

Алексей . Такие дни, моя государыня, верно, стоят премногих лет. Той ночью вошел я к тебе в Монплезир, где ты изволила почивать и на мое прикосновенье открыла глаза, от сна вся розовая. А я шепнул: пора вставать, все готово к вашему провозглашению, и ты тогда доверилась мне, хотя до того и в глаза не знала. И мы помчались, точно два вихря, коней загнали – каких коней! – и пошагали с тобой пешком, как пилигримы в Святую землю, пока не сыскал я порожней телеги, на коей и въехали в Петербург. А там уже ждал тебя мой брат, весь дрожа от любви и восторга. Нет, ты меня узнала в ту ночь. И после, когда послала в Ропшу глядеть за низложенным государем, знала, что положиться можно.

Екатерина . Я и теперь это знаю, граф.

Алексей . Мы, Орловы, верные слуги, нас на новых менять не след.

Екатерина . Худо, что кровь в начале царствованья после самозванство питает. Много теней кругом меня бродят, оттого и неймется живым. То Опочинин себя выдает за сына Елизаветы Петровны, то казак объявляет себя моим мужем.

Алексей . Ну, мальчишка был просто глуп. Мало было ему назваться сыном русской императрицы, он к тому же себе в отцы взял английского короля.

Екатерина . Не в глупости и не в наглости дело. Самозванство не только стремленье возвыситься. Что оно на величие посягает, это полбеды. Но оно родится от желанья низвести святыню до себя, оно хочет стереть границу меж высоким и низким и их сравнять. Алексей Григорьевич, я не знаю, что страшнее – угроза или соблазн? Ибо первую можно отразить, а второй, подобно незримой язве, медленно пожирает тело. И ведь это только внутренний отзвук, а про внешний нечего и говорить. Остальным государствам нужды нет, что пред ними злодеи, чрез их посредство им надобно расшатать Россию. Что ты знаешь об этой девке, которая нарекла себя принцессою Володимирской?

Алексей . Право, государыня, что об ней толковать? Жила она чуть не во всех столицах, теперь, говорят, основалась в Риме. Слала письма кому придется – султану, папе, мне также писала, когда я в Ливорно с флотом стоял.

Екатерина . Не только тебе. Писала и флоту. И подписывалась при этом Елизаветой всея Руси.

Алексей . Дальше меня не пошло. Пусть тщеславится. (Пожав плечами.) Не стоит она твоего внимания.

Екатерина . Ты напрасно так полагаешь. Женщина опасней мужчин. (С нервным смешком.) Ей уж мало принцессой быть. Всклепала, видишь ты, на себя имя дочери Елизаветы Петровны от Алексея Разумовского. Каково?

Алексей . Да тут ведь только начать, а дале дело идет все шибче. Покойницу-императрицу жаль. Столько детей и все незавидные.

Екатерина . Здесь дело не смешно, а серьезно. Коли ты думаешь, что с Пугачом уже покончено, так заблуждаешься. Вовсе неспроста эта девка в некоторых своих посланьях себя объявляет его сестрой. Огнь под золой еще тлеет. Я уж постигла этот народ и знаю своих любезных подданных. Прими во вниманье, что Пугачев имел сподвижников и сочувственников не только среди озверелой черни, но меж иных господ дворян.

Алексей . А ведь и то сказать, государыня, в слоге этой особы было некое очевидное сходство с пугачевскими бумаженцами.

Екатерина . Представь на мгновенье, что эта тварь окажется в пределах империи? Можешь ты голову положить, что не найдется для ней опоры? Кроме того, поимей в виду, что тут Радзивиллова интрига. Нечего ждать, что они смирятся, что Белая Русь к нам отошла. Шашни с султаном тоже недаром. Пока не ратификован мир, он мыслит, нельзя ли вернуть хоть часть, что им в Чесменской бухте потеряно. Что же касаемо Римской церкви, то связь ее с Польшей слишком ясна. С некоторых пор в Ватикане худо спят – снится все тот же сон: православие в Европу заглядывает. Скажи по совести, ты убежден в нейтралитете иных держав? Если и было им не с руки прямо выступить за Пугачева, то эта распутница – дело другое. Она жила там долгие годы, имеет связи, и ко всему для общего мнения глядится приятней, нежели бородатый мужик. Алексей Григорьевич, твоему геройству Россия обязана приходом на италийские берега. Можно ли рисковать обретенным? Нами сделан лишь первый шаг.

Алексей . Какой, государыня, будет второй? Уж не прожект ли Григорья Потемкина?

Екатерина . А если и так? Ты стар для него?

Алексей . Далась ему Греческая империя! Больно мало что можно выиграть, да недолго все проиграть.

Екатерина . Слышу панинские слова. Вот не ждала, что рядом будете. Вижу, выветрились Орловы. Я чаяла, что в великих делах еще могу на вас опереться. Впрочем, всему на свете срок.

Алексей . Всему, да только не нашей верности. Зачем призвали, ваше величество?

Екатерина . В предвиденье всего того, что надлежит свершить, невозможно доле терпеть эту особу. Повелеваю схватить бродяжку и доставить ее сюда. Ты с дамами горазд управляться – сможешь и с девкой совладать.

Алексей . Что ж, авось полегче будет, чем флот турецкий пустить ко дну.

Екатерина . Надеюсь, граф. Но тут обойтись должно без пушечного грома. В совершенной благопристойности. Не привлекая вниманья держав. А ежели не обойтись без шума, то с Богом! Потребуешь ее выдачи. Не повинуются – так и быть! Придет черед твоим канонирам.

Алексей . Исполню как надобно.

Екатерина . Постерегись. Сказывают, она хороша. Многих уже погубила.

Алексей . Не страшно. От этого яда средство есть.

Екатерина . Какое же?

Алексей . Нужно лишь вспомнить ту ночь. В Монплезире. Как ты проснулась. И в первый раз на меня взглянула. Вся еще розовая от сна.

3

Пиза. Дом Ломбарди. Множество гостей. Нестройный шум голосов. Иногда то тут, то там возникает молодой человек, тщательно одетый, всем улыбающийся – Белоглазов.

Пожилой гость . Верно ль, что так она хороша?

Дама с орлиным профилем . Принчипе, сейчас вы переживаете последние минуты покоя. Когда вы увидите ее, жизнь ваша вступит в опасную пору.

Дама в пелерине . Так она русская? Мой брат встречал ее в Лондоне, потом в Париже. Говорят, что она была причиною многих разорений.

Дама с мушкой . Вы знаете ль, кто этот венецианец, который неотлучно при ней? Его зовут Бониперти, не так ли?

Молодой гость . Право, я не берусь ответить – одни утверждают, что он ученый, другие, что он авантюрист, третьи, что то и другое вместе. Но он доверенное лицо, наперсник…

Дама с орлиным профилем . Скорее всего, любовник.

Молодой гость . Кто знает? Но так или иначе, хотел бы я быть на его месте.

Пожилой гость . Женщины ее ненавидят, это говорит в ее пользу. И мы толкуем о ней полчаса. Что само по себе удивительно.

Молодой гость . Во всяком случае, Ломбарди в восторге – в его доме в один и тот же вечер две женщины, привлекающие внимание. Будет еще певица Морелли, из-за которой Милан обезумел.

Белоглазов . Господа, когда человек так богат, жизнь идет навстречу во всем.

Молодой гость . Принчипе, позвольте вам представить моего друга, русского дворянина. Это господин Белоглазов.

Пожилой гость . Я рад. Что привело вас в Италию?

Белоглазов . Завершаю образование, князь. Поверьте, Европа – великий гранильщик, незаменимый для нас, северян.

Молодой гость . Вот она, вот она, господа.

Входит Елизавета. Рядом с ней Пьетро Бониперти, невысокий смуглый человек, очень подвижной, с живыми, умными глазами.

Бониперти . Присядьте, мадонна. Здесь прохладно. Вы утомились. Принести вам мороженого?

Елизавета . Нет, не хочу. Да, здесь покойней.

Бониперти . Небо, как хороши вы сегодня. Эта толпа сошла с ума. Взгляните на этих жалких мужчин. Они вас раздевают глазами, они обсуждают каждый ваш шаг. Вас это веселит? У меня они вызывают отвращение. Невежественная, грубая свора… для них обладание выше молитвы.

Елизавета . Ты богомолен? Я не знала.

Бониперти . Я идолопоклонник, мадонна.

Елизавета . Бедный Пьетро…

Бониперти (поспешно) . Идет капитан Снарк. Отнеситесь к нему серьезно.

Подходит плечистый англичанин с почти медным лицом. Елизавета протягивает ему руку, он почтительно ее целует.

Елизавета . Я много слышала о вас, капитан. Однажды в Лондоне господин Мэннинг сказал мне, что я почти наверно встречу вас в Италии.

Снарк . То же самое сказал он мне. Я был бы рад быть вам полезным.

Елизавета . Благодарю вас. Я безмерно нуждаюсь в друзьях. Я столько утрачивала в жизни, что стала спокойна к ее дарам, но всякий раз, когда друг уходит, сердце мое готово разбиться. Зато оно истинно ликует, когда я его нахожу. В Лондоне я встретила много расположения, и в этом городе навек осталась моя душа. Что за люди! Они обычно немногословны, но в их сдержанности чувствуешь силу. Не правда ль, на них женщина может положиться, когда против нее судьба?

Снарк . Вы совершенно правы, миледи. Нас с детства учат ценить дружбу и не бросать друзей в беде.

Елизавета . Завидное свойство, но женщины также им обладают, и они умеют быть весьма благодарными. Я надеюсь, что мой секретарь синьор Бониперти сумеет найти вас?

Снарк . Так же, как в случае необходимости я сумею найти его. ( Кланяется и уходит. )

Елизавета . Кому я еще должна улыбаться?

Бониперти . Зачем считать улыбки, мадонна? Они помогали до сей поры.

Елизавета . Но для этого иезуита я их придержу.

Бониперти (с живостью обернувшись) . Падре Паоло? (Задумчиво.) Все-таки он сюда пришел…

Елизавета . Он обманывает меня, Пьетро. Я не верю ему, не верю.

Бониперти . Все обманывают всех, мадонна. Таков наш мир.

Елизавета . И ты его часть?

Бониперти . Вам я верен, и вы это знаете. Осторожнее с этим попом. Но – не забывайте при этом – благосклонность святого престола ныне главная ваша надежда. Капитан Снарк – человек достойный, но Альбион всегда и во всем склонен скорее выждать, чем действовать. (Отходит в сторону.)

Приближается падре Паоло.

Елизавета . Не надеялась увидеть вас, падре.

Паоло . Зато я рассчитывал встретить вас, дочь моя.

Елизавета . Я решила, что вы от меня отступились. Я просила его святейшество об аудиенции. Мне ее не дали.

Паоло . Терпение и еще раз терпение. Римская церковь была и будет духовным щитом европейских держав. Бесспорно, нам было б отрадно видеть правительницу на вашей земле, способную удержать православие в естественных и разумных границах. Его святешейство знает о вас и молится о вашем благе.

Елизавета . Все молятся обо мне, мой падре. Но никто не хочет помочь мне делом. Никому не важны в этом свете ни истина, ни попранное право. Увы! Никого не волнует, что на русском троне сидит сам демон, покусившийся на жизнь супруга и моего кузена. Наш мир уважает силу, и только ее. Но где же он видит эту силу? Два года в моей несчастной стране бушевал огонь возмущенья, и лишь чудо погасило пожар. Если б Европа мне помогла, когда враги мои изнемогали, я бы уже вернула то, что принадлежит мне по праву.

Паоло . Что делать, дитя мое. Каждый из нас должен ждать своего часа. Тем более благоприятный момент, по сути дела, вами упущен. Бесспорно, что было разумнее действовать в минувшем году, когда мятежники были недалеко от Москвы.

Елизавета . Вы знаете, падре, мое обращение к русскому флоту не встретило отклика. А католические державы сковала странная неподвижность.

Паоло . Будьте, однако же, справедливы. Ведь и турецкий полумесяц, чье несомненное угасанье, казалось, должно было побудить принять вас в расчет, мерцал так тускло! Но ободритесь – граф Орлов вновь появился под нашим небом.

Елизавета . Я слышала.

Паоло . Почему он здесь – вот что важно было бы знать. Затем, чтобы вновь поднять схизматиков? Дочь моя, вы могли б оказать большую услугу Святому престолу.

Пауза.

Что было бы хорошо и для вас. (Медленно, наклонив голову, уходит.)

К Елизавете возвращается Бониперти. Окруженный гостями, входит Ломбарди.

Ломбарди . Какой вечер, моя принчипесса! Клянусь, этот дом видел людей, украсивших век, но сегодняшний день будет мне памятен до могилы. Вы – моя гостья, принчипесса. Морелли, волшебница, будет нам петь, граф Орлов обещался меня почтить, и, наконец, позвольте представить величайшего драматического писателя, графа Гоцци. Он много слышал о вашей божественной красоте, но истина на этот раз оказалась выше молвы.

Граф Карло Гоцци целует Елизавете руку. Ему примерно 55 лет. Порывистые движения плохо гармонируют с важностью взгляда.

Гоцци . Это так, принчипесса, наш хозяин прав, и я сейчас поистине счастлив.

Елизавета . Это я должна быть счастлива, граф. Человек, чье слово рождает страсти, не может не вызывать восхищения. Бог мой, сколько высокой радости вам должно было принести ваше призванье.

Гоцци . Радости? Право! О какой радости вы говорите? Принчипесса, вы можете мне поверить, ничего нет гнуснее судьбы драматурга. Вы можете тридцать лет писать, добиться восторгов, триумфов, славы, и все это не больше чем облако, способное растаять от первой тучки. Годы труда, более мучительного, чем труд каторжника, годы волнений, которые могут превратить здоровяка в тень, не значат ничего ровным счетом. Толпа не ведает благодарности, она вам рада рукоплескать, но истинно счастлива лишь тогда, когда может освистать и отвергнуть. Вся моя жизнь подтверждение этому. Мне выпало жить в странном городе Венеции. Вы там бывали?

Елизавета . Мой секретарь синьор Бониперти – венецианец.

Гоцци . В таком случае – бойтесь его, он – предатель. Все венецианцы – предатели.

Бониперти . Ах, конте, – кроме меня.

Гоцци . Это вы? Ну все равно, я рад случаю быть откровенным хоть однажды. О, этот город похож на женщину, он таинствен, он изменчив, непостижим, он способен все поглотить, как воды, на которых он плавает. Когда-нибудь он пойдет ко дну, в чем и будет высшая справедливость. Принчипесса, я отдал этому городу весь свой дар, скажу больше, я его образовал, хотя он этого и не стоил. Вы знаете ль некоего Карла Гольдони, он тоже писал пьесы и был кумиром публики. Он льстил искусно ее наклонностям, грубым, плотским, лишенным духа. Не хочу отрицать его дарования, но его заигрывание с залом унижало наше искусство. Вот тогда я вступил в сражение. Основал академию, стал писать для театра. Я вернул зрителям их историю, их мифы. Я доказал, что стоит народу забыть свою поэзию, и он становится толпой, бессмысленной толпой. Это был подвиг, принчипесса, но не думайте, что Гольдони умолк. О нет, началась борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. На каждую его комедию я сразу же отвечал своей фьябой. Он же на каждую мою фьябу отвечал своею комедией. И все же он был обречен, принчипесса! Я поставил «Любовь к трем апельсинам», успех был немыслимый, верьте слову! А за этой прелестной фьябой последовали девять других. Девять ударов, девять петард, девять пороховых бочек! Не стану их перечислять; вы их знаете: «Ворон», «Король Олень», наконец «Принцесса Турандот». О, «Турандот»! Моя жемчужина! Любимейшее мое дитя! Венец моих бессонных ночей! Клянусь вам, публика обезумела, театр «Сан Самуэле» не вмещал желающих, стены дрожали от криков восторга. Упрямец сдался, бежал из Венеции, которая принадлежала мне.

Ну что ж, принчипесса, вы полагаете, теперь я мог предаваться счастью? Всего лишь несколько дней, не больше. Спуск начинается на вершине. Театральный зал ждет новизны, он стал зевать на моих фьябах, и я должен был приняться за драмы, забыв о музыке стиха, и потакать этим новым вкусам, хотя мудрее было бросить перо. Но что делать, я этим злом отравлен и охотнее жарюсь на этом огне, чем вкушаю покой, мною заслуженный. Можете меня презирать, принчипесса! А кроме того, есть синьора Риччи, эта женщина лишит меня остатков разума, чем-то она похожа на вас. Представьте, я пишу пьесу за пьесой, чтоб она могла показывать всем достоинства, предназначенные для меня одного! С моей стороны это безумие, но таков уж театр – кто в него попадет, тот навсегда теряет рассудок.

Ломбарди . Ах, триумфаторы, что за люди, они никогда не бывают довольны. Не правда ли, принчипесса?

Елизавета . Не знаю. Я только завидую синьоре Риччи.

Гоцци . Вы слишком добры. Слишком добры.

Ломбарди . Господа, идемте, сейчас будет петь явившаяся с неба Морелли. Преступление пропустить хоть звук.

Елизавета, Гоцци, Бониперти следуют за хозяином. Внезапно среди гостей легкий шум и движение.

Боже мой, мой конте, я счастлив!

Навстречу Ломбарди идут Алексей Орлов и Кустов, строгий, торжественный, принаряженный. Елизавета остановилась, внимательно оглядела Орлова, затем со своими спутниками прошла в зал.

Алексей . Мое почтение, любезный хозяин. Сей господин, пришедший со мной, – знаменитейший российский поэт. Фамилия ему Кустов, и вам она, конечно, знакома.

Ломбарди . Кто же не слышал столь славное имя!

Алексей . И я так думаю.

Ломбарди . Ах, конте, я благодарен вам вдвойне. Но бог мой, как вовремя вы явились, Морелли уже начинает петь. Клянусь вам, вас ждет наслажденье.

Алексей . Верю.

Ломбарди, Алексей, Кустов и прочие господа проходят в соседний зал. Спустя несколько мгновений оттуда доносится пение. Показывается Белоглазов, останавливается в глубине, слушает. Появляются Алексей и Кустов.

Алексей . Насилу избавился от хозяина. Вот уж Сахар Медович, во рту даже сладко. (Слушая пение.) Хорошо хоть, женщина поет, а то тут всюду кастраты воют. Их голоса здесь в большой цене.

Кустов . Отменно поет госпожа певица.

Алексей . Мотай на ус, господин пиит, в такой компании ты сроду не был. Это тебе не кабак у заставы, хотя сволочи и тут предовольно. Стало быть, Кустов, не робей.

Кустов . В одной берлоге с медведем живучи, кого мне робеть, ваше сиятельство?

Алексей . Это я, выходит, медведь? Коли хвалишь, так мутно. Хвала хороша, когда она ясная, как слезинка. Или од никогда не писал?

Кустов . Какой российский пиит не писал их? Сам покойник Барков их писал. Его сиятельству, вашему брату.

Алексей . Вот тебе призанять бы чужого ума. А угощаться начнешь, гляди – содержи себя в строгости. Дома напьешься. (Вдруг мрачнея.) Это кто еще?

Белоглазов . Честь имею представиться, ваше сиятельство, – дворянин Белоглазов.

Алексей . Откуда взялся, господин Белоглазов?

Белоглазов . Обучаюсь наукам в чужих краях.

Алексей . Дело доброе, молодой человек. России ученые люди надобны. Вот, кстати, и господин пиит – зело учен. Слыхал про Кустова?

Белоглазов . Ваше сиятельство, не довелось.

Алексей . Что ж ты? Чай, иноземных всех сочтешь. Нехорошо. (Кивнув вокруг.) Здесь-то часто бываешь?

Белоглазов . Не так чтоб часто, но приходилось. Дом любопытный, кого не встретишь. Всем лестно – хозяин больно богат.

Алексей . Я гляжу, ты малый не промах. ( Внезапно. ) Пройдите в зал, господа земляки. Послушайте пение.

Белоглазов . Как прикажете.

Показываются Елизавета и Бониперти.

Кустов (остановившись, потрясенно) . Господи, женщина-то какая…

Алексей (негромко, внушительно) . Шевелись, господин пиит, шевелись.

Кустов и Белоглазов уходят. Алексей отступает в глубину.

Елизавета (садится) . Я его другим представляла.

Бониперти . Бойтесь его, мадонна, бойтесь. Верьте, мне было достаточно взгляда, чтобы понять, сколь он опасен.

Елизавета . Он неспроста явился, я знаю. Отчего-то мне и тревожно, и радостно. Я предчувствую в своей судьбе долгожданную перемену.

Бониперти . Прислушайтесь лучше к моим словам.

Елизавета . О чем ты? Или звезды мне лгут? Или ты им больше не веришь?

Бониперти . Мадонна, судьбу нельзя искушать.

К ним приближается Алексей.

Алексей . Я мог просить, чтоб меня представили, но рассудил, что представлюсь сам.

Елизавета . Вам нет нужды представляться, граф. Средь русских вряд ли есть хоть один, кто бы не знал своей же славы.

Алексей . Благодарствую. Хоть и не заслужил… (Запнулся.)

Елизавета (живо) . Не знаете, как ко мне обратиться? Я вас выведу из затруднения – можете звать меня княжной.

Алексей . Изрядно сказано, хоть и впервой помогают мне. Весь свой век я, княжна, помогал прочим.

Елизавета . Эти слова вселяют надежду. Мой секретарь – синьор Бониперти.

Бониперти . Граф, к вашим услугам.

Алексей (с еле уловимой интонацией) . Весьма рад. Мне очень это знакомство лестно.

Елизавета (обратясь к Бониперти) . Вот теперь мне душно. Принесите мороженого.

Бониперти . Слушаюсь, мадонна. Иду. (Медленно уходит.)

Алексей . Сколь могу судить, господин преловкий.

Елизавета . Я услала его, полагая, что вдруг вам неприятен любой свидетель. Вы столь верный слуга государыни вашей…

Алексей . Благодарю, княжна, за заботу. Мы, Орловы, в своих поступках вольны и отчета в них не даем.

Елизавета . Но когда я писала вам, вы не ответили. Или, может быть, не решились ответить?

Алексей . Зачем вам письмо мое? Я сам явился.

Короткая пауза.

А свидетели мне и впрямь не нужны. Нам без свидетелей лучше будет.

Елизавета . Я живу на виа Кондотти, граф. Вы мой дом просто найдете.

Алексей . Не сомневайтесь, княжна, найду. (Как бы слушая пенье, внимательно глядят друг на друга.) Много слышал я, сколь вы совершенны. Однако ж не мог и вообразить.

Елизавета . Граф, перед вами несчастная женщина.

Алексей . Княжна, кто счастье другим дарит, сам счастлив редко бывает. Но и тут фортуны можно дождаться. Страшен черт, да милостив Бог.

Елизавета . В эту минуту я счастлива, граф.

Алексей (чуть помедлив) . Я так же, княжна, – как давно уже не был.

Пение обрывается. Звучат аплодисменты, восторженные голоса.

4

В доме на Via Condotti. Вечер. Елизавета и Бониперти.

Елизавета (глядя в окно) . Поздно, а улица все пуста. Что за тоска, душа не на месте. Вот и весна пришла. А зачем? Так я ждала ее. Ты уверял, что она мне благоприятна будет? Нет, не хочу весны, не хочу. Прежде любила, теперь уж нет.

Бониперти . Мадонна, вы мне должны довериться. Все исчислено, все сочтено. Давно уж Томас Иосиф Мут, неаполитанец, предсказал все действия, продолжающиеся до конца веков. Каждые двадцать восемь лет круг жизни меняется. Несчастный круг подходит к концу.

Елизавета . Ты говоришь, число мое – юр?

Бониперти . Истинно так, мадонна, – юр. Солнце описывает круг через двадцать восемь числ, и каждому отвечает год. Фер, квар, юр, амат, генус…

Елизавета (прерывает его) . Так, помню, помню… Значит – юр? И ошибки нет?

Бониперти . Мой бог, все движение было измерено в тринадцатом веке и с той поры за пять столетий не отклонилось ни на шаг. Число ваше – юр – третье солнечное число. И оно ударяет на год тысяча семьсот семьдесят пятый…

Елизавета . Ах, продолжай, продолжай… я слушаю.

Бониперти (берет ее руку в свою) . Будет студеной весна, а лето благоспешным, осень будет сырой и благополучной, зима протяжной. Хлеб будет дорог, но виноград изобилен. И брак великого государя успокоит народы.

Елизавета (озабоченно) . Чей же брак?

Бониперти . Терпение – нам все откроется. Следуйте только за мной послушно. Помните, вы рождены под Юпитером – он совершает свой путь за двенадцать лет. Ныне он ближе к Земле, чем когда-либо.

Елизавета . Ты прав, Юпитер – моя планета.

Бониперти . И это лучшая из планет. Тот, кому выпало под ней появиться, отмечен милостью Провидения. Это влажность и теплота, мир и добро. Цвет ее синий, а вкус сладкий. Ее растение – дуб, ее плоды – сахар, орех, миндаль, ее камни – смарагд, аметист, сапфир, а металл ее – цинк. Ее животные – орел и олень…

Елизавета . Ты еще позабыл – в часы Юпитера хорошо короновать королей и праздновать свадьбы.

Бониперти (мрачнея) . Вы помните только об этом, мадонна.

Елизавета (вздыхая) . Прекрасны знамения, но цель далека.

Бониперти . Кто знает, будете ли вы счастливее, когда достигнете ее, чем ныне, когда вы к ней стремитесь?

Елизавета . По-твоему, счастье недостижимо?

Бониперти . Вы из тех, для кого оно не в цели, но в средствах. Есть натуры – волнение на пути для них дороже приобретения. Что заставляет вас вести эту жизнь, в которой все непрочно? Послушайте, вы имели все, что женщина может лишь пожелать, – любовь, поклонение, даже богатство. И каждый раз предпочитали подвергнуть все риску и начать игру заново. Что причиной? Не ваша ли странная кровь, которая туманит вам голову? Вы совершили уйму безумств, но ведь вы из тех, кто обязан радостью своим ошибкам.

Елизавета . Если ты прав, то лишь в одном – всякое удовлетворение есть прозябание. Когда это верно для мужчин, то что же тогда говорить о женщине? Она живет для того, чтобы влачить свои дни либо в бессмысленной праздности, либо в обязанностях, еще более бессмысленных. И сердце и ум ее в вечной дремоте. Любовь, для которой она рождена, для нее несбыточна. Слишком много находится тех, кто готов погубить ее, и мало тех, кто ей сострадает.

Бониперти . И я обречен это слышать от вас? Я бросил свою судьбу вам под ноги, я должен сносить все ваши прихоти. Сто раз на дню я погибаю – от горя, от ревности, от безнадежности. И слышу, что вы не знали любви! Нет, вы знали ее столько, сколько не выпадало на долю ни одной из ваших сестер! Да и сами дарили ею столь многих! Вы были добры решительно ко всем, кроме меня. Ну так знайте – когда вызывают сатану, перед этим постятся и пьют вино на черном маке и конопляном семени, выжав в чашу белье распутницы. Ваше белье для этой цели подошло б наилучшим образом! Женщина лживая, без совести и стыда! Стоило вам почувствовать власть, и вы перестали даже таиться. Это вам-то не сострадали? О, я бы бежал от вас на край света, если б не знал, что без меня вы погибнете. Кто вам поможет? Пий Шестой? Кто вас спасет? Ваша Франциска? Ваши поляки? Ваши лакеи?

Елизавета . С тобой или нет, будет то, что будет. Но в чем ты винишь меня? Бедный друг, свою участь ты выбрал сам. Разве не ты во мне пробуждал это бессонное честолюбие? Не ты носился по всем столицам, сговариваясь о моих шагах, внушая, что надлежит мне делать? Не ты ли всегда меня уверял, что Ватикан меня не оставит? И что ж, почуяв, что я становлюсь хозяйкой своей судьбы, ты решил остановить меня, чтобы я повиновалась твоим желаньям? Я искала любви? Но в этом мире она мне была единым прибежищем. Прости мне, если не у тебя искала ее.

Бониперти . Простите и мне. Я знаю, слова мои несправедливы. Я зол на себя, а не на вас. Но я схожу с ума от отчаяния, видя, что вы готовы сделать худшую из своих ошибок.

Елизавета . Молчи, или я тебя прогоню.

Бониперти . Вы ждете его, слепое созданье? Вы можете думать, что человек, осыпанный всеми дарами фортуны, достигший почти императорских прав, забудет все ради женских глаз и все, что имеет, поставит на карту?

Елизавета . Что ж, однажды он так и сделал.

Бониперти . Да, но это было очень давно, ему еще нечего было терять.

Елизавета . Кроме своей головы.

Бониперти . Пусть так. Но жизнь для подобных людей – своя ли, чужая – цены не имеет. Их привлекает только власть. Теперь, когда он ею обладает, он не расстанется с нею.

Елизавета . Правда. Но он захочет ее увеличить.

Бониперти . Признаюсь вам, я себя проверял и вновь составил ваш гороскоп. Аспект в первом созвездии ясен – враг поджидает вас в тишине.

Елизавета (озабоченно) . Как же? Ведь отраженный свет был для меня благоприятен?

Бониперти . Если вы будете осторожны.

Елизавета (глядя в окно) . Боже милостивый, наконец.

Бониперти . Мадонна, есть еще время, исчезнем. В мире выигрывает лишь тот, кому удается лучше укрыться. Мы еще молоды – вы и я. Возьмем жизнь, пока она с нами.

Елизавета (улыбаясь своим мыслям) . Поздно, Пьетро, теперь уже поздно.

За дверью шаги и голоса.

Бониперти . Клянусь вам, я его не пущу. Скажите Франциске, что вы больны.

Входит Алексей. Несколько мгновений он и Елизавета молча смотрят друг на друга.

Елизавета . Я вас уже перестала ждать.

Алексей . Я на ветер слов не бросаю.

Бониперти (ненавидяще) . Граф, вы пришли в неурочный час.

Алексей . Ступайте, господин секретарь, вы не понадобитесь сегодня. (И так как Бониперти остается стоять, он легонько его приподнимает и выносит за дверь. Затем поворачивается и медленно идет к Елизавете.)

Спустя неделю. Ночь. Алексей и Елизавета в доме на Via Condotti. Далекая мелодия.

Елизавета . Как ночь тепла. Слышишь, играют…

Алексей . Как не слышать. Все не уймется.

Елизавета . Влюбленный какой-нибудь кавалер, хочет, должно быть, занять свою даму.

Алексей . Этим ли занимают дам? Дамы любят другие песни.

Елизавета . Знаешь ли, чего я хочу? Хоть бы со мной ты позабыл свою превеликую опытность.

Алексей . Где там? Годы, Лизанька, давят больно. Что прожито, того уж не скинешь.

Елизавета . Когда ты почувствовал в первый раз, что я тебе дорога?

Алексей . Не вспомню. Как увидел, так понял – она.

Елизавета . И я поняла. Едва ты вошел. Вот и судьба моя. Все решилось.

Алексей . Неужто уж неделя прошла, как я сюда явился?

Елизавета . Так мало!

Алексей . Неделю ровно к тебе пришит. Ровно к кресту прибит гвоздями.

Елизавета . Сладок ли крест?

Алексей . То-то, что сладок. Зелье какое дала?

Елизавета . Не зелье. Есть другое тайное средство.

Алексей . Какое ж?

Елизавета . Нельзя говорить.

Алексей . Скажи.

Елизавета . Только заснул ты, я сорвала три волоска с твоей груди, потом их связала с тремя своими и, положив на грудь, сказала: возлюбленный, полюби меня. Это и есть заклятие Шивы.

Алексей . Откуда все это знаешь? Ты ведьма?

Елизавета . Ведьма, Алеша, – теперь ты мой.

Алексей . Чай, итальянец тебя обучил?

Елизавета . Бойся его, Алеша.

Алексей . Зачем?

Елизавета . Люди малого роста опасны.

Алексей . Мне все едино – велик иль мал. Орловы никого не боятся.

Елизавета . И своей государыни?

Алексей . Ты. Ты моя государыня.

Елизавета . Тише. Срок еще не пришел.

Алексей . Придет. Если вторую Екатерину я посадил на русский трон, то и вторую Елизавету на него возведу.

Елизавета . Алеша… Как она, верно, меня клянет.

Алексей . Что тебе, право, об этом думать?

Елизавета . Она уж и того не простит, что я на двадцать лет моложе.

Алексей (смеясь) . Я свидетель, что это так.

Елизавета . Она должна меня ненавидеть, как ненавидят человека, которому причиняют зло. И чем ему больше делают зла, тем больше ненависть. Только подумай, все она у меня отняла – имя, корону, мою судьбу. Милый мой, я тебе покажу духовное завещание матери. Сколько враги за ним охотились, уповая скрыть от меня тайну моего рождения. Я уж ребенком мешала всем. Впрочем, как знать? Мадам Ментенон не стала бы королевской женой, если бы ее колыбель не раскачивалась в темнице.

Алексей . Вот и я того же держусь, что препятствие не помеха. Поставишь перед конем забор, он его и перемахнет.

Елизавета . Все-таки в детстве мне лучше было. Ах, не хотелось мне вырастать. Точно предчувствовала, что ждет. Я тогда в Персии жила. Ты никогда в Персии не был? Что за страна, на сон похожа! В городе Исфагани стены ночью прозрачны, как кружева. Кажется, дунь, и улетят. Как в сказке. Италия – это земля, а Персия – небо.

Алексей . Ты все запомнила.

Елизавета . Детские годы я больше помню, чем те, что рядом. Согрей, Алеша. Я вдруг озябла. Ох, дай вздохнуть.

Алексей . Много ты видела разных стран?

Елизавета . Много, Алешенька, я скиталица. Видно, что звезды меня берегли. Я под Юпитером родилась. А знак мой Стрелец. Когда он восходит, тогда Юпитер повелевает. Звезда же моя зовется Альзебра.

Алексей . Красивое имя.

Елизавета . Надобно верить в свою звезду, она и поможет. Дай, я тебе надену перстень. Это ведь не простой перстенек. Это твой талисман, Алеша. Пантакль. Скоро ты сам увидишь, какова в нем сила влияния. Видишь, в оправе его сапфир. А сапфир – это камень солнца. Под ним же листик гелиотропа. Сапфир – это мой заветный камень. Он исцеляет от меланхолии, усугубляет мужество, тешит. Утром взгляни, что за синий цвет. Густ и темен, почти фиолетов. Любимый мой цвет. А мы с тобою – теперь одно.

Алексей . Спасибо, Лизанька. Все-то ты знаешь.

Елизавета . Погоди. Я многому тебя научу. Свойства камней многообразны. Надо их помнить, сердечный друг. Аквамарин укрепляет зрение и лечит ярость. Зато алмаз смиряет гнев и дает воздержание.

Алексей . Ну его к лешему. Ни к чему.

Елизавета . Вот ведь ты какой ненасытный. Гиацинт спасает от грома, смарагд обезвреживает яды.

Алексей . Вот это дело.

Елизавета . А бирюза мирит поссорившихся супругов.

Алексей . Обойдемся и без нее. (Обнимает Елизавету.)

Елизавета (тихо) . Багряно-желтый сердолик помогает разрешиться от бремени.

Алексей . Это уж точно мне надо знать.

Елизавета . Что ж ты смеешься? Жизнь моя, ты знаешь ли, о чем я мечтаю? Тебе наследника подарить. Тебе и России. И чтоб он был красив, как мать, силен, как отец, и храбр в любви, как они оба.

Алексей . Ой, Лизанька, рано еще мечтать. Действовать надобно. Знаешь ли ты, в чем отличие бессмертных от смертных? Не в дарованьях и не в уме – в способности к действию. В ней одной. Завтра я отбуду в Ливорно. Там стоит послушный мне флот. Для него закон – мое слово.

Елизавета . Алеша, не оставляй меня.

Алексей . Не дело мужчины лежать под юбкой.

Елизавета . Если ты уйдешь хоть на час, я умру, я и жить не стану.

Алексей . Едем со мной.

Елизавета . С тобой?

Алексей . Решись.

Елизавета . Как же… так вдруг?

Алексей . Чего же мешкать?

Елизавета . Милый, я сама не пойму. А боязно…

Алексей . Что ж нам теперь бояться? Кто боязлив, тот воюй на перине и не мечтай о русском троне.

Елизавета . Правда твоя.

Алексей . Теперь, мой друг, положимся на свою фортуну. Вынесет, будем вместе жить, а выпадет помереть, так рядом.

Елизавета . Еду.

Алексей . Ты женщина по мне.

Елизавета . Отныне и навсегда, Алексей, – одна ты мне на земле защита.

Алексей (чуть слышно) . Ах, Лизанька, приголубь меня. Дай позабыть про все на свете. Про все, что знал, про все, что узнаю. А пальчики у тебя что пух. Как облачко по щеке порхнуло. Ах, Лизанька, где я с тобой побывал? На земле так не было, на небе не будет.

Елизавета . Подумай только, в какую-то ночь мать моя и отец мой вот так же любили друг друга и шептали: ах, Лизанька, ах, Алеша, ах, Лизанька… чтоб мне потом явиться на свет и ныне тебе шептать вот так же: ах, Алеша… и слышать в ответ: ах, Лизанька…

Алексей . Приедем в Ливорно, утром солнце взойдет над бухтой, ветер раздует нам паруса, и полетим мы с тобой по морю.

Занавес.

5

Палуба корабля. Лесенка ведет в кают-компанию. Елизавета и Кустов. Вечереет.

Кустов (чуть нараспев) .

Елизавета . Ах как верно, так верно, чудо как верно!

Кустов (нараспев) .

Елизавета . Все так, все так. Женщина так же себя ощущает.

Кустов .

Елизавета . Как ты сказал? Повтори. Жестокая…

Кустов . Жестокая судьба грозит бедами мне.

Елизавета . Что за дар – слова отыскать, чтобы они в самой душе отзыв родили. Дар высокий! Не правда ль, Михаил Никитич, в словах вся музыка заключена, все равно что в клавишах или в струнах, ее из них надо только добыть.

Кустов . Справедливо заметить изволили. Оттого-то пиит своей судьбы, сколь бы горькой она ни была, на другую не променяет, что Бог вложил, то Бог и возьмет.

Елизавета . Как пели вчера на берегу! Все отдать за такое пенье! Помню, ребенком еще, средь ночи, я вдруг проснулась, слышу, поют. Я и пошла на звук голосов. Долго я шла – едва догнали. Так ворочаться не хотела, так плакала – не приведи господь.

Кустов (чуть слышно) . Ваше сиятельство, Лизавета Алексеевна, вернулись бы, а?

Елизавета . Ты что бормочешь?

Кустов . Слова более не скажу. А вот вам крест – не надо вам с нами. Мы не для вас, а вы не для нас.

Елизавета . Что с тобой, Михаил Никитич? Если б тебя Алексей Григорьевич услышал…

Кустов . На месте б меня убил.

Елизавета . Вот видишь. Отныне нам врозь не жить. Понял? Мы теперь неразлучны. Значит, мой друг, совет твой дерзок.

Кустов . Прошу вас великодушно простить.

Елизавета . Прощаю – больно стихи душевны. И день сегодня четверг. Мой день. (Уходит.)

Кустов сидит, опустив голову на руки. Появляется Алексей – насуплен и мрачен.

Алексей . Рожу что прячешь? Верно, опухла? С опохмелу, поди, разнесло?

Кустов . Трезвый я.

Алексей . Расскажи другому. Трезвым ты отродясь не бывал. И на корабль к ночи вернулся, видно от трезвости.

Кустов . Задержали. Встретился давешний дворянин.

Алексей . Белоглазов? Он уж в Ливорно?

Кустов . О том, ваша светлость, и говорю.

Алексей (резко) . А спрашиваю – так повтори. Невелик барин – язык не отсохнет. ( С усмешкой. ) Что ж, за наукой сюда он прибыл?

Кустов . Сказывал – денежные дела.

Алексей . Борзый щенок – где мы, там и он. Чай, о княжне пытал?

Кустов . Беспременно. Долго ль в палаце жила и легко ли приглашение приняла. Как себя чувствовать изволят на корабле?

Алексей . Про меня говорил?

Кустов . Сторонкой. Как ваше расположение, скучны или веселы? Скоро ль в путь?

Алексей . Вишь, доброхот. Не ухватишь, скользок. Значит, поил он тебя?

Кустов . Поил.

Алексей . Щедрость похвальная. Ты не сплошал ли?

Кустов . Где ж ему супротив меня?

Алексей . Только и есть чем похвалиться.

Пауза.

(Задумчиво.) Ну, брат, пора канаты рубить.

Кустов . Ваша светлость…

Алексей . Чего еще?

Кустов . Позвольте словечко…

Алексей . Ври, да быстрее.

Кустов . Ах, ваше сиятельство, прилично ли вам, многопрославленному герою, пред коим трепетали народы, чье имя записано на скрижалях… (Смолкает.)

Алексей . Сказал – не тяни.

Кустов …вступить в поединок со слабой женщиной?

Алексей ( бешеным шепотом ). Прочь.

Кустов . Помилуйте…

Алексей . Удушу. Утоплю. В мешке. Как дворнягу. Пес шелудивый. Пьяная вошь. С кем говоришь? О чем дерзнул? В каюту! Тотчас. И отсыпайся в ней трое суток. А высунешь длинный свой нос – отрублю.

Кустов, потрясенный, уходит.

Алексей мрачно шагает по палубе.

Показываются адмирал Грейг и де Рибас.

Какие новости, господа?

Грейг . Ваше сиятельство, британский фрегат на рейде. В полной готовности сняться с якоря.

Алексей . Снарк?

Грейг . Капитан Снарк, так точно.

Де Рибас . У него на борту венецианец.

Алексей ( мрачно ). Бониперти.

Де Рибас . Он самый, ваше сиятельство. Все нас высматривает в трубу.

Алексей . Вишь, соглядатай.

Де Рибас . Он в Ливорно крутился все последние дни.

Алексей . Со Снарком он еще в Риме снюхивался. Ловкая бестия и не трус.

Грейг . Какое будет распоряжение?

Алексей (размышляя) . Положим, британец мне не барьер. Да и хозяева не фыркнут. Пятеро слуг, не считая служанки на корабле. Ну, это не в счет. И все-таки шум вполне возможен. А я намерен уйти без шуму. Зане серьезные предприятия совершаются в тишине. (После паузы, решительно.) Буду венчаться, господа. Подготовить кают-компанию. Канонирам и фейерверкерам быть наготове.

Грейг . Будет исполнено. (Уходит.)

Алексей . Федьку Костылева ко мне.

Де Рибас . Слушаю, ваше сиятельство.

Алексей . С Богом. Или – с чертом. Тут не поймешь. И запомните, де Рибас, – начиная, не останавливайтесь. Раз начали – следуйте до конца. Это я говорю вам дружески.

Де Рибас . Ваше сиятельство, я от вас в восхищении. Костылева тотчас пришлю. ( Уходит. )

Появляется Елизавета. Она внимательно смотрит на Алексея.

Алексей . Что с тобой, госпожа моя?

Елизавета . Милый, я и сама не знаю. Утром так была весела, а к вечеру вдруг тревожно стало. Оттого ли, что небо темнеет и волна свой цвет поменяла? Не понять, а на сердце смутно.

Алексей . Видно, сердце – дурной вещун.

Елизавета . С детства моря я не любила. Как увижу, так холодею. Море – это обман, измена. Я на берег хочу.

Алексей . Когда?

Елизавета . Хоть сейчас.

Алексей . Нет, сейчас нельзя.

Елизавета . Почему ж?

Алексей . Потому что скоро будут нас с тобою венчать.

Елизавета . Нас? Да где же?

Алексей . На корабле.

Она бросается к нему, прячет лицо на его груди.

Я, возлюбленная моя, морю славой своей обязан, в нем и счастье свое приму. А простой корабельный поп свяжет крепче, чем патриарх. (Обнимает ее.) Погляди на меня подольше. Погляди на свою судьбу. Не хочу я ни знать, ни думать, кто тебя утешал, кто нежил, кто в любви тебе присягал и кому ты сама клялась. Сколько б ни было, я – последний. Уж теперь никого не будет.

Елизавета . Никого, никого, мой друг. Все, что было, – было так жалко. Все, что было, – уже позабыто. Верь, Алеша, никто, как я, не сможет сделать таким счастливым любимого человека. Верь. За то, что я сейчас испытала, одарю тебя тысячекратно такою лаской, такой заботой, каких и не было на земле.

Алексей (глухо) . Ты, Лизанька, уже одарила.

Елизавета . Помнишь, сказал ты, что я – по тебе?

Алексей . Да, ты – по мне.

Елизавета . Нас Бог пометил. Не было женщины и мужчины, чтоб так друг для друга пришли в сей мир.

Стоят обнявшись, не говоря ни слова.

Алеша, я платье переменю. Меня Франциска тотчас оденет.

Алексей . Поскорей. Все будет готово.

Елизавета уходит. Появляется матрос Федор Костылев.

Федор . Явился по вашему приказанию, ваше сиятельство.

Алексей . Здорово, Федор. Сказывают, что ты лицедей.

Федор . Бывает, ребятушки заскучают, а я тем часом развеселю.

Алексей . Доброе дело. Тебе зачтется. Доносили, что и меня представляешь?

Федор (падая в ноги) . Не погубите!

Алексей . Встань, дурачье. Неужто думал, что не прознаю?

Федор (смиренно) . Так серость наша и глупость наша. Все на авось прожить норовишь. Что поделаешь – служба такая. Авось вынесет, авось пронесет.

Алексей . Нет, ты не дурак.

Федор . Нешто не знаю – граф Орлов дураков не любит.

Алексей . Хват. Морскую службу постиг. А откуда церковную знаешь?

Федор . Сызмальства отец Никодим, батюшка наш, меня приваживал. А я мальчонкой приметлив был.

Алексей . Ты и сейчас не лыком шит. Ну вот что. Ступай, нарядись попом. Сыграешь свадьбу.

Федор (растерянно) . Ваше сиятельство…

Алексей . Не хлопай моргалками – не девица. С барыней будешь меня венчать. Да чтоб все в точности было. Комар чтоб носу не подточил.

Федор . Ваше сиятельство, увольте, ведь грех…

Алексей . Федор, ты со мной в Чесме был. Ежели я говорю – значит надо. Мы с тобой государыне служим.

Федор . Святое ж таинство, ваше сиятельство!

Алексей (тихо, раздельно) . Слово еще – на рее повешу. Ты меня знаешь – я не шучу.

Федор (одними губами) . Слушаюсь, ваше сиятельство.

Алексей . Мигом. Понял меня? Стрижена девка чтобы косы не успела заплесть.

Федор исчезает. Входит Елизавета. Она в белом кружевном платье.

Ты ли?

Елизавета . Доволен ты мной, Алеша?

Алексей . Помедли. Дай мне налюбоваться. Неописуемо хороша.

Елизавета . Еще налюбуешься. Времени много.

Алексей . Много ли, мало – знает лишь Бог.

Елизавета (смеясь) . Не подходи. Изомнешь, Алешенька. До чего ж ты нетерпелив.

Появляются Грейг и де Рибас.

Алексей . Все ли готово, господа?

Де Рибас . Все, ваше сиятельство.

Алексей . А коли так, позвольте мне предложить вам руку. Адмирал Грейг и де Рибас будут у нас, княжна, шаферами.

Елизавета . Благодарю вас, господа. Я никогда про то не забуду.

Алексей и Елизавета спускаются по лесенке. Грейг и де Рибас следуют за ними. Появляется Кустов. Озираясь, сходит по ступенькам. Неслышно приоткрывает дверь. Доносится голос Федора…

Голос Федора … Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа… Аминь. Венчается раба Божия Елизавета и раб Божий Алексей. Аминь.

Кустов зажимает уши руками и стремительно убегает. Спустя несколько мгновений на палубу возвращаются Елизавета, Алексей, де Рибас и Грейг.

Алексей . Салют в честь новобрачных. И фейерверк. (Негромко, де Рибасу.) И пускай господин Снарк купно с синьором Бониперти на наш праздник глядят да радуются.

Де Рибас усмехнулся, ушел.

Елизавета . Алеша, бог мой, какое счастье. Я сейчас сама не своя.

Алексей . Мой друг, ты устала. Ступай к себе.

Елизавета . Супруг мой, отец мой, моя защита.

Алексей . Иди же, Лизанька, отдохни.

Возвращается де Рибас.

Де Рибас . Позвольте, графиня, я провожу вас.

Уходит вместе с Елизаветой.

Алексей (снимая с пальца перстень) . Видите, адмирал, сей камень?

Грейг . Ваше сиятельство, он превосходен.

Алексей . Это, прошу заметить, сапфир. Исцеляет от меланхолии, а кстати, усугубляет мужество.

Грейг . Безусловно, ценная вещь.

Алексей (усмехается, медленно швыряет перстень за борт. Кивнув в сторону, куда ушла Елизавета, глухо) . Делайте, адмирал, ваше дело.

Грейг молча отдает честь и уходит. Гремит пушечный салют. В темное небо вздымается и озаряет его фейерверк.

Занавес.

6

Петропавловская крепость. Князь Голицын, Шешковский, Елизавета.

Голицын . Сударыня, должен сказать по чести, терпение мое на исходе. Ежели вы, наконец, ко мне не проникнетесь полною доверенностью и не станете отвечать, мне придется допрос поручить почтенному господину Шешковскому. Рекомендую – Степан Иванович. Мастер сих дел.

Елизавета . Чего вы хотите?

Голицын . Истины, более ничего. Кто вы? В какой семье родились? Есть сведения, что ваш отец держал трактир в городе Праге. Есть также сведения, что он был булочником в Нюрнберге.

Елизавета . О да! Быть может, вы взглянете на меня? Я очень похожа, ваше сиятельство, на дочь трактирщика или булочника?

Голицын . Поверьте, сударыня, что нелегко уследить все ваши передвижения. Когда, спасаясь от заимодавцев, вы выехали из Киля в Берлин, вы были девицею Франк. А в Генте вы уже назывались Шель. Засим, в туманном Альбионе, сиречь в Лондоне, вы появились под именем госпожи Тремуй. После чего своим посещением вы осчастливили Париж. Здесь вы явились уже персианкой, прозываясь Али-Эмете.

Елизавета . Так меня называли в Персии, где я воспитывалась.

Голицын . Натурально. Когда персианка образовалась, она отвергла имя Востока и стала Алиною. После чего она обратила огненный взор свой на наше северное отечество.

Елизавета . Мое сегодняшнее положение отлично доказывает, князь, что я была вынуждена принимать разумные меры, чтобы укрыться от лютой злобы моих преследователей.

Голицын . Но тогда из каких же причин вы перестали быть Алиной и даже принцессой Володимирской? Какая нужда побудила вас наречься дочерью ее величества почившей Елизаветы Петровны?

Елизавета . А та нужда, что царская дочь не властна над своей судьбой. Однажды наступает тот день, когда она уж не смеет таиться и дале скрывать свои права.

Голицын . Безумная женщина, вы упорствуете. Бог свидетель, что я хотел избавить вас от лишних страданий. Я мучусь с вами четвертый день. Извольте. Я вас препоручаю Степану Иванычу. Когда одумаетесь, дайте мне знать.

Елизавета . Ваше сиятельство, благоволите передать ее величеству, что я прошу ее об аудиенции.

Голицын . Вы сошли с ума. (Уходит.)

Шешковский . Егорушка!

Входит солдат.

Завари чайку. Да травки моей подсыпь побольше. Ох, ломит косточки, ох, беда. Был я, сударыня, в Божьем храме, покамест поклоны клал, прохватило. Второй уж день не разогнусь. И делом заняться несподручно. Прогневал Творца, а чем, не ведаю.

Елизавета . Молчите, я не хочу вас слушать.

Шешковский . Сударыня, его сиятельство князь мягок сердцем. Высокое имя. Старинный род. Кругом благородство. А я, голубушка, из приказных. Был мальчонкой на побегушках, был копиист, а вот, однако ж, стал и обер-секретарем. Всего достигнул одним смирением и твердым исполненьем обязанностей. Вон вы, голубушка, замахнулись на царское имя. Это просто. А вот царское дело – трудно. Царское дело – копить и множить. Из всех царей достойнейшим был Иван Калита, земля ему пухом. Не спеша прикупал деревеньки. Мало-помалу и преуспел.

Елизавета . Доставьте ко мне мою служанку. Где мои слуги? Они у вас?

Шешковский . Все здесь, сударыня, и слуги, и барышня ваша Франциска Мешед, и польские ваши приятели тоже. Всем места хватит, всех примут, всех. Здесь приют и конец скитаний.

Солдат вносит чай.

Егорушка, спаси тя Господь. (Отхлебывает.) Вкусен чаек, а все – моя травка. Только сыпать ее с умом. Ступай.

Солдат уходит.

Вот и полегче стало. Ну что же, приступим, перекрестясь.

Елизавета . Что это? В ваших руках – кнут? И вы дерзнете ударить женщину?

Шешковский . Мужчина, женщина – все едино. Все Божьи твари, ангел вы мой. И кнут от Бога. Чрез него смирению учимся. А смиреньем достигаем спасенья души. Гордыня-то к добру не приводит. От гордыни рушились царства. А про смертного человека нечего даже и говорить. Смертный человек, он ведь глуп. Мнит себя чуть не Богу равным. Тут-то его кнутом и хлестнуть. Чтоб помнил: нет, ты не Бог, но прах. Ты червь! А коли червь – пресмыкайся. Глядишь, и просветленье приходит. И к небу мыслями обращен. Плоть страждет, а дух ликует.

Елизавета . Прошу вас, не подходите ко мне.

Шешковский . Сударыня! Вы полагали, в Италии пребываете в безопасности. А у державы длинные руки. Она и в Италии вас достанет. Их сиятельство граф Орлов-Чесменский не такие дела совершал. А уж вас схватить да доставить ему не занятие, а забава.

Елизавета . Вот чем желают меня сломить! И вы, презренный человек, надеетесь, что хоть на миг я поверю столь отвратительной клевете? По-вашему, я потому в отчаянии, что схвачена так вероломно и подло? Нет, сердце мое болит оттого, что в эти минуты мой супруг страдает столь же сильно, как я, что он, пред кем склонялся весь мир, сейчас в заточении и бездействии.

Шешковский . Сударыня, все суета суетствий. Обман чувств, помраченье ума. Граф Орлов вам такой же супруг, как ваш покорный слуга, который по воле Господней давно женат.

Елизавета . Вы – негодяй! Вы клянетесь Богом и здесь же смеетесь над святым таинством. Нас обвенчал корабельный священник в присутствии Грейга и де Рибаса.

Шешковский . Венчал вас, голубка, ряженый матрос, хлебнувший пред тем для храбрости водки. Граф же Орлов и их превосходительства адмирал Грейг и де Рибас исполняли монаршую волю. Все мы ее усердные слуги, а я, здесь стоящий Степан Шешковский, сын коломенского полицеймейстера, моей государыни верный пес. И всех ее недругов и врагов клыками перегрызу, клыками-с. (Приближается к Елизавете.)

Темнеет.

Голос Елизаветы . Спасите!

7

Зал. Слева – небольшая комната, ведущая во внутренние покои Екатерины. Комната пуста, в зале же небольшими группами располагаются гости. Доносится музыка, ровный гул голосов, из которого постепенно удается вырвать отдельные фразы.

Сопрано . Ужели же граф Алексей Григорьевич пошел на подобный шаг?

Тенорок . Басни. Басни, княгинюшка, а причиной те же дамские язычки.

Бас . Одно я вам скажу: коли басня, то изрядно сочинена.

Контральто . Ничуть не бывало. Мне точно известно – все так и было. И что за диво? Перед графом Орловым-Чесменским вряд ли может кто устоять.

Тенорок . Ну, матушка, эти серенады по вашей части, не по моей.

Баритон . Как наши дамы оживлены, как ажитированы.

Бас . Еще бы. В империи – мир. Пугач казнен. В столице – весна. И в придачу – роман, который можно прочесть лишь в книге.

Двое – иностранец и господин лет тридцати, преждевременная полнота, одет щеголевато.

Иностранец . Поверьте, я видел много столиц, но ни в одной подобной не был. В Санкт-Петербурге есть величие ни с чем не сравнимое. Это город, явившийся точно по знаку Петра. Город, в котором суровость севера сочетается с блеском юга. Город, за которым угадываются неизмеримые пространства… Который моложе всех городов, но словно пронизан изнутри древностью своего государства. О, в этом городе есть сразу и чарующее и пугающее…

Щеголь . Поверьте и мне, что похвала в устах просвещенного гостя приятна. Она и самолюбие тешит, и заставляет лишний раз подумать о том, что гости бывают зорче хозяев.

Иностранец . Вчера я был в соборе и видел толпы молящихся. Зрелище трогательное и удивительное.

Щеголь . И здесь я должен вернуть комплимент. Как зрелище – католицизм эффектнее. Ваше богослужение чем-то сродни театру, и в том его сила. Право, религия не должна быть аскетическою хоть внешне. Поистине, нет ничего страшней, когда аскеты присвоят Бога и становятся его наместниками. Вспомните, например, Кальвина. Его бескорыстное благочестие не сделало его добрее святых инквизиторов. Он казнил еще исступленней, но с полным отсутствием того изящества и вкуса, которым отмечено аутодафе.

Иностранец (несколько обескураженно) . Это… очень забавная мысль…

Щеголь . Не правда ли?

Иностранец . Ее величество!

Выход Екатерины. Поручик Мартынов внимательно оглядывает склонившихся гостей. На первый план выдвигается Дашкова. Екатерина отвечает на ее глубокий поклон легким кивком.

Екатерина (иностранцу) . Рада видеть вас, шевалье. Заметно, что господин Фонвизин вами всецело завладел.

Щеголь кланяется с неопределенной улыбкой.

Иностранец . Ваше величество, беседа с писателем всегда поучительна.

Екатерина . Ваша правда. (Дашковой.) Здравствуйте, Екатерина Романовна. Будь поблизости. Денис Иваныч, пройдемте-ка, сударь мой, вот сюда, здесь нам никто мешать не станет.

Проходит в левую комнату. Щеголеватый господин – Денис Иванович Фонвизин – следует за нею. В глубине, в готовности мерцает Мартынов.

Здоровы ли вы, Денис Иваныч?

Фонвизин . Благодарю вас, ваше величество.

Екатерина . Редкий вы стали гость. А впрочем, вы ведь женились. Я вас поздравляю.

Фонвизин . Ваше величество, я передам о том жене. Она будет счастлива.

Екатерина . Вы-то сами счастливы в браке?

Фонвизин . Совершенно, ваше величество. Жена моя – ангел и верный друг.

Екатерина . Как зовут ее?

Фонвизин . Екатериной, и это одно из ее достоинств.

Екатерина . Я ей желаю много терпенья. Трудно быть женою писателя, да еще такого, как вы.

Фонвизин . Ваше величество, я уж заметил, что вы заблуждаетесь на мой счет. Нет человека меня вернее.

Екатерина . Согласна. Никита Иваныч Панин может по совести это сказать.

Фонвизин . Ваше величество, что ж тут худого? Любить благодетеля – признак чести.

Екатерина . И добродетелям есть границы. Честь – свойство славное, да опасное. Чести ради можно забыть присягу. Боюсь, вы слишком верный друг, чтобы быть таковым же подданным.

Фонвизин . Граф Панин преданный ваш слуга.

Екатерина . Он может быть слугою державы, но, думаю, более ничьим. Я высоко его ценю, но хорошо его постигла.

Фонвизин . Ваше величество, граф Панин способствовал вашему воцарению.

Екатерина . Ваша правда, он не любил покойного государя. А знаете, что было причиной? Петр Федорович имел громкий голос и сильно командовал. Панину всякая власть несносна, не исключая и царской власти.

Фонвизин . Горько мне видеть, ваше величество, что вы не остались равнодушны к злонамеренному навету.

Екатерина . Полно. Граф Никита Иваныч пребывает все в той же должности… А что от наследника стал подале, так это им обоим на пользу. Я ведь знаю, его мечта была устроить в России регентство. Будто мало было примеров, сколь власть тогда жалка и слаба. Россия, как вы, наверно, уж поняли, слабой власти не признает.

Фонвизин . Ваше величество, представьте себе честного, чувствующего человека, видящего кругом себя пустую казну, в судах лихоимство, торговлю, придавленную монополией, бесчинство невежд над себе подобными, попирающих все законы. Он хочет действовать и узнает, что деятельность почти измена.

Екатерина . Лестно узнать, что на всю страну один есть деятельный сановник!

Фонвизин . Ваше величество, я лишь сказал, что вы и сами давно сознали: держава требует врачевания.

Екатерина . Неужто ж не ясно, что перейти к устройству державного благоденствия можно, лишь укрепив государство, защитивши целость границ и спокойствие наших окраин? Не я ль обнародовала Наказ? Не я ли теперь занята учрежденьем наших губерний? Но это, как видно, могут понять средь вас лишь те, кто ждать умеют!

Фонвизин . Ваше величество! Помилуйте, есть ли средь ваших подданных такие, кто не привычен ждать?

Екатерина . Право же, худо мне жить приходит. Вот уж и господин Фонвизин также хочет учить меня царствовать.

Фонвизин . Бог свидетель, я не способен учить и более легкой науке. Я умею лишь примечать.

Екатерина . А приметили ль вы и то, что писатели, сударь мой, – престранные люди? В особенности наши, российские. Признайтесь, что они очень походят на свое же простонародье, которое от ласки бунтует, но, встретя мощь, становится кротким. Не таковы ли и наши умники? Еще лишь в царствование моей тетушки рады были, когда языков им не рвали. Теперь у них языки целы, они и несут все, что им вздумается. Вот и поощряй просвещенье! Коли былое давно забыто, то неужто так трудно вспомнить, кто спас вас, ученые господа, от разбойника Пугачева? Право же, господин Вольтер лучше воспитан и лучше видит, сколько дано России благ.

Фонвизин . Ваше величество… такова Европа. Там вольнодумцы ведут себя, как маркизы, а маркизы – все вольнодумцы. Куды нам до них! Но сейчас перед вами самый примерный из ваших подданных и самый смирный из россиян. Спросите обо мне хоть кого, всяк скажет, что не обижу и мухи.

Екатерина . К мухам, может, вы и добры, к нам, бедным, зато не в пример суровы. Видно, ваш дар такого рода – и рады бы не грешить, а грешите.

Фонвизин . Ваше величество, я присмотрюсь, и коли он взял надо мной много воли, я покажу ему, кто из нас главный.

Екатерина . Я также балуюсь литературой, да очень посредственно пишу – так мне и не жалко терять время на государственные дела. Оставьте их мне, любезный друг. Автору «Бригадира» глупо вязаться с журнальной суетой. Пусть всякие трутни без вас жужжат, а живописцы без вас малюют.

Пауза.

Денис Иваныч, вам тридцать лет. Это вместе и младость и зрелость. Уже и разум окреп, и силы еще довольно, чтобы свершить. Сейчас у вас тот счастливый миг, когда ваше будущее вполне от вас зависит.

Фонвизин . Ваше величество! Еще бы мне вашей благосклонности, и я бы вознесся как Ганимед.

Екатерина . Умейте ж мою благосклонность ценить…

Короткая пауза.

И думайте о вашей жене…

Пауза.

Которой я много желаю счастья.

Встает. Фонвизин кланяется.

Поручик, пригласите княгиню.

Мартынов . Ваше величество, она ждет.

Фонвизин уходит, раскланявшись с вошедшей Дашковой. Гости внимательно его разглядывают, стараясь прочесть на его лице его состояние.

Екатерина . Вот и встретились в Петербурге. Хотела я год провести в Москве, да не по нашему хотенью дело делается.

Дашкова . Увы!

Екатерина . Я обдумала вашу просьбу. И грустно терять вас на долгий срок, а делать нечего, если вас к тому призывает долг материнский. Тем более новые обстоятельства благоприятствуют вашей просьбе. Одна предерзостная особа ныне находится в Петербурге, и это безусловно способствует успокоенью горячих умов. С Богом, княгиня, и передайте мое напутствие князю Павлу.

Дашкова . Он будет хранить его так же свято, как я.

Екатерина . Вы едете в славную пору. Чрез несколько дней уже июнь.

Дашкова . Да, ваше величество, июнь. Месяц заветный. И сладко и горько мне на душе, когда он приходит.

Екатерина (помедлив, с неожиданной мягкостью) . Все вспоминаешь?

Дашкова . Можно ль забыть? В часы, когда все еще висело на тонком волосе, мы вдвоем, в Красном Кабачке, в тесной комнате, вместе на несвежей постели. Еще не зная – смерть или жизнь, но рядом, рядом – какое счастье! А как мы въехали в Петергоф, верхами, в преображенских мундирах. Я помню эту шляпу на вас, с ветвями дубовыми, из-под которой струились распущенные волосы. Ах боже мой, все было так близко! Осуществленье святых надежд, переустройство государства, приход золотого века, мой бог! О, простите мне, ваше величество, – я забылась.

Екатерина . Нет, отчего ж… Вспомнить приятно. Да много дел – некогда жить воспоминаньем. Езжай, княгиня. Дорога лечит. (Встает.) Вы всеконечно увидите там и господина Дидерота, так не забудьте ему сказать, что есть у него на хладном Севере друг, кому смелая мысль и ее гуманное направление близки особенно.

Дашкова (кланяясь) . Я передам.

Екатерина . Кто знает – будет Богу угодно, и встретимся мы в сем мире опять, возможно, новая наша встреча счастливее будет. Теперь прощайте.

Дашкова . Ваша правда – вверимся Богу. Я слишком долго вверяла себя мечтам и надеждам. Храни вас Господь, ваше величество.

Екатерина . И вас, княгиня.

Дашкова уходит. Почти сразу же, чуть оттеснив Мартынова, стремительно входит Григорий Орлов.

Что с тобою, Григорий Григорьевич?

Григорий . Господин поручик уже изволит морщить да хмурить свой белый лоб. Не знает, пускать меня или нет.

Екатерина . Пустое. У всякого, мой милый, своя обязанность. Не вскипай. Брат явился?

Григорий . Он не замедлит.

Екатерина . Все с дороги в себя не придет.

Пауза.

Я ему, Гриша, много обязана.

Григорий . Кроме Бога, ты никому не должна.

Екатерина . Дело уж больно тяжко было.

Григорий . Велела б, и я бы тебе послужил. Уж верно с чумой в Москве воевать не легче было.

Екатерина . Легче, Гриша. Тебе-то легче. А тут было нужно сердце твердое. Как у брата. Слишком ты добр.

Григорий . Вот за добро я и плачусь. Люди и боги на зло так памятливы, а на добродетель забывчивы.

Екатерина . Ты уж не хочешь ли, Гриша, вспомнить, как ты мне привез в Петергоф отречение Петра Федоровича?

Григорий . Мне про то вспоминать нет нужды. Этот день во мне вечно жив. ( Помолчав. ) Все тогда еще начиналось. Твое царствованье и наша любовь.

Екатерина . Вспоминаешь, мой друг, вспоминаешь. И поверь мне, что дело худо, если надобно вспоминать.

Григорий . Что поделаешь, в ком душа есть, те и помнят. А в ком ее нет…

Екатерина (гневно прерывая его) . Кто забывчив, про то не знаю, а вот кто здесь забылся – вижу.

Григорий . Так, государыня, виноват…

Екатерина . Уж тем виноват, что – себя не слышишь, да и не видишь. Любезный друг! Не так уже я непостоянна. Всякому следствию есть причина. Ты подстегни свой ленивый ум, да и попробуй себе представить девицу из немецкой провинции, попавшую в этот северный лед к полубезумному грубияну, отданную ему во власть. Девицу, у коей для этой страны нет как будто бы ничего, кроме иностранного выговора. И все-таки не Петровы дочери и не внук его, а она стала Петру наследницей истинной – не по крови, так по делам. А ты, мой милый, за десять лет так и не смог образоваться. Не смог себя приохотить к делу. Ах, Гриша, храбрость, и красота, и готовность к любовным битвам стоят многого, но еще из юноши не делают мужа.

Григорий . Чем же Потемкин так угодил? Своими прожектами, обещаньем устроить новую Византию и, буде у Павла родится сын, короновать его в Константинополе? И ты, государыня, веришь сказкам?

Екатерина . Не знаю, получим ли Византию, а Таврию мы уж приобрели. Не знаю, кто будет в Константинополе, а Новороссия заселится. Прожект Григория Александровича может казаться невероятен, но ныне империи потребны невероятные прожекты, а также невероятные люди.

Григорий . Гляди, государыня, как бы не было такой же невероятной конфузии.

Екатерина . Григорий Григорьевич, великой державе застой опаснее поражения.

Пауза.

Княгиня Екатерина Романовна отпросилась в Европу к сыну. Что, если бы и тебе постранствовать? Выветрить из души досаду.

Григорий . Спасибо тебе за мудрый совет. Так я и сделаю.

Екатерина . С Богом, Гриша. И сердца на меня не держи. Наше время веселым было, да, видно, срок ему миновал.

Григорий . Прощай, государыня.

Екатерина . Прощай, Григорий. Увидишь брата, пошли ко мне. (Оставшись одна, сидит задумавшись.)

Григорий выходит в зал и тотчас к нему устремляются любопытные взоры. И почти сразу же общее внимание перемещается. Вместе с всплеском музыки появляется Алексей Орлов. Он идет спокойно, никак не реагирует на пожирающее его глазами общество, изредка кому-то небрежно кивая.

Алексей (остановившись возле Григория) . Опомнись, Григорий, ты не в себе.

Григорий . Все кончено, брат. Иди. Зовет.

Возникает Мартынов.

Мартынов . Ваше сиятельство, пожалуйте к ее величеству.

Алексей . Ступай, поручик, я – за тобой. ( Под шелест голосов проходит к Екатерине. )

Григорий быстро уходит.

Екатерина . Здравствуй, граф. Каково тебе можется? В пути занедужил?

Алексей . Уж отлежался.

Екатерина . Сколько помню, ты не болел.

Алексей . Все в первый раз бывает в жизни.

Екатерина . И это правда. Любовь и боль.

Алексей . Брат мой ушел от тебя столь темен – вижу, изрядно тобой награжден.

Екатерина . Я его свыше мер наградила. Дальше можно лишь отставлять.

Алексей . Весело мне, государыня, слышать такие речи.

Екатерина . Что делать, граф.

Короткая пауза.

Все поминутно напоминают свои услуги и благодеяния. Все кругом мои благодетели. И Панин, и Дашкова, и Григорий. Можно подумать, все, что сделано, делалось не России, а мне. Можно подумать, что я сама пальцем не шевельнула, – все вышло в нашем отечестве без меня.

Алексей . Чем тебя, матушка, мы прогневали?

Екатерина . Все дружбы хотят, а в толк не возьмут, что на троне друзей не имеют.

Алексей . В былые дни мы от тебя другое слыхали.

Екатерина . Мало ли что. В былые дни ты, разлучившись с распутной девкой, не слег бы с тоски.

Алексей . Откуда, матушка, у тебя подобные занятные вести?

Екатерина . Не все тебе знать, Алексей Григорьевич.

Алексей . Быть может, один молодой дворянин, обучавшийся в Европе наукам, доносит и о моей тоске?

Екатерина . Чрезмерно много видите, граф.

Алексей . Правило у меня такое: идучи на трудное дело, видеть, что делается за спиной.

Екатерина . Не думала я, что победитель турецкого флота сочтет за подвиг схватить бессовестную бродяжку.

Алексей . Кто знает, матушка, что трудней.

Екатерина (вспыхивая) . Не рано ль, граф, с постели встали?

Алексей . Приказывай, я уже здоров.

Екатерина . Наглость развратницы выходит из всех пределов. Она осмелилась просить меня об аудиенции.

Алексей (усмехнувшись) . Она тебя, матушка, худо знает.

Екатерина . Уж пятый день стоит на своем. Нет у нас пыток, вот и упорствует.

Алексей . Нет пыток, есть кнут.

Екатерина . Что далее, граф?

Алексей (негромко) . Такая женщина, государыня, уж вовсе не для твоего кнутобоя.

Екатерина (встает, побледнев от гнева) . Тебе ее жаль? Так сладко было?

Алексей . Что с тобой, государыня?

Екатерина . Сладко? Очень уж хороша? Говори! (Бьет его по щеке.)

Алексей (глухо) . Что говорить-то?

Екатерина . А ей сейчас сладко? Вишь, как чувствителен. Как добросерд! Сатир, кентавр! Так сам и допросишь. Коли жалеешь. Без кнута.

Алексей . Богом прошу, избавь, государыня. Как мне допрашивать?

Екатерина . Как ласкал. Ты ведь улещивать искусник. Что мне ученого учить.

Алексей (поглаживая щеку) . Спасибо. Щедра твоя награда.

Екатерина . Это тебе – от женщины, граф. А государыня, будь покоен, – государыня наградит. (Распахнув двери во внутренние покои.) Проходи, Алексей Григорьевич. Скажешь моей Катерине Ивановне, чтоб проводила. Она и проводит. (С усмешкой.) Не хватятся тебя до утра?

Алексей склоняется к ее руке, медленно идет.

С тою же усмешкой она глядит ему вслед.

8

Петропавловская крепость. Голицын, Шешковский, Елизавета.

Голицын . Ее величество не пожелала принять вас, сударыня. Я получил письмо государыни. В нем она пишет, что не примет вас никогда. Ей известны ваша безнравственность, преступные замыслы и попытки присвоить чужие имена и титлы. Ее величество напоминает, что если вы станете в лжи упорствовать, то будете преданы суду самому строгому и суровому.

Входит Алексей, он останавливается на пороге, и Елизавета его сразу не видит.

Елизавета . И это все, что может сказать женщина женщине? Как страшно! О господи! Неужто на троне все человеческое уходит?

Голицын . Сударыня, я не могу допустить подобных слов об ее величестве.

Елизавета (обернувшись, увидела Алексея, бросилась к нему) . Алешенька!

Голицын . Граф, я вас оставляю. (Быстро уходит.)

Елизавета . Мой любимый, ты жив! Ты цел!

Шешковский (неопределенно усмехаясь) . Очень тревожилась, ваше сиятельство, очень болела за вас душой, что вы страдаете в заточении.

Алексей . Оставь нас, Степан Иваныч.

Шешковский . Иду. Блаженны ходящие в законе Господнем, как сказано в псалмах Давидовых. (Уходит.)

Елизавета . Алеша, что это означает? Он говорил мне, что ты был послан меня схватить, что все – обман, что нас венчал матрос ряженый…

Алексей . Выслушай…

Елизавета . Ведь это ж навет?!.

Алексей (глухо) . А если правда?

Елизавета . Правда? Постой! Ты обезумел! Какая правда? Да можно ли в мире прожить хоть час, если возможна такая правда? Такая измена?

Алексей . Было б изменой, если б я нарушил присягу и данное государыне слово.

Елизавета . Слово, данное мужеубийце! Присяга! Но ты присягал Петру! Что ж ты не вспомнил о присяге, когда душил своего императора? Присяга! Да есть ли на свете присяга выше той, что мы дали друг другу? Была ли когда такая любовь? Иль не было? И была лишь ложь? Ложь, ложь, ни словечка правды? Ни капли сердца! Ах негодяй, ах выродок… грязный палач… предатель…

Алексей . Молчи! Мне такого не говорят.

Елизавета . Не говорят? А я скажу. И ты послушаешь. И запомнишь. Будь проклят! И пусть мое проклятье преследует каждый твой шаг и вздох.

Алексей . Довольно!

Елизавета . И ты еще явился! И смог на меня смотреть! Смотри ж, любуйся на дело рук своих, Алеша! Меня здесь бьют и мучат. Франциску от меня увели, кроме платья – все отобрали. Минуты побыть не дают одной. В комнате моей неотлучно два солдата и офицер. Открою глаза – чужие лица. Закрою глаза – чужое дыханье. Я помешаюсь! Спаси меня!

Алексей . Послушай… Скажи им все, как есть.

Елизавета . Ах, верно… Ты пришел допросить. Что ж без кнута? Меня стегают. Стегай и ты. По тем плечам, которые ты ласкал так сильно. Возьми же кнут.

Алексей . Елизавета… Я так поступил, как долг велел. Орловы на безнадежное дело не идут. Орловы там, где выигрыш. На этом свете Бог судил одним побеждать, другим проигрывать.

Елизавета . Прочь! Убирайся! И передай своей государыне – суд человеческий мне не страшен, а перед Божьим судом я чиста. Еще ей скажи: я – лишь слабая женщина, зато осмелившаяся любить. И ради любви не убоялась все отдать, что имела, все! Впору ей со мной тягаться?

Алексей . Прощай! (Идет.)

Входит Шешковский.

Шешковский . Прощайте, ваше сиятельство. Сколь смертные неразумны.

Елизавета (вслед) . Алеша!.. Куда же ты?! Алеша… Милый… Во мне уже дышит твое дитя… Але-шень-ка-а!

9

Москва. У Алексея Орлова. Алексей, Кустов, две цыганки протяжно поют. Нервно вздрагивает Григорий. В глубине – Ферапонт Фомич.

Цыганка . Ах, ты слышишь ли?

Вторая . Разумеешь ли?

Цыганки вместе . Про любовь мою, про мою печаль?

Григорий . Ну, изрядно набедокурил. Точно Мамай прошел по Москве.

Алексей . Москва – мой дом. Мне здесь свободней, чем в Петербурге.

Ферапонт Фомич (со вздохом) . Куда свободней…

Алексей . Цыц!

Григорий . Сколько скул сокрушил! Девицу, дочь преклонных родителей, силой увез.

Алексей . Чего там – преклонных… Крысы приказные.

Ферапонт Фомич громко вздыхает.

Ферапонт!

Ферапонт обиженно поджимает губы.

Григорий . Достойная для Орлова победа.

Алексей . Девица отпущена с наградой. По виду – довольна.

Григорий . Эх, Алексей.

Кустов (негромко) . Все в свете суета, в котором мы живем. Все тленность, все ничто, мечта пустая в нем.

Алексей (Кустову) . Опохмелись, бочка бездонная…

Ферапонт (Кустову) . Непотребно и непочтенно…

Алексей . Завыл! (Ударяет кулаком по столу, Ферапонт смолкает.)

Григорий . Я, брат, пришел проститься. Еду в далекие края.

Алексей . С Богом. Да поскорее женись.

Григорий . На кузине?

Алексей . А хоть на ней. Она предобрая. По тебе. Ты ведь только по виду грозен.

Григорий . Помолчи, Алеша, не к месту.

Алексей . Сам же и расплодил врагов. Все они в руках твоих были. И тайн не было. Все ты знал. И про то, что донес Бакунин, и про голштинского посла. А уж как ты Гришке Потемкину дал подняться – век не прощу. Недоучка, рейтар, вахмистр, все постричься сулил, каналья. Так смиренничал, так кряхтел, ладаном провонял в синоде. А уж как на войну пошел? Волонтиром! Ведь вот мошенник!

Григорий . Не трави мне душу, Алеша!

Алексей . Знал бы, сам бы его пришиб. Ну, прощай. А я, брат, займусь лошадями. Давно мечтаю. Думаю свести две породы. От арабской и от фрисландской ох и выведу рысака! Вот уж будет конь – загляденье! Нет, лошадки лучше людей. Ноздри в трепете, ноги – луком, холка сыплется, грива плещет, круп играет, бока дрожат.

Кустов . Славно сказано, ваше сиятельство. Вам бы век да с конями жить.

Алексей . Обойдусь без твоих советов. Больно дерзок стал.

Кустов . Виноват.

Григорий . Брат, обнимемся. Бог лишь знает, снова свидимся или нет.

Алексей . Ничего, Орловы живучи. Ферапонт, проводи их сиятельство.

Григорий . Ну, прощай, господин пиит.

Кустов . Счастливый путь, ваше сиятельство, да вспомните, что писал вам Иван Семенович Барков:

Григорий хотел ответить, раздумал, махнул рукой, ушел.

Ферапонт идет за ним.

Алексей (слушает пение, потом – неожиданно) . Мыслил и я отбыть в Италию – не поеду.

Кустов . И то сказать – мудро поступите, ваше сиятельство. Нечего вам в Италии делать.

Алексей . Это еще почему?

Кустов . Свихнетесь.

Алексей (смотрит на него в упор) . Ну… продолжай…

Кустов . Богом клянусь! Коли в вас хоть малость осталась человеческая – свихнетесь.

Алексей . Жить надоело?

Кустов . Так не осталось? И малости?

Алексей . Молчи, скоморох. Много ты смыслишь в державном деле.

Кустов . Ничегошеньки. Ровным счетом.

Алексей . Знаешь ли ты, что самозванство царства рушит? Забыл Пугача?

Кустов . Полно, граф Алексей Григорьич, кто в нашем царстве не самозванец? Все ряженые, а державы отнюдь не падают…

Алексей (мрачно) . Ну, договаривай…

Кустов . А что касаемо мужичков и людишек худого достатка, то им, быть может, ваше сиятельство, не столь уж и важно, кем наречется нежданно явившееся лицо. Им ведь, коли по чести сказать, важна не вывеска, а перемена… (Смолкает.)

Алексей . Начал, так продолжай.

Кустов . Но тогда, что, если в некий день, нам неведомый, вдруг и вывески не понадобится? (Помедлив.) Стало быть, не в самозванстве суть.

Алексей . Вишь, мудрец…

Кустов . Где ж мудрец? Я не мудрец. Но растолкуйте, есть ли правда в том, что этакое могущество – флот, армия, тайная экспедиция кинулись на одну бабенку?

Алексей . Сгинь. В чем правда, и Бог не знает. Государственная нужда весит потяжеле, чем правда.

Кустов (с жалостью) . Вам виднее. А я лишь вспомню, как глядела она на вас, как от счастья едва дышала, так и думаю: глупы люди.

Алексей . До горячки допился, бражник?

Кустов . Маковой росинки не брал.

Алексей . Коли я говорю, что пьян, значит, пьян. А был бы ты трезвый, я бы живо тебя унял.

Кустов . Ухожу я от вас.

Алексей . Куда? Без меня в канаве подохнешь, захлебнешься в навозе…

Кустов . Пусть. Я – пиит, а пииты – с норовом.

Алексей (очень спокойно) . Далеко не уйдешь. Убью.

Кустов . С Богом. Дело для вас пустое.

Алексей (встал, сгреб его) . Ну, молись.

Кустов . И молиться некому. Не услышат ни здесь, ни на небе.

Алексей (медлит, потом с силой отбрасывает его к порогу) . Поваляйся еще в дерьме. ( Садится за стол, опускает голову на руки. )

Долгая пауза.

Кустов ( тихо ).

Алексей . Сказано, не гундось!.. (Цыганкам.) Пойте, стервы!..

Цыганки (поют) .

Голос Елизаветы . Алешенька!

Алексей . Громче пойте!

Голос Елизаветы (чуть слышно) . Алеша! О боже мой!

Цыганки поют. Орлов сидит, глядя в одну точку, приложив пудовые кулаки к ушам.

Занавес.

КОНЕЦ

...

Александр Сергеевич Пушкин .

Петр Андреевич Вяземский .

Василий Андреевич Жуковский .

Сергей Александрович Соболевский .

Дарья Федоровна Фикельмон .

Лев Сергеевич Пушкин .

Николай Павлович  – император.

Александр Христофорович Бенкендорф .

Софья Николаевна Карамзина .

Абас-кули-ага .

Карл Петрович Рейхман .

Иван Филиппович .

Кавалергард .

Господин с удивленным лицом .

Жизнерадостный господин .

Никита .

Время действия: май – август 1834 года.

1

10 мая 1834 года.

Петербург. Кабинет в доме Оливье на Пантелеймоновской. Большое окно. В глубине комнаты в кресле дремлет Соболевский. На столе – забавная кукла, изображающая обезьяну. За столом – Пушкин. Перед ним сидит Рейхман. Опрятный, полный господин.

Рейхман (откладывая бумаги) . Я внимательно прочел эту подробную опись.

Пушкин . Как видите, здесь и счет денег, доставленных из именья, а также взятых взаймы, на уплату долга. В скором времени мне будет известно и то, сколько в остатке непроданного хлеба. (Чуть помедлив, с улыбкой.) Перед вами, любезный Карл Петрович, злосчастная жертва сыновьего долга. С той поры, как по желанию своего отца я вступил в управление имениями, я не знаю и минуты покоя. И Болдино, и Кистенево приняты в чрезвычайно расстроенном состоянии, между тем я должен дать приличествующее содержание родителям, должен обеспечить брата, сестру, мужа сестры, я вхожу в новые долги и, по совести сказать, не вижу, какой тут выход… Карл Петрович, вы человек умный, таких людей мало, вы человек честный, таких еще меньше, вы человек умный и честный вместе – таких нет вовсе. Вся надежда на вас.

Рейхман (помолчав) . Александр Сергеевич, в настоящий момент я не могу дать вам положительного ответа. Как вы понимаете, мое доброе имя – главное мое достояние.

Пушкин . Увы, Карл Петрович, к моему несчастью, я почти то же самое могу сказать о себе.

Рейхман . Я готов отправиться в июне, приблизительно одиннадцатого числа, в ваше имение и обследовать все на месте. В том случае, если задача окажется мне по силам, я приму ваше предложение.

Пушкин . Что ж, не скрою, мне было бы покойней, если бы вы приняли его сейчас, но вы правы.

Рейхман . Я не боюсь работы, Александр Сергеевич. Немцы умеют и любят работать. Wir sind aber sehr fleissige Leute. Очень прилежные люди.

Соболевский (встает, потянувшись) . Делает честь – и вам и вашей стране.

Пушкин . Доброе утро, дитя мое. Господин Рейхман, господин Соболевский.

Рейхман . Весьма рад.

Пушкин . Мы всю ночь напролет толковали, причем предмет беседы был так высок и разговор наш принял столь мудреное направление, что девственный мозг моего друга не вынес и потребовал отдыха.

Рейхман . О, так вы не спали всю ночь…

Пушкин . Дурно, дурно, согласен с вами. В деревне я вставал в пять утра, это было славное время.

Рейхман . У нас есть поговорка – Morgenstunde hat Gold im Munde.

Соболевский . Кто рано встает, тому Бог подает.

Пушкин . Да, здесь, к несчастью, не то… Кстати, вы завтракали, Карл Петрович?

Рейхман . О да. Прошу не беспокоиться.

Пушкин . Тогда не желаете ли вина? Погребов не держу, но херес найдется.

Рейхман . Ни в коем случае. Утром не пью. Итак, я должен все посмотреть своими глазами.

Соболевский . Правило отменное. И впредь поступайте так же.

Рейхман . Не смею задерживать. Ваше время слишком дорого…

Пушкин . В последние дни не могу этого сказать. Прошу простить, что принял вас в неподобающей обстановке. В доме – неряшество, запустение. Жена с детьми уехала в Заводы, что в Калужской губернии. Я хозяйничаю один и живу, как видите, на холостой манер…

Рейхман . Это не так плохо. Одиночество имеет свои добрые стороны. Так, например, вам ничто не мешает творить.

Пушкин . Увы, на сей раз мне одиночество не помощник. Пишу одни деловые бумаги. Нижайше вам кланяюсь. Впрочем, забыл – я хотел просить у вас совета о статуе. (Подводит его к окну.)

Рейхман . Да, но я агроном.

Пушкин . Вы прежде всего человек дела, и я преисполнился к вам безмерного доверия. Не удивляйтесь. Со мной это часто бывает.

Рейхман . Рад служить.

Пушкин . Ваша великая соплеменница – наша славная императрица.

Рейхман . Весьма значительный монумент.

Пушкин . Видите, история такова: при моем вступлении в брак дедушка жены моей – Афанасий Николаевич – думал дать ей в приданое деревню. Однако же на деревне лежал столь большой долг, что желание его, по счастью, осталось неисполненным. Тогда почел он за благо подарить ей эту отличную статую. При этом присоветовал нам ее расплавить, объяснив, что медь нынче дорога.

Рейхман . Ach, so…

Пушкин . Прекрасно. Однако вот беда. Покойная императрица была благодетельницей Гончаровых, через нее они получили дворянство, и потому дедушка полагал кощунственным расплавить статую без соизволения царствующей фамилии. Нечего делать – пришлось мне писать графу Бенкендорфу письмо, взывая к милости августейшего внука, и в конце концов согласие было дано.

Рейхман . Так. Это хорошо.

Пушкин . Чего лучше! Но тут как на грех оказалось, что медь сильно подешевела и расплавлять нет никакого резона. Махнул я рукой, уехал в Петербург, но глядь – вскоре прибывает сюда и статуя. Дедушка прислал.

Рейхман . И вы не пробовали продать?

Пушкин . Как не пробовать! Покупателя не нашлось. Я уж писал двору, уповая на родственные чувства. Тем более в Царском Селе доныне нет памятника императрице.

Рейхман . Такое ваше обращение не должно остаться без ответа.

Пушкин . Вот и я так полагал. И поначалу дело вроде бы шло не худо. По высочайшему повелению статую смотрел академик Мартос, от его заключения много зависело, и вот, извольте видеть, решил он, что, хотя статуя и изрядной работы, искусство ушло далеко вперед и она уже не отвечает новым его законам.

Рейхман . Это обидно.

Пушкин . Рад за искусство, но не пойму, чем она все же стала плоха? И просил я не бог весть сколько – двадцать пять тысяч. Едва ли четвертую часть, чего она стоит.

Рейхман . Этого я не могу сказать.

Пушкин . Карл Петрович, нынче появились люди богатые, иным может быть лестно обладать таким монументом. Как ваше мнение?

Рейхман . Очень возможно, но эти люди не слишком охотно расстаются с деньгами.

Пушкин . Не знаете ли вы кого? Не озарит ли вас какая светлая мысль?

Рейхман . Я подумаю, Александр Сергеевич, но обещать ничего не стану. Доброе имя мое…

Пушкин . Единственное наше достояние. Все так. Однако я оставляю за собой привилегию надеяться.

Рейхман (глядя на куклу) . Nettes Püppchen.

Пушкин . Вам она нравится? Я держу эту обезьяну по причине большого сходства. Не правда ли, она напоминает хозяина?

Рейхман (смущен) . Aber… Шутки поэтов требуют особого слуха.

Соболевский . О да!

Пушкин . Я люблю этого зверька. Он оберегает меня – сознаюсь, безуспешно – от гордыни.

Рейхман . Прощайте, Александр Сергеевич. В июне я напишу подробно обо всем, что увидел и решил. (Соболевскому.) Очень счастлив свести знакомство.

Соболевский . Ваш слуга.

Пушкин . Прощайте, любезнейший Карл Петрович!

Рейхман (в дверях) . Aufwiedersehen.

Пушкин . Удивительный человек. И Шиллер – его брат по крови. И Занд с кинжалом. Fleissige Leute…

Соболевский . Ну, херес твой! Теперь хоть озолоти – капли более не выпью. Еще ты немцу его предлагал. Бог тебе судья, Александр.

Пушкин (задумчиво) . А надежда на него махонькая… Впрочем, кто знает.

Соболевский . Откажется – нечего и гадать. В твоих делах, любезный друг, черт ногу сломит, не то что немец. Да и когда ж тебе было заниматься своими делами? Тебя всего служба потребовала.

Пушкин . Опять за свое! Можно подумать, я в службу пошел ради чинов.

Соболевский . Это хоть можно было б понять. Брал бы чины или уж взятки, в этом был бы какой-то смысл. Так нет же, понадобилось стать истори-огра-фом. И добро бы хоть им. Ты ведь чрез историю вздумал образовать державный ум.

Пушкин . Помилуй, не так уж я прост.

Соболевский . Оставь. Это уж младенцу известно: великие умники – и есть первые простяки. А все Державин – подал вам злосчастную мысль – истину царям говорить. С улыбкой.

Пушкин (смеясь) . Святые-то мощи не тронь.

Соболевский . Бог с тобой, Александр! Одряхлеешь – поймешь. Дар поэтический – выше истории, со всем ее непотребством вместе. Ты с нами обедаешь?

Пушкин . Должно быть.

Соболевский . По крайности, твой херес запью.

Появляется Никита с письмом в руках.

Эвон, Меркурий уж спешит. (Уходит.)

Пушкин . Вот ведь пакость, два раза голову вымыл, а все ноет.

Никита . Хозяин приходил. Говорит – нельзя ворочаться так поздно.

Пушкин . Вот от хозяина, видно, и ноет.

Никита . Так легли-то когда? Ни с чем не сообразно.

Пушкин . Помолчи, братец. Так лучше будет.

Никита (передает конверт) . От Жуковского Василия Андреевича.

Пушкин . Положи. К обеду меня не жди, я нынче дома не обедаю. (Подписывает конверт.)

Никита . Уж будто бы у француза лучше, нелегкая его возьми.

Пушкин . Никита Тимофеевич, хоть ты-то мне голову не морочь.

Никита идет к двери.

Постой. (Передает ему конверт.) Это велишь отправить барыне, а это снести в дом австрийского посла. Знаешь куда?

Никита . Известно куда. К Дарье Федоровне.

Пушкин . Гляди, не спутай.

Никита уходит.

( Разворачивает конверт, читает. ) Непостижимо! ( Хватает листок, пишет. ) Непостижимо! Где ж ты?

Никита возвращается.

Как нужен, так тебя нет. (Дает ему записку.) Снеси немедля князю Петру Андреичу Вяземскому. Пусть сей же час едет к Жуковскому. Я буду там. Сей же час! Ты понял?

Никита . Да уж понял. Вернетесь-то засветло?

Пушкин . Дьявол! Тебе-то не все равно?

Никита . Мне-то что? Хозяин бранится. Двери велит запирать.

Пушкин . К черту, к черту, вместе с хозяином! Оставьте меня наконец в покое!

2

10 мая 1834 года.

У Жуковского в Шепелевском дворце. Жуковский и Вяземский.

Вяземский . Я получил записку от Пушкина. Просит срочно пожаловать к тебе, боится, что дело чрезвычайное. Гадал я весь путь, вроде бы нынче не суббота и твой Олимп от нашей шатьи избавлен… Где ж он сам?

Жуковский . Не знаю, я писал ему, чтобы тотчас был у меня.

Вяземский . Это на него похоже, всех переполошить, а самого нет.

Жуковский . Ты не понял. Я ему писал. Дело и впрямь чрезвычайно серьезно. Пушкина письмо попало к царю.

Вяземский . На какой же предмет он ему писал?

Жуковский . Экой ты непонятливый. Не писал он ему вовсе. Письмо-то жене.

Вяземский . Как же письмо, посланное Наталье Николаевне, попало к его величеству?

Жуковский . Да уж попало. Не о том речь, как попало, а о том, чтоб Пушкину не попало. Государь прочел и в сильном расстройстве.

Вяземский . Ему бы не читать чужих писем – глядишь, и здоровье сберег.

Жуковский . Экой, братец, у тебя язык. Можешь ты взять в толк, что Пушкина прежде всего надобно успокоить. Бедный – он должен быть потрясен.

Вяземский . Да уж могу себе представить. Хотя причин для беспокойства не вижу. Друг наш при всем его уме иной раз истинный младенец. На двух свадьбах в один час не пляшут.

Жуковский . Матушка, ты к нему несправедлив. Что дурного, коли человек хочет жить с правительством в ладу?

Вяземский . Ну так и живи, да не дергайся, да в письмах не озоруй, да не страдай, что ходишь в камер-юнкерах – здесь выбора нет. Коли ты ощущаешь себя первым поэтом, так уж попусту не тщеславься. Первому поэту любой чин не велик. Меж тем Александра Сергеевича камергерский ключ сильно бы успокоил, поверь мне. Тоже и власти наши умны. Зачем было колоть его самолюбие?

Жуковский . Да не может же титулярный быть камергером.

Вяземский . Так ускорьте его производство в чин. Казнить так казнить, а миловать так миловать…

Жуковский . Признаюсь, я твоей усмешки не понимаю. Ты и сам камергер.

Вяземский . Камергер, да не Пушкин.

Жуковский . Все суета, мой друг. И в конце концов, не все ли равно, что дает человеку покой и гармоническое состояние? Важно их обрести. Что теперь-то делать?

Быстро входит Пушкин.

Пушкин . Смилуйся, отче. Как на грех встретил кучу болванов. Одного за другим, и каждый лез с разговором. Знал, что их много, да чтоб столько и чтоб каждый на дороге попался – для этого нужно мое везение. (Вяземскому.) Ты уж здесь? Спасибо. (Жуковскому.) Так это верно?

Жуковский . Сядь, обсудим спокойно.

Пушкин . Спокойно? Покорнейше благодарю. Я покуда еще не мертвец, спокойным быть не способен. Коли вокруг подлецы, которые не брезгают подсматривать за супружеским ложем, коли почты обеих столиц отданы на откуп двум братьям-разбойникам, пускающим слюни от семейных тайн, коли эти почтенные евнухи сотрудничают столь успешно с полицией, а первое лицо в стране, первый ее дворянин, унижается до того, чтобы рыться в моей постели, тут и на твоем олимпийском чердаке спокойствие невозможно.

Жуковский . Александр, потише, прошу тебя. У них там, знаешь, свои обычаи, не будем их сейчас обсуждать. Ты хоть помнишь, что писал Наталье Николаевне двадцать второго апреля?

Пушкин . Худо помню. Много всего.

Жуковский . Да мне всего и не нужно. Я ни петербургский почтмейстер, ни, тем паче, московский. Что там было о царствующей фамилии?

Пушкин . Писал, что видал на своем веку трех царей. Первый велел снять с меня картуз, второй упек в опалу, третий – в камер-пажи. Писал, что четвертого, меж тем, не хочу, и этих за глаза довольно. Еще о Сашке своем повздыхал, не дай ему Бог подражать папеньке – писать стихи да вздорить с царями. Чувства истинно отцовские, как видишь.

Жуковский . Экое шальное перо…

Вяземский . Уж добро бы одного царя обделал, а то сразу трех.

Пушкин . Зачем мелочиться? Фу, пропасть, так тошно, с души воротит.

Жуковский . Когда ты снимешь эту бекешь? Вот и пуговица висит.

Пушкин . Пусть висит, коли ей нравится. Нет, не могу, не могу… невозможно.

Вяземский . Что невозможно? Что не-воз-мож-но? Что за чудо такое стряслось? Нет, все мы умные не умом, а шкурой. Пока не прижгут, и не шелохнемся. Может быть, в этом все наше счастье, согласен, но поражаться глупо. Скажу больше, ты должен был этого ждать. Да еще в двадцать первом годе мое письмо распечатали, а мне запретили вернуться на службу.

Пушкин . В двадцать первом… С тех пор много воды утекло. В стране тишь да гладь.

Вяземский . Ну и что из того? Просто жандармам меньше работы. Тогда в каждом поручике видели возмутителя, а теперь мы все – наперечет. Чему ж ты дивишься? Впредь будь хитрей.

Пушкин . Нет, этак и помешаться недолго. Если уж друзья понять не могут, так лучше сразу в желтый дом, на цепь. Да об чем я толкую? О свободе политической или семейственной? Уж я весь извертелся, на все балы езжу, улыбаюсь на всякое головомытье, взамен прошу лишь об одном: не лезь ко мне в спальню. Так и этого много. Ведь каторга не в пример лучше.

Жуковский . Не о том, не о том ты сейчас говоришь…

Вяземский . Милый мой, семейственная неприкосновенность – это уже и есть свобода, если подумать. Нынче письма твои не читай, завтра еще чего пожелаешь…

Жуковский . Ах, да не тем вы заняты, говорю я вам. Вот уж нашли время для софистики. Умные люди, а не возьмете в толк, что не в ней дело. Необходимо понять, почему почта твоя привлекла внимание. Может, речь Лелевеля причиной?

Пушкин . Помилуй, да какая у меня связь с польской эмиграцией? Виноват я в том, что он приписывает мне чужие взгляды и чужие стихи? К тому же ему уж ответила «Франкфуртская газета».

Жуковский . Все так, но, возможно, стоило ответить тебе самому. Иногда молчание может быть дурно истолковано.

Пушкин . Да ведь не ко мне же он обращался. Ей-ей, на каждый чих не наздравствуешься. Как и на каждый непрошеный поцелуй. Я могу отвечать лишь за то, что говорю и пишу, но не за то, что про меня говорят и пишут.

Вяземский (с усмешкой) . В самом деле, уж это ни на что не похоже: прославить взятие Варшавы, чтобы после страдать за Лелевеля.

Пушкин (не сразу) . Ты прав. Довольно и того, что один мой друг ославил меня за то шинельным поэтом.

Вяземский (тихо) . Речь шла не о тебе, ты знаешь.

Пушкин . Не обо мне, да про меня.

Жуковский . Опомнитесь. Этого еще не хватало – вдруг повздорить в такую минуту. Да и к чему тут старые споры. Время их давно разрешило. «Клеветникам России» – вещь высокая, прекрасная и делает честь имени твоему и твоей душе. Ах, Александр, если бы ты больше ей следовал. Публика, публика всему виной.

Пушкин (устало) . При чем тут публика?

Жуковский . Она всегда при чем, всегда, постоянно. Она навязывает тебе свою досаду, корыстную озлобленность, мелочные обиды. Ты зависим от нее, а не стыдно ли быть тебе от нее зависимым – тебе, с твоим даром, с твоей душой?

Пушкин (кладет голову ему на грудь) . Отче, как быть?

Жуковский . Да что же делать? Поеду к государю, постараюсь объяснить…

Пушкин . Скучно. Как скучно… Так, что и слов нет.

Жуковский (гладит его голову) . Ну полно, полно… Сам ведь писал: служенье муз не терпит суеты. Меня не слушаешь – себя послушай.

Пушкин . Когда я писал… Я и забыл, когда… Пуста душа, отче. Софи Карамзина за границу едет и все слезы льет. А по мне, хоть в Тмутаракань да подале от вашего чухонского болота. Бог ты мой Бог, куда деваться?

Жуковский . Ребячество, Александр, ребячество. Стыдись. Ты уж отец семейства. Думай, как воспитать детей.

Вяземский . Уж в этом-то он не оплошает. Я забыл тебе рассказать, что не так давно было. Ворочаемся мы с женою домой. «А вас Пушкин дожидается». Прекрасно. Входим в комнаты. Теперь представь картину. Сидят они с Павлушей моим на полу и друг в друга плюются.

Пушкин . Прости, я точно виноват.

Вяземский . С тебя спрос невелик, но мальчику в тринадцать лет – это уж непростительно. В такие годы пора отвечать за поступки.

Пушкин хохочет.

Жуковский (разведя руками) . Вот и повеселел. Дитя.

Пушкин . Не сердись, Петр. Человек так устроен. Сколько его ни учи, он все верит в то, что ему по душе. Разумеется, всякое свинство естественно, да ведь есть же край…

Вяземский . Ты десять лет назад мне писал, что края нет. Нет, что ни говори, ты смолоду был умнее.

Пушкин . Что делать? От зрелости мы лишь робче, а робость уму не союзник – известно. Хоть уж ты меня не брани.

Вяземский . Ах, Саша, живем-то в век мирмидонов. Ну да не кисни – Жуковский выручит.

Жуковский . Только прошу тебя, о письме – ни слова.

Пушкин . Ни слова? (Оборачивается. От веселости – ни следа.) Нет, каждый будет знать. Каждый! (Убегает.)

3

26 мая 1834 года.

Кронштадт. На причале Пушкин и Софья Карамзина.

Пушкин . Я уж простился с вашей сестрой и кротким Мещерским. Еще лишь несколько минут, и нам также предстоит грустный обряд. Будьте ж веселы эти несколько минут.

Софья . Не требуйте от меня невозможного, Пушкин, или я опять разревусь.

Пушкин . Умоляю вас не делать этого, Софи, вы поставите меня в совершенно нелепое положение. Смотреть на слезы женщины и знать, что они назначены не тебе, – согласитесь, достаточно унизительно. Но добро бы они были о другом! Презрев оскорбленное самолюбие, я бы ринулся вас утешать! Так нет же! Вы слишком высоки, чтоб плакать о брошенном мужчине, вы можете рыдать лишь о покинутом отечестве. При виде столь возвышенных слез тянет не утирать их, но стать во фрунт.

Софья . Будет вам болтать. Я реву об маменьке и братьях.

Пушкин . Пусть так. Карамзины и есть Россия. Ваш батюшка открыл ее, почти как мореплаватель. Довольно, Софи, извольте успокоиться. Взгляните хотя бы на вашу сестру, – как она деятельна и весела.

Софья . Еще бы. Она едет побеждать Европу, а мне доверено нести ее шлейф. Своим одиночеством я должна оттенять семейное счастье.

Пушкин . На что вам муж? Он тяготил бы вас своим несовершенством.

Софья . Вы правы, все мужья на один лад. Взгляните хоть на себя, в каком вы виде. Где пуговка?

Пушкин . Кто ее знает. Должно быть, далеко. Если я обронил ее на пироскафе, то она уплывет с вами в Любек. Вместо меня.

Софья . Могли хоть сегодня принарядиться. Чей день рождения? Мой или ваш?

Пушкин . Бога ради, не вспоминайте о нем. Насилу отвертелся от того, чтобы праздновать. От сестры из Варшавы прибыл некий сын Магомета в полковничьем чине – он служит у Паскевича, малый добрый и обходительный. Отец надумал устроить обед.

Софья . Вот почему вы меня провожаете. Я было умилилась. Хитрец.

Пушкин . Что праздновать? Что тридцать пятый стукнул? Велика радость все видеть и понимать. Жизнь, кума, красна заблужденьями, а их-то почти не осталось.

Софья . Да вы с тридцати в старики записались, – стыд, Пушкин, стыд. Кого поэзия к небу возносит, а кого, видно, гнет к земле. Какой вы старик? Взгляните в зеркало.

Пушкин хочет возразить.

Молчите, слушать вас не хочу.

Пушкин . Молчу. Боле не произнесу ни слова. Я готов дать вам радость говорить о себе.

Софья . Об вас толковать – одно расстройство. К тому же вам полезней молчать. Не должно смертному искушать долготерпение всемогущих. (Небрежно.) Когда он от них во всем зависим.

Пушкин закусывает губу.

Лучше посплетничаем на прощанье. Что слышно про красивых Безобразовых?

Пушкин . Все то же, кума. Он послан на Кавказ, а она выкинула, да и собирается к брату.

Софья . Однако сколько уроков заключено в этой сказочке! Прежде всего, как я уж говорила, жениться глупо, муж теряет все. Вспомните Безобразова. Красив, весел, флигель-адъютант, любим обществом, дамами, все его ревнуют – к возлюбленным, к женам, – коли мне память не изменяет, и вы, мой друг, хмурились, когда он подходил к Натали. И вот он вступает в брак. Пышно, блестяще, государь – посаженый отец, государыня – посаженая мать, и что же?.. С первого ж дня нет Безобразова. Нет общего любимца, нет победителя. Есть жалкое существо, которое исступленно преследует бедную жену, есть предмет пересудов, есть герой вульгарной драмы.

Пушкин . Не мне бранить его, я сам ревнив. Кабы вы знали, что это за мука. Помнится, совсем еще юнцом на балу, влюбился в одну петую дуру, да еще с кривыми зубами, и тут же вызвал на дуэль собственного дядю за то, что он стал с ней танцевать.

Софья (смеясь) . Нет, вы Безобразову не судья.

Пушкин . Тем паче, мое положение было много легче. Дядю вызвать еще можно, а посаженого отца…

Софья . Прикусите язык. Вы невозможны.

Пушкин . Согласен. На этой фразе так же легко поскользнуться, как на паркете в Аничковом. Каков же второй урок, преподанный Безобразовым? Первый я, надеюсь, усвоил.

Софья . Пошло быть влюбленным без взаимности в собственную жену.

Пушкин . Согласен с вами. Это, в самом деле, – пошло. Впрочем, есть и третий урок. Жениться на дурнушках. Не льстит тщеславию, да спать спокойно.

Софья . Вы нынче не в духе, Пушкин.

Пушкин . Прощайте, пора идти. Я б вам писал, да теперь боюсь. Все новости не вам первой достанутся. Этого требует безопасность державы.

Софья . Будет вам злобствовать. Хоть бы и так. Это значит, правительство любопытно. Ведь и оно состоит из людей.

Пушкин . Все так, я искал величия там, где его не было и в помине. Искренне рад за наших сплетников – вот у кого настоящий царь.

Софья . Что за человек! Иногда мне кажется, вы нарочно стремитесь восстановить против себя всех.

Пушкин (неожиданно горячо) . Да нет же! Это заблужденье, клянусь вам. Оно преследует каждый мой шаг. Поверьте, я не ищу ссоры ни с кем… Более того, я хотел бы жить со всеми в дружбе. Если б вы знали, с каким волнением я думаю о восхитительной судьбе вашего отца. Я хотел бы постичь, как удалось ему сохранить любовь и уважение вместе и общества и властей? В чем тут отгадка? В чем счастливая суть этого характера? В его доброте? В смирении перед Промыслом? В чем? Признаюсь, я часто ему завидовал. Я спрашивал себя: почему мне не дано быть таким же? И чего не дано? Или таков мой странный ум? Не знаю, но тут есть злая ошибка. Я рожден для мира – не для войны.

Софья . Учитесь властвовать собой – кажется, так писал поэт.

Пушкин . Вот еще! Мало ль чего мы пишем! Нас послушать – мы всё превзошли, а приглядишься, так сущие дети. Ну, с Богом, кума. Чудо, как здесь хорошо. Простор, ветер морской, My native land, adieu!

Софья . Как грустно, Пушкин.

Пушкин . Это пройдет. День, другой, вы ступите на землю Европы, Италия распахнется пред вами. Бог ты мой бог, какое счастье. Ехать далеко, в неведомые краи. Можно умереть от счастья.

Софья . Помните ж то, что я вам сказала.

Пушкин . А вы не оборачивайтесь да не глядите вслед. Примета верная. Прощайте и простите. Пора. Хозяин моего дома повадился рано запирать двери. Верно, боится, что лестницу украдут. Все хозяева на один манер…

4

22 июня 1834 года.

Ресторация Дюмэ. За столом – Сергей Соболевский, полковник Абас-кули-ага и похожий на брата Лев Пушкин.

Соболевский . Пушкин Лев Сергеич, истый патриот, тянет ерофеич в африканский рот.

Лев Сергеевич . Да, коли на Понсарденшу денег нет.

Соболевский . Молчу, ты меня обезоружил.

Абас-ага . Покуда человек безмолвствует, неведомы его дарованья, но скрыты и пороки.

Соболевский . Кто сказал?

Абас-ага . Саади.

Лев Сергеевич . Уж не тебе чета, Абас-ага, à la votre.

Абас-ага . Merci, monsieur. Vous êtes tres aimable.

Входит Пушкин.

Соболевский . Смирись, Кавказ! Идет Ермолов.

Пушкин . Эка незадача! Всегда нарочно загодя прихожу, чтоб не видеть ваших рож, а нынче, как на грех, дела задержали. Виноват, Абас-ага, к вам сие не относится.

Абас-ага . Ваше место во главе стола, никто не смел его занять.

Пушкин . Вот новость! За что такая честь?

Абас-ага . На Востоке нет человека более чтимого, чем поэт.

Пушкин . Ну что нам на вас оглядываться? Мы вперед далеко ушли.

Соболевский . Подать Александру Сергеевичу все, чего душа его просит. Боже, как идет человеку холостая жизнь. Он возрождается, у него иная осанка, его тусклые черты обретают осмысленность. Он делает разумные поступки. Давно пора, моя радость.

Пушкин . Полно врать, милорд. Я здесь всякий день. Только слежу себе, чтоб с вашей шайкой не съехаться. Людям семейным вы не с руки.

Соболевский . Пиши про то жене, а нас уволь. Ты порочен насквозь, милый, тебе без нас белый свет в копеечку.

Пушкину приносят обед.

Ешь и догоняй. Твое здоровье.

Пушкин . Оно бы не худо. (Медленно пьет.)

Соболевский . Что, легче стало? Послушай, из меня только что выпорхнула строка. Возьми ее и употреби во благо отечеству.

Пушкин . Что ж за строка?

Соболевский . Чудо как мила. Жаль отдавать. (Махнув рукой.) Ну так и быть. «В ресторации Дюмэ».

Пушкин . И все?

Соболевский . Решительно все.

Пушкин . Не много же отдал.

Абас-ага . В краткости поэта – щедрость его.

Соболевский . Браво, ваше высокоблагородие. (Нараспев.) «В ресторации Дюмэ». Перл! Перл со дна морского. Ты что, не ощущаешь ее дьявольской силы? Тут не просто строка, тут еще итог. Чувствую, что она должна венчать какую-то глубокую мысль. Вот только еще не понял – какую.

Пушкин (пожав плечами) . Уж в своем ли ты уме в ресторации Дюмэ?

Лев Сергеевич . Недурно.

Соболевский . Низко, мой ангел. Я бросил тебе жемчуг, а ты вернул мне отравленную стрелу. Филантропам всегда достается.

Пушкин . Не жалуйся, такова жизнь.

Соболевский . Да и рифма не бог весть что за сокровище.

Пушкин . Не взыщи, для тебя сойдет.

Соболевский . И это ты говоришь человеку, который на «камер-юнкер» нашел рифму «клюнкер»?

Пушкин (мрачнея) . Ну, такие подвиги раз бывают.

Соболевский (следя за ним) . Мне хмуриться – не тебе. Находочки жаль.

Пушкин . Не радуйся нашед, не плачь потеряв.

Соболевский . И то.

Чокнулись.

Ешь, пиитушко, ешь бойчей. Мне вчуже глядеть приятно. От домашней твоей ботвиньи можно и взвыть.

Лев Сергеевич . Христом-Богом прошу, при мне ее не поминай! До смерти того дня не забуду.

Пушкин . Да что ж тебе за печаль?

Лев Сергеевич . Уж ты молчи. Я пришел обедать к тебе, доверчивый, как отрок. И чем ты встретил меня? Ты поил меня водой. Брат, знай: ночью я плакал. Я не плакал под дулами, под ядрами, я не плакал, проигравшись до нитки, не плакал, получая отказы единственных и неповторимых женщин, которых единственно и неповторимо любил, а тут, брат, я рыдал.

Соболевский . А ведь точно страдает.

Пушкин . Пожалуй. Только счета за его страданья мне шлют.

Лев Сергеевич . Тягостен твой попрек, брат, тягостен. Ведь я должен поддерживать честь имени. Твоего имени, Саша. Я обрекал себя смерти, держал безумные пари, платил по двести за номер – но я не мог тебя уронить.

Пушкин . Ты предпочел разорить, я тронут.

Лев Сергеевич . Это – совсем другое дело. На разорении есть печать благородства. Все наши лучшие фамилии разорены.

Пушкин (отечески) . Все же он тоже очень умен.

Соболевский . И монолог его был прекрасен. Чувство, страсть.

Пушкин . Чувства у всех в избытке, а тут, право же, была какая-то мысль. Будь здоров, капитан.

Абас-ага . С чем сравнить старшего брата, если не с посохом, что тебя подпирает?

Лев Сергеевич . Истинно так.

Соболевский (Абас-аге) . Воображаю, как тают варшавские дамы от ваших сравнений.

Лев Сергеевич . Как мороженое в кармане.

Пушкин . Каково настроение в Варшаве, Абас-ага?

Абас-ага . Настроение? Дорогой друг, стоит ли говорить о такой безделице?

Соболевский . Этот мусульманин умен, как бес.

Абас-ага . Благодарю и надеюсь, что Аллах пропустит такую похвалу мимо ушей.

Пушкин . Эта рана и наша рана. Я бы дорого дал, чтобы она хоть несколько затянулась.

Абас-ага . Старые раны часто болят. Особенно при дурной погоде.

Лев Сергеевич . Он прав. Не думаю, что сестре и ее Павлищеву там сладко.

Пушкин . Ну, зятя нашего ничем не проймешь, не та кожа.

Лев Сергеевич . Однако же он играет на гитаре. Какого вы о нем мнения, Абас-ага?

Абас-ага . Он чрезвычайно усердный чиновник и пользуется доверием господина статс-секретаря. Мысль свою он умело держит в узде трудолюбия.

Соболевский . Абас-ага хочет сказать, что у него зад чугунный.

Абас-ага . Я уж говорил, что в краткости – сила поэта. Теперь я вижу, что господин Соболевский – поэт.

Соболевский . Право, мы с ним дополняем друг друга. Он столь же полирован, сколь я шершав.

Лев Сергеевич . Недаром вас так полюбил отец. Клянусь, он полюбил вас, как сына. Станем же братьями. Саша, слышишь? Ты ведь хочешь второго брата?

Абас-ага . Я убежден, Александру Сергеевичу довольно и одного. Когда он полон таких достоинств.

Лев Сергеевич . Нет, нет, он будет посохом и вам. Друзья мои, я должен показать ему все лучшее. Я свезу его к Софье Астафьевне.

Абас-ага . Кто эта дама?

Лев Сергеевич . Почтенная дама. Содержит бордель.

Пушкин . Уймись, капитан. Хочешь его удивить Коломной. То ли он видел на своем веку?

Лев Сергеевич . Что ж делать, шахский гарем далеко. Впрочем, вы меня устыдили. Соболевский, ты остаешься?

Соболевский . Да, мой беспутный друг.

Лев Сергеевич . Прощайте. Встретимся завтра у стариков.

Абас-ага . Пусть будет вам лучше без нас, чем было с нами. До завтра.

Пушкин . До завтра, Абас-ага.

Лев Сергеевич и Абас-ага уходят.

Соболевский . Ну, немного же рассказал. Я чаял узнать варшавские новости.

Пушкин . Да что тут рассказывать, милый друг. И что уж за новости.

Соболевский . Мастер молчать. Разве что Лев его разогреет.

Пушкин . Беда мне с родней. Старики беспокойны. Сестра мается со своим сухарем.

Соболевский . Да ведь он на гитаре играет.

Пушкин . Капитан – совершеннейшее дитя. Чую, под старость кормить придется.

Соболевский . Кормить – пустяки, поить – накладно.

Пушкин . Третий месяц служит, а вижу – не усидит. Мотает его по свету и везде ни при чем. Обещал много, а наделал одних долгов.

Соболевский . Надобно и его понять. Посуди сам, каково жить без фамилии. Ты Пушкин, а он Пушкина брат. Поневоле завьешься.

Пушкин . Да денег где взять? (Покачав головой.) Весело ж мне жить в Петербурге. Голова пухнет, сердце щемит, цензура щиплет, а пчелка жалит.

Соболевский (наливает ему) . Что о Булгарине толковать? Эко диво, что господин, живущий в чьем-то заду, воняет…

Пушкин (грустно) . В чьем? Здесь-то и закорючка. (Помолчав.) Хоть сегодня махнул бы к жене и детям – типография держит. Да всякая гиль. Да залог имения. А поди заложи.

Соболевский . Что ж медная баба? Не продается?

Пушкин . Не хочет, горда. Не везет мне с царями. Особенно с медными. Одного не издать, другой не продать.

Соболевский . И немец, стало быть, не помог?

Пушкин . Сулил, что придет один меценат, да что-то не видно. Всего хуже, что сам он отказался от управления Болдином. Не видит способов поднять из руин.

Соболевский (отхлебнув из бокала) . Давно говорю тебе, один выход. Подай в отставку, скачи в деревню, займись делами. Иначе пустишь семейство по миру.

Пушкин . Рад бы в рай, да грехи велики.

Соболевский . Да что ж тебя держит? Рауты наши?

Пушкин . Они. Веселюсь до упаду и в стойку.

Соболевский . Я и то не нарадуюсь, что меня, кроме Ольги Одоевской да Софьи Всеволожской, ни одна хрычовка не принимает. Черт бы задрал всех наших дам. Коли не терпят, так со свету сживут, а коли полюбят, так сам удавишься. То сплин, то мигрень, то муж хворает, то регулы в самый неподходящий момент. Нет, обойдусь. Любовь не по мне. Да и не для меня, должно быть. Поди, повенчай слона с канарейкой. (Пьет.) Уезжай, я дело тебе говорю. Право. Детки твои херувимчики, жена хорошая…

Пушкин . Не дай-то Бог хорошей жены, хорошу жену часто в пир зовут…

Соболевский . Вот и подале – от сих пиров да супирантов. Дурен каламбур, а подумать стоит.

Пушкин . Да прав ты кругом, о чем тут думать? Провожал Наташу с детьми в Заводы и чуть слезу не пустил, ей-богу. Еще и плаксив стал, как старая девка. (Махнув рукой.) Сам опутал себя обязательствами, сам себя повязал по рукам. Не зря над листом сижу, как скопец. Рифма мельтешни не любит. Да, милордушка, слаб человек. За грош продаст свою независимость.

Соболевский . Полно, полно… беды еще нет. Ох, независимость… Кто ее видел? Тоже, чай, одно только слово.

Пушкин . Слово-то, может быть, и неважно, да уж больно сама вещь хороша.

5

23 июня 1834 года.

Летний сад. Пушкин и Вяземский.

Пушкин . Чем квартира моя мне мила – Летний сад под носом.

Вяземский . А чем дурна?

Пушкин . Хозяин глуп. Непроходимо.

Вяземский . Эка невидаль. Тебе что за горе?

Пушкин . И труслив, как мышь. Чуть стемнеет – дом на запор. Точно он в осаде. Воюю с дворником, да ведь скучно. Хоть победишь, а гордиться нечем. Надо съезжать.

Вяземский . Возьми мою, она удобна.

Пушкин . Стало быть – едешь?

Вяземский . Что поделать? Княжна моя стала вовсе плоха. Одна надежда на Европу.

Пушкин . Надолго ли?

Вяземский . На год. С детьми я несчастлив. Одни не заживаются, другие хворают. Так оставлять ее за тобой?

Пушкин . Сделай милость, оставь. Хозяин не плут?

Вяземский . Да не похож.

Пушкин . Я ведь кот ученый. Прежний-то мой, подлец Жадимировский, требует денег за то, что я съехал раньше срока. Стал я сутягой, строчу в Съезжий дом оправданья, а вижу – тяжбы не миновать.

Вяземский . Велики ли деньги?

Пушкин . Ему прибыток маленький, а мне убыток большой.

Вяземский . Что ж, «геральдического льва демократическим копытом лягает ныне и осел».

Пушкин . А славно писал покойник Пушкин! Что делать? В наше время на одного Щепкина приходится сорок семинаристов и тысяча торгашей.

Вяземский . За Щепкина можно платить и бóльшую цену. Европа давно это поняла и уравняла все сословия.

Пушкин . Но вряд ли Бенжамен Констан, тобой столь чтимый, целуется с лавочником. Игра в равенство небезопасна, мой милый. Демократия хороша, когда она облегчает путь Ломоносову, но не тогда, когда возвышает невежду. Наши поповичи бранят меня за аристократизм, но почему я весь век причислен к оппозиции, а демократ Булгарин – под защитой властей?

Вяземский . Один Ломоносов на всю историю. Не мало ли, Александр?

Пушкин . Кто ж спорит? Я говорю только о том, что европейский образец отнюдь не кружит мне головы. Бог весть куда наш народ придет и что на своем пути родит.

Вяземский . Еще Пугача. Ничего другого.

Пушкин . На Пугача мне роптать грех. Многих он побил, а меня кормит. Худо лишь, что из-за него торчу в городе. А коли не шутя, натура редкая, романтизма в нем бездна. Грамоте не знал, а понимал толк в притче. При звуке песни преображался. Прошлое его темно и загадочно. И что за тоска сделала из мужика бродягу? И чего искал он в своем скитальчестве? Неужто одного кровавого разгула?

Вяземский . Во всяком случае, он освятил его царским именем и следовал царскому примеру. Ты постигал казака, который назвался императором. Теперь ты обратился к императору, который то и дело поступал как казак. Будь осмотрителен. Твои занятия могут тебя завести далеко. Недаром твой «Всадник» не вышел в свет.

Пушкин . Поэзия не диссертация, поэт может и забыться. Другое дело – историк. Он тот же судья, а потому обязан быть холоден. Государственная необходимость существует, стало быть, ребячество – ее отвергать. Она такая ж реальность, как власть государя. Ты ругал меня за дух моего «Кавказского пленника», но даже покойный Пестель сознавал неизбежность Кавказской войны. Точно так же мы не смели отдать Варшавы.

Вяземский . А в этом мы никогда не сойдемся. Лучше оставим бесплодный спор. Опять побранимся, а мне не хочется. Самые звучные твои стихи ни в чем не изменят мнения Европы.

Пушкин . Ну и бог с ней. Что они могут понять в стране, которую мы не постигнем сами? Что стоят их похвалы и хулы? Я знаю им настоящую цену. Подумай, не нынешний парижский крикун, нет, сам Вольтер, оракул, столп мысли, умилялся нашей Екатерине, которая сослала Радищева и запорола Княжнина. И мне по струнке стоять перед их журналами? Нет, нам господа европейцы не судьи. Они давно почтительны к силе, не меньше непросвещенных татар.

Пауза.

Вот только Мицкевич нейдет с ума.

Вяземский . Странно. Зачем он тебе?

Пушкин . Не знаю. Верно, люблю.

Вяземский . Либо Мицкевич, либо Паскевич. Того и другого любить нельзя.

Пушкин . Да нелегко. Но Паскевич для меня – стяг, а Мицкевич – друг. Один – страна, другой – человек. Что ж делать?

Вяземский . Не знаю. Спроси Бенкендорфа.

Пушкин . Не взыщите, ваше превосходительство. Так чувствую и не могу иначе.

Вяземский . А не можешь, так не взыщи и сам. Напиши хоть том патриотических од, для их величеств своим не станешь. Им признания реальности мало. Им не лояльность нужна, а любовь.

Пушкин . Ты прав, Асмодей. А что б ты сказал, если бы я попросился в отставку?

Вяземский . Озлятся.

Пушкин . Бог с ним, покой дороже. Да надо и о семье позаботиться. Еще год в Петербурге и – хоть на паперть. Суп из незабудок – вот и все, что смогу предложить своей мадонне. И о душе подумать не грех. Сколько ж вертеться, сколько хитрить? Сам себе опротивел со своими играми. У Бенкендорфа ищу защиты от цензуры. Вишь, как хитер! Точно не знаю, что ворон ворону глаз не выклюет.

Вяземский . Если решишься, так прежде скажи. Помнишь, что говорил Анри Катр: счастлив, кто имеет десять тысяч ливров годового дохода и никогда не видал короля.

Пушкин (со вздохом) . Как раз про меня. (Помолчав.) Поеду в клуб. Должно, проиграюсь до последнего ливра, да куда ни шло. Так желчен нынче, что надо развлечься.

Вяземский . Желаю удачи.

Пушкин . Она бы мне весьма пригодилась.

Вяземский . Прощай.

Пушкин . Прощай.

Вяземский уходит.

Пора, мой друг, пора.

6

1 июля 1834 года.

Петергоф. На скамье Пушкин.

Появляется Дарья Федоровна Фикельмон. Она подходит к Пушкину, дотрагивается до его плеча веером. Пушкин встает.

Дарья Федоровна . Ваше лицо пугает, Пушкин. Оно бледно и скорбно, как в судный день.

Пушкин . Наконец вы одни, быть не может. Я хотел говорить с вами и весь вечер ждал вас. Я издали следил за вашей беседой. Не в пример мне, вы были веселы и оживленны. Мне хотелось убить этого господина.

Дарья Федоровна . Невозможный характер, вынь да положь! Вы, как ребенок, нетерпеливы!

Пушкин . Годы не научили ждать, хотя и все для этого сделали. Покойная няня звала неуимчивым. Однако вы видите во мне одни пороки. Не зря моя мать убеждена, что вы меня не выносите.

Дарья Федоровна . Странно, моя мать убеждена в обратном. Не сердитесь, я здесь и с этой минуты принадлежу вам.

Пушкин . Что за несчастье обольщаться расположением самой блестящей из светских дам. Впрочем, и быть ею – также несчастье. Помнится, я писал вам об этом.

Дарья Федоровна . Ваши письма полны такой беззастенчивой лести, что женщину более легковерную и впрямь могли бы сделать несчастной. Но я допускаю, что вы были искренни. Во всяком случае, когда их писали. Перо властвует над вами более, чем вы над ним.

Пушкин . Не тревожьтесь, графиня, перо покамест мне послушно и не сделает того, чего я не хочу. Впрочем, в чем-то вы правы. Я привык жить чувством полнее, чем действием. Я испытывал больше счастья от предчувствия его, чем от него самого. Ожидания много ярче событий, и лишь воспоминания богаче ожиданий. Не так давно я получил письмо от женщины, которую любил в старину. Вы изумились бы, прочитав мой ответ. Это было письмо любовника, страстного и нетерпеливого. Меж тем сердце мое давно от нее свободно.

Дарья Федоровна . Вы видите, я хорошо вас знаю.

Пушкин . Кто ж усомнится в вашем уме, мадам посольша? Вы признанная глава петербургских пифий. В вашей красной гостиной, где цветут камелии и улыбки, мы узнаем все о себе, о своей судьбе и о том, чего стоим.

Дарья Федоровна . Недаром же меня зовут Сивиллой.

Пушкин . И вы заслужили свою славу. Взгляните ж, Сивилла, и на меня. Мне крепко нужно знать свое будущее. Мне это надобно как никогда. Мною сделан шаг чрезвычайной важности.

Дарья Федоровна . Бог мой, что вы еще натворили?

Пушкин . В завтрашний день все в моей жизни может вдруг повернуться. Скажите, возможно ли для меня счастье?

Дарья Федоровна . Право, не знаю. С вашим нравом? С вашим даром плодить врагов? Вы не только нетерпеливы, вы нетерпимы – свойство опасное. В нем вы сходны, пожалуй, с царем, но он может это себе позволить, вы же – нет.

Пушкин . В самом деле, забавное сравненье. Кого угодно оно насмешит.

Дарья Федоровна . Что ж, вы поэт. Вы служите истине, а Священное Писание уверяет, что истина сильнее царя.

Пушкин . Полно, Сивилла. Никакое писание быть священным у нас не может. Благодарю, что так кстати напомнили мне о моем ничтожестве. Я постоянно о нем забываю, а это может дорого стоить.

Дарья Федоровна . Ах, Пушкин, завидую вашей дочери, ей досталось славное имя, но не завидую вашей жене, ей досталась трудная ноша.

Пушкин . Возможно, и все же я не люблю, когда мою жену жалеют.

Дарья Федоровна . Уймитесь, бешеный человек. Меньше всего я хочу вас обидеть, я мечтаю вас остеречь.

Пушкин . Простите, графиня, я безумец. Вы правы, сочувствуя Натали. К тому же она еще ребенок, хотя и мать двоих детей.

Дарья Федоровна . Я вас не пойму, вы должны быть счастливы. Быть женатым на мадонне – это не каждому удается.

Пушкин . Согласен, это льстит самолюбию, но и мадонна должна быть счастливой.

Дарья Федоровна . Нет, я решительно не узнаю вас. Вы больше не верите в себя?

Пушкин . Верю, графиня. Чтобы женщину победить, нужно быть красавцем либо уродом. Нельзя быть ни то ни се.

Дарья Федоровна . Что с вами? Вы точно в лихорадке. Вас страшно коснуться. Вы больны.

Пушкин . Не знаю. Старею и становлюсь несносен. (Проводит рукой по лицу.) Хорош никогда не был, а молод был. (Неожиданно берет ее руку в свою.) Любили те, кого не любил. А те, кого любил, – не любили.

Дарья Федоровна . Все та же власть воспоминаний. Вы давеча говорили о ней. Нам надо давно уж забыть, что было. Сон, да и был ли он?

Пушкин . Пусть даже так. Сон уже есть область поэзии, быть может, ее прямой предвестник. Разве это небо, темное и таинственное, этот мотив, веселый и грустный, эти тени на дорожках и близость женщины, прекрасной и неуловимой, разве это не сон? Но от него в душе рождается волненье, такое ж непостижимое, как он сам. И что было сном, – уж боле не сон.

Дарья Федоровна . Он становится достояньем толпы.

Пушкин . Что ж, в этом его вторая и более прочная жизнь.

Дарья Федоровна . Наверно. И я, разумеется, счастлива этой возможности причаститься. И все ж эта вечная нерасторжимость нашей жизни, самой тайной, с жизнью чужих и чуждых людей печальна. Есть чувство во мне сильней остальных – боязнь толпы, любой, без различия. Той, что во фраках, я стыжусь, той, что в армяках, я страшусь. Всякое человеческое стадо внушает мне ужас. И пусть поэзию нельзя от него утаить, но она не должна от него и зависеть. Мне всегда грустно, когда вы слишком прислушиваетесь к тому, чего от вас хотят и чего ждут.

Пушкин . Искательство мне не по душе, а либерализм – не по летам. Но есть в этой жизни та непреложность, которой избежать не дано.

Дарья Федоровна . Вновь о том же! Да что с вами, Пушкин? Я вижу, чувствую: что-то стряслось. Вы хотите подвергнуть себя опасности.

Пушкин . Как быть? Достоинство выше опасности. Имя мое известно России, и я не могу о том забывать.

Дарья Федоровна . А что есть Россия и есть ли она? Мой логический ум не дает мне ответа. Быть может, Россия – большой свет? Но ведь он нетверд в родном языке, как и я, впрочем. Мой дед – Кутузов, русская слава. Мой отец – Фердинанд Тизенгаузен, его родина – Ревель. Мой муж – француз Шарль-Луи, он же Карл-Людвиг Фикельмон, австрийский посол. Я больше жила в чужих краях, чем в России, и не знаю ее, а она – меня. Но быть может, истинная Россия заседает в сенате и департаментах? Быть может, ее представляют чиновники, берущие взятки и мечтающие об орденах? Или Россия – в купечестве, оглушенном наживой? Иль она в мужике, как считают чувствительные умы? В том мужике, который нищ и пьян, которому прошлое этой страны неизвестно, будущее безразлично, а важно – накормить шесть голодных ртов. Где же Россия?

Пушкин . И все ж она есть. Я склоняюсь пред логикой, но и она бывает бессильной. Даже когда неотразима. Есть и Россия и власть народного мнения. Можно презирать толпу, но этого мнения никто презирать не может. Наш свет худо знает русский язык? Вы правы. И чиновник вор, и купец плут, а мужик безграмотен – ваша правда. Среднее сословие отягчено заботами, ему не до словесности? Все так, все так. И все же есть то, что зовем мы народностью, есть Россия, и ей не безразлично, что я чувствую и пишу.

Дарья Федоровна . Что спорить, мой друг, я знаю одно: есть она или нет, она будет вами гордиться.

Пушкин . Разве что – будет. Увы, Сивилла, для этого надобно умереть. Я жив, и в этом все неудобство. А что лицемерней загробной славы? Как легко мы находим добродетели в мертвых и как мало видим достоинств в живых! Жанну д’Арк сожгли, теперь она святая. Байрона преследовали клеветой – и вот он идол. Пройдет, быть может, менее полувека – и пятеро несчастных, которых повесили, как разбойников, вдруг обретут совсем иное отношение. Найдут доброе слово и для меня. Но почему же, пока мы живы, мы не внушаем не то что уваженья, но хоть сочувствия, хоть участия? Может быть, вы, богиня логики, объясните мне, почему?

Занавес.

7

2 июля 1834 года.

В Царском Селе. Император Николай Павлович и Жуковский.

Николай Павлович . Ты и теперь станешь его защищать, ты и теперь не видишь, что это человек без чести, без правил…

Жуковский . Ваше величество, тяжкая минута, упадок духа, угнетенное состояние – все это может помрачить разум. Уповаю на ваше великодушие.

Николай Павлович . Послать эту грязную бумагу… это прошение об отставке… Да ведь это ж мне прямой вызов. Что он там пишет? Кому – он пишет? Осталась ли в нем хоть капля рассудка? Он, что ж, совсем уж не понимает, что он мне обязан решительно всем? (С иронией.) Ему не нравится жить в Петербурге! Верю. Он должен был гнить в Сибири.

Жуковский . Ваше величество, я знаю Пушкина. Он фантазер, он сумасброд, но неблагодарность ему чужда!

Николай Павлович . Василий Андреич, об чем ты толкуешь. Неблагодарнее нет человека! Он, видно, забыл, как тогда, восемь лет назад, его доставили ко мне с фельдъегерем как государственного преступника. Я сразу увидел, что это наглец. Вообрази, стоило мне объявить ему мое прощенье, как он тотчас же сел на стол.

Жуковский (смущен) . Как – на стол, ваше величество?

Николай Павлович . На стол – самым натуральным образом. Стоял в комнате стол, он и присел на него. Говорю тебе, в этом вся его суть! Ведь я его попросту тогда спас. Именно спас. И его, и Грибоедова. Ну, о втором речи нет, тот хоть мученически погиб, но этот ведь цел. По моей милости. Ведь все зависело, как взглянуть. Он сам объявил, что, будь он четырнадцатого декабря в столице, уж непременно пришел бы на площадь.

Жуковский . Ах, ваше величество, то был вздор, одна мальчишеская бравада. К ней нельзя отнестись серьезно.

Николай Павлович . Как же к ней отнестись, если он сказал сам? Нет уж, ты его не оправдывай. Он твоих волнений не стоит.

Жуковский . Ваше величество, он поэт. Его область – стихи, а не здравый смысл.

Николай Павлович . Ну и что ж, что он поэт? Разве он не член общества? И у него нет обязанностей? И ты поэт, да не писал таких гадостей. Бог свидетель, я ему много простил. Его эпиграммы на честных людей. Его стихи с их тайным смыслом. Его мерзкую кощунственную поэму, эту грязную… «Гавриилиаду». За нее одну его следовало отлучить от церкви и предать анафеме.

Жуковский . Грех юности, он о нем сожалеет. Ведь он тогда был почти дитя.

Николай Павлович . Значит, он был испорчен с детства! Заметь, я не сужу сгоряча. Я прочел ее несколько раз и каждый раз читал с отвращеньем. Порочный ум, нечистое воображенье… Он весь нечист! Поэт! Хорош поэт, который, женатый на первой красавице, всякий год брюхатит ее, как пьяный мужик. Где ж его трепет перед прекрасным? Иль он боится, что коли она год не будет тяжела, так быть беде?

Жуковский . Ваше величество, он отец нежный, дети, точно, и гордость его и радость.

Николай Павлович . Этакий монстр… Не завидую ей. Вот уж подлинно – Вулкан и Венера. Да и жесток с ней, должно быть, адски. Сказывают, что на Масленице она и выкинула оттого, что он ее бил.

Жуковский . Ваше величество, это клевета. Он ее обожает.

Николай Павлович . Я не утверждаю, но похоже на правду.

Жуковский . Умоляю вас не лишать его вашей благосклонности. Я убежден, он раскаивается глубоко. Между тем талант его может быть одним из алмазов вашей короны.

Николай Павлович . Искренне этого желал. И со своей стороны сделал все, чтобы его талант мог окрепнуть. Ты знаешь, я не жалел усилий. Более того, я превозмог недоброе чувство, что во мне было. Я распахнул пред ним свою душу, я его звал, я хотел, чтобы он был полезен своей земле. Но видно, в таланте, Василий Андреич, мало смысла, да много претензий.

Жуковский смущен.

Мои слова до тебя не касаются. Твой талант добрый и благонамеренный. Но для таланта такое направление – редкость. Человек с талантом, как у него, – невыносим. Всем недоволен, самолюбив, не в меру горд, и всегда ищет несоответствие жизни с тем идеалом, который он самовольно, по своему же разумению, создал. Нет, бог с ними, с талантами, от них лишь соблазн и развал.

Жуковский (поражаясь собственной дерзости) . Но Пушкин более чем талант.

Николай Павлович . Кто же он?

Жуковский (почти зажмурясь) . Гений, ваше величество.

Николай Павлович (неожиданно спокойно) . Ну что ж, тем хуже лишь для него. Пускай даже ты прав, и в нем гений. У Пушкина может быть свое развитие, а у империи моей иное. Они ведь могут и не совпасть. Россия идет своей дорогой, и плохо тому, кто встанет ей поперек. Когда я принимал венец, не Пушкину я присягал, но державе. За годы, отпущенные мне на правленье, она должна пройти еще часть пути, который указан ей Провиденьем! Так я понимаю свой долг. И потому уважаю тех, кто помогает нести мне мой крест. Предпочитаю честных граждан, хотя бы природой не одаренных.

Жуковский . Ваше величество, он мне не раз говорил о вас с истинным воодушевлением. Он в вас видит наследника славы Петра, залог величия России.

Николай Павлович . Извини, не верю. Либо же ты услышал то, что хотел, но чего он отнюдь не думал. Но он заблуждается на мой счет. Я вовсе не только царский сын, волею Бога занявший трон. За мною опыт всех русских царей и не их одних: все цари – братья. За мною – двести лет династии. Когда я принимаю то или иное решение, перед глазами моими весь мир. И мне лишь смешно, когда кто-то уверен, что он лучше меня знает, что нужно России.

Жуковский (почти в отчаянье) . Ваше величество, неужто никак нельзя поправить?

Николай Павлович . Уж если я собственного сына, сына, частицу плоти своей, наследника русского престола, отправил сидеть на гауптвахте за то, что конь под ним засбоил… (Пауза.) Можешь сказать ему – я у себя никого не держу, но тогда… между нами все кончено. (Уходит.)

8

4 июля 1834 года.

В доме Оливье. Пушкин и Жуковский.

Пушкин . Скажешь ты мне, из чего ты бесишься? Что еще надобно от меня?

Жуковский (с укором смотрит на Пушкина) . Видно, ты так ничего и не понял. Невозможный, немыслимый человек.

Пушкин . Так написал я Бенкендорфу, написал!

Жуковский . Да уж видел. Граф показал мне твой перл.

Пушкин . Я написал все, что ты требовал.

Жуковский . Не лги! Из письма твоего ничего не ясно! Ты даже не сказал, хочешь ли остаться в службе. Этакий свинтус! Гордец, эгоист!

Пушкин . Не бранись, прошу тебя. Написал я что мог.

Жуковский . Буду браниться. Я тебе и сотой доли не выразил, что сейчас в душе моей. Воспитание держит. Ты глуп, глуп анафемски, непостижимо. Глуп как дерево.

Пушкин . Да уж слыхал.

Жуковский . А все эта чертова мысль об отставке! И ведь никому ни слова, все сам. Да как у тебя повернулась рука, как не дрогнуло сердце?

Пушкин . Да в чем же мой грех, хочу я понять? Дела того требуют, ты же знаешь. Имение отца расстроено до невозможности. Поправиться можно лишь строгой экономией. Я и писал, что обстоятельства вынуждают. Единственно об чем просил, чтоб мне и впредь было позволено посещать архивы.

Жуковский . Ну не глуп ты? Нашкодил, да еще ждешь, что тебе позволят прикоснуться к святыне государства! Поразительный человек!

Пушкин . Бенкендорф и ответил, что их посещать могут лишь лица, пользующиеся доверенностью. После чего я и просил не давать моему прошению хода. Отказаться от истории Петра не могу.

Жуковский (кланяясь ему в пояс) . Ну, спасибо тебе за твою доброту. Вот это великодушно, вот это щедро! Ты что ж думаешь, идолище, царь будет с тобой торговаться? «За архивы так уж и быть – останусь…» Неприличный, непристойный человек! Дикарь! Да и не человек ты, тебе желудями питаться! Веришь ли, Александр, ты меня потряс. Ты прямо заново мне открылся. Такой неблагодарности еще не бывало.

Пушкин (негромко) . Да за что мне так и благодарить? Точно, давали денег взаймы. Я бы не брал, да если мне без них в петлю?

Жуковский . Не лги, Александр, нехорошо. Благодаря государю ты печатаешь все, ты почти не знаешь стесненья цензуры. Тебе лучше меня известно, на сколько выходок твоих он закрыл глаза.

Пушкин . Сколько ж можно меня корить тем, что я пощажен? Либо уж посылайте меня в рудники, либо не вспоминайте всякий раз свою милость. Я не знаю цензуры? Я б ее предпочел! Я шагу ступить не могу без царского дозволенья. Я не знаю цензуры, меж тем «Медный всадник» закрыт.

Жуковский . Ты сам виноват. И никто больше. Ты должен был только слегка почистить. Эко горе – всего девять мест.

Пушкин . Нет, Василий Андреич, здесь счет другой. Поправь своему дитяти одну лишь черту, и оно уже не твое, а чужое. Мне ж говорят: а ну-ка, братец, выпрями ему нос, удлини брови, да еще и укороти язык.

Жуковский . Но коли это необходимо? Нет, что ни говори, Вяземский прав – смолоду ты много умней был. Сам писал: «Что нужно Лондону, то рано для Москвы». Помилуй, ты назвал Петра истуканом и хочешь, чтоб правнук его тебе это пропустил.

Пушкин . Ах, отче, Петра хоть колодой назови, он все велик. Тот оберегает величие, кому оно не дано… Людовик внушал, что он – это Франция, а наш убежден, что он – Россия.

Жуковский . Замолчи, слушать не желаю. Не язык – жало.

Пушкин . Да ему вся погоня за Евгением не по душе. На что мне без нее моя повесть! (Негромко.) «И он по площади пустой бежит и слышит за собой – как будто грома грохотанье – тяжело-звонкое скаканье по потрясенной мостовой».

Жуковский (зажмурясь от удовольствия) . Злодей!

Пушкин . «И, озарен луною бледной, простерши руку к вышине, за ним несется Всадник Медный на звонко-скачущем коне». ( Оборвал себя. ) Что ж, вычеркнуть?

Жуковский . Господи, ты несправедлив. Зачем вложил свой огонь в душу дьявола? Что за стих, сколько в нем крови! Ну, скажи мне, разве государь не прав? Дай тебе волю, ты и Петра обесчестишь.

Пушкин . Да почему ж? Воздать должное не значит визжать от восторга. Чувство мое к Петру широко и никогда не было застывшим. Было юношеское обожанье, было трезвое уваженье, был и ужас пред этой деспотической волей. Лестно быть его летописцем, а подданным – страшновато.

Жуковский . Знаешь ты кто? Республиканец. Я тебя хорошо постиг. Ты и покойного царя звал деспотом. Как те твои безумные друзья. А между тем Александр Павлович был человек духа, был чувствителен, следовал порывам души.

Пушкин . Вот и напрасно. Цари не должны быть чувствительны. Им надобно помнить, что они не смогут долго следовать одним порывам, и тогда недовольство будет тем сильней, чем безотчетней были восторги.

Жуковский . Так чего же ты все-таки хочешь?

Пушкин . Законов. А еще более – их исполнения.

Жуковский . Законы требуют повиновенья. А где оно у тебя, Александр? Знай, и таланту не все дозволено. Право же, я не возьму в толк, почему не любишь ты государя. Поверь мне, он был для тебя отцом.

Пушкин . Ах, отче, я сам ничего не знаю. Рад бы любить, хочу любить, да какая-то сила стоит меж нами. Знаю одно: дело мое все хуже.

Жуковский . Я десять лет тебе твержу: твоя судьба в твоих руках. Напиши высокое произведение. То, что послужит славе России и твоей. В жизни великого и прекрасного много. Нужно лишь захотеть увидеть. (Обнимает его.) А сейчас – пиши, да пиши, как умеешь, с сердцем. Полно ребячиться, Александр, пожалей хотя бы меня. ( Уходит. )

Пушкин (сидит молча, потом – еле слышно) . «И во всю ночь безумец бедный, куда стопы ни обращал, куда стопы ни обращал, куда стопы ни обращал…»

9

5 июля 1834 года.

У Пушкина. Кроме хозяина – в кабинете Иван Филиппович и Соболевский.

Пушкин (у окна) . Я был очень рад узнать вас, любезный Иван Филиппович. И еще более рад тому, что люди дела и промышленности сохраняют в сердце тот идеальный уголок, который дает им любить искусство. Поверьте, что, если бы не обстоятельства, никогда бы не расстался с творением, столь замечательным.

Иван Филиппович . И я весьма рад, Александр Сергеич. Знал до сего дня одни ваши сочинения, а теперь привел Бог свести знакомство и с сочинителем. Чрезвычайно приятно. Сынок мой от пола вот досюда (жест) , а уж знает иные ваши стишки.

Пушкин . Это делает мне особую честь. Так что ж вы решили, Иван Филиппович? Я готов отдать статую за двадцать тысяч, это едва ли пятая часть ее цены.

Иван Филиппович . Надо подумать, Александр Сергеич, дела мои меня приучили: семь раз отмерь, один отрежь.

Соболевский . Да что тут думать? Где вы еще найдете такой перл искусства? Да еще за такие деньги?

Иван Филиппович . Двадцать тысяч, господин Соболевский, деньги немалые.

Соболевский . Не все же о деньгах, надо и о душе. Вы еще раз взгляните, какие линии! Уж верно ваятель был в наитии, когда творил. Кроме того, приобретя статую великой императрицы, вы сделаете высокий поступок, который поднимет вас в глазах общества.

Иван Филиппович . Оно, конечно…

Соболевский . Я уж не говорю, что такой меди вы днем с огнем не сыщете.

Иван Филиппович . Медь-то нынче дешева.

Соболевский . Пустое. Что сегодня дешево, завтра дорого, я вам дело говорю, я в негоциях толк знаю. Кабы решился мой процесс, я бы сам купил. Почему за границей делают большие состояния? Там завтрашний день в расчет берут.

Иван Филиппович . Ваша правда, а подумать все-таки надо.

Соболевский . Ну думайте, да поскорей, а то ведь еще охотники набегут.

Иван Филиппович . Да уж от них куда спрячешься? Прощайте, Александр Сергеич, душевно рад, в святцы день запишу. «У лукоморья кот ученый…»

Соболевский . Дуб зеленый…

Иван Филиппович . Прощайте, господин Соболевский.

Соболевский . До скорого свиданья.

Пушкин уходит провожать гостя и почти сразу же возвращается.

Ну жох!

Пушкин . О великолепный! Уста твои млекоточивы, аки дамские холмы.

Соболевский . Бог с ними, с холмами. Деньги нужны. Уж эти мне отечественные любители искусства. За пятак удавятся.

Пушкин . Рейхман сказал, он картины охотно покупает.

Соболевский . Покупает да и продает втридорога. Лабазная душа!

Пушкин . По всему видать, сорвалось. Слишком стихи хвалил. (Смотрит в окно.) В будущем месяце переезжать, так при одной мысли, что эта медная дылда за мной потащится, на душе кошки скребут. Будто я к ней приговорен. (Ходит по кабинету.) И тружусь до низложения риз, а все без толку. Как быть, милорд? Хоть в ломбард заложи всю Наташину бижутерию.

Соболевский . Я б себя заложил, да за меня не дадут и медного гроша. (Разведя руками.) К тому ж и медь нынче дешева.

Пушкин . Все бы можно поправить, кабы бежать, и все рухнуло.

Соболевский . Где ж тебе взять свинцовый лоб? Тот бы все пробил. Полно казниться.

Пушкин . Да куда бежать? Кругом зависим. Попреки бы снес. Жена б простила. И в опале люди живут, да вот беда – не пустят в архивы, да и все тут. И прощай мой Петр.

Соболевский . А если б и так?

Пушкин . Нет, на это пойти не могу. Мне царь Петр всячески нужен. У нас с ним, Сергей, свои дела. Он мне должен растолковать, что смеет самодержец, а чего не смеет. Где предел государственной необходимости. И какова же цена жизни, пусть заурядной и незаметной.

Соболевский . Прекрасен ты в окрестной мгле! Да что ж за тайна? Спроси меня. Я не Петр, а точно скажу: цена ей гривенник. Коли не меньше.

Пушкин . Тут-то мы не сойдемся.

Соболевский . Что ж делать? А вот что скажу я тебе, друг милый. Уеду я от вас подале. Куда-нибудь этак за Пиренеи. Скука стала одолевать.

Пушкин . Женись, животик, женись, пора.

Соболевский . Не проси, мне больно тебе отказывать. Да и что за обычай? Такой же глупый, как все другие. Сказано: не довлеет человеку единому быти, вот и женимся. Вздор, Александр. Первое – человек одинок и в браке, а второе – с тех пор, как мать померла, никто за меня, байстрюка, не пойдет. А мне того и надо. Я в любви партизан.

Пушкин . Вот и жена боится, что ты меня развратишь.

Соболевский . А ты успокой ее, напиши, что это ты меня развращаешь.

Пушкин . Куда там, прошли веселые дни. Иной раз подумаешь: я ли это? Сам любил, и меня любили. И бесчинствовал, и шалил, и, прости господи, врал без счета. Да ведь греха нет – все довольны остались. И они не в обиде, а я и подавно.

Соболевский . Мало, видно, тебя учили.

Пушкин . Нет, и я свое получил. Еще только почувствуешь измену, а уж кровь к голове и ум помрачен. Зато нынче каждой готов поклониться. Коли безумствовал – значит, жил.

Соболевский . Рано ты, брат, в мудрецы записался. Бог даст, еще начудишь.

Пушкин . Ох, не смеши, какой я мудрец? Опыт есть, да рассудка мало. Грустишь о несбыточном, как мальчишка. То о чувствах, которых нет на земле. То о дружбе, какая в одних легендах. Ты ему – жизнь, он взамен – свою. А то искал рыцаря в государе. Пробовал даже в него влюбиться. Век учись, дураком помрешь. Что-то холодно жить на свете. По всему видно, Бог невзлюбил.

Соболевский . Выслушай два серьезных слова. Мое дело известное – каламбур с эпиграммой. Второй раз такой стих на меня не найдет. Кто придумал, что Бог любит тех, кому дарит свою частицу? Да он собственного сына отдал распять. А казнили люди того за то, что он от них несколько был отличен. Этого наше племя не терпит. И не прощает. Ни боже мой. Есть равновесие в этом мире, и кто нарушил его, тот осужден. Ты писал о беззаконной комете в кругу расчисленном светил. Брате, не та бедная блудница, которая бог весть почему внушила тебе эти строки, ты сам беззаконная комета в нашем расчисленном кругу. Ты – вне закона, ты – осужден. За смятенный свой дух, что, как вечный жид, никогда не узнает покоя. Но зато за этот веселый жребий тебя несомненно же одарит признание будущих семинаристов, будущих чувствительных дев и чудаков, чуть схожих со мною. Впрочем, кто знает, что станет собой являть будущий российский читатель? Вполне может быть, он будет почище. Итак, прими же свою судьбу и – уповай. Adieu, mon petit. (Уходит.)

10

6 июля 1834 года.

У Бенкендорфа. Бенкендорф и Жуковский.

Бенкендорф . Вот оба письма его, вы их прочли. Признаюсь, Василий Андреич, я не решился показать их государю. Отсутствие раскаяния и душевная черствость слишком явны.

Жуковский . Граф, я покорнейше прошу вас оставить их у себя и не давать им ходу. Право, я его не пойму. Он уверил меня, что напишет, как должно.

Бенкендорф . Вот и написал. Сказалась натура. Помилуйте, точно сквозь зубы цедит. Точно выдавливает из себя. Уверяю вас, здесь есть и второй смысл, вы, мол, требуете, что ж, извольте, но душа моя стоит на своем.

Жуковский . Александр Христофорович, это не так. Я говорил с ним, он сожалеет.

Бенкендорф . Именно этого и не вижу. Не понимаю этого человека. Ведь он же осыпан милостями, осыпан милостями. Ведь что ни день – от него ходатайства, просьбы, вечные денежные претензии. Не стану вам их перечислять, но хоть последнее – с Пугачевым. Просит права самому быть издателем. Разрешено. Просит ссуды в пятнадцать тысяч. Разрешено. Чрез несколько дней просит уж двадцать. Что же! Снова разрешено. И вот – пожалуйста: хочу в отставку, вы мне надоели. Впрочем, в архивы прошу пускать, как если бы ничего не случилось. Скажите по чести, Василий Андреич, ведут себя так благородные люди?

Жуковский . Граф, я ручаюсь вам головой, сумасбродство, глупость, но никак не черствость.

Бенкендорф . Ни в коем случае не ручайтесь. Голова ваша слишком всем дорога. К вам он разве не черств? К наставнику, к другу? В какое положение он вас ставит? Да я и сам был ему другом, не видеть этого он не мог. Можете поверить, Василий Андреевич, я существенно облегчал ему жизнь. И что же я получаю в ответ? Не жду ни чувства, ни теплоты, но, кажется, мог бы вполне рассчитывать на естественную благодарность порядочного человека. Но нет – одна злобность и недоброжелательство. Вспомните хоть историю с «Анчаром», где царь у него в роли убийцы…

Жуковский . Граф, то восточная легенда, восточный царь, там все невинно.

Бенкендорф . Полно, там было иносказание. А если и нет, зачем давать к нему повод? Я был обязан ему указать. И благонамеренный человек был бы только мне благодарен. А он по всем гостиным кричал, что после нашего разговора его вырвало желчью. Что? Каково?

Жуковский . Граф, у Пушкина много врагов.

Бенкендорф . Нашел чем хвастать – вырвало желчью. Коли печень плоха, не пиши намеков.

Жуковский . Прошу вас, не слушайте переносчиков. Они с три короба наговорят.

Бенкендорф . Пусть тут было преувеличенье. Такова натура, Василий Андреич. Гордыня, развязность, непонимание своего места. Вы знаете, что он выкинул, когда после мятежа его с фельдъегерем привезли к государю? Во время беседы сел на стол.

Жуковский . Государь мне рассказывал. Он забылся.

Бенкендорф . Мы бы с вами так не забылись. Натура, Василий Андреич, натура. Одно слово – mauvais garnement.

Жуковский . Александр Христофорович, я с вами согласен, эти письма недопустимы. Он напишет снова, я беру это на себя.

Бенкендорф . Мой друг, боюсь, что вы в заблуждении.

Жуковский . Поверьте мне, Александр Христофорович, в этой глупейшей истории с отставкой второго смысла нет – одна житейская сторона. Расстроенные денежные обстоятельства и необходимость привести в порядок дела.

Бенкендорф . Полно, Василий Андреич, вы слишком добры. Все знают, вы святой человек, вы ангел. Привести в порядок дела вполне можно и в Петербурге. Пусть живет по средствам. Только и всего. Во всем – шум, фейерверк и нет основательности. А главное – сколько ж его опекать? Человек этот неуправляем.

Жуковский . Граф, вы были ему истинным другом. Прошу вас, останьтесь таким и впредь.

Бенкендорф . Устал, Василий Андреич, устал. Грустно, но мы пожилые люди. Но дело, в конце концов, не во мне. Подумайте, сколько забот у монарха. На плечах у него лежит весь мир. И на что ж должен тратить он силы и время? На Пушкина? Воля ваша, Василий Андреевич, но согласитесь, есть нечто странное в том, что вот уж пятнадцать лет империя должна заниматься одним своим подданным.

Жуковский . Граф, но монаршая справедливость…

Бенкендорф . Справедливость государя, Василий Андреич, известна всем. Вы знаете ль, что за оплошность в верховой езде…

Жуковский (устало) . Да, да, наследник был отправлен на гауптвахту… (Горячо.) Граф, вы правы, все это так, не могу возразить ни единым словом, но подумайте: столько лет жить под тяжестью подозрений, возбужденных неосмотрительной юностью! Граф, ведь он уж давно возмужал, он отец семейства, его мысли созрели – либерализм он отрицает, нерушимость России для него священна. Неужели настоящее не перевесит былого?

Бенкендорф . Дело не только в его прошлом. Прошу прощенья, Василий Андреич, вы, верно, худо меня слушали.

Жуковский (живо) . Граф, я слушал со всем вниманием. Я вполне понимаю вашу досаду и признаю ее справедливой. И все же: призовите свой опыт и знание людей, хоть на миг взгляните глазами Пушкина. Вы легко поймете поступки, которые кажутся необъяснимыми. Государь стал его цензором, это и благо и великая честь, но нельзя же представлять на суд столь высокий всякую мелочь. Между тем, не представляя, он уже виноват.

Бенкендорф . Василий Андреевич, порядок есть порядок.

Жуковский . Далее, граф. Поэту трудно себе отказать в радости прочесть друзьям своим только что созданное, еще хранящее неостывший жар. Меж тем, читая, он вновь виноват.

Бенкендорф . Так, но иные мелочи, как вы изволили выразиться, гораздо разумнее держать при себе. Хороши мелочи, где он прямо глумится…

Жуковский (с неожиданной горячностью) . Согласен, согласен, – суетность, недостойная его дара. Но согласитесь и вы, граф, острота ума не есть государственное преступление, подчас эпиграмма – единственная защита поэта, в особенности если он преследуем клеветой…

Бенкендорф (встает, сухо) . Василий Андреевич, мы с вами далеко заходим. Мы увлеклись и отвлеклись.

Жуковский . Граф, где сила, там и великодушие.

Бенкендорф . Буду ждать его нового письма. Пусть напишет, как русский дворянин, открыто, прямо. Пусть покажет, что в нем осталась хоть капля сердца. Это прежде всего в его интересах. (Уходит.)

11

6 июля 1834 года.

У Пушкина.

Жуковский . Слов нет, сил нет, отчаянье берет, да и злоба. Ты уморить меня решил. Я старый человек, а скачу к тебе, как рейтар.

Пушкин (сдержанно, почти бесстрастно) . Зачем же было себя изнурять? Ведь я написал тебе, что согласен. И что сажусь за новое письмо.

Жуковский . Эту песню я уже слышал. Сесть – сядешь, а что сотворишь? Ты уж два раза писал графу и только совсем запутал дело. Довольно. Будешь писать при мне. Пока не прочту, с места не двинусь.

Пушкин . Пожалуй, сиди. Что ж я должен писать? Что, как католик, лежу в пыли и целую папскую туфлю?

Жуковский . У тебя есть что писать, есть! Ты огорчил царя, а он любил тебя и от всей души хотел добра. Ему больно тебя оттолкнуть, больно. Так что ж тут чиниться? Пиши ему, а не графу. Пиши, как сын отцу. Отец и поймет и простит. Граф – добрый человек, да служака, и у него свои обязанности. Сейчас тебе посредника не надо. Пусть сердце обращается к сердцу.

Пушкин . Был недавно я на представлении. Некто господин Ваттемар говорил чревом. Бог ты мой бог! Какими способами не добывают хлеба насущного! Кто – животом, кто – носом, кто – спиной.

Жуковский . Все перемелется – будет мукá. Помни о главном: твои стихи важней, чем всякая оппозиция. Даже мятежники это поняли. Бог им судья, но тебя они сберегли.

Пушкин . Кто знает? Никто ничего не знает.

Жуковский . О чем ты, право? Ну что тут знать?

Пушкин . Кто знает – сберегли или нет? Кто знает, кто для жизни важней: кто действует или кто созерцает?

Жуковский . По мне, слава первых всегда на крови, а слава вторых рождена их мыслью.

Пушкин. Нет, отче, ответ не так прост, не так прост. Скажи, когда нравственней человек: когда он возвыситься хочет над временем или когда ему принадлежит? Ежели весь он отдан веку, то он отдан и во власть его страстей, его торжищ. Но ежели он над ним воспарит, он не только олимпиец, он и беглец. Справедливо это? Ведь он не труслив, он мудр! В чем же мудрость? Верно, недаром люди втайне ее терпеть не могут.

Жуковский . Ах, Александр, мудрость и ты – две вещи несовместные. Но прояви ее хоть однажды. Тем более когда ее диктует благодарность.

Пушкин . Только и слышу со всех углов! Можешь ты объяснить мне толком? За что я должен благодарить?

Жуковский . Охотно. Часто тебе отказывали в деньгах? А ведь ты просил их не раз и не два.

Пушкин . Твоя правда.

Жуковский . Тебя допустили к историческим занятиям? Ты и сам об этом мечтал, а тебе еще положили жалованье. Этого места домогались многие.

Пушкин . Ты прав.

Жуковский . Тебе простили твои писанья? Ты знаешь, о чем я говорю.

Пушкин . Простили.

Жуковский . Простил тебе государь тот день, когда ты ему объявил в лицо, что, будь ты в столице, был бы врагом его?

Пушкин . Простил и тот день.

Жуковский . Что ж тебе не ясно?

Пушкин . Решительно все. Как я жил, как писал. Куда плыл все годы, куда пристал. Все смутно, все сейчас точно смешалось. Ясно же лишь одно, лишь одно. Тот день, который ты мне помянул, тот день и был вершиною жизни. Я с царем говорил как равный. После того я стал холоп.

Жуковский . Бог с тобой, Александр.

Пушкин . Холоп, холоп.

Жуковский . Ты не в себе, вот еще беда!

Пушкин . Ничуть. Холопом быть – не беда. Не быть им – вот беда, вот несчастье!

Жуковский . Не смей унижать себя!

Пушкин . Разве ж не так? Разве по праздникам я не в ливрее? Не в шутовском колпаке? Кто ж я?

Жуковский . Ты – Пушкин. Пуш-кин. Гений России.

Пушкин . Гений? Нет. Гений горд. Независим. Гений не берет у монарха взяток. Он знает, даром не благодетельствуют. Тешишь тщеславье – плати покоем. Берешь покровительство – отдай достоинство. Пиши письмо. Одно. Другое. А там и третье. Да что ж за пытка?! А хоть и так! Заслужил – терпи. (Хватает со стола куклу.) Что, проклятая обезьяна? На тебе, на! Знай свое место!

Жуковский . Господи, он сошел с ума! Где лед, где вода!

Пушкин (обессиленно) . Не надо. Не надо. Прости. Я все сейчас напишу.

Жуковский (тихо) . Государю?

Пушкин . Нет. Графу. (С усмешкой.) Человек я служивый – значит, мне и писать по начальству. Да не гляди на меня с тоской. Не волнуйся. На этот раз – будешь доволен.

12

10 августа 1834 года.

Ресторация Дюмэ. Пушкин, Вяземский и Соболевский обедают за общим столом. В конце стола – кавалергард и господин с удивленным лицом.

Пушкин . Однако ж как Соболевский прекрасен. Взгляните, какая томность в движеньях, какая нега в глазах.

Соболевский . Как у одалиски.

Пушкин . Как важен, как исполнен достоинства. Да что с тобой? Уж не кокю ли ты?

Соболевский . По-твоему, только одни рога придают человеку значительность? Я хорош собою – вот и весь сказ.

Вяземский . Мало что хорош, еще и респектабелен. Благонамеренный господин.

Соболевский . Намеренье всегда благое, да исполнение плохое. Что вы ликуете, черт вас возьми? Велика важность – новое платье.

Пушкин . Что платье, что под платьем, всем взял.

Соболевский . Вот в прошлом годе был я на славу – все старые девки пялили на меня лорнеты.

Вяземский . Истинно так, золотые усы, золотой подбородок.

Соболевский . И подбородок был хоть куда. Пушкин от зависти стал усы отращивать.

Пушкин . Милорд, усы – великое дело. Выйдешь на улицу – дядюшкой зовут. (Разливает вино.) Будь счастлив, и да будут боги благосклонны к чреслам твоим.

Соболевский . Пусть встреча так же будет весела. Завтра, князь?

Вяземский . Неотвратимо.

Соболевский . В час добрый. Дочь вернется здоровой, сам будешь весь до костей продут европейскими сквозняками, станешь свеж, как морская волна. Вот и я копаюсь-копаюсь, а как в один день соберусь, только вы меня и видали.

Пушкин . Значит, и ты меня покинешь?

Соболевский . Что делать? Еще ненароком протухнешь. Ibi bene ibi patria [1] .

Пушкин . Если бы так!

Кавалергард (продолжает рассказ) . Присутствие матери было некстати, и все-таки я решил рискнуть.

Господин с удивленным лицом . Да как же – при матери? Не понимаю…

Кавалергард еще более понижает голос.

Пушкин . С Богом, Сергей. Жизнь всех нас разбросит, смерть опять соберет.

Вяземский . Аминь.

Соболевский . Аминь.

Пьют.

Пушкин . Одно утешенье – не разгуляетесь. Слава господу, вышел апрельский указ.

Вяземский . Ты прав. Однако же милостив Бог. На Руси есть спасенье от дурных приказов.

Соболевский . Какое ж?

Вяземский . Дурное их исполнение.

Пушкин . Образцовая безнадежность.

Вяземский . Напротив, единственная надежда. Кланяйся от меня Сивилле.

Пушкин . Боюсь, что отъезд укрепит твои шансы. Давно известно, разлука сближает.

Вяземский . Не бойся, сближает один вальс. А тут моя хромота помехой. Скажи ей, что я уже тоскую. Впрочем, о ком же еще тосковать?

Пушкин . О Петербурге.

Вяземский . Увы, мой друг. Ум любит простор, а не ранжир.

Пушкин . Ты веришь, что там насладишься простором?

Вяземский . Не знаю. Да где же его искать? От финских хладных скал до пламенной Колхиды? Так это пространство, а не простор.

Пушкин . Я вижу, ты те стихи крепко запомнил.

Вяземский . Помилуй, не ты ли от этих скал чуть не к туркам хотел бежать?

Пушкин . Хотел. А я и в Китай хотел. Отец Акинф Бичурин ехал с миссией, звал с собой. Я написал Нессельроду прошенье, да он, разумеется, отказал.

Соболевский . И прав. Эва куды понесло!

Пушкин . Но ведь я не затем хотел бежать в Турцию, что мне полумесяц милей луны. Не оттого просился в Китай, чтоб поглазеть на богдыхана. Я думал лишь об одном покое. А счастье в чужой земле невозможно.

Вяземский . Ты убежден?

Пушкин . Я знаю.

Вяземский . Будь здрав. (Отпивает.) Ты, Моцарт, бог, хоть ничего не знаешь.

Пушкин (смеясь) . Как всякий бог.

Вяземский . Но ты и человек. И, стало быть, рожден для человечества. Ты русский, но ты живешь в целом мире и, значит, миру принадлежишь. И пусть даже обе эти девицы, которых мы взяли с собой в лодочку, вдруг узнали тебя по портрету, это еще не означает, что слава – только русское слово.

Соболевский . Худо, что девушки узнают… Не разойдешься.

Пушкин (Вяземскому) . Ты прав, разумеется. Девицы смешны, и эта встреча точно припахивает анекдотом. И слава наша печально бедна, совсем как земля наша. По ней – и слава. Но есть у каждого свое назначенье, есть оно, верно, и у меня. Ты прав, ты прав. Рядом с пестрым и шумным миром мы делаем странное впечатление. Шесть веков назад у нас не было Данта. Не было Монтеня, ни Шекспира. Позади у нас больше войн, чем творчества, и узы нам понятней, чем музы. А все же могу поклясться, что здесь родится истинно великая словесность. И пространства, в которых просто исчезнуть, однажды дадут ей свою безоглядность. И все пережитые страданья дадут ей неведомые миру глубины. Но мы с тобой этого не увидим, а значит, и спорить нечего. Жаль. (Наливает себе.)

Соболевский (чокаясь) . Аминь, в наитии находящийся! Все так, мы этого не увидим. Вот кабы предки увидели нас, то-то б они повеселились. (Пьет.)

Пушкин . Аминь.

Вяземский . Аминь. (Пьет.)

Кавалергард (продолжает) . Надо сказать, эльзасские девушки воспитаны в очень строгих правилах. Но я заметил, куда ведет лестница…

Господин с удивленным лицом . Ах, разбойник! Нет, каково!

Кавалергард понижает голос.

Пушкин . За Вяземского! И пусть всегда разум повелевает страстями, что в этом мире необходимо.

Вяземский . Прощай, ты мне истинно дорог. Прости, если я порою бывал причиною твоих огорчений. Люди несовершенны, мой друг, ах как они несовершенны.

Соболевский . О чем ты, князь?

Вяземский . Неважно. Он понял.

Соболевский . Очень возможно, понял и я.

Вяземский . Ты уж готов к переезду?

Пушкин . Готов.

Соболевский . И бабушка – также?

Пушкин . О, еще бы. Эта медная дура – моя судьба. Куда я, туда и она.

Вяземский . Вот и настала минута прощанья.

Пушкин . Бог с ней, не будем думать о мрачном. Ты едешь в мир, княжна окрепнет. Скоро настигнет тебя Соболевский. Станете вместе бродить по Риму. А я из моего далека буду на вас глядеть да радоваться. И посему, счастливые странники, не соболезнуйте остающимся. Тем боле от бремени я разродился. Типография боле за фалды не держит. Пугач мой осенью выйдет в свет. Надеюсь, что те, кто мыслить способен, его не вовсе без пользы прочтут и некий след сей казак оставит. Надеюсь, что и мечты о журнале не вовсе пустые и я получу дозволение на изданье, и с помощью Божьей нам станет сил вывести наше почтенное общество из столь любезной ему дремоты. Нет, друзья, еще поживем. И мы не стары, и жизнь богата.

Соболевский . За делом не забудь о жене. В приличном семействе детей должно быть хотя бы пятеро.

Пушкин . Аминь.

Соболевский . А пуще всего будь себе на уме. Ты ведь норовист, что резвый конь. Как раз понесет, а меня и нет…

Пушкин внезапно обнимает его.

Ну полно, полно, авось и вывезет…

Кавалергард ( негромко )…но барыня была не строже служанки. Я это понял по первому ж взгляду. Тотчас же спрашиваю листок бумаги…

Господин с удивленным лицом (в восторге) . Как, и барыня? Нет, это слишком!

Кавалергард . Я пишу ей: «Сударыня, нынче в ночь вы можете сделать страдальца счастливым».

Соболевский . Твое здоровье, любезный друг. И будь поласковей с бедной музой. Чтоб мы без твоих плодов не увяли.

Пушкин . В добрый путь. И примем за правило: нипочем не показывать вида. А то, что на сердце, дело наше – так покойный Дельвиг учил.

Господин с удивленным лицом . Неужели ж вам так везет у женщин?

Кавалергард . Женитесь, и я вам это докажу.

Пушкин (Соболевскому) . Кто этот удалец?

Соболевский . Не знаю.

Входит жизнерадостный господин.

Жизнерадостный господин (говорит без пауз) . Возможно ли? Пушкин! Какая радость! Здравствуйте, князь. Соболевский, и ты тут?

Соболевский . Помилуй, ты сейчас так удивлен, точно нашел меня у алтаря.

Жизнерадостный господин (без паузы – кавалергарду) . Боже, барон! Я очень рад. (Господину с удивленным лицом.) Друг мой, какая приятная встреча. Барон, вы знакомы? Пушкин, это барон Дантес. А это Олсуфьев, мой старый приятель. Князь, прошу вас. Барон Дантес. Соболевский, это Олсуфьев.

Кавалергард . Господин Пушкин, я счастлив увидеть первого поэта России. Мне этот день будет вечно памятен.

Пушкин . Благодарю вас. Надеюсь, и мне.

Жизнерадостный господин . Куда ж вы? Я должен о стольком узнать. Спросим шампанского. Князь… Соболевский…

Соболевский . Ради Создателя, не шуми. Нам пора, мы засиделись.

Жизнерадостный господин . Это ужасно… Я так был рад… Мы только что встретились. Я безутешен…

Пушкин . Прими в утешенье совет, мой милый: не радуйся нашед, не плачь потеряв.

13

10 августа 1834 года.

Близ дачи Фикельмон на Черной речке.

Пушкин и Дарья Федоровна.

Дарья Федоровна (прислушивается к музыке) . Это у Бобринских. Там нынче гости. Кажется, мы с ними здесь одни. Весь свет на Петергофской дороге. По счастью.

Пушкин . Как славно на Черной речке. Сколь благодатная тишина.

Дарья Федоровна . Я благодарна, что вы приехали. Мы, верно, долго теперь не увидимся.

Пушкин . Мог ли я не проститься, графиня? Раньше чем к ноябрю не вернусь.

Дарья Федоровна . Я рада, что вы едете, Пушкин. Там душа ваша отдохнет.

Пушкин (смеясь) . Зажмурим глаза – и беда исчезнет. Темна вода во облацех, ох темна. Я не обманываюсь, Сивилла. Минувший месяц мне не пройдет.

Дарья Федоровна . Уж тогда, в Петергофе, я поняла, что с вами неладно. Ах, Пушкин… Если бы вы меня посвятили…

Пушкин . То вы бы отговорили меня?

Дарья Федоровна . Я бы сказала: взвесьте силы. Либо не приступайте, либо идите до конца. Вы сделали худшее. Вы показали, что вас нельзя приручить, но можно обуздать. Такое открытие для вас опасно.

Пушкин . Чего не добьешься от верноподданного, когда у него жена и дети?

Дарья Федоровна . Я так давно уже поняла: обществу нечего нас опасаться. Оно над нами, оно и в нас, и всегда придаст нам общую форму.

Пушкин . Благое и похвальное дело. Вы так мудры, госпожа посольша, что вам самой впору быть послом.

Дарья Федоровна . В этом нет нужды. Граф Фикельмон отлично справляется с этим делом.

Пушкин . Да, он заслуживает восхищенья. Хотя бы за то, что вас бережет. И сделал для вас доступным весь мир. Боже мой, как прекрасна свобода.

Дарья Федоровна . Это еще одна выдумка, Пушкин.

Пушкин . Пусть, да эту стоило выдумать. Для нее и жить можно, и не грех помереть. Поверьте мне в этом, я уж не мальчик. Тогда я вольность ждал, как любовницу. Теперь знаю, она не только ласкает. Она и волнует кровь, да и льет ее. И все же, все же, все тлен, Сивилла, – журнальные распри, дружба сановников, напыщенный либерализм гостиных, – все тлен, одна свобода важна. Не нужно богатства, не нужно здоровья, и, простите мне это кощунство, даже счастье взаимности можно отдать за счастье независимости.

Дарья Федоровна . Если бы женщины слышали вас. Поэты безмерно неблагодарны.

Пушкин . Вы правы, Сивилла, они несносны. В особенности когда они любят. Так надо ль жалеть об их любви? Любовь это веселое чувство, поэты же любят трудно, печально. Их любовь утомительна, я это знаю. Потому они чаще всего несчастны. Несчастны тогда, когда любят женщину, несчастны, когда любят отечество, так же ревниво и безнадежно. Они ведь мечтают видеть их лучше, а те вполне довольны собой.

Дарья Федоровна . Уезжайте. Скорее. Хоть ненадолго. Дайте двору от вас отдохнуть. Хотя бы от внешности вашей, от вида, от звука голоса, от усмешки. Вы раздражаете каждым шагом, каждым словом, даже нечаянным. Вы враг себе, вы свой злейший враг.

Пушкин ( неожиданно мягко ). Куда же мне деться, я сам не рад. Судьба такова, я должен ей следовать. Делать все то, что ей угодно, и так поступать, как она велит. Небу видней, зачем, для чего оно наградило меня сердцем более чувствующим, душой менее сонной, мыслью не столь ленивой и этой странной жаждой гармонии. Стать иным я не в силах, покоримся жребию. Моя отставка не принята. Глупо было о ней и мечтать. Что предначертано, то и будет.

Дарья Федоровна . Я хочу одного: чтоб вы были покойны. Хоть нынче, хоть эту осень. Вы слышите? Чего хочет женщина, того хочет Бог.

Пушкин . А знает ли он, чего он хочет? Но все равно, – и тут вы правы. Жизнь грустна, да жить хорошо. Смешно, а так. И ни к чему киснуть. Прощайте, мой ангел. Будем веселы. Простим судьбе и дурное и злое. Благословим за все добро.

КОНЕЦ

...

Кирилл Петрович Балтазаров.

Алевтина Васильевна , его жена.

Людмила , его дочь.

Лариса, подруга его дочери.

Никодимов, Николаев, Никаноров -  его коллеги и товарищи.

Тишин, Бобров, Орлюк, Молочников, Коницына, Данаев, Кубов, Булкин и другие – его сотрудники и сподвижники.

Нина Павловна Живцова , его начальство.

1

Авансцена.

Орлюк и Молочников.

Молочников (ликуя)

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

2

Конференц-зал.

Орлюк, Молочников, Бобров и прочие сослуживцы.

Данаев

Бобров (с вызовом)

Булкин

Кубов

Булкин

Коницына

Данаев

Булкин

Бобров (хмуро)

Кубов

Коницына

Данаев

Бобров (мрачно)

Булкин (Коницыной)

Коницына

Данаев (совсем тихо)

Орлюк

Молочников.

Коницына

Орлюк

Данаев

Кубов

Орлюк

Данаев

Коницына

Кубов

Булкин

Данаев

Молочников (волнуясь)

Орлюк (кивая)

Кубов

Данаев

Орлюк

Кубов

Данаев

Бобров

Орлюк подводит к нему Молочникова.

Орлюк

Бобров

Орлюк

Бобров

Орлюк

Бобров

Молочников (Орлюку, тихо)

Орлюк

Молочников

Орлюк

Булкин

Кубов

Коницына (со смешком)

Данаев

Булкин

Молочников (Орлюку, тихо)

Орлюк

Молочников

Орлюк

Появляется Кирилл Петрович Балтазаров.

За ним идет Тишин. Общий гул.

Балтазаров

Бобров

Балтазаров

Тишин

Балтазаров

Орлюк (тихо)

Молочников (подозрительно)

Орлюк

Балтазаров

Наливает в стакан воды, медленно отпивает.

Молочников (потрясение)

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Бобров

Балтазаров

Тишин

Кубов

Булкин

Кубов

Балтазаров

(Понизив голос.)

(Качая головой.)

Тишин

Балтазаров

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Балтазаров (заметив Молочникова, Орлюку)

Орлюк

Балтазаров

Молочников (волнуясь)

Балтазаров

Орлюк

Балтазаров (доволен)

Молочников (чуть слышно)

(Вслух.)

Балтазаров (не сразу)

Молочников

Балтазаров (нахмурясь)

Молочников

Балтазаров

(Уходит.)

Орлюк (негромко)

Молочников

Орлюк

Тишин

Молочников (Орлюку)

Тишин

(Боброву.)

(Уходит.)

Бобров (смотрит на Молочникова)

Коницына

Данаев

Кубов

Бобров

(Уходит.)

Булкин (Молочникову)

Кубов

Данаев

3

Авансцена. Орлюк и Молочников.

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк (нетерпеливо)

Молочников (недоверчиво)

Орлюк

Молочников (вскрикнув)

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Подходит яркая, рыжеволосая Людмила Балтазарова.

Людмила

Орлюк

Людмила

Орлюк

Людмила (вздыхая)

Орлюк

Людмила

Орлюк

Людмила

Орлюк

Людмила

Орлюк

Молочников .

Молочников (глухо)

Орлюк

Молочников

Орлюк

Людмила

Орлюк

Людмила

Орлюк

Людмила

Орлюк

Людмила уходит.

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников (яростно соглашаясь)

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников (горько)

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников (со стоном)

4

В кабинете Живцовой. Завершается совещание.

Балтазаров (Никодимову)

Никодимов

Балтазаров пожимает плечами.

Балтазаров (Никанорову)

Никаноров

Балтазаров обескуражен.

Балтазаров (Николаеву)

Николаев (сухо)

Балтазаров растерян.

Живцова (заканчивая)

Никодимов

Никаноров

Никодимов

Николаев

Никаноров

Никодимов

Николаев

Живцова

Николаев

Живцова

Все, кроме Живцовой и Балтазарова, уходят.

Пауза.

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров (глухо)

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров

Живцова

Балтазаров (сжимая кулаки)

Живцова

1

У Балтазаровых.

Людмила, ее подруга Лариса, в сторонке – Орлюк.

Девушки лихорадочно листают книги.

Голос Алевтины

Людмила

Голос Алевтины

Людмила

Голос Алевтины

Людмила

Лариса (Орлюку)

Орлюк

Лариса

Орлюк

Лариса

Голос Алевтины

Людмила

Голос Алевтины

Людмила

Орлюк

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

Орлюк

Лариса

Орлюк

Лариса

Орлюк

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Орлюк

Лариса

Орлюк

Людмила

Орлюк

Лариса

Людмила

Лариса

Орлюк

(Уходит.)

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

(Жест).

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

Людмила

Лариса

(Уходит.)

Людмила, тоскливо вздохнув, продолжает перелистывать брошюры. Тяжело ступая, входит Балтазаров в халате. За ним – с лекарством в рюмке – Алевтина Васильевна.

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Людмила

Алевтина

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Алевтина

Людмила

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Алевтина (с укором)

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Людмила

Балтазаров (задохнувшись)

Людмила

Балтазаров

Алевтина

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Людмила

Балтазаров (насмешливо)

Людмила

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Алевтина

Балтазаров

Алевтина

Балтазаров

Алевтина

Людмила

Балтазаров

Алевтина

Балтазаров

Алевтина

Балтазаров

Алевтина

Людмила

Балтазаров

Людмила

Алевтина

Людмила

Алевтина

Людмила

Балтазаров

Людмила

Алевтина

Людмила

Балтазаров

Людмила (ирония)

Алевтина

Людмила

Балтазаров (жене)

Алевтина

Людмила (с вызовом)

Балтазаров

Алевтина

Людмила

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Алевтина

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Алевтина

Балтазаров

2

Там же спустя несколько дней. Балтазаров, в халате, полулежит на тахте, скрестив на груди руки. Чуть поодаль – Иван Лукич Бобров.

Балтазаров (еле ворочая языком)

Бобров

Балтазаров

Бобров

Балтазаров

Бобров

Балтазаров

(Пауза.)

Бобров

Балтазаров

Бобров

Балтазаров

Бобров

(Осторожно пожимает Балтазарову руку и уходит.)

Появляются Алевтина и Людмила.

Алевтина

Людмила

Алевтина

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

(С горечью.)

Алевтина

Балтазаров

Алевтина

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Алевтина

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Алевтина

Балтазаров

Алевтина

Людмила

Балтазаров

Уходит вместе с Алевтиной. Людмила идет открывать дверь и возвращается с Молочниковым.

Людмила

Молочников

Людмила

Молочников

Людмила

Молочников

Людмила

Молочников

Людмила

Молочников

Людмила

Молочников

Людмила

Молочников

Людмила

Молочников

Людмила

Молочников

Людмила

Он ее целует.

Молочников

Людмила

Молочников

Людмила

(Открывает дверь в комнату Балтазаровых.)

Балтазаров

(Входит, поддерживаемый Алевтиной, видит Молочникова

и от потрясения замирает.)

Людмила

(Уходит к себе.)

Балтазаров

Молочников

Алевтина

Балтазаров

Молочников

Балтазаров

Молочников

Алевтина

Молочников

Алевтина

Молочников

Балтазаров

Молочников

Балтазаров

Молочников

Балтазаров

Молочников

Балтазаров (потрясенно)

Молочников

Балтазаров (восторженно)

Молочников

Балтазаров

Молочников

Балтазаров

Крепкие объятия. Алевтина утирает глаза платком.

Входит Людмила.

Людмила

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Алевтина

Молочников

Балтазаров

Людмила

Балтазаров

Общая радость, объятия, слезы, поцелуи.

3

У Балтазаровых.

Праздничная суета. Мечется Алевтина.

В стороне – Орлюк.

Алевтина

Голос Людмилы

Алевтина

Голос Людмилы

Голос Ларисы

Алевтина

Орлюк

Алевтина

(Уходит.)

Являются Балтазаров и Молочников в черных костюмах. В руке Балтазарова – кипа телеграмм.

Балтазаров (читает)

Молочников

Балтазаров (читает)

Молочников

Балтазаров

Молочников

Балтазаров (читает)

(Растроганно.)

Голос Людмилы

Голос Ларисы

Молочников

(Уходит.)

Орлюк

Балтазаров (недоверчиво)

Орлюк

Балтазаров (с интересом)

Орлюк

Балтазаров

Орлюк

Балтазаров

Орлюк

Балтазаров (доволен)

Орлюк

Голос Алевтины

Балтазаров

(Задумчиво.)

(Уходит.)

Появляются Людмила в свадебном платье и Лариса.

Людмила

Орлюк

Лариса

Орлюк

Людмила

Орлюк

Людмила

Орлюк

Людмила

Орлюк

Людмила

Орлюк

Лариса

Орлюк

Лариса

Орлюк

Людмила

Орлюк

Лариса

Орлюк

Лариса

Из одной комнаты выходит Молочников, из другой – Балтазаровы.

Людмила

Молочников

Людмила

Молочников

Алевтина

(Подносит платок к глазам.)

Людмила

Алевтина

Людмила

Алевтина (Ларисе)

Лариса

Алевтина

Лариса

Балтазаров (потрясение)

Молочников (строго)

Лариса

Балтазаров

Людмила

Лариса

Алевтина

Лариса

Молочников

Балтазаров (растроганно)

Трое Балтазаровых и Лариса уходят.

Молочников

Орлюк (с усмешкой)

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Орлюк

Молочников

Властный, настойчивый гудок машины.

Вновь гудок.

Орлюк

Молочников

Орлюк

Безостановочный автомобильный гудок,

переходящий в свадебный марш.

КОНЕЦ

...

В далеком 1875 году, в Германии, в благословенный июньский день, в зеленом лесу близ Штейнабада прогуливались Брат и Сестра. Они не были друг на друга похожи. Мужчина, пожалуй, казался моложе своих тридцати – он был подвижен, даже юношески порывист и отличался худобой. Столь же худым было лицо его. Нос не крупен – ни прусской гордости, ни даже вестфальской основательности. Пепельного, землистого цвета были его впалые щеки. Усы над бледными губами казались приклеенными, очень возможно, владелец завел их в поисках мужественности, бледным был и высокий лоб, над ним нависали прямые волосы. Ощущение хрупкости, от него исходившее, дополнял его невысокий рост. Меж тем сестра его была крепкой девушкой, румяной, свежей, кровь с молоком, вся она излучала здоровье. И взгляд ее был светел и радостен, не то что взгляд ее старшего брата, будто угнетенный заботой и ожиданием беды.

Сестра . Кажется, здесь мы совсем одни.

Брат . Обычно в Штейнабадском лесу люди ищут уединения. Если не ищут любовной встречи. Ты чем-то взволнована, сестричка?

Сестра . Тот человек следил за нами. Смотрел лишь на нас.

Брат . Ты деликатна. Скажи, что он смотрел на тебя. Что из того? У него есть вкус.

Сестра . Ах, Фрицци, ты шутишь, а между тем я чувствую до сих пор этот взгляд.

Брат . О, Лисбет, до чего ты чувствительна!

Сестра . Я думаю, что он чужестранец.

Брат . И это – не причина для страха. Вполне респектабельный господин.

Сестра . Я не сказала ни слова о страхе.

Брат . Что ж он внушил тебе? Интерес?

Сестра . Фрицци! Он мог бы мне быть отцом, и даже – немолодым отцом.

Брат . Это еще ничего не значит. Есть люди – им идет седина. Она им придает благородство и вызывает к ним доверие. Этакий добрый седой великан. Чем не герой из детской сказки? Нет, в самом деле, сильный, большой, похож на ученого медведя. А ведь медведь – всегда загадка. Даже для его дрессировщицы. Руки – две громадные лапы. Могут обнять, могут прибить. Тебе нравятся такие мужчины. Помнишь, как ты однажды смотрела на атлета в том балагане, в Базеле…

Сестра . Довольно. Не хочу тебя слушать. Ты снова городишь непристойности. Так не беседуют с младшей сестрой…

Брат . С младшей сестрой! Да, в самом деле! С младшей сестрой, невинной девушкой, которая боится мужчин… Не помышляет о замужестве… Хочет навек посвятить себя брату… Прости, Лисбет, ты меня пристыдила…

Сестра . Я не пойму, чем ты раздражен.

Брат . Просто ревную тебя – и все. Мы искренне любим свою собственность, ревнуем ее к чужому взгляду. Однако же такая любовь делает крепче жизнепорядок. Разве он не основан на собственности? Стало быть, подобная ревность – в высшей степени достойное чувство, угодное Богу и государству. Верно ль, что Ферстер сюда собирался, или же это – всего лишь слух?

Сестра . Почем я знаю?

Брат . Нет, это к слову.

Сестра . Что ты имеешь против него?

Брат . Против Ферстера? Ничего ровным счетом. Славный малый. Сколочен на совесть. Жаль только, что во всем чрезмерен. Слишком здоров, слишком увесист. Слишком немец и слишком патриот. Ничего против него не имею. Здесь хорошо. И листва густая.

Сестра . Слишком густая. Не видно солнца.

Брат . Это и приятно, сестренка. Мои глаза не выносят света.

Сестра . Стало быть, «слишком» – не так уж худо, если оно на пользу тебе?

Брат . Колючка! Разве я виноват, что у меня неладно со зрением?

Сестра . Только ли с ним? Послушай, Фрицци, тебе не мешало б сменить врача. Доктор Лош тебя плохо лечит.

Брат . Лисбет, другой не будет лучше. Доктор Лош, доктор Шульц, доктор Вайгель. Какая разница – все едино. Я скверно вижу и скверно сплю. Сердце мое то резво скачет, то камнем вдруг уходит на дно. А голова всегда трещит, как будто стянута узким обручем. И все это – в тридцать один год!

Сестра . Твоя голова меня пугает.

Брат . И все-таки я на нее не в обиде. Надеюсь, она мне еще послужит.

Сестра . Фрицци!

Брат . Довольно о хворях…

Сестра . Он – здесь.

Брат . Кто еще?

Сестра . Седой господин.

Брат . Твой чужестранец?

Сестра . Потише, Фрицци. Возможно, он знает наш язык.

Седой господин, высокий, плечистый, с большими руками и мягкой улыбкой, почтительно наклоняет голову.

Чужестранец . Вы оба правы. Я – чужестранец. Готов согласиться, что ваш чужестранец и с тем, что язык Гёте мне близок. Простите, высокочтимая дама, если мой взгляд был более пристальным, чем допускает хороший тон. Поверьте, в нем не было ничего, кроме естественной симпатии к вам и к избранному вами супругу.

Сестра . Поверьте и вы, что я вам верю.

Брат . Я – также, хоть я отнюдь не супруг.

Чужестранец . Тем больше я вам завидую, сударь. Все радости у вас впереди.

Брат . Досадно, что я должен развеять столь доброе и умиленное чувство, но мы решительно не подходим для роли трогательных молодоженов. Мы – брат и сестра.

Чужестранец . Еще умилительней. Брат и сестра! Когда они вместе, их детство точно еще продолжается, неважно, что оба – взрослые люди. Как будто их утро осталось с ними. Родители, нянюшки, гувернеры, и день без конца, и молитва на ночь.

Брат . Боюсь, я вас снова разочарую, но наше детство – мое и сестры – не было таким идиллическим. И мы не склонны к излишней чувствительности.

Чужестранец . Ах, сударь, вы на себя наговариваете. Вот ваша прелестная сестра действительно делает впечатление покоя, твердости, рассудительности.

Брат . Вон как! Она уже стала прелестной?

Чужестранец . Не стала, сударь, – была всегда.

Брат . Странно. Это – французский стиль, но на француза вы не похожи.

Чужестранец . Не так уж это и странно. Я – русский. И разве только одни французы умеют оценить красоту?

Сестра . Благодарю вас, вы очень добры.

Брат . Так русский… Я должен был сразу понять. Ваш северный аккуратный выговор… Лисбет, ты обещала утром, что водрузишь на меня венок, который я давно заслужил своей ученостью и радением. Не соберешь ли цветов для него?

Сестра . Я поняла вас, любезный брат.

Брат . Тем лучше.

Сестра . Слушаю и повинуюсь. Прощайте, господин чужестранец. (Уходит.)

Чужестранец . Могу повторить, она прелестна. И вообще – все было прелестно.

Брат . Что именно?

Чужестранец . Вся эта пастораль в старинном духе – чистая девушка спешит нарвать на лесной полянке цветочков для веночка – буколика! Истинно – Розляйн на лужочке.

Брат . Сударь, ваша улыбка поспешна. Я не охотник до пасторалей. Равно как до этих стишков Гёте, который, как мне ясно, для вас есть выражение вечно немецкого. Я просто счел нужным отправить сестру подальше от ваших глаз и речей. Мужчины, когда говорят меж собой, могут невзначай и забыться.

Чужестранец . Вы очень привязаны к сестре. Я вам сочувствую.

Брат . Только не это! Чем я вызываю сочувствие?

Чужестранец . Ей еще предстоит полюбить.

Брат . Она говорила – и не раз, – что намерена посвятить мне жизнь.

Чужестранец . Не раз. Она в себе не уверена. Такое говорится лишь раз.

Брат . Вы надеетесь, я усомнюсь в ее преданности?

Чужестранец . Ничуть не надеюсь. Я уже знаю – мы не умеем жить без химер. И все же, однажды она полюбит. Упорного крепкого молодца. Упрямо идущего к своей цели. Цель эта будет достаточно бюргерской – богатство, почет, положение в обществе, – и он, безусловно, ее добьется. Сестра ваша станет послушной женой, впоследствии и любящей матерью. Однако ж и вас она не забудет, будет вас почитать и гордиться. Я, разумеется, убежден, что вы дадите к тому основания.

Брат . Весьма занятно. Кто вы такой?

Чужестранец . Вы правы, пора нам друг другу представиться.

Брат . Сударь, зачем нам обмен именами? Стоит ли отягчать свою голову? И без того ей приходится трудно. К тому же любое знакомство – неволя. Мы можем беседовать много свободней, не зная друг друга.

Чужестранец . Согласен с вами. Вы сами спросили, кто я такой.

Брат . Меня занимает род вашей деятельности.

Чужестранец . Я литератор.

Брат . Так я и думал. Что же вы пишете? Статьи?

Чужестранец . Редко. От них одни неприятности.

Брат . Значит, придумываете истории?

Чужестранец . Бывает и так. Но чаще всего – я их подглядываю и подслушиваю. А вы? Кто же вы?

Брат . Да, в самом деле?

Чужестранец . Во всяком случае – не служите в банке.

Брат . Не в банке – и все-таки я служу. Похоже, что вас это удивляет. Русские, насколько я знаю, не любят служить. Они путешествуют, живут в поместьях, а самые деятельные придумывают на досуге истории.

Чужестранец . Есть и еще один род безделья – быть чиновником. Но, вопреки всему, мое отечество существует. Так вы не расположены к русским?

Брат . Наоборот, они мне нравятся. Должен сознаться, когда ребенком я узнал, что вы проиграли войну, я плакал. Долго и безутешно. Я не любил тогда французов.

Чужестранец . Зато, став взрослым, вы ликовали, когда побили их под Седаном…

Брат . Только вначале. В самом начале. Победители повели себя дурно. Стали упиваться собой. Открыли немецкий университет в Страсбурге – для чего, как вы думаете? Им мало было своей удачи на поле боя, им еще нужно повергнуть французскую культуру. Свинство. Я мог бы понять поединок идеализма с галльской чувственностью, однако немецкий идеализм, требующий вещественных знаков своей победы, внушает стыд. Идеализм, бряцающий шпорами и преисполненный чванства казармы. Впрочем, любой идеализм дурно кончает. Тут – неизбежность.

Чужестранец . Странные, странные речи для немца.

Брат . Возможно. К несчастью, в Германии принято лирически относиться к казарме и даже находить в ней поэзию. Вы, я вижу, почитаете Гёте, а он почитал Наполеона. Что естественно – у вашего Гёте был генеральский взгляд на мир, да и ум у него был генеральский. В Германии есть лишь один поэт. Шиллер. Другого же я не знаю.

Чужестранец . Вы не можете не восхищаться Гёте.

Брат . Что ж, пусть берет он себе восхищение, а Шиллеру оставим любовь. Это ведь тоже вполне естественно. Кем восхищаются, тех не любят.

Чужестранец . Где же вы служите?

Брат . В университете.

Чужестранец . Вы профессор?

Брат . С вашего позволения.

Чужестранец . Чему ж господин профессор учит?

Брат . Думать.

Чужестранец . Вы учите философии?

Брат . Я повторяю: я учу думать. А философию я читаю. Легко излагать чужие мысли, зажечь своими – безмерно трудно.

Чужестранец . За ваших студентов я спокоен. Они узнают множество новых и подлинно неожиданных мыслей.

Брат . Множество? Было лишь несколько стоящих за всю историю рода людского. Тот, кого посетит хоть одна, может считать, что не зря родился. Но ею надо распорядиться.

Чужестранец . То есть – преобразовать в идею?

Брат . Вот здесь вы должны проявить осторожность. Идея обуздывает мысль и ограничивает ее. Но это, в конце концов, не страшно. Идеи рождаются и умирают. Опасны навязчивые идеи.

Чужестранец . Однако же может случиться и так, что мысль, посетившая вас, и есть навязчивая идея?

Брат . Недурно. Ваш ум склонен к игре. Не знаю, насколько он глубок, – во всяком случае, ему свойственна живость. Нет, сударь, явившаяся мне мысль тем отличается от идеи, даже навязчивой, что свободна. Она не держится за догадку, она не боится ее отринуть, если почувствует ее узость. Вы вправе сказать, что счастливая мысль меньше всего обещает счастье. Да, это верно, но выбора нет. Ибо в отношениях с мыслью необходимо большое мужество. Вот этому-то я и учу.

Чужестранец . Вы требуете от ваших юношей не прилежания, но бесстрашия?

Брат . Именно так, именно так! Страх, сударь, это конец дороги. И умственный страх гораздо хуже, чем страх физический, – можно понять, когда человек желает сберечь свое незащищенное тело, когда же он сберегает свой мозг от неприятного открытия, он жалок и достоин презрения. При этом он хочет скрыть свою трусость, – оказывается, всякая мысль, которая не ищет предела, рискует стать безнравственной мыслью.

Чужестранец . Должно быть, как всякая свобода, ежели она беспредельна.

Брат . Полноте, так пугают слабых. Все либералы, сколько их есть, требовали свободы мысли. Но все боялись свободы мыслить. Естественно! Это разные вещи! Первая из этих свобод связана с политическим правом. Она расширяет его пространство. Вторая – с отвагой нашего разума, ее движенье – не вширь, а вглубь. Но в глубине таятся бездны.

Чужестранец . В бездне таится еще и ад.

Брат . Ад в нашем черепе и душе, если робеешь дойти до сути. Даже когда ваша тайная цель – всего лишь укротить свою мысль, единственное средство – додумать! Иначе она не даст вам пощады. Тем более, если вы твердо намерены испытывать к себе уважение. Додумать! Это высшая смелость. Да, это игра не на жизнь, а на смерть. Неверный шаг, и вы оступились. Зато какое же наслаждение чувствовать, что мало-помалу вы подчиняете эту строптивицу. Она еще яростно сопротивляется и расставляет свои силки, но вы продолжаете штурм крепости – лучше погибнуть, чем отступить. Ваша несчастная голова кипит, раскалывается, изнемогает, проклятая мысль, такая желанная, такая близкая, не дается, она извивается, ускользает, она уползает в свой лабиринт. И все же ей это не удастся, вы вытащили ее на свет. Вот, вот она, в ваших руках, как женщина! Трепещет, бьется, но все напрасно, вы неуклонно ее доламываете. И наконец она отдается, вы овладели ею вполне. Вы точно испытываете оргазм. Так вот ты какая – вы шепчете ей. И проще и лучше, чем ты казалась в самоубийственной преисподней, когда я преследовал тебя. Отныне – вы господин положения. Сегодня она вас не одолела, вы живы и не сошли с ума. Вот что такое, сударь, додумать, взять верх над мыслью в единоборстве. Как странно вы смотрите на меня. Вы, верно, решили, что я безумен.

Чужестранец . Ни в коей мере, но сколько страсти! Позвольте мне нескромный вопрос.

Брат . Ну что же… Скромность – достоинство нищих.

Чужестранец . Скажите мне, вы любили женщину?

Брат . Недолго же мы с вами парили.

Чужестранец . О нет, мы воспарим лишь сейчас. Была ли та, кого вы любили столь же неистово, как философию?

Брат . Прежде всего я не уверен, что смею называться философом. Я думаю лишь тогда плодотворно, когда испытываю волнение.

Чужестранец . Так я угадал. И жду ответа.

Брат . Что вы во мне угадали, сударь?

Чужестранец . Что вы не можете не любить.

Брат . Признайтесь мне, о чем вы подумали, когда обронили, что я неистов? Подвержен ли я горячке похоти?

Чужестранец . Я спрашивал, любили ли вы?

Брат . Прошу извинить за грубую речь. Само собой, вы хотите услышать, что на меня снизошла благодать, что я был готов молиться и плакать. Извольте. Я знаю в себе этот дар, меня волновала мечта о браке, но я преодолел искушенье. Женщина – это несвобода. Это сияющая темница.

Чужестранец . Забавно!

Брат . Очень, очень забавно. Может ли темница сиять? Нелепость! И тем не менее – так. С улыбкой и вероломной мягкостью она заточит вас в свой темный мир, опустошит и вашу душу, и – что еще опаснее – мозг.

Чужестранец . Но отчего бы вам не найти добрую и смирную девушку?

Брат . Женское смирение, сударь? Женщина – это вечный бунт. Она никогда не простит превосходства, которое нам дано природой. Лишь в нашем позоре и унижении она черпает жизненную энергию.

Чужестранец . Друг мой, но вы ей сдались без боя.

Брат . Я? Женщине!

Чужестранец . Но это же так. И если вы не боитесь додумать, то додумаете, что вы боитесь.

Брат . Браво! Превосходный удар. В нем много первобытной жестокости. Предпочитаете не петлять, а сразу сбить с ног, обезоружить. Старый медведь обнаружил силу. Наотмашь лапой! Когтем по мясу! Но я – на ногах. Я устоял.

Чужестранец . Помилуйте, я не хотел вас обидеть.

Брат . Обидеть? Разумеется, нет. Вы просто хотели меня повергнуть. Не отказывайтесь от собственных слов – я не хочу разочароваться. Предпочитаю воздать вам должное. Вам и вашей самоуверенности.

Чужестранец . Вот уж чего никогда во мне не было. Всегда повторял своим приятелям: делайте то, что я говорю, только не делайте то, что я делаю.

Брат . Истинно царственная снисходительность. Еще раз: не смягчайте удара. Вы заслужили мою откровенность. Итак, вы хотите знать, любил ли я? И сам не знаю, как это назвать. Но есть супружеская чета. Муж – человек с громадным даром, возможно даже, что слово «дар» тут слишком слабо и слово «гений» будет уместнее и вернее. Стало быть, перед нами гений. При этом воспитавший характер, равный его творческой силе. Здесь невозможны ни привязанность, ни нежность, ни тем более дружба. Здесь допустимо лишь поклонение. Желаете быть с ним рядом? Ну что ж… Но только забудьте о собственной личности. Служите ему, растворитесь в служении и будьте счастливы уже тем, что вам разрешили ему служить.

Чужестранец . О господи, как я ему завидую.

Брат . Сударь, вам этого не дано. Бесспорно, как всякий искатель славы, вы о себе высокого мнения, но и сомнения вам знакомы, а он не ведал их даже в детстве. И у этого исполина – жена. Вам любопытно – кто же она? Добрая и смирная девушка? Ничем не приметное созданье? Служанка, сестра, домоправительница? Ведь он не потерпит рядом с собой иной! И все-таки вы ошиблись. Она ему служит, но не служанка. Ведет его дом, и ведет отменно, но роль ее совершенно другая. Сестра и мать? Да, безусловно. Но при этом – любовница, и, как мне кажется, тут ей не может быть соперниц.

Чужестранец . Необыкновенная женщина.

Брат . Нет, просто женщина, этим все сказано. Но – в отличие от остальных – понявшая свое назначение. Женщина, сударь, это добыча. Вы должны ее взять в разграбленном городе и овладеть ею над трупом мужа. И чем безжалостней вы это сделаете, тем безоглядней она будет вашей.

Чужестранец . Однако ж откуда здесь город разграбленный и павший супруг?

Брат . Все это было. Вам надобно знать, что она была подругой значительного человека, которого решилась покинуть, поняв, что второй человек велик. Она прекрасна, умна, энергична, она по-своему даже добра… пока вы верны ее избраннику.

Чужестранец . И вы полюбили ее? Ах, бедный!

Брат . Я вновь прошу не сочувствовать мне. Не для того я был откровенен. Каждому сердцу нужна своя школа. Я же всегда устою на ногах, в этом вы могли убедиться. Любил ли я ее? Не пойму. Знаю, что любил ее мужа. Быть может, я любил и ее, она ведь сумела стать его частью. Но это – в прошлом, мы разошлись. Хотя она, видимо, не желает совсем меня отпустить на волю. Она мне пишет, зовет приехать. Но я не родился быть придворным, а между тем их дом – это двор.

Чужестранец . Благодарю вас за вашу искренность. Простите мне мою оговорку. Вы вовсе не бедны, вы богаты. И все же в таком цветущем возрасте вы неизбежно должны утешиться.

Брат . Что вы имеете в виду? Что я завожу себе модистку? Горничную? Или просто кухарку? Какую-нибудь грудастую девку с мясистыми бедрами, с крепкими икрами, с круглым соблазнительным задом?

Чужестранец . Не так уж худо. Должен заметить, девицы в ситце очень милы. Но если вам милее батист, тогда есть и другие возможности. Бывают еще неверные жены.

Брат . И вы предлагаете мне этот смрад?

Чужестранец . Боже избави, но в ваши годы ночи не могут быть одинокими. Либо одно, либо другое.

Брат . А если попросту – ни-че-го?

Чужестранец . Немыслимо.

Брат . И однако, я – девственник. Вы сами хотели моей откровенности. Я девствен и этого не стыжусь. Там, где невозможно найти, я не принимаюсь за поиски. Что такое, по-вашему, «ничего»? Некое пространство без воздуха? Но это для того, кто зависим. Кто ищет опоры в чужой руке или в одобрительном взгляде. А для того, кто сам по себе, «ничего» означает совсем иное. Я ни-че-го от вас не хочу. В моих кладовых хватает места только для собственных драгоценностей. Ничего – это одиночество. А одиночество – это мир наиболее населенный. Теперь вы можете и усмехнуться.

Чужестранец . И не подумаю. Я – литератор. Воображаемая жизнь отнюдь не хуже взаправдашней жизни. Я склонен думать, что даже лучше.

Брат . Ах, ну конечно же, ну разумеется. Невинный намек, а сколько в нем яда! «Какие хищные цветы он собирает безопасно на пышных оргиях мечты». Сударь, вы глубоко заблуждаетесь, если вы приняли меня за сумасшедшего онаниста. Я полностью владею собой, а стало быть, и своими страстями. Очень возможно, что я женюсь, но только если сочту это нужным.

Чужестранец . Дай Бог вам сделать правильный выбор.

Брат . Страсть – распоясавшаяся мысль, и я сумею ее укротить. Точно так же я укрощу и женщину. Мое одиночество не от слабости. Оно – от силы и только от силы.

Чужестранец . Нисколько в этом не сомневаюсь. Вы юношески самолюбивы.

Брат . Мне нужно только поправить здоровье. Мне досаждают мои глаза, они не выносят яркого света. Правда, беда эта – небольшая, в сумерках легче сосредоточиться. Иной раз я чувствую общий упадок, впрочем, мне помогает хлорал, кроме того, отлично действует настойка индийской конопли. Но я принимаю ее в малых дозах! Слышите, сударь, только – в малых!

Чужестранец . Друг мой, я не сказал ни слова.

Брат . Но ваше молчание не беззвучно. Согласен, вы умеете слушать. Внезапно забываешь о сдержанности. К тому же у вас – счастливая внешность. Она дает вам изрядную фору. Вот обо мне такого не скажешь. Я не высок, болезненно худ, лоб мой, возможно, был бы хорош, если бы не его покатость. Да и усы слишком густы. В них можно заподозрить претензию. А что, сударь, ужасней претензии – в ней неуверенность, в ней заигрывание с этим бесчеловечным миром. Ты и презираешь его, и выпрашиваешь у него подачку – его снисходительного внимания. А вы до сих пор хороши собой. Возможно, возраст вас только украсил. Истинно княжеская осанка, покойная округлость движений. И этот словно ласкающий взгляд. Так и тянет открыть вам душу. Поэтому вы должны быть опасны. Вы сами женаты?

Чужестранец . Я – холостяк.

Брат . Ну, разумеется. Так я и думал. Вы лишь советуете жениться.

Чужестранец . Но это не значит, что я свободен.

Брат . Еще бы! Женщины вас обожают, слетаются, как мухи на мед. Вы, верно, привыкли повелевать?

Чужестранец . Если б я только мог! Но – нет.

Брат . Скажите мне, вы всегда такой мягкий?

Чужестранец . Не знаю. Немецкая земля, во всяком случае, мягчит мою душу.

Брат . В самом деле? И почему?

Чужестранец . Потому, что она жила в Германии.

Брат . Ах вот оно что!

Чужестранец . В Тиргартентале. Неподалеку от Баден-Бадена, у самой подошвы Зауерберга. То были мои лучшие годы. Увы, я перебрался в Париж.

Брат . Зачем же?

Чужестранец . Она живет во Франции. Видите ли, там ее дом. А император повздорил с кайзером. Теперь императора больше нет, напротив, кайзер стал императором, но все же ей стало здесь неуютно. Всегда и повсюду нормальным людям приходится страдать от великих.

Брат . В особенности, когда великие малы.

Чужестранец . И вот после Лейхвальдских долин я поселился на Монмартре. А это все равно что однажды переехать из монастыря в Содом.

Брат . Стало быть, вы ей вполне послушны? Она замужем?

Чужестранец . У нее благородный, старый и снисходительный муж. Мы ладим. Я к нему привязался.

Брат . Как мило! А она молода?

Чужестранец . Теперь уже нет. Но это, поверьте, не имеет никакого значения. Я ревную ее все так же отчаянно, как десять и двадцать лет назад.

Брат . К мужу?

Чужестранец . Кто же ревнует к мужу? Но ведь приходится жить и врозь. Однажды наша разлука длилась по ряду причин целых шесть лет. Когда наконец я приехал во Францию, я нашел ее увлеченной художником, который писал ее портрет. Потом у нее родился сын. И долго терзал я себя сомненьем, кто его истинный отец.

Брат . И где же теперь господин портретист?

Чужестранец . Его уже нет. Он скоро умер.

Брат . Скажите, когда его не стало, почувствовали вы облегченье?

Чужестранец . Вы удивитесь, скорее – грусть. Конечно, то было тяжкое время, и все же я жил тогда полной жизнью.

Брат . Именно так! Именно так! Я лишь сегодня сказал сестре, что ревность – благородное чувство.

Чужестранец . Возможно. Однако был еще доктор. К слову сказать, ваш соотечественник. И мне еще раз пришлось отведать этого благородного зелья.

Брат . Ваша избранница столь хороша?

Чужестранец . Не знаю. Она худа и смугла. Кто-то сказал о ней: сажа да кости. Но для меня она сокрушительна. Как видите, я не столь опасен.

Брат . Любящий не бывает опасен. Опасным может быть лишь любимый. Впрочем, я совершенно уверен, что вы им были, и не однажды. А в этом случае вам досталась нежданная, непривычная роль.

Чужестранец . «В этом случае»? Благодарю покорно. Этот случай и есть вся моя жизнь.

Брат . Решительно убежден – не вся. И все-таки хотел бы понять причину подобного постоянства.

Чужестранец . И я бы хотел. В любви много мистики. Быть может, в глазах любимой женщины есть нечто сверхчувственное. Бог весть. Перо свое я посвятил русским девушкам, а насмерть полюбил – иноземку.

Брат . Мистика? Увертка, уловка! Стоит ощутить свою слабость, и сразу же является мистика. Будьте честны с самим собой. Любовь – неизменно капитуляция. Вы полюбили? Вы подчинились.

Чужестранец . Но разве же нет взаимной любви?

Брат . А разве палач не любит жертвы? Меж ними всегда возникает связь.

Чужестранец . Вот вам вполне мистический взгляд.

Брат . Софизмы, сударь, одни софизмы. Поверьте, все имеет начало. Есть некое давнее обстоятельство, возможно, стечение обстоятельств, когда-то побудившее вас искать этой встречи, этого рабства. Вас, почитателя смирных барышень! Скажите, случился ли в вашей молодости друг или недруг – это неважно, – который вызывал вашу зависть?

Чужестранец . Бог уберег от подобной пытки. Я никому никогда не завидовал.

Брат . Допустим. Вы слишком горды для этого. Ну что же, определим иначе. Не зависть, а восхищение с болью. Хотелось походить на кого-то, но это было недостижимо.

Чужестранец . В молодости? Да нет, пожалуй. В отрочестве. На моего отца.

Брат . Вот как? Неожиданный выбор. Обычно к родителям мы лишь снисходим.

Чужестранец . Ах, сударь, не тот это был человек, на коего можно взглянуть сверху вниз. Загадочен, холоден и прекрасен. Право, в нем было нечто магическое. И властное.

Брат . Продолжайте, я слушаю.

Чужестранец . Я был влюблен безнадежно в девушку несколькими годами старше. И вот случайно я стал свидетелем, как он ударил ее хлыстом.

Брат . Остановитесь. Вы – все придумали. Но все равно это восхитительно.

Чужестранец . Нет, друг мой, это нельзя придумать.

Брат . Во всяком случае, вот ответ! Вы с детства были обречены сопоставлять себя с вашим идолом. И вы ощущали себя в ловушке. Стать как отец вы не могли, а быть собою вы не хотели. Лишь дама, которой вы ныне служите, впервые позволила вам совместить и подчиненье и обладанье. А в благодарность вы ей верны.

Чужестранец . Что ж… Откровенность за откровенность.

Брат . Но эта история с хлыстом… Вы записали ее?

Чужестранец . Разумеется.

Брат . Поистине кто-то нас с вами проклял. Там, где другие живут, мы пишем.

Чужестранец . Возможно, это не худший выход. Когда я пишу, я независим. Россия строга – пой, как ей хочется! Но я не всегда ей могу отозваться.

Брат . Хоть здесь тверды. Вы слишком учтивы для этой вашей медвежьей стати. Бархат не к лицу великану. Даме из Франции вы уступили, смирные барышни столь нежны, что ваше отменное воспитание не разрешает вам быть с ними грубым. Хотя ваш родитель вам и открыл, что это серьезная ваша ошибка. Но вы не пойдете против натуры, а сила должна найти исход. Стало быть, остаются плебейки.

Чужестранец . Однако…

Брат . Вы не решитесь солгать мне, что я ошибся, – не зря же, сударь, вы заподозрили меня в том, что я, как и вы, отвожу с ними душу. Румяные, крепкие, аппетитные! И все мечтают вам угодить! Признайтесь, много у вас бастардов?

Чужестранец . Одна только дочь.

Брат . О, вы осмотрительны! Неважно. Я все равно угадал. У вас демократический вкус.

Чужестранец . И демократические ляжки. Так мне сказал один писатель.

Брат . Он прав. И ляжки, и ваши ладони, громадные, точно две лопаты, и ваши плечи, и грудь, и спина – все ваши стати красноречивы. Очень возможно, что все эти пташки любят вас не из одной корысти.

Чужестранец . Сударь, почему бы и нет? Поверьте, это славные женщины. Разве вы сами не демократ? Мне кажется, да нет, я уверен – вы не должны любить сословность.

Брат . Об этом вздоре я и не думаю, но быть демократом я не могу. Я не умею быть частью целого, я сам являю некую цельность. Кроме того, демократ обязан без устали льстить слепому чудовищу, которое вы зовете народом, а я бы назвал необъемной толпой. Толпа обожает комплименты, и потому любой мошенник, который смекнет похвалить эту дуру за светлый ум, воспеть эту девку за чистоту, найти в этой стерве вечные залежи добра, ей будет милее и желанней всех Сократов, всех Катонов и Брутов. Увольте, это не для меня. Я уж не говорю о том, что демократия и красота решительно исключают друг друга. Само собой, я никак не касаюсь ваших народолюбивых утех.

Чужестранец . Спасибо вам. Очень великодушно.

Брат . Но ваш отец… Вот кто мне по сердцу. Хлыстом! Вот – настоящий мужчина! Совсем, как тот…

Чужестранец . О ком вы?

Брат . О нем. О том, кто встал между мною и ею. О гении.

Чужестранец . О вашем злом гении?

Брат . Нет. Я сказал то, что сказал. Гений не может быть злым или добрым. Гений выше добра и зла. И больше ни слова о морали. Не нужно пуританских стенаний.

Чужестранец . Кто он? Я спрашиваю не об имени.

Брат . Я понимаю. Он – музыкант. Первый на этой земле. Нет… мало! Лучше сказать, он – отец музыки. Бесспорно, она от него рождается. А кто ж ваша смуглая госпожа? Я также не спрашиваю об имени.

Чужестранец . Она скорее всего – дочь музыки. Бесспорно, из нее родилась. Голос ее уже есть мелодия.

Брат . Певица.

Чужестранец . И – первая на земле. Странно, меж нами не много сходного, однако же наши судьбы мечены едва ли не одною печатью.

Брат . Вы – о музыке? Не вижу тут странного. Мы с вами оба – люди печали, а дух музыки – это дух трагедии.

Чужестранец . И лишь одним остается утешиться: трагедия выше добра и зла.

Брат . О да, оттого она – область гения. Сударь, я не мишень для иронии. Любая стрела пролетит, не задев.

Чужестранец . Тем лучше! Я не хотел вас обидеть, но все-таки мне трудно понять, что вы имеете против морали?

Брат . Все, сударь, решительно все! Не выношу этой постной дамы. Стоит внимательней приглядеться к ее добродетельной физиономии, и вы поймете ее убожество. Она лицемерит, она юродствует, она воняет фальшью и ложью. Вяжет энергию, тушит пламя, опутывает меня обязательствами. Но я ей ровно ничем не обязан. Если я должен держать ответ, то только перед жизнью и мыслью. А их-то она как раз и страшится. Поэтому всегда и старается втиснуть в себя и жизнь и мысль. Да, сударь, мораль – это страх. А что на свете подлее страха?

Чужестранец . И что – естественней?

Брат . Сударь, сударь! При вашей-то богатырской комплекции! Пугливый колосс… Вам нравится злить меня. Но нынче я благодушно настроен. Вернее сказать, – меланхолически. Впрочем, это одно и то же. Просто я ненавижу страх. Однажды он лишил меня друга.

Чужестранец . Стало быть, вы верите в дружбу?

Брат . Верил, верил, что было, то было. Тем более, дружба вполне возможна, если ваш друг от вас далеко. Пишите ему свои послания, записочки величиной с ладонь или исповеди размером с тетрадь. Творите эпистолярный роман, но не пускайте его к себе – ни в ваш дом, ни, тем более, в ваше сердце. Если он обладает волей, он попытается вас подчинить, а если он слаб и беззащитен, он станет докучать своей преданностью и требовать за нее награды. И так и этак – прощай, свобода.

Чужестранец . Свобода? Да разве ж она бывает? Средь наших утешительных мифов свобода стоит на первом месте.

Брат . Миф действеннее расхожих истин, следовательно, в нем больше истинного. Он требует к себе уважения и уж тем более – от писателя. Цель творчества – создание мифа. Нет, сударь, свобода вполне возможна, опять же, если у вас нет страха. И прежде всего – перед собственной личностью. Свобода и страх несовместимы. Мой друг постыдно бежал в монастырь и скрылся за этими мрачными стенами. Не по зову внезапного благочестия. От ужаса, который сломил его. И мне – ни слова об этом замысле. Боялся, что я его разгадаю. Что я сумею ему доказать, что это не взлет к небесам, а падение. В те дни я испытывал боль и злость. Ведь если я не имею Бога, то должен иметь хотя бы друга. Но эта обида была моей слабостью, – как видите, я ее подавил.

Чужестранец . И вы живете без Бога и друга?

Брат . Да, сударь, без друга и Бога. Скажу вам по секрету: Бог умер. И если вы даже казните гонца за скверную весть, Бог не воскреснет.

Чужестранец . Действительно, печальная новость. И кто же тогда займет его место? Навряд ли оно останется пусто.

Брат . Ну что же – превосходный вопрос.

Чужестранец . Само собой, дьявол?

Брат . Ни в коем случае. Его и близко нельзя допускать. И серой пахнет, и эти рожки! Как у обманутого супруга. Но главное – бесконечно вульгарен. Претенциозная самонадеянность. Саркастические гримасы. А эти повадки ростовщика! Отдайте этому Шейлоку душу, поставьте свою подпись на векселе, а он вам дарует вечную молодость. Каков прохвост? Какова коммерция?! Взять меня с моим сокровенным, с тем, что меня отличает от всех, и дать взамен этот жалкий сезон. Я-то знаю эту дрянную пору – сплошные терзания, ночи тоски. Надо было быть вашим Гёте с его паническим страхом старости, чтобы воспеть столь пошлую сделку. Нечего сказать, олимпиец! Не мог допустить, чтобы юная курочка, увидев седины, такие как ваши, отвергла бы его домогательства. Недаром в этом единоборстве победа Бога притянута за уши, я бы сказал, – она формальна. Какой-то голос доносится сверху: «Спасена!» Не унывай, Маргарита! В борьбе за женщину Бог одолел. В театре особенно очевидна незначительность такого финала. Кому поручат сказать эту реплику? Самому маленькому актеру, которого держат в труппе из милости. Заставят беднягу забраться на хоры и крикнуть оттуда свое словечко. Не правда ли, завидная роль? Но вашему Гёте меня не надуть. Весь его поэтический порох был потрачен на Мефистофеля. Тайная симпатия, сударь! Тайная родственность, вы не находите? Быть может, и не такая уж тайная. Что он сказал, когда сын его умер? «Вперед, сквозь могилы!» Очень по-божески! Нет, будем искренни – очень по-гётевски! В этих словах сатанинский азарт.

Чужестранец . Кто же тогда спасет человека? Бог умер, Мефистофель вульгарен.

Брат . Прошу извинить, если я задену вашу славянскую религиозность. А почему бы эту обязанность человеку не возложить на себя?

Чужестранец . Быть может, оттого, что тогда он перестанет быть человеком. Такое ведь было.

Брат . Ну да, он вознесся. Не стоит спорить о бедном Христе. Если что-то и плодоносно в еврействе, то прежде всего способность к сомнению, а от нее-то он и отрекся. Я убежден, что его угнетало его семитское окружение. Вы не задумывались над тем, что проповедь любви и смирения сама по себе была протестом? Всепрощение, в сущности, всепрощание со всей его еврейской родней, с ее нетерпимостью и неуемностью.

Чужестранец . Признаться, происхождение Христа меня не особенно занимало. Меня убеждало его бессмертие.

Брат . Вы верите в бессмертие духа? В бессмертие фикции?

Чужестранец . Даже больше, нежели – в бессмертие мысли.

Брат . И это – писатель?! Стыдитесь, сударь. Вы только что совершили предательство.

Чужестранец . О, нет. Но я знаю: Бог старше мысли.

Брат . А мысль о Боге – старше Бога.

Чужестранец . Какое пленительное кощунство!

Брат . Прошу вас, не хвалите меня. Такая похвала унижает.

Чужестранец . Отнюдь. Мне нравится ваша дерзость.

Брат . Весьма обязан. Тут нет игры. Серьезная мысль всегда есть дерзость. Мысль умеренная, рекомендованная, перелицованная портняжкой, держащая фрунт, с руками по швам, подобная мысль недостойна, чтобы ее называли мыслью. Она – лишь служанка, и место ее никак не в голове, но в прихожей. Нет, подлинная зарница опасна. Вы помните, как молодой человек похитил пламя у громовержца. Он был чрезвычайно жестоко наказан. Как полагаете – почему?

Чужестранец . За дерзость.

Брат . На этот раз вы правы. Свирепый Бог был придуман Эсхилом, но пламя, которое было мыслью, до сей поры освещает ночь. К тому же сама чрезмерность кары уже подтверждает такую версию. Только за мысль казнят так люто. Вот вам и утешительный миф!

Чужестранец . Однако, дружочек, живые мифы бывают и похлеще придуманных.

Брат . Нет, сударь. Люди постыдно слабы. Лучшим дано сотворить легенду – не больше. Жить так, чтобы ею стать, им – не по силам.

Чужестранец . Не торопитесь. Вы сами можете оказаться таким живописным персонажем.

Брат . Вы все-таки надо мной смеетесь.

Чужестранец . Нисколько. Почему бы и нет? Хоть вы и не признаете Бога, но он одарил вас своею искрой. Вы непокорны, честолюбивы, кроме того, из тех задир, кто вечно воюет с самим собой. Вы ведь застенчивы, а между тем делаете впечатление сильного, уверенного в себе человека. А это действует магнетически – особенно на молодых людей. Словом, по моему разумению, вы обладаете всеми свойствами, чтоб стать однажды героем мифа. Хотя бы в пределах университета.

Брат . Нет, сударь, меня не канонизируют. Герои – святые, а я – сатир.

Чужестранец . И это способствует популярности. А впрочем, бойтесь учеников. Одни – расчетливы и хитры, берут у вас лишь то, что им нужно для прочной осязательной выгоды. Другие истовы – эти опасны. Ваше дитя на ваших глазах вдруг превращается в карикатуру.

Брат . Я не имею учеников.

Чужестранец . Но вы ведь хотели бы их иметь. Сознайтесь. Вам не идет лукавство. Тем более что ваше учительство – это еще и счет ваш к жизни. Ты обошлась со мной непочтительно, стало быть, надо тебя изменить. А кто это сделает? Только апостолы. Готов держать любое пари, что лекции ваши становятся книгами. Ваш Прометеев огонечек не может не требовать типографии.

Брат . К несчастью для моего издателя. Он стонет, что я пущу его по миру.

Чужестранец . Но тем не менее – издает.

Брат . Он все еще продолжает надеяться, что если я не дождусь восторгов, то удостоюсь хотя бы брани. Глядишь, и вернутся к нему его таллеры. Бедняга! Решительно никому нет дела до того, что я думаю. Меня хотят уморить молчанием.

Чужестранец . Неужто же могут в том преуспеть?

Брат . Нет. Я уж вам сказал: ни-ког-да. Я выдержу стужу одиночества. Теперь я знаю, как оно греет.

Чужестранец . И это не вымысел?

Брат . Это правда.

Чужестранец . Ах, друг мой, я завидую вам. Не морщитесь, я совсем не шучу, не льщу, не хочу отделаться фразой. Я фразистых людей не терплю. Нет, я действительно в первый раз отчаянно позавидовал ближнему. Вы можете остаться один, и больше того, вы ощущаете тайный жар пустого пространства, а я в нем медленно замерзаю. Я потому и боюсь своих лет, что не умею жить в пустоте. А годы для писателя – смерть. Как бы себя я ни утешал, все же тружусь я для злобы дня, это обязанность беллетриста, нюх у него должен быть, как у гончей. Я хуже стал чувствовать запах времени. И это – беда, дружочек, беда. Я равнодушен к своим ровесникам, они мне кажутся окаменевшими, меж тем для нового поколения, как выяснилось, я ретроград.

Брат . Поэтому, по вашему мнению, не может быть верных учеников?

Чужестранец . Уж я-то знаю, что говорю. Вас не услышали? Вас не видят? Не удосужились даже выбранить? Вот перед вами человек, которого вся молодая Русь сегодня поносит с тою же страстью, с которой некогда возносила. Все улетучивается, как дым. Вы желаете остаться собою, вы усматриваете в таком постоянстве свое достоинство? Заблужденье! Кому нужна неизменность ваша, если меняется все кругом? Один наш поэт уверял читателей, что их озлобление его тешит и даже вдохновляет… не знаю! Меня возжигали иные музы. Вы давеча порицали Гёте за страх постареть, а мне он понятен – скучно писать, когда не влюблен.

Брат . Да разве ж вы стары? Вам нет шестидесяти.

Чужестранец . Три года до этого рубежа.

Брат . К тому же вы только что рассказали о вашей неугасшей любви.

Чужестранец . Да, разумеется, всё со мной. Чрез несколько дней я еду во Францию. В июле – день рождения Дамы, и рыцарь ее должен быть рядом. В том самом загородном поместье, где некогда он был осчастливлен. Но эта любовь… с одной стороны… некая пьеса, мы в ней – артисты, с другой же – она обиход моей жизни, она – будто часть ее распорядка. А нужен… ожог. Сладкий ожог. Ты и боишься его и хочешь. Знаешь, что будет больно, а ждешь. И без него, что ни пишешь, – все тускло.

Брат . Нет, сударь, не могу согласиться, – если писателю есть что сказать, он это скажет, чего бы ни стоило. Даже – без поощрения женщины. Даже – представьте! – без женской ласки. А нечего выплеснуть – пусть он ждет, пока колодец не будет полон.

Чужестранец . Ах, да какой вы! Ведь счастья хочется. А счастлив я, только когда мне пишется. Впрочем, возможно, что все это – вздор. Я ведь лентяй. А вот поди ж ты… Дурацкое счастье – марать бумагу! Дается тебе за то, что урод – не можешь быть счастлив от истинной жизни, от каждого дня и каждого часа. Все то, чего ты от них не взял, ты рвешься извлечь из себя самого, из кожи, из крови, из естества. И мало-помалу вот эта растрата становится всем – и подлинной жизнью, и пыткой, и радостью, и спасением. Придет беда, ты ее записываешь и думаешь, что тем с нею справился. Придет сомнение – вновь запишешь, и кажется, что нашел ответ. Теряешь близкого человека и снова – порочное существо! – скорее к столу! И уже – полегчало.

Брат . И вы еще говорили о Боге! И вы еще оскорбились за Гёте. Но я не возвел на него напраслины. Он занимался литературой. И этим все сказано. Где тут божеское? Вы каждое утро садитесь за стол, чтобы вывернуть себя наизнанку, и то, что, согласно вашей же вере, принадлежит исповедальне, делаете достоянием ярмарки. Но если бы вы собой ограничились! Для вас нет святости чьей-то тайны. Вы соглядатайствуете, подслушиваете, вы разглашаете все секреты. Засматриваете в души и спальни. Оповещаете громогласно о том, как безумствуют от любви, о том, как погибают от старости, как взнуздывают душу и плоть. Не возражайте, я сам литератор. Творчество богохульно, сударь. Ведь нам с вами мало, что есть Творец, всезиждущий и давший нам заповеди. Мы пишем, мечтая, что наши листы однажды превратятся в скрижали.

Чужестранец . Я отродясь на то не замахивался.

Брат . Зачем тогда вы взяли перо? Нет, сударь, на сей раз я вам не верю. Кто взял перо, тот хочет быть Богом. Разве ж для вас осталось таинством таинство смерти? Уверен, что нет! Вы и с него срывали покровы – сознайтесь. Это ли не святотатство?

Чужестранец . Вы что же, и в самом деле так думаете?

Брат . Нет, сударь, но так должны думать вы.

Чужестранец . Чем же я виноват, если в жизни самое интересное – смерть?

Брат . Ну вот! Так вы это понимаете?

Чужестранец . Должно быть, ужасное завораживает.

Брат . Ошибка, сударь. В ней нет ужасного. Ужасным может быть лишь бессмертие, которое вам обещает Бог.

Чужестранец . И смерть нисколько вас не страшит?

Брат . Меня устрашила бы вечная жизнь. Какой бы гримасой она была! Лишь смерть сообщает жизни смысл. Лишь смерть спасает ее от пошлости, и – больше того – придает величие самой заурядной и жалкой. Взгляните на лицо мертвеца.

Чужестранец . Однако ж представьте себе и вы, как в этом потоке времен и пространств перемещается сгусток тверди с живыми пупырышками на ней. Стоит подумать, и вас охватывает чувство униженности, дальше – жалость, а там – и вовсе недоумение. Каждый сойдет с лица земли в одну минуту, так неужели именно то, что он сойдет, и придает пупырышку смысл?

Брат . Не бойтесь, сударь, я вас утешу. Вы не исчезнете навсегда.

Чужестранец . И это мне говорите вы?

Брат . Я говорю это раньше, чем следует. Великая мысль должна созреть – сейчас я ее опережаю, и это против всех моих правил. Но слишком хочется вас ободрить. Все мы уйдем в одну минуту, но эта минута непреходяща. Она неминуемо повторится. Она вернется, и не однажды. И этот возврат означает слияние – существующего и будущего.

Чужестранец . Но это ж другая вечная жизнь!

Брат . Нет, сударь, это новая жизнь. И лишь потому у нас есть надежда. Я это понял, и я покоен.

Чужестранец . И вас не тревожит, что ждет вас завтра?

Брат . Нет, потому что мой день – послезавтрашний. Сегодня же – ничего, кроме долга перед несколькими догадками. Всякую мысль должно выпотрошить, и всякую мысль должно пройти. Не оставить в ней ни одного закоулка. Не обойти ни одной занозы. Я должен их выпрямить и обтесать. Это тяжелая работа. И требует не моего здоровья.

Чужестранец . Она сожжет вас.

Брат . И все же, все же – жить надо у подножия Этны. Додумать! Все боятся додумать. Все, но не я. Я иду до дна. И пусть оно даже будет дном кратера.

Чужестранец . Зачем?

Брат . Вы спрашиваете – зачем?

Чужестранец . Если когда-нибудь вдруг засияет лучшая мысль на этой земле, она все равно не даст нам счастья.

Брат . Табу! Нельзя покушаться на мысль. Остановитесь. Вот здесь – порог. Дальше – мой дом. Мое жилище. Я не хочу, чтоб в него вторгались.

Чужестранец . Нельзя? Это вы сказали – нельзя? Вы – не признающий запретов?

Брат . Я повторяю вам: я додумаю.

Чужестранец . Возможно. Но это немалый риск. Ведь я могу оказаться правым. Ах, друг мой, люди дурно устроены – подайте им послезавтрашний день, переселите в позавчерашний, лишь нынешний – всегда не по мерке.

Вбегает Сестра.

Сестра . Фрицци! Скорее! Прошу извинить… Я помешала вам?

Чужестранец . Бог с вами, фройляйн. Больше того, вы явились вовремя.

Брат . Что с тобой, Лисбет? Что там стряслось?

Сестра . Фрицци! Знаешь, кого я встретила? Там Ферстер! Там господин Ферстер. Идем же, Фрицци… Он ждет нас с тобой.

Брат . Ферстер… Как он здесь очутился?..

Сестра . Что ты сказал?

Брат . Так. Ничего. Где ж мой венок? Ты обещала. Лисбет, Лисбет… А я-то надеялся. Кроме тебя на этом свете некому меня увенчать.

Сестра . Ну не язви же… Я его сделала. Но Ферстер попросил его… Фрицци… было б невежливо отказать.

Брат . Да, разумеется. Ты права.

Сестра . Не задерживайся! Прощайте, сударь. Я от души желаю вам счастья.

Чужестранец . Благодарю вас. Вы щедрая барышня.

Сестра убегает.

Брат . Это – судьба… Какое несчастье.

Чужестранец . Это – судьба. Как она счастлива! Нам с вами этого не дано. Впрочем, и то сказать, грустные люди не умеют обращаться со счастьем. Видят одну его скоротечность и вцепляются в него, точно псы. С исступленьем, но без благодарности.

Брат . Нам остается искать спасенья не в том, как живем, а в том, что пишем. Прощайте. Нас вдруг свела судьба, на миг мы смешали два одиночества, теперь разойдемся, чтоб больше не встретиться. Мы слишком сегодня открылись друг другу, чтоб снова взглянуть – один на другого. Мы грустные, но гордые люди.

Чужестранец . Спасибо вам. На своем веку впервые я был так откровенен. Не знаю сам, отчего и зачем, но это правда.

Брат . Спасибо и вам. Мы прожили с вами за четверть часа большую, на диво полную жизнь. Запомните лишь одно – я додумаю. И знайте – я ничего не боюсь.

Чужестранец . И все же – мы больше ведь не увидимся – мне хочется узнать ваше имя.

Брат . Я – Фридрих Ницше, профессор из Базеля. Теперь, сударь, назовитесь и вы.

Чужестранец . Иван Тургенев, русский писатель. Прощайте, профессор. Храни вас Небо.

Брат . Я додумаю, господин Тургенев.

КОНЕЦ

P. S. В далеком 1875 году, в июне, в Штейнабадском лесу внимание Ивана Тургенева привлекла одна молодая пара. Он шел за ними, и было ясно, что он не прочь завязать знакомство. Но Фридрих Ницше и Лисбет, его сестра, решительно от того уклонились. Однако же при другом настроении профессора из города Базеля встреча вполне могла состояться. Можно только предположить, какой бы она была и о чем говорили бы меж собой эти люди. Выше автор изложил свою версию.

...

Сноски

1

Где хорошо – там родина (лат.).