Пусть неудачник плачет.

Среди самых прочных традиций, не зависящих ни от века, ни от климата, ни от социальных систем, является невесть откуда взявшаяся привычка Людская, оказавшись в новом для себя месте, обязательно осмотреть его с высоты. При фараонах в Древнем Египте лазили на пирамиды; средневековые рыцари, попав из провинции в Лондон, взгромождались на башню Тауэра; первое, о чем спрашивают современного туриста, вернувшегося из Парижа, — забирался ли он на Эйфелеву башню. В Ленинграде поднимаются на Исаакий, в Тбилиси — на гору Давида, в Белграде — на Овалу. В Москве смотровая площадка около нового здания университета на Ленинских горах оказалась уже недостаточно высокой, и поэтому на телевизионной башне в Останкино сооружен современный ресторан поистине на недосягаемой высоте — более трехсот метров.

Новый Свет не свободен от старых привычек. Провинциал или иностранец, очутившись в Нью-Йорке, своим непременным долгом почитает выложить доллары за право с помощью скоростного лифта подняться на крышу стоэтажного небоскреба Эмпайр стэйт билдинг. Правда, и в это стародавнее дело предприимчивые янки внесли свое. Собственно говоря, расположенный в центре гранитного Манхэттена небоскреб превращен в своеобразный «бизнес осмотра». С поразительной ловкостью хозяин этого бизнеса Генри Краун, о котором речь впереди, извлекает из карманов современных паломников центы и доллары, складывающиеся в круглые суммы.

Вошел в здание — плати. Поехал на лифте — плати. Вышел на смотровую площадку — к вашим услугам телескоп, но не простой, а автомат: опусти четвертак и любуйся расстилающимся внизу видом строго отмеренное количество секунд. Не нагляделся — опускай еще монету.

С крыши Эмпайр стэйт билдинг открывается действительно незабываемое зрелище — неправдоподобно огромный город с высоты птичьего полета. Столпотворение каменных громад, взметнувшиеся вверх алюминиевостеклянные прямоугольники, а где-то далеко внизу переплетение улиц, по которым непрерывным потоком катятся десятки тысяч автомашин…

Если выйти на восточную смотровую площадку Эмпайр стэйт, то недалеко от морского порта в нижней части Манхэттена можно разглядеть узенькое ущелье Уолл-стрита — той самой улицы, имя которой обрело в сегодняшнем мире характер символа, притом символа весьма мрачного.

Уолл — по-английски стена, стрит — улица. Уоллстрит — улица стены, или стенная улица. Когда-то на этом месте находилась городская стена. Ее воздвигли первые обитатели острова Манхэттен, ведшие истребительную войну против коренного населения Америки — индейцев.

Именно здесь, на Уолл-стрите, по традиции, сложившейся еще в середине прошлого века, основали деловые апартаменты руководители банков-спрутов, опутавших своими щупальцами всю американскую экономику.

Я рассматривал эту улицу с высоты птичьего полета. Не раз ходил я по ней, стремясь увидеть в этой короткой каменной кишке, тесно уставленной пузатыми, словно бабушкины комоды, домами, что-то зловещее, под стать ее славе. Должен признаться, что ничего такого я не обнаружил, даже неоднократно расписанного вечного сумрака и полумрака, будто бы царящего на ней. То ли дома там недостаточно высоки, чтобы закрыть небо, то ли попадал я туда каждый раз в солнечные дни, но внешне Уолл-стрит производит впечатление улицы совершенно обыкновенной и даже провинциальной.

В час обеденного перерыва, знаменитый «ланч-тайм», на улицу высыпают взводы клерков почему-то с одинаковыми лицами, в одинаковых темных костюмах ценой 150 долларов, одинаковых рубашках и галстуках, покупаемых в одних и тех же магазинах, расположенных, кстати, здесь же, на Уолл-стрите. Наскоро перекусив, они кучками стоят, подпирая стены домов, бесцеремонно разглядывают проходящих мимо девушек, громко отпуская на их счет замечания отнюдь не изысканного характера.

Но вот «ланч-тайм» закончен, и клерков словно ветром сдуло. Они разбрелись по сотням комнат расположенных здесь зданий, над входами которых висят потемневшие от времени медные таблички с выбитыми на них наименованиями, известными во всем мире, — «Морган гаранти траст», «Чейз Манхэттен бэнк», «Лимэн бразерс», «Кун, Леб энд компани», «Браун бразерс, Гарриман энд компани», «Диллон, Рид энд компани» и др.

Именно эти резиденции, куда сходятся нити паутины, опутавшей не только всю Америку, но и многие страны, расположенные за тысячи миль от невзрачной улицы, создали нью-йоркской улочке ее всемирную мрачную славу.

Уолл-стрит — это Морганы и Рокфеллеры, Дюпоны и Меллоны. Но Уолл-стрит — это и еще несколько десятков семей, хотя не столь богатых и могущественных, но тем не менее обладающих капиталами, влиянием и связями, что делает их в империи финансовых магнатов фигурами первостепенными. Без них Уолл-стрит не был бы Уолл-стритом. Они владетельные князья и герцоги уолл-стритские.

Если пройти несколько десятков метров вниз по Уолл-стрит от описанного выше знаменитого «Угла», где в доме под номером 23 разместилась штаб-квартира «моргановской империи», то мы увидим малопримечательное здание под номером 42. Швейцар распахивает тяжелую дверь, и по толстому, скрадывающему звуки шагов ковру мы проходим к лифту, подчеркнуто старомодному, с бронзовой решетчатой дверцей, панелями из красного дерева, в которые вделаны зеркала венецианского стекла. Мягко гудя, лифт поднимает нас на восьмой этаж. Здесь находится кабинет Джона Лангелота Леба — главы банковской фирмы «Карл М. Леб, Роудс энд компани».

Несколько десятилетий назад фамилия Леб в сочетании с другим именем — Кун гремела во всем капиталистическом мире. Уолл-стритский банкирский дом «Кун, Леб энд компани» располагал богатствами и властью, ненамного меньшей, чем сам Джон Пирпонт Морган-старший. Не случайно старый Морган, не признававший ни бога, ни черта, умерял свой норов, когда встречался на деловом поприще с основателем банка Соломоном Лебом. Корсар, как это ни удивительно, старался даже поддерживать дружеские отношения с этим оборотистым банкиром, находившимся в родстве с половиной банкиров Европы, вхожим в семьи английских и французских Ротшильдов. Старый Морган мог не ответить на письмо президента Соединенных Штатов, но он бросал все дела для того, чтобы присутствовать на завтраке в деловой резиденции Соломона Леба или на его семейной вечеринке.

Основали фирму «Кун, Леб энд компани» ростовщики, приехавшие в середине прошлого века из Германии в Америку. С собой они привезли не только деньги, но и, что оказалось более важным, прочные связи с деловым миром Старого Света. Вскоре основанный ими банк стал одним из самых влиятельных на Уолл-стрите.

Характеризуя методы, при помощи которых основатели «кунлебовской империи» взгромоздились на вершину американской финансовой пирамиды, буржуазный публицист Макс Лернер писал: «Они, нисколько не колеблясь, применяли, когда считали нужным, силу, хитрость, коррупцию. Этих людей нельзя упрекнуть в сентиментальности, все они проявляли в делах непоколебимую твердость, а порой и жестокость». Правда, он тут же спохватывается, пишет о «сердечности» и «набожности» уолл-стритских акул. Но цена этой «сердечности» и «набожности» известна!

Не удовлетворившись банкирской деятельностью, Куны и Лебы стали еще в конце прошлого века искать сферу для приложения капиталов в промышленности. Одним из самых выгодных и доходных предприятий того времени считались железные дороги. И свое могущество этот банк использовал для захвата важных позиций на железных дорогах Соединенных Штатов. В течение многих десятилетий услугами банкирского дома Кунов и Лебов пользовались многие предприниматели Европы, имевшие деловые интересы в американской промышленности. Железные дороги приносили владельцам банка постоянный и верный доход.

К концу второй мировой войны, когда кунлебовский банк отмечал свое 80-летие, он владел десятками крупнейших железных дорог, на их долю приходилось свыше 1/3 грузооборота всех американских железных дорог. Десятки миллионов долларов приносили они своим хозяевам.

Как видим, богатства немалые! И тем не менее в послевоенный период влияние банкирского дома Кунов и Лебов стало клониться к закату, и сейчас они явно утратили свое прежнее значение. Это объясняется тем, что пошатнулись оба столпа, на которых Куны и Лебы основывали свое могущество. Прежде всего, оказались подорванными их связи с европейским капиталом. Старинные партнеры этого банка в Германии потеряли свое значение в годы второй мировой войны. На смену им пришли новые банки, связи с которыми оказались в руках Морганов, Рокфеллеров и других исконных соперников и конкурентов банкирского дома «Кун, Леб энд компани».

С другой стороны, упала роль железных дорог в экономической жизни и, следовательно, сократились доходы от них. А руководители банка из семейств Кунов и Лебов, оказавшись в какой-то момент людьми недостаточно поворотливыми, консервативными, не сумели вовремя закрепиться в новых отраслях промышленности. Этим не замедлили воспользоваться их конкуренты, и в результате некогда всемогущий банкирский дом перешел на вторые роли.

Один из нынешних хозяев кунлебовской группы, мультимиллионер Джон Шифф, сетует: «Те из нас, кто составляет финансовое общество, знают, насколько далек миф о могуществе Уолл-стрита от реальной действительности… Они ни при каких обстоятельствах не в состоянии пользоваться даже малой долей той колоссальной власти, которую им ошибочно приписывают под обобщающим термином «Уолл-стрит». Мы знаем, что банкиры, брокеры и промышленники лишены сплоченности и единодушия, выступают как индивидуумы, а не как коллективы».

В известной степени эта «жалоба» — результат обиды кунлебовского воротилы на конкурентов, некогда клявшихся в преданности, а сейчас безжалостно оттесняющих могущественную в прошлом группу на второй план.

Но наличествует здесь и коварное намерение прикинуться чем-то вроде кустаря-одиночки… Мы, мол, не Уолл-стрит, а каждый сам по себе, и спрос с нас невелик. А между тем, грызясь за каждую долларовую кость, готовая вцепиться в глотку ближнего в любой момент, волчья стая Уолл-стрита моментально сплачивается, как только на деловом горизонте возникает конкурент. Здесь внутренние распри, старинная вражда отходят на задний план, и могущественные короли — Морганы, Рокфеллеры, Дюпоны — и сошка помельче действуют против него сплоченно, безжалостно, целеустремленно, как единая группа, известная в деловом мире как финансово-промышленное объединение Уолл-стрита.

Глубоко ошибается тот, кто поспешит вовсе сбросить со счетов банкирский дом «Кун, Леб». Огромные связи в финансовых кругах Америки и Европы, многолетний опыт, доведенный до изощренного, виртуозного умения плести паутину финансовых махинаций, и, наконец, немалый капитал — 5800 миллионов долларов, находящийся под контролем этой банковской группы, делают ее достаточно влиятельной.

Одним из способов, при помощи которых «Кун, Леб» стремится сохранить свою роль и место под солнцем, является их союз с семейством Рокфеллеров. Осенним днем 1950 года в уолл-стритском стакане разразилась буря. Банковские кумушки на все лады обсуждали последнюю сплетню: партнер и виднейшая фигура в банке «Кун, Леб энд компани», хорошо известный в политических, финансовых и военных кругах, вхожий к Рузвельту и Трумэну Люис Страус вдруг объявил о своем уходе из кунлебовской вотчины на роль личного финансового консультанта семейства Рокфеллеров. «Крысы бегут с корабля» — таков был приговор уолл-стритских завсегдатаев.

Но вскоре выяснилось, что дело обстоит не так-то просто. Новый финансовый советник Рокфеллеров продолжал исправно появляться на заседаниях совета директоров банкирского дома «Кун, Леб». Его принимали там с прежней почтительностью, отнюдь не как изменника, а как одного из хозяев. Через некоторое время капиталы банка были привлечены к рокфеллеровским финансовым операциям. Минуло год — полтора, и среди доверенных лиц рокфеллеровского бизнеса появляется еще один из директоров «Кун, Леб» — Ричардсон Дилуорт. На смену разговорам о крысах, бегущих с корабля, в гостиных, где собираются уолл-стритские банкиры, раздается восхищенное: «До чего же ловки эти Лебы: пробрались в партнеры к братьям Рокфеллерам и с их помощью укрепляют свое положение!»

Сколачивание деловых союзов и альянсов — не единственный способ, при помощи которого группа «Кун, Леб» стремится если не возвратиться к былому могуществу, то хотя бы упрочить свои позиции. Кое-кто поспешил объявить, что одним из главных «конкурентов» старого банка является сравнительно новая фирма «Леб, Роудс», правление которой расположено на Уолл-стрит, 42. «Банкиры подозревают, — писал как-то журнал «Форчун», знающий все финансовые новости Америки, — что «Леб, Роудс» втирается в первые ряды при молчаливом попустительстве других крупных фирм, которым известно, что этот банк пытается заступить место «Кун. Леб»».

Мы не случайно взяли в кавычки слово «конкурент». Конкуренция между старым банком и новой уолл-стритской компанией — вещь более чем относительная. Скорее, речь идет о попытке младшей ветви лебовской семьи, опираясь на деньги и позиции старого банка, завоевать позиции в деловом мире.

Нынешний глава «Леб, Роудс» Джон Леб как-то сказал, что источниками успехов его семьи являются три «м»: мэн, мани, мерридж — люди, деньги, женитьба. Что касается первого, то это дань «скромности» со стороны Джона Леба. Он считает секретом успеха фирмы деловые качества своего отца Карла Леба и свои собственные. С деньгами все ясно — какой может быть на Уоллстрите успех без денег? Ну, а третье — женитьба — это особая статья.

Здесь Лебы выделяются даже на фоне других американских мастаков по части использования супружеских уз в качестве «двигателя торговли». Карл Леб, дальний родственник основателя банка «Кун, Леб» — могущественного Соломона Леба, женился в конце прошлого века на дочери крупного банкира из Алабамы Альфреда Мозеса. Эта женитьба дала представителю младшей ветви лебовского семейства в дополнение к его уолл-стритским связям деньги алабамского банкира и обширные деловые связи на юге страны.

В числе ближайших друзей Альфреда Мозеса были трое братьев Лимэнов, галантерейщиков из города Монтгомери, основателей одного из крупных современных уолл-стритских банков. Тридцать лет спустя сын Карла женился на дочери Артура Лимэна — Френсис. У, Френсис, в девичестве Лимэн, а в замужестве Леб, есть две сестры. Одна из них — Дороти — стала женой банкира Бернхарда, ныне одного из руководителей уолл-стритского банка «Лимэн бразерс». Другая ее сестра — Хелен — стала женой Баттенвизера, который в настоящее время является одним из владельцев банкирского дома «Кун, Леб». Боюсь, что читатель запутался в этих сложных переплетениях генеалогического древа лебовского семейства. Зато сами они в этом прекрасно разбираются, извлекая из династических браков вполне реальные выгоды, исчисляемые миллионами долларов.

Брачные союзы — по сей день важнейшее средство, при помощи которого представители лебовской семьи карабкаются на деловую вершину. Последней из таких любовно-биржевых сделок было замужество дочери Джона Леба Энн-Маргарет. В 1953 году ее выдали замуж за Эдгара Бронфмана — наследника одного из крупнейших состояний Канады и даже, как утверждают справочники, всего Британского содружества наций. Его папаша Семюэл Бронфман — основатель и руководитель богатейшей «Дистиллере корпорейшн».

Эта сделка привела в орбиту лебовского бизнеса капитал, превышающий четверть миллиарда долларов. Не случайно финансовый обозреватель «Форчуна» восхищался: «Третье поколение Лебов в деньгах и браках начало хорошо!»

Руководители «Леб, Роудс» прячут свои семейные связи с кунлебовской группой. Но о них достаточно красноречиво говорит деловой почерк новых Лебов. Традиционно лебовской остается страсть к ростовщичеству. Неважно на чем, лишь бы заработать. Сегодня это могут быть железные дороги, завтра — мыловаренная промышленность, а послезавтра — биржевые спекуляции. Было бы прибыльно.

Одной из нашумевших спекуляций «Леб, Роудс» было вторжение ее… в кинопроизводство. Казалось, какое может иметь отношение одна из наиболее модных современных кинозвезд, Элизабег Тэйлор, к финансовым махинациям уолл-стритского банка. Оказывается, Может. Эта, вознесенная рекламой на голливудское седьмое небо, красивая, но весьма посредственная актриса прославилась не столько своей игрой, сколько скандалами вокруг ее личной жизни, что дает неплохую рекламу, и неимоверной капризностью.

Вот эта-то капризность и оказалась ниткой, ухватившись за которую Джон Леб обстряпал выгодное дельце. Он давно уже нацеливался на знаменитую голливудскую компанию «Твентис сенчури — Фокс», однако подступиться к ней ему не удавалось. Но вот компания взялась за съемку грандиозного фильма «Клеопатра», пригласив для исполнения главной роли Элизабет Тэйлор. В конце 1961 года съемки фильма по требованию Тэйлор перенесли в Италию. Это сделали для того, чтобы актриса могла избежать уплаты налогов со своих огромных гонораров и прибылей. А доходы эти весьма внушительны. Популярная кинозвезда, не обнаружив особых талантов по части искусства, далеко превзошла своих коллег в финансовой оборотистости.

Судя по всему, Тэйлор не ждет ни судьба ее соперницы Мерилин Монро, доведенной до самоубийства, ни нищая старость, в которой прозябают тысячи закатившихся голливудских звезд. С хваткой матерого биржевика она ведет дело с киностудиями, заботясь не столько о психологических нюансах ролей, сколько о параграфах и подпараграфах договоров. Так, давая согласие кинокомпании «Твентис сенчури — Фокс» сниматься в «Клеопатре», она оговорила, что 10 % сбора от проката картины будет переведено на ее счет. Это не считая 8 тысяч долларов в день, которые она будет получать весь период съемки картины.

Выговорив себе такие условия, оборотистая кинозвезда сообразила, что чем дольше будет сниматься фильм, тем толще станет ее кошелек. Поэтому работа над «Клеопатрой» шла по методу замедленной съемки — час в павильоне перед кинокамерой, неделя перерыва, то под предлогом недомогания, то в связи с отсутствием вдохновения.

Одним словом, капризы примадонны обошлись голливудской фирме весьма дорого. «Твентис сенчури — Фокс» оказалась перед серьезными финансовыми затруднениями. Вот тут-то на сцену и вышел Джон Леб.

Взяв в свои руки ведение финансовых дел компаний, он начал с того, что изгнал из нее Спироса Скураса, известного в Голливуде под кличкой Хитроумный грек, хозяйничавшего в этой кинокомпании свыше двадцати лет. Почувствовав железную хватку нового хозяина, который начал подыскивать замену Тэйлор, звезда перестала жаловаться на отсутствие вдохновения и под угрозой лишения всех гонораров и расторжения договора исправно сделала все, что от нее требовалось. Широко разрекламированный фильм вышел на экраны, а Джон Леб положил в карман немалый куш и приобрел прочные позиции в доходнейшем кинобизнесе.

…В небольшом ресторанчике, расположенном недалеко от Уолл-стрита, в нижней части Бродвея, теплым осенним днем я оказался за одним столиком с немолодым мужчиной, судя по его облику и одежде, типичным банковским клерком. Было время ланча, и все окрестные кафе заполнила чиновная публика, торопившаяся проглотить свою порцию традиционного стэйка с печеным картофелем.

Мы разговорились. Желчный, с мрачным юмором, мой сосед был откровенен, как бывают откровенны случайные собеседники, не знающие друг друга и уверенные в том, что судьба вряд ли сведет их когда-нибудь еще. Я не ошибся. Он служил в расположенной неподалеку «Леб, Роудс». Когда-то этот человек был биржевым маклером, основал собственное дело, почти достиг предела своих мечтаний — заветного миллиона долларов, но прогорел на одной из биржевых спекуляций и разорился. С трудом избежав долговой ямы, расстался с иллюзиями и доживает свой век на службе у чужих миллионов. С едким сарказмом и эрудицией знатока рассказывал он внимательному слушателю-иностранцу о нравах, царящих в паучьей банке, которая известна во всем мире как центр финансовой деятельности Уоллстрита.

— Мой хозяин? О-о, он просто удачливый игрок. Он ведет рискованную игру, но ему пока всегда везло. Судите сами: одна из сделок, принесшая ему миллионы долларов, связана с компанией по выращиванию сахарного тростника и производству сахара, действовавшей на Кубе, — «Кьюбан атлантик шугар компани». Джои Леб купил контрольный пакет акций этой компании в 1956 году. Уже в следующем году его чистая прибыль от кубинского сахара превысила 6 миллионов долларов, И представьте себе, как раз накануне падения Батисты мистер Леб продал эту компанию кубинскому сахарному королю Хулио Лобо, Уверяю вас, это была чистая случайность, но она спасла моему хозяину весьма круглую сумму.

Позже я проверил то, что услышал от моего случайного собеседника. Все было точно. Больше того. Как свидетельствуют документы, сделка, о которой он рассказал, была завершена в 23 часа 20 минут 31 декабря 1958 года. Несколько часов спустя, в первый день нового года, Батиста бежал с Кубы, а вскоре за ним последовали другие кровососы, и в числе их Хулио Лобо с толстой пачкой теперь уже никому не нужных акций, купленных им за миллионы долларов у Джона Леба, Впрочем, и сам Джон Леб не очень скрывает свою страсть к азартной игре. Рассказывая о своем бизнесе, этот изысканно вежливый, не повышающий голоса, с ледяным взглядом человек вдруг произносит неожиданную фразу, более уместную в лихорадочной обстановке тотализаторного зала на бегах или за зеленым сукном казино, нежели в респектабельном помещении банка: «Если бы мы вели наше дело на основе строгой стоимостной отчетности, оно могло бы в некоторых фазах оказаться не столь прибыльным, как это имеет место сейчас. Но банковское дело нельзя мерить только сухой меркой цифр. Если бы мы не получали от нашего бизнеса сильных ощущений и без конца осторожничали, то, мне кажется, лучше уж было вовсе прикрыть лавочку».

Ну что ж, яснее, по-видимому, и не скажешь. Удачливый до поры до времени игрок восседает в директорском кабинете и философствует на тему о сильных ощущениях, проигравший лишается состояния, иллюзий и, натянув матерчатые нарукавники, работает мелким клерком, давая волю своему раздражению в разговоре со случайным собеседником в дешевом ресторанчике,

«Пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу…»

 

Лимэны рвутся в короли

Около ста лет на Уолл-стрите существует фирма «Лимэн бразерс». Свою деятельность братья Лимэны начинали в прошлом веке в качестве спекулянтов хлопком. После хлопка они перекинулись на сахар, затем занялись всяческими спекуляциями с облигациями и другими ценными бумагами, владели сетью галантерейных магазинов. Как уже говорилось, три брата Лимэна в прошлом веке, будучи еще воротилами в масштабах лишь штата Алабамы, наладили связь с семейством Лебов. Что выиграли Лебы от союза с оборотистыми братьями Лимэнами, читателю известно. Но и Лимэны не остались в накладе. Именно родственным связям с Лебами они обязаны в немалой степени превращению из хотя и богатых, но провинциалов в своих людей на Уолл-стрите.

Около двух десятков представителей лимэновского семейства владеют капиталами примерно в четверть миллиарда долларов. Личное состояние нынешнего главы этой семьи — банкира Роберта Лимэна оценивается примерно в 70–75 миллионов долларов. Однако его влияние на политику и бизнес выходит далеко за пределы этой, с точки зрения уолл-стритских китов, в общем-то не такой уж большой суммы.

Холодный и изворотливый, напористый и безжалостный Роберт Лимэн — одна из наиболее заметных фигур сегодняшнего Уолл-стрита. Банкир до мозга костей, почитающий эту область вершиной человеческой деятельности, Лимэн — знаток банковского дела и финансов. «Интересы банкира бесконечны. Он участвует в качестве главного действующего лица во всех важнейших отраслях современной промышленности — от автомобилей, розничной торговли и авиации, через нефть и химию до электроники, атомной энергии, полимеров и многого другого. Короче говоря, он является или должен быть экспертом, знающим бизнес во всей его широте и глубине — так, как его знают лишь немногие люди. Он должен быть гроссмейстером промышленных шахмат нашего времени» — так определяет Лимэн требования, которым должен отвечать претендующий на успех финансовый воротила.

Конечно, такая характеристика страдает явной односторонностью — банкир не упоминает целого букета достаточно скверно пахнущих качеств и «талантов», без которых в среде банкиров Америки нечего делать. Но то, что делец, активно действующий в сфере бизнеса, и в частности в области финансов, должен хорошо ориентироваться в области современной экономики, не подлежит сомнению. И Роберт Лимэн — один из немногих носителей громких фамилий, который может претендовать на звание банкирского гроссмейстера.

И еще одно обстоятельство по очевидным соображениям обходит он, говоря о деятельности банкира: какой ценой и за чей счет создаются его богатства. Это понятно, ибо в противном случае ему пришлось бы сказать о бизнесе кровавом, непревзойденными мастерами которого являются лимэновское семейство и он сам.

В течение десятков лет банк Лиманов рвался к вершинам могущества. Он сумел захватить ключевые позиции в американской торговой сети. Уже 10–12 лет назад этот банк контролировал около трехсот крупнейших универсальных магазинов Америки, продававших ежегодно товаров на 2 с половиной миллиарда долларов, что составляло примерно 30 % сбыта всех универсальных магазинов.

Делали Лимэны попытки внедриться и в тяжелую промышленность. Это им долго не удавалось. Однако в конце концов Лимэны проникли в тяжелую индустрию. Они заполучили изрядное количество акций корпорации, находящейся на одном из первых мест по количеству правительственных военных заказов, — «Дженерал дайнэмикс». Наряду с «Дженерал моторе» и «Дженерал электрик» этот гигантский военно-промышленный концерн является основным поставщиком оружия для американской армии. «Дженерал дайнэмикс» вышел на первый план сравнительно недавно, во время агрессии США в Корее. Без преувеличения можно сказать, что он целиком и полностью детище «холодной войны».

Наследники братьев Лимэнов сделали ловкий ход. Получив важные позиции в руководстве компанией, они сразу же поставили у ее руководства своего человека, дельца с обширными связями в Вашингтоне Фрэнка Пэйса. Это характерная для современного американского делового мира фигура. Отпрыск банкирской семьи и зять крупного банкира из Филадельфии, он со времен второй мировой войны подвизался в Вашингтоне. В правительстве Трумэна Пэйс занимал пост военного министра. В этот-то период он и обзавелся в Вашингтоне прочными связями. Именно последнее обстоятельство привлекло к нему внимание руководителей «Дженерал дайнэмикс». И они не ошиблись. Военные заказы рекой потекли в портфель компании. Журнал «Тайм» как-то писал: «Фрэнк Пэйс — бизнесмен и государственный деятель, все еще одной ногой стоящий в Вашингтоне и пользующийся этим».

Мало того, он претендует в этой области и на лавры теоретика. В то время как в Вашингтоне разглагольствуют о приверженности США к миру, о стремлении оградить род людской от последствий термоядерной катастрофы, этот чиновник от бизнеса и бизнесмен среди чиновников высказывается четко и ясно. Выступая на съезде американских банкиров, он прямо заявил: «Если существует, а я думаю, что существует, прямая связь между стимулирующим влиянием больших расходов на вооружение и значительным увеличением темпов роста нашей экономики, то из этого, естественно, следует, что расходы на вооружение сами по себе можно рассматривать только с экономической точки зрения, как средство, стимулирующее жизнедеятельность страны». Логика отменная, вполне в каннибальском духе. Этим, очевидно, лимэновский управляющий Пэйс заслужил расположение не только своих хозяев, но и вашингтонских руководителей.

Иначе чем же объяснить тот факт, что президент Эйзенхауэр, вознамерившись в конце своего пребывания в Белом доме сформулировать «цели Америки» на многие десятилетия вперед, ввел Пэйса в избранную группу лиц, которым и поручил создать декларацию об этих целях. Разумеется, документ, одним из авторов которого был лимэновский управляющий, военный промышленник Пэйс, явился апологией самого оголтелого империализма и разнузданного милитаризма.

Правой рукой Пэйса в руководстве «Дженерал дайнэмикс» на протяжении ряда лет был Гордон Дин, бывший первым вице-президентом компании. До прихода в «Дженерал дайнэмикс» Дин занимал пост председателя правительственной комиссии по атомной энергии. Несомненно, именно поэтому заказ правительства США на создание первой атомной подводной лодки «Наутилус», заказ, буквально озолотивший компанию, достался «Дженерал дайнэмикс». Большое место в военной продукции концерна занимают управляемые снаряды, и прежде всего межконтинентальный баллистический снаряд «Атлас».

Активное участие лимэновского банка в делах «Дженерал дайнэмикс» заметно подняло его акции. Быть допущенным к военному бизнесу — значит быть принятым в самый аристократический клуб американских миллиардеров. Лимэнам это удалось, что возводит их в иерархии американских бизнесменов по меньшей мере в герцогское достоинство.

Но корпорация, находящаяся на одном из первых мест по военным барышам, слишком лакомый кусок, чтобы за контроль над ним не разгорелась ожесточенная борьба. Главным лимэновским соперником в этой борьбе выступил напористый чикагец Генри Краун, тот самый, который превратил Эмпайр стейт в прибыльный бизнес. Опираясь на поддержку могущественных чикагских банков— давних конкурентов Уолл-стрита, Краун, не сумев полностью перехватить у Лимэнов их доходный бизнес, ухитрился все-таки их потеснить, и весьма существенно. Овладев контрольным пакетом акций, он настоял на увольнении из компании Пэйса и заменил его своим человеком.

Тем не менее Лимэны сохранили свое влияние, а главное, миллионные прибыли как совладельцы «Дженерал дайнэмикс». Сохранили они и обширные связи с правящей верхушкой Вашингтона. Сошел со сцены бывший военный министр Пэйс, которого они приспособили на роль управляющего, — его место заняли другие. Руководители лимэновской семьи тщательно следят за тем, чтобы всячески обновлять и поддерживать такие связи. Одним из примеров налаживания контактов с власть имущими является приглашение на пост председателя фирмы «Лимэн Интернэшнл» — филиала банка «Лимэн бразерс» — Джорджа Болла. На протяжении многих лет, до конца 1966 года, Болл был одним из руководителей американской внешней политики, занимая пост заместителя государственного секретаря. Влияние Болла в правительствах Джона Кеннеди и Линдона Джонсона было вряд ли меньшим, нежели влияние государственного секретаря Дина Раска.

Будучи одним из полномочных представителей Уоллстрита в правительствах демократической партии, он использовал свое положение для осуществления политики, выгодной стоящим за ним кругам, и в частности лимэновскому семейству. Когда Лимэны сочли нужным поставить его во главе одного из своих банков, он покинул государственный департамент и перебрался на Уоллстрит. Но этот переезд вовсе не означал уменьшения влияния Лимэнов в Вашингтоне. Многолетние связи Болла в правительстве и госдепартаменте и сегодня являются важным активом лимэновского банка.

Но главным и решающим, тем, что дает Лимэнам в сегодняшней Америке силу, делает их представителями властвующей элиты, является сколоченный всяческими неправдами огромный капитал.

Под контролем лимэновского семейства, выступающего на Уолл-стрите в союзе с некоторыми другими банками, находится примерно 6 миллиардов долларов.

Лимэны рвутся в короли!

 

Политический бизнес Аверелла Гарримана

Уильям Аверелл Гарриман — одна из заметных фигур как в мире американского бизнеса, так и на политической арене США. О том, что в его деятельности находится на первом месте — бизнес или политика, — в Америке много спорят.

Я решил выяснить это у самого мистера Гарримана. Он принял меня в большом номере фешенебельного отеля.

Было три часа дня. Я приехал несколько раньше назначенного мне времени, и камердинер сообщил, что «господин губернатор» принимает освежающую ванну и выйдет ко мне через несколько минут…

К тому времени, когда состоялась наша встреча, Аверелл Гарриман уже лишился поста губернатора штата Нью-Йорк, отнятого у него в 1956 году Нельсоном Рокфеллером. Но по существующей в Америке традиции, обращаясь к нему, до скончания века его надлежит теперь называть «господином губернатором», в том, правда, случае, если он не займет какого-либо более высокого поста. Так, обращаясь к Трумэну или Джонсону, и сегодня надлежит величать их «господин президент», деликатно отбрасывая такую неприятную мелочь, как приставка «экс»:..

Увидев вблизи Аверелла Гарримана, я вспомнил, что по результатам опроса, как-то проведенного среди американских киноактрис одним рекламным агентством, мой собеседник был назван в числе «десяти самых элегантных мужчин Америки». Высокий, подчеркнуто холеный, с сединой, изысканно одетый, источающий утонченный запах — смесь духов и дорогих сигар, он производит впечатление человека, за картинной тонкостью которого скрывается готовый к прыжку хищник: из-под полуприкрытых век сверкает вдруг холодный взгляд, а расслабленный, несколько даже жеманный, голос вдруг начинает звенеть, приобретая металлический оттенок.

Разговор, который мы вели, касался разных вопросов, преимущественно внешней политики Соединенных Штатов и перспектив отношений между нашими странами.

Аверелл Гарриман родился в 1891 году в семье железнодорожного магната, одного из наиболее могущественных банкиров Америки того времени архимиллионера Эдварда Гарримана. Он получил гуманитарное образование в йельском университете.

Гарриман, несомненно, умен, искушен в политике, изворотлив. Ему нельзя отказать в остроумии и эрудиции, но в ходе беседы с ним все время чувствуется какая-то натянутость и фальшь. То ли дело в неестественной, будто бы приклеенной, улыбке, то ли не покидающее собеседника ощущение того, что мистер Гарриман отнюдь не всегда говорит то, что думает.

На вопрос, что является главным в его деятельности, Гарриман, не задумываясь, отвечает: «Ну конечно же политика. Я много лет тружусь, не покладая рук, на благо моей страны и моего народа». Он перечисляет посты, которые занимал за годы своей долгой политической карьеры. Она началась при президенте Рузвельте. Аверелл Гарриман — этот видный уолл-стритский банкир — раньше других увидел, что экономические мероприятия «нового курса» отнюдь не посягают на позиции большого бизнеса, как вообразили некоторые недалекие его коллеги, а, наоборот, имеют целью спасти его от ударов великого кризиса. Гарриман предложил главе демократической партии Франклину Делано Рузвельту свое сотрудничество. Он попеременно занимал ряд руководящих постов в экономических учреждениях, созданных этим президентом.

С тех пор Аверелл Гарриман играет на подмостках американской политики роли самые видные. В его послужном списке должности посла Соединенных Штатов в Москве и Лондоне, руководящие посты во внешнеполитическом ведомстве — заместитель государственного секретаря, специальный помощник президента по внешне-политическим вопросам, чрезвычайный посол по особым поручениям. Был Гарриман министром торговли, губернатором крупнейшего в стране штата Нью-Йорк. Неуемное честолюбие, стремление использовать свое политическое могущество в интересах семейного бизнеса привели Гарримана в узкий круг тех избранных деятелей, которые рассматриваются как потенциальные кандидаты на высший государственный пост в стране.

Был момент, когда этот уолл-стритский фаворит находился не так уж далеко от Белого дома. Именно он положил начало стремлению, ставшему в последние годы весьма модным среди миллиардеров, — соединить в одних руках огромное состояние и полноту государственной власти. За восемь лет до появления в Белом доме мультимиллионера Кеннеди, раньше, чем миллиардер Нельсон Рокфеллер открыто заявил о своих претензиях на президентское кресло, стать президентом Соединенных Штатов попытался Гарриман. На съезде демократической партии летом 1952 года он был очень недалек от выдвижения его кандидатуры в качестве соперника Эйзенхауэра. И лишь в последний день съезда Эдлай Стивенсон оттеснил Гарримана. Заправилы демократической партии не рискнули тогда идти к избирателям, написав на знаменах своей партии имя уолл-стритского воротилы.

Неудача в 1952 году Гарримана не обескуражила. Под холеной наружностью денди, за мягкими, даже вкрадчивыми манерами аристократа скрываются железная хватка, незаурядное мастерство плетения самой замысловатой интриги, будь то в политике или в бизнесе, — качества, которые вот уже свыше трех десятков лет делают Аверелла Гарримана заметной фигурой как на нью-йоркской бирже, так и в вашингтонских политических департаментах.

Два года спустя Гарриман добивается своего избрания на пост губернатора штата Нью-Йорк. Мы уже говорили, что это — последняя ступенька на пути к президентскому посту. Однако проникнуть в Белый дом ему не удалось. Более молодые и еще более богатые братья Кеннеди оттеснили Гарримана, завладев авансценой демократической партии.

Но и сегодня Гарриман — один из нескольких людей, заправляющих в руководстве демократической партии. Идут годы, сменяются президенты и министры, а этот приближающийся к 80 годам человек выполняет роль важного рычага в сложном механизме, при помощи которого американский большой бизнес руководит деятельностью государственного аппарата США.

Говоря, что главное в его деятельности политика, Гарриман, конечно, уклонялся от истины. Всю свою жизнь он был и по сей день остается прежде всего банкиром и крупнейшим промышленным магнатом, руководителем могущественного промышленно-финансового объединения, одним из лидеров уолл-стритской группировки монополистического капитала США.

Именно этим, и только этим, на всех этапах и ступенях своей карьеры руководствовался Гарриман-политик. Представляя и защищая, подобно многим своим вашингтонским коллегам, интересы американских монополий в целом, Гарриман, в отличие от них, прежде всего руководствовался своими собственными деловыми интересами. Спаяв воедино свою деятельность предпринимателя и политическую активность, Гарриман неукоснительно обеспечивал примат первого над вторым. И надо сказать, делал это небезуспешно.

Отец Аверелла Гарримана наряду с Морганом-старшим, Корнелием Вандербильтом, Кунами и Лебами был хозяином американской железнодорожной сети. Его могущество было столь велико, что одно время он заставил потесниться даже Моргана и Вандербильта, став самым богатым из всех железнодорожных королей Америки.

Незадолго до смерти, в 1909 году, старый Гарриман пытался организовать строительство всемирной железнодорожной магистрали. Он вознамерился опоясать весь земной шар единой железнодорожной линией, соединив ее с межконтинентальными пароходными линиями. Были проведены все подготовительные работы, строительство уже началось, но Эдвард Гарриман умер.

Постепенно роль его компании стала падать. Более удачливые конкуренты, воспользовавшись уменьшением роли железнодорожного транспорта, потеснили гарримановское семейство. Но его богатство по-прежнему выражалось огромной цифрой.

После смерти отца Аверелл Гарриман и его брат Роланд получили в наследство состояние в 100 миллионов долларов, став одними из богатейших предпринимателей Америки. Несмотря на свою молодость, Аверелл Гарриман очень скоро доказал конкурентам, что они имеют дело с человеком, не уступающим им ни в жесткости, ни в решимости. Взоры молодого бизнесмена привлекла Европа, только что пережившая первую мировую войну.

В 1920 году он заключил соглашение с крупнейшим германским судоходным концерном «Гамбургско-американская линия». Он захватывает контрольный пакет акций крупнейшего банка Австрии. В 1924 году Гарриман приобретает и в течение нескольких лет владеет концессией по разработке марганцевой руды на Чиатурском руднике на Кавказе. Вскоре, став одним из руководителей крупнейшей компании «Анаконда» — кита американской цветной металлургии, он пытается прибрать к рукам добычу цинковой и свинцовой руды в польской Силезии.

Вместе с тем Аверелл Гарриман не чуждался и традиционных в мире американского бизнеса методов расширения своего влияния. В 1930 году он женился на дочери одного из уолл-стритских заправил — Вандербильта, получив в приданое огромную компанию, объединявшую телеграф, судостроительные верфи и страховые общества.

Дабы еще больше увеличить сферу собственного влияния, Гарриман пошел на объединение своего банка с крупным нью-йоркским банком «Братья Браун и К0». Так на Уолл-стрите появился банк, названный «Браун бразерс, Гарриман энд компани».

Брауны никогда не принадлежали к числу империалистических хищников первого разряда. Не гнушаясь никакой добычей, они подхватывали куски, достававшиеся им после более сильных. Самый большой куш Брауны сорвали накануне первой мировой войны, когда сумели захватить финансы небольшой латиноамериканской страны Никарагуа.

Банк «Браун бразерс, Гарриман энд компани», хотя и не принадлежит к числу самых крупных на Уоллстрите, считается там весьма влиятельным. Активы его, превышающие четверть миллиарда долларов, не дают еще полного представления о действительном могуществе банка. Гарримановско-брауновский концерн в США иногда сравнивают с айсбергом, по видимой, надводной, части которого нельзя судить о всем размере ледяной горы.

К видимой части «империи Гарриманов и Браунов» можно отнести ряд крупнейших американских железных дорог, среди которых «Юнион пасифик» и «Иллинойс сэнтрел». Решающее влияние династии Гарриманов и Браунов имеют в таких компаниях, как «Анаконда коппер майнинг компани» — одна из значительных промышленных фирм Америки, в крупнейшей радио- и телевизионной компании «Коломбиа бродкастинг систем», и некоторых других.

Невидимую часть империи составляют обширнейшие связи банка за рубежом, и прежде всего в Западной Европе. Через «Браун бразерс, Гарриман энд компани» проходят многие выгодные операции, при помощи которых американские монополисты выкачивают миллионы долларов из западноевропейских стран. Не случайно банк имеет в Лондоне свой филиал «Браун, Шипли энд компани» и представляет в США интересы ряда крупных европейских страховых фирм. К активам банка следует отнести и те многочисленные преимущества, которые он извлекает из связей Аверелла Гарримана в Вашингтоне.

Находясь на высоких правительственных постах, Гарриман отнюдь не забывает о своих собственных интересах. Во всяком случае его банк играет важную роль не только в области коммерции, но и в политике. Многие промышленные фирмы, особенно западноевропейские, рассчитывающие выторговать что-либо у Вашингтона, стараются прибегнуть к услугам именно банка «Браун бразерс, Гарриман энд компани».

Гарриман скрывает размеры своих капиталов. Однако, по мнению финансовых специалистов, он как минимум удвоил капитал, доставшийся ему в наследство от отца. Под контролем Гарримана находятся капиталы, превышающие 6 миллиардов долларов.

Прибыльное в Америке дело политика, когда за нее берутся такие люди, как Аверелл Гарриман или Дуглас Диллон.

 

Беспроигрышные операции Дугласа Диллона

Дуглас Диллон. Фигура, типичнейшая для американских предпринимателей новой формации. Первонакопители огромных состояний, бизнесмены прошлого века не придавали особого значения государственной власти. Они либо, как правило, игнорировали ее, либо были настроены по отношению к ней враждебно, считая даже весьма деликатное вмешательство государства в свои дела помехой для бизнеса. Не столь давно иные промышленные и финансовые магнаты склонны были видеть в деятельности президента Рузвельта, стремившегося мерами государственно-монополистического капитализма вытащить американскую экономику из трясины кризиса, чуть ли не вползание в социализм. В том же обвиняли и Кеннеди.

Дуглас Диллон принадлежит к числу дельцов, мыслящих вполне современно, отдающих себе отчет во всех преимуществах, которые можно извлечь, если поставить себе на службу всю мощь современного буржуазного государственного аппарата. Государственно-монополистический капитализм для многих понятие в какой-то степени абстрактное, взятое со страниц учебников и книг. Этого высокого, чопорного, с холодными голубыми глазами человека с полным основанием можно считать живым воплощением столь отвлеченного понятия. И не только воплощением и порождением, но жрецом и ярчайшим представителем. Именно соединению богатств и позиций в аппарате современного американского государства обязан банк «Диллон, Рид энд компани» своим положением на Уолл-стрите.

Подобно Дюпонам, диллоновское семейство вышло из недр французского дворянства. Правда, Диллоны не столь родовиты. На американской земле они появились в. конце XVII века. Отец Дугласа Диллона был нью-йоркским банкиром средней руки, и основанный им в компании с семейством Ридов банк был одним из многих финансовых учреждений Нью-Йорка, использовавших любые способы для обогащения.

Среди таких способов немалое место занимало финансирование Диллоном-старшим фашистского движения Муссолини. Еще в 1925 году Диллоны одарили «дуче» займом в несколько миллионов долларов, получив взамен обещание предоставить им выгодные позиции в итальянской экономике. Правда, эта операция одно время грозила обернуться для диллоновского банка финансовым крахом, В 1940 году набравший силу фашистский диктатор заявил, что он приостанавливает выплату платежей,

Ликвидировать последствия этого пришлось уже Дугласу Диллону, причем сделал он это по всем правилам политической игры махрового империалиста. После разгрома фашистской Италии вместе с союзническими войсками в Риме появились представители диллоновского банка. Они, не скупясь, раздавали чеки на крупные суммы деятелям, на которых решили сделать ставку. Учитывая обстановку, в качестве главного своего агента Диллоны использовали американского католического кардинала Спэлмана, который, презрев свой сан, занялся самым беспардонным политиканством и подкупами.

Операция оказалась беспроигрышной. Первое итальянское послевоенное правительство христианского демократа Де Гаспери поспешило признать долги банку «Диллон, Рид», которые накануне войны отказался выплачивать Муссолини. Банк не только с лихвой вернул свои деньги, но и глубоко внедрился в экономику Италии, сделав эксплуатацию итальянских рабочих важным источником своих доходов.

Дуглас Диллон превратил политику в ниву, на которой он систематически пожинает миллионные барыши. Угрюмый, болезненно подозрительный, Диллон, в отличие от своего конкурента Гарримана, меньше всего похож на светского льва. Но тем не менее его роскошный особняк на фешенебельной Эмбасси-роуд («посольской улице») в Вашингтоне принадлежит к числу самых модных политических салонов американской столицы. Здесь можно увидеть людей самых различных. Днем сенатор-демократ, выступая на предвыборном митинге, на чем свет стоит поносит своего конкурента-республиканца. А вечером они оба мирно сидят за карточным столом в гостиной диллоновского дома, а их жены в соседнем зале при свете свечей — таково веление моды — оживленно сплетничают.

В диллоновском особняке встречались и мирно беседовали Ричард Никсон и Джон Кеннеди, Нельсон Рокфеллер и Аверелл Гарриман, Джон Фостер Даллес и Дин Раск, Генри Форд II и Дуайт Эйзенхауэр. А хозяин дома пожинает плоды своей политической обтекаемости. Президент Эйзенхауэр назначил Дугласа Диллона послом в Париж, что, учитывая диллоновские капиталы, вложенные в западноевропейских странах, в том числе — и в немалом количестве — во Франции, было, конечно, ему весьма кстати. Затем партнер Диллона по бриджу и по операциям на Уолл-стрите Джон Фостер Даллес сделал его своим заместителем и вторым после себя лицом в государственном департаменте. Накануне выборов 1960 года Ричард Никсон говорил своим политическим друзьям, что в случае избрания на пост президента он сделает государственным секретарем Дугласа Диллона.

Как известно, в тот раз президентские выборы Никсон проиграл. Что же касается Диллона, то он не остался в накладе. Пришедший в Белый дом Кеннеди назначил главу банкирского дома «Диллон, Рид» министром финансов.

Историю появления Диллона в правительстве Кеннеди поведал один из ближайших политических друзей и советников покойного президента — Артур Шлезингер.

В книге «Тысяча дней. Джон Кеннеди в Белом доме» он рассказывает, что вновь избранный президент особенно тщательно подбирал кандидатуру на пост министра финансов. «На протяжении всей осени, — пишет Шлезингер, — Кеннеди только и слышал, что разговоры о платежном балансе и утечке золота за границу. Скорейшее назначение опытного министра финансов было совершенно необходимо». Влиятельные уолл-стритские дельцы выдвинули на этот пост кандидатуру Диллона, всячески убеждая Джона Кеннеди в том, что диллоновский опыт совершенно необходим правительству, ибо без него государственным финансам грозят серьезные неприятности.

Но Диллон в течение многих лет считался республиканцем. Именно на это ссылался младший брат президента Роберт Кеннеди, возражая против включения Дугласа Диллона в правительство. «Он считал, — рассказывает Шлезингер, — что, если Диллон через какое-то время захочет уйти в отставку, он может сыграть на руку республиканцам, выдав им финансовые секреты нового правительства». Президент же настаивал на кандидатуре Диллона, говоря, что знает его еще по Гарвардскому университету, что он неоднократно встречался с банкиром в обществе и уверен в его лояльности.

В конце концов под нажимом брата Джон Кеннеди потребовал от Диллона соответствующих заверений. Шлезингер был очевидцем любопытной сцены, о которой рассказал в своей книге: «В те дни Роберт Кеннеди увидел как-то в приемной Белого дома Дугласа Диллона, который, ожидая назначения, старался находиться поблизости от президентского кабинета. Подойдя к банкиру, Роберт прямо спросил, как он поступит, если не будет согласен с политикой правительства? Диллон поспешил заверить брата президента в своей полной лояльности, сказав, что в случае, если от него потребуют отставки, он будет скромен и молчалив».

Вступив на проторенный еще Эндрю Меллоном путь, Дуглас Диллон использовал положение руководителя государственных финансов для всемерного укрепления позиций своего банка и увеличения собственного состояния. А состояние это вот уже несколько десятков лет принадлежит к числу самых значительных на Уоллстрите.

В 20-х годах нынешнего столетия компания «Диллон, Рид энд компани» по размещению в Соединенных Штатах иностранных ценных бумаг уступала только Морганам. С тех пор объем подобного рода операций банка сократился. Это дело крайне прибыльное, и за него на Уолл-стрите ведется ожесточенная борьба.

Диллоновский банк играет большую роль в зарубежных операциях американских финансистов. Часто выступая агентом различных иностранных банков внутри Соединенных Штатов, банк получает на этом немалые куши. Так, например, когда фашистское правительство Южно-Африканского Союза решило разместить в Соединенных Штатах Америки облигации своего займа, то заняться этим делом оно поручило не кому иному, как «Диллон, Рид энд компани».

В поисках выгоды этот банк использует тайную войну крупнейших монополистов США между собой. Техасским нефтепромышленникам, ведущим ожесточенную конкурентную борьбу с нефтяной империей Рокфеллеров, потребовалась помощь крупного банка. Первым на их призыв откликнулся банк «Диллон, Рид энд компани». Не посчитавшись с тем, что Рокфеллеры являются их союзниками, Диллоны пришли на помощь техасцам, взяв на себя защиту их интересов на Уолл-стрите. Установив таким путем тесные связи с группой техасских миллиардеров, диллоновский банк значительно укрепил свои позиции.

Важный секрет могущества этого банка состоит в том, что он вот уже много лет поставляет в Вашингтон самых высокопоставленных деятелей. Печально знаменитый Джеймс Форрестол, бывший министр обороны Соединенных Штатов, выбросившийся в припадке антисоветского безумия из окна небоскреба в 1948 году, был одним из директоров банка. И в качестве такового Форрестол немало способствовал всяческому его обогащению.

Другой министр обороны, занявший этот пост вскоре после Форрестола, также был связан с банком Диллона. О самом же хозяине уже и говорить нечего.

Результаты всего этого весьма весомы.

В настоящее время, по оценкам журнала «Форчун», Диллон входит в число наиболее состоятельных людей Америки. Его личные калиталы приближаются к четверти миллиарда долларов. Он владеет помимо роскошного дома в Вашингтоне дворцом в Нью-Йорке, огромным домом в Фар-Хиллсе (штат Нью-Джерси), дворцами в Дарк-Харборе (штат Мен), Хоуб-Саунде (штат Флорида), поместьями в Италии, Франции, Швейцарии. Дворцы и яхты, картинные галереи и лесные угодья, банки и нефтяные промыслы — все это принадлежит уолл-стритскому воротиле Дугласу Диллону.

 

Старьевщики и короли

Мы рассказали об основных фигурах сегодняшнего Уолл-стрита. А вокруг них множество предпринимателей помельче, которые используются сильными мира сего в своих целях. Журнал «Тайм» привел как-то почти анекдотические сведения об этих бизнесменах низшего ранга.

Оказывается, в деловом мире Нью-Йорка есть не только «короли» нефти, угля, стали, акций и другие, но и «король» застежек «молния», «король» старой обуви и т. д. Журнал описывает такую сцену: «В здании нью-йоркской торговой выставки собрались короли загадочной отрасли промышленности. Жуя сигары, они развязывали мешки и извлекали оттуда диковинные вещи.

Тут были старые ящики для боеприпасов и «слегка поношенные» тропические трусики, одеяла, надувные матрацы, пороховые рожки из Германии и надувные змеи из Японии. Это происходило на 15-й торговой выставке, устроенной торговцами товаров из фонда правительственных излишков».

Такие торговцы, по существу старьевщики, отмечает журнал, поставляют с одного побережья на другое 9 тысяч видов залежалых товаров. Они постоянно снуют возле военных складов и складов частных промышленников, покупая по бросовым ценам устаревшие и залежалые товары. А таких товаров сколько угодно. Но речь идет не только о залежалых товарах. В 1960 году правительство США списало на 2 миллиарда долларов имущества, еще годного к употреблению.

Источник обогащения, пишет «Тайм», неиссякаемый: армия часто закупает слишком много, а потом находит продукцию устаревшей либо просто избавляется от товаров, портящихся на складах. Убытки, понесенные армией, превращаются в прибыль для коммерсантов, которые наживают по 75 миллионов долларов ежегодно.

Один из таких коммерсантов, некий Сэм Грейф, закупил более 2 миллиардов застежек «молния» на сумму 120 тысяч долларов. Постепенно он успешно сбыл их промышленникам, производящим куртки. Грейф известен среди коммерсантов под именем «короля» застежек. Он приобрел и титул «короля» бортовой ткани, так как купил однажды 400 тысяч метров бортовки для армейских кителей за 15 тысяч долларов, а затем выгодно продал ее.

Королем королей старьевщиков называют другого бизнесмена — Эдди Тарашинского. Его отец положил начало промыслу коммерсантов-старьевщиков еще в 1904 году. Двенадцать складов Тарашинского в Нью-Йорке забиты чем угодно: здесь сабли времен испаноамериканской войны, эполеты периода гражданской войны и 4 тысячи противогазных масок для лошадей. В конце 1959 года Тарашинский закупил у вооруженных сил 200 тысяч ненужных коробок для боеприпасов по 12 центов за штуку. Товар лежал на складах до тех пор, пока Тарашинский не открыл, что ручки коробок могут пригодиться для чистильщиков ботинок. Он стал их продавать по 20 центов.

Рассказывая о достопримечательностях Уолл-стрита, вам обязательно поведают о некой Хетти Грин, которая несколько десятилетий была приметной фигурой на уолл-стритской бирже. Она умерла не так давно в возрасте 82 лет, оставив состояние, превышающее 100 миллионов долларов. Даже видавшие виды американские газетчики откликнулись на ее смерть, написав, что земную юдоль покинула «самая богатая и самая отвратительная женщина Америки».

Хетти Грин появилась на бирже в роли маклера в конце прошлого века. Уже тогда она располагала шестимиллионным состоянием, оставленным ей отцом-биржевиком. О себе Грин говорила, что два года, проведенные ею в бостонской школе, были потерянным временем. «Единственное, что я вынесла из школы, — это умение бренчать на рояле и танцевать, но кому это нужно! Подлинное образование я получила у отца, который научил меня читать биржевые ведомости, когда мне было шесть лет».

На протяжении десятков лет изо дня в день в операционном зале уолл-стритской биржи появлялась Хетти Грин. Даже привычные ко всему биржевики сторонились миссис Грин, злобной, как фурия, хитрой и нечистоплотной. Неоднократно она попадалась с поличным на самых грязных махинациях. Ее привлекали к уголовной ответственности за подделку документов, фальшивые подписи, лжесвидетельство и даже мелкие кражи. Но каждый раз эта дама выходила сухой из воды при помощи взяток.

Чудовищно скупая, она жила в жалких меблированных комнатах, ходила в отрепье, питалась в дешевых забегаловках и копила, копила. Она вечно жаловалась на бедность. Об огромных капиталах Хетти Грин стало известно лишь после ее смерти, причем при весьма своеобразных обстоятельствах. Оказалось, что денег своих она никому не завещала, специально оговорив при этом, что ее сын Нэд Грин и дочь Сильвия Вилкс не должны получить ни цента, поскольку они «расточительные особы». Судьба этого богатства длительное время занимала умы обывателей и послужила причиной нескольких судебных разбирательств.

Короли-старьевщики и нищая миллионерша это, конечно, анекдотические детали повседневной жизни нью-йоркского бизнеса. Но детали символические. Бизнес есть бизнес, все равно на чем он делается — на застежках «молния», стоптанных башмаках или добыче нефти. Уолл-стрит делает деньги, и «король» застежек, как только ему представится возможность, станет любым другим «королем», и никто не усомнится в его королевском происхождении: «деньги не пахнут». Что же касается патологической скупости миссис Грин, то это в глазах уолл-стритских владык — редкое достоинство!

Но старьевщики пока остаются старьевщиками, даже и при королевских титулах. А политику делают подлинные властители Уолл-стрита — Морганы и Дюпоны, Рокфеллеры и Меллоны, Форды и Гарриманы, Диллоны и Вандербильты. Именно они составляют Уолл-стрит — сборище хищных, агрессивных монополистов, людей, олицетворяющих всевластие американского большого бизнеса.