Снилась Никите баня. Жаркая, душная, заполненная паром. И будто бы посреди бани стоит большой оструганный стол, а вокруг на лавках, закутанные в простыни, сидят его товарищи. Устюжанин, Мигунов, Братчиков, Фокина. Сидит среди них и Никита.
Стол пустой, ничего на нем нет, но ничего им и не надо. И так всем весело, все довольны – радуются, что после взрыва самолета живы остались, а теперь вот в баньке парятся. Устюжанин сидит во главе стола, курит, улыбается добродушно, глаза от удовольствия щурит. Володя наперебой с Олегом анекдоты шпарят, все смеются заразительно, но как-то невпопад, больше не над анекдотами, а от радости жизни.
Напротив Никиты Леночка сидит, и какая-то она совсем другая, непохожая на ту – из лаборатории и из жилого отсека трейлера. Верткая, подвижная, глазами в Никиту так и стреляет.
– Что же ты, Никита, так перепачкался? – весело спрашивает она и подмигивает.
Никита смотрит на свои руки и видит, что они действительно неимоверно грязные, заскорузлые от въевшейся в кожу рыжей пыли Каменной степи. Все вокруг сидят чистенькие, распаренные – один он грязный.
– Идем-ка, мил дружок, я тебя на полок положу да березовым веничком хорошенько отхожу! Будешь ты у нас чистеньким да пригожим, вот тогда тебя и полюбить не грех будет! – прыскает в ладошку Леночка и глазами в его глаза призывно смотрит.
Никита конфузится и исподлобья бросает взгляд на остальных. Но никто на них с Леночкой внимания не обращает.
– Да что же ты смущаешься так! – заливисто смеется Леночка, протягивает руку и, кладет свою ладонь на его.
Ладошка у нее маленькая, узкая, теплая, рука белая. Из-под съехавшей с плеч простыни выглядывают полукружья белых, незагорелых грудей Левое полукружье ритмично вздрагивает от учащенно бьющегося сердца, а в ложбинку по коже медленно скатывается капля пота – жарко в бане.
– Не обращай на них внимания, – говорит тихо Леночка и поглаживает своей ладонью его ладонь.
Сердце у Никиты обмирает. – В этом мире до нас двоих нет никому дела. Все у нас получится!
Леночка снова заливисто смеется, и не понять, то ли шутит она, то ли искреннюю правду говорит…
Треск ветвей поднял Полынова с земли, как зайца с лежки. Чуть стрекоча не задал. Солнце припекало, от его лучей не спасали мелкие листья боярышника, и Никита очнулся весь в поту. Будто действительно в бане побывал, вот только друзей-товарищей с собой в реальность не прихватил. Не смог. Никогда больше им вместе не сидеть.
Треск кустарника доносился со стороны моста, и был он необычно громким, будто кто-то специально шумел, продираясь сквозь заросли напролом. И был этот кто-то не один – треск раздавался по крайней мере с трех-четырех направлений. Словно облава шла, прочесывая правый берег Бурунки в поисках Полынова.
Внезапно оттуда послышался мальчишеский окрик, что-то свистнуло, щелкнуло, размеренные, тяжелые шаги рассыпались паническим топотом, кустарник немилосердно затрещал, и над берегом разнеслось обиженное мычание.
– Тьфу, черт! – шепотом выругался Полынов и чуть не расхохотался. Вот тебе и облава – какая только чушь спросонья в голову не лезет! Коров на выпас погнали. Городок небольшой, почему корову не завести, если сейчас и в больших городах «мода» скотину в квартирах содержать появилась? До коров дело пока не дошло, но кур на балконе, свиней в ваннах – этого сколько угодно! В прошлом году в Питере Полынов собственными глазами наблюдал, как по мостовой, где некогда царские рысаки гарцевали, мужик трех коз на выпас гнал. Невзрачный такой мужичишка, худенький, лысенький, в потрепанном костюмчике, однако шагает гордо, с достоинством, словно он не пастух, а по крайней мере остепененный научный сотрудник. В одной руке совочек на длинной ручке держит, в другой – метелку. Как, значит, какой козе приспичит, так он тут как тут – хитрой пружинкой крышечку на совочке приподнимает и метелкой – раз, раз! – катышки в совочек сметает. И – полный порядок. Даже не наклоняется, то есть весь процесс по-научному организован, как и положено.
Оно, конечно, понятно – при разделе государственного пирога все на толстый кусок рты разевали, да ширина ртов у всех разная оказалась. Кому алмазные прииски отхватить повезло, а кому вот так – по козе на рыло досталось… С другой стороны, кем бы Полынов сейчас был, сохранись социализм? Окончил бы спецшколу да служил рядовым сотрудником КГБ.
Вербовал бы по учреждениям сексотов, чтобы те друг на дружку доносы строчили и тем самым советскую власть укрепляли. Зато теперь он чуть ли не на правительственном уровне работает, с министрами ручкается и немалые деньги получает… Ну а то, что как от первого варианта, так и от второго, с души воротит, – личное дело. Не нравится – иди в свинопасы.
Полынов поморщился. Что это он сопли распустил? Может, еще захныкать и нянечку позвать, чтобы слюнявчиком ему нос утерла? Только в его нынешнем положении понадобится слюнявчик размером с простыню.
Никита затаился, пережидая, пока пройдет стадо.
Какая-то пеструшка сунулась к нему в заросли, но, увидев человека, замерла в недоумении, тараща бессмысленные глаза. Никита подмигнул ей и, усмехнувшись про себя, приложил палец к губам – мол, не выдавай, родимая! В более идиотское положение он раньше никогда не попадал. Корова шумно вздохнула, замотала головой, шлепая себя по морде ушами, и двинулась далее, обходя кусты боярышника стороной. Все стадо прошло понизу, где у берега имелась хоть какая-то трава, а пастушок, не утруждая себя лазаньем по кустам, миновал убежище Полынова сверху, по открытому полю с сухой, выжженной солнцем травой. Шел он неторопливо, пощелкивая кнутом и лениво, от нечего делать, матерясь. Пастушку, наверное, было лет четырнадцать – голос у него ломался, и мат с его губ слетал то неокрепшим отроческим баском, то мальчишеским фальцетом.
Стадо оставило после себя тучу мелкой мошкары.
Она не кусалась, но назойливо мельтешила перед лицом, норовя залезть в рот, ноздри, глаза. И все попытки отмахнуться от нее ни к чему не приводили.
Поэтому, подождав, пока стадо удалилось на достаточное расстояние, Никита выбрался из кустов боярышника, спустился к реке и умылся. Лишь тогда мошкара отстала.
На часах было начало одиннадцатого, и Полынов порадовался за себя – спал больше шести часов и, хоть чувствовал немного разбитым после вчерашних передряг, отдохнул сносно. Допив из бутылки воду, он зашвырнул пустую посуду в камыши и только тогда наконец ощутил чувство голода. И это было хорошим признаком – значит, функции организма восстанавливаются. Не до конца, видать, отравили его фээсбэшники, и здесь они оказались дилетантами…
На самом деле Полынов ни на йоту не верил версии в отравление его фээсбэшниками, но как-то же над собой подтрунить нужно? Оперативнику во время работы не положено раскисать ни при каких обстоятельствах, а всегда надлежит быть «бодру, свежу и веселу», даже если его стойкий понос прохватил. Однако с обедом придется подождать – самое время связаться с напарником, а то, глядишь, тот в аэропорт поспешит с почестями цинковый гроб с останками соратника встречать.
Найдя в молодом ольшанике укромное место у трухлявого пня, Никита сел на землю и открыл пентоп. Открыл с некоторым опасением, ожидая, что оттуда посыплется крошево экрана на жидких кристаллах, однако, к его удивлению и удовольствию, обе панели – с экраном и клавиатурой – нисколько не пострадали. Более того, компьютер нормально включился, а когда он вставил в дисковод лазерный диск, так же нормально загрузился.
Полынов раздвинул панель-гармошку с клавиатурой до оптимальных размеров и поставил пентоп на пенек. Один к одному, как Ленин в Разливе – на пеньке устроился, с поправкой разве что на научно-техническую революцию в области записи информации, с издевкой подумал Никита. Правда, статьи Ленина, написанные в Разливе, существенно повлияли на ход истории, а вот на что может повлиять «Полынов у Бурунки»? Нет уж, скорее всего здесь он больше похож не на вождя мирового пролетариата, а на матерого иностранного шпиона, которого еще лет пятнадцать назад прилежные мальчики в красных галстуках в момент бы вычислили и торжественно сдали с рук на руки в компетентные органы. Ну а теперь… Теперь, наверное, застань кто-либо его за столь неприглядным занятием, и стар и млад в очередь бы к нему выстроились, любую секретную информацию за баксы предлагая. Отбоя бы от доброхотов не было.
Однако, как ни шутил, как ни иронизировал над собой Никита, на душе было пакостно. Как ни крути, а неприятно ощущать себя шпионом в собственной стране – когда он, как самый настоящий диверсант, связывается с офисом не из комфортабельного гостиничного номера или из передвижной лаборатории МЧС, а с лона природы, забившись в кусты от постороннего взгляда. И, кстати, если его здесь обнаружат десантники генерала Потапова, то статьи уголовного кодекса о шпионаже ему не миновать на полном серьезе. Никакой Веретенов от суда не спасет. Хотя, конечно, до суда дело вряд ли дойдет. Как там в протоколах пишется: «Убит во время перестрелки при задержании…»
Тем временем компьютер самостоятельно вышел на связь с абонентом в Подмосковье и сообщил о готовности к передаче информации.
«Ашел, привет!» – не мудрствуя лукаво, написал Полынов светокарандашом на экране.
Минут пять никто Никите не отвечал – видно, компьютер на даче Веретенова был включен, но оператора рядом не было. Наконец на дисплее появился ответ:
«Кто на связи?!»
"Я".
«Кто – я?»
«Атикин».
Никита усмехнулся. Из по-детски простенькой криптограммы его имени получилась вполне сносная фамилия.
«?????»
Похоже, юмор Никиты не поняли, зато он ответил в том же ключе:
«!!!!!»
Как говорится, каков вопрос, таков ответ.
Пару минут длилось молчание, наконец, видимо, его имя расшифровали, и на дисплее замигали буквы:
«Полынов погиб в авиакатастрофе. Кто на связи?»
«В таком случае привет с того света».
«?????»
Здесь уже Никита не вытерпел. Только этого ему не хватало, как, сидя в кустах, пустой болтовней заниматься.
«Слушай, Ашел, а не пошел бы ты?.. Жив я! Случайно уцелел. Ребята все погибли, а мне повезло».
«Сегодня вечером прибывает самолет с гробом, в котором лежит тело Полынова. Как к этому факту относится его душа?»
Вероятно, у абонента после первоначального шока начало просыпаться чувство юмора. Но вот Полынову шутить на эту тему не хотелось.
«Ашел, не будь ослом. Самолет уничтожен после посадки двумя ракетами спецназовцев генерала Потапова. Повторяю, я уцелел чудом. От людей осталось кровавое месиво, поэтому и для меня нашелся цинковый гроб. Если не веришь, проведи эксгумацию».
Абонент снова на некоторое время замолчал.
«Ты уверен, что самолет ликвидирован по приказу Потапова?»
«Лично приказа не слышал, но ракеты со стороны командного пункта видел собственными глазами».
«Где ты сейчас?»
"Скрываюсь в кустах возле Каменки. Как диверсант. Нужны новые документы и «легенда». Вводные для «легенды» – на мне полевая армейская форма без знаков отличий. Злой, грязный, голодный. После связи иду в город, нужна ориентировка по «легенде».
«Хорошо. Связной прибудет вечером после восьми часов. Погоди минуту…»
Минута растянулась на все десять, но Полынов терпеливо ждал. Несмотря на компьютерную технику, подбор правдоподобной «легенды» требовал времени.
"Запоминай, – наконец появились строчки. – Ты – бывший капитан войск тыла Дальневосточного округа Николай Захарович Додик. Заведующий складами вооружения. Уволен в запас три месяца назад по сокращению армии. В настоящее время работаешь агентом-заготовителем в фирме «Дело всех» в городе Тюмени. В Каменке – в ознакомительной командировке по поводу закупки сельхозпродуктов. В десяти километрах от города машина «Жигули» сломалась, и ты пришел пешком. Шофер – Павел Алексеевич Буркин – подъедет вечером, когда починит машину.
Встреча – с восьми до десяти вечера на центральной площади города. Он тебя узнает. Внимание! Тщательно ознакомься со следующими документами!"
На дисплее появилась сканированная страница личного дела капитана Додика. Не липа, оказывается – действительно, такой человек существует! Никита прикрыл глаза и стал «фотографировать» в памяти личное дело капитана.
Так… Родился… Отец… Мать… Сестра… Учился…
Армия… Саратовское общевойсковое училище… Следующая страница. Жена.., дочь семи лет.., сын четырех лет… Служба… Мотострелковая дивизия… Дислокация – Приморский край, поселок Смоляниново…
Следующая страница. Командир дивизии генерал-полковник… Начальник штаба… Начальник тыла…
Подчиненные… Награды… Продвижение по службе…
Увольнение… Следующая страница. Тюмень, улица… дом.., квартира… Президент фирмы… Непосредственный начальник… Сослуживцы…
Итого – десять страниц плотной информации о жизни отставного капитана, в которого на месяц-два превратится Полынов. Вполне достаточно, чтобы при первом знакомстве с кем-либо не проколоться, а большего при данном задании и не надо.
«Биографию усвоил».
«Какие еще будут вопросы?»
«Прошу предоставить информацию по Пущину».
Ответ опять задержался, но, когда он высветился на экране, текст был сухим и официальным.
– «Данные о Пущине получите от связного при личной встрече. Конец связи».
Другого, в общем-то, ожидать и не приходилось.
Не принято в секретных службах гадать, жив или мертв агент, верить или не верить ему. Если есть хоть малейшее подозрение – проверка осуществляется при личной встрече.
Полынов выключил пентоп, собрал его, затем, как смог, вычистил одежду. Хорошо было бы искупаться, но речка настолько обмелела, что он больше бы вывозился в тине, чем помылся.
Два часа он потратил на то, чтобы обойти по холмам город и, согласно «легенде», войти в него по магистральному шоссе. Солнце палило немилосердно, в воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка, и с Полынова сошло семь потов, пока он делал крюк вокруг города. Вот когда он пожалел, что на нем – не тенниска, а на ногах – не кроссовки. Армейские ботинки хороши, когда идешь по грязи, но не когда шагаешь по высохшей бугристой почве. Это только в маршевых песнях хорошо звучит, когда солдат попирает сапогами землю, – на самом деле все гораздо прозаичней. Все ноги сбил, пока выбрался на шоссе. И еще Никита пожалел, что вопреки вчерашним ночным клятвам никогда не выходить в путь без воды выбросил пустую бутылку. Надо было набрать воды из речки – нет, конечно, пить сырую речную воду он бы не стал, не то состояние желудка, но тогда можно было бы ополоснуть лицо, намочить волосы.
Первый домик на окраине Каменки встретил Никиту заколоченными ставнями. Облупившиеся стены, покосившийся штакетник, сухие ветки садовых деревьев, выглядывавшие из-за домика, – все говорило о том, что участок давно заброшен и покупателей на дом не нашлось. Второй домик выглядел не лучше, но ставни были открыты, в палисаднике цвели ухоженные розы. Моложавая хозяйка в цветастом сарафане крутила ворот над колодцем, доставала воду и разливала ее в небольшие, пятилитровые пластмассовые ведерки. Худой, белобрысый, загорелый до черноты мальчишка лет десяти в одних трусах подхватывал ведра, метеором уносился за дом и через пару минут возвращался за новой порцией.
– День добрый, хозяйка! – осторожно оперся руками о хилый штакетник Полынов. – Бог в помощь!
Женщина повернула к нему лицо и, приветливо улыбнувшись, распрямила спину.
– Здравствуй, служивый! – стрельнула она в него шальными глазами. – Говорил бог, чтоб и ты помог!
Никита рассмеялся.
– Водичкой, хозяйка, не напоишь?
– А чего же не напоить? – уперла руку в бок молодка, взглядом окидывая фигуру Полынова. – Заходи.
Никита открыл калитку и подошел к колодцу. Молодица алюминиевой кружкой зачерпнула из ведра и жеманно подала ему воду.
– Пей на здоровье, служивый!
Полынов выпил кружку залпом. Вода была ледяной, даже зубы заломило, а в висках запульсировала боль. Удивительная штука – холодная вода из колодца! Никакая другая с ней не сравнится, тем более хлорированная из-под крана. И все же вкуснее воды, чем из пластиковых бутылок фирмы «Игорь, тесть и К°», как в шутку про себя окрестил предприятие своего спасителя Никита, он не пил. Хотя, возможно, на вкусовом восприятии сильно сказалось состояние Никиты в Каменной степи. Напои его тогда кто-нибудь жижей из лужи – и лучшего напитка для Полынова не было бы. На всю жизнь запомнил бы как божественный нектар. К счастью, таким божественным напитком для него стала вода «Серебряный ключ» – кажется, такое название красовалось на голубой этикетке пластиковых бутылок.
– Эх, хороша водица! Еще можно? А то так есть хочется, что и переночевать негде! – пошутил Полынов, с прищуром заглядывая в глаза девице.
– Да чего уж там, пей. Воды много, не жалко. – Бедра у хозяйки непроизвольно заиграли, и она в упор уставилась на Никиту. Красивые у нее были глаза, серые, смешливые, да и сама симпатичная, ладная. – А насчет всего остального…
– Что – опять? – хмуро вмешался в разговор появившийся из-за дома мальчуган с пустыми ведрами. – Мало тебя Нинка из-за Федьки за волосы таскала?
В сторону Никиты пацан принципиально не смотрел.
– Не подслушивай, когда взрослые разговаривают! – грубо оборвала его хозяйка. – Поливай огород!
Пацан разлил воду по пластмассовым ведрам и умчался за дом, а хозяйка снова завертела ворот над колодцем. Улыбка сошла с ее лица, и на Никиту она больше не смотрела.
– Строгий у тебя защитник, – сказал Никита, медленными глотками выпивая вторую кружку.
– Без отца растет… – куда-то вбок со вздохом сказала хозяйка, по-прежнему не глядя на Полынова – Что же это вы по самому солнцепеку поливаете?
– Когда можем, тогда и поливаем, – равнодушно передернула плечами молодица. Она поставила полное ведро на сруб, распрямилась и, таки бросив на него мимолетный взгляд, отвернулась.
– Если хочешь, приходи вечером, когда стемнеет… – вдруг тихо сказала она, и Полынов со спины увидел, как покраснела у нее шея под завитками перехваченных резинкой на затылке русых волос.
– Эх, хороша водица! – наигранно весело повторился он и со звоном поставил пустую кружку на сруб. – Спасибо тебе, хозяйка, за доброту, за ласку, за то, что жаждущих и страждущих привечаешь. Счастья твоему дому!
Он повернулся и зашагал к калитке.
– Так придешь? – донесся ему в спину тихий голос.
Никита обернулся. Молодая хозяйка смотрела на него умоляющими глазами и ничуть не стыдилась своего румянца.
– Как служба позволит, так непременно! – улыбаясь, соврал он, помахал рукой из-за штакетника и бодро зашагал по улице к центру города. Бодрость со сбитыми ногами давалась с трудом.
Тяжела женская судьба в провинции, а тем более в захолустье. Не знал Полынов, что случилось с ее мужем – умер, сбежал, либо они развелись. Да и был ли муж вообще. Не интересовало его это. Но с чужого несчастья он никогда дивиденды не снимал. Не докатился еще до уровня стервятника, хотя при нынешнем раскладе «крыша» молодицы могла быть самым лучшим вариантом.
Вблизи городок выглядел не так живописно, как с обрыва плато Каменной степи. Но вблизи изъяны всегда легче различимы – даже у писаной красавицы можно при желании рассмотреть поры на носу. А Каменка переживала отнюдь не лучший период в своей жизни и уж тем более не первую молодость. Ни один домик не радовал глаз свежей краской на ставнях, дверях, дощатых заборах; черепичные крыши давно никто не обновлял, и они покрылись серыми старческими пятнами выжженной солнцем плесени. Асфальт дороги окаменел, растрескался, из щелей торчали пучки сухой травы. За все время, пока Никита шел к центру, ему на глаза не попался ни один человек, и ни одна машина не проехала по улице. Словно вымер городок, что, впрочем, в полуденный зной было и не удивительно.
Полынов попытался припомнить сведения о Каменке, заложенные в компьютер Алексеем для его командировки в Каменную степь, но они были весьма скудны, так как посещение районного центра не входило в первоначальный план. Кажется, около пятнадцати тысяч жителей, молокозавод, мясокомбинат, консервный завод… В общем, типичный городок сельскохозяйственного юга России. Ах да, еще психоневрологическая больница краевого подчинения. Так сказать, на лоне природы, подальше от шумов и атмосферных выбросов технологической цивилизации. Ну и, само собой, где-то ниже по течению Бурунки водохранилище с насосной станцией, некогда интенсивно снабжавшей поселок Пионер-5 технической водой по водоводу, а теперь дозирующей ее в час по чайной ложке исключительно по предоплате местным князьком-узурпатором господином Бессоновым.
Наконец частные домики уступили место кирпичным трехэтажкам – застройке центральной части Каменки. Место обычной площади здесь занимал скверик с чахлыми деревцами, густо заросший сорной выгоревшей травой, но с чудом уцелевшими на аллее скамейками. Как и во всех небольших городках, именно тут находилось средоточие деловой, культурной и торговой жизни – здание мэрии, кинотеатр, универмаг, несколько магазинов, а в куцей тени под деревьями размещались два торговых ряда небольшого рынка. Сейчас ряды пустовали – надо понимать, из-за жары рынок функционировал исключительно по утрам. Здание мэрии, доставшееся ей в наследство от райисполкома, было выстроено в лучших дубовых традициях советских времен – двухэтажный параллелепипед с большими пыльными окнами и стенами, облицованными коричневой глазурованной плиткой.
Нынешняя власть только то и сделала, что заменила на коньке крыши кумачовый флаг на российский триколор и табличку у дверей. Универмаг «приветствовал» Полынова чисто по-хулигански – битыми витринами и заколоченными дверями. Не нашлось, видно, предпринимателя, который бы рискнул платить аренду за столь громадное помещение, и это лишний раз подчеркивало всю бесперспективность вложений капиталов в российской глубинке. А вот кинотеатр работал, о чем свидетельствовала афиша кинофильма «Титаник», наклеенная на одну из растрескавшихся половинок двухстворчатой двери с облупившейся краской. Правда, сеанс был только один – на двадцать один час, зато крутили фильм уже вторую неделю. За зданием кинотеатра находился обширный пустырь со следами старого, наполовину осыпавшегося, заросшего бурьяном фундамента. Дощечка с выцветшей надписью на покосившемся столбике гласила, что тут строится церковь Христа Спасителя. Но, очевидно, не больно верующие люди жили в Каменке, если дальше фундамента дело не двинулось. А напротив, за сквериком, находились аптека, почта, маленький промтоварный магазин, такой же – продовольственный и парикмахерская. Замыкала периметр зданий вокруг скверика стеклянная коробка кафе с одиозным названием «Минутка» – настолько распространенным в России названием, что оно стало почти нарицательным, как бистро во Франции. Двери везде были открыты, но нигде не было видно ни одного человека. Прямо-таки Южная Америка во время послеобеденной сиесты. Разительный контраст между запустением в Каменке и бурлящей жизнью реставрируемой, чистенькой Москвой еще более усиливал впечатление, что Полынов очутился в ином государстве. То ли не докатилась сюда волна рыночных реформ, то ли на хрен кому сдался этот богом забытый городок, где приватизировать что-либо – себе в убыток. Спонсоров, готовых урвать кусок от чужой славы, сейчас наплодилось немало, а вот бескорыстных меценатов российская земля пока еще не родила. Да и родит ли?
Полынов провел ладонью по щеке и решил, что «Минутка» десяток-другой минут его подождет. В присутственные места даже в такой глухомани надо появляться более-менее опрятным – это производит хорошее впечатление, легче завязываются разговоры, и собеседник более доверителен к гладко выбритому человеку, чем к заросшему двухдневной щетиной.
В зале парикмахерской было пусто, но стоило только половицам заскрипеть под башмаками Полынова, как из-за занавески в углу появился старенький, сгорбленный парикмахер с всклокоченной седой шевелюрой и такой же неопрятной бородой. Похоже, местный цирюльник строго исповедовал древнее правило своей гильдии – посмотрите на меня, такого неухоженного, и станьте лучше.
– Добрый день, молодой человек! – бодренько провозгласил парикмахер и живенько засеменил навстречу. – Проходите, садитесь в кресло у окна…
Никита кивнул, сел, снял кепи, и тут же его горло захлестнула белая простынка.
– Как стричься будем? – поинтересовался парикмахер, профессиональным взглядом оценивая прическу Полынова. Зарос он в Африке основательно.
– Никак, – поморщился Никита и ослабил узел простыни на горле.
– Простите?.. – застыл в недоумении старичок.
– Бриться будем.
– Н-да, – прищелкнул языком парикмахер. – Без парового компресса нам никак не обойтись. Очень уж вы на солнце обгорели.
Он нырнул за ширму и принялся там греметь посудой, наливая воду с паровую баню и ставя ее на электроплитку. Полынов перевел взгляд в окно. Мимо парикмахерской степенно прошествовала громадная свиноматка с выводком снующих вокруг нее поросят.
Жарко было свинье, тень искала.
«Ну чем тебе не гоголевский „Миргород“? – усмехнулся Никита. – Лужу бы побольше перед мэрией и эту свинью – в лужу…»
Старичок-парикмахер вновь появился в зале и принялся править опасную бритву о свисающий со стены ремень.
– Давненько я никого не брил, – весело подмигнул он Никите. – Годика три-четыре. Сейчас все сами норовят. Кто электробритвой пользуется, кто «Шиком», кто «Жиллетом»… Наверное, я уже и квалификацию потерял. Знаете анекдот об ученике брадобрея?
– Знаю, – кивнул Полынов.
– Так вот, – будто не расслышав, продолжал старичок. – Бреет, значит, ученик своего первого клиента, а у самого руки дрожат, сердечко екает, поджилки ходуном ходят. Только прикоснулся лезвием к лицу клиента, как тут же и порезал. «Ой, извините… – лепечет. – Я ученик, в первый раз брею…» – «Ничего, ничего, – успокаивает клиент. – Продолжайте».
Второй раз провел бритвой ученик и опять клиента порезал. «Ой, я вас снова порезал!» – чуть не плачет.
Ну а клиент терпеливый попался, интеллигентный.
«Что же вы так расстраиваетесь? – утешает. – С кем не бывает? Учиться-то на ком-то надо? Продолжайте, не стесняйтесь». Но только ученик прикоснулся к лицу клиента бритвой в третий раз – очередной порез!
Расплакался тогда ученик брадобрея: «Ну не получается у меня!» – и давай от отчаяния свою неудачную работу бритвой кромсать!
Старичок настолько вошел в раж, что даже показал, как это делалось. Бритва замелькала в его руке, отблескивая, подобно винту вертолета.
– Сейчас убегу, – мрачно пообещал Никита.
– Что вы, что вы! – рассмеялся парикмахер. – Шучу я так. Я ведь не ученик, а мастер. Если у меня что-то не получится, кромсать лицо не буду. Зачем же вас мучить, калекой на всю жизнь оставлять, чтобы ни одна девушка в вашу сторону не смотрела? Я вам быстренько горло перережу, и всех делов!
Старичок демонически расхохотался и исчез за занавеской. Больших трудов стоило Полынову усидеть в кресле. Хорошо смеяться над побасенками черного юмора, когда это не касается тебя лично.
Парикмахер появился через минуту, держа в вытянутых руках исходящее паром полотенце, и сказал:
– Нет, я не садист. Приложите-ка компресс сами, а то будете жаловаться, что еще и обварил вас.
Никита с сумрачным видом взял полотенце, наклонился вперед, несколько раз, примериваясь, промокнул лицо и лишь затем плотно приложил компресс.
Не очень-то приятная для обожженной солнцем кожи процедура, но терпимая.
– Так, хорошо… – Парикмахер наклонил спинку кресла. – Теперь откиньтесь назад и запрокиньте голову на изголовье. Вот и отлично. Посидите минутку.
Он снова стал взбивать пену.
– Ну-с, молодой человек, приступим, – наконец сказал он, сорвал с лица Никиты полотенце и принялся наносить помазком пену.
Вскоре Полынов выпрямился в кресле и посмотрел на себя в зеркало. Старый парикмахер был не просто мастером, а кудесником. Такое ощущение свежести и абсолютной оголенности кожи на лице Полынов испытал, разве что когда в первый раз в жизни побрился. Старик во время бритья еще и сыпал анекдотами, и Никита сполна заплатил ему.
Несмотря на внешний непрезентабельный вид, внутри кафе «Минутка» выглядело весьма привлекательно и уютно. Полированные столики, мягкие кресла, стойка бара, за ней на полках – батарея подобранных со знанием дела разнокалиберных бутылок. И, самое главное, в кафе работал кондиционер. В общем, интерьер располагал к тому, чтобы сидеть здесь с утра до позднего вечера, ожидая, пока спадет жара.
Тем не менее посетителей в кафе не было. То ли цены здесь кусались, то ли время было неурочным.
За стойкой бара, боком ко входу, сидел необъятных размеров бармен и с угрюмым видом смотрел телевизор. Голова у бармена была непропорционально маленькая, коротко стриженная и словно бы вдавленная в необъятное тело, от чего шея у затылка вздувалась мясистым бугром и наводила Полынова на мысль, что именно о ней он только что в парикмахерской услышал анекдот.
Бармен покосился на вошедшего и снова вперился в экран. На видеомагнитофоне стояла кассета с крутой порнухой, и на все кафе разносились излишне эмоциональные вскрики, всхлипы, возгласы, изредка перекрываемые до нельзя равнодушным голосом переводчицы. «Мама… Ой… Вот так… Сука .» – вклинивался ее бесцветный голос в какофонию охов-ахов, и создавалось впечатление, что она не переводит, а комментирует какой-то сугубо технологический процесс. Типа там из горячего цеха металлургического производства.
Полынов прошел к стойке, взгромоздился на высокий табурет и молча уставился в затылок бармена.
Бармен шумно вздохнул, щелкнул переносным пультом управления, остановив воспроизведение видеокассеты, встал и лениво подошел к клиенту. Лицо у бармена было угрюмым, звероподобным, вывернутые крылья приплюснутого носа ходили ходуном от натужного сопения, губы большого рта – плотно сжаты, а маленькие глазки из-под ярко выраженных надбровных дуг смотрели на Никиту не мигая, будто безмолвно советуя убираться из кафе подобру-поздорову.
Звероподобность бармена еще более усиливала буйная поросль черных курчавых волос на груди, выставленная напоказ в распахнутый ворот рубашки. Сразу становилось понятно, что кафе «Минутка» в вышибале не нуждается.
– Воды. Холодной. Стакан, – попросил Никита и, обезоруживающе улыбнувшись, добавил:
– Пожалуйста.
Улыбка не произвела на бармена ровным счетом никакого впечатления. Он все так же угрюмо поставил перед Никитой пустой стакан, достал из холодильника пластиковую бутылку «Серебряного ключа», откупорил, налил.
Полынов с удовольствием выпил и, крякнув, стукнул донышком стакана о стойку. Будто сто граммов принял. Бармен молча ждал продолжения, держа бутылку наготове и по-прежнему буравя Никиту пристальным взглядом.
– У вас здесь кормят? – поинтересовался Полынов.
– А как же. Заказывайте, – наконец-то открыл рот бармен и поставил бутылку с водой на полку позади себя. Голос у него оказался под стать комплекции, густой, рокочущий, но, странное дело, тон был приветливый, располагающий.
– Мне бы чего-нибудь постного, нежирного, – попросил Полынов. – И без свежих овощей.
– Язва? – понимающе спросил бармен с сочувствием, что абсолютно не вязалось с выражением его лица.
– Язва – это теща, – невесело хмыкнув, объяснил Полынов. – А у меня понос.
Бармен исподлобья внимательно посмотрел на Никиту, словно собираясь через мгновение взять его за шиворот и вышвырнуть вон. Но вместо этого поставил перед Полыновым блюдечко с нарезанным лимоном, а затем достал из-под стойки бутылку без этикетки, наполовину заполненную густо-коричневой жидкостью, и налил в стопку до краев.
– Лучшее средство от желудка, – порекомендовал он. – Пить залпом.
Никита недоверчиво понюхал содержимое стопки.
Пахло спиртом и еще чем-то почти неуловимым – то ли химией, то ли какой-то лечебной травкой.
– Не сомневайся, – сочувственно пророкотал бармен, переходя на «ты». – Не раз опробовано, и не одним. Никто не умер, а даже наоборот.
Что такое «наоборот» было не совсем ясно, равно как и что значит «средство от желудка» – полностью удаляет его, что ли? Но, когда Никита все-таки послушался совета и опрокинул содержимое стопки в себя, он все понял. Происходящее с ним в первом приближении описывалось известным парадоксом: «Врачи долго боролись за его жизнь, но пациент выжил». Жидкость не просто обожгла горло, она еще и зацементировала его стенки и, двинувшись далее по пищеводу, превращала все на своем пути в камень. Можно было с уверенностью сказать, что бренные останки Полынова ждет уникальная участь – им не суждено, подобно подавляющему большинству, рассеяться в прах; через миллионы лет именно по окаменевшим останкам Полынова будут судить об облике homo sapiens, как сейчас пытаются реконструировать общий вид динозавров по окаменелостям юрского периода. Но когда «микстура» наконец достигла желудка, Никита почувствовал себя в руках неопытного хилера-шарлатана, пытающегося раскаленным зазубренным ножом провести изнутри резекцию без наркоза.
Полынова скорчило от боли, в глазах потемнело – Закуси.
Бармен пододвинул ближе блюдечко с лимоном.
Никита ничего не смог выдавить из одеревеневшего горла. Он отчаянно замахал руками, смахнул со стойки блюдечко и, перевесившись через нее, схватил с полки бутылку «Серебряного ключа». Вода, пенясь, хлынула в горло и пронеслась по пищеводу, как по керамической трубе. Без задержки.
– Э-э… – разочарованно протянул бармен. – Слабак. Все лечение испортил.
– Ты чем.., меня.., отравил?.. – еле шевеля губами, выдохнул Никита. Боль в желудке умерилась, но не затихла.
– Спиртовой настойкой дубовой коры, – пожал плечами бармен. – Радикальное средство от желудочных расстройств. Перетерпи ты минут десять, и все бы как рукой сняло. Мог бы потом квашеную капусту со свежим молоком лопать без всяких последствий.
– Да уж… – вздохнул Никита, приходя в себя и вытирая кепи обильный пот с лица. – Теперь я понимаю, в чем заключается процесс дубления кож. Прекрасные ремни получатся из моих кишок.
– Шутишь, значит, будешь жить, – спокойно резюмировал бармен. – Предлагаю спагетти с сухарной крошкой и отварную печень Устроит?
Никита кивнул. Ему уже было все равно. Боль в желудке утихомирилась, и в голове приятно зашумело от выпитой настойки.
Бармен открыл окошко в подсобку и крикнул:
– Маня! Порцию фирменных спагетти с отварной печенью!
– Без подливы, – подсказал Никита.
– Без подливы! – эхом улетел в подсобку рокочущий голос бармена.
Через минуту он поставил перед Никитой тарелку с заказанным блюдом, положил вилку.
– Еще что-нибудь?
– Спасибо, пока нет.
Бармен подхватил со стойки бутылку «Серебряного ключа», чтобы убрать ее в холодильник, но Полынов остановил его.
– Воду оставь.
Бармен пожал плечами, поставил бутылку перед клиентом и, вернувшись на свое место, включил воспроизведение видеомагнитофона. Тишину кафе вновь заполонили томные стоны.
Полынов вяло поковырялся в тарелке. Хоть он и не ел почти двое суток, «микстура» бармена отбила всякий аппетит. Вкуса он не ощущал, и спагетти приходилось пропихивать в себя через силу.
Бармен смотрел порнуху с необычным сосредоточием, не отрываясь – то ли изучая способы и приемы, чтобы потом применить их на практике, то ли в более утилитарных целях, чтобы затем организовать в кафе аналогичное шоу.
Никита на экран не смотрел, но стоны, причитания статистов и унылое бормотание переводчицы невольно застревали в голове. Внезапно он поймал себя на мысли, что машинально считает, сколько значений в русском языке имеет английское слово «fuck».
Оказалось, его трактовка весьма и весьма обширна.
Переводчица каждый раз находила новое значение, и широта охвата затрагивала чуть ли не все области человеческого общения от «да пошел ты…», «черт побери!», «отойди!», «я тебя в бараний рог согну!» до «прелестно!», «восхитительно!» и даже «я подарю тебе весь мир и себя в придачу!». Как, однако, далеко шагнула цивилизация в смысле взаимопонимания иноязычных народов! Если какие-то две сотни лет тому назад Фигаро требовалось знать целых два слова: «God damn!» для общения с англичанами, чтобы получить по морде, то теперь было достаточно одного.
Пытаясь как-то завязать разговор, чтобы затем исподволь выйти на интересующую его тему об учениях в Каменной степи, Полынов изредка отвлекал бармена, заказывая то рюмку коньяка с орешками, то текилу под консервированных кальмаров (сушеных здесь, естественно, не было), но вовлечь его в длительную беседу не получалось. Обслужив клиента и односложно ответив на его вопросы, бармен возвращался на свое место и продолжал самообразование в области сексуальных извращений. Единственное, что удалось выяснить Никите, так это то, что приезжему в Каменке можно остановиться либо в Доме отдыха у водохранилища – он практически всегда пустует, и условия там очень даже неплохие, либо стать на постой к какой-нибудь старушке в частном секторе. Причем последний вариант предпочтительней, так как рядом с Домом отдыха расположена психбольница. Психи иногда перелезают через забор, и возможны эксцессы.
В конце концов Никита махнул на бармена рукой, заказал еще порцию коньяку и, взяв предложенный журнал, стал разгадывать кроссворд. Надо же было как-то убить время до вечера, когда прибудет связной с его документами.
Оторвал Полынова от кроссворда рокот мотора за окном. Он поднял голову и увидел, как возле кафе, лихо развернувшись, затормозил армейский вездеход и из него горохом посыпались бравые десантники. Были они без оружия и все в прекрасном расположении духа. Надо понимать, в увольнении. Веселой гурьбой они устремились к кафе, дверь открылась, и первым в зал ввалился здоровенный красномордый детина с блаженной улыбкой на губах и блестящими в предвкушении «расслабухи» от армейских будней небесно-голубыми глазами, чистыми, как у непорочного младенца.
Полынов окаменел. На лице десантника, поднятые с глаз на лоб, красовались зеркальные солнцезащитные очки. Его очки.