Возвращение Джейн домой совпало с началом длинного праздничного уик-энда, составлявшего часть юбилейных торжеств британской короны. Королеве предстояло разжечь огромный костер в парке Виндзорского дворца, находившегося всего в нескольких милях от дома. Это должно было явиться сигналом для разжигания тысяч костров во всех уголках страны. На небольшом участке общественного выгона в конце узкой дороги близ Дэри-коттеджа уже высилась целая куча хвороста, приготовленного для этой цели. Быть может, Джейн будет чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы полюбоваться пламенем. Она всегда любила костры.

Виктор поехал в больницу проверить, готова ли Джейн к переезду. Остальные члены семьи сидели на террасе, когда услышали из комнаты Виктора шум: он незаметно поднялся наверх переодеться. Когда он присоединился к нам, было видно, что он с трудом сдерживает себя.

— Ты рано вернулся, — заметила Розмари, тщательно подбирая слова. — Что-нибудь не так?

— Нет, все в порядке. — Голос его звучал раздраженно.

—Я тебе не верю.

— Ну что ж, хорошо, — он вдруг взорвался. — Это был кошмар. Джейн меня выгнала. Эта мерзавка орала на меня так, что слышала вся палата!

Они выслушали его молча. Затем Ричард осведомился:

—Как ты думаешь, она приедет сегодня вечером домой?

—Откровенно говоря, сейчас это меня совсем не волнует.

Розмари попыталась успокоить мужа.

— Конечно, это было очень неприятно. Тебе не следовало ездить одному.

Виктор посмотрел на пруд, где Арлок чем-то забавлялся в лодке.

— Ничего, не беспокойся, переживу, — сказал он.

Время ползло в этот солнечный день особенно медленно. Джейн не звонила, хотя физически она была способна добраться до телефона в холле. Если же она чувствовала себя неважно, то могла попросить кого-нибудь позвонить нам.

Друзья должны были привезти ее вечером на своей машине, пока мы занимались последними приготовлениями. Однако пробило уже девять, а ни Джейн, ни каких-либо известий о ней так и не было. Уже почти стемнело, когда на подъездной аллее послышался наконец шум мотора. Мы бросились к двери и увидели Джейн, медленно идущую по садовой дорожке впереди своих друзей. На ней была яркая индийская куртка, она приветливо улыбалась. Было заметно, что она устала, но назвать ее безнадежно больной было нельзя. На лице играл слабый румянец, она выглядела оживленной, почти веселой. Показывая нам маленькую бутылочку, Джейн, смеясь, объяснила: «Таня дала мне ее на дорожку, уверяя, что водка помогает снять боли». Как ни в чем не бывало она поцеловала нас всех, включая и Виктора. Ее вспышка в больнице стала казаться пустяком. Важно было одно — Джейн дома.

Дорога и возбуждение утомили ее, и мы приготовили постель в небольшой комнате на первом этаже в задней половине дома. Там было тихо, комната находилась далеко от остальной шумной части коттеджа, рядом ванная. Не нужно подниматься по лестнице, рядом сад — кровать была придвинута вплотную к одному из окон.

— Как красиво ты убрала комнату, мама, — воскликнула дочь.

Цветы были повсюду — на столике у кровати, на письменном столе, среди плетеных корзиночек и деревянных шкатулок, на подоконнике. Пол покрывали толстые коврики, на окнах висели тяжелые полосатые занавеси, выдержанные в любимых ею тусклых тонах.

— Я никогда раньше не замечала, до чего же красива эта комната, — сказала Джейн, осматриваясь. Затем, прежде чем со вздохом облегчения опуститься на подушки, она несколько мгновений пристально вглядывалась в темневшие за окном деревья. В эту ночь она быстро за снула.

На другой день Джейн сама оделась и старалась вести себя как здоровый человек. Она пришла в столовую, чтобы позавтракать вместе с нами, но мягкий складной стул оказался для нее слишком неудобным. Она переместилась на диван в общей комнате, но и на нем не смогла устроиться так, чтобы ее ничто не беспокоило. Попробовала заняться своим стереопроигрывателем, однако больше одной пластинки сразу поднять не могла, и ей никак не удавалось найти нужную. Розмари предложила помочь. Сначала Джейн не хотела говорить, какую пластинку искала, но потом призналась, что пыталась найти «Реквием» Форе. «Она думала, что эта музыка меня расстроит», — промелькнуло в мозгу Розмари, когда она поставила пластинку. Фактически же оказалось, что долго слушать ее не смогла не она, а Джейн. «Выключи, — попросила та. — Это слишком грустно».

В полдень пришел человек, которого ждали мы все, — Джулиан Салливан. Он беседовал с Джейн наедине. Ричард уже не настаивал на своем присутствии при разговоре. Вместе с Джо — нашей приятельницей, пришедшей подстричь Джейн, — мы ждали конца беседы на террасе. Ожидание сильно затянулось. Большую часть времени мы просидели в молчании, задаваясь вопросом, о чем же они говорят. Наконец доктор вышел к нам один.

Ровным голосом он сообщил:

— Она была готова, поэтому я ей сказал. Она восприняла известие спокойно.

У всех нас был один и тот же вопрос: «Как долго?»

Он мог рискнуть только на догадку — возможно, шесть месяцев.

Говорить больше было не о чем. Он быстро ушел, и мы направились к Джейн.

Она лежала на диване и тихо плакала, но не давала овладеть собой тому отчаянию, какое, очевидно, испытывала. Один за другим мы поцеловали ее, и она со слезами ответила нам тем же, однако держала себя в руках. Никакой драматической сцены, которая стала бы кульминационным пунктом минувших месяцев неизвестности, семейных споров и трений, не было.

Виктор спросил, что сообщил доктор.

— Он сказал, что рассчитывать можно скорее на меньший, чем на больший срок. Каждый новый день будет для меня подарком. — Голос ее был спокойным, таким же спокойным, каким был голос доктора.

В ее устах это прозвучало просто, неприкрыто ясно, однако на самом деле, как позднее рассказал доктор Салливан, разговор проходил несколько иначе. Он вел беседу осторожно, отвечая на ее вопросы таким образом, чтобы побудить либо прозондировать почву поглубже — если бы она того пожелала, — либо уклониться от дальнейшего обсуждения проблемы. Каждый действовал по собственному усмотрению. Врач давал ей возможность попросить: «Расскажите мне побольше».

Он знал, что ее тревожил вопрос об облучении, и объяснил, что радиотерапия должна разрушить раковые клетки в костном мозгу и облегчить боли. Такое объяснение звучало оптимистически, но если Джейн слушала внимательно, то поняла бы, что выражавшиеся им надежды не переходили жестко ограниченных рамок и обещал он только облегчение симптомов болезни, не более. Джейн уловила эти нюансы и попросила врача быть более откровенным. На этот раз она не была всецело поглощена своей болью.

— Как узнать, поможет ли мне облучение? Стоит ли мне ему подвергаться?

Он понял, что может говорить более конкретно. Врачи надеются облегчить ее боли, повторил он, но никто по-настоящему не знает, насколько полезными окажутся процедуры. Если облучение ей действительно поможет, то раковые клетки будут погибать. «По крайней мере некоторые из них, — добавил он, словно эта мысль только сейчас пришла ему в голову, — наиболее активные».

— А если боли будут продолжаться?

Доктор почувствовал, что они приближаются к опасной черте. Он предвидел этот вопрос и уже косвенно ответил на него. Теперь он мог высказаться более открыто.

— Если облучение не поможет, значит, оно было не нужно.

Он все еще не отнимал у нее последнюю надежду и никогда этого не сделает. Сейчас, когда оба понимали друг друга, они уже не ходили вокруг да около.

— Обоим было ясно, что говорили мы о смерти, — сказал он нам. — Ни один из нас не употребил этого слова, и я старался оставить ей капельку надежды, говоря о том, что процедуры могут принести какую-то пользу. В душе я понимал, что никакой надежды нет, но, если ей хочется уцепиться хоть за что-то, пусть цепляется. Однако она дала мне понять, что желает знать правду, и нам не нужно было хитрить.

Поскольку все между ними было выяснено, она могла по-новому сформулировать свой вопрос и быть уверенной, что получит четкий ответ.

— На что я могу рассчитывать, если боли возобновятся?

Доктор Салливан понял: она спрашивает, сколько ей осталось жить, — и ответил немедленно, чуть ли не резко, потому что пора уверток прошла. Вот тогда-то он и сказал ей: «По всей вероятности, у вас есть месяцев шесть» — и ушел, предоставив Джейн возможность разделить и тяжелую правду, и горе наедине с семьей.

Но приняв неизбежность смерти, Джейн воспряла духом.

— Мы постараемся сделать оставшееся время как можно более приятным для тебя, — заверила ее Розмари. Другие обещания, данные ею дочери во время болезни, не были выполнены. Розмари надеялась, что это ей удастся сдержать.

Джейн взглянула на Джо, державшуюся в тени.

— Не подстрижешь ли ты меня сейчас? Мои волосы слишком отросли, а мне хотелось бы выглядеть прилично. — Она подробно рассказала подруге, какую стрижку ей сделать.

— Очень коротко, — добавила она, — а то волосы торчат у меня во все стороны. Кроме того, их нужно помыть.

Создавалось впечатление, что она всячески старалась избежать проявления чувств. Мы молча наблюдали за начавшейся стрижкой, а подружки принялись болтать как ни в чем не бывало, Джейн смеялась над рассказом Джо о шалостях ее детей. Напряжение слегка спало, и мало-помалу все мы немного расслабились. Было очевидно, что Джейн не собиралась впадать в отчаяние. Теперь мы могли быть с ней совершенно откровенны и оставшееся время — каким бы коротким или долгим оно ни оказалось — говорить правду.

Ричард сообщил игравшему в саду Арлоку, что Джейн узнала, что умирает. Мальчик реагировал на это неожиданно.

— А она знала это и раньше. Нет, я ей ничего не говорил. Это чувствовалось.

Когда стрижка, к полному ее удовлетворению, была закончена, Джейн заявила:

— Сейчас, когда я знаю, что дней у меня впереди немного, я хочу насладиться каждым из них и прошу всех вас мне в этом помочь. Для начала, — добавила она, — пройдемся по саду.

Арлок принес ей палку, и мы двинулись в путь. Сперва Джейн шла под руку с Розмари, но, когда они добрались до террасы, отняла руку. Весь свой вес она умышленно перенесла на палку, проверяя, как далеко простирается ее самостоятельность. Все было в порядке. Затем очень медленно, с трудом передвигая ноги, она обошла кругом весь сад. Шагала она осторожно, опустив голову, обходя все препятствия и неровности грунта, которые могли нарушить ее хрупкое равновесие.

Было ясно, что она все продумала заранее. Ее спокойствие, ее смирение не могли быть мгновенной, инстинктивной реакцией на услышанное от доктора. Вероятно, минувшие месяцы она часто думала о возможности скорой смерти. Очевидно, она решила, что когда все узнает наверняка, то отнесется к ожидавшей ее судьбе мужественно, примирится с ней и извлечет из остатка своей жизни все радости, какие только сумеет.

Во время этой прогулки Джейн как будто отбросила все тревоги, наслаждаясь только красотой сада. У пруда она остановилась и долго стояла, опираясь на палку. Поверхность его была покрыта толстым зеленым ковром ряски, не пропускавшим животворный свет в скрытую под ним воду. О чем думала она, пристально всматриваясь в этот мертвый пруд?

Затем она прошла через ту часть сада, где раньше часто сидела, и дальше, к старой тисовой аллее, резко обрывавшейся у изгороди. Эти деревья, видимо, были посажены с какой-то целью, возможно, чтобы придать величественный вид подъездной аллее к длинному, запущеному дому. Под густой тенью их ветвей не росло никаких растений, сюда не проникал дождь и лишь лежало покрывало из тисовых иголок. Джейн шла очень медленно, голова ее по-прежнему была опущена. Чтобы увидеть что-либо вверху, ей приходилось останавливаться и принимать устойчивое положение. Этот сухой участок под старыми деревьями был для нее полон воспоминаний — о вечерних пикниках у костра, о сооружении примитивных печей для обжига простейших горшков, о часах, проведенных здесь в одиночестве или в компании друзей. Здесь прошла часть ее жизни. Она словно черпала в этих воспоминаниях новые силы. Или, быть может, прощалась?

— Обрати внимание вон на ту необыкновенно красивую розу у французских окон, — тихонько сказала ей Розмари.

Цветок, только что бывший тугим красным бутоном, блистал в апогее своей красоты. Джейн прижалась к нему носом.

— Это, безусловно, роза высочайшего класса, — похвалила она.

Немного отдохнув, она приняла участие в церемонии посадки дерева. Она упросила Ричарда и Арлока купить для нее ко дню рождения Розмари сливовое дерево сорта «виктория». Потом они выкопали для него глубокую яму рядом с пнем засохшей вишни. На дно ямы уложили немного торфа, затем Арлок принес шланг и залил яму водой. К тому времени, когда Джейн завершила свой медленный, осторожный путь по садовой дорожке, все уже было готово. Тяжело опираясь на палку, она смотрела, как опускали деревцо в яму, засыпали корни землей, а затем плотно утрамбовали землю ногами. Когда тонкое молодое деревцо было привязано к опоре, Виктор откупорил бутылку шампанского. Мы распили ее, провозгласив ритуальный тост за благополучие дерева и за здоровье Джейн.

Прежде чем войти обратно в дом, она еще раз окинула взглядом сад, как будто зная, что видит его в последний раз.

Нам было на удивление легко разговаривать с ней, словно все барьеры были сняты. Ричарду она призналась, что знала, как все мы водили ее за нос. В то время она очень сердилась, но сейчас все было уже в прошлом. Она не питала недобрых чувств ни к кому, никого не упрекала. Когда Розмари стала уговаривать ее не возвращаться в больницу, она возразила — нет, нужно закончить облучение. По-видимому, оно все же несколько облегчало ее боли.

— О Джейн, просто страшно подумать об этой ужасной химиотерапии, о всех процедурах, которым ты подвергалась. Если бы мы только знали, что из этого выйдет, мы бы избавили тебя от этих страданий.

— Не переживай, мама, — сказала Джейн. — Не пройди я через них, у меня никогда не было бы уверенности, что меня не смогли вылечить. — Слова ее звучали успокаивающе, однако тон, каким они были сказаны, выражение ее лица говорили, что она способна справиться со всем, что ей предстояло.

Было видно вздымавшееся к небу пламя юбилейных костров, но сейчас эти торжества казались неуместными. Джейн, утомленная прогулкой, лежала в постели и не могла пойти посмотреть ближайший костер.

Через четыре дня она возвратилась в больницу. В одной руке у нее была заново наполненная Танина бутылка водки, в другой — письмо Виктора врачу, который убеждал их не говорить Джейн правды. Джейн теперь знает, что умирает, говорилось в письме, и семья хочет, чтобы она покинула больницу, как только закончится курс облучения.

В больнице наше решение приняли без возражений. Джейн сообщили, что лечение, рассчитанное на две-три недели, будет проведено в сжатый срок и займет всего три дня. Однако врачи не заговаривали с Джейн о том, что было уже известно: больничное табу оставалось в силе.

Когда Ричард и Розмари поехали в больницу, чтобы забрать Джейн домой, шел проливной дождь. Дороги были забиты транспортом, видимость не превышала нескольких ярдов. Мы со страхом думали об обратном пути, зная, что каждая неровность на дорожном покрытии причиняет дочери острую боль.

Больничный персонал, как всегда, держался холодно и отстраненно, но Джейн встретила Розмари приветливо. Она как-то ухитрилась надеть на себя часть одежды без посторонней помощи, сложить хранившиеся в шкафчике пожитки и лежала на подушках, вконец обессиленная. Розмари натянула на дочь носки и высокие сапожки. Обеим не терпелось скорее уйти из больницы.

Джейн с трудом передвигала ноги, опираясь на Розмари и палку. «Никаких колясок», — тем не менее решительно заявила она. Проходя через палату, она попрощалась с больными. «Мне нужно проститься также с персоналом, особенно с сестрами», — сказала она матери. Утром палата была полна врачей и сестер, занимавшихся обычными делами, однако сейчас никого из них не было видно. Когда они вышли в коридор, оказалось, что и там пусто. Не было сестер и в соседней палате. Такое бывало редко.

— Я и вправду хотела повидать их, — призналась Джейн. Задыхаясь, она поплелась обратно и попросила соседей по палате попрощаться за нее с персоналом. «Скажите, что я хотела бы поблагодарить их за все, что они для меня сделали», — сказала она и, опираясь на Розмари, медленно двинулась к выходу. Уходила Джейн молча и выглядела расстроенной. Позднее объяснила нам почему: ни одна сестра не пришла с ней попрощаться. А ведь они знали, что она в тот день покидала больницу. Возможно, у них не хватило мужества посмотреть ей в глаза, особенно теперь, когда она знала, что ее ждет.

Ричард подогнал машину как можно ближе к входу. Мы помогли Джейн сесть на заднее сиденье, где для нее уже были приготовлены пледы и подушки. Она откинулась на них и закрыла глаза.

— Я постараюсь объехать все неровности, Джейн, — пообещал Ричард, опускаясь на место водителя.

— Не беспокойся, Рич, мне действительно удобно.

Внезапно все трудности и препятствия словно отступили. Движение на дороге уменьшилось, дождь почти прошел, небо прояснилось. Ричард ехал чрезвычайно осторожно, и Джейн ни на что не жаловалась. Она лежала с закрытыми глазами, пока машина не затормозила перед домом. Тогда она открыла их и сказала:

— Это была самая легкая поездка с тех пор, как у меня заболели плечи. Спасибо.

В первое утро дома она хотела встать. «Но я чувствую себя такой слабой, — огорчилась она, — такой измотанной…» И осталась в постели, просыпаясь на короткое время и снова засыпая. Мы подумали, что ее измучила дорога, но и на следующий день она была не в состоянии встать.

— Это последствия облучения, — сказала ей Розмари. — Ты не можешь не чувствовать усталости после такой большой дозы. Завтра тебе станет легче.

Лучше ей не стало, но день прошел хорошо. Джейн была рада возвращению домой. Когда она говорила, что счастлива, в это верилось. Ее лицо выражало радость, что она жива; ее спокойная манера держаться и теплая приветливость к родным говорили о ее внутреннем покое. Сознание того, что мы скоро лишимся ее, заставляло нас еще глубже и полнее переживать настоящее.

Джейн снова могла откровенно разговаривать со своей семьей — с каждым в отдельности и со всеми сразу. Ее отчуждение от родителей кануло в прошлое. Отношения ее с каждым из нас носили разный характер, соответственно менялась и ее реакция. Непонятливость или упрямство родителей могло вызвать у нее снисходительную улыбку, но никаких ссор, никаких приступов холодного молчания уже больше не было.

Мы снова вспомнили о хосписе и подумали, что в каком-то неопределенном будущем ее придется туда поместить. Но у каждого из нас была на этот счет собственная точка зрения. Ричард упорно твердил, что это нужно сделать как можно скорее, Розмари не была убеждена, что Джейн там будет хорошо, а Виктор, разрываясь между ними, колебался и что ни день менял свое мнение. Джейн по очереди соглашалась с каждым. Ей хотелось быть близкой всем нам.

Наибольшее облегчение испытывал, пожалуй, Ричард. Он полагал, что та легкость, с какой Джейн восприняла правду, доказала справедливость его настойчивой борьбы. Розмари успокоилась, ведь ее боязнь возможного самоубийства Джейн также оказалась оправданной. Джейн поведала ей, что в беседе с доктором Салливаном коснулась вопроса о чрезмерно высокой дозе снотворного. Он серьезно посмотрел на нее и сказал: «Если ты это сделаешь, Джейн, значит, я не сумел тебе помочь».

Теперь она знала, что болеутоляющие пилюли ей будут давать без ограничения. Этот врач не станет ждать от нее беспредельной стойкости и выносливости, а будет помогать ей по мере своих возможностей. Твердо в это уверовав, Джейн уже никогда больше не заговаривала о том, чтобы покончить с собой.

Мы строили планы на длительное время. Шла вторая неделя июня, и доктор Салливан сказал, что наша дочь, возможно, будет с нами на Рождество. Ричард помог организовать наш быт таким образом, чтобы на Розмари лег минимум работы по дому. Мы приобрели ряд бытовых приборов и вместительный морозильник, который набили продуктами. Теперь никаких затруднений с питанием у нас не должно возникнуть, всех приезжающих приятелей Джейн мы сумеем накормить как надо. Ричард и Арлок съездили в Брайтон, чтобы закупить в «Бесконечности» запас особых вегетарианских продуктов. Персонал магазина любезно взял на себя заботу о нас, а также прислал нам в подарок огромное количество яблочного сока, ставшего ежедневным напитком Джейн.

Арлок часто наведывался к Джейн. Он приходил и уходил, когда ему вздумается, порой устраиваясь для долгой беседы или забегая мимоходом. Он предложил соорудить за ее окном кормушку для птиц и постоянно следил, чтобы в ней был корм. Виктор помог ему сделать основание конструкции, и мальчик что ни день вносил все новые усовершенствования. Джейн часами счастливо и восхищенно наблюдала за суетливой птичьей жизнью за ее окном. Она беспокоилась, чтобы маленькие птички получали свою долю еды, чтобы их не отгоняли более крупные птицы или белки, поэтому к стоявшему поблизости дереву подвесили небольшие кормушечки. С особенной изобретательностью действовали белки, и Арлок всячески старался хоть чуточку их опередить, хотя именно эта способность с необычайной ловкостью подбираться к недосягаемой на вид цели доставляла Джейн большую радость. Вскоре стало трудно удовлетворять возросшие потребности подопечных. Арлок, уже выложивший за окно все скопившиеся в доме остатки пищи, совершил набег на кладовку и позаимствовал в ней некоторую толику орехов и изюма. Одно из очередных пиршеств обеспечил неудачно выпеченный хлеб, другой, уже совсем роскошный пир составили тщательно размоченные бобы из разбитой банки. Джейн наслаждалась, позабыв о месяцах, проведенных в больнице, когда ее мучило желание вырваться на волю. «Взгляни, — то и дело восклицала она, — зеленушка… воробышек!»

Арлок помог установить в доме сложную систему внутренней связи, чтобы Джейн могла позвонить, если нуждалась в помощи или соскучилась. Провода тянулись по всем комнатам, вокруг картин, поверх дверных рам. Мы поставили телефонный аппарат и в гончарной мастерской, чтобы Розмари — когда Джейн окончательно обосновалась дома — могла работать с легким сердцем, зная, что ее в любую минуту могут вызвать.

Еще в больнице Джейн получила в подарок от одной из своих приятельниц горшок с цветущим перцем. Она сказала тогда, что ей хотелось бы иметь садик, выращенный ею самой. И мы посадили за окном в общей комнате, где Джейн могла их видеть, несколько огородных растений в мешочках с торфом. К перцу добавились помидоры и вьющиеся бобы. У Джейн снова был свой огород.

Розмари огорчалась, что ей приходится тратить столько времени на домашнюю работу, но хозяйство не могло идти само собой. Она понимала, что Виктору и Джейн нужно побыть вместе, а у нее с дочерью все было выяснено. Однако взаимопонимание между людьми никогда не бывает таким полным, как бы хотелось. И если к тому же и времени остается мало, бывает отчаянно жаль каждой напрасно потраченной минуты. А никто из нас не знал, как мало осталось у Джейн времени.