Решение о расформировании патентного отдела уже было принято, приказы по персоналу подготовлены. Начальницу отдела ждало сокращение, если она, конечно, не решит сесть за сборочный конвейер. Насколько Лапин разбирался в людях, такая не решит. Близкое увольнение этой дамы было важным аргументом в решении привлечь ее к затее с мнимой… гм, невестой. Отзвучит марш Мендельсона для дочки Асеньки, и отправится эта самоуверенная леди на биржу труда. И никаких вам сплетен и пересудов.

Но поскольку марш еще не отзвучал, Лапин решил быть терпеливым. Даже интересно, на какую услугу она рассчитывает его подписать.

— Благодарю вас, Иван Викторович, — с легким поклоном головы произнесла леди, — Я хотела бы вас попросить вот о чем. Не могли бы вы воспользоваться вашими связями и выяснить для меня адрес одного компьютера. Вот тут у меня записан его IP, время выхода в Интернет, район покрытия провайдерской сетью. Мне очень важно узнать его точное месторасположение на тот момент. Не поможете?

Лапин сдержанно удивился.

— Вообще-то я не совсем по этой части, вам не кажется, уважаемая Надежда Михайловна? И это очень непростое и щекотливое дело. Почему вы решили, что у меня найдутся такие возможности?

— Я в этом уверена, — твердо ответила Надежда. Теперь она не улыбалась, а напротив, ее взгляд был строг, прям и не имел ни малейшего налета кокетства. И Лапин «поплыл».

«Старый дурень, да ты на лесть повелся! — изумился сам себе Иван, — Тебе льстят все, кому не лень, а ты повелся на лесть какой-то второстепенной начальницы ненужного тебе отдела! Однако ловка, шельма. Не напрасно мне ее Васька «сосватал», ох не напрасно».

С Василием Гуляевым жизнь свела Ивана Лапина на гаражной почве, иными словами, у них обоих машины стояли в одном и том же гаражном кооперативе. Кооператив тянулся вдоль ветки киевской железной дороги чуть не на километр, а его основательные гаражи были еще брежневской застройки, со стенами в два кирпича и тяжелыми воротами, не то что современные какие-то «ракушки» или жестяные сварные коробки.

У Лапина имелась двадцать четвертая «Волга», к которой он был иррационально привязан. Он не мог отправить эту машину на металлолом, не мог и все. Он давно катался на современных иномарках, которые менял не реже одного раза в год. Он бестрепетно бросал их под окнами возле дома или работы, а в «нутро» этих тачек ни разу не залезал, оставляя такую честь специально обученным людям. Зато почти каждую неделю он заявлялся в старый гараж, переодевался в грязные камуфляжные штаны и поднимал капот своей «двадцать четверки». Менял масло и тормозную жидкость, чистил и без того чистый карбюратор, регулировал давно отрегулированные поршни цилиндров, а потом заводил мотор и слушал его глухой довольный рокот. А потом снова загонял до отрыжки обласканного «старикана» под крышу гаража.

Никто из гаражных мужиков толком про Лапина ничего не знал, да особенно с расспросами и не лезли, обсуждая более насущные темы техосмотра, автостраховок и дешевого автосервиса в паре кварталов отсюда. Ивана это устраивало.

Но с Васей Гуляевым он как бы даже сдружился. Изредка они пили пиво, расположив банки и воблу на капоте Васиной «Шкоды» или сидя на ящиках у распахнутых ворот лапинского гаража, калякали за политику и футбол, не накаляясь, а так, полегоньку. О семье и о работе — почти ничего. То есть Вася не скрывал, что женат, воспитывает сына и работает начальником участка на производстве, а Лапин и того ему не рассказывал. Гуляев не любопытничал, соблюдая степенность отношений и собственное достоинство. Тогда Лапин решил, что Гуляев мужик положительный и надежный, и что ему, в смысле, Василию, можно было бы даже и порассказать кое-что о своем житье-бытье. Правда, дальше этих мечтаний его мысли не шли, и ничего он никому про себя не рассказывал.

А потом надежного мужика Гуляева он неожиданно увидел на производственной планерке, куда Васька пришел вместо заболевшего начальника цеха Шведова.

Лапин невозмутимо довел до верхнего эшелона информацию, накрутил, кому надо, хвоста, а когда планерка была завершена, директорским тоном велел Гуляеву задержаться. И проговорил, когда они остались в кабинете одни, холодно и с расстановкой:

— Значит так, господин Гуляев. Во-первых, никакого панибратства. Во-вторых, никаких просьб. Поблажек от меня тоже не будет. И никакого трепа. Уволю тут же. Вопросы?

Гуляев, стоящий напротив стола и, как придурок, радостно лыбящийся, лыбиться перестал. Спросил:

— А в гаражах тоже пасть не разевать? Если тоже, то это тебе будет стоить.

Лапин молчал, играя желваками и яростно раздувая ноздри, а Гуляев невозмутимо продолжил:

— Совсем охренел, Викторыч? Что ты как баба истеришь? Просто поговорить нельзя было? Или ты совсем тут мутировал, в кабинете этом? Короче, заявление я тебе хоть сейчас напишу. Без работы не останусь.

Лапин нехорошо усмехнулся.

— Почему — мутировал? Я всегда такой, Вася. А в гаражах мое слабоумное второе «я» заправляет. Я его там выгуливаю.

— Чего ж ты разволновался тогда? — ответно усмехнулся Гуляев. — С тобой, мутант хренов, я не знаком и сводить знакомство не хочу и не собираюсь, а со слабоумным Ванькой в гараже пообщаюсь.

В гараж Лапин месяц, наверное, нос не казал. А потом соскучился по своей двадцать четверке, плюнул и, набрав пива с воблой, подкатил. Васька тоже был там. Они тогда хорошо поговорили.

После первой банки, высосанной молча, Васька сказал, что стукачом никогда не был. Иван возмущенно ответил, что и не собирался ему ничего такого… Хотя, конечно, мысль лелеял. Но в порядочности товарища из не своей социальной среды лишний раз убедился.

Хотя почему не своей? Все мы выходцы из одной и той же среды, однажды перемоловшей и перемешавшей в себе и белых, и красных, и никаких. А теперь пальцы гнем, вновь образовавшейся элитой себя называем.

И если ты, когда все хапали, не был в криминале замазан, то в одурачивании ближнего своего — наверняка. Ваучеры-то скупал пачками? Скупал. Знал зачем? То-то. Зато ты сейчас, блин, «элита», а порядочный и неизворотливый Васька у тебя в начальниках участка, как суслик, крутится. Каждому свое, да?

С другой стороны, еще неизвестно, кто из кого нынче больше кровь сосет. Вот Лапин, капиталист. Он за аренду помещений такие бабки отваливает, что самому тошно. Станки, оборудование, компьютеры, всю оргтехнику, мебель, даже стулья, на которых эти задницы сидят и чаи часами гоняют — все он выкупил. Персонал его, свиньи, ни копейки в это не вложили. А он на свои кровные приобрел, только недавно из кредитов вылез. Никому из них дела нет, откуда сырье, комплектующие и заказы на готовый прибор берутся. А еще нужна реклама, да много всего нужно, до фигищи! Васька, видите ли, как суслик крутится!.. А как крутится Лапин, мотаясь между банком, налоговиками, префектурой и собственным предприятием? Они получают свой оклад, пинают грязными ботинками системные блоки, купленные не ими, оставляют включенный паяльник на пластиковой панели робота-манипулятора, за который Лапин выложил двести штук баксов, и воруют ластики и ручки! И праведно негодуют, если зарплата вовремя не проиндексирована.

Возмущают тебя мои сверхприбыли? Так в чем проблема? Зарегистрируй свою фирму, возьми кредит под собственную квартиру, как не однажды приходилось проделывать самому Лапину, да вперед и с песней! Торгуй пирожками у метро или перепродавай утюги и пылесосы, не важно. Зато вся выручка твоя. И тоже будешь элитой. Боязно? Лениво? Кто ж тогда тебе больничный по соплям оплатит? То-то.

Но Васька был уникален. Никакой классовой ненависти после того, как инкогнито Лапина было раскрыто, Иван в нем заметить не смог, хоть и искал, и вглядывался, и провоцировал даже. Ничего в Ваське не возникло нового — ни подобострастия, ни ловкой фамильярной грубоватости, которая так виртуозно умеет подхалимничать и льстить. Васька мог бы стать Меньшиковым при нем, у него даже, наверно, получилось бы, но он не захотел. Ни духарным и жуликоватым Меньшиковым, ни меланхоличным и рассудительным Агриппой д'Обинье, который слагал свои вирши, неотступно следуя конь о конь с королем Генрихом Наваррским в его тяжких военных походах. Так и дружили, возле ворот гаража рассуждая про футбол и избегая встреч в коридорах бизнес-центра.

Но тут Лапина припекло. Даже не совет ему был нужен, а человеческое ухо, чтобы выплеснуть смуту. В бизнесе друзей не бывает? Отлично. Он с этим согласен, их у него и нет. Весь окружающий мир тебя ненавидит и только и ждет, когда ты споткнешься, чтобы навалиться, добить и сплясать канкан на твоих останках? Ну и пусть. У него есть Васька. Взвешивать и прикидывать, тот это человек или не тот, времени у Лапина больше не было. Припекло. И он рассказал Гуляеву все.

Про то, что живет один, но раньше имел семью. С женой развелся восемь лет назад и об этом не жалеет. Про то, что дочка выросла и замуж выходит. Про то, что назначен день свадьбы, и он приглашен.

Радость? Наверно. Он Асеньке только счастья желает. Но не может он появиться на этой свадьбе, не может и все! Но надо. Если не придешь, бывшая такое про него всей старой и новой родне, да полгорода, да всей Москве расскажет!.. Что спился, опустился или, еще хуже, что на дочь наплевать. Асенька, может, и не поверит, но каково ей будет все это выслушивать? А говорить будут, бывшая постарается.

Алла после развода почти сразу же снова выскочила замуж. А все те годы, что жила с Иваном, мужа пилила и воспитывала, старалась из него тонкого человека образовать, чтобы в театре понимал, в живописи и прочем высоком, чтобы книги читал концептуальные и мог потом в компашке про то рассказать.

Компашка подобралась сплошь эстеты и интеллектуалы, технарей в ней презирали, но не явно, а с легкой усмешечкой и исподтишка, сразу и не разберешь. Но он разобрал. Правда, заботило его это мало. А почему его должно заботить мнение посредственного фотографа, величающего себя фотохудожником, или художника, все произведения которого похожи на кучки случайного мусора, прихваченные клеем «момент» к серому картонному полотну форматом метр на полтора? Или эстрадного конферансье, который норовит к случаю и без оного вставить в общий разговор свои идиотские репризы?

Еще она любила говорить о ком-то из знакомых, что «у него есть нерв». Это она так хвалила. Или высшая похвала — «он весь комок нервов». Могло быть — «сгусток нервов». А могла сказать и с сожалением: «У него есть нерв, но он над собой совершенно не работает».

Ивану все это казалось до безобразия надуманным, ненатуральным и каким-то уж очень кичливым по отношению к тем, кто загрубел в материальном. Среди коих был и он сам. Вся эта Алкина компашка понимающих ценителей казалась ему сборищем самовлюбленных, самоослепленных, ни на что не способных пустозвонов.

И что такое этот ваш «нерв»? Иван мерил мужиков просто — либо ты мужик, либо ты гомик. А эти с «нервом» были как раз похожи на гомиков.

Женщин Алка тоже разбивала по ранжиру, но по другой шкале. Либо дура, либо стерва, либо шлюха, а также всевозможные комбинации этих трех основных градаций. Подруг у нее не было, однако домашний телефон у Лапиных редко молчал и мог взвыть даже в три часа ночи, когда кому-нибудь из этих, с «нервом», срочно нужно было свой надрыв опрокинуть. Алке нравилось, что опрокидывать предпочитали на нее.

Потом ей окончательно надоел толстокожий муж-дуболом, она не выдержала и ушла. Потому что он буквально душил ее своей ограниченностью. И своим примитивизмом. Потому что вообще ничего не понимал и ничем не интересовался, кроме пожрать, поспать и посмотреть программу «Время».

Как выяснилось, уходить ей было к кому. Теперь она счастлива замужем за чиновником из префектуры. Место не денежное, но безусловно хлебное. Ее теперешний муж, в отличие от бывшего, приезжает домой вовремя, а по выходным они разъезжают по тусовкам, которые, к слову сказать, никакого отношения ни к эстетике, ни к интеллекту, ни к «нерву» не имеют. А Иван остался со своим «Микротроном» и со своей старой «Волгой» в отцовском гараже. На момент их развода «Микротрон» дохода почти не приносил, создавал лишь напряги с возвращением долгов по кредитам, и поэтому на долю в бизнесе Алка не претендовала.

Лапин аккуратно перечислял деньги для дочки, пока ей не исполнилось восемнадцать, а потом оплатил ее обучение в доброй старой Плешке. С бывшей не общался даже по телефону. Он не обиделся, нет. И сильно не страдал. Когда она его известила, что уходит, Иван предоставил себе недельный отпуск, чтобы попить немножко водочки, сам не зная зачем. То ли свободу праздновал, то ли все-таки болело у него где-то внутри, болело и саднило. Не на пустом же месте решил он тогда на Алке жениться.

Они познакомились в начале девяностых на очередной встрече однокурсников. Иван закончил институт инженеров транспорта году в восемьдесят четвертом, потом армию отслужил, потом устроился технологом на механический завод. Был не женат, жениться не торопился, да и не нравился ему никто настолько.

А на даче у Севки Кораблева, когда собралось их человек пятнадцать бывших студентов, загрустил. Пацаны фотки достали, детьми хвастались, а Иван даже приличной заплатой похвастаться не мог, завод, где он работал, был не от оборонки, а от министерства путей сообщения, зарплаты были пожиже.