Глава 1

Гибель фрегата

Капитан Тим Хар носил два пистолета за поясом и янтарные серьги в ушах. Корабельный попугай Гарри обычно сидел у него на плече и, когда били склянки, кричал:

— Дай пятерку, пр-роклятый!

Или:

— Гарри! Гарри! Моя звезда!

На мачте нашего фрегата «Синус» развевался Веселый Роджер, абордажные крюки всегда были наготове, а форштевень так и резал волну. Эх и славное же было суденышко! В хорошую погоду да при попутном ветре мы, бывало, давали восемнадцать узлов, и все от клотика до киля у нас сверкало.

Скажу без ложной скромности, мы держали в страхе все юго-восточное побережье Павиании, включая Реликтовые острова, и даже известный своей береговой артиллерией форт Маркизет не раз отведал нашего двойного залпа с левого борта. Корабли в одиночку боялись высунуть нос из гавани и ходили только караваном и под прикрытием. Попадались, конечно, отчаянные головы, не без этого… за ними-то мы и охотились.

Однажды весь день мы пролежали в дрейфе за косой Кальяно, а к вечеру, когда запад стал наливаться красным, впередсмотрящий Зырян встрепенулся, начал вглядываться вдаль, потом ловко полез по вантам, держа в зубах подзорную трубу. Вскоре он крикнул с крюйс-марса:

— Капитан! Кливер! В двадцати милях к северо-западу!

Тим Хар оживился, забегал по палубе, стуча босыми мозолистыми ногами и отдавая команды направо и налево. Наконец он рявкнул:

— Паруса поднять! Курс норд-вест!

И мы взялись за дело: кто — насчет парусов, кто — готовить абордажную палубу и подкатывать ядра к вертлюгам, и все стали повязывать головы платками из белоснежного мадаполама, чтобы, значит, отличать своих от чужих, когда начнется потеха.

Наполнив паруса, мы полетели навстречу очередной жертве. Ею оказался бриг «Бегущий» — каботажное купеческое судно с неплохим водоизмещением, но никудышными ходовыми данными. Встречались мы и раньше и уже знали возможности этой посудины.

Завидев нас, бриг в ужасе бросился наутек, но куда там! И трех склянок не пробило, как расстояние меж нами сократилось до кабельтова, и уже были различимы паникующие на палубе матросы и контейнеры с грузом, сложенные там и сям.

— Идем на абордаж! — велел Тим Хар. — Отжимаем их к рифам! Берем левым бортом!

Но на этот раз фортуна изменила нам. Через полтора часа хорошей кильватерной гонки, когда мы уже выстроились вдоль левого фальшборта и уже тлели фитили орудий, «Синус» вдруг угодил в полосу штиля, потерял ход, и… все три больших паруса безжизненно обвисли. Вот незадача!

«Бегущий», еще не веря во спасение, мчался на рифы, но рулевой успел переложить штурвал, и бриг благополучно миновал гиблое место.

Он отошел на безопасное расстояние, и над ним повисло облако порохового дыма. Это на прощание от избытка чувств они пальнули из своей кормовой пушки. Ядро шлепнулось за бортом, не причинив нам ни малейшего вреда. Тоже мне стрелки !

Я всадил крюк в планшир, сел на юте и стал перезастегивать сандалии, глядя, как ребята мрачно и неохотно разоружаются, зачехляют орудия и снимают мадаполам. Тим Хар долго ругался, потрясая над головой кулачищами, наконец устал посылать проклятия, схватил с плеча попугая и швырнул его далеко за борт. Когда нам особенно не везло, Тим почему-то считал виноватой во всем эту говорящую птицу.

Гарри скоро вынырнул, взлетел, отплевываясь и отряхиваясь, сделал круг над фок-мачтой и сел на брашпиль неподалеку от капитана. Все молчали.

— Гар-ри! Гар-ри! Моя звезда! — крикнул попугай, растопырив перья. — Дай пятерку, пр-рок-лятый!

— Ладно уж, — буркнул Тим Хар. — Погорячился я, признаю. Прости.

— Пр-роклятый! — снова воскликнул попугай. — Дай, дай пятерку!

Вечер незаметно перешел в ночь. По всем признакам надвигалась свежая погода. Хоть старая морская пословица и гласит, что коли небо красно к вечеру, моряку бояться нечего, признаки грядущего шторма были налицо.

Мы сидели в кубрике, вяло играли в кости и пили горячий шоколад, оставшийся еще с прошлого абордажа. Гарри куда-то исчез, с камбуза доносился запах подгорающего торта, а судно перекладывало что надо. Кости ерзали по столу.

— Пять баллов, однако, — определил Тим Хар и отхлебнул из чужой кружки, потому что свою уже успел опорожнить. — Но шторм нам не страшен, — успокоил он команду, хотя никто и не волновался, ибо все знали, что борта у нас крепкие и такелаж в большом порядке. — А тебе заступать, — приказал он мне, и я поднялся на палубу.

Да, было около пяти баллов. Мы шли только под бом-кливером, фоком, гротом и грот-бом-брамселем, то и дело зарываясь носом в воду, а куда шли — и сами толком не знали, потому что картушка компаса вела себя очень странно. Она крутилась вокруг своей оси то в одну, то в другую сторону и никак не могла остановиться, и получалось, что мы уже давно запутались в сторонах света. Над головой, на клотике, мерцали огни святого Эльма, не предвещая ничего хорошего.

Я сменил у штурвала мокрого с головы до ног вахтенного, но он не ушел, а остался рядом, крепко вцепившись в нактоуз и посасывая погасшую трубку. Было заметно, что он сильно нервничает, но я не придал этому особого значения. Мало ли что лезет в голову ночью в открытом океане в такую погоду… Но тут он повернулся ко мне и, показывая куда-то вдаль, крикнул:

— Вот опять… Видишь?

— Что?

— Вот!.. Вот!.. Смотри!

Я проследил за его дрожащим пальцем, на котором не было ногтя.

Сначала я ничего не мог разобрать: видимости не было ни на грош. Громадные водяные валы, кругом — шипение пены, тьма, и ничего больше. Ходит палуба под ногами вверх-вниз, да ветер свистит в снастях. Но спустя минуту, когда мы взлетели на гребень очередной волны, я увидел огромную черную гору слева. Она была много чернее всего остального. И вдруг на ее вершине замигал крохотный огонек, вгоняя нас в дрожь.

Мы снова полетели в бездну, и мне стало ни до чего, удержать бы штурвал. Я взглянул на компас, но картушка вела себя по-прежнему. Где норд? Где ост? И что это за гора слева по борту?

— Остров! — донесся до меня голос перепуганного вахтенного. — Это же остров… Рикошет! — И он в ужасе побежал по опадавшей палубе, цепляясь за что придется, старый морской волк, свидетель или участник всех абордажей в истории корабля. Больше я его не увижу.

Самую дурную славу снискал Рикошет. Да вы и сами наверняка не раз слыхали про это гиблое место. О таинственных историях, случавшихся здесь, по сей день шепчутся моряки во всех тавернах от Бисквита до Калькутты. Я не был суеверен в отличие от многих моряков, но все же этот огонь действовал мне на нервы, и неожиданно вспомнились слова одного шкипера. Он говорил: «А когда уже нет надежды на спасение, Рикошет ставит вам свечку. И горит она на самом его верху, и не гаснет даже в ураган».

Да, многое я бы отдал, чтобы оказаться подальше отсюда.

И тут ни с того ни с сего фрегат получил дифферент на корму, стал разворачиваться правым бортом к ветру, а значит, форштевнем к острову. Затем неведомая сила подхватила и повлекла его, и он начал ускорять ход, совершенно не слушаясь руля, словно подхваченный каким-то невидимым Левиафаном.

Лаг показывал двенадцать… тринадцать… четырнадцать узлов. Я выбился из сил, стараясь изменить курс, но штурвал заклинило намертво, а паруса забрали столько ветра, что я испугался за мачты. Мне ничего не оставалось делать, как закрепить штурвал и идти за подмогой.

Корабль мчался на скалы.

С превеликим трудом я добрался до сходного тамбура, спустился по трапу, распахнул дверь в кубрик и прохрипел:

— Капитан!..

И тут мне стало не по себе.

Ездили по столу кружки, в которых дымился недопитый шоколад. Среди них возвышался великолепный торт с чуть подгоревшей корочкой, валялись брошенные кости и кожаный стаканчик к ним, лежали игральные карты, но не было в кубрике ни души.

Парни, с которыми четверть часа тому назад мы сидели плечом к плечу, исчезли.

Я облазил судно сверху донизу, побывал во всех закоулках, но никого не нашел. Может быть, их всех до одного смыло за борт? Но я не мог не услышать криков, хотя бы одного крика… Ведь глотки у ребят были ого какие! Да и не могло же их смыть всех разом, верно вам говорю. Команда состояла из опытных головорезов, таких не застигнешь врасплох. Что же случилось с ними?

В рундуке боцмана среди всякой всячины я отыскал осветительные ракеты и полчаса непрерывно пускал их в небо. Истерически выл наш ревун, способный пробудить и мертвого. Да все бесполезно!..

Тогда я стал остервенело рубить все подряд фалы, ниралы и шкоты, чтобы спустить хоть часть парусов. Однако и полураздетый фрегат не потерял хода. А до острова было уже рукой подать. Он все больше нависал над «Синусом», занимая полнеба, и каким же беззащитным выглядел рядом с ним наш фрегат, еще вчера наводивший ужас на все, что идет под парусом.

Выхода у меня не было. Кусок солонины с камбуза да пара дымовых шашек — вот и все, что я успел распихать по карманам. Зажав в зубах наваху, испанский острейший нож, и стоя на фальшборте, я оглянулся, чтобы все хорошенько запомнить, и прыгнул в воду, уже на лету отставая от корабля — так стремительно он шел. Прощай же, «Синус»! Больше, наверно, не свидимся.

 

Глава 2

Шаги за спиной

Рассвет застал меня сидевшим лицом на восток. Прямо перед глазами, медленно расправляя лучи, вставало солнце.

Этот трижды проклятый скалистый остров макушкой упирался куда-то в стратосферу, и вот на одном из уступов, на высоте тысячи футов — не меньше — оказался я. Сидел, свесив ноги в бездну, и думал, что всякое бывает в жизни, но не со всеми.

Эгегейский океан был далеко внизу. Подвижный, многоцветный и тяжелый, он простирался до самого горизонта и там сходился с голубым глубоким небом. Стоял штиль. Кружили чайки и падали в волны, чтобы тут же взлететь с мелкой рыбешкой в клюве, а потом снова упасть, и сверху мне хорошо были видны их стремительные маневры.

Итак, судьбе угодно было бросить меня на скалы и оставить в живых. Я удивлялся самому себе: это ж надо — почти в бессознательном состоянии, на ощупь, в штормовой тьме забраться так высоко!

Вот куда занесла меня бесшабашная жизнь! А ведь говорила мама не раз и не два: хватит, хватит тебе водиться со всякими хулиганами и бродягами, займись наконец делом и найди себе настоящих друзей. Но я не слушался — и вот что из этого получилось. Тут, на скале, я дал себе слово не ввязываться больше в истории, какими бы интересными они ни обещали быть. Пускай ввязываются другие, но больше не я. Ей-ей, если выберусь отсюда, то стану жить так, как хочет мама.

Только вот не было еще случая, чтобы кому-нибудь удавалось унести ноги с острова. Больше скажу: последнее время корабли, которые попадали в его воды, кончали весьма прискорбно. Достаточно вспомнить трагический случай с эскадрой сэра Бакстона или загадочную «катастрофу четырех», как окрестили газеты недавно нашумевшую историю одновременного исчезновения двух корветов, прогулочного кеча из Ливерпуля и стопятидесятитонной шхуны с грузом торфяной смолы, которые в разное время вышли из разных портов и невероятнейшим образом исчезли средь бела дня где-то здесь, хотя ни один из маршрутов не лежал через воды Рикошета.

Как они сюда попали и куда делись, остается загадкой. Страховая компания «Ллойд» провела тщательное расследование этого более чем странного случая, да ничего не выяснила. Обширные мазутные пятна — вот и все, что осталось от четырех кораблей.

Да и вообще, если собрать всю информацию об этом острове, напрашивается вот какой вывод: остров Рикошет клеймит ярлыком смерти все, оказавшееся в его владениях.

А по виду и не скажешь, что приютило меня такое гиблое место: кругом гладкий камень, не успевший остыть за ночь и кое-где поросший ярким пышным мхом, редкие хвощи, куманика, а вон начинаются папоротники, сочные даже на глазок, а еще выше видны кроны огромных кокосовых пальм, вьются лианы… И ничего мрачного, никаких ужасов на первый взгляд.

Чтобы не так сильно пекло, я завязал на голове тельняшку и полез вверх, цепляясь за что придется. Сначала надо все тут хорошенько разузнать, а уже потом делать выводы. Еще поглядим, быть может, на поверку не так уж он и страшен, этот остров неминуемой гибели.

Я полз на четвереньках как какой-нибудь жук-скарабей, лез все выше, время от времени оглядываясь назад, а там такая открывалась красота, что хоть картину пиши. Крутой подъем скоро кончился, и вот я уже шел узкой песчаной тропинкой среди гигантских папоротников, насвистывая от страха. Все чаще я поднимал глаза на кокосовые орехи, висевшие довольно высоко, и рассчитывал полакомиться ими сразу же, как только подвернется пальма пониже других и поближе. Сквозь папоротник лезть не хотелось. Океана уже не было видно за листьями и стволами, но его шум я слышал очень хорошо со всех сторон.

Едва ступив в рощу, я заметил одну странность, которую теперь нет-нет да проверял. От моего уха не укрылось, что, кроме гула прибоя, больше не раздавалось тут живых звуков. Шумел, конечно, ветер в листьях, но ни птичьих голосов, ни какого другого одушевленного звука, свойственного нормальному лесу, не было слышно. И это при такой-то буйной флоре! Фауна почему-то молчала, а заодно и скрывалась от моего глаза.

Все словно затаилось в ожидании чего-то внезапного и пакостного, и гнетущая эта тишина заставляла быть вдвойне осторожным.

Насвистывая, я крутил головой направо и налево и все крепче сжимал в одной руке наваху, а в другой — дымовую шашку, напоминавшую банку сгущенного молока. И когда тропинка сузилась почти вдвое и заметно пошла вниз, тут и началось то, чего я ждал. Вернее, чего опасался, потому что предчувствовал.

Я услышал шаги за спиной!

Мягкие, вкрадчивые шаги живого существа!

Я шел все скорее, втягивая голову в плечи и боясь обернуться, а шаги были все слышнее и ближе, и, когда им оставалось до меня совсем ничего, я резко сделал «кругом». И душа у меня сразу ушла в пятки…

За мной по пятам кралось нечто огромное, шкурой наружу, в оранжевом комбинезоне дорожного рабочего. Оно кралось и сматывало в рулон тропинку. Увидев, что я его застукал, оно тотчас прыгнуло в кусты жимолости, унося под мышкой рулон.

Всякое видел я на своем веку, но такое… Рваный край тропинки заканчивался ярдах в пяти от моих ног, а там, где я только что шел, пространство прямо на глазах зарастало папоротником-орляком.

— Эй! — крикнул я дрожащим от гнева голосом. — А ну верни краденое! Что это за манера тропинки воровать прямо из-под ног!

В кустах завозилось, закряхтело и скоро ответило человеческим голосом:

— Самому нужна стежка-дорожка.

— Ну и ну! — вскипел я, вне себя от такой наглости. — Вы кто же такой?

— Это в каком смысле? — осторожно ответили мне.

— Как вас зовут, жулик? — объяснил я. — И кто вы вообще такой? Меня, например, зовут Бормалин. Я пилигрим и негоциант. Солониной вот торгую, — показал я на торчавший из кармана кусок солонины и пряча поглубже дымовые шашки и нож. — Теперь ваша очередь рассказывать о себе.

— Ну что рассказывать… Во-первых, я не жулик. Меня зовут Авант. По профессии я юрист. Умею устраивать подкопы, поджоги, подлоги, подмены, подкупы, помешательства и при этом оставаться в стороне.

— Ух ты! — удивился я и спрятал солонину обратно в карман. — А здесь чем занимаетесь, если не секрет?.. Впрочем, вижу: тропинки воруете направо и налево. Зачем тропинку-то украли? Да выходите, не бойтесь, чего через кусты-то разговаривать… В кустах правды нет.

— Но правды нет и выше, — тихо возразил голос. А немного погодя спросил: — А вы не из этих?

— Из каких таких «этих»?

— Ну, не из этих… не из бан… бандюгаев? — совсем уж застенчиво и вместе с тем как-то двусмысленно спросил он. Был большой соблазн ответить утвердительно и поглядеть, что из этого получится.

— А почему вы вдруг спрашиваете о бандюгаях? — ответил я вопросом на вопрос. — Вам что, тоже от них досталось?.. Неужели вы бежали от них на этот необитаемый остров? Если так, вот вам моя рука, потому что бандюгаи — мои злейшие враги.

— Необитаемый?! — вылезая из кустов, возразил тот, кто назвался Авантом. — Да остров кишмя кишит бандюгаями! Шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на того или другого.

Он вылез из кустов, оставив там тропинку, с опаской оглядел меня и сел неподалеку по-турецки, положив на колени большие рабочие руки, вовсе не похожие на руки юриста.

Это был рослый загорелый человек средних лет в невероятной шубе овчиной наружу и оранжевом комбинезоне поверх нее. У него были длинные волосы, заплетенные в косичку, и густая рыжая борода.

— Чем же они занимаются на острове, канальи? — не унимался я.

Авант улыбнулся, мигом скрутил самокрутку, закурил и ответил, попыхивая самокруткой:

— На Рикошете они ищут клад! — И он хихикнул, прикрыв ладонью рот. — Уже вторую неделю ищут и ищут, да так и будут искать до зимы, пока океан не замерзнет. Не видать им клада, — заключил он и снова принялся за самокрутку.

Я насторожился.

— Не уверен, что океан замерзает, Авант.

Он остро глянул на меня из-под выгоревших бровей.

— Я проверял вас, Бормалин, — добродушно прогудел он, попыхивая самокруткой. — И убедился, что к бандюгаям вы не имеете отношения. Они не только невоспитанный народ, но еще и жутко необразованный. Вот и пускай ходят-бродят, пока терпение не лопнет. Простите, что устроил вам этот маленький экзамен.

— Как же они попали сюда, Авант? — спросил я, усаживаясь напротив.

— У них барк на рейде, — показал он самокруткой через плечо. — Там уже начались волнения: банда требует или клада, или убираться отсюда от греха подальше. Наслышаны, наверное, про наши места?

— Наслышан, — вздохнул я. — А каким образом попали вы в эти обетованные кущи? — обвел я руками вокруг себя.

И Авант поведал мне трагическую историю своей жизни и любви.

 

Глава 3

В плену

Четыре года назад он окончил юридический факультет университета, а неделю спустя женился на единственной дочери известного адвоката, у которого была богатая практика и своя контора в Лондоне. Его дочь, прелестное создание девятнадцати лет, звали Мэри-Джейн. Она и Авант были помолвлены третий год и вот наконец соединили свои судьбы и сердца. И были счастливы.

В середине июля молодые отправились в свадебное путешествие на один из островов Зеленого Мыса, где у дядюшки Мэри-Джейн были обширные чайные плантации. Они выбрали для путешествия яхту «Папайя», отличное двухсоттонное суденышко, стремительное и надежное. Капитаном был Саймон Ригби, шотландец по происхождению, а по убеждениям космополит. Добрейшей души человек шести футов росту и колоссального интеллекта.

Первая неделя плавания пролетела почти незаметно. С утра до позднего вечера молодожены лежали в шезлонгах на верхней палубе, загорая дочерна и рассказывая друг другу романы сэра Вальтера Скотта, к которому оба питали слабость. Они и ведать не ведали, что очень скоро их жизнь так причудливо и трагически изменится, что перед ней померкнет всякий роман.

Вечерами они подолгу глядели в небо и загадывали желания, когда падала шальная звезда, читали стихи Бодлера и Шелли и мечтали, как скоро где-нибудь в английской глубинке купят домик с черепичной крышей и флюгером и акров пять земли и заведут ротвейлера Лео. А когда начнется сезон дождей, будут топить камин и коротать возле него долгие вечера, читая романы и потягивая горячий грог.

И вдруг недалеко от Сан-Висенти на них напал четырехмачтовый видавший виды фрегат.

— Полундра! — закричал Саймон Ригби и выхватил саблю.

Капитан и матросы дрались как львы. Авант — тоже. А Мэри-Джейн пряталась то в одной, то в другой каюте и дрожала как осиновый лист.

Бой был неравным. Капитан и все матросы погибли, а молодую супружескую чету, за которую шкипер пиратов надеялся получить большой выкуп, взяли в плен. Пираты вынудили бедную Мэри-Джейн написать слезное письмо отцу и отправили его первым же встречным судном, идущим в Британию. Это был сухогруз «Портленд».

Во время пирушки, устроенной злодеями по случаю богатой добычи — яхту они обобрали дочиста, — Авант оглушил стражника, вызволил Мэри-Джейн с камбуза, где ее заставили прокручивать фарш, и они улизнули на утлом ялике.

Ночь напролет беглецы носились по волнам, крепко прижавшись друг к другу, дрожа от холода и страха. Авант захватил роман «Пуритане» и читал Мэри-Джейн ее любимые отрывки при слабом свете луны.

Наутро, проснувшись после пирушки и обнаружив побег, пираты пришли в сильное беспокойство. Они мигом развернули фрегат и пустились в погоню. Кок сидел на мачте и пальцем показывал дорогу.

Они догнали ялик к полудню, снова пленили молодоженов, а за доставленные хлопоты удвоили сумму выкупа, и без того баснословную. Мэри-Джейн, глотая слезы, написала новое письмо, его привязали к лапе почтового голубя, которого отправили вдогонку за сухогрузом «Портленд».

В довершение ко всему пираты сняли основные паруса, сильно испачкавшиеся за последние годы, и заставили Мэри-Джейн их стирать. Они покатывались со смеху, глядя, как мучается бедняжка, как ломает свои нежные пальчики и горбится над корытом. Авант скрипел зубами, но ничего не мог поделать, потому что был прикован цепью.

При встрече с пиратским судном бандюгаев шкипер фрегата проиграл Аванта в карты, и четыре последующих месяца новоиспеченный юрист и супруг провел на барке «Логово» в качестве мастера по заточке, абордажных крюков. Он, конечно, вредил бандюгаям как мог: тупил им крюки, вместо того чтобы затачивать, а если иногда и затачивал, то под углом не в тридцать градусов, как было нужно, а в двадцать или даже пятнадцать. Еще он сверлил отверстие в районе кильсона, чтобы однажды затопить барк, а заодно и всю команду. Но его самого держали в трюме вместе с крысами, поэтому он не досверлил до конца. Ведь первым погиб бы он сам, а ему нужно было спасти Мэри-Джейн, которая осталась на проклятом «Синусе», и спасти еще кое-что…

В этом месте я вздрогнул и, чтобы скрыть волнение, достал из кармана солонину и бросил ее в кусты на съедение хищникам.

— Что с вами? — не укрылось от Аванта мое волнение. — Отчего вы так дрожите?

— Просто от холода, — ответил я, изо всех сил скрывая возбуждение. — Продолжайте, Авант, я весь внимание.

Однажды, сидя в трюме и по обыкновению тупя крюки напильником, Авант услышал орудийные залпы и догадался, что барк наконец-то атакован, и довольно серьезно. Крысы взбеленились и через свою потайную щель побежали с корабля восвояси. Это был хороший признак.

Кое-как дождавшись, пока не уберется последняя крыса, Авант расширил щель и высунулся наружу.

Два линкора, взяв барк в клещи, предлагали сдаться, но бандюгаи отстреливались, маневрировали и ждали ночи.

На барке было много награбленных драгоценностей, поэтому капитан, Черный Бандюгай, потихоньку приготовил шлюпку, куда погрузил сокровища, и отрядил группу из семи человек, чтобы они шли прямиком к видневшемуся вдали Рикошету и там хорошенько спрятали сокровища с глаз долой до лучших времен.

Бандюгаи вытащили Аванта и посадили его в шлюпку, на весла. На острове они собирались его сразу прикончить.

Наступил вечер. Линкоры непрерывно атаковали барк, стреляя из всех пушек. Когда у них кончился хороший порох, они стали заряжать орудие плохим, от которого было много дыма. Это и было нужно хитрому Черному Бандюгаю.

Пороховой дым заволок все окрест, и вот под покровом темноты и дыма тяжело груженная шлюпка отвалила от барка и пошла к Рикошету без единого всплеска.

Для отвода глаз Черный Бандюгай залез на рею и стал сигналить двумя факелами обидные слова и угрозы. Линкоры клюнули на эту удочку и перенесли шквальный огонь на рею барка.

Да, Черный Бандюгай был очень хитер. Однако всего он не предусмотрел.

Когда до острова оставалось чуть больше кабельтова, Авант закончил перепиливать напильником цепь, которой был прикован к банке шлюпки, и прыгнул в воду. Попробуй сыщи его в темноте!

Он был хорошим пловцом, одно время даже чемпионом университета, о чем вспоминалось теперь, как о чем-то далеком-далеком… Неужели и правда все это когда-то было: Биг Бен в вечном тумане, Черинг-кросс, констебль на углу Чарлз-стрит… А ведь было…

Авант добрался до острова гораздо раньше шлюпки и спрятался в зарослях, дрожа от холода и зевая.

Когда пираты высадились, они сразу начали ссориться насчет сокровищ и к утру перебили друг друга. В живых остались только дюжий Брак и низенький Краб.

Тем временем Авант пригрелся в кустах и неожиданно для самого себя крепко уснул. Усталость взяла свое. Сказались и бессонные ночи, проведенные в трюме.

Дюжий Брак и низенький Краб не сомкнули глаз. В глубокой чаще они вырыли яму, закопали там сокровища, а сверху посадили папоротник. Климат на острове был подходящим, поэтому папоротник взялся в одночасье и сросся с другими папоротниками, густо заселявшими остров.

И надо же было случиться, что Авант проснулся только после того, как все было закончено и бандюгаи уже таскали песок, прокладывая поперек острова тропинку.

Удалось подслушать, что они прокладывают тропинку с таким расчетом, чтобы она пересекла Рикошет точно по диаметру. Ведь остров, оказывается, представлял собой идеальную окружность, если взглянуть на него с высоты птичьего полета. И это сильно облегчало им задачу.

Краб в свое время с грехом пополам обучился математике и кое-что смыслил в геометрии, чем частенько похвалялся перед товарищами.

Дорожные работы они вели по всем правилам, потому что дюжий Брак когда-то собирался стать специалистом в дорожном деле.

Они работали в касках и оранжевых комбинезонах, которые теперь и донашивал Авант за неимением лучшего и еще по одной причине, но о ней позже.

Бандюгаи провели очень сложные расчеты и измерения, а также использовали некоторые специальные приборы и инструменты. Авант опознал только нивелир, теодолит и кипрегель. Никогда он не простит себе, что проспал захоронение сокровищ!

Правильно сказано, что тому, кто рано встает, бог много дает.

На внутренней стороне своего букового портсигара низенький Краб набросал карту острова, сидя под баобабом и слюнявя огрызок карандаша. Бандюгаи оживленно делились впечатлениями, и под этот шумок Авант вылез из зарослей и подкрался к баобабу с подветренной стороны. Но из разговора он разобрал лишь отрывки.

Клад укрыт в точке пересечения гипотенузы прямоугольного треугольника со своей высотой. Катеты треугольника — идущие из центра острова оси абсцисс и ординат… Вот и все, что удалось подслушать.

Ближе к вечеру бандюгаи бросили приборы со скалы, сменили комбинезоны на корсарские штаны с бахромой и бархатные камзолы, довольно потирая руки, и сели в шлюпку. Они считали, что Авант либо утонул, либо его съели акулы, которых тут было пруд пруди. И то и другое предположение доставило им радость.

Отойдя от берега на порядочное расстояние, дюжий Брак прикончил низенького Краба и присвоил большой буковый портсигар. Он поступил так вероломно потому, что был правой рукой Черного Бандюгая, который и посоветовал ему убрать всех свидетелей.

Три года Авант провел на острове.

Он обзавелся козами, курами и даже дикой коровой, построил дом, вырастил картошку и лук, помидоры и огурцы, и ежедневно — каждый божий день! — прокладывал тропинку так и эдак, копал там и сям, но пока безуспешно.

Дело было в том, что среди сокровищ закопали, и нитку жемчуга, которую атаман «Синуса» проиграл в карты Черному Бандюгаю вместе с Авантом.

Нитка дорога Мэри-Джейн как память, потому что это подарок Аванта в день помолвки.

«Нитку жемчуга! Обязательно — слышишь! — спаси мою нитку жемчуга!» — таковы были последние слова Мэри-Джейн, когда проигранного Аванта разлучали с ней.

Потому-то Авант непрестанно искал клад и рассчитывал обязательно его найти, пусть для этого ему и пришлось бы провести на острове остаток жизни.

Он искал клад почти наугад, потому что не имел представления ни о гипотенузе, ни об оси абсцисс. Время от времени шторм выбрасывал на берег остатки кораблекрушений, но хоть бы разочек выбросило учебник геометрии! Так нет же… Книг выброшено много, а вот учебника геометрии нет. А в университете Авант налегал на юридические науки, ко всем остальным относясь спустя рукава, — думал, что это ему не пригодится. А в жизни, оказывается, пригодится все, теперь-то он это хорошо понял.

За три года много кораблей подходило к острову и спускало шлюпки, чтобы набрать пресной воды. Но Рикошет пользовался очень дурной славой, поэтому при виде Аванта моряки в ужасе бежали прочь, думая, что это местный кровожадный зверь. А он заработал себе ревматизм, вот и пришлось, не снимая, носить козлиную шубу. В него даже стреляли, и он стал поверх шубы носить оранжевый комбинезон дорожного рабочего: чтоб издалека было видно — идет хомо сапиенс, человек разумный, и совсем не надо в него стрелять.

Моряки почему-то оказались таким горячим и вместе с тем запуганным народом, что сперва изрешетят всего, а потом уж начнут разбираться. Авант совсем разочаровался в моряках и последнее время перестал показываться им на глаза, хотя, конечно же, очень тосковал по человеческому голосу и общению с себе подобными. Но со временем книги заменили ему людей. Книга — лучший друг и собеседник. Книга — источник знаний, кстати говоря.

Но все три года, чем бы Авант ни занимался, какие бы книги ни читал, он ни на минуту не забывал Черного Бандюгая.

«Ты еще появишься в моей жизни, злодей! — думал Авант бессонными ночами. — Ты еще вспомнишь тот день и час, когда нас разлучил!»

И вот две недели назад он завидел на горизонте черный кливер. Екнуло сердце. Авант сразу узнал парус, под которым ходил четыре кошмарных месяца. Как же долго он ждал этого дня!

Да, это был барк «Логово». Он подошел к Рикошету с зюйда, бросил оба якоря и приветствовал остров пушечным выстрелом.

Все живое на острове попряталось где только могло. Бандюгаев тут не любили, даже утконосы, колибри и эфы избегали отщепенцев — вот насколько пираты были им всем ненавистны.

Черный Бандюгай почти не изменился, только отпустил усы по последней карибской моде, завел черную касторовую шляпу и черные же очки.

Сойдя со шлюпки на берег, он первым делом выстрелил из двух пистолетов в солнце, но до лучезарного Гелиоса было далеко. А солнце Черный Бандюгай просто ненавидел и палил в светило при каждом удобном случае. Но до солнца всегда было далеко. Руки коротки у мерзавца, чтоб до солнышка дострелить.

По правую руку от Черного Бандюгая шагал дюжий Брак, неся под мышкой большой буковый портсигар, где была нарисована карта. Следом шумной гурьбой валила и вся банда — опять с нивелирами, теодолитами, лопатами и тележками под сокровище.

Бандюгай прямиком направились по тропинке в чащу, стали там настраивать инструменты и приборы, перекладывать тропинку так и эдак и копать, копать, но, конечно же, ни до чего не докопались. Авант сворачивал-разворачивал стежку столько раз за три года, что лежала она далеко не так, как укладывали ее Брак и Краб в свое время.

Авант неосторожно захохотал в кустах — и пираты насторожились. Черный Бандюгай побледнел, потому что по голосу узнал Аванта и все вспомнил. Память у главного бандюгая была еще крепкой.

— Схватить его живым или мертвым! — закричал он, показывая пальцем в чащу, где прятался Авант. Пираты быстро разделились на две группы, и каждый занялся своим делом: одни возобновили раскопки, а другие во главе с боцманом ринулись на поиски Аванта, прочесывая каждый кустик, обшаривая любую складку местности.

Они этим занимаются и по сей день, и, естественно, в их нездоровой среде уже назревает бунт. Это видно Аванту и невооруженным глазом.

В то время как Черный Бандюгай прохлаждается под эвкалиптом и от безделья палит из пистолетов в солнце, тратя драгоценный порох, они должны трудиться в поте лица: кто — копать, кто — лазить вдоль и поперек Рикошета. Того и гляди, схватит какой-нибудь страшный зверь, которых, говорят, тут великое множество.

И на барке обстановка тоже складывалась не ахти. Чтобы неверноподданные не угнали судно, Черный Бандюгай смотал часть парусов, велел переправить их на берег и сложил под эвкалиптом, где теперь и бездельничал.

Бандюгаи то и дело собирались по двое, по трое, шептались, косясь на своего атамана, но слишком велик был его авторитет, слишком длинны руки и слишком он был силен и меток, чтобы взбунтоваться по-настоящему.

Но странное дело! За три года Авант перебрал много всяких способов мщения, и вот пираты у него в руках — ведь он знал Рикошет как свои пять пальцев, — а мстить почему-то расхотелось.

Главное — поскорее найти нитку жемчуга и мчаться на помощь Мэри-Джейн. Но где, где ее искать? Он все ждал «Синус», хотел захватить в плен капитана и узнать о дальнейшей судьбе Мэри-Джейн, но как назло нынешней ночью «Синус» разбился вдребезги у южной оконечности острова, и не спасся никто… Авант наблюдал со скалы шторм и крушение, все утро нырял и плавал у берега, но выловил лишь кучу обломков. Наверно, пираты спали беспробудным сном и рулевой тоже уснул от усталости, вот фрегат и погиб. А жалко их, хоть и пираты.

Где же теперь искать Мэри-Джейн? Она жива, Авант это чувствует, она его ждет не дождется, но где?

Допустим, он нашел нитку жемчуга, и куда ему мчаться на помощь?

Вот какая грустная история…

После минутного раздумья я сказал:

— Кажется, я могу вам помочь, Авант. Постарайтесь выслушать меня спокойно. Дело в том, что один человек с «Синуса» все же спасся. И он кое-что знает о судьбе вашей избранницы…

— Не может быть! Где же он? — закричал Авант и вскочил на ноги. — Сейчас же побежали к нему!

— Успокойтесь, Авант. Не нужно никуда бежать. Этот человек перед вами.

 

Глава 4

По веревочной лестнице

Спасибо дзюдо и у-шу! Если бы не регулярные тренировки, не сладить мне с Авантом. Когда он затих, я развязал лиану, которой опутал его с ног до головы, и привалил к дереву.

— Прекрасно понимаю ваши чувства, — отдышавшись, сказал я, — но и вы меня поймите. Мэри-Джейн они захватили еще до моего поступления на «Синус». Так что к ее судьбе я если и имею отношение, то весьма косвенное. Вы не подумайте, что я снимаю с себя ответственность или в чем-то оправдываю себя, нет! Я слышал разговоры о ней, но и в глаза ее не видел. Знаю, что Тим Хар продал Мэри-Джейн в рабство на плантации Карамелин. Это, конечно, слабое утешение, но, по-моему, всегда лучше знать правду, какой бы она ни была…

— В рабство! — воскликнул Авант. — Мою маленькую Мэри — в рабство!..

— Ну-ну, мужайтесь, Авант. Все-таки Карамельные плантации — это уже кое-что. Я помогу вам. Предлагаю такую программу действий. Находим клад, захватываем барк и отправляемся вызволять вашу жену. Да вытрите же слезы!

— Вы правда поможете? — воодушевился Авант. — Я не спрашиваю, что привело вас в компанию этих… этих людей, которые были на «Синусе», потому что по вашим глазам многое вижу. Я верю вам. А как же с абсциссами?

— Придется поломать голову. Я кое-что помню, но нужно хорошенько собраться с мыслями. В гимназии я был не из самых последних, поэтому, думаю, мы и без портсигара вполне обойдемся и отыщем сокровища. Надеюсь, у вас найдется лист бумаги и карандаш?

— Разумеется! — ответил воодушевленный юрист. — Заодно я покажу вам свои владения. Пойдемте. Да и обедать пора, — взглянул он на круглые серебряные часы с цепочкой, достав их из заднего кармана комбинезона.

Мы шли густыми зарослями. Я был задумчив, и это не укрылось от острого глаза Аванта.

— Вы чем-то смущены? — спросил он. Было хорошо заметно, что после моего рассказа он сильно воспрянул духом. Великое дело — надежда.

— Смущен, и очень, — признался я. — Скажу честно, Авант, вы мне симпатичны. Я очень сочувствую вашему горю. Меня до глубины души взволновала история, которую вы рассказали. Обещаю, что помогу вам, чем только смогу… Но вот какое дело… Когда мы знакомились, вы сказали, что умеете устраивать поджоги, подкопы, подмены, помешательства и еще что-то похожее, помните? И при этом оставаться в стороне.

— Подкупы… — вспомнил Авант и рассмеялся с облегчением. — Так вас смущает мой моральный, вернее, мой аморальный облик? Вы, вероятно, полагаете, что подкупы, подлоги и так далее — это издержки моей профессии юриста? Я правильно вас понял?.. Вы смущены — значит, я угодил в точку!.. Все, все сейчас объясню. Вы меня не совсем поняли, Бормалин. Все это — применительно к пиратам. Только к пиратам, понимаете? Вы инкриминируете мне деяния, которых я не совершал и никогда не совершу по отношению к добропорядочным гражданам, слово юриста. Да, я совершал поджоги — но только пиратских, плавучих средств. Да, я делал подкопы — но лишь строя дом. Вы увидите его подвалы, и если будете объективны, в чем я не сомневаюсь, то согласитесь, что без подкопов тут было просто не обойтись. Как иначе заберешься под гору?

— Это совсем другое дело, Авант, — обрадовался я. — А как насчет подкупов, подмен и помешательств?

— Отнюдь, — рассмеялся он пуще прежнего, — отнюдь я не имел в виду буйные помешательства, увольте! Я помешал Черному Бандюгаю и его клике забрать бесчестно награбленное добро — где же здесь состав преступления? Согласен, иной раз я преступал букву закона, но ведь не настолько, чтоб весы Фемиды качнулись не в мою пользу. Это я утверждаю как юрист. Ради чего я совершал все эти маленькие отступления от закона? Вот — главное, и я отвечу на этот вопрос прямо и честно.

Авант умолк, а затем продолжал внушительным тоном:

— Чтобы зло было наказано и чтобы восторжествовала справедливость. Чтобы награбленные богатства рано или поздно вернулись к законным владельцам, а не угодили снова в грязные пиратские руки. Сам я, кстати, ничего не присвоил и присваивать не собираюсь. Дом, подвалы, животных, мебель и все то, что я нажил тут собственными руками, — Авант показал свои мозолистые руки, — в любое время я готов сдать властям и расписки не возьму. Нет, ничего я не присвоил и не присвою. Даже тропинку…

Он усмехнулся, и, право, нельзя было не улыбнуться, глядя на его добродушную физиономию. Он все больше мне нравился.

— С подкупами дело обстоит еще проще, — продолжал Авант. — Я сделал два туннеля под купами деревьев: один выходит на южную оконечность острова, где у меня спрятан стеклянный плот, а другой, наоборот, на север, к мысу Бриз. Это на всякий случай. Мало ли какие неожиданности готовит нам завтрашний день. И подкопы опять же я делал своими собственными руками…

— Все, Авант, — окончательно убедился я, — насчет остального можете не объяснять. Вот вам моя рука.

Так непринужденно болтая вполголоса, мы миновали заросли кочедыжника, вскарабкались на крутую гору и, пройдя из конца в конец прохладную пальмовую рощу, оказались у подножия отвесной скалы.

Мой спутник нажал одному ему известное место гладкой скальной поверхности, и тотчас, бесшумно разматываясь, упала сверху к нашим ногам веревочная лестница зеленого цвета, и ее конец закачался в дюйме от земли.

— Маленькая механизация, — улыбнулся Авант и первым полез вверх.

Я последовал за ним. Лестница натягивалась все больше и кое-где трещала под нашей тяжестью. Но была она сработана добротно и вязана двойными рифовыми узлами наверняка.

Когда мы забрались на узкий каменный козырек, нависший над верхушками многих деревьев, Авант смотал и заново закрепил лестницу и молча повел меня такой незаметной стежкой, что казалось, будто идем мы куда глаза глядят.

Скоро мы уже стояли пред дубовыми потемневшими от времени воротами, заложенными обломком шлюпочного весла. На воротах в целях маскировки были нарисованы листья, ветки и трава.

— Вот и пришли! — С этими словами Авант распахнул ворота и гостеприимно пригласил меня в дом: — Добро пожаловать, Бормалин!

Ах, что это был за дом! Крепкий, бревенчатый, по самую крышу обвитый плющом и диким виноградом, он состоял из двух прохладных комнат, где шагу нельзя было сделать, чтобы не наступить на ту или иную циновку, сплетенную из крашеных водорослей. Циновки были разноцветными и поскрипывали под ногами на все лады. Я сразу разулся и пошел босиком. Красота!

Большое круглое окно главной комнаты было распахнуто. Оно выходило на океан. Как тут удержаться и не выглянуть, высунувшись почти по пояс? Я так и сделал и даже немного испугался — так велик и красив был океан, шумевший далеко внизу, за многими-многими деревьями. Он лежал из конца в конец горизонта, и, сколько я ни вертел головой, не было ему конца и края. А по небу, темному от зноя, плыли маленькие кучевые облака. Да парили чайки вдали. Дух захватывало от этой картины.

Весь левый угол был занят камином, местами уже сильно закопченным, с толстой решеткой внизу и глубоким овальным зевом. Сверху он заканчивался широкой лежанкой на манер русской печи. Да, с таким каминчиком никакой холод не страшен. Скажем, двинулся с севера ледник, как это было три миллиона лет назад, — все живое уходит на юг, все остальное замерзает, а Авант разжигает камин, садится рядом, запахнувшись в свою шубу и поставив ноги на решетку, и мороз ему нипочем.

Грубо сколоченный стол стоял посреди комнаты как вкопанный, а из-под него выглядывал такой же крепкий табурет. Жилище пахло морем, смолой и немножко дымом — это тлели угли в камине. А на переборке, разделявшей комнаты, висел корабельный компас. Стрелка показывала точно на норд.

Соседняя стена была примечательна всевозможными барометрами: от самых маленьких, карманных, до довольно больших, величиной с каретное колесо, и судя по ним, близился дождь.

Что ж, в этих прочных стенах нам ни дождь не страшен, ни наводнение, ни тайфун.

Мог ли я предположить, какие серьезные последствия повлечет за собой этот дождь, о котором я так пренебрежительно подумал. Не будь его… В общем, уважайте стихию, верно вам говорю!

В старом плетеном кресле, у окна, спал черный дикий кот, свесив хвост чуть ли не до пола и подрагивая во сне ушами, розовыми внутри. И было так покойно, так уютно и прочно кругом, что мне даже завидно стало: до чего славно устроился Авант! Но сразу вслед за завистью возник вопрос: уют и покой, не слишком ли это малая плата за одиночество?

Что лучше: жить сам-один на почти необитаемом острове так, как хочешь, или жить среди людей по их писаным и неписаным законам? Сложный вопрос.

Другая комната служила Аванту библиотекой и кабинетом. Я вошел и обомлел, потому что столько книг сразу еще никогда не видел. Даже в библиотеке гимназии «Просвет», где я учился, их было гораздо меньше.

Под самый потолок уходили деревянные стеллажи, битком набитые толстыми и тонкими, большими и маленькими, почти новыми и уже сильно тронутыми временем книгами. Собрания сочинений Шекспира, Вальтера Скотта, Диккенса, Фейхтвангера и Майн Рида, Рабле, Гомер и Геродот, Софокл и Сократ, Плиний-младший и Дюма-старший, сочинения капитана Мариэтта и Теккерея, сказки братьев Гримм… Да чего тут только не было! Глаза разбегались от такого изобилия.

— Нет лишь учебника геометрии, — прочитал мои мысли Авант. — Любое собрание сочинений я с готовностью обменял бы на самый скромный школьный учебничек геометрии. Да не с кем меняться, вот беда!

— Откуда такое богатство, Авант? — спросил я, кое-как справившись с первым изумлением.

— Штормы, приливы, — кратко ответил он.

Справа стоял мольберт, слегка задрапированный холстиной. Авант, оказывается, еще и рисовал! У меня просто не было слов от восхищения. Я уже гордился знакомством с таким незаурядным человеком, но когда узкой винтовой лестницей мы спустились в подвалы… То, что я там увидел, превзошло все мои ожидания и преисполнило меня гордостью.

Не хватило бы бумаги, чтобы подробно перечислить соления и варения, овощи и фрукты, мясо и птицу, крупы и корнеплоды. Всего, что заполняло коробы, сусеки и полки, уходившие в темную даль галереи подвалов, с лихвой хватило бы, чтобы вкусно накормить завтраком, обедом и ужином небольшой гарнизон.

Да, Авант был настоящим хозяином: трудолюбивым, запасливым и радушным. Высадиться на остров с одним лишь напильником — и так обустроить жизнь! На это способен только очень недюжинный человек.

Авант взял с собой добрую кринку молока, несколько куропаток, каравай хлеба, пучок сушеного спинифекса, полдюжины варений и миску солений, телячью вырезку и холодный соус из трюфелей, ткемали и портулака, ассорти из нескольких сортов сыра, гусиный паштет и зеленый горошек. И мы неплохо пообедали, болтая о том о сем и поглядывая в окно. А там ласково шумел океан, бежали легкие тучки. И где-то суетились невидимые пираты.

Помыв посуду, мы снова сели за стол. Авант достал бумагу и карандаш и быстро нарисовал остров — так, как он выглядел сверху и сбоку.

— Остров неминуемой гибели собственной персоной, — заметил Авант, раскрашивая рисунок. А раскрасив, нанес обозначения и придвинул ко мне рисунок со словами: — Сейчас все объясню.

Но я остановил его.

— Вы так хорошо все нарисовали, Авант, — сказал я, — что остров как на ладони. Вот ваш дом, а это восточный берег, и вы назвали его Скалистым по абсолютно ясным причинам. Именно сюда меня выбросило штормом, и я немного знаком с тамошними скалами и уступами. Один вопрос, Авант: почему мыс на севере вы прозвали мыс Бриз? Там что, особенно ощущается океанический бриз? Очень поэтичное название.

— Дело скорее в другом, — ответил он и, покраснев, замялся. — Знаете, Бормалин, я часто провожу вечера на мысе, гляжу вдаль, представляя себе паруса корабля и даже альбатросов, которые летят вслед за ним, и, конечно же, бриз ощущается там что надо. Но, признаюсь, не из-за него я так окрестил мыс. Просто там меня частенько посещают всякие рационализаторские мысли, осенения, если хотите. Очень благотворное место, Бормалин. Так что мыс БРИЗ — это мыс Бессистемных Рационализаций, Изобретений и Замыслов, — у меня их полная кладовка и сарай. Потому что жизнь на острове, Бормалин, время от времени заставляет выдумывать то или другое приспособление для хозяйственных нужд. Строю цивилизацию собственными руками, хотя, честно говоря, я противник всякой цивилизации. И чем дальше, тем больший противник. Надеюсь, вы понимаете меня правильно.

Я спросил:

— А интересно, почему бухту вы назвали Загнивающей Западной? Там что, загнивают водоросли и цветет вода? Я кое-что слышал о гнилых морях.

— О нет, — печально ответил Авант. — Просто год назад там затонул купеческий люгер с партией бананов. Запах стоял ужасный! Внешне бухта очень привлекательна, вот капитану и взбрело в голову устроить здесь кренгование. Бананы были совсем зеленые, и он тянул время, чтобы они хоть чуть-чуть созрели до порта. А в бухте страшные мели, и камни торчат даже в прилив… Так и обрастает остров легендами: то шкипер бестолковый, то вахтенный уснет, а в результате мистика на мистике — остров, дескать, неминуемой гибели! Спасайся кто может!

Он передвинул по карте карандаш и продолжал:

— А вот самый центр Рикошета. Я много раз прокладывал тропинку, поэтому вычислил центр с точностью до дюйма и на всякий случай вбил там большой железный костыль. А вот гора Взвидень — самое высокое место острова… Словом, достопримечательностей тут хватает на все вкусы. Вот на какой замечательный островок вы угодили, Бормалин. Он явно искусственного происхождения, потому-то и совершенно кругл, если не считать Загнивающей Западной бухты.

— Очень хорошо, — сказал я. — А теперь постарайтесь вспомнить еще раз то, что вы подслушали о месте захоронения сокровищ. Дословно, добуквенно, это очень важно.

 

Глава 5

Кладоискатели

— И вспоминать нечего, — ответил Авант. — Все это я выучил назубок. Клад укрыт в точке пересечения гипотенузы прямоугольного треугольника со своей высотой. Катеты треугольника — идущие из центра острова оси абсцисс и ординат. Какая-то абракадабра. Вам что-нибудь говорит этот набор слов?

— Говорит, и очень о многом.

Я взял карандаш и нарисовал две перпендикулярные линии. Одну их них — абсциссу — я обозначил буквой «X», другую — ординату — буквой «У», а точку их пересечения пометил знаком 0.

— Сейчас, Авант, мы с вами начнем искать клад, пока на бумаге. Видите, я нарисовал плоскость?

— Вижу две стрелы без оперения, — ответил он, закуривая.

— Эти две стрелы зовутся системой декартовых координат, или попросту координатной плоскостью. Горизонтальная стрела 0Х — это и есть ось абсцисс, вертикальная 0У — ось ординат. Слова эти явно заимствованные, и в их смысл вдаваться, пожалуй, не станем. Теперь, Авант, рисуйте обводы Рикошета точно сверху, — велел я в нетерпении.

Авант, не моргнув глазом, быстро изобразил аккуратный круг с небольшой щербатиной слева.

Я продолжал:

— То, что вы нарисовали, называется окружностью, то есть фигурой, состоящей из всех точек плоскости, равноудаленных от данной точки, которая зовется центром окружности. Здесь вы и забили костыль. Теперь через костыль проведем оси абсцисс и ординат, а точки пересечения осей с окружностью соединим. Что получилось?

— Получился треугольник, Бормалин. Довольно симпатичный треугольничек. Надеюсь, не Бермудский, — пошутил он и почесал в затылке.

— Совершенно верно, получился прямоугольный треугольник: мыс БРИЗ — костыль — Скалистый берег, если пользоваться вашими обозначениями. Теперь пару слов из теории. Слушайте внимательно, Авант, потому что здесь и зарыта собака, то бишь клад. Прямоугольным называется такой треугольник, у которого один из углов равен девяноста градусам. Сторона, противоположная прямому углу, называется гипотенузой. В нашем случае это мыс БРИЗ — Скалистый берег. Остальные две стороны зовутся катетами.

— Следовательно, отрезки мыс БРИЗ — костыль и костыль — Скалистый берег — катеты? — уточнил Авант.

— Точно! Вы схватываете прямо на лету, Авант. А теперь чуть-чуть истории. Давным-давно, в шестом веке до нашей эры, в Древней Греции, на острове Самос жил очень одаренный человек Пифагор. Он занимался многими науками, среди которых математика стояла не на самом последнем месте. Однажды он вывел теорему, прозванную впоследствии теоремой Пифагора. Она звучит так: «Квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов его катетов». А квадрат любого числа, Авант, — это число, умноженное само на себя. Например, пять в квадрате — сколько?

— Двадцать пять, — был молниеносный ответ. — А шесть в квадрате — тридцать шесть, а семь в квадрате — сорок девять. А сорок девять в квадрате — две тысячи четыреста один.

— Ну, Авант, с умножением у вас полный порядок!

— Это у меня врожденное, — сказал юрист и добавил: — А две тысячи четыреста один в квадрате — это пять миллионов семьсот шестьдесят четыре тысячи восемьсот один, можно не проверять.

— И не буду, — согласился я. — Однако пошли дальше. Если бы мы знали длину вашей тропинки, Авант, мы бы высчитали место захоронения несметных сокровищ, не выходя из дома.

— Ну и проблемы! — ответил новоиспеченный математик. — Длина тропинки из конца в конец тринадцать тысяч триста тридцать четыре моих шага. Мне ли не знать длины ее, вдоль и поперек исхоженной вот этими самыми ногами! — Он выставил из-под стола босые ноги и поглядел в окно. — Похоже, сейчас будет дождь.

— Это же просто здорово! — воскликнул я насчет длины тропинки. — А нет ли у вас рулетки или большой линейки, выброшенной на берег штормом?

Авант сходил в другую комнату и принес рулетку — лучшей и желать было нельзя. Я разложил ее на ровном полу и предложил Аванту пройтись вдоль нее. Сунув руки в карманы, он прошелся, насвистывая и крутя головой, словно облака разглядывал. Его средний шаг составлял ровно тридцать дюймов. «Или семьдесят пять сантиметров», — подумал я. Так мне было привычнее.

А на улице действительно потемнело, усилился ветер и явно назревал дождь. Становилось душно, и упало атмосферное давление, о чем говорили все барометры.

— Вот, собственно, и все, Авант, — сказал я. — Осталась чистая арифметика.

Итак, поскольку тропинка изначально была проложена через центр острова, значит, она является его диаметром и составляет тринадцать тысяч триста тридцать четыре шага Аванта.

Один шаг равен семидесяти пяти сантиметрам.

Следовательно, диаметр Рикошета десять километров, и соответственно радиус — пять километров.

То есть катеты прямоугольного треугольника, о котором упоминалось, составляют по пять километров.

По теореме Пифагора находим гипотенузу — сторону, лежащую напротив прямого угла. Ее квадрат равняется сумме квадратов катетов.

И я написал такую формулу:

(Мыс БРИЗ — Скалистый берег) = (Мыс БРИЗ — костыль)2 + (костыль — Скалистый берег)2, то есть (Мыс БРИЗ — Скалистый берег) =√(52 + 52) = √50.

— А это еще что за птица с одним крылом, под которым прячутся цифры? — нахмурился Авант.

— Эта «птица» называется квадратным корнем. Слушайте внимательно. Найти квадратный корень числа, скрывающегося под «крылом», — значит найти такую цифру, которая при умножении на себя дает то самое число, что под «крылом». Понимаете? Так какое число нужно возвести в квадрат, чтоб получить пятьдесят? — каверзно спросил я. — Это ваш конек, Авант, отвечайте же!

— Все ясно с этими квадратными корнями, — проворчал он. — Квадратный корень из пятидесяти — это где-то 7,07107.

— Вы считаете не хуже калькулятора, Авант! Следовательно, наша гипотенуза (Мыс БРИЗ — Скалистый берег) приблизительно равна 7, 07107 километра.

— Хорошо получается! — Авант потер руки. — Всю жизнь бы клады искал таким образом. И что же дальше, Бормалин? Чувствую, что дело движется к развязке.

— Дальше начинается самое любопытное. Если вам нетрудно, Авант, повторите, пожалуйста, что вы подслушали насчет гипотенузы и высоты.

Авант повторил:

— Клад укрыт в точке пересечения гипотенузы прямоугольного треугольника с высотой. Катеты — идущие из центра острова оси абсцисс и ординат.

— Однако память у вас! — лишний раз подивился я. — Сейчас мы и пересечем гипотенузу с высотой. А это, мой друг, несложно, потому что — запоминайте! — высота — это отрезок перпендикуляра, опущенного из вершины треугольника на противоположную сторону. Перпендикуляр всегда пересекается с прямой под углом девяносто градусов. Дело упрощается еще и тем, что наш треугольник равносторонний и равнобедренный, то есть и его катеты, и углы при основании, сиречь при гипотенузе, равны между собой как две капли воды. Кстати, о воде, — показал я за окно. — Начинает накрапывать.

Я продолжал:

— Итак, опускаем из вершины треугольника (костыль) перпендикуляр на гипотенузу, потом берем рулетку и видим, что гипотенуза разделена точно пополам. Вы, наверное, уже поняли, Авант, что в точке пересечения и зарыт клад. Вот она, эта точка. Вот она! — Я поставил жирную точку и написал около нее большими буквами: «КЛАД!!!»

Авант глядел на чертеж, не веря глазам. А потом хрипло спросил:

— Значит, идя от центра острова точно на северо-восток, мы и попадем к сокровищам? Уму непостижимо!.. Стойте, стойте, Бормалин! Кажется, теперь я могу своими силами найти место клада, не выходя отсюда. Потому что перпендикуляр, который мы опустили из костыля, разделил пополам не только гипотенузу. Он разделил наш треугольник на два треугольника, причем тоже прямоугольных и равносторонних. Следовательно, три катета, один из которых общий, совершенно одинаковы.

Авант задумчиво поглядел в окно, шевеля губами и морща лоб. Потом взялся за карандаш и написал:

(Мыс БРИЗ — КЛАД!!!) = (КЛАД!!! — Скалистый берег) = (костыль — КЛАД!!!) = 7,07107 : 2 = 3 километра 535 метров 53 сантиметра.

Авант схватился за голову.

— Клад в двух милях на северо-восток от костыля! А я исходил остров вдоль и поперек, наверное, пятьдесят тысяч миль нагулял, а нужно-то было всего две! Да, Бормалин, вот что значит геометрия! Спасибо вам! — И он крепко пожал мне руку. — И геометрии тоже спасибо.

 

Глава 6

Шесть попыток побега

Дождь хлестал как из ведра, нарастая с каждой минутой. Небо померкло, и его раскалывали молнии, сопровождаемые сильным громом. Уже нельзя было разглядеть ни чаек, ни верхушек северных гор.

А хорошо сидеть у камина в такую погоду! Было чуть больше полудня, и мы с Авантом мечтали в предвкушении часа, когда поднимем бандюгайские якоря. Нам мешал дождь. По крайней мере, мне так казалось. В прорехи сквозь плотные, гуталиновые тучи иногда простреливал краешек солнца, и его длинные лучи освещали немножко океана. И он веселел в этих местах. Эх и погодка!

Мы сидели за столом, придвинув его поближе к камину, где полыхали дрова, и пили кофе, глядя то на огонь, то в окошко, то друг на друга.

— Может, не будем откладывать? — предложил я. — Ну дождь и дождь, не сахарные, не размокнем. Берем лопаты — и вперед, за ниткой жемчуга. Бандюгаи сейчас и носа не покажут, а нам это на руку. А?

Авант сделал глоток кофе и взглянул на часы.

— Рано, Бормалин, — сказал он. — Рановато.

— Такое чувство, будто вы кого-то поджидаете, — поддразнил я его.

— Вот именно, — ответил он, усмехнувшись. — Только не спрашивайте кого. Хорошо? Иначе сюрприза не выйдет. А я хочу сделать вам сюрприз…

Если бы я не сидел за столом, то остолбенел бы, наверно, от удивления. Кого, спрашивается, можно поджидать на необитаемом острове? Даже если принимать во внимание не такую уж его необитаемость в последнее время.

— Нет-нет, не бандюгаев, — успокоил меня Авант, — на этот счет можете быть совершенно спокойны. Еще кофе?

Честно говоря, я на него немного обиделся, налил кофе и стал пить его без молока и сахара, задумчиво глядя на огонь. У меня в голове было много мыслей, и я обдумывал сперва одну, потом другую, и чем больше я думал, тем больше вопросов возникало к Аванту.

— Похоже, Бормалин, вы хотите спросить кое о чем, — сказал он. — Кажется, я даже догадываюсь о чем. По-моему, у вас ко мне два важных вопроса.

— Три, Авант, — показал я на пальцах. — Два основных и еще один, так сказать, дополнительный.

— Три так три, — кивнул он, закуривая самокрутку и поудобнее устраиваясь в кресле-качалке. — Во-первых, вас наверняка интересует истинная причина моего столь долгого здесь пребывания, не правда ли? Согласен, нитка жемчуга — не слишком убедительный повод для того, чтобы торчать здесь три года безвылазно. Мне бы давным-давно разыскать и спасти Мэри-Джейн, а я прохлаждаюсь на Рикошете. Верно?

— Простите, Авант, что вмешиваюсь не в свое дело, но именно это и волнует меня в первую очередь.

Я постарался говорить как можно тактичнее, ибо подозревал, что ситуация, в которую попала семья юриста, не так однозначна, как он рассказал. Авант мне поведал явно не обо всем.

— Во-вторых, — продолжал он, раскачиваясь в кресле, — вы, мягко говоря, недоумеваете вот по какому поводу. Отчего же этот славный островок, такой безобидный и милый, если не считать бандюгаев, пользуется столь дурной славой? Заслуженно ли он ей пользуется? Я опять попал в точку, Бормалин?

Я кивнул.

— Да, я хочу знать тайну Рикошета, если, конечно, она есть. Тут вы тоже правы. Не буду от вас скрывать, Авант, что я очень любопытен. Но все, связанное с Рикошетом, вызывает уже не просто любопытство. Кто зажигает на вершине свечу, которая не гаснет даже в самый сильный ураган? Ее зажигаете вы?

— Нет-нет! — воскликнул Авант, отчего-то краснея прямо на глазах. — К Свече Дьявола я не имею никакого отношения, поверьте!

— Почему тут гибнут суда и люди? — не унимался я. — Просветите же меня, Авант. Ведь столько слухов и догадок, что не знаешь, чему верить, а что поднимать на смех. И еще один очень важный для меня вопрос. За несколько минут до гибели «Синуса» бесследно исчезла вся его команда. Знаете, я достаточно разумный человек, чтобы не верить в такого рода чудеса, но тогда у меня буквально опустились руки и впервые перестало хватать здравого смысла. Были ребята — и нет их. Что вы на этот счет думаете?

Авант долго молчал, глядя мимо меня в распахнутое окно, задумчиво покачиваясь в кресле и забыв о кофе и табаке. В нем боролись противоречивые желания, и это было заметно. Его так и подмывало что-то мне сказать, но по какой-то причине он этого сделать не мог и оттого мучился.

Я пришел к нему на помощь:

— Может быть, это чужая тайна, Авант? И вы не имеете права ее мне раскрыть, — обычное, кстати, дело. Это только женщины умеют хранить тайны сообща, но мы-то с вами мужчины.

— Конечно же! — прорвало Аванта. — Конечно же, эта тайна не моя! По крайней мере не только моя, и я не имею никакого права вам ее открыть. Так и быть, расскажу то, что касается лично меня и в какой-то степени Мэри-Джейн. А все остальное вы со временем обязательно узнаете.

Он обхватил голову руками и долго сидел так, а потом встряхнулся, сделал добрый глоток кофе, закурил и начал свой долгий рассказ:

— Да, Бормалин, вы были совершенно правы, когда подметили, что нитка жемчуга — неубедительная причина моего столь долгого пребывания здесь. Дело, конечно же, не в ней. Вернее, не только в ней, потому что нитка все-таки имеет отношение к моему заключению.

Да! Я называю свою жизнь здесь именно заключением, ибо для нормального человека нет ничего ужаснее одиночества. Человек должен жить среди людей! Эта истина, к которой раньше я относился довольно скептически, теперь стоит во главе всего моего сознания.

Вы, конечно же, можете не согласиться со мной, это ваше право. Но, во-первых, я говорю исключительно о себе, а во-вторых, что бы вы ни сказали мне в качестве встречного аргумента, я все равно останусь на своем, ибо, поверьте, за три года я очень много думал об этом.

Человек должен жить среди людей — я это выстрадал, Бормалин, простите уж мне выспренный слог. И простите, что ввел вас в заблуждение своим рассказом, где кое о чем умолчал. Но ведь я еще не знал вас достаточно хорошо, чтобы сказать всей правды. Но — клянусь! — ни слова я не выдумал, все так и было, как вы услышали. Просто кое о чем я вам не поведал. Теперь другое дело, теперь вы мой друг.

Я мог бы давным-давно покинуть Рикошет с — любым гражданским кораблем, что пополнял здесь запасы пресной воды. Вернулся бы на материк и начал розыски Мэри-Джейн по официальным каналам.

Это один путь, и, надо сказать, весьма разумный, с точки зрения стороннего наблюдателя. Есть и другой: поступить на одно из пиратских судов, которых за три года тут побывало немало. Это помогло бы мне или мигом найти жену, или же в кратчайшие сроки разузнать о ее судьбе с помощью пиратского «телеграфа».

Я подозревал, что, прождав выкуп два месяца, как положено у пиратов, Тим Хар при первом же удобном случае избавится от Мэри-Джейн. Потому что женщина на корабле, да еще на пиратском, — примета плохая, чревата многими неприятностями, не мне вам об этом говорить.

Каким способом Тим Хар мог избавиться от нее? При всей его безжалостности — я это успел понять — он был весьма суеверным человеком. Поэтому бросать Мэри-Джейн за борт он бы не стал. Иначе можно навлечь на себя гнев Посейдона. Это мужчину можно запросто бросить на съедение акулам, но женщину — себе дороже.

Скорее всего, рассуждал я, ее или проиграют в карты, или продадут. Так оно и случилось, и вы это подтвердили. А о выкупе и речи быть не могло, потому что на левой нижней полке первого стеллажа моей библиотеки лежит в числе прочего и судовой журнал сухогруза «Портленд», с которым, если вы помните, и были отправлены оба письма в Лондон.

— Помню, — кивнул я. — Письма были слезные. Но как к вам попал судовой журнал, Авант?

— Обыкновенно — выбросило штормом, — ответил он. — Судя по журналу, оба письма Мэри-Джейн были на борту сухогруза накануне его аварии. Таким образом, насчет невозможности выкупа я знал уже два с половиной года назад. Что же мне оставалось делать? Как и всякому нормальному женатому человеку, мчаться разыскивать жену.

Этим я и занимался на протяжении многих месяцев. Шесть раз, когда правдой, когда неправдой, я покидал Рикошет с тем или иным кораблем, и всякий раз судьба возвращала меня назад. Больше чем на десять миль я не мог отойти от острова: либо судно, на котором я находился, ни с того ни с сего попадало в неожиданный, какой-то локальный шторм и шло ко дну, либо в лучшем случае меня снимало с палубы или койки и по воздуху переносило к острову.

Больше попыток побега я не предпринимал, ибо не могу, во-первых, рисковать ни в чем не повинными людьми и судами, а во-вторых, это бесполезно! Я обречен оставаться здесь на веки вечные, Бормалин! — воскликнул Авант с болью в голосе.

Авант раскурил потухшую самокрутку.

— Напрашивается резонный вопрос: почему я не могу отсюда вырваться? Вы что-нибудь слышали о Самсонайте? — спросил он, и я вздрогнул. — Об этом исчадии, которое имеет длинные-длинные руки?

 

Глава 7

Загадка Самсонайта

— Увы, — пожал я плечами не совсем искренне, потому что это имя немного было мне знакомо. — Кто это?

— Исчадие — вот кто, — зло ответил Авант и поиграл желваками. — Из-за него и из-за собственной глупости я и торчу здесь три года. Три года! — воскликнул он горько и ударил кулаком по столу.

— Исчадие живет здесь, — показал он в сторону и вверх, — на горе Взвидень, и Свеча, Дьявола — дело его рук. Его длинных и безжалостных рук!.. Он совершенно слеп в темноте, вот ночью и зажигает Свечу и с ее помощью видит далеко-далеко. Самсонайт — не плод моего больного воображения, подорванного одиночеством, нет! Исчадие существует, и, пока оно существует, я в его власти. Я проклинаю тот день и час, вернее, ту ночь, когда увидел его впервые и подписал с ним контракт. Воистину безгранична человеческая глупость!

— Вы подписали контракт? — удивился я. — Так вот в чем дело!

— Именно, Бормалин! Я неплохой юрист, но подписал контракт… И с кем? С исчадием! — горько усмехнулся мой собеседник и рассказал продолжение своей истории.

После того как шлюпка с дюжим Браком и низеньким Крабом отошла от острова, после того как бандюгаи поссорились и дюжий Брак прикончил низенького Краба и присвоил его портсигар, Авант остался на острове совершенно один, не считая зверья. Да еще касатки патрулировали недалеко от берега, зорко выглядывая добычу.

Сперва Авант ужасно обрадовался, что опасность миновала и никто не помешает ему разыскать сокровища и немедленно разбогатеть. Но сообразив, что корабли, наверное, к острову неминуемой гибели подходят только в самых исключительных случаях и придется ему торчать здесь неизвестно сколько времени, он приуныл. Скорее всего до тех пор, пока Черный Бандюгай не решит забрать сокровища назад, Авант будет вынужден сидеть на бриллиантах и привыкать к мысли, что когда ты баснословно богат, но один-одинешенек, твое богатство гроша ломаного не стоит. Оно совершенно бесполезно и никому не нужно. А нужны пресная вода, огонь, пища, крыша над головой и собственные руки. Хорошо, если они умеют делать что-то полезное для жизни, а если не умеют ничего?

Весь день Авант бродил по Рикошету, наугад копая осколком метеорита и ничего не находя. Снова он шагал вдоль и поперек острова, знакомился со всеми его уголками, купался в мелком, защищенном от акул местечке и ел бананы, запивая их кокосовым молоком.

Наступил вечер. Юрист долго сидел на скале, пытаясь напильником высечь из нее искру, которая зажгла бы пучок сухой травы. Трава слегка дымила, но не разгоралась, как Авант ни раздувал огонь. Становилось прохладно. Ревели звери, шипели змеи, а вот птицы перелетали с ветки на ветку беззвучно, и их странное молчание особенно не нравилось Аванту. Кругом шумел океан, на небе появились большие, низкие звезды. Было очень красиво. В другое время Авант восхищался бы всем этим от чистого сердца, но тут ему было не до красот.

Ему было жутко.

Светлела тропинка, стрелой пересекавшая остров. Аванту казалось, будто в зарослях папоротника кто-то тихо ходит и внимательно глядит на него. Не спалось.

«Ах, Мэри, — думал Авант, — где же ты?»

Он поднял голову, чтобы снова взглянуть на звезды и сориентироваться, и… похолодел.

Точно на севере, если верить небесным светилам, на самой вершине горы, которую чуть раньше Авант назвал Взвидень, горел неровный слабый огонь.

Мурашки побежали по коже Аванта. В принципе он должен был бы обрадоваться — мол, ура, я здесь не один, — но интуиция подсказывала ему, что лучше бы он был совершенно один.

И он, конечно, пошел на огонь, завороженный, дрожащий от холода, страха и интуиции, которая так и нашептывала ему: «Не ходи, не ходи туда, Авантик, спрячься где-нибудь хотя бы до утра…» Но куда там!

Полночи он поднимался вверх, и ему становилось все холоднее, а ветер все усиливался. Но зато огонь казался все ярче и ближе. И когда до него оставалось всего ничего, Авант разглядел возле огня темную фигуру. Она стояла, как ему показалось поначалу, лицом к океану и, приставив ладонь козырьком, глядела вдаль.

И все бы ничего: стоит человек, смотрит на океан… Но весь кошмар заключался в том, что фигура глядела не только вдаль. Она одновременно смотрела и на Аванта, точно так же приставив козырьком другую руку.

И не только вдаль и на Аванта она глядела, а внимательно озирала сразу все, со всех сторон приложив ко лбу ладонь. И лоб был тоже со всех сторон.

То, что стояло подле огня, было со всех сторон одинаковым: оно было не выше шести с половиной футов, и глаза были со всех сторон, и руки, и, кажется, ноги, и живот, и даже нос.

— Не бойся! — сказало оно Аванту и громко захохотало во все стороны, открыв во все стороны рот. — Иди сюда и не бойся меня, говорю. Меня зовут Самсонайт, слышал, наверное? Остров Рикошет — моя обитель, а ты мой непрошеный гость. Хочешь мяса дикой козы?

Кое-как придя в себя, Авант ответил:

— Я не хочу мяса козы. А хочу знать, кто ты такой и что здесь делаешь среди ночи? И почему так странно выглядишь в свете костра и луны?

Самсонайт снова захохотал, протянул руку, которая стала стремительно вытягиваться в ночь, а когда через четверть часа вернулась, в кулаке была зажата рыба, еще живая и мокрая. Самсонайт повесил ее над костром, чтобы поджаривалась, и сказал Аванту:

— Я же тебе вразумительно объяснил: я — Самсонайт, а остров Рикошет — моя обитель. Неужели непонятно? Сядь же, непрошеный гость! Ты застишь мне пространство. Я должен зорко глядеть кругом, а ты загораживаешь юго-запад. Сядь и следи, чтобы рыба не подгорела. Я ее для тебя поймал.

Авант послушно сел и стал присматривать за рыбой.

— Считаешь, что я странно выгляжу? — спросил Самсонайт довольно мрачно. — Однако ты, непрошеный гость, в моей беспредельной власти. Я могу чинить над тобой произвол. Что хочу, то с тобой и сделаю. Что мне с тобой сделать? Спрятать в подземелье на веки вечные? Хочешь в подземелье?

— Что вы! — отказался Авант.

— Может, пристроить на какой-нибудь кораблик? Я и это могу в два счета.

— Тоже не надо, — подумав о нитке жемчуга, отказался Авант. — Рановато мне на кораблик, дело на острове есть.

— Ишь ты! — удивился Самсонайт. — Ладно, не буду тебя трогать, живи как знаешь. Переверни рыбу, а то подгорит… Ты, я погляжу, не промах, поэтому не буду я тебя трогать при одном условии. Сказать — при каком?

— Сказать, — кивнул Авант и перевернул рыбу.

— Видишь ли, — потер все свои руки Самсонайт, — я создание старомодное, ничего нового придумывать не стану, да и не умею, если признаться. Мы с тобой поступим по старинке. Отгадаешь мою любимую загадку в течение трех лет — иди на все четыре стороны, мешать не буду. Но пока не отгадаешь, сиди на Рикошете, живи как знаешь. И не пытайся улизнуть, все равно не выйдет. Загадка такая: чем знаменательна жизнь? А вот и контракт, — добавил Самсонайт и быстро составил контракт. — Правильно отгадаешь — тотчас становишься вольной птицей, Самсонайт слов на ветер не бросает. Читай и, если все правильно, подписывай. А как я свечку зажгу, знай, что Самсонайт ждет тебя на огонек и сильно скучает. Посидим, поболтаем, рыбки поедим. И не осложняй, пожалуйста, жизнь ни себе, ни мне — не учиняй побегов, это все равно бесполезно. Даешь слово, что не нарушишь условий контракта?

Авант прочитал, подписал и дал слово, что до разгадки с Рикошета ни ногой.

С той злополучной ночи раза два в месяц Самсонайт зажигает огонь на горе, и Авант волей-неволей идет составлять ему компанию, дорогой перебирая в уме все то, чем может быть знаменательна жизнь.

Около пяти тысяч ответов, которые он представил Самсонайту, оказались неправильными. Всякий раз Самсонайт хохотал, и отрицательно крутил головой, говоря:

— Не спеши, непрошеный гость, еще подумай. А Аванту уже и думать не о чем. Он перебрал, кажется, все возможные ответы на этот дурацкий вопрос, и у него уже опускаются руки.

Мыслимое ли дело: три года подряд разгадывать, чем знаменательна жизнь?

 

Глава 8

Джентльмены

— Ага, вот и сюрприз! — сказал Авант, весело глядя мимо меня. Я оглянулся. На подоконнике, отряхиваясь и подозрительно меня рассматривая, сидел наш корабельный попугай Гарри. Но как он выглядел! Мокрый, грязный, взъерошенный, он казался гораздо старше своих лет.

— Гарри! — обрадованно воскликнул я. — Гарри, милый Гарри! Ты жив?

— Сэр, — вдруг незнакомым гортанным голосом ответил он, — не имею чести быть вам представленным. — Он кивнул Аванту: — Добрый день, сэр Авант. Прошу прощения за вид, но дорога была нелегкой. Метеоусловия — хуже некуда: ливень, гроза, магнитные бури.

— Все в порядке, сэр Роберт? — спросил Авант.

— Все в полном порядке. Сейчас приведу себя в порядок и поговорим. Тет-а-тет, разумеется, — добавил он и побуравил меня маленькими вострыми глазками. — Если у нас остался кофе, после ванны не откажусь от чашечки-другой.

И попугай, спрыгнув на пол и устало пройдя мимо нас, ударом лапы открыл дверь в соседнюю комнату и скрылся там.

— Ничего не понимаю, — пожал я плечами. — Готов дать голову на отсечение, что это наш Гарри. Хорош бы я был без головы! Славный сюрприз вы мне приготовили, оценил!

— Немудрено, что вы обознались, — улыбнулся Авант. — Это брат-близнец вашего Гарри. Он у меня около двух лет. Я подобрал его как-то на скалах, в шторм, совершенно больного. Он бредил Британской национальной библиотекой, и я с первого взгляда отметил его тягу к знаниям. Все его теперешние манеры, снобизм и типично девонширское произношение — это, скажу без ложной скромности, моя заслуга: приблизительно таким я и попал сюда. Я его обучил всему этому для того, чтобы не забыть, каким сам был три года назад и каким любила меня Мэри-Джейн. Как знать, может быть, такой, как сейчас, я ей и не нужен. Признаться, это меня сильно мучает.

Авант было загрустил, но быстро взял себя в руки.

— Сэр Роберт моя правая рука. Он в курсе всех моих дел, у него прекрасная память, где, как на магнитной ленте, записана вся моя жизнь до сегодняшнего дня. Это на случай, если со мной что-нибудь случится. Он перечитал большую часть библиотеки, включая греков, говорит на двух языках и читает на четырех. И, право слово, если бы он не скрашивал моего одиночества, я, наверное, совсем одичал бы и затужил. Время от времени он улетает на разведку — мы с ним называем это командировками. Видится с родственниками и друзьями, подключается к пиратскому «телеграфу», когда повезет. Но не так давно он перенес лихорадку и поэтому теперь летать далеко не может, еще слаб. Вот и вчера он улетел на разведку, и я, признаться, уже начал за него волноваться. Сейчас расскажет новости, если они, конечно, есть. Он, кстати, неплохой рассказчик.

Еще полчаса мы перебрасывались ничего не значащими фразами и глядели на дождь. Затем открылась дверь и вошел попугай. Я был сверх всякой меры восхищен переменой его облика. На этот раз он был в строгом сером костюме из твида, лакированных штиблетах, белой сорочке и даже при галстуке. Роберт был аккуратно расчесан на пробор и благоухал хорошим одеколоном.

Сев во главе стола и налив себе кофе, он обратился к своему хозяину и опекуну:

— Надо сказать, сэр Авант, что вы находитесь в довольно пиратской компании. — Он явно намекал на меня, хотя ни разу не взглянул в мою сторону. — Правда, последнее время этот человек служил пиратам не слишком ретиво, надо признать. Тим Хар хотел его списать за борт при первом же удобном случае, потому что знал о его антипиратских разговорах и настроениях. В глубине души он редкий авантюрист, имейте в виду, сэр. Я вас насквозь вижу, сэр Бормалин, или как там ваше настоящее имя…

— Ну-ну, сэр Роберт, — пожурил его Авант, — не так резко. Сэр Бормалин мой друг, и вам волей-неволей придется разговаривать с ним вежливо.

— Это просьба, пожелание или приказ? — стал задираться попугай, резко отодвинув свой кофе. — Давайте сразу определимся, сэр Авант. Честно говоря, мне не слишком нравится ваш тон.

— Да вы просто ревнуете, сэр Роберт! — засмеялся Авант. — Будьте же друзьями! — призвал он нас. — Пожмите друг другу руки и лапы.

— С удовольствием, — искренне сказал я и протянул попугаю руку. — Вашу лапу, сэр!

— Только ради вас, сэр Авант, — неохотно проскрипел попугай, подавая мне правую лапку, еще теплую после ванны. — Будем знакомы, — сказал он мне. — Прошу прощения за предыдущие слова, но, знаете, с трудом привыкаю к новым людям. Я не очень коммуникабелен, что поделать, — вздохнул он и снова взялся за кофе.

Ливень за окном шел на убыль. Мы сидели и думали каждый о своем. Наконец Авант прервал общее молчание:

— При Бормалине можете говорить обо всем, сэр Роберт. Он в курсе наших дел, он наш друг. Кстати, у нас хорошая новость: мы с Бормалином вычислили место захоронения сокровищ. Они не так уж и далеко…

— Радуюсь вместе с вами, сэры, — сухо ответил попугай.

Было заметно, что новость эта не слишком его обрадовала. Он все еще ревновал и поэтому был сдержан, немногословен и не поднимал глаз.

— Хорошо, в двух словах обрисую положение, — сказал он, допив кофе и закурив маленькую трубочку, которую достал из кармана брюк. — Дым голландского табака вас не раздражает? — вежливо и вместе с тем язвительно спросил он меня.

— Нет-нет, Роберт, курите, пожалуйста.

— Сэр Роберт, сэр! — взвился он. — Меня зовут только «сэр Роберт», сэр! Прошу запомнить это раз и навсегда!

— Слово джентльмена, сэр, что я запомню это раз и навсегда, — ответил я с одной из своих самых простодушных улыбок.

— Ловлю вас на слове джентльмена, — сердито буркнул попугай. — Если в двух словах, то бандюгаям сейчас не позавидуешь. Хотя лично у меня они не вызывают слишком много сочувствия.

И сэр Роберт принялся рассказывать о пиратских делах. Новости были самые свежие: попугай вел наблюдение с самого утра и до первых капель дождя. И вырисовывалась вот какая картина.

В нездоровой пиратской среде назревал бунт. Пираты никак не могли докопаться до клада, хотя перерыли едва ли не половину острова. В конце концов одни разбрелись по кустам, наелись фруктов и спали, другие собирали по берегу пустые бутылки из-под карамельного рома и складывали их в ящики, которых тоже было полным-полно в полосе прибоя. Пираты хотели сдать посуду в ближайшем порту и на вырученные деньги купить пива и табаку. Некоторые бутылки, залитые сургучом, содержали записки «Спасите…» и приблизительные координаты. Но какое там спасение! Пиратов самих впору было спасать.

Только Черный Бандюгай и дюжий Брак сохраняли силу духа и веру в удачный исход своего предприятия. Они сами взялись за лопаты и вот уж который час копали, время от времени делая маленькие перекуры. Некурящий Черный Бандюгай стрелял, по обыкновению, в солнце, которое потихоньку затягивалось тучами, а дюжий Брак, развалясь на траве, курил, пуская огромные кольца дыма. Они поднимались высоко над деревьями и были видны даже с палубы барка.

С помощью такого нехитрого пиратского кода дюжий Брак сигналил товарищам, оставшимся на корабле, что несметные сокровища пока не найдены.

После перекура пираты вновь принимались за дело. Они копали на авось и на небось: авось повезет, небось улыбнется фортуна. Копая, Черный Бандюгай ломал голову, почему же до сих пор нет сокровищ? Копать наугад приходилось вот почему. На портсигаре были нарисованы какие-то круги, треугольники и непонятные формулы, но не было сказано, где конкретно лежат сокровища.

Низенький Краб соображал в точных науках, но его прикончил дюжий Брак, а из остальных пиратов никто представления о геометрии не имел.

— Примерно здесь мы его спрятали, — неуверенно показывал дюжий Брак. — А если не здесь, тогда вон там, около кустика. Но помню, что тропинка проходила точно над кладом.

«Не врет ли Брак? — соображал Черный Бандюгай. — Ишь, как старательно копает! И лопату самую большую выбрал, а ведь никогда особым трудолюбием не отличался. Что-то здесь не так. Может, перестать палить в солнце и разочек пальнуть в Брака? Заодно и других пиратов испугаю, а то команда заметно отбивается от рук, того и гляди, решат переизбрать капитана. И тогда прощай, власть, прощай, лучший кусок при дележе добычи, и до свидания, репутация. А без репутации на побережье делать нечего, кроме как податься в докеры или рыбаки».

Приблизительно такие мысли одолевали Черного Бандюгая, по мнению наблюдательного сэра Роберта. Примерно такое состояние дел было у пиратов до первых капель дождя. А теперь, наверно, совсем закручинились: вымокли до нитки и клянут своего босса самыми последними словами.

— Так вы утверждаете, джентльмены, что вычислили место захоронения сокровищ? — в заключение спросил сэр Роберт, выколачивая трубку о край стола и наливая себе еще кофе. — Не будете ли столь любезны показать это место на вашей карте? Если, разумеется, это не секрет, — добавил он не без иронии, и я мигом показал ему точку «КЛАД!!!»

— Бедные, неграмотные бандюгаи! — сокрушенно покачал головой попугай. — А они роют приблизительно вот где. — И он поставил карандашом крестик совсем в другой стороне. — Им и в голову не приходит, что тропинка сматывается и разматывается, что ее можно переложить так и эдак. И что теперь лежит она совершенно иначе, чем три года назад. Да, не знают они здешнего удивительного климата. И особой сообразительностью не отличаются.

При этих словах Авант взглянул на попугая внимательнее.

— Такое чувство, сэр Роберт, будто вы жалеете бандюгаев.

— Да как сказать, — устало ответил попугай. — Просто всякого рода невежество, необразованность и бестолковость в последнее время вызывают у меня что-то вроде сочувствия, вы же знаете. Кстати, хамство и невоспитанность — тоже, — добавил он, быстро глянув на меня.

Я не мог сдержать улыбки и поскорее отвернулся к окну, делая вид, будто интересуюсь дождем.

— Джентльмены, — немного погодя сказал Роберт, — а вот если по совести: не безнравственно ли подглядывать? Ведь, с одной стороны, очень, по-моему, нехорошо, а с другой — зло есть зло… Почему же его не обнародовать и почему подглядывание не назвать разведкой?

— Правильное рассуждение, — осторожно поддержал его Авант. — Я же говорил, сэр Роберт, что Бормалин наш друг и при нем можно рассказывать обо всем.

— Что ж… Собственно, рассказ мой будет краток, потому что я совсем недолго пробыл на «Синусе» — испугался надвигающегося шторма и улетел…

Мы с Авантом переглянулись.

— Но кое-что я успел увидеть и услышать через иллюминатор, — продолжал попугай. — Когда, сэр Бормалин, нынче ночью вы поднялись на палубу и встали у руля, в кубрике произошло вот что…

 

Глава 9

Игра не на жизнь, а на смерть

— Что-то не нравится мне в последнее время Бормалин, — сквозь зубы сказал Тим Хар и одним глотком допил чью-то кружку шоколада. — В пирушках не участвует, ссылаясь на усталость и режим, по утрам делает зарядку и обливается забортной водой, читает книги, журналы и газеты… Кроме того, о чем-то подолгу расспрашивает пленных, да и с нами частенько заводит разговоры о нашем неправильном образе жизни, о порочности бандюгайского движения вообще… Пират-то он неплохой, в бою смел и находчив, но все то, что я перечислил, явно не в его пользу. Что скажете насчет Бормалина, ребята? Не списать ли его за борт? Или же поговорить с ним начистоту и предупредить, что если не возьмется за ум и не перестанет валять дурака, то мы поступим с ним как полагается. Как считаете, ребята?

Пираты пошушукались и сказали, что Бормалин веселый человек и надежный напарник в заварухах и что лучше его никто не умеет перевязывать раны. Но с обязанностями пирата он справляется неважно, что правда — то правда. И книжки читает, и в пирушках участия не принимает, а это не соответствует аморальному кодексу корсара.

— Наше мнение, — сказали пираты, — дать ему недельный испытательный срок, сделав скидку на молодость. И если не исправится к следующей субботе, тогда и списывать за борт на съедение акулам…

В этом месте рассказа я вздрогнул и покрылся гусиной кожей. Вот, оказывается, сколь коварны были мои сослуживцы по «Синусу».

— Ладно, с этим решили, — заключил Тим Хар. — Перейдем ко второму вопросу…

И в тот самый миг, когда пираты собирались перейти ко второму вопросу, один из иллюминаторов вдруг открылся и в кубрик влезла чья-то длинная-длинная волосатая рука.

Ярда три влезло в кубрик, и было такое ощущение, что и снаружи ее осталось не меньше. Вся она была разноцветно растатуирована, а в кулаке держала колоду довольно потрепанных карт.

Пираты — бывалый народ, видали на море-океане немало чудес. Ребята и глазом не моргнули, не закричали от ужаса и не стали прятаться под стол, просто все разом схватились кто за тесак, кто за мушкет или арбалетик, а Тим Хар вскинул два своих пистолета, звонко щелкнули взведенные курки.

Но тут в соседний иллюминатор влезла другая рука, такая же длинная и волосатая. Она разжала кулак, и все увидели лежавший на ладони золотой слиток величиной с кирпич.

— Ребята, спокойно! — приказал Тим Хар. — Никакой пальбы! Оно хочет сыграть с нами в карты. Прячьте ножи и пистолеты. Нам не помешает слиток золота, а? Эй ты, длиннорукое создание, в картишки хочешь сразиться?

Руки тем временем ловко тасовали колоду, и в ответ на слова капитана левая рука показала большой палец: мол, точно, в карты хочу сыграть.

— Все нормально, ребята, — успокоил команду Тим Хар. — Клянусь норд-остом, игра получится славной.

Руки, раздав карты себе и трем отпетым головорезам, сидевшим дальше других от иллюминатора, вскрыли козыри, взяли свои карты и за пять минут начисто обыграли корсаров. Это было проделано в полном молчании, деловито и виртуозно.

Обыграв трех пиратов, руки одного за другим выдернули всех троих через иллюминатор на улицу, если можно назвать улицей ночной штормовой океан, и временно пропали. Зырян подкрался к иллюминаторам и крепко их задраил. Все сидели молча и сокрушенно глядели на капитана. Кок принес торт, взглянул на притихшую братию и в недоумении спросил:

— Что пригорюнились, братцы-пиратцы? Может, компоту хотите?

Тут все заметили, что «Синус» стал ни с того ни с сего разворачиваться, раскачиваться и ускорять ход. В иллюминаторы снаружи постучали условным стуком. Знакомый с азбукой морзе Зырян сказал:

— Стучит, чтобы открывали подобру-поздорову, а то хуже будет. Открывать?

Тут снова раздался стук, еще сильнее предыдущего, и захрустели замки иллюминаторов.

— Лучше, говорит, по-хорошему отворяйте, — испуганно перевел Зырян.

— Открывай! — велел Тим Хар, и Зырян мигом распахнул иллюминатор, куда тотчас влезла рука, мокрая и посиневшая от холода. Она сердито погрозила пальцем, открыла соседний иллюминатор и впустила в кубрик другую руку.

Повторилась та же история — и три следующих пирата сгинули в ночи. Словом, через полчаса кубрик был пуст, а руки исчезли, утянулись в волны и штормовую ночь, унося последними Тима Хара и кока, схваченных крепко-накрепко вдоль и поперек туловищ.

Однако шторм крепчал. Роберт испугался, что не долетит до берега, и поскорее постарался оставить фрегат. Оглянувшись на «Синус» в последний раз, он увидел Бормалина, стоявшего у штурвала, и еще увидел, как с юта вдруг что-то неловко упало в волны. Оно было похоже на человеческое тело, и вполне можно было допустить, что это рулевой, которого сменил Бормалин.

— Трудно, конечно, сказать, кому больше повезло: рулевому, картежникам или же вам, Бормалин, — закончил попугай. — Бормалин, да что с вами?.. Вы плачете? Неужели вам жаль этих отщепенцев?..

— Успокойтесь, Бормалин, — похлопал меня дружески по плечу Авант. — Конечно, вы долго плавали с ними, привыкли, а то и прикипели, но сэр Роберт по-своему прав. Если бы вы не выдержали испытательного срока, они совершенно хладнокровно бросили бы вас за борт живьем. Еще и камень бы к ногам привязали. Уж нам ли с вами не знать их диких нравов?

— Простите, — утерев непрошеные слезы, ответил я. — А Гарри? Что же с Гарри, сэр Роберт? Он, надеюсь, не играл в карты?

— Разумеется, нет. Мы прятались с ним неподалеку от иллюминатора и, если называть вещи своими именами, подглядывали за событиями и дрожали от ужаса. А когда руки поволокли Тима Хара и кока, брат шепнул мне: «Пр-роклятый!» — и последовал за капитаном в ночь. Боюсь, что безоглядная привязанность к хозяину сослужила ему в конце концов дурную службу и они вместе пошли ко дну. С другой стороны, Гарри слишком любит жизнь, чтобы так просто с ней расстаться. Даже и за компанию с Тимом Харом. Будем ждать… А между тем, джентльмены, дождь совсем стих, — показал сэр Роберт в окно и стал дальше пить свой кофе.

Я встал и направился к окну. Мне было не по себе. Я был возмущен заговором, который, оказывается, зрел за моей спиной, и вместе с тем меня весьма тревожила судьба Тима Хара, Гарри и наших ребят. Да, Авант был совершенно прав, когда сказал, что я прикипел к ним, несмотря на все наши разногласия, которых становилось чем дальше, тем больше.

Честно говоря, последнее время я только и ждал удобного случая, чтобы объявить капитану и команде, что навеки завязываю с пиратством и списываюсь на берег. Все бездоннее становилась пропасть между моими представлениями о нормальной жизни и тем, что подразумевали под этим они. Для них это были абордажи и дележи добычи с кинжальными драками, пирушками и подружками в каждом порту, ежедневные потасовки, вино и карты, обман и лукавство на каждом шагу, и стрельба, и засады, и зло. Все это становилось мне чуждо, и они, конечно, не могли этого не замечать.

Но теперь, когда команду «Синуса» умыкнул Самсонайт, я был просто обязан узнать об их судьбе и, если еще можно, помочь им. Что он сделал с ними, злодей? С тяжелым сердцем я подошел к окну.

Дождь совсем стих, и снова показалось солнце, преломленное в дождевых каплях, которые дрожали на листьях и ветках. Океан был снова хорошо виден во всю ширь, он был синим-синим, спокойным и опять бесконечным, и уже было слышно, как шумит прибой.

Я высунулся по пояс, чтоб полной грудью вдохнуть живительный тропический озон, покрутил головой…

— Парус! — закричал я. — Вижу черный парус!

Все бросились к окну. Слева, за деревьями и скалами, приблизительно в полутора кабельтовых от берега, стоял аспидно-черный барк под верхним фок-брамселем. Это внезапное зловещее вторжение в милую глазу картину полуденных тропиков точно оглушило нас. Мы завороженно глядели на вытянутый хищный профиль барка и почти не моргали.

— Это он, — заскрипел зубами Авант, — это проклятое «Логово»… Неужели уходят?

— Вряд ли они нашли клад, — высказался попугай, сидевший у Аванта на плече с потухшей трубкой в зубах. — Последние часы они копали совсем в другом месте.

Барк стоял на фертоинге, левым бортом к острову, и были видны бандюгаи, бегавшие по вантам вверх-вниз, а к берегу шла шлюпка, битком набитая голыми по пояс людьми. Это мы разглядели уже в подзорную трубу, которую принес Авант. Было тринадцать часов семь минут по Гринвичу, и что-то, наверное, случилось.

— Не пора ли и нам принять участие в событиях? — нетерпеливо спросил я. — Черный Бандюгай не тот человек, который бросает начатое дело. За что его можно уважать, так это за целеустремленность. Он будет копать Рикошет до победного конца. Я его знаю заочно, но очень хорошо. Наверно, он задумал какую-нибудь акцию, какой-нибудь маневр, вот и сменил место стоянки. Самое время нам вмешаться.

— Да, пожалуй, — стряхнув с себя задумчивость, согласился Авант. — Сэр Роберт, вы составите нам компанию?

— Вне всяких сомнений! — решительно ответил попугай и помчался сменить рубашку.

— Барк неделю стоял на траверзе мыса БРИЗ, — натягивая куртку, говорил Авант. — Потом шесть дней в полумиле от Загнивающей Западной бухты. Теперь, видно, они переносят раскопки южнее, потому что тропинка сейчас лежит с востока — через костыль — на юго-восток. Я путал их каждый день, перекладывал тропинку так и сяк, а нынче с полмили даже в кусты спрятал. Но они тоже не лыком шиты. Во всяком случае, Черный Бандюгай. В методичности и логике ему не откажешь…

Вдруг Авант схватился за голову.

— О небо! Сейчас стежка ведет точно к гроту, а там у меня плот и вход в туннель. Если они наткнутся на вход, то через каких-нибудь полчаса прямиком попадут сюда. Какая непростительная оплошность! Сэр Роберт! — крикнул он. — Поторапливайтесь! Ох, как надо спешить!

В час двадцать пополудни, вооруженные лопатами, ломиками, веревками и компасами, мы спускались в подземелье, куда вели скользкие ступени, сильно тронутые плесенью.

Холодное и гулкое чрево острова Рикошет приняло нас в свои сырые объятия.