Глава 1

С Самсонайтом один на один

Стояла ночь с большими цыганскими звездами, далекими криками зверья и птиц, не видимых глазу, свежим ветерком, навевающим мысли о неведомых, таинственных делах, и с шумом прибоя. О этот завораживающий гул вечно набегающих волн! Ты — в крови каждого, кто хоть раз услышал тебя.

Оставив за спиной подземные лабиринты, описание которых пускай делает грядущий спелеолог, оставив восемьсот семьдесят восемь витков каменной лестницы и две железные двери, мы с доктором вышли на волю, и я сразу почувствовал запах жареного мяса дикой козы.

Над островом догорала Свеча Дьявола, а что это было ее последнее пламя, знал я один, и это налагало на меня какие-то неясные обязанности. Но больше всего меня волновал сейчас барк, куда надо было попасть раньше, чем бандюгаи выберут якоря. А поди знай, когда они поднимутся на борт и решат отдать концы: может быть, ночью, но скорее утром, и в любом случае надо поторопиться.

У подножия Свечи был сложен из камней внушительный тигель, вернее, что-то среднее между тигелем и топкой, где на шампурах-вертелах жарилось мясо трех или четырех диких коз. А рядом, оседлав каменный трон, исчадие безуспешно пыталось воздеть одну из своих рук. Но они были уже настолько пассивны, что сделать даже самый простой жест было проблемой.

Бывшая пациентка Форелли тоже ворочалась средь своих родственниц, которыми кишмя кишела вершина. Одна рука — кажется, ее звали легкой — струилась во тьму ночи.

Все эти подробности я рассмотрел из каменного укрытия, пока доктор ворошил угли и переворачивал мясо. Он сработал безупречно. Хоть и вызывал он у меня не самые лучшие чувства, надо отдать должное его профессионализму. Но, с другой стороны, как соотнести с врачебной этикой эту нашу усыпляющую акцию? Как ее расценить? Сложный вопрос, и ответ на него наверняка неоднозначен. Но что делать, не от хорошей ведь жизни на это пошли.

По его совету я сидел в укрытии и наблюдал, все ли руки вышли из строя. Тем временем Форелли взялся что-то искать среди камней и вот достал на свет пару джутовых мешков, свернул их и спросил шефа про соль.

— Да нету ее! — как-то особенно растерянно сказал Самсонайт, нюхая соблазнительный запах. — Я послал легкую на барк за солью к этим проходимцам. Там оказалось пять человек, и они напали на нее с ножами. Пока она их связывала и запирала в салоне, ты сделал ей инъекцию. А она же очень мнительная и чуткая — тотчас уснула. Этот новый антибиотик действует почти как снотворное, я тебе скажу.

— Побочный эффект, шеф. Ну ладно, я пошел.

— Куда это ты собрался на ночь глядя? — недоверчиво спросило исчадие. — Исколол меня всего, одурманил, а сам уходит куда-то. Бросает своего шефа в таком состоянии.

— Пойду грибы собирать, — объяснил доктор.

Он отрезал кусочек козлятины, понюхал его и съел.

— Надоело, шеф, мясо и мясо каждый день. Грибов хочется — подосиновиков, подберезовиков, в крайнем случае шампиньонов.

И Форелли исчез в темноте. Раза два громыхнули камешки под ногами и тут же затихли. Он отправился на северо-восток острова, где мы оставили шлюпку, набитую оружием.

— Грибник, тоже мне! — крикнул Самсонайт в его адрес. — Исколол меня всего каким-то зельем, теперь ни руки поднять, ни головы повернуть. Эх, жизнь!

Мне вдруг стало жалко его. Я пытался обуздать это внезапное чувство — дескать, он причинил слишком много зла, чтобы вызывать сострадание, — но все равно было его жаль. Не от хорошей ведь жизни он бесчинствовал налево и направо, уж я-то теперь это знал.

Еще раз внимательно пересчитав руки, я вылез из укрытия и направился к костру, прыгая с камня на камень и зорко глядя под ноги, чтоб ненароком не наступить на предплечье или запястье. Интересно, Роберт уже увидел меня? Я был уверен, что он неподалеку и ждет удобного случая, чтобы объявиться и прийти мне на помощь.

Завидев меня, Самсонайт вытаращил глаза от удивления и быстро пришел в бешенство, на котором мы с ним давеча и расстались.

— А-а-а, газетчик! Я сейчас вы-ырву твой грешный язык! — закричал он страшным голосом и протянул было ко мне несколько рук, но не тут-то было. — У-у, газетный прощелыга!..

Но видя, как невозмутимо я прыгаю с камня на камень в его сторону, спускаюсь к костру и сажусь у огня, он замолчал. Стали слышны потрескивания дров, объятых пламенем, и шипение мяса.

— Значит, предал меня доктор, — упавшим голосом понял Самсонайт.

Можете мне не верить — мол, заливает Бормалин, — но я заметил большую слезу на его щеке. Он плакал человеческими слезами!

— Я ведь так верил ему, — сказал он сквозь слезы. — Ах, Иуда, Иуда! Чувствовал: темнит он с уколами, закрывает ампулы рукавом. Но ведь клятва Гиппократа… Я и доверился. Значит, это было снотворное?

— Да.

Самсонайт тяжко вздохнул, с трудом отвернулся и стал пристально разглядывать темноту норд-веста. Он делал вид, будто целиком обратился в зрение, но я-то видел, что он целиком обратился в одно большое чувство обиды.

— Пригрел гадюку на груди, — услышал я его бормотание. — Кров ему дал… Составил выгодный для него контракт… Защищал от разных опасностей… Одну из лучших рук подарил! Он ей как своей пользовался!.. Какие все-таки неблагодарные создания, эти люди! Видеть вас больше не хочу, ловких современных ребят!

— Вы уж не обобщайте, пожалуйста, — проворчал я, чувствуя себя очень и очень скверно от его справедливых в общем-то слов. — Не все же поголовно такие, как вы говорите.

— Все вы ребята не промах! — огрызнулся он, глядя вокруг меня, а на меня не глядя, потому что стеснялся своих мокрых глаз.

Ему было горько и обидно от предательства, да и мне тоже было не по себе. Я ощущал себя изрядной свиньей, вот и все.

Он ухитрился вытереть слезу плечом, для чего пришлось съежиться, перекособочиться и крепко похрустеть суставами плечевого пояса, и сказал:

— Колю, говорит, шеф, новейшие антибиотики, потому что боюсь воспалительного процесса в раненой руке. Надо, говорит, принять профилактические меры. Сделал в каждую руку по два укола и наказал полтора часа не есть, не пить. А мне очень кушать хочется весь вечер. Я легкую послал за солью, так он не дождался, пока она вернется, уколол и ее. Она уснула прямо на спардеке барка. Как она там одна?

Я опустил глаза долу, чтоб не встречаться с ним взглядом. И стыдно мне было за такую его беззащитность, доверчивость, и жалел я его все больше. И Форелли мне было тоже жалко — ведь и доктор такое же заблудшее и беззащитное создание. Он беззащитен перед неограниченной властью золотого тельца, сгубившего не одного и не двух и продолжавшего губить народ направо и налево. И жертвы его произвола — проклятый, проклятый телец! — по-прежнему считают, будто в деньгах счастье.

Вот и Форелли из их числа, а ведь уже далеко не мальчик и пора образумиться. И от всего этого щемило сердце и хотелось поскорее разделаться с этой историей, но разделаться достойно.

Ведь я и сам уже начинал путаться, где правильно поступаю, а где — наоборот, но ох чувствовал, что наоборот поступаю чаще. Та лавина негативных ответных мер, о которой говорил Роберт, заметно коснулась и меня.

— Давайте покормлю вас, — не поднимая глаз, предложил я и засучил рукава.

— Не буду! — отказался Самсонайт наотрез. — А оно разве готово?

— Но как вас кормить? — спросил я в растерянности. — Куски такие большие, что шампуром их на-гора не подашь, согнется шампур.

— Или уж перекусить на славу? — рассуждало вслух исчадие. — А, ладно, не буду капризничать. Во-он лежат продуктовые рукавицы, — показал он глазами. — Надевай их и кидай мне куски в рот, а я его сейчас разину. А пока летит, как раз и остынет. В баскетбол играешь? От средней линии когда-нибудь в корзину попадал?

Когда я забросил ему в рот первый кусок мяса, он живо заработал челюстями, и так аппетитно косточки захрустели у него на зубах, что и у меня потекли слюнки. Пришлось тоже отщипнуть. Мясо было пресным, но все равно очень вкусным, и я уплетал его за обе щеки, не отставая. Баранина, чистейшая баранина эта местная козлятина, верно вам говорю. Но я представлял себе, что ем проклятого золотого тельца. Съем его — и дело с концом.

— Не очень сподручно, зато можно руки не мыть, — пошутил Самсонайт, принимаясь за следующий кусок козьей плоти. — Помню, в детстве меня кормили с серебряной ложечки. Кто кормил, не помню, а вот серебряную ложечку не забыл. Странно устроена память нашего брата!

Я тоже рассказал несколько историй, связанных с избирательностью памяти. Рассказал и про знакомую, поехавшую однажды по адресу, подсказанному вещим ночным голосом, и про случай, получивший впоследствии название «Ностальгия», и про собаку с копытами, которая ела траву возле нашего дома, и даже вспомнил и напел песенку «Санки с лета приготовь, приготовь…». Самсонайт оказался хорошим слушателем.

Так мы и ужинали, сидя по разные стороны костра, и, если послушать нас со стороны, ни дать ни взять два товарища трапезничают после долгой разлуки.

Но вовсе не товарищами мы были, и меж нами лежала не только стихия огня, но и бездонная, ничем не заполнимая пропасть. И я все ждал, когда он перемахнет ее и заговорит о главном, когда он поверит, что я не желаю ему зла.

— Переиграл ты меня, юноша! — ворчал Самсонайт, работая челюстями и жмуря уже сытые, лоснящиеся от сытости глаза. — А по виду и не скажешь, что такой тертый калач. По виду ты типичный подросток, чересчур, правда, самоуверенный, ну да это с годами пройдет. Уроки жизни тебя поставят на место.

— Начинается! — Я отложил мясо. — Знаете, терпеть не могу речей такого рода. Просто в бешенство от них прихожу!

— Ишь ты! — засмеялся Самсонайт. — Ишь, янычар какой! Ладно, поживешь еще столько же, обстукаешься об углы да косяки, тогда и поглядим на тебя.

— О, пошел-поехал! — Я встал и заходил у костра. — Вот, предположим, иной доверчивый и послушный человек живет и время от времени щупает пальцами, целы ли зубы. Они у него целы, а он проверяет да проверяет — ведь его же предупредили, будто они обломаться должны. А они не обламываются. Они, родимые, целы, а он все проверяет, так ли уж они и целы… Да что говорить, не поймете вы меня.

— Как бы не так, — тихо возразил Самсонайт. — Одного только в толк не возьму: слушать советы старших — что в том плохого?

— А то, что он сам себе их расшатывает, вот что! — произнес я громко. — Простите мой тон, но, честное слово, наболело! Чем хороши пираты? Они не пугают друг друга, а наоборот, говорят, что впереди большие перемены к лучшему. Лично мне по душе их оптимизм. Ничем не оправданный, а все равно по душе. Так и знайте, и давайте дальше есть мясо у костра. — И я с размаху забросил в его разинутую топку сразу два куска, один другого больше. За ними звонко защелкнулись железные зубы.

— Я ведь что на тебя взъелся-то, — с тесно набитым ртом вспомнил он. — Ну зачем ты на весь эфир засветил мое местонахождение? Кстати, откуда ты знаешь, что я Фергатор? Кто сказал? — спросил он словно о каком-то пустяке, хотя ежу понятно, что вот мы и приблизились к главной теме.

— Сам догадался, — сказал я. — Вернее, не догадался, а вычислил логическим путем.

Он вытаращил глаза и прикончил мясо одним глотком.

— Та-ак… Чувствую, что у нас с тобой будет серьезный разговор. И у меня в конце концов пропадут и настроение, и аппетит. Поэтому давай корми уж меня поскорее, коли продажная шкура ушла за грибами.

— Знаете, — забрасывая новый кусок, признался я, — все жду, когда вы сами расскажете, как все было и есть. И может быть, я чем-то смогу вам помочь. Если вы теряетесь и не знаете, о чем говорить в первую очередь, то можете начать не с предыстории, а с чего-нибудь более близкого. Расскажите, например, где люди, которых вы похищали с кораблей? Я догадываюсь, где они, но хотелось бы убедиться.

Самсонайт поглядел на меня с большим юмором и снова разинул рот, уже пустой. Когда я швырнул туда очередное мясо и за ним защелкнулись зубы, он сделал три-четыре жевка и, не выдержав, засмеялся.

— В животе щекотно, — объяснил он свое веселье. Он явно надо мной издевался!

— Где люди? — дрожащим от гнева голосом переспросил я. — За Аванта, например, я вам голову откручу, хоть у меня и не хватит на это сил. И не стыдно — такой огромный, а обижаете слабых! Где люди?

— Захочу — скажу, не захочу — не скажу! — захохотал Самсонайт и проглотил мясо. — Я же самодур. А, ладно, скажу. Отправил я их на Карамельные плантации всех до одного. Кроме продажной шкуры, о чем уже сожалею. Добывают они карамель. Видишь, как я с тобой откровенен, а ты на меня сердишься. Жаль руки спят, я с удовольствием похлопал бы тебя по плечу и угостил рыбой. Обожаю рыбу. Вот и Авант обожал. А на плантациях рыбой его не покормят, там все больше перловая каша и каждый день карамель. Глаза слипаются от карамели.

— Так я и знал, — упавшим голосом пробормотал я. — Бедный Авант!

— У нас, юноша, был с ним договор: отгадает загадку в течение трех лет — отпускаю с миром, не отгадает — делаю с ним все, что угодно. Я свое слово сдержал: ждал ровно три года, а сегодня срок истек. Кстати, я поступил с ним очень гуманно: никакого вреда не причинил.

— Вот злыдень! — вскричал я. — Держать человека три года вдали от любимой женщины — это называется гуманно?

На лице Самсонайта появилась странная, неописуемо странная улыбка, в которой не было злодейства, а был лишь след прожитых лет.

— Милый мой, — тихо молвил он, — я вот что тебе скажу. Жалко мне мужчин, которые на любимую женщину променяют все остальное. Такие люди обречены. Я прожил гораздо больше тебя и сам, грешным делом, чуть было… А, ладно, это к делу не относится. Больше ничего не скажу. Хоть огнем меня пытай, хоть каленым железом — буду нем как рыба. Насчет огня и железа я в переносном смысле, имей в виду. Ты меня будешь кормить или не будешь? Или станешь пытать голодом?

— Хорошая мысль, — сказал я. — Не воспользоваться ли ею?

— О нет, не воспользоваться, — тут же ответил он. — Ты чего озираешься, юноша? На всякий случай знай: в любой угодный для себя момент я ка-ак крикну — и произойдет обвал. И вершина горы Взвидень, где мы с тобой сейчас сидим, окажется отрезанной от острова. До тех, понятно, пор, пока не очнется какая-нибудь рука и не очистит тропинку. Я уже проделывал это — действует отлично. Так что ты в надежной ловушке. Вы поднимались сюда, наверное, в полной темноте и не заметили, что здесь повсюду отвесные скалы, спуститься под силу только опытному скалолазу и, разумеется, днем. Теперь понял, что я не лыком шит? — спросил он и оскалил огромные блестящие зубы из чистого железа.

М-да, рано я расслабился. Выходит, его невозможно нейтрализовать целиком и полностью? Исчадие и есть! А я еще надеялся, что он сам мне во всем признается!

— Подбрось-ка веток в костер! — приказал он. — Не видишь, затухает? Вон там кусты, наломай побольше и принеси. Иди и знай, что ты в поле моего зрения и голоса тоже.

Я уныло поплелся за дровами и, ломая кустарник, почувствовал, как снова расстегиваются сандалии. Эврика! Да ведь это же и есть спасение!

Нетрудно догадаться, что вместе с ветками я незаметно принес к костру и изрядный кусок магнита. Когда Самсонайт велел кормить его дальше, то вместо мяса в рот ему полетел магнит, намертво — хлоп! — сцепивший его зубы.

— Теперь не очень-то покричите, — мрачно заметил я, Подбадривая огонь новыми дровами. — Был у нас какой-никакой диалог, а теперь будет монолог. Вы не захотели рассказывать, ну так я вспомню кое-какие подробности вашей жизни сам. А вы сидите и слушайте.

И, собравшись с мыслями, я начал рассказ.

 

Глава 2

Неудачный эксперимент

— Несколько лет назад в двух или трех газетах промелькнуло феноменальное сообщение.

Врожденное любопытство заставляло меня быть в курсе большинства печатных, теле- и радионовостей. Поэтому заметка не прошла мимо моего внимания. Мало того, она крайне заинтересовала меня.

Я раздобыл все газеты и журналы, какие только было возможно, обложился словарями и перечитал гору наших и зарубежных изданий, отыскивая информацию об этом уникальном случае.

А дело заключалось вот в чем. Четыре гения — думаю, не добрых, а злых — от медицины и сопредельных наук: отоларинголог и окулист Ка Ленней, генетик, биохимик и нейрохирург Маст Ханн, программист Д’Тутхорт и печально известный своими опытами вивисектор, профессор Нахель-Туринчи, вдохновитель проекта — поставили эксперимент по направленной мутации.

Подробности и технологию я опускаю. Скажу только, что они задумали вывести новую породу одушевленной и разумной материи, собирательный организм, соединив в нем некоторые свои идеи.

Возможно, правили ими гуманные соображения, однако эксперимент увенчался спонтанной кремацией с одновременным взрывом, причем взрывом какого-то особого рода, который окрестили потом «синим лучевым взрывом вниз».

Лаборатория, где ставился опыт, занимала четвертый этаж большого каменного дома на окраине швейцарского города Сион. Взрывная волна прошла вниз сквозь все этажи, полуподвал и подвал и скрылась в толще земли, спровоцировав локальное землетрясение силой четыре с половиной балла по шкале Рихтера и сход лавины в Швейцарских Альпах.

Экспериментаторы зашли довольно далеко. Судя по заключению авторитетной комиссии, они ухитрились совместить: ДНК двуликого Януса, гормоны анаконды боа, вытяжку из корня ползучего дерева чиго-чиго и эмоционально-информационный сгусток от ковелена Лу, сконцентрированный Нахелем-Туринчи.

Эксперимент вышел из-под контроля.

Взрыв был такой силы, что смел с лица земли дом вместе с фундаментом. Экспериментаторов находили потом в разных концах города. Забегая вперед, скажу, что их всех похоронили на местном кладбище, хотя власти города были против.

На месте дома около недели стояло синее облако, не поддающееся ни ветру, ни пожарным брандспойтам. Только на восьмой или девятый день оно наконец приобрело более или менее ясные формы.

Я имею в виду ваши формы, Самсонайт. Вы сидели на дне котлована, где прежде был дом, в котором, напомню, располагались: лаборатория, ортопедическая мастерская, музей восковых фигур, контора по продаже оргтехники и ветеринарная лечебница — как-никак пять этажей.

Поскольку авария случилась глубокой ночью, во всех этих офисах, к счастью, не было ни души, а то четырьмя жертвами не обошлось бы. Полиция доставила вас в медицинский центр, где после долгих исследований вас классифицировали как неизвестного науке мутанта мира животных, типа хордовых, подтипа позвоночных, класса млекопитающих о четырнадцати полноценных и двух спорадических руках, способного пускать корни.

Глаза к тому времени у вас открылись еще не все, да и вообще вы мало были похожи на себя нынешнего. Младенец он и есть младенец, а о том, что из него вырастет, можно было только догадываться.

О вашем так называемом детстве у меня очень мало данных. Знаю, что говорить вы начали в полтора года и жили сразу несколько жизней, и это обескураживало врачей. С младых ногтей питали слабость к рыбе, к фосфору, а первой болезнью, которой вы заболели в трехлетием возрасте, была акромегалия, и от нее, похоже, вам так и не удалось избавиться.

Около четырех лет вы пробыли среди швейцарских медиков, а потом вас вдруг перевели в экспериментальную астрономическую лабораторию, что на Золотом плато. Мы, читатели, горячо переживали за вас и, честно говоря, недоумевали насчет такого странного перевода.

Кое-кто, например, решил, что это ваш каприз, другие склонны были думать о вмешательстве каких-то космических сил в вашу жизнь и судьбу, третьи говорили об интригах и кознях. Словом, мнений было хоть отбавляй.

Лично я полагал, что Фергатор, как вас окрестили швейцарские эскулапы, проявил особые способности и возможности, которые целесообразнее всего было использовать в окрестностях Золотого плато.

Другими словами, определенные службы, представляющие интересы человечества, сочли необходимым задействовать ваши стратегические способности в самом любопытном месте планеты. Таково было мое глубокое, романтическое убеждение.

Я верил в вас, Самсонайт, и ждал, когда же вы скажете свое слово. Я не знал, как будет выглядеть ваше появление на арене истории и чем оно будет знаменательно для человечества, но я очень верил в вашу абсолютную исключительность и причастность к каким-то сокрушительным силам.

Откуда взялась во мне такая уверенность, трудно сказать, — скорее всего это было обычное сотворение кумира. Что поделать, я был в том неокрепшем возрасте, когда кумир нужен позарез.

К сожалению, информации о вашем пребывании на Золотом плато было совсем мало. (Откуда мне было тогда знать, как поступают с особо любопытными репортерами.)

Но у меня было богатое и весьма логичное воображение, и с его помощью можно было успешно прогнозировать вашу эволюцию, чем, признаюсь, я и занимался в периоды информационного голода. Как показало время, мои прогнозы имели много общего с подлинными реалиями вашей жизни. Правда, прогнозы были гораздо романтичнее и безобиднее, но кто, скажите, не романтик на склоне детства?

И я не забыл — о нет! — о «синем лучевом взрыве вниз». Если спицей проткнуть глобус в точке «Сион» под углом, который знают швейцарские специалисты, то спица выйдет посреди вот этого океана.

Сев за гимназический компьютер, я рассчитал с точностью до семи секунд время выхода взрыва на поверхность и точные координаты выхода. Диаметр земного шара знает каждый школьник, другие нужные данные сообщили мне швейцарские коллеги, а остальное было делом техники.

И вот однажды пришло долгожданное известие об извержении подводного вулкана в точке с известными мне координатами, которые, Самсонайт, соответствуют координатам нынешнего острова Рикошет. Не правда ли, любопытное совпадение? И какой напрашивается вывод?

Рикошет — остров сугубо вулканического происхождения, а все легенды о его темном прошлом суть не что иное, как плод чьей-то фантазии и умысла. Но об этом поговорим чуть позже. К острову неминуемой гибели вы пока имели лишь косвенное отношение.

Теперь, наверно, мало кто помнит ту странную аварию спутника связи в районе Карашахра, случившуюся под Новый год, и слова «Memento mori», начертанные в небе в самый канун аварии и невооруженным глазом прочитанные с нескольких пассажирских авиалайнеров. Но я этого не забыл и тогда, помню, вздохнул с большим облегчением: вы дали о себе знать. Однако те самые «определенные службы» оградили ваше имя от аварии — это недвусмысленно дала понять радиостанция «Высокая волна».

Потом было еще несколько случаев вокруг вашей персоны и три-четыре ваших сольных выхода на авансцену истории и политики, дающих повод для весьма печальных умозаключений.

Становилось ясно, что вы работаете не в самых лучших традициях нашего времени, что используют вас в корыстных междоусобных целях далеко не выдающиеся силы и отдельные личности. Вы оказались замешаны в сомнительных путчах и инопланетных склоках, ваше имя склонялось в связи со скандалами по поводу планетного мяса и сумчатых дождей, с вашей помощью шла борьба за внешние рынки сбыта и внутренние режимы. И это не могло не вызвать моего разочарования. А тут еще сплетни о вашей личной жизни, — словом, вы сильно упали в глазах общественного мнения гимназии «Просвет».

Но любопытство мое не ослабевало. Скандальная хроника, собираемая по крупицам, только подогревала его, не скрою.

Каково же было мое удивление, когда в один прекрасный день я включил транзистор, настроенный на «Высокую волну», и услышал, что японский трансатлантический лайнер «Хата-Мару» направляется к атоллу Вапп и в числе прочих пассажиров на его борту находитесь вы. Это была новость!

Атолл Вапп за короткое время снискал славу поистине райского уголка Индийского океана, и, судя по рекламным буклетам, он немногим уступал разным там Канарам да Гавайям. «Но как вы будете себя там чувствовать? — недоумевал я. — Фергатор на пляже… гм…» Да и к чему, спрашивается, такая реклама? Ведь ваша работа, насколько я ее понимаю, не терпит всеобщего обозрения, и это волей-неволей налагает отпечаток на все остальное, в том числе и на ваш, Самсонайт, отдых. Или же вас подкосило тщеславие и захотелось обнародовать себя? Или просто тоска зеленая заела?

«Впрочем, — соображал я немного погодя, — исключено ли, что атолл Вапп — ваше новое назначение, одно из звеньев в какой-то очередной комбинации?»

Но оказалось, что все мои предположения до смешного нелепы и опять-таки романтичны. Чуть позже, не веря своим ушам, я вдруг узнал истинную цель вашего вояжа на атолл Вапп. Положа руку на сердце, до такого я никогда бы не додумался.

Только на атолле Вапп вы сможете принять участие в охоте на самого себя!

Только у нас вы увидите знаменитого Фергатора!

Вас привезли туда в качестве экзотической приманки для богатых паломников, жаждущих небывалых развлечений и готовых платить за это любые деньги, и ваше новое положение долгое время не укладывалось у меня в голове. А потом я представил себе, каково вам там приходится, и закручинился. Да, Самсонайт, вам там приходилось несладко, и я сочувствовал вам всем сердцем. И не я один.

Три года назад, в конце июля, наш завуч Зоя Антоновна поехала в отпуск… Куда бы вы думали? Она обещала подробно поговорить с вами, передать посылочку и сделать несколько фотографий. Но вас там уже и в помине не было! На ее вопрос местные Пинкертоны только разводили руками, а когда один профсоюзный лидер, пройдоха и супермен, по ее просьбе взялся пролить свет на ваше, Самсонайт, исчезновение, то вдруг сам взял да и канул в воды Индийского океана вдали от берега.

— Ничего не могу сказать! — любезно ответил про вас портье единственного там подводного отеля «Унис».

— Да где же он? — спрашивала настырная Зоя Антоновна.

— Не могу ничего сказать, — говорил портье самого популярного там отеля «Хилтон», одергивая ливрею.

Зоя Антоновна так и вернулась ни с чем, и после ее рассказа мне кое-что стало ясно.

Либо вы стали кому-то неугодны, понял я, либо же совершили непоправимую ошибку в вашей стратегической работе, и атолл Вапп стал своеобразным наказанием вам и показательным уроком для других. В одном из мимолетных сообщений «Высокая волна» обмолвилась о прогрессирующем падении вашего зрения. Может быть, и это тоже повлияло на закат вашей карьеры, говоря языком «Высокой волны».

По логике, рассуждал я после беседы с Зоей Антоновной, вы должны быть уже довольно пожилым — жили-то вы сразу несколько жизней, — а всякий старик, даже самый незаурядный, не тянет большой игры по причинам, которые перечислит любой геронтолог.

А если так, если вы действительно находитесь в преклонном возрасте, не пора ли вам на заслуженный покой? И, отбыв наказание, вам, пожалуй, ничего не оставалось, как уйти в тину, верно ведь? И как многих живых тварей тянет на склоне лет туда, где все начиналось, не коснулся ли и вас так называемый зов родины? Скорее всего, коснулся. Но поскольку зрелые годы вы провели в тени, вдали от стороннего глаза, как бы с изнанки жизни, простите уж мне это вульгарное выражение, — то Рикошет — чем не изнанка вашей родины?

Вот мы и добрались до острова неминуемой гибели.

 

Глава 3

Тайна острова неминуемой гибели

— Признаюсь, только час назад у меня окончательно открылись глаза на все то, о чем стану сейчас говорить. Вы совершили ошибку, Самсонайт, бросив меня в застенок-подземник-запорник. Во-первых, я нашел там много любопытного и красноречивого — рисунок Рикошета в разрезе, например, или кран-штурвал с клеймом «Сделано в Павиании». И во-вторых, пока доктор усыплял ваши руки, у меня выдалось достаточно свободного времени, чтобы хорошенько сосредоточиться, перетасовать всю имеющуюся информацию и логически ее выстроить. Пока я этим занимался, меня осенило — возможно, даже вы слышали мое «Эврика!». Словом, лишение свободы пошло мне на пользу.

Наверняка в моем последующем рассказе окажется немало натяжек и белых пятен, но пусть подробностями занимается Интерпол. Общая картина мне ясна, любопытство удовлетворено.

* * *

Итак, посреди Эгегейского океана находится остров, который порядочные корабли обходят за версту. А те, кого нелегкая все же заносит в его воды, кончают плачевно: либо бесследно исчезают, либо терпят крушение, как потом показывают обломки, либо же становятся «Летучими голландцами», не несущими на своих бортах и такелаже никаких повреждений. Причем моряки, которым выпало спастись, в один голос твердят о Свече Дьявола, как они называют огонь, что вспыхивает на вершине Рикошета в самый канун катастрофы, происходящей обычно ночью.

Если разглядывать вершину с высоты птичьего полета, видны лишь скалы и маленькие деревья. Так утверждали пилоты монгольфьеров, до недавнего времени державших путь из Бисквита в Сизаль почти над островом. Но после ряда аварий летать над ним перестали.

Там нечисто — вот официальное общественное мнение о Рикошете. Молва окрестила его островом неминуемой гибели еще и потому, что никто — будь то потерпевший кораблекрушение или член экспедиции — не унес оттуда ноги, по крайней мере не дает о себе знать. Считается, что пропали все.

Например, капитан Вата видел с крюйс-марса своей шхуны, идущей на дно, как двое его матросов, вплавь добравшихся до полосы прибоя, вышли на берег, — но по сей день от них нет известий. Капитан Вата спасся чудом: повинуясь какому-то внутреннему голосу, он поплыл не к острову, а в океан, и на седьмой день его подобрал авианосец ЮНЕСКО.

Несколько научных экспедиций побывали на острове. Все они были хорошо вооружены и радиофицированы. Последняя экспедиция даже успела передать на материк любопытную информацию по гигрофитам. Но и все предыдущие, и эту специально подготовленную группу, имевшую десять стволов автоматического оружия, металлоискатели, приборы ночного видения и квалифицированную овчарку, словно корова языком слизнула.

Это повлекло новый взрыв буйной народной фантазии, которую, как известно, хлебом не корми, только дай малейший повод поискать истину в небе. Словом, остается лишь гадать о судьбе пропавших на острове людей, число которых перевалило уже за пятую сотню. Но мы не станем уподобляться гадалкам, а пойдем логическим путем.

Если вы когда-нибудь сдавали экзамен по литературе, то наверняка знаете, что нет ничего разумнее, чем сравнивать одно выдающееся произведение с другим, потому что на их пересечении обязательно возникает немало поводов для раздумий и споров. Этот рецепт частенько выручал меня. Вот и сейчас я им воспользуюсь и бегло сравню две книги. Вернее, как принято считать, два разных издания одного и того же произведения.

Видите ли, Самсонайт, я большой книгочей и библиофил. А о том, что охота к перемене мест у меня с детства много пуще неволи, стоит ли упоминать лишний раз? Поэтому книг по географии, описаний всяческих путешествий и странствий я перечитал очень много.

Издательство «Марина», известное склонностью как раз к литературе подобного рода, восемь лет назад нашло в моем лице идеального читателя. Пожалуй, нет такой изданной им книжки, о существовании которой я не знал бы. У меня хорошие эпистолярные отношения с некоторыми работниками «Марины»: они-то и держат меня в курсе своих текущих и грядущих дел.

Несколько лет назад они прислали мне первое издание «Острова Рикошет» — небольшое документальное сочинение в мягкой обложке, написанное Самсоном Оттовичем Ночнухиным, о котором поговорим чуть позже. Узнав же из последнего каталога, что во втором квартале тысяча девятьсот девяносто пятого года они планируют переиздать «Остров», я, разумеется, заранее заказал несколько экземпляров для себя и друзей. Но спустя месяц-полтора старший редактор любезно уведомил меня, что по причинам коммерческого характера «Остров Рикошет» из плана выброшен в пользу пиратского романа «Абордаж».

Как считает мама, я не по годам настырный человек. Если уж я задумаю что-то, ничем меня не остановить. Наш учитель рисования Борис Владимирович к прошлому Рождеству сделал дружеские шаржи на весь наш класс и приписал стихотворные эпиграммки. Я там изображен идущим на водных лыжах по горному хребту, извилистому и заоблачному. А внизу пара строчек:

Может быть, он и прав.

Горя нетерпением поскорее прочитать наверняка более полное издание «Острова Рикошет», я набрался наглости и заказал междугородний разговор с С. О. Ночнухиным.

Житель Бисквита, сорокалетний холостяк и акванавт, он работал в Институте океанологии, а до того долгое время ходил водолазом на океаническом спасательном судне «Эквалайзер», порт приписки Бисквит.

Когда началась ничем не объяснимая ночная катастрофа, когда «Эквалайзер» вдруг получил дифферент на корму, стал заваливаться и взял на борт добрую дозу океана, Ночнухин был в батискафе на глубине около полутора тысяч футов, и снизу ему хорошо была видна эволюция катастрофы.

С помощью подводного фароискателя он видел, как спасатель шел ко дну, и показалось Самсону Оттовичу, что «Эквалайзер» был атакован неправдоподобно гигантским осьминогом или кальмаром, который, сгубив корабль, мигом исчез.

Экстренно всплыв, Ночнухин не нашел на поверхности океана ни души, ни плотика, ни обломка. Обшарив несколько миль, он снова отправился на глубину.

Каково же было его удивление, когда там, где только что лежал «Эквалайзер», уже не было ничего!

До Рикошета было не больше двух миль. Ночнухин решил, что это течения сыграли злую шутку и утащили корабль, и стал расширять радиус подводного поиска, но его попытки не увенчались успехом. Видимо, сообразил он, чудовище утащило судно в свою нору, а поди найди ее. А если и найдешь, то найдут ли потом тебя?

С этой мыслью он и поплыл на север, в сторону оживленного морского пути.

После исчезновения «Эквалайзера» Ночнухин буквально помешался на Рикошете. Он бросил якорь в Бисквите, на берегу залива, и стал собирать всевозможную информацию об этом загадочном острове. Его адресантами была страховая компания «Ллойд», регулярно высылавшая Ночнухину и «Ллойд лист», и «Ллойд шиппинг индекс», и ежедневные новости судоходства с маршрутами тридцати пяти тысяч торговых судов всего мира, а также Институт аномальных явлений, и смотрители маяков, и старые мореходы, и портовая братия, и искатели жемчуга. Все они держали его в курсе большинства случаев, так или иначе связанных с Рикошетом.

Потом он написал книгу. Но не беллетристическую, а сугубо документальную, без малейших попыток отойти от его величества Факта. Да и вообще в литературно-географических кругах его знали как сильного и честного, дотошного и досконального человека, который ни за какие коврижки не станет выдавать желаемое за действительное.

Ему-то я и позвонил однажды вечером и кое-как убедил прислать мне экземпляр нового варианта «Острова рикошет». Он оказался понимающим и покладистым человеком и вскоре прислал бандероль — с тем условием, чтобы через неделю я отправил ее обратно, что я и сделал.

А спустя месяц до меня дошли слухи о пожаре, случившемся в доме Ночнухина и сгубившем всю его движимость и недвижимость, — всю, дотла. Я еще дозвонился до него, чтобы чем-нибудь помочь, но трубку взяла соседка и сказала, что Самсон Оттович восемнадцать дней назад отправился в экспедицию проклятущую на остров, и пожар вспыхнул уже без него. Причину пожара установить не удалось. «Самовоспламенение — вот вам и причина, говорят пожарники и милиционеры», — пожаловалась мне бабушка Настя.

Что же до экспедиции, то это и была та самая, последняя. Прямо детективная история разворачивается, не правда ли, Самсонайт?

* * *

Сегодня мне в руки неожиданно попало злополучное переиздание «Острова Рикошет». Оно, оказывается, вышло-таки, но в каком неузнаваемом виде! «И что, скажите на милость, за непоследовательность! — сердился я, рассматривая красивую книгу, отпечатанную на офсетной бумаге, упакованную в соблазнительный переплет. — Что значит весь этот маскарад?» Если в рукописи она звалась лаконично «Остров Рикошет. Факты», то теперь — «Остров Рикошет. Легенды, факты, гипотезы, с дополнениями и свидетельствами очевидцев».

Ночнухин был очень сдержанным человеком и лапидарным писателем, и если по каким-то коммерческим соображениям такое вертлявое название было бы, скажем, в ультимативной форме предложено «Мариной», он наверняка отказался бы и от названия, и от издания. А о том, чтобы он сам так ухитрился переозаглавить книгу, и речи быть не могло. Однако автором этого двухсотстраничного опуса значится все-таки он, С. О. Ночнухин, ко времени подписания книги в печать — взгляните на последнюю страницу — уже исчезнувший.

Но слушайте дальше.

Вникая в «Остров», я не мог отделаться от чувства, что это литературная мистификация, которая по стилю и композиции, по набору парадоксов и общей велеречиво-зловещей таинственности напоминает мне что-то читанное-перечитанное в далеком детстве.

Напрягая память изо все сил, я шагал из угла в угол застенка, и вскоре меня осенило, о чем я уже говорил.

«Эврика!» — крикнул я вне себя от радости, и вот почему крикнул.

Я вспомнил Яка Мигова, известного нашего беллетриста, автора романов «Космические стервятники», «Южнее не режьте», «Смертельная тайна шестого пути», «Утечка» и других.

Несколько лет назад, будучи приглашенным в Павианию прочитать цикл лекций о Серебряном веке в русской литературе, он попросил политического убежища. Павиания пошла ему навстречу. Мигов, помнится, собаку съел на всяческих литературных пародиях и стилизациях. Вот чьему бойкому и — надо отдать должное — талантливому перу принадлежит фальшивка, уверен! Надеюсь, когда специалисты Интерпола хорошенько возьмутся за Рикошет, эксперт по стилистике установит официально, что подлинным автором второго издания «Острова Рикошет» является Як Мигов, шельма.

А я, гимназист Борис Малинов, подтвержу под любой присягой, что рукопись, которую присылал мне Ночнухин, и этот карманный томик — абсолютно разные книги.

Мало того, они преследуют диаметрально противоположные цели, причем оба произведения гнут свои линии довольно убедительно. Но если рукопись достигает эффекта за счет голых фактов, то книга Яка Мигова — исключительно за счет таланта ее автора, тут уж ничего не попишешь.

Словом, общая картина этих обширных козней выглядит приблизительно так.

Перед какими-то темными влиятельными силами стоит задача всеми правдами и неправдами напустить на Рикошет как можно больше зловещего тумана. Это нужно, наверно, для того, чтобы происходящее на острове и окрест списывалось за счет его биологически-географического своеобразия и не вызывало бы особого удивления.

Тем временем Самсон Оттович Ночнухин, реалист до мозга костей, писатель и ученый с безупречной репутацией, заканчивая книгу об острове, делает довольно внятный вывод: происходящее на Рикошете и вокруг него — абсолютно рукотворные преступления.

Он не говорит об этом открыто, он даже не обобщает, но весь фактографический материал вынуждает сделать именно такой, и только такой вывод.

Но книга выходит мизерным тиражом, который в большинстве своем бесследно исчезает, не дойдя до читателя. Даже в библиотеках «Острова Рикошет» нет, вот ведь странно!

И пока суд да дело, пока на Рикошете продолжает твориться непонятно что, средствами массовой информации ведется методичная обработка нашего сознания: дескать, Рикошет — это сплошная жуть, мистика и чертовщина, это цепные необъяснимости и аномалии, и лучше с ним не связываться, ей-ей!

Вместе с тем темные влиятельные силы наверняка отдают себе отчет, что играют с огнем, что усугубление и без того паршивой репутации острова может привести к обратному результату — к тому, что туда будет брошен сокрушительный военно-научный десант, и тогда все тайное, что там происходит, станет явным. Или же они настолько могущественны, что не допустят такого вторжения?

Вскоре темные влиятельные силы узнают, что готовится переиздание упомянутой книги, расширенное и дополненное, а значит, еще более опасное для них. Срочно принимаются профилактические меры. Оказывается давление на нужных людей, и ход рукописи по вроде бы объективным причинам приостановлен на неопределенное время. Яку Мигову отправляется подлинный экземпляр и экстренно заказывается фальшивка, преследующая определенную цель.

И вот наконец все готово. Темные влиятельные силы на старте, они ждут удобного случая, чтобы провернуть свои козни. И вскоре случай представляется, да еще какой! Ночнухин уезжает на Рикошет!

Потерев руки, темные влиятельные силы спешно добавляют к авантюре заключительный штрих: умыкают с острова экспедицию и самого Ночнухина и хорошенько поджигают его дом, инсценируя самовоспламенение. Да, незаурядная выдумка и замечательный результат: репутация острова Рикошет становится еще более «неминуемогибельной», а все концы — если не в воде, то в огне.

Теперь-то я знаю, что найду Ночнухина на Карамельных плантациях, и не только его. Ведь Карамелия — колония Павиании, а значит, там много людей, неугодных или ненужных вашим, Самсонайт, хозяевам-павианцам. А что вы на старости лет снюхались с ними, уверен.

Видимо, действительно, сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит. Волк в данном случае — это вы, корм ваш — козье мясо, рыба и одиночество, а лес — ваша прежняя стратегическая работа.

Теперь давайте поговорим непосредственно о Рикошете, вокруг и около которого мы ходим вот уже сколько времени. Начнем сверху.

* * *

Из рукописи вполне определенно следует, что Свеча Дьявола обычно загорается ночью, а если случается ей вспыхнуть и днем, то лишь в большое ненастье. Другими словами, когда видимость приблизительно равна нулю. Нетрудно догадаться, что огонь служит маяком.

Один из уцелевших пилотов цеппелина писал Ночнухину о жирной копоти, что поднимается в небо при сгорании Свечи, и о выделении в атмосферу большого количества тепла.

Вот тут-то и начинается самое, на мой взгляд, любопытное.

Если бы у меня были бумага и карандаш, я набросал бы эскиз части Эгегейского океана, где находятся Рикошет, Павиания с Карамелией и государство Лупулин, известное гостеприимством, политикой мира, мощными воздушными силами, готовыми прийти на помощь любому, кто в ней нуждается.

Я показал бы вам излюбленные места лежбищ подводных лодок Павиании, а также район океана, где вот уж который год из месяца в месяц промывают свои танки павианские супертанкеры.

В журнале «Огонек» недавно были опубликованы данные английской морской разведки. Поэтому все подобные места и местечки стали известны широкому кругу подписчиков, одним из которых считается мой папа, а на самом деле являюсь я.

Но поскольку нет бумаги, я нарисую все это в своем воображении и, рассказывая дальше, буду придерживаться воображаемого рисунка. Кстати, вы ведь тоже можете запросто его вообразить, потому что знакомы с этим океаническим раскладом лучше меня.

Когда произошло извержение подводного вулкана и возник Рикошет, к нему наперегонки бросилось несколько кораблей, чтобы поскорее водрузить государственный флаг той или иной страны и объявить остров ее территорией. Расторопнее всех оказался эсминец Лупулина. Он и застолбил Рикошет.

Буквально через месяц мы, подписчики «Огонька», узнаем, что остров сдается в аренду Павиании и уже идут переговоры об условиях и сроках. А так как Павиания достаточно здравомыслящая страна, чтобы выбрасывать миллионы на ветер, нетрудно догадаться, что к Рикошету у нее какой-то особый интерес.

Согласно общественному мнению, ненавязчиво созданному павианскими журналистами, этот интерес объясняется очень просто. Дескать, Рикошет имел несчастье родиться слишком близко от берегов Павиании, а размещение на нем чужих ракет даже средней дальности нарушило бы безмятежный сон мнительных павианцев, среди которых много стариков, женщин, детей. Причина, конечно, малоубедительная, но, в конце концов, была бы честь объяснить.

«Собственно, кому какое дело до причины? — пожали плечами представители Совета безопасности и ЮНЕСКО, собравшись на внеочередное заседание, в Брюсселе. — Лишь бы сама Павиания не разворачивала на Рикошете никаких своих вредоносных объектов. А зачем они арендуют остров, это их личное дело».

На том и порешив, представители Совета безопасности и ЮНЕСКО разъехались. Правда, напоследок для очистки совести они постановили, что ЮНЕСКО возьмет под контроль водное и воздушное пространство вокруг Рикошета, однако не ближе чем в радиусе сто пять миль.

Заметьте, что до этого соглашения репутация острова оставалась безупречной. А ведь пока то да се, прошло около шести месяцев, на исходе которых Зоя Антоновна и вернулась из отпуска с известием, что Фергатора на атолле Вапп уже нет.

Тем же летом Павиания закупила восемь дизельных подводных лодок — дескать, для нужд народного хозяйства, как сообщило агентство Рейтер. Они были сняты с вооружения НАТО и поступили в розничную продажу. Наверно, для смеха их продавали не штуками, а тоннами, как металлолом.

Но это сообщение прошло незамеченным, потому что на повестке дня большинства журналистов был сигнал со звезды Лиситея, принятый Альпийской обсерваторией и расшифрованный в Годдарском институте космических исследований. Слова «Memento mori» снова облетели весь мир. Примерно тогда же Лупулин затеял у себя в стране не то революцию, не то реставрацию, и это всенародное мероприятие подробно освещалось в прессе всего мира.

Под этот шумок Павиания и приобрела четыре пары субмарин, о которых — прошу заметить особо! — имеется информация, что они частенько трутся ржавыми боками возле суперналивняков Павиании, промывающих танки в одном местечке, отмеченном на наших воображаемых эскизах. Я, конечно же, не желаю зла этим подлодкам, просто пробую рассуждать здраво, принимая во внимание все или почти все.

Глядите сами, Самсонайт. Вокруг Рикошета сплошь и рядом попадают в передряги серьезные корабли, зачастую напичканные электроникой, но ни одна из этих субмарин не разделила их участи. А ведь они на ладан дышат, и, казалось бы, сам Посейдон велел им то и дело пускать пузыри. Верно ведь, по логике-то? Если, разумеется, они открывают кингстоны и наполняют свои цистерны забортной водой океана. А я абсолютно уверен, что используются они по своему прямому назначению — то есть для плавания, не видимого стороннему глазу.

Нет, они не брошены в мартеновские печи, и чтобы в этом убедиться, достаточно узнать, как в Павиании обстоят дела с железорудными. А эти дела там обстоят на зависть многим, в том числе и Лупулину, можете сами проверить. Использование лодок внутри страны тоже исключено: во-первых, здравым умом, а во-вторых, некоторыми данными. В Павиании триста одиннадцать рек и речушек и тысяча двести сорок шесть пресных озер, причем самое глубокое место не превышает девяти перископных глубин подлодки этого класса.

Можно предположить, что они задействованы в Кукурузном проливе, разделяющем Павианию с Карамелией, однако четыре рифовых кольца, охватывающих Карамелию с севера и северо-запада, создают надежную преграду и этому предположению. Об их длительном автономном плавании и говорить не приходится: они уже не в том возрасте, да и запасы горючего оставляют желать лучшего. Так зачем же Павиании эта архаика, да еще в количестве восьми штук?

Вот мы и добрались до нефти. Да-да, и не делайте таких удивленных глаз. Вы прекрасно понимаете, о чем идет речь.

* * *

В гимназии «Просвет» хорошо знают, что общие мировые запасы нефти, по последним данным, составляют более тысячи миллиардов баррелей, две трети которых приходится на ОПЕК. Так сокращенно называется организация стран — экспортеров «черного золота». Э, как вы встрепенулись при слове «золото»!

Павиания никогда не продавала нефть, потому что самой было мало. Но сразу после заседания в Брюсселе в глубине страны, между горным хребтом Дырдыбей и озером Бей, открыли месторождение, по запасам, как писала «Павиания ньюс», не уступающее крупнейшим месторождениям Саудовской Аравии.

На самом берегу океана, в пятидесяти милях южнее столицы, павианцы построили нефтеперерабатывающий комбинат, способный переварить до четырех с половиной миллионов баррелей в сутки, а вдоль побережья развернули строительство еще пяти нефтегигантов. Мало того, они закупили в Европе комплектующие изделия и быстро пустили два завода по производству оборудования для нефтяников.

Словом, мощности наращивались из года в год, было приобретено шесть, а потом еще пять супертанкеров, совершающих теперь чартерные рейсы от Павиании. Воспрянули сопутствующие и дочерние промышленности, и как следствие всего этого почти вдвое возрос национальный доход страны. И это за неполных пять лет.

А в прошлом году Павиания вдруг снизила цену на свою нефть, отрываясь таким образом от конкурентов. Это вызвало маленький, но переполох на рынке. Кое-кто почесал в затылке, а кое-кто глянул на Павианию в оптический прицел.

На мировом рынке тонна «черного золота» стоила тогда сто двадцать — сто тридцать долларов, и этот ход Павиании повлек за собой небольшое падение мировой цены. А в начале нынешнего года павианские магнаты опустили мировую цену еще на порядок.

Будь на месте Павиании другая, менее авторитетная держава, ее продукт просто забойкотировали бы, как это было, например, с иракской нефтью, но кто станет связываться с государством, от внешней политики которого слишком многое зависит под этим непрочным небом?

«Чем же чреват сей расклад?» — спросите вы. А вот чем. Если дело и дальше пойдет теми же темпами и путями, если запасы павианской нефти действительно велики или же если по каким-то причинам нефтяным магнатам надо поскорее сплавить свой товар, они в конце концов создадут ситуацию, когда смогут полностью манипулировать ценами мирового рынка по своему усмотрению. А поскольку всякая политика есть продолжение экономики, напрашиваются выводы, которые запросто сделает любой гимназист.

Но нет в Павиании никакой нефти!

А есть она на острове Рикошет или, вернее, под островом.

Именно тут совершенно секретно открыто богатейшее месторождение, и его надо успеть выработать за время аренды.

Этим объясняется и строительная вакханалия, и сбивание цен, и многое другое. В общем, шерше ля нефть!

Что же касается мифического нефтяного Эльдорадо, то между Дырдыбеем и озером Бей, наверно, торчит дюжина-другая вышек-пустышек, и вокруг них вот уже пятый год создается иллюзия круглосуточного труда. Может быть, туда даже привезли цистерну-другую нефти, разлили ее, чтоб все ею хорошенько пропахло. И я не удивлюсь, если выяснится, что там в поте лица трудятся актеры какого-нибудь провинциального павианского театра рабочей пьесы. Так что со шпионов-спутников весь этот дырдыбейский маскарад выглядит, наверное, весьма правдоподобно.

Скорее всего, дело обстояло так. Под Эгегейским океаном находится мощный нефтяной слой. Во время возникновения острова произошли структурные изменения рельефа дна, сместились пласты, образовалась трещина, или же просто нефтепласт очутился гораздо ближе к поверхности. И когда павианские спецы хорошенько исследовали остров на предмет того, чем тут можно поживиться державе, они сделали пробное бурение. Ударил фонтан.

Стремглав они оповещают о нефти свое правительство, которое тихо и мгновенно перебрасывает на остров узких специалистов, и те подтверждают вскоре, что да, под нами нефть, господа.

Павиания заводит простецкие переговоры с Лупулином, по уши занятым реставрацией своего образа жизни, и тот ничтоже сумняшеся сдает Рикошет в аренду на десять лет. И Павиания приступает к его грабежу.

Сквозь остров бурится скважина, ее камуфлируют и начиняют автоматикой — вот вам и Свеча Дьявола. Электронные заслонки и форсунка позволяют в любой момент воспламенить нефть и таким образом использовать скважину в сигнально-отпугивающих целях.

Тем временем спешно тянется нефтепровод, который должен соединить остров с Павианией, а помимо него в несущую скважину врезается подводный горизонтальный отвод-штуцер-переходник, и упомянутые субмарины совершают челночные рейсы от отвода к месту фальшивой промывки танков. Нефть из подлодок перегружается в танкеры, и те уходят.

Я долго не мог сообразить, каким образом субмарины перевозят нефть, а потом догадался. Ведь они же ходят парами. Одна лодка служит подводным буксиром, другая выступает в качестве нефтеналивной баржи. Ее балластные цистерны на пути к танкеру заполняются нефтью, а на обратном, как и полагается, — забортной водой.

Конечно, емкость цистерн не так велика, как хотелось бы, но пока строится нефтепровод, приходится черпать дармовое топливо и ложками, не пропадать же добру. А если черпать его день и ночь, то можно начерпать немало.

Впрочем, вполне возможно, что нефтепровод уже готов.

Теперь вернемся к нашим воображаемым эскизам. Данные, которыми располагал Ночнухин, готовя рукопись, прямо-таки подталкивают руку к перу, а перо — к бумаге, и нам ничего не остается, как провести пунктирную окружность вокруг Рикошета с радиусом приблизительно сто пять миль, тоже, конечно, воображаемых.

По этой окружности точно на корде пасутся в океане подводные атомоходы все той же Павиании. Так как это нейтральные воды, они могут себе позволить порезвиться тут сколько душе угодно.

Но не думайте, что они проводят время только в праздности и забавах, о нет! Достаточно какому-нибудь судну, заблудившись или с умыслом, войти в пределы стопятимильного кольца, атомоход, в секторе которого совершено символическое нарушение символической демаркационной линии, дает сигнал на компьютер, спрятанный где-то в недрах острова.

Компьютер автоматически открывает заслонки и высекает искру. Вспыхивает Свеча, компьютер каким-то образом наводит вас на цель. И вы приступаете к работе.

При необходимости вы и сами можете ее зажечь старым дедовским способом, как зажгли сегодня, бессовестно отняв у меня спички.

Долго я не мог сообразить, почему же вы пассивны, вернее, не агрессивны, днем, при свете солнца, когда, например, сами видите жертву, уже попавшую в пределы вашей досягаемости? Только ли оттого, что могут оказаться свидетели? Почему, другими словами, вы работаете, только когда горит Свеча?

Вокруг этого факта я ломал голову по многим направлениям и, ломая ее по медицинскому направлению, вдруг вспомнил об ухудшении вашего зрения, о чем в свое время упоминала «Высокая волна».

Когда по тем или иным причинам у человека падает зрение, ему либо прописывают очки, либо делают операцию. Вам очки не пропишешь. Операция тоже отпадает. И остается одно, Самсонайт: пламя сгорания нефти служит вам своеобразной линзой.

Возможно, предположение достаточно дикое, невероятное, и, окажись тут кто-нибудь со стороны, он усомнился бы в моем рассудке, но что, скажите, не дикого и вероятного на этом острове для человека со стороны?

Вот, Самсонайт, мы почти и добрались до конца нашего разговора. Как видите, я очень многого не знаю, о многом просто догадываюсь, не больше.

Не знаю, например, когда именно вы попали на Рикошет. Но, с другой стороны, число и месяц не так уж важны. В любом случае вы со своими способностями и возможностями пришлись тут как нельзя кстати. Перебросив вас сюда, ваши хозяева убивали сразу нескольких зайцев.

Во-первых, они как бы пошли навстречу вашему пожеланию жить вроде с изнанки родины, о чем мы уже говорили.

Во-вторых, они изолировали вас от внешнего мира, которому вы могли бы однажды поведать некоторые нежелательные секреты. Ведь вы существо живое, со своими настроениями и минутами слабости, — словом, ничто человеческое вам не чуждо, и для них это не секрет.

И в-третьих, уйдя на пенсию, вы остались при деле, как это принято в стратегическом мире. Присматриваете за островом, поддерживаете репутацию неминуемой гибели, добываете и поставляете дешевую рабочую силу и, наверно, оказываете еще много других услуг, над чем можно, конечно, хорошенько задуматься, но с меня довольно.

А иногда — я в этом уверен — вас одолевают воспоминания! Вам ведь есть о чем вспомнить и рассказать, о да! Не исключено даже, что однажды вы напишете книжку о своей жизни, такое часто случается с бывшими стратегическими работниками.

И вполне возможно, в один прекрасный день какого-нибудь далекого года я получу очередной каталог издательства «Марина» и увижу, что готовится к печати роман «Фергатор».

Может такое быть, Самсонайт?

Эге, да вы спите!

* * *

Да, снотворное сморило и его самого. Он крепко спал, шмыгая во сне носом, поди разбери, каким именно, и его лицо хранило выражение большого отчаяния. Либо перед пучиной сна он переживал, что его жизнь ему же ставили в укоризну, либо просто отчаялся дослушать меня до конца.

И теперь, глядя на исчадие поверх костра, стараясь вызвать в памяти прежний образ безжалостного злодея и разностороннего преступника, я испытывал лишь жалость, только жалость. И уже сомневался, поднимется ли рука к трубке телефона в ближайшем порту, повернется ли язык попросить телефонистку соединить меня с Интерполом, а если и поднимется и повернется, то как я буду жить потом, под игом совести, которая ведь достанет меня из-под земли.

Ведь Самсонайт в руках темных влиятельных сил был просто послушным орудием. Без сторонней помощи он не мог даже шагу ступить. Да к тому же он пускает корни там, где провел хотя бы час, потому что такова уж его природа. Не его вина, что эксперимент вышел из-под контроля в первой же стадии.

Огонь Свечи заметно ослаб, пламя уже не гудело в высоте, а обмякло и даже завалилось набок от ветра. Близились сумерки, и ночь жалась к костру.

 

Глава 4

Выручай же меня, спорт!

Терпеть не могу сомнений и колебаний со своей стороны! Но, как назло, то и дело оказываюсь перед выбором и иногда даже завидую тем, кому выбирать не приходится.

Вот сгружаю вниз Самсонайтовы спящие руки и думаю, верно ли поступаю, не слишком ли много на себя беру? Ведь я сейчас вмешиваюсь в его жизнь и хочу изменить ее, и довольно круто, но имею ли я на это право? Да и лучше ли будет Самсонайту вдали от Рикошета, Свечи и какого-никакого дела и что я ему предложу взамен? Пыльный чердак гимназии «Просвет»?

Чердак, конечно, можно и обустроить, но вот добраться до гимназии без документов да с такой внешностью очень непросто. Первый же милиционер вызовет «Альфу», и нас будут брать. Да что «Альфа»!.. Узнав об исчезновении Самсонайта, темные влиятельные силы мигом включат глаза и уши, чтобы поскорее его найти и отбить ему память…

Но скоро я перестал обо всем этом думать, потому что вспомнил Роберта и стал не на шутку волноваться за него.

А следом и Гарри вспомнился, и Меланхолик, и Авант, и стало вовсе не по себе.

Легкую руку Самсонайта, уснувшую на палубе барка, я заранее отметил угольком и теперь время от времени поглядывал в ее сторону: не проснулась ли? Но нет, разносторонний преступник со всеми своими принадлежностями крепко спал.

Между тем незаметно, но неминуемо близился рассвет, и стало гораздо ветренее. Звезды, налитые таинственным светом, словно таращились на нас. Мельком глянув через плечо в небо, я потом долго не мог отделаться от чувства, будто за нами следят.

Пламя Свечи теперь бросало из стороны в сторону, и причудливые тени мелькали вокруг, внося сумятицу в привычный расклад местности и тревожа ее. Вдобавок из-под земли стал доноситься какой-то нарастающий, невнятный гул странной природы. Трудно сказать, что это гудело, но на всякий случай я нашел свою дымовую шашку и положил поближе. Не оружие, конечно, но пыль в глаза пустить можно.

С большой осторожностью, боясь разбудить, я вытянул из пропасти метра четыре легкой руки, свернул из нее кольцо, собрался с силами, разбежался и бросил его обеими руками, как бросают что-то среднее между лассо и спортивным молотом. И — надо же! — получилось!

Свеча была опоясана кольцом спящей руки, и оно медленно сползало к свечному подножию. Вот петля затянулась — и остатки легкой уползли обратно в бездну и там повисли.

— Роберт! — громким шепотом покричал я по сторонам. — Сэр Роберт, где вы?!

Но не было мне ответа, и это наводило уже на совсем нехорошие мысли. Но ведь я отчетливо слышал шум расправляемых попугаевых крыльев, когда Самсонайт швырнул его. Что же могло случиться?

Долго я шарил среди валунов, уподобляясь Форелли, собиравшемуся по грибы, и скоро отыскал пару мешков. Потом с полчаса возился под Самсонайтом, выкорчевывая его и аккуратно складывая корни в мешки, корешок к корешку. А связать мешки лентами из тельняшки и прикрутить их к телу безжалостного злодея, чтобы он и его корни составляли неразрывную ношу, заняло еще полчаса. Кому доводилось заниматься такой работой, знают, сколь она кропотлива.

В Самсонайте было футов шесть, а весил он около двухсот пятидесяти фунтов, и, когда я взвалил его на плечи, хорошенько к себе привязал и сделал несколько шагов, ноги сразу начали подгибаться и противно дрожать в коленях. Это была почти непосильная ноша.

Выручайте меня, прежние кроссы и ежедневные гантели, съеденные впрок витамины и поднятые на тренировках тяжести! А ну-ка давайте всем скопом уносить отсюда мои ноги и его руки, корни, способности и нерастраченный запас стратегических воспоминаний.

И вот я спускался по легкой руке, хозяин которой громоздился на мне, вокруг меня и подо мной, мешая каждому моему движению и продолжая во сне шмыгать носом. Ну и удивится же он, проснувшись посреди океана!

Во сне рука вытянулась, обмякла и напоминала гуттаперчевый канат, каким спускаются из-под купола цирка акробаты, отработав коронный номер. Отталкиваясь подошвами сандалий от скал, я медленно перебирал руками, весь отданный на откуп мышцам плечевого пояса, а, давая им отдых, некоторые участки просто съезжал. Нужно было только чуть ослабить хватку, и тогда наша общая тяжесть из обузы становилась порукой.

Свечи уже не было видно, лишь маленькое подвижное зарево маячило далеко сверху, а под ногами, ярдов на пятьсот ниже, было белым-бело. Это океан бил в скалы. Но за током крови в ушах и за своим шумным дыханием я еще не слышал ни гула, ни грохота. Глаза сами собой все чаще таращились туда, вниз, но, слава богу, было еще слишком темно, чтобы разглядеть предстоящие подробности пути.

Скоро рука стала сторониться острова, и мои переплетенные вокруг нее ноги уже не задевали скал. Тут дул сильный ветер. Рука раскачивалась над океаном, но сколько я ни вертел головой, мачт еще не было видно во тьме. Плечи у меня затекли, о дельтовидных мышцах и говорить нечего, и пальцы тоже стали сдавать. Чтоб отвлечься и не проживать от начала до конца каждый пройденный дюйм, я старался думать о чем-нибудь другом, как можно более другом.

Я решил, например, что совершенно напрасно волнуюсь за бандюгаев, лишая их корабля. Пусть восстанавливают разграбленное ими же хозяйство Аванта и живут в его доме, добывая пищу не разбоем, а честным трудом. Климат здесь позволяет заниматься земледелием и промыслами, включая рыбную ловлю, скотоводство и птицеводство. Можно разводить пчел и собирать грибы, а если есть желание разнообразить меню, то кругом полным-полно фруктов, орехов и даже пряностей.

И Фил не пропадет, потому что ворон ворону глаз не выклюет: бандюгаи поморщатся, но примут его в свою компанию. Все-таки он врач, да и вообще разносторонне одаренный мужчина. Другое дело, Роберт — куда же он пропал?

Легкая рука шла теперь от острова по гиперболе и раскачивалась будь здоров. Прижав ее к своей голой груди и животу, подернутому мурашками, отворачивая лицо в подветренную сторону, я полз дальше и дальше. Но где же барк?

Я пытался хорошенько оглядеться, но не получалось. Подо мной переплетались, составляя какое-то невообразимое одушевленное витье, остальные руки Самсонайта, руки, руки и руки. Похожие отсюда на полые пожарные шланги, они спали и во сне раскачивались то вразброд, то всем скопом, отягощая и паруся. У них здесь была, видимо, такая прочная репутация, что акулы разбежались сразу после того, как я сгрузил в воду первую, самую толстую и мозолистую. Но где же барк?

Тут и поджидала меня неожиданность. Вернее, не поджидала, а догоняла. До сих пор не могу вспомнить об этом без дрожи.

Краем глаза я вдруг увидел, как справа, из тьмы, со стороны черной глыбы острова что-то начало выползать. Оно шло мне наперерез со скоростью около пяти узлов.

В кровь пошла ударная доза адреналина, и я помчался по легкой руке втрое быстрее прежнего. Ну и мчался же я! А когда нас снова качнуло вверх, я успел глянуть в сторону погони, продолжая быстро перебирать всеми конечностями. Я бросил туда взгляд, поедом съедаемый мыслью: шашку дымовую забыл у Свечи, растяпа! А сейчас как дали бы копоти во все небо!

Это была одна из рук Самсонайта, волочившаяся прежде среди своих сестер. Она лениво, во сне, взмыла в воздух, догнала нас, почесала легкую недалеко от моих ног, почесала-почесала да и рухнула обратно в океан досматривать сны. У меня отлегло от сердца, и я подумал, что на легкую руку меня занесла явно нелегкая.

Это ерунда, и не верьте, будто мы добиваемся своего из последних сил. Не верьте этому! Это все выдумки тех, кто ничего не добился. Они не знают, что, когда цель рядом и вот-вот перестанет быть целью, к которой ты шел долго и тяжело, сил остается еще на одну. Им невдомек, что после и первого, и второго, и третьего дыхания будет и пятое, и шестое, лишь бы не останавливаться и не оглядываться на пройденный путь.

И когда я увидел под собой четкие мачты барка, стало даже обидно. «Ну и ну, — подумал я, — вот и барк!»

Остатки легкой руки спали на спардеке, свернувшись бухтой, но лучше было туда не глядеть.

Я прополз последние дюймы, спрыгнул на спардек и стал отвязывать Самсонайта. Пальцы дрожали и ноги, а в остальном был полный порядок. Распутывая узлы, я взглянул отсюда, уже издалека, на светлую макушку Рикошета и обомлел.

Барк стоял на фертоинге в пяти кабельтовых от острова, и Рикошет был виден целиком. У подножия юго-западной его оконечности, приблизительно там, где мы давали концерт, кишели слабые огни.

Некоторые раздваивались, а потом совпадали снова, другие медленно плыли прочь, а третьи и вовсе гасли. Видимо, бандюгаи глаз не сомкнули и все это время шли через остров к шлюпке, паля факелы. Вот они спустились на берег и теперь прочесывали его, но, кроме Меланхолика и плота из ящиков, там ничего и никого не было. Скоро они наверняка начнут сигналить на барк, чтобы прислали другую шлюпку, и поскорее. Я оглянулся.

На рострах у них стояли еще три шлюпки: два яла и небольшой тузик, зачем-то раскрашенный во все цвета радуги. Для красоты, что ли?

Я освободился от Самсонайта и одну за другой выбрал все его руки. Несколько раз я пересчитал их, боясь оставить какую-нибудь в океане, а когда убедился, что все восемь пар на борту, сел отдохнуть.

Зюйд-зюйд-вест был средний, между свежим и крепким, через фальшборт с наветренной стороны летели брызги. Я сидел на юте, голый по пояс, остывая и покрываясь мурашками, и, честное слово, приятно было снова почувствовать под ногами чужую, но палубу, а на лице — соль.

Все паруса была зарифлены, над головой скрипел гик грот-мачты, и, если закрыть глаза, можно было запросто представить, что находишься на своем бывшем фрегате…

Нет-нет, нельзя про «Синус» ни мысли, ни слова, потому что становится тоскливо, печально, нехорошо, и начинает больно-больно щемить сердце в память о нем.

 

Глава 5

«Вера — Надежда — Любовь»

Ветер дул в корму правого борта, и барк шел с большим креном все дальше от острова Рикошет. Я смог поднять лишь средний кливер, фок, нижний грот и апсель, но и этого хватало вполне. Лаг показывал девять узлов, а ветер становился все крепче, и если вам не случалось стоять когда-нибудь за штурвалом чужого корабля в открытом океане сам-один, то вам повезло.

Нактоуз был освещен, и стрелка компаса слегка дрожала. Я повернул штурвал на четверть румба по ветру, чтобы узнать, как корабль слушается руля, — и он ответил.

Вообще говоря, это был славный трехмачтовый барк, крепкий, отзывчивый, ухоженный и легкий на подъем, с хорошим парусным вооружением и двумя пушечными палубами. Рангоут был выскоблен добела, а все медное так было надраено, что отражало даже юркий свет луны.

Судно было комбинированным: с деревянной обшивкой, но металлическими, а не дубовыми шпангоутами, водоизмещением тонн в девятьсот, длиной около шестидесяти восьми ярдов и шириной в десять-одиннадцать. Оно было чуть больше «Синуса», но вооружено слабее: я насчитал пятьдесят восемь фальконетов среднего калибра плюс две вертлюжные пушки на корме.

У нас же было тридцать два орудия только по одному левому борту, и уж если мы давали залп, то до второго дело обычно не доходило.

Бак здесь был слегка приподнят над палубой, и под ним находился кубрик, где жила команда и куда легкая рука два часа назад упекла связанных бандюгаев, тех, кому велено было нести вахту в ожидании сокровищ. Они сейчас спали там, смирившись со своей участью, и даже голоса не подали, когда я выбирал якоря. Похоже, они разграбили судовую аптечку и использовали в целях самоодурманивания так называемый «аурум» — смесь опиума с алкоголем. Я нет-нет да различал этот тошнотворный запах.

Сразу за фок-мачтой стояла первая палубная надстройка с холодным камбузом и каютами. Корма возвышалась над серединой судна футов на шесть-семь, и здесь, на полуюте, стояла другая надстройка со штурманской рубкой и маленьким, очень уютным салоном, где они, наверное, пировали и делили добычу.

Словом, «Логово» было бы неплохо сложено, когда б не удлиненные мачты. Я диву давался высоте грот-мачты: она торчала над ватерлинией ярдов на пятьдесят, растянутая стальными бакштагами, и хотел бы я поглядеть на нее в хороший ураган. Устоит ли? Кстати, и штаги у них были тоже из стальных тросов, и даже ванты, — видимо, фортуна сопутствовала бандюгаям, и они запросто сводили концы с концами.

А вот «Синус» не отличался особой удачливостью. Оттого вместо стальных тросов везде была у нас пенька, и лот был не механическим, а обыкновенная «камбала», и парусного оснащения было поменьше, но мы все равно делали до восемнадцати узлов, и редко кто рисковал встретиться с нами лицом к лицу. В том числе и на «Логове» за версту обходили «Синус»… Ах, «Синус», «Синус»…

Когда я закрепил штурвал и собрался поставить фок-марсель, слева, совсем рядом, по-над самым планширом вдруг промелькнуло что-то очень знакомое, в развевающемся пиджаке.

— Роберт! — крикнул я. — Сэр Роберт, сюда!

— Здравствуйте-пожалуйста, сэр! — Вот были его первые слова, и он буквально рухнул мне на плечо, весь дрожа от холода. Он был насквозь мокр, взъерошен, а белки его глаз блестели во тьме, точно эмалевые. — Весьма приятная неожиданность, — устало молвил он и тут увидел Самсонайта. — Сэр Бормалин, я понял все с первого взгляда.

Он все понял с первого взгляда!

Разносторонний преступник спал лицом вверх между камбузом и левым бортом, окруженный пятнадцатью храпящими бухтами, а шестнадцатую руку для мягкости я положил ему под голову. Он улыбался во сне, его зубы слева и справа от магнита поблескивали. Глядеть на его лицо было немножко жутко, и мы не стали больше туда глядеть.

— Рад, что вы живы и здоровы, — отдышавшись и сняв пиджак, сказал попугай. — Надеюсь, вы не подумали, что я бросил вас на произвол судьбы?

— О нет! — возразил я. — Сэр никогда не оставит в беде другого сэра. Мне ли этого не знать.

— Я не сомневался в вас, сэр! — произнес Роберт напыщенно и стал ловко выжимать пиджак. — Я увидел, что вас кинули в застенок, и принял решение лететь за помощью. Потому что из этого подземника еще никому не удалось выбраться, никому! Сломя голову я помчался на морской перекресток, и мне повезло: сразу же подвернулась военно-торговая шхуна цвета маренго, и она сейчас идет к Рикошету на всех парусах. Ее капитан оказался сообразительным и решительным человеком, настоящим джентльменом, сэр. Приятно, знаете, встретить ночью на перекрестке настоящего джентльмена. Если вы возьмете три румба к ветру, то мы пойдем встречным курсом. Шхуна уже недалеко.

— Есть три румба к ветру, сэр! — ответил я и стал перекладывать штурвал одной рукой, держась другой за нактоуз для пущего форса.

Крен был такой, что вода с подветренной стороны стала заливать люки, и Самсонайт слегка поехал в сторону камбуза, но линь, которым я привязал его к рымболтам, натянулся и вернул исчадие обратно.

Роберта бил озноб. Он вцепился когтями в мое плечо и вертел головой направо и налево, а паруса, слишком забравшие ветер, гудели над нами, словно высоковольтные линии электропередач.

Меня тоже слегка бросило в дрожь, но не от холода, а от восторга. Да-да, высокий пиратский восторг овладел мною, и, когда барк завершил маневр и пошел точно на норд-норд-ост, мне уже было море по колено, а океан — приблизительно по пояс. Ветер свистел в снастях, и казалось, что задули одновременно Зефир, и Борей, и еще парочка ветров, и я снова был на плаву.

Расставив ноги и крепко вцепившись обеими руками в шпаги штурвала, я всей грудью вдыхал океан, и чем дальше мы уходили от Рикошета, тем круче становилась волна, крен увеличивался, а вода доходила до поручней и лееров.

— Кстати, — крикнул Роберт мне в ухо, — надо бы дать сигнал, а то можем разминуться в такой круговерти!

— Дадим, — кивнул я и оглянулся на остров.

И тут в глазах у меня потемнело оттого, что Свеча Дьявола, как в старые недобрые времена, полыхала вовсю. Над, ней стояло высокое зарево. Роберт тоже оглянулся и присвистнул от удивления.

— Вот так да, сэр! — сказал он не слишком весело и пробубнил: — А когда уже нет надежды на спасение, остров ставит вам свечку…

— Прекратите панику! — разозлился я. — Всегда есть надежда на спасение, всегда! Просто компьютер получил сигнал о появлении шхуны и воспользовался, по всей видимости, аварийным сигналом подачи топлива. Я подозревал, что он существует, понятно? Либо же кто-то из подземно-подводной обслуги скважины проверил причину потухания Свечи и устранил ее. То есть просто открыл вентиль.

— Ничего не понимаю, — вздохнул Роберт и надел пиджак, который уже немножко проветрился. — Какой компьютер? Какой сигнал? Внесите же ясность, сэр!

Мне пришлось в двух словах рассказать ему все, что касалось Свечи. Пока я рассказывал, он не проронил ни слова: сидел на моем плече безмолвно и не шевелясь, слушая внимательно, и лишь раз оглянулся на Самсонайта. Дослушав до конца, он надолго задумался, барабаня когтями по моему плечу. А потом склонился над компасом и неожиданно гаркнул:

— Отклонение две четверти румба!

— Есть отклонение две четверти румба, сэр! — гаркнул я в ответ и мигом устранил отклонение. — Сэр Роберт, теперь давайте глядеть в оба, а то, неровен час, действительно разминемся. А что за шхуна идет нам навстречу? Названия не запомнили?

— У меня память, сэр! — насупился попугай. — Моей зрительной памяти завидует даже сэр Авант. Шхуна называется «Вера — Надежда — Любовь». Очень красивая и быстроходная шхуна.

— Нет! — воскликнул я, огорошенный. — Не может быть! Неужели бывают такие совпадения?

Попугай озадаченно на меня покосился и застегнул пиджак.

— Сэр Роберт, — проникновенно сказал я и положил руку на его влажное твидовое плечо, — а капитан этой замечательной шхуны такой огромный, усатый и бровастый весельчак? Верно ведь?

— Совершенно верно. Вы знаете дона Галетто, сэр Бормалин?

— Знаю ли я старину Галету! — вскричал я. — Да ведь это мой старый друг и соратник по пиратскому подполью. Мы с ним съели не один пуд соли и выпили не одну кружку шоколада, сэр! О, это настоящий джентльмен, вы совершенно правы. Это настоящий джентльмен и настоящий мужчина!

И я пуще прежнего вцепился в шпаги штурвала.

Роберт стал рассказывать о встрече с Гарри возле Кивибанки: каким подавленным был его брат, тайком сопровождавший Голубую галеру, и как он, Роберт, ободрил его и немножко проводил. Он рассказывал, как мерно гребли каторжане под барабанную дробь, как независимо держался Авант и как хрипло вопил Тим Хар, подгоняемый бичом Клифта, главного на галере. И как потом Роберт — возвращался поперек океана, то и дело теряя ориентир.

* * *

Через два часа мы встретились со шхуной «Вера — Надежда — Любовь». Я спустил тузик и скоро был в объятиях старины Галеты. Он мало изменился за это время, только стал еще зычнее и веселее да для пущей солидности слегка изменил свое имя. Дон Галетто, владелец и одновременно шкипер военно-торговой шхуны, идущей с грузом кофе в Коктебель.

Мы крепко обнялись и потом сидели у него в каюте, пили горячий шоколад с орехами и разговаривали о жизни. Галете и теперь можно было довериться. Я вкратце рассказал ему нашу историю, и он предложил помощь. Все-таки старый друг — это на всю жизнь.

К утру мы разработали план, по которому шхуна с кофе на борту и Самсонайтом в трюме идет в Коктебель, разгружается там, берет попутный груз и держит курс на Бисквит, где мы и встречаемся. Все это время он не спускает глаз с Самсонайта и тайно доставляет его в Бисквит, целого и невредимого. А там поглядим, как быть дальше.

— Не волнуйся, — пророкотал Галета насчет исчадия, — если что, я найду на него управу. И не таких скручивал, сам знаешь. А из Коктебеля дам телеграмму твоим родителям и учителям, что ты задерживаешься на недельку. В общем, занимайся своими делами спокойно, не суетись.

Мы перевезли спящего Самсонайта на шхуну и хорошенько закрепили его в трюме. Светало.

— Вашу лапу, сэр Роберт, — прогудел Галета, попыхивая гигантской трубкой и благоухая душистым табаком из Гонконга.

— Вашу руку, дон, — серьезно ответил попугай.

— До встречи, ребята! — сказал Галета. — Семь футов под килем!

Барк тихо уплывал от «Веры — Надежды — Любви» черной водой океана. Когда я оглянулся, то в неверном свете раннего утра увидел лишь часть названия этой замечательной шхуны, уходившей на север, — «… Надежда…».