Глава 1
В прерии неспокойно
Стояла уже глубокая ночь, когда я вышел к месту встречи, вдоволь наплутавшись по лабиринтам Бисквита.
Скрипя дощатым мостиком, я перешел ров и припустил во весь дух на знакомый свист по лунной дорожке — мимо Восточных ворот, мимо карабинерской будки, откуда раздавались голоса, и мимо колодца.
Где-то неподалеку перекликались ночные местные птицы, над головой стояли звезды, а в ушах у меня свистел ветер дальних дорог.
Я перелез через изгородь, огляделся, и… вот они! В двух шагах от обрыва, на тропинке в лесу, чей черный контур виднелся вдали, нетерпеливо переступали гривастые кони. Копыта их были обмотаны мягким, крупы так и лоснились под луной, и сверкала амуниция седоков. Насвистывая «э-ге-ге-абордаж», в седлах сидели: вооруженный Меткач в новой шляпе и высоких со шпорами сапогах; вооруженный Джо-Джо с парашютом за спиной и тоже в шляпе; Китаец в новеньком камзоле с золотым позументом, раскручивавший над головой клинок, который уже тихо гудел и мерцал в темноте; Хек, грызший яблоко. Рубашка у него на животе сильно оттопыривалась, и сквозь ткань проступали очертания крупных яблок. Он сунул руку за пазуху и бросил мне одно.
Мерцавший над головой Китайца диск чуть изменил угол наклона, и не яблоко упало мне в руки, а уже две его половинки.
— Боб тебя не дождался, — сказал Хек. — Просил передать, чтобы ты был жив, здоров и могуч. Да коня оставил, — Хек оглянулся, щелкнул пальцами. Из темноты за его спиной бесшумно выступил серый в яблоках конь. — Это Проспект.
Я подтянул стремена и мигом вскочил в седло.
— А где Штурман?
— Штурмана не будет, Бормалин. — Ко мне подъехал Джо-Джо. — Он ушел почти вслед за тобой, в порт. Сказал, что, если до полуночи не появится, значит, сумел наняться на корабль и уйти в океан. Сказал, что на суше ему невмоготу, и просил прощения…
— Ничего удивительного, — вмешался Меткач. — Он ведь даже родился в океане.
— Лишь бы не арестовали его, — забеспокоился я.
— Он переоделся в офицерскую форму, — успокоил меня Хек. — Кто же арестует офицера?
К нам присоединился Китаец.
— Не пора ли? — проговорил он, пряча клинок в складках одежды. — Дорога у нас длинная. Времени мало. Вперед?..
— Вперед? — спросили мы друг у друга.
— Вперед! — И мы пустили коней вскачь. Они понеслись по мягкой тропинке, вздымая пыль веков, промчались лесом и скоро оставили его позади.
Ночная прерия кишела индейцами. Боб был прав. Ирокезы, ацтеки, осажи и некоторые другие племена были готовы вот-вот выйти на тропу войны. Они ударили в барабан и почти взялись за оружие. Не потому что жаждали крови, конечно же, нет. Просто переполнилась чаша терпения.
Мало того, что бледнолицые шакалы под предводительством главного шакала Гуго оттеснили их от океана, согнав с обжитых, плодородных земель…
Мало того, что бледнолицые заняли самые важные в стратегическом отношении высоты, воздвигнув на них форты, контролирующие передвижение индейцев…
Мало того, что они изрезали всю Карамелию фургонными дорогами и узкоколейками, по которым от океана шли караваны и поезда с вооруженными бледнолицыми, все глубже и глубже проникавшими в страну, а обратно теми же путями вывозились к океану руда, золото, карамель…
Мало того, что колонизаторы за годы пребывания здесь уничтожили две трети взрослых краснокожих…
Чашу терпения переполнило другое. «Язык», захваченный индейцами, сообщил, что армия получила на днях секретный приказ губернатора о повсеместном и беспощадном уничтожении аборигенов.
Всегда Карамелия была индейской землей. Она перешла к сегодняшним воинам от отцов, а к отцам — от дедов и прадедов. Разве можно отдать эту землю без борьбы?
«Пусть бизоны уходят за перевал, — решили индейцы, — а мы не уйдем!»
Но прежде чем отрыть томагавк войны, они в последний раз послали вождей к губернатору, чтобы он выслушал их требования и выполнил. Если переговоры опять закончатся безрезультатно, тогда — хау! — прольется кровь.
На фоне такой сложной обстановки наш маленький отряд скакал курсом северо-северо-восток, ориентируясь по звездам. Мы видели много небольших индейских костров, горевших слева и справа, возле которых коротали ночь краснокожие воины, приводя в порядок оружие. Вокруг темнели вигвамы, где спали их матери, жены и дети. Сушились на кольях шкуры, а временами то там, то тут принимались выть койоты. Иногда я замечал стрелу с ярким оперением, улетавшую от костра на этот гнусный вой. И он прекращался. Словом, неспокойно было в прерии этой ночью.
— Держимся рядом, — сказал нам Джо-Джо, специалист по индейцам. Мы послушно сбились в кучу, ощетинились пистолетами и клинками и двигались среди костров настороже.
Но оказалось, что наш маневр был только на руку краснокожим. Мы услышали какой-то звук над головой, встрепенулись, но было поздно: огромное лассо опустилось сразу на всех и одним могучим рывком вырвало нас из седел. Когда мы грянулись оземь, то все были уже так скручены, что никто и пикнуть не мог. Лежали как миленькие, и уже без оружия.
Скоро нас принесли и бросили к самому большому костру, у которого заседали индейцы в особенно богатых головных уборах. Таких перьев я отродясь не видел. Наверное, они тоже передавались по наследству от вождя к вождю. Совет решал вопрос о форте Лепень: брать его этой ночью или же следующей. Взятием форта они хотели показать Гуго, что воевать индейцы умеют, особенно на своей земле.
Наконец решили атаковать форт завтра, после захода солнца. На нас внимания пока не обращали — мало ли бледнолицых шастает по ночам.
— У меня нож за голенищем, — шепнул Хек, пытаясь освободить руку, но ничего не получилось: крепки были индейские узлы.
Среди вождей выделялся осанкой и спокойствием белобровый неподвижный старик. Он курил длинную-длинную трубку, укрепленную на треноге. Старик ни во что не вмешивался, глядя в гущу костра. Заметив его, Джо-Джо оживился, шепнул нам:
— Сейчас-сейчас!.. — И он вежливо обратился к вождю: — Долговязый Джо приветствует тебя, о Полуночный Частокол! Приветствует тебя и твоих смелых воинов!
Старик отставил трубку, присмотрелся и приветливо ответил:
— Полуночный Частокол рад видеть Долговязого Джо! Развяжите его! А эти бледнолицые — кто они?
— Это мои друзья, — обрадовался Джо-Джо, подмигивая нам. Нас развязали и вернули нам оружие. Вернуть-то вернули, но вокруг костра стояли десятка два воинов с копьями, направленными на нас. Вождь оглянулся, нахмурился и бросил им что-то резкое на своем языке. И мигом исчезли копья, и сами воины тоже.
— Сядь рядом! — показал вождь Джо-Джо. — Выкури со мной трубку мира. Что снова привело тебя на землю наших отцов, мой бледнолицый брат? Ты помнишь, как мы с тобой взрывали большие железные лодки губернатора?
— Еще бы! — захохотал Джо-Джо, оглядываясь на нас. — Еще бы мне не помнить этих взрывов, мой краснокожий брат! Славное было дело!
— Это было уже давно, — задумчиво молвил вождь. — Это было восемь снегов назад… Принесите шкуру гризли! — велел он через плечо, и мигом была доставлена толстенная новенькая шкура медведя гризли, очевидно, убитого не так давно. Джо-Джо сел на нее по-индейски и принял из рук вождя гигантскую трубку мира. Она была закреплена на треноге, как крепится в уключине весло, и поскрипывала, когда ее поворачивали, передавая друг другу.
— Погуляйте пока, — сказал нам Джо-Джо. — Коней напоите, разомнитесь. Теперь вас никто не тронет, если сами задираться не будете. А нам надо поговорить.
По всей прерии слышался ритмичный барабанный бой. Проносились всадники в полной боевой раскраске. Мы расседлали коней, дали остыть и повели их на водопой.
За вигвамами текла река, полная луны. Другой ее берег был обрывист, высок, и по левую руку, на яру, виднелись башенки укрепрайона. Даже в свете луны было видно, что это серьезное фортификационное сооружение и его без тяжелой артиллерии не взять. Вдоль реки, по всему нашему берегу, горели огни до самого горизонта, некоторые двигались навстречу друг другу, иные, наоборот, множились, расставались. Это жгли костры сопредельные племена, выходившие на исходную позицию.
— Завтра, — сквозь зубы сказал нам молодой индеец, пронося к речке пирогу, — завтра запылают шакалы! Хей! Станцуем каюку на их могилах!
— Хей! — ответили мы, тоже разводя костерок, внося и свою лепту в эту ночную иллюминацию. Да, индейцы поднимались всерьез.
Перекусив яблоками и выкупав коней, мы долго плавали в реке, откуда были хорошо видны оба берега, особенно индейский, казавшийся нам из-за костров едва ли не родным. Ледяная водичка взбодрила нас что надо, и, когда мы вернулись к костру вождя, вид у нас был такой энергичный и решительный, что воины, возникшие из тьмы, вновь насторожили свои копья. Но мы уже не обращали на них внимания.
— Мой краснокожий брат говорит, что зеленый фургон на колесах проезжал здесь две луны тому назад, — сообщил нам Джо-Джо. — И еще он говорит про шайку Джиу: она бродит неподалеку. Индейцев-то люди Джиу сами боятся, а вот на одиноких путников могут напасть.
— Уж не мы ли эти одинокие путники? — хохотнул Меткач. — И много народу у этого Джиу?
— Мой краснокожий брат, — обратился Джо-Джо к вождю, — сколько бледнолицых шакалов в шайке Джиу? Столько? — показал Джо-Джо растопыренную ладонь. — Столько? — Две ладони. — Или больше?
Вождь огляделся, отыскал глазами нужного человека и крикнул ему:
— Гутаран! — И что-то произнес на своем языке.
И тут же воин, мускулистый и длинноволосый, разбежался, прыгнул в центр гнутого бамбукового сооружения, похожего на доморощенный батут, и механизм резко подкинул его в ночное небо. Индеец пропадал около минуты, но вот мелькнул, вонзился в кучу хвороста, ударился сквозь хворост босыми пятками о землю, и от удара вдруг переломился пополам горящий в костре ствол дерева. Воин подошел к Полуночному Частоколу и обратился к нему учтиво.
— Молодой Глаз говорит, что в шайке восемь или девять бледнолицых шакалов, — перевел вождь. — Шайка рыщет за рекой, в тени деревьев.
Мы уже были в седлах.
— Благодарю тебя, мой краснокожий брат! — сказал Джо-Джо. — Помни про направленные взрывы. Позволь нам продолжить путь? — И в голосе Джо-Джо я расслышал новые, нерешительные интонации: он словно сомневался, отпустит ли нас вождь.
— Ступайте с миром, — разрешил Полуночный Частокол. — Выведите их за ловушки и укажите самый короткий путь. Я все сказал. — И вождь, задержав на Джо-Джо взгляд, переполненный не то просьбой, с которой не принято обращаться, не то жалобой, какую вождям пристало держать при себе, снова вперился в гущу костра.
Сначала мы ехали малой рысью, сопровождаемые Молодым Глазом. Он легко бежал чуть впереди Джо-Джо, положив руку на холку его коня. Перешли вброд реку у поваленного дерева и оказались на дороге. Здесь проводник показал направление и молча исчез, а мы пустили коней в галоп. Отдохнувшие, они легли на повод и мчались, едва касаясь земли.
Когда мы миновали балку, и пробковую рощу, и несколько мелких озер, Джо-Джо начал все заметнее отставать и нам пришлось придержать коней. Он скоро догнал нас на своей легкой пиренейской лошади и, увидев, что мы его ждем, помахал нам шляпой: мол, вот и я. По его глазам было видно, что он уже все решил. Да иначе и быть не могло.
Наши лица, наверно, тоже были довольно красноречивы, потому что Джо-Джо посмотрел на одного, другого… третьего — и разулыбался. Гора спала с его плеч. Он увидел, что мы его поняли.
— Отпускаете меня? — произнес он тихо и благодарно, а мы молчали, глядя туда, где продолжал бить барабан. Могли ли мы ему возразить? — Понимаете, — сказал он, — никто из них не брал еще таких фортов… никто… никогда… Там нужно будет много-много динамита… А я же взрывник! — Он ткнул себя в грудь. — Я столько брандеров начинил взрывчаткой… Простите, ребята, но не помочь им я не могу…
— О чем речь, Джо-Джо! — обнял его Китаец. — Действуй… Громи форты губернатора…
— Правда? — Джо-Джо оживился. Ему еще не верилось, что все обошлось без долгого, тяжелого разговора. — Вы отпускаете меня? И нет всяких там задних мыслей?..
— Какие еще мысли! — проворчал Меткач. — Ты правильно решил, парень. Им без тебя не обойтись… А дилижанс мы уж как-нибудь сами…
— Держи, взрывник, — улыбнулся Хек и отсыпал Джо-Джо яблок, выбирая самые крупные. Я подарил ему самое ценное, что у меня было, — огрызок карандаша. А он снял с себя и подарил мне парашют от чистого сердца. Китаец шепнул ему четыре секретных слова, которые лечат от всех болезней, а Меткач вручил прекрасный кожаный ремень с пряжками в форме сабель.
— Считай, что это от Боба, — сказал Меткач, подтягивая штаны.
— Спасибо вам, парни! — И Джо-Джо, хорошенько взглянув на нас, чтобы получше запомнить, всадил шпоры в бока пиренейцу. Он был уже далеко, когда поднял коня на дыбы, поворотился к нам, безмолвно стоявшим на дороге, и крикнул: — Э-ге-ге-хали-гали!..
Мы вздохнули и ответили поредевшим хором:
— Э-ге-ге-абордаж!
Раздался бешеный топот копыт, и мы остались вчетвером. Мы долго глядели в темноту, поглотившую нашего друга, и, каждый по-своему, переживали разлуку. Мне было грустно, вот и все. И я подумал, что человек — как остров, блуждающий маленький остров, и он неминуемо погибнет, если чья-нибудь лодка не причалит к нему.
Скоро Меткач встряхнулся, внимательно оглядел нас, притихших, посмотрел на луну и… решил возглавить нашу маленькую экспедицию. Он скомандовал:
— За мной!
Мы мчались, отдавшись на волю коней. Они несли нас по едва заметной дороге, проложенной мустангами и колесами фургонов в бесконечной прерии, низинами, заполненными легким туманом, и пологими холмами, залитыми лунным светом. Долго мы мчались вдоль блестящих рельс узкоколейки, пока дорога не пересекла ее, и тут надо было доставать портулану, потому что обозначилась истоптанная вдоль и поперек развилка, увенчанная единственным деревом непонятной породы.
— Тихо! — Китаец вдруг замер, приподнявшись на стременах. — Слышите?
Мы тоже прислушались, и действительно: слева, за обочиной, в зарослях бизоньей травы, раздавался стон. Китаец бесшумно соскользнул с коня и исчез. Меткач положил руку на «кольт».
— Спокойно, — посоветовал ему Хек, поигрывая длинным, граненым лезвием байонета.
Через минуту Китаец выкатил — да, именно выкатил — на дорогу длинный сверток, оказавшийся человеком, запеленатым в мешковину. Мы развязали его, вынули кляп и похлопали по щекам. Это был уже немолодой человек в порванной, очень грязной одежде машиниста. Все было ясно.
— Жив? — весело спросил Хек и угостил его яблоком. — А ну ешь витамины!
Откусив раз-другой, машинист попробовал подвигать лопатками под тужуркой, покрутил головой.
— Смотри-ка! — удивился он, морщась. — Ничего не сломал! Повезло! Напали бандиты… — И он рассказал, как путь был перегорожен бревном, а когда он остановил поезд, со всех сторон появились люди Джиу, избили, связали и скинули его под насыпь, а сами повели состав на запасную ветку и сейчас вовсю грабят там пассажиров…
— До города около трех миль, — напомнил я. — Сможете дойти? Или вам помочь?
Тем временем Китаец срубил ветку, быстро очистил ее от сучков, укоротил, и получилась вполне приличная ротанговая трость. Старик оперся на нее и сделал несколько шагов, продолжая грызть яблоко.
— Держи на дорожку! — Хек протянул машинисту еще одно яблоко.
— Это я внучке, — сказал тот, пряча его в карман. — А до города чего не дойти. Руки-ноги целы, дойду потихоньку. Вот когда с паровоза летел, тогда думал, что, видать, конец мне пришел. Но ничего, обошлось… Сейчас же губернатору позвоню. Пора кончать с этим произволом! Спасибо, ребятки! — И он, маленький, грязный, оборванный, захромал в сторону города, опираясь на трость.
— Действительно, пора с этим кончать, — заметил Китаец. — Я знаю Джиу, и он знает меня. Но он меня плохо знает!
Мы помчались вдоль запасной ветки и скоро увидели тусклый керосиновый фонарь, который раскачивался на последнем вагоне из стороны в сторону. Шайка уже со знанием дела потрошила поезд. Из окон так и летели на насыпь узлы, сундуки, чемоданы, саквояжи, баулы, коробки, рояли, пианолы и даже стальной сейф национального банка. Двое бандитов грузили все это в крытую повозку, запряженную шестеркой коней. Да, аппетит у бандитов разыгрался не на шутку!
Увидев нас, несущихся во весь опор, они свистнули друг другу и сгрудились у тендера, взяв ружья наизготовку. Их было семеро. Остальные продолжали орудовать в поезде. Оттуда доносились крики, визг, плач.
— Джиу! — рявкнул Китаец, озираясь в поисках атамана. — Где ты, Джиу?
— Китаец?! — раздался голос из поезда. — Вот ты мне и попался! — На насыпь выскочил гигант в черном блестящем кожухе с полутораметровым мечом в руках.
— Джиу! — Китайца как ветром сдуло с коня. Он скинул камзол и в тельняшке ждал Джиу, раскручивая клинок. Они сходились медленно, по кругу, словно не спеша ввинчивались в воронку, и вот сошлись. Зазвенела сталь, высекая искры, гаснущие в траве. А мы занялись остальными бандитами.
— Берем в клещи! — крикнул Меткач еще на скаку и поднял такую стрельбу, что бандиты, не ожидавшие серьезного натиска, слегка дрогнули. А когда в них врезался Хек со своим страшным байонетом, прошел насквозь, развернулся и двинул обратно, они совсем потеряли инициативу и стали обескураженно рассеиваться по насыпи, огрызаясь редкими выстрелами. Но палили не прицельно, а куда придется.
— Занимаем круговую! — скомандовал кто-то из них. — Занимаем круговую оборону!
Но какая там круговая оборона! Они явились сюда безнаказанно побесчинствовать, пограбить, а вместо этого вдруг над ними самими чинится произвол, да еще какой!
— Л-ложись! — с напускной свирепостью рычал Хек, сверкая байонетом. — Ложись, кому говорю! Хрясть! Хрясть!
Одного вооруженного бандита Проспект сбил в тот миг, когда дуло мушкета было направлено мне в лоб. Я даже не успевал втянуть голову в плечи. Уже падая под Проспектом, он нажал курок, и пуля со свистом ушла в небо. А на другого головореза я прыгнул прямо с коня, и мы покатились среди сундуков, баулов и гнутых ножек рояля.
Китаец и Джиу рубились чуть подальше, не обращая внимания на наши крики и выстрелы. Даже когда взорвался фонарь, выплеснув на насыпь ведро жидкого огня, они и бровью не повели. Уж слишком были поглощены друг другом эти два непримиримых врага.
Оба были хорошими бойцами, и если Китаец брал ловкостью, то Джиу — силой и опытом. Он орудовал пудовым мечом так легко, словно это была тренировочная рапира, и Китаец едва успевал отражать сокрушительные удары и уклоняться от них. Если хотя бы один достиг цели, Китаец так и остался бы лежать напротив второго вагона.
Кто-то промчался сверху по крышам и исчез. В самом поезде тоже шло сражение: в окнах мелькали локти, спины, стулья… Но кто кого там побеждал?
Мой соперник был бритоголов, мордат, мышцы так и ходили у него под рубахой. Я думал разделаться с ним нахрапом, но он вдруг так ловко бросил меня через бедро, что я улетел под паровоз и едва шею не сломал, приземляясь.
Дела! Без бешенства штурмового крюковика, видно, не обойтись.
Бритоголовый ждал в низкой стойке, слегка растопырив пальцы и шевеля ими. Он внимательно следил за моими глазами, руками и ногами одновременно.
— Ну иди, иди сюда, — приговаривал он и так грамотно поймал мою руку на болевой прием, что я чуть не остался без руки. Просто чудом удалось вывернуться. И тогда, разворачиваясь в прыжке, я заехал ему ногой под правое ухо от всей души.
Но это я хотел — под правое ухо, а там уже был выставлен блок, и бритоголовый удовлетворенно хмыкнул, когда я завопил от боли в голеностопном суставе.
Нет, без внутреннего бешенства мне явно не одолеть этого типа.
— Берегись! — предупредил я его и за несколько секунд вогнал себя в то самое состояние. Тут уж за мной было не уследить.
Я двинулся на него немного боком и молниеносно провел девяносто шесть ударов всеми четырьмя конечностями по его корпусу.
Не так уж он был и непробиваем, этот бритоголовый головорез!
— Все! Все! Все! — бормотал он как заведенный, когда я уже его связал и положил на ковер, чтобы не простудился. — Все! Все!
Все так все. Я огляделся. Хек, держа байонет в левой руке, правой с зажатым в ней ломиком отбивался от наседавшего толстяка. Тот пырял Хека алебардой, но пока безуспешно.
— Слабенький удар, — приговаривал Хек, — слабенький удар!
Джиу теснил Китайца, с прежней неутомимостью орудуя мечом. Удары сыпались на Китайца слева и справа, но его клинок тоже не дремал. Китаец медленно кружился вокруг Джиу и, судя по всему, замышлял какой-то маневр.
В куче сваленного добра Меткач нашел оружейный ящик и теперь вел активную перестрелку с бандитами, засевшими в четвертом вагоне. Их было двое, они постоянно меняли окна и иной раз вместо себя подло подставляли голову пассажира. Надо было держать ухо востро.
Меткач стрелял вперекидку — перебрасывая пистолеты из руки в руку, как бы жонглируя ими. Это был чисто ковбойский шик.
— Сдавайтесь, канальи! — кричал Меткач, посылая пулю за пулей в окна поезда, но оттуда отвечали с глумливым смешком:
— Сами сдавайтесь, проходимцы! Проходимцы-проходимчики!
И вдруг я увидел меч Джиу… Да-да, полутораметровый меч атамана был выбит и летел в темноту. Китаец провел свой прием!
А Джиу огромными прыжками мчался к поезду. Вот он нырнул в одно из разбитых окон и затерялся во тьме вагона. Какого там по счету?
— Пора заканчивать, — тяжело дыша, сказал Китаец, проходя мимо Хека с клинком под мышкой, в порванной тельняшке, которую было хоть выжимай. Хек кивнул и взялся за своего соперника всерьез.
Я связал еще двоих и прикрутил их спинами друг к другу, чтобы не скучали. Потасовка стихала.
Меткач держал под прицелом окна, но выстрелов больше не раздавалось. Лунный свет заливал восемь вагонов, три остальных терялись во тьме, и слышно было, как кто-то убегает по другую сторону поезда, хрустя битым стеклом.
Мы с Китайцем медленно шли вагонами, успокаивая пассажиров. Поезд был ночной, так что народу было мало. Раненых оказалось двое или трое. Нашелся врач — рослая, энергичная женщина с увесистым саквояжем, который, к счастью, она успела спрятать под лавку, не то бандиты непременно позарились бы на его содержимое, непременно! Содержимое открывалось бутылью первоклассного медицинского спирта, а ведь не секрет, что бандиты всех мастей падки на спирт!
Заново зажигались фонари в вагонах, лампы и свечи. Окна прикладами освобождали от осколков, благо ночь стояла теплая. Кто-то на насыпи уже руководил погрузкой.
— Сначала заносим государственные ценности! — распоряжался голос. — Личный скарб в последнюю очередь. Умеет ли кто разводить пары?.. Передайте по вагонам: есть ли в поезде машинист?..
Мы с Китайцем прочесали уже четыре вагона, когда к нам присоединился Хек.
— Сопротивление подавлено, — сказал он. — Двое убежали, остальные связаны. Атаман как в воду канул… Нет нигде атамана…
Почтовый вагон был пятым от паровоза. Его дверь мягко отъехала по роликам, когда я двинул ее плечом. В вагоне было хоть глаз выколи. Лунный свет, падавший сзади, чертил наши четкие силуэты. Лучшей мишени трудно было вообразить. Китаец шагнул первым, и из дальнего угла прогремело три выстрела, один за другим. Охнув, Китаец закинул голову и медленно осел на пол, держась за грудь. С секундным опозданием свистнул байонет Хека и, судя по раздавшемуся реву, нашел свою цель в темноте. В вагон вбежал еще джентльмен. Поднимая фонарь, дрожащим голосом он спросил:
— Все живы, господа? — Но, увидев Китайца, крикнул назад, в темноту: — Врача! Срочно врача!..
Я взял у него фонарь, и мы с Хеком полезли в угол. Там, за посылками, бандеролями и ящиками, возился Джиу. Байонет пригвоздил его правую руку к стене вагона. Пистолет валялся рядом. Атаман уже не ревел: стиснув зубы, он пытался левой рукой вытащить нож, но тот вошел по самую рукоять на все одиннадцать дюймов лезвия.
Хек выдернул нож. Надо отдать должное мужеству атамана — он ни стона не проронил, пока я присыпал рану порохом и бинтовал ее.
— Проклятие! — только и процедил он.
Раны Китайца были куда серьезнее. Его перенесли в вагон, на скорую руку приспособленный под лазарет. Врач хлопотала над ним около часа, и после уколов, извлечения пуль, швов и перевязок в лице Китайца не было ни кровинки. Он был бледно-желт, с ввалившимися глазами, весь в бинтах. Больно было глядеть на него.
Из десяти бандитов трое во главе с атаманом были ранены, двое ушли, остальных мы хорошенько связали. Раненых и пленных Меткач поручил джентльмену, вооружив его тремя заряженными пистолетами и мушкетом. Среди пассажиров нашелся машинист. Поезд скоро тронулся.
— Видите, как глупо все получилось, — криво улыбнулся Китаец. — Похоже, до осени я выбываю, из игры. Жалко… Спешите, ребята, времени у вас мало. — И он в изнеможении откинулся на подушки.
Поезд набирал ход, и нам действительно надо было поторапливаться. Один за другим мы спрыгнули на насыпь и скоро уже сидели в седлах, глядя, как из стороны в сторону раскачивался новый керосиновый фонарь на последнем вагоне.
А потом помчались по серебристой от лунного света прерии, и дымилась за нами широкая пыльная полоса. Пыль медленно оседала на свои места.
Будет что поднимать тем, кто скачет следом за нами.
Глава 2
Дуэльных дел мастера
Салунов в городке было немало, но круглыми окнами мог похвастаться только «Полуночный ковбой». Ни дать ни взять корабельные иллюминаторы! Как тут проедешь мимо?
Возле него, в высокой травке, расположилась подозрительная компания: тихий разговор, надвинутые на глаза шляпы, оружие наготове… В общем, вылитые мы. Они примолкли и проводили нас пристальными взглядами, на что Хек задержался в дверях салуна и спросил:
— Чудесный же вечер?
Не сразу и не очень приветливо, но ему ответили:
— Какой еще вечер! Четвертый час ночи!
А в самом салуне было пусто, если не считать парня с девушкой, сидевших в углу, за большим старым кактусом, которым пользовались как вешалкой.
Они тихо разговаривали, склонившись голова к голове, и вздрогнули, когда наша троица ввалилась в салун, топая, кашляя, расхваливая форму окон. Вешая парашют на кактус, я заметил ружье, прислоненное к растению с другой стороны. Ружье, по правде говоря, совсем не вязалось с обликом паренька. Ему больше подошла бы виолончель, нежели «ли-метфорд» калибра семь-шестьдесят два, верно говорю.
Салунчик был чист, пригож, и удивительно, что тут совсем не было народу. Проезжая по городу мимо подобных заведений, мы видели и слышали все, что сопутствует уик-энду: перебранку, звон посуды, банджо… А тут тишина. Горела трехрожковая люстра. В бронзовых шандалах по углам оплывали толстые свечи, а на пианино стоял изящный канделябр из седого дуба, где догорала одинокая ароматическая свеча.
За стойкой перетирала пивные кружки немолодая, но энергичная хозяйка в кожаном переднике, с засученными по локоть рукавами. Она очень внимательно оглядела нас одного за другим — так внимательно, будто с кем-то сравнивала — и выложила на стойку новехонький дробовик с укороченным стволом.
— Вот оно, местное гостеприимство! — укоризненно сказал Хек. — Мамаша, а если я и есть тот самый полуночный ковбой?
— Ты не полуночный ковбой, сынок, — хрипловато ответила хозяйка, — ты опасный преступник Хек, бежавший из Баобаб-тюрьмы…
Это было произнесено без осуждения, а наоборот, с сочувствием, но все равно не понравилось Хеку, да и не ему одному. И на всякий случай мы слегка рассредоточились по салуну. Меткач взял в поле зрения входную дверь и парочку за кактусом, я — лестницу на второй этаж и все четыре окна, а Хек — стойку, хозяйку и ее дробовик.
— Мамаша, — улыбнулся Хек, — я никогда не бывал в этих краях. Откуда ты меня знаешь?
— А я вас всех знаю, ребятки, — сказала хозяйка. — Взгляните вот туда, и все станет ясно. Два часа назад карабинеры повесили.
Мы оглянулись туда, куда она показывала, и не скажу, что настроение у нас поднялось. Да, служба комиссара Асамуро работала оперативно.
В простенке между дверью и окном висела большая подробная полицейская ориентировка:
Разыскиваются…
совершившие дерзкий побег…
Там было тридцать восемь строчек с нашими приметами, привычками и даже навыками, включая, например, меткость Меткача и взрывные навыки Джо-Джо, а внизу — фотографии учтивого Китайца и нервного Штурмана, непринужденного Хека и отзывчивого Джо-Джо, хмурого Меткача и даже Роберта, не глядящего в объектив и названного в ориентировке нашим сообщником. Значит, его умерший родственник все-таки был опознан! Мой снимок завершал экспозицию.
Особо крупными буквами было написано:
ЗА ПОИМКУ ЛЮБОГО ГУБЕРНАТОР КАРАМЕЛИИ ГУГО ДЖОУЛЬ НАЗНАЧАЕТ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ В ПЯТЬСОТ ГУБЕРОВ
На попугая это не распространялось.
— Ешьте, ребятки, — вздохнула хозяйка, выставляя черепаховый суп, тазик с котлетами и кастрюлю компота, — наворачивайте! И знайте, что Маманя не выдает беглецов!
Маманя! Ну конечно, именно Маманя! И никакое другое имя ей не подошло бы, нет-нет!
— Вот это правильно! — одобрил Меткач и покосился за кактус. — А как они относятся к беглецам?
За кактусом теперь сидела только девушка. Парень отошел к пианино, поднял крышку и задумчиво взял пару невеселых аккордов. Он был совсем молод, долговяз, и, если бы не печальное выражение и цвет лица, он выглядел бы совсем мальчишкой. Горе нарушает обмен веществ, и поэтому говорят, что человек желтеет. Тут, похоже, был именно этот случай.
— Мои детки! — с нежностью сказала Маманя. — Они всегда сочувствуют людям, попавшим в затруднительное положение. Сочувствуют и помогают. — Она облокотилась на стойку, пригорюнилась. — Мой муж и их отец был очень порядочным человеком. В городе каждый день поминают Папаню Лео. Он два десятка лет был шерифом — и это были лучшие годы, спросите любого жителя нашего города старше двадцати лет! С Папаней Лео мы горя не знали, ребятки, а теперь… ох, теперь… — И она всплакнула, утирая слезы кружевным батистовым платочком.
— Сдается мне, — негромко заметил Хек, — что сейчас вы сами в затруднительном положении. — Он оглянулся на пустой салун. — Неприятности, а, Маманя?
— Да, ребятки, у нас не все гладко. — Хозяйка симпатично высморкалась в платочек и спрятала его в карман. — Например, завтра у нас дуэль.
— Что такое? — удивился Меткач.
А Хек, отложив ложку, строго произнес:
— А ну-ка, Маманя, рассказывай! Чувствую, что какая-то ерунда здесь происходит! Насколько мне известно, в стране принят эдикт, что дуэли запрещены. Или как?
И тут за кактусом, в углу, раздались всхлипывания. Девушка, еще несколько минут назад спокойно говорившая со своим братом, теперь горько плакала, уткнув лицо в руки. Ее плечи вздрагивали, а белокурый «конский хвост» подпрыгивал, и у меня на душе прямо кошки заскребли от тоски и печали.
Меткач уже был за кактусом и взялся успокаивать ее.
— Ну-ну, — бормотал он, гладя ее по голове, — ну не надо, не плачь, не надо… Слышишь, перестань!.. Как тебя зовут?.. Как ее зовут, Маманя?
— Лина, — всхлипнула девушка, — Лина. — И опять залилась слезами!
— Вы, наверное, не знаете… У нас новый шериф, Базиль, — сообщил от пианино парень и снова взял пару аккордов, еще более минорных. Я так понял, что это у него нервное: скажет что-нибудь — сделает музыкальную паузу, еще скажет — опять сделает… — А нынешний шериф считает эдикт о дуэлях предрассудком, не больше. Если уж он охотится на беглых рабов с помощью собак и ручных орланов, то о каком эдикте можно говорить? — Парень подчеркнул свой риторический вопрос аккордом, где ясно слышалось недоумение. — Он просто деспот, наш Базиль, особенно с теми, кто беззащитен и интеллигентен, понимаете? Деспот с примесью чудовищно нелепой романтики… Вместо цивилизованного решения того или другого конфликта у нас в городе теперь принято стреляться на дуэли. Кто остался жив, тот, значит, и прав. Он сам уже подстрелил два десятка мужчин, и это только начало, помяните мое слово!.. А ведь это мой бедный-бедный отец собственными руками взял Базиля из сиротского приюта, вырастил, дал образование… Какая ирония!.. — И снова прозвучал аккорд, на этот раз что-то скорбное, смятенное…
Да, это был весьма порывистый человек. Его сестра выглядела куда спокойнее: ну, плачет… но вот-вот успокоится.
— Я ненавижу этого мерзавца! — под музыку произнес он голосом, полным трагизма и ненависти. — И я ему об этом сказал.
— О господи! Да не в тебе же вовсе дело, Генри! — Маманя накапала валерьянки и заставила сына выпить. — И пожалуйста, успокойся. Сказал ты Базилю, не сказал — роли не играет, пойми. Твой отец последние годы был ему как кость в горле, а теперь память об отце, неужели не понимаешь? Папаня Лео был смирен, добр, справедлив, и его все любили. И он всех любил, в том числе и Базиля. А тот его за все за это ненавидел и продолжает ненавидеть сейчас… У нас с Папаней Лео долго не было детей, и мы взяли из приюта Базиля… Я старалась быть ему хорошей матерью. У меня не все получалось, но, видит Бог, я старалась… Потом родились вы, и он почувствовал себя лишним… обделенным… И теперь все его комплексы вырвались на свободу — вот он и охотится с собаками на людей, третирует горожан, дуэли эти дикие завел… Видите, ребятки, как мы живем! — Маманя помолчала, подперев щеку ладонью: статная, красивая, сильная женщина с засученными рукавами и следами косметики на губах. — Завтра в полдень буду стреляться с ним, со своим приемным сыном. Ну просто Шекспир!
— Мама! — После капель Генри был спокоен и бледен. — Мама, стреляться буду я. Пусть я неважный стрелок, но вызвал он все-таки меня.
— Да ему все одно с кем, — отмахнулась Маманя. — Он обещал стереть весь наш род с лица земли. Так пусть начинает по старшинству — с меня. Между прочим, Папаня Лео брал меня на охоту, так что я умею ружье в руках держать.
— Ну и шериф! — Хек сидел верхом на стуле, слегка раскачиваясь. — И говорите, что он уже подстрелил десяток мужчин? Он что, такой стреляный воробей? Или просто везет?
— Он очень метко стреляет! — Девушка подняла заплаканные глаза, которые от слез стали, кажется, еще голубее. — К сожалению, он первый стрелок на все округу.
Меткач хмыкнул.
— Он оборудовал в пакгаузе тир и стреляет, стреляет… На сито стал похож пакгауз, одни дырочки.
— С той минуты, как я сюда приехал, — сказал Меткач, — шериф перестал быть первым стрелком округи. Бормалин, беру тебя в секунданты.
— И второе место, — вставил Хек, — тоже, пожалуй, занято. Объясни, Маманя, где его дом. Надо поговорить со снайпером.
— Шерифа нет в городе, — ответила Маманя. — Два дня назад он сделал Лине предложение, а она, разумеется, отказала. Базиль взбеленился и стал тут плести разные гадости про нашу семью, и Генри сказал, что он мерзавец. Дуэль назначили на завтра, а он как уехал, так и носится по прерии со своими дружками охотничками… Одна их половина нас обложила, — кивнула Маманя за окно, — моим клиентам дает от ворот поворот, а остальные ловят беглецов. Завтра к полудню заявятся. Сидят? — спросила она Хека, выглянувшего в иллюминатор.
— Ага! — отозвался Хек. — Сидят помощники шерифа.
— В других ресторанчиках яблоку негде упасть, — пожаловалась Лина, — а у нас видите… только вы за весь день. Вас они побоялись остановить, а то вообще никого не было…
— И многих беглых поймал шериф? — спросил я, уже начиная проникаться глубокой неприязнью к этому Базилю, будь он неладен.
— По пять-шесть человек приводят. Куда собрался? — спросила Маманя Хека, который своей матросской походочкой направился к выходу, на ходу дожевывая котлету.
— Проверю коней, — ответил Хек и подмигнул нам: мол, если что, свистну, будьте готовы.
Маманя скользнула вслед за ним, но на улицу не пошла, а еще в дверях ухитрилась выглянуть из-за его плеча и тут же вернулась.
— Сидят! — проворчала она, закрыв дверь. — Сидят и в ус не дуют… — И Маманя взялась читать ориентировку: — Так. Мет-кач… Ага, вот ты где, голубчик… Родился в Сизале… Был канониром у капитана Кидда… Фрегат «Полярис»… Бриг «Эльдорадо»… «Логово»… Чемпион по стрельбе из нарезного… Слышишь, дочка! Чемпион по стрельбе из нарезного оружия!.. Может быть вооружен «кольтом» сорок пятого или тридцать восьмого калибра…
— Сорок пятого, — уточнил Меткач, похлопав себя по карману. — Маманя, не читай ты эту писанину, там половина вранья. Пишут, будто я из Сизаля и отец у меня будто бондарь. А я, Маманя, между прочим, почти твой земляк. Остров Леденеец, немного севернее Карамелии… Слышала про такой?
Генри взял аккорд и звонко закрыл крышку.
— Я знаю Леденеец, — сказал он. — Там растет экспори.
— Правильно, Генри! — Меткач обрадовался. — Только на нашем острове выращивают экспори-чай. Я оттуда, и отец мой никакой не бондарь, он объезжает диких лошадей. И все семнадцать братьев занимаются тем же. А я, балбес, с детства морем загорелся. Из пеленок вылезаю и говорю: «Ай эм э сэйла!» — я моряк! Братья говорят: вот тебе конь, вот тебе плеть, а я шмыг на берег — и провожаю корабли… Однажды и уплыл.
— У вас целых семнадцать братьев? — удивилась Лина, во все глаза глядя на Меткача.
— Семнадцать! Семнадцать братьев и ни одной сестры, — произнес Меткач как-то особенно сокровенно и улыбнулся. Я еще ни разу не видел его таким милым, спокойным, мягким — одним словом, домашним.
Да, когда такая девушка, как Лина, не спускает с вас голубых удивительных глаз, тут, наверно, трудно оставаться суровым пиратом без роду и племени. Да и надо ли им оставаться?
— Маманя, — сказал Меткач немного погодя, — я вот что думаю. Если Базиль решил стереть с лица земли всю вашу семейку, то почему ему не начать с твоего старшего сына? Которым буду я.
Маманя задумалась. Лина опустила глаза. Генри снова открыл крышку пианино и взял невразумительный аккорд.
— Я твой старший сын и приехал с острова Леденеец погостить. Завтра утром постригусь, почищу ботинки, приклею усы, чтобы никто меня не опознал, и мы с шерифом сходим в пакгауз.
— Ох, не перестарайся, Меткач! — попросил я его. — Ведь нет гарантии, что следующий шериф окажется лучше Базиля, верно ведь?
— Ты прав, Бормалин, — сказал он, глядя на Лину, и еще раз: — Ты прав, Бормалин…
* * *
Скоро мы были уже за городом и шли стремя в стремя — Хек и я. Небо на востоке светлело, там начинал брезжить рассвет, и таких длинных ночей на моей памяти еще не было. Дважды Хеку мерещилось, что за нами гонятся, но всякий раз это был обман слуха и зрения, и мы уходили все дальше и выше по косогорам, мокрым и скользким от росы. И вот Хеку снова что-то почудилось, и он резко осадил коня.
Далеко позади вытягивалась по дуге редкая цепочка огней. Это была погоня, для удобства вооруженная факелами. Они мчались точно по нашим следам. Раз… два… четырнадцать факелов!
— Ах, как глупо… как глупо!.. — бормотал Хек, едва не со слезами на глазах считая проклятые факелы. — Ведь я же их по-хорошему просил исчезнуть… просто исчезнуть… а они за собаками, за подмогой… Ах, как глупо!..
Я спрыгнул с коня и стал укладывать его на манер бруствера, но Хек двумя пинками вернул Проспекта на ноги.
— А кто будет догонять фургон? — спросил он.
Я открыл было рот, но Хек предупредил все мои возражения:
— Я опытнее в этих делах, Бормалин, — кивнул он на погоню. — Ты не продержишься и часа, а я задержу их до обеда. Есть разница?
Он достал из седельных кобур пару коротких трофейных винтовок «браунинг грейд-магнум» и положил их к ногам. Туда же упали два «кольта» и байонет.
— Возьмешь и моего Вторника, — сказал Хек. — Будешь менять коней по ходу дела. Вряд ли они тебя догонят когда-нибудь… — Потом посмотрел на луну и вздохнул. — Да, этого, видно, не избежать.
— Чего не избежать, Хек?
— Чего? — Он засмеялся и хлопнул меня по спине. — Не избежать того, что приближается, Бормалин… Знаешь, — проговорил он мечтательно, — если все вдруг обойдется, я завязываю с пиратством. Осяду в маленьком укромном городке, подальше от океана, от порта и кораблей, и буду плотничать. Стук топориком, стук… Скворечники буду делать, будки собакам. Горку обязательно построю…
— Слушай! — загорелся я. — А почему бы тебе не приехать к нам, Хек? Наша гимназия расположена в очень укромном, ну просто укромнейшем месте, и скворечники нам всегда нужны по весне. Знаешь, сколько у нас скворцов!
— Приглашаешь? — усмехнулся он, вглядываясь и вслушиваясь в темноту, где можно было уже различить собачий лай.
— Приглашаю, Хек. Пишу адрес?
— Д-давай!
Я полез в секретный карман за огрызком карандаша и вспомнил… Ах, растяпа!.. Я же подарил карандашик Джо-Джо!
— Запомню, — успокоил меня Хек, и я продиктовал адрес гимназии «Просвет» и телефон.
— Если меня не будет, спросишь Андрюху Никитина. Это мой друг. Только обязательно приезжай, ладно, Хек?
— А ты, — сказал он мне, — чаще гляди под ноги. Карту не потерял?
— Тут она, — похлопал я себя по карману.
— И забери свой парашют, Бормалин. Зачем ты мне его подложил?
— Он может тебе пригодиться, — ответил я.
— На что? — улыбнулся он. — Сам видишь: тут прыгать некуда. Держи яблоко на дорожку. Желаю удачи! — И он так хлопнул по крупу Проспекта, что тот взял с места в карьер.
Глава 3
Встречи у водопада
К утру погода совсем испортилась: тучи, ветер, отдаленные раскаты грома.
Мы давно уже свернули с дороги и скакали звериной тропой, проложенной по краю пропасти, а вокруг стояла стеной серая, почти непроглядная, предрассветная хмарь.
Грянул гром, и электрическая трещина расколола небо, осветив лощину, узкую щель каньона… Вот тропа круто пошла в гору, на шум водопада, завиляла, и здесь кончился гон по прямой.
Кони стали спотыкаться, скользить, выворачивая в пропасть камни. Все чаще приходилось оставлять седло и вести коней в поводу. Нелегко им было, воспитанным на просторах прерий, карабкаться по краю бездны, сбивая копыта и ничего не видя перед собой. Где-то здесь должно быть озеро Ит, а вместо него горы, каньон, какое-то подобие серпантинов, шум водопада…
Я таращился в портулану и ничего не мог толком сообразить.
Водопад ревел где-то рядом, поднимая в воздух тонны брызг, оседавших потом на все окрест. Было холодно, сыро и скользко. Тропа заметно сужалась, теснимая справа мокрыми скалами, черными и гладкими, как калоши, а когда небо стало слегка светлеть при резком восточном ветре, я вдруг заметил большую бесшумную тень.
Судя по очертаниям, это был белоглавый орлан. Неужели тот самый ручной орлан шерифа? С высоты птичьего полета мы, должно быть, казались совсем крохотными, а тропинка — не шире шнурка для ботинок.
Скоро небо вовсе освободилось от туч, и стало заметно, что наступает рассвет. Я приподнялся на стременах, чтобы оглядеться и освоиться. И в самом узком месте тропы, там, где она описывала полукруг над водопадом, увидел двоих, стоявших, лицом к лицу.
Оба были высоки ростом, дюжи, сердиты, и наверняка не желание подышать горным воздухом привело их сюда в столь ранний час. Проспект стал пошевеливаться, почуяв шпоры в боках.
Вдруг кромешная тень закрыла от меня горы, и в двух дюймах от головы я увидел длинные прозрачные когти и шиферный раскрытый клюв.
Я только и успел втянуть голову в плечи. Но каким же умницей оказался Проспект! Мигом оценив ситуацию, он рухнул на колени, и в тот же миг туша орлана прошла над нами, обдав нас тяжелым смрадом и холодом вечных снегов.
Я стрелял дважды вдогонку, но, видно, порох отсырел напрочь. А орлан медленно и тяжело плыл в пропасть со Вторником в когтях. Вторник исчезал навсегда, свесив сбитые в кровь копыта, и жалобно-жалобно ржал. Я швырнул на землю «кольт», давший осечки, и запустил в орлана яблоком.
Незнакомцы уходили по тропинке. Уходили явно не с тем, чтобы полюбоваться красотами водопада: в их фигурах и походке чувствовалась изрядная неприязнь друг к другу. Они еще не слышали нашего присутствия за шумом водопада, откуда поднимался водяной дым и доносился рев.
В маленькой скальной нише что-то блеснуло. Это был длинный дуэльный пистолет, напоминавший трость. И тогда я узнал одного из них. Спрыгнув с коня, я побежал следом за ними, чтобы вмешаться и предотвратить кровопролитие. Однако я не успевал. Нас разделяло добрых полсотни шагов, а они уже были заняты тем, ради чего искали уединения.
Они беспощадно боролись на краю обрыва, пытаясь избавиться друг от друга, но силы были примерно равны. Схватка протекала молча, и все шло к обоюдной гибели в пучине. И тогда я крикнул:
— Эй, Базиль! Тебе привет от Мамани!
Один из них обернулся, и шерифская звезда сверкнула у него на груди. Да, это был он. Его пронзительные глаза так и впились в меня — и этой доли секунды оказалось достаточно. Его противник применил прием самбо. Базиль дико вскрикнул и несколько секунд махал руками наподобие мельницы, держась самыми краешками подошв за край тропинки. Но ему не удалось сохранить равновесие, и он сорвался в пропасть.
Победитель достал платок, вытер ладони, снял кепочку и внимательно взглянул на ее подкладку. Потом миролюбиво заглянул в пучину, поглотившую его врага. В пучине клокотало. Победитель послушал клокотание пучины и прямиком направился ко мне: рослый, плотный, в авиационной куртке с табличкой Vip на груди. Такие таблички я встречал прежде только у дипломатов.
— Вы меня выручили, мой друг! — сказал он и снова снял и надел кепочку. В ней что-то блеснуло. — Будем знакомы, Як Мигов, беллетрист.
— Як? Мигов?
Я остолбенел от удивления. И лишь теперь, когда он представился, начал узнавать в этом дородном, мягколицем, немного суетливом человеке, одетом в серебристый летный костюм, Яка Мигова, фас и профиль которого были мне известны только по фотографиям в литературных журналах. Як Мигов, собственной персоной!
— Встретить в таком месте автора «Космических стервятников»! — не удержался я от комплимента. — Это большая удача. Здравствуйте, Як. Меня зовут Бормалин.
— Вы меня знаете? — обрадовался он. — Очень рад найти и тут своего читателя.
— Як, ваши читатели везде, — обвел я руками округу, — но я вас не просто читал. Я вас читал-перечитывал, и, между прочим, не так давно. Вы большой мастер! Но что привело вас сюда, в места, столь отдаленные от письменного стола, да еще в такой странной компании?
Он взглянул на часы с командирским светящимся циферблатом.
— Если вкратце, Бормалин, то дело было так. Летя маршрутом Павиания — Карамелия — Павиания на своем самолетике «москит-москитус» в поисках острых ощущений, необходимых писателю моего возраста, я пролетал неподалеку. Вдруг мое внимание привлекла группа всадников с собаками и огромной ручной птицей, той самой, которая совсем недавно парила тут поблизости с живой лошадью в клюве. При виде «москита-москитуса» птица взмыла в небо, а вооруженные люди открыли стрельбу по моим плоскостям. Пули свистели мимо. Но гораздо страшнее пуль была птица, Бормалин, огромная птица семейства ястребиных, дрессированная и сообразительная. Она вела себя, как истребитель-перехватчик, и вынудила меня посадить «москита-москитуса» неподалеку от вооруженных до зубов людей.
Як с помощью ладоней показал, как было дело.
— Не успел я выбраться из кабины, как меня окружили сначала злые собаки, а чуть позже и их хозяева — вооруженные, разгоряченные погоней люди. К большому счастью, это оказались не бандиты, а местный шериф со своими людьми, ловившие беглых рабов. Окружив и вытащив из самолета, шериф счел меня за одного из беглых, но я стал объяснять ему, что я известный беллетрист Як Мигов, автор романов «Южнее не режьте», «Утечка», «Космические стервятники». И я сказал, что меня, в конце концов, хорошо знают Гуго Джоуль и комиссар Асамуро. «Документы! — потребовал шериф, пощелкивая себя хлыстом по сапогу. — Живо документы, беллетрист! А то мы реквизируем твой самолет на нужды шерифства!»
Як усмехнулся и продолжал:
— Документов как таковых у меня с собой не было, ведь документы писателя — это его книги. Под сиденьем «москита-москитуса» лежало шеститомное собрание моих сочинений. И, к счастью, оно произвело небольшое впечатление на шерифа. Он согласился слетать со мной в город и позвонить губернатору, чтобы тот подтвердил мою личность. На том и порешив, мы с Базилем сели в самолет и отправились в город. Птица летела следом. Но, пролетая над озером Ит, мы крепко повздорили, и пришлось совершить вынужденную посадку на подвернувшееся плато, потому что шериф вызвал меня на сиюминутную дуэль.
Як заглянул в пучину. Ему, очевидно, не верилось, что он спасся, а шериф, по всей видимости, нет.
— Выйдя из самолета, мы отсчитали двадцать положенных шагов и встали друг против друга. Но — вот потеха! — пистолет у нас был один на двоих, ведь я не ношу оружия. Оружие писателя — его перо. — Як молниеносно показал мне ручку «паркер». — Что делать? Не по очереди же стреляться. Тогда мы решили спуститься к водопаду и разрешить наш конфликт рукопашной схваткой, в которой, признаться, я кое-что смыслю. Побежденный падает в пучину. Остальное вы видели, Бормалин. Теперь скажите, как мне поскорее попасть в Бисквит? Я сыт по горло острыми ощущениями, они просто переполняют меня. Хочется поскорее попасть на лайнер Бисквит — Павиания, доехать до дому целым и невредимым, а дома сесть за стол и… писать, писать… За эту ночь у меня накопилось материала на толстую книгу.
— А на «моските-москитусе» почему не летите? — спросил я. — Куда быстрее и проще.
— Нет, сложнее! — возразил он. — Вы же видели эту птицу семейства ястребиных? Видели размах ее крыльев? А ее клюв? Она, Бормалин, впятеро больше моего «москитуса». Меня не прельщает перспектива встретиться с ней в воздухе лицом к лицу, нет-нет! Увольте!
Я смотрел на его озабоченное энергичное лицо, на маленькую лысинку, которая становилась видна, когда он снимал кепку, чтобы взглянуть в зеркало, приклеенное к изнанке. Я смотрел и думал: «Ну как… как на моем месте поступил бы сейчас Самсон Оттович Ночнухин, книжку которого подделал Як? Да простил бы он Мигова: что с шельмеца возьмешь?»
— Вы сказали, что пролетали над озером Ит, когда возникла ссора. А я как раз ищу это озеро, Як…
— Озеро Ит перед вами! — объявил Мигов и картинно опустил руку в клокотавшую пучину. — Это, мой друг, и есть озеро Ит. Оно огромно и разнообразно. Если здесь все кипит и бурлит, то на другом его конце — тихий лес, домик, утки, буколистический пейзаж, мой друг.
От озера до Карамельных плантаций было рукой подать, поэтому я отдал портулану беллетристу: с ней он не заблудится.
Рассвет вставал нехотя, словно сомневался в себе. Як Мигов пожал мне руку, взглянул на себя в зеркальце и, подняв воротничок куртки, заспешил прочь.
— Жалко, что книжки остались в самолете! — крикнул он. — А то я подписал бы шеститомник так: «Бормалину — в память о встрече у водопада». Ну, пока.
На первой же развилке, не доходя до Хека двух километров, он свернет влево и к полудню выйдет на магистраль Плантагор — Бисквит, где его наверняка подберет первый же попутный фургон. А Маманя, Генри, Меткач и замечательная девушка Лина не дождутся шерифа к часу дуэли.
Я пошел по тропе мимо дуэльного «кольта» и места, где они боролись, и скоро убедился, что тропа кончается обрывом, а значит, путь, которым мы попали сюда, — единственный. Можно, правда, лезть вверх по скалам, но… Проспект? Он молча положил морду мне на плечо и вздохнул. Он все понимал!
— Давай возвращаться? — вслух подумал я. Конь послушно развернулся и, подождав, пока я влезу в седло, медленно пошел назад, но тут вдруг снова стала надвигаться на нас огромная кромешная тень.
Проспект отпрянул, поскользнулся, и мы сорвались в бездну.
* * *
Левой рукой я вцепился в холку Проспекта, всадил ноги в стремена поглубже, по самые щиколотки, и, улучив момент, дернул кольцо. Если совьются стропы, то нам конец. На четвертой секунде нас рвануло за подмышки. Подобно большому зонту, стоял над нами разноцветный нейлоновый купол.
Орудуя стропами, я стал разворачиваться лицом к ветру. Проспект весело скалил зубы, наверно тоже поминая добрым словом предусмотрительного Хека. Но парашют был явно слаб для двоих, и, хотя несколько замедлил наше падение, оно продолжалось.
Но я летел, я опять летел. И пусть все ниже и ниже, но это был настоящий полет!
Немного погодя мы упали в пучину. Волны сомкнулись над нами, и мы быстро пошли ко дну. Под водой было и вовсе хоть глаз выколи: бурно, пенно, все кипело, клокотало, швырялось песком. Когда я стал выпутываться из парашюта, то ненароком отпустил стремена, и Проспект сгинул. Эх, круговерть! Меня завертело, ударило о камень, о какой-то ржавый остов не то дилижанса, не то фургона, поволокло. Прежде чем вынырнуть, я порядочно наглотался воды, а вынырнув, почти ничего не соображал. В глазах было цветным-цветно, рот, нос и уши забиты песком. Но этим дело не кончилось. Хлебнув воздуха, я снова стал тонуть. В общем, я трижды выныривал и трижды то один, то другой водоворот всасывал меня в свою глубь, а когда удалось всплыть еще раз и продрать глаза, то волосы зашевелились у меня на голове.
Поверх воды из пены и водопадного грохота ко мне быстро приближались густые жирные щупальца угольного цвета. Они хотя и мешали друг другу, но были уже в трех метрах от меня… Жуткое зрелище… В двух метрах… Совсем рядом…
Но как же я обрадовался, узнав в скопище щупалец гриву Проспекта! Грива обгоняла его самого, а он пробивался ко мне на подмогу, руля хвостом и шумно дыша в воду.
Ура!
Мы поплыли рядом, помогая друг другу и думая, что чем дальше от водопада, тем ближе к берегу. Но начались новые водовороты, уже серьезные, и я намотал повод на предплечье, чтобы больше не терять коня.
Воронка была большой и глубокой. По спирали, по крутой спирали она опустила нас почти к самому дну и сместилась вправо, оставив человека и коня на произвол. Тут и появился перед нами крокодил. Он был очень большим, таким, что его хвост терялся где-то вдали. И выглядел он не совсем обычно, было в нем что-то неестественное, механическое. Но крокодил есть крокодил. И на этот раз мы, кажется, здорово влипли.
Вот он стал медленно складываться в гармошку для атаки, разевая широкую пасть, а раскрыв ее настежь, шевельнул невидимым хвостом, и мы очутились у него в животе. Зубы за нами захлопнулись, что-то там еще щелкнуло, скрипнуло, встало на свои места.
Дела!.. И хотя я кое о чем догадывался, но все-таки искал подтверждения по сторонам, оглядываясь и озираясь. И скоро нашел. Слева, чуть выше моего роста, был привернут маленькими шурупчиками заводской металлический лейбл: «Автономная подводная тюрьма свободного поиска. Опытный экземпляр. Сделано в Карамелии».
Все здесь было выкрашено в спокойный салатный цвет, ровно горели под потолком маленькие круглые светильники. Вдоль стен виднелись длинные ряды однообразных деревянных скамеек, тоже, наверно, привинченных к полу.
Но мог ли я думать, мог ли гадать, что встречу здесь людей, за которыми мчались мы всю эту ночь?!
Не успел я сделать и пару шагов, ведя в поводу Проспекта, как со всех сторон раздалось:
— Бормалин? Никак Бормалин, эй!
— Эге, кто к нам пожаловал с лошадью! Бормалин!
— Старина, ты откуда?
Я не поверил своим глазам и зажмурился, точно от яркого света.
Меня окружили Тим Хар и Авант, Зырян и Пепел, Гамбургер и Португалец, нависала над нами огромная борода Черной Бороды, а Роберт сидел на лавочке, покуривая трубку, и приветливо глядел на меня.
— Сэр Бормалин!
— Сэр Роберт!
Мы снова были вместе!
А у крохотного высокого оконца стоял мокрый… шериф.
Глава 4
«Вилла Мэгги»
На первый взгляд шериф был очень суров, я бы даже сказал — крут: лобастый, со сросшимися бровями и прищуром заядлого дуэлянта, косая сажень в плечах.
— И ты здесь, Маманин лазутчик! — угрюмо сказал он. — С каким удовольствием я потребовал бы сатисфакции!
— Чего-чего? — удивился я.
— Вызвал бы тебя к барьеру, — объяснил он. — На дуэль. Да оружия нет, к сожалению.
— Помилуйте, — возразил я, — ведь повод нужен, Базиль!
— Повод? — Он был в рубашке, бриджах и носках, однако звезда шерифа, сиявшая на рубахе, с лихвой компенсировала все остальное, сушившееся на трубах парового отопления, проложенных понизу. Он глядел на меня, быстро наполняясь злобой, а потом, не выдержав, закричал:
— Из-за тебя меня спихнул с обрыва писатель! Это что, не повод? Кто тебя просил передавать привет от Мамани?.. Нет оружия для дуэли, поэтому придется тебя просто хорошенько выпороть. — И Базиль, покрываясь красными пятнами злобы, стал вытаскивать ремень из штанов.
Ребята кругом покатывались со смеху, а Португалец прогудел ему сквозь смех:
— Не кипятился бы, шериф! Это Бормалин, он тоже э-ге-ге-абордаж!
— А-а! — Шериф сразу сник, опали плечи.
А я спросил:
— Ребята! Как же вы сюда попали? Мы гнались за вами всю ночь, а вы, оказывается, вот где.
И они рассказали, как было дело. Тут опять отличился орлан шерифа. Когда тюремный фургон сделал остановку у озера Ит, откуда ни возьмись налетела эта огромная ураганная птица и, схватив фургон, взмыла с ним в небо.
— Понял! — Я хлопнул себя ладонью по лбу. — Шериф научил орлана хватать пеших да конных и бросать в озера, где находится в круглосуточном свободном поиске эта крокодильская тюрьма. Когда крокодил наполнялся, он отправлял партию заключенных губернатору. И за каждого якобы пойманного беглеца получал по пятьсот губеров. А Джоуль снова снаряжал тюремный фургон. Если они работали в сговоре, Гуго и Базиль, то потрошили государственную казну. Если шериф действовал самостоятельно, то он просто редкий жулик, по нему плачет Баобаб-тюрьма.
— Ну и фрукт ты, шериф! — зашумели ребята, особенно Тим Хар. — Ох и разбогател на нас! А не хочешь ли поделиться?
Авант спросил сквозь задумчивость:
— Послушайте, Базиль, ведь у вас в руках редчайший экземпляр орлана. Я не спрашиваю, откуда он у вас. Но как вы с ним управлялись? Как руководили им?
— Как? — подхватили ребята. — Живо рассказывай!
Видя, что надо признаваться, шериф вздохнул и достал из кармана бриджей металлический шерифский свисток со шнурком.
— Это вроде боцманской трубки, — пояснил он. — Раз свистнешь — Орландо летит из гнезда. Два раза свистнешь — ищет и берет добычу. Три — возвращается домой.
— Всего-то! — разочаровался Тим Хар. — Обыкновенный свисток!
— Ничего себе, обыкновенный! — Авант отнял у шерифа это страшное оружие. — Конфискация, — объяснил он. — А Орландо никак не может нас отсюда вызволить?
— Из-под воды? — Базиль засмеялся и стал щупать, высохли ли его охотничьи сапоги-бродни. — Эй, лазутчик Мамани! Если писатель взлетел, то скоро окажется среди нас. Орландо сейчас летает в двухсвистковом режиме.
Авант стоял около меня и довольно сухо разглядывал шерифа, о чем-то думая.
— Послушайте, Базиль, но как заключенные попадали отсюда на сушу? — спросил он. — Крокодил что, выползал на берег, открывал пасть, и к ней подгоняли фургон? Как все это происходило технически?
Шериф начал натягивать сапоги.
— Не знаю, — прошипел он, — не знаю, как он управляется изнутри. Знал бы, ноги моей здесь не было бы!
— А групповые побеги? — вмешался я. — Ведь каким-то образом из крокодила можно бежать?
— Ну и бегите, раз можно, — резонно ответил шериф, взял сапоги под мышку и ушел в темный конец автономной подводной тюрьмы свободного поиска, где он чувствовал себя как дома.
— Полный штиль! — сказал Тим Хар и вдруг взялся отбивать корабельную чечетку босыми мозолистыми ногами. — Эх, жаль, Гарри нет, мы бы с ним сплясали!
Потом Тим позвал Зыряна и Португальца, и они, что-то замышляя на ходу, удалились в носовую часть крокодила.
* * *
Судя по всему, озеро было действительно велико, как и говорил Як. Кайман медленно набирал скорость и давал уже узла четыре. Часть лампочек погасла, остальные едва тлели, создавая зловещий зеленоватый полумрак, в котором наши лица не внушили бы стороннему наблюдателю особого доверия. Дышать становилось труднее, а от давления уже шумело в ушах. Я расседлал и привязал Проспекта к лавке, сел возле Аванта и рассказал ему наши злоключения начиная с похищения сундука и кончая «москитусом». Кое-что Авант уже знал от Роберта. Сам попугай чувствовал себя неважно: нахохленный, он дремал у Аванта на плече, изредка открывая то один глаз, то другой.
Я умолчал о главном — о том, что над нами, в одной из бухточек озера Ит, стоит дом, где живет Мэри-Джейн. Не хотелось раньше времени обнадеживать Аванта.
— Что с Робертом? — спросил я вполголоса. — На нем лица нет. Он не болен?
Авант взглянул на попугая, погладил его перышки.
— Сэр Роберт очень переживает за брата. Ведь они встретились и вновь расстались. А Гарри очень плох. Знаете, где он сейчас?
— Где же?
— В Плантагоре. Стоит там с протянутой лапой и твердит: «Дай, дай пятерку!» Случай с подарком ко дню рождения сильно его подкосил. Теперь Гарри считает, что должен накопить пятерку и непременно вернуть ее Самсонайту, понимаете? С этой идеей он и улетел просить милостыню. Сказал, что появится только после того, как отдаст долг Самсонайту. Тим Хар обо всем этом, понятно, не знает.
— Но Самсонайт очень далеко, — вполголоса сказал я. — Он на полпути к Коктебелю, и Гарри его не найти.
— Судя по рассказам Роберта, мы плохо знаем Гарри, — ответил Авант. — Он найдет Самсонайта, где бы тот ни был. И вернет ему пятерку, не сомневайтесь… Но куда мчит эта автономная тюрьма, Бормалин? Как считаете, она знает, куда плывет? Или находится в свободном поиске?
Тут можно было только пожать плечами.
— Попробую воспользоваться случаем и вздремнуть, — зевнул Авант и стал устраиваться на лавке, стараясь не потревожить попугая. — А вон и ваши друзья возвращаются.
Ругаясь на чем свет стоит, появились Тим Хар, Зырян и Португалец, швырнули на пол длинную металлическую болванку и коротко рассказали:
— Пробовали ему зубы выбить — бесполезно. Потом стали стену крушить — тот же результат. Сделано прочно.
Да! Глупее и безвыходнее ситуации трудно себе представить. Я забрался с ногами на лавку и стал искать выход из положения, принимая во внимание все или почти все. Я думал во всю свою голову, думал и думал, и через пятнадцать минут прошептал не слишком громко:
— Авант, вы спите?
— Еще нет. — Он зевнул. — Бессонница. Что-то Гомера вспомнил, Софокла…
И мы с ним зашептались, стараясь не разбудить попугая, но Роберт скоро сам открыл глаза и стал к нам прислушиваться, а потом и давать советы. Тут Авант свистнул в свисток и сказал на всю тюрьму свободного поиска:
— Возникла сумасбродная идея, ребята. Но попытка не пытка. Нужно всем вместе очень дружно и добросовестно зевать. Зевать! Надо, ребята, создать такую сонную обстановку, чтобы крокодил не выдержал — и тоже… Понятно или нет?
Ребята взволновались, повеселели. Шум поднялся.
— Понятно, еще бы не понятно! Сомнительно, конечно, но попробовать можно. Ишь, чего надумали, фантазеры!
Давно подмечено, что, когда кто-то аппетитно зевает у вас на глазах, трудно не зевнуть в ответ. На это мы и рассчитывали. Автономная тюрьма свободного поиска все-таки еще и крокодил, существо в какой-то степени живое. Глядишь, не стерпит, зевнет. Тут мы и совершим побег из неволи.
Скоро все так втянулись в игру, что лучшего и желать было нельзя. Зевки раздавались там и сям, кто-то даже чесался, постанывал и покряхтывал, как бы готовясь ко сну. Португалец снял башмаки, положил их под голову и свернулся калачиком на лавке. Его сосед справа похрапывал, пуская фальшивые слюни, а сосед слева храпел во всю глотку, отчего усы его стояли дыбом.
У Аванта слипались глаза, а лицо превратилось в один большой бесконечный зевок. Даже Проспект широко разевал пасть и произносил: «Аф-а-аф!» Сонное царство, да и только. Ну и я старался по мере сил.
И наконец наступил момент, когда серенькие стены дрогнули, оконце изменило форму, а обе лампочки засияли ярко. Мы были на правильном пути!
— Получается! Получается! — зевая, вопили мы, вскакивая с лавок.
— Ребята! — кричал Тим Хар. — Сейчас — в разные стороны, а в полночь собираемся на дороге. Там, откуда нас унес орлан. Мы еще с вами попиратствуем!
— Ур-ра!.. Ого-го-го!.. — загрохотали пираты. — Э-ге-ге-хали-гали!..
Кто-то с кем-то прощался, обмениваясь тельняшками и часами, а Авант вдруг протянул мне шерифский свисток.
— Если потеряемся, — возьмите, Бормалин, на память.
— Авант, — произнес я, быстро седлая Проспекта, — за свисток спасибо, а вот теряться нам нельзя. — Тут-то я и рассказал ему про «виллу Мэгги». Момент, пожалуй, был подходящим.
Вцепившись в гриву Проспекта, мы стали разгоняться по ходу крокодила. Он уже еле сдерживал зевок, что-то хрустело в его челюстях, а сквозь приоткрывавшиеся зубы хлестала вода.
Зевнул!
Мы гурьбой вывалились наружу, где было темно и мокро, и пошли врассыпную, как было условлено.
Вот она, свобода! Я едва не вдохнул ее пьянящий запах, очень хотелось.
Помогая Проспекту, мы мчались вперед и вверх, периодически меняя курс, и если бы крокодил погнался за нами, то сцапать нас было бы ему нелегко. Поиграли бы в кошки-мышки.
Скоро мы шли уже в надводном положении, приближаясь к камышовому берегу, и, когда через полчаса копыта Проспекта достигли дна, он заржал от радости. Да и мы, если бы умели, с удовольствием заржали бы, особенно Авант. Ему едва удавалось скрывать волнение. Еще бы не волноваться в двух шагах от Мэри-Джейн, которую не видел столько лет!
Проспект вымахнул на берег, в шумную тишину утреннего сырого леса, в шелест листвы, крики и стоны зверья, в журчание ручейка. Вперед, Проспект!
Мы мчались лесом, оставляя за собой переплетения лиан и сухостойные буреломы, удавов и анаконд, которые лениво переползали тропу, напоминая жирные живые бревна. Их взгляды, способные заморозить кролика, подгоняли нас что надо. Мы решили держаться берега до тех пор, пока не наткнемся на «виллу Мэгги».
Проспект был выше всяких похвал. Он с разбега брал самые трудные преграды и прыгал через ловушки и овраги. А как он взбирался по склонам!.. Что делали бы мы без него?
Лес кончился неожиданно. Расступились деревья, и в глаза сразу бросился маленький коричневый домик с флюгером на коньке. Из трубы важно валил дым. Мы замерли. И сразу стало слышно шуршание по листьям и веткам вокруг — это сеял мелкий, назойливый дождь, не свойственный экваториальным широтам.
— Это она, — тихо сказал Авант.
Да, это и была «вилла Мэгги». Она стояла у самого озера, окруженная каштанами и платанами, и к ней вела белая дорожка, делившая пополам недавно подстриженный английский газон. А у берега плавали утки озера Ит.
Я достал из секретного кармана ожерелье и протер его рукавом, чтобы блестело.
— Держите, Авант. Чуть не забыл.
Он машинально взял ожерелье, не сводя глаз с виллы. Потом встал во весь свой рост и заскрипел гравием дорожки.
Он шел все быстрее, а затем побежал и не оглянулся ни разу. Разве мог он оглянуться, приближаясь к «вилле Мэгги»? Дорожка была узкой и, наверное, скользкой, а он бежал во весь дух. Ну как тут оглянешься?
Вот он добежал до двери и дернул шнурок звонка. А потом еще дважды, и еще. Видимо, это условная серия звонков была известна только им, потому что Мэри-Джейн сразу открыла, так, словно она стояла за дверью и ждала, ждала, ждала условной серии звонков.
Так оно и было — стояла и ждала.
Мы с Робертом сидели в кустах неподалеку и ежились, когда дождь попадал за шиворот. Проспект же не обращал на все это внимание: жевал себе огромную травину и обмахивался хвостом. Мы видели, как открылась дверь и как они бросились в объятия друг друга — Мэри-Джейн, дождавшаяся Аванта, и Авант, нашедший ее. Потом мы перестали туда смотреть.
— Как думаете, сэр Бормалин, — спросил Роберт, — я не очень буду им в тягость?
— Что вы! — возразил я. — По-моему, наоборот.
— В конце концов, — рассуждал он, — на клетку, где я буду жить, можно всегда набросить кусочек черного бархата…
* * *
«Москит-москитус» был мал, но у него были крылья и мотор, который я завел, нажав одну из трех кнопок, расположенных на панели.
Это был спортивный моноплан, рассчитанный на одного человека, и понятно, что упитанные беллетрист и шериф в такой тесноте не могли не поссориться.
Длины плато, где они оставили самолет, вполне хватило, чтобы набрать взлетную скорость. Я взлетел против ветра, скоро приспособился в небе и на высоте сто футов убрал шасси. Теперь надо было сдвинуть фонарь, впустив в кабину бешеный порыв ветра, и поднести свисток к губам. Это была репетиция возможный встречи с Орландо. Хорошо бы ее избежать…
Скоро под крылом потянулись горы, кое-где подернутые снежной глазурью. Карамельные плантации у их подножия оказались совершенно пусты, не считая нескольких бродячих карамельных собак, рыскавших среди домов. Недоумевая, я лег на обратный курс и, пролетая над дорогой Плантагор — Бисквит, милях в пяти от Плантагора, встретил огромную оживленную колонну как попало одетых людей, направлявшихся к океану. По-до-мам! По-до-мам! — грохотали их башмаки. Бунт на плантациях все-таки состоялся! И я помахал крыльями долговязому Ночнухину, шагавшему в первых рядах, но он не увидел меня. А я полетел дальше и нагнал расседланного Проспекта.
Конь мчался серединой дороги один, направляясь в Бисквит, и я полетел низко-низко, задевая плоскостями макушки бизоньей травы и сквозь прозрачный плексиглас фонаря передавая Проспекту на пальцах большой привет для Боба. Мне показалось, что он понял меня и кивнул. Тогда я резко набрал высоту.
Потом «москит» нагнал караван мелких торговых фургонов, и в последнем, свесив ноги и быстро черкая в блокноте ручкой «паркер», сидел Як. Он услышал пение мотора, поднял голову и вдруг, сорвав кепку, пустил солнечного зайчика мне вослед.
Скоро самолет летел над океаном, и солнце сияло так, что ломило глаза. А когда они привыкли, я увидел кромешную тень справа. Она кралась за нами, выпуская страшные когти. Я откинул фонарь и трижды свистнул во всю силу легких, и орлан, слегка шевельнув крыльями, проплыл под «москитом». А я свистнул еще, еще и еще, и он, потеряв голову от таких нелепых команд, камнем упал вниз. Волны сомкнулись над ним.
«Москитус» выровнял полет, элероны встали в нейтральное положение. Я летел дальше, на дымок, что вился вдали. Это был «Меганом», получивший сообщение о бунте и уходивший прочь от Бисквита. На палубе в плетеных креслах потягивали кока-колу губернатор, Асамуро и Клифт, прикрывший голову соломенным канотье. Куда они плыли? Я хотел было сделать круг над линкором, да уж больно страшны были его расчехленные пушки, исподлобья следившие за «москитом».
Моноплан мчался и мчался вперед, и скоро я увидел груженную оружием шлюпку, где Фил Форелли орудовал здоровенными веслами, держа курс на Леденеец. Услышав мотор «москита», он оглянулся, пошарил под ногами и выставил дуло мушкета — на всякий случай. Пришлось поскорее улепетывать.
Пролетая мимо Рикошета, я увидел Меланхолика, Жуткого и Шахматиста, копавших картошку, а Черный Бандюгай, зевая, ходил с лейкой среди грядок моркови. Я покружил над островом неминуемой гибели, мысленно с ним прощаясь и запоминая эти скалы, деревья, песок…
Потом я долго летел курсом, которым ушла «Вера — Надежда — Любовь», а около восьми вечера мотор зачихал, закашлял, стал давать перебои, еще чуток поработал через силу и смолк. Показатель уровня топлива стоял на нуле.
Мы стали живо терять высоту. Планируя, работая закрылками и элеронами, я сумел посадить самолет на волну и при этом не перевернуться. И вот «москит» качался посреди океана, взлетая вверх-вниз, ночь напролет — вверх-вниз, а с рассветом, взлетая на гребень очередной волны, я увидел вдали линкор. Он приближался, и помощи ждать было неоткуда. Горько мне стало.
Когда до него оставалось меньше мили и матросы уже спускали шлюпку, вдруг у меня за спиной раздался тихий знакомый свист. Я обернулся, и снова жуть меня взяла от этой дикой, от этой дивной картины. Рука Самсонайта, начинавшаяся где-то далеко-далеко, приближалась ко мне, вырастая с каждой секундой. Вот она заключила меня в кулак и, заложив крутой вираж недалеко от линкора, умчалась прочь.
Скоро мы уже обнимались с Галетой. Палуба шхуны была заставлена бочками, в которых Самсонайт солил рыбу. Он был весел, загорел и ходил в расстегнутой на груди рубахе.
— Ох и скучал я по тебе! — смущенно проворчал он, обнимая меня свободными руками. — Каждый день вспоминал. Галета не даст соврать.
— Как банный лист приставал: плывем в Бисквит да плывем в Бисквит, — рассказал Галета. — За тебя волновался… Включал то и дело прожектор, вглядывался в горизонт. У него день с этого начинался. А потом мы придумали пользоваться ночным биноклем… Эффект замечательный!
— Знаешь, как хорошо мне видно в ночной бинокль! — похвалился Самсонайт. — Еще лучше, чем со Свечой… А дружок у тебя, — кивнул он на Галету, — ничего парень…
— Да и ты, Самсонайт, — захохотал Галета, — подходящий паренек!
Мы стояли на юте. Ветер был крепким. Он дул нам в спину, и шхуна шла под всеми парусами, слегка переваливаясь с боку на бок, а за кормой бурлила белая кильватерная струя.