У меня стучит кровь в висках. Еще хуже, чем после обморока в храме. Сумбурное состояние. Вроде как мне отрезали голову, а я ощущаю остальное тело... Так человек, которому ампутировали ноги, чувствует их. Да-да, фантомная боль. Кажется, отслоилось всё – кожа, кости, ногти. А что, вполне возможно. Пройти через ЭТО без проблем, не потеряв ни единой частицы своего тела, – из области сказок. Я словно вижу себя со стороны. Надо же, я не в облачении жреца. Чёрный костюм, котелок, ботинки – обычная одежда жителя Урадзиосутоку на время рабочего дня. Зонтик из бумаги бережёт лицо от лучей палящего солнца. Официантка в одежде гейши цокает гэта, сгибается в поклоне.

– Ирасяй... что-нибудь ещё желаете заказать, благословенный сюдзин?

 – Данке шён, – слабо машу я ей рукой. – Просто... вот это...

– Якитори сейчас будут, – угодливо кивает она. – В лучшем виде, с соевым соусом. Сакэ нагреваем на медленном огне, стараемся. Гомэн кудасай, хочу предложить одну вещь...

Она согнулась к моему уху, обдав свежим ароматом утренних хризантем.

– Самогонка имеется, своя, – вкрадчиво шепчет гейша. – Чистейшая, как слеза.

– Неси, – точно таким же тоном соглашаюсь я. – Капуста квашеная есть?

– Сделаем, миленький... под фунчозу замаскируем, нехристи не разнюхают.

Разрумянившись, официантка исчезает на кухне, под вывеской с иероглифами.

Ну, надо же... Урадзиосутоку захвачен японцами 10 сентября 1941-го, после официального вступления Ниппона в войну. Прошло семьдесят лет, и от того мегаполиса, частично кайзеровского и частично большевистского, практически ничего не осталось. Первым делом японцы восстановили тут Республику Приамурье, даже вызвали из эмиграции прежних белогвардейских правителей – купцов Меркуловых. Однако, уже через год решили: такой лакомый кусочек должен быть в составе Ниппон коку. Теперь Урадзиосутоку – это чисто японский город, поделённый на строгие квадраты, как на острове Карафуто, и сплошь застроенный типовыми серыми и белыми зданиями – с загнутыми краями крыш, чтобы могли селиться ласточки. Улицы тонут в цветущих ветвях сакуры – пластиковой, конечно, ибо дикая вишня не сдурела, чтобы цвести в это время года. Светятся иероглифы на лавочках японцев, разложивших сушить щупальца кальмаров. Слышны визгливые крики торгашей, расхваливающих товар на рыбном рынке у пристани. С омерзением рассматриваю васаби на тарелочке. Где же мой самогон?!

 Строчки в голове сами собой сложились в трёхстишие, хокку. Кафе «Нагасаки» – уютные беседки в стиле буддийского храма, на высоком холме. Отсюда отлично видна бухта, где плавают чудо-кораблики с красными бумажными парусами, кажется, в Китае их называют «джонки». Я смутно помню: недавно мы шли вверх по улице Спокойного Дракона. С крыш свисали разноцветные фонарики с иероглифами, а улыбчивые продавцы в кимоно, высовываясь навстречу из лавочек, кланялись и кричали: «Окаэри насай!». Город поглощён японской культурой, но не полностью. Лютеранскую кирху, костёл Богородицы и арку Цесаревича власти оставили, как экзотику – рядом обожают фотографироваться туристы из префектуры Хоккайдо. В переводе с японского Урадзиосутоку – «соляная бухта», но руссландцы зовут город по-старому, Владивосёки. Ближе к гавани Утренней Свежести (в честь соседней провинции Корея) возведена арка богини солнца Аматэрасу. К ней после церемоний в синтоистских храмах спешат поклониться молодожёны, испить чаю в тени истинной мудрости. Стоит проехать на машине десять минут, и перед вами – бело-голубой особняк консульства империи Манчжоу-Го, в здании бывшей городской Думы, окруженный многоцветьем китайских ресторанчиков. Не так давно (я слышал в новостях «Викинга») в городе объявили траур, гейши отказались принимать гостей в знак скорби – прежний ситё свершил обряд сеппуку, оставив записку на шёлке: «Мой император. Я взрезаю себе живот, не в силах больше править этой землёй, где люди занюхивают сакэ рукавом кимоно. Прошу прощения, что опечалил ваше сердце – увы, больше мне не выдержать». Да, уроженцам Ниппона тут тяжело. Они выбились из сил, пытаясь японизировать Дальний Восток, но бесполезно. Всё по-прежнему. Сигэмицу Сидоров бьет морду Дзиммэю Гончаренко по причине того, что жена Сигэмицу – достойная хозяйка чайных церемоний Кумико Сергеевна ‑ надела чересчур откровенное кимоно, а Дзиммэй тайком запустил длань под волнующий шёлк. И никаких поклонов, никаких извинений, никаких стихов, внятно описывающих сожаления, терзающие чёрное сердце негодяя Дзиммэя.

 Это хокку ситё написал собственной кровью, полоснув себя катаной поперёк живота. Германизация европейской части России оказалась успешней, каждому приятно считаться «белокурой бестией», чьи предки-арии пришли из окрестностей горы Кайлас со свастикой на склоне. А не «косоглазой япошкой – обезьяной с пальмы». Да, в самом Москау культура Ниппон коку популярна сугубо потому, что экзотический Токио далеко, а здешние люди на дух не переносят «азиатчины». Сколь полиция не запрещала подпольные сообщества, где пьют чай из самоваров, они лишь множатся и множатся.

– Ваше сакэ, достопочтимый сюдзин. Заклинаю Аматэрасу, обратите внимание.

Официантка, кланяясь в пояс, подает мне на подносе фарфоровый кувшинчик.

Я киваю. Трясущейся рукой наливаю жидкость в чашечку. Выпиваю залпом.

Мать вашу в Нибелунгов. Горит, как огонь в глазах Локки. До чего ж хорошо.

Капуста упруго хрустит на зубах. Жизнь возвращается. Ну-ка, по второй. Кажется, здесь начинаешь даже думать в стиле хокку. Зачем нужен аспирин, если есть самогончик?

Ольга появляется передо мной внезапно. Сначала я принимаю её за официантку – она тоже закутана кимоно, чёрное, расшитое жёлтыми драконами. Девушка усмехается.

– Я гляжу, арийский лак слез с вас быстро. На водку перешли? А где шнапс?

Я ничуть не смущён. После того, ЧТО случилось, я выпью и стеклоочиститель.

– Шнапс в переводе с немецкого – тот же самогон. – Я вновь тянусь за капустой. – Просто, может быть, более деликатный. – Присаживайтесь. Вы достали то, что я просил?

Она кивает. Извлекает чемоданчик из-под стола, внутри – портативный компьютер-«бух». «Сони», конечно. Тот самый, которым пользуются только истинные арийцы. Беленький, очень симпатичный. Лизнув палец, я касаюсь кнопки: система автоматически распознаёт мою ДНК. Начинается загрузка. Светится экран – система «Сакура», как обычно, думает долго, с подвисаниями. Слышна чарующая музыка колокольчиков.

– Взяла в аренду, – отвечает Ольга на немой вопрос. – Пятьсот иен, заплатила картой.

Я стучу по клавишам. Захожу в раздел Сёгунэ, где у меня особый кабинет с управлением видеокамерами. Я могу смотреть запись из любой точки в мире. Три камеры установлены в храме Одина, две в моей квартире. Пароль – asgard: не очень изобретательно, согласен. Ставлю режим «реального времени», поворачиваю камеру.

... В храм Одина набилось столько народу, яблоку упасть негде. Многие в пятнистом камуфляже и чёрной форме – спецназ СС. Есть люди и в штатском. Они оглядываются вокруг. Ходят. Рассматривают. Камера транслирует картинку с «зерном», но на лицах заметна печать удивления. Ещё бы. Я сам так удивлялся, придя в себя после обморока. Алтарь с жертвенником плавает в воздухе как привидение, проекция фильма ужасов. Он полупрозрачен, просматривается насквозь. Стены грота колеблются, как морская волна, их пронизывает зыбью. Один из военных приближается к изваянию Рюбецаля, духа-повелителя гномов. Да-да, это мой любимец, скорчившийся старичок с белой бородой, работа хорошего скульптора – вырублен из пещерного гранита. О, сейчас будет сюрприз. Эсэсовец дотрагивается, и... наверное, кричит от ужаса. Его рука полностью погружается внутрь Рюбецаля. Фигура кажется монолитной, но на деле она словно из жидкости. Не камень, а вязкая субстанция, наподобие киселя. Он не знает, что в этом ряду имелось пять каменных божеств, а не одно. Остальные пропали, стоило мне упасть в обморок. Да и не только они. Куда-то делся и жертвенный козёл...

Отрядом военных командует человек в серой рубашке и серых же брюках. Отдает приказы. Они вытягиваются перед ним, он большой начальник. Его лицо мне незнакомо. На всякий случай, подвожу камеру ближе. Он поворачивается. Я делаю снимок – один, второй. Изображение вдруг вспыхивает и резко гаснет. В чём дело?

– Он выстрелил в камеру, – спокойно поясняет Ольга. – С минуты на минуту эти люди будут в вашей квартире. Вот почему мы здесь. Меня прорезало предчувствие, что моё убежище скоро обнаружат, за мной придут... в ближайшее время. Я не ошиблась.

Со щелчком закрываю крышку «буха». Наполняю фарфор самогоном.

– Зер гут, – я вдыхаю первозданный аромат деревенского первача. – Восстановим события по крупицам. Хотя, собственно, там нечего и восстанавливать. Я вернулся домой. Вы были прикованы наручниками к постели. Я подошёл к вам, чтобы их отстегнуть...

Я обвожу взглядом залив: над океаном кричат чайки. Официантка вежливо кланяется очередному посетителю. Выдохнув, залпом выпиваю. Хватаю палочками капусту.

...– и мы оказались здесь. За десять тысяч километров от Москау. Что произошло?

Она тихо смеётся. Поправляет чёрные волосы. Она чертовски хороша в этот момент.

– Я не в курсе, как это случается. Наверное, в моменты особой опасности. Я такие вещи не контролирую. Именно так я переместилась после ранения в храм Одина,где вы меня и нашли. Помните, вы думали, что тело принесли партизаны... хотя двери были заперты. Вы положили меня на перевязку, там под статуей Рюбецаля. Энергия внутри моей головы срабатывает, как телехафен [28]Телепорт (нем.).
... Но я сама не знаю, когда это произойдёт...

 – Почему же вы не исчезли раньше?.. Ведь наручники вас бы не удержали.

Она щёлкает зажигалкой. Да, в Ниппон коку не арестуют за курение в кафе.

– Наверное, потому что в вашем случае мне ничего не грозило...

ГРОХОТ. СТРАШНЫЙ ВОЙ. КРИКИ.

Улица Восторга Микадо на моих глазах, как в замедленной съёмке, проваливается сквозь землю. В центре пешеходной зоны появляется круглая воронка. В бездну сползают кукольно-красивые домики с красными фонариками, рушится, заваливаясь набок вместе с колокольней, кирха святого Павла, сотнями сыплются вниз фигурки людей. Воронка расширяется – словно огромный, улыбающийся безгубый рот. Я слышу дикие вопли умирающих. Дома проникают сквозь асфальт, ставший зыбким, как подсолнечное масло. На моих глазах погибает этот город, и я ничего не могу сделать. Люди кричат от ужаса. Тела становятся прозрачными, словно из тонкого стекла. Я вижу их сердце, печень, мозг, как бежит по венам кровь. Целые толпы людей-стекляшек. Трещины паутиной расползаются по Урадзиосутоку. Деревья ломаются, как спички. Океан шипит, захлебываясь мёртвой рыбой, корчась в конвульсиях. Я судорожно хватаю нож со стола.

 Втыкаю в правую ладонь. Ту, что уже покрыта шрамами.

На тарелку брызжет кровь, смешиваясь с соевым соусом. Я смотрю девушке в лицо и вижу череп. Оскаленный в страшной улыбке череп, с упоением затягивающийся сигаретой.

– Что вы такое... – из последних сил хриплю я. – Что, чёрт возьми, вы такое?...

Она переводит на меня взгляд. Зрачков нет – они заполнены тёмной бездной.

– Удивительный вопрос, – выдыхает она дым. – Неужели вы ещё не догадались?