Глава I

Лицом к лицу со смертью

Был ясный осенний вечер. Солнце уже склонялось к западу и косые лучи его ярко горели на позлащенных главах многочисленных церквей Москвы. По случаю праздника движение по Москворецкой набережной было многолюдное. Всюду слышался грохот экипажей, людской оживленный говор, раздавались звонки трамваев и все это сливалось в неопределенный беспорядочный хаос вместе с вечерним звоном церковных колоколов.

Вдруг раздался тревожный крик: «Держите, держите!..» То кричал молодой парень-кучер, бежавший впритруску по берегу реки. Кафтан его был весть в грязи, по лицу текла кровь…

А впереди в это время, закусив удила, бешено мчалась лошадь с налитыми кровью глазами и с пеной у рта. Встречные прохожие в страхе сторонились от озверевшего животного.

В пролетке, бледная как смерть, с выражением безмолвного ужаса в широко открытых глазах, сидела молодая девушка. Темная осенняя шляпка ее сбита была набок и ветер силился сорвать ее с прекрасной русой головки. Некоторые встречные пытались остановить лошадь, загораживая ей дорогу, но при ее приближении отскакивали в сторону, обрекая таким образом на неминуемую гибель молодую девушку.

Вдруг в одно мгновение произошло что-то невероятное. Высокий молодой человек, перерезав путь бешеной лошади, схватил ее сильной рукой под уздцы и повис на левой оглобле. Бешеный конь, будто озадаченный такой неожиданностью, на минуту остановился, потом, мотнув в ярости несколько раз головой и косясь в сторону свирепыми глазами, бросился снова вперед, так что молодая девушка, не успевши соскочить с экипажа, осталась в том же отчаянном положении.

Напрасно молодой человек силился остановить коня, все усилия его, казалось, только злили дикое животное и оно продолжало мчаться вперед с неимоверной быстротой. Но вот молодой человек сильно ударился бедром о встретившийся на пути тротуарный столб и, упав затылком о мостовую, остался недвижим, распростертый во весь рост. В то же мгновение утомившийся конь встал как вкопанный. Он весь был покрыт потом так, что черная мокрая шерсть его блестела как атлас; густая белая пена большими клочьями, как вата, падала на землю.

Молодая девушка спрыгнула с экипажа в ту минуту, когда уже собралась большая толпа народа вокруг лежащего без чувств самоотверженного рыцаря. А он, распростертый навзничь, лежал с закрытыми глазами, смертельная бледность разлилась по всему юному, прекрасному лицу его. То был молодой студент в синей косоворотке и старой студенческой тужурке; форменная фуражка его валялась поодаль в пыли; из проломленного затылка струилась ручьями алая кровь, окрашивая пыльные камни мостовой.

— Боже мой, он умирает! скорей в больницу его! — кричала в отчаянии молодая девушка, наклоняясь к самому лицу лежащего без чувств студента.

Между тем, подошедший городовой крикнул первого подвернувшегося извозчика, вместе с ним взвалил студента в экипаж и крикнул: «В Яузскую больницу, живо!»

Тем временем подошел и кучер, молодой парень Иван. Молодая девушка, взглянув на его лицо, по которому из разбитого лба текла кровь, всплеснула руками:

— Бедный Иван, и тебя зашибла бешеная лошадь?..

— Что будешь делать, Елена Александровна… Вот, поди ж ты, кто бы мог подумать, что такой норовистый конь; вот уж, почитай, с полгода как куплен, а до сих пор никогда такого с ним не случалось, должно быть, испугамшись чего- нибудь. Слава Тебе, Господи, что еще вас избавил Он от несчастия.

— А тебя, знать, больно зашибло, Иван?

— Да порядком-таки, барышня, вот коленка больно мозжит… — и парень, хладнокровно подобрав вожжи, стал взбираться на козлы.

— Пожалуйте, барышня, теперь коняка угомонился, пойдет смирно.

— Нет, Иван, я не поеду с тобой, да и за тебя боюсь; лучше на извозчике.

 

Глава II

Бессонная ночь

Происшествие так повлияло на девушку, что она не поехала на именины к своей подруге, а вернулась домой взволнованная и бледная.

— Что с тобой, Лена, ты на себя не похожа и почему ты вернулась домой?

Такими словами встретила свою дочь полная сорокалетняя дама — Варвара Ивановна Чупрунова.

Лена рассказала все происшедшее.

Варвара Ивановна пожалела молодого студента, так самоотверженно пожертвовавшего собой ради спасения незнакомой девушки. Потом она дала денег кучеру Ивану и приказала ему сходить к доктору, чтобы тот оказал ему помощь.

Все остальное время того дня молодая девушка не могла успокоится. Она чувствовала тяжесть в голове и тотчас после ужина ушла в свою комнату и легла в постель в надежде, что сон укрепит ее и наутро она проснется со свежей головой. Но сон бежал от ее глаз и мысли ее заняты были одним предметом. Невольно в воображении ее рисовало образ того, кто спас ее от неминуемой гибели, пожертвовав самим собой. Она представляет себе его лежащего без сознания на пыльной мостовой.

Бледное лицо его с небольшими темными усами, с закрытыми глазами, опушенными длинными темными ресницами, с темными гордыми бровями, — так прекрасно; вьющиеся игривые локоны темных, почти черных волос обрамляют его высокий, белый лоб. Но эта кровь, кровь из разбитого затылка. О, Боже!.. Теперь он, вероятно, страшно страдает, а быть может, мечется в предсмертной агонии и даже умер уже. Но кто он? По форме судя, студент. Что, если он не здешний, если где-нибудь — там, далеко, в каком-нибудь глухом городке или в селе, бедная старушка- мать ждет не дождется, когда окончит университет ее сын, в котором вся ее надежда, все счастье… Может быть, есть у него братья, сестры, и не знают они, что он лежит теперь одинокий и костлявая рука смерти уже готова положить свою печать на его бледное чело… И сердце девушки заныло от избытка каких-то новых, непонятных ей чувств.

Потом эти мысли сменились другими. Она стала думать о прошлом безрадостном детстве своем и о настоящей юности.

Она осталась восемь лет тому назад десятилетней девочкой после смерти своего отца, богатого купца Александра Петровича Белоусова, который умер тридцати пяти лет всего от тифозной горячки. Все имущество и капитал свой, около полумиллиона разделил он по завещанию между ней, единственной дочерью, и матерью, но что она получит свою долю только по достижению совершеннолетия или по выходе замуж.

Мать ее, Варвара Ивановна, через год после того, как овдовела, вышла замуж за управляющего делами и торговлей своего покойного мужа и уже имеет от него троих детей.

Не любит свою падчерицу отчим Иван Иванович Чупрунов. Шутка ли, должен он выделить половину всего капитала и имущества неродной дочери, тогда как он сам, с женой и тремя детьми, должен сам-пять довольствоваться такой же долей, как она одна: вишь ты, какая счастливая. Мать Лены, Варвара Ивановна, хотя женщина и добрая, но крайне бесхарактерная и находится всецело под влиянием отчима. Для нее каждое слово его — закон.

Сколько Лена вынесла оскорблений от него в эти восемь лет, какой ненавистью дышит его каждое слово и как эта ненависть день от дня все растет и делает жизнь ее в отцовском доме адом А мать не может слова сказать в защиту ее, она боится каждого взгляда его и только говорит: уж ты, Леночка, с отцом-то как-нибудь поласковей, что делать, милая… Он тебя ведь любит, поверь мне, только такой уж горячий, вспыльчивый.

Год тому назад Лена окончив гимназию с золотой медалью, но не радовался отчим ее успехам. Будучи сам человеком невежественным, который вышел из темноты народной, отчим с презрением относился и к науке и к ученым, полагая единственное благо в толстой суме.

«А еще Бог знает, сколько горя придется, быть может, вынести впереди», — думала молодая девушка; и не знала она, что тучи готовы разразиться над ее головой.

Потом она вернулась опять к сегодняшнему происшествию и снова образ красавца-студента встал в ее воображении…

Неужели он умрет… «Боже, спаси его!» — мысленно молилась девушка и слезы невольно катились из глаз ее. Потом, внезапно, ее осенила мысль: «А что, — подумала вдруг она, — пойду завтра в больницу и справлюсь, кто он и в каком положении теперь находится, не нужно ли чего… Нет сомнения, что человек он бедный, может быть, нужны деньги… Прочь ложный стыд, человек ради ее спасения жизнью своей рискнул… Пойду, пойду непременно».

И молодая девушка с твердой решимостью идти завтра к больному крепко заснула.

 

Глава III

Заря любви

Было уже десять часов утра, когда Варвара Ивановна, во второй раз заглянув в комнату дочери и видя ее все еще спящей, решительно подошла к ее кровати.

— Леночка, что с тобой? Никогда не бывало, чтоб ты до сих пор спала; вставай, голубушка, чай пить, уже десять часов. Да не больна ли ты, милая?

— Ах, мама, неужели десять, — удивительно воскликнула молодая девушка, — что ж это, и в самом деле, как я заспалась.

И она, обняв мать, притянула ее к себе.

Елена Александровна чувствовала себя совершенно здоровой и бодрой, — благодатный сон восстановил ее силы, но она сказала, что болит голова. Поэтому, напившись чая, оделась и пошла прогуляться.

Завернув за угол и наняв извозчика, она приказала ехать до Яузской больницы. Было уже около двенадцати, когда она вошла в приемную комнату, где уже сидело несколько посетителей. Все они ожидали, когда окончится визитация доктора, и стало быть, когда можно будет видеть больных.

Между прочими посетителями сидела одна пожилая женщина. Глаза ее были красны от слез и она то и дело прикладывала к ним мокрый платок.

— О чем вы, бабушка, так плачете? — участливо спросила Елена Александровна, опускаясь на стул около старушки.

— Ах, матушка, барышня, горе горькое постигло меня, горькую, на старости лет; прогневала, знать, я, грешная, Господа Бога грехами своими великими. Один-единственный сынок лежит здесь. Сказывают, голову проломил, сердечный, вчерась..

— Не студент ли он, бабушка?

— Да, да, милая, студент… Успенский фамилия-то, Михаил Петрович… Вот один сын у меня, как перст, на последнем курсе, уж годочек один остается… Что я буду теперь без него делать, как жить, ведь без него по миру должна идти… А тут вот какой случай вышел: идет это вчера он по Москворецкой набережной, глядь — мчится бешеная лошадь; барышня или дама сидит в коляске-то, ни жива, ни мертва и никто-то не мог помочь ей, бедняжке, а он, сердечный, говорят — бросился останавливать… Мужчина-то сильный, что говорить. Ну, лошадь-то остановил, а сам-то сильно ушибся… Не знаю, как он теперь, бедный, что будет — Господь ведает.

Тут старушка начала рассказывать про свою горькую жизнь. Уже лет пятнадцать прошло, как она овдовела.

Муж ее был бедный чиновник и умер в горячке от простуды, оставя без всяких средств жену с девятилетним сыном. Много горя, много нужды приняла бедная вдова; работала она не покладая рук: шила на людей, убирала в домах, даже белье стирала — ничем не брезговала, лишь бы поставить на ноги своего любимого дитятку и вырастила- таки себе на радость и утешение такого сына, что дай Бог каждой дочери быть такой доброй да нежной, как он. Только один годочек и проучился на свой счет в гимназии-то, а потом на казенном на всем был: уж больно к ученью-то способным оказался, с медалью с золотой кончил; ну, а как потом в университет-то попал, так стал сам работать: уроки давать, в газетах пописывать и жили безбедно, благодаря Царю небесному… А тут нако-сь, какое горе приключилося.

— Бабушка, милая, сказать ли тебе, ведь это меня он вчера спас от смерти-то неминуемой! — воскликнула Елена Александровна и почему-то смутилась, лицо ее вдруг покрылось густым румянцем.

— Ах, милая барышня, Слава Царю небесному, что не дал Он, батюшка, погибнуть вам во цвете лет. Как же это все случилось, расскажите, милая.

И Елена Александровна рассказала все до мельчайшей подробности. А когда кончила рассказ, то прибавила: «Вот и я пришла сюда узнать, как он себя, бедный, чувствует, не нуждается ли в чем, может быть, нужны деньги, — я богата».

Старуха молчаливо слушала Елену Александровну и с восторгом смотрела на ее прекрасное, доброе лицо.

— Спасибо, родная моя, что вы так сердечно относитесь к бедному, Бог не оставит вас за вашу доброту.

Тут старушка встала и обняла девушку.

— Милая бабушка, не могу ли я быть вам полезной; вы бедны, я богата, а сын ваш рисковал своей жизнью ради моего спасения; вот, возьмите, что есть у меня здесь, а потом дайте мне ваш адрес, я побываю у вас.

Так говорила Лена, вынимая из портмоне и подавая старушке несколько кредиток, краснея в лице.

Та ни под каким видом не хотела взять деньги, но потом, видя крайне огорченное отказом лицо девушки, согласилась, наконец, взять.

Елена Александровна уговорилась с Натальей Петровной Успенской (так звали старушку, мать больного студента), что она пойдет к нему после нее и то в том случае, если больной чувствует себя хорошо.

Вскоре доктор ушел и Наталья Петровна вместе с прочими посетителями пошла в палату к сыну. Лена осталась одна в приемной.

Она теперь раскаивалась, зачем рассказала все его матери. Что подумает она о незнакомой девушке, посетившей ее больного сына? Лучше было бы прийти в другой раз или хотя бы выждать ее ухода отсюда. Но уже что сделано, то сделано; раскаиваться поздно…

Через полчаса из палаты вышла Наталья Петровна.

— Идите, милая барышня, он в сознании, слава Богу, а я подожду вас здесь, — сказала старушка, подойдя к Леве.

Лена робко вошла в палату и оглянулась по сторонам.

— Вам кого надо видеть? — спросила молоденькая сестра милосердия, увидя барышню, в смущении остановившуюся у дверей.

— Студент Успенский здесь находится? — тихо спросила Лена.

— А вот его койка № 27, — указала сестра в дальний угол и вышла из палаты.

Высокого роста, стройная, грациозная Лена шла неслышным шагом, а больной смотрел на нее, как на чудное видение, широко открытыми глазами.

Подойдя к постели, Лена остановилась.

В смущенном взоре ее видна была бесконечная жалость.

— Как вы себя чувствуете? — едва слышно проговорила она и склонилась несколько к изголовью больного.

— Голова болит, — прошептал он и вдруг порывисто приподнялся с подушки. Но в то же мгновение он со стоном упал вновь на подушку.

— Зачем, зачем вы беспокоитесь, лежите смирно, ради Бога! — испуганно воскликнула она, поправляя подушку.

— Но кто вы, чудное создание? — подавляя стон, спросил больной.

— Я та, которую вы спасли вчера от верной смерти… Я обязана вам своей жизнью и пришла благодарить вас за ваше великодушие. О, поверьте, как хотела бы я быть вам полезной чем-нибудь…

— Да, теперь помню все… Я видел вас именно с лицом, искаженным ужасом. О, как прекрасны вы были в ту минуту. Но потом… потом я пришел в себя здесь… Вы говорите, что, может быть, будете чем-нибудь полезны… Да, это так: вот теперь, при виде, вас я и здоров… О, какое счастье видеть вас каждую минуту, слышать чудный голос ваш; но кто вы, кто? — скажите!..

Больной не дождался ее ответа; он вдруг застонал и впал в бред.

Лена постояла еще минуту; слезы навернулись на глазах ее и она тихо вышла из палаты.

С этих пор образ юного красавца не покидал воображения девушки к в сердце своем она почувствовала новое нарождающееся чувство, — еще неведомое досель, мучительное и вместе с тем сладостное чувство любви.

Попрощавшись с матерью больного до следующего свидания, Лена вернулась домой.

 

Глава IV

Договор

Как уже было сказано выше, Елене Александровне, после смерти своего отца, приходилась половинная доля из полумиллионного капитала и имущества, т. е. дома и товара. По описи товара разных мехов в двух магазинах оказалось более, чем на 400 тысяч. Значит, в общей сложности наследство дочери простиралось до полумиллиона.

Опекуншей была назначена мать ее, Варвара Ивановна. Она через год вышла замуж и все дела торговые и денежные передала своему мужу Ивану Ивановичу Чупрунову. Варвара Ивановна души не чаяла в своем муже, да и немудрено: мужчина был он высокий, статный, богатырского сложения, молодец молодцом, да и не стар: он был всего лишь на пять лет старше своей супруги.

Почувствовав себя бесконтрольным хозяином во всем, он широко повел дела и вместе с тем ударился во все тяжкие по части прожигания жизни. В результате получилось то, что и должно было получиться, т. е. в делах получился застой и финансы пошли на убыль. По его соображениям, убытки простирались более чем на 200 тысяч.

«Как тут быть? — думает Иван Иванович, — ведь если выделить дочери полмиллиона, то на всю семью придется негусто. До совершеннолетия ее остается менее трех лет, но ведь она может выйти замуж и ранее, — как тогда быть?»

И Иван Иванович пришел к тому заключению, что надо ее выдать замуж, только умеючи…

Был у него на службе один приказчик, молодой, лет 25, красивый парень, высокого роста, хорошо сложенный, разбитной такой, шустрый парень. Звали его Николай Иваныч Филимонов. Его-то Чупрунов и наметил в мужья своей падчерице.

— Пойдем-ка, Николай Иваныч, в гостиницу, попьем чайку, мне с тобой надо поговорить по душам.

С такими словами обратился однажды вечером Иван Иваныч к своему приказчику.

Сели на извозчика, поехали в ресторан. Заняли там отдельный помер; потребовали чая, винца, закусочки; стали благодушествовать.

— Вот что, Николай, — говорит хозяин, — парень ты деловой, да и собой молодец. Я тебе такую, братец, невесту выискал, что и во сне не видал ты этакой.

— Вот как!.. А нуте-ка, скажите-ка, кто такая?

— Да хоть бы моя падчерица, чем не невеста? А?..

— Елена Александровна! — удивленно воскликнул Филиппов и даже привскочил с места.

— Что, разве не нравится? хе-хе-хе… — лукаво подмигивая, молвил хозяин.

— Что вы, что вы, Иван Иванович, разве это возможно: такая красавица и с таким капиталом: да разве такого ей жениха нужно?

— Да что об этом толковать, а только, если хочешь жениться, то посватаю, согласен?

— Да я с величайшей радостью, только что-то не верится; нутка-с, вот оказия-то, ей-Богу…

— Ну, так слушай мои условия. По духовному завещанию она наследница в половинной части капитала и имущества. Капитала на ее долю приходится 250 тысяч да тысяч с 50 за половину дома должно очиститься; так что и выходит, все ее наследство определяется в полмиллиона, — понял?

— О, Господи Боже! пол миллиона… легко сказать.

— Только, братец ты мой, я рассчитал так, что с тебя будет и половины того, да. Так вот, если на половину согласен, то буду сватом…

— Господи! Да как же не согласен-то… Такое счастье… Да разве я стою того?

— Ну, так вот что: перед самым венцом у нас с тобой будет сделан расчет. Чистоганом ты получишь сто тысяч на руки и потом полтораста тысяч; магазин, что на Мясницкой, поступает в твою пользу. Торгуй, брат, разживайся; только из долга ты не получишь ничего. Расписку же ты даешь мне в получении все приданного целиком. Согласен, так по рукам; будем хлеб-соль с гобой водить.

— Как мне вас благодарить, благодетель мой, я уж и не знаю… буду вечно за вас Господа Бога молить…

Этот уговор между хозяином и приказчиком происходил за полгода до описанного здесь происшествия на Москворецкой набережной.

Елена Александровна знала Филимонова хорошо. Покойный отец ее ценил расторопного малого и отличал его от прочих. Он частенько говаривал, что из этого парня выйдет прок. И действительно, начав службу свою с мальчиков, Филимонов своей смышленостью и бойкостью выдавался из всех служащих. Теперь он получал 150 руб. в месяц и Чупрунов метил его в управляющие. Чупрунов подготовил свою жену так, что Варвара Ивановна в конце концов смотрела уже на Филимонова как на будущего своего зятя. Не раз она намекала Лене, о том, что пора девушке подумать и о своем гнезде. Перебирая в разговоре с ней знакомых молодых людей, она не находила между ними молодого человека, который был бы достоин ее Леночки. По ее мнению, все они были гуляки, моты, пьяницы. Причем не раз останавливала свой выбор на Филимонове.

— Вот, Леночка, — говорила она иногда, сидя вечерком на диване, обнявшись с дочерью, — счастлива была бы ты, если б вышла замуж за Николая Ивановича. Парень во всех статьях хороший, дельный, трезвый, умный и из себя картина.

Девушка отмалчивалась, а мать принимала это молчание за знак согласия.

Леночка не раз задумывалась о своей дальнейшей судьбе. Не красна была ее жизнь в родном доме. Она хорошо знала, что отчим недолюбливал ее. Добрая, простая мать вечно занята была домашними хлопотами и малыми детьми и редко дарила старшую дочь лаской, хоть и любила ее очень. Подруг у нее было мало по душе. Лена чувствовала себя одинокой и даже лишней в доме. Большинство из них были девушки полуграмотные, да и те все уже почти повышли замуж.

Хоть и получила Лена образование в гимназии, но куда она и к чему могла применить свои познания — она совершенно обеспеченная: идти в учительницы — значит отбивать кусок хлеба у нуждающихся. Чувство любви ей было незнакомо, а замуж рано или поздно она будет должна выйти.

Поневоле она задумывалась иногда о Филимонове. «Ну что ж, — рассуждала она, — и в самом деле молодой человек и красив, и умен, только, конечно, не так образован, как бы хотелось мне, — ну да, выйду замуж, так можно будет и позаняться его развитием. А то где ж, на самом деле, женихи-то? Положим, у меня приданое немалое, а потому в женихах недостатка не будет, да ведь все они льнут к деньгам. Нет, как ни раздумывай, а пожалуй, придется с мамой согласиться и выйти за Филимонова. Принц заморский за мной не приедет».

Вследствие таких рассуждений Лене казалось, что она любит как будто Филимонова. Согласия своего она еще не высказала, но уже и отчиму и матери думалось, что Филимонов будет скоро их зятем.

Филимонов стал бывать у Чупрунова частенько и запросто. Он ездил иногда с Леной в театр, гулял с ней по бульварам и занимал ее нередко интересными разговорами. Оставалось только сделать официальное предложение, но Филимонов всякий раз робел, не веря в свое счастье и все откладывая день от дня свое объяснение с невестой. Как вдруг случилось то, что девушка сразу изменила свои отношения к нему. Она до безумия полюбила красавца-студента, так самоотверженно бросившегося навстречу смертельной опасности ради ее спасения. Теперь только и дум ее было, что о чернооком красавце. Стала Лена избегать встреч с Филимоновым. При его приходе уходила в свою комнату, отказывалась от прогулок с ним, а если и случалось сидеть с ним за одним столом, то была молчалива, как камень.

Недоумевали и отчим, и мать, видя такую перемену в дочери, но еще более удивлялся тому сам жених Филимонов.

«Эх, — думал он, — придется, видно, сказать: „Сорвалось“. Говорит пословица: „Куй железо, пока горячо“, и правда. Ну, пеняй теперь, дурак, на себя, коли не умел взять в руки счастье».

Как-то раз, оставшись наедине в гостиной с Леной, Филимонов пытался заговорить с ней в прежнем тоне, но девушка, посмотрев на него как-то рассеянно, вдруг встала и, сказав: «Извините, мне некогда», вышла из комнаты.

 

Глава V

Клятва в бульварной аллее

Елена Александровна навещала больного не менее двух раз в неделю. Каждый раз больной встречал ее радостной улыбкой, и она, присев на табурет, начинала выкладывать покупки. Она обыкновенно приносила больному печенье, варенье, конфеты к чаю и случалось, что и сама выпивала с ним чашку.

Раза два она была у Натальи Петровны. Старушка занимала небольшой особнячок на одной из немноголюдных, окраинных улиц Москвы. В маленькой квартирке ее было так чисто, так уютно, а сама старушка так добра и приветлива, что Лена считала истинным наслаждением побыть часок-другой в милом уголке.

Прошло уже с месяц, как Успенский был привезен в больницу. Голова его заживала с каждым днем <и он> к своей радости замечал, что здоровье его быстро восстанавливается.

Однажды Елена Александровна была у него. Оба были веселы, шутили, смеялись; но вдруг Успенский сделался серьезен.

— Что с вами, Михаил Петрович, — тревожно спросила Лена, — вам, должно быть, опять вдруг занездоровилось?

— Ах, нет, Елена Александровна, я совсем почти здоров и доктор сказал, что на днях можно и на выписку. А по правде сказать, знаете ли, ведь своим быстрым выздоровлением я обязан вам более, чем доктору.

Лена покраснела от счастья и стыдливо опустила глаза.

А Успенский продолжал:

— Но, Елена Александровна, как только я вздумаю, что скоро я должен отсюда уйти, так сердце и заноет, заноет… Вот я привык вас видеть здесь и, когда входите в эту душную комнату, так будто солнышко ясное проглянет в ненастный осенний день и так хорошо, так легко бывает на душе от счастья. А тогда уже…

— А тогда мы все же останемся приятелями и будем видеться с вами, — проговорила быстро Лена. — Мы можем гулять иногда с вами по бульвару; можем, наконец, встречаться в театре…

— Ах, я желал бы как можно видеть вас чаще, Елена Александровна.

— Но я, наконец, могу и заехать иногда к вашей матушке, я уже была у нее два раза и мы очень полюбили друг дружку.

— Елена Александровна, — вдруг воскликнул Успенский, крепко сжимая руку девушки, — можете вы исполнить мою маленькую просьбу?

— О, еще бы, что возможно, все исполню, говорите.

— Приезжайте к маме в следующее воскресенье к вечерку — часа в четыре: я буду уже дома; о, какую радость вы доставите нам обоим.

— Обещаю непременно быть у вас в это время, а теперь прощайте, пора, — сказала Лена и встала. Молодые люди крепко пожали руки друг другу и расстались.

В воскресенье около трех часов Лена подъехала на извозчике к квартирке Успенских. Ее встретили оба, и мать, и сын. Хлопотливая старушка не знала, чем угостить свою гостью. Сейчас же на столе явился самовар, булки, сливки, а Успенский, накинув свой плащ, в минуту сбегал в лавку, принес печенья, варенья, конфет. Все оживленно говорили, смеялись, шутили. Лицо Михаила Петровича сияло от счастья, а Лена часто останавливала на нем свой восторженный взгляд.

Было уже около пяти, когда Лена стала собираться домой. Успенский вызвался сопроводить. Сели на извозчика, поехали. Около С-го бульвара Лена приказала извозчику остановиться: дом был уже недалеко.

— Пройдемтесь немного по бульвару, — сказала Лена, — погода такая чудная и еще не поздно.

Погода действительно была восхитительная. Днем выпал снег, а к вечеру стало примораживать и свежий воздух действовал ободряюще. Молодые люди тихо пошли по боковой аллее бульвара. Гуляющей публики было очень мало.

Густая аллея, еще не совсем освободившаяся от желтых листьев, была тениста. И вот в ее сумраке на одной из уединенных лавочек Успенский и Лена присели.

После веселого их разговора, вдруг оба замолчали. Потом Лена, обратясь к своему собеседнику, сказала:

— А знаете, Михаил Петрович, меня сватают…

— Ну, и что же, идете? — тихо, но порывисто спросил Успенский.

— Сначала хотела идти, но потом, с тех пор, как… — и Лена оборвала.

— А потом, потом… Говорите же дальше, Елена Александровна.

Лена помолчала минуту и, наконец, собравшись с духом, тихо, но отчетливо прошептала:

— С тех пор, как полюбила вас.

Но она не окончила, как Успенский стремительно взял ее за руки и, заглядывая в глаза ей, страстно сказал:

— Милая моя Лена, счастье мое!.. и это не сон, о Боже!..

Они прильнули друг к дружке и слились в страстном долгом поцелуе. А Лена шептала: «О, как люблю я тебя, мой сокол и какое блаженство быть любимой таким, как ты…»

— Но что, если твои родители против твоей воли отдадут тебя за того… — тревожно молвил Успенский, покрывая ее руки поцелуями.

— Нет, нет, никогда этого не будет и я клянусь тебе, что буду твоя или ничья. Да и какое право имеют они?.. Отец не родной, а мама души во мне не чает… Да и, наконец, через два с небольшим года будет мое совершеннолетие и тогда я свободна, богата; у меня полмиллиона денег будет.

— А-а, — грустно протянул Успенский и склонил голову, к удивлению девушки.

— Но что с тобой, милый, почему ты вдруг опечалился? — тревожно спросила Лена.

— Милая, ты так богата, но ведь я ничего не могу дать, кроме своего имени. Я ничего не имею, кроме должности профессора в будущем.

— Ах, Михаил, ну к чему это ты заговорил так, ведь я отдаю тебе свою душу, тело, неужели же деньги имеют при этом большое значение? возьми их! ты такой умный, можешь употребить их с пользой для обездоленных людей.

И молодая девушка в страстном порыве снова прильнула воспаленными губами к своему милому.

 

Глава VI

Заговор трех злодеев

— А знаете, Иван Иванович, я догадываюсь, почему Елена Александровна изменилась ко мне, — сказал однажды Чупрунову приказчик Филимонов, улучив свободную минуту в магазине.

Тот вопросительно посмотрел.

— Ну-ка, скажи, в чем тут дело?

— Дело простое. Иван Иванович, Елена Александровна любит другого.

— Как так, ты почем знаешь?

— Да видел ее два раза на С-ком бульваре: со студентом гуляла под ручку. Ну, известное дело, человек ученый, да и красавец, можно сказать писаный, — не мне, мужику, чета.

— Не бывать тому, чтобы она из моей воли вышла! — воскликнул Чупрунов, ударив о прилавок кулаком, и вышел из магазина.

В тот же день Иван Иванович после обеда не лег спать, как это он делал почти всегда, а лишь только Лена вышла на прогулку, собрался и он. Пройдя до ближайшей площади, он зашел в ресторан и выпил кофе с коньяком. Ему надо было выиграть время. С полчаса спустя он шел уже по бульвару. Он издали заметил Лену и идущего с ней рядом высокого плечистого студента.

— Да, красив шельмец очень, просто картина, а плечища- то какие, где тут Филимонову равняться, далеко, как до звезды небесной. Вот уж пара с Леной-то, так пара — на редкость.

Лена тоже заметила отчима, но нимало не смутилась и, поравнявшись с ним, весело спросила:

— Куда это вы, папа, спешите?

— Хе-хе-хе… А вот, тоже погулять захотелось и мне, старику, — захихикал Чупрунов, лукаво подмигивая глазом, — погодка то какая, а? — благодать… Имею честь кланяться, — обратился он к студенту, приветливо пожимая ему руку. Тот отрекомендовался. Потом Чупрунов простился и пошел далее.

Вечером, в одном из отдельных кабинетов первоклассного загородного ресторана, Чупрунов вел беседу с приказчиком своим Филимоновым.

— Да, Николаша, соперник твой, брат, парень опасный; не на шутку, знать, вскружил девчонке голову. Из-за него она и нос от тебя теперь воротит. Надо, дружище, действовать, а то оба мы с тобой можем на бобах остаться. Этот студент, наверное, юрист какой-нибудь, значит, касательно наследств-то дока, слопает денежки, как пить даст.

— Как же нам быть-то теперь, Иван Иваныч?

— Надо подумать, приятель, как бы это девчонку отворотить от него. Ну-ка, выпьем, авось в голове мозгов не прибудет ли?

Выпили изрядно.

— Вот что, Николай, не лишаться же в самом деле нам с тобой полумиллиона, так, аль нет я говорю?

— Так-то так, Иван Иваныч, да ведь что будешь делать, насильно мил не будешь, да и силком ее не выдашь, не такая девка.

— Н-да, это правду ты говоришь, что силком ее не выдашь, но ежели, к примеру сказать, можно воспрепятствовать ей теперь выйти замуж за студента, то ведь кто ж ей запретит дождаться совершеннолетия, а оно не за горами: через два с небольшим года она будет вольный казак и тогда за кого хочет, за того и выйдет, хоть за водовоза… Тогда уж ничего с ней нельзя будет поделать и прощайте наши денежки… Вот что я думаю, дружище, надо нам избавиться от этого студента…

— Это каким же образом?

— А ухлопаем его и баста…. Что ты скажешь на это? Поработать можно, брат, из-за полмиллиона. Что, так ли?

— Так-то оно так; да как это сделать-то?

— Э, друже, я ужо понадумал кое-что, только ты заодно ли со мной будешь?

— Что ж, я сам себе не враг, Иван Иванович, было бы из-за чего только рисковать.

— Ну, так слушай. Завтра, так часу в пятом, будь ты здесь и сиди в общем зале, а я может быть, залучу этого студента сюда. Познакомимся, выпьем вместе как следует, а потом наймем четырехместную и поедем за город куда-нибудь кататься, ну, хоть на Ходынское поле. Ты возьми с собой револьвер и я тоже. Нет, впрочем, будут слышны выстрелы, надо, чтобы тихо было, лучше кинжалы возьмем… ну, и сбросим его в поле… Только надо подкупить извозчика какого- нибудь поголоворезистей, а там и концы в воду, и деньги наши… Нет ли у тебя на примете сорванца какого-нибудь, чтобы согласился нам помочь? Дай ему сотни три, а то и пять, да потом пообещай столько же, как сладим дело-то. Идет, что ль?

— Идет, согласен, только вот насчет сорванца-то как… А, постой, — вспомнил одного такого, пожалуй, и подойдет. Завтра же разыщу его и все сообщу вам…

Злодеи выпили еще и распростились.

 

Глава VII

Опять со смертью встреча

Чупрунов воротился домой не поздно. После ужина он позвал жену в свой кабинет и сказал ей:

— Вот что, Варя, я сегодня встретил Елену на бульваре, она гуляла с каким-то студентом красивым. Он-то, я думаю, и вскружил девке голову, что она и глядеть не хочет на Филимонова. А тот говорит, что видел ее и сам раза два, под ручку, дескать, с ним ходила; людей стыдно, пропадет девка; надо будет принять меры.

— Да, не надо пускать одну гулять, — согласилась любящая жена с своим супругом.

— Нет, не то: гулять не пустим, так все равно где-нибудь будут встречаться: в церкви, в театре, да мало ли… А я вот что надумал: притворись ты завтра хоть больной, что ли, или как там хочешь, только не пускай ее после обеда гулять, а я тем временем пройдусь по бульвару и поговорю с этим студентом по-свойски, чтобы он и думать забыл о ней.

Варвара Ивановна согласилась с мужем.

На другой день Варвара Ивановна сидела за обедом задумчивая, печальная. Она ничего не ела (потому что плотно позавтракала) и выглядывала больной. Она вышла из- за стола до окончания обеда и, сказав, что ей неможется, отправилась в свою спальню и легла в постель.

Обеспокоенная нездоровьем доброй и любимой матери, Лена тотчас же пошла за ней.

— Что с тобой, милая мама? — тревожным голосом спрашивала дочь.

— Ах, Леночка, с утра мне так неможется, так разболелась моя головушка, что Божий свет не мил. Намочи-ка, милая, уксусом полотенечко, да чайку приготовь…

Варвара Ивановна вполне достигла своей цели: Лена не пошла гулять, а все время ухаживала за своей матерью, наливая ей чай и меняя полотенца.

А между тем, Иван Иваныч вскоре после обеда отправился по «делам».

«Наверное будет ожидать Леночку этот студент, пройдусь немного еще успею», — думал Чупрунов и направился пить кофе в ресторан. Просидел он там с полчаса, но кофею выпил всего только одну чашку, напротив, коньяку осушил целую пол бутылку для храбрости.

На бульваре он увидел студента Успенского. Молодой человек сидел в задумчивости на лавочке и даже не заметил, как подошел к нему Чупрунов.

— Мое почтение, — приветливо воскликнул тот, приподымая дорогую бобровую шапку.

— Здравствуйте, Иван Иванович, — ответил Успенский, поспешно встав с лавочки и крепко пожимая руку Чупрунова.

— А я, знаете ли, Михаил Петрович, к вам нарочно сюда по делу.

— Что такое?

— Да вот разговаривали мы о вас с Леной, она и говорит, что вы даете уроки; мне бы и хотелось сынишку своего подготовить в гимназию. Леночка то и сама бы вас попросила об этом, да не может сегодня из дому выйти: мать что- то уж очень расхворалась. Так что вы мне на это скажете?

— Я к вашим услугам, Иван Иваныч; велик ли ваш сын и по каким предметам придется мне его готовить?

— Вот что, Михаил Петрович, поедемте-ка чай пить со мной, если располагаете временем, там и поговорим об этом и условимся; аль торопитесь, может, куда?

— Нет, у меня свободного времени много, располагайте мной.

Уже было темненько, когда извозчик остановился у загородного ресторана. Чупрунов с Успенским, раздевшись в швейцарской, поднялись наверх. Они вошли в общий зал.

— Ба, ба, ба! Какими это судьбами, Николай Иванович? Давненько, приятель, мы с тобой не видались, — притворно радостным тоном воскликнул Чупрунов, протягивая обе руки Филимонову. У того на столе был чай и коньяк. Филимонов и Успенский познакомились.

«Эге, — подумал первый, окидывая с головы до ног мощную фигуру студента, — этот как тиснет, так и дух вон… А красив, черт его подери, страх как…»

— Ну, господа, друг дружке мы наверное не помешаем, а напротив, всем-то вместе будет веселее, так пойдемте в общую компанию, — молвил Чупрунов и крикнул: «Эй, малый, веди-ка нас в номер».

— Пожалуйте, Михаил Петрович, — предупредительно пропустил Чупрунов вперед Успенского, а сам припал к уху Филимонова.

— Ну что, как дела?

— Дела в порядке, головореза нашел, дал четыре сотни, да столько же после «того» обещал…

— А кинжал-то?

— Есть.

— Ну то-то; у меня тоже; теперь надо напоить его, да время затянуть подольше… Не робей!..

Через несколько минут весь огромный стол кабинета был уставлен всевозможными винами и множеством всевозможных закусок; да кроме того, Чупрунов заказал ужин.

— Вы, Михаил Петрович, я чай, больше проезжаетесь насчет красненького али пивца, а мы так рассейское в первую голову ставим, потому — хлебное.

— Ну, не скажите, я не институтка, приходилось по четверти на ночь иногда одному…

— Да может ли быть это? — воскликнул Чупрунов.

«Эх, черт тебя задери, — подумал про себя Филимонов, вот с таким верзилой и потягайся… Ну да что там, с голыми-то руками против ножей не выстоишь все равно».

Но Михаил Петрович пил мало: не в своей он был, очевидно, компании.

— Ну, так что же вы, дорогой, мне скажете насчет сынка-то? — обратился к студенту Чупрунов. — Видите ли, ему восьмой год пошел, мальчик шустрый и понятливый страх какой; хотелось бы приготовить его в первый класс, ну, стало быть, французский там, немецкий и т. п. истории… Как цена-то будет?

— Да ведь как заниматься, Иван Иванович, судя по числу часов в день.

— Ну, там часа два хоть, что ли.

— Двадцати пяти рублей не жалко?

— Что вы, помилуйте, я еще красненькую накину, только не откажите, сделайте милость.

Дело с репетированием было слажено.

Между тем, время шло; сначала выпивали и закусывали разными деликатесами, потом подавали ужин в несколько смен; после ужина стали пить кофе с коньяком. Успенский в конце концов понемногу разошелся и почти не отставал в выпивке от своих новых знакомых. Он занимал их разными рассказами, смешил анекдотами, а на это он был мастер. Слушатели хохотали до упаду и думали про себя в душе: «Ведь вот, ежели бы не эти денежные дела, да не девка красная, так глядишь, приятелями были бы; ведь цены нет парню-то, умняга, что тут и говорить…»

— А вот что, господа, — воскликнул Чупрунов, смотря на массивные золотые часы, — время теперь десятый час в начале, не прокатиться ли нам за город, так, по Петровскому; по первому-то снежку ух как хорошо, право… А там надумаем, авось и в «Яр», а то в «Стрельну». Идет, что ль?

— Идет, идет, — воскликнул весело Филимонов, — а вы, Михаил Петрович, уж разделите с нами до конца компанию-то, уж не обидьте нас.

Михаил Петрович задумался было, но потом, тряхнув решительно кудрями, молвил: «Эх, была не была, едем!» Он был навеселе.

Когда все трое вышли из ресторана, у подъезда уже стояли четырехместные сани. Хлопотать о них выходил Филимонов. Он же и справлялся, готовы ли, а между тем, извозчик стоял уже более трех часов. Это был молодой, бойкий парень, согласившийся за деньги на злое дело…

Сели в сани: Чупрунов с Филимоновым позади; а Успенский — на передней скамье, лицом к заду.

Поехали.

Погода была не так восхитительна, как говорил Чупрунов.

Дул сильный ветер, кружа в воздухе тучи снега. Когда выехали в поле за Тверскую заставу, ветер выл на разные голоса, заглушая совершенно человеческий голос.

«Пора!» — шепнул Чупрунов на ухо Филимонову, а тот только ответил: «да». Пара сильных лошадей быстро мчала тяжелые сани; под полозьями их скрипел сухой снег.

— Что это такое в той стороне, будто свет какой? — указывал рукою вперед Филимонов, привстав с сиденья.

— Где это? — спросил Чупрунов.

Успенский повернулся в ту сторону, куда показывал Филимонов. В то же мгновение он почувствовал в правой лопатке холодное лезвие кинжала и громовым голосом закричал: «Спасите, убивают!..» Вместе с тем он изо всей силы хватил кулаком по виску Филимонова так, что тот без чувств вылетел из саней. Успенский был уж на нем, но видя, что тот недвижим, встал на ноги, вырвал нож. Еще мгновение и Чупрунов налетел на студента, но тот, уклонившись от удара, ударил по голове рукоятью ножа нападавшего и тот опешил.

— Что ж ты, извозчик, зеваешь, бей его! — крикнул он, горячась и размахивая кинжалом.

Но извозчик, ударив по лошадям, в минуту скрылся из глаз в тумане вьюжной метели.

— Ваше высокоблагородие, там на Ходынке человека убивают!.. Явите милость, пошлите помощи: двое на одного напали с ножами… Там, около рощи, недалеко от убежища воинов.

Так говорил вбежавший в участок извозчик приставу.

Пристав сию же минуту командировал нескольких конных стражников на место происшествия, а извозчика стал допрашивать. Парень со слезами сознался, как он согласился за 800 руб. на злое дело; сказал, что подкупил его приказчик Чупрунова Филимонов, а за что хотели они убить студента, не известно.

Тут извозчик вынул из кармана сверток кредиток и положил на стол пристава.

Между тем, конные стражники рыскали по всем направлениям около Всехсвятской рощи и, наконец, нашли первого Успенского. Студент тихо шагал, увязая глубоко в рыхлом снеге.

— Я истекаю кровью, братцы, довезите меня до больницы, — сказал он первому встречному стражнику.

— Кто вы? — спросил стражник.

— Студент Успенский, на меня напали с ножами и ранили.

— Где же преступники?

Успенский указал в их сторону.

Стражник стрелой помчался за извозчиком к Петровскому дворцу, чтобы отвезти раненого, а остальные поскакали в ту сторону, куда указал Успенский.

Подъехав к месту происшествия, они увидали такую картину: на снегу, распростершись навзничь, лежал Филимонов без чувств, а Чупрунов прикладывал к его голове снег, чтобы привести в сознание. Наконец Филимонов очнулся, привстал немного, а потом поднялся на ноги…

Чупрунов подхватил его под руку и повел. Конные стражники провожали их до участка…

 

Глава VIII

Что посеешь, то и пожнешь

Варвара Ивановна была очень обеспокоена тем, что супруг ее не ночевал дома. «Господи Боже мой, — думала она, — неужели он вспомнил свою молодость, никогда с ним того не случалось во все восемь лет». Было около одиннадцати, а его все нет. Бедная женщина теряла голову и металась, как угорелая. Она и не знала, на что и подумать. Ей представлялось, что он теперь кутит где-нибудь в публичном доме, а то на мысль приходило и то, не ограбили ли, не убили ли его.

Но вдруг в комнату к ней вбегает Лена, бледная как смерть.

— Мамочка, мамочка, что ж это такое, Господи! Прочти-ка, что пишут! — и она подала ей газету.

Вот что помещалось на столбцах ее:

«В ночь на 5 ноября, купцом Иваном Ивановичем Чупруновым, совместно с приказчиком своим Николаем Ивановым Филимоновым, совершено покушение на убийство студента Михаила Петровича Успенского при следующих обстоятельствах. С вечера все трое были в ресторане № и кутили, а потом отправились за город кататься в четырехместных санях. Дорогой Филимонов ударом кинжала ранил в плечо Успенского, но тот не растерялся и ударом кулака вышиб из саней противника и обезоружил его. Вслед за тем бросился и Чупрунов на Успенского, но тот рукояткой кинжала сшиб <его> с ног. Подкупленный за 800 руб. извозчик Иван Захаров в решительную минуту почувствовал угрызение совести и, оставив седоков, помчался в Н-скую часть, где заявил приставу о происшествии.

Немедленно была послана конная стража, которая, захватив преступников, доставила их в часть, а истекающий кровью Успенский помещен в Первую Городскую больницу.

При допросе преступники сознались во всем. По словам Чупрунова, они хотели убить Успенского из опасения, чтобы падчерица его Елена Белоусова не вышла за него замуж. Так как она является наследницей полумиллионного состояния и должна получить наследство при выходе замуж, чем и привела бы дела Чупрунова, за последнее время пошатнувшиеся, в совершенный упадок, то он намеревался выдать падчерицу Елену за приказчика Филимонова, который соглашался на половину приданого; другая же половина, по уговору, должна было поступить в собственность Чупрунова. Этими деньгами можно бы было поправить его расстроенные дела. Арестованные по распоряжению следователя переведены в К-скую тюрьму».

Варвара Иванова побледнела как смерть, а Лена, оставя ее, выбежала из комнаты. Одевшись поспешно, она вышла из комнаты и наняла извозчика до Первой Городской больницы.

Визитация доктора была уже окончена и сестра милосердия пропустила Лену в палату. Видя крайне расстроенное лицо девушки, сестра была тронута до глубины души.

— Успокойтесь, голубушка, — сказала она, — рана не опасная и он в полном сознании, только слаб от потери крови.

Когда Лена подошла к нему, Успенский лежал с закрытыми глазами. Бедная девушка смотрела на него и тихо плакала.

Вдруг он открыл глаза и вскрикнул:

— Милая Лена, ты пришла ко мне, — о, как я счастлив!

— Не волнуйся, милый, тебе вредно…

— Нет, Леночка, это пустяки… Вот если бы еще несколько пониже ударил он, то, может быть теперь я уже не видал тебя… Но, Лена, твой отец… О Боже! Я недоумеваю… Что я им сделал?..

Лена рассказала ему содержание газетного известия и Успенский понял причину…

— О, милый, что я за несчастная, что второй раз из-за меня ты подвергаешься смертельной опасности!..

— Но, Леночка, я готов и вовсе умереть или отдать жизнь свою по капле крови за тебя, мое солнышко.

Девушка, припав к его груди, тихо плакала.

— Но теперь ты мой, мой навсегда, милый… Не будем ждать, выздоравливай поскорее, ради Бога, и тогда… тогда уж никто нас не разлучит до гроба.

По весне Чупрунова и Филимонова судили. Они присуждены были на 3 года каждый в тюрьму с лишением прав.

Жаль было смотреть на бедную Варвару Ивановну, извелась она вся до последней возможности, куда девалась ее дородность и румянец щек. Когда был объявлен приговор суда, несчастная лишилась чувств и ее вынесли из зала. Сам Чупрунов за время предварительного заключения постарел на целых десять лет; голова его сделалась белой как снег, щеки осунулись, глаза потухли и все лицо избороздили резкие морщины. Трудно было узнать в нем теперь прежнего здоровяка. Он с кем он не разговаривал и только тихо плакал, глядя украдкой на свою несчастную жену.

 

Глава IX

Заключение

Прошло три года и многое изменилось в жизни действующих лиц этого рассказа.

Михаил Петрович Успенский вышел из больницы в первых числах декабря, а после крещения была его свадьба с Леной. Красавица-девушка сияла счастьем и окружающие с восхищением смотрели на прекрасную парочку.

Михаил Петрович недавно лишь возвратился из заграничной поездки и занял в университете профессорскую кафедру. По убедительной просьбе Варвары Ивановны он поселился в ее огромном доме вместе со старушкой-матерью своей. Дети Варвары Ивановны подросли и можно было видеть, какой лаской окружали они двухлетнего своего племянника Сашу — сына счастливой Леночки. А Леночка расцвела как пышный цветок и стала еще прекраснее.

По совету Михаила Петровича, торговля, так хорошо поставленная отцом, Белоусовым, продолжалась. Во главе этого дела стоял сам Успенский, который с помощью нанятого вновь опытного управляющего развил его до значительно больших размеров.

Иван Иванович Чупрунов не вынес несчастья и умер вскоре по приезде Успенских из заграницы. Варвара Ивановна смирилась со своей злосчастной долей. Она нашла утешение в любви дочери и зятя.

Незадолго перед смертью Чупрунов пожелал видеть Михаила Петровича и Лену. Когда он вышел в приемную камеру тюрьмы, Успенские поразились его переменой: он был похож на выходца с того света и шатался на ходу от слабости как пьяный.

В камере, кроме Успенских, не было никого. Мутным взглядом окинул Чупрунов камеру, но, казалось, не видел никого или не узнавал сидящих Успенских. Он в недоумении остановился у дверей и вопросительно посмотрел на стоящего позади тюремного надзирателя, будто спрашивая: «Где ж они?»

— Папа! — воскликнула Елена Александровна, устремясь к старику, и тот, вздрогнув всем телом, зарыдал как ребенок.

Он обнял Лену и прижал к груди своей, шепча: «Прости, прости меня, дочь моя, великого злодея! Бог не захотел твоего несчастия и справедливо воздал мне по делам моим». Потом несчастный обнял Михаила Петровича…

— Будь проклято богатство! — воскликнул он, хватаясь за голову и, шатаясь, вышел из камеры.