Глава 9. ЗА ЖАР-ПТИЦЕЙ
Четыре месяца спустя
«В придорожных кафе всегда готовят вкуснее», – думал Михаил, снова почувствовав под ладонями руль машины.
На эту тему Михаил любил рассуждать как активный участник дорожного движения, а такие люди обычно хорошо разбираются в кулинарии, что приготовлено хорошо, а что плохо, и гораздо лучше тех, кто редко бывает в пути. Еда на дороге должна быть обязательно вкусной. Если нет, колеса запросто доставят клиента к следующей, но настоящей вкуснятине, и если нужно, километров за сто. Контора, где невкусно, прогорит. В городе же все по-другому. Обед к клиенту приходит неотвратимо и по расписанию. И съешь все, что подадут. На еду, которую хотелось бы, просто нет времени. Вот тогда кафе и всякие шашлычные подсовывают вам все что угодно – от хорошо проваренной олифы, вместо нормального подсолнечного масла, до пирожков с «котятами». Такая вот разница между общепитами на дорогах и в городе.
Дорога на запад Москва-Минск мало отличалась от таких же дорог, но в других от столицы направлениях. И была, как и все российские дороги, чем дальше от Кремля, тем хуже. Качество дороги Михаил определял по частоте толчков, воспринимаемых колесами его «Нисана» при встречах с неровностями, трещинами, ямками и другими повреждениями. До Смоленска она в этом плане была даже и ничего, а гаишники со своими радарами в кустах и штрафами попадались сравнительно редко. После Смоленска ситуация ухудшилась. Заплаток на дороге, прикрывающих неухоженные участки трассы, стало меньше, а гаишников больше. Опять же гаишники. В сознании Михаила они и дорога, когда ему очень быстро нужно попасть к цели своего «шпионского» путешествия, были неотделимы друг от друга, как единый «напряг». Этого «напряга» он все время пытался избежать, хотя регулярно высовывающаяся из-за кустов рука с палкой совершенно не позволяла это сделать. И постоянно мысли о том, куда и для чего эта поездка. Он снова и снова прокручивал в голове предстоящую в пункте назначения работу.
Пункт этот, если верить координатам, выданным немецким отчетом, был в Гомельской области Беларуси. Там храм, почему-то не уничтоженный немцами во время оккупации. В нем тайник в виде иконы или картины или настенной живописи. Узнаю по ходу дела. Тайник нахожу прибором, который купил в Москве на Митинском рынке. Продавец мужского пола мамой поклялся, что прибор исправен. Если насчет мамы, то Михаил всегда верил в правдивость такой серьезной клятвы. Тайник сфотографирую камерой, которую по материалам немецкого отчета частями (для шифровки) за кругленькую сумму ему сделали ребята из инженерно-физического института и которую потом сам собрал из этих частей. К камере с высокой разрешающей способностью приложена очень мощная фотовспышка. Она высветит все закоулочки экспонируемой поверхности. Из снимка нужно вынуть информацию, по которой Михаил потом уже в Москве изготовит детали и соберет ретранслятор (усилитель эмоций).
Кажется, уже доехал. Впереди граница Беларуси. С границей теоретически не должно быть никаких проблем. Из вещей у него белье и две фотокамеры. Одна, правда, только с виду камера. На самом деле счетчик радиации. И даже не подумают, что это счетчик. Совсем близко к границе гаишники испарились. Зато появились вереницы груженых фур, в очереди ждущих проверки документов. Легковушки проходят по левому ряду. По правому – фуры. Правый ряд всегда стоит. Как предупредили еще в Москве бывалые водилы, часто пересекавшие границу, у Михаила, скорее всего, даже паспорта не спросят, не говоря уже о проверке багажника. Мимо пограничников нужно проехать медленно, чтобы машина не вызвала подозрений.
После пограничного пункта Михаил сразу отметил особенности нахождения на территории другого государства. Во-первых, за дорогу нужно платить, правда, только однажды при въезде, а с его московскими номерами только рублями. Во-вторых, наполовину подскочила стоимость бензина за литр, а заправок вдоль дорог стало раза в три меньше. Опять же деньги за бензин у него брали только в российской валюте или по банковской карте. Не принимали ни доллары, ни белорусские рубли, которыми он запасся в Москве. И еще. Беларусь, похоже, очень аграрная страна. Почти всю дорогу до Минска тянутся бескрайние поля. В отличие от российских, здешние кажутся красивыми, ухоженными и чем-то обязательно засеянными. Дорога в своей средней части оборудована сравнительно высоким разделительным барьером. Ослепнуть от света фар встречных машин практически невозможно.
После границы Михаилу нужно было выполнить вполне конкретную задачу. Появиться там, где стоит храм с тайником, и, по возможности, не засветиться. В последнем он сомневался, так как с местными жителями все равно придется общаться. Но нужно было свести это общение к минимуму. Михаил знал, что территория, куда он ехал, лет пятнадцать назад совсем обезлюдела, попав в зону известного Чернобыльского заражения. Кому же хочется медленно, а может, и быстро, умирать от радиации? Поэтому людей там, Михаил всеми силами надеялся на это, должно быть немного. Ему это на руку.
«В отношении радиации могут быть проблемы, – думал Михаил. – Когда в немецком отчете прочитал, что маячком тайника является радиоактивный источник, сразу же связал это с окружающим маячок радиационным фоном. Тайник в жизни не найти, если уровень радиации окружающего фона будет выше интенсивности излучения источника. Храм с тайником, – Михаил посмотрел на карте, – должен находиться на территории или около территории, которая после Чернобыльских событий официально объявлена зараженной зоной. Это площадь радиационно-экологического заповедника Полесья на самом юге Гомельской области, граничащей с Украиной. Если с высокой вышки смотреть через границу, там даже видны трубы Чернобыльского гроба. До него всего пятнадцать-двадцать километров. Таким образом, зараженная зона Полесья уже дает повышенный радиационный фон, который и должен сейчас окружать маячок тайника».
«Но, – вспомнил Михаил, – это, кажется, уже второй, более поздний слой заражения территории Полесья. Еще был первый». Судя по материалам, попавшим Михаилу, он появился много лет назад во время войны. Как фантазируют (а может быть, там и нет фантазии) западные историки, продолжающие пережевывать тайны Третьего рейха, например в книге Ганса-Ульриха фон Кранца «Тайное оружие Третьего рейха», немцы во время войны взорвали в Беларуси атомную бомбу. Михаил почти дословно помнил, что было написано в книге. «В декабре 1943 года Гиммлер решает провести испытания атомной бомбы в западной части России, в Белоруссии, еще оккупированной немцами. Для безопасности испытаний нужно было очистить район от партизан и местных жителей. Для этого в лесные массивы к югу от города Гомеля были переброшены три дивизии СС (одна полицейская и две панцергренадерские). В течение января-февраля местное население было угнано в Германию, а партизаны оттеснены в другие районы Белоруссии. 3 марта 1943 года атомная бомба (объект «Лони») была доставлена на место испытаний. Взрывное устройство установили в глухой болотистой чаще. Неподалеку разместили несколько автомобилей, животных, а также барак с политзаключенными. Возвели несколько железобетонных построек со стенками различной толщины. Вокруг эпицентра будущего взрыва расставили несколько танков, в том числе новейшие «Пантеры» и «Тигры». На место испытаний съехались немецкие физики – создатели атомной бомбы и рейхсфюрер СС. Они разместились в бункере в десятках километров от бомбы. В 11 часов утра по берлинскому времени бомба была взорвана». И еще автор книги пишет, что «когда в 1986 году на Украине на Чернобыльской атомной станции случилась авария, замеры радиационного фона в районе Гомеля обнаружили странную аномалию. Наряду со свежим излучением, наблюдались участки со старым заражением от какого-то старого источника. И этот «старый» фон относился к первой половине сороковых годов».
– Теперь, – рассуждал Михаил, – тайник найду, если излучение маячка в тайнике превышает суммарный уровень послевоенного радиационного фона и фона от аварии в Чернобыле. Если излучение будет меньше, поездка сюда – абсолютная бессмыслица, а мечты о криминальном бизнесе в режиме безнаказанности – блеф.
«Что еще? – задумался Михаил. – Еще нужно возможно меньше свидетелей того, чем я буду заниматься. Конечно, остановлюсь в гостинице населенного пункта, находящегося рядом. Машину поставлю там же на стоянке. До храма буду добираться на местном транспорте и пешком. Храм не может стоять один. Рядом есть село или большая деревня. Из жителей, даже если всех в основном выселили, кто-то должен оставаться. Наверное, старики. Терять им все равно теперь нечего. Старики и станут моими информационными источниками».
Еще через день
Сейчас Михаил находился почти у цели. Машину, как планировал, оставил на стоянке у гостиницы в маленьком городке Брагин, что у самой границы с радиационноэкологическим заповедником Полесья. Номер в гостинице забронировал на неделю. Село или деревня с храмом, до которых шагать километров пять, – цель его сегодняшнего похода.
По состоянию дороги было видно, что если там и оставались люди, то совсем немного. Ведь те, кто остался, куда-то еще и ездили. Для жизни им должны были привозить еду, одежду и так далее. Тогда дорога, по которой ездят, называется наезженной. Путь же, по которому сейчас шел Михаил, выглядел, скорее, нахоженным. Была середина осени. Шли дожди и то, что зовут дорогой, совсем размякло. Сапоги, в которые обулся Михаил, то и дело погружались в жидкую смесь из глины, песка, опавших листьев и сломанных веточек от стоящих рядом с дорогой деревьев. Дорога была прямой, если проходила через лес, или петляла зайцем, когда с той и с другой сторон появлялись заболоченные поляны. В некоторых местах они обнаруживались непосредственно у дороги. Тогда казалось, что дорога проложена прямо поверх болота. Он гдето читал, что, если дорогу прокладывают через болото, ее основу делают в виде деревянной клади. Такая кладка или что-то вроде нее была заметна, когда болото совсем близко подступало к дороге. В отдельных местах опорой ногам Михаила служила трава. Растения так крепко переплетались корневищами, что над болотом создавался толстый, сантиметров двадцать-тридцать, природный слой, способный удержать человека. Теперь дорога вышла из леса в поле. С полем много лет ничего не делали. Оно представляло собой кочковатую поверхность с хаотично разбросанными пригорками и впадинами-канавами и кое-где оставшимися деревьями. Деревья с торчащими из темной земли под разным уклоном стволами были уже без листьев. Земля поросла высоким, в пояс, бурьяном, который никогда не косили. Все, что вырастало, так и оставалось нетронутым на следующий год. Так накапливался рыхло-вязкий слой никогда не убиравшейся гнили.
Дорога, а вернее еле проступающее подобие колеи, которая просто означала, что здесь, если повезет, и только на лошадиной тяге, еще можно проехать, стала выбираться на пригорок. За пригорком наконец начали проступать развалины каких-то выброшенных из жизни построек. Торчащие обломки печных труб, провалившиеся крыши домов, покосившиеся остатки бревенчатых срубов, жерди сгнивших заборов символизировали воспоминания о когда-то активно жившей на этой территории, а сейчас почти сметенной радиоактивным ветром, местной цивилизации. По карте именно здесь начиналась та деревня, куда Михаил шел уже больше двух часов. Храм стоял на невысоком холме на самом краю деревни и был почти со всех сторон окружен хвойным лесом. Лес, если смотреть с холма, до самого горизонта стелился сплошным темно-зеленым ковром. Дорога к храму асфальтирована, хотя асфальту не менее двадцати лет. На каждом шагу были заметны отставленные на храмовой дороге временем отпечатки в виде сколов, провалов, канавок или полного отсутствия того, что когда-то называлось асфальтом. С той и с другой сторон дороги за кое-где еще сохранившимся штакетником виднелись посеревшие, а где-то и почерневшие от времени уцелевшие от эвакуации, сразу в голову приходит это страшное, еще с войны оставшееся нам слово, дома. Где-то там еще жили люди. Михаил обратил внимание на то, что новых построек, таких как дачи, а тем более коттеджи, как, например, под Москвой, в деревне не было.
«Даже насильно здесь не заставишь строить что-то новое, – подумал Михаил. – Все желания смела радиация Чернобыля».
Уже смеркалось. Михаил подошел к забору с покосившимися в разные стороны столбиками, толкнул скрипучую калитку и вошел в маленький дворик домика, приютившегося на краю села. На крыльцо вышла сухонькая старушка в резиновых сапогах. Сапоги однозначно характеризовали ее как жителя сельской местности. А вот куртка была городского покроя, утепленная синтетиком. На голове бабули серый пушистый, из козьей шерсти платок, из которого выглядывало чуть сморщенное личико с удивительно живыми глазами. Чувствовалось, что, хотя бабуле уже за восемьдесят, она еще достаточно крепкая, чтобы вот так быстро и несуетливо выйти на крыльцо и поздороваться с гостем.
«А ведь у нее больше никого нет, – подумал Михаил. – Тогда навстречу бы вышел кто-то из молодых».
– Здравствуйте, – поздоровался Михаил.
– Здравствуй, если ты такой серьезный, – ответила бабуля и поинтересовалась. – А тебе чего, сынок?
– Мне переночевать, бабушка. Пустите? Я заплачу. В деревне у меня работа и пару дней нужно где-то жить.
Бабуля окинула гостя немного настороженным и несколько сомневающимся взглядом из категории «пустить или не пустить». Ведь дом возле леса, а гость оттуда. Потом, очевидно, приняла какое-то решение сначала для себя, а потом коротко озвучила и Михаилу.
– Если пришел, входи. Живи.
И сразу перевела разговор в практическое русло.
– Платить не надо. Живешь у меня – эта твоя плата. Люди у нас появляются редко и тогда, когда что-то везут из еды или одежды. К зиме могут быть дрова. К старикам, кто остался, иногда приезжают молодые. Живем мы, хотя и не в самом следе от Чернобыля и никаких высоких уровней этой самой радиации нет, но все же от нее близко. Люди боятся. Мы с моим мужем, он умер, решили с самого начала отсюда не уезжать. Здесь родились, женились, были дети. Тут и помрем. Феди уже нет. Скоро, наверное, и я. Была учительницей. Учила детей. Раньше село было большое, и наш храм. Народу сюда приезжало много. Ведь храм. У меня все. Да, зовут меня Мария Ивановна. Теперь ты, – приказала она сидящему на лавке Михаилу.
– Я, Мария Ивановна, из Москвы, – начал медленно и с расстановкой Михаил, чтобы бабуля почувствовала важность порученного ему дела. – Нас интересуют храмы Беларуси. Мы их снаружи и изнутри описываем и фотографируем. Если нужно, даем рекомендации по восстановлению. Ваш храм сейчас работает?
Мария Ивановна отрицательно качнула головой.
– Но если радиация исчезнет, людей снова станет много и храм опять будет нужен, – хотел продолжать Михаил.
– Все ясно, – перебила Мария Ивановна. – Я соберу поесть. Потом будешь спрашивать.
Мария Ивановна оказалась вполне современным человеком и помнила все события своей жизни. Ее жизнь – это Советский Союз до, во время и после войны. Вся жизнь в этом селе.
– Раньше, где сейчас остатки домов, было большое село, и в храме собирались не только жители села, но и окрестных деревень, – быстро говорила Мария Ивановна. – Это была одна из нескольких построенных в Полесье каменных церквей. Остальные деревянные. Храм очень старый, конца семнадцатого века. Сохранился от разграблений и разрушений после гражданской и отечественной войн. Не обошлось, наверное, без чудодейственной охранной силы. Ведь церкви тех деревень в округе, где стояли немцы, сгорели. Наш храм остался. До сих пор не знают, – доверительной скороговоркой выдавала Мария Ивановна, – почему храм не тронули. Говорили, что он у Всевышнего на особом контроле. Не только сам храм остался, но и священник тот же, еще довоенный, отец Василий. Вернее, сначала был отец Василий, а потом его сын отец Кирилл. Сын даже семинарию окончил и получил духовное образование. Когда храм закрыли, отец Кирилл переехал в другое место. А отец Василий остался и еще живой. Он о храме может больше рассказать. После войны храм занимали некоторое время под клуб. Иконы и утварь отец Василий схоронил тогда у себя. Когда стало возможно, лет двадцать пять назад, все вернул в храм. Потом и служба ожила. А храм как стоял, так и стоит. Ломами его не калечили. Только когда там был клуб, отец Василий попросил снять крест и держал его у себя во дворе. В дом к отцу Василию никто, чтобы что-то украсть, не влезал. Пока батюшка не восстановил храм, все там хранилось как заговоренное. Для ремонта нанимали рабочих. Потом в храме снова пошла служба.
– Уже говорила тебе, – продолжала Мария Ивановна, – что я бывшая учительница. Тут и школа была. Село огромное. Пока не случилось в Чернобыле, детишек все время было много. Насильно никого из села не выселяли. Это было в деревнях, стоявших немного дальше. Вот оттуда убрали всех и там сделали заповедник. Мы получились как раз на границе с заповедником. Но все равно народ уходил со всем, что нажил. Остались одни старики. Куда уж нам. Теперь немного раньше или чуть позже. Жизнь прошла. Наши мужики уже там. Скоро и нам. Такие дела, – вздохнула Мария Ивановна и перекрестилась. – И в бога стала верить после того, как появилась радиация и прихватила многих молодых. Вот самых поживших – нет. Может, потому, что старые. А может, Бог сохранил. Мы ведь ему храм сберегли. Храм – все, что у нас осталось. Службы там нет. Отец Василий совсем плох, а молодому священнику дали другую епархию. Сюда приходили молиться и из соседних деревень те, кто еще живой. Храм же стоит и пока всех спасает от смерти.
Речь Марии Ивановны текла спокойно и ровно, как будто она на уроке рассказывала детям про Куликовскую битву, про то, каким был великим Советский Союз и как хорошо в нем жилось трудящимся. И что в обязательном порядке надо друг другу помогать, чтобы лучше жить, и даже когда-нибудь при коммунизме. Давно-давно Мария Ивановна преподавала в школе историю и литературу.
И еще. Она очень рада, что пришел человек, который интересуется их храмом, их иконами. Появляется хотя и маленькая, но какая-то надежда, что не все потеряно. И вокруг храма снова возродится жизнь. Соберутся люди, будут жить, рожать детей. И опять сюда приедет молодая учительница, чтобы учить ребятишек. Тогда все мы, уходящие туда, откуда не возвращаются, все-таки будем верить, что после нас так же будут жить люди со своими заботами и радостями. И свое мы прожили не зря. Завтра пойдем к отцу Василию, подвела черту Мария Ивановна.
– Я бы советовала попробовать спросить что-то у него. Его дом внизу около храма. Там он один и лежит. За ним присматривает баба Лена. Он тебе все расскажет. Там же ключи от храма. Если надо в храм, возьмешь. Ладно, – закончила Мария Ивановна, – сейчас спать.
Она поднялась и ушла в свою комнату.
На следующий день после завтрака, устроенного Марией Ивановной, они подошли к дому священника. Пятистенный сруб, собранный из толстых, хорошо обработанных, но потемневших от времени бревен, стоял под холмом, на котором возвышался храм. Каменный храм выглядел намного старше своего деревянного и единственного соседа – дома священника. Вокруг храма не было никакой ограды. Дом также практически ничего не имел, кроме хилого штакетника, лишь намечавшего границу между храмовым сооружением и убежищем его служителя. Священник, как говорила Мария Ивановна, считал себя хранителем храма и еще года три назад ежедневно появлялся у его ворот, проверяя целостность замка, запиравшего церковь. Тогда ему было уже далеко за восемьдесят, но держался бодро. Ухаживали за ним бабульки. По очереди приносили еду и убирались в доме. Одному уже было тяжело, ослаб. Последнее время батюшка начал болеть. Баба Лена говорит, что он почти совсем не встает. Все время что-то бормочет про гостей, которые должны прийти.
Они вошли в дом. Внутри дом священника был просторным, светлым и совсем не походил на много простоявшую, много повидавшую и никому уже, кроме доживавшего свой век хозяина, не нужную коробку. Прямо из сеней вход в большую комнату. С левой стороны сеней виднелась дверь в комнату поменьше. Раньше, когда в доме была семья, там кто-то жил. Сейчас семьи не стало – и маленькая комната оказалась ненужной. В большой же оставался только глава семейства. Большой обеденный стол, комод, тумбочка с сундукообразным старинным тяжелым телевизором, радиоприемник от антикварной фирмы «ВЭФ», фотографии на стенах, занавески на окнах, лампа под тканевым абажуром и даже громадная дубовая кровать – все хранило память об ушедшей в мир иной, но во всех вещах еще живой матушке. Кровать была поставлена так, что ее торец упирался в самый дальний от входа угол комнаты. В углу иконы. Под образами лежал укрытый одеялом старик с торчащей из-под края одеяла маленькой головкой. На ней была окладистая борода, которую, чтобы не очень мешала, немного подправили ножницами. В противоположном от кровати углу стоял обеденный стол, на котором что-то готовила старушка в платочке.
– Вот тебе, баба Лена, гость из самой Москвы. Он и мой гость. Снова будет наш храм оживлять, – Мария Ивановна громко представила гостя очевидно неважно слышавшей старушке. – Познакомь его с отцом Василием и расскажи все, о чем спросит. Теперь ты сам, – подтолкнула Михаила к старушке, как не раз делала с неуверенными в чем-то своими учениками. – Я пошла.
Михаил оглянулся, чтобы поблагодарить, но Марии Ивановны уже не было.
– Какой уже тут отец Василий, – вздохнула старушка, тыльной стороной руки вытирая выступивший на лбу пот.
Она что-то терла на терке. Морковь или капусту. От нее это требовало определенных усилий. Она даже немного раскраснелась.
– Уже третий день батюшка в каком-то забытьи, – продолжала она. – Все бормочет о гостях, которые придут, зажгут яркий свет, и в храме снова будет жизнь. Какая уж тут жизнь, если не с кем жить. Все уехали. Нехорошо здесь. Как пятнадцать лет назад произошел этот взрыв или авария с атомом, так народ стал сразу уходить. Одни уехали из села подальше, а другие быстро сбежали туда, – она подняла палец вверх и перекрестилась. – Приезжали люди с какими-то приборами. Нашли, что у нас скачет радиация. В одних местах ее совсем нет. В других очень, почему-то, много. Так много, что приезжие удивлялись. Как мы еще тут живем? Слава богу, что продукты нам привозят на машине в соседнюю, тут недалеко, деревню. А то бы все оставались с грибами и картошкой. Говорят, и их есть вредно. Но мы привычные и старые. На нас радиация уже и не действует.
Со стороны кровати, где лежал отец Василий, не доносилось ни звука. Он лежал неподвижно и, казалось, не чувствовал, что к нему пришел гость, которого он, наверное, ждал. Гость, который оживит его храм. Только губы священника, заметил Михаил, чуть вздрагивали. Михаил подошел к кровати и, чтобы расслышать шепот отца Василия, приблизил свое ухо к его губам.
– Слава богу, сохранил. Он придет. Сильный-сильный свет, – скороговоркой, как в забытьи, произносил священник. – Стена все скажет, – несколько раз повторил и затих.
– Таким он будет до вечера, – сказала баба Лена. – Потом станет снова шептать. Мне кажется, ему нужно что-то сделать, Но кто-то мешает. Все кого-то ждет. Может, тебя? – повернулась баба Лена к Михаилу.
От такой неожиданной проницательности он даже вздрогнул.
– Смотри, – продолжала баба Лена, – раньше лицо у него было скорбное, а как ты пришел, разгладилось. Словно он выполнил то, что кому-то обещал. Наверное, обещал сохранить храм. Ведь храм стоит и ему ничего не делается.
– Немцы здесь были? – спросил Михаил, чтобы вывести беседу из опасной зоны.
– А как же, везде были, – кивнула баба Лена. – Наш батюшка, отец Василий, тоже был. Как тогда при немцах вместо умершего отца Сергея появился, так до сих пор без перерыва. Все к нему с уважением. Вот он у нас какой. При немцах храм сохранил, да и потом, когда при Советах там клуб сделали, тоже отстоял. Крепкий мужик.
– Я к вам специально приехал по поводу храма, посмотреть его состояние. Там ведь давно нет службы, – подсказал Михаил.
– Да, – подтвердила баба Лена. – Но все осталось. Иконы, утварь и росписи еще старинные на стенах. Сам пойди и посмотри. Ключи от ворот висят на гвоздике.
Баба Лена подошла к стенке, сняла ключи и протянула Михаилу.
– Только ворота потом не забудь на замок запереть. Если меня не будет, ключи повесишь на гвоздь. А он, – она повернулась к лежавшему священнику, – все равно уже никого не узнает. Бабы говорят, что его пора готовить к уходу.
Баба Лена вздохнула и куда-то ушла.
Михаил, немного постояв рядом с кроватью священника, вышел из избы. Смеркалось. Храм и сейчас светлым пятном выделялся на темном фоне начинавшегося за ним леса. Краски на его стенах давно не было. Бело-серый цвет им придавал известняковый камень, из которого были сложены стены.
«Поздно. Надо спать. Завтра храму устрою первоначальные смотрины», – решил Михаил.
Утром он подошел к воротам храма. На громадных петлях висел такой же огромный амбарный замок. Совершенно точно его уже несколько лет не отпирали.
«Может, не надо через ворота, а есть какая-то боковая дверь, – подумал Михаил. – Ведь на связке несколько ключей».
Минут через пять один из ключей подошел к низенькой дверце в углублении боковой стены храма. Дверь на насквозь проржавевших петлях со скрипом отворилась. Открылся чем-то чуть подсвеченный проход внутрь помещения прямо в центральный зал храма. На Михаила пахнуло небольшим сквознячком. Внутренность храма не была, конечно, полностью отгорожена от внешнего мира. Мир заглядывал сюда лучиками света через проемы окон, дверей и сквозные щели на улицу в нарушенной кладке стен. Керосиновую лампу, которую дала баба Лена, Михаил поставил на какой-то обнаруженный в полутьме ящик и зажег. Внутренность храма осветилась. Он выбросил из головы все, что не относилось к тому, для чего он сюда пришел, и сразу стал искать «это». Хотя и сейчас это самое «это» оставалось для него загадкой. Что искать? В отчете немцев ничего не было сказано о предмете, который должен его вывести к тайнику. Если речь шла о красочном слое, внутри которого спрятана информация о психотронном оружии, то слой должен покрывать какую-то, скорее всего, икону, картину или роспись на стенах храма. Он оглянулся и напротив запертых ворот храма увидел несколько икон, висевших довольно низко, примерно на уровне роста высокого человека. Больше никаких картин, фресок и ничего похожего на живопись не было.
«Начну поиск с росписей на стенах и с икон. Если найду тайник, сфотографирую. Если нет, решу, что дальше. Но лучше это делать вечером. Не найду, тогда ночью. Так будет безопасней. Никто не увидит».
Михаил погасил керосиновую лампу, оставив здесь же на ящике, и, заперев скрипучую дверь, вышел. До вечера к храму не подходил и крутился в лесу в окрестностях деревни. Весь день солнца не было, но не было и дождя. Сплошная серость и унылость.
А ночь должна быть темной, то, что мне нужно, немного взбодрился Михаил. Луна скрыта сплошной пеленой облаков. Освещения на улицах никакого, а то, что немного брезжит из окон, очень слабое. Надо, чтобы меня здесь никто, кроме трех моих знакомых, двух бабулек и батюшки, не видел. От ближайших домов с людьми храм стоит достаточно далеко. Если что-то и мелькнет в щелях стен и оконных проемах храма, когда он будет искать тайник, на это никто не обратит внимания. Теперь о батюшке, отце Василии. Тот, кто почти всю жизнь находился у храма, и является хранителем тайника. Немцы не зря оставили храм целым и с бессменным священником.
«Тогда, – подумал Михаил, – он не только вышел на обозначенную в отчете церковь с тайником, но и на хранителя тайника. Но сразу возникает вопрос, как хранитель узнает того, кто должен прийти за тайником? Очевидно, есть какой-то неизвестный Михаилу пароль. Предположим, что охранник-батюшка не воспримет Михаила как своего. Тогда, если он действительно охранник, у него должны быть какие-то средства, чтобы оградить тайник от разорения. Если все так, то может быть конфликт. Не убивать же мне его, – сморщился Михаил. – Батюшка-охранник лежит в бреду и ничего не соображает. Если он все же сообразит и попытается что-то сделать, я не справлюсь с девяностолетним старцем, что ли? Свяжу и с концами. Хватит рассуждать. Пора работать. Марии Ивановне на всякий случай скажу, что пойду к храму прогуляться и, может быть, при искусственном освещении стану фотографировать иконы. При таком освещении они как живые».
На улице стало совсем темно. Получив разрешение Марии Ивановны, Михаил пошел к храму. До него было метров триста. Света в окнах дома батюшки не было. Его вообще нигде не было. Хоть глаз выколи. Со стороны леса дул маленький ветерок. За день воздух в лесу прогревался больше, чем в деревне, и подогретый лесом, забирался под куртку Михаила. Тогда с той стороны, что ближе к лесу, куртка становилась немного теплее. В абсолютной темени, иногда разрываемой всполохами маленького фонарика, который взял с собой, он брел к храму. Ветерок с его теплом служил ориентиром. Там лес, а слева должен быть храм. Михаил подошел к воротам храма и потрогал замок.
«Если я открою ворота, они от ветра распахнутся. Хотя вряд ли кто-то в такую темень станет бродить по улицам. Но если все-таки будет, то в храме могут оказаться ненужные посетители. Тогда лучше войду через боковую дверь. Береженого бог бережет.
Немного повозившись с замком, Михаил вошел в храм. Сразу решил, что керосиновую лампу зажжет позже, когда освоится с обстановкой. Лампа дает рассеянный свет, который может быть заметен. Он включил принесенный с собой мощный фонарь-прожектор с аккумуляторным питанием. Такие фонари сейчас активно раскупают дачники и туристы. Тонкий пучок света уперся в противоположную стену помещения, высвечивая на ней круглое пятно, полностью свободное от всего. Просто часть белой голой поверхности.
«Сразу нужно искать вероятное место тайника», – решил Михаил и осветил стену. Тайник, как сказано в немецком отчете, скрывается в красочном слое какой-то живописи. Если живопись делают декоративной, ее чаще всего размещают на стенах. Удобнее рассматривать. Иногда рисуют на потолке, но это не очень удобно. Чтобы такую картинку рассмотреть, наблюдателю надо задирать голову. Да и добираться до такой картины, если тайник там, чтобы сфотографировать, труднее. Фиксировать фотоаппарат при съемке вообще проблема. Если со стенами ничего не получится, потом будем разбираться с потолком. Надо поспрашивать бабушек, есть ли на потолке вообще какие-то рисунки. Религиозной живописи на полу (а здесь только религиозная тематика) не может быть по определению. Кто же разрешит по лику святых ходить ногами? Вариант живописи на полу сразу отбрасываю.
«В итоге, – подвел черту Михаил, – остаются стены. На стенах, – Михаил повел фонарем, – проступают следы какой-то живописи». Когда-то храм переделывали под клуб. Стены тогда закрыли толстым слоем штукатурки. Сейчас покрытие обветшало, из-под обвалившейся штукатурки яркими пятнами проступили части какойто фрески, нанесенной на предварительно сглаженную для этого каменную поверхность. Михаил определил, что кто-то специально пытался удалить штукатурку, чтобы открыть картины. Но все бросил, побоявшись, вероятно, повредить их красочный слой.
Стены надо обследовать на предмет радиации, решил Михаил. Где всплеск, там и тайник. Штукатурку, если нужно, буду снимать только в этом месте. И надо фотографировать. Тогда сразу вопрос. Как замерить радиацию? От обследуемого объекта счетчик работает на расстоянии примерно до полуметра и захватывает площадь около четырех квадратных метров. Стену надо как-то разметить шнуром по центру и по границе. Нужен шнур или веревка. Шнур в машине, а машина осталась в городе. Веревка, наверное, у бабуль. Завтра возьму веревку и размечу стену. Сейчас просто проверю работу счетчика.
Михаил включил счетчик и насторожился. Еще там, на подходе к деревне, он включал счетчик, который свои микрорентгены тикал, конечно же, чаще, чем в гостинице, где осталась машина. В помещении храма фонило раза в два сильнее. Помня наставления немецкого отчета, он надел легкую радиационную защиту в виде накидки, склеенной из полиэтиленовой пленки. Сам клеил! Накидка была совсем невесомой, но воздуха почти не пропускала. Он этой герметизации сначала и не почувствовал. Но когда услышал звуки прибора, реагирующего на радиацию, вспотел. В общем-то, фон был в пределах нормы, и человек в храме мог находиться достаточно долго. Дожил же батюшка до девяноста и ничего.
Но почему он, как слепой котенок, копошится в темноте? Ведь он приехал официально и по документам для ревизии состояния храмов Полесья. Ревизия и должна быть настоящей. И чтобы все видели. Завтра он совершенно открыто и не прячась, станет обследовать и фотографировать церковь, решил Михаил. Все, на сегодня хватит.
Он вышел из храма и, прикрыв за собой дверь, закрыл его на замок. Укладываясь спать на широкой деревянной кровати, которую ему приготовила Мария Ивановна, Михаил подумал, что завтра все может открыться. Про картины на стенах и потолках храма нужно будет расспросить Марию Ивановну. Со стенами и потолками выходит очень сложно. Нарисованный тайник. Его проще спрятать в самом долговечном и надежном месте – в иконах. Ведь если храмы разрушали, то иконы, как самое сокровенное, верующие всегда уносили с собой, спасая от уничтожения. Насильно иконы изымались только ценой чьей-то жизни. Настенную живопись легко повредить, срок жизни у нее не такой большой, особенно без должного ухода, нежели у иконы. Причиной уничтожения может стать все что угодно – осыпающаяся штукатурка, перестройка здания, другие строительные работы… Буду считать, что стены и потолки у меня про запас. Завтра обследую иконы. С этим Михаил и уснул.
Утро было таким же, как вчера. Только теперь ветерок дул немного сильнее и было чуть свежее. Небо, покрытое пеленой облаков, по-прежнему не выделяло никакого дождя. Завтрак был из жареной на постном масле картошки с солеными огурчиками, маслятами и литровой кружкой крепкого сладкого чая с двумя ломтями какого-то не черного, не белого, а скорее, серого, вкусного хлеба. Маслята Михаил пробовал с опаской. Наверное, радиоактивные. «Теперь буду светиться». После завтрака он снова направился в храм. Мария Ивановна сказала, что туда уже лет пять никто не ходил на молитву.
– У тех, кто остался, у каждого есть собственный батюшка, – показала она на большую икону в углу комнаты. – Возьми с собой тряпку и воду. Иконы запылились. Если все подробно хочешь рассмотреть, их надо протереть.
Мария Ивановна дала ему чистенькую тряпочку и пластиковую бутылку с водой.
– С тобой не пойду, тяжело.
Увешанный банкой с водой и аппаратурой для съемок, она специальная для фотографирования икон, чтобы каждая черточка святого была видна, объяснил Михаил Марии Ивановне, он вышел на улицу.
Теперь он открыл ворота храма. А кого бояться? Ключи дали, задача поставлена. Все знают, кто и зачем пришел. Мария Ивановна говорила, что в храме есть электричество. Он поискал это самое электричество и ничего, конечно, не нашел. Подводка к храму была выдернута из стены.
«Ладно, и так видно», – решил Михаил и вошел в храм.
Хотя ворота храма были открыты и в него с улицы проникали звуки наступающего дня – шум леса, пенье птиц, постукивания болтающейся на ветру жестянки, даже один раз кукарекнул петух… – Михаила не покидало ощущение того, что он находится в каком-то громадном термосе. Все, что здесь находилось, принадлежало только храму. Снаружи другой мир. Его нужно забыть, так как он, входящий, вдруг очутился во власти наступившей тишины и одновременно какой-то гулкости. От малейшего движения – взмаха руки или поворота головы – звуки, как ему казалось, уносились куда-то вверх и возвращались во много раз усиленным эхом. Внутри храма было сухо и как-то зябко. Последний раз здесь топили лет пять назад. Все покрывал густой слой многолетней пыли. Вот только иконы. Иконостас стоял в глубине храма прямо напротив ворот. На сером фоне из пыли он выделялся светлым пятном. Такое пятно может быть, когда, например, в полумрак комнаты с улицы прожектором бьет пучок дневного света. Икон шесть и все разного размера и, очевидно, возраста. Одна совсем старая коричнево-черная. Лик святого еле проступает из темноты. Но глаза живые, а лицо строгое и одновременно прощающее, что ли. Во всяком случае, Михаилу показалось, что икона и может быть тайником. Уж больно внимательно святой смотрел на Михаила, с каким-то даже значением. Иконы были тщательно протерты.
Это следы пребывания отца Василия. Кого же еще? Если бы бабушки протирали иконы, сказали бы, что бывают в храме. Но Мария Ивановна даже тряпку с водой дала, чтобы я их сам протер. Значит, кроме отца Василия, в храме никого не было. Тогда отец Василий не так прост, хотя ему и девяносто. Ведь когда я зашел к нему в дом, он никак на приход гостя не отреагировал. А его бормотание… он находится в состоянии бреда и бормочет постоянно, независимо, есть в доме кто-то чужой или нет, об этом говорят и бабули. Ладно, начнем искать тайник.
Михаил вытащил прибор для измерения радиации и поочередно замерил фон каждой иконы. Внутри храма радиационный фон был несколько выше, чем естественный фон снаружи. Но как Михаил ни пытался найти хоть какую-то разницу фона у икон, ничего не получалось. Иконы фонили одинаково.
«Ну, все. “Шпионские страсти” на этом кончились, – решил Михаил. – Ничего я здесь не найду. Поверил бредням, связав смерть Александра Владимировича с тем, что было в компьютере. Может быть, кто-то писал фантастический роман, а чтобы было достовернее, побывал здесь до меня и описал все, что увидел. Кто-то придумал, а я поверил. Сразу вспомнилась строчка из рассказа Чехова “Жалобная книга”, очень точно описывающая все, что со мной происходит, – расстроился Михаил. – “Кто писал – не знаю, а я, дурак, читаю”. Я и есть тот самый дурень».
Он сел на стоящую у стены скамью, даже не стерев с нее толстый слой пыли. В голове было пусто. Мысли сразу отпустили, когда понял, что измерением уровня радиации ничего не найдешь. Излучение икон, если оно и было, утонуло в слое наложенного Чернобылем общего повышенного радиационного фона.
«Может быть, попробовать пройти со счетчиком вдоль стены и померить фон от пола до хотя бы высоты вытянутой над головой руки?.. Если тайник где-то там, то всплеск фона уловится через штукатурку».
Михаил еще часа два ходил вдоль стен с прибором. Нужных результатов не было. Снова сел на скамью и просидел минут сорок.
«Собираю манатки и домой», – окончательно решил Михаил.
На плече на длинных ремешках у него болтались два футляра. Один со счетчиком Гейгера, другой с фотоаппаратом. На камеру он угрохал кучу денег. Бесполезной коробкой она болталась за спиной, да еще ремешком зацепилась за край скамьи, на которой сидел.
«Раз аппарат, зацепившись за скамью, дал о себе знать, надо еще раз попробовать сфотографировать все шесть икон. Не нужно никакого света. Вспышку я соорудил очень мощную. Может, такое интенсивное освещение икон и даст какой-то результат и будет тем паролем, который откроет тайник. Ладно, сейчас попробую. Если ничего не получится, тогда руки в ноги и вон отсюда…»
Он последовательно сфотографировал все шесть икон и на экране фотокамеры получил изображение каждого святого. И опять никаких признаков того, что иконы несут какую-то дополнительную информацию.
«Все. Игрушки кончились!»
Михаил снова присел на скамью и стал складывать фотокамеру в футляр. В этот момент он почувствовал, что вокруг стало что-то меняться. Он понял, что в храме он не один. Кто-то был сейчас здесь и совсем рядом. Створка ворот храма чуть скрипнула. Как будто кто-то хотел войти в проем ворот, но ему это было трудно. Чтобы помочь себе, он опирался о створку.
«Еще кого-то несет. Снова кому-то надо что-то объяснять. Своим ведь он все разъяснил. Тот, кто за воротами, какой-то неуверенный. Стоит и не входит».
Михаил поднялся и подошел к воротам.
– Помоги, – тихо донеслось со стороны ворот.
Держась за створку, на пороге стоял белый, как лунь, старик с окладистой бородой, сухонький, еще не сгорбленный многими годами жизни и, кажется, даже с остатками военной выправки. Михаил, хотя в доме видел только голову священника, понял, что это и есть батюшка – собственной персоной отец Василий.
«В постели он был совсем плох, – подумал Михаил. – Как же он сюда дошел? Это и есть охрана тайника? Фотографируя иконы, я дал тревожный сигнал о том, что кто-то пришел за тайником. Но если сам факт засвечивания мощной вспышкой света какой-то из шести икон и есть пароль, открывающий тайник, то охрана в лице отца Василия пришла встречать меня не как врага, а как гостя. Я ведь выдал пароль. Значит, теперь я свой».
С этой мыслью Михаил подошел к воротам и протянул отцу Василию руку.
Наверное, Михаил все же был желанным гостем, потому что святой отец, опираясь на руку Михаила, еще раз попросил «Помоги». Так они парой и вошли в храм и сели на скамью, на которой перед этим сидел Михаил. В голову Михаила только сейчас почему-то пришла совсем простая мысль. Все, что со мной в последнее время происходит, с появлением отца Василия приобретает другое значение. Оказывается, все это не игрушки или научная фантастика, смешанная с детективом. И нельзя удрать. Ему, Михаилу, доверили определенную тайну, и, получается, он стал одним из элементов цепочки начинающих действовать функционеров. Когда придет срок, от него потребуют каких-то действий и результатов, чтобы потом все передать другому элементу той же цепочки.
«И еще, – стал быстро соображать Михаил. – Предыдущий элемент цепочки, допустим, случайно, но отдал мне свою информацию и ушел в мир иной. Сам или помогли, другой разговор. Короче, его нет. Стану ли я таким же звеном, от которого, когда придет время, избавятся? А оно, наверное, придет, когда я полностью отработаю вот уже сейчас получаемое задание. Да, но звенья цепочки функционеров были запрограммированы на выполнение определенной работы, а я нет, – думал Михаил. – Я случайный. Я тот, который гуляет сам по себе. Насильно меня заставить что-то сделать и потом все, что сделал, кому-то и так же насильно передать, можно только под каким-то гипнозом».
«В этой игре, – решил Михаил, – я должен попытаться быть только наблюдателем. Когда пирожок поджарится и будет готов, я его из печки выну и сделаю с ним, что захочу, например, съем. Но лезть в печку самому ни в коем случае нельзя».
Михаил обернулся к сидящему рядом старику. Отец Василий все же был действительно плох. Михаил определил бы это как «совсем плох». Своих ног ему хватило только для того, чтобы доползти до ворот храма. Как священник узнал, что пришла пора идти в храм, было загадкой. Впрочем, Михаилу сейчас было не до них. Нужно понять, где находится картина и как сопротивляться гипнозу, если он будет использован против него. Неужели дед до сих пор обладает достаточной энергией, чтобы сделать из него робота?
А в мозгу деда, очевидно, на автомате, стали включаться какие-то блоки. Как показалось Михаилу, сидящий рядом старик как будто превратился в говорящую куклу. Кукла неподвижно сидела на стуле, а из ее рта тихо и монотонной чередой текли слова, как бы считываемые с какого-то уже напечатанного и тщательно отредактированного текста. Текст заложили очень давно. До сегодняшнего момента «кукла» об этом ничего не знала. Отец Василий, вряд ли понимающий, о чем он говорит, напоминал работающий магнитофон.
«Но каким образом в мозг человека, да еще и священника, который всю жизнь заботился только о людях и Боге, ввели то, что сейчас так ловко транслируется, – удивился Михаил. – Если бы случайно во все это не влез какой-то Михаил, все могло так и остаться в небытии и совсем скоро уйти вместе с отцом Василием на тот свет. Но если о чем-то говорящий дед-“магнитофон” его сейчас не загипнотизирует – совершенно чужого человека, то психотронная пушка так и останется нематериализованной, – засомневался Михаил. – Правда, если гипноз удастся, то мне нужно будет еще преодолеть и определенный психологический барьер, отделяющий меня, Шевелева Михаила Матвеевича, финансового функционера средней руки, от очень даже криминального авторитета с тем же ФИО, использующего пушку для добывания денег».
Михаил снова взглянул на соседа. Абсолютно пустыми глазами батюшка смотрел прямо перед собой, шевелил губами, тихо произнося слова, и прерывался только тогда, когда по смыслу нужно было сделать паузу. Если закрыть глаза, то рядом с Михаилом крутилась лента, диск, работала флешка или какой-то иной носитель, с которого снималась определенная информация и вливалась в мозг Михаила. Еще немного – и Михаил уже с трудом понимал, что с ним происходит.
Этой речью его зомбируют или усыпляют. Уже во сне или как-то по-другому, но насильно вводят информацию. Она о том, что делать с созданной много лет назад и давно забытой системой. Сведения о системе ему вводят в голову.
Расконсервирована программа «Феникс», аккумулированная фондом «Z» и реанимированная объектом «G».
«Реаниматор программы – это я», – подумал Михаил. Теперь Михаил стал чувствовать, что с головой влезает во что-то густое, липкое, от чего не отвязаться и не отмыться и что начинает сковывать любые его собственные мысли и движения. Он еще на поверхности, но скоро исчезнет. Хотел встать со скамейки, но удержал взгляд старца. Все продолжалось. Михаил еще что-то соображал, но уже совсем немного.
«Возможно, от меня откусили больше. Даже уже встать не могу».
Со скамейки, где сидел отец Василий, доносились звучащие на одной ноте слова. Хотя они произносились очень тихо, почти шепотом (шепот – это когда слова произносят без участия голосовых связок, а только с помощью губ и воздуха, выдыхаемого из горла шепчущего), но четко выговаривались, складываясь, как в учебнике литературы, в правильные фразы. С таким построением фраз со своими слушателями обычно обмениваются информацией докладчики.
«Похоже на машинную речь, – опять подумал Михаил. – И биологическая машина в образе отца Василия сидит перед ним».
Сам Михаил под шорох бормотания стал ощущать погружение в какое-то сонное состояние. Сонное, то есть когда совсем расслабляешься, не двигаются части тела и перестаешь их ощущать, как будто их никогда и не было. И в голову входят сны. Голова Михаила абсолютно осознанно и с четким пониманием происходящего воспринимала все, что в нее стопочками укладывали из хранилища, называемого отцом Василием.
«Этими стопочками, – все же немного продолжал соображать Михаил, – являлись установки на окончательную расконсервацию программы сборки и испытания психотронного оружия. Результаты работы потом должны предъявляться тому, кто много лет назад сделал это оружие, но почему-то не запустил в действие».
После внушения, которое ему сделали, в мыслях попрежнему оставалось желание делать бизнес на том, что попало ему в руки. Только теперь все это получило какойто дополнительный импульс под кодовым названием «должен».
Он должен в обязательном порядке сделать это! У него все получится. Окончательный результат работы после проверки передать тому, кто все это задумал.
Сейчас надо встать, как будто кто-то вдруг приказал, собрать барахло, которое с собой, и как можно быстрее удирать.
Как было приказано, Михаил попытался встать, но отец Василий удержал за рукав.
– Еще фотографировать! – остановил шепот старика.
– Теперь настала очередь живописи, – догадался Михаил.
– Подойди к стене, которая справа от иконостаса и потяни вниз за канделябр со свечой. Он там виднеется, – прошелестел отец Василий. – Откроется тайная дверь в камеру. Там картина. Фотографируй и уходи.
«Вот, что он искал и в жизни бы не нашел, если бы не эта сидящая рядом с ним шепчущая охрана», – подумал Михаил.
Как было приказано (уже приказано и слушаюсь!), он нажал на канделябр со свечой. Незаметная дверь, плотно пригнанная к поверхности стены так, что даже щель по ее периметру почти не была видна, открылась. Он вошел в камеру без окон и, щелкнув зажигалкой, зажег свечу, стоявшую в подсвечнике на тумбе с правой стороны от входа в камеру. Помещение осветилось. На правой торцевой стене камеры, прямо на каменной поверхности над свечой висела картина размером полтора на полтора метра, выполненная в иконописной манере с изображением какого-то святого. Очень точно, очевидно, тоненькой кисточкой, были прорисованы голова, руки святого и мельчайшие подробности его одежды. Михаил очень близко подошел к картине и не увидел даже малейших мазков, которые делают художники, работая маслом и предполагая, что картину нужно будет рассматривать с какого-то определенного расстояния. На этой картине все было сглажено. Михаил вспомнил, что именно такой фон поверхности и был нужен (из отчета немцев), чтобы шифруемое в его толще изображение проявилось особенно четко. Теперь Михаил почувствовал, что сфотографировать картину – это уже не его желание для продолжения бизнеса, а откуда-то появившаяся в голове и теперь не обсуждаемая обязанность. Все куда-то поплыло. Осталось только пятно картины и его дальнейшие необходимые действия. Когда с картиной было покончено, Михаил вышел из камеры и снова подошел к скамье со священником. Дрема, в которую его погрузили речи отца Василия, пропала. Он внимательнее посмотрел на загипнотизировавшего его священника. Отец Василий сидел немного ссутулившись и абсолютно неподвижно. Голова склонилась на грудь. Руки были какими-то вялыми.
«Как плети, – подумал Михаил. – Как будто из отца Василия, пока он говорил, выкачали всю его жизненную силу. Теперь он пустым мешком чуть возвышался над скамьей. Может, он и того? Тогда на мою голову уже второй труп. Какое-то ˮмертвецкоеˮ начало моего бизнеса. Может, все бросить?»
– Нет, надо действовать, надо сделать, испытать, а результат сдать заказчику, – тут же отдалось в мыслях Михаила, как будто чей-то приказ.
– Какому заказчику? Кто меня нанимал? Я ведь это все сам.
– Уже не сам, – ехидно заметил внутренний голос. – Теперь у тебя приказ.
– Да, – вспомнил Михаил, – “отсюда надо удирать” – тоже приказ. А отца Василия – в постель. Пусть бормочет там. Еще умрет здесь.
Михаил вывел из храма еле передвигавшего ноги отца Василия, закрыл на замок ворота, отвел старика в дом, уложил на кровать и укрыл одеялом. Отец Василий пребывал в полном забытьи. Даже перестал бормотать.
«Надо бабушкам сказать, чтобы внимательнее за ним присматривали, а то может и концы отдать», – подумал Михаил и пошел к ставшей уже своей избушке с Марией Ивановной.
Было около двух часов дня. Если сейчас ему уйти, на автобус в другую деревню успеет засветло. А там город и гостиница с машиной.
– Мне, Мария Ивановна, уже пора. Все, что было нужно, я сделал. И описал и сфотографировал. Отец Василий про историю храма мне многое рассказал.
Михаил положил на стол две тысячи рублей. Увидев деньги, Мария Ивановна в ужасе замахала руками, в который раз давая понять, что денег не берет.
Это ведь здорово, что хороший человек целых два дня своим присутствием доставлял людям радость. За это она ему благодарна. А деньги? Деньги ведь это так. Сегодня есть, завтра нет. Пусть будут «нет», тем более что они русские, а менять на белорусские одна маята.
У Михаила вдруг снова появилось острое желание поскорее оставить все, что с ним произошло, и вернуться в Москву.
В гостинице он был уже глубоко за полночь, еле разбудив администраторшу за конторкой, и проспал часов до девяти утра. Сквозь шторы пробивались лучики света.
«Природа приветствовала мое возвращение оттуда, куда меня всеми силами пытались засунуть накануне. Может быть, и засунули, – подумал Михаил. – Ведь когда это делали, небо своей пасмурностью сопротивлялось, а когда вылез, засияло солнышком. С головой вроде все хорошо».
Он что-нибудь чувствует? Кажется, нет, анализировал Михаил все, что с ним было. А, собственно, что он должен испытывать? Может, возникли какие-то желания, обязанности или что-то в этом роде? Вот желание. Когда сюда приехал, оно уже было. Скорее отсюда уехать. И оно осталось. Тогда примем, что ему желания не внушали. Теперь обязанности. Появилось ли у него после речей священника что-то в этом роде? Михаил задумался, а потом решил, что в голове стало тикать что-то такое, чего не было до того, как он сюда приехал, или было, но немного. Сначала было желание просто найти тайник и вынуть из него нужную информацию. Теперь в голове стала и очень навязчиво, Михаил даже удивился, что настолько сильно, пульсировать мысль. Раз у него есть документы, их приказано очень быстро превратить в устройство и испытать его. И еще о каком-то заказчике, которому нужно будет потом все передать.
Если предыдущие желания, например сделать прибор, только еще больше усилились, констатировал Михаил, то необходимость передачи прибора кому-то другому пытались, и очень навязчиво, внушить. Наверное, его не совсем загипнотизировали, а то бы о попытке такого внушения он не догадался.
«Там посмотрим», – прекратил рассуждать Михаил и по лестнице спустился вниз в ресторан завтракать.
Уезжать из гостиницы он собрался после обеда часа в два. В означенное время к Михаилу пришла дежурная, чтобы принять у него номер. Шевелев уже сложил вещи, чтобы отнести их в машину, и сидел в кресле, ожидая, когда дежурная осмотрит номер. Ему показалось, что она чем-то взволнована, хотя и пытается это не показывать.
Все, что хотел получить от поездки в Беларусь, он получил. И тайник оказался самым настоящим, и все, что нужно, из него вынул и даже спокойно ушел, согласовав уход со всеми, кого встретил. И все хорошо. Но где-то внутри все же оставалось совсем маленькое подозрение, что это еще не все. Должно быть какое-то завершение. Что-то уж все очень гладко.
«А ведь завершение может наступить сейчас», – почему-то подумал Михаил, поняв, что девушка, которой он сдает номер, чем-то встревожена. Она, проверяя, как обычно, наличие и целостность оснащения номера, хотела ему что-то сказать, но, наверное, стеснялась.
– Вы не хотите мне что-то сказать? – спросил Михаил, поднявшись с кресла и направляясь к ней.
Она повернула к нему лицо. По чуть покрасневшим глазам он понял, что совсем недавно девушка плакала.
– У нас в деревне, – она назвала деревню, где еще вчера был Михаил, – сегодня ночью взорвалась церковь, – голос девушки задрожал.
Михаил похолодел. Вот оно, мое завершение.
– Бабушку убило, – заплакала девушка. – Вчера умер священник. Они, моя бабушка Мария и еще баба Лена, готовили его, чтобы хоронить. Утром был взрыв. Говорят, что это мины или снаряды еще с войны. Теперь настал их черед. С избы батюшки взрывом снесло крышу. Дом стоял рядом с церковью. В доме что-то упало и убило бабушку Марию. Баба Лена жива.
– А церковь разрушилась? – спросил Михаил.
– Нет, стоит. Мне позвонили знакомые из соседней деревни, которые видели, что упал только кусок стены, как раз со стороны дома батюшки. Еще баба Лена сказала, что, как ей показалось, крест на куполе храма, когда она рано утром, часа в четыре, еще было темно, выходила на улицу, светился. Потом был взрыв. Сейчас туда еду.
Девушка шмыгнула носом, подписала бумажку, что номер принят, и вышла из комнаты.
«Это и есть завершение моей поездки, – окончательно расстроился Михаил. – Все дела принял. О том, что принял, кто-то кого-то известил. В цепочке, которую соорудили немцы, и вокруг нее уже трое умерших или убитых. Скорее, убитых. Сосед Александр Владимирович, священник отец Василий и бедная Мария Ивановна». В этой цепочке он вполне может быть четвертым.
Михаил взял вещи и спустился к машине.
