– Здравствуйте, – полковник сел за стол. – Продолжаем работать. Думаю, что у нас все несколько затянулось. Сделаем так. Сейчас, как договорились, поговорим со свидетелем. Потом подведем итог с предварительным ответом на два главных вопроса – кто за этим стоит и зачем все это нужно? Приглашайте свидетеля.

В кабинет вошла худенькая светловолосая женщина, судя по документам, уже в летах. Но только по документам. Определить реальный возраст женщины было затруднительно. О ней можно было просто сказать – сохранилась.

– Садитесь, пожалуйста, – полковник поднялся навстречу женщине, помогая ей сесть. – Не волнуйтесь, Любовь Андреевна. О том, что произошло с вашим мужем, и обо всех, кто с ним работал, мы предварительно уже говорили. Вы были мужу самым близким человеком и больше всех знали, каким он был в жизни, чем занимался, какие у него были проблемы и как они решались. По нашей информации, – полковник перевернул несколько лежавших перед ним листочков, – вы у него были еще и консультантом в работе по медицинской части. Так?

– Да, – кивнула Любовь Андреевна, глаза ее увлажнились.

– Давайте, Любовь Андреевна, уточним, что четыре года назад произошло и что этому предшествовало.

Лицо женщины выражало готовность отвечать на любые вопросы и осознанное желание помочь делу.

– Я ошиблась! – начала она решительно. – Это мои эмоции. Костя, то есть Суворов, не виноват! Он сделал все, что мог. Даже то, что муж ему категорически запрещал – испытывать установку на людях. И все потому, что мужу не было до конца ясно, где спрятана информация, связанная с памятью. Мне, например, казалось, что память прячется в душе. А где она, эта душа? Муж говорил, что точного местонахождения зоны, где память записывается в виде информации, до сих пор не обнаружено. Причем у каждого это индивидуально. Когда для оживления мужа уже ничего нельзя было сделать, Костя все же решил использовать установку. Информацию, хотя и не ту, что была нужна, Костя извлек. Вы меня извините, пожалуйста, я ведь на Костю не хотела наговаривать, какое-то помутнение случилось. Для меня муж был самым близким. Я детдомовская. Папу и маму совсем не помню. Их унесла война. Хотела обратить ваше внимание на одно обстоятельство, которое меня и мужа тревожило всю нашу совместную жизнь, больше сорока семи лет. Обстоятельство, – медленно произнесла Любовь Андреевна, – заключалось в том, что всю жизнь, я подчеркиваю, всю нашу с мужем жизнь его не покидало ощущение какогото знания, полученного в детстве. Знание это от него все время скрывалось, но должно было когда-то открыться. Для этого нужно, чтобы что-то произошло, поступил определенный сигнал и появились указания, что с полученными знаниями делать дальше. С этим «что-то произошло» он мучился всю жизнь. В конце концов с ним ничего и не произошло. Своими исследованиями в области колебаний и своей установкой, которую Федор Прокопьевич соорудил вместе с Костей, он пытался подобраться к той информации, которую должен был получить. Но так с ней и не соприкоснулся.

– Вот теперь, – перебил ее полковник, – мы будем задавать вопросы, а вы отвечать. Согласны?

– Ну конечно, – заверила женщина. – За тем я и пришла. Для меня сейчас это главное. Отвечать, если смогу, на все ваши вопросы.

– Тогда, Любовь Андреевна, еще раз, пожалуйста, ваши координаты. Так нужно.

– Я, Тенькова Любовь Андреевна, 1938 года рождения, русская, паспорт № 0407945687, проживающая по адресу: г. Москва, ул. Красина, д. 2, кв. 7. Жена Тенькова Федора Прокопьевича, умершего 19 января 2006 г. в институте Склифосовского (г. Москва), куда он был доставлен с диагнозом инфаркт.

– Расскажите, как и где вы познакомились с вашим мужем. И немного о себе, о муже, о вашей с ним совместной жизни, – приготовился слушать полковник.

– Как уже говорила, я и муж детдомовские. Всех нас, кто после войны остался без родителей или потерялся, сначала привезли в учреждение вроде санатория, где мы с моим будущим мужем и встретились. Санаторий назывался «Карантин-распределитель» в Подмосковье. Тогда мне было девять лет. Ему десять. Какое-то время нас там выдерживали. У всех были болячки, возможно, и инфекционные, которые надо было пролечить. У всех было серьезное физическое истощение. Нужно было хотя бы чуть-чуть подкормить. Потом нас развезли по разным детским домам. Меня на Алтай. Его оставили в Подмосковье. Через восемь лет уже в Москве мы встретились студентами. Он учился в Московском физико-техническом институте. Я в первом медицинском. На каком-то вечере узнали друг друга. Стали встречаться. Когда расписались, я была на третьем курсе. Жили в общежитии. Потом в коммуналке. Затем дали квартиру. Детей не было. Наверное, результат войны. После института муж остался в аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию и через какое-то время докторскую. Тогда-то он и начал изобретать свою установку.

– Минутку. Вы упомянули об установке, – прервал Любовь Андреевну полковник. – Уточните, что это за установка, для чего она нужна, и вообще все, что о ней знаете. Понятен вопрос?

Любовь Андреевна утвердительно кивнула головой.

– Наверное, муж родился для науки. Идеи рождались у него сами собой, они вынимались из памяти как из какого-то склада. Как будто кто-то их туда положил, а Федору оставалось лишь достать нужную и убедиться, что на ее основе можно что-то создать, например прибор или установку. Шутили – еще парочка таких конструкций и Нобелевская ему обеспечена. Сейчас об установке. Его не отпускала мысль, что он должен вспомнить что-то важное, что когда-то знал. Это для него было жизненно необходимым. Мысль находилась где-то в его подсознании. Ее нужно было обязательно оттуда извлечь. Последние три года он на этом фактически зациклился. Что делать дальше? Как вскрыть знания? В какой-то момент он понял, что проблему решит установка, которую надо собрать. И он знает, как это сделать. Установка вынет из памяти какую-то информацию, и он завершит дело, которое ему кто-то поручил.

– Теперь об этом «кто-то». Муж, хотя уже и был в возрасте, но совершенно четко мог контролировать свои мысли. Он понимал, что с какого-то момента кто-то стал давить на его психику, заставляя что-то делать против воли. Но это с одной стороны. А с другой – этот «кто-то» его почему-то совсем не волновал. Его волновало поручение, о котором «кто-то» должен был сообщить. Через какое-то время они со своим ассистентом профессором Суворовым сделали свою установку «РУМ». Суворов в первом медицинском институте читал студентам лекции и по материалам исследований, которые муж и он получали, работая с установкой, писал докторскую диссертацию. Опыты они проводили в институте мозга. С администрацией института был заключен специальный договор. Испытания проводились и в Институте скорой помощи имени Склифосовского. Муж полагал, что если, как он мне объяснял, при реанимации пациента сделать тарировку управляющего энергетического посыла, подаваемого в мозг человека, то пациенту можно продлить таким образом жизнь. Но если зону приема сигнала перепутать, это может привести к неминуемой смерти. Над этим «как не перепутать» он с Суворовым и работал. Ответ на вопрос до сих пор не найден. Если бы была возможность проводить опыты с энергетическим посылом на живом пациенте, ответ нашелся бы быстрее. Но, предполагаю, что Суворов все же провел эксперимент, и удачно. Был получен реальный результат. Из памяти мужа, которого использовали в качестве пациента, была произведена частичная выемка информации о каких-то событиях в прошлом. И еще. То, что в последние годы пыталось, как говорил муж, управлять его мыслями, тянулось из его далекого прошлого, из очень тяжелого детства. Такое в памяти остается навсегда. Прошлое мужа, он мне об этом сказал только однажды, это концентрационный лагерь.

– Спасибо вам большое за то, что вы пришли, Любовь Андреевна, – поднялся полковник. – У нас к вам вопросов больше нет. В соседней комнате отметят пропуск. Вы ведь все время в Москве? Если будет нужно, мы вас вызовем. До свидания.

Полковник проводил женщину до двери.

– Теперь вроде бы ясно, – полковник вернулся к прежней теме разговора. – Установка, которая действует на мозг человека, вынимая из него информацию, или наоборот, вкладывая ее туда, была построена и реально действует. Но, думаю, нужно уточнить следующее. Установка, с помощью которой проводились экзекуции с депутатом из Энска и банкиром, совсем не та, о которой нам с вами сейчас рассказали. Это другая машина. Одновременно с нашими фигурантами работает еще кто-то, тоже, получается, реанимированный. Он самостоятельно или в соответствии с поступившим откуда-то сигналом вскрыл собственную память (или ему помогли), построил, используя полученную информацию, свой аналог установки, и с ней в каких-то своих целях работает. Работа эта, как мне кажется, – полковник оглядел присутствующих, – носит вполне конкретный, возможно, коммерческий или даже криминальный характер. Это мы с вами обсудим. Есть и еще один свидетель. Вернее, еще одно доказательство возможного наличия реального оружия, стреляющего и убивающего эмоциями. Недавно одного священника заставили ночью прийти в храм с находившимся там покойником и поджечь храмовое сооружение. В костре возникшего пожара должны были, по замыслу убийц, сгореть и священнослужитель, и покойник. Не получилось. Распечатку случившегося возьмете у меня на столе. Сейчас перерыв.

В Главное управление безопасности

Отдел аномальной криминалистики

Сотрудниками третьего отдела внутренних дел г. Химки установлен факт покушения на жизнь гражданина Маслова Дениса Ефимовича, священнослужителя храма в городе Химки, отца Дениса. «В Русской православной церкви отец Денис занимает особое место, ревностно обращая в христианство всех, в том числе и представителей других религий» (из газет). В связи с необычностью механизма покушения – священнослужителя пытались сначала целенаправленно смертельно напугать, а потом сжечь – и в соответствии с вашей ориентировкой, документы данного следствия направляем в ваш адрес.

Курсы православного миссионерства

Полуторачасовая лекция о религии и православном миссионерстве подходила к концу.

– Ваши вопросы, – лектор собрал в стопку разбросанные по столу кафедры листочки с конспектом лекции и посмотрел в зал. – Можете задать три вопроса. Потом, извините, мне нужно ехать.

– У меня немного странный вопрос, – поднял руку молодой человек из первого ряда, в очках, в спортивной куртке и рубашке с расстегнутым воротом, как сейчас носят молодые люди. – Верите ли вы в Бога? Если не в Бога, то в кого-то там над нами. – Молодой человек поднял палец вверх. – В того, кто нас сотворил и нами руководит.

– Вы спрашиваете, верю ли я в Бога? – лектор перестал складывать в папку конспект своей лекции и немного удивленно посмотрел на студента, задавшего достаточно неожиданный в этой аудитории, но, несомненно, интересный вопрос. – Давайте уточним, что такое вера. Как это – принимать что-то на веру? Вера – это доверие к той информации, которую вы каким-то образом получаете. Информация может быть о чем-то или о ком-то или о каком-то объекте вообще, который вы собственными глазами не видели. Церковь говорит и доказывает, что Бог есть. Верю церкви. Бог есть! Всю жизнь я занимался наукой, которая, с точки зрения православного христианства, является лишь частным случаем проявления воли Бога. Христианство как способ познания мира не отвергает науку, но показывает, что это познание лишь малой частицы мира. Наука на сегодняшний день может косвенно подтвердить, что мы с вами, то есть люди, являемся творением каких-то высших сил. Эти силы мы называем Всевышний. Я верю в то, что Всевышний есть. Вы удовлетворены ответом?

– Вполне, – кивнул головой молодой человек.

– Давайте другой вопрос.

– Допустим, – поднялась девочка из-за стола в третьем ряду, – нас кто-то сотворил. И хорошо. Но зачем, извините, нами руководить? Мы, что ли, сами не можем жить без такого руководства?

– Вопрос хороший, – улыбнулся лектор. – Чтобы проще отвечать, попробую его несколько иначе сформулировать. Не возражаете? Итак, нужно ли руководить сообществом, в нашем случае сообществами людей – на земле их много, или человечество само разберется и справится со своими проблемами? Я считаю так. Люди, конечно, решали, решают и будут успешно сами решать свои проблемы. Только хочу обратить ваше внимание на такое понятие, как оптимальное решение – наилучшее для данного конкретного случая. Принятие человеком наилучшего решения включает цепочку определенных поступков. Реализация этих поступков обеспечивается, если говорить на языке компьютера, программой, которая закладывается в нас высшими силами – Всевышним. Она называется программа духовности или вера, то есть абсолютная истина. Программа духовности – это программа наших поведенческих функций (вспомним, например, десять заповедей). Человеку хорошо только тогда, когда он живет в рамках этой программы. Программа, заложенная Всевышним, им, очевидно, и контролируется. Только автор творения может лучше всего разобраться в том, что сотворил. Автору и руководить. Вот коротко ответ на вопрос, зачем нами нужно руководить. Давайте третий вопрос. Нет, погодите. Вопрос пришел в письменном виде, – лектор посмотрел на листок. – Вопрос несколько перекликается со вторым и выглядит следующим образом. Как созданная Всевышним программа духовности доносится до каждого из нас? А с помощью религии через веру, – поднял голову лектор. – Хотя, Вы мне скажете, что Всевышний един, программа духовности едина, а религий много – много вариантов веры. Как все стыкуется? А стыкуется просто. Нет вариантов веры. Вера, повторяю, абсолютная истина. Но есть варианты толкования абсолюта. Вот это уже религия – духовная программа поведенческих функций человека, привязанная к среде его обитания. А религиозных воззрений и должно быть много, так же как и разнообразных условий, в которых на земле живут сообщества людей. Это и природные условия, и обычаи, связанные с этими условиями, и уровни развития сообществ и многое другое. Но все религии, если они настоящие, служат одному. Оптимизируют духовное развитие человека применительно к условиям, в которых он живет.

– Уж если мы заговорили о разнообразии религий, то может возникнуть и следующий вопрос. Как рассматривать межрелигиозные шероховатости, возникающие при совместной работе нескольких религий? Например, в плане отношений человека иных религиозных убеждений к религиозным убеждениям сообщества, в котором он в данный момент живет… Если смотреть по жизни, эта проблема православного миссионерства. Подробно на миссионерстве останавливаться не буду. Мы с вами это будем отдельно обсуждать. Только отмечу, что задача миссионера – объяснять, что какую бы религию человек ни исповедовал, основа духовного развития человека для всех едина. А вот толкование абсолюта религиями может быть, повторяю, различным. Разное толкование одного и того же и является источником межрелигиозных шероховатостей. Это нужно растолковывать обычным людям, дабы предотвратить насилие. Насилие – грех! До понимания того, как ему жить и кому верить, человек должен дорасти сам. Все, господа. У меня, к сожалению, больше нет времени. Лекция окончена.

– А можно задать еще один вопрос, касающийся вас лично, как миссионера? – остановил лектора голос с галерки. – Когда вы говорили о миссионерстве, то коснулись вопроса перехода человека в другую религию. Но при этом обязательно возникают нестыковки, вызывающие недоверие, злость, ненависть, иногда и месть. Если вы миссионер, вам надо через все это пройти и испытать на себе, пропустить через себя. Вам, как миссионеру и человеку, не страшно?

– А что вы понимаете под словом «страшно»? – обернулся к аудитории уходивший лектор.

– Страшно, – пояснили с галерки, – это такое состояние, когда вы морально или физически начинаете ощущать какую-то угрозу и бояться ее.

– Знаете, – лектор немного подумал, – иногда бывает страшно. Только страхи, они ведь разные. Вас, например, внезапно пугают, а вы, так же мгновенно и на автомате, защищаетесь – прячетесь, убегаете или гасите испуг нападением. Есть еще осознанные страхи. Их называют фобиями. Вы постоянно боитесь плохой погоды, тещи, отравиться, женщин, упасть, остаться голодным, умереть и так далее. Что еще может на свою голову придумать человек? Есть и очень нехорошая фобия. Страх безысходности. Он приходит, когда возникает осознанное понимание того, что уже нет никаких шансов защититься от надвигающейся на тебя опасности, например смертельной. Тогда очень страшно.

Преподаватель вышел в коридор и закрыл за собой дверь аудитории.

Машина отца Дениса в пульсирующем режиме двигалась по кольцевой дороге в сторону Химок. Была середина дня. Дороги забили большегрузные фуры с продуктами, текстилем, железом и еще невесть чем. Все это непрерывно всасывалось урбанистическим монстром – мегаполисом. Из головы отца Дениса не выходил вопрос, который ему в конце лекции задали с галерки. Бывает ли ему в его миссионерской деятельности страшно? Все же в его лекционном рассказе была какая-то дрожь. Иначе откуда взяться вопросу, который он и сам себе почти никогда не задавал. Есть ли у него какой-то страх? И если да, то какой он? Наверное, это как у актера, которому надо выходить на сцену. Он волнуется и ему может быть страшно. Хотя, говорят, у артистов, когда они оказываются перед зрителем, страх пропадает. Игра хорошего актера сводит на нет все страхи. Остается только удовольствие, радость и счастье… У миссионера же страх рождается не перед выходом на сцену, а когда он уже стоит перед зрителями. Страх растет, если слушателями совсем не воспринимается то, с чем он к ним вышел. Тогда от того, что ничего не получается, страх охватывает оратора целиком. И это не боязнь – не сумел донести до зрителя то, что хотел. Это страх перед тем противодействием, ответным негативным откликом, который может последовать от тех, кто не понял или не захотел понять его слов.

Вот это и есть ответ на вопрос. Бывает ли ему когданибудь страшно? К этому можно добавить и еще кое-что. Бывает страшно, когда приходят письма. Такое он получил дня три назад. В нем обещали выпустить кишки, отрезать голову и повесить за детородный орган. Только тогда, и совсем это неправильно – грех, ведь только тогда он вспоминает об опасности. У него возникает желание (возможно, об этом стоило подумать раньше) защитить от чувства страха жену и детей. У него их трое. Взрослый сын и две маленькие девочки. Если его не станет, им будет очень больно. Об этом он когда-нибудь думал? Как обезопасить себя и близких от страха?

Может быть, впервые за свою работу миссионером отец Денис вспомнил и всерьез задумался об одном словосочетании, которое не сходит с уст его соседа по дому Михаила, работающего главным инженером на маленьком машиностроительном заводике в Москве, – «техника безопасности». Соблюдает ли он в своей работе эту самую технику безопасности? Вроде бы и совсем простую, но важную и, вероятно, надежную. В голову вдруг пришла такая вот несколько крамольная мысль. Ради чего он делает так, что иногда ему бывает страшно? Это (папа у него был священник) так надо? Он особенный, или Бог вынул его из толпы и за это он ему служит? Бог терпел, и он должен терпеть? Или он для чего-то сам это придумал? Когда толпа, задумался отец Денис, есть и страх. В толпе всегда найдется один-два несогласных с тем, о чем он говорит с кафедры. Такие люди, как правило, уверены в своих силах и способны обрисовать ту же картину, но с совершенно иной позиции, например так, как изображают ее последователи Аллаха. И еще, подумал отец Денис, переключая передачи своей машины, при богослужении верующие должны быть едины в своей вере. Тогда каждый и все вместе будут ближе к Богу. А миссионеры? Они, как гаишники на дорогах, должны искать нарушителей правил. Только миссионеры в своем потоке ищут пошатнувшихся в вере и стараются наставить их на путь истинный или же в беседах примирить по воле случая соприкоснувшиеся религии.

От таких рассуждений у отца Дениса зародилась и все больше стала укореняться мысль, которая показалась священнику вполне правильной. Может быть, руководство миссионерством в его районе постепенно отдать кому-то другому? Сколько развелось последователей. И все хотят стать во главе.

Отец Денис ехал в свой храм в Химках, который ему поручил Всевышний. Там он главный. Завтра утром работа. Из жизни ушел хороший и известный человек. Ему нужно воздать последнюю почесть. Панихида пройдет завтра в храме отца Дениса. Вести панихиду он должен сам.

Ночь. Скорее, не ночь, а начало утра. Брезжит рассвет. Оперативная группа третьего отдела внутренних дел Химок во главе с капитаном полиции Тропининым Алексеем Дмитриевичем, то есть со мной, отбыла на «труп». За стеклами машины темно. Чтобы не слепли встречные, перед фарами высвечивается только часть дороги. Чуть спереди и немного в сторону. В четыре утра трястись в уазике совсем не здорово. Вместо этого в отделении можно было и вздремнуть. Самый сон. Сзади этим и занимаются. Особенно старается Василий Степанович, наш судебный медик, даже посапывает. Сегодня я ночной главный. «Главный» – я бы определил это как меру беспокойства. У всех за мной сидящих беспокойство только в том, чтобы не очень трясло. Может пропасть сон. Мое же беспокойство, как и полагается главному, совсем иного характера и сон совершенно не предполагает. Да в общем-то никакого сна и нет. Есть тягостная череда мыслей, картинок, событий, выводов, вопросов и ответов. Все это медленно прокручивающееся в голове кино я определяю как профессиональную видеоредакцию сюжетов из моей собственной полицейской жизни.

Как же здорово смотреть кино, когда голова немного опирается о стеклянную поверхность окошка. Окошко совсем и не холодит. Между ним и головой проложена вязаная шапочка, которую, когда работаю, надеваю по настоянию Татьяны. Вяло текут мысли.

Зачем такой компании лидер? Когда знают, что делать, вполне можно обойтись без главного. Каждый выполняет свое дело, словно щелкает орех. Успевай только проглатывать. Правда, когда орехи почему-то не колются, все претензии приходят к главному. И тогда уже главный становится орехом в чьих-то крепких зубах. «Прозевал!», «Не обеспечил!», «Где анализ?», «Растяпы!», «Не раскрыли!», «Служебное несоответствие!», «Уволю!». И все в том же духе, пока начальство не сбросит с себя все накопившееся раздражение и злобу.

Из города почти выехали. В ночном городе, как в лесу. Еще не заблудился, но чувствуешь себя как-то не по себе. Возможно, это ощущение одиночества. В окне медленно проплывают дома, светляками вспыхивают самые разные глаза, как будто глядящие в тебя, то глаза-фонари, то глаза-реклама. Иногда виднеются огоньки в окнах. Тоже глаза. Но все эти глаза, если постараться определить свои впечатления точнее, как в морге у мертвых, когда открыты. Лезут же ночью сравнения?! Они безразличные. Они открыты, называются глазами и смотрят. Должны же они, если я еду мимо, на меня смотреть? Они же глаза! А они на меня не смотрят. Меня как будто нет. Всем все до большого фонаря. И до меня тоже. Получается так, что сейчас я, да и практически всегда, один. Кажется, что я никто! От этого становится сразу почему-то нехорошо и сразу чего-то хочется. Пожалел бы кто-нибудь, как мама. Тогда все хорошо и тепло-тепло. Было все. Трупы – страшно! Ну, и бросила – не так страшно, как зябко. Звездочку снимали – ошиблись, вернули. Совсем никакого страха, обидно. И другое… Но в ночном городе что-то все равно есть нехорошее. К тебе, наверное, полное безразличие. И это страшнее страха. Вчера поступила странная ориентировка. Выделять из событий непонятное и необычное. То, чего не может быть, но почему-то есть, и об этом сообщать наверх. Обо всем докладывать подробно и не только то, что сам видел и слышал, но видели или говорили другие. О слухах, сплетнях, сказках, фантазиях, а также о том, «что одна баба сказала». Что-то случилось серьезное и не у нас, а там, наверху.

Кажется, приехали. Машина свернула на боковую дорогу. Стало больше трясти. Впереди показалась ограда какой-то закрытой конторы. Здание высокое, длинное, темное, унылое. Строения эти только у таких контор. И ни одного огонька. На чуть более светлом фоне неба луной высвечивается контур здания. За этим черным кирпичом поле и холм. На холме церковь. Туда и едем. На часах уже четыре шестнадцать. Еще немного – и совсем светло. Вспомнил звонок охранников из храма. Сработала пожарная сигнализация. В храме огонь. Тушить стали сами, потом подключились пожарные. Потушили. Потерпевших нашли в церкви. Один в шоке, а другой – труп, обгорелый и какой-то странный. То ли человек горел живым, а потом превратился в труп, или сначала стал трупом, а потом сгорел. Теперь ясно, зачем коллективно прибываем. Непонятный труп.

Все ведь думают, что если мы профессионалы, то ко всему привыкшие, например, к мертвякам. И без всяких эмоций по поводу того, что видим. Определенно считают, что мы, чтобы не пропустить чужие сопли и слезы, не обращаем внимания на свои собственные. Конечно, все не так. Всегда страшно. Мы только говорим, что не страшно. Иногда до слез жалко. Но всегда, когда труп, от него, да, именно от трупа, передается вдруг ощущение такой сплошной непроницаемой, безысходной, глухой, абсолютной и всеобъемлющей безнадеги, так что нутро начинает выть волком. Ведь когда-то, может быть, и я… я… И все из себя выбрасываешь, отгоняешь ненужные мысли. Ведь ты привык! Ты на службе! Тебе нельзя! Потому и всякие хохмы в сериалах про полицию на тему «Все хорошо, прекрасная маркиза!». Все это так. По-другому как? Подругому нельзя.

Прибыли. От домов города находимся немного в отдалении. Освещения не много. А кругом? В голове пошла как бы заставка из нехорошего фильма. Ночь, церковь, за ней кладбище. В церкви ночью никогда не был. На кладбище был на эксгумации. Бр-р-р!..

Прямоугольная перехлестнутая прутьями ограды глыба здания церкви вдруг выступила на почти черном фоне безостановочной череды облаков, подгоняемой обрывками ветра. Виднеющиеся сквозь них тусклые всполохи луны высвечивают слепые впадины окон, белую (нет, она сейчас не белая, а какая-то серая) штукатурку стен здания и внезапно появившийся из-за угла черный силуэт крыльца. Над крыльцом навис профиль козырька, смахивающий на кепку, сдвинутую на лоб. Уже приехала скорая помощь. Станция скорой находится где-то рядом. У крыльца две пожарные машины. Шланги от машин пропущены прямо в проем главного входа. Тушили внутри. Рядом с машинами посторонние. Конечно, эти «посторонние» в черных до пят одеждах здесь свои. Но для меня они пока именно посторонние. Сразу чувствую пространственную торжественно-величавую пустоту храма. Часть света, чтобы не замкнуло, пожарники вырубили. На иконах высвечиваются только строгие лики святых. Ну, не совсем строгие, скорее, укоризненные.

– Как же так? Такого в нашей обители не должно быть! А вон…

Этот «вон», накрытый упавшей и почти совсем сгоревшей шторой, лежит у окна. На нем местами обуглившийся серый костюм. Одежда как-то странно скомкана или перетерта, как будто ее стирали или крутили пальцами. Труп лежит на полу лицом вниз.

«Пол… А ведь он по полу полз. Нет. Он не мог ползти. Он труп. А он не полз, его тащили. Руки и ноги разбросаны так, будто его за руку подтаскивали к окну. Зачем? И откуда тащили? А потом что? Потом верхнюю часть туловища чуть приподняли и снова бросили лицом в пол. Тогда на труп и должна была упасть горящая штора. И тело тоже стало гореть, – решил капитан. – Теперь дальше. Откуда ночью в церкви труп? Если там был священник и гроб с покойником, то покойник – из гроба. В гробу его должны отпевать. А почему отпевали ночью, и где сейчас гроб?»

Перевернутый гроб лежал рядом с опрокинутой скамьей.

«На ней он стоял с телом, но потом почему-то упал. А тело тоже упало? Да, но если тело упало здесь, как оно оказалось под окном? Его перетаскивали. А кто таскал? Так… По сводке, должно быть два фигуранта. Один свидетель, или потерпевший, или черт знает кто, лежит как бы трупом. А где второй?»

Второй, привалившись к колонне, сидел у окна и вроде бы был не труп. Если с ним кто-то в халате что-то делает, то он пока точно не труп.

Капитан немного передохнул.

«Вот ведь, один человек ушел из жизни, а другого в нее снова втащили. Если подумать, умирать до дрожи, до ужаса страшно! Значит, нельзя думать. Надо самому себе нутром похихикать, это называется юмором, чтобы, в конце концов, не появился еще труп. Еще – это я!»

Капитан подошел к человеку, сидящему у колонны.

«Похоже, это священник. Он от чего-то уже отошел, и взгляд осмысленный. Только задеревенел. А от чего? Может быть, от того, что здесь произошло ночью. Пока с ним общается судебный медик, он мне это и расскажет».

В храме полумрак. Тусклый свет лампад освещает часть купола с росписью, размытое по краям желтое пятно пола и кусок стены с иконами. Между колонной, подпирающей купол храма, и высоким под самый купол окном с фрамугой на возвышении на широкой скамье стоит гроб с покойным. Крышка гроба прислонена к колонне. Окна храма закрыты шторами темного цвета. Под окнами вдоль стены для прихожан поставлена длинная деревянная скамья. Нижние кромки штор кончаются чуть выше скамьи. Освещение храма дополняют подсвечники с горящими свечами. Над кафедрой возвышается голова отца Дениса. Из его рта низким монотонным звуком резиновой скороговоркой ползет молитва. Она не прекращается даже тогда, когда он быстрым движением перекладывает закладки лежащих на кафедре книг. Отец Денис чувствует себя не очень хорошо.

– Опять тонометр показывает непонятно что. Наверное, давление. Таблетки все же надо принимать каждый день, как советовала врач, а не тогда, когда плохо с головой. Внук Костя снова влюбился, приносит двойки, – бегут параллельно молитве мысли отца Дениса. И никак не вспоминается, почему он работает в храме ночью, а не как оговорено, завтра утром.

Мысли и в самом деле текли так же тягуче, как и молитва, и вроде бы отдельно от нее, но с чувством какой-то настороженности. Не дай бог прочитать как не нужно. Осталось еще часа на два. К рассвету закончу и можно отдохнуть. Хотя, подумав об отдыхе, отец Денис как будто не до конца поверил в его возможность. И от этого ему стало как-то не по себе. В голове возникла какая-то тревога и ожидание чего-то еще не совсем ясного. Он попытался сообразить, что это, но ничего не получалось. Только что этого ощущения не было, а потом вдруг появилось. Возникло ожидание чего-то нехорошего. И эта непонятность постепенно превращалась в какую-то боязнь. Хотя можно бояться «кого-то» или «чего-то», когда видишь или слышишь его. А в храме, кроме гроба с покойным, никого. И тишина. Теперь он стал прислушиваться не только к словам молитвы, но и к тому, что зародилось у него в голове. С удивлением отметил, что все мысли вытеснял непонятный страх.

Кто-то против воли хочет его сначала напугать, а потом, как за подопытным кроликом, наблюдать, что же будет дальше, мелькнула мысль.

В просьбах и желаниях своих прихожан отец Денис всегда очень четко чувствовал любые, даже незначительные нюансы. Сейчас к его мыслям подключался кто-то другой, чтобы так же прикасаться к нюансам, но уже к его собственным. Теперь не он играл просьбами других, а ктото пытался это делать с его собственными ощущениями. И самым сильным из них был страх. Его он уже и не мог сдерживать. Отец Денис покрутил головой, отгоняя нехорошие мысли, и снова принялся за работу.

Пока еще была ночь, хотя за окном уже светало и рядом с храмом чуть проступали силуэты деревьев. Было тихо. Только где-то вверху хлопали крыльями голуби. Они садились на карнизы окон и, чтобы во сне не упасть, устраивались поудобнее, помогая себе крыльями. Тишина нарушалась слабым потрескиванием свечей и шелестом страниц перелистываемых книг. Внезапно со стороны окна, а может быть, и за шторой, отец Денис заметил движение. Он оторвался от текста и поднял глаза к окну. Ветка дерева коснулась стекла, что-то сдуло с крыши… прилетела ночная птица… Да мало ли что могло двигаться за окном. Отец Денис был уверен, что движение, потревожившее его, могло быть только там, за окном, а не здесь, где стоит гроб.

А что здесь? Здесь уже отодвигалось. Вон он. Ничего ему уже не надо, как и многим другим, лежавшим тут молча и неподвижно. Потому сразу и поднял глаза к окну, так как знал, что в храме ничего двигаться не может.

Вот снова…

«А ведь это открылась фрамуга и сквознячок оттуда, – вдруг сообразил отец Денис. – Зачем пугаться и грешить на кого-то», – перекрестился на стоящий гроб. Фрамугу надо закрыть.

Отец отложил молитвенник, подтянул, чтобы не мешала, рясу и пошел к окну. Мимо гроба нужно было сделать шага два или три. За ним стояли подсвечники с горящими свечами и была фрамуга со шторой. Он почти миновал гроб, когда что-то его остановило. В теле появилась легкая слабость, а в глазах немного поплыло, как от полстакана водки.

«Ничего не пил, а качает», – подумал отец Денис и остановился у гроба.

Покойник лежал до пояса покрытый ослепительно белым саваном. Голова его цвета мела сливалась с подушкой, на которой покоилась. Темным пятном выделялась средняя часть тела – серый пиджак и рубашка с галстуком. По лицу блуждали блики от свечей, колеблющиеся от легкого сквозняка из фрамуги. Пытаясь понять, что его остановило, отец Денис еще раз оглядел гроб.

«Нашел», – внутри зябко сжалось. Нет, он не испугался. Ведь нельзя бояться того, чего нет. Хотя что-то подсказывало, что это есть, и оно исходит от покойника, от его лица и глаз.

«Да, от глаз, – решил отец. – Вот!»

В горле булькнуло. Глаза покойника были открыты! Смотрели вверх!

«У мертвых они могут быть открытыми, – подумал отец, пытаясь справиться со страхом. – Так бывает при отравлении некоторыми ядами. Ну открыты. И что?» Теперь вспомнил. Глаза мертвого, с которым он провел ночь, были закрыты. Сейчас они почему-то открылись, и их нужно закрыть.

Чтобы закрыть глаза покойного, отец Денис протянул к ним руку, как делал это много раз с теми, кого готовил к встрече с миром иным, и застыл. Глаза не были безразлично направлены вверх. Они, как с дрожью отметил отец, следили за приближающимися к ним пальцами его руки. Потом глаза медленно повернулись в его сторону. Покойник смотрел.

Смотрел! На него!

Тело, как в молодости, сжал холод. Зимой, голый, из бани в снег. Только нет снега. Озноб… и холодно… и мороз. Нет, не мороз, страх. В него пробирался и заполнял всего до последней клеточки страх.

«Может, что-то с молитвой? Не было усердия и внимания и… думал… о доме… не о Нем…»

Он хотел вздохнуть и сказать… Слова застыли.

– Ни-и-ичего нет…

Глаза покойника смотрят в упор. Кроме них, ничего. Они сжимают нутро… Нет воздуха. Они заставляют в них смотреть, и там… там… Он хотел перекреститься… и может, молитву… Все закаменело, и сам он у гроба… Только мысли… В него из глаз покойного вливался ужас! Дикий ужас!!!

Глаза! Теперь они были огромными и живыми.

«Нет, живые они только у живых и могут смотреть из живого. Эти же глаза мертвеца, но смотрят как живые. Нет, не живые, – метались мысли в голове отца. – Они мертвые, но хотят казаться живыми». Ведь только так ему живому что-то можно донести оттуда, откуда они смотрят. К уходу туда он много лет готовил покойных, но никогда не хотел идти этим путем сам. Глаза звали его туда, где ничего нет. «Это… – пронеслось в голове. – Это смерть!»

И она вставала!!! Нет, покойник не вставал. Ему это кажется, как и окружающее, размытое, как через очки с неподходящими диоптриями.

Отец Денис отпрянул от гроба, спиной прижался к колонне и стал медленно сползать на пол. Теперь на гроб он смотрел немного со стороны и снизу, так что видел только возвышавшееся над ним покрытое саваном сплетение рук покойного, выступающие носки его ступней и ореол света от свечей, охватывающий верхнюю кромку гроба и часть лежавшего в нем тела. В голове поплыло сильнее. С дрожью отметил, что сцепленные под саваном пальцы рук покойного пытаются расцепиться, а торчащие носки его ступней начинают из стороны в сторону немного покачиваться, как если бы их хозяин хотел приподняться или с трудом повернуться на бок.

«А ведь он встает», – заторможенно подумал отец Денис.

Мертвец вставал! Стало здорово нехорошо. Вспомнились глюки, которыми в деревне мучился запойный сосед, когда отец Денис был еще мальчишкой. От них потом сосед и помер. Сейчас было другое. Священнику вдруг стало казаться, что происходящее как-то касается и его. Между ним и мертвым возникла связь. Ему пытались что-то донести: позвать, сообщить, спросить, потребовать, на кого-то пожаловаться или пригрозить. От этого он до кончиков пальцев затвердел и лишь остатками сознания продолжал фиксировать происходящее. Тело покойного в каком-то тумане немного выдвинулось из гроба.

Может быть, это все фантазии и ничего нет? Кто-то показывает ему страшное кино? Но ведь это не кино. Есть тело. Оно, как живое, шевелится, пытается повернуться на бок и приподняться.

Несколько таких попыток кончились ничем. Потом корчи под саваном привели к тому, что мертвец в гробу оказался лицом вниз и на руках поднял верхнюю часть туловища. Теперь он находился к священнику спиной и расплывчатой серой массой копошился, пытаясь, видимо, встать на четвереньки. Когда руки, опертые в стенки гроба, распрямились, мертвец сел. Чтобы встать, ему нужно было снова наклониться вперед, через стенку гроба перекинуть ногу и опустить ее на пол. Нога в тапочке, покрытая серой брючиной, стала медленно приближаться к полу. Подвижными на лице отца Дениса остались только вылезшие из орбит глаза, поворачивающиеся вслед за опускающейся ногой.

«Он встает за мной! Я уйду с ним в гроб! Гроб – проход туда! – взорвалось в мозгу. – Меня сейчас не будет! Надо что-то делать! Бежать!» Как ушат воды на голову – почти спокойное решение.

Попробовав отодвинуться от возвышения с гробом, он только сильнее воткнулся спиной в колонну и понял, что бежать некуда.

«Тогда надо прятаться», – решил он.

Крепко зажмурившись, священник подтянул колени к груди, прижал к ним голову и скорчился. Сердце, отдаваясь резкой болью в грудь, горло и голову, стучало, как язык колокола.

«Еще немного, – мелькнуло в голове священника, – и от боли все треснет и ничего уже не будет».

Но все продолжалось. Веки зажмуренных глаз стали абсолютно прозрачными и перестали скрывать разворачивающийся перед ними ужас. Теперь покойник, втянув обратно ногу, повернулся к отцу Денису лицом. Сначала у мертвеца дрогнули уголки губ – правая сторона вверх-вниз… Левая… Лицо, выглядевшее до того абсолютно неподвижной желтовато-белой маской, стало молча кривляться. Изображения гомерического хохота ужасные и омерзительные, когда между растягивающимися синеватыми губами проступали белые полоски зубов, сменялись всплесками страшной тоски, безысходности и бездонного страха. И отец Денис начинал понимать, что эта бездна может быть и для него, а хохот мертвеца – поощрение и разрешение спрыгнуть в эту бездну, которая, как он догадался, и была его смертью. Действие каких-то сил нарастало и захватывало все большие группы мышц покойника. Сначала он выпрямился и из стороны в сторону качнулся один палец руки, словно кому-то пригрозив. Потом стали хаотично сжиматься и разжиматься пальцы обеих рук. Пальцы мертвого с отросшими ногтями, как в страшной сказке, превращались в когти и лапы зверя, пытавшегося кого-то схватить и разорвать. Движения мертвеца становились все беспорядочней. От этого гроб, как в замедленном кино, стал сползать со скамьи и вместе с содержимым опрокидываться на пол. Теперь мертвец лежал на полу лицом вниз с раскинутыми в стороны конечностями. Конечности двигались. Когда они на полу находили себе опору, мертвец головой вперед рывками перемещался. К ужасу отца Дениса, прижатое к полу лицо мертвеца стало стираться поверхностью пола. В тянущемся кровавом следе лохматились лоскуты кожи, кусочки хрящей разрушенного до основания носа и вкрапления жира. Мертвец уже был совсем рядом.

«Еще немного и схватит, чтобы унести туда, откуда не возвращаются. Сейчас все», – похолодел отец Денис.

Последним усилием воли он открыл глаза и поднял голову. Наваждение сгинуло. Подобрав ноги, отец сидел под колонной. Гроб с телом, окруженный ореолом мерцающих свечей, по-прежнему стоял на возвышении.

«Может быть, спокойствие – это предвестник чего-то еще более страшного?» – мелькнуло в голове у отца.

Он попытался встать. Но! Теперь он смотрел немного вбок и вверх. И в этом «смотрел» было и изумление, и еще что-то, не совсем вязавшееся со случившимся. Наваждение не закончилось, оно продолжилось, избрав для себя новую форму выражения. На иконе, висевшей прямо над алтарем, не было лика! Обрамление иконы было, подложка в виде темного экрана была, а живописный лик святого исчез. Исчез! Святых не было и на других иконах храма! На всех! На него, словно окна ночного города за стеной храма, пустыми глазницами смотрели безликие провалы. Все в храме стало приходить в движение, как будто раскачивалось в лодке при сильном ветре. Отец посмотрел на гроб. Стоявшие у изголовья гроба подсвечники с горящими свечами тоже стали двигаться, сначала немного, а потом сильнее.

Сейчас, понял он, они опрокинутся в сторону штор, прикрывающих окно. Шторы загорятся. То же будет и с покойным. А он его еще не приготовил для отправки туда.

Мысль подстегнула отца Дениса к действию. Он резко поднялся с колен и бросился, чтобы подхватить падающие подсвечники. Пальцы отца уже, казалось, схватили подсвечник, окутанный какой-то полупрозрачной дымкой. Перегнувшись через гроб и чуть покрыв его край своей рясой, он почти достал подсвечник. Дотронуться не успел. Кто-то крепко держал его за рясу. В следующий момент отец Денис с ужасом понял, что его схватили, он ощутил это всем своим телом, и втягивают прямо в стоящий перед ним гроб. Рывками он пытался вырваться из цепких объятий мертвого. Только так можно было теперь прорваться к свечам. Но его продолжали тянуть, и тем сильнее, чем больше он хотел освободиться.

«А-а-а», – заревел отец Денис, понимая, что если не сделает своего последнего рывка, то на этом свете для него уже ничего не будет.

Когда рев перерос в страшный рык, раздался скрежет и удар. Находившийся прямо перед отцом торец гроба дернулся, толкнул подсвечники и опрокинул их. Пламя свечей перекинулось на шторы. Они вспыхнули. Храм горел! Теперь рывки прекратились, но мертвец продолжал держать. Священник продвигался к окну сквозь пламя горящих штор и уже дымившуюся скамью с крепко вцепившимся в него покойником.

Если разбить раму и выпрыгнуть в окно, мертвец, может быть, и оставит его.

В голове, как будто он постепенно отходил от какого-то сна, пронеслось: «Горит, горит, горит… Покойника не отпел… Он еще здесь, а все горит… Грешен… Он все видит, дает сигнал… отвернулся… Лики исчезли… Надо, чтобы не сгорел… Я его вынесу… Я нечаянно поджег… Качнулся… Свечи… Покойника надо на улицу унести, иначе сгорит… Самому… быстрей». Какими-то толчками, но четко включилось другое. В нос ударил едкий запах дыма. Горела оконная штора и пластиковый экран, закрывающий под окном батарею центрального отопления. К себе священник прижимал обернутый шторой увесистый сверток. От свертка пахло чуть горелым, кислым и чем-то очень знакомым, но сейчас не очень понятным. Так пахнет в холодильнике, когда днем отключают электричество, а все на работе. Запах от котлет в холодильнике к вечеру такой же, как сейчас. Отец Денис опустил глаза и прямо перед собой увидел маску, как в детстве, когда в соседнее село приезжал цирк и под шатром выступали клоуны. Клоуны были раскрашены белым с синевой и все время смеялись. Маска была такой же, но не смеялась. Она была спокойной и серьезной. Глаз не было. Вернее, были, но закрытые. И ни одна черточка маски не двигалась. «А может, она картонная?»

Священник моргнул и всмотрелся. Рядом с ним, еще чуть-чуть и прижмется, была голова… человеческая… мертвая… В животе потянуло. Тело сначала напряглось, а потом размякло… руки разжались.

«Уронил… сверток упал… это грехи… не отмолил…»

Все куда-то провалилось…

Снова отец Денис очнулся от того, что по-настоящему горел. Тлели брюки и рукава рясы. Вспомнилось. В руках у него почему-то оказался покойник, завернутый в сорванную с окна штору. Из гроба вынул, чтобы не сгорел, и побежал с ним к окну выбросить наружу. Он же отвечал за покойника и должен был его подготовить к уходу в мир иной. Мысли, сначала беспорядочные, постепенно выстраивались в четкую последовательность.

«Наверное, загорелась штора, на которую, когда испугался, опрокинул задетые локтем подсвечники с горящими свечами… Что было дальше? Дальше будем думать потом», – решил отец Денис.

С трудом, как неподъемную тяжесть (от пота одежда намокла и стала как тряпка, которую еще предстояло выжать, а сил нет), он, как мог, стянул с себя рясу и брюки, отодвинул их в сторону и стал вспоминать.

– Что было до этого? До этого, – поежился отец Денис, – ему показали смерть! Она снова его все-таки не взяла. Много раз видел, как хватает других. Когда пришел мой черед, смерть передумала.

Прислонившись спиной к одной из колонн, отец сидел на каменном полу. Теперь голова была совершенно ясной и до последней детали хранила события прошедшей ночи.

«Меня ночью непонятно как заставили прийти в храм и затем пытались убить, долго и упорно, – обозначилось в мозгу отца Дениса. – Убивали галлюцинациями. Тот, кто желал мне смерти, посчитал, наверное, развернутые передо мной картины достаточными для того, чтобы до смерти напугать меня и превратить в труп. Что-то в этой «трансляции страшилок» не сработало. Во всяком случае, мой убийца сейчас явно в отключке, а я пока не труп».

Стало удивительно спокойно.

Отец Денис поднял голову. Совсем близко с ним стоял человек в одежде пожарного и внимательно рассматривал его.

– Продолжим, – поднялся полковник. – Прочитали распечатку о священнике? Сначала убивали смехом, потом разорением. Теперь пытались убить страхом. Хорошо еще, что священник, как и банкир, попался стойкий. Все это только лишний раз подтверждает, что оружие, как бы мы его ни называли, но точнее всего определить как психотронное, существуют. Им стреляют и убивают. Со свидетелями все. Давайте подводить итоги. Сведем вместе информацию о новом оружии. Полученные материалы условно разделим на два информационных блока. Первый блок должен содержать ответ на вопрос, что мы вообще знаем о психотронном оружии и, хотя бы приблизительно, о его технических параметрах. Это нужно, чтобы его искать. А вот где искать – ответить на этот вопрос должен второй блок. Итак, наши выводы по первому блоку информации. Первое. Существование психотронного оружия получило реальное подтверждение, эта разработка материализована на территории России в виде конкретных технических образцов. Второе. Поражающим фактором оружия является направленный концентрированный эмоциональный заряд, воспринимаемый как эмоция предельной для организма силы. После этого может наступить смерть. Третье. Эмоциональное воздействие может быть замаскировано под естественную эмоциональную реакцию организма на внешнее раздражение. Например, страх, смех, азарт и так далее. Можно убивать не только физически, но и морально. Вспомним разорение банкира. Четвертое. В качестве передатчика эмоциональной энергии предположительно используется мысль – материальный мысленный канал, связывающий источник (передатчик) энергии с ее приемником-жертвой. Пятое. Анализируя означенные происшествия, можно с точностью утверждать, что поражаемые цели единичны, то есть оружие работает узконаправленно Это может говорить о том, что действует эмоциональный генератор небольшой мощности и пока в ограниченных масштабах. Возможно, где-то есть и более мощная система (если вспомнить информацию из Германии), но она себя на сегодняшний момент никак не проявила. Шестое. Диверсионные акты территориально разнесены друг от друга на достаточно большое расстояние. Это может означать, что синтезатор эмоций, назовем его так, достаточно мобилен и может перемещаться. Возможно, перевозится с помощью автотранспорта. Это надо учитывать при дальнейших наших расследованиях.

– У меня все. У кого еще есть какие-либо соображения? – оглядел присутствующих полковник.

– У меня, – поднялся математик Михаил. – Думаю, что немцы все же сделали генератор эмоций более мощный и его действие проверили на большой массе людей. Я говорю к тому, что расслабляться не стоит: если сегодня генератор масштабного действия пока еще себя не проявил, то это не значит, что этого не произойдет завтра. Центральный генератор нужно искать.

– Согласен, – кивнул полковник. – Теперь о втором блоке информации, который должен нам дать ответы на следующие вопросы. Первое. Кто «расконсервирован» или, как хотите, «реанимирован»? Где его искать? Второе. Кто помог «реанимированному» собрать весь конструктор и запустить в дело? Третье. Кто в настоящее время является владельцем оружия и где его искать? Что мы имеем по второму блоку? Первое. «Реанимированных» нужно искать среди детей, спасенных из концентрационных лагерей. Именно дети, вероятнее всего, были биологическими носителями информации о психотронном оружии. Второе. Расшифровка информации в мозгу биологических аккумуляторов произошла от каких-то случайных факторов и в сроки, значительно превышающие планируемые сроки вскрытия аккумуляторов. О существовании «консервов», вероятно, забыли еще в конце войны или сразу после ее окончания. Руководители системы погибли. В противном случае систему давно бы восстановили. Третье. Судя по характеру использования синтезатора эмоций, им, возможно, владеет коммерческая структура, выполняющая функции «эмоционального киллера». Преступление киллера, с точки зрения юридической, почти не доказуемо, его действия эффективны, а сам он имеет, можно сказать, гарантию безопасности. Заказы «эмоционального убийства», вероятно, дорогостоящие, заказчиками могут выступать или очень обеспеченные люди, или же организации. На это нужно обратить внимание. Четвертое. Неизвестно, как привлекают заказчиков. Возможно, для этого используется Интернет. У меня все. Задание каждому я расписал. Работаем. Спасибо, – завершил речь полковник.