Рассказ доктора Бресселя

I

ДА, — СКАЗАЛ мне Верен, — этот конгресс гигиэнистов в Александрин можно считать удачным; и возвратился оттуда совсем не переутомленным, унося с собой самое приятное воспоминание о своей поездке. К тому же вы знаете мое отношение к конгрессам: я присутствовал только при открытии, выслушал все речи, а остальное время бродил по нижним кварталам Александрии, которые, я знаю прекрасно… Кстати, угадайте, кого я там встретил. Готов держать пари, что не угадаете. Я встретил Мореля.

— Как — воскликнул я, — доктора Мореля! Вашего друга Мореля, который исчез два или три года тому назад чуть ли не на следующий день после того, как он открыл свой кабинет на площади Вож. Насколько я могу припомнить, об этом много говорили, по никто не знал, почему он уехал так внезапно… Конечно, тут, как всегда в таких случаях, была замешана какая-нибудь женщина, не правда ли?

— Нет, дорогой мой, — ответил Верен — женщины тут не при чем, по крайней мере, поскольку это касается его. У вас есть время? Зайдем ко мне; я передам вам все, что слышал от него.

_____

— 21 мая, — начал рассказ Верен, — исполнится ровно три года с того дня, как Морель явился в полицейский участок на бульваре Бомарше. Его привели к комиссару.

«— Вы видите перед собой доктора Мореля. — сказал он. — Пять дней тому назад я снова открыл на углу улицы Миним и площади Вож кабинет, принадлежавший доктору Деженэ, который несколько лет тому назад прекратил практику. Я пришел сообщить о большом недоразумении, случившемся со мной, и должен признаться вам, что подлежу ответственности перед судом. Однако, вина лежит всецело на моем предшественнике, как вы сами сейчас увидите.

Уже в течение целого года я искал места; мои средства не позволяли мне купить практику, а вы знаете, как рискованно молодому врачу начинать свою карьеру в Париже, не имея ничего за душой, кроме знания и доброй воли. Кроме того, — предстоящая помолвка удерживала меня в Париже. Один из моих друзей, которому были известны мои плавы, познакомил меня с доктором Деженэ. Доктор Деженэ, как я уже имел честь вам сказать, бросил практику несколько лет тому назад; однако, у него сохранились дружеские отношения с жителями этого квартала, и он охотно согласился ввести меня в знакомые ему семьи. У него были хорошие средства, и, не желая жить в самом центре, он уступал мне свой кабинет, не требуя от меня никакой компенсации, а сам думал переехать на бульвар Брюн в более скромное помещение. Для меня это предложение было как раз кстати, и вы можете себе представить, с каким удовольствием я заключил с ним условие. Мой коллега и предшественник передал мне квартиру и, пожимая мне на прощание руку, сказал немного торжественно:

— Через несколько дней я навещу вас, мой молодой друг. Вы будете мне за это благодарны впоследствии.

В течение первых трех дней я устраивался на новом месте; я расставлял свою скромную мебель с помощью горничной, которая должна была в часы приема открывать дверь моим будущим пациентам. Вы должны знать, сколько сюрпризов доставляют старые постройки площади Вож профанам, которым не случалось жить в таких домах. Повсюду узкие коридоры, закоулки, огромные стенные шкапы. Осмотрев все комнаты, я заметил в глубине кабинета еще один стенной шкап, к которому у меня не было ключа на связке, переданной мне привратницей. Этот шкап занимал угол комнаты, и мне казалось, что ему отведено слишком много места. Однако я не обратил на него особого внимания, рассчитывая попросить у моего предшественника ключ, который он, очевидно по рассеянности, захватил с собой.

Вчера доктор Деженэ пришел ко мне в мои приемные часы, и признался мне, что, против своего обыкновения, выпил за завтраком несколько стаканов вина, после которых чувствует себя довольно скверно…

— В шестьдесят лет, молодой мой друг, — сказал он мне, — нужно щадить свои артерии. Но дело не в том. Скажите мне, довольны ли вы?

Я отвечал ему, что меня уже приглашали двое из его старых пациентов, и это кажется мне хорошим предзнаменовением.

— Несомненно, несомненно, это очень хорошо. Вы здесь уже основались, и я очень рад, что дело обстоит таким образом. Я должен сообщить вам одну тайну, которая могла бы вас порядочно обезкуражить, если бы вы еще не жили в этом доме. Но теперь это почти не имеет значения. Да, этот секрет я хранил в течение четырнадцати лет… Вы удивлены, не правда ли? Я хотел унести его с собой в мою новую квартиру, но потом раздумал. Я вам уже сказал, что мне шестьдесят лет. Мой организм еще достаточно крепок, но все же в один прекрасный день я могу умереть внезапно, а мою тайну я должен хранить еще целый год. Буду ли я жив через год? Кто знает… И вот я решил разделить эту тайну с вами. За два месяца вашего знакомства я хорошо изучил вас и уверен, что мой секрет увлечет вас так же, как он увлек меня, и, если я не доживу до назначенного срока, вы окончите мое дело за свой страх и риск».

II.

«Вы легко можете себе представить, господин комиссар, как сильно я был заинтересован.

— Вот, — продолжал доктор Деженэ, роясь в своем кармане, — вот ключ от шкапа, который занимает угол этой комнаты. Пожалуйста, заприте дверь на задвижку.

Я запер дверь и, повернувшись, увидел моего коллегу перед шкапом, который он только что открыл; в глубине темного отверстия блестела какая-то металлическая ручка. Он наклонился, схватил ручку и с силой потянул к себе. Я услышал шум колесиков, и в отверстии показался какой-то огромный ящик, двигающийся по рельсам. Я с любопытством подошел ближе. Он поднял крышку, укрепил ее с помощью железного треугольника, и глаза мои, привыкшие к темноте, увидели в огромном ящике вытянутого во всю длину человека лет сорока, с закрытыми глазами, который, казалось, спокойно спал. Я вскрикнул и отшатнулся.

— Успокойтесь, — сказал мне доктор Деженэ, сам оставаясь совершенно спокойным, — этот человек не причинит вам зла, так как не может шевельнуть мизинцем без вмешательства моей воли. Но, согласно его желания, я разбужу его ровно через год, в день рождения сэра Самуэля Генри Вильямса Феркет, которого я имею честь вам представить. Сейчас вы узнаете его историю.

Для того, чтобы вы могли понять меня, нам надо вернуться за тридцать лет назад, когда я, влюбленный в физиологические науки, с жаром предавался работе. Знаете ли вы муху, называющуюся «сейгомия»?

— Да, — ответил я, — смутно припоминаю, что читал о ней, когда готовил паразитологию к третьему экзамену. Кажется, папа Адриан IV, имевший печальную привычку спать под открытым небом, умер от личинки сейгомии, забравшейся в его носовую полость.

— Возможно, что это и так. — заметил мой коллега, — но, на мой взгляд, вы недостаточно знакомы с этим уважаемым двукрылым. Знайте же, мой молодой друг, что личинка сейгомии может развиваться только в том случае, если она питается живой субстанцией. Для того, чтобы обеспечить своих отпрысков необходимой им пищей, муха сейгомия пользуется гениальной стратигеммой, обнаруживая поразительное знакомство с мельчайшими подробностями анатомического строения гусениц и бабочек; опа, разыскивает коконы этих последних, разрывает их, чтобы получить туда доступ, а затем колет своим жалом куколку, — заключенную в коконе, в восьми точках, всегда одних и тех же; и обратите ваше внимание на то, что эти восемь точек строго соответствуют восьми нервным узлам, представляющим двигательные центры куколки. Через образовавшиеся таким путем восемь канальчиков она впрыскивает своим хоботком особую жидкость, вырабатываемую специальными железами, которая поражает нервные узлы; происходит, так сказать, приостановка жизни. Вслед за этим наша сейгомия кладет свои яички в отверстие кокона, через определенный срок из них вылупливаются личинки, которым остается только спокойно питаться своей жертвой, так как куколка все еще жива, но совершенно неспособна защищаться или хотя бы двигаться. Крайне заинтересованный, я собрал сейгомий и куколок и начал изучать подробности этого процесса.

III.

«Прежде всего, — продолжал Дежепэ, — я заметил, что куколки после уколов и впрыскивания не разлагаются даже по истечении года, по сохраняются в состоянии омертвения. После многих неудач мне посчастливилось отделить у моих сейгомий особые железы, о которых я вам говорил, и путем простой дистилляции я получил несколько капель жидкости, которую подверг анализу. Я провел два месяца за этой кропотливой работой, но какова была моя радость, когда я убедился, что могу путем синтеза получить подобную же жидкость, состоящую исключительно из простейших химических элементов. В результате моей работы, в самом непродолжительном времени я мог бы снабдить этой жидкостью сегомий весь мир.

Но этим дело не кончилось; постепенно мною начала овладевать фантастическая идея; если соединение некоторых элементов, действуя на нервные центры живого существа, приводит его в состояние омертвения, то не может ли соединение, некоторым образом противоположное первому, нейтрализовать его действие и вернуть жизнь жертве? В течение целых трех лет я производил опыты, испробовал тысячи комбинаций, основываясь на работах моих предшественников, — исследовавших проблему оживления ротифер. Наконец труды мои увенчались успехом, и я мог с восторгом наблюдать, как одна из моих куколок, более года находившаяся в состоянии омертвения, ожила после впрыскивания новой сыворотки и, по истечении определенного срока, превратилась в великолепную бабочку.

Тогда я сделал доклад и выпустил брошюру, посвященную этому вопросу… но, мой друг, я не был лицом официальным, никто не знал какого-то доктора Деженэ. Меня сочли за шарлатана… Я примирился с неизбежностью и продолжал свои исследования исключительно для собственного удовлетворения. Я перешел к другим животным, пользуясь ими, как объектами для экспериментов. Сначала я пользовался пиявками и ракообразными животными с ганглионарной нервной системой, а затем животными с более сложной организацией, как птицы и рыбы. Наконец, я начал производить опыты над морскими свинками и собаками, чья организация приближается к человеческой. Всюду те же результаты и тот же успех. Мало того — я открыл новый изумительный факт: мои животные, по возвращении к жизни, не состарились ни на один день; их шерсть ни разу не менялась, привычки остались те же; можно было подумать, что они заснули накануне, тогда как в действительности их сон продолжался нередко пять-шесть лет. Мое состояние дало мне возможность совершить безумный поступок: я издал брошюру в количестве многих тысяч экземпляров в форме манифеста, желая таким путем выразить протест против тех, кто должен был быть моими судьями и сотрудниками. Мои брошюры появились на всех континентах, но я не получил ничего, ни одного осмысленного ответа. Да… не следовало предполагать, что люди рассудительные и уравновешенные обратят внимание на такой вздор. Меня могли понять только безумцы, и, действительно, один из них и явился ко мне.

IV.

«Сэр С. Г. В. Феркетт — один из тех бедных людей, обремененных десятками миллионов. каких нередко можно встретить в Новом Свете. В один прекрасный день, четырнадцать лег тому назад, он вошел в мой кабинет, в котором мы с вами сидим сейчас. Это был человек огромного роста, атлетического сложения, одетый в невероятно пестрый клетчатый костюм. По-французски он говорил почти правильно. Он сказал мне без всяких предисловий:

— Доктор, я хочу, чтобы вы меня усыпили; я заплачу вам, сколько следует.

Я никогда в жизни не занимался гипнотизмом и не понял его просьбы. Тогда он вытащил из кармана одну из моих брошюр и объяснил, к крайнему моему изумлению, что желает быть усыпленным по моему методу на срок в пятнадцать лет. Мой категорический отказ поразил его; он никак не мог попять, что законы нашей страны не допускают подобных экспериментов и, соглашаясь на его просьбу, я рискую попасть в тюрьму.

Он рассказал мне свою историю. У него есть племянница восемнадцати лет, дочь его сестры, вышедшей замуж во Франции за мелкого чиновника без всяких средств. В свою последнюю поездку он влюбился в девушку, которая сделалась очаровательной парижанкой, и поклялся во что бы то ни стало жениться на ней. Он предложил ей все свое состояние, обеспечил будущность ее отца, матери, братьев и сестер, получил согласие всей ее семьи; но очаровательное создание отказало ему наотрез, заявив, что, несмотря на ее горячую привязанность к нему, она никогда не выйдет замуж за человека, который старше ее на двадцать два года.

— Если бы вы могли, — заявила опа, лукаво на него поглядывая, — помолодеть на пятнадцать лет или сделать меня на столько же лет старше, то я хоть завтра соглашусь стать вашей женой.

В течение шести месяцев, которые он провел в Париже, ни уговоры родителей, ни его мольбы не могли сломить упорство молодой особы, которая в ответ только повторяла ту же злую шутку. Кончилось тем, что она сама начала относиться к ней вполне серьезно. В один прекрасный день, вернувшись домой, она с гордостью показала мою брошюру своему дяде, который сначала очень изумился, а потом решил испробовать это средство. Племянница в восторге подписала условие, на основании которого обязывалась выйти замуж за сэра Феркета через пятнадцать лет, если он подвергнет себя упомянутому эксперименту. И американец с триумфом помахал перед моими глазами подписанной бумагой, которую он извлек из кармана.

Несмотря на все это, я оставался непоколебимым и отрицательно качал головой. Тогда сэр Феркетт полез в третий из своих бесчисленных карманов и вытащил оттуда револьвер среднего калибра.

— Так как вы не соглашаетесь и, следовательно, мне нечего больше делать на земле, я застрелю вас, а затем покончу с собой. Олл райт. Даю вам пять минут на размышление.

Из карманчика жилета появился хронометр, с которым мой собеседник отошел, посвистывая, к камину.

Мои размышления были недолги; я решил вспрыснуть этому упрямцу хорошую дозу морфия и, как только он уснет, пойти предупредить полицию. Но я не принял во внимание тех редких случаев, когда морфий производит как раз обратное действие. После первого же укола мой американец почувствовал себя отвратительно, не испытывая ни малейшей сонливости; второй и третий укол дал те же результаты. Разгадав мою уловку, он пришел в ярость, схватил флакон, и, увидя на нем надпись «морфий», с силой швырнул его на паркет. Приставив мне револьвер к виску, он принудил меня показать ему бутылку с ужасной жидкостью.

Не помню, сказал ли я вам, что я назвал мою жидкость просто «усыпляющее», и название это повторяется в брошюре по крайней мере раз двадцать. Неудивительно, что он сейчас же узнал бутылку. Не опуская револьвера, он следил, как я наполнял шприц, и мужественно вынес два укола в спинной мозг, необходимых для того, чтобы вызвать усыпление. После первого впрыскивания он сел, и голова его начала раскачиваться из стороны в сторону, второй укол превратил его в инертную массу, и злополучный револьвер выскользнул из его рук.

Первые мгновения были ужасны для меня. Что я сделал?.. Впервые мне пришлось испробовать мое открытие, на человеке… Правильны ли были мои расчеты? Не вызвал ли я реальную смерть вместо предполагаемой приостановки жизненного процесса?..

Я начал выслушивать и ощупывать огромное тело, распростертое, у моих ног. Часа через четыре я почти успокоился — в теле не замечалось никаких признаков окоченения. Я запер дверь кабинета и пошел побродить по улицам. Дело было сделано, оставалось придумать какой-нибудь выход.

Вернувшись домой поздно вечером, я нашел тело в кабинете в том же положении, как я его оставил. Я отнес его в кладовую и запер на ключ. На следующий день я заказал для этого огромного шкапа ящик, который вы здесь видите, объяснив плотнику, что я измерен туда складывать ковры, драпри и меховые вещи, чтобы предохранить их от моли. Тем дело и кончилось.

Сестра сэра Феркета, визита которой я очень боялся, пришла ко мне через несколько дней и рассказала об исчезновении своего брата. Я ответил ей, что ничего о нем не знаю. В европейских и американских газетах напечатали несколько объявлений. по так как своей семьи у него не было, то скоро все о нем забыли, и истина не обнаружилась.

Через год я сделаю сэру Феркетту, которому все еще сорок лет, впрыскивание пробуждающей сыворотки, и мы будем присутствовать при его возвращении к жизни, так как вы будете со мной, по правда ли, Морель?.. Этим совершившимся фактом мы докажем, что можно открывать неизведанные области, не будучи представителем официальной науки. Кроме того, — а это ни в коем случае не может быть неприятно, — я буду иметь у этого превосходного человека, который разыщет свою племянницу и сможет жениться на ней, неограниченный кредит, и вы можете быть уверены, мой молодой друг, что большая часть его даров я употреблю на то, чтобы помочь вам пробиться в жизни.

V.

«Тем не менее, как вы легко можете теперь понять, я чувствую некоторое угрызение совести за то, что мне одному известна формула оживления, и потому я хочу немедленно продиктовать вам ее. Вы заучите ее на память, а затем сожжете бумагу, как и я сам давно уже сделал… Будет досадно, если ее украдут и воспользуются ею, после всей неблагодарности моих глупых современников».

Я был совершенно ошеломлен, господин комиссар, — продолжал Морель. — и, согласитесь, что это неудивительно. Я машинально сел к письменному столу и взял ручку и блок-нот, в то время, как доктор Деженэ, чувствовавший себя не совсем здоровым, открыл окно и тяжело опустился в кресло против меня.

Он начал диктовать. Вот эта записка:

«Дозы для впрыскивания взрослому человеку противоусыпляющей сыворотки.

«Возьмите: 3 грамма хлористого натрия.

«1.60 гр. воды, насыщенной кислородом.

«0.52 гр. чистого эфирного масла, которое вы растворите в трех кубических сантиметрах девяносто-градусного спирта…

Он останавливался после каждой фразы, чтобы отдышаться, и снова начинал диктовать:

«Прибавьте пол миллиграмма…

Я ждал продолжения, которое не последовало. Подняв глаза, я увидел, что голова доктора Деженэ свесилась на бок, лицо потемнело, и струйка слюны медленно стекала по сюртуку.

VI.

Я пустил ему кровь, испробовал искусственное дыхание, но ничто не помогло — он был мертв. Я немедленно протелефонировал в госпиталь, и его перенесли в ближайшую больницу, как обычно делается в таких случаях. Явились два агента и составили протокол. Вас, вероятно, уже поставили в известность, господин комиссар?

Комиссар быстро просмотрел бумаги на своем бюро и сказал:

— Действительно, вот протокол. Я еще не успел его просмотреть — мы так заняты.

Между собеседниками воцарилось молчание. Комиссар искоса рассматривал Мореля, и, казалось, сомневался в его рассудке. Наконец, Морель проговорил:

— Я избавился от тяжелой ответственности. Что я должен теперь делать?

— Вам следовало сделать ваше заявление еще вчера, немедленно после всего случившегося, — отвечал важно комиссар, — я передам ваше показание моему прямому начальству, и будут приняты соответствующие меры, во всяком случае мы наложим в вашем присутствии печати на шкап и на ваш кабинет, а пока мой секретарь примет от вас официальное показание.

Так и было сделано. Морель, по натуре своей очень впечатлительный, временно переехал в гостиницу. На третий день он получил приглашение явиться к судебному следователю, которому вся история показалась очень подозрительной. Там моего друга измеряли, фотографировали, взяли отпечатки его пальцев. Через шесть дней его вызвали второй раз, и следователь объявил ему, что дело, к сожалению, пойдет обычным порядком, так как на него падает подозрение в убийстве. Он просил его явиться через четыре дня и сообщил, между прочим, что, по постановлению префекта полиции и согласно инструкций, касающихся общественной гигиэны, труп сэра Феркетта будет сожжен на этой неделе.

— Как сожжен? — вскричал Морель, — Но, может быть, это совсем не труп. Вы совершите ужасную ошибку!

— Успокойтесь, — возразил следователь с вежливой улыбкой, — никакие сомнения здесь неуместны. Согласитесь, что после обнародования пресловутого открытия доктора Деженэ медицинская академия обратила бы на него должное внимание, если бы оно того заслуживало. После детального исследования нам был представлен подробный отчет по этому вопросу светилами медицинской науки. Они считают подобный факт абсолютно невозможным и могут констатировать только поразительное отсутствие признаков разложения. Не сомневаюсь, что доктор Деженэ, увлеченный своими фантастическими бреднями, внушил вам, а возможно и самому себе эту нелепую мысль. Кроме того, тщательный обыск на квартире вашего покойного коллеги на бульваре Брюн не дал никаких результатов; мы не нашли ни одного документа, на котором можно было бы базироваться. Закон не считается с нелепыми бреднями, которые могут подорвать его авторитет. До свидания, доктор, прошу вас явиться через четыре дня.

Морель вернулся в свою квартиру на площади Вож в ужасном состоянии. Он слышал рассказ доктора Деженэ, пережил с ним все этапы чудесного открытия и теперь ни одной минуты не сомневался. То, что казалось невозможным, могло быть осуществлено.

— Он быстро принял решение: глупцы, желающие все подчинить закону, придуманному другими людьми, дали ему четыре дня свободы… тем хуже для них, тем хуже для закона… Он быстро уложил в чемодан самые необходимые вещи, смело сорвал печати со своего кабинета, положил сэра Феркетта в прочный сундук и в тот же вечор уехал с курьерским поездом в Марсель. На следующий день в полдень он садился на английский пароход, отправляющийся в Александрию. Случай сослужил ему хорошую службу, внушив избрать этот путь. Процесс, начатый против него, был отклонен судом.

В течение трех лет он живет в Александрии рядом с сэром Феркетом, заключенным в новый шкап. Сера Феркета я видел— он спокоен и молод попрежнему. Морель работает без отдыха и — увы! без успеха, разыскивая формулу доктора Деженэ; но он человек упорный и настойчивый и кто знает…

— Скажите. — спросил я, — что сталось с племянницей сэра Феркета?

— Морель рассказал мне о пей. Одно время она служила приказчицей в магазине, собрала небольшое приданое и вот уже двенадцать лет, как вышла замуж за какого-то комиссионера, прельстившись его смазливой физиономией. У них шесть человек детей, он пьет запоем, бьет ее, они дошли до нищеты, и она принуждена ходить на поденную работу, чтобы покупать ему бифштексы и воду Виши, так как бедный малый страдает какой-то желудочной болезнью.

Прошло четыре дня с тех пор, как Верен рассказал мне приключение сэра Феркета. В одно прекрасное утро он прибежал ко мне вне себя, потрясая какими-то бумагами; он бросил их на мой письменный стол и упал в кресло, вытирая лоб платком. Из конверта, на котором стояло имя и адрес Борена, выпало два листа писчей бумаги, один из них обгорел по краям. Я прочел:

«Ваше посещение принесло мне счастье, дорогой друг. Ободренный энтузиазмом, с которым вы отнеслись к моим трудам, я с новым рвением принялся за работу, и я нашел… да, я нашел формулу доктора Деженэ, с помощью которой думаю разбудить завтра спящего. Я хочу поделиться этим с вами, единственным человеком, поверившим в меня. С другой стороны, если судьба пожелает снова отнять у меня эту драгоценную формулу, вы обнародуете ее. Вот она целиком»…

На письме можно было разглядеть еще две строчки, почерневшие от огня и совершенно неразборчивые… это было все.

Второй лист был не тронут огнем. В официальных выражениях сообщалось «уважаемому господину Берену», что во время страшной грозы молния ударила в один из домов в Александрии и уничтожила его почти до основания. Среди обломков было найдено два трупа, почти неузнаваемые и обезображенные огнем, и каким-то чудом уцелевший стол с лежащим на нем листом обгоревшей бумаги и конвертом с надписанным адресом.

…………………..