ТЕТРАДЬ ВОСЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

В дождь хорошо спится. У придумавшего этот афоризм явно ничего ни сломано, ни прострелено не было. Громовой Камень усмехнулся и осторожно потянулся под одеялом. Нет, вроде отпустило. В комнате приятный полумрак. Проверяя себя, он высунул из-под одеяла руку и взял со стула у изголовья часы. Да, только шесть, можно ещё поспать, но не хочется. Он ещё раз потянулся и откинул одеяло. Да, боль вполне терпима.

Громовой Камень встал и подошёл к окну, отодвинул штору. Солнце уже взошло и молодая листва казалась золотистой. Похоже, день будет ясный. Уже легче. Ну что, спать не хочется, значит, будем потихоньку приводить себя в порядок. Спешить некуда. Занятия начинаются в девять, на месте надо быть за пятнадцать минут до начала.

Умыться, побриться, одеться… Завтрак с половины восьмого. Обед после трёх, вечерний чай, он же ужин в девять. Тихий семейный пансион. Правда, двадцать рублей в неделю, но и условия, скажем так, весьма приличные. Даже ванная есть. Еда, уборка, стирка, тихие интеллигентные соседи… Чего ещё хотеть?

Громовой Камень оглядел себя в зеркале. Вполне и даже очень, как говаривал тот танкист в госпитале, справившись со своей щетиной между рубками и ожогами. Громовой Камень собрал свой прибор, повесил полотенце и вышел из ванной. Обычно в это время он уже встречался со своими соседями, но сегодня суббота, и те, видимо, решили поспать подольше. Вполне естественно и законно, это вот ему не спится. И до восьми ещё уйма времени.

У себя в комнате он сам убрал постель и огляделся, как в первый раз. Кровать, комод, шкаф, стол у окна и три стула. Всё как у всех. А вот этажерку для книг и тетрадей ему поставили, узнав, что он учитель. Громовой Камень улыбнулся, вспомнив, как он пришёл сюда впервые…

…Адрес ему дали в городской Управе, где он, уже оформившись в отделе образования, зашёл в квартирное бюро.

— А с жильём, — полуседая женщина в очках смотрела на него с лёгкой настороженностью, но в то же время достаточно доброжелательно, — вам ведь, наверное, лучше с пансионом, чтобы без хозяйственных хлопот. Вы… вы ведь один?

— Да, — кивнул он.

— Ну, тогда зайдите к Егоровой. У Капитолины Алексеевны очень приличный пансион, и сейчас есть как раз свободная комната…

…Пансион, зарегистрированный в Управе, это уже какая-то гарантия. Конечно, можно было бы устроиться и в Старом городе, и намного дешевле, но ходить на работу через пути ему неудобно, и условия там не те, и учителю надо держать марку. А здесь единственное неудобство — лестница, но он уже приспособился и ходит что вверх, что вниз медленно, но без палки. Отнеслись к нему настороженно, но форма с медалями и то, что он пришёл из бюро…

…Капитолина Алексеевна ещ1 раз оглядела его и повела показывать комнату. Условия, оплата понедельно, стирка личных вещей, женщин не водить, дополнительные услуги… обговорили всякие житейские мелочи и нюансы, и он пошё1л на вокзал за вещами. Её настороженность не удивила и не обидела. Он уже привык, что от индейцев ждут… скажем так, необычного. Недоверие, вызванное непониманием, что в свою очередь обусловлено незнанием. Он сам понял это в армии, когда услышал удивлённое:

— Слушай, ты ж нормальный парень.

И потом, другими словами, но это же, и не раз. И о себе, и о других. И это его вторая, а, может, и первая задача. Сделать свой народ понятным. И не дети «асфальтовых», а все дети, всех цветов — его ученики. И в первый день в пансионе он вышел к обеду в форме, с наградами, и называл себя по-русски. Чтоб понимали…

…- Громовой Камень? — переспросил назвавшийся Алексеем инженер с завода. — А как-нибудь покороче можно?

Он улыбнулся. Манера русских сокращать любое имя до двухсложного, чтобы не больше четырёх, ну, пяти букв, была ему известна ещё по школе, и он знал, как к ней приспособиться.

— В роте меня Гришей звали.

И внёсшая в этот момент в столовую поднос с большой фарфоровой супницей пожилая женщина в белом фартуке и кружевной косынке — потом он узнал, что её зовут Ефимовной, и она хоть и прислуга, но слово её значит очень много — удовлетворённо кивнула…

…Так он стал здесь Гришей и, приходя из города, переодевается, как все. У них спортивные костюмы, домашние куртки и брюки, а у него леггинсы и лёгкая, без бахромы и вышивки кожаная рубашка, и по дому ходит не в тапочках, а в мокасинах без шнуровки с мягкой подошвой. И ничего, привыкли.

Но сейчас он сразу после завтрака пойдёт на работу. Туда в форме. С детьми форма удачно сработала, мальчишки сразу стали расспрашивать, мгновенно возник контакт. И со взрослыми форма ему всегда помогала. И… и больше ему надеть нечего. В племенном — рано, а на «учительскую» форму — костюм-тройку — он ещё не заработал.

Но все эти мысли, воспоминания и соображения не мешали ему наводить порядок, разбирать тетради, проверить планы для занятий на следующую неделю, ещё раз перечитать сегодняшний конспект.

Ну вот, уже семь. Ещё час впереди, а он, можно считать, готов. Заливаются птицы, в открытую форточку тянет запахом листвы и земли. Громовой Камень отодвинул тетради и взял книгу. «Мифы древних славян». Смешно, но он — первый читатель, формуляр был чист. Почитаем, подумаем, найдём точки соприкосновения, переклички…

И как всегда. Начал читать и зачитался. Случайно поглядев на часы, Громовой камень вскочил на ноги. Восемь! Пора. Он быстро переоделся, убрал леггинсы, рубашку и мокасины в шкаф. Бельё, брюки, намотал портянки и натянул сапоги. Начистил он их с вечера, аж блестят. Как и медали, и поясная пряжка. Надел гимнастёрку, подпоясался, по-уставному расправив и распределив складки. Пригладил, глядя в зеркало на комоде, волосы. Ну вот, пора вниз. Он взял нужную тетрадь, ещё раз оглядел комнату и вышел, мягко прихлопнув за собой дверь.

В столовой кипит самовар, в плетёной корзинке под белым вышитым полотенцем горячие калачи. Капитолина Алексеевна приветливо улыбнулась ему.

— Доброе утро.

— Доброе утро, Капитолина Алексеевна.

Он сел на своё место. Капитолина Алексеевна положила ему на тарелку кашу, налила из самовара чаю.

— Берите масло, Гриша.

— Спасибо.

Он ел быстро, но без спешки, и Капитолина Алексеевна, любившая, когда едят с аппетитом, с удовольствием наблюдала за ним.

— Вы сегодня работаете?

— Да, у меня утренние занятия.

Но, говоря это, Громовой Камень чувствовал себя обманщиком. Ещё неизвестно: будут ли у него занятия, придут ли к нему ученики. Ну, ничего страшного, он тогда пойдёт на занятия к малышам, просто посмотрит, как работают другие, поучится…

— Доброе утро, — поздоровался, входя в столовую, долговязый белобрысый мужчина.

— Доброе утро, — ответил Громовой камень.

— Доброе утро, Гуго, — улыбнулась вошедшему Капитолина Алексеевна. — Ваш кофе.

— Спасибо.

Гуго сел напротив Громового камня.

— Приятного аппетита.

— Спасибо, вам того же, — улыбнулся Громовой камень.

Четверо остальных жильцов вошли в столовую, когда Громовой Камень уже допил чай и встал. Быстрый обмен приветствиями, и он вышел в прихожую. На общей вешалке среди плащей и курток его шинель. Но сегодня тепло, можно в оной гимнастёрке. А вот без палки ему не обойтись.

— Доброго утра. Чего так рано, Гриша?

— Доброе утро, Ефимовна, — улыбнулся ромовой камень. — На работу пора.

— Ну, удачи тебе, — серьёзно пожелала Ефимовна, закрывая за ним дверь.

Умение Ефимовны всюду успевать и не спешить, готовить на всех, убирать, провожать и встречать — не удивляло Громового камня. Он видел таких женщин в стойбищах. Те тоже успевали всё, хотя никто не видел их спешащими или суетящимися.

Улицы пустынны. Ну да, сегодня суббота, выходной, все отсыпаются. Но ближе к Культурному Центру стало оживлённее.

Громовой Камень поднялся по удобным пологим ступеням, в прохладном, пахнущем свежевымытыми полами, вестибюле поздоровался с маленькой всегда весёлой Валерией Иннокентьевной.

— Доброе утро.

— И вам доброе утро. Какая погода чудесная!

— Да, — улыбнулся Громовой Камень.

Вместе они поднялись в преподавательскую. Валерия Иннокентьевна весело трещала сразу обо всём. Громовой камень улыбался и кивал, даже не пытаясь вставить хоть слово. В преподавательской было пусто и тихо. Громовой Камень взял ключ от кабинета и пошёл готовиться к уроку.

Он вошёл в класс и сел за учительский стол, положил перед собой тетрадь. На часах без десяти девять — он сверил свои часы с настенными в преподавательской — и издалека уже слышны детские голоса. Ему остаётся сидеть и ждать. Может быть кто-то придёт.

По субботам из-за Алискиных занятий вставали по будильнику, и Алису приходилось будить.

— Алиса, вставай, — Женя уже начинала сердиться. — Так в воскресенье ни свет ни заря вскакиваешь, а когда надо, так не добудишься.

— Ну ма-ам, ну, я только сон досмотрю, — канючила, жмурясь, Алиса.

И тут же подскочила от громкого — на всю квартиру — голоса Андрея.

— Пусть спит, все конфеты мои будут!

— Андрюха — жадина!

Алиса в ночной рубашке вылетела в прихожую, но тут же была схвачена Андреем и кинута обратно.

— А ты же спишь, ну, и спи себе дальше.

Андрей попытался засунуть её обратно под одеяло, Алиса его немного побила подушкой, пока Женя, отсмеявшись, не разогнала их.

И за завтраком Андрей хитро посматривал на Алису. Та настороженно следила за ним и, когда Женя поставила на стол вазочку с конфетами к чаю, быстро заявила:

— А что во сне съела, то не считается!

— Ты смотри, догадалась, — с искренним разочарованием сказал Андрей.

— Ну, так ты ж не умнее, — спокойно, смеясь только глазами, заметил Эркин.

— Ну, братик, — Андрей показал ему оттопыренный большой палец, — ну, спасибо.

— Кушай на здоровье, — уже открыто рассмеялся Эркин.

— Всё, — Женя вытерла выступившие от смеха слёзы и встала. — Собирайтесь, а то опоздаете.

— Да не приведи господи, — вскочил с преувеличенным страхом Андрей. — Алиска, живо!

— А ты не командовай, — с достоинством ответила Алиса, выходя из кухни.

— Алиса! — остановила её Женя. — Как надо правильно?

— Не командуй, — поправилась Алиса.

Когда Эркин, Андрей и Алиса ушли, в квартире стало так пусто и тихо… Женя даже вздохнула.

Как всегда, выйдя на улицу, они — все трое — обернулись и помахали Жене. И Женя помахала им с лоджии.

Алиса шла между Эркином и Андреем, крепко держась за их руки. Когда им встречалась оставшаяся от ночного дождя лужа, Алиса тянула их на неё и, поджимая ноги, пролетала над ней.

И, опять же как всегда, на полдороге их нагнали Тим с Димом и Катей. Обмен приветствиями, и дети пошли впереди, а мужчины за ними. Шли молча, но молчание было если не дружеским, то доброжелательным.

Центр уже гудел и звенел от детских голосов. Приветствия, неизбежная толкотня у раздевалки. Большинство родителей, сдав на вешалку пальтишки и курточки и в последний раз сказав о хорошем поведении и старательности, торопились к выходу. Тим уже у дверей зачем-то обернулся и увидел, что Эркин и Андрей так же разделись и направились к лестнице. Чего это им там понадобилось? Сегодня же не их день.

— Эй! — не выдержал он. — Вы куда?

— На занятия, куда же ещё? — с небрежной гордостью ответил Андрей.

— Какие занятия? — изумился Тим. — Сегодня же суббота. Ты что, дни перепутал? — он усмехнулся. — С чего бы это?

— Сегодня по шауни занятия, — с напряжённым спокойствием сказал Эркин. — Ты не видел объявления?

— Видел, — пожал плечами Тим. — Ну и что? На хрена дикарство это? — перешёл он на английский.

И осёкся, увидев неожиданно жёсткие глаза Андрей и отяжелевшее лицо Эркина.

Сглотнув и явно пересилив себя, Эркин тоже по-английски сказал:

— Не нужно — не ходи.

— Знания, понимаешь, — елейно заговорил Андрей, — это такая штука, что не всякому доступны. Тут думать надо, мозги иметь. Так что, ты иди себе, гуляй.

— Заткнись, — тихо сказал Тим.

— И то верно, — кивнул Андрей, — это время впустую терять.

— Пошли, — решительно сказал Эркин. — Опоздаем.

Они повернулись и стали подниматься по лестнице. Тим, прицельно сощурившись, посмотрел им вслед и пошёл к раздевалке. Нет, он не хуже, не может быть хуже. Чтоб этот поганец знал, а он нет… Не будет такого.

Эркин и Андрей поднялись на свой этаж.

— Написано было в классе «А», — разжал губы Эркин.

— Туда и идём, — кивнул Андрей.

О Тиме они не говорили и, когда он их догнал, словно не заметили этого.

Задребезжал звонок. Со звонком Андрей открыл дверь, и они вошли.

За учительским столом сидел смуглый черноволосый парень — вряд ли старше их — в военной форме, без погон, но с медалями и смотрел на них.

— Здравствуйте, — улыбнулся Андрей. — Мы на занятия пришли. По объявлению.

— Здравствуйте, — улыбнулся и парень. — Проходите, садитесь.

С жадным любопытством Громовой Камень разглядывал усаживающихся перед ним парней. Как специально подобраны: индеец, белый и негр. Ну вот, самого страшного — что никто не придёт — не случилось. Теперь отступать нельзя.

— Меня зовут.

Начал он по-русски: всё-таки двое из троих точно не знают языка, но, когда назвал себя на шауни, то недоумевающие взгляды были у всех троих, а повторил своё имя в русском переводе и сразу понимающие кивки, интересно, это что же, парень настолько «заасфальтирован», что элементарно ничего не помнит, это ж во сколько уехал с равнины, если ребёнком увезли, то хоть от родителей хоть что-то мог узнать и запомнить. Ладно, значит пока и продолжим по-русски.

— А как зовут вас?

Громовой Камень смотрел на негра, и тот ответил первым.

— Тимофей Чернов.

— Андрей Мороз, — тряхнул светлой шевелюрой сам ый молодой из троицы.

— Эркин Мороз, — назвался индеец.

Громовой Камень даже не успел удивиться совпадению фамилий, так его удивило имя.

— Эркин? Ты из какого племени? Не шеванез?

Вот оно! То, чего Эркин опасался с самого начала. Он опустил ресницы и очень спокойно ответил:

— Я не знаю своего племени.

Громовой Камень почувствовал, что уточнять не следует, и просто кивнул. Хотя про себя решил, что надо будет напрячь память, пошуровать в записях о племенах, что-то там не просто с этим. Но пока… ладно, оставим.

Андрей покосился на Эркина и спросил:

— А какие ещё есть племена? Ну, шеванезы, а ещё?

— Уг, — кивнул Громовой Камень и повторил по-русски: — Хорошо.

Он думал начать с другого, но так тоже неплохо. Шеванезы и другие племена. От которых остались только названия, слова с давно потерянным смыслом, обрывки легенд…

— Хау, — закончил он рассказ и тут же перевёл: — Я сказал.

Неуверенные кивки. И снова Андрей взял разговор на себя.

— Это… в конце говорят?

— Да, — Громовой камень улыбнулся. — Можно и в начале. А что-нибудь на шауни вы знаете?

— Нет, — твёрдо ответил Тим.

— Нет, — качнул головой Эркин.

— Уже два слова, — лукаво улыбнулся Андрей. — Уг и хау.

— Молодец, — рассмеялся Громовой Камень.

— Это и я запомнил, — недовольно сказал Тим.

Эркин кивнул и очень старательно выговорил:

— Уг, хау, — и по-русски: — Хорошо. Я сказал.

— Правильно, — кивнул Громовой Камень.

Да, так он и думал. Самое расхожее. Поздороваться, поблагодарить, попрощаться. Что это? Это — человек. Это — рука, это — лицо… нет, это — голова, а лицо — …

Они повторяли за ним, старательно копируя его голос, тут же переводя на русский. Игра? Да, игровая по сути методика, но эти трое взрослых людей играют с детской искренностью и увлечением. Громовой Камень стал уже опасаться, не слишком ли много лексики для первого раза, когда Эркин, посмотрев на часы, охнул:

— Ой, пора уже.

Андрей посмотрел на часы над дверью и присвистнул:

— Ого!

А Эркин, извиняясь, улыбнулся и объяснил:

— У меня дочка здесь, на занятиях.

— И у меня двое, — кивнул с улыбкой Тим и встал. — Большое спасибо…

И прежде чем он успел назвать его имя, Громовой Камень перебил его, вставая.

— Я — кутойс, учитель.

Эркин улыбнулся и тоже встал.

— Да, Алиса говорила мне. — и тщательно выговорил на шауни: — Спасибо, кутойс.

— Спасибо, кутойс, — повторил за ним, также вставая, Андрей.

Прощание на шауни, уговор о встрече в следующую субботу по-русски и окончательное прощание.

Оставшись один, Громовой камень медленно подошёл к окну. Ну вот, три часа как пять минут. Его первый урок. У негра русское имя. У Эркина здесь дочка, да, сегодня как раз дошкольники занимаются, но… с дошкольниками занятие уже было, ни индианки, ни даже метиски не было, это точно, сразу бы обратил внимание…

Окно выходило на площадь перед Центром, и Громовой Камень видел, как расходились дети с родителями. Интересно. Вон Чернов ведёт за руки мальчика и девочку, их он видел, да, Дима и Катя, но мальчик сам себя называл Димом, что для русского языка не характерно. Ага, а вот и Эркин, с ним Андрей, да, интересно, они — однофамильцы, или… пока это неважно. Эркин с девочкой, совсем белой, так это его дочь?! Что ж, в жизни всё бывает. Да, он ещё когда слышал, что у репатриантов приёмышей больше, чем родных.

Когда площадь опустела, Громовой Камень оттолкнулся от подоконника, взял со стола свою, так и не понадобившуюся тетрадь и пошёл к двери, едва не забыв на радостях палку.

На улице Андрей весело сказал:

— Ну, вы домой, а я по магазинам.

— А мы с тобой! — заявила Алиса, крепче вцепляясь в руку Андрея.

Но Эркин покачал головой, и она нехотя разжала пальцы.

Андрей озорно улыбнулся.

— Ничего, племяшка, мы ещё чего-нибудь придумаем.

— Иди уж, — рассмеялся Эркин. — К обеду тебя не ждать?

— Как управлюсь, — на мгновение стал серьёзным Андрей и тут же рассмеялся. — Я своё всегда возьму.

Он быстро ушёл к торговым Рядам, а Эркин с Алисой неспешно поли домой. Алиса рассказывала о занятиях, подпрыгивала на ходу и кружилась, будто ей было мало тех танцев.

— Не напрыгалась? — так и спросил Эркин.

— Не-а, — весело ответила Алиса. — Эрик, а можно я буду балериной?

— Балериной? — переспросил Эркин, удивлённый новым словом.

— Ну да, они всегда танцуют, и я так буду. Можно?

— Не знаю, — честно ответил Эркин. — Спросим маму.

— Ладно, — вздохнула Алиса.

Что мама разрешит, она особо не рассчитывала, а вот если попробовать другое…

— Эрик, а давай чего-нибудь вкусненького купим.

— Давай, — согласился Эркин к её полному удовольствию.

И они свернули в проулок, где была маленькая, но уж очень «вкусная» кондитерская. Там они купили печенья — рассыпчатого, цветочками с сердцевиной из варенья и смешным названием «курабье», даже непонятно, на каком это языке — и не спеша пошли домой.

Яркая листва, блестящее, промытое ночным дождём небо, весёлый шум выходного дня. Эркин словно заново удивлялся, как же всё хорошо. А о письме, что вот-вот придёт и заберёт Андрея, он и не думал. Конечно, он выучит шауни, не сложнее русского, а то в самом деле, что он за индеец? Двух слов связать не может. А вот выучит, узнает всё, и хрен его тогда ткнёшь или заденешь.

— Эрик, а завтра в кино пойдём?

— Отчего ж нет? — улыбнулся Эркин. — Пойдём.

Алиса удовлетворённо кивнула. Против кино мама ничего не скажет.

Дома их встретили весёлая Женя и умопомрачительные запахи.

— Андрей за покупками пошёл, — сказал Эркин, вручая Жене коробочку с печеньем.

— Хорошо, мы его подождём, как думаешь?

Эркин неуверенно пожал плечами.

— Ну… час, я думаю, так?

— Хорошо, — Женя поцеловала его в щёку.

Эркин выложил в комнате Алисы её вещи, чтобы она с Женей разобрала и разложила всё по местам, и пошёл в дальнюю комнату.

Наверное, для шауни тоже нужна тетрадь. Правда, этот… кутойс им ничего не сказал, но он же и сам соображает, не первый день в школе, а шауни — такой же язык, как русский или английский. Эркин сел за стол и достал чистую тетрадку. Ручка… в ящике. Тщательно, проговаривая полушёпотом, он записал в тетрадь узнанные сегодня слова, как в словаре: слово и рядом перевод на русский. Записав, перечитал, недовольно морщась: почему-то получилось не так. Он не мог понять что именно, но похоже одни слова он написал правильно, а другие — нет, а где ошибка — непонятно. Всё ещё хмурясь, Эркин сунул тетрадь в стол, в «свою», тумбу.

Уходить из этой комнаты ему не хотелось. Он постоял у стола, у окна и нерешительно, будто ожидая окрика, подошёл к шкафу, открыл створку с книжными полками. Вот учебники, а это две книги Андрей взял в библиотеке, а здесь их книги, собственные, томик Шекспира, вот… он вытащил увесистый том «Энциклопедического словаря» и вернулся с ним к столу.

Здесь тоже было много непонятных слов, но зато и картинок много. Эркин листал наугад, рассматривал картинки, фотографии, читал подписи. Прибежала Алиса, постояла рядом и убежала. Заглянула Женя. Он почувствовал её взгляд и обернулся.

— Читай-читай, — улыбнулась Женя и ушла.

И Эркин перелистнул сразу несколько страниц, шёпотом прочитал: «Животный мир Африки (Южного материка)», — и стал разбираться в подписях под большой, во весь лист, картинкой.

За этим занятием его и застал Андрей. Эркин даже вздрогнул, когда ладонь Андрея легла на его плечо.

— Интересно?

— Да, — Эркин быстро вскинул на него глаза. — Как сходил?

— Лучше некуда, — улыбнулся Андрей. — И деньги потратил, и людей посмотрел, и себя показал. Со всем управился. Жратвы мне оставили?

— Мы не садились ещё.

Эркин легко встал, закрыл книгу и погладил обложку.

— Здоровская книга.

— Н-ну! — польщённо выдохнул Андрей.

В комнату влетела Алиса.

— Эрик, Андрюха! Мама обедать зовёт.

— Идём, — улыбнулся Эркин.

Алиса ловко увернулась от попытавшегося схватить её Андрея и спряталась за Эркина.

— Ла-адно, — протянул Андрей. — После обеда поймаю.

— А после обеда спать положено, вот! — отпарировала Алиса.

Но до ванной она — на всякий случай — шла, держась за руку Эркина.

Наконец сели за стол, и Женя разложила по тарелкам салат, как всегда любуясь накрытым столом и едоками. Андрей сказал, что купил себе куртку с подстёжкой и сапоги с вкладышами.

— И правильно, — кивнула Женя. — Алиса, доедай. А то твоя ветровка для лета.

— А сейчас что? — поинтересовался Андрей, придвигая к себе тарелку с супом. — О, картофельный? Обож-жаю картофельный суп.

— Сейчас ещё весна, — Женя оглядела стол: не нужно ли кому чего. — Мне говорили, что даже в июне могут быть заморозки.

— Заманчивая перспектива, — хмыкнул Андрей.

— А ещё что было? — спросил Эркин.

— Ну-у, — улыбка Андрея стала лукавой. — Ну… словом, я сегодня в гости иду.

— Мам, а что я надену? — сразу спросила Алиса.

— Э нет, — рассмеялся Андрей. — Тут я, племяшка, без тебя справлюсь.

Женя уточнила:

— Это ты Любу встретил? — и, не дожидаясь его ответа, рассмеялась. — Конечно, иди.

Рассмеялся, догадавшись, и Эркин.

— Ключи не забудь.

— Да не в жисть! — весело ответил Андрей.

Алиса обиженно надула губы, что её не берут в гости, но, выяснив, что мама и Эрик тоже остаются дома, успокоилась.

После обеда Алиса легла спать, тем более, что обед был позже обычного. Эркин, как всегда в выходной, занялся посудой. Женя, уложив Алису — дневной сон обходился без поцелуев — и плотно прикрыв ей дверь, тоже пришла на кухню и села к столу, любуясь Эркином, его ловкими уверенно-красивыми движениями. Эркин, почувствовав её взгляд, обернулся с мгновенно осветившей его лицо улыбкой.

— Хорошо, Женя, да?

— Да, — кивнула она. — А вы как позанимались?

— Отлично, — с интонацией Андрея ответил Эркин и начал перечислять узнанные слова, тут же переводя их на русский.

К его радостному удивлению Женя повторяла их за ним.

— Женя?! — ахнул Эркин, — Ты… ты хочешь знать? Это? Ну, шауни?

— Хочу, конечно, — улыбнулась Женя.

Эркин вытер руки, аккуратно повес и л полотенце и сел рядом с Женей.

— Женя, ты… ты будешь ходить с нами?

Женя на секунду задумалась и покачала головой.

— Нет, — улыбнулась его огорчению Женя. — Лучше ты будешь учить меня.

— Я?! — изумился Эркин. — Но… но, Женя, я не умею.

— Ты справишься, — Женя погладила его по плечу, и он сразу перехватил её руку и поцеловал в ладонь.

— А… а ты что делала? — неуверенно спросил он.

— А я ходила в прачечную, — стала рассказывать Женя.

Идею сдавать постельное бельё в стирку, а не мучиться с ним дома Эркин одобрил горячо и безоговорочно. Он уже давно думал, что Жене тяжело столько стирать, пытался как-то помочь, а поведение Андрея, упрямо стиравшего свои носки и трусы, только укрепляло его в мысли, что что-то не так, но он не знал, как исправить. И вот всё решилось. Женя здорово придумала.

— Здорово, Женя! Слушай, а полотенца, скатерти, салфетки…

— Конечно, Эркин. Они всё берут.

— А… а мои рубашки, Женя? Что тебе с ними мучиться?

Женя ласково взъерошила ему волосы.

— Это совсем другое, Эркин.

— Хорошо, Женя, — сразу кивнул он.

Он обнял её, привлекая к себе, но посадить к себе на колени не рискнул: они не в спальне, сюда Андрей в любую минуту может зайти.

Женя тихо засмеялась, положила голову ему на плечо. Эркин прислушался и ловко, одним плавным движением встал на ноги, поднимая Женю на руки. Женя, по-прежнему смеясь, обхватила его за шею и поджала ноги, сворачиваясь в маленький уютный комок у него на груди. Прижимая к себе Женю, Эркин быстро и бесшумно вышел из кухни, пересёк прихожую и вошёл в спальню.

С привычно изумившей Женю ловкостью он, придерживая её одной рукой, закрыл дверь на задвижку. Женя поцеловала его в щёку и спрыгнула на пол.

— Сегодня я первая.

— Ага, — радостно согласился Эркин, подставляя себя её рукам.

Женя расстегнула на нём рубашку, распахнула.

— Так? Да?

— Ага.

Привстав на цыпочки, она поцеловала его в губы, положила руки ему на плечи, сдвинула с них рубашку. Шевельнув плечами, Эркин сбросил её, накрыл своими ладонями руки Жени и прижал их к своему телу, помогая расстегнуть пряжку. Её ладонями сдвинул вниз джинсы и трусы.

Раздев его, Женя отступила на шаг.

— Какой ты красивый, Эркин.

Эркин, улыбаясь, шагнул к ней, мягко обнял за плечи, сдвигая с них халатик, и так, оглаживая, раздел Женю.

— Ты такая красивая, Женя. Лучше всех.

Он каждый раз говорил так убеждённо, что Женя слышала это, как впервые. Они стояли, обнявшись, и Эркин мягко покачивал Женю, кружил под неслышную музыку. И Женя тихо смеялась, целуя его в шею и грудь. Эркин наклонился, и их губы встретились. И, как всегда, Эркин на мгновение задохнулся, как он боли. Но боль эта была сладкой.

Они целовались долго. Эркин знал, что у них не так уж много времени: проснётся Алиса и начнёт к ним ломиться, но оторваться от губ Жени, от её тела не мог.

Постель разбирать они не стали, и Эркин уложил Женю на ковёр. Они немного покатались и побарахтались, пока Женя не потянулась, блаженно раскинув руки. Эркин лежал рядом на боку, опираясь на локоть, и любовался ею.

— Как хорошо-о! — протянула Женя.

— Ага, — кивнул Эркин. — Ты не устала?

— Не-а, — совсем как Алиса, ответила Женя. — Эркин, а сколько времени?

Проверяя себя, Эркин потянулся и взял со своей тумбочки часы — он сам не помнил, когда он их снял и положил туда.

— Скоро Алиса проснётся.

Женя снова вздохнула и потянулась. И повторила:

— Как хорошо.

Эркин тоже вздохнул, прислушался и, скатившись с кровати, быстро оделся.

— Я сейчас, Женя. Ты полежи, отдохни.

Об этом он подумал ещё за обедом, поняв, в какие гости собрался Андрей, но тогда как-то к слову не пришлось, да и Алиса тут же сидела, а при ней лучше о таком не надо, а вот сейчас, если он не ошибся, самый подходящий момент.

Эркин не ошибся. В ванной был Андрей, и задвижка открыта.

Стоя перед зеркалом в одних штанах, Андрей сосредоточенно брился и, когда Эркин вошёл, сказал, не оборачиваясь.

— Я сейчас.

— Не трепыхайся, — неожиданно для самого себя ответил Эркин по-ковбойски.

Андрей на секунду остановился, но тут же возобновил бритьё, воздержавшись от комментария.

Давай Андрею закончить, Эркин пощупал и перевесил полотенца, заглянул в ящик для грязного белья. И, услышав, как Андрей моет и собирает прибор, подошёл к нему.

— Ну-ка, покажись.

— Смотри, — улыбнулся Андрей.

Эркин достал с полочки под зеркалом свой флакон с лосьоном и протянул Андрею.

— Держи. Налей на ладонь и протри. Ну, где брил.

— Ага, — кивнул Андрей.

Флакон этот он приметил ещё в первые дни и удивился: зачем Эркину лосьон после бритья? Он же не бреется. Может, Жене зачем-то нужен? И потому не брал его.

— Хороший запах, — сказал он, завинчивая пробку.

— Подожди, — остановил его Эркин. — А теперь шею себе протри и грудь.

— Там-то зачем? — удивился Андрей.

— Кожа будет приятная, ну, на ощупь. И запах, сам сказал, хороший.

— Так… — Андрей проглотил, на всякий случай, конец фразы.

И так всё понятно. Хорошо Эркин придумал.

— Ну вот, — улыбнулся Эркин, оглядывая брата. — Хорош.

— Я всегда лучше всех, — подчёркнуто напыщенно ответил Андрей и подмигнул Эркину. — Ни одна не устоит.

Эркин рассмеялся и хлопнул его по плечу.

— Иди одевайся, а то опоздаешь.

— Подождёт и радостнее встретит, — пропел Андрей и вышел из ванной.

И Эркин невольно рассмеялся ему вслед.

Ещё сонная Алиса перехватила Андрея в прихожей.

— Андрюха, играть будем?

— Завтра, — он шутливо дёрнул её за нос и ушёл в свою комнату.

— Алиса! — Женя сердито улыбнулась. — Ты долго в ночнушке бегать будешь?! Живо переодевайся.

— Ну, мам, ну так интереснее.

— Никакого интересно! — уже всерьёз рассердилась Женя.

И Алиса, надув губы, поплелась к себе.

Но за чаем не то, чтобы утешилась, а как-то забыла о своей обиде. Андрюха был таким серьёзным, не дразнил её, не подначивал. И чай пил, положив на колени полотенце. Ну, это-то понятно, это, чтобы брюки не закапать, а вот ест он зачем?

— Андрюха, ты в гости идёшь?

— Мгм, — кивнул Андрей, жуя бутерброд.

— А зачем ты тогда ешь?

— Чего? — едва не поперхнулся Андрей.

Женя и Эркин тоже удивлённо смотрели на Алису, и она стала объяснять.

— Ну, в гости голодным надо ходить. Чтоб больше влезло. В гостях всегда вкусное дают, а ты сытый и есть не можешь. Это же обидно.

Андрей хохотал взахлёб, до слёз. Заливалась смехом Женя. Смеялся Эркин. Алиса оглядела их и тоже засмеялась.

— Ну, племяшка, — Андрей отсмеялся, залпом допил свою чашку и встал. — Ну, спасибо, в следующий раз обязательно.

— Это когда? — сразу спросила Алиса, решив напроситься в компанию.

— Это когда я к тебе в гости на конфеты приду, — ответил Андрей, выходя из кухни.

— Фигушки! — завопила Алиса, срываясь с места.

Отсмеявшись, Эркин и Женя вышли в прихожую, где Андрей уже застёгивал свою новенькую зелёную и блестящую, как молодая листва, куртку.

— Правильно, Андрюша, — кивнула Женя. — Отличная куртка.

— У меня всё отличное, и я сам отличный. Верно, племяшка?

Алиса настороженно кивнула: мало ли что Андрюха с неё слупит за согласие, но ведь и спорить не с чем. Но вот ещё что надо уточнить, а то он, похоже, забыл.

— А какой ты подарок купишь? В гости с подарком ходят.

— А я сам по себе подарок!

Андрей шутливо ущипнул её за нос и, прощально взмахнув рукой, вышел.

— Так, — прервала возникшую тишину Алиса. — Андрюха ушёл, кто со мной инрать будет?

— Ты сама, — тут же ответила женя.

— Да?! — возмутилась Алиса. — И в будни сама, и в выходной сама?! Это нечестно!

Эркин улыбнулся.

— Идём.

Играть с Алисой ему было не то приятно, а… интересно. Ещё с тех самых первых дней, когда Алиса притаскивала к нему, больному, на кровать своих кукол и учила его играть в «гости», а потом в «ласточкин хвостик».

Сегодня они играли в мозаику. Делали большой красивый венок — самую сложную картинку. А потом к ним пришла Женя, и они играли все вместе. А когда закончили, за окном уже были сумерки.

Женя посмотрела, как Эркин укладывает в коробку оставшиеся без дела частички мозаики, и улыбнулась:

— А если мы сейчас пойдём прогуляться?

— Ура-а! — завопила Алиса, кидаясь в прихожую, чтобы быстренько одеться, пока мама не передумала.

Эркин быстро переобулся, и, когда Женя, надев туфли, выпрямилась, он уже держал передней плащ. Женя церемонно кивнула и позволила себя одеть. Эркин надел куртку, не джинсовую, а непромокаемую зелёную, как у Андрея, но чуть темнее. Женя поправила Алисе беретик и воротник пальто, и они вышли в коридор. Эркин запер дверь и спрятал ключи в карман.

На улице пахло влажно землёй и вечерней, хотя солнце ещё не село, свежестью, в овраге шумел ручей. В роще было уже совсем сумеречно, и потому гулять пошли вдоль оврага по своей стороне. Алиса, приплясывая и подпрыгивая, бежала впереди, а взрослые шли за ней. Эркин вёл Женю под руку, и она время от времени нарочно спотыкалась, чтобы снова и снова ощутить, как мгновенно напрягается, становится твёрдой и надёжной его мягкая ласковая рука.

— А давайте в салки играть! — налетела на них Алиса. — Чур-чура, вожу не я!

И они играли в салки, и Эрик долго не мог её осалить, а потом поймал и подкидывал высоко-высоко, до самого неба, а потом они с мамой ловили Эрика, а он увёртливый…

За игрой они дошли до конца оврага, постояли на берегу речки, куда впадал ручей, и медленно пошли обратно, и уже не сумерки, а вечер, и роща за оврагом совсем тёмная. Алиса — на всякий случай — взяла Эркина за руку.

— Эрик, а здесь волки есть?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Наверное нет. Волки в городе не живут.

— Да-а, а вон лес, — Алиса показала на тихо шумящую под ветром громаду за оврагом.

— Это не лес, а роща, — улыбнулась Женя. — И вон уже наш дом. Видишь, как окна светятся?

— Ага, — разочарованно кивнула Алиса.

Она только собралась немного побояться, чтобы Эрик взял её на руки, а мама всё испортила. Правда, Эрик её ещё немного на кулаке покатал, что тоже совсем не плохо.

Дома Женя даже не стала особо готовить, поужинали бутербродами, и Алиса отправилась спать.

Поцеловав её на ночь, Эркин немного постоял над ней, слушая её дыхание, всей кожей ощущая и впитывая тишину и покой. Он не завидовал Алисе, что у неё есть то, чем так жестоко — он всегда это и чувствовал, и понимал — обделили его. Глупо завидовать. Он родился в питомнике, родился красивым, и это определило всю его жизнь. До того дня, когда он встретил Женю. Теперь, после той книжки, что ему в Джексонвилле прочитала Женя, он знал, что и питомник, и красота его были так и задуманы, что его судьбу спальника определили ему ещё до рождения. И ничего изменить нельзя, что было — то было. Но жизнь Алисы определяет он. Да, вместе с Женей, но он.

Вернувшись на кухню, он прислушался к шуму в ванной. Значит, Женя в душе, ладно, ванну он её в другой раз сделает. Эркин улыбнулся. Хоть Женя и старалась мыться без него, но пару раз он под каким-нибудь предлогом проникал в ванную и… словом, было шумно и весело. А пока… Да, он же газету вчерашнюю так и не прочитал.

Он вышел в прихожую, нашёл на подзеркальнике вешалки газету погасил свет и вернулся на кухню. Сел к столу. Знакомые уже названия, имена, опять статья о больнице. Город растёт, нужна настоящая больница… Весной выборы в городскую Управу, в выборах участвуют все прожившие в городе не менее года на день выборов… Это… это значит, что им с Женей придётся выбирать. А Андрею? Андрей приехал четвёртого мая — он точно помнит, а выборы когда? Он стал снова перечитывать статью.

За этим занятием его и застала Женя.

— Что-то интересное, Эркин?

— Да, — вздрогнул он. — Вот, Женя, посмотри.

Женя наклонилась, опираясь на его плечо, так, что их головы соприкоснулись и Эркин ощутил запах её волос и кожи. Он даже на секунду соображать перестал, задохнувшись в этом облаке.

— Да, Эркин, правильно, — удивлённо сказала Женя. — Будем выбирать. Как интересно.

— А Андрей? Я не нашёл, когда выборы. Здесь вот: просто весной.

— Ну, — засмеялась Женя, — целый год впереди, ещё узнаем.

— Да, — сразу согласился Эркин и встал, обнимая Женю. — Какая ты… пушистая.

Женя засмеялась и поцеловала его в щёку.

— Иди, мойся, я подожду.

— Ага, — радостно выдохнул Эрки н.

Женя ещё раз поцеловала его и отпустила.

— Я буду в спальне.

— Понял!

Когда он выбежал из кухни, Женя сложила газету и убрала её к прочитанным. Солидная уже стопка накопилась, нужно подумать, куда их девать. Она ещё раз оглядела кухню, выключила свет и пошла в спальню.

Эркин быстро вымылся, тянуться не стал: Женя ждёт — вытерся и взял флакон с лосьоном. Ого! Опять на донышке, ладно, в понедельник ему во вторую, с утра сходит и купит. Он протёр лицо, шею, грудь и плечи. А что если заодно и кремы посмотреть? Ладно, всё потом. Он завинтил пробку и поставил флакон на место, обтёр слегка влажные ладони о живот и бёдра. Придирчиво оглядел себя в зеркало и надел халат.

В квартире тихо и темно, только под дверью спальни узкая светящаяся полоска. Эркин замедлил шаг и осторожно открыл дверь, шагнул вперёд.

— Ага-а! — Женя сзади обхватила его за шею. — Попался?!

— Попался! — воодушевлённо согласился Эркин, ловко падая на кровать и увлекая в падении за собой Женю.

— А-ах! Так кто попался? Эркин?

— Взаимно.

Эркин, обхватив Женю под халатом, перекатился по кровати.

— Ах так?

— Ага, так!

— Вот я тебя сейчас, — смеялась Женя, тиская и тузя хохочущего Эркина.

В этой возне они сняли и сбросила на пол халаты, скомкали ковёр, но не заметили этого.

— Ох, Женя…

Эркин лежал навзничь, раскинув руки, а Женя сидела рядом, поджав под себя ноги, и гладила его по груди, обводя пальцем плиты грудных мышц.

— Что, Эркин?

— Я вот что подумал, — он озорно прищурил глаза и перешёл на английский. — Ты давно не каталась на лошадке.

— И ты хочешь пригласить меня на верховую прогулку, — подхватила тоже по-английски Женя. — Премного признательна, сэр, не смею отказываться.

— Своим согласием вы оказываете мне честь, миледи, — Эркин протянул ей руку.

Женя церемонно опёрлась на неё, и Эркин помог ей встать над ним, тут же напряг мышцы и выгнулся, упираясь в кровать плечами и ступнями.

— Прошу, мэм.

Мягким рывком он посадил Женю на себя, войдя точным уверенным ударом. Женя радостно ахнула. Эркин, придерживая руками бёдра Жени, опустился на кровать, согнул ноги в коленях, увеличивая упор.

— Женя, ты на мои ноги обопрись, ага, так, тебе удобно? И поехали, — и опять по-английски: — Шагом-шагом, рысью-рысью, и в галоп… шагом-шагом, рысью-рысью, и в галоп… в галоп…

Смеясь, Женя перехватила его руки.

— И в галоп… ой, Эркин…

Она легко, с радостно изумившей Эркина ловкостью, и сама подпрыгивала на нём, ловила его удары встречными толчками. И чёрно-красная волна всё ближе подступала к нему, покачивала и подбрасывала его, выгибая тело дугой. Эркин уже не боялся волны, не боялся, что потеряет в ней Женю, её руки, её дыхание рядом, она смеётся, ей нравится… Волна подбросила его, выгибая на полную арку, и захлестнула…

— Женя!

— Эркин, я здесь, Эркин…

— Я здесь, Женя!

Женя почти упала на него, билась, выгибаясь в его руках. Эркин обхватил её, прижал к себе, теперь они вместе, волна несёт их обоих, вдвоём…

Когда Эркин отдышался, Женя спала рядом с ним, по-прежнему обнимая его. Эркин глубоко вздохнул, переводя дыхание, и осторожно высвободился из объятий Жени. Она вздохнула, потянулась, не открывая глаз, и снова свернулась клубочком. Эркин мягко, осторожно поглаживая Женю, вытащил из-под неё ковёр, одеяло, уложил и укрыл. Быстро сложил и бросил на пуф ковёр, подобрал с пола и положил на обычное место их халаты, погасил лампу и уже в темноте обошёл кровать и лёг под одеяло со своей стороны, вытянулся рядом с Женей.

— Эркин, ты? — ладонь Жени легла на его грудь.

— Ага, я, — ответил он протяжным выдохом.

— Спи, милый, — поцеловала его в щёку Женя.

— Ага, — согласился Эркин, прижимая её ладонь к себе.

— Замечательная была поездка, — вдруг шепнула ему на ухо Женя.

— Да? — сразу проснулся Эркин. — Тебе понравилось?

— Конечно, — засмеялась Женя. — А сколько миль мы проскакали?

— Ну-у? — к такому вопросу Эркин был не готов, но нашёлся. — Главное, что мы куда надо приехали.

Женя рассмеялась и поцеловала его в висок. Эркин повернулся набок, лицом к Жене, осторожно погладил её по голове, зарывшись пальцами в её волосы. В спальне темно, но он убеждённо сказал:

— Какая ты красивая, женя.

— Ты же меня не видишь, — притворно удивилась Женя.

— Я… тебя… чувствую, — с расстановкой между поцелуями ответил Эркин.

— А я тебя.

Женя, вытянувшись всем телом, прижалась к нему, обняла.

— Эркин, ведь это ты, Эркин?

— Да, я, — сразу, даже не удивившись её вопросу, ответил Эркин. — Я здесь, женя, весь.

— И я вся. Мы вместе, Эркин. Навсегда. Да?

— Да, Женя, я… я всегда буду с тобой, — Эркин сглотнул. — Будешь гнать мня, я всё равно не уйду. Я с тобой, — и повторил: — Мы вместе. Навсегда.

Они так и заснули. Обнявшись.

Солнце ещё не взошло, но небо уже посветлело. Загорье спало, даже петухи в Старом городе, прокричав своё, угомонились, а уж за путями… будто вымерли все, и только его шаги отдаются эхом на пустынных улицах.

Андрей зевнул и пошёл быстрее. Сейчас завалится и будет спать… до обеда. Нет, всё было хорошо, как и должно было быть. Всё честно, без обмана. Жениться он не хочет и не будет, а дальше… как она решит. Согласна — хорошо, не согласна? Так чаю попили и разбежались. Она согласилась. Он не первый у неё — сразу видно-понятно — и не последний. Грех — это когда обманом или насильно, а по доброму согласию и в общее удовольствие — греха нет. Так что всё у него тип-топ. А вон и «Корабль».

Величественное здание было тихим и голубоватым в предутреннем свете. За оврагом чуть слышно зашелестела и тут же стихла листва. Тишина была живой тишиной глубокого спокойного сна. Андрей мягко, без хлопка прикрыл за собой дверь и взбежал по ступенькам. Тихий, безмятежно спящий коридор. И чтобы не нарушить этой тишины, Андрей, достав ключи, зажал связку в кулаке, выставив только ключ от верхнего замка, и бесшумно открыл дверь.

Та же сонная тишина. Андрей по-прежнему бесшумно закрыл за собой дверь. Света зажигать он не стал. Быстро снял и повесил куртку, разулся и в одних носках пошёл к себе. Хорошо, что в гостиной шторы не задёрнуты, а то бы наткнулся ещё, зашумел.

Но и у себя он не стал включать свет. Быстро разделся, швыряя как попало одежду, постелил и уже было лёг, как вспомнил об Алисе. Выругавшись вполголоса, Андрей заставил себя встать, дотащиться до двери и повернуть задвижку. А к дивану он возвращался уже спящим. Лёг и, уже окончательно засыпая, успел подумать: «А письма-то нет», — но не додумал, заснув окончательно.

* * *

Как уже бывало не раз, он опять зачитался до полуночи, и теперь никак не мог проснуться, хотя безошибочное, как у любого спальника, чувство времени уже будило его. И тоже уже привычная первая мысль, которой он отгонял всё ещё повторявшиеся сны о прошлом: «Кто я? Я — Андрей Кузьмин». Андрей безнадёжно вздохнул и открыл глаза. Ну, что за паскудство: ляжешь рано — так вся гадость снится, зачитаешься до песка под веками — спишь хорошо, но утром не встанешь. Ладно, вставать так вставать. Вон уже солнце какое.

Он ещё раз вздохнул и встал. Сцепив на затылке пальцы, выгнулся, встав на арку, и выпрямился. Низкий скошенный потолок и теснота заставляли тянуться без размаха, всячески выкручиваясь вокруг самого себя. Но это было единственным и вполне терпимым неудобством. В всём остальном его новое жильё устраивало.

Маленькая, оклеенная светлыми обоями комната, у стены кровать, узкая, но по его плечам, напротив комод и шкаф на одну створку, этажерка для книг, у окна пистменный стол, а напротив окна в другом торце за двойной занавеской душ. Так что даже чтоб вымыться не надо вниз бегать. Нет, он своей комнатой очень доволен. И хозяйкой. И сам бы он ни за что так здоровско не устроился…

…Доктор Ваня остановил его в коридоре.

— С жильём устроился, Андрей?

— Нет, — растерянно ответил он. — Я ещё не думал об этом.

И совершенно неожиданный ответ.

— Отлично.

— Почему? — не удержался он.

Но доктор Ваня будто не услышал вопроса.

— Вещи твои где?

— Я их в раздевалке оставил.

И опять:

— Отлично. После смены с вещами подожди меня.

Доктор Ваня убежал по коридору, а он остался стоять дурак дураком. Нет, он понимал, что ничего плохого ему доктор Ваня не сделает, но было почему-то не по себе. Смена суматошная, тыркаешься много впустую, да ещё они прямо с поезда. Он доработал до конца и устало побрёл в их раздевалку. Там было тесно и шумно. Переодевались, менялись шкафчиками, разбирали сваленные в общей груде чемоданы, сумки и мешки.

— Я в общежитие, — дёрнул его за рукав Алик.

Он молча мотнул в ответ головой.

— Ну, как знаешь, — Алик обиженно надул губы.

Ин ещё до выезда сказали, что общежитие будет маленькое, на десять человек, не больше, а остальным придётся устраиваться самостоятельно. И, пока ехали в поезде, они решили, что в общежитие пойдут те, кто хуже знает язык и вообще… второпях уезжал.

— Андрей, — окликнул его майкл. — С нами?

— А вы куда?

— В квартирное бюро.

— Нет, — он уже убрал свой шкафчик, запер его и теперь разыскивал свой чемодан. — Меня доктор Ваня ждёт.

— Тогда ладно, — милостиво кивнул Эд.

Они что, и здесь… «присматривать» вздумали?! Вот чёртов беляк, напоследок, но нагадил. Он взял чемодан и мешок и вышел. Где же доктор Ваня? А, вон же! Доктор Ваня курил, сидя на перилах служебного крыльца и, увидев его, кивнул.

— Пошли.

— Куда? — рискнул он спросить, когда они уже вышли за ворота. — Куда мы идём, Иван Дормидонтович?

— Не идём, а едем, — улыбнулся доктор Ваня.

И он не стал ни о чём больше спрашивать. Хотя у доктора Вани с собой только большой потрёпанный портфель, но шевельнулась у него сумасшедшая мысль, и он, боясь спугнуть, а тётя Паша говорит: «сглазить», отбросил её и просто шёл рядом. Доктор Ваня рассказывал о Царьграде, где учился в университете. На остановке они сели в маленький тряский автобус, и доктор Ваня сказал кондуктору:

— Два до Ивина.

И кондуктор — немолодая женщина с уталым лицом — дала им два бумажных билета-талончика.

— Ивино, — переспросил он. — Это… город?

— Как тебе сказать, Андрей. Вроде Алабино, но, — доктор ваня улыбнулся, — немного поменьше. Пятнадцать минут отсюда на автобусе и полчаса на электричке до Царьграда.

Доехали и вправду очень быстро. Маленький — он уже понимал это — городок, от площади, на которой остановился автобус, разбегались лучами улицы. Церковь, аптека, магазин, школа — успел он заметить, идя рядом с доктором Ваней. Деревянные резные заборы, белые и сиреневые кисти…

— Иван Дормидонтович, это… — он вдруг забыл, как будет по-русски сирень. — Это lilac?

— Да, — кивнул доктор Ваня. — Это сирень. Вот и пришли.

Доктор Ваня толкнул низкую зелёную калитку и вошёл в маленький, но ухоженный садик. Он шёл следом — не из страха, а потому что дорожка узкая, и если он свои чемоданом заденет цветы… это же нехорошо будет.

— Эгей! — весело позвал доктор Ваня, поднимаясь на крыльцо веранды. — Есть тут кто? Или уже встретить некому?

— Это кто тут такой шумный? — вышла навстречу им из дома маленькая совершенно седая старушка и, ахнув, всплеснула руками. — Господи, Ваня, живой!

— Ещё какой живой! — рассмеялся доктор Ваня, сгибаясь пополам, чтобы она смогла обнять и поцеловать его. — Здравствуйте, Серафима Панкратьевна.

— Господи, Ваня! — она даже слегка отпрянула от него. — Это когда ты меня переименовал? А ну, перестань дурить.

— Перестал тётя Сима, — засмеялся доктор Ваня.

— То-то. Давай я тебя ещё поцелую. Устя, Устюшка, посмотри, кто приехал!

Веранда была маленькой, и он стоял внизу у крыльца и смотрел. Так доктор Ваня привёз его к своей родне?! Но… нет, конечно, хорошо и даже здорово, но жаль, что доктор его не предупредил, и он ничего не купило по дороге, в гости же с гостинцами положено, он знает. А тем временем на веранду вышла другая старуха, такая же худая, но высокая и вся в чёрном, и тоже стала целовать доктора Ваню, приговаривая:

— Ну и слава богу, ну и молодец.

Расцеловавшись с ней, доктор Ваня обернулся и кивнул ему:

— Поднимайся, Андрей, — и когда он поднялся по ступенькам, — Вот, Андрей Кузьмин, мой крестник, прошу любить и жаловать.

Он смущённо поклонился.

— Здравствуйте.

— Здравствуй-здравствуй, — улыбнулась ему Серафима Панкратьевна.

А та, что в чёрном — потом он узнал, что полным именем её зовут Устиньей Капитоновной — кивнула и строго сказала:

— Вещи здесь оставь. Голодные же оба небось.

— Прямо со сены, — засмеялся Доктор Ваня. — Ну, так за стол, — распорядилась Серафима Панкратьевна. — Сейчас обедать будем. Как, Устюшка, накормим молодцов?

— Конечно, накормим.

Он сообразил, что их же не ждали, значит, на них и не готовили, но сказать ничего не смог. А потом они сидели в маленькой столовой и обедали. Он помалкивал и слушал. Оказывается, Серафима Панкратьевна не родственница доктору Ване, вернее, очень дальняя родственница, он даже не понял, но запомнил, что по сводной сестре второго мужа доктор Ваня ей троюродный племянник. И доктор Ваня жил у неё, квартировал, когда учился в университете и в аспирантуре.

— Ну, так как ты устроился, ванечка?

— Отлично, тётя Сима. В Центральном военном и часы в военно-медицинской дают.

— Не демобилизовался?

— Нет, тётя Сима, — покачал головой доктор Ваня и стал серьёзным. — Работа у меня нужная, шрамы на душах разглаживать.

Серафима Панкратьевна кивнула, а Устинья Капитоновна, как раз убиравшая со стола перед чаем, вздохнула:

— Да уж, корёжит война души, а кого и вовсе ломает.

Шрамы на душах? Он задумался над этим: что же это такое, как-то отвлёкся и не сразу заметил, что говорят уже о нём.

— Тётя Сима, ему надо учиться и всерьёз, а в общежитии легко задурить.

— Да уж, — кивнула Устинья Капитоновна, стоя у стола.

— Вот я и подумал, что лучшего места не найти. Как тётя Сима?

— Конечно, Ваня, — Серафима Панкратьевна налила ему ещё чаю. — Мансарда свободна, — и улыбнулась. — Я была уверена, Ваня, что ты вернёшься, и крестнику твоему всегда и стол, и кров будет, — и ему: — Бери варенье. Это крыжовенное. Ел когда?

— Нет, — он улыбнулся. — Спасибо. Очень вкусно.

— Ну так ещё клади, и печенья бери, не стесняйся.

Он пил чай с ярко-зелёным вареньем и маленькими золотистыми кругляшами и слушал. А потом… потом он понёс свои вещи наверх, в мансарду. Комната ему сразу понравилась, он только подумал — тоже сразу — как это доктор Ваня в ней помещался? Или тогда похудее был? Вещи разбирать он не стал, просто поставил на пол чемодан, положил рядом мешок и стоял, оглядываясь по сторонам. Так… так он теперь кто? Квартирант, жилец? Доктор Ваня назвал его своим крестником, да, но… но ведь это тоже родство, значит — он только сейчас подумал об этом — значит, он и доктор Ваня что, родственники? Значит… он не додумал, потому что его позвали вниз.

— Проводи меня до автобуса, Андрей.

— Конечно, Иван Дормидонтович.

И когда они вышли на улицу, он сразу спросил:

— Иван Дормидонтович, кто я им?

Доктор Ваня улыбнулся.

— Умеешь ты вопросы задавать, Андрей. Понимаешь, одному тебе будет слишком трудно, а в общежитии тебе не дадут нормально учиться.

— Нет, Иван Дормидонтович, я не о том. Я… квартирант, да? Я не хочу жить задаром. Сколько я должен платить?

— Сто в месяц осилишь?

Он на секунду задумался, прикидывая, и кивнул.

— Да. Но…

Доктор Ваня улыбнулся.

— Со временем ты всё поймёшь, Андрей.

И тут у него вырвалось:

— Я думал, мы вместе будем жить… — и осёкся, слишком поздно сообразив, как это можно понять.

Но доктор Ваня не обиделся.

— Нет, Андрей. Тебе пора начинать самостоятельную жизнь. Я буду жить в Царьграде, — и улыбнулся. — Ничего, найдём время для философии.

Они ещё постояли на остановке, ожидая автобус. Доктор Ваня помог ему разобраться в расписании, подошёл автобус, доктор Ваня сел и уехал, помахав ему на прощание в окно рукой, а он побрёл обратно. Было уже сумеречно, не вечер, а перед вечером, из-за заборов голоса и смех… Вот так, теперь он будет здесь жить. Ему надо привыкнуть, убедить себя, что это хорошо, что он не хочет другого…

…Андрей выключил воду, аккуратно сдвинул внутренний занавес из прозрачной плёнки и перешагнул из душа на пушистый коврик, снял с крючка такое же мохнатое полотенце и стал вытираться. Сквозь цветастую наружную занавеску просвечивало, и он выключил лампу в душе. Круглый стеклянный шар на стене сразу стал из молочного серым. В цветном полумраке он вытерся, натянул трусы и, широко отдёрнув занавеску, стал убирать комнату. Застелил постель, аккуратно расправив зелёное, как молодая листва, покрывало. Вот так, а спущенный край закрывает задвинутый под кровать чемодан. Так-то у него всегда порядок, книги на этажерке, одежда в шкафу, бельё в комоде… всего, правда, по чуть-чуть, но и он же только начал своё обзаведение. Оделся он «по-воскресному». И вовремя.

— Андрюша, — позвал его снизу голос Устинье Капитоновны.

— Иду, — откликнулся он, скатываясь пор узкой поскрипывающей лестнице. — Доброе утро.

— Доброе утро, — улыбнулась Устинья Капитоновна. — Долго спишь, самовар уж когда готов был.

Говорила она строго, но улыбаясь. И Андрей улыбнулся в ответ.

И Серафима Панкратьевна улыбнулась ему и тоже сказала, что он долго спит.

— Опять, небось, до полуночи читал.

Она не спрашивала, но Андрей с улыбкой кивнул и сел за стол.

— Да, очень интересная книга.

— Ну, и слава богу.

Андрей сообразил, что опять забыл, садясь за стол, перекреститься и у себя с утра не помолился, а ведь ему Устинья Капитоновна говорила… Серафима Панкратьевна заметила и поняла его смущение.

— Ничего, Андрюша.

— Ничего, — эхом подхватила Устинья Капитоновна, ставя нса стол блюдо с пирожками. — Главное — жить по-божески, Бог всё видит, а к обедне с нами сходишь, там и замолишь грех.

Андрей молча кивнул: рот был занят горячим и необыкновенно вкусным пирожком.

— Крёстный твой тоже редко в церковь заглядывал, а человек божеский.

Божеский человек… Андрей смутно представлял смысл похвалы, но это похвала, и он снова кивнул, соглашаясь и с похвалой доктору Ване, и с предложением пойти к обедне. В церкви ему было интересно, и хор красивый, и… и не каждое же воскресенье, у него и другие дела есть, дежурства там, поездки в Царьград, ещё что-нибудь… но сегодня, конечно, пойдёт.

— Как всё вкусно, большое спасибо.

— На здоровье, Андрюша. Ещё творожку возьми.

— Спасибо, — Андрей с улыбкой покачал головой. — Я уже сыт, правда.

Его всегда, угощая, не заставляли, и сейчас Серафима Панкратьевна только и сказала:

— Ну, как сам знаешь, Андрюша. Отдохни пока. А как заблаговестят, и пойдём.

— За…? — переспросил он, запнувшись на первом же слоге.

— А как зазвонят, — объяснила Устинья Капитоновна, убирая со стола. — Благовест называется, понял?

— Д-да, — не слишком уверенно ответил Андрей.

Столько новых слов… Иногда он терялся в них. Устинья Капитоновна сейчас займётся обедом, а Серафима Кондратьевна… пойдёт в сад?

— Я… я могу помочь?

— Спасибо, Андрюша, отдыхай.

— В воскресенье грех работать, — веско подтвердила Устинья Капитоновна, накрывая стол вышитой скатертью и ставя в центр вазочку с цветами.

— А… а как же, а если дежурство?

— Ну, так это ж людям помощь, Андрюша, здесь греха нет.

Андрей кивнул, соглашаясь. Оглядев убранную столовую, Устинья Капитоновна ушла на кухню. Андрей, ещё раз поблагодарив за завтрак, поднялся к себе, в свою комнату. Да, это действительно его комната. Странно, ведь он — жилец, квартирант, а комната — его. Там, в Спрингфилде, он ни на минуту не забывал, что жильё временное, не его, а здесь… надо будет спросить парней, скажем, Эда или Майкла, как это у них. У Криса-то всё ясно: где Люся, так ему и дом, и Родина.

В углу — Андрей уже знал, что его называют «красным», но всё ещё не понимал почему — висела икона, обрамлённая вышитым полотенцем. Андрей встал перед ней и, старательно крестясь, прочитал заученную ещё с голоса тёти паши молитву: «Богородице-дево, радуйся…». Слова он понимал плохо, да и не старался понимать и делал всё это: ходил в церковь и молился, чтобы доставить удовольствие Серафиме Панкратьевне и Устинье Капитоновне. Ему нетрудно, а им приятно. Чем же заняться? Почитать? Но солнце такое, и тепло… Его неудержимо потянуло в сад. А… а ну если работать нельзя, он в беседке с книгой посидит.

Андрей перебрал книги на этажерке. Рейтера… нет, это он читает серьёзно, с выписками, проверяя себя по словарям, покупному и своему самодельному, а в сад… ага, вот это. Он вытащил томик «Занимательно о серьёзном» и пошёл вниз.

Серафима Панкратьевна сидела на веранде в плетёном кресле и перематывала шерстяную пряжу. Андрей остановился, посмотрел и нерешительно предложил:

— Я помогу…

— Спасибо, Андрюша, — Серафима Панкратьевна с улыбкой показала глазами на книгу в его руке. — В библиотеку собрался?

— Нет, я думал в беседке читать, — и уже смелее: — Давайте… давайте я буду… нитки держать.

— Это пасма называется, — кивнула Серафима Панкратьевна. — Ты аккуратненько, чтоб не спутать, сними, ну вот, и на руки себе надень, нет, только на пальцы, чтоб легче сходили.

Под её указания Андрей устроился на стуле напротив Серафимы Панкратьевны, держа на растопыренных пальцах пушистые серо-голубые нити.

— Это Пасма, — повторила Серафима Панкратьевна и стала объяснять: — Вот я её в клубок смотаю, вязать буду. Видел, как вяжут?

— Да, — кивнул Андрей. — Тётя Паша, моя… крёстная, она вязала носки, я видел.

— Ну вот, — улыбнулась Серафима Панкратьевна.

Клубок быстро вращался в её руках, увеличиваясь на глазах. Андрей завороженно следил за ним и, когда нить кончилась, невольно разочарованно вздохнул. Серафитма Панкратьевна засмеялась, видя его огорчение.

— Тебе понравилось?

— Да, — кивнул Андрей.

Он не кривил душой, ему в самом деле нравилось вот так сидеть и смотреть, как Серафима Панкратьевна и Устинья Капитоновна что-то делают, хлопочут по хозяйству. Нравилось помогать им. Ещё в первые дни, да, это был третий или четвёртый день, он вернулся из госпиталя и увидел, что Устинья Капитоновна собирается мыть ванну.

— Здравствуйте, я сейчас! — крикнул он, взбегая по лестнице.

Быстро, швыряя одежду на кровать, переоделся в старые армейские брюки и скатился вниз. Решительно, сам удивляясь своему нахальству, отобрал у Устиньи Капитоновны щётку и тряпки, чуть ли не вытолкал её из ванной и взялся за дело. Нет, он всё-таки не совсем голову потерял и штаны снять не рискнул. И так… они обе даже слегка испугались. А когда он отмыл ванную и уборную, долго ахали и восхищались. И он никак не ожидал, что их похвала настолько его обрадует. Тогда же он и решил: что-что, а мытьё полов и кафеля он знает… по-настоящему. И натирку полов тоже. Вышколили его в питомнике так, что на всю жизнь хватит. Так что это его делом и будет.

— Я пойду в сад, хорошо?

— Конечно, Андрюша.

В саду солнечно и не жарко, шумят птицы, пахнет землёй и листвой, а в беседке сиренью. Он уже знает сирень, жасмин, шиповник… Ему рассказали, что сады здесь не для пропитания или дохода, а для красоты. Цветов побольше, овощи — только что для себя и на каждый день, ягоды, яблоки, груши с вишнями — тоже по одному, много по два дерева или куста. А беседка похожа на ту, что была в госпитале в Спрингфилде, только поменьше. Андрей сел за стол и раскрыл книгу. Ну-ка, что такое климат? Почитаем.

Из кухонного окна Устинья Капитоновна видела его чёрную, склонённую над книгой голову. Серьёзный какой парен, не в пример своему крёстному. Ваня, конечно, тоже и читал, прямо глотал книги, но и погулять был мастер, а Андрюша, как девица, домосед, скромный, не пьёт, не курит… в самом деле, будто и не парень, а… дитя он ещё. Она вздохнула, возвращаясь к работе. Ваня говорил, что парень — сирота, рабом был, ни дома, ни семьи не знает. А вот душа видно, что не застужена, тёплая душа. Это уж Ваня, конечно, постарался, отогрел. А когда Андрюша про крёстную свою, тётю Пашу, говорит, то аж слёзы на глазах блестят. Мягкий он, ласковый, каково-то ему в жизни потом будет? Нарвётся на какую-нибудь шалаву, прости, Господи, прегрешение невольное…

* * *

Выборы школьного совета провели, не дожидаясь августа — столько дел накопилось, и, к удивлению Ларри, от их класса выбрали его. Хотя… хотя чему тут удивляться? Он богат, самому себе можно не врать, богаче всех в классе, диплома, правда, и даже аттестата нет, только справка о функциональной грамотности, но что образованнее многих тоже ясно. Одно «но» — что он негр, чёрный, бывший раб, но… и опять же — на то и школа такая, новая и общедоступная. На прошлом заседании они только познакомились, да и были не от всех классов, и может потому толком ничего не решили.

Ларри позвонил домой Марку, чтобы тот пообедал без него, он задержится по делам.

— Пап, я лучше тебя подожду.

— Хорошо, — не стал спорить Ларри. — Но не сиди голодным, чего-нибудь поешь.

— Я… возьму орехов, хорошо?

Ларри улыбнулся и, хотя Марк не мог его видеть, кивнул.

— Хорошо. И обязательно выпей молока.

Попрощавшись с Марком, Ларри быстро всё убрал и вышел из салона. Маркет-стрит уже затихала. Обычно он уходил на час позже и шёл сразу в Цветной, но сегодня маршрут другой и время не то, и обменяться привычным кивком было не с кем.

Ларри шёл быстро, но без спешки, изредка быстро поглядывая на магазинные витрины. Дом он обустраивал по памяти и каталогам, но фотография — это одно, а в витрине те же шторы совсем по-другому смотрятся.

Заседания школьного совета проходили в конференц-зале, во всяком случае, именно там они собирались в первый раз, и, войдя в школу, Ларри сразу пошёл туда.

— Добрый день, Левине, — приветствовал его румяный седой Шольц от седьмого «а». — Завидная точность.

— Здравствуйте, Шольц, — ответно улыбнулся Ларри.

Прошлое заседание вёл директор и так повернул, что они сразу стали называть друг друга по фамилии, но без мистеров и сэров. И не официально, и без фамильярности.

Собрались быстро. На этот раз были все. Директор занял своё место, представил отсутствовавших в прошлый раз, и приступили к работе. Обсуждали устав, стипендии, поступление пожертвований, маршруты школьных автобусов, которые будут собирать учеников по утрам, а после уроков развозить по домам… Всё шло ровно и деловито.

Ларри чувствовал себя уже совсем уверенно, если бы не сидевшая напротив и чуть наискосок от него женщина. Он всё время чувствовал на себе её взгляд. Не враждебный, но очень упорный, изучающий. Будто она пыталась узнать его, вспомнить. Но… но он раньше не видел её, он уверен. Она… Она… внешне белая, но что-то… нет, если и есть какая-то примесь, то очень и очень малая, незначащая, и дело не во внешности, а… нет, что-то… Её взгляд тревожил, но не раздражал, как обычные «белые» взгляды. Под конец заседания Ларри окончательно убедился в своём предположении, что она хочет поговорить с ним и не просто хочет, а ей этот разговор важен и нужен. Ну, что ж, после заседания — пожалуйста. И, когда их глаза в очередной раз встретились, Ларри мягко улыбнулся и кивнул. Она поняла и тоже кивнула.

Наконец всё обсудили, стали вставать и прощаться. Ларри задержался, обсуждая с директором и выбранной казначеем Эллен Эриксон из десятого «а» поступившие целевые пожертвования на стипендии. Решили, что конкретные вопросы станут решать, как только наберётся достаточная для решения сумма.

Она ждала его в коридоре и, как только он вышел из конференц-зала, сама подошла к нему.

— Вы… извините, вы — Левине? Да?

— Да, — кивнул Ларри, — Лоуренс Левине, — и улыбнулся, — к вашим услугам.

— Я — Эстер Чалмерс, — она запнулась.

— Да, — пришёл ей на помощь Ларри. — Первый «А», я не ошибся?

— Нет, — благодарно улыбнулась она. — Но… простите, я понимаю, это глупо, но я хочу вас спросить.

Ларри молча ждал.

— Вы… простите, — и с внезапно прорвавшейся решимостью, — Какое вы имеете отношение к тем Левине? Я знаю, вы — ювелир, ювелир Левине — это… это же не случайно?

— Да, — очень спокойно кивнул Ларри. — Вы правы. Я пятнадцать лет… прожил в доме сэра Маркуса Левине, был его учеником и подмастерьем. А…

— А я, — перебила она его, — я — сестра Дэвида, мужа…

— Мисси рут?! — вырвалось у Ларри.

— Да, — она горько улыбнулась. — Вы… вы знали её?

— Я видел её только один раз, — извиняющимся тоном сказал Ларри. — Но… но мне рассказывали о ней. И о сэре Дэвиде.

Разговаривая, они незаметно для себя вышли во двор.

— Я была совсем девочкой, родители погибли, — она говорила с привычной скорбью. — И когда Дэвид женился, Рут заменила мне мать. А потом… — она прерывисто вздохнула. — Потом, когда кольцо стало сжиматься… Словом, Дэвид сумел выправить мне документы, и я стала условной, почти цветной, но свободной и в услужении. Это стоило больших денег. Очень больших. Меня он спас. А сам… Вы знаете?

— Да, — кивнул Ларри. — Я знаю. И о сэре Соломоне тоже.

— Там… никто не уцелел?

— Нет, — коротко ответил Ларри и с удивившей его самого решимостью предложил: — Я провожу вас?

— Спасибо, — просто ответила она. — Я живу в Цветном.

Ларри постарался скрыть вздох облегчения.

Они шли рядом, но взять её под руку он всё-таки не рискнул. Она рассказывала ему о брате — дизайнере, талантливом художнике, о Рут, какая у них была дружная хорошая семья, как Дэвид и Рут решили спасать её.

— Это Рут настояла, чтобы я жила отдельно и приходила на день, будто на работу. И не входила в дом, если не видно условного знака. А потом… был погром. И я… меня не нашли. Но я осталась в чём была. На квартире знали, что я, — она улыбнулась с горькой насмешкой, — работаю на жидов, и я побоялась вернуться. Да и все мои вещи были у Дэвида, а их дом разграбили. Я не знаю, что бы со мной сталось, если бы не Эд, Эдвард Чалмерс.

— Ваш муж? — рискнул спросить Ларри.

— Да. Он был тоже… условный, и мы жили в Цветном. Эд считал, что там легче… выжить. Среди своих, — и искоса посмотрев на Ларри, сказала: — Он погиб. Его вместе с другими цветными мобилизовали на работы, и в бомбёжку… в Атланте.

Они подходили к Цветному кварталу. Ларри вдруг понял, что сейчас они простятся и… и ему будет не хватать её. Хотя они просто шли рядом, она рассказывала о себе, но…

— Я живу на Новой улице, третий дом слева от перекрёстка.

— У вас большая семья? — заинтересованно спросила она.

Интерес этот был обычным женским, но у Ларри вдруг перехватило дыхание.

— Нас двое. Я и сын. Он в третьем «Б».

— А… его мать?

Ларри улыбнулся.

— Прошлым летом я нашёл сына. Я работал в имении, а сюда мы приехали этой весной.

— А…? Ну да, — кивнула она. — Я поняла, простите.

— Что вы? — удивился Ларри. — Вам не за что просить прощения. Я был рабом. После… смерти сэра Маркуса меня продали с торгов, и три года, до самого Освобождения…

На этой стороне Цветного грудились многоквартирные дома-коробки, поделённые на множество клетушек, ни клочка зелени, пыльная мостовая с выщербленным, в ямах и трещинах асфальтом. Но это по меркам Цветного не самый плохой и даже совсем не плохой квартал. У большинства живущих здесь есть работа, пьют по выходным, скандалят по-семейному. Встречные вежливо и даже уважительно здоровались со спутницей Ларри, а его оглядывали с живым, но не враждебным интересом.

У одного из домов — длинного двухэтажного с облупившейся местами штукатуркой, но достаточно крепкого — она остановилась. И сразу на втором этаже с треском распахнулось окно, а звонкий детский голос на всю улицу провозгласил:

— Мама!

Эстер подняла голову и строго погрозила пальцем.

— Не высовывайся! Упадёшь!

— Я поймаю, — рассмеялся Ларри, глядя снизу вверх на кудрявую, похожую на Эстер девочку.

Увидев незнакомого, та сразу подалась назад, будто хотела спрятаться.

— Я сейчас поднимусь, — сказала ей Эстер, — не трогай замок, — и повернулась к Ларри. — Большое спасибо, что проводили.

— Да… я… я надеюсь, мы ещё встретимся?

— Конечно, — она помедлила и нерешительно продолжила: — Следующее заседание через месяц.

— Да, но, — Ларри сам на себя удивлялся, но остановиться не мог и не хотел. — Но мы, я и сын, будем счастливы видеть вас у себя. Вы согласны?

— Да, но…

— Я приглашаю вас с дочкой на обед. В воскресенье. Или… — он вдруг вспомнил. — Или в субботу?

Она благодарно улыбнулась ему.

— Спасибо. Давайте, как у всех. В воскресенье.

— Вы оказываете мне большую честь, — склонил голову Ларри. — Я благодарю вас и не смею задерживать. До свидания, миссис Чалмерс.

— До свидания, мистер Левине.

Они обменялись рукопожатием, и Ларри поспешил домой.

Сразу нахлынуло множество мыслей и соображений. Марк наверняка совсем заждался его. В воскресенье… надо будет приготовить хороший обед… а если… Энни научила его, и если купить хорошую рыбу, тогда он сделает настоящую фаршированную… Тогда салат, скажем… если рыба, то куриный салат, или… нет, салат с курицей, а на десерт… пирожные или желе… сегодня четверг, в субботу они сделают большую уборку и всё подготовят, да, десерт надо сжелать в субботу, иначе не успеет с рыбой…

После шума и пыли центральных улиц Цветного квартала Новая улица поражала тишиной, зеленью газонов и живых изгородей, блеском отмытых окон. Её уже заселили на десять домов с каждой стороны от перекрёстка, и шум продолжающейся стройки не беспокоил живущих в начале улицы, да и время уже позднее, стройка затихла до утра.

Марк сидел на ступеньках крыльца. Увидев отца, он вскочил на ноги кинулся навстречу.

— Пап! Ты пришёл! Я газон полил! Сам! Из шланга!

— Вижу, — рассмеялся Ларри, обнимая сына.

Лужи на газоне подтверждали слова Марка.

— Хорошо, Марк, ты поел?

— Да, орехов с молоком и… и я себе сэндвич сделал, — и шёпотом: — С ветчиной.

— И не порезался? — лукаво спросил Ларри и рассмеялся. — Ты молодец, сынок.

Так, в обнимку, они и вошли в дом. Ларри сразу поднялся в свою спальню переодеться и спустился вниз уже босиком в джинсах и ковбойке.

— Ну, давай готовить.

— Давай, — согласился Марк и невольно поёжился.

Отец никогда не ругал его, что он много ест, но ветчины он себе отрезал… чересчур. И, когда Ларри открыл новенький холодильник, Марк затаил дыхание. Но отец только улыбнулся.

— Тебе понравилось?

— Пап, я…

— Всё в порядке, Марк, еда нужна для еды.

Марк вздохнул.

— Она такая вкусная.

— Потому я её и купил, — Ларри подмигнул Марку. — Половину ты мне оставил, не так ли?

— Пап…

— Всё, Марк, хватит об этом. Смотри, яичницу по-французски делают так…

Ларри учил Марка так же, как его самого когда-то учила Энни. И Старый Хозяин. И Фредди. И… их было много. Ему всегда везло на хороших людей. Марк будет знать всё, что знает он сам. И много больше. Потому что Марк будет учиться в нормальной школе. И у Марка будет нормальная семья.

— В Воскресенье у нас будут гости.

— Дядя Чак?

В голосе Марка особого восторга не было. Чака он, как и все малыши в имении, боялся и не любил. Нет, при отце Чак ему ничего сделать не посмеет, но всё-таки… лучше от него подальше.

— Нет, — успокоил сына Ларри. — К нам придёт миссис Чалмерс с дочерью. Будет праздничный обед. А в пятницу…

— Большая уборка, да? Пап, а в субботу ты пойдёшь в мастерскую?

— Конечно, работа есть работа, — и не дожидаясь вполне логичного вопроса: — Пойдёшь со мной.

Радостный вопль Марка потряс стены. Ларри рассмеялся. Восторг Марка перед мастерской и его работой был таким трогательным… и рука у Марка заметно окрепла: заметно по рисункам. Так что… но не надо загадывать. И будем надеяться, что Чак на этот раз не явится с визитом. Как в тот раз…

…Они только-только закончили возиться с альпийской горкой и теперь сидели на крыльце, любуясь результатом.

— Ну вот, теперь они начнут расти, и через пять лет у нас будет настоящая горка.

— Так долго ждать, пап?

— Красота долго делается и долго радует. Да и куда нам спешить?

Марк не слишком уверенно кивнул. До сих пор в их доме всё делалось сразу. Привозили и постелили ковры. Привезли и поставили мебель… а тут надо ждать. Зачем?

— Пап, — начал Марк.

И не договорил. Потому что у их калитки остановился высокий широкоплечий негр в джинсах и светлой рубашке, чёрная кожаная куртка небрежно перекинута через плечо.

— Привет.

— Привет, Чак, — он встал и улыбнулся. — Заходи.

— Что, — Чак вошёл, быстрым внимательным взглядом охватив газон и крыльцо, — устроился уже?

— Жить можно, — ответил он и повторил: — Заходи.

Марк молча ходил за ними, пока он показывал Чаку дом. Закончили осмотр, где и начали — в гостиной.

— Выпьешь чего-нибудь?

— Спиртное держишь? — насмешливо удивился Чак. — И попа не боишься?

— Не знал, что ты в церковь ходишь, — ответил он с такой же чуть-чуть насмешливой интонацией и открыл бар. — Так чего тебе?

Чак промолчал, оглядывая бутылки, и он смешал два коктейля по своему вкусу.

— И это умеешь.

Чак не спрашивал, но он кивнул в ответ.

— Да, ты ж домашним был, — усмехнулся Чак, беря стакан, отхлебнул и тоном знатока: — А неплохо. В самом деле, умеешь. И устроился… не хуже беляков.

— Так и мы ж не хуже.

Он развёл огонь в камине, и они сели у огня в креслах, хотя было ещё тепло. Марк не уходил, и он говорил сдержаннее, чем хотелось. Нет, ссориться с Чаком он не собирался, им нечего делить, Чак тоже работает у сэра Джонатана, но… но вот так и подмывает отщёлкать Чака. Но он привычно сдержался. Незачем и не из-за чего. А что у Чака характер тяжёлый и даже, как говорится, поганый, уже весь Цветной знает.

— Здорово поиздержался, наверное?

— Прилично.

— В кредит брал?

— Что-то в кредит, а что-то и за наличные.

Чак понимающе кивнул, отпил и, погоняв во рту, проглотил, повертел стакан.

— Что ж, не боишься долгов?

— Когда заработок стабильный, долги не страшны.

— Не люблю долгов, — отрезает Чак.

Он пожимает плечами, а Чак со злой непонятной усмешкой продолжает:

— Берёшь под один процент, а возвращаешь по другому. И хуже нет, когда ни срока, ни процента не знаешь, — и тряхнув стаканом так, чтобы лёд ударился, зашуршал по стенкам. — Аренда большая?

Он называет, И Чак присвистывает.

— Ну и дерёт мэрия!

— Так цена по товару, — смеётся он.

— Тоже верно.

Чак допивает и в стаёт.

— Ладно, бывай.

— До свидания.

Они прощаются, и Чак уходит…

…Ларри не мог понять, зачем Чак говорил по-простому, он же умеет вполне правильно, и вот… сам он так говорил те три года и потом в имении. Но там-то понятно, а от кого прячется Чак? Но это уже проблемы Чака, а не его.

— Пап, ты мне почитаешь?

— Сначала всё уберём.

Они навели на кухне порядок и пошли в гостиную. Ларри задёрнул шторы и разжёг огонь в камине — Марку эту операцию он ещё не доверял.

— Неси книгу, сынок.

Марк достал из книжного шкафа большой том.

— Вот, мы не дочитали.

— Хорошо.

Ларри сел в кресло, и Марк удобно устроился рядом на широком подлокотнике, прижавшись подбородком к отцовскому плечу. Ларри открыл книгу. «Илиада» Гомера. Мерные чеканные строки, боги, герои, битвы. Большие, во весь лист иллюстрации.

Ларри читал, пока не почувствовал, что тело Марка сонно обмякает, и тогда мягко без хлопка закрыл книгу.

— Пора спать, сынок.

— Ага-а, — протяжным вздохом согласился Марк. — Пап, а…

— Спать, Марк, — чуть строже повторил Ларри.

Марк снова вздохнул и встал.

— Ладно, пап. Ты зайдёшь ко мне.

— Конечно.

Марк убежал наверх, а Ларри остался сидеть у камина, рассеянно перелистывая страницы. Потом встал, поставил книгу в шкаф, оглядел догорающие поленья и пошёл наверх.

В комнате Марка темно и тихо, только сонное детское дыхание. Ларри послушал его, стоя на пороге, и бесшумно отступил, закрыв дверь. Теперь спуститься, проверить закрыты ли входная и кухонная двери, прогорели ли поленья в камине, выключить всюду свет и подняться к себе, в свою спальню. Не слишком ли велик для двоих такой дом? Но ведь их не всегда будет только двое. А, скажем, четверо или даже пятеро. Да, трое детей — это… это разумно. Если всё дальше пойдёт нормально, то так и будет.

Ларри выключил лампу у изголовья и закрыл глаза. Да, пусть так и будет. Странное, пьянящее чувство уверенности…

Это чувство не оставляло Ларри и в последующие дни. Но за полчаса до обеда он уже не был ни в чём уверен. Всё готово, дом блестит, рыба, чтобы не остыла, в духовке, желе в холодильнике, Марк в своём лучшем костюме, и он сам… и всё, как говорится, на уровне. И разумеется, она придёт, но будет ли? Будет ли то, в чём он уже почти убедил себя?

— Пап, — Марк смотрел на него снизу вверх. — Ты… — слова «боишься» он себе не позволил, но сообразил заменить самым подходящим: — Ты нервничаешь, да?

— Да, — кивнул Ларри и улыбнулся. — Это наш первый званый обед, понимаешь?

— Да, — кивнул Марк и ткнулся лбом в руку отца. — Я постараюсь.

— Спасибо, — очень серьёзно сказал Ларри.

Они стояли на крыльце, но увидел гостей первым не Ларри, а Марк.

— Пап, смотри, это они?

Ларри вздрогнул и ответил Марку, когда женщина в строгом тёмно-сером — самый немаркий цвет — костюме, держа за руку такую же темноволосую девочку в розовом платье, уже стояла у их калитки.

— Да, — Ларри с натугой вытолкнул из себя: — Это они, — улыбнулся и повторил уже свободнее: — Это они.

Чистый, новенький и безусловно роскошный, по меркам Цветного, дом, а на крыльце высокий негр в строгом тёмном костюме и рядом с ним мальчик тоже в костюме, только вместо галстука повязан ковбойский шнурок с кисточками. «Это… это… — даже про себя не смогла выговорить Эстер уже понятое и принятое, — Это моя судьба».

— Мам, мы сюда шли?

— Да, Рути. Будь умницей.

— Хорошо, — вздохнула Рут.

По дорожке, выложенной блестящими, будто тоже отмытыми с мылом, плоскими камнями, они подошли к крыльцу.

— Добрый день, миссис Чалмерс.

— Добрый день, мистер Левине, — она протянула руку для пожатия и улыбнулась. — Просто Эстер, хорошо… Лоуренс?

— Да, Эстер.

— А это моя дочь.

Эстер выразительно посмотрела на дочку, и та, закинув голову, чтобы видеть лицо Ларри, представилась:

— Рут Чалмерс.

И даже слегка присела. Марк, не дожидаясь слов или взгляда отца, склонил голову.

— Марк Левине. Очень приятно.

Все вместе вошли в гостиную. Ларри на мгновение растерялся, но Эстер сказала:

— очень мило. Вы недавно переехали?

И Ларри понял, что надо делать. Надо показать дом. И сделанное, и несделанное, и только задуманное.

Они прошли по всему дому. Ларри ничего не скрывал, но и не хвастался. Да, дом сделан и в нём можно жить, но его можно ещё делать. Строгая, но очень… добротная простота убранства понравилась Эстер. Во всех спальных пол затянут подобранным под цвет стен ковром, и стены не покрашены, а оклеены обоями, по европейской традиции, комната марка более… детская, мальчишеская комната, хотя безукоризненно убрана. Две спальни совсем пустые, только ковёр и занавеси, но ванные — у каждой спальни своя — оборудованы полностью.

— Да, — Ларри ответил на её невысказанные слова. — Пустовато, я понимаю. Но дом надо обживать.

Они стояли вдвоём в его спальне. Марк остался у себя показывать рут свои игрушки.

— Я понимаю, — кивнула Эстер. — Вы правы, Лоуренс. Картины, украшения, памятные вещи… дом обрастает всем этим со временем.

— А для этого в доме должны жить, — Ларри прислушался к детским голосам и улыбнулся. — Пусть играют?

— Да, конечно, — улыбнулась Эстер, оглядывая спальню и невольно, даже не сознавая этого, прикидывая: что и как она изменит, прикупит, переставит, чтобы картинка из журнала или каталога стала живой комнатой.

Они вышли из спальни и, не зовя детей — пусть играют, прошли по небольшому коридору и спустились в гостиную. Ларри подошёл к бару.

— Чего-нибудь выпьете, Эстер?

— Чего-нибудь, — улыбнулась Эстер. — Я не любительница и не знаток спиртного.

— Тогда спиртного не будет, — весело ответил Ларри, подавая ей стакан.

Она взяла и с храброй осторожностью пригубила.

— Оу! Как вкусно!

— Нравится? — обрадовался Ларри.

— Да, — она отпила ещё и засмеялась так по-детски радостно, что и Ларри засмеялся.

— Мама! — прозвучало сверху.

— Я здесь, Рути, — повернулась к лестнице Эстер.

Но Рут и Марк уже сбегали вниз. Ларри вернулся к бару и сделал ещё два коктейля из соков.

— Вот, — Рут протянула матери зажатую в кулачке коробочку. — Посмотри.

Эстер взяла коробочку. Это была головоломка. Под стеклом пейзаж с воротцами и извилистой тропинкой между ямками-дырочками. Эстер покачала головоломку, но шарик у неё провалился на второй же ямке.

— А у Марка он пять дырочек проходит, — тараторила рут. — А у меня шесть прошёл, и я выиграла, и Марк мне её подарил, вот!

Марк быстро покосился на отца И, увидев его улыбку, успокоился. Ларри кивком показал сыну на стаканы с коктейлями. Марк взял оба и повернулся к Рут.

— Попробуй, Рут, очень вкусно.

Рут доверчиво взяла стакан и отпила. Облизнула губы.

— Как вкусно! Никогда не пила такого. А что это?

Марк снова посмотрел на отца и, улыбнувшись, пожал плечами.

— Не знаю. Папа умеет так смешивать, что смесь вкуснее, ну, того, из чего смешали.

Рут посмотрела на Ларри.

— Большое спасибо, мистер Левине, очень вкусно.

— Рад слышать, что понравилось, — улыбнулся Ларри.

Допив коктейли, перешли в столовую к уже накрытому столу. Усадив гостей, Ларри предложил им салат. Марк, очень старательно копируя его интонации и движения, ухаживал за Рут.

— А кто вам готовит, Лоуренс? И убирает?

— Мы всё делаем сами, Эстер. Ну, в стирку я отдаю. А с остальным справляемся.

— Вы отлично готовите, Лоуренс.

— Спасибо, Эстер. Меня учила Энни, она была кухаркой у сэра Маркуса.

— О, Рут рассказывала мне о ней.

— Это моя тётя, — шепнула Рут Марку. — Меня в её честь назвали.

— А меня в честь сэра Маркуса.

Марк встал помочь отцу сменить тарелки и приборы. А когда Ларри торжественно поднял тяжёлую крышку и облако душистого пара вырвалось наружу, Эстер ахнула.

— Какая прелесть! Что это?

— Это настоящая фаршированная рыба. По всем правилам.

К радости Рут, эта рыба была совсем без костей. И её можно было свободное есть вилкой.

— Мой бог, — покачала головой Эстер, — я столько лет не ела фаршированной рыбы. Вы потрясающе готовите, Лоуренс.

— Я старался, — улыбнулся Ларри. — И потом, мне помогали.

— Кто?

— Марк, конечно.

Ларри подмигнул сыну и очень серьёзно продолжил:

— Пряности в фарш он отмерял.

Рут посмотрела на марка с уважением, и Марк вскочил со стула.

— Пап, я десерт принесу.

— Дай сначала доесть, Марк.

— Нет, пусть несёт, — рассмеялась Эстер. — Тебе помочь, Марк?

— Я сам, — донеслось уже из кухни.

Блюдо с подрагивающими куполами желе Марк доставил до стола вполне благополучно. Рут даже взвизгнула и захлопала в ладоши. Ларри помог Марку поставить блюдо на стол.

— Вот, — перевёл дыхание Марк и посмотрел на отца.

Доставая желе из формочек, он немного перекосил их и теперь… но Ларри кивнул.

— Ты молодец, сынок.

И Марк успокоенно сел на своё место.

— Рут, тебе клубничного или апельсинового?

Рут вздохнула. Ей хотелось и того, и другого, но Марк ждёт её слова, а мама явно не разрешит сказать правду. Она ещё раз вздохнула.

— Клубничного.

И Марк положил ей на тарелку розовую подрагивающую башенку.

После обеда вернулись в гостиную, и Ларри снова сделал всем по коктейлю.

— Спасибо, Лоуренс, — Эстер отпила и тоном светской дамы продолжила: — В следующее воскресенье вы обедаете у нас.

— Да! — сразу подхватила Рут. — Марк, ты тоже приходи.

— Благодарю за приглашение, — склонил голову Ларри. — Это большая честь для нас.

И Марк, восхищённо и благодарно посмотрев на отца, повторил его полупоклон.

Попрощались они на крыльце. У калитки Рут обернулась и помахала им зажатой в кулачке головоломкой.

Марк и Ларри постояли на крыльце, пока Эстер и Рут не скрылись из виду, и тогда вернулись в дом.

— Будем убирать, пап?

— Да, только переоденемся сначала.

Марк кивнул и побежал наверх. В самом деле, не в праздничном же костюме мыть посуду.

Он старался всё сделать быстро, но, когда переодевшись и повесив костюм в шкаф, спустился, отец уже вовсю хлопотал на кухне.

— Принеси мне из столовой тарелки, Марк.

— Ага.

Тарелки на столе были уже собраны в стопки, и Марк управился быстро.

— Пап, — он старательно вытирал вымытые отцом тарелки из парадного сервиза. — А они тебе понравились?

— Не нажимай так сильно, Марк, не три, а промокай воду, вот так, правильно. Да, понравились. А тебе?

— Ну… Рут — нормальная девчонка, не плакса. И не зануда. Ну… мы пойдём к ним?

— Конечно. Нас же пригласили, — улыбнулся Ларри. — А Эстер, миссис Чалмерс, тебе понравилась?

— Ну-у, — протянул Марк и, вдруг догадавшись, вскинул на отца глаза. — Ты хочешь на ней жениться, правда?

— Правда, — после недолгого молчания очень серьёзно сказал Ларри и так же серьёзно продолжил: — Но если ты против… Понимаешь, сынок, я не могу сделать это без твоего согласия.

Марк столь же серьёзно кивнул.

Молча они убрали на место парадный сервиз, навели порядок в столовой и гостиной.

— Пап, ничего, что я подарил Рут «дорожку»?

— Это твои вещи, Марк, и ты вправе ими распоряжаться. А что? Тебе уже жалко?

— Нет, — мотнул головой Марк. — Она хорошая. Ты почитаешь мне?

— Как всегда, Марк.

И когда вечером они сели у камина дочитывать «Илиаду», всё было, как всегда. Как обычно.

Неделя была заполнена судорожными попытками как-то приукрасить их убогую квартирку и выкроить деньги на приличный обед. Новое платье Рут сильно подкосило их выверенный до цента бюджет. Нет, Эстер понимала, что ей — скромному клерку из захудалой фирмочки — тягаться с ювелиром с Маркет-стрит… просто смешно. И так… что именно «и так», она не додумывала, отмывая, начищая, перекладывая заново подушки на диване, стирая, крахмаля, снова и снова пересчитывая деньги… Рут увлечённо занималась головоломкой и словно не замечала материнских стараний и волнений.

И вот квартира отмыта и убрана, Рут в новом платье, она сама… тоже в наилучшем виде, обед готов. Всё готово.

Эстер стояла у окна, разглядывая их тихую в этот час улицу. Они должны прийти с той стороны. Пора бы… или нет, ещё целых тринадцать минут до… до званого воскресного обеда. Ведь это… это должно быть именно так, они были в гостях, а сегодня ответный визит. Всё как у людей, как и положено людям.

— Мама…

— Что, Рут? — ответила Эстер, не оборачиваясь.

— Мам, а когда ты женишься?

— Выйду замуж, — привычно поправила она и, не вдумываясь в дочкины слова, попросила: — Поговорим об этом потом, хорошо?

— Хорошо, — согласилась Рут, из-под её руки выглядывая в окно. — А вон и они идут! И с подарками!

Эстер тоже увидела их, но ничего не сказала: у неё почему-то перехватило горло. Вот Марк дёрнул отца за руку, и тот поднял голову, увидел её. Их глаза встретились. Мужчина улыбнулся, и она ответила ему улыбкой.

Подарками были цветы. Пунцовые роза на длинном стебле и маленький букетик весенних фиалок для Рут. А у неё и вазочек подходящих нет, пришлось срочно оборачивать цветной бумагой какие-то бутылку и баночку.

Эстер покраснела до слёз, и Ларри смутился, но потом всё как-то само собой уладилось и утряслось. Показывать квартиру Эстер не хотела, да и что демонстрировать? Старую «удачно» купленную по дешёвке мебель? Нет уж! Но и сразу садиться за стол тоже неприлично. Рут занимала марка своими куклами, а Эстер и Ларри, сидя на диване рядом, но соблюдая хоть минимальную — из-за размеров дивана — приличную дистанцию, смотрели на них и говорили. О каких-то школьных делах, о нашумевшей на всю Колумбию истории мошенничества и краха какой-то фирмы, о том, что осенью будут выборы в мэрию и в Федеральную Палату, о чём-то ещё… Потом они оба никак не могли вспомнить ни предмета, ни результата разговора.

Наконец Эстер, разгладив на коленях юбку, сказала:

— Ну, пора к столу, не так ли?

Ларри легко встал и в полупоклоне подал ей руку. Будто им предстояло пройти через анфиладу, а не сделать два маленьких шага от дивана к уже накрытому столу.

— Дети, — неожиданно для самой себя позвала Эстер, — Марк, Рути, к столу.

И Ларри, и Марк тоже отнеслись к этому так, будто… будто так и надо.

Расселись за столом, и Эстер разложила по тарелкам селёдочный форшмак. И все дружно приступили к еде.

— Очень вкусно, Эстер. У Энни так не получалось.

— А у вас, Лоуренс?

— У меня тем более, — рассмеялся Ларри.

После форшмака Эстер поставила на стол блюдо с мясом под кисло-сладким соусом и предложила Ларри, как старшему мужчине, разрезать и разложить его. Ларри с благодарным кивком взял нож и большую двузубую вилку.

Рут старательно орудовала ножом и вилкой, про себя негодуя, что мама забыла заранее нарезать мясо на маленькие кусочки, чтобы раз — и в рот, а теперь… Но всё обошлось благополучно: без пятен на скатерти и платье.

— Рути, помоги мне.

Вдвоём они убрали на кухню столовую посуду и накрыли стол для кофе, соков и печенья.

Золотистые кругляши в тёмных крапинках корицы таяли во рту. Марк мужественно держался, стараясь не тянуться к блюду слишком часто.

— Вы великолепно готовите, Эстер.

— Отвечу вашим же: я старалась.

Ещё какие-то незначащие разговоры и… и пора вставать из-за стола. Но они медлили.

— Эстер… спасибо за чудесный обед, и… и если вы не против, я хотел бы просить вас, Эстер, о встрече… на неделе.

— Хорошо, — сразу кивнула она. — В среду я заканчиваю в четыре.

— Да, — обрадованно подхватил Ларри. — В полпятого в «Чёрном лебеде», хорошо?

«Чёрный лебедь» считался если не лучшим, то самым приличным заведением в Цветном, и показаться там, да ещё днём было вполне допустимым. И Эстер кивнула.

— Хорошо, в полпятого в «Чёрном лебеде».

А затем неизбежное прощание. Рут протягивает Марку маленького фарфорового медвежонка.

— Вот, возьми себе, — и вздыхает.

— Спасибо, Рути.

Марк бережно ставит медвежонка на ладонь, гладит по голове указательным пальцем и восхищённо повторяет:

— Спасибо, Рути, большое спасибо.

И всё, надо расставаться. И, как Ларри с Марком провожали их, стоя на крыльце, так Эстер с Рут теперь стояли у окна, глядя, как Ларри и Марк скрываются за углом.

— Мам, — Рут дёрнула рукав кофточки Эстер. — Ну, мама же!

— Что, Рути? — наконец оторвалась от окна и своих мыслей Эстер. — Что тебе?

— Ну, так когда вы поженитесь?

— Что?! — изумилась Эстер.

— А чего тянуть? — пожала плечами Рут. — Всё же ясно-понятно. Ну, мам?

Эстер заставила себя улыбнуться.

— Рути, что тебе ясно? Ничего же не было.

— Ну так сделай, чтобы было. Вот девочки говорили, что мужик пока не переспит…

— Рут, — Эстер пыталась говорить строго и с каждым словом у неё получалось всё лучше. — Это взрослые дела, и не лезь в них. И мало ли кто что говорит. Незачем повторять всякие глупости.

Рут обиженно надула губы, но промолчала. А то мама заругается и не пустит на улицу к другим девочкам, а ей столько нужно им рассказать.

Когда они уже подходили к дому, Марк убеждённо сказал:

— Пап, я думаю, тебе не стоит упускать этот шанс.

— Спасибо, сынок, — так же серьёзно ответил Ларри и вздохнул. — Если она согласится.

Марк снизу вверх посмотрел на отца.

— Пап, она согласится, — и так как Ларри внимательно смотрел на него, объяснил: — Она же добрая.

Ларри улыбнулся и потрепал сына по голове. Что ж, раз Марк согласен… нет, он не хитрил, когда говорил, что без согласия сына не пойдёт на такое. А что ему нужно жениться, что ребёнку нужна мать, а дому — хозяйка, и вообще… нужна нормальная семья, да об этом ему говорили многие. И даже отец Артур. А священника в Цветном квартале уважали. Не было ещё случая, чтобы он кому-то во вред посоветовал. Так что… так что надо завершить задуманное.

Дома они, как всегда, сразу переоделись, и Марк стал устраивать подаренного ему Рут медвежонка. И дальше вечер покатился как обычно.

 

ТЕТРАДЬ ВОСЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

Работа есть работа. И что бы ни происходило, заказы должны быть готовы в срок. И… и должен быть порядок. Во всём. Ларри выкроил время, нашёл материал, ещё в первое рукопожатие, ощутив в своей ладони её пальцы, определил размер. И вот оно — узкое золотое колечко с фигурным завитком, окружившим два маленьких безукоризненных бриллианта. Оно изящно, элегантно и должно понравиться. И всё хорошо, всё правильно, но… но как он его запишет? В расходную книгу… золота три грамма, камни первого класса, индекс, размер в каратах… это-то просто и понятно, но как как ему заполнить графу, куда записывается имя заказчика или продажный номер? Ларри помедлил над раскрытой книгой и решительно вписал: «для миссис Чалмерс». Вот так. А теперь книга выдачи. Номер, стоимость материала, работы, футляра, проба, налог, общая стоимость. «Внесено наличными». Он достал из кармана бумажник, отсчитал нужную сумму и выписал счёт. Вот так. Деньги в кассу, счёт себе, корешок в подшивку. К сожалению… Ларри понимал, что это можно и наверняка нужно было устроить как-то по-другому, но он не знает — как. И спросить некого. Фредди будет в Колумбии только в конце месяца, а ни к кому другому он с таким вопросом обратиться не сможет. Но… что сделано, то сделано. И надо действовать дальше.

Ларри спрятал коробочку с кольцом в карман и стал наводить порядок. Как бы ему не опоздать. Это женщина может… задержаться, а мужчина приходит вовремя. Тем более в «Чёрный лебедь». Заведение, конечно, приличное, но это всё же ресторан, и одинокая женщина за столиком в ожидании… могут понять неправильно. Нет, этого допускать нельзя.

Закрыв дверь, он по привычному маршруту пошёл в Цветной. Подумал было купить цветы, но тут же отказался от этой идеи: он не знает, что и как положено делать в такой ситуации, и лучше быть… проще, пожалуй. Лучше совсем не сделать, чем сделать не то. Здесь ошибка непоправима.

В «Чёрном лебеде» он раньше не бывал, но встретили его если не как старого знакомого, то как желанного гостя. Ни о чём не спрашивая, проводили к столику, откуда хорошо просматривалась входная дверь, подали чистой холодной воды в запотевшем высоком стакане с выгравированном лебедем.

Ларри сидел, неотрывно глядя на дверь, и, вздрогнув, встал, когда она неожиданно вошла. В том же тёмно-сером костюме, но уже не в розовой, а в светло-салатовой блузке. Обвела взглядом зал, увидела его, улыбнулась и пошла к нему.

— Здравствуйте, Лоуренс.

— Здравствуйте, Эстер.

Он пожал ей руку, отодвинул стул, помогая сесть, и сел после неё. И почти тут же подошёл официант. Эстер вопросительно посмотрела на Ларри.

— Всё, что хотите, Эстер, — храбро сказал Ларри.

— Я доверяю вашему выбору, — улыбнулась она.

— Ну, тогда…

Ларри сделал заказ и тут же забыл о нём. Может, и нельзя так торопиться, надо бы подождать, но он не хочет и не может ждать. Надо решать. Здесь. Сейчас. Немедленно.

— Эстер.

— Да, — она оторвалась от своего стакана с водой и вопросительно подняла на него глаза.

— Я хочу… хочу вас спросить.

— Пожалуйста, Лоуренс.

— Вот.

Он достал из кармана маленькую коробочку из красного бархата и протянул ей. Эстер удивлённо взяла её, разглядывая на крышке вензель из двух переплетённых «L».

— Что это, Лоуренс?

Он молчал, и она догадливо улыбнулась.

— Это и есть ваш вопрос, да?

Ларри молча — у него вокруг перехватило горло — кивнул. Эстер открыла коробочку и тихо ахнула: так сверкнули и заиграли бриллинтики. Она осторожно достала кольцо и долго рассматривала его. И когда Ларри уже начал беспокоиться, Эстер подняла на него строгие, влажно блестящие глаза.

— Я отвечаю на ваш вопрос, Лоуренс. Вот мой ответ, — и решительно надела кольцо.

Ларри благодарно склонил голову.

Им принесли салат и что-то ещё. Они ели, не замечая вкуса и даже не совсем понимая, что именно едят. Оба сразу с каким-то азартом бросились в обсуждение житейских вопросов. Свадьба, переезд, Эстер надо уволиться, но две недели лучше отработать, иначе слишком большая неустойка, пустяки, стоит ли, но неустойка большая, но разве она не на годовом контракте, нет, если она завтра же скажет, что уходит, свадьба в субботу, да, комнату Рути он сделает, в воскресенье, нет, в пятницу уже всё будет готово, это же лишние деньги, пустяки, они уже в субботу начнут новую жизнь…

После салата они ещё чего-то съели, выпили ещё по стакану чего-то сладкого, Ларри механически, не обратив внимания на сумму, расплатился, и они вышли на улицу.

— А теперь… Ларри?

— К священнику, Эсти.

Совершенно естественно и незаметно для себя они перешли на уменьшительные имена. И так же естественно Ларри взял Эстер под руку.

— Хорошо, Ларри, но такая спешка…

— Какая спешка? Четверг, пятница — целых два дня, Эсти, я же с ума сойду от ожидания.

Эстер рассмеялась. А Ларри, сам себя не узнавая, то сыпал шутками, то напористо обсуждал проблемы переезда. И с отцом Артуром, которого они нашли в церковном саду, он говорил не просто решительно, а с весёлой уверенностью в успехе.

Отец Артур выслушал их и кивнул.

— Хорошо, дети мои.

Обговорили всякие необходимые мелочи и детали. Эстер сразу сказала, что на часть своих вещей передаст в фонд пожертвований. Ведь она уже в воскресенье переедет к Ларри.

— Спасибо, дочь моя.

Попрощались и ушли.

— Уже поздно, Ларри, Рут одна дома.

— Я провожу тебя, Эсти.

— А Марк?

Ларри улыбнулся.

— Он уже большой.

Но Эстер настояла.

— Нет, Ларри, я не хочу, чтобы из-за меня Марк оказался ущемлённым.

Ларри вздохнул, но спорить не стал. Таким ласковым и в то же время строгим был тон Эстер. И ведь она в самом деле права. К тому же ему надо столько успеть.

Они попрощались и разошлись.

Ещё два дня, целых два дня ожидания и всего два дня на подготовку. Но чувство уверенности уже не покидало его.

Два дня хлопот, суеты, а ещё же надо работать, работа — главнее всего, но у него всё получалось в эти дни.

Комнату Рут сделали рядом со спальней Марка.

— Я думаю, ей понравится, пап, — сказал Марк, стоя посреди и оглядываясь.

Грузчики только-только ушли, в комнате пахло лаком и ещё тем особым запахом новой мебели.

— Хорошо бы, — хмыкнул Ларри.

Хотя… выбор по каталогу на этот раз он полностью доверил марку. И получилось, кажется, совсем неплохо. Весёлая детская комната. Да, Марк уже начинает чувствовать цвет. А в спальне ничего менять не стали. Спальня теперь супружеская, пусть Эстер сделает её по своему вкусу. На завтра всё вроде продумано. Праздничный обед он заказал в том же «Чёрном лебеде», они пойдут туда прямо из церкви. И уже после обеда домой. А в воскресенье с утра они с Марком помогут перенести самые необходимые вещи. По правилам, им с Эсти нельзя видеться последние сутки, он знает, но… но это же только обычай, если и нарушат, то не страшно.

— Пап, — Марк взял его за руку, — ты не нервничай, всё будет хорошо.

— Спасибо, сынок, — потрепал его по кудряшкам Ларри. — Я очень на это надеюсь.

Марк улыбнулся.

— Пап, а в своей спальне ты ничего менять не будешь? Почему?

— Пусть это сделает она сама. Ей будет приятно.

— А! Так поэтому для Рут картинок не купили, да? — догадался Марк.

— Да, — кивнул Ларри. — Сворю комнату ты же сам делал. Но если хочешь… Нарисуй ей что-нибудь. В подарок.

— Ага! — сразу согласился Марк.

И Ларри не поправил его, чтобы говорил правильно.

Эстер перебирала вещи, свои и Рут, аккуратно раскладывая их на три стопки. Что нужно уже завтра отнести на новую квартиру, нет, в новый, но свой дом, что полежит здесь ещё два-три дня, а от чего можно и надо избавиться. Что-то, что получше, отдать в церковь как пожертвование, а остальное… просто вынести и положить на видное место, чтобы разобрали.

— Рути, ты все игрушки берёшь?

Рут вздохнула.

— Мам, а мне тоже нужно… раздарить? Это обязательно?

— Решай сама, — улыбнулась Эстер.

Рут ещё раз вздохнула и стала разбирать свои сокровища: фантики, камушки, цветные стёклышки и фарфоровые черепки.

— Куколок я всех возьму, — приговаривала шёпотом Рут, — и этот камушек, он счастливый, я им всегда выигрываю.

Эстер достала сумку и стала укладывать отобранное для завтрашнего… переезда. Ну что… в конторе она всё уладила ещё вчера…

…Сигал удивлённо посмотрел на неё, когда она вошла в его кабинет.

— В чём дело, Чалмерс?

— Я пришла сказать вам, мистер Сигал, — начала она заготовленную и продуманную речь, — что с понедельника не смогу более работать на вас.

— Вот как? — он с насмешливой недоброжелательностью оглядел её. — И где же вам будут платить больше? Или… вы меняете профессию?

Она улыбнулась: мужчины ревнивы, а кого и к кому ревновать — им уже неважно. Босс может увольнять, но не допускает самовольного ухода. Но сейчас она его успокоит.

— Ни то, ни другое, мистер Сигал. Я выхожу замуж, — и, шевельнув рукой, показала, как бы ненароком, обручальное кольцо.

— М-м? — он окинул её уже совсем другим взглядом, присмотевшись к искре бриллианта в кольце. — Что ж, тогда понятно. Ладно, Чалмерс, — Сигал задумчиво кивнул своим мыслям и принял решение. — Ладно. И когда свадьба?

— В субботу, сэр.

— Хорошо. В пятницу расчёт, сдадите дела и всё. Идите, Чалмерс, — и уже ей в спину: — Желаю счастья.

— Спасибо, мистер Сигал, — ответила она, выходя.

Она вернулась к своему столу. Надо всё разобрать, подвести итоги, чтобы тот или та, кто сядет за её стол в понедельник — интересно, а где Сигал найдёт бухгалтера, согласного на зарплату рядового клерка? У неё тогда все другие варианты были ещё хуже, но сейчас… но это проблемы Сигала…

…Что ж, она всё сделала, как задумала. Навела порядок, сдала все бумаги доверенному лицу Сигала, попрощалась с соседками по комнате, получила расчёт. В конце концов ей было совсем не плохо, платили, правда, меньше, чем остальным, но только до капитуляции, а потом столько же, и расплатился Сигал с ней честно, и даже — Эстер улыбнулась — не только не стребовал неустойки, но даже выдал премию в размере дневного заработка. Неужели это вид кольца так подействовал? Видимо, как человек опытный, решил не ссориться с дарящим столь ценные вещи. Поистине, бриллианты — лучшие друзья! Ну вот, это она сделала, и с квартирой уладилось. Ещё неделю квартира за ней. Она всё спокойно сделает, всем распорядится.

— Рут, ты готова?

— Да, — вздохнула Рут. — Я погуляю пока, ладно? Попрощаюсь.

— Конечно, Рути, — улыбнулась Эстер. — Только далеко не уходи.

И когда Рут убежала, медленно огляделась. Ну вот, сегодня их последняя ночь в этом доме. Нет, им было здесь неплохо, даже хорошо. Эд… но Эд мёртв уже два года. Ей не в чем себя упрекнуть, она всегда была верна Эду и благодарна. Да, Эд спас её, нищую голодную девчонку, затравленного зверька. «Поделим нужду на двоих, и каждому достанется поменьше». Эд старался шутить, брался за любую работу, чтобы она училась, а как радовался рождению Рут. И на переезд в Колумбию Эд настоял ради неё и дочери. Сам бы он везде прокормился, а они… И в Колумбии…

Эстер вздохнула. Но… но жизнь продолжалась. Эда забрали на работы, мобилизовали на защиту империи, Рут только-только год исполнился. Эд даже ухитрялся что-то им присылать, ей, как жене мобилизованного удалось устроиться на приличную работу. Да, трудно, да, война, Колумбию хоть и не бомбили, но тоже хватало всякого, но русские побеждали и цветным, а, значит, и её становилось чуть легче. И страшный конверт. Эдвард Чалмерс, условный, двадцати восьми лет, мобилизованный на работы, погиб за империю. И ни как, ни что, ни могилы… а через месяц Капитуляция. Всего месяца не хватило…

Эстер встряхнула головой. Всё, уже отболело. Завтра у неё такой день, а она… Ещё бы плакать вздумала. А Ларри… Лоуренс Левине… да, он — негр, да, она окончательно теряет расу, теряет шанс выбраться когда-нибудь из Цветного, теряет… это все потери, а всё остальное — уже приобретения. Ларри богат. Разумеется, она согласилась не поэтому. Ларри добрый, о нём все говорят очень хорошо, он будет хорошим отцом для Рут. А деньги… нет-нет, ей нравится сам Ларри, и если бы он был беден, она бы всё равно согласилась. Нет, самое главное то, что он — Левине. Он… свой.

Она быстро закончила возню с вещами, подошла к окну позвать Рут домой. И ахнула. Ларри?! Стоит под окном и смотрит на неё, закинув голову, а рядом Марк и Рут. Ну… ну что же это такое?! Сразу и смеясь, и хмурясь, Эстер высунулась в окно и крикнула:

— Поднимайтесь!

И три радостные улыбки в ответ.

До сих пор она видела Ларри только в строгом чёрном костюме и белой рубашке с галстуком, а сегодня он в джинсах и ковбойке, как ходят почти всем ужчины в Цветном, у кого постоянный заработок.

— И чего нести? — Марк старательно изображал рузчика, заставляя Рут хохотать до взвизгов.

Рассмеялась и Эстер.

— Мой бог, Ларри, мы же не должны видеться до свадьбы.

— Эсти, — Ларри осторожно взял её за руки, — я много чего был не должен, я не могу дожидаться, я два дня тебя не видел, и ещё… должна же Рут увидеть свою комнату. Если ей что-то не понравится, успеем переделать.

— Ларри…

— И тебе же завтра с утра надо идти за платьем, — добил остатки её сопротивления Ларри. — Ну же, Эсти.

— Мы готовы, — вмешалась Рут.

Эстер и Ларри обернулись к ним. Руит прижимала к груди своего старого вытертого медвежонка, А Марк держал коробку с остальными игрушками и книжками.

Эстер рассмеялась и кивнула.

Ларри быстро перепаковал всё собранное в одну коробку, и они поли. Через весь Цветной.

Вечер пятницы — предпраздничный. Всем, кто не на подёнке, а имеет постоянную работу, выдали зарплату, и завтра отдых, целых два дня, а кто будет работать, так те получат двойную плату. Так что, всё сегодня хорошо, а завтра будет ещё лучше! И Ларри, и Эстер многие знали, окликали, здоровались и, лукаво подмигивая, желали счастья. — Откуда они все узнали? — тихо спросил Ларри, попрощавшись с очередным знакомым. — Я никому ничего не говорил, правда.

— Я тоже, — улыбнулась Эстер. — Но все всё равно знают. И потом, Ларри, я сказала, что съезжаю с квартиры, заказала платье у Колетт, мы были у священника… люди не слепые, Ларри, и сложить два и два труда не составит.

Ларри кивнул.

— Да, Эсти. И… и я не сказал тебе главного. Завтра с утра, а в церковь мы идём в полдень, завтра с утра я буду работать.

— Конечно, — Эстер на ходу погладила его по руке. — Я понимаю, работа прежде всего, и всё равно мы должны встретиться только в церкви.

Ларри обрадованно перевёл дыхание. Они уже миновали угловой магазинчик и шли по Новой улице. А вот и их дом. Эстер шла за Ларри через газон к крыльцу с тем странным чувством, с каким когда-то, давным-давно, поднималась по тёмной крутой лестнице за Эдвардом в их колумбийскую квартиру.

На крыльце Ларри поставил коробку на пол и достал ключи.

Дом был пуст и чист. Значит, та чистота, что поразила её в первый раз, привычна. Что ж, она это запомнит.

Они поднялись на второй этаж и сразу зашли в комнату Рут.

Золотистая светлая комната потрясла Рут.

— Это… это моё? Это мне? — наконец выдохнула она.

— Да, — кивнул Ларри.

Эстер мягко потянула его за локоть.

— Пойдём, пусть сами.

Ларри кивнул и отступил к двери. Они тихо оставили детей вдвоём и перешли уже в их спальню. Ларри поставил на пол коробку с вещами, которую так и держал в руках, и неуверенно предложил.

— Я пойду сврю кофе, хорошо?

— А я разберу вещи, — подхватила Эстер.

Но сказав это, оба остались стоять рядом, будто ждали ещё чего-то, ещё чьих-то слов.

Ларри сглотнул.

— Я… я не стал ничего менять. Пока… я думал… ты сделаешь по-своему.

— Спасибо. А… а что бы ты хотел?

— Я не думал об этом, — тихо ответил Ларри.

Эстер задумчиво кивнула.

— Я думаю… занавеси и обои оставим, мне нравится этот цвет, — Ларри просиял, и Эстер продолжала уже увереннее. — Всё очень мило, Ларри, я думаю… Ты любишь цветы?

— Да, — радостно кивнул Ларри. — И… и ты видела мою, нашу альпийскую горку?

— Да, очень красиво. Знаешь, давай вот здесь поставим лиану. Она вырастет и оплетёт окно.

Они обсудили спальню, и Эстер ахнула.

— Оу, уже темнеет!

— Да, — кивнул Ларри и заторопился: — Я сделаю яичницу. Ты… ты как любишь? Омлет или глазунью?

— А глазунья — это что? — прозвенел тоненький голосок.

На пороге спальни стояла Рут, а за ней Марк.

— Вот и познакомитесь, — рассмеялся Ларри.

Ему снова всё стало легко и просто. Он кивнул Эстер.

— Когда закончишь, спускайся, Эсти, — и детям: — Пошли вниз, поможете мне.

Когда они ушли, Эстер огляделась. Уже не рассматривая, а вглядываясь. Открыла шкаф и ахнула. Рядом с двумя костюмами и ветровкой с десяток пустых, явно предназначенных для дамских нарядов плечиков. У неё и нет стольких платьев. А за другой створкой? Стопка белых рубашек, стопка ковбоек, а остальные полки пусты и ждут её. И отдел для обуви. Парадная лаковая пара, пара простых чёрных ботинок и всё.

Она быстро разложила и развесила свои вещи, но шкаф и комод полнее от этого не стали. Взяла вещи Рут и пошла в её комнату.

Куклы уже рассажены, на столе рассыпана мозаика, на кровати валяется кверху лапами медвежонок. Всё ясно: Рут дорвалась! Надо будет ей объяснить, что хотя комната и её, но должен быть порядок. И именно поэтому. Она положила под подушку на кровати лучшую пижамку Рут, поставила домашние шлёпанцы, но они так жалко смотрелись на новом ковре, что она задвинула их под кровать и напоследок посадила медвежонка правильно. Платьице и кофточку в шкаф, две пары трусиков в комод. Теперь ванная… там порядок. Эстер удовлетворённо оглядела результаты своих трудов и пошла вниз.

Они ели потрескивающую яичницу, пили холодное и тоже необыкновенно вкусное молоко.

И Ларри решительно сказал, что уже темно, он проводит Эстер и Рут домой, а Марк подождёт его.

— И тебе не страшно? Ну, одному? — Рут с уважением посмотрела на марка.

Сама она боялась темноты, вернее, одной в тёмной комнате. Марку тоже бывало не по себе, когда отец задерживался, и он оказывался один в сумеречном и пустом доме, но сейчас он гордо вскинул голову.

— Пустяки, Рут, — и неожиданно выпалил затаённое: — Один же вечер.

— Да, — кивнул Ларри и улыбнулся. — Завтра уже всё будет по-другому, — и, поглядев на Марка, решил: — Одевайся, Марк, пойдём все вместе.

Марк стремглав бросился наверх в свою комнату за ветровкой.

Эстер рассмеялась:

— Рути, а ты? В одном платье прохладно.

Рут растерянно посмотрела на мать. И Эстер снова рассмеялась, поняв, что Рут попросту забыла о принесённых вещах.

— Ну, идём, покажу, — и обернулась к Ларри: — А ты? Принести тебе?

— Да, — улыбнулся Ларри.

И, стоя внизу, с наслаждением слушал смех, голоса и топот наверху. Его дом ожил! Наконец все трое спустились. Марк в ветровке, Ру в вязаной кофточке и Эстер тоже в вязаном сером жакете. Эстер протянула Ларри его ветровку.

— Спасибо, — Ларри быстро оделся, оглядел… свою семью, да, именно так. — Пошли?

— Пошли, — кивнула Эстер.

Когда они все вместе вышли на крыльцо, Ларри, идя последним, выключил свет, захлопнул и запер дверь.

Вечер пятницы не сравним по размаху гульбы с субботним, но всё равно шуму, толкотни и пьяных хватает и даже с избытком. Но до дома Эстер они добрались вполне благополучно. Подниматься наверх Ларри не стал, простившись с Эстер у подъезда. Теперь они увидятся только в церкви. Подождав, пока Эстер и Рут покажутся в окне и помашут им, Ларри и Марк пошли домой.

Субботнее утро было солнечными тихим. Эстер проснулась рано и, лёжа в постели, смотрела в потолок, привычно размечая по событиям предстоящий день. Сейчас она встанет, приготовит завтрак, разбудит Рут и… и после завтрака пойдёт за платьем. Вернётся домой. Переоденется, переоденет Рут, нет, выкупает и переоденет Рут, примет душ, оденется, и они пойдут в церковь. Встретится там с Ларри. Отец Артур обвенчает их в гулкой пустой церкви, они же никого не приглашали, разве только случайно кто-нибудь заглянет, зевака, которому некуда деть себя субботним днём. Из церкви они пойдут в «Чёрный лебедь» на праздничный обед. И потом домой. На Новую улицу. В свой дом.

Эстер сладко вздохнула и потянулась под одеялом. Как всё быстро, как стремительно всё совершилось. Будто с горки сбежала. Ну… ну всё, пора вставать. Хоть и хочется ещё полежать, понежиться и помечтать, но пора. Она откинула одеяло и встала. В одной рубашке босиком подошла к окну и отдёрнула штору. И комнату залил утренний золотистый свет.

— Мам, — сонно позвала Рут, — уже утро?

— Да, — ответила, не оборачиваясь, Эстер. — Если хочешь, вставай.

Рут вздохнула и, зарываясь в подушку, ответила:

— Я ещё поваляюсь.

Обычно Эстер ей это не разрешала, но сегодня, в такой день…

— Хорошо.

Удивлённая её согласием, Рут села в постели.

— А почему?

Эстер наконец оторвалась от окна и рассмеялась.

— Потому что потому.

И вполне удовлетворённая ответом, Рут опять нырнула под одеяло. Но лежать ей быстро расхотелось, она вылезла из кровати и в пижамке зашлёпала на кухню.

— Мам, а чего…?

— А чего ты неумытая и неодетая? — не дала ей договорить Эстер.

И Рут облегчённо вздохнула: мама была обычная, как всегда.

После завтрака Эстер собиралась за платьем, но Рут заявила, что пойдёт с ней. Все её куклы и игрушки уже там, здесь ей играть не во что. Эстер пришлось согласиться, что сидеть одной дома дочке скучно, а оставить её играть на улице — так потом отмывать замучаешься, а время сегодня дороже денег. И они пошли вместе.

Колетт Перри утверждала, что она француженка, по крайней мере наполовину, и с ней никто не спорил, хотя она больше походила на трёхкровку. Но шила она хорошо, ловко делая из дешёвой материи и блёсток сногсшибательные туалеты. А уж из чего-то приличного она просто чудеса творила.

Платье было не белым и не серым, а нежно-жемчужным, переливчатым. Нижняя юбка из той же ткани, длинная с оборкой до пола, делала его свадебным, а без них — элегантное платье для визитов, и юбку можно носить отдельно, как просто нарядную.

— Спасибо, Колетт, — Эстер медленно оглядывала себя в большом трёхстворчатом зеркале.

— Да, мой бог, Эстер, — Колетт по-свойски подмигнула ей в зеркале, — такой шанс раз в жизни выпадает, я же понимаю. Как покажешься в первый раз, так потом и пойдёт, уж поверьте, мы, француженки, в этом понимаем. Говорят, что мужчину надо удивлять, ну, чтоб не остыл, вы понимаете, а я скажу, что мужчины — толстокожи, как слоны. Его надо удивить один раз, но так, чтобы хватило надолго, чтоб как обалдел, так и не очухался. А каждый раз новое выдумывать, так обязательно где-нибудь, да дашь промашку.

Эстер слушала её болтовню и улыбалась своему отражению, узнавая и не узнавая себя. — Мам, ты так и пойдёшь? — подала голос рут.

— Не сейчас, — ответила Эстер.

И вздохнула: так не хотелось снимать эту роскошь. Но Колетт уже хлопотала с коробками: для платья, для юбки, для цветов.

— Мой бог! — ахнула Эстер. — Как я донесу?!

— Мам, я цветы возьму, — предложила рут.

— Хорошо, — кивнула Эстер, застёгивая своё «будничное, но приличное» платье.

— Да не бери в голову! — Колетт оглядела коробки и позвала: — Жанно! Ты где, бездельник? — и, когда в при мерочную вошёл смуглый голубоглазый подросток, распорядилась: — Отнесёшь заказ мадам.

Эстер взяла свою сумочку и достала деньги. Она их при готовила ещё дома, дважды пересчитала, обернула бумажной полоской наподобие банковской, но всё никак не могла поверить, что отдаст, ведь… ведь это почти, да что там, больше её месячных трат вместе с квартирой и электричеством. И… и деньги не её, их дал Ларри. Ещё в ресторане, когда они обсуждали предстоящую свадьбу, он достал из бумажника, дал ей, не пересчитывая, а сколько достала рука, и очень просто сказал:

— Вот. Купи всё, что нужно, — и улыбнулся: — И всё, что хочешь.

И она пошла к Колетт, и заказала шикарный фасон из дорогой материи, и с надбавкой за срочность.

Эстер протянула Колетт деньги. Ты взяла их, быстро, не разворачивая обёртки, пересчитала и сунула то ли за пазуху, то ли во внутренний карман.

— Ну же, Жанно, поторапливайся.

Жанно легко и ловко взял обе коробки, покосился на Рут, бережно прижимавшую к груди коробку с цветами, и буркнул:

— Пошли, что ли.

— Ты что это себе позволяешь, поросёнок?! — шлёпнула его по затылку Колетт. — Ступай и будь вежлив, тогда и тебе перепадёт. Грубияну чаевых не видать! Ни конфет, ни мороженого не будет.

Жанно ухмыльнулся: умеет мать так повернуть, чтоб и ему перепало. Теперь-то уж точно не забудут. А с таким заказом меньше кредитки не отвалят.

Они шли по улице целой процессией. А возле их дома топтался негритёнок лет восьми с коробкой из цветочного магазина.

— Во, ваш букет, мэм, — выдохнул он, преданно распахивая до предела глаза.

Эстер рассмеялась и кивнула.

— Молодец, отнесёшь наверх — получишь на конфету.

Негритёнок расплылся в блаженной улыбке, но тут же настороженно покосился на Жанно: как бы тот не отнял чаевых. Эстер перехватила и поняла этот взгляд. И, когда они поднялись и вошли в квартиру, сразу забрала букет, дала монетку и отпустила малыша.

— А теперь ты, — она улыбнулась Жанно. — Положи их вот сюда, на диван. Спасибо, держи.

Увидев целых две кредитки, Жанно радостно покраснел и, шаркнув ногой, склонил в полупоклоне — как мать учила — голову.

— Рад был услужить, мадам, заходите ещё, мадам.

И не вылетел, как та мелюзга голопузая, а степенно вышел, с вежливой бесшумностью прикрыв за собой дверь.

Ну вот, Эстер посмотрела на свои часы, дешёвые, но надёжные мужские часы на потёртом кожаном ремешке. Их оставил ей Эд, уезжая на работы.

— Всё равно отберут, — сказал он на прощание. — А ты, если припрёт, продашь. Всё деньги.

Она не продала, сохранила. Ладно. Эстер тряхнула головой. Вымыть и причесать Рут, вымыться самой, переодеть рут и переодеться, и… и будет пора идти. И как она в таком платье пойдёт через весь Цветной к церкви? Но Ларри обещал, что проблем не будет. Ладно, посмотрим.

— Рут, пора мыться.

— Уже?!

— Да, уже. Давай, девочка, не упрямься.

В принципе, Рут была послушной, только иногда, как бы играя, капризничала. Но сегодня не тот день.

Вымыв Рут, Эстер велела ей сидеть и сушить волосы и стала мыться сама. У неё оставалось ещё немного дорогого душистого мыла, и она решительно извела весь кусок.

Когда она, вымывшись и на ходу вытирая голову, вышла из ванной, Рут сидела у открытого окна, гримасничая и с кем-то болтая.

— Так, — спокойно сказала Эстер.

— Ой, мама! — сразу обернулась Рут. — А я тут…

— Я вижу, — кивнула Эстер, обматывая полотенце как чалму вокруг головы. — Давай расчёсываться.

— Я ещё не высохла!

— Тем более.

Рут вздохнула и пересела на валик-подлокотник дивана, где её обычно расчёсывали. Эстер разобрала, расчесала ещё влажные спутанные кудряшки, заплела в две косы.

— Мам, а у меня коса выросла?

— Да, на четверть дюйма.

Обычный вопрос и столь же обычный ответ, означающий конец расчёсывания.

— А теперь одевайся.

В розовом новом платьице, нарядных белых туфельках и белых гольфах Рут была чудо как хороша, и Эстер немного полюбовалась ею, притворяясь, что расправляет оборки на подоле и рукавах-фонариках.

— Ну вот, а теперь посиди, пока я буду одеваться.

— Ладно, — согласилась Рут, усаживаясь на край стула и расправляя вокруг себя пышную юбочку.

Эстер стала одеваться. Ей пришлось купить себе новый лифчик и трусики, пару тонких чулок-паутинок: нельзя же под такое платье надевать абы что, «приличное» старьё, хорошо, её нарядные, ещё Эд покупал, белые туфли по-прежнему хороши, правда, она и надевала их… да, сегодня в третий, нет, в пятый раз, и так… да, это с ума сойти, сколько она потратила, но — Эстер лицемерно вздохнула — но это же не просто так, лона должна быть на уровне, держать марку. Сколько у неё осталось от денег, полученных на работе и тех, что дал Ларри, она старалась не думать. У неё свадьба, она — невеста и должна быть счастлива, а счастье не в деньгах, говорил Дэвид, счастье — не думать о них. Она и не думает. Хотя бы сегодня.

Эстер причесалась, цветы она приколет, когда оденется, надела юбку, платье, застегнула молнию на спине и стала прикалывать цветы. Фату она решила не делать, и Колетт с ней согласилась: в самом деле, ну, какой символ невинности у вдовы, и тратить материю на то, что потом никак не сможешь использовать, просто глупо, а вот сумочка-ридикюль из обрезков — это совсем другое дело.

О том, как она в такой юбке пойдёт, вернее, во что эта юбка превратится, пока она по пыли и грязи дойдёт до церкви, Эстер тоже не думала. И потом, вчера, когда зашла об этом речь, Ларри попросил её не волноваться. Она и не волнуется. Хотя с него станется явиться сюда и донести её до церкви на руках. И силы, и безрассудства у него на это хватит. Эстер засмеялась, представив себе эту картину.

Ну вот, она готова. Эстер достала из шкатулки на комоде свои серёжки, простенькие позолоченные колечки, вдела их в уши, из коробочки с вензелем кольцо. Им сегодня их обвенчают. Ну…

На улице вдруг раздался такой детский визг, что Рут сорвалась с места и кинулась к окну. Выглянула и тоже завизжала с таким восторгом, что Эстер подбежала к ней и замерла.

Под окном стоял украшенный цветами экипаж, и даже у лошади между ушами был пристроен маленький букетик. И Доббин, сидя на козлах, поднял голову и широко улыбнулся.

— Так что мы уже туточки, милости просим, вмиг домчу.

Так…так вот что сделал Ларри! Нанял Доббина, что обычно возит белых гуляк по центру Колумбии, всяких богатых психов, которым такси надоело, и… и сегодня же суббота, самая работа у Доббина, сколько же ему Ларри заплатил? Мой бог, с ума сойти!

— Иду! — крикнула Эстер, быстро закрывая окно. — Рути, собирайся. Быстренько.

— А я готова!

Рут уже стояла у двери в обнимку с букетом. Эстер быстро сунула в сумочку кошелёк с остатком денег, пудреницу, носовой платочек, поглядела в зеркало — хорошо ли приколоты цветы.

— Всё, Рути, идём.

Два привычных поворота ключа, ключ в сумочку, и она, непривычно придерживая длинную юбку, спускается по лестнице. Рут уже обогнала её и вылетела на улицу.

О боже мой, да вся их улица уже собралась вокруг. Её поздравляют, желают счастья, Рути уже восседает на переднем сиденье, крутится как юла. Доббин помог Эстер забраться в коляску, подождал, пока она заберёт у Рут свой букет и возьмётся свободной рукой за поручень, молодецки вскочил на козлы и звонко щёлкнул кнутом.

— О-ёй, Малышка, вперёд! Дорогу самой красивой невесте, дайте дорогу, а то жениху уже невтерпёж! — его чёрное лицо лоснилось и блестело.

Тёмно-гнедая вычищенная до блеска Малышка, потряхивая головой, быстро перебирала ногами, а Эстер казалось, что они медленно, как это бывает во сне, плывут над землёй.

Ларри ждал их у входа в церковь. В чёрном костюме от Лукаса, лаковых ботинках, и смущавшими его своей непривычностью белым мохнатым цветком в петлице и белым галстуком-бабочкой. Сам он предпочёл бы свой обычный сдержанно тёмный галстук, но раз так положено… бабочка у него получилась только с третьего захода, и он очень боялся, что опоздает, нехорошо заставлять невесту ждать, да и у отца Артура масса дел в субботу.

Но он успел. И только поздоровался с отцом Артуром и ещё раз напомнил Марку, что тот должен вести себя достойно событию, как послышался шум множества голосов, перестук копыт и весёлый клич Доббина.

— О-ёй, Малышка!

Откуда-то у церкви собралась целая толпа. Знакомые, полузнакомые и вовсе не знакомые, но все весёлые и доброжелательные. И подъехавшую Эстер встретили такими шумными приветствиями, что Малышка испуганно застригла ушами, и Доббин, быстренько спрыгнув на землю, взял её под уздцы, а то ещё понесёт, не дай бог…

Ларри помог Эстер выйти из коляски и повёл в церковь. Марк, подражая отцу, подал руку Рут. А следом, толпясь и почтительно затихая в дверях, повалили все остальные. А когда расселись, все места на скамьях оказались заняты, и опоздавшие вставали вдоль стен и в дверях. Ларри и Эстер такое многолюдство смущало, но отец Артур уже начал службу, и им стало ни до чего.

Отец Артур сказал прочувственную, вызвавшую вздохи, а у многих женшин и слёзы, речь и начал обряд. Вопросы о согласии и препятствиях, клятва, обмен кольцами и наконец:

— Муж и жена, поцелуйте друг друга.

Ларри и Эстер послушно поцеловались, вернее соприкоснулись лицами. И церковь зашумела поздравлениями и пожеланиями, кто-то даже в ладоши захлопал.

— А теперь, — звонко закричала Мона Слайдер, она не утерпела и тоже прибежала в церковь, — теперь букет, Эсти! Кидай букет!

Многие не знали этого обычая и недоумевающе смотрели на Мону. Разрумянившаяся, с заметно уже выпирающим животом, она стала объяснять:

— Невеста кидает букет, а кто поймает, та уже в этом году замуж выйдет.

Эстер, смеясь, кивнула, и отец Артур, улыбаясь, согласился. Мона решительно развернула Эстер за полечи спиной к скамьям.

— Вот, вверх и за спину, не глядя кидай.

За спиной Эстер шла ожесточённая борьба за место впереди. Хорошо, что отец Артцур ещё не ушёл, а то языки у девушек из Цветного… не дай бог попасться, такое о себе услышишь!

Сильно размахнувшись, Эстер подбросила букет и быстро обернулась посмотреть, кому посчастливилось. Но букет ещё чуть ли не в воздухе поймали и растеребили, и теперь боролись, почти воевали хоть за цветочек, хоть за листик. Смеялся и отец Артур: такими по-детски невинными были эти шум и борьба.

И снова поздравления. Колетт поцеловала Эстер в щёку и пожала руку Ларри, с удовольствием выслушав благодарность за такое восхитительное платье.

А когда наконец вышли из церкви, их встретил… Доббин и пригласил в коляску.

— Это уже от меня. В подарок, — важно сказал он, усаживаясь на козлы.

Взвизгнув от восторга, Марк и Рут полезли в коляску. Ларри подсадил Эстер и сел сам.

И хоть от церкви до ресторана рукой подать, и Ларри, и Эстер потом казалось, что ехали они долго.

В «Чёрном лебеде» их встретили у входа и проводили к заказанному уже накрытому столу.

Они никого не приглашали, но к их столу то и дело подходили знакомые, полузнакомые и совсем не знакомые люди, и Ларри с Эстер вставали, принимая поздравления. Из-за этого обед длился очень долго. К десерту Рут и Марк уже устали вести себя хорошо, и Эстер пришлось строго посмотреть на них. Но обед уже заканчивался. Эстер улыбнулась Ларри, взяла сумочку и встала.

— Мы сейчас. Рути, пойдём.

Рут поглядела на мать и полезла из-за стола, держа наотлёт испачканные шоколадным кремом руки, чтобы не задеть платье. Воспользовавшись тем, что отец смотрит им вслед, Марк быстро облизал пальцы и уже тогда вытер их салфеткой.

В дамской комнате Эстер умыла Рут и сняла длинную юбку. Ну вот, теперь всё в порядке. Служительница помогла ей уложить юбку в большой бумажный пакет.

— Мама, а теперь домой? — спросила Рут.

— Да, — кивнула Эстер, расплачиваясь со служительницей.

Возвращаться в зал, ставший уже шумным и дымным — всё-таки субботний вечер — ей не хотелось, но, когда они вышли из дамской комнаты в вестибюль, Ларри и Марк уже стояли здесь и ждали их.

Субботний вечер — самое лучшее время. Бары, салуны, кафе, дансинги — всё переполнено, всюду музыка, огни, весёлые и хотя на один вечер, но богатые люди, женщины обворожительны, а мужчины щедры. Они шли сквозь этот гул и пёстрый свет, и Рут держалась за руку Ларри, а Марк взял за руку Эстер, и получилось это само собой. Они все вместе, одна семья.

Стоя у стойки бара, Чак в открытую дверь видел, как Ларри со свей… жёнушкой прошёл мимо. Смешно, но совсем мужик обалдел, нашёл в кото втрескаться, она же не на него, на деньги его нацелилась. Любому недоумку ясно, что на хрена ей, условно-недоказанной, негр, могла и получше подцепить. Ну, так не зря говорят, что то ли у жидов служила, то ли чуть ли не сама жидовка. Хотя вряд ли, жидов всех кончили, ещё Старый Хозяин на это своего ублюдка, старшенького, который в СБ заправлял, ставил. Жиды — они богатые, а Старый Хозяин не терпел, чтобы чужое богатство к нему не перешло. Ну, так значит, служила, там и набралась жидовского духа, влип Ларри, выдоит она его, а дурак втрескался по уши и ни хрена не соображает, аж лоснится от счастья. Нет, одному куда лучше. Чак допил свой стакан, не глядя бросил на стойку кредитку и пошёл к выходу. Ладно, пройдётся сейчас по барам, найдёт себе на ночь, баба — не проблема, когда деньги есть. А хомут себе на шею вешать… это для дураков. Вроде Ларри.

Когда Ларри с Эстер и детьми подходили к дому, стало уже совсем темно. И дом был тёмен и пуст. Ларри достал из кармана ключи и открыл дверь. В холле Эстер посмотрела на Рут и рассмеялась:

— Мой бог, Рути, ты же уже спишь.

Рут только вздохнула в ответ.

— Рут, Марк, — Эстер порывисто бросила свою сумочку на столик, — быстро наверх, спать, — и, видя, что у Марк4а тоже закрываются глаза, охватила их обоих за плечи и повела наверх, что-то быстро и ласково приговаривая на ходу.

Ларри тоже устал, но он положил рядом с сумочкой Эстер её пакет и заставил себя пройти в гостиную к камину и разжечь огонь, потом достал из бара и поставил на столик бутылку шампанского и два бокала, и уже на последнем усилии подошёл к окну, задёрнул шторы, вернулся к камину и сел в кресло. Эсти уложит детей и спустится. Он подождёт её здесь. Она придёт.

Уложив и поцеловав Рут, Эстер выключила в её комнате свет и зашла в комнату Марка. Тот уже разделся и лёг, но не спал. Эстер подошла к кровати и наклонилась над ним.

— Спи, Марк, уже поздно.

— Да, — он упрямо таращил слипающиеся глаза. — Я только спрошу…

— Ну, конечно, — она бережно подоткнула ему одеяло: судя по голым плечам, он спит без пижамы. — Вот так, а то ещё продует. Так, что ты хочешь узнать, Марк?

— Я уже могу звать тебя мамой?

— Ну, конечно, сынок, — Эстер осторожно коснулась губами его лба. — Спи, сынок. Оставить тебе свет?

— Нет… мама. Я… сплю.

Марк повернулся набок, свернулся клубком. Эстер плотнее укутала его, ещё раз поцеловала и вышла, погасив свет. А где Ларри? В спальне? Нет, там темно. Тогда… внизу? Эстер прошла к лестнице и стала спускаться. На полу холла лёгкий отсвет из… гостиной? Какой большой дом, как бы не заблудиться — улыбнулась она.

Ларри всё-таки даже не задремал, а заснул. И разбудили его лёгкое прикосновение к плечу и голос:

— Устал, милый?

Ларри вздохнул и открыл глаза.

— О, Эсти, прости.

— Нет, что ты, всё в порядке, — Эстер села в кресло напротив. — Дети спят.

— Да, спасибо, — Ларри потряс головой и сел прямо.

— Это тебе спасибо, Ларри, — улыбнулась Эстер. — Всё было так чудесно.

— Ты… — Ларри сглотнул, — ты очень красивая, Эсти.

Решимость и уверенность в успехе, поддерживавшие его все эти сумасшедшие дни, вдруг исчезли. Он совсем не знал, что говорить и делать, как оттянуть страшный момент их прихода в спальню, наступления первой брачной ночи, его первой ночи с женщиной.

— Эсти, я не стал заказывать шампанского в ресторане из-за детей, — начал он зачем-то объяснять. — Я думал… лучше здесь.

— Да, — кивнула Эстер. — Да, конечно, — и потянулась к бутылке. — Конечно, давай выпьем. Я открою…

— Нет, — Ларри оттолкнулся от кресла и встал. — Это должен сделать я.

Он достаточно быстро справился с пробкой и налил в бокалы золотистый, сразу вспухающий чуть шелестящей пеной напиток, поставил бутылку и взял бокал. Эстер взяла свой и тоже встала.

— За наше счастье, Ларри, — весело сказала она, видя, что он молчит. — За счастье наших детей.

— Да, — кивнул Ларри. — Да, спасибо, Эсти, за счастье.

Ларри пил шампанское третий раз в жизни — в первый раз в имении на Рождество, во второй на приёме в день открытия салона — и знал его коварство. Сначала ничего, вроде обычной несладкой шипучки, а потом горячая волна по телу, и ты уже пьяный. Но… но он и хочет сейчас быть пьяным, ведь трезвым он не скажет ей того, что надо, что обязан сказать, побоится, а пьяный — всегда храбрец. Всё это мелькнуло в его сознании, когда он касался губами края бокала и делал первый глоток. Второго он так и не сделал. Потому что Эстер сказала:

— И поцелуемся. Ты ещё ни разу не целовал меня.

Он послушно шагнул к ней, наклонился, потому что макушка Эстер доходила ему точно до подбородка. Эстер сама обхватила его левой рукой за шею, держа бокал в правой, и запрокинула голову, подставляя ему свои губы.

А вот целоваться Ларри не умел и потому просто прижался своими губами к губам Эстер. Странно, но ничего такого особенного, что не слишком внятно описывалось в книгах, он не ощутил. Это было приятно, но… нет, наверное, он уже пьянеет, вот и не ощущает.

Оторвавшись от его губ, Эстер глотнула из своего бокала. Шампанское уже приятно кружило голову. Тогда, один-единственный раз, Эд тоже принёс шампанское, они выпили и пошли в спальню, сделав целых три шага от стола к кровати, а Ларри… в чём дело? Она ему не нравится? Но… но она знает, что это не так, что…

Ларри чувствовал её растерянность и понимал: это он что-то сделал не так, неправильно. Но… но… господи, как же всё это… глупо. Нет, он должен сказать, сказать всё, всю правду. И если Эстер рассердится, нет, обидится и уйдёт… ну, что ж, значит… значит, не судьба.

— Что с тобой, Ларри? — тихо спросила Эстер.

— Эсти, — Ларри судорожно вздохнул. — Я… я не знаю, что делать.

— А что, Ларри? В чём проблема?

— Эсти, я… я не знаю, ничего не знаю, — и обречённо: — Я в первый раз… ну, — она молча смотрела на него. — Ну, я никогда не был… с женщиной.

И, к его изумлению, после секундной безумно долгой паузы Эстер рассмеялась. Не обиделась, не удивилась, а рассмеялась.

— Ох, Ларри, а я уже невесть что подумала. Ларри, это всё неважно.

— Да? — недоверчиво переспросил он. — А что важно?

— Что мы любим друг друга, что мы муж и жена. Ведь так?

— Да, — обрадовался он. — Да, всё так.

— А тогда, — она заговорщицки улыбнулась ему, — пошли?

— Пошли!

Ларри залпом допил свой бокал и поставил его на стол.

Дрова к камине уже догорали, но Ларри всё-таки разбил их, размял кочергой, чтобы они тихо дотлели. В гостиной сразу стало сумрачно, почти темно, только платье Эстер различимо. Ларри взял её за руку и уверенно, снова чувствуя правильность совершаемого, повёл в холл, вверх по лестнице и по коридору в их спальню. И только там включил свет. И опять растерялся. А теперь что?

— Эсти…

— Всё в порядке, Ларри. — Так, — Эстер решительно огляделась. — Ты иди, мойся, а я пока переоденусь.

Ларри послушно пошёл в ванную.

Какое счастье — наконец разуться и снять галстук! Ларри разделся и тут сообразил, что ему некуда повесить костюм. Он осторожно выглянул. Эстер не видно, скорее всего ушла вниз за пакетом с юбкой — сообразил Ларри. Он быстро, пока её нет — а то он уже голышом — повесил костюм в шкаф, поставил на место лаковые ботинки, бросил бабочку на комод и юркнул в ванную, когда дверь спальни уже стала открываться.

Войдя в спальню, Эстер достала из пакета и расправила юбку. Да, потом она будет носить её с кофточкой. Открыв шкаф, она увидела костюм Ларри и улыбнулась. Ну да, правильно, вон слышно, как в ванной шумит вода. Она быстро разделась, повесила платье и юбку в шкаф, поставила вниз туфли, цветы… пока на комод, рядом с бабочкой Ларри. Чулки, бельё… всё стирать. Прямо на голое тело накинула халат и стала доставать из комода ночную рубашку. За её спиной приоткрылась дверь ванной.

— Ты ложись, я сейчас, — сказала, не оборачиваясь, Эстер.

Прижимая к груди под халатом свою лучшую рубашку, она прошла мимо кровати в ванную.

Ларри лежал и слушал, как журчит в ванной вода. Да, конечно, Эстер устала, а он со своими глупостями, всё тело ломит, как будто он опять весь день на дворовых работах отпахал, а он не пьяный совсем, хмель уже кончился. Ларри тоскливо вздохнул. Всё совсем не так, как он когда-то читал, и не так, как трепали по ночам в рабском бараке. Так уж у него жизнь сложилась, Эсти поймёт, должна понять.

Эстер обмылась под душем, вытерлась, надела рубашку и оглядела себя в большом настенном зеркале. Что ж, вполне и даже очень. Надела халат. Ещё раз оглядела себя, и, храбро улыбнувшись, вошла в спальню, выключив по дороге свет в ванной.

Ларри ждал её, лёжа в постели, укрытый по грудь одеялом. Могучие руки лежат вдоль тела. Без пижамы, как и Марк — мимолётно подумала Эстер.

— Я погашу свет? — предложила Эстер, решив, что в темноте им будет удобнее.

— Как хочешь, Эсти, — готовно согласился Ларри.

Эстер выключила свет, сбросила халат в изножье кровати и легла. Нашарила ладонь Ларри и сжала её.

— Ну же, Ларри.

— Да, Эсти, — он порывисто повернулся к ней. — а, я…

Они были совсем рядом, и он обнял её, уже смелее поцеловал в губы. Руки Эстер обвились вокруг его шеи. Ларри, уже плохо соображая, не понимая, что с ним происходит, и не желая это понимать, прижимал к себе Эстер, наваливался на неё.

— Сейчас, Ларри… Вот так…

Высвободив руку, Эстер потянула вверх рубашку. И Ларри понял, не понимая, что ему надо раздеть Эстер. Комкая, сминая ткань, он тянул, толкал её вверх, пока их тела не соприкоснулись и он не ощутил своей кожей кожу Эстер. Она тихо засмеялась, и он — уже смелее — ткнулся в неё.

Согнув и разведя ноги, чуть-чуть подправив руками, Эстер помогла ему войти. От страшного неиспытанного раньше напряжения Ларри зажмурился. Он ничего не видел и не сознавал, как в беспамятстве. Это не он, а кто-то другой, словно прятавшийся все эти годы где-то внутри него, а сейчас властно завладевший его телом.

И вдруг всё кончилось. Ларри удивлённо вздохнул, как всхлипнул, и откинулся, упав на спину. Рядом так же тяжело, постепенно успокаиваясь, дышала Эстер. Ларри сглотнул, переводя дыхание, и тихонько позвал:

— Эсти…

— Да, Ларри, — выдохнула Эстер и потянулась. — Как хорошо.

— Да, — согласился Ларри. — Хорошо.

Ему захотелось спросить, что это такое было, но он постеснялся. И по-настоящему не было сил ни говорить, ни шевелиться. Смутно он ощущал, что с ним что-то случилось, он изменился, стал другим. И… и это хорошо, он не понимает, но уверен в правильности совершившегося, и ощущение лёгкости, опустошённости даже приятно. Губы Эстер касаются его щеки.

— Спи, милый, спасибо.

Ларри хотел ответить, что это он благодарен ей, но он уже спал и только бесшумно шевельнул губами в ответ. Эстер осторожно, чтобы не разбудить его, оправила рубашку и натянула на плечи одеяло. Ну вот. Вот теперь они — муж и жена. У неё семья, дом, как бы Рут, проснувшись, не испугалась темноты, надо было оставить ей свет, да, купить ночнички, во все спальни, Марку нужна пижамка, и халата она не видела, и Ларри тоже… Господи, какие траты впереди, а они так шиканули… шикарная была свадьба. Эстер улыбнулась, не открывая глаз.

На рассвете Рут проснулась и села в кровати, удивлённо оглядываясь по сторонам. Это… это же совсем другая комната! А где мама?

— Я сейчас испугаюсь, — предупредила она неизвестно кого и вылезла из кровати.

Тапочки у кровати были её, старые, уютные с вышитыми кошачьими мордочками. А вон её куклы. И медвежонок. А! Так, значит, они вправду переехали. И Марк, и… наверное, ей можно звать его папой, значит, они ей не снились. А где они все?

Сумрак в комнате совсем не страшный, за окном пели птицы, но Рут на всякий случай взяла с собой медвежонка и уже тогда вышла из комнаты.

В коридоре было темно, и Рут позвала:

— Мама… Марк… Где вы все? — и, помедлив: — Папа…

Ей ответила тишина. Она осторожно толкнула дверь рядом, и та открылась.

Эта комната была очень похожа на её, только кукол нет, а на кровати спал совсем чёрный мальчишка. Это же Марк! Рут подошла к кровати и подёргала его за плечо.

— Марк!

— А?! — Марк рывком сел на кровати. — Кто здесь?

— Это я, — засмеялась Рут. — Ты забыл меня?

— Рути? — улыбнулся Марк. — Как здорово! А где…?

— Не знаю, — поняла его вопрос Рут. — Спят, наверное. Пойдём их искать?

— А зачем?

Марк вылез из-под одеяла и пошлёпал к комоду за трусиками. Что мальчик не должен ходить голым при девочке, как их учили в пансионе, он вспомнил, уже натянув их. Щекам даже жарко стало от прихлынувшей к ним крови. Но, кажется, Рут не обиделась и даже не заметила его оплошности, сидя на кровати и разглядывая картинки на стене.

Марк отдёрнул шторы, и в комнате сразу стало светлее.

— А зачем? — повторил Марк. — Пусть спят. Сегодня воскресенье, выходной.

— Да, — кивнула Рут. — И у них это, первая брачная ночь. Я слышала, что тогда нельзя мешать.

— Да, — согласился Марк, — я тоже слышал. Давай лучше пойдём вниз. Я знаю, где молоко и орехи. Поедим.

— Давай, — охотно спрыгнула с кровати Рут, оставив там медвежонка.

Мама строго-настрого уже давно запретила ей шарить по буфету и брать без спроса что-либо, но Марк же старше, она не сама по себе, а с ним.

— А не заругают? — решила она всё-таки уточнить, когда они уже входили в кухню.

— Папка говорит, что еду покупают для еды, — гордо ответил Марк, залезая в холодильник. — Кружки вон в том шкафу, Рути.

Чтобы дотянуться до дверцы, Рут пришлось залезть на стул. Кружек было четыре, все белые с яркими, но разными картинками.

— Марк, твоя какая?

— С котёнком, а с лошадкой папкина.

— Тогда моя с птичкой.

Они сели за стол, и Марк разлил по кружкам молоко, а орехи высыпал из пакета прямо на стол.

— Вкуснота!

— Ещё бы!

Рут блаженствовала, болтая ногами. Завтракать неумытой, в пижамке, и вот так: орехами и молоком — нет, на старой квартире мама бы сразу проснулась и ничего бы этого не разрешила. Хорошо, что дом такой большой, и мама на другом этаже и, значит, их не слышит.

Эстер потянулась, просыпаясь. Как хорошо! Сквозь веки пробивался свет, и она нехотя открыла глаза. Да, уже утро. Она ещё раз потянулась и села. Сегодня воскресенье, можно спать сколько хочешь. Церковь… ну, им — она невольно хихикнула — сделают поблажку, все же всё понимают. Рядом тихо спокойно дышал Ларри. Эстер посмотрела на него, на улыбающиеся во сне большие широкие губы, осторожно поправила одеяло, укрывая могучую грудь, и встала. Надо посмотреть, как там Рут? И Марк? Даже странно: обычно в воскресенье Рут вскакивает ни свет ни заря, а сегодня…

Эстер накинула халат, нашарила, не глядя, ступнями тапочки и вышла из спальни.

Двери спален Рут и марка открыты, а снизу… снизу доносятся детские голоса и смех. Ага, значит, они на кухне.

Эстер тихо и медленно — не от желания застать детей врасплох, а просто потому, что лень быстро двигаться — спустилась по лестнице и вошла в кухню.

Там царило веселье. На столе банки с анчоусами, пикулями и джемами, а Марк и Рут экспериментировали, пробуя всё вперемешку, засовывая друг другу прямо в рот самые лакомые кусочки. Пижамку Рут уже украшали пятна от соусов и джемов. На Марке — как сразу догадалась Эстер — пятен было просто незаметно, он сидел в одних трусах.

Стоя в дверях, Эстер молча смотрела на них. Она знала, что надо рассердиться, но не могла.

Первой её заметила Рут. — Ой, мама! А мы тут…

— Вижу, что вы тут, — улыбнулась Эстер. — Неумытые, неодетые.

— Мам, а так вкуснее, — храбро возразила Рут.

Мама улыбается, значит, не сердится, а что они испачкались, так это пустяки, и не последнее съели в холодильнике ещё много всего. Она всё это сразу и высказала. Марк только кивал и поддакивал.

— Нет, — наконец отсмеялась Эстер. — Идите оба наверх, умойтесь и переоденьтесь. Марк, у тебя даже на трусах джем.

— Мам, а ты?

— А я сварю папе кофе.

— Он уже встал?! — соскочил сл стула Марк.

— Нет, он спит, — крикнула им вслед Эстер. — Не будите его.

Ларри не спал, он был в той сладкой памятной с госпиталя дремоте, когда врожде всё слышишь, но тебя это как бы не к4асается. Всё, что было ночью, казалось теперь странным, даже неправдоподобным, но это было, и было с ним. И было… хорошо. Он многое слышал об… этом: трепотню в рабских бараках, болтовню на кухне в имении. Всё так и не так. И читал тоже об этом. В книгах всё было по-другому, но об этом же. И вот… это случилось с ним. Да, так получилось, что Эстер стала его первой женщиной, и он рад этому. Рад, что всё было именно так. По-человечески, а не по-рабски. В его доме, в спальне, после венчания в церкви, а не украдкой и второпях, как будто заглатываешь ворованное. И не по хозяйскому приказу, что совсем уж погано. И как же ему хорошо, именно поэтому хорошо.

— Ларри.

Он медленно открыл глаза и улыбнулся. Перед ним стояла Эстер. В розовом халате, волосы рассыпаны по плечам…

— Принести кофе сюда, или ты спустишься вниз?

Ларри медленно покачал головой.

— Ты не хочешь кофе? — удивилась Эстер.

Ларри улыбнулся ей, так же медленно, словно ещё во сне.

— А… дети… где?

— Дети? — Эстер улыбнулась и села на край кровати. — Представляешь, они потихоньку встали и такой разгром в кухне устроили, перемазались все, я их мыться отправила. Ладно, — она наклонилась и поцеловала его, — лежи, я сейчас принесу кофе.

Ларри хотел было обнять её, но Эстер легко встала и убежала, а в приоткрытую дверь всунулась голова марка.

— Пап, ты спишь?

— Уже нет, — улыбнулся Ларри.

Марк — уже в джинсах и ковбойке, но босиком — вбежал в спальню. За ним вошла Рут в цветастом, но явно «будничном» платье. Марк с размаху сел на кровать, а Рут остановилась рядом. И Ларри с неожиданной для самого себя решимостью раскинул руки и обнял их, сразу обоих, и прижал к себе, поцеловал и отпустил.

— Ну вот, — Эстер вошла в спальню с подносом в руках. — А теперь идите, поиграйте во дворе.

— На улице? — уточнила рут.

— Нет, во дворе, на улицу не ходите. Марк, обуться не забудь. Ларри, вот кофе.

Рут дёрнула Марка за руку.

— Пошли, — и шепнула: — А то ещё мама передумает.

Эстер поставила поднос на кровать и смотрела, как он ест. Кофе, хлеб с маслом… Ларри с наслаждением отпил.

— Ммм, как вкусно. Эсти, — вдруг вспомнил он. — Эсти, ведь это я должен был подать тебе кофе.

— Я просто раньше проснулась, — рассмеялась Эстер. — Но ты не огорчайся, в другой раз это сделаешь ты.

— Да, — кивнул Ларри, — обязательно. Эсти…

— Да, Ларри.

— Эсти, ночью… — он запнулся, не зная, как сказать об этом.

Но Эстер его поняла.

— Ночью всё было восхитительно.

— Тогда, — Ларри поставил кружку на поднос. — Тогда, Эсти, почему бы нам… не повторить? Ну, это. Ну, раз тебе понравилось.

— А тебе нет? — спросила Эстер, переставляя поднос на тумбочку.

— Очень понравилось, — Ларри сам удивлялся, откуда у него что берётся, но остановиться не мог и не хотел. — Но я не распробовал.

— Ах ты, лакомка, — рассмеялась Эстер, целуя его и одновременно ловко уворачиваясь от его рук. — Я только дверь закрою, а то дети.

Сидя в кровати, Ларри смотрел, как Эстер прошла к двери, повернула задвижку, но… но повернула к окну. Зачем?

Дёрнув за шнур, Эстер раздвинула шторы, и спальню залил утренний весёлый свет.

— А это зачем? — спросил Ларри.

— А разве ты не хочешь меня видеть? — ответила вопросом Эстер.

Она медленно шла от окна к нему, развязывая на ходу пояс халата.

— Хочу, — кивнул Ларри.

Он решительно откинул одеяло и встал ей навстречу.

— А ты? Ты хочешь видеть меня?

— Конечно, Ларри.

Они обнялись. И Ларри уже смело, уверенный в своей правоте, столкнул халат с плеч Эстер. Тот упал на пол к их ногам. Эстер обняла Ларри за шею, потянулась вверх к его губам, и Ларри наклонился: иначе ей не достать, он слишком высок. Их губы встретились. Поцелуй в книгах — как хорошо помнил Ларри — не описывался, просто «слились в страстном поцелуе», но Ларри уже не боялся сделать что-то не так. И рубашку с Эстер он снял, не запутавшись и ничего не порвав.

Губы Эстер прижимались к его шее, груди, плечам. Она целовала его, бесстрашно подставляя своё тело его губам и рукам. Так, целуясь, они опустились на кровать. И Эстер уже не пришлось помогать ему.

Он сам не ждал, что будет так… просто. Да, его снова сотрясала дрожь напряжения всего тела, но это напряжение ощущалось даже приятным. Тело Эстер было податливым, он это вдруг как-то сразу ощутил и понял, что она не сопротивляется, что ей тоже приятно. И делает он всё правильно, как должно.

Эстер вдруг тихо застонала, но не от боли — это он тоже сразу понял, у него самого клокотал в горле и рвался наружу крик. Напряжение стало невыносимым, снова как ночью он зажмурился… и вдруг… вдруг странное ощущение вырвавшейся наружу силы, и сразу лёгкость и пустоты внутри, и сладкая обессиленность.

Ларри хрипло выдохнул и, распластавшись, соскользнул с Эстер, лёг рядом. Все мышцы дрожали, дёргались мелкой затихающей дрожью. Ларри вздохнул и открыл глаза. И увидел влажно блестящее лицо Эстер, её глаза.

— Эсти… — всхлипнул он. — Спасибо тебе, Эсти.

Она протянула руку и погладила его по лицу.

— За что, Ларри?

— Что это ты, что ты есть.

Преодолевая усталость, он повернулся набок и осторожно положил руку на её плечо.

— Ты… ты необыкновенная, Эстер, ты самая лучшая, самая красивая.

Он говорил медленно, и Эстер чувствовала, что он не вспоминает, не повторяет чьё-то, а это его, его собственные слова, он в самом деле так думает.

Осторожно-осторожно Ларри дотронулся до лица Эстер, провёл кончиками пальцев по её щеке.

— Какая ты красивая, Эсти, — повторил он.

— И ты красивый, — улыбнулась Эстер.

— Да? — удивился Ларри и совсем по-детски: — Мне этого никто не говорил.

— Ну что ты, — Эстер восхищённо погладила его по плечам и груди. — Ты очень красив. Я люблю тебя, Ларри.

Ларри лежал и слушал, как она объясняла ему, какой он хороший, умный, красивый, сильный, добрый… и по-детски удивлённое выражение не сходило с его лица. Нет, что он сильный, он слышал после русского госпиталя, что он умный, ему как-то сказал ещё Старый Хозяин, а всё остальное… да и эти, уже слышанные слова об уме и силе у Эстер звучали, ну, совсем по-другому. И от них как-то даже щекотало внутри.

Эстер рассмеялась, глядя на него, и он тоже рассмеялся. Оцепенение и опустошённость прошли, хотелось двигаться и говорить.

— Эсти, ты же голодная, я-то ел, а ты… — он легко вскочил с кровати и встал над ней, огромный, ослепительно чёрный, блестя зубами и белками глаз. — Я сейчас пойду, приготовлю завтрак.

— Ты сейчас приведёшь себя в порядок, — Эстер сладко потянулась и встала. — И я тоже. А готовить надо уже ленч.

Ларри рассмеялся этому, как шутке, но, поглядев на часы, понял, что жена — да, правильно, именно жена — права.

Пока он мылся и брился в ванной, Эстер убрала постель и открыла окно, чтобы проветрить спальню, убрала в ящик комода его галстук-бабочку и свои цветы, что со вчерашнего дня так и валялись наверху. Да, надо отнести ему в ванную бельё… но Ларри уже вышел из ванной в обмотанном вокруг бёдер полотенце.

— Я сейчас, — Эстар взяла свои вещи и ушла в ванную.

Она старалась управиться как можно быстрее, но, когда вышла, Ларри уже не было, а его полотенце лежало на стуле. Эстер убрала полотенце на сушку в ванной, оглядела ещё раз спальню и побежала вниз.

* * *

Козу назвали Баськой. Знаменитой на всё Загорье Буське, что ореньских кровей, она приходилась младшей роднёй. Баська была дымчато-серой с мягкой бородкой и пронзительно-жёлтыми глазами. В стадо её, как и положено, пустили с третьего дня, как на дворе пообвыклась, и теперь бабка торжественно наливала им по вечерам по стакану густого пахучего молока. Баська как раз отмеряла в дойку по два стакана и стояла спокойно, да и Ларька был тут как тут, подкармливая её листиками и корочками, за что получал право первого глотка.

Первая майская зелень жёстко топорщилась на грядках, разворачивались листки и тянулись вверх стебли. Артём с утра до вечера копался бы в огороде, но работа, школа, уроки… правда, ни Санька, ни Лилька от работы особо не увиливали. На себя ж пашешь, не на хозяина.

Нет, Артём был вполне доволен жизнью. И с деньгами дед здорово придумал. По три тысячи сразу каждому на отдельную книжку положил. Чтоб когда вырастут и отделяться на своё хозяйство вздумают, чтобы было на что. Лучше всех Ларьке, конечно: он пока вырастет, у него такие проценты набегут, что ого-го! Но и себя Артём обделённым не считал. Он — старший, и всё хозяйство его по праву и обычаю — объяснял дед, а бабка согласно кивала.

— Старший брат в отца место.

— Это как? — спросил Артём, облизывая медовую ложку.

— Ну, ка отец ты младшим, — бабка походя ткнула Ларьку по затылку, чтоб вне очереди к туеску не лез. — Ты в заботе об них, и они к тебе со всем почтением должны.

— Во, слышали?!

Артём строго посмотрел на Саньку и Лильку, и те дружно прыснули в ответ. Таким не всерьёз грозным было его лицо. Хмыкнул в бороду и дед.

Чай пили не спеша, от души. У деда на шее висит полотенце, чтоб пот утирать. Субботний чай после бани — это тебе не просто так. Гостей не ждали, комитетских проверок тоже, и сидели потому вольготно.

Допив свою чашку, Артём перевернул её вверх дном и посмотрел на деда. Тот кивнул, и Артём встал из-за стола, старательно перекрестился на икону. Он всё время забывал, когда это положено: до или после еды, и потому крестился дважды.

— Пойду уроки учить.

— С богом, — напутствовал его дед.

В горнице Артём взял с комода учебник истории и сел на лавку у окна, чтоб хоть остатки света прихватить. По истории и природоведению им теперь не только рассказывали, но и задавали читать и учить по книгам. Попадалось много незнакомых, а то и просто странных слов, но где догадаешься, у деда — он это любит — или в классе спросишь, так что справиться со всем можно.

Заглянула в горницу Лилька.

— Тёма!

— Потом, — отмахнулся он, не поднимая головы.

— Тебя там зовут.

— Кто ещё? — нехотя оторвался он от книги.

— А максюта с Петрухой.

Артём закрыл книгу и встал.

— Ладно уж.

Максюту и Петруху он знал ещё с масленичных боёв. Оба не смогли его выбить, а он им навтыкал крепко, но зубы и носы в целости оставил. Потом они ещё пару раз дрались, но уже вместе против Серого конца. Опять на драку, что ли, зовут?

В кухне никого не было — дед, значит, у бабки, ну и хорошо. В сенях Артём натянул на босу ногу сапоги, накинул куртку и вышел на крыльцо.

Солнце уже клонилось, и землёй пахло по-вечернему. Максюта и Петруха — тоже в пиджаках внакидку, из-под расстёгнутых до середины груди рубашек красуются по новой моде тельняшки, кепки ухарски сбиты на ухо — стояли с той стороны калитки, лузгая семечки.

— Привет, — сказал, подходя к ним, Артём.

Максюта кивнул, а Петруха протянул над калиткой кулак с семечками. Артём подставил горсть, и Петруха отсыпал ему. Постояли молча, и Максюта начал:

— Серяки-то… того… задираются.

— Не мало им было? — сплюнул прилипшую к губе шелуху артём.

— Значитца, ещё хотят, — хохотнул Петруха.

— Ну, так что?

— А завтрева… вечером… — Максюта любил говорить коротко.

— Идёт, — кивнул Артём. — У берёз?

— А где ж ещё? — Петруха оглядел быстро темнеющие улицу. — Мы ща на прошвыр. Ты как?

Артём мотнул головой.

— Завтра.

— Лады.

Дружески хлопнули друг друга по плечам и разошлись. Максюта с Петрухой дальше по улице, а Артём в дом. У берёз на поляне собирались попеть, поплясать под гармошку, там же и дрались из-за девок. Кто на чью да как поглядел. Артём компании не ломал, не нами заведено, не нам и менять, ну и коль со всеми, так и будь как все. А вот вечёркам Артём не ходил: душно, тесно и все на виду, и лапаются… как в Паласе на разогреве. На фиг ему эта канитель?! А у берёз простор. Кто пляшет, а кто смотрит да зубоскалит. И завести на драку там куда легче. И не кино, где милиции навалом.

В доме было уже совсем темно, и, войдя в горницу, он включил свет. А малышня где? Но только успел подумать, как они — все трое — ввалились и затеребили его.

— Вы это где были?

— А на сеновале, — Лилька выдернула из косички соломинку.

— Понесло вас, — хмыкнул Артём, берясь за книгу и садясь уже к столу под лампочку. У Ларьки репяха на макушке, не видишь, что ли, выдери.

— Да-а, — заныл Ларька, отодвигаясь от Лильки. — Лучше ты.

— Ну, иди, — вздохнул Артём.

Ларька залез к нему на колени, и Артём осторожно выпутал из его тонких прямых волос сухой прошлогодний репейник.

— Совсем ты, Лилька, без ума. После бани да на сеновал.

Сеновал и чердак были любимыми местами для игр. Обычно Артём не вмешивался, а пару раз и сам там возился с ними. Хорошо там, кто ж спорит, но не после же бани.

— За книжки садитесь, обое, — распорядился Артём.

— Не обое, а оба, — важно поправила его Лилька, беря с комода свой с Санькой общий учебник по русскому.

— Повыпендривайся мне, — улыбнулся Артём. — Санька, а ты арифметику бери.

— А мне? — потребовал Ларька, всегда ревниво следивший, чтоб его хоть в чём не обделили.

— А тебе «Светлячок». Лилька…

— Да взяла уж. Держи, пискля.

Лилька дала журнал Ларьке, и тот удовлетворённо сел за стол со всеми. Про «Светлячка» Артём узнал у Эркина и рискнул раскошелиться. Пёстрый яркий журнал понравился всем, и дед решил, что стоит покупать, пусть малой смотрит и приучается. И к старшим не лезет, когда те с уроками сидят. А как-то Артём случайно подсмотрел, что и бабка листает «Светлячок», рассматривая картинки.

В горнице наступила сосредоточенная тишина. Бабка заглянула из кухни в горницу и снова ушла. Было слышно, как она негромко возится на кухне. Похоже, и дед там, но Артём не прислушивался. Он уже вчитался в текст и не мог, да и не хотел отвлекаться.

В открытую дверь дед видел склонённые над столом головы. Одна чёрная, две светло-русые и одна совсем белая. Что ж, пусть оно так и будет, а чего ж ещё? От добра добра не ищут, а у них сейчас всё по-доброму. И ежели что, не дай бог, конечно, но всяко может случиться, так Тёмка поднимет малышню, деньги на это есть. Земля, усадьба, полное обзаведение, дом… тысяч тридцать уйдёт, не меньше. Остаётся… Сколько останется, так тоже поделить поровну и добавить к тем, но это уже когда уходить будут, а пока пусть лежат, процентами обрастают.

Возится, звякая посудой, к ужину бабка, покряхтывает, да изредка ругнётся вполголоса дед, подшивая санькины расхожие ботинки, бормочет над картинками, играя сам с собой, Ларька. Тишина и благолепие, семейный вечер.

В понедельник Эркин шёл на работу не в самом лучшем настроении. Да, старшой заставил их подать друг другу руки, но в пивную, чтоб окончательно всё уладить, он не пошёл, убежал в школу. Как-то теперь оно будет? А если потребуют, чтобы он перешёл в другую бригаду? Неохота ему к Сеньчину, тот за масленичный позор ещё не рассчитался, будет отыгрываться.

Но про пятницу никто не поминал, и работать его бригадир поставил с Колькой и Санычем. Похоже, обошлось.

Обычные разговоры, сытный и вкусный обед, и погода солнечная, но не жарко ещё. Так что работа идёт в охотку и даже в удовольствие.

— Пошёл!

— Беру!

— Левее, мать твою!

— Пошёл!

— Ещё подай!

Эркин и не заметил, когда подвалили ещё контейнеры, и уже не по двойкам и тройкам, а всей бригадой работаем. Бегом, не тряхнуть, не стукнуть… Опятьплатформы, где контейнеры крепят в распорку на тяжах.

— Эй, Мороз, ты к директору ничего не укатил?! — смеётся Колька.

Эркин нарочито серьёзно оглядывает двор.

— Да не, все при деле, — и сам смеётся.

И в бытовке всё было уже как обычно. Только Ряха против обыкновения молчал о вождях и томагавках и избегал смотреть на Эркина. Но и Эркин очень естественно не замечал его.

Хотя темнело теперь значительно позже, но смена-то до одиннадцати, и, пока работаешь — незаметно, к тому же прожекторы на рабочем дворе сильные, а за проходную вышли… ночь уже.

Как обычно после второй смены Эркин шёл вместе с Миняем, разговаривая о всяких хозяйственных делах. Миняй затеял растить на лоджии овощи.

— Ящики с землёй поставил, посеял, рассказывал он.

Эркин слушал, кивал, но не мог понять: зачем это Миняю.

— Слушай, — не выдержал он. — А зачем это? Ведь купить можно.

— Эх, — вздохнул Миняй, — не понимаешь ты. Это ж своё, со своей земли. Пусть горсточка, но своя.

— И что, намного дешевле получается? — после недолгого молчания спросил Эркин. — Ну, если не покупать, а выращивать.

— Так ещё вырастить надо, — невесело рассмеялся Миняй. — Да не в деньгах тут дело. Ты вот сам вырастил когда хоть что?

Эркин покачал головой.

— Нет, я скотником был.

— Ну вот. А земля… это ж не умом, нутром понять надо.

Миняй глубоко вздохнул и замолчал. У Эркина вертелось на языке спросить, чего ж тогда Миняй брал квартиру, а не дом. Ссуду-то наверняка же получил. Но не спросил. Значит, не смог. Но Миняй заговорил сам.

— Земля сама не родит, на ней покорячиться надо, потом умыться, да не раз. А дом поставить да обиходить, а хозяйство… А моя в угоне надорвалась, там-то не смотрели, что баба, да на сносях, дети с голодухи угонной не отошли, а тут зарплата, да полдня твои, и квартиру обиходить не в пример легче. Ну, мы и прикинули… Не в гроб же ложиться. Земля — она, конечно, да жизнь-то дороже.

— Да, — кивнул Эркин. — Ничего нет дороже жизни.

За разговором дошли до дома, попрощались и разошлись по своим подъездам.

«Беженский корабль» спал. Спокойная тишина безмятежного сна. Бесшумно ступая, Эркин прошёл по коридору к своей двери и достал ключи. Прислушался. За дверью тишина, спокойная живая тишина. Эркин открыл дверь, стараясь не звенеть ключами, и вошёл.

В прихожей свет выключен, но открыты двери из ярко освещённых кухни и кладовки. Андрей не спит? И, стаскивая с плеч куртку, Эркин заглянул в кладовку. Андрей сидел у верстака и правил нож.

— Привет, — сказал он, не поднимая головы. — Смотри, купил сегодня. Не сравнить с тем, но я его до ума доведу, — и, когда Эркин вошёл и наклонился к верстаку, тихо сказал: — Не было письма.

Эркин кивнул, и Андрей совсем тихо, тише камерного сказал, как добил:

— И не будет.

Эркин мягко хлопнул его по плечу и вышел.

— Эркин? Пришёл? Ну, молодец, — выглянула из кухни Женя. — Мой руки. Андрюша, чай на столе.

— Иду, — откликнулся Андрей, гася лампу над верстаком. — Завтра доделаю.

Вымыв руки, Эркин сначала заглянул в комнату Алисы, а когда пришёл на кухню, Андрей уже сидел на своём месте и уверял Женю, что ничего лучше чая, ну, и всего остального, что на столе стоит, нет и быть не может.

— Эркин, садись, ну, как?

— Всё в порядке, — весело ответил Эркин и, поймав быстрый взгляд Андрея, у4лыбнулся и повторил: — В порядке полном и абсолютном.

— Ну, и отлично, — улыбнулась Женя. — Эркин, Андрюша уже сказал тебе?

— Мгм, — кивнул Эркин, рот у него был занят.

— Мне очень нравится, атебе?

— Что? — поперхнулся чаем Эркин. — Женя, ты про письмо?

— Какое письмо? — не очень искренно удивилась Женя. — Андрей часы себе купил.

— Ненаблюдательный братик у меня, — хмыкнул Андрей.

— Ну-ка, покажи! — ухватился за возможность замять свою оплошность Эркин.

— Смотри, — гордо вытянул над столом руку Андрей.

Плоские большие часы с секундной стрелкой были осмотрены и одобрены. И хотя Женя явно не хотела говорить о письме, а Эркин — тем более, Андрей всё же упомянул:

— Я пришёл, к коменданту заглянул. Нету. Ну, и на радостях купил себе. Часы и нож, — подмигнул Эркину. — Гулять, так гулять.

Эркин неопределённо повёл плечом, а Женя сказала:

— Андрюша, ну… ну, может, он занят.

— Знаю я, чем он занят, — хохотнул Андрей. — Я ж сказал. Нет и не будет. Не нужен я ему.

— Ну, Андрюша, — неуверенно настаивала Женя.

— Ладно, Женя, — спорить с ней при Эркине Андрей не рискнул. — Давай так. Ждём до… ну, ещё месяц. А… а давай на спор!

— Это как? Пари? — невольно рассмеялась Женя. — И что с проигравшего?

— Я проиграю, ну, придёт письмо, покупаю торт, большой и красивый. А не придёт письмо, так ты пирог печёшь, тоже большой. Идёт?

— Ну, ты и хитрый! — восхитилась Женя и протянула над столом руку к Андрею. — Идёт! Эркин, разбей.

С русскими правилами спора Эркин был уже знаком и, легонько стукнув ребром ладони по сцепленным пальцам Жени и Андрея, подтвердил условия пари.

— И до того дня молчок, лады? — Андрей отхлебнул чая и сам себе ответил: — Лады.

Эркин и Женя кивнули. Залихватское веселье Андрея обмануло бы любого, но не Эркина. И не Женю. Из-за чего психует Андрей, Эркин понимал смутно, но ощущал его… недовольство, обиду, ну, и просто сочувствовал. Да, конечно, хорошо, что письма нет, что Андрей остаётся с ними, но… но и обидно.

Допили чай, разговаривая о всяких мелочах, и Андрей встал.

— Ну, пора и честь знать. Кто куда, а я на боковую. Спокойной всем ночи.

— Спокойной ночи, Андрюша, — улыбнулась ему Женя и тоже встала, собирая посуду.

— Спокойной ночи, — кивнул Эркин. — Про школу не забудешь?

— Не держи за фраера, — камерным шёпотом ответил Андрей по-английски и выскочил из кухни. Но Эркин успел дать ему лёгкого тычка в спину.

Если Женя что и услышала за шумом воды, то неподала виду.

— Эркин, ты иди, ложись, я сейчас.

— Да, Женя.

Эркин тяжело встал из-за стола. О письме, обиде и прочем он уже не думал. Всё же решено: ждём месяц, а там… там видно будет, но лучше бы пирогом закончилось.

У себя в комнате Андрей быстро разделся и лёг. Часы положил на письменный стол. У Эркина, конечно, часы куда лучше, но они же офицерские, были в магазине похожие, но уж слишком дорого. Эркин сказал, что ему подарили. Шикарный подарок, что и говорить. Нет, те часы ему, в принципе, по деньгам, ссуда же, но и чересчур выпендриваться нельзя. И так… а нож ничего, не совсем то, но на совсем то разрешение в милиции надо выправлять. А вот этого совсем не надо.

Андрей потянулся и, уже окончательно засыпая, привычно завернулся в одеяло.

Майские тёплые, то солнечные, то дождливые дни, школа, работа, магазины, домашние хлопоты, отвести Алису на занятия, сделать уроки… дела и заботы наплывали на него, и Эркин, не сопротивляясь, плыл в этом потоке. И у него действительно всё хорошо, по-настоящему. И ему не нужно другого. Пусть ничего не меняется. И хоть видел он Андрея теперь только утром и поздно вечером, но… но ведь это неважно. И в бригаде у него всё наладилось.

Эркин шёл быстро, улыбаясь своим мыслям. Сегодня пятница, он с утра отучился, а Андрею после работы в школу, а вот завтра на шауни они уже вместе пойдут.

Впереди разлеглась поперёк тротуара лужа, и Эркин по-мальчишески перепрыгнул через неё. И в школе у него всё хорошо. Что русский, что математика, что история с природоведением. Ну… ну никак не думал, что учиться — это удовольствие. Удивительно даже. Удовольствие — это сытость, безопасность, хорошая работа, надёжное жильё, ну… ну, ещё можно набрать. Но учёба… он раньше даже не слышал о таком.

Как всегда, в дни, когда у него школа, он до или после уроков — смотря по смене — заходил пообедать к «Соловьям». Его здесь уже хорошо знали: а как же, вторник и пятница, в одно и то же, ну, примерно, время, и так уже почти три месяца. Половой сразу провёл его к столу, за которым он обычно сидел, обмахнул столешницу салфеткой.

— Как всегда?

— Как всегда, — кивнул Эркин.

Как всегда — это полный обед. И так тоже повелось с первого раза. Когда его спросила: «Чего тебе?», — и он ответил: «Пообедать».

Здесь не курили, еда была вкусной и сытной, и в развешенных по стенам клетках пели птицы. Как-то, заметив, что он вслушивается в птичье пение, сидевший за соседним столом немолодой, судя по обильной проседи в ухоженной бороде, но крепкий кряжистый мужчина с гордостью показал ему на клетку с самым голосистым.

— Мой это, — и стал объяснять: — Вот, принёс, чтоб молодые учились. Они ж друг у дружки перенимают.

— Так это школа, — радостно удивился Эркин.

— Это ты точно сказал, парень, — кивнул мужчина. — Ну, а мой учителем. Я его к самому Рогожину возил, чтоб от его певунов вот энто колено взять.

Слово за слово, услышав, что Эркин из Алабамы, бородач требовательно сказал:

— Не слышал тамошних. Ну-ка, покажи.

Эркин, как смог, тихонько посвистел, подражая слышанному на выпасе. К его удивлению, все птицы сразу замолчали, словно тоже прислушивались, а от соседних столов стали заинтересованно оборачиваться. И под одобрительные кивки людей Эркин закончил уже практически в полный голос. Конечная трель у него не очень получилась: не хватило дыхания, но бородач кивнул.

— Понятно. Небогато, конечно, наши больше колен дают, но одно там очень ничего было.

— Лешева дудка с каким переливом, заметил? — откликнулись от соседнего стола. — Надо подумать.

— Подумаем, — кивнул бородач.

Эркину уже надо было бежать в школу, и он простился с бородачом, даже не спросив его имени и не представившись. Но теперь, когда они иногда сталкивались в трактире, то кивали друг другу, и Эркин с удивлением заметил, что относиться к нему здесь стали заметно приветливее, видно, бородач занимал здесь не последнее место.

Сегодня его не было. Эркину хотелось спросит нём, но как, не зная имени, объяснить, о ком речь, да и пора уже. Он расплатился и ушёл.

И снова шёл быстро. Не от боязни опоздать, нет, он был уверен в своём чувстве времени, а от ощущения своей силы и ловкости, от радостного чувства владения своим телом. Да, он набрал свою силу, взял всё, что ему было отпущено, и гибкость его, разработанность суставов, то, что уже сам сделал, — всё его. И уже возле завода пошёл в общей толпе.

— Хей! — окликнул его маленький Филин.

И изумлённо уставился на Эркина, услышав вместо русского «Привет» или «Здравствуй» приветствие на шауни.

— Ты ж… ты ж не знаешь… — наконец выдохнул он.

— Не знаю, — кивнул Эркин. — Но я учусь.

Маленький Филин открыл было рот, но они уже у проходной. Пропуска… табельные номера… а дальше уже каждый к своей бытовке, а они у всех бригад не просто разные, а зачастую в разных коридорах.

У себя Эркин быстро переоделся. Совсем тепло, но чего-то небо опять хмурится, и он сунул в карман куртки свою рабскую шапку. Среди замызганных кепок и выцветших пилоток она смотрелась нормально, он потому и принёс её на смену ушанке.

— Мужики, готовы? — Медведев уже стоит в дверях. — Тогда айда.

Пятничная смена особая. Впереди два дня выходных, неделя свалена, так что… так что давай, старшой, полчаса побегаем — глядишь, на минуту раньше уйдём.

— Мороз, давай сюда. Откати их к путям, щас платформу подгонят.

— Ага, понял.

— Миняй, куд-ды ты её, давай левее.

У Медведева из-под кепки выбиваются слипшиеся от пота волосы. Ему пятничная смена — лишняя головная боль: задела оставлять нельзя, всё за смену разгрести надо.

Начали смену при солнце, а уже прожекторы включили.

— А насколько по асфальту катить легче.

— Ага, это ты сообразил, а тормозить? То-то!

— Ряха, мать твою, не мельтеши под ногами!

— Саныч, давай дурынду сюда!

— Мороз, без тебя закатят! Давай на мешки!

— А куда их?

— Геныч там. Увидишь!

И оглушающий звон обеденного сигнала. И хотя многие бросали свою ношу там же, где их застал звонок, Эркин всё-таки дотащил и свалил в штабель свой мешок.

— Упрямый ты, — хмыкнул Геныч, помогая выровнять ряд.

— Ага, — выдохнул Эркин, восстанавливая дыхание. — Айда?

— Айда, — согласился Геныч.

В столовой тоже всё как всегда вечером в пятницу. Выбор поменьше или вообще бери, что осталось, и народу немного.

Эркин, как обычно, сел с Колькой. Потом к ним подсели Петря с Серёней. Они собирались в воскресенье на танцы с дракой и договаривались кто кому втыкать будет. Эркин переглянулся с Колькой, и тот хохотнул:

— Как бы вам не навтыкали.

Петря пренебрежительно сплюнул, а Серёня вдруг согласился:

— Если с Николина конца, то могут. Там Тёмка, ну, он на масленичных всех перестоял.

— Он вам и навтыкает, — понял, о ком говорят, Эркин и встал.

Своё он уже съел, а впустую сидеть за столом не любил. Засмеялся, вставая, и Колька.

— Это уж точно.

К выходу они шли не спеша, чтобы всё отведённое на перерыв время мспользовать на полную катушку.

— А ты? — спросил Эркин. — Пойдёшь на танцы?

Колька пожал плечами.

— Не знаю, — и тихо. — Так на земле наломаешься…

Эркин кивнул. В самом деле, Колька один и кормилец, и добытчик, и работник, какие уж тут танцы. Это молодым гулять, силу тешить да перед девками красоваться. Они — парни, а Колька — хоть и холостой, а мужик. И неожиданно для себя спросил:

— Жениться не думаешь?

— Пока обхожусь, — хмыкнул Колька и нехотя пояснил: — На моё хозяйство не любая пойдёт, — и твёрдо закончил: — И не всякую позову.

Эркин кивнул. Понятно, что такой груз не каждой по силам, а уж про желание и говорить нечего. Это своя ноша не тянет, а чужая…

— Эй, мужики, — окликнул их саныч. — Давай, что ли, становимся.

— Становимся!

Эркин плечом толкнул Кольку в спину и, доставая на ходу рукавицы, пошёл на своё место. Колька недоумевающе оглянулся на толчок, но, тут же поняв, кивнул с улыбкой.

Начал моросить дождь, и Эркин вытащил из кармана и натянул на голову шапку.

— Берись?

— Вял! — ответил он Генычу, взваливая на спину очередной мешок.

Привычная работа не мешала думать. Вот так же, подталкивая плечом в спину, он водил Зибо в рабскую кухню на еду, когда Зибо уже совсем ничего не видел. Они шлёпали через двор напрямик, по лужам, потому ка, чтоб обойти, это Зибо надо за руку или за плечо вести, а тогда все увидят и всё сразу поймут, и окажется Зибо на Пустыре. Что-то Зибо всё-таки видел или просто помнил, но в кухне сразу шёл к столу, садился на своё место и вцеплялся обеими руками в миску. Он сидел рядом, и таскать у Зибо еду никто не смел, даже не рыпнулись ни разу.

Эркин недовольно тряхнул головой, отгоняя всё это, не нужное, мешающее сейчас. Ну, было это, ну, так что? Сейчас-то ему это совсем ни к чему. Зибо сколько лет уже в овраге и вообще… с чего это ему в голову полезло?

Дождь всё сильнее, мокрый асфальт становится скользким, злее ругань… и наконец звонок и усталый голос старшого:

— Шабашим, мужики!

Эркин помогает шофёру закрыть борт грузовика и закрепить брезент.

— Всё, езжай.

— Счастливо отдохнуть.

— Гладкой дороги.

И не оборачиваясь на рокот мотора, Эркин пошёл к бытовке. Устал он чего-то. Ну, ничего, сейчас оботрётся холодной водой, немного потянется — привыкли уже все к этому, не цепляются — и сгонит усталость, чтоб до дома дойти.

В бытовке шумно и тесно. Умываются, собирают сменку в стирку, переодеваются, Ряха опять что-то треплет под общий гогот. Эркин особо не вслушивался, но смеялся вместе со всеми. Чепуха, конечно, но смешно. Пару раз ряха опасливо на него покосился, но Эркин отвечал тем спокойным прозрачно-невидящим взглядом, как обычно на него смотрел. В самом-то деле, пока Женю не задевают, ему на Ряхину трепотню плевать трижды и четырежды. То есть, это если сначала на три умножить, а потом что получится ещё на четыре? Много выходит. Хорошо сказано.

— Мороз, идёшь?

— Иду, — Эркин запер шкафчик и пошёл к ждавшему его у двери Миняю. — Всем до понедельника.

— И тебе!

— Бывай!

— Счасливо, Мороз.

Дождь уже кончился, пахло мокрой землёй и зеленью. Миняй длинно тоскливо вздохнул. И Эркин сказал тихо, словно извиняясь.

— Я скотником в имении был. Пять лет.

Миняй кивнул.

— Понятно. Я ж не в обиду, землю… её чувствовать надо, — и снова вздохнул.

Эркин не знал, что сказать, и ограничился таким же сочувственным вздохом. И до самого дома они шли молча, но рядом.

Как всегда, Женя ждала его. Андрей был у себя, но, когда Эркин вымыл руки и сел за стол, появился на кухне со словами:

— А мне чего-нибудь дадут?

— Андрюша, — укоризненно сказала Женя, наливая ему чай. — Услышит кто, так может подумать, что тебя голодом морят.

— Я не подумаю, — заверил её1 Эркин. — Я его знаю.

— До чего ж братик у меня отзывчивый да заботливый, — восхитился Андрей. — Как у тебя сегодня?

— Всюду отлично, — улыбнулся Эркин, сразу догадавшись, что Андрей говорит о школе. — А у тебя?

— Кругом пять!

— Какие вы оба молодцы! — восхитилась Женя. — А завтра шауни?

— Точно! — рассмеялся Андрей.

Эркин с улыбкой кивнул.

— Да, Женя.

— Спорим, — вдруг сказал Андрей, — завтра мы вдвоём будем.

— Тим придёт, — покачал головой Эркин. — Тим сдохнет, а не отступит.

— Думаешь? — задумчиво спросил Андрей.

Эркин убеждённо кивнул. Андрей напряжённо свёл брови, думая о чём-то своём, быстро покосился на Женю и тряхнул головой.

— Ладно, его проблема, — быстро допил чай и встал. — Спасибо, Женя, вкусно, как никогда. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Андрюша, — улыбнулась женя.

— Спокойной ночи, — кивнул Эркин.

Когда Андрей вышел, Женя протянула руку и погладила Эркина по плечу. Он перехватил её руку и поцеловал.

— Устал, милый?

Эркин ещё прижимал пальцы Жени к своим губам и потому только молча помотал головой. Он действительно не ощущал усталости, но совсем не хотелось шевелиться, вот так сидел бы и сидел, уткнувшись лицом в тонкие и такие сильные пальцы, вдыхая любимый запах.

Он ещё раз потёрся лицом о её руку и отпустил, легко встал.

— Уже поздно, Женя, ты устала.

— Ничего, — Женя встала, мягко отбирая у него посуду. — Ты иди, ложись, я всё уберу и приду. Ну же, Эркин.

— Да, иду.

И — как не раз уже бывало — усталость настигла его по дороге в спальню. Он сбросил на пуф халат и, как-то тупо удивившись тому, что ковра на кровати уже нет, и когда это Женя успела, рухнул на постель и провалился в сон. И даже не проснулся, когда Женя поправила ему одеяло и поцеловала в висок.

— Спи, милый, спи, мой родной.

Эркин во сне шевельнул губами, словно отвечая ей.

Утро выдалось тёплым и солнечным. Алиса шла между Андреем и Эркином, держась за их руки и тараторила без умолку.

— Ну, и завод у тебя, племяшка, — восхищался Андрей. — Язык не болит?

— Не-а! — радостно ответила Алиса. — Он у меня без костей, вот! И я его тренирую, ещё вот!

Тут засмеялся и Эркин.

— Ну да, — Алиса сочла вопрос исчерпанным. — Эрик, а мы завтра тянуться будем?

— Будем, — кивнул Эркин.

А Андрей удивился.

— Чего-чего?

— А мы с Эриком и мамой, — стала гордо объяснять Алиса, — по воскресеньям тянемся, ну, как зарядка, только интереснее, чтобы быть сильными и ловкими.

— Фью-ю! — присвистнул Андрей. — А я где был?

— А ты отсыпался, — буркнул Эркин.

Рассказ Алисы об их утренних занятиях почему-то смутил его. Андрей искоса посмотрел на него и заговорил с Алисой о другом.

Уже на подходе к Центру они нагнали Тима. Сегодня с ним и детьми шла и Зина — её лекции были через субботу. Желание Тима учиться индейскому языку она не поняла, но спорить не стала, а потом и сообразила: как же иначе он за Димой уследит, Диму-то на три языка записали, в школу когда пойдёт, уроки проверять придётся, так что ттмочка всё правильно решил. Она степенно поздоровалась с Эркином и Андреем, и в Центр они вошли все вместе.

После недолгой суеты у раздевалки они все разошлись по своим классам.

Громовой Камень улыбнулся входящим.

— Я вижу вас, — медленно, чётко выговаривая слова, чтобы им было легче понять, сказал он на шауни.

— Мы видим тебя, кутойс, — не очень уверенно, но правильно ответили они, усаживаясь перед ним.

Громовой камень, готовясь дома к уроку, планировал, что пол-урока он будет разучивать с ними обыденные, необходимые в общении слова и обороты, и жестовой язык тогда же начнёт, а ещё пол-урока отводит на рассказ об истории шеванезов и других племён, там тоже лексика пойдёт, но уже другого уровня. Песни и танцы пока в сторону, у малышей это идёт очень хорошо, но со взрослыми пока не годится. И был уверен, что на этот раз всё пойдёт по его плану, но и сегодня получилось по-другому.

После первых же фраз о погоде Эркин полез в свою сумку и вытащил тетрадь.

— Вот, посмотри, кутойс, — сказал он на шауни и тут же перешёл на русский. — Я понимаю, что написал неправильно, но не знаю, как исправить.

Удивился не только Тим, но и Андрей. А Громовой Камень, к их изумлению, спокойно взял тетрадь Эркина и стал читать, исправляя красным тонко очиненным карандашом ошибки. И когда он вернул тетрадь, они втроём сгрудились над ней. К некоторым буквам пририсованы точки, закорючки, штрихи.

— Это как же так? — высказался вслух Андрей.

А у Тима вырвалось:

— Так у индейцев грамота есть?!

— Письменность, — поправил его Громовой камень и кивнул. — Да, есть.

— Но как же так? Они же…

Тим вовремя остановился, проглотив слово «дикие», но громовой камень улыбнулся.

— Я понял. Я расскажу вам. Энмым, — и тут же перевёл на русский традиционный зачин, — Говорят. Когда шеванезы пришли на Равнину…

Он рассказывал по-русски, изредка вставляя слова на шауни. О подвиге Евграфа Окладникова, разработавшего новый алфавит, о тех русских и шеванезах, что записывали легенды и просто рассказы обо всём, составляли словари и учебники…

— Хау, — закончил Громовой камень и перевёл дыхание.

— И что же, — после недолгого молчания спросил Андрей: — И книги печатают?

— На шауни? — уточнил Громовой камень и кивнул. — Да.

— Тогда давайте учить. Эркин, дай листок.

Эркин кивнул и вырвал из тетради два листка: Андрею и Тиму. Ручки у них были. Громовой камень кивнул, закрыл и отодвинул свою тетрадь, встали пошёл к доске.

Да, не от буквы к слову, а от слова к букве. Как в стойбищах на ликбезе, только здесь ещё надо переводить. Но начнём с уже известных слов.

Он медленно крупно писал на доске и тут же читал и переводил написанное. И, оборачиваясь, видел то склонённые над бумажными листами головы, то внимательные сосредоточенно напряжённые глаза.

Проверяя себя, Громовой Камень посмотрел на часы и, улыбаясь, положил мел.

— Хватит на сегодня, давайте повторим.

Он показывал на слово, а они наперебой читали и переводили. С шауни на русский, с русского на шауни… И он даже успел их записи просмотреть, поправить штрихи придыхания, объяснив, что с другим наклоном — это другое звучание, а, значит, и само слово уже другое.

— Спасибо, кутойс, — Тим аккуратно сложил и убрал в карман свой листок.

Андрей отдал свои записи Эркину, чтоб тот в тетрадь вложил, и тоже встал.

— Спасибо, кутойс.

Последним поблагодарил и попрощался Эркин.

Оставшись один, Громовой камень взял свою тетрадь с конспектом, подержал и со вздохом бросил на стол. Опять он промахнулся. Но получилось хорошо. Да, он даже рад, что его план сорвался, что третий урок надо писать и готовить заново. Так, учебники… букварь, книга для чтения… это у него есть. Прописи… ладно, сделает сам и на первое время хватит. Он снова взял тетрадь, ключ от кабинета и пошёл к двери, едва не забыв палку. Так обрадовался, что и боль стала совсем незаметной.

На улице Андрей обиженно сказал Эркину:

— Мог и сказать. Эгоист ты.

— Кто я? — со спокойным интересом спросил Эркин.

— Ну, только о себе думаешь.

— А-а! Понятно, — кивнул Эркин.

Объяснить, почему он не показал тетрадь Андрею, чего постеснялся он не мог, а потому счёл тему закрытой и спросил Андрея уже о другом, благо, Алиса бежала привпрыжку впереди.

— Сегодня в гости идёшь?

— Обойдётся, — хмыкнул Андрей. — Я у неё на неделе был, и хватит, а то привыкнет ещё, — покосился на Эркина и улыбнулся. — Порядок, брат, я у неё далеко не первый и совсем даже не последний. Так что… Она сама так поставила, я и спорить не стал. Так что сегодня я дома, или ты против? — и еле увернулся от затрещины.

Спохватившись, Эркин быстро оглянулся: не заметил ли кто. Но, кажется, никто внимания не обратил. Да и немного народу: время-то уже обеденное.

— Пошли, — Эркин невольно прибавил шагу. — Женя ждёт уже.

— Айда, — охотно согласился Андрей и подмигнул. — Чтоб я да к жратве опоздал? Да не в жисть!

Эркин засмеялся, и Андрей довольно ухмыльнулся.

Алиса уже ждала их у подъезда.

— Ну, где вы?! Я жду, жду…

— А чего спешить? — рассмеялся Андрей. — Без нас не начнут. Или ты за свой суп боишься? Так я тебе свой отдам.

Алиса недоверчиво посмотрела на него.

— А в обмен чего?

— А что на сладкое будет.

— Фигушки! — возмутилась Алиса. — Это нечестно. Эрик, скажи, да?

Эркин пожал плечами.

— Не хочешь — не меняйся.

— Ну, Эрик…

— А что Эрик- смеялся Андрей. — Ты сама решай. Давай, соглашайся быстренько, пока я не передумал.

Они уже поднимались по лестнице. Алиса с надеждой посмотрела на Эркина. Но он молчал. Алиса ещё раз задумалась, даже покраснела от напряжения, так что брови стали совсем белыми, и, наконец, покачала головой.

— Нет, я не буду меняться.

— Ну, как знаешь, — нарочито разочарованно вздохнул Андрей.

Они уже подходили к своим дверям. Эркин достал ключи, и, пока он открывал дверь, Андрей за его спиной дёрнул Алису за хвостик и увернулся от её кулачка.

— Вот и молодцы! — встретила их обычным возгласом Женя. — Быстренько раздевайтесь, мойте руки и за стол, у меня уже всё готово.

Но Эркин сразу заметил, что Женя… не такая, и встревоженно спросил:

— Что случилось? Женя?

Алиса уже убежала в ванную, а Андрей остановился, переводя взгляд с Эркина на Женю и обратно.

— Ничего, — улыбнулась Женя. — Ничего особенного. Потом.

— Нет уж, женя, давай сразу, — твёрдо сказал Андрей.

Эркин молча кивнул.

— Ну, ладно, — сказала Женя.

И взяла с подзеркальника — и как это они его сразу не заметили — конверт.

— Письмо?! — вырвалось у Эркина.

Андрей резко шагнул вперёд и почти вырвал конверт из пальцев Жени.

— Ну-ка, — протянул он угрожающе.

Конверт был вскрыт, но, доставая письмо, Андрей разорвал его почти пополам и бросил на пол, развернул сложенный вдвое листок.

Женя подошла к Эркину и, стоя сзади, обняла его. И, покосившись на неё, Эркин увидел, что она улыбается. Он уже совсем ничего не понимал.

Быстро пробежав глазами текст, Андрей как-то ошалело посмотрел на Женю и стал читать вторично.

Удивлённая странной тишиной, вышла из ванной Алиса и остановилась, внимательно глядя на них.

Наконец, Андрей закончил читать и шумно выдохнул:

— Ну… ну, Женька… ну, купила… как есть купила!

— Ага! — радостно засмеялась Женя.

Ну, я тебя!

Андрей кинулся на Женю и налетел на Эркина. Тот, загораживая Женю, перехватил Андрея, не всерьёз сжал в захвате и спросил:

— От кого письмо?

— От девчонок, — Андрей счастливо заржал. — Ну, от Даши с Машей, помнишь их, рыжие! Ну?

— Помню, — засмеялся Эркин, отпуская Андрея.

Андрей поднял с пола письмо и остатки конверта, дал их Эркину.

— На, прочитай.

Эркин взял письмо и стал читать, напряжённо сведя брови и шевеля губами. Даша и маша писали, что у них всё в порядке, они хорошо устроились, нашли работу, учатся в вечерней школе, у них всё хорошо… а это что? Эркин перечитал ещё раз фразу о танцах и хороших парнях и кивнул.

— Понял, — сказал он вслух и посмотрел на Андрея.

— Я тоже, — кивнул тот и пожал плечами. — Всё так и должно быть.

— За стол, живо за стол, — не дала им углубиться в проблему Женя.

— Ладно, я только за тортом сбегаю.

— Что?! — изумилась Женя. — Зачем?!

— Я же проиграл, — ухмыльнулся Андрей. — Письмо-то пришло.

— Но не то!

— Вот это и надо отпраздновать! Женя, Эркин, я мигом.

И выскочил за дверь так, будто за ним гнались.

Эркин посмотрел на Женю, Алису и решительно сказал:

— Ждём. Да, Женя?

— Конечно.

Женя взяла у него письмо, улыбнулась.

— Ну, что ты, Эркин? Всё же хорошо.

— Да, — кивнул Эркин. — Я просто растерялся. Я… я пойду, перечитаю, ну, и тетради уберу.

— Ну да, конечно. Алиса, ты всё своё убрала?

Эркин достал из сумки и отдал Алисе её вещи, взял тетрадь по шауни и письмо и ушёл в маленькую комнату. Сел к столу и уже спокойно перечитал письмо. Даша и Маша… конечно, он их помнит, помнит ту ночь в Джексонвилле, когдап они услышали о смерти Андрея… Он сидел неподвижно и, когда за его спиной стукнула дверь, спросил, не оборачиваясь:

— Напишешь им?

— Затылком видишь? — усмехнулся Андрей и, подойдя к столу, легко опёрся ладонями на его плечи. — Не знаю.

— Они думают, что ты погиб.

— Знаю. Так чего будоражить? У них своя жизнь, у меня — своя.

Андрей говорил серьёзно, и так же серьёзно ответил Эркин.

— Врать им я не буду.

— Я сам им напишу, — Андрей улыбнулся. — Не боись, сумею.

В комнату заглянула Алиса.

— Эрик, Андрюха, мама обедать зовёт.

— Идём, — Андрей оттолкнулся от Эркина и ловко поймал Алису в охапку. — А ну, признавайся, в торт нос совала?

— Не-а! — вывернулась из его рук Алиса и спряталась за Эркина.

— Чего ж это ты такая нерасторопная? — огорчился Андрей.

— А меня мама не пустила. Эрик, пойдём.

Эркин рассмеялся и встал.

— Пошли.

Наконец сели за стол. О письме больше не говорили: ведь всё понятно, а сегодня выходной, и завтра. Завтра пойдём в кино, все вместе, всей семьёй. А что небо хмурится, и вдруг дождь пойдёт, так ну и что, выходной — это всегда праздник.

После обеда Алиса отправилась спать без спора. Андрей встал.

— Пойду почитаю.

У себя в комнате он взял книгу и лёг на диван. Но читать не стал. Просто лежал и думал.

Даша и маша… хорошие девчонки, близнецы… Он пришёл к ним сразу, как вернулся из Бифпита, принёс связку сушек и фунтик конфет. Нет, он заглянул в больницу днём, нашёл их и договорился, а вечером, как стемнело, перелез через забор, прокрался к их окну. Его ждали и открыли створки, как только он поскрёб ногтем по стеклу. Он влез в окно, закрыл его за собой, втроём они натянули маскировочную штору и уже тогда зажгли свет. В комнате тесно, бедно, но чисто. У них даже плитка своя, и чайник вот-вот закипит. Он положил на стол сушки, конфеты и гордо достал из кармана пачку чая. Девчонки дружно ахнули и в два голоса наперебой, но негромко стали его ругать за мотовство.

— Однова живём! — смеялся он. — Да не дороже денег.

Потом они сидели и пили чай, он им рассказывал про олимпиаду, Бифпит, перегон. Они ахали, восхищались, смеялись. И рассказывали ему о себе. И даже пели полузабытый русские песни. Но тихо, даже не в половину — в четверть голоса…

…Андрей вздохнул, потянулся. В тот раз ничего у них не было, посидели, попили чая, и он тем же путём — через окно — ушёл. Смешно, но даже всё помня, он не может понять: как же это у них получилось? Ну, целовались, ну… одна за водой побежала, а он стал с другой целоваться. И так… да, раза три, пока не сообразил, что они специально меняются…

… «Нет, — решил он, — так не пойдёт».

— Даша, а Маша где?

Она слегка отстраняется от него, глядит в упор серо-зелёными строгими глазами.

— Она тебе больше нравится, да?

— Вы мне обе нравитесь.

Даша медленно кивает и встаёт с его колен, подходит к двери и выглядывает в коридор, оборачивается к нему.

— Идёт.

Входит Маша с чайником, пытливо оглядывает их. И он, желая всё прояснить, сразу говорит:

— Вы меняться-то бросьте.

— А что? — насмешливо щурится Маша.

— А то, что как захотим, так и будет, — отвечает он.

— А ежели вместях? — вызывающе вскидывает голову маша.

— А чего ж нет, — улыбается он и уже серьёзно: — А дурить меня нечего.

— А никто и не дурит! — Маша с размаху грохает чайник на плитку, но не включает её, подходит и встаёт перед ним рядом с Дашей…

…А дальше… дальше какая-то суета, он помнит, что попросил выключить свет и девчонки охотно согласились, тоже застеснялись. Наверное. А что и как было… было хорошо, это точно. Они так и заснули, втроём, обнявшись. И ушёл он от них уже перед рассветом. И потом, когда он к ним приходил, им было хорошо. Пусть… пусть и дальше так будет. У него перед ними долга нет. И они перед ним чисты. Так и напишет им. Спасибо за всё, и будем дальше жить каждый сам по себе.

Андрей закрыл книгу и встал с дивана. Решил — делай. И сел к столу, достал бумагу, конверт. Купил тогда вместе с тетрадями почтовый набор. На всякий случай. Вот и пригодилось.

«Здравствуйте, Даша и маша», — он писал быстро и уверено, зная, что поймут его как надо.

Русский порядок, когда обед вместо ленча, а ужин вместо обеда, уже стал вполне привычен, а русский полдник отлично заменял английский пятичасовой чай, который Норма накрывала в гостиной.

— Джинни, — позвала она, оглядев готовый стол.

— Да, мама! Иду, — сразу откликнулась Джинни.

Войдя в гостиную, Джинни засмеялась.

— Мамочка, от одних запахов голова кружится.

— Вот и отлично, — улыбнулась Норма. — Зажги камин, детка.

— Сейчас включу, — лукаво поддразнила мать Джинни.

Пить чай в креслах перед камином — это уже если не роскошь, то, во всяком случае, аристократизм. И Норма с удовольствием предавалась этому чувству. Да, камин электрический, но, мой Бог, в многоэтажном многоквартирном доме традиционный с дровами был бы просто неудобен. Единственное, что она себе позволяла, это «зажигать» его, а не «включать». Маленькие невинные разногласия с Джинни, чтобы той было возможно демонстрировать самостоятельность и независимость без ущерба для остальных отношений. И хорошо, что они по совету Джен не стали спешить с гостиной. Зато теперь… камин, перед ним удобные кресла с маленьким столиком, ковёр, удобная мягкая мебель, изящная тумба под проигрыватель с пластинками, пианино, шкаф-витрина для нарядной посуды и безделушек — Джинни опять начала собирать коллекцию. У неё уже есть смешной стеклянный ёжик и очень трогательный фарфоровый львёнок знаменитого на всю Россию, а говорят, что и в Европе, петропольского завода.

— Мама, сходим завтра в кино?

— Конечно, Джинни. А разве ты никуда не пойдёшь вечером?

— Нельзя же праздновать каждую неделю, — засмеялась Джинни. — Это уже будет работой.

Норма с улыбкой кивнула. Конечно, вечеринки хороши как развлечение, но когда месяц подряд… но вот так уж получилось, что приятельницы Джинни все или родились весной, или у них именины. Очень интересный, кстати, русский обычай — праздновать день имени. Нужно будет подумать, посоветоваться, наверное, лучше всего с «бабой Фимой» и выбрать день для именин Джинни.

— Джинни, а когда ты пригласишь их к нам?

— Мм, — задумалась Джинни. — Наверное недели через две, хорошо?

— Хорошо, кивнула Норма.

Джинни откинулась на спинку кресла, задумчиво повертела чашку.

— И о чём ты задумалась? — улыбнулась Норма.

— Знаешь, мама, — голос у Джинни мечтательно разнеженный. — Знаешь, я, кажется, влюбилась.

— Очень хорошо! — искреннее восхитилась Норма. — И в кого?

Но Джинни не ответила, а лицо её вдруг стало таким растерянным, что Норма встревожилась.

— Джинни, девочка, что с тобой?

— Мама, — Джинни поставила на стол чашку и закрыла лицо ладонями. — Я поняла, мама, он… Я действительно влюбилась, я только сейчас поняла. Это Мороз, мама…

— Кто?! — потрясённо переспросила норма.

— Эркин Мороз, — Джинни уронила руки на колени, повернула к м атери залитое слезами лицо. — Да, мама, он, наш сосед, мой ученик, отце мой ученицы, я всё понимаю, мама, но я… я люблю его. Я знаю. Он женат, он — индеец, я понимаю… — её голос прервался.

Норма перевела дыхание и постаралась улыбнуться. Да, муж Джен поразительно красив, она сама всегда любуется им.

— Я понимаю тебя, Джинни, — вздохнула Норма. — Но…

— Мама, — Джинни улыбнулась сквозь слёзы. — Ему же никто не нужен, кроме его Джен.

— Да, — кивнула Норма. — Это видно.

— Не волнуйся, мама, — Джинни взяла свою чашку и отпила. — Я в порядке.

Норма так же взяла свою чашку. Кажется, Джинни уже успокаиваться, слава богу.

— Безответная любовь — тоже любовь, правда, мама?

Норма кивнула, но возразила:

— Это не любовь, а влюблённость, Джинни.

— Может быть, — пожала плечами Джинни. — Но, пока я не полюбила другого, буду думать о нём.

— Джинни… — не выдержала Норма.

— Нет, мама, я всё помню, я — учительница, а он — мой ученик, его дочка — моя ученица, он — наш сосед. Я ничего такого себе не позволю, мама, не волнуйся, — Джинни изобразила чопорную светскую даму и рассмеялась.

Рассмеялась и Норма. Слава богу, самого страшного не произошло. А такая влюблённость… через неё все проходят. Это не страшно и даже полезно. И если… да нет, никаких если, он неплохо воспитан, безусловно влюблён в свою жену и ничего себе не позволит. А что он красив… причем не просто сам по себе, а он и двигается красиво, когда он тогда пришёл к ним на беженское новоселье и взялся мыть и натирать полы, она сама впервые увидела, что такое простое действие может быть настолько… завораживающе красиво. И он не рисовался, не играл, а просто работал. И даже немыслимо грязные старые штаны, в которые он переоделся для работы, не портили его. Да, что бы он ни делал, всё получается красиво. Даже просто идёт по улице, а как танцует. А улыбнётся если… то всё отдашь, лишь бы… лишь бы он улыбнулся тебе.

— Мама, а тебе нравится его брат?

— Что? — вздрогнула норма. — Прости, ты о ком, Джинни?

— Об Андрее, — терпеливо ответила Джинни. — Он ведь тоже красив, правда?

— Правда, — улыбнулась Норма. — Но ещё больше он обаятелен.

— Да, — засмеялась Джинни. — И знаешь, они и в самом деле похожи, хотя…

— Джинни, — остановила её Норма. — Не надо. В нашем доме о крови не стоит говорить.

Джинни задумчиво кивнула. Да, обилие приёмных детей и названных родственников поразило их ещё в лагере. И в самом деле, разве так важно, что у Чернова и сын, и дочь белые, он же им отец на деле, по поступкам, а у того же Мороза, а… да у всех, ну, почти у всех.

— Да, мама, — Джинни улыбнулась, допивая чай. — Конечно, ты права. Знаешь, у нас новый учитель, индеец, его зовут Громовой Камень, — и тут же перевела на английский для матери: — Thunder Stone. Правда, красивое имя?

— Да, ты мне говорила.

— Я… я думаю, его тоже пригласить, — неуверенно предложила Джинни.

— Ну, конечно, — Норма удивлённо посмотрела на дочь. — А в чём проблема?

— Он… он воевал, мама. И носит военную форму. С медалями. Тебе… тебя это не заденет?

— Нет, — твёрдо ответила Норма. — Раз мы приехали сюда, то это не должно нас задевать. Мы должны жить как все. И быть. Как все.

— Мама, — Джинни поставила чашку и порывисто вскочила на ноги, обняла и поцеловала мать. — Ты прелесть! А если в следующую субботу? Давай?

Последнее слово она сказала по-русски, и Норма, охотно рассмеявшись, ответила тоже по-русски:

— Давай.

И они стали обсуждать, что приготовят и в каком стиле сделают вечеринку.

 

ТЕТРАДЬ ДЕВЯНОСТАЯ

После их поездки в Россию Джонатан на месяц залёг в имении, и Фредди поехал в Колумбию один. Пройтись по точкам, подкрутить «Октаву» и вообще немного поболтаться, кое-кого посмотреть и кое-кому себя показать. На всё про всё недели, ну, полторы, хватит, а там обратно в имение.

Салон Ларри он оставил напоследок. Здесь ему не работать, а отдохнуть и поговорить. Судя по банковской информации, дела у Ларри крутятся… лучше и не надо. У Слайдеров капает потихоньку и даже чуть обильнее, как взяли ещё троих — и сообразил же Роб! — не в дело, а по найму. И в «Октаве» тоже… нормально.

К салону Ларри Фредди подошёл без пяти четыре и, входя, едва не столкнулся в дверях с пожилым благообразным джентльменом в костюм е от «Лукаса». А ведь эту холёную морду где-то видел, в какой-то газете, вроде немалая шишка. Ну, если у Ларри такие клиенты, то совсем даже неплохо.

Ларри за прилавком уже убирал бумаги. Увидев Фредди, он широко радостно улыбнулся.

— Добрый день, сэр. Счастлив вас видеть, сэр.

— Здравствуй, Ларри. Я тоже рад тебя видеть, — улыбнулся Фредди.

И хотя он ещё на входе заметил в углу охранника, протянул здороваясь, Ларри руку, даже именно поэтому. Ларри уверенно ответил на рукопожатие. И Фредди, пожимая ему руку, ощутил на пальце Ларри кольцо. Он не сразу понял, что оно обручальное, решил сначала, что Ларри сделал себе такое же, как у них с Джонни, с печаткой.

Из кабинета донёсся бой часов, Ларри кивком попрощался с охранником и сказал Фредди:

— Проходите в кабинет, сэр, прошу вас. Я только опущу жалюзи.

— Хорошо, Ларри, — кивнул Фредди.

В салоне всё было, как и раньше, ничего не изменилось и в кабинете. Фредди подошёл к шкафу-витрине и стал рассматривать расставленные за стеклом безделушки.

— Открыть, сэр? — спросил, неслышно подойдя, Ларри.

— Нет, — вздрогнул Фредди. — Спасибо, Ларри, обойдусь. Всё в порядке?

— Да, сэр, спасибо.

Они сели к столу, и Ларри стал показывать книги и счета.

— Сейчас небольшое затишье, сэр, но в июне будет получше.

— И то, что есть, неплохо.

— Благодарю вас, сэр, — улыбнулся Ларри.

Он раскрывал перед Фредди книги, перелистывал подшитые счета, и Фредди успел разглядеть, что кольцо у Ларри гладкое, похоже, и в самом деле, обручальное. С чего бы это?

Бумаги у Ларри в полном порядке.

— Спасибо, Ларри. Если честно, то я не ждал, что будет так хорошо.

— Спасибо, сэр, ваше одобрение оказывает мне честь.

— Ладно тебе, Ларри. Ещё что есть?

— Сэр, я тогда рассказал в Ювелирной Лиге о смерти сэра Маркуса.

— Да, ты говорил, я помню.

— Сэр, меня спросили, знаю ли я, где сейчас майор Натаниел Йорк.

— А откуда ты можешь это знать, Ларри?

— Спасибо, сэр, — понимающе кивнул Ларри.

— С этим всё. И что ещё? — Фредди улыбнулся и, так как взгляд Ларри стал непонимающим, кивком показал на его руку. — Я про это, Ларри.

— Это? — Ларри тоже посмотрел на свою руку. — Сэр? Вы о кольце? Но я оформил и оплатил это как заказ.

— Я не об этом, Ларри. Ты женился?

— Да, — Ларри счастливо улыбнулся. — Да, сэр.

— И нам ни слова? — с насмешливым упрёком сказал Фредди.

Он шутил, но вежливый ответ Ларри заставил его покраснеть.

— Я должен был просить разрешения, сэр?

— Извини, Ларри, я… я не хотел тебя обидеть, — Фредди смущённо улыбнулся. — Я рад за тебя, Ларри. Но… но пойми, мне надо знать, дело-то серьёзное, кто она, Ларри. Пойми, ведь если что, не обижайся, но, — он перешёл на ковбойский говор, — от домашнего вора нет запора.

Ларри улыбнулся.

— Да, сэр, я понимаю. Но вы можете не беспокоиться. Её брат, сэр Дэвид был мужет дочери сэра Маркуса, Эстер выросла в их семье.

— Тогда другое дело, — облегчённо улыбнулся Фредди. — Её зовут Эстер?

— Да, сэр. И у меня теперь есть ещё и дочь. Рут.

— Поздравляю, Ларри, честно, рад за тебя. И Джонни, я уверен, будет рад. Жаль, не знали, гульнули бы у тебя, — Фредди был необычно многословен, то и дело сбиваясь на ковбойский. — Здоровско гуляли?

— Да, сэр, у нас была очень хорошая свадьба. Настоящая, — улыбался Ларри. — Для нас была бы высокая честь видеть вас. Не будет ли дерзостью с моей стороны, сэр, просить вас и сэра Джонатана посетить наш дом.

Фредди восхищённо крякнул на такой оборот.

— Спасибо, Ларри. Как будем оба в Колумбии, так обязательно.

— Благодарю вас, сэр, — склонил голову Ларри и стал собирать книги.

Фредди встал.

— Счастливо Ларри. Да, себе-то ты мог и без бумажек сделать. Ну просто записал бы в расход, и всё, — закончил он несколько шутливым тоном.

— Сэр, я много думал об этом, — Ларри говорил очень серьёзно. — И решил не путать документацию. Выполненная работа и израсходованный материал должны быть учтены и оплачены, — и улыбнулся. — Задаром только неприятности.

Фредди с удовольствием рассмеялся.

— Это ты молодец, Ларри. Ну, а насчёт документации… Ты — хозяин, тебе и решать.

Ларри перевёл дыхание, как после удара, и склонил голову.

— Спасибо, сэр.

Когда Фредди ушёл, он быстро убрал книги в сейф. Работать сейчас он не сможет, так что… Обычная ежедневная уборка успокоила его. Он сообщил в полицию, что уходит, всё запер и отправился домой.

Было ещё совсем светло, но шум уже вечерний. Небо затягивали тонкие, но сплошные облака, и Ларри подумал, что ночью может начаться дождь и тогда завтра придётся взять зонтик. Новый чёрный зонтик ему купила Эстер. Смешно, конечно, вспомнить, как он был уверен, что чего-чего, а одежды у него и Марка на все случаи жизни, а Эсти нашла кучу нехваток. Разумеется, это траты и весьма немалые, но ведь всё нужное. Тот же зонтик… это ему практически на весь год и не на один. И Эсти, конечно, права: лучше один раз потратиться на хороший зонтик, чем часто покупать новый костюм, потому как подмочки они — хорошие костюмы — не любят. А вот плащ и пальто вполне подождут до осени. Шлёпанцы и купальные халату ему и Марку, ещё один костюм, строгий, но лёгкий, на летнюю жару, и ещё…

Ларри улыбнулся своим мыслям и прибавил шагу, хотя и так шёл быстро. Его же ждут. Его семья: жена и дети. Да, он и раньше спешил домой к марку, но сейчас совсем по-другому. Он уверен, что дети сыты и ухожены, что в доме всё в порядке, и спешит… спешит увидеть их, увидеть Эсти.

— Привет! — окликнули его.

— О! — улыбнулся Ларри. — Здравствуй, Найдж, как дела?

— Отлично! — улыбнулся Найджел. — Чего к нам так и не заглядываешь? — и подмигнул. — На массаж.

— Работа, Найдж. Разве только… в субботу вы работаете?

— А как же! До ленча, а ради хорошего гостя, — Найджел снова подмигнул, — и задержаться можем. Так что заходи. Привет твоим.

Найджел с ходу перепрыгнул через невысокую каменную кладку, ограждавшую газон у его дома.

— И твоим привет! — крикнул ему вслед Ларри. До чего же приятный парень. И жена у него симпатичная. С соседями тоже повезло. А вот и дом, его дом, и навстречу бегут Марк и Рут, чистые, сытые, весёлые… его дети. А на крыльце стоит Эсти.

— Здравствуй, дорогой.

Быстрый скользящий поцелуй в щёку.

— Всё удачно? Иди, переодевайся, я накрываю. Дети, руки мыть, будем обедать.

Ларри поцеловал Эстер и взбежал наверх. В спальне приятно пахнет цветами, у окна в красивом терракотовом горшке молодая лиана выкинула ещё пару листьев и усик закрутился колечком, надо будет сделать ей крепление, а в вазе на столике букет сирени. Ларри снял и повесил костюм в шкаф, обтёр и поставил на место ботинки, и пошёл в ванную.

Здесь тоже как будто светлее стало, и запах приятный. Это Эстер купила специальный освежитель для воздуха. Ларри с наслаждением, но быстро ополоснулся под душем, вытерся, натянул джинсы и ковбойку, но обуваться не стал: таким приятным было ощущение чистого прохладного пола под ногами.

Так, босиком, он и спустился вниз. Сегодня будни, и потому обедают на кухне. Эстер, увидев, что он не обулся, с ласковой укоризной покачала головой, но ничего не сказала. Да и в самом деле, тепло, полы чистые, никого они не ждут, и спорить из-за такой мелочи глупо. А что Марк, войдя в дом, тоже сразу разувается, ну… ну, ничего, всё утрясётся.

— Садись, Ларри, всё хорошо?

— Да, Эсти, спасибо.

Салат, овощной суп, баранье жаркое и яблочный компот. И разговор о всяких домашних хозяйственных мелочах и событиях.

— Спасибо, Эсти, всё необыкновенно вкусно.

— На здоровье, — Эстер встала из-за стола. — Рути, помоги мне. Пойдёшь в сад, ларри?

— Да, — он немного смущённо улыбнулся. — Повожусь немного.

Марк выскочил из-за стола, крикнув на бегу:

— Я принесу, я мигом.

Эстер и Ларри рассмеялись, но и минуты не прошло, как Марк влетел в кухню с отцовскими кроссовками в руках. Что в городе босиком не ходят, он уже хорошо усвоил.

— Спасибо, сынок.

Ларри быстро обулся, закатал рукава ковбойки выше локтей.

— Пойдём, сынок, рассада уже нас заждалась.

— И я с вами! — Рут бросила полотенце, которым вытирала посуду. — Пап, да?

— Конечно, дочка, — улыбнулся Ларри.

Эстер удивлённо покачала головой. Подумать только, раньше Рут никогда не любила возиться с землёй, прямо удивительно, как быстро она привязалась к Ларри. Ну вот, жизнь уже входит в обычную колею. Первая неделя была трудной, суматошной. Ларри вёл хозяйство… не слишком экономно, скажем так. Чтобы всё закупить… она потратила уйму денег, даже вспомнить страшно. Но за то в доме теперь есть запас, а то Ларри с марком на одних полуфабрикатах сидели, что, в конечном счёте, только дороже. И с одеждой так же. Так шлёпанцы, значит, Ларри не понравились. Ничего страшного, присмотрим ему для дома что-нибудь другое. Вот так.

Эстер оглядела кухню. Ну, всё в порядке. Пойти посмотреть, чем они заняты? Да, это интересно и даже где-то полезно. И раз Ларри так заботится о саде, ей нельзя пренебрегать этим невинным хобби.

В саду провозились до сумерек, потом дети выпили своё молоко, Эстер проверила, как они вымылись на ночь, Ларри зашёл к ним поцеловать на сон грядущий, и вот они наконец вдвоём в своей гостиной.

— Выпьешь чего-нибудь, Эсти?

— Да, Ларри, сделай мне свой фирменный, — Эстер улыбнулась. — И себе тоже.

Ларри смешал два стакана соков и опустился в кресло. Эстер села рядом на подлокотник и обняла его. Ларри вздохнул приваливаясь головой к её боку.

— Устал, милый?

— Нет, Эсти. Мне просто хорошо. Разжечь камин?

— Нет, вечер тёплый.

— Эсти, — Ларри отпил, облизал губы, — сегодня приходил сэр Фредди. Я пригласил его и сэра Джонатана к нам не обед.

— Конечно, милый. На воскресенье.

— Нет, я думаю, где-то недели через две, когда они оба будут в Колумбии.

— Хорошо, ты только скажи мне заранее, чтобы я успела всё приготовить.

— Конечно, Эсти, — Ларри снова вздохнул. — Понимаешь, я должен был известить их… о нашей свадьбе.

— Но их же не было в Колумбии, — Эстер наклонилась и поцеловала курчавую макушку. — А всё решилось так быстро. Ты просто не успел. Не беспокойся, милый, всё будет в порядке. Они… — она запнулась.

Вообще-то Ларри рассказывал ей о них. Что Фредди когда-то целый месяц жил в доме Маркуса Левине, и она по нескольким обмолвкам Ларри поняла, что Фредди скрывался от полиции, что потом, уже после Капитуляции и Заварухи, Фредди подобрал его, умирающего, и привёз в имение, что потом Джонатан отправил его в русский госпиталь лечиться, и наконец, что он — не работник, а компаньон Бредли. Всё это было достаточно странно и в то же время абсолютно понятно. Что ювелиры, уголовники и полиция тесно связаны, и не всегда понятно, кто с кем и против кого, она слышала с детства. Кто такие Бредли и Фредди… Ну, это достаточно увидеть Чака, чтобы обо всём догадаться. Кем может быть человек, нанявший Чака шофёром, тут и гадать нечего. Всё ясно. Но благополучие и жизнь И Ларри, и детей, и её самой зависят от расположения Джонатана и Фредди. И значит, она всё сделает как надо. Её сильный и добрый Ларри может на неё рассчитывать.

Она снова поцеловала мужа.

— Не беспокойся, милый. Всё будет в порядке.

— Спасибо, Эсти. Они… они всегда были добры ко мне. И знаешь… сэр Фредди сегодня назвал меня хозяином, — Ларри смущённо рассмеялся. — Так и сказал, что я — хозяин, и мне виднее, как лучше вести книги.

— Ну, конечно, Ларри. А что, — Эстер погладила его по плечу, смягчая вопрос, — у тебя проблемы с документацией?

— Да нет, Эсти, вроде, всё в порядке.

— Ларри, а что если… слушай, я же — бухгалтер, давай, я посмотрю.

— Это будет замечательно, Эсти! Тогда… — Ларри запнулся, что-то обдумывая, и решительно допил свой стакан. — Тогда в субботу пойдём все вместе.

— Оешено, — сразу согласилась Эстер и тоже допила коктейль. — Иди наверх, милый, и ложись. Я сейчас всё уберу и поднимусь.

— Хорошо, Эсти.

Но Ларри медлил, не желая её беспокоить, и Эстер встала первой. Взяла у него сткан.

— Иди, милый, уже поздно.

Ларри поцеловал её в щёку и пошёл наверх. В доме сонная живая тишина. Он заглянул к Рут и марку, послушал х дыхание, стоя в дверях. В спальне включил лампу у изголовья кровати и прошёл в ванную. Ковбойку в ящик для грязного белья, джинсы на вешалку для расхожего. Надо что-то придумать с обувью, а то Эсти обижается, что он ходит дома босиком, но шлёпанцы — это только в спальне хорошо, надо что-то придумать, вроде тех, в каких ходил у Старого Хозяина. А вот купальный халат — отличная штука.

Он вернулся в спальню, сбросил халат в изножье кровати и лёг. Где же Эсти?

— Я здесь, — она будто услышала его беззвучный зов, входя в спальню. — Я сейчас, Ларри.

Она прошла в ванную, и он услышал плеск воды. Может, он и задремал, потому что вдруг ощутил присутствие Эстер рядом. Медленно, преодолевая вязкую истому, он повернулся к ней. Эстер обняла его и поцеловала.

— Всё будет хорошо, Ларри.

— Да, я знаю.

Ларри губами нашарил её губы, поцеловал. Эстер тихо засмеялась, прижимаясь к нему, погладила по затылку. С каждой ночью Ларри становился всё смелее и, к радостному удивлению Эстер, внимательнее. И охотно откликался на её предложения и даже выдумки. Только однажды спросил:

— Тебе это нравится, Эсти?

— А тебе нет? — ответила она вопросом.

Он долго молчал, а потом, когда она уже чуть ли не забыла за поцелуми, о чём говорили, Ларри очень серьёзно сказал:

— Я хочу, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты была счастлива, Эсти. И я сделаю для этого всё.

— Ларри… Ларри, но я хочу, чтобы и тебе было хорошо. Я нравлюсь тебе?

— Да, — сразу ответил он. — Очень.

И поцеловал её…

…Когда Ларри заснул, Эстер, потянувшись через него, выключила лампу, уже в темноте погладила Ларри по голове и заснула, касаясь щекой его плеча.

* * *

Смена заканчивалась в четыре, и Андрей специально поболтался по госпиталю, чтобы прийти в раздевалку после пере сменки.

Он угадал точно. Кто на работу, кто с работы, но разошлись все. Андрей открыл свой шкафчик и стал переодеваться. А теперь ему надо спешить, а то опоздает на автобус, не идти же пешком до Ивина.

Переодевался, убирал в шкафчике, запирал его, бежал к автобусной остановке, — всё это Андрей делал с механической бездумностью, думая о своём.

Да, конечно, он всё знает, всё понимает, и рад, искренне рад за Колюню. И всё же…

…День тёплый, безветренный, смена спокойная, и его отпустили к Колюне без звука.

— Колюня, — вошёл он в палату, — айда в сад?

— Айда, — радостно согласился Колюня.

Он помог Колюне пересесть в кресло и вывез его в коридор, а оттуда на веранду.

— Пахнет как, — засмеялся Колюня.

— Это сирень, доцветает уже.

Он аккуратно скатил кресло по пандусу и подвёз Колюню к кустам. Наклонил ветку, чтобы тяжёлая сизая гроздь коснулась лица Колюни.

— Чуешь?

— Ага, спасибо, Андрюша. А пятилучевые есть?

— Сейчас найду.

Эту примету он уже знал. Найти цветок с пятью лепестками и съесть. На счастье. Одну руку Колюне уже сделали, ложку теперь сам держит, шарики катает для реабилитации, но такую тонкую работу не сделает. Ага, вот она, а вот ещё, и ещё.

— Держи, Колюня.

— А себе?

— Я нашёл, — рассмеялся он в ответ. — А ты съел. Вот и поровну.

— Хитёр ты, — рассмеялся Колюня и, прижав к губам ладонь, втянул в рот, как вдохнул три цветка.

Пели птицы, и Колюня стал их называть ему. Даже удивительно, откуда их столько знает. И вот тут, когда они уже сами вовсю свистели по-птичьи — у Колюни здорово получается — их и окликнули.

— Ага, вот вы где!

Это был голос Жарикова, и он легко, не ожидая подвоха, обернулся.

— Иван Дормидонтович, мы здесь.

Рядом с Жариковым маленькая худенькая женщина, вся в чёрном, и её лицо кажется совсем белым, даже голубоватым.

— Здравствуй, Колюня, — весело сказал Жариков. — Как ты?

— Здравствуйте, доктор, — улыбнулся Колюня. — Я в порядке.

— Вот и отлично. Принимай гостей.

— Гостей? — удивленно переспросил Колюня, растерянно вертя забинтованной головой.

Подбородок, нос и часть щёк Колюне уже сделали, и бинты закрывали теперь только об и глаза, вернее, глазницы. Он помог Колюне сесть повыше и за плечи повернул лицом к женщине. У неё дрожали губы, из широко раскрытых глаз неудержимо текли слёзы, она молча протягивала к Колюне руки, не трогаясь с места.

— Кто? — спросил Колюня. — Кто пришёл? Точно, ко мне?

— Коля… — наконец выдохнула женщина. — Коленька…

И отчаянный крик Колюни:

— Маманя!

И от этого крика он сорвался, убежал…

…Андрей тряхнул головой и встал. Ему уже выходить.

В Ивине вышел он один. Пение птиц, шум листвы под лёгким ветерком, перекликающиеся голоса и детский смех… Андрей шёл по уже знакомой улице, здороваясь с многочисленными встречными. И пытаясь понять: чего он так психанул? Ведь видел уже такое. И не раз. А к Седому приехала жена. С сыном. И тоже плакали, и обнимались, и он был просто рад за них, за Седого…

…- А это Андрей, — Седой берёт его за руку, разворачивая лицом к сидящим у кровати женщине и парню, оба в военном без погон, но с нашивками за ранения и медалями. — Он меня с того света вытаскивал. Я жить не хотел, А Андрей упёрсяЮ живи, дескать, и ни в какую, — смеётся Седой.

И женщина с парнем обнимают его, целуют и благодарят…

…Ну вот. И за Колюню он рад, искренне, по правде. И… и не увезут Колюню прямо завтра. И послезавтра тоже. Колюне ещё лежать и лежать. Восстанавливаться. Так что… всё-таки тем, за кем никто не приехал, ещё хуже. У которых всё было и которые всё потеряли. Родня — это великое дело. А его родня — его крёстные, доктор ваня и тётя Паша. И Серафима Панкратьевна с Устиньей Капитоновной к нему как к родному…

И калитку он открывал если не успокоившись, то улыбаясь. Чего других в свои психи втягивать.

Как всегда, его встретили радостным известием, что обед готов, пусть моется и идёт есть.

— Спасибо, Серафима Панкратьевна, я быстро, — улыбнулся Андрей.

Когда бы он ни пришёл, обед готов. Ждут его, что ли?

За столом он улыбался, хвалил еду и вообще старался держаться как обычно, но Серафима Панкратьевна всё-таки что-то заметила.

— Случилось что, Андрюша?

Помедлив, он кивнул.

— К Колюне тать приехала, — и повторил услышанное от Колюни: — Маманя.

Про Колюню он им уже рассказывал, и ему дважды давали для Колюни баночки с домашним вареньем. Крыжовенным.

— Ну, и слава богу, — вздохнула Устинья Капитоновна.

А Серафима Панкратьевна смотрела молча и сочувственно. Андрей замялся, не зная, как объяснить, ведь он сам ещё не понял, что с ним, чем это его так задело.

— Каково это матери дитя своё роженое да таким увидеть, — покачала головой Устинья Капитоновна. — И малая боль детская матери ножом по сердцу. А такое… Не защитник он ей теперь и не кормилец.

Серафима Панкратьевна кивнула.

— Да уж, не знаешь, о чём бога молить, когда такое.

Андрей, недоумевающе раскрыв глаза, слушал их. Они жалели мать Колюни, но…

— Но он же живой! — вырвалось у него. — Разве не это главное?

Серафима Панкратьевна кивнула.

— Конечно, Андрюша, всё так. Ну, бог милостив, утрясётся всё да уложится.

— Да, — Андрей тряхнул головой и встал. — Спасибо большое, всё так вкусно было. Я к себе пойду.

— Конечно, Андрюша.

— Конечно, иди, отдыхай.

Взбежав к себе, Андрей быстро, будто за ним гнались, разделся, швыряя как попало одежду, и стал тянуться. Крутился на крохотном пятачке, исступлённо, выматывая себя, до треска в суставах, до судорог в напряжённых мышцах. Пока не почувствовал, что отпустило, что он уже весь мокрый, а из окна тянет прохладой, и ни боли, ни мыслей уже нет, только пустота и ломящая усталость во всём теле. А дверь-то он и не запер. Во… блин! Совсем крышу потерял.

Он запер дверь и пошёл в душ. Долго полоскался, смывая пот, меняя воду с кипятка на ледяную и обратно. Потом так же долго и основательно растирался полотенцем, разобрал вещи, разложил, повесил, переоделся уже в домашнее: никуда он сегодня не пойдёт, да и что за гулянка в будни. А скоро школа заработает, летние классы для взрослых. Июнь и июль учатся, потом сдают экзамены за начальную школу, август гуляют, а с сентября трёхгодичный курс уже на аттестат. А с аттестатом… хоть в университет. Так что… есть ему чем заняться. Руки-ноги — всё у него цело, глаза, слух — всё в норме, даже шрамов нигде нет, даже боли давно кончились, нет, он теперь знает, что и как можно сделать с человеком, так что… ему грех жаловаться.

Уже смеркалось. Андрей задёрнул штору и включил маленькую лампу на столе, взял книгу Рейтера. Ему ещё за сегодня надо осилить десять страниц. Он сам себе такую норму установил. Так, словари, тетрадка под рукой, всё, поехали.

* * *

Мерно отсуткивают колёса, подрагивает вагон. Вот он и дождался своего часа. Едет. За окном Россия, Родина, родная земля, земля отцов и дедов… а кровь молчит. Да трёп всё это пустой о крови, о голосе. Её. Где хорошо, там и родина, со всех её больших и малых букв, а кто хорош, тот и родня. В кармане сорок рублей с копейками, в рюкзаке две смены белья, мыло с мочалкой и дешёвым полотенцем, да коробка с помазком и бритвой. Да ещё что на самом надето. Всё, что нажил. А ведь не парень уже, в возрасте. Ну, так сам виноват, что не на ту карту поставил. «Пить меньше надо». Умники чёртовы. Так ведь и пил потому, что жизнь не задалась. А теперь-то… теперь хочешь, не хочешь, а на рюмку даже смотреть не моги. Обещали, что с первого же глотка в штопор уйдёшь и только в психушке остановишься. Потому как остановят. И уже без выхода. Могли, конечно, и наврать, у врачей работа такая — врать. Умирающему, что вот-вот выздоровеет, а здоровому, что вот-вот заболеет, главное — лечись, таблетки с микстурами покупай и деньги за всё плати. Всюду всё одинаково. Но вот проверять неохота, боязно. Так что… придётся терпеть. Теперь… теперь лишь бы до места добраться и ссуду получить, а там… там-то он уж развернётся. Всё ж деньги дадут большие, хоть и под отчёт и контроль, но с этим можно начинать. Первое время, конечно, по контракту, тьфу ты, по найму, а чего ж ещё, если язык наполовину забыл, до сих пор обед ленчем называет, и в одиночку ни своё хозяйство, ни своё дело не поднимешь. Ну, купит он ферму, опять сбился, нет, хутор, а потом? Нанимать? Это удовольствие он уже знает. Идти кому-то в долю? А к кому? Он же место себе, скажем прямо, наугад выбирал, лишь бы подальше. Чтоб никого из старых знакомцев не встретить. Ну, так и его там никто не знает. Никто и звать никак. А партнёр… это серьёзно. Так что найм. Кем удастся, за сколько получится, но чтоб время на себя, на своё дело оставалось.

За окном весёлая молодая зелень… разномастное стадо бредёт по лугу, коровы, овцы, козы… тёмный еловый лес… белоствольный светлый березняк… картофельное поле с уже зеленеющими грядками… Май в конце, а здесь — март, ну, апрель в начале, от силы. Север. Но он сам не захотел в Ополье. Больно много туда едет… тёмных, ещё нарвёшься на кого… и будет, как с Полди. На севере, говорят, их меньше.

Григорий Иванков курил, глядя в окно на бегущую за стеклом холмистую равнину и думал. Как… лошадь по кругу ходил. В Ижорске в Комитет отметиться, спросить о ссуде и посоветоваться. Нет, хутор он не потянет, ремесло своё… знает вроде много, и руки на месте, а не настолько, чтоб дело своё завести, только для подработки если. Вот и заявка у него не на место, а в отдел по трудоустройству.

На попутчиков он не глядел. В Алабаме таких называли белой рванью. А сам он кто? Ладно. Раз выжили, то и проживём. Хорошо сказано. Так что, хватит скулить, а то в бутылке окажешься и денежки, ссуда твоя, так в Комитете и останется и кому другому уйдёт.

По вагону прошёл очередной то ли поддельный, то ли всамделишный слепой с поводырём. Очередная остановка и опять тряская неспешная дорога. А если… всё-таки есть у него идея. И для начала совсем даже неплохо. Опять же начать с найма, а там… чёрт, как же френчайзинг по-русски будет? Стартовать коммивояжером, а там… Проблема с жильём… не проблема, когда деньги есть.

Докурив, он привстал и выкинул окурок в окно: как раз вдоль речушки ехали. И оглядел своих попутчиков уже по-другому. Как одеты, что курят… ну, ничего, ему уже приходилось таким заниматься. Года три крутился, пока в имение не пристроился.

Главное — решить, дальше легче будет.

* * *

День цеплялся за день, набегали мелкие тревоги, но Эркин и сам понимал, что это мелочи. Так легко и свободно он ещё никогда не жил. У него всё есть, ни ему, ни его близким ничего не грозит, Женя простила его, окончательно, он чувствует это, Андрей жив, и письма всё нет, и видно, уже и не будет… Что там было у Андрея с бурлаковым, а было, Андрей не зря просил не спрашивать, но это — дело Андрея, Бурлаков — его отец, так что ему и решать.

Эркин шёл, распахнув куртку, весело поглядывая по сторонам. Хорошо! Всё у него хорошо, и лучше не надо.

— Добрый день, миссис Джонс, — поздоровался он по-английски с Нормой у магазина Мани и Нюры.

— Добрый день, — ответила она так же по-английски, благодарно улыбаясь. — Какой хороший день, не правда ли?

— Да, совсем лето.

Он улыбнулся ей, прощаясь улыбкой, и легко взбежал по ступенькам крыльца. Гулкая светлая лестница, коридор с так знакомыми дверями, а вот и его дверь. Он остановился, пошаркал подошвами кроссовок по коврику, одновременно доставая ключи. И радостный визг Алисы.

— Э-эри-ик! Ты пришёл!

— Ага, — согласился он с очевидным, снимая куртку. — Ну, как ты?

— Всё в порядке, — бодро ответила Алиса. — Я ела, и спала, и… Эрик, а давай без супа, а?

Она отлично знала, что Эрик не разрешит обедать без супа, раз мама велит с супом, а взрослые всегда заодно, это вот только с Андрюхой можно договориться, но не за так, он за такое конфету стребует и не одну, а с Эриком такое, как во дворе говорят, не прокатывает, но всякий раз предлагала, а вдруг… прокатит.

— Нет, Алиса, — улыбнулся Эркин. — Что за обед без супа?

Он вообще не понимал, как это возможно отказываться от еды, и относился потому к просьбам Алисы спокойно, как к не совсем понятной, но безвредной игре.

— Ладно, — вздохнула Алиса. — А маму ждать не будем?

— Будем, — сразу решил Эркин. — Пойдёшь пока гулять?

— Ага!

Алиса побежала в прихожую. Совсем уже тепло, так что вместо пальто кофточка и на ноги не ботики, а ботинки.

Когда за Алисой захлопнулась дверь, Эркин не спеша переоделся в спальне, поставил греться обед и прошёлся по квартире, прикидывая, чем бы ему заняться.

Полы натёрты, кафель отмыт, в кладовке порядок. Хризантемы в спальне теперь от окна углу, совсем уже заснули, надо их в кладовку вынести. До осени, как объясняла баба Фима. А осенью пересадить, подкормить и на свет выставить.

Эркин отнёс горшок с хризантемами в кладовку, пристроил в самый прохладный угол. А вот надо теперь в спальню цветы купить, а то окно стало голым. И в другие комнаты тоже. В субботу, что ли, после занятий зайти в цветочный, или… да нет, завтра школа, так что в субботу. И пожалуй… да, пожалуй нужно с мальцом поговорить, работает мальчишка во «лоре», так что хоть немного, но должен разбираться.

В маленькой комнате он постоял перед шкафом, разглядывая книги, но решил энциклопедией заняться потом, а пока лучше газету почитает.

Эркин вернулся в прихожую, взял с подзеркальника газету и пошёл на кухню. Сел за стол и углубился в чтение.

— Ну, ты даёшь, братик! — сказал над ним голос Андрея. — Я уже час здесь стою, полкастрюли стрескал, а ты и не чухнешься. Тебя ж так узлом завяжут и вынесут.

Эркин поднял на Андрея глаза и рассмеялся.

— Полкастрюли, говоришь? Это хорошо.

— Почему? — удивился Андрей.

— А кормить тебя, значит, до утра незачем.

— Ах ты…!

Андрей обхватил его за шею и попытался повалить, но Эркин уже вскочил на ноги, плотно зажав Андрея. И они так потоптались, пока в кухню не влетела Алиса, с ходу присоединившаяся к поединку, а Женя стала их всех ругать и выгонять из кухни.

— А ну марш отсюда!

Но ругалась она со смехом, так что даже до Эркина дошло, насколько это не всерьёз. Он тут же отпустил красного от смеха Андрея и очень смешно изобразил перепуганного раба.

— Да я ж ничегошеньки такого, мисси. Да ой не надо, мисси.

Женя хохотала до слёз, упоённо визжала Алиса, а Эркин, самодовольно ухмыляясь, отобрал у Жени сумку и стал раскладывать покупки.

Наконец сели за стол.

Идею Эркина купить цветов в комнаты поддержали все.

— Конечно, так и сделаем, — Женя разложила жаркое. — В субботу я подойду к Центру, пойдём все вместе и купим. И пообедаем тогда в городе.

— Ага, — кивнул Эркин.

— Здоровско! — согласился Андрей и подмигнул Алисе.

После обеда Эркин с Андреем сели за уроки, а Женя занялась бельём. Прачечная действительно оказалась большим удобством. Простыни, пододеяльники, наволочки — выстираны, накрахмалены, отглажены, и за пах какой приятный. Женя с помощью Алисы перебрала отложенное для прачечной бельё, проверив метки, и села заполнять квитанцию. Завтра в шесть принесут чистое и заберут очередную партию. Конечно, это… не дёшево, скажем так, но очень удобно.

— Мам, а сейчас что будем делать?

— Шить, — улыбнулась Женя. — Бальное платье у Мисс Рози есть, давай…

— Ага-ага, — заторопилась Алиса. — давай ей ещё чего-нибудь сошьём. И Линде тоже, а то она всегда в одном.

Женя взяла свой каталог «Тысяча моделей», и они сели в комнате Алисы рассматривать и выбирать платья для Мисс Рози и Линды.

Эркин и Андрей занимались как всегда: молча и сосредоточенно. Один пишет за столом, другой читает на диване. Потом меняются. Конечно, у Андрея получалось всё куда быстрее, но он ни словом, ни шорохом не торопил Эркина, то перечитывая прошлые страницы, то читая дальше, сверх заданного.

Наконец Эркин закрыл тетрадь и встал.

— Всё, свалил!

— И шауни? — оторвался от учебника по истории Андрей.

— Ты чего? — удивился Эркин. — Там же не задавали.

— А для себя не хочешь? — и улыбнулся. — Я страницу, считай, вчера исписал, пока не получилось.

Эркин покраснел.

— А мне чего не сказал?

— Я думал, ты уже сделал, — пожал плечами Андрей.

Эркин постоял, сводя и разводя лопатки, словно сбрасывая тяжесть, и тряхнул головой.

— Ладно. Устные выучу и тогда шауни напишу.

— Как хочешь, — легко встал с дивана Андрей.

Эркин сел учить стихи Пушкина. То, что выучил тогда Андрей, он со слуха запомнил и теперь решил выучить своё. Учил, шёпотом проговаривая чеканные мерные строки, полные непонятных слов. Но почему-то и понимать их не хотелось, так… так здорово это звучало и словно само по себе укладывалось в памяти.

— Я не мешаю тебе? — спохватился Эркин.

— Нет, — ответил, не поворачиваясь, Андрей. — Давай учи дальше. Хорошие стихи.

Убедившись, что стихи прочно затвержены, Эркин взялся за историю. Здесь непонятных слов тоже хватало, и они почему-то сильно мешали, заставляя спотыкаться, лезть в словарь в конце книги, но многих слов там не было. Кое о чём он догадывался, что-то вспоминал из услышанных на уроке объяснений.

Написав русский и математику, Андрей посидел, слушая шелест страниц за спиной, и обернулся:

— Помочь?

— Я сам, — ответил Эркин, придержав пальцем строку.

Андрей кивнул, сложил и отодвинул на край стола учебники и тетради. Ладно, он пока почитает. Эркин ведь упрямый, сказал, что сам, значит, сам и будет. Андрей подошёл к шкафу и достал книгу — «Пёстрые страницы» сейчас в самый раз будут, рассказики на одну-две страницы, вчитываться не надо — и вернулся к столу. И снова в комнате только шелест страниц.

— Всё, — наконец выдохнул Эркин и закрыл учебник. — Всё понял.

— Угу, — Андрей показал, что полностью ушёл в чтение.

Эркин подошёл и мягко хлопнул его по плечу.

— Проверишь меня?

Андрей невольно улыбнулся и кивнул.

— Давай.

Эркин переставил второй стул к столу и протянул учебник Андрею.

— Держи.

Андрей хотел сказать, что и так всё помнит, но всё же раскрыл нужный параграф.

— А потом ты меня.

— Идёт, — сразу согласился Эркин.

В разгар проверки заглянула Женя, и Андрей бурно обрадовался ей.

— О, Женя, послушай, как здоровско получается.

Эркин встал, усадил Женю на своё место и переставил к столу третий стул. Конечно, тут же прибежала Алиса, залезла на колени к Жене и с удовольствием слушала, как Эркин и Андрей экзаменуют друг друга, болея сразу на обоих.

— Молодцы, — восхищалась Женя. — Какиеже вы оба молодцы.

— А ещё я стихи выучил, — похвастался Эркин.

— Давай, — кивнула Женя.

Подражая Андрею, Эркин встал и вышел на середину комнаты.

— Александр Сергеевич Пушкин, — старательно выговаривал он. — У лукоморья… У лукоморья дуб зелёный… златая цепь на дубе том…

Когда он закончил, Алиса захлопала в ладоши, а женя вздохнула.

— Как хорошо.

Эркин довольно улыбнулся, и смутное чувство незаконченности дела ушло окончательно. Непонятные слова крепко легли в память и теперь не казались непонятными.

Потом Женя смотрела их тетради, а Алиса сидела уже на коленях Эркина.

— Молодцы! — Женя собрала тетради в стопку. — Ни одной ошибки. — А теперь играть! — соскочила на пол Алиса.

— Встал и Андрей.

— Идите, — кивнул Эркин.

— А ты? — Алиса даже губы надула. — Эрик, ну…

— Сделаю шауни и приду, — улыбаясь, но твёрдо ответил Эркин.

— Пошли, племяшка, — рассмеялся Андрей. — Давно мы чего-то в щелбаны не дулись.

Женя молча погладила Эркина по плечу, и они все вместе и сразу ушли. О ставшись один, Эркин достал тетрадь по шауни. Да, Андрей прав, конечно, ну и что, что не задавали, писать-то надо правильно. Слово — перевод, слово — перевод… Исписав страницу, он придирчиво сверил её с написанным на уроке. Вроде… да, всё правильно. А если… Эркин достал ещё одну тетрадь и записал все слова как словарь, но в три колонки: на шауни, по-русски и по-английски. Перечитал шёпотом. Вот так, вот теперь правильно.

Он спрятал обе тетради — по шауни и словарь — в свой ящик, перебрал и сложил в стопку тетради и учебники на завтра, выключил настольную лампу и встал. С наслаждением потянулся, чувствуя, как заиграли, задвигались мышцы. Ну-ка, где они?

В большой комнате Эркин сразу услышал визг Алисы и злорадный хохот Андрея.

— Ну, и кто кого? — вошёл он в комнату Алисы.

— Вот! — Алиса соскочила со стула. — Теперь ты с Эркином сыграй.

— Н-куда?! — перехватил её Андрей. — Я-то сыграю, а ты расплачивайся. Тридцать щелбанов заначить хочешь? — хохотал Андрей, тиская и щекоча выворачивающуюся из его рук хохочущую до взвизгов Алису. — Не выйдет!

— Чего ж ты столько продула? — спросил Эркин, усаживаясь на стул.

— Да-а, — протянула Алиса. — А он хитрый. Он так треплется, что я на руки и не смотрю.

Говоря об игре, Эркин невольно перешёл на английский. И так же свободно заговорили по-английски Андрей и Алиса.

— Андрюха, а давай меняться!

— Щелбан на конфету!

— Не-а, на укус. В «мишках» шесть укусов. Честно.

— Четыре.

— Пять, уступила Алиса.

— Ладно, — Андрей подмигнул смеющемуся Эркину и отпустил Алису. — Тащи «мишек». Десять штук.

— Как десять?! — возмутилась Алиса. — Шесть!

— Смотри-ка, — изумился Андрей. — Она и считать умеет?

— А вот и умею! — убежала Алиса.

Андрей хохотал, раскачиваясь на стуле.

Шесть «мишек» Женя не дала, но отсыпала других и разных. Алиса принесла целую пригоршню, и они с Андреем долго спорили: в какой конфете сколько укусов. Эркин хохотал так, что не мог считать. На их крик и смех прибежала Женя, к ней обратились за консультацией, и она сразу ошиблась, сказав, что карамелька не кусается.

— Мама! — ахнула Алиса. — Ты что?!

— Так её же сосут.

— Ясно, один укус! — торжествующе хохочет Андрей.

— Так её сколько сосёшь?! — возмущается Алиса. — Укусил и всё, а тут до-олго.

— Договаривались на укусы, а уговор дороже денег.

— Три, — кричит Алиса. — Три укуса. Два конца и серединка.

Наконец всё сосчитали, и Андрей выбил Алисе в лоб пять щелчков разницы.

— Ладно, — Алиса потёрла лоб и хитро посмотрела на Эркина. — Эрик, а теперь ты будешь играть, да? Ну, да же!

Эркин вытер мокрое от слёз лицо и сел напротив Андрея.

— Давай.

— Ага-ага, — суетилась Алиса. — Мам, ты сюда садись, я рядом, мы смотреть будем.

— Ладно, — Андрей сел поудобнее. — На две, что ли?

— Не малолетки же, — ответил Эркин. — На две и вперехлёст.

— Ладно, ты только того… Не очень.

— Не очень, не очень, — кивнул Эркин. — Начали.

Эркин с самого начала задал такой темп, что Андрей ни одного очка не взял. Когда счёт приблизился к ста, Эркин совсем незаметно, чуть-чуть замедлил движения, и Андрей смог размочить счёт. Игра пошла с переменным успехом, и на счёте сто пятьдесят семь — сто сорок семь Женя решительно сказала:

— Всё. Пора ужинать.

— Ладно, — сразу согласился Эркин. — Подставляй лоб, Андрей.

— А ежели на сигареты обменять, а? — Андрей подмигнул Жене и Алисе. — По затяжкам.

— Я не курю, — рассмеялся Эркин.

— Тогда на конфеты.

Помирились на пяти щелчках, трёх карамельках и большой шоколадной конфете. Эркин сгрёб конфеты и выбил конфеты и выбил Андрею его проигрыш.

— Всё, чист, — Эркин встал и сказал уже по-русски: — Пошли ужинать.

— Пошли, — встал и Андрей.

Выигранные конфеты Эркин сложил в общую вазочку. Алиса выжидательно посмотрела на Андрея, но тот в ответ только скорчил рожу и аккуратно разложил остатки своего выигрыша у своей тарелки.

Ели творог со сметаной и сахаром, пили чай с конфетами. И Андрей щедро угощал всех своим выигрышем.

И как всегда после ужина Женя укладывала Алису спать, Эркин ходил поцеловать её на ночь, а Андрей накрывал на вторую «разговорную» чашку.

— Ну вот, — Женя с удовольствием оглядела их. — Давайте решать.

— А в чём проблема? — улыбнулся Андрей. — Я серьёзно, Женя.

— У тебя с отпуском решилось? — спросил Эркин.

— Десять месяцев отработать надо, — стал серьёзным Андрей. — А у вас?

— Так же, — кивнул Эркин и посмотрел на Женю.

— Да, — Женя подвинула к Андрею конфеты. — Я и в профсоюз ходила, выяснила. Так вот, зимние мы со всеми отгуляли, а ещё двадцать дней осенью, не раньше октября.

— Ну, и у меня, значит, так же, — хмыкнул Андрей. — Закон, говорят, он всем закон. Хотя… стоп, я же с мая, так десять месяцев… — он запнулся.

— Май — это пятый месяц, — сказал Эркин. — А всего их двенадцать, так? — и сам себе ответил: — Так. Значит, после февраля пойдёшь.

— Это в марте? — Андрей мечтательно вздохнул. — Ох, и погуляю я… котом мартовским.

Женя так смеялась, что даже взвизгнула. Смеялся, упав лицом на руки, и Эркин. Андрей самодовольно ухмыльнулся и встал.

— Ну, кто куда, а я баиньки, — и, выходя из кухни, тихонько мяукнул.

Отсмеявшись, Эркин встал и собрал посуду.

— Ты иди, Женя, ложись, я уберу.

— Ага, — встала и Женя. — Спасибо, милый.

Эркин вымыл и расставил посуду, налил воды в чайник, чтобы утром только на огонь поставить. Прислушался. Так, Женя вышла из ванной. Если он сейчас и столкнётся с Андреем, то не страшно, хотя нет, Андрей будет его ждать.

В ванной он быстро вымылся, с наслаждением растёрся полотенцем и, прислушавшись, немного потянулся, разминая мышцы. И в прихожей столкнулся с Андреем.

— С лёгким паром, — ухмыльнулся Андрей.

— И тебя с будущим, — улыбнулся Эркин.

Женя лежала в постели и ждала его. Войдя, Эркин привычно закрыл за собой дверь, сбросил халат на пуф и потянулся под восхищённым взглядом Жени.

— Какой ты красивый, Эркин, — вздохнула Женя.

И тихо засмеялась: такой счастливой была улыбка Эркина.

Время позднее, завтра рано на работу, и Эркин позволил себе только обнять Женю, поцеловать и погладить, пока её тело не стало совсем сонным. И когда она уснула, уткнувшись лицом в его шею, он, осторожно потянувшись над ней, выключил лампу и распустил мышцы. Женя всё ещё обнимала его, и он уже во сне подвинулся, чтобы ей было удобно лежать.

У себя в комнате Андрей сбросил на стул халат, погасил свет и лёг. Простыня приятно заскрипела под телом. До чего же хорошо! Девчонкам он написал, как надо, на работе, в школе, да везде — всё у него тип-топ, хорошо, и лучше не надо. А то письмо… а на хрен! Не нужен он отцу, ну, так и чего психовать, не из-за чего.

Андрей вздохнул, заворачиваясь в одеяло. Он не хотел думать об этом, но всё равно… Каждый — не каждый, но уж через два на третий накатывало. Он сталарся вспоминать отца тогдашним, а видел нынешним, председателем Комитета. И снова от острой боли щемило в груди, как от удара. Андрей стиснул зубы, пересиливая слёзы. И справился. Не в первый раз ему вот так… Ну что, мама? Всё у меня хорошо, всё тип-топ, живу, работаю, учусь. Живу в семье, работаю кем хочу, учусь в школе. Мама, жаль, тебе бы Эркин понравился, и Женя, жена сына — невестка, так? Так, мама, ты бы ведь взяла Эркина в сыновья, он же — мой брат, я так хотел старшего брата, ты знаешь, нет, жена сына — это сноха, Женя тебе сноха, а ты ей — свекровь, Аня с Милой и Алиской вместе бы играли, хотя… Миле сколько сейчас? Мне двадцать один, а она на три года младше, а Аня старше так же, Ане тогда двадцать четыре, а миле восемнадцать, мы бы их замуж выдавали, да, мама, всё у меня хорошо, мама, вот тебя только нет, и девчонок, а отец… Мама, он ушёл когда, ты нам что сказала? Чтоб мы молчали и даже не думали о нём, не вспоминали, чтоб и случайно не проговориться, будто его и не было. Ну, так оно и есть. Не было его и нет. И не нужно. Мама, у меня всё хорошо, слышишь, мама?

Андрей уже спал, продолжая во сне разговаривать с матерью.

Приглашение на вечеринку к Джинни и обрадовало, и смутило Громового камня. Конечно, приятно, и на паре вечеринок он уже был, всё прошло великолепно, но… но Джинни с той стороны, она-то девчонка и не понимает ничего, но вот её мать… Он её видел пару раз в городе, и в общем она ему даже понравилась, вполне приличная старуха, но Джинни как-то обмолвилась, что её отец погиб на войне, так что… так что вряд ли её матери будет приятно видеть его форму и награды. А в племенном тоже не пойдёшь, а штатского у него ничего нет. Значит… значит, надо купить. Рубашку, брюки, ботинки, носки и кое-что поверх рубашки, скажем, лёгкую куртку или дешёвый пиджак.

Он достал и пересчитал свои деньги. Зарплату обещали на следующей неделе, за квартиру он заплатил, но… но остаться без копейки, чтоб и сигарет не на что купить, тоже не хочется. Нет, значит… на сигареты и всякие мелочи десятка до зарплаты, а на остальные пойти купить одежды.

Громовой Камень оттолкнулся от стола и встал. Быстро скинул кожаную рубашку, леггинсы и мокасины, убрал всё это в шкаф и достал форму. Она у него всегда в порядке. Быстро оделся, уложил деньги в нагрудный карман гимнастёрку и застегнул пуговичку. Глянув в зеркало, расчесал волосы. А хорошо его постригли, и вообще… ничего смотрится. Не «смерть девкам», но близко к этому. День пасмурный, и без палки не обойтись. Но боли вполне терпимые.

Будним днём в пансионе тихо и пустынно. Жильцы на работе, хозяйка и прислуга заняты домашним хозяйством. Громовой Камень спустился вниз, взял из стойки для зонтиков свою палку — он теперь держал её здесь и по дому ходил свободно — и вышел на улицу.

День не то что пасмурный, но… приглушенный, дождя нет, может, и не будет, а в воздухе стоит мелкая водяная пыль, и тепло. Громовой камень шёл быстро, но без спешки, не наваливаясь на палку. Как всегда, в будни с утра прохожих мало, некоторые из встречных с ним здоровались. Иных он вспоминал: родители его учеников, — лица других просто знакомы, но отвечал он всем.

А вот в торговых рядах было людно, хоть и не так, как в выходные. Громовой камень шёл вдоль ряда мужской одежды, когда его окликнули:

— Ой, доброго здоровья вам! Наконец-то заглянули!

Громовой камень оглянулся. Пухленькая кудрявая блондинка приглашающе улыбалась ему из-за прилавка. И он сразу вспомнил её. Это мать худенького и такого белоголового мальчика из группы дошкольников, да, Филя, Филипп Смирнов.

— Здравствуйте, — улыбнулся он ей, подходя к прилавку с мужскими рубашками.

— Вот хорошо, что зашли, — она радостно тараторила, раскладывая перед ним прозрачные хрустящие пакеты. — Только-только получили, из Царьграда товар, лёгкие, чистый хлопок, как раз для лета, и расцветка самая модная, а уж вам-то к лицу будет…

Под её трескотню он выбрал себе две рубашки: бежевую с короткими рукавами на жару и голубовато-серую с длинными. Конечно, этого мало, и цвета хорошие, но денег в обрез.

А брюки лучше тёмные, конечно, для лета, да, положены светлые, но ему-то нужны универсальные, чтоб и в пир, и в мир. Ещё ботинки, тоже тёмные, но лёгкие, кожаные под гуталин, две пары носков и… на третью ему не хватило.

И уже идя домой с аккуратным тючком, Громовой Камень вспомнил про куртку. Так, здорово же он просчитался, хотя… хотя, стоп, у него же есть куртка, племенная, с вышивкой и бахромой, но именно куртка, а не рубашка, так что вполне ничего, вполне и даже очень.

Дома он распаковал тючок и разложил покупки на кровати, полюбоваться. Да, возможно он переплатил, и скорее всего именно так, но у него никогда не было таких… вещей. В Эртиле до армии, ему все покупали, в армии тоже понятно… без выбора. Нет, он всё-таки купил хорошо. Так что завтра с утра на урок он пойдёт как всегда в форме, потом вернётся, пообедает, приведёт себя в порядок — примет душ, переоденется — и пойдёт к Джинни. Посмотрим, что из этого получится.

* * *

Чолли придержал Раската, похлопал по шее и отпустил поводья. Облака разошлись, открывая летнее солнце, и равнина сразу заискрилась, заблестела. Чолли распахнул куртку, снял и сунул в карман шапку, подставляя лицо солнцу. Ну вот, первую весеннюю страду они свалили, огород у них теперь не хуже, чем у других. Сад, правда, голый, но опять же соседи объяснили, что сад делают осенью, а урожая всё равно ещё ждать и ждать, но и у них не день впереди, не год, а вся жизнь. А цветы в палисаднике уже цветут вовсю, беседку для летнего чая ему помогли поставить, и летнюю кухню, чтоб зря печь не топить, в хлеву стоит корова, бело-рыжая Милка, и молоко теперь своё, да ещё десяток кур с пёстрым петухом… немалое хозяйство, Настя за весь день не присядет, и он сам до работы, после работы…

Чолли усмехнулся. Смешно, но ему даже нравится всё это. Это его хозяйство, его дом, его семья. Там, в Алабаме, всё равно в нём жило постоянное: отберут! Хозяйское слово ненадёжно, сегодня дал, а завтра отнял. Ни за что-то, ни почему-то, а только чтоб власть свою показать. А здесь… здесь совсем другое. Они это купили, на свои деньги, а что подари ли им, так это ж по дружбе, от чистого сердца. И когда Силины, что в соседнем проулке живут, младшего своего женили, так он с Настей вместе со всеми на той свадьбе гулял, и Настя со всеми женщинами свадебный пирог ставила, а на поезжанье, когда за невестой в Маковку — соседний посёлок — поехали, так он с мужчинами верхом на Раскате, а Настя с другими молодками в бричке. Хорошо погуляли.

Чолли рассмеялся воспоминанию и шевельнул поводом. Раскат сразу пош1л рысью. А объезжать раската ему и не пришлось, конь будто всё знал заранее и подстраивался под него. Теперь-то он понял, что такое: свой конь. Раскат под него, и он под Раската. На следующее лето, когда с табуном будет в степь уходить, Раскат уже поставлен будет. А сёдла здесь другие, пришлось заново учиться да привыкать, это Раскат его принимает как есть, а другие, бывает, сердятся. И он хоть и рабочим пока числится, а и на объездку его зовут, и конюхам он не только помогает, а бывает и наравне работает. И всё не за просто так, а к зарплате прибавка. Ну-ка, давай, раскат, пошёл, ну, пошёл!

И свист ветра в ушах, и стремительно летящая под копыта зелёная молодая трава. Давай, раскат, давай! Чолли привстал на стременах, подался навстречу ветру.

Как тренировать Раската, ему3 рассказали подробно и очень понятно. А однажды, когда он работал Раската в манеже, пришёл директор, постоял, посмотрел, а потом вошёл к нему и сказал. Всё по делу и не обидно. И… и не по-хозяйски. Нет, он директору не ровня, и говорил с ним директор не как с ровней. А… как опытный с новичком. Он для директора — человек, а не скотина рабочая.

Чолли прислушался к дыханию раската и довольно улыбнулся: хорошая дыхалка, а если ещё поставить, как ему говорили, то на осенних скачках он со многими поспорит.

А в воскресенье Мишку и Светку на коня сажали, из младенчества вывозили. Положено здесь так, чтоб от материнской груди да на коня. Соседи собрались, сразу после церкви, стол во дворе накрывали, Настя напекла пирогов, у неё уже совсем хорошо получается, он привёл из конюшни Раската и вывез мишку. И всё бы на этом, да Светка такой рёв подняла, что и её посадили, а она сразу за гриву уцепилась, еле стащили потом. Смеху было, что, дескать, по ошибке девка, парнем бы ей быть, поминали какую-то Кавалерист-девицу, Анку-Атаманшу. А на следующий год он пашу вывезет.

Так, дыхалку он Раскату сегодня отработал, пора и домой. Раската обиходить, домой забежать и на дежурство, сегодня он в ночь. И, словно услышав его мысли, Раскат, не сбавляя хода, стал поворачивать налево, к посёлку.

— Хорошо, Раскат, — похлопал его по шее Чолли. — Хорошо.

* * *

На выходной он решил съездить в Царьград. Погуляет, сходит в зоопарк. Читать он читал, но надо и посмотреть. Утром выедет, вечером вернётся. Он словно спорил с кем-то, отговаривающим его. В самом деле, чего ему киснуть, ездил же, и не раз, и всё благополучно обошлось, деньги, да, потратил, ну, так он же и зарабатывает неплохо, и одет на уровне, и вообще…

И, ложась спать, Дэн завёл будильник на полвосьмого. Чтобы успеть на электричку в восемь- пятнадцать, тогда в полдесятого он в Царьграде. Он уже лежал, когда в дверь постучали.

— Кто? — спросил он, не открывая глаз.

— Это я, Арчи, открой.

Чертыхнувшись, Дэн вылез из-под одеяла и зашлёпал к двери, щёлкнул задвижкой.

— Входи, — и отступил вбок.

Арчи умело при открыл дверь на щель и ловко проскользнул в комнату.

— Ты чего так рано завалился?

— В Царьград еду, — хмуро ответил Дэн. — Чего тебе?

Арчи внимательно посмотрел на него. И спросил, заранее зная ответ:

— Сигареты есть?

— Ты чего? — удивился Дэн. — Головой приложился? Я ж не курю.

— Знаю, — кивнул Арчи и улыбнулся. — А вдруг завалялись?

— Иди ты! — Дэн выругался по-английски и продолжил по-русски: — Коли за этим, так отваливай.

— А поговорить если?

— С этим к доктору Ване. Или к батюшке. Отваливай. Мне вставать рано.

— А чего у тебя там в Царьграде? — не унимался Арчи. — Зазнобу завёл?

— А пошёл ты! — кинулся на него Дэн.

Но силы были равны, и выкинуть Арчи из комнаты не получилось, а там и коридорный мог на шум заявиться, а это уже скандал и до милиции недалеко. А им это нужно?

— Ладно, — отпустил он Арчи. — Говори, зачем пришёл.

— Я ж сказал уже. Поговорить, — Арчи заправлял рубашку в брюки, дрались-то не всерьёз, так что ни синяков, ни порванной одежды и быть не могло. — Тоскливо что-то.

Дэн невольно кивнул. В самом деле, какая-то непонятная тоска то и дело накатывала на него. Да и на остальных, он же видит.

— Ладно.

Он взял со стула и прямо на голое тело натянул старые армейские штаны, потом включил верхний свет.

— Чаю хочешь?

— Для разговора если, — пожал плечами Арчи.

Для разговора — это остывший чай, неполные чашки: всё равно пить не будут. Дэн отодвинул занавеску, закрывавшую кухонную нишу и стал накрывать на стол.

Готовить в комнатах не то, чтобы запрещалось, а… не одобрялось, скажем так. Трактир внизу, только закажи и тебе всё прямо в комнату доставят, но чай… святое дело. И в каждой комнате ниша за весёленькой в тон к обоям занавеской, а там шкаф-стол для посуды и продуктов и маленькая — на один диск — электроплитка.

Дэн поставил на стол две чашки с чаем и кивнул.

— Садись.

С чего-то разговор надо начинать.

— Ты завтра как?

— Во вторник, — Арчи вертел, катал в ладонях чашку, будто грелся, — ты в школу записался?

— Как все, — Дэн усмехнулся. — А чего ещё делать?

— Слушай, — Арчи улыбкой извинился за вопрос, — ты в Царьград поэтому мотаешься?

Дэн угрюмо кивнул.

— Ну… интересно тоже, конечно.

Помолчали, и арчи заговорил о том, о чём все думали, но старались вслух не говорить.

— Элам проще.

— Да, смотри, как устраиваются.

— Хотя… вон Джо с Джимом возьми.

— Они вдвоём, так что семья, да и Пафнутьич, крёстный их…

— Он одинокий, своей семьи нет, вот и пофартило парням.

— А тётя паша нам всем крёстная, да на всех её не хватит.

Семья, иметь свою семью… раньше они об этом не думали. Лишь бы выжить. И в госпитале, в Спрингфилде, все жили в одном корпусе, и они были как все. А здесь… гостиница, меблирашки, жилец на пансионе… устроились-то все, а всё не своё, у чужих, ну, не из милости, а за деньги, а всё одно. Своего только одежда, да из посуды кой-какая мелочь. Будто…

— Временные мы здесь, — сказал вслух Дэ.

И Арчи кивнул.

— А что делать? Не там же оставаться.

— Ещё чего! — фыркнул Дэн. — Как Андрею? Дрожать, что встретишь?

— Ну, я-то своего подушкой, — усмехнулся Арчи, — прикрыл.

— Последнего, — уточнил Дэн. — А прежнего? А надзирателей? Э, да чего там говорить. А здесь… может, и приживёмся.

— А куда ж денемся, — ответил по-русски Арчи. — Назад дороги нет. Ты ссуду потратил?

Дэн мотнул головой.

— На одежду оставил, а остальное на книжку.

— Ну, как все, — улыбнулся Арчи. — Тётя паша присоветовала?

— А кто ж ещё? У доктора Юры теперь свой дом. У докт ора вани тоже. Кому мы нужны, сам подумай.

Арчи кивнул, но возразил.

— А помнишь, доктор Ваня говорил, что ты сами себе нужны. Что все люди… как это? Да, самоценны.

— Ты уже вроде Андрея заговорил, — усмехнулся Дэн. — Так это люди, Арчи, а мы… — и по-английски: — Погань рабская, — и снова по-русски: — И людьми не станем. Ты же знаешь это.

— Знаю, — вздохнул Арчи. — Но… послушай, мы же перегорели.

— И кому мы теперь нужны?

Дэн сам не ждал, что разговор так пойдёт, но вот… накипело и выплёскивается.

— Ладно, — тряхнул он головой. — Как будет, так и будет.

— Ладно, — согласился Арчи. — На следующей неделе школа заработает, не до психов станет.

Дэн с улыбкой кивнул. Доктор Ваня им так и говорил, ещё в Спрингфилде. Чтоб всякая дурь в голову не лезла, надо чем-то заняться. И школа тут в самый раз.

— С осени тогда на среднюю? — окончательно перешёл на русский арчи.

— Аттестат же нужен, — ответил Дэн. — Со справкой нас только здесь и будут держать. А так…

— Ну, и дипломы наши, — возразил Арчи. — Массажист, медбрат, а санитаром тебя и так везде возьмут. Но аттестат тоже нужен. Да только три года пахать.

— Отпашу, — усмехнулся Дэн. — А ты что, против?

— Нет, конечно.

Арчи рывком встал.

— Ладно, спасибо за разговор. И спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — кивнул Дэн.

Когда Арчи ушёл, он собрал со стола чашки и пошёл их мыть. За одной занавеской кухня, за другой — душ и уборная с раковиной, все удовольствия сразу и под боком. Как в госпитальном боксе. Или хозяйской камере. Там тоже всё рядом. Нары, унитаз и душ. Только без занавесок. Он досадливо тряхнул головой. Что-то часто он прошлое вспоминать стал. Нет, к чёрту, спать. А завтра в Царьград и… и всё у него будет. Пока ему хватает, а вот обзаведётся семьёй, тогда и о доме думать будет. По семье глядя.

* * *

До экзаменов оставалось две недели, и Культурный Центр ходил ходуном. Ведь такое… такое… ну, никогда ж такого не было!

— А ну, как не сдадим? — Трофимов сокрушённо разглядывал свою тетрадь по русскому.

Ему ответили вздохами и хмыканьем: все в последнем диктанте насажали ошибок. От волнения, что ли? Андрей ухитрился перепутать все безударные, Эрки н опять не поставил ни одной запятой, а Тим всё написал английскими буквами. И остальные… у кого как, но неправильно.

— Ничего страшного, — успокаивала их Полина Степановна. — Бывает.

Артём тоскливо вздохнул, покосился на хмурого соседа.

— Когда переписывать будем? — разжал губы Эркин.

— Не будем, — ответила Полина Степановна.

Все удивлённо уставились на неё. Как так?! Ошибки надо переписать, всегда ж так было. Она улыбнулась.

— Вы просто устали. Сегодня почитаем и поговорим о прочитанном. Кто выучил басню?

Руки подняли почти все. Полина Степановна кивнула, укоризненно посмотрела на густо покрасневшего Иванова — уже в третий раз отказывается — и вызвала Артёма.

И, хотя больше об экзаменах речи не было, на перемене заговорили о том же, вернее, о детских.

— Ну, нам ладно, а мелюзге-то зачем? — пыхнул дымом Павлов.

Его чёрное лицо лоснилось от пота: уж очень туго давалась ему грамота.

— У них не экзамен, — возразил Артём. — А этот… утренник. И тесты. Класс определят. И всё.

Эркин кивнул. Алиса дома уже уши прожужжала об утреннике. И родителей собирали, объясняли, что и как подготовить. Выставка работ будет, ну, покажут, что нарисовали-налепили, а потом концерт. Будут петь, плясать и стихи читать.

— Нам бы так, — хмыкнул Андрей.

Все дружно рассмеялись.

— А что? — зубоскалил Андрей. — Не спели бы? Да ещё как! И сплясали бы, — и вдруг шёпотом, так что только они, кто не просто рядом, а вплотную стоял, услышали, выдал речитативом такую частушку…

Эркин даже задохнулся от смеха, и Андрей похлопал его по спине.

— Да-а, — вытер выступившие слёзы Аржанов, — тут ты отличник.

Прозвенел звонок, и они вернулись в класс. Сейчас история, тоже… экзамен сдавать. Три экзамена — это ж- обалдеть! Хорошо хоть, что по английскому только итоговая контрольная — и всё. А по русскому — диктант, по математике — экзамен, но там тоже писать надо, а историю и природу устно сдавать. Хорошо, что за раз: вопрос оттуда, вопрос отсюда… Ох, как голова не лопнет… Братцы, если сдам…

Но в класс вошла Калерия Витальевна, и Андрей отмахнулся от Трофимова.

— Потом доскажешь, Олег.

Калерия Витальевна оглядела класс. Сосредоточенные до угрюмости лица, внимательные глаза.

— Повторим, о чём говорили на прошлом уроке.

Понимающие кивки, шелест перелистываемых страниц… Обычный урок. Ну, а если на экзамене такой же вопрос попадётся? Так что теперь смотри в оба глаза, а слушай в четыре уха.

Как всегда, после уроков они шли домой втроём: Эркин, Андрей и Тим. Шли молча, но вместе.

— Завтра на шауни? — спросил, уже подходя к дому, Тим.

— Как всегда, — ответил Андрей.

А Эркин молча кивнул. Он что-то очень устал. Больше, чем обычно. И чувствовал такую же усталость у Андрея и Тима.

— А если ещё и по шауни экзамен… — вдруг сказал Андрей.

— Какой экзамен, когда нас трое всего, — возмутился Тим. — И занимались всего ничего. Охренел?!

— Я ж сказал. Если… — ухмыльнулся Андрей.

Но они уже подошли к дому, и заводиться Тим не стал. Да и не из-за чего, если всерьёз подумать. Он хмуро попрощался и ушёл к своему подъезду. Андрей покосился на Эркина и улыбнулся.

— Ничего, братик, всё будет в порядке.

— Раз выжили, то и проживём, — ответно улыбнулся Эркин.

Поднялись по лестнице, так же не спеша прошли по коридору к своей двери. Женя встретила их обычным:

— Ну, молодцы, мойте руки и за стол.

Чай, картошка с жареными сосисками, печенье, хлеб, масло…

— Женя, умереть, как вкусно.

— На здоровье, Андрюша. Эркин, ещё?

— Спасибо, Женя, — Эркин покачал головой, облизал и отложил вилку, вздохнул. — Женя, я с диктантом сегодня… — и снова вздохнул. — На двойку написал.

— Я тоже, — сразу кивнул Андрей и недоумевающе пожал плечами. — Как затмение нашло.

— Ничего страшного, — Женя налила Эркину чаю, подвинула ближе к Андрею вазочку с конфетами. — Бывает. Вы просто у стали.

— Да, Полина Степановна тоже так сказала, — Эркин тряхнул головой. — Женя, что Алисе ещё нужно? Ну, для утренника?

Женя улыбнулась.

— Да вроде всё. Туфельки я ей купила, белые, под платье.

— Это рождественское? — уточнил Эркин.

— Ну да. В матроске жарко уже.

— А я его не видел, — усмехнулся Андрей и тут же сам себя утешил: — Ну, на утреннике и посмотрю, — допил чай и встал. — Кто куда, а я баиньки. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — почти в один голос ответили Эркин и Жене.

Когда они остались вдвоём, Эркин виновато посмотрел на Женю.

— Женя, я… я сам не понимаю, как это получилось. Ну, с диктантом.

— Ничего, — улыбнулась Женя. — Всё будет хорошо, Эркин.

— Да?

— Ну, конечно.

Женя потянулась к нему и погладила по плечу. Эркин перехватил её руку, поцеловал и встал.

— Я уберу.

— Нет, ты устал, — встала Женя. — Я всё сделаю, а ты иди, ложись.

Эркин кивнул и вышел. Что-то он очень устал, даже как-то… чересчур. И хотелось одного: лечь и заснуть. Он дотащил себя до душа, быстро и без обычного удовольствия обмылся и уже во сне добрался до спальни и лёг.

И когда Женя пришла в спальню, он уже спал и даже не проснулся от её поцелуя в висок. Только вздохнул, как всхлипнул. Женя погасила лампу и вытянулась рядом с ним. Пусть спит, смешно, конечно, что он так переживает из-за случайной двойки, смешно и трогательно. Она даже тихо засмеялась, засыпая. Эркин не мог её услышать её смеха, но его лицо просветлело.

Громовой Камень, выйдя из дома, с наслаждением всей грудью вдохнул по-утреннему свежий и по-летнему тёплый воздух. До чего же хорошо! К утреннику, правда, он ничего не приготовил. Но это не страшно. Задел у него есть: почти вся дошкольная группа идёт в трёхъязычный класс. И в средней школе не с нуля начнёт. А со взрослыми… Две субботы вылетают: сегодня — утренник, а в следующую у них устный экзамен. Летом занятий не будет. Ладно, в сентябре продолжим. Тим, может, и бросит, но Морозы — оба — не отстанут. Из какого всё-таки племени Эркин. Редкое имя, практически, да, только читал, но с таким именем не встречал, даже не слышал, легенда… уж очень похожа на правду, а правда — она страшная. Имя обречённых. Как такое могло получиться? А сам он говорить об этом явно не хочет. Совсем обрусел, даже язык как заново учит, но ведь пришёл же. Видно родители очень рано увезли из племени…

Он шёл быстро, почти не хромая. Сегодня он опять в форме, при полном параде. Без пиджака в одной рубашке торжественности нет, а в куртке жарко. Но тогда на вечеринке у Джинни она произвела впечатление. Громовой камень улыбнулся воспоминанию…

…Собирались в семь, и он вышел из дома без десяти минут. Когда он, уже во всём новом и в племенной куртке спустился вниз, Ефимовна громко ахнула.

— Господи Исусе, каким ты красавчиком, Гриша. В гости никак?

— Да, — улыбнулся он. — В гости.

— Ну, в добрый час тебе, с богом.

И Капитолина Алексеевна вышла как раз в переднюю, и тоже ахнула, восхищаясь курткой, и пожелала удачи. И на улице смотрели ему вслед, но без насмешки, только с удивлением. А уж дома у Джинни…

… «Беженский корабль» — смешное и точное название — встретил его вечерними огнями в окнах, а у подъезда его вдруг окликнули:

— Хей! Я тебя вижу, кутойс.

Это был младший Мороз, Андрей.

— Хей, и я тебя вижу, — ответил он.

Андрей явно тоже направлялся куда-то в гости, но остановился поговорить. Сказал пару слов о погоде и перешёл на русский язык.

— Это, — и показав глазами на его куртку, — это… своё, ну, племенное, да?

— Да, — кивнул он с улыбкой.

— И со значением, как имя?

— Да.

Он понял, что Андрей и хочет расспросить его, и не решается задерживать, а потому пообещал:

— На уроке расскажу.

— Спасибо, кутойс, — обрадовался Андрей и попрощался, совсем правильно, даже акцент слабо заметен.

И, поднимаясь по лестнице, он улыбался: вот и тема следующего урока определилась. В коридоре второго этажа ему опять встретились его ученики из дошкольной группы. Но те только здоровались, изумлённо разглядывая его куртку. У дверей квартиры Джинни он остановился, перевёл дыхание и позвонил. Ему открыла Джинни и ахнула.

— Как хорошо! Здравствуй, заходи! Мама, посмотри, кто пришёл!

Он вошёл, и его сразу окружили, ахая, рассматривая и восхищаясь. Все собравшиеся были ему знакомы, и всё было хорошо, как на любой вечеринке…

…Ну, вот и дошёл. Сегодня в Центре многолюдно, как на открытии. Дети, их родители, знакомые, учителя. В фойе по стенам развешаны рисунки и вышивки, на столах расставлены поделки. И все с аккуратно надписанными табличками.

И вместе со всеми Громовой Камень ходил, рассматривал. Его то и дело окликали, чтобы он подошёл, посмотрел именно этот рисунок, или вылепленных зверюшек, или вышитую салфетку. И все называли его кутойсом. Дети, а за ними и их родители.

— Это я нарисовала, — гордо показывает ему Алиса на свой листок. — А ещё я петь буду. И…

— Алиса, — строго останавливает её Женя.

Громовой Камень, соглашаясь, кивнул и сказал на шауни:

— Перед боем не хвастают, — и по-русски: — Переведёшь?

— Ну-у, — протянула Алиса и посмотрела на стоявшего рядом Эркина. — Ну… себя не хвалят… перед боем. Так?

Громовой камень и Эркин кивнули одновременно.

— Кутойс, а это я вылепил, — влез Дим. — И Катька.

Алиса покосилась на него, но промолчала. Всё равно она успела первой.

Зазвенел звонок, и все потянулись в зал. Валерия Иннокентьевна, в белой кофточке с кружевным бантом и длинной чёрной юбке, слепо наткнулась на Громового Камня у входа в зал. Он поддержал её под локоть.

— Всё будет хорошо, Лера.

— Спасибо, Гриша.

Она улыбнулась ему и тут же побежала вперёд по центральному проходу к сцене.

— Дети, хор, сюда, на первый ряд. Алевтина Алексеевна…

Алевтина Алексеевна уже сидела за роялем и с улыбкой смотрела с высоты сцены, как рассаживаются участники и зрители.

Джинни усадила Норму.

— Мама, я пойду к детям.

— Конечно, Джинни, всё в порядке.

Норма ободряюще похлопала по руке. И Джинни убежала к детячм.

Андрей, сидя рядом с Эркином и Женей, изо всех сил удерживался, чтобы не скорчить рожу то и дело оглядывающейся на них Алисе. Эркин, будто почувствовав что-то, покосился на него, и Андрей сразу стал очень серьёзным.

Вела концерт Василиса Васильевна. Она была в длинном нарядном платье и ткфлях на высоких каблуках. Но все учителя сегодня оделись очень нарядно. Даже те, кто не работал с детьми. Мирон Трофимович все свои ордена надел. И Аристарх Владимирович тоже. Два ордена и медали. А так никогда не подумаешь.

Эркин видел знакомых по «Беженскому Кораблю», по Старому городу, но осбо оглядываться и озираться было уже некогда. На сцену поднимался хор доршкольников. И среди н их Алиса. В белом, с оборочками и кружевами платье, что ей на Рождество подарили, в белых гольфах и новых белых туфельках. Женя сделала ей два чуть подвитых на концах хвостика-локона и вывязала пышные белые банты. И остальные девочки тоже в новых нарядных платьях, а мальчики, все как один, в белых рубашечках.

Валерия Иннокентьевна переглянулась с Алевтиной Алексеевной, и та начала играть. Двое или трое малышей начали петь невпопад и немного раньше, но в целом «Во поле берёзонька стояла» получилась очень стройно. Зал хлопал, не жалея ладоней. Потом спели ещё про солнышко и лето. И вперёд по знаку Валерии Иннокентьевны вышли трое. Маленький круглолицый негритёнок — Эркин знал, что он из той же башни, что и Миняй, а отец у него трёхкровка и работает на стройке, весной приехали, — смуглая кудрявая девочка из Старого города и Алиса. Они спели по-английски. Джинни перевела дыхание и захлопала вместе со всеми.

После пения малыши встали в строй, и весь хор стал читать стихи. Каждый по две-три строчкит, а получалось очень складно и красиво.

Малышам долго и упоённо хлопали. Зина умилённо промокнула платочком глаза, а Тим с усилием еле удержал лицо.

Сбежав со сцены, дети бросились к родителям, а на сцену стали подниматься старшие.

Пока выступала мелюзга, Артём спокойно сидел рядом с дедеом и бабкой, держа на коленях Ларьку. И пение, и стихи ему понравились. Но когда на сцене встали старшие, а среди них Санька в новенькой голубой вышитой рубашке и Лилька в синем, обшитом тесьмой сарафанчике и белой вышитой кофточке, он заволновался. Бабка, как стало известно о концерте, шила и вышивала, не разгибаясь, чтоб в хороводе Санька с Лилькой были не хуже других. И Ларьке, чтоб не ревел, сшила новую рубашку, розовую. И он сам в своей лучшей рубашке, красной, с витым шнурком-пояском. И у Саньки с Ларькой такие же пояски, а у Лильки тканой узкой полоской с красными кисточками на концах. Но ведь одежда — это так, пока рот не откроют.

И пока на сцене пели и плясали, Артём сидел как на иголках, немного успокаиваясь только на чтении стихов. Но всё обошлось благополучно. Ни Санька, ни Лилька не сфальшивили и в танце не сбились. Артём самодовольно улыбнулся: недаром он их две недели каждый вечер гонял и учил. Послушал тогда под дверью, как учат, запомнил мелодию с голоса и учил. Даже Ларька гудел в тон, не сбиваясь.

Хлопая долго и упоённо. Отбивая ладони, Громовой Камень про себя решил: на следующий год он хоть одну песню с танцем, но сделает. Танец… подберёт, что попроще и не военный, конечно… барабан и бубен… это он сам и сделает, а ождежду… ну, там с родителями придётся поработать, но ортоже — вполне решаемо.

Василиса Васильевна поблагодарила пришедших и объявила концерт оконченным. И сразу шум голосов, смех, аплодисменты и толкотня вокруг учителей. Каждый хотел поблагодарить, посоветоваться, спросить о своём, что дескать, как мой или моя…

И в этой круговерти Санька и Лилька подтащили Артёма к Валерии Иннокентьевне.

— Вот, это Тёмка…

— Он, знаете, как поёт здоровско…

— Он нас учил, вот…

— Он всех перепоёт, запросто!

Покраснев до тёмно-бордового цвета, Артём затравленно огляделся, не зная, куда бежать и у кого просить помощи. Вот втравили его мальцы, ну, он им дома за всё врежет. Если сейчас обойдётся.

— Да? — обрадовалась Валерия Иннокентьевна. — Обязательно приходи, мы осенью большой хор будем делать.

На счастье Артёма, её кто-то отвлёк, и страшного вопроса: а где это он научился петь, не прозвучало. Он благополучно выдрался из толпы, волоча Ларьку, которому приспичило потыкать вон те… ну, как их…

— Клавиши, — сердито сказал Артём по-английски и пообещал уже громко по-русски: — Я тебе так потыкаю, что по гроб жизни запомнишь.

Но самому так захотелось сесть к роялю, тронуть клавиши, он ведь хорошо играл, руки, правда, не те стали, а хочется… Артём сердито отвернулся от сцены.

— Пошли. Деда где?

— А вона, — Лилька ткнула пальцем. — С английской училкой.

— Ага, вижу.

И стал пробиваться туда.

Джинни никак не ждала, что стольким понравится, что начнут спрашивать об английском хоре…

— Да, конечно, осенью…

Женя обошла и поблагодарила всех учителей. Андрей и Эркин с Алисой ходили за ней следом. И когда они наконец вышли на крыльцо, Алиса задумчиво спросила:

— Ну, и за сколько пятёрок это считается?

Андрей схватил открытым ртом воздух и захохотал.

— Ну, племяшка, ну, ты даёшь!

Отсмеявшись, Женя сказала:

— Сегодня твой день, Алиса. Всё, что хочешь.

— Всё-всё? — уточнила Алиса. — И без супа?

Женя вздохнула. Но ведь обещала, значит, надо держать слово.

После совещания при самом деятельном участии Андрея они отправились в кафе на праздничный обед. А потом мороженое, а потом ещё…

В учительской было шумно и весело. Надо же как хорошо всё получилось… и, разумеется, осенью работу продолжить… ну да, хор… и кружок рукоделия… и изо-деятельность… смотрите, и взрослые заинтересовались… Джинни, ты молодец… спасибо, Гриша… да, английский хор нужен, многие знают язык… да, а выставку сделать постоянной… и обновлять экспозицию…

— Дорогие коллеги, — Аристарх Владимирович постучал карандашом по графину с водой. — Я думаю, мы вполне можем себе позволить продолжить празднование. Скажем…

— У меня, — закончила за него Алевтина Алексеевна и, когда все удивлённо посмотрели на неё, улыбнулась. — Приглашаю всех на праздничный чай. И не спорьте.

— Но…

— Вы бы сказали…

— Складчину бы сделали…

— Нет-нет, — решительно пресекла она этот гомон. — Дорогие коллеги, я, да, десять лет играла только для себя, и то… Нет, это совсем другая история, она не стоит внимания. Но сегодня мой праздник, я вернулась к самой себе и приглашаю вас опраздновать это событие.

После такого заявления спорить было уже неловко.

Зина шла под руку с Тимом, гордо подняв голову и любуясь идущими впереди детьми. Дим и Катя так хорошо пели и стихи читали. Лучше всех, не сбились ни разу, и Димочка не шалил, не озорничал, и Катя в полный голос пела, а то всё шёпотом норовила.

— Правда, хорошо как было, Тима?

— Правда, кивнул Тим, поддерживая Зину.

— Пап, — обернулся к ним на ходу Дим. — А мороженое будет?

— Будет, — улыбнулся Тим. — Вы заработали.

— В «Север» пойдём, да, пап?

«Север» — кафе-мороженое недавно открылось на Главной улице.

— Конечно, в «Север», — сразу ответил Тим.

Научившись читать по-русски, он теперь тоже покупал каждый день газету и старательно прочитывал её от Названия до списка и адреса редакции. О «Севере» писали много. И что там у входа стоит чучело белого медведя, и что мороженое там тридцати сортов.

— Тима, а обед как же? — с сомнением в голосе спросила Зина.

Дим и Катя затаили дыхание.

— Сегодня можно, — ответил Тим.

— Да уж, ради такого дня, — сразу согласилась Зина.

— Катька! Давай наперегонки! — радостно заорал Дим, бросаясь вперёд и волоча за собой сестру.

Ведь за что другое и наказать могут. Со взрослых станется.

По дороге домой Артём продолжал злиться, но дед строго сказал:

— Ты это чего? Не порть праздника.

— Да подставили они меня, — нехотя ответил Артём.

— А и ни фига, — зачастила Лилька. — Мы только училке хоровой сказали, что Тёмка поёт хорошо.

— Я т-те дам, — дед несильно ткнул её по затылку. — Не училка, а по имя-отчеству, уши оборву за непочтение. А ты чего набычился?

— Она меня в хор зовёт, — пробурчал Артём.

— Ну, и иди, — вступила бабка. — Коли бог тебе что дал на радость людям, то и радуй людей. Не помрёшь небось.

Артём покосился на деда и упрямо промолчал, опустив глаза. Но потом заставил себя улыбнуться. А когда Лилька и Санька, увидев лоток с мороженым, побежали к нему хоть посмотреть, а Ларька припустился за ними, Артём полез в карман.

— Деда, я куплю на всех…

— А чего ж нет, — согласился дед. — В такой-то день.

И бабка закивала.

Рядом с тележкой мороженщика как раз под тенью от нависающей над забором отцветающей уже сиренью скамейка. На ней вшестером и устроились. Вафельные стаканчики с мороженым были чудо как хороши. И название смешное — крем-брюле.

Поев, ещё немного посидели. Лырька хныкнул, что хочет ещё, но дед цыкнул:

— Пузо лопнет.

— А теперь? — спросил Санька. — Домой?

— Домой, — решительно встал дед.

Артём улыбнулся: ему это слово очень нравилось. Свой дом — великое дело.

* * *

Хотя Эстер знала о предстоящем — Ларри ещё когда ей сказал — и даже вроде что-то обдумывала, но известие о званом обеде уже в это воскресенье застало её врасплох. Но переживать и ужасаться было некогда: с такой надеждой смотрел на неё Ларри. Эстер храбро улыбнулась.

— Всё будет хорошо, не беспокойся.

Ларри кивнул.

Они сидели в гостиной у камина, дети уже спали наверху. Ларри посмотрел на Эстер.

— Нужны деньги?

— Я прикину, что будем делать, и уже тогда… Ну, сервировка у нас в порядке, с обстановкой тоже… — Эстер задумчиво отхлебнула из своего стакана. — Ну что, Ларри, до воскресенья ещё уйма времени, целых четыре дня. Всё успеем.

Ларри вздохнул.

— Если бы ты сегодня была там, Эсти… ты бы их уже увидела.

— Ничего страшного.

Эстер пересела на подлокотник его кресла, обняла. Даже сейчас они были одного роста, и она поцеловала Ларри в висок.

— Эсти…

— Не волнуйся, милый. И знаешь… я уже думала об этом, Давай сделаем… — она смущённо улыбнулась и, невольно приглушив голос до шёпота, выдохнула долгие годы запретное слово: — аидише, — и откашлявшись, продолжила у же нормальным голосом: — обед. Как мне рассказывала Рут. С фаршированной рыбой, гусиными шейками, ну, ты понимаешь…

— Да, — сразу согласился Ларри. — Рыбу Я сделаю сам.

— Она у тебя просто необыкновенно получается, — Эстер снова его поцеловала, уже в щёку. — Я завтра всё продумаю, составлю меню и составлю полную роспись закупок. И займусь.

— Да, Эсти, а…

— А дети, — разу догадалась о невысказанном Эстер, — дети немного побудут с нами, а потом я дам им сладостей, и они пойдут к себе. Обед поздний, им ещё рано, — она улыбнулась, — бывать на приёмах. Марк умеет держаться, а Рути — совсем ещё малышка. К тому же они быстро устанут. Одно дело — наша свадьба, а здесь…

— Да, — подхватил Ларри. — Но что же, они весь день будут голодные? Дети?

— Зачем же? Я их накормлю, и вообще… пообедаем даже раньше обычного, потом вымою, переодену, они побудут в гостиной и уйдут. Всё будет нормально, Ларри.

Он кивнул и с надеждой посмотрел на неё.

— Ты думаешь, это… им понравится?

— Ну конечно.

Ларри улыбнулся.

— Ты умница, Эсти. Я… я ведь не знаю, как это… приём… раут… Ну, ты понимаешь, вот, соседи там, даже отец Артур… это одно. А сэр Фредди и сэр Джонатан…

— Ларри, милый, всё будет в порядке. И с деньгами у нас нет проблем, не так ли? — она лукаво подмигнула ему.

Ларри смущённо и в то же время радостно улыбнулся. Когда он в субботу взял с собой Эсти и детей и показал им магазин, кабинет и даже мастерскую…

…Эсти оглядывается.

— А кто здесь убирает?

— Я сам, — он подмигивает сыну. — А по субботам мне помогает Марк.

— А сегодня мы все поможем, — Эстер, улыбаясь, смотрит на рут. — Да, Рути?

Рут рассеянно кивает, явно не слушая и не слыша. Настолько её очаровали шкафы с витринами…

…Конечно, он в тот день не работал, а рассказывал и показывал, открыл все шкафы, чтобы Эсти и Рути могли всё рассмотреть и даже кое-что потрогать. А потом Эстер сказала, что она хочет посмотреть его книги. Пока просто познакомиться. И он открыл кабинетный сейф и выложил перед ней все папки и книги. Эстер сразу стала очень серьёзной и села к столу. И он не ушёл в мастерскую, а остался в кабинете. Сел на диван и смотрел. Как дети стоят у витрин, и Марк что-то шёпотом рассказывает Рут, а та тихонько смеётся и тоже шёпотом отвечает. И как Эстер быстро перелистывает, проверяет корешки счетов, подтягивает к себе счёты — сам он ими не пользовался, он и просто стоят на столе, как положено в кабинете — и уверенно щёлкает костяшками, и то удовлетворённо кивает, то хмурится и качает головой.

— Знаешь, — Эстер подняла голову, — я ждала худшего. Порядок нельзя назвать образцовым, милый, но это порядок. И… — она улыбнулась, — я не всё поняла, но это потом.

Он кивнул, смутно догадываясь, о чём Эстер хочет поговорить с ним. Да, конечно, лучше это не при детях.

И вечером, когда дети уже спали, а они поднялись в спальню, и он уже лежал в постели, а Эстер расчёсывала на ночь свои волосы, она сказала:

— Ларри, я не поняла, милый, ты разве не на контракте?

— Нет, — улыбнулся он, — я… сэр Джонатан и я — совладельцы.

— Так, — Эстер положила щётку на подзеркальник и повернулась к нему. — И какова твоя доля?

— Шестьдесят пять процентов от дохода. Дом, магазин и мастерская — моя собственность, ну, инструменты, часть материала. И все сокровища Дома Левине. То, что ты видела в кабинете, в шкафах.

— Ларри! Это… невероятно! А в банке?

— У меня есть свой счёт, личный. И другой, совместный с сэром Джонатаном, деловой.

Эстер медленно кивнула.

— Так ты настолько…

— Мы, — перебил он её, догадавшись о непризнесённом. — Мы, Эсти…

…Больше они об этом не говорили. Он каждую неделю выдавал Эстер на хозяйство. Она сама определила сумму. Только он как-то сказал ей:

— Эсти, если тебе не хватает… Деньги же есть.

И услышал твёрдый, как говорят о давно продуманном и решённом, ответ:

— Детям нужно образование, Ларри.

Он сразу понял её и кивнул. И к тому же… им не стоит особо выделяться. Он повторил это вслух, и Эстер горячо согласилась с ним.

Но званый обед… это не соседская вечеринка. И к тому же такие люди. И утром, прежде чем уйти на работу, Ларри решительно достал чековую книжку и выписал чек.

— Вот, Эсти, наличных у меня не так много с собой, возьми в банке. Хорошо?

— Да, — Эстер взяла чек и улыбнулась ему. — Всё будет в порядке, милый, ни о чём не беспокойся.

Он поцеловал её в щёку и ушёл.

Эстер, как всегда, постояла на крыльце, глядя ему вслед, пока он не исчез из виду, и вернулась на кухню.

— Марк, Рути, помогите мне.

Как всегда, быстро всё убрали, и она отпустила детей играть в саду. А теперь… теперь займёмся делом.

Иметь всегда под рукой блокнот для записей она привыкла ещё на работе. Но столько комнат, что сразу и не вспомнишь, куда его дела, вернее, где оставила. Кажется, в спальне.

Да, там он и лежал, на комод. Эстер взяла его и спустилась в кухню, села к столу. Итак: что нужно, что есть, что купить? Сначала определим меню, чтобы не покупать лишнего. И в отдельную колонку, что в дом. Сервировка… одежда… надо всё продумать. «Мужчина должен уметь много зарабатывать, а женщина — экономно тратить». Так говорил Дэвид, сгибаясь над очередным чертежом. А Эд любил повторять, что дырявую ванну даже самый мощный кран не наполнит. И нахваливал её за состряпанный из мизера обед.

Эстер улыбнулась воспоминания. Ну вот, кажется, вс… разумно. Салат, форшмак, бульон с гренками и фаршированными шейками, рыба, курица, десерт, а аперитив и коктейль после обеда — это уже компетенция Ларри. Он скажет, или нет, сам купит, бар — его территория. С этим ясно. Теперь сервировка…

Закончив, она перечитала свои записи и встала. Пора. Сегодня уже среда, если она хочет всё успеть, надо спешить. Сначала в банк…

Когда она в новом «деловом» платье — Колетт хорошо шила не только свадебные наряды — вышла на крыльцо, Марк и Рут подбежали к ней.

— Мама, ты куда?

— Ты за покупками?

— Мы с тобой.

— Нет, — улыбнулась им Эстер. — Я иду в Большой город.

Большим городом называли центр, а многие и вообще белые кварталы. Марк сразу понимающе кивнул, но предложил:

— Я помогу, мама.

— Спасибо, сынок, — Эстер погладила его по голове. — Я справлюсь. Будьте умниками и не уходите из дома.

— Мама, — начала рут, — а ты принесёшь нам чего-нибудь?

— Я иду по делам, — строго сказала Эстер, но тут же улыбнулась. — Как получится.

— Ладно, — вздохнула Рут.

— Мы будем ждать, — улыбнулся Марк.

Уже на улице Эстер обернулась помахать им рукой. Оба стояли на крыльце и смотрели ей вслед.

День за днём в хлопотах, беготне и тратах…

…- Две большие курицы в субботу, миссис Эстер? Слделаем, не проблема.

— Спасибо, мистер Роуз.

Смуглое лицо мясника лоснится, словно истекая жиром.

— А в пятницу тогда…

— В пятницу, как всегда.

— Помню-помню, — и Роуз перечисляет ей её обычные закупки.

Эстер с улыбкой кивает, и Роуз, заговорщицки понизив голос и подмигивая — это его обычная манера при важных сообщениях — говорит:

— Сосиски будут. Особенные.

— Пикантные? — радуется Эстер.

— В самую точку, миссис Эстер, — и многозначительно: — От Мортонса.

— Я возьму фунт.

— Понял, всё сделаю.

Фунт пикантных сосисок — это, конечно, дорогое удовольствие. Но удовольствие…

…- Лучше карпа ничего нет, миссис Эсти, вы уж мне поверьте.

— Да, спасибо. Вот этого тогда и… — одной рыбины будет мало, пожалуй, да, надо двух, не меньше, — и вот ещё этого. Спасибо, миссис Эми.

— На здоровье, миссис Эсти…

…А орехи, пряности, а всякие незаметные, но такие нужные и очень дорогие мелочи… За этим она ходила в «белые» кварталы. Там и раньше было главным — уверенно держаться. А уж сейчас-то… Да с её деньгами.

За столовым бельём и приборами она пошла на Маркет-стрит. Да, это дорого, это очень дорого, но… положение обязывает.

Она выбрала скатерть и салфетки с вытканными венками из роз и лавров. Рут — да упокоится её душа — рассказывала, что в доме Левине праздничная «пасхальная» скатерть была заткана шестиконечными звёздами, да, кажется, так, могендовидами, и Дэвид вспоминал о такой же, уже доме их бабушки и дедушки, разорённом ещё задолго до её рождения, но… нет, это надо специально заказывать, нет-нет, так рисковать и нарываться нельзя. Хватит того, что они Левине. Ведь мало ли что…

И Эстер перешла к прилавку со столовым серебром. Сервиз у них строгий, изысканно простой, значит, и вычурное «под старину» серебро не подойдёт. Рукоятки гладкие, но изящной формы, современные, но не экстравагантные. Полная дюжина, плюс сервировочный комплект, кольца для салфеток… нет, салфетки она сложит и поставит короной, подсвечники… да, парадный стол со свечами. Подсвечники в этом же стиле… а если… а если взять тот, что у Ларри в шкафу? Она даже задохнулась на мгновение, представив, как это будет. Но… но без Ларри она это решить не может, и на подсвечники всё равно уже не хватит, она же сама не подумала о них заранее. Зайти к Ларри… да, именно так она сейчас и поступит.

Она расплатилась за серебро, скатерть и салфетки.

— Оставьте пока у себя, я зайду за ними позже.

— Разумеется, миледи.

Ну, конечно, кто покупает за наличные — уже миледи.

До «Салона» она дошла одним духом, мужественно не остановившись у витрины «Всё для дам», хотя умом понимала, что теперь ей многое здесь вполне доступно, но… но вот и дверь.

Эстер вошла в залитый светом, сверкающий, несмотря на обилие чёрного бархата, магазин. И сразу увидела Ларри. Он стоял у прилавка, укладывая в футляр длинную жемчужную нитку. Женщина в светлом платье с бесцветными прямыми волосами не оглянулась на звон дверного колокольчика: не могла оторвать взгляда от жемчуга. У Ларри дрогнули в улыбке губы, и Эстер поняла, что он заметил её.

— Пожалуйста, миледи.

Ларри протянул женщине футляр, и та не взяла, а схватила его с покоробившей Эстер хищной торопливостью, надменно кивнула.

— Благодарю.

И резко повернулась к выходу, обдав Эстер всё замечающим неприязненным взглядом.

Она ещё была в дверях, а Ларри уже подошёл к Эстер.

— Что-то случилось?

— Нет-нет, — она успокаивающим жестом взяла его за руку. — Нет, но мне надо посоветоваться.

— Конечно, проходи.

Пропуская Эстер в свой кабинет, Ларри переглянулся с охранником, и тот кивнул, показывая, что знает, кто она.

В кабинете Эстер перевела дыхание и… заговорила совсем о другом.

— Ларри, кто она? Такая… неприятная.

— Покупательница, — пожал плечами Ларри. — Заказывала жемчужную нитку, оплатила наличными. А что?

— Ничего, — Эстер почувствовала, что краснеет. — Ничего, милый. Я насчёт обеда. У меня есть идея.

Выслушав её, Ларри кивнул.

— Ну, конечно, Эсти, это будет очень красиво. И Энни мне говорила, что по большим праздникам менору ставили на стол. В субботу я его принесу домой, а в понедельник утром унесу сюда.

— Да, Ларри, — сразу согласилась Эстер. — Конечно, дома такое держать не стоит, — и про себя закончила: — Просто опасно.

Она поцеловала его в щёку и взяла со столика свою сумочку.

— Я пойду, милый, извини, что помешала.

— Нет, что ты, Эсти, ты не можешь помешать. Да, деньги…

— У меня есть. Главное я уже купила, Ларри.

Ещё один поцелуй, и они вышли в магазин. Звякнул колокольчик, впуская седого благообразного джентльмена. Эстер улыбнулась мужу и пошла к двери. Проводив её внимательно оценивающим, но не осуждающим взглядом, джентльмен обратился к Ларри.

— Добрый день, мистер Левине. Готово?

— Добрый день, сэр, — с улыбкой склонил голову Ларри. — Разумеется, сэр.

На улице Эстер посмотрела на часы. Теперь за покупками и сразу домой. Надо спешить. И так ленч запоздал. Приём приёмом, но жить надо каждый день…

…В субботу Ларри принёс домой подсвечник. Для этого он накануне купил вместительный и неброский портфель, там же, на Маркет-стрит. Сердце так и прыгало у горла, когда он толкнул дверь этого магазина. Но лицо продавца сразу показалось знакомым, и тот узнал его.

— Добрый день, мистер Левине, — даже его имя знают?! — Чем могу помочь?

И дальше всё прошло великолепно. Ну да — сообразил Ларри уже по дороге домой — как он знает уже многих на этой улице, так знают и его, а разницу в цвете деньги всегда покроют.

Портфель хорошей кожи и добротной выделки очень понравился Эстер.

— Конечно, милый, ты прав. Не под мышкой же нести. Но… тебе не будет тяжело?

— Ну, что ты, Эсти, — Ларри самодовольно повёл плечами. — Разве ты шла замуж за слабака?

Эстер невольно рассмеялась и поцеловала его. Обычно Ларри говорил очень чисто и правильно, но иногда переходил на простецкую, даже грубую — если бы это был не он, а кто-то другой — рабскую речь. В первый раз она растерялась и даже хотела его поправить, но, увидев его улыбку, сообразила, что он так шутит. Позволял это себе Ларри не часто и всегда — на её взгляд — уместно.

И вот суббота. Сегодня Ларри ушё1л на работу один. Эстер и дети остались дома наводить порядок. Всё должно блестеть и сиять. И не только снаружи, но и внутри. Неважно, что гости куда-то не зайдут или чего-то не увидят, ты, нет, мы сами должны быть во всём уверены. А ещё надо приготовить ленч, и обед, и уже готовить на завтра, и сходить за заказами.

Кур Эстер заказывала в Цветном и потому спокойно взяла детей с собой.

— Мам, мы же вчера всё купили, — удивилась рут.

Но вместо Эстер ответил Марк.

— Ты забыла, что завтра гости?

Рут вздохнула. Конечно, гости — это хорошо, но если к ним надо так готовиться, а потом ещё соблюдать все приличия — то лучше обойтись без них. Но промолчала: слишком уж мама переживает из-за этих гостей. Да и папа тоже. Хотя… хотя Марк ей про них рассказывал. Что Фредди у мухи на лету крылья отстреливает, что в одиночку целую банду, которая в заваруху погналась за мальчишками из имения, перестрелял, дал раза из автомата — и никого не осталось. И этот… Джонатан — тоже стреляет, и он лендлорд, самый главный, все на него работают, а он захочет — заплатит, захочет — вычтет. С ним в оба надо смотреть.

В лавке Роуза их ждал большой и очень холодный пакет. Куры были большие и, как удовлетворённо отметила Эстер, достаточно жирные и, как ей и нужно: с шейками, потрохами и головами, и очень хорошо ощипанными.

— Спасибо, мистер Роуз.

Она расплатилась, уложила пакет в сумку, и её тотчас же взял Марк со словами:

— Мама, тебе тяжело, я понесу.

— Ишь, помощник какой, — ухмыльнулся Роуз и подмигнул. — А завтра, глядишь, и защитник.

— Да, — кивнула Эстер и вздохнула. — Дай бог, чтоб не понадобилось.

— Дай бог, — согласился роуз.

Зашли ещё в рыбную лавку за селёдкой: Эстер тогда, завозившись с карпами, совсем забыла про неё. Пакетик с селёдкой взяла рут.

И уже по дороге к дому купили печенья и мороженого.

Только пришли, только переоделись и Эстер стала готовить ленч, как Марк, всегда словно чувствовавший появление отца, выбежал на улицу, и Рут, конечно, за ним.

Кухонное окно выходило на задний двор, и Эстер вышла навстречу Ларри как была, в фартуке.

Сначала она решила, что он оставил подсвечник в салоне, ну, забыл или передумал: так легко, как невесомый, он нёс свой портфель, но увидев, что он не дал его Марку, а продолжает нести сам, поняла — принёс.

— Эсти, — легко взбежал на крыльцо Ларри, — всё в порядке?

— Да, милый, — она подставила щёку для обычного поцелуя и протянула руку к портфелю.

Но Ларри рассмеялся.

— Нет, Эсти, я сам, — и мягко отвёл её руку.

— Да, хорошо. Ленч уже почти готов.

— Отлично. Я сейчас переоденусь и спущусь.

Разговаривая, они прошли в гостиную. Ларри поставил портфель на пол и посмотрел на прыгавших вокруг детей.

— Вы хорошо себя вели?

— Да, — сразу ответила рут.

— Да, — с секундной заминкой улыбнулся Марк.

Эстер кивком подтвердила их слова.

Ларри полез в карман и вытащил две маленькие фигурки-головоломки: человечка и собачку. И пока Марк и Рут шумно делили их, он взял портфель и поднялся в спальню.

Там он поставил портфель в угол, чтобы его прикрывала штора, а дальше всё по обычному порядку. Раздеться, повесить костюм в шкаф, принять душ, надеть джинсы, ковбойку, домашние лёгкие туфли-тапочки, и вниз, к Эстер и детям.

Обычно субботний ленч, начинавший выходные, включал что-нибудь необыкновенное, но сегодня ограничились покупным мороженым. И началась большая субботняя лихорадка. Ведь воскресное утро пройдёт в церкви, и всё, что можно сделать заранее, надо сделать сегодня.

И субботний обед был «будничным» и каким-то сделанным второпях. Но вечер, вечер, в гостиной у камина или на террасе, это уже обязательно, без этого никак. И чтобы папа что-нибудь читал вслух или рассказывал, и мама рядом, с чем-нибудь из рукоделия. Без этого день не кончен.

Вечер тёплый, лето же уже, и сидели на террасе. С политого газона приятно пахло влажной травой, раскрывались белые звёздочки «ночно ё красавицы» — эти цветы посадили маленьким островком, совсем недавно, а как хорошо прижились. В доме напротив уютно светятся окна и кто-то, невидимый в сумерках, сидит на качелях, а те чуть поскрипывают.

И было так хорошо, что когда Ларри закончил свой рассказ об очередном подвиге Геракла, они долго просто молча сидели.

— Пап, — вдруг прервал молчание Марк, — а давай возьмём щенка. Или котёнка.

Ларри посмотрел на Эстер, но тут вмешалась Рут.

— Я у мамы ещё когда просила, она не разрешила, — и, вздохнув, убеждённо закончила: — И не разрешит.

Эстер невольно покраснела, но ей помог Ларри.

— Мы это ещё обсудим, Марк. Ведь это не игрушка, а живое…

— Да, — подхватила Эстер. — Конечно, так.

Рут надула губы, но Марк подмигнул ей, и она промолчала.

А когда дети, уже выпив молоко, поднялись наверх, Марк сказал сестре.

— Папа разрешит, он добрый.

— Да? — возразила Рут. — А мама…

— Он её уговорит, вот увидишь. Ты только не наседай так. Нахрапом хорошо не получится.

Рут засмеялась.

— Нахрапом — это как?

— Это как ты! — сердито ответил Марк.

Ну и что, что у него такие простецкие слова выскакивают. У отца тоже бывает, так мама над ним не смеётся. И слово это простое, не ругательное.

— Ладно тебе, Марк, — сразу стала мириться рут. — Оно просто такое смешное, — она с милой гримаской повторила: — Нахрапом, — и засмеялась.

Но Марк сразу ушёл к себе. И когда Эстер пришла поцеловать их на ночь, он лежал в постели с обиженным лицом.

— Ты что, сынок? — встревожилась Эстер, касаясь губами его лба. — Ты не заболел?

— Нет, всё хорошо, — Марк вздохнул. — Я деревенщина, да?

— Глупости, — засмеялась Эстер и снова поцеловала его. — Ты умный и хороший мальчик, спи.

Марк послушно закрыл глаза. Эстер погладила его по голове, поправила одеяло и вышла. Рут уже спала, и Эстер только получше укрыла её. Да и ничего страшного не произошло, как поссорились, так и помирятся. Марк и Рут вообще очень дружны.

Спустившись вниз, Эстер нашла Ларри в гостиной, и её ждал обычный стакан с соками.

— Всё в порядке, — сразу сказала Эстер, принимая стакан. — Спасибо, милый.

Ларри, как обычно, сел в кресло, а Эстер рядом с ним на подлокотник и обняла так, чтобы он смог положить голову на её плечо. Сидели молча. Завтра большой день, очень многое решится завтра, и им надо отдохнуть. Они вместе, рядом. Что бы ни случилось, что бы ни было, она не оставит его.

Ларри глубоко вздохнул. Эстер погладила его по плечу, поцеловала в висок.

— Пошли спать, Ларри. Бог даёт день…

— Бог даёт и пищу, — с улыбкой закончил Ларри и допил свой стакан.

Это было любимым присловьем Старого Хозяина и помнилось Ларри с тех всё стремительнее удалявшихся в прошлое дней.

Эстер допила свой сок и встала, с мягкой решительностью забрала у Ларри стакан.

— Иди, милый, я уберу и поднимусь.

Ларри кивнул и встал.

Как всегда, по дороге в спальню заглянул в комнаты детей, постоял, слушая их дыхание.

И, как обычно, Эстер, войдя в спальню, застала его уже в постели. Она быстро привела себя в порядок, выключила свет и легла.

— Спим, Ларри? Или как?

— М-м? — сонно спросил он.

— Спим, — тихо рассмеялась Эстер, вытягиваясь рядом с его большим тёплым телом.

Надо спать. Завтра будет нелёгкий и очень непростой день.

Без пяти восемь на Новую улицу въехала тёмно-синяя машина.

Фредди специально заложил большой круг, чтобы въехать не со стороны Цветного. Светиться самим и засвечивать Ларри совсем не нужно. И он, и Джонатан были при параде. Не полном — без смокингов, в костюмах от Лукаса.

— Ты смотри, как Дэннис разворачивается.

Фредди кивнул.

— Увеличим процент?

— Зачем? Пусть капает спокойно, — Джонатан благодушно глазел по сторонам. — Ага, вон тот?

— Точно, Джонни.

Фредди притёр машину к тротуару точно напротив дорожки и выключил мотор. И сразу из дома вышли на крыльцо двое: высокий негр в чёрном костюме и рядом с ним женщина в белой кружевной кофточке и длинной светлой юбке. И двое детей: мальчик в белой рубашке и тщательно отглаженных брюках, и девочка в розовом с оборочками платье.

Фредди и Джонатан одновременно вышли из машины. Но дорожка через блестящий после недавнего полива ровно подстриженный газон узка, и Джонатан пошёл первым, а Фредди за ним. Но на крыльцо она поднялись рядом.

— Добрый день.

— Добрый день, сэр.

Ларри явно собрался представлять им свою жену, и Джонатан с необидной ловкостью опередил его.

— Джонатан Бредли.

— Фредерик Трейси, — поддержал его Фредди.

— Очень приятно, — храбро улыбнулась Эстер. — Эстер Левине.

Обмен рукопожатиями, вежливый полупоклон марка, Рут изобразила нечто вроде книксена. Прошли в гостиную. Джонатан и Фредди оглядывались с живым интересом, и Ларри повёл их по дому.

Они обошли оба этажа. Марк и рут молча следовали за ними по пятам. Похвалы показались Ларри искренними, и он перевёл дыхание. Эстер тоже немного успокоилась. Пока всё шло нормально.

Дом, его убранство, выдержанный в общем стиль, в самом деле понравились и Джонатану, и Фредди. Конечно, они видели дома и побогаче. Но этот дом сделан именно под Ларри, и дом делается, а не куплен уже готовым, который потому и остаётся чужим.

Осмотрев дом и садик — его Ларри показывал с террасы — ну, не мог же он не показать свою альпийскую горку и зелень, уже высоко поднявшуюся по деревянной решётке, отгораживающей сад от хозяйственного дворика, и раскрывающуюся к темноте «ночную красавицу», вернулись в гостиную. Ларри уже совсем уверенно прошёл к бару и сделал четыре коктейля. Вкусов Джонатана он не знал, но, что любил Фредди, помнил и потому сделал им одинаково.

— Оу! — вырвалось у Фредди после первого глотка. — Спасибо, Ларри.

— Счастлив, что вам понравилось, сэр.

Как-то незаметно, не привлекая внимания, Марк и Рут ушли наверх. А чуть позже Эстер, извинившись, пошла проверить, как они легли.

— Ты молодец, Ларри, — Фредди покачивал стакан, прислушиваясь к шуршанию льда. — Я знал, что у тебя всё будет хорошо, но чтоб настолько… — и поймав краем глаза, что Эстер спускается по лестнице, продолжил: — И не только в камнях разбираешься.

— Да, — кивнул Джонатан. — Это настоящее… сокровище.

Зайдя мимоходом — сюда гостей пока не водили — в столовую, Эстер зажгла свечи, оглядела готовый стол. Да, всё в порядке, можно приглашать. Она вошла в гостиную и, кивнув Ларри, подошла к беседующим. Ларри протянул ей стакан.

— Спасибо, — она улыбнулась ему. — Всё в порядке, уже спят.

— Маленькая леди очень мила, — улыбнулся Джонатан. — Думаю, со временем сравнится… — и лёгкий поклон.

— Спасибо, — улыбнулась Эстер, поднося к губам стакан.

Ещё несколько общих обычных для предобеденного коктейля фраз, допиваются стаканы, и приглашающий жест Ларри.

Джонатан не думал, что его можно удивить сервировкой. Но стол на четверых, бело-серебряный с единственным золотым пятном — массивным семисвечником посередине — заставил его на мгновение застыть. Фредди незаметно ткнул его кулаком в бок, и Джонатан очнулся.

Когда сели за стол, Ларри с необычной для него строгостью в голосе сказал:

— Сэр, — он обращался к ним обоим, и они одновременно кивнули, — сегодня не простой вечер. Разумеется, это не дата, но сегодня обед в честь и в память сэра Маркуса Левине.

— Да, Ларри, — сразу кивнул Джонатан. — Если бы не он…

— Ничего бы этого не было, — закончил за него Фредди.

И Ларри благодарно улыбнулся им: его поняли. И вопросов — почему на столе блюда еврейской кухни — не будет. И подобранные им вина по как те, памятные по урокам Энни.

Эстер, почти совсем успокоившись, угощала гостей.

— Это форшмак, попробуйте, Джонатан.

— Очень вкусно.

— Спасибо, Эстер. Очень вкусно.

— Рад это слышать, сэр.

Эстер уже называла их по именам. Фредди только с улыбкой поправил её, когда она назвала его Фредериком.

— Друзья зовут меня Фредди.

Джонатан улыбнулся и промолчал. Ларри упорно придерживался привычного «сэр», но звучало это не отчуждённо.

— Эстер, а вы встречались со старым Маркусом?

— Нет, Джонатан, мне рассказывала о нём рут. Поездки были слишком дороги. И опасны.

— Да, — кивает Ларри. — Сэр Соломон, это сын сэра Маркуса, приезжал один раз, незадолго…

Он запнулся, не зная, как закончить.

— Понятно, — кивнул Фредди. — Я старика хорошо помню. Джонни, ты же знал его раньше, так?

— Иначе бы я не обратился к нему, — усмехнулся Джонатан. — Да, дом Левине и семья Бредли — давние знакомые. И друзья. Ещё мой дед дружил с Маркусом, тот тогда был Молодым Левине. А мой дед — младшим Бредли. Ларри, тебе наверное Маркус рассказывал…

Ларри покачал головой.

— Ювелирное дело не терпит болтовни, сэр.

— Резонно, — хмыкнул, передразнивая Джонатана, Фредди.

Все охотно рассмеялись, поддерживая атмосферу дружеского обеда.

Ларри боялся, смена сервировки вызовет затруднения, но у Эстер всё было продумано и подготовлено заранее, и сервировочные столики — один даже с подогревом — оказались очень удобны. Бульон с шейками и гренками вызвал новый град похвал и шуток.

— А это фаршированная рыба, — объявила Эстер. — Слово автору.

Ларри смущённо улыбнулся и встал, чтобы разложить по тарелкам сочащиеся соком ароматные куски в окружении свёклы, моркови и лука.

— Пожалуйста, сэр. Пожалуйста, сэр.

После недолгого молчания — все были заняты едой — Фредди причмокнул:

— Потрясающе, Ларри. Может, откроем при салоне ещё и ресторан? От клиентов отбою не будет.

Ларри польщённо улыбнулся.

— Благодарю, сэр, но сэр Маркус учил меня, что когда много в руах, то потом подбирать сложно.

— Золотые слова, — кивнул Джонатан.

— Я вам положу ещё, Фредди? — встала Эстер.

— Слово леди — закон для ковбоя, — расплылся в улыбке Фредди. — Не смею отказываться.

Джонатан рассмеялся: пристрастие Фредди к рыбе = экзотике для Аризоны, там копчёная рыба считалась шикарной закуской к пиву — было ему известно ещё с тех пор. Интересно, Ларри это тоже знает? Но рыба необыкновенная, никогда такой не ел. Надо же, какой Ларри умелец.

После рыбы на столе появилась курица. Большая, золотисто-коричневая, бесстыдно задравшая тугие лоснящиеся окорочка. Эстер взяла нож. Удивлённые взгляды Джонатана и Фредди заставили её улыбнуться. Увидев, длинное лезвие без затруднений проходит сквозь тушку, Фредди с необидно насмешливым удивлением спросил:

— Это такой нож?

— Нет, — рассмеялась Эстер. — Это такая курица.

Нарезав курицу, она взяла лопатку и разложила ломти по тарелкам. И снова воцарилось молчание.

— Да-а, — выдохнул наконец Фредди. — Всякое видел, но чтобы курица без костей… Это впервые.

Эстер рассмеялась.

— В жизни всегда что-то впервые.

— Это точно, — кивнул Фредди.

— Очень вкусно, — улыбнулся Джонатан. — Вы настоящая волшебница, Эстер.

Ларри счастливо улыбнулся. Кажется, им действительно понравилось. А за десерт можно не волноваться: цимес ещё никого не оставил равнодушным. Он помнит, как его делала Энни.

И, как он и ожидал, цимес вызвал сначала удивление, а потом восторг. Особенно у Джонатана. И когда после десерта перешли в гостиную к бару, Джонатан ещё раз повторил:

— Ну, никогда такого не ел. Эстер, это просто чудо.

— Спасибо, — улыбнулась Эстер. — Я вас ненадолго оставлю. Ларри, не давай скучать гостям.

Когда она вышла, Фредди улыбнулся.

— Ну, Ларри, нет слов. Где ты её отыскал?

— На заседании школьного совета, сэр, — ответно улыбнулся Ларри.

— Во! — восхитился Фредди, переходя на ковбойский говор. — Во где искать надо, а то шляешься ты, Джонни, где ни попадя.

Джонатан охотно рассмеялся и поддержал тему.

— Да, Ларри, ты у Монро комплект ей подбери.

— Во-во, — кивнул Фредди. — Ты слушай, он по комплектам знаток. В чём другом промашку даст, а здесь разбирается.

Джонатан легонько пихнул Фредди и продолжил:

— Чтоб утром она в постели с чашкой кофе знаешь, как смотрелась! — и захохотал вместе с Фредди.

И, захваченный этим весельем, Ларри потерял голову.

— Прошу прощения, сэр, но утром кофе в постель подают мне. Джонатан застыл с открытым ртом, а Фредди молча отсалютовал Ларри стаканом. И наконец продышавшись, сказал «учительским» тоном.

— Во, Джонни, учись у знающих людей. А то так и не сумеешь себя поставить.

Когда Эстер, освежив в спальне лицо и посмотрев на спящих детей, спустилась вниз, разговор шё1л о предстоящих осенью выборов мэра и начальника полиции.

Вечер плавно заканчивался. Ещё общие доброжелательные фразы, благодарности за оказанную честь и доставленное удовольствие. И прощание на крыльце. Званый обед закончился в тот час, когда должен начинаться съезд перед званым ужином, но на Новой улице уже была ночь. Здесь жили богачи Цветного квартала, а им всем завтра с утра на работу, постоянную и по меркам Цветного престижную и высокооплачиваемую.

Стоя на крыльце, Ларри и Эстер взглядами проводили Джонатана и Фредди до их машины. А когда та отъехала, Ларри обнял Эстер за плечи.

— Спасибо, Эсти, ты молодец.

— Ох, Ларри, — Эстер прислонилась головой к его плечу. — Им понравилось? Как ты думаешь?

— Думаю, да, — твёрдо ответил Ларри. — Если бы было что-то не так, сэр Фредди сказал бы. Он всегда говорит прямо.

По-прежнему держа Эстер за плечи, он увёл её в дом, по дороге щёлкнув замком входной двери.

— Ты устала, пойдём спать.

Так — в обнимку — они и ушли в спальню.

Когда шум мотора затих вдали, Чак выбрался из своего убежища. Впроде его не заметили. Он тщательно отряхнул брюки и рубашку. Оглядел пустую тёмную улицу и не спеша, гуляющей походкой направился к центру Цветного.

Он сам не понимал, почему, а вернее, зачем шляется вечерами по Цветному кварталу, обязательно прочёсывая Новую улицу, но особо об этом не задумывался. А… а просто так! И сегодня бы прошёл бы мимо и пошёл дальше, по барам да по бабам, но увидел тёмно-синий «ферри» — свою машину и… и не смог уйти.

Из-за плотных штор ни силуэтов, ни голосов не разобрать, совсем вплотную не подойдёшь: слишком велик риск, но… за три дома ближайшая стройка, а вот оттуда можно и проследить. Сидел, сидел и высидел. Дождался. Оба были. Зачем? Кой чёрт их сюда принёс, какие-такие дела у них с Ларри? Ну, работает он на них, так Слайдеры тоже работают, поганец этот со своей — пузо до глаз — вон, наискосок от Ларри, так к нему не пошли, а здесь целый вечер просидели. А какого хрена? Зачем это ему? А ни за чем. Просто интересно. И… и вдруг пригодится. Когда-нибудь и для чего-нибудь. С беляками надо ухо востро держать, а то мало ли что…

Разговор Ларри с женой он расслышал хорошо. Ну, Ларри и дурак, сам длинный, а мозгов… как у воробья, что под лошадиными копытами навоз клюёт. Сытно да тепло, а переступит лошадь — так раздавит и не заметит, что там под подковой хрустнуло. «Фредди всегда прямо говорит»! Нашёл… откровенного. Как же! Чёрт, а не беляк, который месяц под дулом держит, и трепыхнуться даже не подумай. Был Ларри работягой-придурком, таким и по гроб жизни останется.

Чак ещё раз огляделся по сторонам и уже спокойно пошёл домой. Поздно уже баб ловить, завтра с утра на маршрут. Только проспи, так Бредли такой вычет впаяет, что мало не будет.

Когда они выехали с Новой улицы, Фредди вздохнул.

— Да-а. Ну, всего ждал, но не такого.

— Угу, — Джонатан искоса посмотрел на него. — Тогда тебя тоже так кормили?

— Сравнил! Как я понимаю, сегодня был супер-люкс. Но рыба-а… обалдеть, Джонни! Ты раньше такое ел?

— Еврейскую кухню? Где, Фредди? Мысль о ресторане, кстати, неплоха, но где найти повара?

— Всех перестрелять нельзя, — философским тоном заметил Фредди. — Кто-то да уцелеет. Будем искать?

— Наткнёмся — используем. А специально искать… слишком много условий, Фредди.

— Понял, — кивнул Фредди. — А чего ты на морковку так налегал? В кролики решил податься?

— Ты её тоже наворачивал, аж уши дрожали, — так же по-ковбойски ответил Джонатан. — Как это её назвали?

— Цимес, — ответил Фредди и ухмыльнулся. — Не запоминай, больше его тебе негде просить.

— Ла-адно тебе, — рассмеялся Джонатан. — У неё как раз много не выпросишь.

— Ларри мягкий, ему как раз такая и нужна для равновесия. Вытряхивайся, Джонни, я её в гараж отгоню.

Джонатан кивнул и вышел из машины. Фредди высадил его за квартал от их квартиры. На ночь у каждого были свои планы. Скорчившуюся у недостроенного дома фигуру оба заметили и узнали, но разговаривать об этом сочли лишним.

 

ТЕТРАДЬ ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ

Экзаменационная неделя пролетела неожиданно быстро. Во вторник Эркин пошёл на работу не в обычной ковбойке, а в новой светло-голубой рубашке. Надо бы белую, Женя, конечно, права, но как ни оберегайся и переодевайся, а завод — это завод, обязательно запачкаешь. А так — сразу и нарядно, и буднично.

День прошёл как обычно. Жарко, и работали без курток, в одних рубашках. А к обеду и рубашки поснимали. Кто остался в майке, а кто и так. Мешков или ящиков не видно, одни контейнеры наготове, и Эркин, не опасаясь сбить плечи и спину, спокойно разделся, бросив свою рубашку рядом с Колькиной, засунул рукавицы в карманы штанов и взялся за скобу.

— Поехали?

— Поехали, — кивнул Колька.

Работалось Эркину легко, играючи. День жаркий, но без пекла, лёгкий, не режущий, а гладящий кожу ветер, и он уже всё здесь знает и понимает, что и куда, а зачем… а вот это ему по фигу. И чего там, в этих контейнерах, напихано-наложено — тоже.

Оглушительно зазвенел звонок.

— Докатим? — придерживает шаг Колька.

— А чего ж нет?

— Ну, давай.

Они вкатывают на платформу и закрепляют контейнер, и уже не спеша, чтобы дать обсохнуть поту, идут за рубашками. В столовую всё-так вот так, почти нагишом, как-то неловко.

— Ну как, решил с кроликами?

— Соберу на две пары, крольчатник слатаю.

— Зачем латать? — не понял Эркин. — Курятник будешь переделывать?

— А на хрена? — теперь удивился Колька. — Курятник же во отгрохали! По науке.

— Ну, и крольчатник по науке сделаем, — Эркин расплатился за обед и понёс поднос к свободному столику.

— Идёт, — благодарно согласился Колька.

Ели, как всегда, быстро, не смакуя и не рассиживаясь. И, опять же как всегда, уже на выходе столкнулись с бригадой Сеньчина, и Эркин остановился перекинуться парой слов с Маленьким Филином. Слов на шауни для большого разговора Эркину пока не хватало, и после приветствия и фразы о погоде, он перешёл на русский.

— Ну, как ты?

— Хорошо, — тоже по-русски ответил Маленький Филин. — Письмо получил, — и удивлённо: — Дошло всё.

— И что пишут? — вежливо поинтересовался Эркин.

— Зиму продержались, весну пережили. Уже легче, — серьёзно ответил Маленький Филин.

И, попрощавшись, разошлись.

Об экзамене Эркин не думал. Старался не думать. Как будет — так и будет. Не ему решать, так что… А «Б» сегодня пишет математику, а у «А» тесты… ну, так это уже совсем не касается. Его дело… вон, дурынды серые. Чего там написано? «Не… кан-то-ва-ть», ага, понятно, а вон и платформа с тяжами, наверняка для них.

— Старшой, эти? Куда их?

— Туда, — показывает ему на платформу Медведев и кричит: — Ряхов, на крепёж!

Ах ты, чёрт, это ему с ряхой работать?! Ну… ну и фиг с ним! Эркин скидывает рубашку, вешает её на какую-то скобу рядом с контейнерами и берётся за ручку, мягким ударом носка убирает стопор. Пошёл? Пошёл!

Ряху он особо не замечал, и тот старался на него не смотреть, но когда в паре работаешь, и не хочешь, а заметишь.

— Сюда его!

— Ага, — Эркин вкатывает контейнер в пазы и не удерживается: — А почему?

Ряха, приоткрыв рот, снизу вверх смотрит на него, сглатывает, судорожно дёрнув щетинистым кадыком, и отвечает:

— Эти для Северного, а с того края транзитом, их скатывать не будут, ну и чтоб не мешались.

— Понял, — кивает Эркин и бежит за следующим.

Интересно, а как Ряха их различает? И, берясь за очередной контейнер, внимательно оглядывает его, прочитывая все надписи. Ага, а почему здесь перед цифрами английская «N»? Эн? Nord? Это… правильно, север. И, подтаскивая контейнер, спрашивает:

— Этот для Северного?

Ряха кивает, готовя тяжи, и Эркин сам затаскивает и вставляет контейнер в паз. А следующий — без такой буквы — он подвозит к другому краю, чтоб не таскать по платформе, цепляя уже натянутые растяжки. Удивлённый взгляд Ряхи он постарался не заметить, но невольно улыбнулся.

Закрывать заполненную платформу фальшивыми стенами стали другие, а их Медведев отпустил.

— Всё, вали, Мороз, — и улыбнулся. — Ни пуха ни пера тебе.

— Спасибо, — улыбнулся Эркин. — К чёрту.

— Теперь правильно, — и кивнул Медведев и посмотрел на ряху. — И ты вали.

В бытовке Эркин тщательнее обычного обтёрся холодной водой и стал переодеваться. Ряха, сидя за столом, насмешливо следил за ним, но молчал. И только под конец не выдержал:

— Ты б ещё галстучек повязал.

— Надо будет, так повяжу и тебя не спрошу, — ответил Эркин вполне миролюбиво, но с осадкой.

Ряха хмыкнул.

— Всё ещё злишься? Злопамятный ты, вождь.

Эркин пожал плечами и запер свой шкафчик. И тут в бытовку вошли остальные.

— Ага, — кивнул, увидев Эркина, Саныч. — Ну, удачи тебе, ни пуха ни пера.

— К чёрту, — уже уверенно ответил Эркин. — Всем до свиданья.

И уже на второй проходной, показывая пропуск, подумал: а откуда в бригаде знают про его экзамен? Он же никому не говорил.

Как обычно по дороге в школу он пообедал в трактире с соловьями. И уже подходя к Культурному Центру встретился с Тёмкой. А на ступеньках стоял и курил Андрей. И остальные… Да, все пришли. И все сегодня в светлых новых рубашках, хороших брюках и ботинках. К удивлению Эркина, некоторые были с цветами.

— Ага, — встретил его Андрей. — Вот и ладушки. Деньги есть?

— Сколько надо? — ответил вопросом Эркин.

— Раньше не подумали, так теперь переплачивать будем, — Андрей вытащил из кармана горсть мелочи. — И как я забыл?!

— На что деньги-то? — повторил Эркин.

— На цветы. На экзамен с цветами положено.

— Понял, — кивнул Эркин и достал из бумажника пятирублёвку. — Давай, малец, по-быстрому. Держи.

Артём кивнул, взял деньги и убежал.

— Ты сколько дал? — Подошёл к ним Аржанов.

— Потом рассчитаем и скинемся, — отмахнулся Андрей.

Подошли и остальные из их класса. Трофимов, услышав о цветах, с досадой крякнул.

— И как я забыл?! Я ж учился!

— Не ты один! — зло усмехнулся Андрей.

Из других классов уже потянулись внутрь, а они стояли и ждали. Наконец подбежал Артём с большим букетом роз всех оттенков от снежно-белой до почти чёрной, как запёкшаяся кровь.

— Во!

— Ты во «Флору», что ли. бегал? — засмеялся кто-то.

А Андрей, оглядывая букет, строго спросил:

— Сколько доложил?

— Полтора рубля, — отдышался Артём. — Они по полтиннику.

— Ни хрена себе! — ахнул Кузнецов.

— Так, а нас сколько? — спокойно спросил Тим.

— Тринадцать, — ответил Эркин. — Как раз по полтиннику с каждого.

— Разберёмся, — кивнул Андрей. — И пошли. Ещё банку надо найти.

— Пойду у уборщиц попрошу, — сразу предложил Иванов.

— Давай, — кивнул Карпов.

Они как раз успели найти даже не банку, а небольшое ведёрко, но новенькое и блестящее, так что вполне за вазу сойдёт, и поставить букет на учительский стол, когда зазвенел звонок.

— По местам! — скомандовал Андрей.

Войдя в класс, Полина Степановна ахнула.

— Какая красота! Спасибо вам, большое спасибо, — и тут же стала серьёзной. — А теперь сели по одному.

Их тринадцать, а столов пятнадцать, так что расселись легко. Полина Степановна раздала им по двойному листку в линейку с бледно-фиолетовым штампом в левом верхнем углу.

— Отсчитали пять линеек сверху и на шестой пишем…

Эркин послушно склонился над листком. Он даже уже не волновался, холодное оцепенение всё плотнее окутывало его.

— … и внизу сегодняшнюю дату. Да, на нижней линейке посередине. Двадцать девятое цифрами июля и опять цифрами сто двадцать второго года.

Стукнула дверь. Эркин вздрогнул и поднял голову. Вошли Калерия Витальевна и… Громовой камень?!

— Мы готовы, — улыбнулась вошедшим Полина Степановна.

Так это комиссия! — догадался Эркин. Об этом много толковали. Что экзамен — это не обычная контрольная там или диктант, там комиссия будет, три человека. Он посмотрел на Громового Камня, встретился с ним глазами, и Громовой Камень улыбнулся ему. Эркин ответил улыбкой, и ему вдруг стало легче. Он перевёл дыхание, аккуратно разгладил ладонью листок и приготовился писать.

— Заголовок. Ясный день.

Ну, всё. Поехали.

Полина Степановна диктовала очень чётко, не быстрее и не медленнее обычного. Громовой Камень понял это сразу. Он сидел и разглядывал склонённые над листками головы. На столе ведомость, ну-ка… Да, сплошь русские имена и фамилии, а сидят… бледнолицых четверо, три негра, пятеро непонятно смуглых, мулаты, наверное, или, как он слышал, трёхкровки. И один индеец. И только у индейца сохранено имя, остальные все сменили, видимо, переезжая границу. Почему? Ведь прошлое человека — это он сам. Да, его в армии называли Гришей, по-русски, как привычнее, да и короче, но его имя — Громовой Камень, так он записан во всех документах, просто на русском языке в переводе. И те трое, что работают на заводе, встречался он с ними как-то в городе, поговорили, они же сохраняют имена, и даже одежду наперекор всем косым и удивлённым взглядам. А эти? Почему? Стыдятся своего прошлого? Но человек не виноват, не всегда виноват в своей судьбе.

Громовой Камень заставил себя оторваться от пишущих и посмотрел на Полину Степановну. Да, и она волнуется. За четыре месяца из неграмотных, не знающих русского языка, а многие говорят всё ещё с акцентом, перемешивают русские и английские слова, и таких подготовить к экзамену… А текст без подставок и послаблений, точно за начальную школу.

Взгляд Громового Камня не смущал, а даже как-то успокаивал Эркина. Да и втянулся он быстро. Текст сложный, но проще последнего диктанта. Все слова понятны.

Андрей писал быстро, но спокойно. На четвёрку-то он всегда напишет, но и проверять всегда надо. Пока всё спокойно: ни одного слова, где бы пришлось задуматься.

Прикусив изнутри губу, но привычно сохраняя неподвижное лицо, Тим старательно проверял каждое слово. Не расслабляться. Второй раз такого промаха допускать нельзя.

Напряжённо сведя брови, Артём перечитывал текст. В этом слове он не уверен, но… так камушек или камышек? Как проверить? Камень? Совсем не то. Камыш? Ладно, как написал — так написал. Одна ошибка — это не двойка.

— Закончили? — Полина Степановна положила на стол лист с текстом диктанта и улыбнулась. — Сдавайте работы.

Напряжённая тишина сменилась вздохами, все заёрзали, расправляя затёкшие от напряжения тела, отклеивая прилипшие к спинам рубашки. Полина Степановна собрала работы.

— Результаты будут вывешены завтра.

Калерия Валерьевна и Громовой Камень встали. Посчитав это сигналом, встали и остальные.

— Не шумите в коридоре, — попросила Полина Степановна. — Идут экзамены. До свиданья.

— До свиданья… до свиданья, — вразнобой негромко попрощались ученики, выходя из класса.

В коридоре было тихо. Ну да, остальные пишут дольше, у тех средняя школа, там сложнее. И остановились покурить только на крыльце.

— Да-а, — выдохнул кто-то.

Его поддержали такими же неопределёнными вздохами. Немного поговорили, кто какое слово как написал. Тим, всё выслушав, удовлетворённо кивнул, Артём понурился, а Андрей довольно ухмыльнулся и вытащил сигареты.

— Так, мужики, давайте с деньгами решать. Считай, Эркин.

— Сразу и на два следующих скинемся, — предложил Эркин.

С ним согласились. И тут же решили, что покупать будет Артём: ему во «Флоре» как своему дешевле продадут, зачем переплачивать там, где по закону можно сэкономить.

Решили, что по рублю с каждого. Тогда, значит, если Мороз и Тёмка не сдают, и им что сверх вложили вернуть, тогда остаётся… Наконец разобрались, и Артём спрятал деньги в нагрудный карман рубашки и застегнул пуговку.

— Замётано. Так роза брать?

— Сам смотри.

— Чтоб красиво было.

— Ну…

— До завтра.

— До завтрева.

— Бывайте.

И разошлись.

Как всегда, Эркин, Андрей и Тим шли вместе. Не по дружбе, а по соседству. Хотя… вражды у них тоже нет и быть не может: не из-за чего.

— Я боялся, сложнее будет.

— Нет, — Андрей лихим щелчком отправляет окурок в урну. — На экзамене сложнее обычного не дают. Незачем же.

— Смотря какой экзамен, — хмыкнул Тим.

Эркин кивнул. Оба вспомнили одно и то же: свою учёбу ещё там. Не разговаривая об этом, они оба понимали, что при всём различии их обоих… искалечили. Вот ведь как. Ни здоровья, ни силы не занимать, а… калеки.

Эркин тряхнул головой, отгоняя эти мысли, непрошенные и ненужные. Искоса поглядел на Тима и понял, что тот думает о том же.

— Ладно. Теперь что, математика?

— Не проблема, — сразу отозвался Тим.

Андрей кивнул, но без особой уверенности. С математикой у него хорошо, конечно, но не так, как с русским или с историей.

Так рано из школы они ещё ни разу не возвращались. Совсем светло, и детей только-только стали звать по домам. Алиса подбежала к ним, с разбегу ткнувшись в Эркина.

— Э-эри-ик! Ты пришёл!

— Пришёл, — улыбнулся Эркин.

— Ага, — Алиса уцепилась за его руку и посмотрела на Тима. — Здрасьте, а Дим с Катькой домой пошли.

— Спасибо, — серьёзно кивнул ей Тим. — Ну, бывайте.

— Бывай, — ответил Эркин.

Андрей улыбнулся.

— До завтра, — и ловко дёрнул Алису за хвостик.

Алиса с визгом крутанулась, прячась за Эркина.

— Слушай, — Эркин посмотрел на Андрея, когда они уже вошли в свой подъезд. — А чего ты сказал, что до завтра? Сегодня вторник, а математику в четверг пишем. Это уже послезавтра.

— А-а, — Андрей хитро ухмыльнулся. — Завтра отметки вывесят, он же смотреть побежит. Спорим?

— И спорить нечего, — рассмеялся Эркин. — Мы же тоже побежим.

— Ну вот, — Андрей так торжествовал, будто выиграл пари. — Там и встретимся.

— И я с вами, — заявила Алиса.

— Нет, — сразу ответил Эркин. — Мы туда сразу с работы пойдём.

— Ладно, — вздохнула Алиса и, подпрыгнув, шлёпнула ладошкой по кнопке звонка.

— Ну, молодцы, — встретила их Женя. — Ну как?

— Всё в порядке, Женя.

— Нормалёк.

— Ну и хорошо. Алиса, руки мыть.

— Я с Эриком.

Весёлая толкотня в ванной, и наконец расселись за столом. Женя хотела сначала накормить, отложив все расспросы на потом, но Андрей сразу начал рассказывать. Женя ахала и восхищалась, не забывая подливать и подкладывать.

— Спасибо, Женя, — Эркин улыбнулся. — Всё очень вкусно. Андрей, кончил трепаться?

— Я хоть в слове соврал? — спокойно поинтересовался Андрей.

Женя рассмеялась, а Эркин встал, собирая посуду.

— Женя, к чаю конфеты?

— Нет, — вскочила Женя. — Я печенья спекла.

Пока она доставала печенье, а Эркин возился с чайником, Андрей скорчил Алисе рожу, та попыталась пихнуть его под столом, но Андрей поджал ноги, и она не дотянулась.

— Алиса, не балуйся, — строго сказала Женя, ставя на стол печенье.

— А меня Андрюха заводит, — возразила Алиса.

— А ты будь умнее, — ответил ей Эркин.

Алиса даже рот открыла, не зная, что сказать, а Андрей покрутил головой.

— Ну, братик, ну, спасибо.

— Кушай на здоровье, — рассмеялся Эркин.

Благодаря чаю и печенью наступило недолгое молчание. И нарушил его Андрей.

— Так, за диктант печенье. А за математику что будет?

— А это как сдадим, — улыбнулся Эркин. — Правда, Женя?

— Ну конечно, — ответно улыбнулась Женя.

После ужина немного поиграли в комнате Алисы, и Женя погнала её спать.

— Ну, мам, ну, ещё немножечко. Я с Эриком…

— У Эркина экзамен был, он устал.

— А Андрюха…

— И у меня экзамен был, — смеялся Андрей.

— А раз ты устал, чего ты спать не идёшь?

— А я старше!

Женя прекратила дискуссию решительным:

— А-ли-са!

Алиса со вздохом поплелась в уборную. Эркин оглядел разбросанные повсюду игрушки и стал складывать мозаику.

— Она сама уберёт, Эркин.

Он виновато посмотрел на Женю. Андрей бесшумно и как-то незаметно вышел из комнаты. Эркин закрыл коробку и поставил её на стол. Женя ждала, глядя на него. И он медленно, с натугой выговорил:

— Женя, я… у меня… Не было… этого.

Женя понимающе кивнула.

— Да, да, Эркин, ну конечно.

Вошла Алиса, уже в халате, и сразу запротестовала.

— Нет, Эрик, не так. Я их на ночь спать укладываю. Давай покажу.

Вместе они всё собрали и уложили. Алиса сняла халат, натянула пижамку и залезла в постель.

— Молодец, — похвалила её Женя и наклонилась поцеловать. — спи, маленькая.

— Ага, — сонно согласилась Алиса. — А теперь Эрик.

Эркин коснулся сжатыми губами её щёчки.

— Спи, маленькая.

Алиса удовлетворённо закрыла глаза. Женя обняла Эркина за плечи, и они так постояли над спящей Алисой.

На кухне уже всё было готово для «разговорной» чашки, и Андрей, сидя за накрытым столом, читал газету.

Как и говорил Андрей, в среду все пришли смотреть результаты.

Эркин протолкался к списку их класса. Нашёл себя и Андрея. Пять? И у Андрея пять! Здорово. А у Артёма? Четыре. А у Тима? Пять?! Ну-у… Он уже спокойно перечитал список их класса. Двоек нет, у двоих тройки. Ну, они бы ещё больше списывали. Живут вместе и вот устроились. Один делает русский, другой математику и списывают потом. Думают: всех перехитрили. А посадили по одному, и всё, с пеклись. А пятёрки ещё у кого? Трофимов? Ну, так он и раньше учился. И… и всё? Всё. У остальных четвёрки.

Он выбрался из толпы и перевёл дыхание. И потом сразу столкнулся с Тимом.

— Видел?

— Ага, — небрежно ответил Тим. — А ты?

— Так же, — с чуть заметной насмешкой ответил Эркин.

Они уже шли к выходу, когда их окликнули.

— Мужики, вы из «В»?

— Ну да, — обернулся Эркин.

Тим настороженно кивнул.

В принципе они их знали, эти двое из «А», остальные из «Б».

— Такое дело, мужики, — начал высокий рыжеволосый парень из «А». — Всё равно как выпускной у нас, отметить надо. Вы как? Присоединяетесь или свой делать будете?

— Выпускной — это что? — спокойно спросил Эркин.

— Ты что? — удивлённо посмотрел на него рыжий. — Совсем тёмный?

— С этим потом разберёмся, — по-прежнему спокойно ответил Эркин, поймав краем глаза кивок Тима. — А я про выпускной спрашиваю.

К ним подошли ещё из их класса и из других. И в общем разговоре выяснилось, что выпускной навроде вечеринки, а чтобы не помешали, и чтоб от души… и чтоб чужие не примазывались… за город умотать… как на маёвке, что ль?…а что, дело… самовар там прихватить… это сколько самоваров надо?…а нас сколько… в складчину… само собой… бабы напекут… баб не надо… это кто как хочет… ты ещё пискуна своего прихвати… ага, пелёнки с подгузниками ему менять… ладно, не по делу заводитесь… учителей позвать… а как же, всех позовём… автобус тогда нужен… ну, голова!.. кто может, мужики?

— Я попробую, — сказал Тим и, видя, что все ждут объяснений, продолжил: — Я на автокомбинате работаю. Шофёром. Попробую договориться.

— Замётано, — кивнул рыжий. — Большой автобус проси, знаешь…

— Знаю, — усмехнулся Тим и твёрдо, исключая дальнейшие расспросы, повторил: — Попробую.

Решили в субботу, пока будут ждать бумаг об окончании, сказали же, что сразу и выдадут, вот тогда и договориться: кто, чего и как, и стали расходиться.

Тим ушёл в магазин, а Эркина уже у дома нагнал Андрей.

— Подождать не мог?

— А откуда я знал, когда ты будешь? — ответил Эркин вопросом и улыбнулся. — Про выпускной слышал?

— Шумели там. Тим, что ли, автобус ведёт?

— А кто ж ещё. Он же шофёр.

— Шофёр он классный, — кивнул Андрей.

Они поднялись по лестнице в уже наполненный голосами и хлопаньем дверей коридор.

Жени ещё не было. Алиса отправились гулять, а Эркин с Андреем стали готовить обед. Женя оставила им целую инструкцию, но сверяться с ней почти не пришлось.

— Выпускной — это хорошо, — Андрей критически оглядел кастрюлю с супом. — Не маловато будет?

— Всегда же хватало. Ты чего так мелко режешь?

— Чтоб прожарилась. Я с корочкой люблю.

— Как ты режешь, так одна корочка и будет.

Работали они дружно, и к приходу Жени всё было готово.

И уже за обедом рассказали об отметках и об идее выпускного.

— Конечно, идите, — Женя подлила Андрею супа. — Эркин, а тебе?

— Нет, спасибо, Женя.

— Хорошо. Алиса, не чавкай. Я что-нибудь спеку.

— Завтра решим, кто чего и как, — Андрей локтем отпихнул Эркина и встал, собирая посуду.

Алиса засмеялась и полезла из-за стола.

— Я тоже хочу.

— Дорасти сначала до посуды, — осадил её Андрей.

А Женя утешила:

— Капусту достань.

— Ага-ага, — радостно закивала Алиса, ныряя в подоконный шкафчик.

Жареная картошка приятно хрустела на зубах.

— Во! — торжествовал Андрей. — Я же говорил. Картошка с корочкой должна быть.

После обеда Алиса опять убежала на улицу, заявив:

— А я до Эрика выспалась.

Но Женя особо и не спорила. Все дети теперь гуляли допоздна, ну, пока не домой не загонят. Ночи совсем короткие, даже штор теперь в спальне не задёргивали, ложились и вставали на свету. Занятый учёбой, Эркин даже не соображал: нравится ему этот или нет. И сегодня, наскоро убрав в кухне, они с Андреем сели за учебники.

— Ты уже весь задачник перерешал.

Эркин вздохнул.

— Примеры-то я решу, а вот задачу…

— Решишь, — махнул рукой Андрей. — Так что…

— А ты историю в который раз читаешь? — ехидно спросил Эркин.

— Мало ли что…

— И у меня… мало ли что, — упрямо ответил Эркин.

Их спор прекратила Женя, попросив сходить за Алисой. Поздно уже. Эркин сразу же отложил учебник и встал. Помедлив с секунду, сел на диване Андрей.

— Давай-ка я с тобой, братик. Мозги проветрю.

— Правильно, — кивнула Женя. — Прогуляйтесь заодно.

— Слушаюсь, мэм, — молодецки гаркнул Андрей.

На улице было ещё совсем светло, из окон и с лоджий звали детей. Зина вела Катю за руку, выговаривая Диму.

— Это что ж, я за тобой бегать должна, вот скажу отцу…

Алиса, увидев Эркина и Андрея, сама подбежала к ним.

— Ну, отк, ну, ещё немножечко, — и тут же, сообразив, зачастила: — А я с вами, вот, погуляю.

— Ладно, — рассмеялся Андрей. — Давай, что ли, пройдёмся.

— Ма-ам! — радостно завопила Алиса, задрав голову к стоящей на кухонной лоджии Жене. — Мама, мы погуляем ещё, да? Все вместе! Спускайся к нам!

Эркин и Андрей замахали ей, и Женя, смеясь, кивнула и крикнула:

— Я сейчас.

В самом деле, такая хорошая погода, отчего ж не прогуляться перед сном. Женя торопливо сбросила халатик, натянула купленное уже здесь платье с короткими рукавами-фонариками, быстро переобулась и, захлопнув дверь, побежала вниз, зажав в кулачке ключи.

Они все вместе пошли вдоль оврага, дурачились, играли в салочки, и Алиса так набегалась, что обратно Эркин нёс её на руках, да так и заснула, положив голову ему на плечо. И хотя солнце уже ушло за горизонт, небо оставалось светло-синим, и было тихо особой, не слыханной ими раньше тишиной.

— Вот это? — шёпот ом спросил Андрей, — это и есть белые ночи?

Эркин осторожно, чтобы не потревожить Алису, пожал плечами, а Женя вздохнула.

— Наверное, Андрюша. Но как же хорошо.

— Да, — убеждённо сказал Эркин. — Лучше не бывает.

Экзамен по математике оказался совсем лёгким. Эркин даже не ожидал. Примеры он сразу отщёлкал, как нечего делать, а задачи — все три — были несложными, одна, правда, на четыре действия, но все слова в условии понятны, так что он сдал свой листок первым. Андрей даже головы не поднял, сосредоточенно пересчитывая задачу на черновике, но Тим бросил внимательный быстрый взгляд и снова уткнулся в свой листок.

Тим уже тоже всё решил, но ещё не переписал в чистовик. В голове вертелось одно, неожиданное и ненужное, но обдававшее липким противным страхом. Да, он понимает: рано или поздно это должно было случиться, но… но почему именно сегодня, именно с ним… Чёрт… ведь Мороз знает, кто он, трепанёт, просто так, даже не желая подставить, а тогда… тогда одно из двух. Или убьют его, или убьёт он. И сядет в тюрьму. Если его успеют арестовать. Этот чёртов поганец пойдёт мстить, а с перегоревшим спальником уже куда тяжелее справиться, а за поганцем пойдёт малец, тоже ведь спальник, чёрт, тут такая цепочка потянется… Тим сердито тряхнул головой, перечитал черновик и стал переписывать. Но помимо воли перед глазами поверх рядов и столбиков цифр сегодняшнее…

…Он закончил машину, и тут оказалось, что нет нужного масла. Случалось такое и раньше, и подобной мелочёвкой всегда одалживались в соседнем цеху или бригаде, не связываясь с заявками и походами на склад к кладовщику. Вот он сам и пошёл в третий цех. И сразу увидел его, младшего Мороза, Андрея. Парень подметал двор. Он ещё подумал, что передерживают парня на метле, руки же на месте и голова варит. Андрей был, как все, без рубашки в голубой майке. И он сначала удивился, какой тот белокожий, потом разглядел шрамы и рубцы, будто после серьёзной ломки, хотя кто же и зачем будет ломать белого, а потом увидел синюю татуировку над левым запястьем и понял. И кто, и где, и зачем. Лагерник. Живой лагерник?! Откуда?! Как?! Их же всех… Да, он сумел удержать лицо, пройти мимо и даже кивнуть в ответ на весёлое: «Привет!». Но… но…

…Но что же ему делать? Теперь, и с этим, что?

Тим переписал и перечитал работу, вложил черновик и встал из-за стола.

— Вот и молодец, — улыбнулась ему Галина Сергеевна.

Одобрительно кивнул Мирон Трофимович, улыбнулся Громовой камень. Тим ответил им всем улыбкой и вышел.

Коридор был пуст и гулок. Тим достал сигареты, но курить не стал. Так, спокойно. Кем бы ни был лагерник, но его он не узнал. Хорошо, что жарко и он не носит свою кожанку, по ней могли и опознать. Надо же, какая парочка подобралась… брасткая. Спальник с лагерником. Поговорить, что ли, с Эркином, попросить, чтоб молчал. Хотя… не сказал раньше, так, может, и не скажет, может, и обойдётся.

Не спеша он вышел на залитое солнцем крыльцо и сразу увидел Эркина. Тот сидел на боковой каменной ограде и читал. По-прежнему неспешно Тим подошёл и, помедлив, сел рядом.

— Написал? — спросил, не отрываясь от книги, Эркин.

— Угу, — Тим вертел в пальцах незажжённую сигарету. — Несложные задачи.

— Да, бывало и хуже.

— Бывало, — согласился Тим. — Что читаешь?

— Историю.

Эркин всё же оторвался от книги и внимательно посмотрел на Тима.

— Слушай, ты… ты своего… — Тим перешёл на английский. — Вы с ним когда… встретились?

Эркин улыбнулся, но глаза у него стали настороженными.

— Прошлой весной, — ответил он тоже по-английски. — Ну, и что?

— После заварухи, значит, — Тим натужно улыбнулся, чувствуя, что улыбка не получается. — Повезло вам.

— Ещё как, — кивнул Эркин. — Мы везучие.

— Да.

Тим не знал, как спросить. А если Эркин не знает, что Андрей — лагерник? Хотя… должен знать, но если они встретились весной… не ходили же они до весны один в лагерной робе, а другой в паласной форме, надо думать, первым делом одежду сменили. И если… если они оба не знают, то ему-то в это лезть совсем незачем. И он медлил. А Эркин, напряжённо щуря глаза, ждал.

Выручили их Андрей, Трофимов и Артём, шумно вывалившиеся на крыльцо.

— Уф, хорошо-то как!

— Свалили!

— А вы чего здесь всухую сидите? — Олег подмигнул. — Пивка бы ща, а?

— Успеем, — решил за всех Андрей. — Давайте выпускной обговорим.

Эркин встал и отдал учебник Андрею.

— Портфель у тебя? Убери. А чего решать?

— Тим, как с автобусом? — спросил Трофимов.

Тим заставил себя забыть о незаконченном разговоре и встал.

— Будет автобус. Большой на шестьдесят мест и с багажником.

— Это для самоваров? — подошёл к ним веснушчатый парень и «Б». — А за рулём кто?

— Я и буду, — Тим улыбнулся вполне свободно. — Где собираемся и куда едем?

— Сейчас остальные подойдут, обговорим.

С шумом, уже не по одному, а толпами из дверей вваливались на крыльцо сдавшие. Споры, смех, незлая ругань на двух языках. В общем, всё решалось быстро, кроме одного: куда ехать? Все не местные, окрестности знают плохо. С этим решили погодить до субботы. Расспросят знакомых, приятелей и уже тогда… Место-то нужно и чтоб повеселиться от души, и чтоб не шуганул никто, и чтоб автобус проехал.

Разошлись шумно и весело. А что, всего один экзамен остался. Свалим и гульнём!

— Гульнём, чтоб не загорелось! — балагурил по-ковбойски Андрей.

— А чего ж нет? — поддержал его тоже по-английски Эркин. — Чтоб не хуже Бифпита было.

— Зачем хуже? — преувеличенно возмутился Андрей. — Чтоб лучше!

Тим, шагая рядом, молча слушал их шутливую перепалку. Знают или нет? Если нет… Его молчания они будто не замечали, но Тим понимал, что Эркина он уже насторожил, и когда братья останутся вдвоём… да, он против двоих. Он же не хотел, но лагерник — это совсем другое, спальник — ведь тот же раб, а лагерник — беляк, хоть и потерял расу, но всё равно… чужой. Но Эркин с ним на брата записался, так что… как ни крути… может, зря он затеял это? Обошлось бы, как и раньше обходилось… нет, не зря. Не хочет он под дулом жить.

У подъезда они разошлись, как обычно, попрощавшись кивками.

С чего вдруг Тим завёл разговор об Андрее, Эркин не понял и сразу как-то забыл об этом: не до этого, ни до чего ему сейчас. Математику-то он свалил, а вот устные…

Как всегда, они рассказали Жене об экзамене, поужинали и хотели опять засесть за учебники, но Женя решительно запротестовала:

— Нет, вы устали, и вам всё равно сейчас ничего в голову не полезет, идите прогуляйтесь и спать.

— Ну, Женя… — начал Андрей.

— Я что, экзаменов не сдавала?! — перебила его Женя. — Побольше твоего! Так что, слушайся и не спорь.

— Слушаюсь, мэм, — склонился перед ней в шутливом полупоклоне Андрей. — Пошли, братик.

— И я с вами! — загорелась Алиса.

Но её не пустили.

— Нет, пусть и от тебя отдохнут. Ты лучше мне помоги.

Разумеется, спорить с Женей Эркин и не собирался. Да и в самом деле, отчего не пройтись, голову проветрить.

Выйдя из дома, они молча сразу повернули к оврагу и спустились к воде. Здесь было заметно темнее и сыро. Наклонившись над прозрачным и таким быстрым, что камушки на дне казались шевелящимися, ручьём, они умылись, напились из пригоршней и, не поднимаясь наверх, пошли рядом с ручьём по оврагу.

— Ничего, братик, — наконец заговорил Андрей. — Выжили, так проживём.

— Да, — Эркин тряхнул головой. — У тебя на работе как? Нормально?

— Полный порядок, — ухмыльнулся Андрей. — А что?

— Да, понимаешь, Тим, он же тоже там работает?

— Ну да. А что? — повторил Андрей уже иным тоном.

— Да он чего-то сегодня, после экзамена когда ждали, расспрашивать стал.

— О чём? — очень спокойно, даже с ленцой в голосе спросил Андрей.

— Да когда мы встретились. Я сказал, что прошлой весной. А он уточняет, — Эркин стал смешивать русские и английские слова, — до или после заварухи. Ты что, сцепился с ним из-за чего?

— Да нет, — пожал плечами Андрей. — Не из-за чего нам сцепляться. А и сцепимся, так невелика он птица, накостыляю.

— Не храбрись, — ответил Эркин на шауни и продолжил уже только на английском. — Он телохранителем был, и оружие с собой привёз. Не знаю уж как, но через границу протащил.

— Откуда знаешь? — глаза Андрея холодно блестели в сумерках.

— Про оружие? — Эркин усмехнулся. — Дим ребятне хвастал, а Алиска всё дома и выложила. Да и в лагере… трудно что скрыть. Он и не скрывал, так и ходил в своей куртке. Как у того, в мышеловке, помнишь?

— Помню, — кивнул Андрей и вдруг остановился, будто налетев на невидимую преграду. — Ах ты, чёрт, дьявольщина, — он зло и одновременно как-то беспомощно выругался по-лагерному.

— Ты что? Андрей? — Эркин взял его за плечо и повторил: — Ты что?

— Я ж… я ж в майке сегодня работал, ну, как все, а он как раз мимо шёл, я, дурак, пень хреновый, ещё поздоровался с ним. Увидел, значит, ах ты… — Андрей захлебнулся лагерной руганью.

Эркин сжал его плечо, слегка встряхнул.

— Мы вместе, Андрей, ну…

Андре вздохом перевёл дыхание.

— Да, брат, — и так же положил руку на плечо Эркина. — Да, значит, так… — и замолчал, будто поперхнувшись.

Постояв так, они пошли дальше по-прежнему вдоль ручья.

— Садиться неохота, — негромко сказал Андрей. — Не смогу я опять за решётку. И пацана его сиротить не хочется, — Андрей заговорил по-русски.

— Думаешь… и так замолчит?

— Не знаю, Эркин. Ты с ним в лагере был, говоришь. Как он там?

— Нормально, — пожал плечами Эркин. — Не подличал. Но там и нужды в том не было.

— В том-то и дело. А так? Я ж вспомнил всё, Эркин. Меня в лагере никто не опознал, я ж и врачей проходил, и в бане мылся, и никто, понимаешь, никто… а он сразу, глаз набит, они ж… их привозили, и они… хуже охранюг были. Я тогда, ну, в мышеловке, не вспомнил, не хотел я тогда помнить, вот и не опознал, а то бы тот не ушёл. А сейчас… я же всё, понимаешь, всё помню.

— Они что? — глухо спросил Эркин. — И на вас тренировались?

— Чего? — потрясённо переспросил Андрей. — Ты… ты что, Эркин?

— Да вот, — Эркин перешёл на английски. — Их на нас тренировали, на перегоревших и просроченных. Он сам мне об этом сказал.

— Та-ак, — кивнул Андрей. — А вот теперь всё понятно, — и по-английски: — Сошлась колода. Ну, что будем делать, Брат?

— Про меня он молчал, — твёрдо ответил Эркин.

Андрей хмыкнул в ответ. И шёл теперь молча, явно что-то обдумывая. Эркин так же молча шёл рядом.

— Ладно, — наконец тряхнул головой Андрей. — Ладно, нашёл.

— Что? — заинтересованно спросил Эркин.

Убивать Тима ему очень не хотелось, и, если Андрей нашёл другой выход, то будет здоровско.

— Попробую. Его по-сухому заткнуть, ну, без мокроты.

— Понял, — кивнул Эркин. — А как?

— Сделаю, расскажу, — и улыбнулся. — Не боись, всё будет аккуратненько. Давай домой, что ли?

— Давай, — согласился Эркин.

Они поднялись по уже пологому склону наверх и пошли обратн. Здесбь было заметно светлее, да и луна подсвечивала. «Беженский корабль», белый в лунном свете с тёмными окнами — все уже спят — наплывал на них.

— Жене… — они уже подходили к своему подъезду. — Жене не надо знать об этом, ладно?

— Да, — с удивившей Андрея лёгкостью, даже готовностью согласился Эркин.

Он поймал удивлённый взгляд Андрея, но промолчал. Конечно, Жене об этом знать незачем. Как о питомниках, о Мышеловке, о его встрече с Полди в Атланте. И зря Андрей удивляется: это соврать Жене он не может, а промолчать… Да и не спросит его Женя ни о чём таком.

Когда они вошли в дом, Женя сразу разлила чай на вечернюю «разговорную» чашку. Но пили молча, даже Андрей не шутил и не балагурил.

— Идите спать, — решительно сказала Женя, собирая посуду. — Завтра будет новый день.

Эркин кивнул и тяжело встал из-за стола. Он в самом деле очень устал. Кажется, он ещё сказал Андрею: «Спокойной ночи», — а может, это было уже во сне, но ответных слов Андрея он не услышал.

В пятницу Андрей работал, уже зорко поглядывая по сторонам, готовый, как он считал, к любому повороту событий. Но всё шло как обычно. И работал он опять в майке. Как все. Кое-кто вообще щеголял без рубашки, ну а вот без этого он обойдётся, нечего шрамы выставлять и на вопросы напрашиваться — это раз, и был бы накачан как Эркин — это два, и… и вообще.

Внимания на него никто особо не обращал, Тим не появлялся, ни во взглядах, ни в разговорах ничего необычного. Пока, значит, враг затаился. Ну, и мы не будем спешить. Поспешишь — наследишь.

Но думать о Тиме как о враге не хотелось. Уж слишком классным мастером тот был, и во всём остальном… правильный мужик. А что палачом лагерным был… нет, не хочет он, ну, никак это не вяжется. Если б тот, что Крысу оберегал, вот того жаль, что не придавил вместе с хозяином его, тот — настоящий палач был, сразу видно, а этот… ладно, если будет молчать, то пусть живёт, а откроет пасть… нет, нельзя, чтоб открыл. Бей до чужого замаха, тогда выживешь.

После работы Андрей пошёл в Центр. Не так посмотреть отметки, как встретиьться с Эркином, с остальными и… и главное — чтобы было, как всегда, как обычно. Чтоб никто ничего и никоим образом…

Пятёрка по математике его не удивила и почему-то не обрадовала. Ну, пять — так пять. Нет, внешне он был, как все: шутил, хвастался, сочувствовал… но это всё так… для всех. Он играет и сам со стороны следит за своей игрой.

Но, когда его тронул за плечо Эркин, вся игра кончилась.

— Ну как?

— Всё в порядке. Себя видел?

Эркин кивнул, внимательно глядя на него.

— Тогда пошли, — тряхнул шевелюрой Андрей.

И уже на улице тихо сказал:

— Пока, видно, молчит. Подождём, пока трепыхнётся.

— Подождём, — после секундного раздумья согласился Эркин.

А дома всё было как обычно уже без игры.

Гот овили обед к приходу Жени, обедали, учили природоведение и историю, проверяя друг друга, и снова учили, потом ужинали, и Женя погнала их пройтись перед сном.

Летний тёплый вечер, белый серп на светло-синем небе, соловьиное взахлёб пение в роще за оврагом. Сегодня они не стали спускаться вниз, пошли поверху.

— Как будет, так и будет, — наконец сказал Эркин.

— Не боись, сдадим, — улыбнулся Андрей. — Не сложнее прочего.

— Угу. Но и не легче.

— Знаешь, — Андрей искоса с мягкой улыбкой смотрел на него. — Я такое как-то слышал. Чтоб большего горя у тебя не было.

Эркин помолчал, явно обдумывая услышанное, и наконец рассмеялся. Андрей довольно ухмыльнулся. А то не хватало ещё, чтобы и Эркин из-за него психовал.

Эркин вдруг огляделся по сторонам и остановился.

— Ты чего? — удивился Андрей.

— Давай, — Эркин улыбнулся. — Пошуткуем, пока глаз чужих нету.

— А не сломаешь меня? — спросил Андрей, расстёгивая манжеты.

— Не боись, — ответил ему его же любимым присловьем Эркин.

«Шутковать» — не всерьёз драться они начали ещё на выпасе, готовясь к схватке с резервацией. Потом стало не до этого. И вот снова… раз за разом Андрей бросался на Эркина и летел на землю.

— Так!

— И этак! — смеялся Эркин, отбивая выпад Андрея.

— А если так? — Андрей выхватил нож.

И снова оказался на земле, но уже без ножа. Тот воткнулся в землю так далеко, что в одном перекате не достать.

Эркин подошёл, протянул Андрею руку и, когда тот взялся за неё, одним рывком поднял и поставил на ноги.

— Силён, братик, — Андрей хлопнул Эркина по плечу и отошёл подобрать нож.

Эркин рассмеялся.

— Ты тоже, вижу, не слабачок. Помнишь.

— Ещё б забыть, — ухмыльнулся Андрей, пряча нож.

Солнце уже зашло, но настоящей темноты не было, небо оставалось синим. Они повернулись и пошли к дому.

— А на севере белая ночь по-настоящему белая, — вдруг сказал Андрей. — Читать можно.

— Ага, помню. «Пишу, читаю без лампады». Он же там жил. В Поморье.

— Точно, брат. В главном городе. Как его? — лукаво улыбнулся Андрей.

— Петрополь, он же Петроград. Так?

— Ага, а третье название?

— Пальмира. Хватит меня гонять, Андрей.

— А я, может, себя гоняю, — рассмеялся Андрей. — Знаешь, я вот о чём думал. Давай съездим туда. Посмотрим.

— Давай, — легко согласился Эркин. — А когда?

— А как гражданство получим. Пока, я думаю особо трепыхаться не стоит. А получим… — Андрей мечтательно присвистнул. — Всю Россию объездим, посмотрим.

— Да, — кивнул Эркин. — Знаешь, я, когда ещё в тот лагерь, региональный, ехал, то думал. Вот, смотри, я ж в Алабаме всю жизнь прожил, а не знаю ничего. Джексонвилль, да Бифпит, да перегон. И всё.

— Точно, — сразу понял его Андрей. — Я о том же думал, когда к границе ехал. И решил. Уж Россию-то я объезжу.

— Ты и в шофёры для этого хочешь?

— И поэтому. Дальнобойщиком, представляешь? То дальние перевозки.

— Слышал. Что ж, — Эркин открыл дверь их подъезда. — Дело хорошее.

— Не то слово, братик. И зарплата за триста, и страну посмотреть, и…

— И квалификация нужна.

— Будет, — уверенно ответил Андрей.

О Тиме они не говорили, но помнили.

На экзамен Эркин пошёл в джинсах. Праздничные брюки у него шерстяные, всё-таки жарко в них. И в кроссовках. Только рубашку надел белую. А верхнюю пуговицу расстегнул, чтобы обойтись без галстука.

— Ну вот, — Женя оглядела его и поцеловала в щёку. — Очень хорошо. Не волнуйся, ты всё знаешь. Андрюша… — она так же оглядела и поцеловала Андрея. — Отлично. Удачи, ребята, ни пуха вам, ни пера.

— Ни пуха ни пера, — повторила за ней Алиса и потребовала: — И меня к чёрту!

— С искренним удовольствием! — Андрей ловко дёрнул её за косичку и вышел.

Эркин вздохнул, поцеловал Женю.

— Эрик, — заволновалась Алиса. — К чёрту, а то удачи не будет.

— К чёрту, — он за ставил себя улыбнуться.

На прощание Женя ещё раз поцеловала его.

Когда за ним закрылась дверь, Алиса спросила:

— Мам, а почему вот на мой экзамен они пришли, и Эрик, и Андрюха, а мы на их не идём? Это же несправедливо.

— У тебя был не экзамен, а утренник, концерт, — объяснила Женя.

— А завтра? Тоже не пойдём?

— Тоже, — кивнула Женя. — Пойдёшь гулять или будешь мне помогать?

Алиса задумалась, и Женя рассмеялась.

— Решай быстренько и за дело.

Ещё вчера решили, что Женя напечёт пирожков. Разных. И чтобы резать не пришлось. И чтобы они и холодными были вкусными. Андрей бы ставил ещё условий, но Эркин уже вполне открыто дал ему тычка и сказал:

— Женя, как получится.

— Хорошо получится, — твёрдо ответила она.

Не может же она теперь подвести Эркина. Так что… за работу!

…До Культурного центра Эркин и Андрей шли молча, сосредоточенно не глядя по сторонам. Иногда Андрей беззвучно шевелил губами, что-то повторяя про себя. Где-то на полдороге нагнал Тим и так же молча пошёл рядом, но в метре от них.

На этот раз в коридоре было шумно. Все три класса сдавали устно. «А» — литературу, «Б» — физику, а «В» — историю и природоведение.

Артём принёс такой букет, что все ахнули.

— Эт-то как? — наконец потрясённо выдохнул Трофимов.

— С ума сошёл, малец?

— Такие деньги ухлопал!

— Ладно, сколько доложил?

— Сейчас скинемся.

— Нисколько, — гордо ответил Артём. — Главное — это подобрать правильно, а плата-то поштучно.

— Здоровско! — согласился Андрей.

Кивнул и молча слушавший весь этот гомон Тим.

И вот прошли в классы сквозь строй сразу замолчавших учеников учителя с папками в руках, ещё несколько томительных минут, пока там, за плотно закрытыми дверями раскладывают билеты и другие нужные бумаги, и наконец:

— Первые пять, заходите.

Они медлили, нерешительно переглядываясь, многие заметно побледнели и попятились.

— Айда, Эркин, тряхнул кудрями Андрей. — Слабаков пережидать, так до вечера проваландаемся.

За Эркином, как приклеенный, сжав побледневшие губы, шагнул Артём, тут же его опередил, поравнявшись с Андреем, Тим. Пятым пошёл Трофимов.

Взяли билеты и расселись уже привычно по одному. Эркин перевёл дыхание и перечитал билет, уже понимая. «Климатические пояса» А, вспомнил, это он знает. А второй? «Исторические этапы формирования территории России». Это…? А, вон по той карте. Ладно.

Громовой Камень оглядывал склонённые головы. Пока что его, все трое, идут на одни пятёрки, но устный экзамен — это уже совсем другое. И формулировки в билетах уже на уровне средней школы. А экзамен-то за начальную. Он покосился на сидящих рядом учительниц. А они тоже волнуется.

Андрей отложил ручку, перечитал написанное и поднял голову.

— Я готов.

— Пожалуйста, — в один голос ответили Калерия Витальевна и Агнесса Семёновна.

Андрей встал и подошёл к их столу. Свой листок он свернул в трубку и, говоря, постукивал этой трубкой по своей ладони. И ни разу в него не заглянул. Когда он заговорил, подняли головы и остальные. Отвечал Андрей уверенно, но не слишком громко.

— Всё, спасибо, — улыбнулась Агнесса Семёновна- Можешь идти. Пригласи следующего.

— Вам спасибо, — ответно улыбнулся Андрей. — До свидания.

У двери он оглянулся и встретился глазами с Эркином, еле заметно подмигнул ему и вышел. Эркин решительно встал.

— Я готов.

— Пожалуйста, — кивнула ему Агнесса Семёновна.

— Минутку, — Калерия Витальевна улыбнулась входящему в класс Аржанову. — Пожалуйста, проходи, бери билет.

Когда Аржанов взял билет и сел на место Андрея, Эркин заговорил. Главное — не спешить. И не сбиться на английский. А то они с Андреем последнее время много по-английски говорили. На втором-то вопросе ничего, он там и не знает, как об этом сказать по-английски, а в первом… Наверное поэтому он говорил чуть медленнее обычного, делая паузы. Но обе учительницы одобрительно кивали почти на каждую его фразу.

— Хорошо, достаточно.

— Второй вопрос, пожалуйста.

Эркин перевёл дыхание и перешёл к другой карте. Области, столицы… надписи крупные, даже если не знаешь, можно прочитать. Границы чёткие…

— Всё.

— Спасибо, достаточно.

Дополнительные вопросы?

— До свидания, приглашай следующего.

— Спасибо, до свидания, — улыбнулся им Эркин.

Улыбнулся своей «настоящей» улыбкой, не думая об этом. Увидел их ответные улыбки и вышел.

За дверью он сразу натолкнулся на Андрея.

— Порядок! — Андрей обнял его и даже слегка встряхнул. — Здоровско отвечал. Мы тут слышали.

Эркин тряхнул головой, словно просыпаясь.

— Я что, так орал? Следующему сказали.

Михаил Иванов, побледнев до молочной голубизны, перекрестился и открыл дверь.

— Пошли, покурим, — предложил Андрей.

Эркин кивнул.

Они вышли на крыльцо, где уже стояли и сидели ожидавшие своей очереди и сдавшие.

— Вы как?

— Порядок. Сдали, — ответил Андрей, доставая сигареты.

Обычно Эркин не курил, но сейчас взял у Андрея сигарету.

— Ну, это мы свалили, — сказал Андрей, когда они уселись на каменной ограде. — Теперь до сентября каникулы.

— Да, — кивнул Эркин. — Ты здоровско отвечал. Точно на пятёрку.

— Сколько дадут, столько и возьму, — хохотнул андрей. — Ага, вон и… выкатился. Как скажи, приклеился.

На крыльцо вышел Тим. Небрежно огляделся, вертя в пальцах незажжённую сигарету.

— Ну как? — окликнул его кто-то.

— Нормально.

— Автобус будет?

— На все сто. Куда ехать решили?

— Сейчас ещё подвалят, обговорим.

— Учителей всех пригласили?

— А то!

Так, в общем разговоре, Тим не спеша, будто сам по себе, подошёл к Эркину и Андрею. Они так же не спеша встали.

— Тебе чего по истории досталось? — небрежно, как из простого любопытства, спросил Андрей.

— Древняя Русь, — так же небрежно ответил Тим.

— Хороший вопрос, — кивнул Андрей. — А то вытащил бы про войну.

— Там дат… до ужаса, — заметил стоявший рядом белобрысый парень из «А».

— Эх вы, — вмешался немолодой, самый старший из них, мужчина из «Б». — Война разве история? Она вон, рядышком, кого ни возьми, у всех болит.

Они стояли в толпе, и разговор сразу стал общим. Пошли перечисления потерь, воспоминания о погибших и пропавших без вести родственниках и друзьях.

— Пропал без вести и всё. А что там? Как там?

— А если в плен?

— Тогда кранты.

— Пленных всех постреляли, гады.

Сказал это не Андрей, кто-то другой, но Андрей, твёрдо глядя в глаза тиму, подхватил:

— Да, их ведь в лагеря отправляли.

— Да уж, — опять пожилой. — Наслышались мы. Страшные дела там творились. Потому империя эта, — он замысловато выругался, — и постреляла их. Чтоб свидетелей не осталось.

Эркин уже понял замысел Андрея и открыл было рот, но говорить ему не пришлось.

— У Мирона Трофимовича, — сказал кто-то, — два сына было. Оба на фронте, одного убило, а другой как раз в плен и попал.

— В начале войны пленных много было. Никто не уцелел.

Эркин много раз слышал подобные разговоры и рассказы ещё в лагере, да и здесь не раз, но сейчас слушал их совсем по-другому. Каждое слово, каждая фраза били по Тиму, и Тим это понимал.

— Поймать бы кого из тех, — мечтательно сказал Трофимов.

— Что над пленными куражились?

— Точно, — кивнул Андрей. — Им ведь мало было убить, им, гадам, покуражиться надо было, помучить.

Тим слушал всё это молча. Он не смог даже вставить заготовленное: «Ты-то откуда это знаешь?». Все знали, все, оказывается, про лагеря слышали, что там насмерть замучивали, что в последние дни всех постреляли, поголовно.

Андрей по-прежнему смотрел на него в упор. Держался Тим как надо, бровь не дрогнула, что да — то да, но… понял? И, убедившись, что понял, что фраза: «Скажешь про меня, скажу про тебя», — уже не нужна, Андрей мягко исподволь увёл разговор на завтрашнее. Как с местом-то решили?

Эркин перевёл дыхание.

Постепенно на крыльце собрались все, и общий разговор стал деловым. Обговорили маршрут. Тим спокойно достал карту и по ней разметил, кого, где и во сколько он подхватывает. Кто чего приносит, решили ещё раньше. К учителям решили приехать на дом. К каждому.

— Я им так и сказал, — кивнул веснушчатый, что и заварил всю кашу.

— Надеюсь, ты был вежлив, — рассеянно сказал по-английски Тим, складывая карту.

— Чего? — не понял веснушчатый.

Тим досадливо тряхнул головой.

— Ничего, — ответил он уже по-русски. — Так просто.

Он сам не понимал, как это у него вырвалось. И тут неожиданно пришёл ему на помощь Андрей.

— Правильно, надо ещё раз подойти пригласить и сказать, во сколько за каждым заедем.

Эркин кивнул и оглянулся на Артёма.

— Пошли.

— Точно, — кивнул Андрей. — Идите. От «А» кто с вами? Ты? Пойдёт. А от «Б»?

— А ты здесь подожди, — легко надавил ему на плечо Эркин.

— Верно, — согласились остальные. — А то ещё заржёшь не вовремя, знаем мы тебя.

— Так они всё равно сейчас заняты, — остановил их пожилой. — Вот когда выйдут, тогда уж…

— Тоже дело…

— Ну да…

Ещё раз обговорили, кто чего приносит, поспорили: не мало ли спиртного.

— При учителях надрызгаться хочешь?

— Срамота!

— Бутылка на брата — нормально.

— Для учительниц вина надо. Сладенького.

— Бабского-то?

— Ну да.

— Пойдёт. А Трофимычу коньяку. Директор всё-таки.

— Скидываемся?

— Мы купим.

— И я с вами.

— Выдюжите?

— Не бойсь! Закуси-то хватит?

— Не напиться, так обожраться?

— Ладно, мужики, чего мы…

— Как бабы.

— Да уж.

— Сейчас пивка бы…

— Потерпишь.

— Сказали, в четыре дадут.

— А сейчас сколько?

Андрей подтолкнул плечом Эркина, и они выбрались из толпы.

— Во! — показал ему Эркин оттопыренный большой палец. — Классно сделал.

— Думаешь, понял? — самодовольно ухмыльнулся Андрей. — Слушай, а чего ты Тёмку позвал учителей приглашать? Он что…? — и поперхнулся концом фразы, потому что Эркин быстро и сильно наступил ему на ногу, тут же отпустил и улыбнулся.

— Мог и сказать, — пробурчал Андрей.

— А зачем? — так же тихо ответил Эркин.

Справки вручали по классам. В их классе это были даже не справки, а аттестаты за начальную школу. И после, налюбовавшись полученными тёмно-зелёными книжечками, заполненными строчками, печатями и подписями, Эркин и Артём дождались в коридоре остальных, и все вместе пошли в учительскую. Ещё раз пригласили всех учителей, сказали, во сколько приедут за ними.

— И ничего не надо, — улыбался Роман из «А». — У нас всё есть.

— Пикник в лесу? С удовольствием, — рассмеялась Джинни.

Никто не отказался. И, когда делегация ушла, Мирон Трофимович оглядел коллег и улыбнулся.

— Надо же как придумали. Ну-ка, коллеги, признавайтесь. Чья работа?

— Полная самодеятельность, Мироша, — ответила Полина Степановна. — Я бы до леса в жизни не додумалась.

— Это после того, как ты трёх берёзках заблудилась, а потом прямо на ёжика села? — спросил Аристарх Владимирович.

— Ты бы, Арик, ещё школу вспомнил! — совсем по-девчоночьи фыркнула Полина Степановна. — И лягушек в портфеле.

— Помню-помню, — кивнул Мирон Трофимович. — Визгу было много. И твой выбор в пользу филфака стал окончательным и бесповоротным.

— Да, хватит вам. Кое-что я на завтра спеку.

Полина Степановна оглядела остальных, и все закивали. Конечно, их пригласили, но и им надо кое-что вложить. Договорились, кто чего сможет и успеет. Чтобы и к чаю, и к водке. Спиртного не надо, этим и без них запасутся. А вот…

— Я принесу мяса, — улыбнулся Громовой Камень. — Попробуете мяса с живого огня.

— Это… по-индейски? — спросила Джинни.

— Да, — кивнул Громовой Камень.

Он уже думал об этом, как только услышал приглашение. И решил, что пойдёт в племенном. Хотя бы пот ому, что мокасины и леггинсы в лесу удобнее ботинок и брюк. И даже успел купить мяса и необходимых трав и договориться с Ефимовной о тазике для выдержки. Живой интерес, с каким Ефимовна наблюдала за его кулинарными упражнениями: нарезкой мяса и трав, обваливания мяса в травах и укладкой в определённом порядке — даже несколько польстило. Ну что ж, возможно это станет его маленьким вкладом в… региональную культуру — вспомнил он подходящий термин. И назовём его… так и назовём индейским маринадом.

К «Беженскому Кораблю» автобус подъехал уже наполненным. Эркин, Андрей и Джинни ждали его на улице. Джинни в джинсах, кроссовках и джинсовой курточке с корзинкой в руках.

— Доброе утро, — радостно поздоровалась она с Эркином и Андреем.

— Доброе утро, — тряхнул кудрями Андрей и перешёл на английский. — И даже столь сияющее утро померкло перед вашей красотой…

— Спасибо, — рассмеялась Джинни. — И долго вы это учили?

— Как вас увидел, так сразу и вспомнил, — Андрей склонился в полупоклоне и продолжил: — И солнце, озаряя небосклон, померкло перед вашими очами.

Эркин, улыбаясь, щурился на утреннее ещё не жаркое солнце. Эту игру — говорить обрывками стихов, добавляя или заменяя при необходимости слова — Андрей вёл часто.

— Признайтесь, Андрей, — Джинни перешла на русский. — Вы сами это сочиняете.

— Не всё, но кое-что, — скромно признался Андрей.

Эркин шутливо дал ему подзатыльник и улыбнулся Джинни.

— Доброе утро, — и протянул руку. — Давайте, помогу.

— Спасибо, она нетяжёлая.

На площадку перед домом вплывал, сразу разворачиваясь на выезд, большой автобус.

Тим дал короткий гудок, открыл дверь и вышел из кабины.

— Доброе утро. В багажник есть что?

И, не дожидаясь их ответа, открыл багажник, плотно забитый ящиками, корзинами, самоварами, ещё чем-то…

— Однако! — озадаченно пробормотал Андрей.

Но Тим ухитрился втиснуть туда их корзинки и с хлопком опустил дверцу.

— Прошу в машину, — улыбнулся он Джинни.

На Эркина и Андрея он не то, чтобы избегал смотреть, не такой уж он дурак, чтобы нарываться, но как-то это само получалось.

— А вот и мы! — Андрей подсадил Джинни и влетел в автобус, получив лёгкий пинок пониже спины от Эркина.

Их встретили общий смех и шутки. Все вместе, учителя и ученики, все в чём попроще: в лес ведь едут. Эркин даже не сразу узнавал учителей и был окончательно потрясён, увидев Громового Камня в кожаной рубашке, как у Маленького Филина.

— Ну, теперь все, — весело сказал Мирон Трофимович. — Поехали!

— Есть, сэр! — так же весело гаркнул по-английски Тим, трогая с места.

Вчера он весь вечер напряжённо думал, пытаясь решить. Что же ему делать? И уже ночью, лёжа рядом с Зиной, окончательно понял. Вариант только один: молчать. И жить дальше так, будто ничего не было, будто не видел он этого синего на белой коже номера, а если видел, то не понял. Как-то же этот парень прошёл через врачебные осмотры. И сказано было понятно. Будет молчать он, будут молчать и про него. Что ж, раз нет другого выхода… нет, любой другой вариант — это смерть. Или сначала арест, а потом смерть. А дети? Зина? Ему захотелось курить. Он осторожно встал с кровати — Зина теперь спала у стены, он настоял на этом, чтобы не беспокоить её. Встал аккуратно, ничего не задев, но Зина сонно спросила:

— Ты что, Тимочка?

— Покурить пойду, ты спи, — ответил он ей, нашаривая на стуле свои штаны.

Натянул их на голое тело и пошёл на кухню. Обычно он курил на кухонной лоджии. Вот там и решил. Надо поговорить. Один на один. Если бы ещё знать, за что именно парень угодил в лагерь. Вор, насильник, убийца? Таких всех можно купить цена, конечно, разная. Но если парень из тех, кто шёл по статье «враг Империи», а для пленного он слишком молод, то… то такого не купишь. Они потому и шли в лагеря, если выживали на допросах. Надо говорить. И если что… там же, в лесу…

Тим тряхнул головой. Вон они, только чуть поверни голову и видны оба в зеркале над лобовым стеклом. Смеются, шутят. Как все. И если б сам не видел номера, в жизни не заподозрил бы, не подумал, во сне бы не привиделось.

Джинни оказалась рядом с Полиной Степановной, а Андрей и Эркин сзади, между Артёмом и загорелым голубоглазым парнем — звали его вроде Родионом, вспомнил Эркин — из «А». Общий шумный и весёлый разговор, шутки, подначки… Андрей включился с ходу, охотно заводясь сам и заводя других, а Эркин сидел молча. Нет, он тоже отвечал на шутки, смеялся… но всё это шло как-то помимо него. Со вчерашнего вечера, когда они пришли домой, показали Жене и Алисе аттестаты, изобразили в лицах экзамены и вручение, восхитились пирожками… всё было хорошо, но вот сам он был каким-то не таким. Будто это всё не с ним, а с кем-то другим, а он только смотрит на это. Как… как в кино. И, когда уже легли спать, он осторожно сказал, сам не зная, что будет дальше.

— Женя, я…

Она не дала ему договорить, обняв и поцеловав в щёку.

— Всё хорошо, милый, ты молодец.

— Я… я как забыл про всё, — нашёл он нужные слова. — Про тебя, про Алису.

— Ну, всё понятно, у тебя же экзамены были. А теперь начинаются каникулы, — она снова его поцеловала. Всё хорошо, спи, милый.

Он послушно закрыл глаза и заснул, прижавшись щекой к её волосам…

Автобус шёл плавно, за окнами зелёные луга, желтеющие поля, деревья вдоль дороги и на холмах, и Эркин, глядя в окно, как-то забыл обо всём, ехал бы так и ехал, с бездумным интересом глазея по сторонам.

Заднее сиденье было выше остальных, и Андрей хорошо видел лобовое стекло и бегущую навстречу дорогу. И он уже понимал, что вести тяжёлый автобус по такой дороге очень даже не просто, а чтоб ещё такая плавность была… до чего же классный мастер! Может… может, он и там… — и тряхнул головой, отгоняя эти мысли. Не хочет он сейчас ни вспоминать, ни думать о лагере.

Тим вёл автобус, изредка поглядывая на привычно лежащую на колене карту. Маршрут он прошёл по бумаге несколько раз, но опробовать его ещё и на машине не успел. Как бы не засесть на лесных разворотах, машина тяжёлая, длинная, с большой инерцией… Но эти сомнения и волнения были сейчас уже не важны: кипевшее за его спиной веселье захлёстывало его, и он, не отрываясь от руля, подпевал песням и смеялся шуткам, не выделяя из общего шума голоса лагерника.

Автобус свернул в лес, и толчки стали ощутимее. По стенам и окнам скребли ветки. Аристарх Владимирович перебрался на переднее сиденье.

— От кривой берёзы слева вторая развилка направо.

— Понял, — Тим напряжённо вглядывался в лес, решая, какую из берёз считать кривой.

— Есть дорога и короче, — сказала Агнесса Семёновна. — Но…

— Автобус там не пройдёт, — кивнула Полина Степановна.

Тим старался изо всех сил, но автобус мотало и подбрасывало всё сильнее. Правда, это только добавляло веселья пассажирам.

— Бутылки не побьются? — заволновался кто-то.

— Главное, чтоб пироги уцелели! — тут же ответил Андрей.

— Эй, гармошку держи!

— Ах ты-и-и…

— Крепко тряхнуло.

— Как на мине.

— Сравнил!

— Что б там от тебя осталось?

— Не, я вот в бомбёжку вот так же…

— Зубы береги!

— А ты язык!

Наконец автобус остановился.

— Что, приехали?

— Да, — Тим выключил мотор и встал. — выгружаемся, — и открыл дверь.

С шумом и смехом повалили наружу.

Место было выбрано удачно. На поляне, полого спускавшейся к быстрой прозрачной речушке и окружённой густым лесом. Залитые солнцем кроны и густая тень между стволами, пение птиц и журчание воды, высокая, чуть ли не пояс трава и плотные подушки мха и опавшей листвы…

Джинни вдохнула пропитанный запахами травы и листьев воздух и на мгновение словно захлебнулась им. Но тут же очнулась и кинулась хлопотать, разбирать привезённые продукты и… и надо же костёр…

Костром распоряжался Громовой Камень. Выбрал место, послал за камнями к речке — судя по шуму, там дно должно быть каменистыми — и аккуратно своим ножом снял круг дёрна вместе с травой.

— А это в тень и полейте как следует, чтобы трава не завяла.

— Зачем, кутойс? — изумился Эркин, бережно принимая на руки тяжёлый сырой круг.

— Чтобы не оставлять кострища, — объяснил Громовой Камень.

— Надо же! — Андрей покрутил головой. — Сколько раз костёр разводили, никогда такого не делали.

— Значит, не партизанил, — хмыкнул Аристарх Владимирович.

— Откуда? — искренне вздохнул Андрей.

— Так, камни сюда, — Громовой Камень выкладывал бортик по краю будущего кострища.

— Вот, — подошёл Эркин с охапкой сушняка. — Подойдёт?

— Да, правильно.

— Так нарубить же можно, — предложил Артём.

— Сушняк горит лучше, — объяснил Эркин. — Только его много нужно. Айда, малец.

— Айда, — охотно согласился Артём.

Никто вроде особо не распоряжался и не командовал, но обживалась поляна быстро. В наветренной стороне от костра расстелили плёнку, на ней скатерти и стали выкладывать посуду, запыхтели два больших самовара, озабоченно пересчитывались бутылки.

— А заваривать в чём?

— Вона, стоят.

— Цельная батарея!

— А нас-то сколько.

— Лапника бы набрать, чтоб на земле не сидеть.

— Зачем лапник? Лесины поищи.

— Ну да, обкорим малость и сойдёт.

Последнюю фразу Эркин не понял и потому остался на поляне.

Тим аккуратно развернул автобус на выезд, чтобы потом не тратить на это время — с ненагруженным-то намного проще управляться — и раскрыл мотор. И охладить, и посмотреть. Заметно припекало, он снял свою кожаную куртку и бросил её на сиденье — назло кому-то вышел сегодня в ней, а вот и не назло, а потому, что сегодня в работе, вот и пошёл в рабочей форме — и закатал рукава у рубашки. Он уже почти нырнул в горячий, устало пофыркивающий мотор, когда почувствовал взгляд. Не злой, но очень внимательный. Повернул голову и увидел в шаге от себя младшего Мороза, Андрея, лагерника. А кастет — чёрт, как же забыл о нём — остался в куртке, не переложил, дурак, хорошо, хоть нож при себе.

— Классно водишь, — сказал Андрей. — Где выучился?

Тон его был безмятежен, так, простое любопытство, не больше, а похвала звучала вполне искренне. Тим медленно выпрямился, оглядел Андрея.

— Выучили, — поправил он, переходя на английский. — Раб не выбирает.

— Знаю, — серьёзно кивнул Андрей. — Я тоже себе не выбирал.

— За что сел? — отк5рыто спросил Тим.

Губы Андрея дрогнули в злой улыбке.

— Посадили за что? А за отца. Он в Сопротивлении… был.

Тим почувствовал, как холодная волна поползла к сердцу. Вот оно, то, чего он и боялся.

— Мать с сестрёнками на допросах… погибли. А я, — и снова злая улыбка, — как видишь.

— Вижу, — глухо, через силу ответил Тим. — Ты… знаешь?

— Кто ты такой есть? Сообразил, не дурак. Зря ты к Эркину полез. Я бы не чухнулся, кабы не ты.

Тим досадливо поморщился. Он уже и сам думал об этом. Что поторопился, зря всполошил их.

— Ладно. Что было, то было, — с неожиданным для Тима миролюбием сказал Андрей. — А вот дальше что будет?

— Я про… твоего брата молчу, — твёрдо ответил Тим и усмехнулся. — И про мальца тоже. И про тебя.

— Ну, и мы молчим, — кивнул Андрей. — Ну что?

— Все своего хлебнули, и мало никому не было.

Они вздрогнули и обернулись. Занятые разговором, оба не заметили, когда подошё1л и вс тал рядом Эркин.

— Ты… — растерянно спросил Андрей. — Ты когда подошёл?

— А что? Это важно? — Эркин оглядел их блестящими глазами. — Ну, Тим, решай.

Тим насмешливо скривил губы.

— А не много меня на вас двоих будет?

— Не задирайся, — остановил его Эркин и требовательно спросил: — Есть вам что делить?

Андрей пожал плечами.

— Я его не помню. Из-под нар смотрел. А они все были… как отштампованы.

Эркин перевёл взгляд на Тима.

— А ты?

— Я их не рассматривал, — буркнул Тим.

Андрей насмешливо сощурил глаза, но промолчал.

— Тогда всё, — по-прежнему требовательно сказал Эркин. — И хватит, — и по-русски: — Что было, то быльём поросло, так?

— Так, — решительно кивнул Тим.

— Пусть будет так, — помедлив, сказал Андрей.

— Ну, — Эркин протянул руку и, когда Андрей и Тим положили на его ладонь свои, ловко переплёл их пальцы между собой и со своими и через секунду распустил рукопожатие. — Всё. Андрей, ты здесь? Я к костру.

— Не бойсь, — ухмыльнулся Андрей. — Не потеряюсь.

— Я пригляжу, — серьёзно пообещал Эркин, уходя к костру.

Они остались вдвоём. И после недолгого молчания Андрей повторил фразу, с которой начинал разговор.

— А водишь ты классно, — и предложил: — Помочь?

Тим медленно кивнул и ответил по-русски:

— А ты что-то умеешь?

Сидя у костра, Эркин изредка посматривал в сторону автобуса. Вроде, там всё было мирно. Он взял свежесрезанный гибкий прут, повертел.

— Зачем так, кутойс?

— Чтобы остался живым, — ответил на шауни Громовой Камень, нанизывая на свой прут кусочки мяса и продолжил по-русски: — И ставь наклонно, чтобы на них не огонь, а жар шёл, понимаешь?

— Да, кутойс, — ответил на шауни Эркин.

Артём удивлённо посмотрел на него и, когда Громовой Камень встал поправить огонь с другой стороны, присел рядом на корточки и спросил камерным шёпотом по-английски:

— Ты что, по-индейски знаешь? А говорил, что питомничный.

— Учусь, — так же тихо ответил Эркин.

Артём задумчиво кивнул, глядя на его работу и перешёл на русский.

— Так ты хочешь стать индейцем или русским?

Эркин вскинул на него глаза и ответил вопросом:

— А ты?

— Я русский, — с невольным вызовом ответил Артём. — Православный, вот!

— Угу, — Эркин кивнул и вернулся к работе. — Ну и будь им.

— А ты?

— А я, — Эркин озорно улыбнулся. — я уж останусь нехристем, — и громко: — Давай за сушняком, малец.

— Больше не надо, — остановил его Громовой Камень. — Да, правильно, вот здесь его ставь. Всё.

— Всё? — переспросил подошедший к ним Андрей. — Это что ж, по пруту на каждого?

— Не плачь, я поделюсь, — ответил Эркин.

Грохнул дружный хохот.

— Ну, братик, ну… — Андрей покрутил головой. — Ладно, пойду накрывать помогу.

— Там и без тебя тесно, — рассмеялся Эркин.

Весёлая толкотня и суета захватили Джинни. Она давно скинула и куда-то забросила свою курточку, оставшись в ковбойке с закатанными выше локтей рукавами. Её кексики так всем понравились. Конечно, основную работу сделала мама, она только помогала, но всё равно, очень приятно.

— Потом напишешь мне рецепт, хорошо? — улыбнулась Калерия Витальевна.

— Да! — засмеялась Джинни. — Да, конечно.

Засмеялась от удовольствия, от того, что всё так хорошо, что в небе стоят ярко-белые, круглые, как из взбитых сливок, облака, что поют птицы, а от костра тянет запахом поджаривающегося мяса, а от самоваров приятным дымом. Она подошла к костру. Как странно: костёр без дыма. Джинни повторила это вслух.

— Огонь есть, а дыма нет?

Громовой Камень встал, ещё раз оглядел своё хозяйство.

— А нам и нужен только огонь, — ответил он по-русски. — Невысокий, но жаркий. Это же не сигнальный костёр.

Два последних слова он произнёс на шауни, и Андрей сразу переспросил:

— Что, кутойс?

— Сигнальный костёр, — перевёл тот сам себя на русский. — Сигналят дымом и тогда костёр делают по=другому.

Эркин беззвучно шевельнул губами, повторяя новое слово.

— Пахнет как вкусно, — подошла к костру Полина Степановна, единственная из женщин не в брюках, а в длинной сборчатой юбке. — Ты его никак вымочил, Гриша?

Громовой Камень улыбнулся.

— Немного. Всех трав я не достал, так…

— А не пережарятся?

— Сырое мясо тяжёлое, сгибает прут, а гот овое легче, прут сам уберёт его от огня, — объяснил Громовой Камень. — Когда удачная охота, целых оленей так жарят.

— Это ж какие прутья нужны? — удивился белобрысый Никита из «Б».

Громовой Камень рассмеялся.

— Деревья молодые перевязывают сверху и на них подвешивают. Дерево само всё сделает.

— И живым останется, — кивнула Полина Степановна, откровенно любуясь Громовым Камнем.

Смотрела на него во все глаза и Джинни. Она впервые видела… настоящего индейца. В учительской и тогда, на вечеринке он был как все, ну, почти как все, а здесь…

И под этими взглядами Громовой Камень убедился, что поступил правильно, поехав в племенном. Здесь это уместно и даже…

— К столу, давайте, к столу!

— О, это дело!

— Эркин, — Андрей дёрнул брата за рубашку. — Айда к реке.

— Айда, — тряхнул головой Эркин.

Они сбежали к реке, вымыли руки и умылись холодной обжигающе чистой водой. Некоторые, в том числе Тим и Громовой Камень, последовали за ними.

— Кутойс…

— Да, — Громовой камень повернулся к Эркину.

— Этот узор, — Эркин, не касаясь, полосу тесьмы, нашитой поперёк кожаной рубашки. — Он что-то означает?

— Да, — кивнул Громовой камень и улыбнулся. — Потом расскажу. Уг?

— Уг, — ответно улыбнулся Эркин.

Он пропустил Громового Камня вперёд и пошёл следом, чтобы если что, подхватить и поддержать, но Громовой Камень шёл неуклюже, подволакивая ногу, но уверенно.

У скатертей рассаживались с шумным весельем. И так получилось, что расселись по классам. Эркин и Андрей сели рядом, и почти сразу рядом с Эркином остановился и нерешительно затоптался Артём. Он уже жалел, что сорвался. Ссориться с Эркином ему совсем не хотелось. Ведь как ни крути, а другой защиты у него нет и не будет.

— Садись, малец, — кивнул Эркин.

И Артём перевёл дыхание: кажется, обошлось.

Неизбежная, знакомая по беженским новосельям процедура разлива.

— Эркин, — Андрей показывает ему бутылку. — Водку будешь?

— Давай, — кивнул Эркин, подставляя стакан.

Артёму, не спрашивая, налили вина. Протестовать тот не посмел, да и не любил он водку, вино хоть сладкое.

Тим сам налил себе минералки.

— Я за рулём, — сказал он соседям.

Ему дружно посочувствовали. Машина — не лошадь, сама не довезёт, её вести надо. А на милицию нарваться, так прощай права — это все знали.

Мирон Трофимович оглядел застолье и поднял свой стакан с коньяком. Все почтительно затихли.

— За вас, — он широким жестом обвёл застолье, как бы чокаясь с каждым. — За ваше упорство и терпение, за вашу победу над собой.

— Спасибо, — нестройно, но очень искренне ответили ему.

Все выпили и дружно накинулись на еду. Эркин как обычно ограничился одним глотком, но Андрей выпил до дна.

— Не захмелеешь? — тихо спросил Эркин.

— Меня редко берёт, — отмахнулся Андрей, впиваясь зубами в бутерброд с толстым куском сала.

— Ну, как знаешь.

Эркин на секунду задумался: какой огурец — свежий или солёный — предпочтительнее, и взял оба.

Колбаса, рыба, огурцы, грибы, капуста, картофельные пирожки с грибами…

— Это загорыши, — объяснила Полина Степановна. — У нас их спокон веку стряпают.

— Вкуснота! — причмокнул Андрей.

С ним дружно и громко согласились. Решив, что первую достаточно плотно закусили, Андрей снова взялся за бутылку. Глядя куда-то в сторону и безмятежно жуя, Эркин ткнул его локтем под руку, и наполнить стакан доверху Андрею не удалось. Он удивлённо посмотрел на Эркина и кивнул.

— Понял.

— Строго ты брата держишь, — хмыкнул сидевшия напротив Трофимов.

— На то он и старший, — ответил Андрей, передавая ему бутылку с остатком водки.

Оглядев застолье и убедившись, что у всех налито, Андрей легко встал.

— А теперь главный тост, — звонко, перекрыв гомон и заставив всех смотреть на себя, начал он. — За учителей.

Продолжить он не смог: таким дружным одобрительным рёвом его поддержали. Все повскакали с мест, тянулись через скатерти, чтобы чокнуться. Андрей махнул рукой и присоединился к остальным.

После толкотни и суеты с чоканьем, все выпили и закусили. Эркин с удовольствием отметил про себя, что Женины пирожки с луком и яйцами всем понравились. Хотя и всё остальное тоже очень вкусно.

Дав всем немного отдохнуть после второй, Громовой Камень встал.

— Мясо готово, — и озорно улыбнулся. — Пошли к костру.

— Кутойс, — сразу откликнулся Андрей, — стаканы с собой?

— С собой, — рассмеялся Громовой Камень.

Подойдя к костру, увидели, что прутья почти выпрямились, а костёр уже подёрнулся серым пеплом, лишь чуть-чуть подсвеченным изнутри красным. Громовой Камень, готовя мясо, нарезал его маленькими кусками: ведь и ножи не у всех будут, а «по-индейски» есть тоже надо уметь, — и теперь опасался, что мясо пересохло. Но всем понравилось. Да и что могло не понравиться в лесу, среди запахов травы и листьев.

— Гриша, — Джинни смущённо тронула Громового Камня за рукав. — А почему тебя называют… кутойс? — с запинкой выговорила она.

— Кутойс — это учитель, — ответил Громовой Камень. — Вон те трое…

— Морозы и Чернов?

— Да. Они ходят ко мне на занятия.

Джинни кивнула.

— Они и у меня отлично учатся.

К их беседе не прислушивались, но незамеченной она не осталась.

— Смотри-ка, училка индея охмуряет.

— А тебе-то что?

— Сам виды имеешь?

— Куда нам. С суконным-то рылом да в калашный ряд.

— Тогда помалкивай.

Мясо всем понравилось. Учительницы наперебой расспрашивали Громового Камня, в чём и как замачивал и нельзя ли так на сковородке или костёр обязателен.

Опустошённые прутья аккуратно сложили, чтобы потом — если захочется — развести снова костёр уже просто так посидеть, и не спеша вернулись к скатертям. Последовал неизбежный, как давно убедился Эркин, тост за победу и воевавших, вернувшихся и не вернувшихся. На этом тосте Эркин допил свой стакан и, уже зная обычаи, поставил его перед собой вверх дном в знак, чтоб ему не наливали. Артём, пивший, как и он, глотками, тоже перевернул свой стакан.

— Вы чего это? — удивился Никонов.

Его круглое чёрное лицо мокро блестело от пота.

— Нам хватит, — спокойно ответил Эркин.

Да и остальные уже отваливалась от еды, сыто отдуваясь.

— Отдохнуть надо.

— Да уж, пройтись, растрястись.

— А то чай с пирогами не влезет.

— У меня-то?!

— Ну, ты бездонный, все знают.

— Эй, мужики, гармошки где?

— Споём, братцы.

— Моя в чехле была, куда положили?

Эркину все песни уже знакомы: не первый день он в Загорье, и застолье у него не первое. Пел с удовольствием, но не пытаясь взять песню на себя.

А как попели, так отчего ж не поплясать, надо же размяться. И начался тот весёлый разброд, когда каждый веселит себя сам и никто никому не мешает.

Поглазев на пляшущих, Эркин почувствовал, что и самому было бы совсем не плохо, скажем, потянуться. А вон и дерево подходящее. Эркин подошёл к к широкому развесистому дереву, выглядел подходящий сук, сбросил на траву рубашку и, подрыгнув, обхватил ладонями шершавую кору, подтянулся. И ещё раз…

— Здоровско! — Артём, как всегда, рядом. — А двоих выдержит?

— А хоть и больше, — засмеялся в ответ Эркин.

— Думаешь? — Тим, тоже без рубашки, с необидной лёгкостью отодвинул Артёма и ухватился за сук рядом с Эркином. — А ну-ка…

— Спорим! — услышал Эркин голос Андрея и усмехнулся.

— Ну, началось. Давай?

— В синхрон, — кивнул Тим. — Ну, одновременно.

— Понял, — ответил Эркин, ухватываясь поудобнее. — И раз!

— И два! — откликнулись из быстро собравшейся у дуба толпы.

Считали хором, заключали пари. Спорили на сигареты, щелбаны, деньги. Учителя с удивлением и даже некоторым испугом смотрели на это неистовство. Особенно азартно спорили цветные из «В». Громовой Камень знал, что Эркин работает грузчиком, так что слабаком быть не может, но никак не ожидал увидеть такое. Да, Тим не слабее, но у Эркина… Совсем другое. Джинни, совсем забыв, что она — учительница, а это — её ученики, с неменьшим, чем у них, азартом заключала пари. И никто не замечал, что все споры и пари заключались на английском.

— Пятьдесят семь… пятьдесят восемь… пятьдесят девять…

Сохраняя невозмутимое выражение лиц, Эркин и Тим как заведённые качались над землёй.

Уже расплачивались первые проигравшие, кто ставил на первый, второй, третий десятки… Громовой Камень уже хмурился, не понимая и желая принимать этот азарт, встретился глазами с Мироном Трофимовичем и решил вмешаться: всё же оба его ученики. А поглядев на исступлённо застывшие лица Эркина и Тима, понял: вмешиваться надо немедленно.

— Девяносто семь… девяносто восемь…

— Стоп! — резко, как выстрел, прозвучала ком анда.

Тим и Эркин послушно замерли, но пальцев не разжали. Все оглянулись на Громового Камня. И он с властной интонацией командира сказал:

— Ничья! — и уже мягче, с улыбкой: — Оба победили.

— Ну… до ста, кутойс, — в наступившей тишине попросил Андрей.

— До ста, — после секундной паузы согласился Громовой Камень.

— Девяносто девять… — возобновился счёт. — Сто!

Тим и Эркин одновременно разжали пальцы и спрыгнули. Звонкий голос Андрея подвёл итог:

— Ладно, ничья так ничья.

Эркин и Тима восхищённо шлёпали по плечам и спинам: ну, мужики, ну, сильны…

Приняв поздравления, Эркин спустился к речке охладить в воде намятые корой ладони. Плеснул себе в лицо и на плечи прохладной воды. Рядом так же умывался Тим.

— Не пей, сердце сорвёшь.

Эркин услышал камерный шёпот и ответил так же тихо по-английски.

— Знаю.

Они выпрямились, глядя друг на друга. И оба подумали: связал нас чёрт одной верёвочкой. И оба поняли несказанное.

Когда они поднялись наверх, там опять играла гармошка и плясали уже с припевками. Эркин подобрал под дубом свою рубашку, накинул на плечи, но надевать в рукава и тем более застёгивать не стал. Жарко. Он нашёл свой стакан, взял его и отправился на вдоль скатертей, отыскивая что-нибудь не спиртное. И опять столкнулся с Тимом, занятым такими же поисками.

— Минералку будешь?

— Плесни, — подставил свой стакан Эркин. — А ты ничего, в форме.

— Ты, смотрю, тоже. Где тренируешься?

— Нигде, — удивился Эркин. — сам дома тянусь понемногу, — и усмехнулся. — Ну, и на работе. А ты что, специально куда ходишь?

Тим нехотя кивнул.

— Да, хожу иногда.

Эркин понимающе кивнул и расспрашивать не стал. Не хочет говорить — так и не надо. Тим облегчённо перевёл дыхание. Никто его не обязывал молчать, но он сам решил, что знать о его походах в милицейские тир и спортзал никому лишнему не надо.

Эркин пил маленькими глотками приятно солоноватую пузырящуюся воду. Ни усталым, ни пьяным он себя не чувствовал. Допив воду, поставил свой стакан на место опять вверх дном, чтоб никто ему ничего туда не плеснул, и пошёл к пляшущим. Как бы Андрей не зарвался, а то выдаст ещё при учителях как тогда в коридоре…

Думал просто постоять посмотреть, а не вытерпел, вошёл в круг. Вон как малец выкаблучивается, а он чем хуже? И учителя все тоже…

Громовой Камень с улыбкой смотрел на пляшущих. Эх, кабы не нога… Голова как-то последнее время не мучает и даже не беспокоит, ни головокружений, ни обмороков, а вот нога… ну, до чего ж старший Мороз ловок. Эркин, да, настоящий. Самое красивое, самое гордое племя. Не бежали, не покорились, все полегли на родной земле. Только в легенде и остались. И этот мальчишка, да, Савельцев, Артём Савельцев, и тоже ведь метис, или на четверть, но нашей он крови, жалко, что на занятия не ходит, но до чего ж хорош…

Не выдержал, вошёл в круг и Тим. Да и чего отказываться, когда все. Ну, и будь как все. Не ломай компанию — не привлекай внимания. И усмехнулся получившейся рифме.

Полина Степановна, обмахиваясь платком, вышла из круга.

— Никак переплясали тебя, Поля? — улыбнулся ей Аристарх Владимирович.

— Да и ты на кругу не сильнее всех, — ответила она задиристым «девчоночьим» голосом, рассмеявшись, кивнула подбежавшей к ним Джинни. — Иди пляши, девонька, теперь твоё время.

Джинни вернулась к пляшущим, но в круг входить не стала. Посмотрев немного, она незаметно отошла и углубилась в лес.

Здесь было сразу и прохладно от густой тени, и душно от запахов. Настоящий русский лес, о котором она столько читала ещё в колледже. Джинни шла, рассеянно трогая, гладя стволы, за её спиной глухо шумело, всё более удаляясь и затихая, веселье. Поваленные ветром стволы с осыпающейся трухлявой корой, внезапно возникающие перед лицом толстые и одновременно гибкие ветви в густой плотной листве. Она отводила их, с удовольствием слушая свист, с которым рассекала воздух возвращавшаяся на своё место ветка, перелезала через стволы, совершенно не думая, куда и зачем идёт. Ей ещё никогда не было так весело и так хорошо. И выпила она совсем немного, гораздо меньше, чем на той вечеринке в колледже, когда она была действительно пьяной. Лес всё гуще, человеческих голосов уже не слышно, а ей весело и не страшно. Да, она в любой момент повернётся и пойдёт обратно, а зверей диких тут нет, а если и есть, то днём они не опасны.

Впереди громоздился целый заслон из упавших деревьев. Джинни попробовала его обойти и… и оказалась сырой и тёмной ямы, даже не успев понять, как это получилось. И сильно ударившись головой о корень вывороченного дерева. И испугаться она не успела, потеряв сознание…

Отдуваясь, Андрей вышел из круга, шлёпнув по плечу Артёма.

— Здоровско пляшешь, малец.

— Ага, — выдохнул Артём.

Что Эркин — и чего до сих пор имя не поменял, за индейство своё цепляется? — называет этого беляка своим братом, Артём знал и потому не опасался.

— Андрюха, выпьем, — окликнул Трофимов.

— Не всё сразу, — улыбнулся Андрей.

Поискал взглядом Эркина — пляшет ещё. Ну, и пусть. А пить сейчас — это сердце сорвать. Огурец, что ли, схрумкать? Ага, а вон и помидоры лежат, скучают. Он взял огурец и помидор и, понемногу откусывая то от одного, то от другого, вернулся к пляшущим.

Но гармонисту тоже захотелось отдохнуть, да и плясуны, наконец, уморились.

Эркин вытер рукавом лоб, отобрал у Андрея остаток огурца и засунул его в рот.

— Смотри, лопнешь.

— До чего братик у меня заботливый! — восхитился Андрей, торопливо доедая помидор.

Кто пошёл ещё поесть, кто спустился к воде умыться…

— Ну, чего там? С самоварами?

— Пыхтят.

— Заваривать?

— Успеешь. Выпивка ещё есть?

— Н-ну!

— Не все, как ты, без оглядки хлещут.

— Запас иметь — великое дело.

— Это да. Без тылового обеспечения никакой фронт не держится.

— Знаток!

Возвращались уходившие в лес, подсаживались к скатертям. Веселье стало ровным, спокойным.

Проходя по краю поляны, Громовой Камень заметил наброшенную на куст курточку из синей плотной ткани, отстроченную по всем швам белыми нитками. Кажется… да, Джинни была в ней, да, точно, её. Спрятать и разыграть? А сама-то она где? Он огляделся, но не увидел её у скатертей. Наверное, тоже пошла в лес… прогуляться. Вот и отлично. Он снял курточку с ветви и аккуратно запихнул под куст. Вот так. Сразу е заметно, так что… Прятать девчоночью одежду, особенно на купанье — любимое развлечение стойбищных мальчишек. Конечно, это ребячество, детская глупость, но… но почему бы и не созорничать? В такой-то день!

Громовой Камень ещё раз огляделся, проверяя, не заметил ли кто его хулиганства, и захромал к скатертям. Самое время перекусить.

Очнувшись, Джинни никак сначала не могла понять: где она и как здесь оказалась. Болела голова. И нога. И вокруг сумрачно и сыро. И очень противно пахнет гнилью. Джинни зашарила руками по склизким не осыпающимся, а оползающим стенкам, попыталась встать, но ногу прострелила острая боль, и голова сразу закружилась. Ойкнув, она села обратно, прямо в густую грязь. Надо посидеть, ус покоиться и… ичто-то придумать.

Пили уже без общих тостов, вразнобой, маленькими компаниями, а то и сами по себе.

— Гриша, коньяку выпьешь?

Громовой Камень с улыбкой покачал головой.

— Спасибо, Мирон Трофимович, но я уж водки, — и пояснил: — Я с ней с фронта знаком, её пить умею.

Понимающие кивки и улыбки.

— Тёмка, тебе налить?

— Хватит мальца спаивать.

— За собой смотри.

— Да ладно вам.

Выпив и зажевав водку парой загорышей и горбушкой с салом, Громовой Камень снова огляделся. Где же Джинни? За чем бы она в лес не уходила, пора бы уже вернуться. Остальные учительницы… все здесь. Странно.

— Ищешь кого, кутойс?

Громовой Камень поглядел на присевшего рядом на корточки Эркина и кивнул.

— Ты… Джинни давно видел?

— Ну, когда мы тянулись, она со всеми была, — Эркин сосредоточенно хмурился. — А потом… потом, вроде бы, в лес пошла. А что? Думаешь, что-то случилось?

Помедлив, Громовой Камень кивнул.

— Леса она совсем не знает, — сказал он по-русски и продолжил как про себя на шауни: — Чужая она лесу, не примет он её.

Громовой Камень решительно оттолкнулся рукой от земли и встал.

— Пошли, посмотрим, — опять по-русски. И совсем тихо: — Не шуми пока.

— Понял, кутойс.

Они отошли от скатертей, и Громовой Камень повёл Эркина вдоль края поляны, внимательно оглядывая траву и кусты. Эркин шёл за ним, стараясь не мешать. Сам он ничего в следах не смыслил и отлично понимал это. Вроде никто на них внимания не обратил.

Нога болела уже меньше, и Джинни снова попыталась встать. Надо за что-нибудь ухватиться, подтянуться и вылезти. Как глупо. Чтоб тебе провалиться… и ты проваливаешься. В какую-то берлогу. А… а если это и в самом деле берлога?! И сейчас явится её хозяин — медведь?! И… Джинни невольно всхлипнула. Может, покричать, позвать на помощь? Но… но она же так далеко ушла, что никого не слышала, значит, и её не услышат. И… и вдруг уже все уехали, а она так и останется здесь, в этой яме, с медведем? Она снова всхлипнула и тихо заплакала.

Они уже углубились в лес, когда их нагнал Андрей.

— Вы это куда?

Эркин не успел ответить. Громовой Камень недовольно оглянулся, и Андрей, покраснев, сам пришлёпнул себе губы ладонью.

Громовой Камень шёл впереди, очень медленно, вглядываясь в кажущуюся одинаковой поросль. И только когда он делал следующий шаг, Эркин и Андрей замечали обломанную ветку, примятую траву, отпечаток подошвы кроссовки на полузасохшей лужице. След был извилистый, с неожиданными поворотами, но ясный.

Когда начался ветровал, Громовой Камень пробурчал что-то неразборчивое, проигнорировав вопросительные взгляды Эркина и Андрея, и полез через стволы. Догадавшись, что учитель выругался и потому не стал переводить, Андрей широко ухмыльнулся и про себя повторил услышанное: надо запомнить, вдруг пригодится, такие знания лишними не бывают.

Перелезая через очередной ствол, Громовой Камень ушиб раненую ногу и еле сдержался. Ну, куда эту дурёху понесло? Ни ягод, ни чего ещё, что любят искать и собирать девушки здесь и быть не может. Мощный какой ветровал. А ч-чёрт!

Он бы упал, если бы Эркин не подхватил его сзади. Громко хрустнул под Андреем тонкий высохший ствол.

— Что она здесь искала? — тихо спросил по-русски Эркин.

— Найдём и спросим, — так же тихо ответил Громовой Камень и, не оглядываясь, бросил Андрею на шауни: — Не шуми.

— Уг, — камерным шёпотом ответил Андрей.

Громовой Камень застыл, прислушиваясь. Эркин и Андрей даже дышать перестали, чтобы не помешать ему. Сами они слышали только птичий гомон, не различая в нём отдельных голосов.

Джинни услышала тяжёлый хруст и замерла. Медведь? Идёт сюда? Уже?! Мама, мамочка, не надо! Она попробовала крикнуть, но только слабо, по-мышиному, пискнула.

Громовой Камень вытянул руку, указывая направление.

— Там, — и качнулся, едва удержав равновесие на скользком стволе.

— Я пройду, кутойс, — сразу сказал Эркин, взмахом руки остановив Андрея.

Он тоже услышал этот всхлип и увидел, уже сам увидел следы. Она шла здесь, поскользнулась и упала, значит, там яма. Его тот ствол не выдержит, надо обойти.

Запрокинув голову, Джинни с ужасом смотрела, как подрагивают нависающие над её убежищем концы стволов. Идёт, он идёт…

Эркин осторожно попробовал носком кроссовки ствол. Трухлявый, не выдержит. А вон тот? Да, крепкий. А яма? Ага, вон, как раз под ним и…

— Я её вижу, — бросил он назад на шауни и громко позвал по-английски: — Хей, мисс Джинни!

— Оу! Это вы? Да, вы нашли меня?!

Сзади радостно заржал Андрей.

— Да, сейчас.

Эркин осторожно опустился на колени и лёг так, чтобы опираться на ствол грудью, опустил вниз руки.

— Хватайтесь, мисс Джинни, — он по-прежнему говори л по-английски.

И когда она протянула к нему снизу свои, схватил её за запястья и потянул вверх, на себя: сама же она подтянуться не сможет. Жёсткие бугристые ладони сдавили её руки. Она видит лицо, смуглое, улыбающееся, знакомое. Это Мороз, её ученик, сосед по дому, муж Джен, но… но это уже было! Её уже так вытягивали, беспомощную, перепуганную, властно поднимали, это было! Когда? Где? Почему ей сейчас так страшно?! Её же спасают.

Поднимая Джинни, Эркин боялся, что ствол, хоть и казался крепким, но не выдержит двойного веса, обломится. Но спешить тоже нельзя, надо плавно, без рывков. Потом ему казалось, что это длилось очень долго, а Андрей говорил, что он раз дёрнул — и всё! «Ты ж её как репку из грядки выковырял!»

Прижимая Джинни к себе, Эркин плавно, чтобы резким движением не обрушить подгнившую кучу, выпрямился и попятился по стволу от ямы. Она молчала, глядя на него круглыми испуганными глазами.

Когда они уже вчетвером выбрались из ветровала, Громовой Камень покачал головой.

— Как же это вас угораздило, Джинни?

— Я шла и упала. И ударил ась. Очень больно.

Джинни говорила очень медленно, будто по обязанности. Будто думала о чём-то другом, из-за чего перепачканные промокшие джинсы, ссадина на лбу, подвёрнутая лодыжка, ушибленный локоть — всё это уже совсем не важно.

— Джинни, — Андрей вдруг заговорил по-английски. — Вы в порядке?

— Да, — она остановилась, поправила волосы, тронула ссадину.

— Не трогайте, — перехватил её руку Громовой Камень. — Придём и промоем, а то загноится. Как нога, идти сами можете?

Он говорил по-русски, и она так же отвечала ему.

— Да, — она попробовала переступить и повторила: — Да.

Эркин сразу отпустил её и пошёл чуть сзади и сбоку, чтобы подхватить в случае чего.

— Я, Джинни говорила по-русски с усилием, будто преодолевая что-то, мешающее ей. — Я в порядке. Я… испугалась.

— Понятно, — кивнул Андрей. — Идёшь и проваливаешься. Тут любой испугается.

Громовой Камень улыбнулся.

— Джинни, а почему вы не позвали на помощь?

— Я испугалась, — Джинни говорила уже свободнее. — Ну, что придёт медведь.

— Медведь? — удивился Громовой Камень. — Почему?

— Ну, это же его… дом, его, да, берлога.

К изумлению и даже обиде Джинни, Громовой Камень захохотал.

— Ох, Джинни, — наконец с трудом он выговорил сквозь смех. — Ну, какая же берлога в такой сырости? — и снова засмеялся.

Фыркнул и Андрей, а за ним, помедлив с секунду, наконец засмеялась и Джинни.

Когда они вышли на поляну, оказалось, что их отсутствие заметили и уже беспокоились.

Полина Степановна, Калерия Витальевна, Агнесса Семёновна и Галина Сергеевна сразу занялись Джинни: промывали ссадину, заклеивали её пластырем, утешали и успокаивали. Спасителям тут же торжественно налили.

Громовой Камень, поблагодарив, взял свой стакан и тяжело сел, незаметно потёр ушибленную ногу. И невольно улыбнулся: настолько живописен был рассказ Андрея.

Эркин равнодушно, не почувствовав вкуса, выпил водку и так же равнодушно, как по обязанности, жевал что-то. Он выдал себя, сам, полез сдуру, и теперь она, кона, конечно, узнала его, вот сейчас выплачется на плече Полины Степановны и расскажет, не могла она не узнать, не вспомнить. И тогда… не хочет он думать, что будет тогда. Да, повеселились, нечего сказать. И чего он полез? Андрей бы её отлично вытащил, и всё было бы в порядке, а теперь…

От водки Джинни отказалась, и ей налили горячего чая. Грея руки, захолодевшие от пережитого страха, о стакан, она оглядывалась и то и дело наталкивалась взглядом на хмурое лицо старшего Мороза. Чем он недоволен? И… и почему она его испугалась? Он же её спас. Нет, она ничего не пони мает. Но… но это ощущение на руках, это жёсткое, сжимающее запястья кольцо, властно отрывающая её от земли сила — это же всё было, но… но когда? Неужели… нет, она не хочет сейчас думать об этом. Ей нельзя это вспоминать. Тряхнув головой, она отбросила, заставила себя отбросить эти мысли. Потом, она всё обдумает потом.

Горячий чай, сладкие пирожки и пироги, маленькие рассыпчатые кексы, конфеты, танцы и песни под гармошку… И, поглядев на уже смеющуюся над своим нелепым приключением Джинни, Эркин вдруг подумал, что всё обойдётся, она не вспомнит. Если сразу не узнала, то… то, может, и пронесёт, как раньше проносило. И он уже по-иному оглядел стол, отыскивая, чего он тут ещё не пробовал. Вроде… вон того пирога, и чаю бы ещё. Он налил себе заварки и со стаканом в одной руке и пирогом в другой пошёл к самоварам за кипятком.

Танцующий в круге Андрей поймал краем глаза улыбку Эркина и успокоился: теперь-то уж точно всё в порядке.

Натанцевавшись, снова пили чай и уже не ели, а доедали. Солнце уже уходило за кроны деревьев, и праздник сам по себе стал сворачиваться. У костра решили не сидеть: ещё ж обратно ехать, а в темноте выбираться из леса непросто.

Громовой Камень разобрал очаг. Прутья воткнули в землю под кустами: там сыро, а они живучие, могут и корни пустить. Камни снесли обратно к реке, где и брали. А потом положили остывшее и политое водой кострище дёрн, и будто ничего здесь и не было.

— И никаких следов! — восхитился Артём.

Громовой Камень улыбнулся ему.

— Следов много. Смотри, как всё истоптано. На высокой траве следы очень заметны.

Артём смущённо покраснел.

— Ну… ну, это же не важно.

— Да, — кивнул Громовой Камень. — Здесь и теперь не очень важно.

И пошёл к скатертям, куда всех звали, чтоб доесть и допить: не везти же обратно. Но особо упрашивать и уговаривать никого не пришлось. Отсутствием аппетита никто из присутствующих не страдал.

Тим допил свой чай и, жуя на ходу пирожок с вареньем, ушёл к автобусу прогревать мотор, а то скоро темнеть начнёт. Из самоваров сливали последние капли и вытряхивали золу. Собирали посуду, корзинки и кастрюльки. Громовой Камень, ловко орудуя ножом, вытесал из ящичной доски лопатку выкопал ямку.

— Шелуху, скорлупу и прочее сюда. А объедки под кустами разбросайте, разберут.

— А кости?

— В яму, — и улыбнулся. — Кто любитель, тот сам себе отроет.

— Правильно, — кивнула Агнесса Семёновна. — А бумагу и прочее несъедобное ко мне вот в этот мешок. Чтоб никакого мусора за нами не оставалось.

И уже уходя к автобусу, Громовой Камень поднял из-под куста курточку Джинни.

Разместили в багажнике опустевшие корзинки, кастрюльки, самовары, ящики и мешки. Тоже оказалось непросто. Чтоб не помялось и не побилось в дороге.

Войдя в автобус одним из последних, Громовой Камень, проходя к своему месту, бросил на колени Джинни её курточку.

— Оу! — удивилась Джинни. — Спасибо, я совсем забыла о ней. Где вы её нашли?

— Не в берлоге, — рассмеялся Громовой Камень.

Джинни покраснела. Кажется, её теперь будут долго этим дразнить. Конечно, им и особенно ему смешно, но она-то всерьёз испугалась.

Убедившись, что никого и ничего не забыли, Тим мягко стронул автобус и со светлой, ещё солнечной поляны они въехали в полупрозрачный предвечерний сумрак. Кто-то пробовал ещё петь, но большинство сидело тихо, а кое-кто, сморенный выпивкой и весельем, задремал.

Эркин сидел рядом с Андреем, с бездумной отрешённостью глядя в окно на царапающие стекло ветви. Кажется, и в самом деле всё обошлось: его не узнали. Как же хорошо было. И повеселились, и подурачились, и поели вкусно и досыта. Сколько же он выпил? Два стакана, точно. И не пьяный, не очень пьяный. А Андрей? Эркин посмотрел на брата. Андрей спал, откинув голову и улыбаясь во сне. Джинни сидела впереди, Эркин её не видел и поэтому сейчас о ней не думал. Не то, чтобы забыл, а просто не думал.

Когда выехали из леса на дорогу, заметно посветлело, и Тим прибавил скорость. Хорошо было, что и говорить. Смешно, но это у него второй выпускной. Не сравнить с первым…

За последнюю неделю погибли ещё двое. Джок и Рич. На гонках лобовой атаки. Хозяин рассадил их всех по машинам по одному. Манекен на заднем сидении изображал хозяина. Ты ведёшь машину, и тебя атакует другая машина. Кто кого будет атаковать, знает только хозяин. В прошлый раз он атаковал Слима и перевернул его машину тараном без стрельбы. Слима он вытащил из горящей машины и даже сбил с него пламя, но… с переломанным позвоночником. Хозяин велел Чаку добить Слима, а его выпорол. За то, что не стрелял, бросил без присмотра свой манекен, да ещё и помог без приказа. Солидно ввалили. А сегодня он в обороне и такой глупости уже не повторит. Кто же атакует? Этот? Этот? А ч-чёрт, сзади…. Коробочка? Ну, нате! Он круто выворачивает руль, выскакивая из ловушки, разворачивается, взвизгнув тормозами, и выдыхает ответ на непрозвучавший приказ.

— Да, сэр, кончать их, сэр!

И бросает машину в лоб, в створ между двумя атакующими. Удерживая руль одной рукой, быстро стреляет в окна. Есть в мотор! Горит! А второй? По нему промазал, но тот слишком круто выворачивает, врезается в ограждение и отлетает к горящей машине. Теперь горят оба. Уносясь на скорости, он в зеркальце заднего обзора видит, что кто-то в горящей куртке выскакивает и катится по траве, сбивая пламя. Выскочил Юп, а Джок сгорел. А Рича застрелил на атаке чак. Так их осталось десять. Они стояли перед хозяином как положено: ноги расставлены, руки в карманах, глаза в упор, а хозяин прохаживался перед ними, разглядывая так, будто впервые видел. «Как на торгах», — мелькнула у него мысль, но он тут же отбросил её как несусветную глупость: телохранителей, да ещё на клятве не продают.

— Хорошо, — кивнул хозяин.

Но это не было похвалой, а так, просто словом. Дальше, как обычно. Каждый получил своё. Он получил ожидаемый приказ на порку за промах и неожиданную похвалу:

— А что приказ понял — молодец.

Только тогда он вспомнил, что в каждой машине стоит подслушка, и хозяин на своей вышке слышит каждое их слово. А вечернюю еду готовили на двенадцать, так что он и Чак получили по двойной порции: за себя и за убитых ими. Как было заведено…

…Проверяя себя, Тим поглядел на карту. Нет, всё правильно. Нет, всё правильно. А белая ночь — совсем даже неплохо. А тогда…

…Тогда они не поняли, что это была не тренировка, а экзамен, выпускной. Правда и слова такого тогда не знали. Радовались, что дожили. До вечера, до кормёжки. И всю неделю они работали и тренировались уже вдесятером. Хозяина видели редко, работали с недавно привезёнными, два десятка при купили зачем-то и поставили проредить новичков, выбив некондицию. Тим усмехнулся. Зачем-то?! Теперь он понимает: зачем. Их уже предназначили к продаже. И Грин ездил договариваться с покупателем. Но тогда это им и в голову не приходило. Не могло прийти. Они же дали клятву…

…Вечером в субботу им обычно давали свободное время. И он уже думал о гараже. Как всегда: поест — и в гараж. Хозяин их очень редко в это время беспокоил.

— Ну что, парни, сегодня по одинарной? — скалит зубы Кит, складывая тренажёр.

— Ещё не вечер, — огрызается Юп.

— Тебе-то двойная точно не светит, — Чак в шутку несильно тыкает Юпа в обожжённое плечо. — Ну, палёный, стыкнемся? А? На хлеб, а? — и хохочет, когда Юп молча, закусив губу, чтобы не кричать от боли, отходит.

Он тоже молчит. Юпа обжёг он, и не ему заступаться. Чак озирается, ищет, с кем бы стыкнуться. До крови — на хлеб или до двойной пайки — до конца, но желающих рискнуть нет. Они убрали зал и пошли в душ. Душ перед обедом тоже обычен. Если только ничего особого не случится. Но на выходе из душа их встретил хозяин. И велел идти в зеркальный зал. А вот это уже было нарушением режима, да и есть сильно хотелось, но, разумеется, никто даже бровью не повёл: хозяином сказано — ими сделано. Хозяйская воля выше и закона, и обычая. В зале хозяин велел им раздеться и встать у зеркальной стены. Они скинули обычную одежду домашних рабов, которую носили вне тренировок, и выстроились у зеркала. Руки за спиной, ноги расставлены, веки опущены — сейчас они не телохранители, а обычные рабы.

— На случку отберут, — шепнул Джордж.

— Тебя на торги, а Юпа на Пустырь, — сразу ответил Чак.

Ещё кто-то совсем тихо хихикнул. Он промолчал. Куда отберут — туда и пойдёшь. Хозяин оглядел их, велел Саю и Гэбу по меняться местами и снова прош1лся вдоль их строя, заглядывая им в глаза под ресницы. Хозяин это умел, хотя был высоким, не ниже них. Он стоял спокойно, уверенный в себе, что ни в чём не ослушался, так что наказывать его не за что. Да и остальных, пожалуй, тоже. Всю неделю работали и тренировались слаженно и точно. А что новеньких сильно побили и проредили, так это положено, их тоже поначалу и валтузили до Оврага. И угадал: наказания не было. Даже наоборот.

— Хорошо, — кивнул наконец хозяин. — Вы хорошие рабы.

И они заулыбались в ответ: такую похвалу заслужить непросто.

— Но до высшей награды вам ещё далеко…

Хозяин остановился, и они дружно облегчённо заржали. Высшая награда — это лёгкая смерть от руки хозяина. Награда наградой, но чем она позже, тем лучше. Переждав их смех, хозяин продолжал:

— Но кое-что вы сегодня получите.

И коротким взмахом руки показал им на лежащие у другой стены свёртки.

— Артур… Дик… Флетч… Чак… Джордж…

Хозяин называл их, и они по одному подходили, брали указанный свёрток и возвращались в строй.

— Тим…

Он выходит. Вот этот свёрток? Да. Тяжёлый…

— Одевайтесь.

Он быстро разворачивает тёмное тонкое одеяло. Полная форма телохранителя. Два ножа, кастет, два пистолета, глушители, обоймы, отмычки, наручники… всё, что положено. Нет только гранат и автомата. Но те выдаются на конкретное дело, а этот набор всегда на нём. Он быстро одевается, размещает на себе оружие, и вот их строй уже иной. Руки в карманах, головы подняты.

— Да, — кивает хозяин, — вы теперь настоящие телохранители, — и улыбается. — Этот вечер и ночь я даю вам. В награду.

Вечер и ночь? Он всю ночь сможет работать в гараже и в мастерской?!..

…Тим усмехнулся. Рано он тогда обрадовался. Ни в гараж, ни в мастерскую он не попал. В зеркальце он оглядел салон: кто спит, кто так сидит и в окно глазеет. Ну, немного уже осталось. И лагерник спит. Андрей мороз. Ладно, решили — так решили. Хорошо, что парень его не помнит. Лагерей много было, может, они и впрямь тогда разминулись. А тот вечер… да, это был их праздник. Грин уже знал, что продаст их, и наверняка знал кому, вот напоследок и устроил им… праздник… выпускной…

…Обычно в этом зале они учились ресторанной работе. Накрывать, подавать, охранять, нападать, использовать подручные средства. А сегодня-то здесь что? Обещали награду, а вместо неё очередная тренировка?! Входя, он привычно быстрым запоминающим взглядом окинул зал. Так… разгорожен на кабинки-ячейки по кругу, пред каждой стол и два стула, а в кабинке низкий широкий диван… что-то новенькое, такой вводной ещё не было… кабинок десять… работа в синхрон? Столы уже накрыты… тарелки, две бутылки, один прибор… а манекенов нет.

— Это вам, — хозяин широким жестом отправляет их в зал. — Ешьте, пейте, — и ухмыляется, — и всё остальное.

Они, всё ещё недоумевая, разошлись по столикам. Им? Это им? Жареное мясо, настоящие бифштексы, овощи, бутылка виски и бутылка минералки, ещё какая-то еда… это всё им?! Он огляделся. Да, вон Дик уже жуёт, ну, Гэб в жратве всегда первый, а хозяин? Смотрит и улыбается. Значит, и это всё взаправду?! Он сел к столу и налил себе, глотнул. Да, виски. Придвинул к себе тарелку и стал есть, стараясь особо не торопиться: столики расставлены так, что от соседних не дотянутся. Чтобы отнять, придётся встать и подойти, а тут он уже от любого отобьётся. Хозяин хлопнул в ладоши, и они дружно, вскинув головы, оторвались от еды, а Подлиза Кит даже на ноги вскочил, показывая, что готов к работе. Но хозяин звал не их. В зал вошли… спальницы?! Чёрт, настоящие спальницы! И по жесту хозяина подбежали к ним, к каждому.

— Это тоже вам! — расхохотался хозяин. — Каждому на ночь. Всем поровну.

Молодая пышногрудая мулатка склоняется над ним, целует в щёку и шею возле уха, и он уже не следит ни за своей едой, ни за выпивкой. Когда спальница рядом, так уже ни до чего. Да и хозяин сказал, что всем поровну, так что даже Чак не посмеет…

…Тим усмехнулся. Да, дальше уже всё как в тумане. Пили, ели, трахались, менялись спальницами, снова пили. Как ещё до ножей не дошло, или они даже пьяными помнили: кто они есть и чего им позволено. А на следующий день их продали. И это вспоминать уже никак не хотелось, ни под каким видом. А вон уже и Беженский Корабль показался.

Они так и договаривались, что как он всех собирал утром, так и развезёт по домам. Тим остановил автобус и обернулся.

— Беженский Корабль, ladies and gentlemen, — объявил он сразу на двух языках.

— Оу! — встрепенулась Джинни. — Спасибо.

Эркин мягко толкнул Андрея.

— Просыпайся, приехали.

— Ага, — сразу открыл глаза Андрей.

Они вышли из автобуса и невольно огляделись, будто попали в незнакомое место. Тим вышел следом, открыл багажник и достал их корзины.

— Пожалуйста, мисс Джинни. Держите, парни.

— Спасибо.

— Ага, спасибо.

Тим захлопнул багажник пошёл на своё место. К его удивлению, Андрей последовал за ним. Удивился и Эркин.

— Эй, ты куда?

— Не боись, братишка, — рассмеялся Андрей, — не заблудился, — и чуть серьёзнее, глядя на Тима. — Подмогну с машиной. Не против?

Помедлив, Тим кивнул.

— Не против.

Эркин нахмурился, но… но он не может запретить Андрею, и ведь решили, что прошлое в прошлое, вместе решали, так что… ладно, авось обойдётся. И он уже спокойно пошёл вслед за Джинни к дому, к их подъезду.

Хотя было ещё достаточно светло, но гуляющих уже нет: завтра понедельник, всем на работу. Джинни это устраивало. И то, что Андрей уехал, тоже. Всю дорогу в автобусе она вспоминала, заставляла себя вспомнить. Рядом было тёплое мягкое плечо Полины Степановны, и она рискнула. Ей говорили, сначала доктор айзек, а потом врачи и психологи в лагере: «Не вспоминайте, оставьте это в прошлом, за чертой», — но сегодня она рискнула перейти эту черту. И вспомнила. Да, эти руки, жёстко сжимавшие её запястья, и подъём вверх из темноты, и навалившееся на неё сильное тяжёлое тело, и… Джинни покосилась на идущего ступенькой ниже Эркина и остановилась. Невольно остановился и Эркин, удивлённо поглядел на Джинни. И медленно, начиная догадываться, нахмурился.

— Послушайте, — Джинни сглотнула, — я хочу… Мне надо поговорить с вами.

Она говорила по-английски, и Эркин ответил ей на том же языке.

— Здесь и сейчас?

— Да, — твёрдо ответила Джинни. — Именно сейчас. И здесь.

Эркин хмуро кивнул.

— И что… О чём вы хотите говорить?

— Вы, — Джинни говорила медленно, явно подбирая слова, — Вы до освобождения были рабом, так?

— Да, — резко ответил Эркин и, вскинув голову, посмотрел ей в глаза. — Я был рабом, мэм, и что дальше?

И Джинни уже не стала проверять имена хозяев, название имения, нет, это не нужно, она не ошиблась.

— Вы помните меня? Помните, что случилось… в ту ночь?

Эркин отвёл глаза. Вот, значит, что.

— Да, помню, — и снова повернулся к ней. — Спрятал вас в скотной, а потом вытащил, и вы ушли из имения.

Джинни на секунду растерялась.

— Но… но я сама там спряталась.

Эркин невольно улыбнулся.

— Вас бык видел. Он запах чуял и беспокоился. Я и задвинул брикет.

— Хорошо, — помедлив, кивнула Джинни. — Но… но когда вы… вытащили меня, вы помните, почему вы это сделали?

— Что? — угрюмо повторил Эркин. — Что вам непонятно?

— Ну, вы же… — Джинни запнулась. — Вы же хотели… — она не смогла произнести это вслух, — и не стали. Почему?

— Ничего такого я не хотел, — твёрдо ответил Эркин.

— Но… но вы же…

— Что я? — Эркин перевёл дыхание. Нет, он не отступит, да, пусть здесь и сейчас всё решится. — Что я сделал?

— Вы… трогали меня, — неуверенно сказала Джинни. — Я… я хочу понять. Зачем вы это делали? — и, так как он молчал, упрямо продолжила: — Наваливались, трогали и… и не сделали ничего, отпустили. Почему?

— Почему делал или почему не сделал? — решил уточнить Эркин.

Джинни удивлённо посмотрел на него и тряхнула головой.

— Я хочу знать правду. Всю правду.

Эркин вздохнул.

— Я не знал… кого прячу. А когда вытащил, подумал, что вдруг хозяйка. Вот и проверял, — она молча смотрела на него круглыми удивлёнными, но не испуганными глазами, явно не понимая, и он нехотя пояснил: — Хозяйка серьги носила, вот я и… трогал, проверял. А, когда понял, что не хозяйка, ушёл, — и наконец улыбнулся. — На вас у меня злобы не было.

Джинни задумчиво кивнула. Эркин молча ждал. Наконец, она сказала:

— Хорошо, Я всё поняла. Но это… не вся правда. А если бы это была хозяйка? Что бы вы сделали?

И спокойный, страшный этим спокойствием ответ:

— Убил.

— Вы… — ошеломлённо пролепетала Джинни, — вы так ненавидели её? За что?

Эркин уже совсем успокоился. Самое страшное сказано, и вроде бы его поняли, а это… уже пустяки.

— Я её и сейчас ненавижу. А за что? — он зло улыбнулся. — Это долгая история. И не для вас.

Джинни поняла, чот он ей больше ничего не скажет про миссис Кренстон, и спросила о другом:

— Я узнала вас только сегодня, а… вы? Когда вы меня узнали?

Эркин улыбнулся уже совсем по=другому: весело и открыто.

— На первом уроке. Когда услышал.

— Но, — удивилась Джинни. — Но мы же и раньше… встречались. И на беженском новоселье и потом…

— Но тошда вы по-учительски не говорили, — объяснил Эркин.

Разговор стал уже совсем другим, и они оба понимали это.

— А там? Разве там вы слышали меня?

— Ну да, — негромко рассмеялся Эркин. — Вы же приходили на скотную, про коровок и молочко рассказывали.

— А вы…

— А я в стойле у быка сидел и слушал. Они уже не стояли, а поднимались по лестнице, шли рядом и говорили… как добрые знакомые.

— Я и не знала.

— А никто не знал, — весело хмыкнул Эркин. — Самое безопасное место в имении.

Они уже вошли в коридор своего этажа, и второго своего вопроса: почему тогда он не попытался… не захотел… неужели она ему настолько не понравилась? — Джинни так и не задала.

Их двери напротив, и остановились они одновременно. Эркин достал ключи.

— До свидания, мисс Дженнифер, — улыбнулся он ей. — Спокойной ночи.

— Да, — кивнула Джинни и протянула ему руку. — До свидания, спокойной ночи, и… и спасибо вам, Эркин.

Они обменялись рукопожатием, Эркин открыл дверь и вошёл в свою квартиру.

Алиса уже спала, но Женя ждала его.

— Я очень поздно, да? — виновато спросил Эркин, когда они уже сидели на кухне и пили чай.

— Ну что ты, Эркин?! — искренне изумилась Женя. — Когда у меня был выпускной, в колледже, мы до утра гуляли. И в школе тоже. Вы ещё рано закончили.

Эркин вспомнил разговоры в автобусе и усмехнулся.

— Кому мало, те догуливать пошли.

Женя охотно рассмеялась.

— И Андрей?

Эркин пожал плечами.

— Он поехал с Тимом, помочь тому с автобусом, ну, помыть, почистить… а потом… не знаю. Его дело.

— Конечно, — кивнула Женя. — Ты доволен, Эркин?

— Да, — Эркин счастливо улыбнулся. — Да, Женя, очень. Было очень хорошо, весело.

И вдруг он неожиданно для себя зевнул.

— Иди спать, Эркин, — рассмеялась Женя. — От радости тоже устают.

— Да-а? — удивился Эркин, но послушно встал. — Женя, твои пирожки так все понравились.

— Ну и отлично. Тебе завтра ведь во вторую смену, да? Вот и выспишься.

— Ага, — согласился Эркин.

Душ, спальня… кажется, он заснул, ещё выходя из кухни, и всё остальное продела во сне и не проснулся, когда Женя легла рядом и поцеловала его, только вздохнул и улыбнулся.

Выслушав рассказ Джинни, Норма покачала головой.

— Джинни, ну, когда ты повзрослеешь? Ну, зачем ты полезла в берлогу?

— Мама, я не полезла, а упала, и потом Гриша сказал, что медведя там и быть не могло.

— Конечно, медведь — умное животное. В отличие от некоторых учительниц.

— Ну, мама! — рассмеялась Джинни. — Всё закончилось хорошо, а конец делу венец.

Последние слова она сказала по-русски, Норма не так поняла, как догадалась и кивнула.

— Немцы говорят: Ende gut — alles gut. Конец хорош, всё хорошо, — перевела она сама себя на английский. — Но, Джинни, глупость, окончившаяся благополучно, остаётся глупостью.

— Да, мама, помню, ты мне это столько раз говорила.

Джинни вскочила и со смехом расцеловала мать.

— Мамочка, всё хорошо, и я иду спать.

— Конечно, Джинни.

И, когда Джинни вышла, снова покачала головой. Но уже с другой улыбкой. Как хорошо, что её девочка выздоровела.

Уже лёжа в постели, Джинни блаженно потянулась и тихо засмеялась, вспоминая сегодняшний день. Как всё-таки было хорошо! И Мороз… Эркин Мороз… нет, она пока не станет рассказывать маме, надо самой всё это обдумать, кое-что выяснить. Интересно, а почему её1 вытаскивал Мороз, а не Громовой Камень, искал-то он. Не захотел дотронуться до неё? Непонятно. Ладно, всё завтра, всё потом. А сейчас — спать. Всё хорошо, можно спокойно спать. И завтра не надо на работу. Мирон Трофимович дал им всем отгул на один день. Потом два дня на документацию и отпуск до конца августа. И не забыть, что в среду Иван Купала, будет большой праздник, на траве у озера…

С этим она и заснула.

Андрей шёл домой, любуясь рассветом. Хорошо, что сегодня ему во вторую смену. Сейчас в душ и часика четыре он возьмёт. Только от Алиски не забыть запереться.

А хорошо погуляли. И с Тимом всё утряслось, да так, что лучше и не надо. До чего ж мужик своё дело знает, у такого поучиться не грех, а удача…

…Когда они, высадив последних пассажиров у Старого города, остались вдвоём, Тим впервые оглянулся на него.

— Ну?

Он пожал плечами.

— На комбинат, куда же ещё.

Тим кивнул, и они поехали на комбинат. Он стоял, держась за ограждение кабины шофёра и смотрел на работу Тима. Фредди вёл по-другому, но… да, Тим, конечно, классный специалист.

— Нравится?

— Да, — вздрогнул он. — Классно водишь.

Тим заговорил по-английски, и он отвечал так же.

— И что? Всерьёз хочешь на шофёра?

— Всерьёз, — кивнул он. — Я уже говорил.

— Да, помню, — Тим сосредоточенно глядел перед собой.

Он чувствовал, что того разговора в лесу Тиму м ало. Но и ему — т оже. Да, конечно, слова, данного Эркину, он не нарушит, но и не помешает им сейчас никто: время позднее, один на один будут. Решить-то решили, но по деталям стоит пройтись…

…Андрей поёжился, передёрнув плечами: прохладно на рассвете, а он в одной рубашке. Ну, ничего, осталось немного, а там в душе прогреется…

…Автобус отмывали до блеска, чистили салон и багажное отделение, а уж мотор чуть ли не заново перебрали и отрегулировали.

— Это ты всегда так? — не выдержал он.

Тим кивнул.

— Как ты к машине, так и она к тебе.

И он ответил памятным ещё с лагеря, с уроков Старика.

— Инструмент не живой, а руку чувствует.

И Тим улыбнулся.

— Сам придумал?

— Нет, слышал. Учил он меня. Ещё там, — и помедлив, всё-таки сказал: — Меня спас, а сам лёг.

И по лицу Тима увидел: тот всё понял правильно. Какое-то время работали молча. И уже сам Тим начал:

— Нас из всей десятки… Один я, похоже, остался.

Вот тогда и пришло ему в голову ещё раз проверить. Вдруг… ведь и сколько лет прошло, и действительно он их тогда не разглядывал.

— Слушай, вас всего десять было?

— Осталось, — поправил его Тим. — Начинало нас… вдвое, а может, и ещё больше.

Он кивнул.

— Что, так учили?

— А ты думал! — Тим резко крутанул болт, едва не сорвав резьбу. — Каждая тренировка сортировкой.

— Понятно. И что, — он задумался, подбирая слово, — все как ты? Ну, одного увета?

Тим даже как-то удивлённо посмотрел на него.

— Да… слушай, верно, так и получилось.

И он, уже переводя дыхание, радуясь, что и память не подвела, и что личных счётов у них нет, решил всё-таки уточнить:

— Мулатов не было?

— Нет, — сразу твёрдо ответил Тим. — А… что?

— Тогда… я помню, там мулаты были, пятеро, наверное.

— Нет, — Тим уже сообразил и тоже заулыбался. — Было двое, но они быстро вылетели, ещё до выездов. И… давно это было?

Он нехотя кивнул.

— Давно. Я совсем малолеткой был. Ладно, не вы, значит, другие… — и остановился, не договорив: «такие же».

Но Тим понял. И опять они работали молча. Но согласно. А отладив, вылизав машину, отмыли руки здесь же во дворе — бытовки-то закрыты, а бегать за сторожем, чтобы открыл, неохота.

— Ладно, — Тим стряхнул с рук воду. — Дома отмою.

И к выходу они шли вместе. Но Тим сразу ушёл, а его окликнула из своей будочки девчонка-диспетчер. А там…

…А там до утра проболтался. Ему не трудно, а ей приятно. Легко всё прошло, по доброму согласию и в общее удовольствие. Ей тоже скучно, так чего ж… не позабавиться.

Андрей легко взбежал по лестнице на второй этаж и прошёл к своей двери. Ещё тихо, но уже чувствуется скорое утро. Верхний замок, нижний… смотри-ка, не закрыли, ждали его. Теперь лишь бы не разбудить никого, и до полдня отстаньте все от него.

 

ТЕТРАДЬ ДЕВЯНОСТО ВТОРАЯ

Нет, здорово, что они не стали завязываться с пахотой, это ж какую ещё головную боль на себя бы повесили. И так… как попадаешь в имение, так и не присядешь, столько хлопот и забот. Джонни за неделю чернеет и худеет.

— Как это раньше лендлорды такими беленькими да рассыпчатыми были, а?

— Это было раньше, Фредди.

Они сидят у камина, наслаждаясь не так теплом огня, как тишиной и спокойствием. Джонатан благодушно вздыхает, расслабленно оседая в кресле.

— Бегали надзиратели, работали рабы, а теперь…

— Теперь мы крутимся, — кивает Фредди. — И бегаем, и работаем. Слушай, зачем нам посёлок?

— Мне бидонвилль на моей земле не нужен, — твёрдо отвечает Джонатан.

Бидонвилль — сляпанные из чего попало лачуги — сооружали себе бывшие рабы по всем имениям, где сгорели или разрушились бараки.

— Допустим, — Фредди задумчиво отпивает. — Ну, а барак куда? Снесём? Он же ещё крепкий, раз. И наши из него не особо рвутся, это два. И что это даст нам, три. Достаточно?

— Вполне. Отвечаю не по порядку, а по существу. С полного обеспечения они перейдут на зарплату.

— Это выгоднее?

— Безусловно, — и по-прежнему разнеженно: — Вычеты эффективнее с зарплатой. Барак малость подремонтируем, и это жильё для временных работников и гостей. И когда они в бараке — они вместе, а в посёлке каждый сам за себя. И ещё аренда за дом и прочее будет капать.

— Без выкупа? — поинтересовался Фредди.

Джонатан хмыкнул.

— Резонно. Нужен стимул. Двадцать лет увеличенной аренды, и дом твой. Но без земли.

— Резонно, — очень похоже хмыкнул Фредди. — Но учти, с понедельной оплатой будем привязаны хуже прошлого выпаса.

Джонатан хмуро кивнул.

— Верно. Надо продумать.

— Вот и займись, — Фредди допил свой стакан и встал, — а то в мелочевке вязнешь. Я на боковую.

— А думать не собираешься? — съязвил Джонатан.

— Я — ковбой на контракте, — Фредди поставил свой стакан в бар и потянулся, упираясь кулаками в поясницу. — Ковбою думать вредно: скорость на стрельбе теряется. А на контракте и незачем. На то лендлорд есть. Какой никакой, а пусть своим делом занимается.

— Ла-адно тебе, — Джонатан тоже допил свой коктейль и встал. — Иди, ковбой, я уберу.

— Хоть такая от тебя польза.

Оставив последнее слово за собой, Фредди вышел.

Джонатан негромко рассмеялся ему след.

Но, в принципе, Фредди прав. В Колумбии у них на зарплате двое основных и временные почасовики, зарплатой ведает Грымза, и у неё — мисс Джулии Робертс — комар носа не подточит. Раз в месяц проверяешь счета и выписываешь новый, а дальше она сама. С Грымзой им повезло. А здесь… задействовать можно только Стефа. Так… оставить ему наличку в конвертах, а к Рождеству всё равно конечный перерасчёт. Нет, не получится. Вешать на Стефа вычеты за обеспечение и штрафы нельзя. Это надо самому. Ладно, всё равно в этом году будет прежняя система. Для посёлка пока только место подбирается, чтобы всех устраивало и хозяйству не мешало. Тут не до переезда, до стройки ещё далеко. Ладно, это в полном смысле слова не горит. А вот скотную подремонтировать к зиме надо, особенно стойло для Монти. Уже вполне приличным быком смотрится и вообще… на перспективу.

С мыслями о Монти Джонатан и заснул.

* * *

И двух дней не прошло — снова праздник. Иван Купала. Грех не отпраздновать.

— Конечно, Андрюша, — согласилась Женя. — Но на всю ночь…

И Эркин сразу замотал головой.

— Нет, Андрей, мы-то отоспимся с утра, А Жене в первую. И вообще… нам баба Фима рассказывала, интересно, конечно, но… — он замялся.

— Холостяцкий праздник, понял, — кивнул Андрей. — Как раз для меня, — и с увлечением продолжил: — Сразу после смены и пойду, как раз успею.

Женя рассмеялась.

— Ох, Андрюша…

— Ага, — согласился он, вставая. — Я такой. И ох, и ах, и ой-ё-ёй!

Рассмеялся и Эркин, невольно любуясь братом. Хорошо как всё у него получается. И с девчонками уладилось. Письмо от них пришло, что всё хорошо, рады за Андрея, что тот выжил, вернулся на Родину и родню нашёл, и что, как будете в наших краях, то заезжайте. Хорошо им Андрей написал. И не поссорился, и сказал, что к ним не вернётся. И те всё правильно поняли.

— Ну, кто куда, а я на боковую, — закончил Андрей своим обычным присловьем. — Эркин, ты в душ?

— Иди, — улыбнулся Эркин. — Я потом.

— Понял. Женя, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Андрюша, — улыбнулась Женя и, когда Андрей вышел, протянула руку и погладила Эркина по плечу. — Ты хотел пойти на праздник?

Эркин перехватил её руку и поцеловал.

— Нет, Женя, ты же не можешь пойти, а без тебя и мне там делать нечего., - Женя молча смотрела на него, и он продолжил: — Я на выпускном об одном жалел. Что тебя нет. Правда, Женя.

— Но… но, Эркин, у тебя же должна быть своя жизнь, ты же не можешь…

— Жизнь без тебя мне не нужна, — твёрдо ответил Эркин, перебив Женю.

Прислушался и встал.

— Андрей закончил, я пойду.

И вышел.

Так твёрдо, даже жёстко Эркин говорил очень редко. Она по пальцам одной руки могла бы пересчитать, когда он перебивал её, или о чём-то просил, или не соглашался с ней. Но Женя так же твёрдо знала, что, он, решив что-то, уже от своего решения не отступает. Ох, ёжик, ёжик… Она убрала со стола, приготовила всё на завтра, чтобы с утра спросонья не суетиться лишнего.

В ванной, как всегда после Эркина, чистота и порядок. Только халатов нет, его и Андрея. А на полочке в душе приготовлены её мочалка и мыло. Это, конечно, Эркин позаботился. Сейчас она быстренько обмоется и ляжет. Жаль, конечно, что на праздник они не пойдут. Как им рассказывали, это должно быть очень интересно — она даже хихикнула, вспоминая кое-что из рассказов, — но… но на работу же надо с утра. Нет, конечно, работа важнее. Она же не договорилась заранее об отгуле. Когда Андрей приехал, ей без звука дали, но это же были действительно «особые обстоятельства», а не гулянка как сейчас…

Женя вздохнула, повесила полотенце на место и оглядела себя в большом высоком зеркале. А она очень даже ничего-о-о. Не хуже других была бы. Но нет, правильно решила. И не в работе дело, а в Эркине. Он ревнивый, а там купания эти и прочее, кто-нибудь посмотрит не так, а он ведь горячий, не дай бог… тогда он же чуть не убил Рассела.

Когда она вошла в спальню, Эркин уже спал. Женя сбросила халат на пуф, достала из-под своей подушки и надела ночную рубашку, быстро расчесала волосы и заплела косу, выключила лампу и нырнула под одеяло.

Эркин сонно, не открывая глаз, вздохнул и потянулся. Женя осторожно, чтобы не разбудить, погладила его по груди.

— Спим, милый.

И тут же заснула сама.

Ночь на Ивана Купала. Да, он читал и слышал, но вот участвовать… это же совсем другое дело.

— Пойдёмте за цветком папоротника?

Лёгкая насмешка в голосе Аристарха Владимировича не обидела Громового Камня.

— Да, я никогда не видел, как цветёт папоротник. На Равнине он размножается спорами.

Мирон Трофимович с удовольствием рассмеялся.

— В одиночку его не найдёшь, — улыбнулась Агнесса Семёновна.

— Мы с Джинни пойдём, — он подмигнул ей. — Вы согласны?

Джинни покраснела и кивнула.

— Ну, тогда всё в порядке, — рассмеялась Полина Степановна. — Чтоб Джинни, да не нашла!

— Да уж, — Галина Сергеевна оторвалась от своих бумаг. — В нашем лесу медвежью берлогу найти…

— Да ещё с персональной ванной! — фыркнула Калерия Васильевна.

Теперь смеялись все.

Учителя собирались в отпуск, разбирая скопившиеся бумаги, ученические работы, методички… это с ума сойти, сколько хлама, и откуда он только берётся?

— Коллеги, не забудьте про отчёты.

— Я тебе, Мироша, первой сдала, и где он?

— Поля, первой ты мне сдавала отчёт на педпрактике.

— Дцать лет тому назад, — кивнул Аристарх Владимирович, роясь в листах гербария. — Был такой случай в твоей жизни, но он остался единственным. Агнесса, клевер у тебя?

— Да, держите.

У Громового Камня тоже была своя полка в одном из шкафов, правда, почти пустая. Вернее, совсем пустая. Но он положил туда аккуратно переписанные конспекты проведённых уроков и бесед, несколько рисунков «на индейские темы», сделанных в младшей группе, три листка итоговой работы у взрослых… Ничего, это только начало. А пойдёт он опять в племенном. Форма неуместна, брюки и рубашку жалко: костры, поиски кладов и прочее… веселье, а ничего другого у него просто нет. Отпускные дадут в пятницу. Немного, но ему должно хватить до сентября, до полной нагрузки в школе и часов в Культурном Центре. Интересно, сможет ли он выкроить на костюм? Не на «тройку», конечно, но хотя бы брюки и пиджак, и ещё две рубашки, и галстук… К сентябрю надо собрать. На чём он сможет сэкономить? Да, отчёт сдать. Хиленький отчёт, конечно, но у него и часов было… кот больше наплачет.

— Мирон Трофимович, вот отчёт.

— Спасибо, Гриша.

— Встречаемся в четверг?

— Да, в десять.

— Я зайду за вами?

— Да, спасибо. В семь?

— Да. Пока дойдём, будем вовремя.

Расходились весело, будто отпуск уже начался. А разве нет? Осталось-то… в четверг итоговый педсовет, в пятницу зарплата, и до двадцать пятого августа…

Громовой Камень шёл уверенно, но медленно и покинул Культурный Центр последним. Пологое широкое крыльцо уже опустело. Как и площадь. Ну, что ж, до семи он успеет сходить в школу, вернуться домой и переодеться… По времени — да, лишь бы нога не подвела. Ему ещё всю ночь ходить. Или в школу в четверг, после педсовета? Но он уже спустился по ступеням, пересёк площадь и пошёл по в нужном направлении. Теперь второй переулок налево.

У школьной калитки Громовой Камень остановился, оглядывая просторный из-за пустоты двор. Здесь будут сад, цветник, огородик, а там спортплощадка, а вон там — площадка для игр. Ну и что, что пусто, школа только начинается. Проект он видел, с директором говорил, двадцатого августа он придёт сюда, в свой класс, и уже не почасовиком, а учителем. Он пересёк двор, снова поднялся по ступеням, нет, вполне терпимая крутизна, толкнул дверь.

Гулкий, пустой и светлый вестибюль, пустые и очень тихие раздевалки с рядами шкафчиков, пустые доски объявлений и расписания. О! Нет, два аккуратных листка. Он остановился и внимательно изучил незамысловатые тексты. Запись в школу в канцелярии, с десяти до семи, а в субботу с десяти до трёх. Родительские собрания по классам двадцать седьмого августа в шесть вечера. Всё правильно, всё как надо.

На стук его палки и шагов из канцелярии выглянула русоволосая маленькая женщина в очках. Громовой Камень уже знал её — Анна Алексеевна, секретарь — и весело поздоровался.

— Здравствуйте, Анна Алексеевна.

— Здравствуйте, Громовой камень, — ответно улыбнулась она. — Пришли посмотреть?

— Да.

— Возьмите ключ, — позвала она его.

— Спасибо.

Он вошёл в канцелярию, и анна Алексеевна сняла с доски и протянула ему ключ с деревянной биркой.

— Мебель ещё не привезли.

— Я знаю.

Она понимающе и немного грустно улыбнулась.

— Просто подышать?

Громовой Камень молча кивнул.

Да, он знает, что такое пустая школа. Тогда, в Эртиле, в школе шёл ремонт, а они помогали, их — старшеклассников — попросили остаться на каникулы помочь, и он не поехал в стойбище, тогда и научился малярничать, класть штукатурку и ещё многому другому, а когда ремонт закончился и все ушли, он так же бродил по пустой школе и воображал. Он уже знал, что пойдёт в педагогический класс. И готовился. И были ещё школы. В обломках мебели и осколках стёкол, и трупах. И те школы были не пустыми, а мёртвыми.

Громовой Камень открыл дверь и вошёл в класс, очень пустой и очень светлый. И даже доска уже висит. Он встал спиной к ней и оглядел открывшееся перед ним, одидающее его слова пространство. Ну вот, это его школа, его класс. Мебель завезут, цветы на окнах… плакаты, таблицы… Да, за этим надо будет съездить в Ижорск, в методкабинет при департаменте. Лишь бы в Царьград в представительство не пришлось мотаться. Такую поездку он не потянет. Нет, школа пустая, а не мёртвая, он чуствует это…

…Разговор у костра, мужской разговор, разговор равных.

— Я буду учителем.

Отец откашливается и кивает.

— Ты сможешь, я знаю.

Он ждал возражений, что мужчина — воин или охотник, а учитель — это так, для слабых… и вдруг отец согласен. Почему? Отец замечает его удивление и улыбается.

— Кутойс выше охотника, и, глядя уже не на него, а в костёр, продолжает: — Охотник делает то, что делали до него. Гитчи Маниту создал зверей, птиц и охотников, рыбу и рыболовов, и они не меняются от века и не изменятся во веки веков. А Кутойс делал всегда новое, небывшее до него, брал рождённое людьми и делал человеком.

Он готов слушать дальше, кто такой Кутойс и почему его именем теперь называют учителей, но отец снова заходится в кашле…

…О Кутойсе отец рассказал ему уже в другой раз. И когда к ним в школу приехал знаменитый этнограф (имя потом вставлю, там будут ещё завязки, надо продумать) и попросил записать известные им сказки, легенды, просто рассказы о старине, он написал про Кутойса.

Громовой Камень подошёл к окну. Здесь будет сад. А пока… две берёзки, клён и старая липа. Строители постарались сохранить деревьев сколько можно. А с другой стороны уцелели кусты шиповника и барбариса, и даже ограду сделали в плавным изгибом, чтобы не потревожить ещё не слишком старый, но развесистый дуб. Уже что-то, уже покажет ученикам вживую, а не на листах гербария. Да, гербарий нужен, обязательно, и с надписями на трёх, нет, четырёх языках. Латынь, русский, шауни и английский. Как было в эртильской школе. Ну и кое-что он сам нарисует, склеит, это он умеет. А теперь надо идти, а то точно не успеет.

Громовой Камень ещё раз оглядел класс и вышел. Запер за собой дверь, прошёл по коридору к лестнице и спустился вниз. Он бы поговорил ещё с Анной Алексеевной о наборе, но та была занята разговором с женщиной, пришедшей записывать своего «неслуха» в пятый класс, и Громовой Камень отдал ключ, попрощался и ушёл.

Теперь домой. Пообедать, отдохнуть немного, переодеться и в «Беженский Корабль» за Джинни, а уже оттуда… сразу к озеру.

Джинни перебирала свои кофточки, не зная, на что решиться. И хочется выглядеть получше, и жалко самую нарядную, ведь лес, костры, поиски папоротника…

— Мама, наверное, лучше вот эту?

Норма улыбнулась.

— Ты собираешься, как на бал.

— А чем это не бал? — весело удивилась Джинни.

Она стояла перед зеркалом в трусиках и лифчике, прикладывая к себе белую в голубую полоску футболку.

— Как, мама? И к джинсам, и к глазам, правда?

— Правда, — согласилась Норма. — И очень похоже на тельняшку.

— Ну и что, мама? Это модно.

Сочтя этот аргумент решающим, Джинни бросила футболку на кровать рядом с джинсами и стала запихивать не прошедшее отбора обратно в шкаф. Норма улыбнулась.

— Бал в джинсах… Оригинально.

— Ну, мама, ты же знаешь, это в лесу, у озера, будем прыгать через костёр, искать папоротник…

— И медведей, — продолжила за неё Норма.

Джинни скорчила обиженную гримаску, но рассмеялась.

— Ну, мама… — и, посмотрев на часы, ойкнула: — Ой, уже без пяти, он сейчас придёт.

Она засуетилась, одновременно одеваясь, причёсываясь и собирая расзбросанные по кровати и стульям вещи. И тут зазвенел дверной звонок.

— Иди, встречай, — улыбнулась норма. — Я сама уберу.

Джинни метнулась в прихожую, распахнула дверь.

— Здравствуйте, — улыбнулся ей Громовой Камень. — Вы готовы?

— Да, — она отступила, приглашая его войти. — Здравствуйте, заходите, выпьете чаю?

Громовой Камень переступил порог, улыбнулся вышедшей в прихожую Норме.

— Добрый вечер, — и уже Джинни: — Спасибо, но чая не надо.

— Добрый вечер, — улыбнулась и Норма. — Может, всё-таки…

— Нет, мама, — Джинни торопливо натягивала кроссовки. — Мы пойдём. Не беспокойся.

— Ну, ты же не одна, — улыбнулась Норма. — Мне не о чем беспокоиться.

Она сама не ожидала, что сможет так сказать по-русски.

— Спасибо за доверие, — очень серьёзно сказал Громовой Камень. — Всё будет хорошо.

— Всё, — взмахом головы Джинни высвободила из-под воротника курточки волосы. — Я готова. Мама, мы пошли.

— До свидания, — попрощался Громовой Камень. Когда за ними закрылась дверь, Норма вздохнула. Конечно, она бы желала Джинни другого поклонника, но… Да, он — индеец, воевал, и, возможно, именно он убил Майкла, да, это вполне возможно, но… Но он образован, вполне окультурен и… надёжен. Да, вот подходящее слово. И самое главное — он нравится Джинни. Разумеется, муж Джен красив, и, пожалуй, самый красивый мужчина если не в городе, то в их доме, но чужой муж и грузчик на заводе, только-только научившийся читать и писать, а Громовой Камень холост и дипломированный учитель, так что… Нет, если благодаря ему Джинни оставит свою влюблённость в мужа Джен, это уже будет очень хорошо и даже полезно.

О том, что именно будет происходить этой ночью у озера, Норма старалась не думать. В конце концов, она же сама сказала Джинни, что они должны теперь жить по местным обычаям. И Джинни не одна, а не мальчишка с ней, а взрослый мужчина, учитель… Норма снова вздохнула.

Как всегда, во вторую смену Эркин шёл домой с Миняем, разговаривая на всякие хозяйственные темы. Лето — варенья, соленья всякие, надо успеть побольше заготовить, пока всё дёшево.

— Твоя-то как, варит?

— Да, — улыбнулся Эркин. — Клубничного уже три банки. И малины.

— Ну, вся малина ещё впереди, — Миняй хмыкнул. — А зимой малина — первое дело.

Эркин кивнул.

— А у тебя на лоджии как? Растёт?

— Н-ну! — самодовольно ухмыльнулся Миняй. — Скоро урожай будет. Хоть горсточка, да своя. А ты? Посадил чего?

— Цветы в ящиках, знаешь, навесные такие.

— Где брал? У Филиппыча?

— Зачем? С Андреем сами сделали. А землю и рассаду во «Флоре».

— Дорого там.

— Зато без обмана, — возразил Эркин. — Слышал же, как нагрели одного.

— А то нет. На то и рынок, чтоб ушами не хлопал, — кивнул миняй. — И всё цветами засадил?

— Комнатную цветами, а на кухонной травы всякие, Ну, там укроп, петрушка…

— И хорошо растёт?

— Знаешь, — Эркин смущённо улыбнулся, — я с этими экзаменами так замотался, что и не смотрел.

— Ну, это понятно, — согласился Миняй. — Навесные — это, конечно, здоровско. По всей длине сделал?

— Ну да.

Они уже подходили к дому. Эркин нашёл взглядом свои окна. Светилось кухонное, значит, Женя ждёт. Он попрощался с Миняем и вошёл в свой подъезд, поднялся по лестнице. Дом спит. Как всегда, в это время. Жене завтра рано вставать, а она его ждёт, не ложится. Он совсем про всё забыл, как в тумане жил, только про учёбу и помнил, а остальное… Ведь делал эти ящики, покупал рассаду и семена, сажал, и всё будто мимо него прошло. Он открыл свою дверь и вошёл.

Всюду темно, только в кухне свет. Эркин повернул защёлку верхнего замка и, не зажигая света, стал раздеваться.

— Эркин, ты? — позвала его из кухни Женя.

— Да, Женя, готовно откликнулся Эркин. — Я сейчас, только руки вымою.

В ванной светло, нарядно, приятно пахнет любимым мылом Жени. Эркин вымыл руки, ополоснул лицо, разгоняя сонливую усталость.

На столе оладьи, сметана, чай, конфеты в вазочке. Эркин с ел к столу и улыбнулся Жене.

— Женя, я…

— Поешь сначала, — улыбнулась Женя. — Ведь всё хорошо, так?

— Так, — кивнул он. — Всё хорошо. Но… я, — он ел и говорил сразу, — я как будто спал, а сейчас просыпаюсь. Женя, всё хорошо, но я… я обидел тебя, да?

— Ты что? — удивилась Женя. — Ничем ты меня не обидел. И не спал ты, ну, ты же всё делал, и работал, и по дому, и с Алиской возился, и с Андреем вы сколько сделали. Что ты выдумываешь, Эркин?

Эркин неопределённо повёл плечом. Он не знал, как объяснить Жене, что иногда на него… находит. И ведь в самом деле всё хорошо. Даже с Джинни, с мисс Дженифер Джонс всё обошлось. И, вспомнив об этом, он улыбнулся.

— Да, Женя, всё хорошо. Даже… — он вдруг запнулся, сообразив, что тогда не рассказал Жене всего.

Она, улыбаясь, ждала, и Эркин, густо покраснев, опустил голову, сглотнул ставший вдруг безвкусным кусок оладьи.

— Женя, я… я не сказал тебе тогда… всего не сказал. Ну… ну, с Джинни…

— Я помню, — кивнула Женя. — Ты говорил, она была в том имении, где ты… жил.

— Да, — и как всегда, говоря о прошлом, он перешёл на английский. — И вот, понимаешь, в день, ну, когда нам Свободу объявили, хозяева сбежали, а она… то ли забыли её, то ли бросили, но она прибежала на скотную и за брикеты, ну, сена, спряталась. А я пришёл и услышал, что бык беспокоится. Бык злой был, кидался на всех.

Он рассказывал спокойно и обстоятельно. Женя слушала его, поставив локти на стол и подперев подбородок кулачками.

— Я уже вытащил её и вдруг подумал, что хозяйку спасаю, — Эркин смущённо улыбнулся. — Даже испугался. Ну, и стал ощупывать. А она отбивается, я сжал её, придавил. А как я узнаю? Ни по одежде, ни по чему ещё, я ж хозяйку не знал, видел только издали, да и то, по разам пересчитать можно. А в скотной темно. И тут вспомнил, что хозяйка серьги носила. Пощупал, а пальцы загрубели, не чувствуют ничего. И я, — он улыбнулся, — языком попробовал, ну, мочки ушей.

К его удивлению, Женя рассмеялась, и он тоже весело закончил:

— Понял, что не хозяйка, и ушёл. А она уже сама слезла с брикетов и ушла из имения. Ну вот, а тут я её встретил. И, — он перешёл на русский, — на уроке, когда она по-учительски заговорила, узнал. И испугался. Ну, что она меня тоже узнала.

— Эркин! — у Жени распахнулись глаза. — И чего ты испугался? Ты же её спас!

— Ну, Женя! — удивился её удивлению Эркин. — Это же… это как насилие.

— Что-что?! Эркин, да ты что, это же какой дурой надо быть, чтобы на тебя и такое подумать!

— Она подумала, — вздохнул Эркин. — Но… на выпускном, ну, когда она в яму провалилась, я её вытаскивал, — Женя кивнула. Она эту историю уже слышала, даже дважды. Сначала от Андрея, а потом от Нормы. — Ну, и она вспомнила, узнала меня. И потом мы поговорили, я… я объяснил ей. Как смог. Кажется, она поняла. Я… я ек хотел её насиловать, у меня и в мыслях такого не было. Понимаешь?

— Конечно, Эркин. Ну, всё же уладилось?

— Д-да, — и более уверено: — Кажется, да.

— Ну и хорошо.

Эркин понимал, вернее, чувствовал, что Женя не поняла его, не совсем поняла, но не знал, как объяснить. И потом… если он начнёт настаивать, подробно рассказывать, говорить о насилии — это напомнит Жене о том, джексонвилльском. Нет, не надо. Женя забыла и пусть не вспоминает. Он облизал ложку и отодвинул тарелку.

— Уф, спасибо, Женя, как вкусно всё.

— На здоровье, улыбнулась Женя. — Ещё чаю?

Эркин кивнул. И когда Женя налила ему вторую «разговорную» чашку, улыбнулся.

— Женя, я нижний замок не закрыл, вдруг Андрей придёт.

— Ну, конечно, — кивнула Женя и улыбнулась. — Хотя, я думаю, он раньше утра не уйдёт оттуда.

Эркин рассмеялся.

— А как же! У нас из бригады тоже пошли. Петря с Серёней и Колька, они — холостяки все, так что… да, Женя, мы с Андреем, может, в субботу или в воскресенье к Кольке пойдём, крольчатник делать. Ничего?

— Конечно, идите, — горячо согласилась Женя. — Посмотрим, может, и мы с Алиской придём. Эсфирь, ну, мама Фира звала варенье варить.

— Вот здорово! — обрадовался Эркин. — Значит, мы все вместе, да?

— Ну да, — Женя потрепала его по голове и встала, собирая посуду. — Иди, ложись, Эркин, уже поздно.

— Да, — он ловко перехватил её руку, поцеловал и тоже встал. — Да, Женя, — и вышел.

Убирая и готовя всё на завтра, Женя прислушивалась. Но озеро слишком далеко и с другой стороны, так что песен не слышно. Жаль. А может, и к лучшему. Нужно будет выбрать день и сходить на озеро. Позагорать, выкупаться, вода уже должна была прогреться. В это воскресенье вряд ли, а если в субботу? Наверное, так. А то вдруг дожди зарядят. Тогда надо зайти купить купальник Алиске, а Эркину и Андрею плавки и… и себе она посмотрит. А то её старый, ещё с колледжа, и немодный, и сидит уже наверняка не по-прежнему.

Когда она пришла в спальню, Эркин уже спал, и Женя решила, что расскажет ему о своей идее потом. Это же не срочно. Она сбросила халат, надела ночную рубашку и легла. И Эркин сразу, не просыпаясь, подвинулся к ней. Женя тихо засмеялась, обнимая его. Они так и заснули, в обнимку.

* * *

Школа была в Алабино, и в дни занятий Андрей возвращался домой последним автобусом, а то и вообще ехал на попутке до поворота, а дальше шёл пешком. Напрямик, через луга и рощу, по узкой тропинке, так что брюки до колен намокали от росы. Пахло травой и отдыхающей от дневной жары землёй, в роще свистели и щёлкали птицы. Он уже знал, что это соловьи. Колюня ему много птиц показал.

Андрей улыбнулся, покрутил головой. Надо же, как он психанул тогда. А зря. Никуда Колюню не увезли, и маманя… как она целовала его, благодарила, крестила и плакала. Будто он иеё… и ей не чужой. Снимает теперь комнату в Алабино и работает санитаркой в госпитале. Чтоб к Колюне поближе, ну, и зарплата всё ж-таки. А он сам как и раньше ходит к Колюне. Поболтать. И вообще…

Из-за заборов его облаивали собаки, но без особой злобы, так… для порядка. Но ивинские собаки не злые, а которые злые, так те на цепях и заботы там другие.

А вон и его проулок. И дом. Окна тёмные, все спят. Поздно же. Но калитка не заперта, как и входная дверь. Его ждут. Входя, он аккуратно запирал за собой двери. В тёмной прихожей, не зажигая света, разулся и босиком, неся ботинки в руках, поднялся к себе. И только, закрыв за собой дверь, включил свет. На столе стакан молока и тарелка с нежно-золотистым коржиком. Его ждали.

Андрей положил у двери сумку с книгами, быстро разделся, убрал свои вещи в шкаф и в одних трусах сел к столу. Что его кто-то увидит с улицы, он не боялся, хотя и не задёрнул занавески. Поздно уже, да и если увидят — не страшно. Вон у Серебрянки на пляже загорают каждый день. А в воскресенье там и шагу ступить негде. И все почти что нагишом, и никого это не волнует. А стакан надо отмыть, нехорошо, если присохнет.

Он взял посуду и по-прежнему в трусах пошёл вниз. Опять же не зажигая света, скользя, а не шлёпая босыми ступнями по полу, прошёл на кухню. Воду открыл еле-еле, чтоб не журчала. Вымыв стакан и тарелку — хотя чего там мыть: ни соуса, ни жира, он поставил их на сушку и пошёл к себе. В душ он сходил после смены, так что сейчас вполне обойдётся. Теперь книги.

Андрей выложил на этажерку учебники и тетради, завёл будильник, быстро разобрал постель, скинул прямо на пол трусы и нырнул под одеяло. Всё, день закончен.

Он вытянулся на спине, привычно закинув руки за голову. Всё хорошо, всё спокойно, всё безопасно. В открытое окно тянет ночными запахами листвы и травы, где-то лениво взлаивают собаки, птицы уже умолкли. Завтра у него вторая смена, он с утра всё успеет. Школа послезавтра, он в первую, так что завтра надо всё к школе сделать. Что там у него? Русский, как всегда, историю он прочитал уже, математика. Ну, это всё легко. Ладно, можно спать. В воскресенье… в Царьград… нет, он уже два воскресенья пропустил, не ходил в церковь, надо будет сходить, а то переживают за него. Ладно, ему нетрудно, а им приятно. Они-то всё для него делают. Они… любят его. Теперь-то он это понимает. И жизнь у него теперь, как у всех. И семья… почти, как у всех. Ну, всё. Подвёл итог, убедился, что всё хорошо, теперь можно и спать.

Он потянулся, поёрзав спиной и ягодицами по простыне, сдвинул одеяло к груди, чтоб не давило. Если вот так, под такие мысли засыпать, то и сниться ничего не будет. И хотя ему ни Паласы, ни хозяева уже давно не снились, он старался засыпать так, как его учил Иван Дормидонтович, доктор Ваня. По правилам.

Внизу, в гостиной, отбили полночь часы. Обычно он у себя их не слышал, но сейчас так тихо… Да, а помолиться на ночь он опять забыл. Ладно, с утра двойную прочитает. Бог простит. Андрей улыбнулся, не открывая глаз. А может, он и в самом деле уже спал.

Работа, школа, да ещё хозяйство… Никогда ещё Крис так не уставал. Но усталость была приятной. И Люся на его отлучки совсем не обижается. Или просто не показывает своей обиды?

— Люся…

Они уже лежали в постели, и голова Люси на его плече.

— Да, Кирочка, — тихо откликнулась она.

— Люся, — повторил он и запнулся, подбирая слова. — Ты… тебе хороо? Со мной.

— Ага, — счастливо вздохнула Люся.

И Крис решил больше не спрашивать. Если сильно приставать, то услышишь правду. А может, и впрямь… так положено. Чтоб жена мужа дома ждала, а не наоборот. И не то, чтобы он, как говорится, гулял на сторону. Всё ж по делу. И работа, и учёба… Повернув голову, он коснулся губами лба Люси.

— Спи, Люся. Ты устала, спи, отдыхай.

— И совсем я не устала, — ответила, не открывая глаз, Люся и хихикнула. — Что ты, Кирочка, от этого не устают.

— Хочешь ещё? — обрадовался крис.

И, не дожидаясь её ответа, мягко повернулся к ней, дотронулся до груди. Но тело Люси уже засыпало, и он погладил её, успокаивая, усыпляя поглаживанием. Люся сонно вздохнула, обнимая его.

— Как хорошо, Кирочка. Как же мне хорошо, когда ты со мной. Я самая счастливая, Кирочка.

— И мне, — ответно выдохнул он, хотя она ни о чём его не спрашивала, наверное потому, что уже спала, и Крис, засыпая, всё-таки договорил: — И мне хорошо. Я тоже счастлив, Люся.

Сонная тёплая тишина, дыхание Люси, её тело рядом, кожа к коже. На мгновение ему стало тяжело дышать, и Крис несколько раз широко открытым ртом схватил воздух, но позы не изменил, не потревожил Люсю. Он никак не мог до конца поверить, что Люся… что он и Люся вместе. Люся с ним, и он защитит её от всего. Здесь всё хорошо, к ним хорошо относятся. Он так боялся, что над ними будут… смеяться, вышучивать Люсину беду, но всё обошлось. В глаза никто ничего, а если что за спиной, то они же этого не слышат, а, значит, этого и нет. И на работе всё хорошо. Хоть у него и краткосрочные курсы, но Юрий Анатольевич согласился, чтобы он работал в хирургии. Ничего, за начальную школу он сдаст, с сентября пойдёт на трёхлетний курс за среднюю школу. А потом в институт. В Военно-медицинскую Академию, ВМА, там учился Юрий Анатольевич. И другие врачи. Через од он получит гражданство, и в Академию — она же военная, студенты под присягой — его примут. Всё будет хорошо…

…Он сидит напротив Юрия Анатольевича, стараясь не отводить глаз и в нарушение всех вбитых ещё в питомнике правил смотреть прямо в глаза, но его смелости хватает ненадолго, и он снова рассматривает разделяющий их стол.

— И что дальше?

Он молчит, но доктор Юра смотрит на него так, будто слышит его вопрос, и он нехотя спрашивает вслух.

— Что дальше, сэр?

Ответ неожиданный, так что он, забывшись, вскидывает глаза и смотрит открыто.

— Решай сам.

— Что, сэр? — потрясённо переспрашивает он. — Что вы сказали, сэр?

За такое доктор Юра должен его ударить, а не улыбаться. Он быстро опускает глаза, следя из-под ресниц за руками доктора. А доктор Юра говорит:

— Как тебе дальше жить, ты должен решить сам.

Он из последних сил сдерживается, чтобы не закричать:

— Я раб, мне нельзя решать!

Но он уже знает, что говорить этого не стоит. Всё равно ответ будет один:

— Рабство отменили, ты свободен.

Он уже слышал это, и не раз, но не верил. И сейчас не верит. Рождённый рабыней рождён рабом и всегда раб. Номер на руке, и ты — раб, навечно и до смерти. Рождён рабом, живёшь рабом и умрёшь рабом. Но этому, сидящему напротив, человеку он дал клятву, сам, никто не заставлял. Он должен верить каждому слову, даже непроизнесённому.

— Чего ты хочешь?

— Остаться здесь, — сразу отвечает он.

И облегчённо переводит дыхание. Потому что доктор кивает.

— Хорошо. Оставайся. Будешь работать.

— Да, — сразу соглашается он. — Да, сэр.

Да, конечно, он будет работать, делать всё, что ему скажут, и тогда его не выгонят, оставят. Он уже понимает, что его клятву не приняли, он только ещё не понял, почему, но это неважно. Он остаётся здесь, с доктором Юрой. И с ней…

…Крис улыбнулся. Тогда он ещё не знал её имени и не пони мал, что с ним происходит, вернее, боялся понимать, но всё это в прошлом. Люся теперь его жена, и Юрий Анатольевич разрешил ему работать рядом с собой. Нет, всё хорошо, на самом деле хорошо. А что было раньше… так оно ж было. Было да прошло.

За окном приглушенно зашумели деревья. Дождь? Да, дождь. Ну и отлично: завтра меньше поливать. Ночью дождь, а днём жара — говорят, это самое оно, что нужно для огорода. Не проспать бы, а то под дождь хорошо спится.

* * *

Прошлое неповторимо. Новодел — всегда имитация. Как бы точно ни копировался подлинник, копия останется копией, искусственно наведённая патина может обмануть зрителя, но не исследователя. Бурлаков дописал строчку и привычно охватил быстрым взглядом всю страницу. Так, сегодняшние находки отмечены, описаны и заинвентаризованы. Работа для студента, от силы практиканта. Ну, а кто вы, профессор, после стольких лет перерыва? Так что… получил, что хотел. Угу. Профессор, доктор наук, руководитель, гм, ну, об этом можно и не вслух, едет рядовым работником в одну из множества рядовых археологических экспедиций куда-то в глушь, куда и почта не добирается, а связь только по рации, никаких перспектив для славы… какая скромность, какая научная самоотверженность, слёзы умиления и кручение пальцем у виска. Угу. То и требовалось доказать. И показать кое-кому…

…Безликая гостиничная комната, на столике два нетронутых стакана и полупустая бутылка дорогого, но не роскошного, а точно под стать комнате спиртного.

— Тебе придётся исчезнуть.

Мишка смотрит спокойно, тон деловит, но не напряжён.

— Причина?

— Тебя ищут. Хотим отследить маршруты поиска. И лучше, чтобы тебя на виду не было.

— Именно меня?

— Рассчитывают так выйти на твою сеть. Не беспокойся, твоих «крысок» мы прикрыли. Ну, кроме…

— Кто уже на свету, — кивает он. — Но те либо не знают, либо умеют молчать.

— А некоторые, — усмехается Мишка, — говорят. Но так, что поиск становится невозможным. Из-за обилия возможных, но неизменно ложных направлений.

— Да, — улыбается он. — Учитель это умеет.

— Читал его интервью?

— Конечно. Он молодец. И школа его…

Мишка кивает.

— Там, — и неопределённый кивок на стену, — там у тебя всё налажено. А здесь…. Поработают без тебя месяц-другой. А если до них и дойдут… Кадры проверенные, знают, что, где и как.

— Да, — кивает он. — Лагеря всё равно сворачиваем. Да, практически, только в Атланте и остался. Имущество частью вывезем, частью распродадим. Покупателей твои отследят.

— Правильно, — соглашается Мишка. — И пусть твои идеалисты-бессребреники туда не лезут, только помешают.

— А выручка вся твоя?

— А как же! — ухмыляется Мишка. — И нечего было такие щедрые ссуды давать. Знаю, знаю я все твои расклады и аргументы. Изящно было сделано, не спорю. Но уже сделано. Закончилась та игра, Гошка. Другие начались. Послевоенные.

— Предвоенные, Мишка, — поправляет он. — Послевоенными мы занимались до нашей Победы и ихней Капитуляции. А что начинается после войны, это уже предвоенные к следующей. Азбучная истина, между прочим.

— Азбучная, — соглашается Мишка. — Так что давай, линяй из Царьграда на всё лето. Обоснованно, эффектно и эффективно…

…Бурлаков закрыл дневник и встал. Лагерь археологов жил обычной вечерней жизнью. Голоса, смех, тявканье приблудного щенка с бессмертным именем Шарик. Что ж, обоснование оказалось действенным для всех, достаточно эффектным, а эффективность просчитаем, как и положено считать — по осени.

— Игорь Александрович, — позвали его снаружи. — Ужинать…

— Спасибо, Галя, — отозвался он. — Иду.

И, выйдя из палатки, окунулся в так знакомый, любимый мир. Да, прошлого не вернуть, но разве это не подлинность? Сбитый из досок походный стол на козлах, каша с лесным дымком, чай с брусничным листом, деревенский ноздреватый хлеб и самое главное — разговоры. Где житейское и научное, воспоминания и предсказания, острые на грани приличия шутки и глубокомысленные изречения, — всё вперемешку. То, что он всегда любил больше всего, что помнил с детства с чайных и не только вечеров в дедовском доме, и по чему так тосковал, а что главным за столом Вениамин Строков, его собственный — когда-то давным-давно — студент и аспирант, так это жизнь повернулась этаким макаром повернулась. И он не в претензии, могло быть и гораздо хуже. Блаженно чувство свободы, не безопасности, а безответственности. И лекционное турне от него никуда не денется, Мишка, наверняка его уже тоже в свои планы включил. Да, он — уже не студент, и юность не вернуть, и не войти дважды в одну и ту же реку, потому как изменились и ты, и река, но он живёт, и не заново, а дальше… Молодые смеющиеся и хмурящиеся лица, необидные сейчас шутки и подначки…. Чёрный камень с ровными строчками… нет, не надо, не хочу. Да, Серёжа мог быть за этим столом, мог… если бы не эта проклятая война и трижды проклятая Империя. И, как всегда и всюду, неизбежный разговор о войне. Всех ведь затронула, по каждому шипастым катком прокатилась.

— Игорь Александрович, а как же там было? В Сопротивлении?

Все лица обращены теперь к нему: он единственный знает и может рассказать. Бурлаков медленно кивнул. Да, это надо, но…

— Даже не знаю, с чего начать, — и улыбнулся, заметив понимающую усмешку Строкова. — Спрашивайте.

Они смущённо переглядывались, как-то не то что неловко, но…

— Игорь Александрович, — Галя смотрит на него, до предела распахнув свои обычно узкие, словно прищуренные глаза. — Ведь это уже не тайна? Всё уже известно?

— В истории всегда известно только что-то, — негромко, как про себя, говорит Строков.

— Да, — кивает Бурлаков. — Абсолютно полное знание невозможно, — и улыбается Гале. — Да, многое уже не тайна. Но известно далеко не всё. И если собирать информацию, то надо это делать сейчас. А источник один — люди и их память.

Стол взрывается согласным многоголосием.

— Но, Игорь Александрович, ведь «врёт как очевидец».

— И неужели ничего материально?!

— А имперские архивы?!

— Ничего бесследного нет!

— Хоть что-то, но должно же было уцелеть!

Бурлаков слушал этот взволнованный гомон, соглашался, спорил и пояснял. Да, в архивах СБ кое-что уцелело, там можно искать и кое-что найти. А у кого сейчас хватит сил читать протоколы допросов с отстранённым вниманием историка? С архивами СБ и вообще имперскими сейчас работают. Но не историки и с другими целями. Да, вы правы, исследование начинается с вопроса, результат ответ получают в результате поиска, а не ищут подтверждения уже готовой гипотезе. Да, цель не оправдывает средства, она их определяет и замена средств меняет и цель. И многое уничтожалось вполне сознательно и целенаправленно. По отсутствию источника можно реконструировать, какие именно вопросы не хотели услышать. А расспрашивать людей? Как это делают фольклористы и этнографы? Да, каждое высказывание субъективно, но если опросы массовые, то можно вычленить статистическими методами. Но ведь и уцелевших немного. Для статистики маловато будет. Все дружно смеются, услышав давно ставшую крылатой фразу из какого-то старого, но всеми любимого фильма. А разговор продолжается. И как вы планируете эти расспросы? Расскажите, как у вас на глазах пытали вашего друга, а вы изображали, что видите этого человека впервые и вообще всей душой за Империю и рабство? Так? И что вам ответят?

— И не забывайте. Навыки конспирации въедливы. Будут отказываться и молчать просто по привычке.

— Точно, — кивнул один из студентов в гимнастёрке с нашивками зща ранения и следами от погон. — Военная тайна! И всё тут.

Многие закивали, соглашаясь.

— Да…

— Кто служил, тот знает.

— А раз знает, то лишнего не скажет.

— Да, — кивает Строков. — О революционном движении до сих пор нет объективного исследования.

— Но тех ветеранов всех опросили. Ещё когда!

— И результаты опросов положили в архив!

— Там же до сих пор архивы закрыты! — возмущается кто-то. — И зачем?! Столько лет прошло!

— Видимо, — усмехнулся Бурлаков, — Это ещё современность.

— А о войне…

— О войне ещё рано писать, — студент в гимнастёрке даже ладонью по столу прихлопнул. — Какая это история, когда боль живая.

— Так что?! Ещё сто лет ждать?! — возмущается Галя.

— Мы раньше вымрем, — отмахнулся он от неё. — Тогда и пишите. Что хотите. Из могилы не поспоришь.

На секунду ошеломлённое молчание и тут же возмущённый взрыв. Что считать историей? А что истиной? И возможна ли истинная история? Бурлаков с наслаждением окунулся в этот кипящий бестолковый и упоительно безоглядный спор, изредка переглядываясь со столь же наслаждающимся Строковым.

Спорили, болтали и пели уже у традиционного костра и засиделись бы ждо рассвета, но в раскоп надо идти выспавшись, а то ещё череп с берцовой перепутаешь.

Вернувшись в свою палатку, Бурлаков ещё немного посидел над своими записями. Вот от чего он совершенно отвык, так это от дневников. Отвыкал мучительно, вернее, приучал себя вести дневник только мысленно, без записей. И вот… опять можно писать. Даже странно. Да, и маше письмо. Почта… через два дня. Почтальон оставит письма и заберёт готовые к отправке. Ждать, пока прочтут и напишут ответы, не будет, ну, часок его за чаем продержат, но не дольше. Так что, пишем сейчас, а тогда только приписочку в конце по обстоятельствам. Вот так. И не думать о прошлом, как это ни трудно. Не думать. Когда-то ты умел держать себя в руках. Вот и держи. Вот и молодец.

* * *

После гроз всё будто с новой силой пошло в рост. Саймон гордо показывал Джонатану сад.

— Так что, масса Джонатан, совсем оправилась, — он ласково погладил ствол яблони, — это хорошая яблоня, масса, её обожгло тогда, а теперь выздоровела. Она даст много яблок, масса.

— Хорошо, Саймон, — Джонатан с улыбкой оглядывал усыпанные начавшими созревать плодами деревья, — а груши как?

— Две очень хорошие, масса, остальные ещё болеют. Одну вырубить надо, масса, — Саймон горестно вздохнул. — Умерла, масса.

Вздохнул и Джонатан.

— Тогда руби, конечно. Остальное ещё раньше расчистили.

— Да, масса, остальное в порядке, масса.

Да, как Сайморн взялся за сад и огород, так и стало в порядке. Всё растёт и плодоносит, как ему и положено.

— Мелюзга не шкодничает? — улыбнулся Джонатан, заметив в кустах мордашку Тома.

— Как можно, масса?! — выкатил в притворном ужасе белки Саймон и уже серьёзно: — Зачем шкодничать, если по правилам можно.

Джонатан кивнул. Порядок здесь завёлся как-то сам собой, как и с молоком. Зачем тайком из ведра хлебать, если тебе за столом полную кружку наливают, и масло ещё, и творог всегда не всегда, но частенько. И с ягодами так же. А падалицу Роб собирает и тащит на компостную яму, а прополотое на скотную. В саду сорняк, а скотине приварок.

— А здесь, может, цветов, масса? — неуверенно предложил Саймон.

Они стояли на лужайке у бывшей террасы Большого Дома. Джонатан задумчиво покачал головой.

— Не думаю, Саймон. Дом доламывать будем.

— А там и новый строить, — понимающе закивал Саймон. — Какие уж цветы на стройке. Понятненько, масса, так что лужком оставить. Трава-то уж здесь ничего, я её подкошу, масса.

— И на скотную, — вылез появившийся как из-под земли Роб.

— А если подумать? — Чуть насмешливо посмотрел на него Джонатан.

Роб растерянно приоткрыл рот.

— Ага-а, — сообразил Саймон. — Полыни же много, масса, молоко загорчит.

— Лошадям скошенное, — распорядился Джонатан.

— Ага, ага, масса, — закивал Саймон. — Сделаем, масса.

И вдруг лай, визг, детские и женские вопли, щёлкнул… Выстрел?!

Когда Джонатан влетел на двор, всё уже было кончено.

Вьюн и Лохматка дотрёпывали уже мёртвую крысу, а столпившиеся вокруг Мамми, Дилли, Эрси, Молли и Гвен наперебой рассказывали друг другу, где они были, да как испугались, да куда бежали, Роланд выяснял у Молли, не слишком ли она испугалась, Дик и Билли хвастали, что в заваруху они таких крыс дюжинами давили и ели, визжали что-то совсем невразумительное Том, Джерри и Джой, сосем забывшая, что ей уже десять и она большая, гудел совсем по-шмелиному Сэмми, успокаивая Дилли, Эйб объяснял, что ни Монти, ни коровы, ну, ничуточки не испугались.

Джонатан взглядом нашёл стоящего в дверях конюшни ФЫредди и убрал кольт в кобуру. Подошёл, вытирая руки, ветошью, Стеф и кивком показал на щенят.

— Сообразили, теперь дело пойдёт, — и тихо: — Кровь всегда скажется.

Джогнатан кивнул.

Стеф вытащил из кармана резиновые перчатки и натянул их.

— Ну-ка… — подошёл он к щенкам. — Дик, Вьюна держи, да за хвост возьми, вот так, правильно, цыц, Лохматка, дай, ну-ка, дай, — и прямо из пастей вытащил остатки крысы.

— И куда её, дядя Стеф? — почтительно спросил Дик, с трудом удерживая за хвост рычащего Вьюна.

— В топке сожгу, чтоб заразы не было. Рол, песком с известью присыпь, чтоб не расползалось.

Роланд быстро искоса глянул на Джонатана и, поймав его кивок, бросился за песком и лопатой. Мамми, подозвав щенков, кормила их лепёшкой, чтобы не мешали и не раскапывали кровяные пятна.

— Дай им мяса, Мамми, — распорядился Джонатан.

Больше он ничего не сказал, но толпа рассосалась, как сама собой.

Подойдя к Фредди, Джонатан достал сигареты. Фредди кивнул и взял у него одну.

— В первом бою надо победить, — улыбнулся Джонатан. — Так, ковбой?

— Сам знаешь, — усмехнулся Фредди. — Выгнали они её сами, хватка у кобла есть, за ушами точно взял, да челюсти пока слабоваты. И зубы не все.

— Это ты когда ему зубы смотрел? — искренне изумился Джонатан.

Фредди неопределённо пожал плечами и, считая вопрос исчерпанным, пошёл в загон к лошадям.

Происшествие обсуждалось долго. И даже сообщение Саймона, что малина поспела и надо уже убирать, пока не осыпалась, только на время отвлекло общее внимание от великой битвы и победы.

— Вот завтра и наберёте, — кивнула Мамми. — Я варенья наварю.

Роб задумчиво облизал ложку.

— А дикая пусть что, зазря пропадает?

— Она сама по себе, — пожал плечами Саймон. — Коль не растят, то и не убирают.

Верно, — кивнул Сэмми. — Завсегда так было. Да и далеко она.

Остальные тоже закивали.

— А чего ж нет? — возразил Стеф. — Далеко не далеко, а дикая малина мала ла душиста.

— Да сколько они наберут без присмотра? Слопают больше, — начал саймон. — Да никогда ж раньше… — и осёкся.

— Ну, так то раньше, а то сейчас, — спокойно возразил Стеф. — Сэмми, пустишь Билли?

— А чего ж нет, — сразу кивнул Сэмми.

Ребятня притихла в предвкушающем ожидании.

И решили, что завтра с утра все малые и пойдут, а садовую сам Саймон с Эрси и уберёт, чтоб ягодка к ягодке легла, тогда и на продажу можно будет, ну, и если что, то остальные бабы подмогнут.

И снова заговорили, что Вьюн — щенок ещё, а смотри, как показал себя.

Фредди удобно расположил ноги на каминной решётке и отхлебнул.

— Неплохо, Джонни.

— Если ты о моём произведении, то согласен и признателен.

— Твоё произведение, — Фредди покачал свой стакан и посмотрел сквозь него на огонь, — слишком традиционно. Школяр ты, Джонни. Старательный, правда. А я о Роле. Не знал, что он в собаках разбирается. В жеребёнке и то угадаешь не всегда, а щенок… они же все один к одному, Джонни.

Джонатан кивнул.

— Я тоже думал, что он взял первое, что ему дали, а выходит, с выбором и разбором. Думаю, там, ну, где он раньше был, держали собак. И рабов ими не травили, а то бы он не приглядывался.

— А, может, и ходил за ними, — задумчиво согласился Фредди. — больно уж много он об этом знает.

— Собачий питомник? — удивился Джонатан, но тут же кивнул. — Да, вполне резонно. Набил глаз.

— Угу, — Фредди отпил, погонял во рту и проглотил терпкий напиток. — Ты о той стороне думал?

— Вдвоём мотаться накладно, согласен, — Джонатан так же покачал свой стакан, словно прислушиваясь к шуршанию льдинок. — По очереди?

— Составим общую схему, согласен?

— Царьград нам не по зубам.

— Столица есть столица, — кивнул Фредди.

— Тогда по регионам.

— В Пограничье каша, Джонни. Вода слишком мутная.

— Можно поймать большую рыбу.

— И напороться на большой крючок. К тому же, Джонни, учти. Там, где была Империя и фронт, английский слушать не любят.

— Слишком длинные трассы, будем терять на перегонах.

— Чака через границу? — Фредди удивлённо посмотрел на Джонатана. — К нему Бульдог такой хвост прицепит, что всех клиентов распугаем.

— Зачем? Чаку здесь вполне хватает. Свяжемся с «Гермесом».

— Двойные комиссионные? — весело хмыкнул Фредди. — Лихо. Но «Гермес» — крупная фирма. Может нас и отодвинуть.

— Может, — кивнул Джонатан. — Но и подумает. А «Октава» не торговец, а посредник. «Гермесу» тоже не всегда прямые контакты удобны. И, — Джонатан задумчиво покачал перед глазами стаканом, — пошарь аккуратно, Фредди. Через границу перевозки дороги, но прибыльны.

— Резонно, — передразнил его Фредди. — Но и опасны, Джонни. А ты пошарь в Экономическом. С Айртоном как? — и в ответ на показанный ему оттопыренный большой палец удовлетворённо кивнул. — Совместная отсидка сближает. Сокамерник как никак.

— Знаю, — Джонатан усмехнулся. — Кстати, Паука он не любит.

— А что, есть любящие? — изумился Фредди.

— Боятся его ещё многие, — улыбнувшись, серьёзно ответил Джонатан. — Против не пойдут.

— Поддержат?

— Предпочтут выждать. Многие благодарны русским за то, что придавили паука. Вместе с Империей, но власть меняется, а деньги остаются. А вот тут совсем интересные, — Джонатан усмехнулся, — нюансы и аспекты. За Пауком тоже кое-кто стоял, помогал и поддерживал. Им он теперь не нужен, и они ищут нового, а заодно и тех, кто обидел их… Сам Паук… Хэллоуинская резня здорово подкосила его. Ведомства первенца нет. От «Старого Охотничьего Клуба» одни клочки по закоулочкам, боятся шевельнуться, чтобы русские не заметили. «Белая Смерть» там же в той же и ещё глубже. Кровопускание русские им устроили знатное.

— Ну, они и сами старались.

— Да, программа самоликвидации СБ оказалась выгодна. Особенно тем, кто за Пауком и хотел спрятать концы.

— Подстава?

— Думаю и это. Здесь слишком много игроков, Фредди. Лавировать надо очень осторожно. Да, кое-что прояснилось. Знаешь, у кого все счета СБ и выморочное имущество жертв СБ? У профессора Бурлакова! — Джонатан довольно расхохотался, видя изумление Фредди. — Экономический Клуб до сих пор в шоке. Как чисто и быстро это было провёрнуто. Вот на эти деньги его Комитет и устроил репатриацию, выплаты ссуд и компенсаций. Представляешь, каждому репатрианту-жертве десять тысяч и ещё столько же на семью. Беспроцентно — это точно, а если всё по правилам, ну, там есть свои заморочки, то и безвозвратно. Ну, и ещё. По людским ресурсам. Нам скинули всех пленных, которые ни хрена не умеют, кроме как воевать и то весьма хреново, а забрали своих, умелых, обученных, работящих, семейных…

— Угу, — Фредди углубился в размышления. — А просто жертве, без репатриации?

Вроде чуть меньше, — пожал плечами Джонатан. — А что?

— Сколько ни дадут, всё подмога, — деловито рассуждал Фредди. — Тебе сложно, а я сойду. Сидел, здоровье терял. Уорринг всё же. Чем не жертва?

— У тебя есть доказательства? — так же деловито поинтересовался Джонатан. — Ну, номер на руке не нужен, в лагере ты не был, засыпешься на допросе. Характерные шрамы… залечены. Розыскная карта? Или начальник тюрьмы подтвердит, как свидетель?

— Когда не везёт, тогда не везёт, — мрачно ответил Фредди.

И оба счастливо заржали.

Отсмеявшись, Фредди допил свой стакан и встал.

— Двадцать тысяч большие деньги, но жадность до добра не доводит, Джонни.

— И когда ты это узнал?

— В Аризоне это с пелёнок знают, — ответил Фредди, поставил свой стакан в бар и потянулся, упираясь кулаками в поясницу. — Всё?

— Со Стефом о посёлке говорил?

— Стеф не против. Свой дом… всё сказано.

— Остальным он объяснит, — кивнул Джонатан и встал. — Неделю дадим пошуметь и начнём.

— Место присмотрел?

— Завтра покажу.

И посмеялись, и всё решили. День кончен. Фредди ушёл к себе. Джонатан убрал в баре, постелил себе\и разбил головни в камине, чтобы ночью не стрельнули искрой. И стада нет, и догляд за хозяйством лучше, чем в прошлом году, а они ещё сильнее завязли. Но он и не хочет по-другому. Так, основа заложена, товарное стадо будет через два, ну, три года, хозяйство, в основном, сделано, не прибыльно, но и не убыточно, теперь посёлок, затем разобрать Большой Дом уже до фундамента, и его почистить, там тоже могут быть… сюрпризы, и начать строить уже свой дом, на это кладём… Пяти лет хватит? Нет, пока конкретизировать не будем. Тем более, что ни «Октаву», ни точки упускать нельзя. Чтобы всё крутилось, тикало и капало, спешить нельзя.

 

ТЕТРАДЬ ДЕВЯНОСТО ТРЕТЬЯ

Тянуть с крольчатником больше было нельзя. В следующие выходные уже покос. С кроликами успеется, а вот стройку надо до покоса свалить.

— Страда, понимаешь?

Колька, сгорбившись над тарелкой, хлебал щи. Эркин кивнул. Слово это он слышал не раз и уже хорошо понимал.

— Сделаем. И с покосом поможем.

— Умеешь косить? — удивился Колька. — Откуда?

— Приходилось, — кратко ответил Эркин.

Вспоминать и имение и тем более говорить о нём, ему не хотелось. Вряд ли Колька понял причину его немногословности, но настаивать или расспрашивать не стал. И так…

— Вообще-то, по правилам, четырнадцатого начинают, — заговорил опять о покосе Колька.

— Начни тут, — хмыкнул Саныч, — когда в первую работаешь. А покос с утра хорош. По росе. И хоть сдохни, а, кроме субботы с воскресеньем, других дней нету.

Разговор сразу стал общим. Своего хозяйства не было только у Эркина и Миняя, а у Ряхи то ли не было, то ли он им не занимался. Ну так Ряха он Ряха и есть, чего с него? Он даже и не пытался встрять в общий разговор со своей трепотнёй.

За работой особо не поговоришь, бегали, как всегда во вторую смену. Потому как, раньше управимся — быстрее свалим. Эркин работал тоже как всегда: споро и без лишней суеты. Подходя к очередному контейнеру, он уже издали видел, как его ухватить и куда придётся катить. И, опять же как всегда, работая, он думал о с воём.

Вчера они с Андреем до работы пошли к Кольке.

— Строить, — объяснял по дороге Андрей, — чтобы не абы как, такзаранее и посмотреть, и разметить надо.

— Ну, — понял, — Эркин искоса посмотрел на него. — Как на Купалу гульнул?

— Аж небо загорелось, — весело ответил по-английски Андрей.

— И купался вместях? — невинным тоном спросил по-русски Эркин.

Андрей покраснел, но ответил тоже по-русски.

— Так по закону-обычаю положено. Не я ставил, не мне и ломать.

Эркин засмеялся.

— Ну, разве что так.

Засмеялся и Андрей.

— Слушай, а я кутойса там видел. И знаешь, с кем? С Джинни. Пришли вместе и ушли вместе. Положил он на неё глаз.

— И пуск ай, — улыбнулся Эркин. — Тебе, что ли, дорогу перебежали?

— Я не жадный, — хохотнул Андрей. — Да с такой крутить, это ж жениться надо. А мне и так хорошо.

Эркин охотно рассмеялся, соглашаясь и с первым, и со вторым утверждением.

Придя с купальской ночи, Андрей завалился спать и спал чуть ли не до полдня. Зато сейчас… как огурчик.

Материал у Кольки был уже закуплен, и место размечено. Но чтоб Андрей да не взбрыкнул… хотя… и взбрыком-то не назовёшь. Так вдруг ни с того, ни с сего…. Они чертежи в книжке смотрели, сидели в саду под яблоней, и Андрей вдруг:

— А Семён что, совсем не встаёт? Есть, я слышал, кресла такие, на колёсах.

Колька нехотя ответил:

— Есть. Да громоздкие они, дредноутом. Нив дверь не пройдёт, ни с крыльца не спустишь. А складное за свои деньги, а там уж цена… ни по его пенсии, ни по моей зарплате.

Они молча слушали, А Колька яростно — видно, накипело — и тихо, чтоб не услышали хлопочущая в доме и саду Эсфирь и бегавший за ней Колобок, выкладывал:

Дембельские мои на дом ушли. Расплатились, а земля-то не моя, в аренде, да за огород аренда, да клин под картошкой, чтоб зимой не загнуться на голой крупе, да ещё покос я снял. Сено-то покупное зимой, знаешь, как кусается. А Маньку кормить надо, а то хрен молока нюхнёшь. Маму Фиру с домом-то хорошо нагрели. Меня-то не было, я служил ещё, а она с Колобком на руках, и Семён в госпитале ждёт, когда его домой заберут. Ну, и подписала всё. Родня деньги-то ей дала. Да в рост, да на бумаге одно, а по жизни больше. Или живи, дескать, у нас, да о хозяйству помогай, это батрачкой, значит, дармовой. Я ж, считай, только на аренду эту, чтоб её… — в его речи всё чаще проскакивала горькая ругань — только и работаю. А без овоща и картошки своей загнёмся. А сёме лекарства нужны. Процедур-то здесь никаких. Хорошо ещё, врач от ветеранского Комитета раз в квартал, ну, бесплатный осмотр, ну, и лекарств оставит. А их на месяц хватает, прикупай за живые деньги. Ладно, — он махнул рукой, выругался длинной сложной конструкцией и достал сигареты.

Андрей достал спички, но Колька упрямо, пряча лицо, щёлкал своей самодельной зажигалкой. Андрей тоже вынул сигарету, взял у Кольки зажигалку, прикурил и дал затянуться Эркину.

— Слушай, — наконец заговорил он, — а если Семёну лежак здесь сделать? Или кресло складное, ну, вроде шезлонга. Расставил, да хоть прямо здесь, вынес и посадил. А на ночь убрал. Чем плохо?

— Хорошо, — вздохнул Колька. — А где такое взять? И почём оно?

— Почём, не знаю, а видеть, видел, даже чинить приходилось. Ну и… читал. Так что… покумекаю. Рейки нужны, полудюймовка сойдёт, сам напилю, болты там, гайки… не проблема, — Андрей говорил задумчиво. — Так что, попытка не пытка, — и улыбнулся. — А про почём заткнись, я и врезать могу.

Помолчав, Колька кивнул.

— Спасибо.

— Спасибо будет, когда сделаю, — ухмыльнулся Андрей.

С крольчатником договорились на субботу. Уложатся за день — хорошо, а нет — воскресенье прихватят.

И сегодня Андрей с утра ушёл в библиотеку, а оттуда на рынок. Поискать чертежи и купить материал. Завтра пятница, с утра они вдвоём и займутся. застелют газетами пол в большой комнате, чтоб не повредить паркет, там будет и светло, и просторно. Жене эта идея кресла для Семёна тоже понравилась.

— Конечно, Андрюша. Всё правильно.

Что такое шезлонг, Эркин представлял. В Паласах были, и работать случалось. Со складным лежаком тоже дело имел. Так что… отчего же и нет…

…Суббота выдалась солнечной и жаркой. Эркин, Андрей и Колька строили крольчатник, Эсфирь и Женя варили варенье из поздней клубники, Алиса и Колобок бегали по двору и саду, а под яблоней в новом кресле полулежал Семён. Гудели пчёлы и стучали молотки, детский визг и взрывы мужского хохота, неразборчивая женская скороговорка…

Семён уже успокоился и лежал, разглядывая зелёную листву над головой, маленькие только-только завязавшиеся, зеленее листвы яблоки. Рядом на табуретке стакан с питьём из варенья, накрытый от ос и пчёл блюдечком, под рукой книга, но он просто смотрит. И слушает. Он же думал, что ничего этого у него уже не будет. Никогда. И вот… солнце, зелень, тёплый свежий ветер на лице. Он жив, оказывается, в самом деле жив.

Таз с вареньем стоял на трёх кирпичах, между которыми горел огонь. В тазу булькала, пузырилась и упоительно пахла красная густая жижа с комками ягод.

— Клубника в этом году хорошая, солнца много, — Эсфирь снимает на тарелку пенки. — А малину ты ещё не варила?

Нет, — Женя обтирает края таза мокрой тряпочкой. — Баба Фима, она в нашем доме живёт, сказала, что малина позже будет.

— Малина лесная хороша, — вздыхает Эсфирь.

Вздыхает и Женя. Понятно, что Колька за малиной не пойдёт, не мужское это дело, а Эсфирь некогда, ну, Колобка бы она ещё и взяла с собой, а Семёна-то на весь день не бросишь одного. Но думать о неприятном не хочется: такой славный день дегодня.

— А кроликов каких будете держать? Мясных или пуховых?

— Мясных, наверное. Я прясть не умею, а чесать да в пряжу отдавать… морока лишняя.

— Да, и за пряжу платить придётся, невыгодно, — понимающе кивает Женя. — Но всё равно хорошо. И мясо, и шкурка.

— Да, и прокормить их можно недорого. Хлопот, конечно, прибавится.

— Ой, — засмеялась Женя. — Всё равно всего не переделаешь. Мы в Джексонвилле когда жили, с печкой, вода во дворе в колонке, уборной нет, выгребная яма во дворе… крутилась, минутки свободной не было. А здесь в доме со всеми удобствами, и всё равно хлопот полно.

— Да, — согласилась Эсфирь. — Домашнюю работу всю не переделаешь. Чего-нибудь, да не успеешь. То одно, то другое.

Сняв пенки, Эсфирь встала и подошла к Семёну.

— Как ты, Сёма? Не жарко тебе?

— Нет, — улыбнулся Семён, не отводя от листвы глаз. — Хорошо.

— Давай я тебе подушку поправлю.

— Ага, спасибо.

Эсфирь переложила подушку. Вот так ему будет удобнее.

Колька опустил молоток и посмотрел на них. Сад маленький, со двора просматривается. А ведь он не поверил сначала Андрею. Ну, не совсем поверил.

Сделать за два дня, и не просто топчан или лежак, а чтоб и Семёну удобно, и чтоб складывался, и для переноски приспособлено, и… и ещё много всего. И сам Андрей ведь не гуляет, а работает, полдня отдай и не греши. И… ну, прямо как свой братишка, как, скажи, из Новоморска пацан. Когда сегодня утром, рано ещё совсем было, они с Мамой Фирой только-только полили самое, что без воды терпеть не может, Колобок только проснулся, а уже соседский кабыздох загавкал и в дверь постучали.

— Эй, есть кто живой? С добрым утром вас!

И началось, и завертелось.

Стали собирать кресло. Вернее, оно уже было собрано, но разложить, сложить, вынести, место в саду найти, чтоб не на солнце, а то упаси боже — заволновалась Мама Фира — солнечный удар можно заработать, снова разложить. Мама Фира суетилась с подушками, перинами. Семён, как обычно, поздоровался с гостями, но, услышав о кресле, замолчал вмёртвую, сцепил зубы и к стене отвернулся, только губы дрожали.

Когда установили кресло, уложили перину и подушки, они втроём — Колька, Эркин и Андрей — пошли к Семёну. Не Маме же Фире его поднять и тащить. Колька помог Семёну сесть, откинул одеяло. Семён охватил его за шею, Колька взял его было за спину и под ноги, но тут вмешался Эркин:

— Нет, так неудобно, давай я.

Колька мог, конечно, заспорить, поднимал же он так Семёна, чтоб Мама Фира могла перестелить, не раз и не два такое было, но уступил, сообразив, что двери-то узкие, и через кухню нести — так то ли сшибить что, то ли Семёна к чему-то приложить… один хрен. А Эркин ловко повернул Семёна так, что тот оказался сидящим на краю, свесив ноги, и встал вплотную спиной к нему.

— Ничего не болит?

— Нет, — глухо ответил Семён.

Эркин плавно присел, оказавшись даже чуть ниже Семёна, забросил его руки себе на грудь.

— На шею не дави только, — деловито попросил он.

И, заведя руки назад, продел под коленями Семёна и, напружинив мышцы, свёл их вперёд, при жав Семёна к себе. И медленно встал.

— Дверь открой.

Колька распахнул перед ним дверь в кухню.

Эркин шёл медленно и очень плавно. Странно: на плечах живое тело, он чувствует, а дальше просто тяжесть, как… как мёртвая, как мешок. Семён часто, со всхлипами, дышал, наваливаясь грудью на плечи и шею Эркина, стараясь удержаться, не сползти вниз. Эркин вышел на крыльцо, спустился по ступенькам и ровным размеренным шагом, знакомым Андрею ещё по той, алабамской, жизни, понёс Семёна в сад. Дойдя до уже подготовленного кресла, Он повернулся к нему спиной и опустился на корточки, усадив Семёна на перину. Семён разжал руки и упал бы, если бы Колька не подхватил. Эркин выпрямился и отошёл, перевёл дыхание. Нет, Семён не настолько уж и тяжёл, просто… просто вспомнилось. И он отогнал эти воспоминания.

Колька и Эсфирь уложили Семёна, укрыли простынёй. Семён лежал, зажмурившись, и плакал. Беззвучно, дрожа лицом. Эсфирь аккуратно подоткнула ему под ноги простыню.

— Я тебе сейчас попить принесу. И книгу твою, хорошо, Сёма?

Он не ответил.

— Эркин, — позвала Женя, — разведи нам огонь, мы сейчас варенье варить будем, — и тихо Эсфири: — Фира, оставь его сейчас, пусть полежит.

— Я знаю, — так же тихо ответила Эсфирь.

Клубника у неё подготовлена: ещё с вечера перебрана и засыпана сахаром. Женя этого способа не знала. И вообще ей случалось варить джем, но не варенье. Так что ей сейчас ни до чего. Она так и сказала Алисе. Чтоб та играла с Колобком и не мешала.

Обидеться Алиса не успела, да и обижаться оказалось не на что. Мама разрешила бегать в одних трусиках, тётя Фира показала куст, с которого можно рвать и сразу есть ягоды, у Эрика и Андрюхи с дядей Колей повсюду валяются стружки, в саду бабочки и всякие жуки, а Колобок маленький и потому не задаётся. Правда, их гоняют и шпыняют, но это тоже как игра. Вот только дядя Семён лежит один и молчит. А… а если так… Если до этого Алиса ела ягоды, то теперь она их собирала в ладошку.

— Ты чего? — удивился Колобок.

— Дяде Семёну тоже ягод хочется, — внушительно ответила Алиса.

— Да-а, — согласился Колобок, с уважением глядя на Алису.

Набрав пригоршню, Алиса пошла к Семёну. Ни мама, ни Эрик, ни Андрюха с ней сейчас не то что играть, просто болтать не станут, она же не маленькая и всё сама понимает, они делом заняты и мешать им нельзя, но дядя Семён не спит и не читает, так что она в своём праве.

— Дядя Семён, — позвала она, подойдя к его изголовью.

Семён оторвался от разглядывания листвы и посмотрел на неё.

— Чего тебе?

— Вот, — протянула она ему пригоршню красных ягод. — Вот, они вкусные, вы же хотите.

— Спасибо, — улыбнулся Семён. — Ешь сама, я не хочу.

— А вы попробуйте, вот и захочется, — убеждённо сказала Алиса. — Чтоб хотелось, надо пробовать.

Семён улыбнулся и потянулся левой рукой. Алиса подставила ладонь, и он взял смородинку, кинул в рот и зажал её зубами так, чтобы сок изнутри брызнул на губы. Совсем особый вкус у смородины с куста, прогретой солнцем.

— Дядя Семён, берите ещё.

Подошёл Колобок тоже с пригоршней ягод.

— Во, Сёма, на.

Семён рассмеялся.

— Ух, молодцы, закормите меня.

Андрей обернулся на смех и голос, хмыкнул:

— Молодец племяшка.

Эркин кивнул. Конечно, они все заняты своим, а Семён один лежит, скучно и… неловко. А тут… Алиса сейчас его растормошит. Вон, он смеётся уже.

Колька, услышав смех Семёна, наклонил голову, скрывая лицо, сглотнул комок в горле. До чего же они все… что Мороз, что Андрей, даже Женя, даже Алиска… ведь малявка же, до пацанки не доросла, а что надо девчонка, морячке не уступит.

Видя, что Семён берёт ягоды только левой рукой и ему приходится тянуться через грудь, Алиса решила зайти с другой стороны, ну, чтоб удобнее было. Но Семён остановил её. Ему доставляло удовольствие упираться локтем и поворачиваться на бок, ну, не совсем на бок, но хоть только плечи оторвать от подушки, чтоб и на шее ощутить ветерок. И болтовня детская, смешная и трогательная…

— Дядя Семён, — Алиса обтёрла о трусики испачканные ягодным соком ладошки. — А во что мы теперь играть будем? В щелбаны или в «ласточкин хвостик»?

— А я в шашки умею, — заявил Колобок.

Такого удара, да ещё от Колобка Алиса не ждала.

— А я… а я в лото! Вот!

— Неси шашки, Колобок, рассмеялся Семён. — Сейчас научишься.

Колобок побежал в дом, а Алиса за ним.

— Сёма, — подошла к креслу Женя, она не мешает тебе?

— Да нет, Женя, — замотал головой Семён. — Мировая девчонка.

Женя улыбнулась.

— Она приставучая. Как надоест, гони, — и, ойкнув, убежала к варенью.

Крольчатник получался… загляденье.

Похоже, Андрей и сам не ждал такого. Да и одно дело — переделывать и подправлять, а, значит, подлаживаться под старое. И совсем другое — строить из нового. Работали, как и тогда: споро и весело. Напряжение первых минут прошло, да и знают они уже друг друга, не в первый раз совместно трудятся.

— Бог в помощь!

Они разом обернулись на хриплый дребезжащий голос. Навалившись на забор грудью, стоял и рассматривал их немолодой и весь какой-то мятый, изжёванный мужик. Эркину он неприятно напомнил Ряху, и его лицо еле заметно потемнело. Не высказал особой радости и Колька, ответивший с отстранённой вежливостью.

— Спасибо на добром слове, Тихоныч.

Услышав это, Андрей, безмятежно рассматривавший незваного гостя, насторожился. Если это от самый, что грозился ему руки-ноги переломать, то… повеселимся!

— Кольк, поди-ка на час, — попросил Тихоныч.

Колька опустил молоток и подошёл.

— Ну?

— Молод ты мне нукать, не запряг. Ты что ж это, соседей обижаешь? Мы ж тебя, жидёнка, приняли, понимаешь, а ты… — Тихоныч явно заводил себя. — Со стороны, понимаешь, наймуешь. Эт-то непорядок, обида, понимаешь, обидел ты меня, как есть жидёнок, второй раз уже.

Тихоныч уже не говорил, а взвизгивал вперемешку с руганью. На шум вышел из своего дома сосед, из сада быстро подошла Эсфирь, а за ней и Женя. Увидев Женю, Эркин с размаху загнал топор в брус и быстро подошёл и встал рядом с Колькой.

— Заткни пасть, — негромко и очень спокойно сказал он Тихонычу.

— А ты, краснюк, не встревай, клал я на вас, индеев краснозадых…

Эркин протянул над забором руку и взял Тихоныча за плечо.

— Кто я, повтори.

Тот поперхнулся и как-то осел набок под ладонью Эркина.

— Ну, ты чего? — Тихоныч попытался стряхнуть руку Эркина, но не смог и заговорил уже по-другому, без взвизгов и ругани. — Ну, я ж тебя знаю, ты заводской, чего ж ты дорогу перебегаешь, понимаешь, да ещё вон, притащил… — он покосился на андрея, хотел ещё что-то сказать, но осёкся.

— Ну-ну, — Андрей зло улыбался, поигрывая маленьким блесятщим на солнце топориком. — Сам заткнёшься, или как?

— Что? Что случилось? — Эсфирь испуганно оглядывала их.

Но ответил ей сосед, враскачку спустившийся со своего крыльца и тоже подошедший к заборчику.

— Пустое, соседка, — и Тихонычу: — И чего ж ты, не спрошась, полез? Сябры они, помочью работают.

— А-а, — протянул Тихрныч. — Так это ж другое дело, чего ж ты, Коль, сразу не сказал, что помочь у тебя, я-то думал, наймуешь.

Эркин ослабил ладонь и дал Тихонычу освободиться, а тот уже частил по-Ряхиному.

— Да ты, парень, ничо, я ж с понятием. Помочь это давнишнее, исконное наше, ты б, Коль, сказал, я бы подвалил со своими, а ты бы браги нам, как положено.

— Подвалил, — зло передразнил его Колька, — Ага, да за пятьсот рублей.

— Чо-о? — изумился сосед. — Ты что, Тихоныч, таких же и цен нет, даже с твоим матерьялом, ты чо? С перепою, что так ломишь?

Тихоныч уже явно был не рад, что связался, а тут ещё Эсфирь вздохнула:

— Потому и не поладили, что цена несуразная.

— Эх, хозяйка, — крякнул Тихоныч, — да я б тебе узорочье пустил…

— По кошельку, — хохотнул Андрей. — Знаем мы таких… узорщиков.

— А ты, косорукий, помалкивай, — огрызнулся Тихоныч. — Молоко на губах не обсохло, а указуешь. Ты девкам указуй, отрастил вон, а мне…

— Чего-о? — взревел уже Андрей и вдруг, ухватил Тихоныча за шиворот, перевалил его через забор и поволок к стройке. — Я т-те счас покажу. Где я скосил? Ну? Найдёшь косину, я тебе сам сотенную выложу. Курятник я делал, где здесь косина? Ну?

Тихоныч сопел, отругивался, но осмотрел всё очень внимательно, а курятник чуть ли не обнюхал.

— Сам, говоришь, делал? — наконец внятно спросил он.

— С братом, — уже спокойно ответил Андрей, — и с ним, — показал он кивком на кольку.

— Угу, — кивнул Тихоныч. — А брат где?

Колька заржал. Засмеялся и Эркин, и потому Андрей ответил весело:

— А во стоит, глаза разуй.

— Ага, ясненько, — глубокомысленно заключил Тихоныч. — А придумал кто?

— А по книге, — весело ответил Колька.

— Там же чертежи есть, — как о само собой разумеющемся добил Андрей.

— Могёшь, значитца, — пробормотал Тихоныч.

Он ещё покивал, пожевал губами, оглядел разбросанный инструмент и раскрытый ящик.

— И струмент твой, значитца.

— А чей же ещё? — гордо ответил Андрей.

— Ну да, ну, оно, конечно, — Тихоныч быстро искоса оглядел Андрея и Эркина. — Ты, парень, тоже на заводе?

— В автокомбинате, в цеху, — Андрей, чувствуя, что спор уже решён и мастерство его признано, отвечал небрежно, даже чуть свысока.

— И много зашибаешь? — с плохо скрытым подвохом спросил Тихоныч.

— Сколько есть, всё моё, — хохотнул Андрей.

— Плюнь и разотри, — убеждённо сказал Тихоныч. — Брось и ко мне в бригаду давай. И брата бери.

Андрей вылупил на него глаза в непритворном изумлении.

— Ты что, дядя, с перепою? Кто ж работу бросает?

— Да мы с тобой, знаешь, сколько зашибать будем?! — воодушевился Тихоныч. — Да…

— И кто ж по пятьсот рублей за крольчатник платить будет? — спросил Эркин. — Много таких?

Колька от смеха не устоял на ногах и сел на бревно. С удовольствием ржал и Андрей, грохотал басом сосед.

— Ладно, — дал им отсмеяться Эркин. — Мы работаем или как? — и быстро через плечо оглянулся, проверяя, как там Женя?

— Работаем, браток, — сразу ответил Андрей.

Колька кивнул и встал на своё место. Тихоныч хотел что-то сказать, потоптался, но только махнул рукой и ушёл. Незаметно ушли в сад и Эсфирь с Женей. Сосед постоял, глядя на их работу.

— Коль, ты книгу эту, ну, про курей, где брал?

— В библиотеке, Куприяныч, — ответил Колька, не отрываясь от работы.

— Угу, дашь мне её потом. Лады?

— Я сдал её уже. А про кроликов могу.

— Успеются кролики, — хмыкнул Куприяныч. — Ну, бог в помощь вам.

— Спасибо… на добром… слове… — раздельно ответил Колька, поднимая на пару с Эркином щит настила, чтобы Андрей вставил и закрепил его.

Убедившись, что варенье не пострадало, Женя тихо сказала:

— Я даже испугалась. Эркин ведь горячий такой. И сильный…

Эсфирь улыбнулась.

— Да, я видела. Взял Тихоныча за плечо, так тот сразу книзу осел.

Колобок и Алиса, увлечённо игравшие рядом с Семёном в шашки, даже ничего не заметили. А Семён, только посмотрел на Эсфирь и, когда та успокаивающе кивнула ему, снова повернулся к малышам.

Оставив горячее варенье остывать, Эсфирь и Женя занялись новой порцией. Обед сегодня планировался холодным, что в такую жару даже лучше, и потому был приготовлен заранее и ждал своего часа в холодной нетопленной печи.

Дав малышам дважды сразиться с переменным успехом, Семён отправил их побегать и поиграть во что другое. Эсфирь сразу подошла к нему.

— Поспишь, Сёма? Уложить тебя?

Семён нехотя кивнул и смущённо признался:

— Устал сидеть. Кольку позови, не берись сама.

Крутившаяся рядом Алиса сразу предложила:

— Я! Я позову!

И, не дожидаясь ответа, бросилась во двор.

— Дядь Коль! — зазвенел её голосок. — Тебя дядя Семён зовёт.

Колька сразу опустил доску.

— Случилось чего? — но спрашивая, он уже шёл в сад.

Разумеется, Андрей и Эркин последовали за ним.

— Он лечь хочет, — объясняла на бегу Алиса.

Но Колька уже сам сообразил, ничего страшного не произошло. Так, какой тут рычаг? Ага, ясно. Приподнять и опустить спинку с изголовьем, приподнять и закрепить изножье. Вот и было кресло, а стал лежак.

— Удобно, Сём?

— Ага, спасибо.

Семён успокаивающе улыбнулся ему и закрыл глаза. Эсфирь поправила ему подушку.

— Отдохни, конечно, Сёма.

Эркин поправил огонь под тазом и встал.

— Вот так, женя, большой жар ведь не нужен, да?

— Да, спасибо, Эркин.

Женя, откровенно любуясь, оглядела его.

— Как закончим, так и пообедаем, мама Фира, — мотнул головой Колька, отвечая на шёпот Эсфирь. — Мелюзгу только если…

— Не-а! — сразу завопила Алиса. — Мы со всеми!

— Ты чего орёшь? — дёрнул её за косичку Андрей.

— Мы со всеми, — повторила уже тише Алиса. — Верно, Колобок?

— Ага, — сразу согласился тот. — Ага, Коля, да?

Эсфирь и Женя переглянулись и вздохнули: надо бы детей покормить отдельно, хотя бы Колобка, но… но уж ладно.

— Тогда терпи, — строго сказала Женя. — И не приставай.

— А шашки в дом унесите, а то растеряете — распорядилась Эсфирь, возвращаясь к варенью.

Когда они шли к стройке, Колька крепко хлопнул Андрея по плечу.

— Ну, спасибо, браток, ну, нет слов.

— И не надо, — улыбнулся Андрей.

Эркин задумчиво кивнул.

Солнце пекло всё сильнее, куры затихли, забились в тенистые уголки. Колобок и Алиса, сидя на ступеньках крыльца, играли в «ласточкин хвостик». Эсфирь снова подошла к Семёну.

— Сёма, тебе не печёт? Может, лучше в дом?

— Да нет, мама Фира, — улыбнулся Семён. — Я ж в тени. И ветерок здесь.

Его лицо влажно блестело от пота, намокшие волосы прилипли ко лбу. Эсфирь молча смотрела на него, и Семён, протянув правую руку, мягко погладил её запястье беспалой ладонью.

— Всё в порядке, мама Фира. Правда.

И, когда она отошла, прикрыл глаза. Что ему это солнце после того, обжигающе яркого и холодного, дробящегося в льдах, делавшего лица не загорелыми, а обугленными, только белые круги вокруг глаз от защитных очков. Горный отряд, настенники, хранители перевалов. Да, лётчиком он не стал, не получилось, но всё равно солнце над облаками он видел. И звёзды. И такая тишина, что каждый шаг слышен на километры. И потому арбалеты и луки — спасибо парням с Великой Равнины — вместо автоматов. И ножи с ледорубами для рукопашных. И если сорвался, то падай молча, не выдавай остальных криком. И они молчали, ни один не крикнул, ни разу…

Семён сглотнул вставший вдруг в горле комок. Ничего, он жив и… и это главное.

Стройка крольчатника и варка варенья закончились почти одновременно. И Семён проснулся. Хотя кто бы и спал после ликующего свиста Андрея и Кольки и восторженного визга Алисы и Колобка.

— Боже мой, — вздохнула Эсфирь, когда они с Женей осмотрели крольчатник. — Это ж на сколько пар? У нас же и денег столько нет.

— Пустяки, мама Фира, — бодро ответил Колька. — На две пары наберём, а дальше они сами… расплодятся.

— Точно, — согласился Андрей. — Кролики — они такие. Алиска, как залезешь, я тебя там и закрою.

Алиса, уже почти забравшаяся на второй ярус, обернулась, а Женя улыбнулась.

— Правильно, будешь там жить.

— Дядя Анд'юха, — Колобок дёрнул Андрея за штаны. — Ей т'авку давать, да?

— Точно! — заржал Андрей. — Не видать тебе, племяшка, теперь тортиков!

— Фигушки! — спрыгнула вниз Алиса.

Ржал взахлёб Колька, смеялись Эсфирь и Женя. Алиса, поглядев вокруг, решила, что лучше тоже рассмеяться, но, когда все вышли и вообще вроде забыли о ней, тихо позвала Эркина.

— Эрик…

— Да, — сразу обернулся он к ней.

Она потянула его за руку и, когда он наклонился, обняла его за шею и зашептала на ухо.

— Ты же не дал бы посадить меня в клетку, да, Эрик?

— Никогда, — так же тихо ответил Эркин.

Алиса по-прежнему держалась за его шею, и, выпрямляясь, он взял её на руки, даже не подумав, что он без рубашки и она в одних трусиках, и кожа к коже, как… нет, у него даже не ворохнулся прежний страх.

В саду Андрей предложил продегустировать варенье. Всего две банки — и он распробует. Он бы и дальше дразнил Женю, но Эркин, ссадив на землю Алису, Взял Андрея и взвалил его, как мешок, себе на плечо.

— Кольк, у тебя бочка с водой где?

— В огороде, — еле выговорил сквозь смех Колька.

— Пойду, макну.

Алиса и Колобок в полном восторге прыгали вокруг, визжа так, что Семён гаркнул:

— Отставить! Кур перепугаете.

До бочки дело не дошло, но умывались долго, шумно и весело. Эсфирь и Женя были заняты обедом, поэтому Колобка умывал Колька, А Алису — Эркин. Андрей и тут предлагал свои услуги, дескать, уж он-то вымоет и отмоет, но его отправили помочь с переноской стола, так как обедать решили в саду. И не душно, и Семён будет со всеми.

Колька снова сделал лежак креслом, высоким, чтобы Семён был вровень с остальными, поставили и накрыли стол и, наконец, сели. Эркин, Андрей и Колька уже в рубашках, Колобка и Алису не только умыли, но и переодели, Эсфирь и Женя тоже привели себя в порядок.

На обед были окрошка молодая варёная картошка с холодным варёным языком.

— А это что? — удивился Колька, разглядывая серые ломтики.

— Это язык, — объяснила Женя.

— Не мой, — тут же прибавил Андрей. — Мой при мне.

— Это-то понятно, — рассмеялся Колька.

— Твой длиннее, — согласился Эркин.

Семён покрутил головой.

— Однако шикуем. Он же дорогой, женя.

— Зато без костей, — улыбнулась Женя. — Никаких отходов.

И пили чай с «молодым» свежесваренным вареньем.

О покосе заговорил Эркин.

— И далеко твой луг?

— Не очень. Затемно выйдем, вовремя дойдём.

— Ага, — кивнул Эркин. — Коса-то у тебя есть?

— Две косы, — поправил Андрей, подкладывая себе варенья.

— А ты умеешь? — удивился Эркин.

— Не боись, — кратко ответил Андрей.

— Будут, — так же коротко, — подвёл черту Колька.

Больше о этом говорить не стали. Будет — так будет, а если и что, то на неделе обговорить всегда можно.

После обеда Эсфирь унесла Колобка спать. Он что-то недовольно гудел, но глаза у него ещё за столом закрылись.

— Маленькие дети обязательно после обеда спят, — елейным голосом сказала Алиса.

— Верно, племяшка, — ухмыльнулся Андрей. — Давай сейчас постелем тебе, а я песенку спою.

— Фигушки! Я большая! — Алиса быстренько соскочила с табуретки и перебежала за спину Эркина. — И поёт пусть Эрик. Он поёт, а ты орёшь по-дурацки и песни у тебя дурацкие.

Тут Андрей обиделся всерьёз, покраснел, надулся… но Эркин, мягко хлопнув его по плечу, встал.

— Давай со столом поможем.

Алисе он ничего не сказал, даже не посмотрел на неё, но она поняла, что получилось нехорошо, и, недовольно хмурясь, оглянулась на маму. Но мама её тоже в упор не замечает, и дядя Семён не смотрит, и дядя Коля… ну, почему взрослые всегда заодно? Теперь придётся просить прощения. Из-за чего — непонятно, но придётся. И, когда все встали и началась суматоха с посудой, попробовала дёрнуть Андрея за рукав, но опять не заметил, даже не посмотрел.

— Сёма, — предложил Колька. — Давай в дом, а то жарко уж очень.

— Да, — кивнул Семён. — Давай, Коль.

И уже Колька, подражая Эркину, посадил Семёна и поднял его на себе, понёс в дом. Эсфирь придержала дверь.

В доме было после сада полутемно и прохладно. Эсфирь как-то незаметно успела проветрить горницу и перестелить Семёну. Колька уложил брата, укрыл одеялом. Они были вдвоём, и Семён зашептал:

— Коль, с деньгами-то… неудобно.

— Они не возьмут, — так же тихо ответил Колька. — И не думай.

— Неудобно, — повторил Семён. — Ты поговори всё-таки. Помочь помочью, а всё-таки… ну, не сейчас, потом… или фруктами там, ягодами… хоть как-то…

— Потом, — неохотно согласился Колька. — Отдохнёшь?

— Да, задёрни меня, посплю.

И, когда Колька, задёрнув занавеску, ушёл, Семён вздохнул. Болела голова — видно всё-таки перегрелся — и кружилась, как после контузии. Но это всё пустяки. Да, каждый день не получится, конечно, Колька же работает, не Маме Фире его таскать, но раз в неделю — он знает — будет у него… прогулка.

Эсфирь с Женей разлили остывшее варенье по банкам. И четыре из них — как Эсфирь не настаивала, чтобы Женя взяла половину — составили в корзинку, переложив газетой, чтобы не побились. А корзину завтра занесёт…

— Да ладно вам…

— Нет уж, нет уж…

— Из-за корзинки гонять…

— На покос пойдём, тогда и занесу, — решил Эркин. — Колька, неделю обойдёшься?

— А то нет, — фыркнул Колька.

Женя, сразу сообразив, горячо поддержала Эркина, и Эсфирь отступила.

Попрощались, ещё раз полюбовались постройкой и ушли.

Корзинку с вареньем нёс Эркин: Андрею варенье доверять рискованно, к тому же у него ящик с инструментом. Али са шла рядом с Женей, держась за её руку. Её до сих пор и не отругали, и не простили, так что совсем непонятно. Но неприятно. Всё было так хорошо, а почему-то стало плохо.

— Андрей, — заговорил вдруг Эркин, — а что такое… сябры? Ну, этот, Куприяныч, нас так назвал.

— Ну-ну, — Андрей задумчиво пожевал губу. — Ну, я думаю, вроде… Там, — он кивком головы указал куда-то в сторону, — там говорили: кореша. Это друзья, нет, больше, чем друзья, говорили: жрут вместе, значит, во всём доверяются, ещё… земляки, земели…

— Земляк? Это я знаю, — кивнул Эркин. — Я понял, Андрей, — улыбнулся, — догадался.

Они говорили тихо, шедшие впереди Женя с Алисой не оборачивались, И Андрей спросил, ещё больше понизив голос, по-английски:

— А у вас там, ну, ты понял, как этот называлось?

— Никак, — так же тихо по-английски ответил Эркин. — У нас этого не было.

— Что, совсем не дружили? — удивился Андрей. — Быть же такого не может.

Эркин невесело улыбнулся.

— Показывать было нельзя. Никому. И… и вдруг завтра тебя или его продадут. И… ладно, потом, хорошо? — перешёл он на русский.

Андрей кивнул.

— Хорошо, конечно, Эркин.

В самом деле, что он за дурак, затеял такой разговор. Не кол времени и не к месту.

Они уже подходили к дому. Бегали и играли дети, на лавочках сидели болтающие старухи, из открытых окон разговоры и обрывки песен, на лоджиях курят и перекликаются мужчины. Субботний вечер, гуляй сколько душе угодно, завтра — выходной. Здороваясь со знакомыми, разговаривая о погоде и о всяких незначащих пустяках вчетвером вошли в подъезд, поднялись по лестнице, прошли по коридору и, наконец, вошли в квартиру. Полутёмную и приятно прохладную после дневной жары. Это Женя оставила утром шторы задёрнутыми, вот комнаты и не нагрелись. И хоть ещё не поздно совсем, но всех сразу потянуло ко сну.

Но сначала надо положить на место инструменты и варенье, а Андрей сразу решил, не откладывая. Подточить и направить затупленное. Эркин убрал банки с вареньем, Женя в ванной мыла Алису, и он пошёл в кладовку к Андрею.

— Помочь?

— Спасибо, сам, — Андрей оглядел стамеску, отложил её и взялся за рубанок. — Ага, ну, это мигом, слушай, а давай на лоджию сделаем.

— Шезлонг?

— Ну да. Или лежаки. Будем лежать и загорать.

Эркин не очень уверенно кивнул.

— Давай.

— Цветы у нас там уже есть. Как в саду будем, — с воодушевлением продолжал Андрей.

В кладовку вошла Женя и с ходу включилась в разговор.

— А зачем на лоджии загорать? Давайте лучше завтра на озеро сходим. Там и позагораем, и выкупаемся.

Эркин сразу закивал, но Андрей медлил. А Женя продолжала:

— Я уже вам плавки купила.

— Что?! — в один голом спросили Эркин и Андрей.

— Плавки, — повторила Женя. — Ну, трусы такие. Я вчера купила, и себе с Алиской купальники. Андрюша, я тебе на диван положила. Ты сходи, померь, они эластичные, тянутся хорошо, но ты померь. Эркин, и ты обязательно померь. Это сюрприз вам. Алиска не проболталась, нет?

— Нет, — вклинился в её скороговорку Андрей. — Не проболталась, спасибо, Жен, я только…

— Конечно, пойдём, — остановил его Эркин. — Ты что, Андрей? Здесь-то неопасно.

Помедлив, Андрей кивнул.

— Ладно, брат. Пошли мерить.

В спальне Эркин взял лежавшие на его половине кровати трусы и критически их оглядел. Женя, что, размер перепутала? Это ж на Алису, а то и на её куклу.

— Ну же, Эркин, — вошла в спальню Женя. — Раздевайся.

— Они мне малы, — убеждённо сказал Эркин, кладя трусы на покрывало и расстёгивая рубашку. — Алиса спит?

— Да, я уложила её. Тихая такая, видно, устала.

Эркин быстро разделся, кинув грязное бельё прямо на пол — потом в ванную отнесёт — и взял плавки.

— Женя…

— Это супер-эластик. Надевай! — скомандовала Женя.

И Эркин, как всегда, не стал спорить.

К его крайнему удивлению, плавки действительно натянулись, нигде не лопнув и даже ни разу не затрещав.

— Ну вот, — оглядела его Женя. — Тебе очень идёт.

Эркин встал в зеркальный коридор, чтобы видеть себя со всех сторон, и вдруг фыркнул.

— Женя, а без них приличнее!

Женя возмущённо ахнула и, тут же сообразив, засмеялась.

— Ну, Эркин, ты…

— Провокатор, я знаю, — Он круто повернулся и обнял её, подхватив на руки. — Сейчас ты меня придушишь на месте…

— Сей секунд, — ответила Женя, обхватывая его за шею.

Эркин счастливо засмеялся, прижимая её к себе.

— Ой, а дверь? — вспомнила Женя.

Эркин положил её на кровать и пошёл к двери.

Услышав стук защёлки, Алиса решительно откинула одеяло и вылезла из кровати. Пока мама и Эрик спят, она пойдёт к Андрюхе и помирится с ним. А то это не жизнь. Эрик даже поцеловать её на ночь не пришёл. А мама… она так старалась слушаться, а мама будто и не заметила этого.

Разумеется, Андрей примерил плавки. Ярко-синие, с белой полоской-пояском. И теперь, открыв шкаф, разглядывал себя в зеркале. А что… в самом деле, не так уж и страшно. И хорошо, что он в одной майке сколько дней работал, вон уже загореть, не загорел, но сегодня у Кольки совсем без рубашки был и не сгорел, только покраснел малость. Но помазаться на ночь не помешает.

За его спиной стукнула дверь, Андрей обернулся и, увидев Алису, нахмурился.

— Тебе чего?

Путаясь в длинной — до полу — рубашке, Алиса подошла к нему.

— Андрюха, ты очень на меня сердишься, да? Вот, — она разжала кулачок, показав ему карамельку. — Я мириться пришла.

И Андрей не выдержал, рассмеялся.

— Ладно, племяшка. Мировая.

Они сели на диван, Андрей взял конфету и, сжав правую руку в кулак, выставил согнутый крючком мизинец. Алиса готовно уцепилась за него своим правым мизинцем, и они торжественно сказали «мировую».

— Мирись, мирись, мирись. И больше не дерись. А если будешь драться, я буду кусаться.

— Ну вот, — удовлетворённо вздохнула Алиса. — Теперь всё в порядке.

— Точно, племяшка. А теперь спать иди.

— Ага, — Алиса спрыгнула с дивана и пошла к двери. — Спокойной ночи, Андрюха.

— И тебе спокойной ночи, — улыбнулся Андрей. — И снов конфетных.

Проходя к себе, Алиса постучала в дверь спальни и сказала:

— Мама, Эрик, я с Андрюхой помирилась, вот, — и пошла к себе.

Лёжа рядом с Эркином и перебирая его жёсткие, приятно упругие волосы, женя как-то лениво и явно бездумно кивнула.

— Хорошо-хорошо…

Эркин лежал, распластавшись, раскинув руки и ноги, и из-под полуопущенных ресниц любовался Женей. Света они не зажигали, но шторы он отдёрнул, когда мерил плавки, и света хватало: прямо перед окном стояла круглая большая луна. Женя, наклонившись, поцеловала его в переносицу, в затрепетавшие под её губами веки.

— Как хорошо, Эркин.

— Да, — выдохнул Эркин. — Да, спасибо, женя. Ты… ты самая… — медленно улыбнулся и повторил: — самая.

— Какая? — лукаво спросила Женя. — Красивая, умная? Какая?

— Лучшая. Во всём.

Женя тихо засмеялась и снова поцеловала его.

— Спасибо, Эркин. Ты тоже… самый лучший. И хороший, и умный, и красивый, и сильный, и… и всякий самый-самый.

— Да-а? — словно удивился он. — Женя, а…

— Что, милый?

— Нет, ничего. Мне так хорошо, Женя, знаешь, я сам себе не верю, что это по правде, что не сон. Это не сон, Женя?

— Ну, конечно же, нет, — она снова поцеловала его.

Эркин прислушался, одним ловким быстрым движением собрался в комок и встал, подхватив Женю на руки.

— Пошли, помоемся и спать.

— Ты с ума сошёл, — засмеялась, не сопротивляясь, Женя.

— Алиска спит, Андрей спит, — убеждённо говорил Эркин, неся Женю к двери. — Всё будет в порядке.

Он не ошибся. В квартире стояла сонная тишина, а в ванной пахло мылом Андрея и ещё кремом. Эркин заметил это, но как-то не обратил внимания: Женя не часто баловала его совместным купанием. Время позднее, и Эркин решил не связываться с ванной, а ограничиться душем.

Мыли друг друга, упоённо целовались под тугими — Эркин всегда открывал кран до отказа — тёплыми струями, и наконец Женя оторвалась от него.

— Всё, милый, а то у меня волосы до утра не просохнут.

— Как скажешь, Женя, — Эркин выключил воду и стал помогать Жене отжимать волосы.

Так же, как мыли, они вытерли друг друга, и Эркин решительно закутал Женю в махровый халат.

— Вот так.

— А сам? А ну-ка, подставляйся.

Эркин даже чуть присел, чтобы Жене было удобней накинуть на его плечи халат.

Когда они наконец очутились в спальне, было уже совсем поздно. День закончился, а завтра будет… а, ладно, что будет, то и будет. Эркин обнял Женю, уткнувшись лицом в её влажные волосы, и вздохнул, засыпая.

Воскресное утро началось с обычного стука в дверь и вопля Алисы:

— Мама, Эрик, уже утро, а вы спите!

Эркин вздохнул и, повернувшись на живот, обхватил обеими руками подушку. Женя с таким же вздохом поглядела на часы и встала.

— Ну, началось. Алиска, перестань.

Она открыла дверь, и Алиса ворвалась в спальню. Обычные прыжки и кувыркания по кровати и несерьёзные жалобы, что Эрик твёрдый. Потом Женя увела её умываться и переодеваться, а Эркин встал, натянул чистые трусы и стал перетряхивать и убирать постель.

В спальню заглянула Женя.

— Эркин, тянуться будешь?

— Да, конечно.

— Тогда забирай Алиску, и идите в большую комнату. Я завтрак сделаю и тоже приду.

Воскресенье — спешить некуда, но Женя не умеет делать медленно и размеренно. Домашняя работа у неё всегда бегом.

Алиса — уже в трусиках и маечке — приплясывала перед ним в радостном ожидании.

— Пошли, — улыбнулся ей Эркин.

В большой комнате распахнута дверь на уже освещённую солнцем лоджию, натёртый блестящий паркет приятно холодит ступни — тянулся Эркин по привычке босиком, а вслед за ним и Алиса.

Они уже начали, когда из своей комнаты вышел в халате, зевая, взлохмаченный Андрей.

— Андрюха! — обрадовалась Алиса. — Давай с нами!

— А-ага, — Андрей снова зевнул. — Спешу и падаю.

— Ну и не надо! — Алиса решила, что вправе обидеться. — Нам и без тебя весело.

— Без меня?! — Андрей попытался поймать её за хвостик, но алиса успела спрятаться за Эркина.

Вошла Женя, так же в трусиках и маечке, и Андрей улыбнулся.

— Доброе утро, Женя, начинайте без меня, я догоню.

Слово он сдержал и пришёл, но когда Женя с Алисой уже ушли, а Эркин в одиночестве доделывал свой комплекс. Тянуться Андрей по-прежнему не особо любил, но отжиматься стал. Качал силу. Эркин только немного помогал ему, подсказывая, что и как лучше делать.

Они закончили, и как раз прибежала Алиса.

— А оладушки уже готовы. Мама зовёт.

— Пожрать я завсегда первый, — рассмеялся Андрей.

За завтраком решили, что конечно, пойдут на озеро. А обед будет, как и вчера, холодным. На обратном пути купят квасу для окрошки, а второе и кисель уже есть.

— Женя, это когда ты всё успеваешь? — восхитился Андрей.

— Что вчера, что сегодня утром, а что и сейчас, — засмеялась Женя- Так что всё готовим, собираемся и идём.

Об озере, что можно и позагорать, и поплавать, и от города полчаса пешком, а если через луга напрямик, то ещё меньше, Женя наслышалась в машбюро. Но сначала Эркин и Андрей учились и по воскресеньям им надо было отсыпаться и отдыхать, да к тому же всё казалось, что земля ещё не прогрелась как следует, но уж после Ивана Купалы все купаются! И Женя после работы зашла в магазин. Купила плавки, купальники, Алисе надувной мяч, её давно пора научить плавать, и боялась только, что погода испортится. Но пронесло. На небе ни облачка, жарко, и пора бы уже идти, чтобы на самую жару у воды оказаться.

По воскресеньям Тим с утра валялся в постели. Ещё одно из неожиданных удовольствий. Нет, просыпался он как всегда, стоило звякнуть будильнику или шевельнуться Зине, но, проснувшись, вспоминал, что сегодня выходной, что спешить некуда и незачем, и оставался лежать. Но чаще всего их по воскресеньям будили дети. Сама бы Катя не рискнула стучаться или — не дай бог — рвать дверь, но Дим воскресными утрами удержу не знал.

— Пап, мам! — звенел под дверью их спальни его голос. — Утро уже!

И, если сразу не открывали, заявлял:

— Мы играть пошли.

Тут уже Зина не выдерживала и кричала:

— Ладно, заходите!

Дим влетал в спальню и с разбегу запрыгивал на кровать прямо на грудь тима.

— Пап, а чего делать будем?

Следом за ним залезала Катя. Зина со вздохом вставала — Тим всё-таки переставил кровать в спальне так, чтобы с любой стороны было удобно зайти, а то что Зине если что через него перелезать и ему если ночью встать покурить там или воды попить, то её побеспокоить — и накидывала халат поверх ночной рубашки.

— Воскресенье, а вы отцу отдохнуть не даёте, — ворчала она «для порядка» и выходила из спальни, оставив их втроём.

Дим кувыркался и валялся на просторной кровати, заводил Катю. Тим от души хохотал над их вознёй. И сам по-детски играл с ними. Стоя в дверях и глядя на них, начинала смеяться и Зина.

— Мам! — радостно вопил Дим. — Давай с нами!

— Ну уж нет, — смеялась Зина. — Вы уж сами, без меня.

Наконец она забирала и уводила малышей умываться и вообще начинать день, а Тим выпутывался из скомканных одеяла и простынь и одевался. А уж за завтраком и решалась проблема воскресного дня.

И сегодня всё было, как всегда. Пошалили, повозились, умылись, оделись и сели за стол. Зина наловчилась с вечера сберегать хлеб в полотенце, чтоб с утра он был как свежевыпеченный.

— Пап, — Дим заглотал кусок, едва не подавившись, — а мы на озеро пойдём? Все идут, а мы?

— Ага, — подтвердила Катя.

— А чего ж и нет? — Зина подвинула к Тиму масло. — Идите, конечно. Купала прошёл, самое время. И погода хорошая.

— Мам, а ты?

Зина улыбнулась.

— Тяжело мне по жаре столько идти, и купаться я не буду. Так что сами идите.

Тим внимательно посмотрел на неё. Чего можно и чего нельзя беременным, он знал, честно отходив на лекции для отцов в культурном Центре, их там даже пеленать учили на куклах, но обилие примет его смущало. С Зиной он не спорил: им на лекции говорили, что беременным вредно волноваться. Зина, поймав его взгляд, улыбнулась и повторила:

— А вы идите. Тима, ты только полотенчики им возьми и… ну, и всё остальное, что нужно.

Тим кивнул.

— Сейчас поедим и соберёмся, — а, когда дети, доев, убежали, спросил: — Как ты, Зина? — Да всё хорошо, Тимочка, — она встала из-за стола, собирая посуду. — Идите, как следует погуляйте.

Помедлив, Тим кивнул и встал. Конечно, если Зина считает, что ей так лучше…

Надувной матрац, полотенца, фляга с несладким чаем, огурцы, бутерброды, пирожки, всякие мелочи на всякий случай… сумка получалась увесистой.

— Ведите себя хорошо, — Зина поцеловала Катю и Дима. — Слышите?

— Ага, — кивнула катя.

— Да ладно, мам, — нетерпеливо рвался из её рук Дим.

Тим взял сумку и поцеловал Зину в щёку.

— Мы придём поздно, не беспокойся.

— Мы пошли, мам!

— Ага, мы пошли.

Когда за ними закрылась дверь, Зина погладила себя по животу.

— Ничего, успеешь ещё на озеро, а мы пока по хозяйству займёмся.

Врачиха на лекциях говорила им, что ребёнок на пятом месяце уже всё слышит и думает, а у неё уже седьмой. По приметам баба Фима, да и остальные так говорили, выходит, что девочка. Если и впрямь, то Машей назовём, по бабушке. Тимочка сразу согласился, как только заикнулась ему. А если всё же мальчик… Петей не стоит. Она так первенца своего назвала, по отцу его, и оба сгинули, нельзя судьбу гневить, запретное это имя ей теперь. Ну, да это ничего, и что б там ни было, а жить надо, и Машеньку не беспокоить, а то слезливой уродится. Ох, Петя, Петюшечка, кровиночка моя, отняли тебя у меня, на муки, а то и на смерть, всяко ведь болтали, ты уж прости меня, что не сберегла, кто ж думал, что нелюди эти такое сотворят…

Зина села на табуретку, смахнула выступившие слёзы и, подумав, перекрестилась, прислушалась к животу и снова захлопотала.

До озера оказалось, в самом деле, недалеко, и по просёлочной мягкой дороге, да за разговором дошли быстро.

Озеро было нешироким, но длинным, и места хватило бы всему городу. Но Старый город занят страдой, а для Нового города такое развлечение привычно ещё не всем. Детворы и подростков было много, а взрослых… в основном, с завода. Практически все расположились на пологом склоне, сбегавшем от соснового леса к воде. Вход в воду был здесь песчаным и чистым. И Женя, когда они остановились на пригорке, оглядывая озеро и берег, решительно повернула к пёстрому от тел и одежд весело шумящему склону. Андрей, да и Эркин предпочли бы более укрытое от чужих глаз место, но спорить не стали, а Алиса уже вприпрыжку мчалась вперёд.

Место нашли быстро и стали устраиваться. Специально для таких походов Женя купила ещё сразу после маёвки на одной из армейских распродаж двухслойную подстилку. Сверху коричнево-зелёные пятна и разводы — удивительно: пёстрая, а сливается с травой — плотная ткань, а снизу прорезиненная, чтоб сырости не чувствовалось, большая — четверо вплотную, но улягутся — в рулон скатывается, и даже специальные ремешки, чтоб утянуть и закрепить есть. Очень удобно! Купальники и плавки все надели под одежду ещё дома. И потому Женя, бросив на траву сумку, сразу Алису и отпустила её играть со строгим:

— В воду одна ни-ни! Поняла? — и не дожидаясь ответа, скомандовала: — Раздеваемся!

Эркин, с интересом глазевший по сторонам, быстро расстегнул и снял рубашку, но Андрей медлил. Одно дело — лагерная баня, где и у других шрамов хватало, и вовсе увечные попадались, в Купальскую ночь тоже особо не разглядывали, да и ночь к тому же, кинул шмотки од куст и нырнул, а здесь и сейчас… Но, вроде, никто не смотрит, и Андрей решил рискнуть.

Как ни уверяла его Женя, что плавки вполне приличны, Эркин снимал джинсы не то, чтобы со страхом, но настороженно и с неприятным холодком внутри.

Алиса, шумно сопя, надувала мяч, но получалось у неё плохо. Эркин сложил и убрал джинсы и рубашку, поставил свои кроссовки рядом с босоножками Жени и взял у Алисы мяч.

— Ну-ка, дай сюда.

— Ага-ага! — Обрадовалась Алиса. — Эрик, ты его до щёлка надуй, ладно?

Женя, уже в купальнике ещё раз расправила подстилку, убедилась, что все сумки и с вёртки надёжно пристроены и, улыбаясь, огляделась по сторонам. Воскресенье на пляже — удовольствие, которое после колледжа она ни разу себе не позволила. И вот… конечно, это не море, не знаменитые Южные Острова, о которых с её возможностями и мечтать было вредно, да и сейчас не стоит, но, нет, всё так хорошо, что даже…

— Ди-и-имка-а-а-а! — восторженно завопила Алиса. — Давай сюда-а-а-а!

Конечно, Тим знал, что у озера он наверняка встретит и знакомых, и соседей, но что сразу наткнётся на Морозов, на всю… гм, семью, это уже, скажем так, неожиданно. И, если бы он заметил их издали, то потихоньку увёл бы детей на другой конец пляжа. Но Дим и Катя уже вместе с Алисой подбрасывали и ловили мяч, и Женя махала рукой, сразу и приветствуя, и подзывая. Тим беззвучно выругался, заставил себя улыбнуться и подошёл.

— Привет, — поздоровался он со всеми.

— Привет, — радостно ответила Женя. — Вот отлично, что пришли. А как Зина?

— Спасибо, — улыбка Тима стала чуть сердечнее. — всё хорошо.

Он поставил сумку на песок. Повода уйти на другое место не было, придётся устраиваться.

Лёжа на подстилке, Андрей с улыбкой, но напряжённо щурясь, следил за Тимом. Вроде, всё у них сказано, всё решено, но… Между ними серый плац, и на нём они — один в полосатой шеренге, другой в чёрной, один в робе, другой в кожаной куртке. Как же он — лопух доверчивый — тогда в мышеловке не вспомнил, не узнал? Не ушёл бы тот, а сейчас что ж… Андрей легко оттолкнулся от земли и встал.

— Пойду окунусь, — и подмигнул Жене. — Попробую водичку.

— Иди, — кивнул Эркин. — Придёшь, скажешь.

Он очень просто подошёл к Тиму помочь с матрацем, и отказываться от его помощи Тим не стал. Вдвоём они надули матрац, Тим собрал и сложил разбросанную Димом и Катей одежду и уже тогда разделся сам.

Женя вдруг прыснула, пришлёпнув себе рот ладошкой. Эркин и Тим одновременно недоумевающе оглянулись на неё. Женя, покраснев, отошла, пряча лицо. Эркин посмотрел ей вслед, перевёл взгляд на Тима, явно не понимавшего, в чём дело, снова огляделся. И другие люди, что лежали и сидели вокруг, улыбались, глядя на Тима. И сообразив, едва не заржал в голос.

Большинство мужчин были в чёрных с белыми завязками на боках маленьких плавках, не трикотажных, а из ткани, и Тим купил себе такие же — потому что самые дешёвые, но у него они почти сливались с телом, только тесёмки на боках выделялись, а так, особенно издали и на первый взгляд он казался голым.

— Ты чего? — настороженно спросил Тим.

Эркин понизил голос и ответил чуть громче камерного и по-английски:

— У тебя трусы точно под кожу. Голым смотришься.

Тим растерянно посмотрел на него, опустил глаза на свой живот… и понял.

— А чтоб его! И… — он выругался, перемешивая русские и английские слова. — Что же теперь делать?

Эркин быстро по-питомничьи пошарил вокруг взглядом. Нет, похоже…да, заняты своим, смотрят, но без… того, нет, обойдётся.

— А ничего, — улыбнулся он Тиму. — Обойдётся.

Переодеться Тиму было не во что, и не уходить же… Он поглядел на синие с жёлтой полоской-пояском плавки Эркина… ладно, сегодня сойдёт, а там он себе такие же купит.

— Пап! — подбежал к нему Дим. — Пошли купаться!

Эркин оглянулся на женю.

— Женя….

— Пошли, Эрик! — Алисы прыгала на месте, подбрасывая и ловя свой мяч.

— Пошли, — улыбнулся Эркин.

Дим и Катя побежали вперёд наперегонки с Алисой, и Тим невольно пошёл вместе с Эркином и Женей. И пока дошёл до воды, взгляды окружающих перестали его тревожить. Привык, да и столько солнца, смехов, криков и детского визга вокруг…

Женя, обогнав Эркина и Алису, словно забыв обо всём вбежала в воду в облаке брызг и поплыла. Эркин рванулся было следом, но ладошка Алисы, вдруг как-то оказавшаяся в его руке, дрогнула и удержала его на самой кромке.

— Эрик… — Алиса недоверчиво разглядывала воду и плескавшихся людей. — Пойдём в воду, да?

— Да, — улыбнулся он ей, и вдруг у него вырвалось по-английски: — Не бойся, я с тобой.

Берег уходил в воду сначала полого, но уже в двух метрах от берега Эркину было выше колен, а Алисе по грудку. Он протянул ей вторую руку, и она сразу уцепилась за неё.

— Держись крепче. А теперь присядь.

И засмеялся её счастливому визгу, когда она, послушно присев, окунула плечи.

— Ой, Эрик, а теперь…

— А теперь, — он оглянулся через плечо, проверяя, свободна ли вода сзади. — А теперь оттолкнись, будто прыгаешь.

И, когда она подпрыгнула, он быстро шагнул назад, удерживая её за руки. Алиса всплыла и забарахталась, упоённо визжа.

— Пап, — Дим дёрнул Тима за руку. — Поплыли и мы, ну же, пап!

Тим взял Катю на руки и вошёл в воду. Она прижалась к нему, ухватив за шею так, что он понял: отцепить не удастся, и потому зайдя по пояс, присел вместе с ней. Катя тихонько пискнула от сладостного испуга. Дим, громко хлопая по воде руками и ногами, плыл рядом. Тим встал и ещё раз присел, окуная Катю, и ещё.

Вокруг смеялись, кричали, учились плавать и ныряли, барахтались на мелководье и стремительно вбегали на глубину. Никто ни на кого не смотрит — понял Тим и счастливо засмеялся. И тогда засмеялась и катя. Вместе с ней Тим зашёл по грудь, потом по шею.

— Пап, а дальше? — выдохнула катя.

— Когда ты плавать научишься, — серьёзно, но улыбаясь, ответил тим.

— А… я… плыву! — Дим старательно держался рядом.

— Не говори в воде, — Тим, удерживая Катю одной рукой, подставил другую под грудь Дима. — А теперь к берегу.

Дим знал, что спорить с отцом бесполезно: просто вынет его из воды и понесёт, как Катьку, а он же старший и мальчик, ему это будет стыдно, почти позор. И потому послушно развернулся. Правда, ему немного помогли на повороте, но совсем немного.

Выйдя на берег, Тим поставил Катю на землю.

— Играйте здесь. Дим, глубже колен не заходи, понял?

— Ага, — вздохнул Дим.

Тогда, прошлым летом, они вдвоём тоже купались. Два или три раза было. И отец то учил его плавать, то оставлял на берегу, а сам уплывал далеко-далеко. Ну да ничего, они с Катькой научатся и тоже будут плавать с отцом, все вместе.

Эркин шёл вдоль берега, волоча Алису уже за одну руку, второй она подгребала.

— Ай да племяшка! — шумно вынырнул ряжом Андрей.

Алиса и ахнуть не успела, как он выхватил её из воды и поднял над головой.

— А ка-а-ак кину!

— Э-эри-и-ик! — визжала Алиса, извиваясь и отчаянно дрыгая руками и ногами.

Смеясь, Эркин отобрал Алису у Андрея. К ним почти сразу подошла женя.

— Мама! — обрадовалась Алиса. — А я плавать научилась! — и, покосившись на Андрея, уточнила: — Почти.

— Вот и молодец, — похвалила её Женя и хотела забрать у Эркина, но тот покачал головой.

— Тебе будет тяжело, Женя. Она уже большая.

— Ага, — согласилась Алиса.

— А раз большая, то слезай, — рассмеялась Женя. — Ты мяч свой где оставила?

— Ой! — Алиса завертела головой и спрыгнула с рук Эркина, подняв тучу брызг. — Ой, там!

— Вот и пойдём за мячом, — взяла её за руку Женя. — Эркин, вода какая чудесная, ты иди, поплавай. Андрюша…

— Я ещё купнусь, — рассмеялся Андрей. — Ладно, племяшка, в другой раз.

— Угу, — Эркин вдруг ловко сгрёб его в охапку. — А сейчас я тебя кидать буду!

— Ага, ага! — радостно завизжала Алиса.

Эркин, качнувшись всем телом, как в борьбе, кинул Андрея далеко вперёд. Тот плюхнулся, подняв целое облако брызг, и нырнул. Эркин быстро оглянулся через плечо на Женю с Алисой и с места прыгнул, изгибаясь над водой и вытягивая вперёд руки, чтобы сразу уйти на нырок.

Когда далеко впереди, чуть ли не на середине озера, вынырнули две головы чёрная и белобрысая, Женя перевела дыхание. Ну, слава богу, а то она всё-таки немного испугалась.

— Ну, пошли за мячом.

Тим плыл спокойно, до отказа выкидывая на гребок руки, но без спешки. Сначала он не думал переплывать озеро, но вот вошёл во вкус и — он оглянулся, проверяя себя — да, середина уже позади. Здесь чувствовалось течение, и его не сильно, но начало сносить. Переплывёт, пройдёт по берегу и обратно.

Выбравшись из прибрежной толкотни, Эркин и Андрей поплыли рядом. Уже спокойно, без подвохов и всяких фокусов.

— Может, на тот берег? — предложил Андрей.

— Не всё сразу, — ответил Эркин.

Не сговариваясь, они одновременно перевернулись на спину и теперь лежали, чуть покачиваясь на слабой волне.

— А смотри-ка, проточное.

— Да, чувствую, тянет. На Купалу здесь гуляли?

— Ага, не на пруду же, — тихо засмеялся Андрей.

Сам Андрей не признался бы, что устал, но Эркин, не так поняв, как почувствовав это, повернул к берегу.

Джинни никак не ожидала, что днём озеро окажется совсем другим. Тогда, ночью, покрытое туманом, как паром, с красным пятном костра и тёмными зарослями вокруг, оно было величественно таинственным и даже чуть зловещим. Они с Горомовым камнем дошли быстро, хотя он с палкой, и не спешили, ну, скажем, быстрее, чем она думала. Постояли, глядя на песни и пляски вокруг костра, их не гнали, но и не подзывали. А когда все, на ходу снимая и бросая прямо под ноги одежду, пошли к воде, она растерянно обернулась к Громовому камню.

— А… а мы…

Он улыбнулся.

— Обычай нарушать нельзя. Раз уж пришли.

Она кивнула. Но раздеться… догола… при всех… при нём… Он словно почуял её смущение.

— А мы как все и чуть в сторонке.

Они отошли к кустам, куда уже поднимался от воды туман. Она расстегнула и сбросила курточку. Визг, хохот и выкрики доносились до неё глухо, или это они так далеко отошли? Но оглянуться назад, на костёр, она не рискнула. И быстро, боясь, что передумает, и тогда уже ничего не будет, она как попало побросала одежду и побежала вниз в туман, продираясь сквозь кусты и не замечая царапин…

…Джинни повернулась на спину. Какое сегодня хорошее солнце. Жалко, мама отказалась, но она её ещё уговорит. В будни здесь народу совсем мало, и мама не будет стесняться. И Громовой Камень не захотел сегодня идти на пляж. Непонятно. Ведь он хорошо плавает…

…Вода началась неожиданно и была неожиданно тёплой. Зайдя по пояс, она легла на воду и поплыла. Плавала она хорошо, в колледже входила в пятёрку лучших, но сейчас спешить не хотелось, да и незачем. Рядом плеснули, она повернула голову и увидела совсем тёмное, почти чёрное пятно и белозубую улыбку.

— Хорошо, правда? — улыбнулась она.

— Да, очень хорошо, — так же тихо ответил он…

…Джинни лежала, зажмурившись и вытянув руки вдоль тела, и словно погружалась, растворяясь в жарком золотистом свете.

Другой берег оказался топким, густо заросшим камышами. Тим встал и выпрямился, переводя дыхание. Ну да, теперь понятно, чего все теснятся там, на песке у сосен. Он вгляделся в пёструю мешанину людей и нашёл Дима и Катю. Играют с Алисой в мяч. И Женя рядом. Уже легче. С громким хлюпаньем вытаскивая ноги из илистого дна, Тим прошёлся вдоль камышей. Нарвать, что ли, домой? Он как-то видел такое: в большой высокой — да, правильно, так и называется: напольная — вазе стебли и бархатные палочки камыша. Но здесь, похоже, ещё не созрели. Ладно, обойдёмся. И вазу, к тому же, придётся покупать, а такая трата — явное излишество. Он прошлёпал на глубину и не спеша, размеренно выбрасывая руки, поплыл обратно.

— Папка сюда поплыл, — Дим гордо посмотрел на Алису. — Ему и не такое озеро переплыть — раз плюнуть!

— А Эрику полраза! — возразила Алиса.

Женя рассмеялась. Не над детской болтовнёй, а просто потому, что день такой чудесный.

Течение всё-таки снесло их, и теперь Эркин с Андреем шли вдоль берега, выглядывая своих. Андрей уже совсем успокоился, что смотрится он не хуже других. На Эркина лупятся, конечно, не то слово, ну так… есть на что посмотреть.

Эркин тоже чувствовал, что его рассматривают, но его это уже не беспокоило. Ну и пусть смотрят. Догадаться никто не может, не знают здесь о таком, а полезут если… да это и в голову тут никому не придёт. Как же хорошо, что они уехали в Россию. А вон и Женя, Алиса, и Тим со своими там.

— Э-э-эри-и-и-ик! — не визжать Алиса не могла. — Давай с нами!

Игра на мелководье в тучах брызг с улетающим на глубину мячом, за которым приходилось гнаться вплавь…такое удовольствие было новым и необычным для всех. Кроме, пожалуй, жени. И она же, заметив, что Катя устала, предложила пойти полежать на солнышке. А когда все направились к оставленным у сосен вещам, чуть придержала за руку Тима.

— Вы поесть детям взяли? — тихо спросила Женя.

Тим настороженно кивнул. А Женя, словно не замечая его напряжения, так же тихо продолжила:

— И не надо им мокрыми лежать, пусть оботрутся как следует сначала.

— Спасибо, — почти свободно поблагодарил Тим.

Женя улыбнулась и побежала, догоняя своих.

Андрей уже взялся за корзинку с провизией и, пока Женя вытирала Алису, выкладывал тарелочки и стаканчики. Эркин, увидев памятную ещё с того, первого, лагеря посуду, улыбнулся, а Алиса сразу заявила:

— Андрюха, а мы тебя на ней поминали.

— И чем поминали? — заинтересовался Андрей, расстилая салфетку.

— Соком. Конфеты ели, печенье всякое, — добросовестно перечисляла Алиса, поворачиваясь под руками вытиравшей её Жени. — Все о тебе хорошо говорили, а Эрик пел.

И к удивлению Жени и Эркина, вдруг, очень точно выводя мелодию, запела про Хаархан, только чуть-чуть переврав слова.

Тим только что вытер и переодел в сухое Дима и Катю и развешивал на ближайшем кусте полотенце и их трусики, услышав пение вздрогнул и обернулся.

— Ай да племяшка! — восхитился Андрей, не дав ей допеть. — Ты смотри, как здоровско. Конфета с меня за это.

— Да? — сразу забыла про песню Алиса. — А не врёшь? У тебя и конфет-то нету!

— А вот и есть! — рассмеялся Андрей и нарочито сурово предостерёг: — А будешь обзываться, сам съем.

— И будешь тогда жадиной! — победно отпарировала Алиса.

Наконец сели.

Есть сидя почти на земле, Алисе очень понравилось. И всё было так необыкновенно вкусно. И хотя устраивать общий стол ни Тим, ни Эркин с Женей не собирались, и пяти минут не прошло, как дети забегали, угощая друг друга. И кто у кого в гостях, уже совершенно непонятно.

Поев, Андрей со вздохом вытянулся на подстилке.

— Андрюха, — Алиса стояла над ним, крутя в руках мяч. — Идём играть.

— После сытного обеда по закону Архимеда полагается поспать, — внушительно ответил Андрей, переворачиваясь на живот.

— Андрюша, — сразу встревожилась Женя, — на солнце вредно спать. Давай тогла в тень.

— Перенести? — предложил Эркин.

Андрей приподнял голову и с лукавой насмешкой порсмотрел на низ.

— Женя, расслабься, а?

— Да ну тебя, — рассмеялась Женя, — собирая посуду и салфетку. — Эркин, давай крошки стряхнём.

— Давай.

Эркин взялся за углы подстилки, и Андрей скатился на землю, даже не успев сообразить, что случилось. Алисе, Диму и даже Кате это очень понравилось. Андрей вскочил на ноги и с боевым воплем кинулся на Эркина. Но тут же был схвачен, скручен и брошен на землю при общем восторге. Лёжа на матраце, Тим сначала тоже смеялся, глядя на этот шуточный бой. Но вскоре не утерпел, вскочил и, забыв обо всём, пошёл на них с криком:

— А вот я вас обоих положу!

Несколько минут они втроём валяли и мутузили друг друга при самом деятельном участии Дима и ободряющих кликах Алисы и Кати, пока Женя не провозгласила, что победили все и сразу. Победители получили из её рук по яблоку и присели отдохнуть.

Грызя яблоко, Тим косился на Андрея. Однако… доходягой в лагере не был, и умеет много, видно… у брата — он невольно усмехнулся — научился, а Мороз… что Мороз, просроченного спальника только на дистанции пулей можно взять, и то лучше автоматом, с пистолетом… всякое бывало. Из милицейских, а в их тренажёрном он уже многих посмотрел, и на ринге, и на ковре попробовал, ни один и близко не стоял. Ну так, там и школа, и — он снова усмехнулся — стимулы другие. Любил им хозяин напоминать, что стимул — это палка с железным наконечником, которой скот толстокожий тыкают, чтоб слушался и шевелился быстрее. Как про стимул заговорил, так, значит, порка будет поголовная.

Андрей, почувствовав его взгляд, повернул голову, и их глаза встретились. И Андрей улыбнулся и подмигнул ему. Тим ответил улыбкой и отвёл глаза.

Эркин с блаженным вздохом вытянулся на спине, закинув руки за голову. Всё хорошо, по-настоящему хорошо. А Жене? Он повернул голову. Женя лежала рядом, тоже на спине, вытянув руки вдоль тела и закрыв глаза. Если б не люди вокруг… Эркин отвернулся и опустил веки. Солнце просвечивало сквозь них, не давая заснуть.

Пробираясь между лежащими и сидящими вокруг людьми, Джинни увидела Эркина. Мой бог, какой же он… красивый, ведь она… она никогда не видела такого, о мой бог… ну, что он нашёл в Джен? Чем Джен лучше неё? А он, да он спас её. Спас и пренебрёг, а это гона его тогда не замечала, она вообще там рабов не рассматривала, а он-то же её видел, раз запомнил… её уроки, её голос… Она заставила себя отвернуться и пойти дальше. Да, жена — не стенка, можно отодвинуть. Все так говорят. А как? Чем его держит Джен, что он ни на кого даже не глядит. А может… может, это потому, что он — индеец? Может, все индейцы такие? Один раз и на всю жизнь. И… Громовой Камень? Джинни тряхнула головой и вбежала в воду.

Полежав немного, Женя села, и сразу открыл глаза Эркин. Женя посмотрела на него и улыбнулась.

— Пойдём поплаваем? — предложил Эркин.

— Давай, — легко вскочила на ноги Женя.

— Идите, — Андрей с блаженным вздохом перевернулся на живот- Я пригляжу.

— За продуктами? — уточнил, вставая, Эркин.

— За ними в первую очередь, — заржал Андрей.

Засмеялась и Женя.

Алиса, занятая игрой в щелбаны с Димом, только мельком посмотрела вслед уходившим Жене и Эркину.

Взять Женю за руку Эркин рискнул уже возле самой воды. Так, рядышком, они вошли в воду и поплыли, по-прежнему держась за руки.

Эркин не ожидал, что женя так хорошо плавает, и не подозревал, какое это наслаждение: плыть рядом с Женей, ощущать через воду её тело… На стремнине олн отпустил её руку, чтобы если вдруг что подстраховать.

— Женя, ты расслабься, не мешай воде.

— А если нас далеко унесёт? — улыбнулась Женя.

— Я тебя донесу, — очень серьёзно пообещал Эркин.

Наигравшись в щелбаны, Алиса подобрала мяч и в обнимку с ним подошла к Андрею.

— Андрюха.

— Чего тебе? — поднял он голову.

— Я огурец хочу.

Андрей встал и полез в корзинку с продуктами.

— Вот, держи.

— Ага, спасибо.

Алиса села на подстилку и стала вгрызаться в огурец, искоса поглядывая на Андрея.

— А ещё чего? — улыбнулся он.

— Ну-у, — неопределённо протянула Алиса и стала рассуждать вслух. — Ну, купаться если, ты без мамы не согласишься. В мяч если, ты длинный и у тебя ноги больше, ты меня обыграешь, в щелбаны тоже тебя только Эрик обыграет. В «ласточкин хвостик» тебе зазорно уже будет. А ни лото, ни шашек не взяли, — и вздохнула.

— Значит, ляг и просто так полежи, — посоветовал Андрей.

— Просто так неинтересно, — возразила Алиса.

— Тогда в щелбаны, племяшка, — Андрей сел, скрестив ноги. — Давай на одну до десяти.

— На щелчки или конфеты? — уточнила Алиса, усаживаясь напротив.

— Вот победитель и решит. Начали.

Матрац Тим купил большой, так что они и втроём бы свободно уместились, но Катя настолько явно устала, что Тим встал и перетянул матрац вместе с детьми в тень.

— Вот так, лежите и отдыхайте.

— Пап, а ты? Купаться пойдёшь?

— Нет, — улыбнулся Тим. — Я здесь.

Он сел на прогретый солнцем песок, охватив колени руками. Да, на пляже ему ни разу работать не приходилось, хотя… бассейн, правда, но тоже как пляж…

…Вода в бассейне подкрашена, отливает синевой и пахнет чуть йодом и солью. Под море сделано — соображает он. Очередной хозяин и ещё трое беляков, все в одних плавках, полулежат в шезлонгах вокруг низкого столика, а он прислуживает у стола, меняет чашу со льдом, выставляет и убирает бутылки с виски и водой, меняет стаканы. Жарко, ослепительно светит солнце, ему-то ещё ничего, он, как приказано, сегодня в лакейском, а вот Чаку в кожанке париться в укрытии совсем хреново. Зачем страховка на дистанции, когда ни один из этих дряблых пузанов ни хрена не может, и оружия у них нет. Но хозяин велит — они повинуются. Разговоры он слушает, не слыша, но запоминая. Когда их вернут с аренды Старому Хозяину, то придётся всё повторить слово в слово, а сейчас… сейчас его дело — при малейшей угрозе вырубить нападающего, а что велено Чаку, так то Чак знает. Меньше знаешь — дольше живёшь. А много беляков замочишь — сам у финиша окажешься. И против приказа не попрёшь, там же и ещё быстрее будешь.

— Подай коньяк.

Это уже ему. Он отходит к бару, достаёт бутылку и слышит сзади характерный хлопок. Чак? Понятно. Значит, как в прошлый раз. Он возвращается к столу с бутылкой и коньячными рюмками. Один из беляков лежит на краю бассейна и медленно сползает в воду. Тоже понятно: ранен, но вырублен, сейчас упадёт и утонет. Двое других оцепенело смотрят на тело, а хозяин кивком показывает ему на виски и лёд.

— Убери это и налей.

— Да, сэр.

Хозяин берёт рюмку с коньяком, подносит к губам, но не пьёт, вдыхает запах, рассматривает, греет рюмку, прокатывает между ладонями, чтобы усилить запах. Наслаждается. Убитый, да, конечно, никто же не собирается спасать раненого, так что, уже мертвец, хоть пока и дышит, наконец плюхается в бассейн, и двое белых поднимают глаза. Самый молодой из них напряжённо улыбается.

— И кто следующий?

— На всё божья воля, — ответно улыбается хозяин. — Вы ведь верите в Бога?

— Да, — вызывающе резко отвечает молодой. — В Его всемогущество и справедливость.

— Похвально, — кивает хозяин.

Тот, что постарше, подносит к губам рюмку. Рука дрожит, и коньяк выплёскивается на жирную в редких седых волосках грудь. Он, не дожидаясь сигнала от хозяина, подаёт салфетку. Но хозяин кивает, и он осторожно промакивает лужицу, сбрасывает грязную салфетку в корзинку для мусора.

— Итак, мы договорились, — хозяин отпивает наконец коньяк, облизывает губы. — Любая проблема решается, когда её решают.

Беляки кивают, соглашаясь. Белое распластанное тело покачивается в бассейне, в розовеющей от вытекающей крови воде…

… Тим лёг на спину, вытянулся под солнцем. Плавки уже высохли, можно будет ещё раз сходить поплавать. Кого убивать, а тем более за что убивать — это не его проблема, хозяин велел, на хозяине и вина. А что Чак любил такие приказы, так у чака, видно, свои счёты с беляками были, раз их и после Свободы сводил, Тот майор — дай ему бог здоровья — не просто так приезжал, да и болтали о Колумбийском маньяке-палаче много, два и два любой дурак сложит. Ладно, всё это в прошлом, можно забыть и не думать, здесь всё по-другому. Опять же допуск в милицейские спортзал и тир не просто так, что тоже понятно, но пока ничего не сказано, можно не трепыхаться. Если что и будет, то совсем по-другому.

Их, конечно снесло и довольно-таки далеко, поэтому Эркин предложил Жене возвращаться по берегу, а не плыть против течения.

— Ага, — охотно согласилась Женя.

Они пошли вдоль кромки воды, и Женю вдруг окликнули.

— Ой, девочки! — обрадовалась женя. — Здравствуйте.

— Здравствуйте, — улыбнулся им Эркин.

Он знал их — они все были на дне рождения жени, работали с ней в машбюро, И Женя говорила ему, что и сейчас с ними дружит, хотя работает теперь в КБ. Женя немного поболтала с приятельницами, посмеялась, вспомнила про Алису, ахнула, и они пошли дальше.

Укладываясь на старое вытертое байковое одеяло, Вера вздохнула.

— Да уж, кивнула тоня, щурясь на солнце. — Обалденно красив.

— То-то Женька его ни на шаг не отпускает, — засмеялась Ольга.

— Любка их кожи лезла, а толку-то? — возразила вера. — Он и сам на сторону не глядит.

— Говорят, они все такие, — Тоня повернулась на живот, колыхнувшись всем телом. — Ну, индейцы. Решают раз и на всю жизнь.

— А ещё говорят, у них по многу жён, — упрямо возразила Вера.

— Жена — не любовница, — Тоня вздохнула, опуская голову на руки. — Коли женился, то это уже не гульба, а супружество.

— А Любки-то чего нет? — после недолгого молчания спросила Ольга. — Не залетела опять?

— Видно, про Мороза не знает, — фыркнула вера. — А то б уже тут как тут была бы.

Они засмеялись.

Когда Женя с Эркином наконец добрались до своих, Андрей, зажав в кулаке несколько конфет и яблоко, свободной рукой отщёлкивал Алисе в лоб очередной проигранный десяток.

Воскресенье, выходной, можно хоть весь день валяться в постели, но это надоело Громовому Камню ещё в госпитале, и он встал, как обычно, может, только чуть-чуть попозже. И всё шло своим обычным воскресным чередом.

Когда Громовой Камень спустился вниз, за столом сидели уже все жильцы, но рядом с Капитолиной Алексеевной восседала — иначе не скажешь — Липочка, Олимпиада Ивановна, дочка Капитолины Алексеевны, только позавчера приехавшая домой на каникулы. Училась Липочка не где-нибудь, а в Ижорске, и не на кого-нибудь, а на секретаря-референта.

— Доброе утро, — поздоровался, входя, Громовой Камень.

— Доброе утро, Гриша, — приветливо ответила Капитолина Алексеевна.

Так же приветливо с улыбками поздоровались и остальные. Липочка скорчила миленькую — как она полагала — гримаску, обозначающую — опять же по её представлению — вежливое приветствие и вздёрнула носик. Громовой Камень сел на своё место и принял у Капитолины Алексеевны тарелку. Воскресный завтрак в отличие от будничного без каши, а с чем-нибудь другим. Сегодня пухлые оладушки со сметаной, неизменные ещё горячие калачи, масло и чай.

Липочка очень старательно изображала светскую даму, случайно попавшую в такое общество и снисходящую к остальным только из вежливости. Громовой Камень видел, что остальных это только смешит, и они не то что поддерживают, а не мешают девочке играть. Разумеется, и он держал себя так же. Хотя… хотя, чего взять с девчонки. Обижаться на неё просто глупо. Но всё-таки царапало…

…В пятницу после педсовета, когда всё решили, всё обговорили и даже попрощались до августа, он сразу пошёл домой. Чего-то ныла нога, хотя сухо и натрудить её он не мог, если только на Купалу. И, входя в дом, столкнулся в прихожей с курносой белобрысой пигалицей.

— Здравствуйте, — мимоходом поздоровался он, проходя к вешалке.

Поставив палку в отделение для зонтов, он уже взялся за перила, когда она его окликнула:

— Подожди. Ты это к кому?

Он удивлённо обернулся к ней.

— К себе, — и улыбнулся её сразу округлившимся глазам. — Я здесь живу.

— Как?!

Ответить он не успел.

— Липочка, — из гостиной вышла Капитолина Алексеевна. — С кем это ты? А, добрый день, Гриша.

— Добрый день, — он всё ещё улыбался.

— Вот и отлично. Обед будет через полчаса. Липочка, это дочка моя, на каникулы приехала, пойди сюда.

— Очень приятно, — склонил он голову. — Громовой Камень.

Липочка как-то растерянно кивнула. И, поднимаясь к себе, он слышал внизу за спиной быстрый шёпот. Если бы не его слух охотника, слов бы не разобрал.

— Мама, индей! У нас…

— Замолчи. Он от бюро пришёл.

— Чтоб у нас всё ихним жиром провоняло, да?! Сегодня же сгони!

— Замолчи. Он учитель.

— Индей?!

— Замолчи.

— Сгони. Таракан краснопузый…

У себя в комнате он тяжело сел на кровать. Ну и что? Ничего нового ты не услышал. И о запахе. И о тараканах, что полезли в Россию. И о дикарях. И ещё много о чём… Иногда молчал, будто не слышал или не понял. Иногда отвечал, что не курносому кацапу, белой глисте пасть разевать. Иногда бил. Иногда разворачивался и уходил. А что делать сейчас? Он достал сигареты и закурил. Побить её? Ну, это не серьёзно. Съехать? Сегодня же сходить в бюро? Да, найти комнату с пансионом — не проблема. И всё? Нет, это тоже несерьёзно. Воин не слушает женскую болтовню. Особенно, когда говорят за спиной и шёпотом. Он встал, переоделся и пошёл вниз обедать…

…Громовой Камень вместе со всеми рассмеялся удачной шутке Алексея. Липочка явно не поняла, в чём соль, но тоже смеялась.

— Гриша, пойдёте на пляж? — спросил Виктор.

— Нет, — улыбнулся Громовой Камень. — Я в библиотеку.

Липочка скорчила пренебрежительную гримаску. Громовой Камень заметил брошенный ей предостерегающий взгляд Капитолины Алексеевны и скрыл улыбку поднесенной к губам чашкой.

— Виктор Савельевич, а вы пойдёте на озеро? — глаза у Липочки заблестели.

Но ответ Виктора погасил этот блеск.

— Да, мы договорились прямо там встретиться. Гуго, а вы?

Гуго улыбнулся.

— Нет, мы там были вчера. У нас на сегодня другие планы.

Липочка недовольно надула губки и промолчала. Тем более, что все уже с благодарностями за вкусный завтрак вставали из-за стола.

У себя в комнате громовой Камень взял с этажерки тетрадь для записей, переложил её на стол. В воскресенье библиотека работает полдня и только читальный зал. Если он хочет всерьёз поработать, то надо переодеваться и идти. Но он стоял посреди комнаты, заложив руки за спину и сам себя держал за сжатый правый кулак. Если бы не нога… тогда, на Купалу, когда он с Джинни плавал в озере, так они были в стороне от всех, и Джинни убегала к воде первой и не видела, как он, хромая и волоча ногу, ковылял за ней, а в воде, да ещё ночью… А днём, под солнцем у всех на глазах… нет уж. Джинни наверняка там будет. Ей, да и остальным незачем видеть его… таким.

Он упрямо тряхнул головой и стал переодеваться. Ничего страшного, на озеро он сходит в будни, с утра, когда все на работе и в поле, так что там вряд ли кто будет, кроме мальчишек. Да и те, скорее всего, уйдут со взрослыми на покос.

Когда Громовой Камень, одетый уже «по-городскому», спустился вниз, ему встретилась Ефимовна.

— Здравствуйте, — улыбнулся он ей. — Оладушки сегодня были необыкновенные.

— На здоровье, Гриша, — заулыбалась Ефимовна. — В библиотеку никак?

— Конечно, — весело ответил Громовой Камень, беря из стойки свою палку.

— Ну, и на удачу тебе, — она обтёрла руки заткнутой за пояс фартука тряпкой. — С богом, Гриша, я закрою.

Дорога к Культурному Центру была ему уже хорошо знакома. Шаг за шагом, шаг за шагом. Дорога хорошая, ровная. Можно идти и думать о своём. Что когда денег нет, то из всех развлечений остаётся бесплатная библиотека. А сегодня вечером кино. Новый фильм. А вечерний сеанс стоит пятьдесят копеек. А если пригласить Джинни, то надо заплатить за неё и ещё чем-нибудь угостить. А денег…

Мысли о деньгах были неприятны. И потому, что их — денег — мало, и потому, что сами мысли непривычны. Что в интернате, что в стойбище, что в армии он обходился без денег. Они, если и были, то как несущественная добавка, без которой вполне можно прожить. А здесь… получив отпускные, он тогда весь вечер просидел, считая, пересчитывая и прикидывая. Отложил плату за пансион. Была сначала мысль отдать деньги вперёд до сентября, но как бы из-за этой чёртовой дурёхи не пришлось переезжать. А выцарапать обратно из Капитолины Алексеевны… да, это будет очень нелегко и непросто. Она, конечно, заботливая и ласковая, и дом ведёт как надо, но Виктор её не зря за глаза называет Кубышкой Скопидомовной. Что её, то уж её. Так что, отложим, понедельную плату, скрепим проволочным зажимом и пересчитаем остаток. И разделим на оставшиеся до сентябрьской зарплаты дни. И примем решение, что норма — две сигареты в день, пачка на полторы недели. А ведь ещё надо будет съездить в Ижорск, в методкабинет, купить книги и тетради для себя, плакаты и прочее в кабинет, и… и хоть за лето, но сводить Джинни в кино.

Сегодня в библиотеке дежурила Ната. В читальном зале тихо, прохладно и пусто. Конечно, в воскресенье, да ещё по такой погоде есть развлечения и поинтереснее. И обрадовалась Ната Громовому Камню вполне искренне.

Громовой Камень охотно поддержал разговор о новых поступлениях, интересной статье в «Науке и жизни», очередном номере «Семьи и школы» и… и время полетело совсем незаметно.

* * *

Сенокос — летняя страда. Кто не успел, тот опоздал, не возьмёшь сена летом, зимой и подавно не будет. Эркин слышал это со всех сторон. У кого угодья были недалеко от дома, со среды косили по вечерам и ночью, а на смену приходили невыспавшимися и оттого злыми на весь мир.

— Хоть бы отгулы дали!

— Жди!

— Догонят и добавят.

— Либо завод, либо земля, знал, на что шёл.

— Тебе хорошо, у тебя зятьёв да сябров, хоть в роту построй, а у меня… я, да я, да сам с собой.

— А на хрена ты тогда с коровой вяжешься, коль её правдать не могёшь?!

Это магазинное пойло хлебать?!

— Тогда не скули. У всез болит.

— Мороз, косить умеешь? Хошь, научу?

— Ты смотри, ловкач какой!

— Не, я у Кольки работаю, — улыбнулся Эркин. — А косить я умею.

— А брат?

— Ну, чего лезешь, где старший, туда и младший идёт. Чуня!

— А пошёл ты…!

Эркин немного опасался, что пойдёт разговор о помочи Медведеву как старшому, но, похоже, этого никто даже не думал, каждый сам за себя страду избывал.

В пятницу, когда они с Колькой сговаривались, к ним подошёл Миняй.

— Готовь косу, — властно приказал он Кольке.

У того даже челюсть на секунду, а то и на две отвисла.

— Ты… ты ж…

— Заткни хлебало, Моряк! — рыкнул Миняй. — Много вы без меня накосите.

И отошёл явно считая дело решённым.

Надо же, — Колька озадаченно покрутил головой. — Ну, не ждал.

— Он по земле тоскует, — помедлив, ответил Эркин.

Колька кивнул и улыбнулся.

— Ну, в три-то косы за выходные смахнём.

— В четыре, — поправил его Эркин. — Да, и эти, — он не мог вспомнить нужное слово, — ну, чем скошенное переворачивают, чтобы сохло.

— Грабли? — подсказал Колька.

— Ну да. Тоже четыре. Скосим, перевернём, дальше косим, а это сохнет.

— Ну да, кивнул Колька, — если за выходные управимся, то там неделя, ну, две, и свезти можно будет. Сеновал я сделал.

И уже в бытовке, переодеваясь после смены, ещё раз условились, что Морозы, оба, с Миняем затемно зайдут к Кольке и уже оттуда все вместе на луг.

Домой Эркин шёл с Миняем.

— Пожрать надо взять. Хлеба там, и ещё, — Миняй пыхнул сигаретой. — В лугах заночуем, так что кулеша наварим.

— Чего?

— Не ел, что ли? — удивился Миняй. — Ну, слушай.

Выслушав обстоятельный рецепт, Эркин кивнул.

— Понятно, — и по-английски: — варево. Мы, когда пастухами работали, варили такое себе.

Миняй кивнул.

— Это ты с братом работал?

— Ну да. Нанялись на лето, — у Эркина стали перемешиваться русские и английские слова. — На пастьбу и перегон. Бычков пасли.

— Хорошо заплатили?

— Да, — убеждённо ответил Эркин. — По-честному.

— Повезло вам, — так же убеждённо сказал Миняй. — Это редкость, когда по-честному плотют. А косить там же выучился?

— Нет, раньше. Я же скотником был.

— А ну да.

Миняй как-то задумчиво вздохнул.

Эркин привычно ловил на себе взгляды встречных, но они его не беспокоили. Чувство безопасности тоже стало уже привычным. Он теперь не скрывал, не притворялся, не врал, а просто кое о чём не говорил, ну, так его ведь и не рас прашивали. Он действительно стал, как все. Ни красота его, ни то, что он индеец, впервые не мешали ему жить. Даже Ряха от него отвязался. Так что, лучше, чем сейчас ему никогда не было. И пусть не будет, пусть так и останется. И идёт как идёт.

За разговором о всяких хозяйственных делах незаметно дошли до дома. Миняевы малыши гуляли и с визгом, как это было заведено в «Беженском Корабле», кинулись к отцу. Старшая девочка, похожая на Миняя, но очень маленькая, меньше Алисы, хоть та и младше, степенно поздоровалась с дядей Эриком, а за ней и остальные. Эркин ответил им общей улыбкой и кивком попрощался с Миняем.

Дома на него бурно налетела Алиса.

— Э-э-ри-ик! Эрик пришёл!

— Пришёл, — не смог не рассмеяться в ответ Эркин. — Ела?

— Ага. И поспала. Эрик, правда-правда. Я гулять пойду, ладно?

— Ладно, — кивнул Эркин.

И, когда Алиса убежала, переоделся и занялся кухней. Всё для обеда, как всегда, Женя оставила, и ему только поставить на огонь и разогреть, ну, и другие пустяки. А вот на завтра надо собрать. Колька заерепенился, правда, что у него всё есть, и вообще хозяин помочь кормит, но Миняй цыкнул, и он поддержал, Колька и заткнулся. Так и решили, что крупа и мясо с него и Андрея, хлеб возьмёт Миняй, а с Кольки лук, другие овощи и квас. Так, их четверо да на два дня. Полная двойная засыпка.

Эркин пересыпал крупу из пакета в холщовый мешок, отрезал и завернул мяса — хорошо, купил всё ещё на неделе. Мясо что надо: копчёное, жирное, а название смешное — грудинка. Так, это есть, а ещё хорошо бы чаю и сахару захватить. Чайник у Кольки, наверняка найдётся, котелок тоже с Кольки…

За этими хлопотами Эркин даже как-то не сразу сообразил, что хлопочет не один, а вдвоём с Андреем.

— Чаю я пачку взял, — Андрей показал большую пачку в ярко-зелёной обёртке со слоном. — Индийский.

— Индейский? — удивлённо переспросил Эркин. — С Равнины?

— Нет, из Индии. За морем страна, в Азии. Карту вспомни.

— Ага, — кивнул Эркин. — Там Китай ещё рядом.

— Пятёрочник, — хмыкнул Андрей, — с немного наигранным сомнением взвешивая на руке пакет с сахаром. — Не мало будет?

— На одну ночь хватит. Клади.

— Угу. Да, Эркин, ты косить-то умеешь?

— Умею, — Эркин тряхнул головой, отбрасывая прядь со лба. — В имении ещё до Свободы выучили. А ты?

— Приходилось, — кивнул Андрей и ухмыльнулся. — Не боись, братик, не подведу. А инструмент, ну, там косы, грабли, бруски…

— Колька даёт.

— Лады. А брусок я и свой захвачу, есть у меня подходящий. Ух ты! — Андрей вытащил из мешка жестяную кружку. — Цела?!

— Я и тебе взял. И миски. М ы ж тогда в дорогу купили.

— А моё пропало всё, — вздохнул Андрей, о тут же хитро подмигнул. — Ну, вы из мисок, а я прямо из котла, мне так больше и достанется.

— Найду я тебе миску, — пообещал Эркин.

— Уж ты найдёшь, — покорно согласился Андрей.

И к приходу Жени с Алисой у них уже всё было готово и приготовлено.

— Ну, какие же вы молодцы, — восхитилась Женя, увидев накрытый стол. Алиса, руки! И шею!

— Я шеей не ем, — отозвалась из ванной Алиса.

— Женя, давай, я её объясню, что мыть надо, а что нет, — вызвался Андрей.

И, услышав это, Алиса, уже умытая, пулей вылетела из ванной: от Андрюхи всего ждать можно.

За столом Женя предложила лечь сегодня пораньше, а то им завтра слишком рано ставать.

— Вы как хотите, — ухмыльнулся Андрей, — а я в гости пойду.

— И проспишь! — заявила Алиса.

— Это почему? — возмутился Андрей.

— А ты всегда, как в гости идёшь, так потом спишь до обеда, я зна-аю.

— Больно много ты знаешь, — подзадоривал её Андрей. — Ну, а ещё чего ты знаешь? Скажи, а!

Но Женя не дала Алисе блеснуть познаниями о походах андрея по гостям.

— Алиса, помоги мне. А вы идите, не мешайте, я к чаю десерт буду делать.

— Ах так, Женя?! И без меня? Без главного дегустатора?!

— Ты в гости идёшь, — Алиса упоённо выталкивала его из кухни. — Тебе там дадут. Эрик, помоги!

— Нет уж, — Эркин сложил грязную посуду в мойку, мимоходом коснувшись губами виска Жени. — Сами разбирайтесь.

— Ага, спасибо, братик, — Андрей сгрёб Алису в охапку и вынес из кухни. — Ух, как я сейчас с ней разберусь!

Пока Алиса с Андреем шумно, с визгом и хохотом гонялись друг за другом по квартире, Эркин вымыл посуду, помог Жене взбить белки и зажёг огонь в духовке.

— И что это будет?

Сидя на корточках у открытой духовки, он как когда-то, снизу вверх смотрел на Женю.

— Безе, — ответила Женя, облизывая ложку. — Эркин, огонь самый маленький сделай. И чтоб они не топали больше, а то белки осядут, ладно?

— No problem, — ответил по-английски Эркин и встал. — Сейчас сделаю.

Выйдя из кухни, он сразу поймал улепётывающую от Андрея Алису и предложил:

— Пойдём читать?

— Пошли, — сразу согласилась Алиса. — А что?

— Андерсена, — ответил Эркин и улыбнулся Андрею. — Ты в гости собирался?

— Ага, — Андрей несколько демонстративно перевёл дыхание и подмигнул Алисе. — Ладно, племяшка, в другой раз и тогда за всё.

— Ладно-ладно, — Алиса взяла Эркина за руку. — Пошли, Эрик.

Читать Андерсена, несмотря на обилие незнакомых слов, Эркин любил. А Алиса любила слушать его чтение.

В квартире стало тихо. Женя вставила противень, закрыла духовку и села к столу. В кухню осторожно заглянул Андрей.

— Жень, — спросил он громким шёпотом, — а чего это будет?

Женя улыбнулась ему и ответила так же тихо:

— Безе.

— По-нят-но, — по слогам глубокомысленно ответил Андрей и, подмигнув Жене, исчез.

Женя тихонько рассмеялась ему вслед. Неощутимо потекли минуты ожидания.

— Женя, — в дверной щели возникла ухмыляющаяся физиономия Андрея. — А как ты его в духовку запихнула?

— Кого?! — изумилась Женя.

— А композитора этого, Бизе, я в энциклопедии посмотрел. Женя, духовое мясо на десерт — это здоровско, — его тон был настолько серьёзным, что Женя только растерянно и потрясённо смотрела на него, распахнув глаза, а Андрей деловито продолжал: — Человечина, говорят, на вкус во! Лучше любой свинины, а уж композиторы… совсем нечто особенное, но как он в духовке поместился?

— А-ах! — наконец выдохнула Женя и сорвалась с места. — Ну я тебя…!

Услышав шум погони, Алиса вскочила на ноги и вылетела из комнаты с воплем:

— Эрик, айда Андрюху бить!

— Да?! Все на одного? Да?! — отбивался от них диванной подушкой Андрей.

Вклинившись в общую суматоху, Эркин сгрёб Андрея в охапку.

— Женя, я его держу, куда кидать? В окно?

Женя перевела дыхание.

— Ладно, Эркин, пусть живёт.

— Как скажешь, Женя, — Эркин опустил хохочущего Андрея на диван и легонько придавил. — А там уже готово?

Женя ойкнула и убежала на кухню, за ней Алиса, и они остались вдвоём.

Андрей отдышался и сел.

— Ну, братик, а? Где справедливость? Все на меня и, главное, ни за что.

Эркин, улыбаясь, сверху вниз смотрел на Андрея. Тот говорил таким плаксивым тоном, что принимать его слова всерьёз было нельзя.

— В Старый город пойдёшь?

— Нет, передумал, выспаться надо. Да и переодеться негде будет.

Эркин сел рядом с ним.

— Не обидится она?

Андрей насмешливо улыбнулся.

— На сенокосе заночуем. Там и увижу, и… посмотрю. Да, так да, а нет… жалеть не стану. Это ж… несерьёзно. Понимаешь?

Эркин кивнул.

— Понимаю. Сбежались, разбежались… понимаю. Зачем это тебе, Андрей?

Андрей искоса посмотрел на него и промолчал. И Эркин решил не настаивать. За окном уже начинались долгие летние сумерки. Детские голоса и чей-то смех несмотря на открытое окно доносились глухо, как издалека.

— Раз живой, надо жить, — тихо сказал Андрей. — Живи как можешь.

Эркин кивнул, но возразил.

— А баба Фима всё говорит: живи не как хочется, а как бог велит.

— Баба Фима — человек, — согласился Андрей. — А я и не сказал, что как хочется. Как можешь. Понимаешь, Эркин, несёт меня, ну, как по реке плыву. Я и не трепыхаюсь попусту. Не из-за чего.

— Может, так и надо, — Эркин тряхнул головой, отбрасывая прядь со лба, улыбнулся. — Так хорошо, что даже страшно. Вдруг кончится.

— Знаешь, — Андрей как-то удивлённо посмотрел на него, — я тоже иногда об этом думаю. Всё ведь хорошо. Ты подумай, Эркин, нас там не сотни, тысяч, а то и десятки, а может и сотни тысяч было, а я один уцелел. Будто… кто выбрал меня.

— Бог?

— Да нет, про бога всё брехня, я всегда знал. А это… судьба, может… Да ладно, не в том дело. Вот выжил я, а дальше что? И тоже… как ни думай, а одно получается. Живи, как все. Ешь, пей, работай да гуляй. Я ж не силой, не обманом. Хочешь — давай, не хочешь — обойдусь.

— Оно так, конечно, — кивнул Эркин. — Только… хотя, может, так оно и надо.

Андрей улыбнулся.

— Всё у нас тип-топ, братик, а будет и ещё лучше.

— Куда лучше, Андрей.

Эркин прислушался и, хлопнув Андрея по плечу, встал.

— Пошли чай пить.

И тут же раздался топот, и в комнату влетела Алиса.

— Эрик, Андрюха, мама чай пить зовёт, всё готово!

— Идём, — встал Андрей. — Ну, племяшка…

Алиса предусмотрительно взяла Эркина за руку и победно посмотрела на Андрея.

— Ладно, — тряхнул тот шевелюрой. — в другой раз.

В кухне на столе в центре красовалась большая фарфоровая миска, полная маленьких белых… больше всего это походило на шляпки грибов. Андрей весело округлил глаза, но Женя грозно посмотрела на него, и он промолчал.

Все ели безе впервые, а Женя раньше — ну, очень давно — пробовала, но не готовила, так что у неё это тоже в первый раз. Белые пустотелые кругляши лопались и хрустели на зубах, наполняя рот восхитительно сладкими рассыпчатыми крошками.

— Женя-я, — наконец выдохнул Андрей, — ну, умереть, не встать, какая вкуснятина.

— Ага! — согласилась Алиса и важно изрекла очень взрослым тоном: — Тут ты, Андрюха, прав.

— А я всегда прав, — немедленно отпарировал Андрей.

— Всегда права мама. И Эрик, — заспорила Алиса. — А ты потом.

— Алиса, не говори с набитым ртом, — вмешалась Женя.

Блюдо стремительно пустело. Эркин подтолкнул Андрея ногой под столом, и тот, не взяв очередной кругляш, допил свой чай и встал.

— Женя, спасибо, я на боковую.

— Да, конечно, спокойной ночи, Андрюша, Эркин, я сама всё уберу, ты тоже иди ложись, Алиса, допивай…

Эркин и Андрей и переглянуться не успели, как оказались в ванной, будто их ветром вынесло.

— Ну что, — Андрей расстёгивал рубашку, — как в Бифпите?

— Идёт, — кивнул Эркин, раздеваясь.

Душевая выгородка достаточно просторна для двоих, но Андрей сказал:

— Иди, играйся. Я побреюсь пока.

— Дважды в день решил, — усмехнулся Эркин, задёргивая за собой занавеску.

— А чем я хуже…

Последнего слова в ответе Андрея Эркин не расслышал за шумом воды, но догадался и досадливо тряхнул головой.

Он уже заканчивал мыться, когда Андрей втиснулся под душ.

— Давай, а я потянусь пока, — уступил ему место Эркин.

— Ага, спасибо, брат.

Эркин вышел из душа, с наслаждением, но быстро растёрся полотенцем и стал тянуться, разминая, разрабатывая суставы. До чего же всё-таки всё хорошо! И какие здоровские штуки эти… да, безе. И съел много, и тяжести нет.

Из душа осторожно выглянул Андрей.

— Не помешаю тебе?

— Нет, я уже всё, выходи.

Андрей вышел, сдёрнул с крючка своё полотенце и остановился, разглядывая Эркина. Смотрел он не впрямую, а в зеркало, но Эркин поймал его взгляд и улыбнулся.

— Что?

— Красив ты, чёрт, — искренне ответил Андрей. — И как это бабы тебя мимо глаз пропускают?

— Лупятся, — засмеялся Эркин.

— А подойти боятся, — подхватил Андрей.

— А и подойдут, так не страшно, — засмеялся Эркин. — Жара, днём без рубашек работаем, так вся эта контора, ну, бухгалтерия, сборщицы там, канцелярия, ну, в своё обед…

— Ага, понятно.

— Так на окнах и висят, — смеялся Эркин.

Андрей живо представил себе эту картину и заржал.

— Ладно, — отсмеялся Эркин. — Давай на боковую.

Андрей очень натурально зевнул и согласился. Приведя себя в порядок, надев халаты и затянув пояса, они вышли из ванной.

В квартире было сумрачно и тихо. Из комнаты Алисы приглушенно доносился голос Жени, читающей вслух. Андрей попрощался с Эркином взмахом руки и ушёл к себе.

В спальне шторы не задёрнуты, и разлит приятный серо-голубой, начинающий синеть сумрак. Постель уже разобрана, и угля лёгкого «летнего» одеяла приглашающе откинуты. Эркин сбросил халат на пуф, ещё раз безбоязненно потянулся и лёг. Да, надо спать, а то Андрей с утра язвить будет. Он, конечно, выставляет себя и соней, и обжорой, но этому кто другой, кто Андрея не знает, поверить может. Когда надо, Андрей не проспит и об еде забудет. Когда надо… смешно: рано же ещё, а лёг — и засыпаешь сразу, и не устал, а мысли путаются. И, как легла Женя, Эркин уже не ощутил.

Женя говорила ему, что останавливать будильник до звонка не надо: от этого пружина портится, и обычно Эркин давал ему немного позвенеть, но сегодня пришлёпнул ладонью при первом даже не звуке, а намёке на звук. Женя, лежавшая на боку лицом к нему, вздохнула и повернулась на спину, но не проснулась.

В предрассветной синей темноте Эркин прошёл к комоду, достал и натянул чистые трусы. Шлёпанцы он надевать не стал, чтобы стуком подошв ненароком не разбудить Женю. Джинсы… на пуфе. И ковбойка здесь же? Значит, женя вчера положила ему, ага, и и носки тут же, ну, всё. Он сгрёб одежду в охапку и по-прежнему босиком вышел из спальни, бесшумно и плотно закрыв за собой дверь.

К его удивлению, на кухне уже булькал закипающий чайник. Андрей? Эркин заглянул в распахнутую дверь, вгляделся в освещённый голубым газовым светом конфорки и пахнущий хлебом сумрак.

Да, чайник уже закипал, а Андрей шлёпал масло на толстые ломти хлеба, мастеря бутерброды.

— Ага! — приветствовал он Эркина. — Я уже думал, будить придётся, давай, садись лопать.

— Ага, — улыбнулся Эркин, — умоюсь только.

— Долго не плавай, а то я сам всё съем.

Эркин тихо рассмеялся и вышел.

Вдвоём они быстро позавтракали, Эркин под слабой — чтобы не журчала — водяной струйкой из крана вымыл их чашки и тарелку из-под бутербродов, пока Андрей убирал со стола. Свет они не включали: ночь на глазах сменялась утром.

А когда вышли на улицу, было уже совсем светло. По-утреннему свежий, даже чуть прохладный ветер перебрал им волосы. Андрей тряхнул головой и улыбнулся.

— Ох и хорошо-о-о… — покосился на Эркина. — А ты чего куртку взял?

— Ночевать у костра будем, — Эркин движением плеча поправил свой мешок с прикрученной к нему рабской курткой.

— Так не зима же, — фыркнул Андрей. — А хотя… твоя правда, братик, одеял же нет, а на выпасе… я же помню.

— Ну да, — кивнул Эркин. — Суставы застынут, так умаешься растягивать. И роса здесь смотри какая, даже асфальт мокрый.

В Старом городе по дворам кричали петухи и лаяли собаки, мычали коровы и оглушительно щёлкал кнутом, собирая стадо, пастух. И уже у Колькиного проулка Эркина и Андрея догнал Миняй.

— Ну, вы и шагаете, с добрым утром вас.

— И тебя с тем же, — улыбнулся Эркин.

— Тем же концом да по тому же месту, — не удержался Андрей.

— Балабол, — одобрительно кивнул Миняй.

Колька их уже ждал. И не один, а с Куприянычем. У того телега, конь и покос по дороге к Колькиному клину. До развилки вместе доедем, а дальше уж сами.

— Ну, с богом, — Куприяныч шевельнул вожжами, и его пегий мохноногий конь легко стронул гружёную людьми, косами, граблями, мешками и корзинками телегу.

С Куприянычем ехали его жена и старшие дети — двое сыновей — подростков и девчонка чуть помладше, а ещё одна дома осталась бабке по хозяйству помогать, да за малыми смотреть — да он сам, да их четверо, да кладь, а конь шёл ровно, будто пустое вёз. Куприяныч заметил восхищённый взгляд Миняя и горделиво ухмыльнулся.

— В Селищах брал, жеребёнком, и вот какой.

— А что? — сразу заинтересовался Миняй. — Тамошние лучше?

— А то нет! По всему Ижорью славятся. Там Селиванов испокон веку свой завод держит, лучше для работы не найти. Да что там Ижорье, из Ополья к нему едут. Ну, для Печеры они тяжеловаты будут, там болота, глухомань, там своих держат. Ну, туровцы, так те для красы, баские, конечно, но верховые, не для наших трудов.

Миняй пересел к нему на передок, и они повели свой разговор. Колька, громко зевнув, вытянулся.

— Сосну пока. Ты как, Мороз?

Эркин улыбнулся и посмотрел на Андрея.

— Давай, брат, ложись.

— А то буду я время терять?! — фыркнул Андрей, устраиваясь рядом с Колькой. — А ты чего?

Эркин молча мотнул головой и остался сидеть на бортике, свесив наружу ноги.

Ещё на улице, едва вывернув из проулка, они чуть не столкнулись с другим возом.

— Здорово, кум! — Куприяныч шевельнул вожжами, помогая коню развернуть их телегу. — А церкву, значит, побоку седни?

— Страда, кум, — ответил такой же бородач. — Бог простит. И бабка дома, за всех отмолит.

В его телеге так же вповалку дети, мешки… Из проулков, раскрытых ворот выезжают гружёные людьми и косами телеги. Ну да — сообразил Эркин — все же здесь скотину держат.

Так, перекликаясь, здороваясь и матерясь из-за сцепившихся телег, шутя и осаживая шутников, Старый город выбирался в луга, сворачивая на просёлки и в перелески. Ближние луга уже выкошены, усеяны рядами валков, а у многих и стогами. Со среды ведь косят.

— Тпр-р, — остановил коня Куприяныч. — Кольк, дрыхнешь?

— Нет, — ответил Колька и сам себе скомандовал: — Подъём!

Андрей сел, протирая кулаками глаза.

— Что, приехали?

— Дальше на одиннадцатом номере, — ответил Колька, собирая косы и грабли. — Мороз, бери мешки.

— Давай сюда, — Эркин отобрал у Кольки связку кос. — Андрей…

— Чтоб я жратву забыл?! — возмутился Андрей, обвешиваясь мешками.

— Спасибо, Куприяныч, — попрощался Колька. — Удачи тебе.

— С богом, — Куприяныч усмехнулся в бороду, — косарь, — и уже Миняю: — косы я отбил и направил, так что…

— Присмотрю, — кивнул Миняй.

Эркин только улыбнулся, и, покосившись на него, предпочёл промолчать и андрей.

Дальше шли по тропинке через чей-то большой, обкошенный только по краю луг.

— Под конную приготовлено, — понимающе хмыкнул Миняй.

Миновали перелесок, затянутую туманом лощину с ручейком, поднялись по песчаному с пучками травы склону.

— Вот, — Колька взмахом руки очертил луг. — До тех берёз и дальше по гребню, вон буйки, видишь?

— А, вешки, — понимающе кивнул Миняй. — Ну, давай, мужики, разбирай косы и становись.

Но Эркин, будто не услышав его, огляделся, выискивая место для костра. Андрей, сразу поняв, рассмеялся.

— Точно, братик, сначала надо жратву наладить.

— Пошёл за сушняком, — ответил Эркин, отходя к кустам на гребне. — Колька, давай мешки, — и всё-таки решил объяснить: — Сейчас кашу поставим, к вечеру поспеет.

— Ну, если так, — не стал спорить Миняй, глядя, как Эркин споро расчищает место.

Привычной решётки не было, котелок на перекладине и рогульках прилаживал Колька, и Эркин не сразу отрегулировал пламя. Воду набрали здесь же в ручье, засыпали крупу, мешок с мясом, флягу с холодным чаем и баклажку с квасом засунули в прохладную тень у корней и накрыли от солнца курткой Эркина. Эркин, пока миняй разбирал, раскладывал косы, разулся и снял рубашку, оставшись в джинсах. Он бы и их снял, но… не пляж всё-таки. Да, в рабских штанах было бы удобнее, но уж очень страшными они стали. Ладно, обойдётся. И подошёл к Миняю.

— Которая мне? Эта? Давай.

— Первым, что ль, встанешь? — задорно вздёрнул голову Миняй. — А ежели подрежу?

Эркин улыбнулся.

— Сказал, что умею, значит, умею.

Раздеваться Миняй не стал, но рубашку расстегнул и вытащил из штанов. Колька остался в майке, полосатой, как тельняшка, а у Андрея майка голубая. И разулись все. Чтоб не мешало и не давило. Одежду оставили под теми же кустами и встали. Миняй всё-таки первым, за ним Эркин. Андрей спросил Кольку:

— В который раз косишь?

И не дожидаясь ответа, встал за Эркином. Колька усмехнулся и не стал спорить.

— Ну, — Миняй серьёзно, истово перекрестился, — с богом, — и широко, с большим захватом повёл косой.

Дав ему сделать два шага, чтобы ненароком не задеть острием, пошёл Эркин. За ним — Андрей. И последним Колька.

Мокрая от росы трава с шорохом ложилась под косы. Поднимавшееся солнце всё ощутимее обливало жаром шеи и спины.

Эркин мерно, не тратя лишних усилий, водит косой, мог бы и быстрее, но он подстраивается под Миняя, сзади и левее такой же мерный свистящий шорох косы Андрея, чуть дальше — Колькин. Трава высокая, хорошо ложится, суховата, может, там была сочнее и мягче, но и эта, пока в росе, не трудна. Ничего нет лучше работы без окрика за спиной…

…Зибо идёт впереди, машет косой, он — следом, подражая его движениям. Грегори поставил их вдвоём, отдельно, остальные рабы дальше по лугу, он слышит, как там орут Полди и Эдвин, а они под глазом у Грегори, головы не повернёшь. В питомнике газоны чистили и ровняли ножницами, были ещё машинки такие, толкаешь её перед собой, она стрекочет, а сбоку трава мелкая сыплется, а здесь… нет, ничего, приспособиться можно. Тело обдувает ветер — Грегори велел раздеться, чтобы не рвали попусту, хозяйскую одежду.

— А ну, веселей, навозники! — щёлкает возле уха пленть.

Зибо втягивает голову в плечи, горбит лопатки. Спина у Зибо костлявая, обтянутая неровной от старых шрамов кожей, шрамы светлее, и Зибо не чёрный, а… рябой. Он идёт, сдерживая шаг, хотя уже приспособился и чувствует, что мог бы идти быстрее.

— Чище коси! — щелчок плети обжигает шею.

Кожа не лопнула, но больно. Он молча возвращается, чтобы снять пропущенный пучок травы, и становится на прежнее место. И снова мерное движение рук, колыхание спины Зибо впереди и надзирательский голос сзади. И солнце, струйки пота, от которых щиплет намятую в пузырчатке спину…

…Не меняя шага, Эркин оглянулся, проверяя, как там Андрей. Андрей улыбнулся ему и залихватски подмигнул.

— Всё путём, братик, не отстану.

— Хорошо идём, — откликнулся Колька.

— Чище косите, мужики, — осаживает его миняй. — Перекашивать некогда.

— Такую-то махину за день не смахнёшь.

— Сделаем, — возражает Эркин.

— Сохнет, стерва зелёная.

— А ты её не кори, она тебя же зимой кормить будет.

— Миняй, ты чего о ней, как о живой?

— Землю не чете, так заткнитесь.

— Ух, ты-и! Гнездо! Эркин, смотри!

— Да что вы, как малые?!

Но и сам Миняй, оставив косу, подошёл к Андрею, посмотреть гнездо — пучок травинок с крохотными, зеленоватыми в тёмных крапинках снаружи и ослепительно-белыми изнутри скорлупками.

— Смотри, — Эркин нагнулся и выпрямился с гнездом в ладонях. — Там, ну, на выпасе, мы такое же видели, помнишь?

— Крап, вроде, другой был, — кивнул, возражая, андрей.

— Перепелиное это, — объяснил Миняй. — Давай, мужики, трава сохнет.

Эркин бережно опустил в ямку гнездо и пошёл к своей косе…

…Тогда Грегори не давал им ни по сторонам, ни под ноги посмотреть, он только слышал шорох и писк, с которым кто-то удирал от них. А когда увидел… что-то жёлто-серое пушистым комочком выкатилось из-под ног Зибо, и он даже не сразу понял, что это такое, а Грегори мгновенно щёлкнул по пушистику плетью и наступил на него…

…Эркин тряхнул головой, отбрасывая со лба намокшую от пота прядь. Ладно, сволочь надзирательская — она во всём и всегда сволочью была и будет, и лучше по птенцу, чем по тебе. Солнце высоко, а пить нельзя, сердце сорвёшь, трава сухая уже, и звук не тот стал.

— Андрей, у тебя брусок далеко?

— Держи.

Эркин поймал на лету ловко брошенный брусок и поправил косу. Оглянувшийся на него Миняй, удовлетворённо кивнул.

— Умеешь.

Эркин улыбнулся и перебросил ему брусок.

— И ты сделай, — и объяснил: — Звук не тот.

— Ишь ты, — покрутил головой Миняй. — Это ты здорово…

И снова мерные монотонные движения. Луг ровный, без кочек, трава суховата, ну да, верх же, но всё равно хорошая.

Так, то молча, то перекликаясь и балагуря, они дошли до вешек — белых, равномерно воткнутых в землю палок. Луг шёл дальше к реке, но Колькина земля до вешек.

— А там трава получше, — хмыкнул Миняй, поправляя косу.

— Знаю, — вздохнул Колька. — Да нижние луга не по моим деньгам.

— Заливная земля дорога, — кивнул Миняй. — Ну, становись и пошли. До полудня что смахнём, то перевернём и заполудняем.

Первого места он Эркину так и не уступил. Но тот и не претендовал на него. Работает Миняй споро, он за ним успевает, а Миняй и старше, и знает это дело, так чего ж…

До полудня, уже всё чаще поправляя, подтачивая косы, они осилили половину луга и пошли за граблями, перевернуть подсохшие валки.

— Ничо, — Миняй разворачивает, рассыпает валок. — Ничо, Колька, трава сухая — сено звонкое.

— Ага, — выдыхает Колька.

Трава не тяжела, они ж такие мешки да контейнеры ворочают, а сноровка совсем другая, без сноровки пушинку подцепить — так потом умоешься.

— Всё, мужики, — Миняй рукавом рубахи вытер лицо. — Айда полудновать. В полдень косить, только косу тупить.

Устало волоча ноги, добрели до кустов, где булькал на костре котелок, свалили грабли с косами и сами повалились на землю.

— Уфф! — Андрей потряс головой. — Поспело уже?

— Успеешь, — Эркин, щурясь от пара, заглянул в котелок и стал поправлять огонь.

— Кулеш на вечер, — согласился Миняй. — Сейчас охолонем чуть и тюрю заведём. Мороз, ты квас куда поставил?

— Под курткой, — Эркин встал и потянулся, сцепив руки на затылке. Андрей, айда, умоемся.

Андрей со вздохом перевернулся на живот, отжался на кулаках и встал.

— Не шевелится только мёртвый. Айда. Кольк, берём Миняя и пошли.

— Я т-те возьму, — рыкнул Миняй, но к ручью пошёл.

И, хоть ворчал, что мужики уже, а как мальцы, дети малые, но и поплескался и повозился со всеми. Особо не выкупаешься: воды по колено, и как лёг — так запрудил, но даже просто смыть пот и охладить лицо — уже хорошо. Мокрые, на ходу обсыхая под палящим солнцем, они поднялись к кустам и сели полудновать.

— А ты чего это тюрей назвал? — Андрей облизал ложку. — Это же окрошка.

— Хрен как ни назови малиной не станет, — заржал Колька. — Лопай, что дают, и не спрашивай.

Миняй хмыкнул.

— Оно-то так и не так. Тюря по-взаправдашнему, это хлеб с водой и луком, да посолить ещё, а окрошка, она на квасе, да с овощами, но на покосе тюря положена.

— Тюря так тюря, — покладисто согласился Андрей, подливая себе квасу. — Ох и хорош квасок, никогда такого не пил.

— С устали да голоду, всё сладко, — усмехнулся Миняй.

Солнце прямо над головой, ветер стих, душно пахнет вянущей травой, а это что?

— Перепёлка детей скликает, — Миняй заметил, что Эркин прислушивается к птичьему посвистыванию из травы. — Неужто не слыхал?

— Слыхал, — улыбнулся Эркин, — но не знал.

— Чудно, — Миняй удивлённо покачал головой, — Ты ж… — и оборвал, не закончив фразу.

Эркин не ответил. Неважно, что подумал Миняй, что он индеец, или что был скотником, пастухом и должен был бы это знать, а вот… но что есть, то есть, да он слышал, ещё там в Алабаме, и видел, и птиц, и следы звериные, и жуков всяких, и бабочек, и травы разной насмотрелся и даже напробовался, но не надзирателей же спрашивать, а рабы и сами не знают, и не до того им. Чего сожрать нельзя, о том и речи нет.

Тени было не так уж много. Голову ещё спрячешь, а остальное… уж как получится. Совсем издали протяжное, слов не разобрать, пение. Миняй кряхтит, зевает и крестит рот, мерно дышит мгновенно заснувший Колька, ну да, он-то крутится побольше их, и работа, и хозяйство — всё на нём. И Андрей засопел. Эркин вытянулся, привычно закинув руки за голову, закрыл глаза. Рубашку он, как и остальные, просто подстелил себе под спину, чтоб не наколоться случаем…

…Солнце нал самой головой, два взмаха и опять поправляй косу. Прогон прошли и бегом к граблям, перевернуть подсохшее, и опять к косам.

— Чище коси! Опять оставил!

Плеть без щелчка ложится на тело, Зибо глухо вскрикивает от боли. Сволочь Грегори, ну, чего цепляется, трава уже совсем под косу не ложится, да и он следом идёт, прихватил бы этот пучок. По спине Зибо медленно ползёт вниз красная струйка. Сволочь надзирательская, сейчас мухи налетят, они на кровь падкие, а ни отмахнуться, ни прикрыться…

…Эркин вздохнул, не открывая глаз. Хоть и спрятал голову в тень, а солнце всё равно просвечивает…

…И в самую жару Грегори не дал им отдохнуть, погнал на дойку, на пастбище. Так ломило всё тело, что даже есть не хотелось. Они с Зибо ходят от коровы к корове с подойниками, надоенное относят к тележке, выливают в бидоны и снова к следующей корове. У тележки сидит на корточках Губач, голодными глазами провожает каждое ведро. Но Грегори рядом, стоит и плетью пощёлкивает, и встал, сволочь белая, так, что всех сразу видит, не отхлебнёшь.

— Управились, навозники! — Грегори оглушительно свистит в два пальца. — Давай, Пит!

К ним подъезжает верховой надзиратель.

— Готово, Грегори?

— Гони.

Надзиратели ещё о чём-то болтают и ржут, но он уже не слушает. Попить бы. Есть уже не хочется, хоть бы рот сполоснуть.

— Пошли! — щелчок плети.

Губач ведёт лошадь с молочной повозкой, рядом едет пит, а им… новый щелчок указывает дорогу…

Эркин рывком сел, потёр ладонями лицо. И чего эта дрянь в голову лезет?! Размяться бы сейчас, ну, хоть потянуться как следует. Он встал и спустился к ручью, плеснул в лицо и на плечи воды, прополоскал рот. Ну вот, теперь потянуться — и порядок. Эркин, проверяя себя, оглянулся… нет, спят. Он быстро снял джинсы, оставшись в трусах, и стал разминаться, растягивая суставы. Что его увидят, он особо не беспокоился. Миняй и Колька его… гимнастику уже видели, он ведь после каждой смены в бытовке немного тянется, а от Андрея у него тайн нет. Да, теперь нет.

Эркин счастливо рассмеялся, выгибаясь на арку.

— Ну, ты даёшь, Мороз, силы, что ли, девать некуда, — засмеялся за его спиной Колька.

— Ну, коли так, — Миняй шумно зевнул. — Айда косить.

— Айда, — согласился, выпрямляясь, Эркин. — Андрей, вставай.

— Ага-а, — протяжно зевнул Андрей.

Жаркий запах вянущей на солнце травы, щекотные струйки пота по спине. Все уже втянулись, приспособились. Косы Миняй и Андрей поправили, подточили. Пока солнце высоко, ещё раз переворошили скошенное, чтоб как следует провяло, а уж тогда сгребать, а как тени поползли, взяли косы.

— Что за сегодня смахнули, то сгребём, а это уж завтра, — водит косой Миняй.

— Как скажешь, командир! — хохочет Колька.

— То-то, — Миняй горделиво подкручивает воображаемый ус.

Признали его главенство. И Кольке подмога: такую махину сработали, всё зимой сено не покупать.

Трава будто мягчает, покрываясь испариной — предвестницей росы, и косы снова идут ходко, с радостным повизгиванием срезая стебли. Скошенное уже не ворошили, всё равно роса, это уж завтра досушить, сгрести и увезти…

— Кольк, а возить как думаешь?

— С Куприянычем договорился. По-соседски. На неделе, как со своим управится, так даст воз, ну, и поможет.

Миняй кивает.

— А сеновал есть? — Андрей водит бруском по косе. — А то давай, сработаем.

— Есть, — смеётся Колька. — А что, руки чешутся?

— Руки когда чешутся, то если правая — это на здороваться, — объясняет Миняй. А левая деньги считать. А на работу…

— На работу чешется шея, — очень серьёзно заканчивает за него Эркин.

— Это почему шея? — теряется Миняй.

— А под хомут, — Эркин по-прежнему серьёзен.

Хохотали долго, взахлёб, даже косить бросили, чтобы ненароком косу не попртить.

— Ну, братик у меня, — Андрей восхищённо замысловато ругается. — Ну, скажет так скажет.

— Редко, зато метко, — хохочет Колька. — Да и ты, гляжу, промаха не даёшь, крупнокалиберным лупишь. Где таким загибам выучился?

— Да поносило меня по белу свету, — ухмыляется Андрей. — Всякого повидал да наслушался.

— И по-ихнему, ну, по-английски могёшь? — спрашивает Миняй.

— А чего жнет, — молодецки встряхивает шевелюрой Андрей, выдавая длинную тираду уже на английском.

Молча усмехается Эркин, узнавая кое-какие явно у него самого услышанные обороты. Ну, здесь не страшно: что от лагеря, а что от спальников никто не поймёт.

— Да уж, — кивает миняй. — В угоне всего набрались.

Так под пересмешки они уже заканчивали луг, когда к ним подъехал верховой. Не старый бородатый мужчина.

— Бог в помощь.

— Спасибо на добром слове, — ответил за всех Миняй, продолжая косить.

Мужчина остановил своего коня у самых вешек и, когда они кончили прогон и остановились поправить косы, спешился.

— Здорово, Николай. Собрал, значит?

— Здорово, Нилыч, — ответил Колька. — Сам бы не осилил.

Говорил Колька спокойно, даже с улыбкой, но Эркин насторожился, еле заметно напрягся Андрей, и у Миняя лицо отвердело. Что-то было в Нилыче такое… что не просто подъехал поболтать, да и… страда, все потом умытые, а он в белой, вышитой на груди и по вороту рубашке, в крепких блестящих сапогах, лаковый козырёк на картузе блестит, борода расчёсана… На лендлорда смахивает- вдруг сообразил Эркин и понял, что это — хозяин, Колька же арендует луг. И Колькины следующие слова подтвердили его догадку.

— За буйки не заплыли, целы твои вешки, нигде не тронуты, не боись.

— А я и не боюсь, — усмехнулся Нилыч. — Мне бояться нечего. А вот к вам, мужики, дело у меня есть.

— На сто рублей? — насмешливо улыбнулся Андрей.

— Ну, рублей не на сто, а на водки ведро, — тоже с улыбкой складно ответил Нилыч.

— Ведро-о?! — удивился Андрей. — Ты скажи, щедро-то как.

— А что, мужики, слабо луг смахнуть?

— На слабо знаешь, кого ловят? — сразу ответил Андрей.

Нилыч охотно рассмеялся, но смотрел на Миняя, явно посчитав его за старшего. Миняй медленно покачал головой.

— Нет, не пойдёт.

— Ведро мало? — весело удивился Нилыч.

— Не в ведре дело, — отмахнулся Миняй. — Мы ж не по найму работаем, помочью.

— Ему ладно, — кивнул Нилыч.

— Нет, — твёрдо сказал Эркин. — Завтра мы здесь закончим.

— А…

— А в понедельник на работу, — не дал ему сказать Эркин.

Нилыч, прищурясь, внимательно оглядел его.

— И заработаьь неохота?

— Водка — не заработок, — ухмыльнулся Андрей, — а угощение.

— Верно, паря, — кивнул Миняй и, посчитав дело конченым, взялся за косу. — Давай, мужики, по-светлому закончим.

— Ну, как знаете, — Нилыч оглядел их. — Только в страду зовут, а потом… просятся.

— Мы на заводе работаем, — спокойно ответил Эркин.

— Нам круглый год страда, — засмеялся Колька.

— Ну, бог вам в помощь, — отступил Нилыч.

Когда стук копыт его коня затих, Эркин, поравляя косу, спросил:

— Коль, он по злобе тебе ничего… не нагадит?

Колька покачал головой.

— Нилыч прижимист, конечно, и своего нигде не упустит, но на подлянку… нет, не будет он мараться. Земли у него невпроворот, луг этот я, глядишь, у него и на следующий год нанимать буду, нет, не пойдёт он на это.

— Работников много держит? — поинтересовался миняй.

— Хутора у него два, я слышал, — Колька говорил не спеша, в такт косьбе. — Там живут, да в доме по хозяйству по найму, да молочная у него с сыроварней и маслобойкой, там тоже работники постоянные. Ну, и на страду нанимает, и помочь собирал.

— За водку? — спросил Андрей.

— За угощение. Помочь всегда безденежна.

— Водкой дешевле выходит, конечно, — кивнул Миняй. — Да, такой своего не упустит, это ты верно сказал.

— Лендлорды они такие, — по-английски откликнулся Андрй.

Последний ряд они заканчивали при длинных, через весь луг, чёрных тенях, красное, уже не слепящее солнце медленно спускалось к горизонту. Медленно, не так от усталости, как от предвкушения отдыха, они пришли к костру, и Эркин сразу захлопотал. Развёл сильный огонь, достал мясо, нарезал и засыпал его в котелок.

— Сейчас прогреется, и поедим. Андрей, давай за водой на чай.

— Так пока вскипит… В обед надо было…

— Вот и сделал бы, а не дрых, — сердито ответил Эркин.

Он едва не обжёгся, возясь с котелком — всё-таки с решёткой куда удобнее. Андрей взял закопчённый чайник и пошёл к ручью.

— А пока холодненького, — Колька достал флягу с холодным чаем.

— Самое оно, — одобрил Миняй, усаживаясь поудобнее.

Эркин ещё раз перемешал кашу с мясом и снял котелок с огня. Андрей повесил на место котелка чайник, подправил огонь и полез за мисками.

— Ну, надо же, — хмыкнул Миняй. — Как скажи, в ресторанте.

— А чего ж и нет, — ухмыльнулся Колька.

Ложка у каждого своя, Андрей разложил кашу по мискам, Миняй нарезал хлеб, перекрестился и первым начал есть.

Первые ложки прошли в молчании: уж очень устали. Но, беря второй кусок хлеба, Колька сказал:

— А кашеваришь ты, Мороз, здоровско.

— Мясо хорошее, — улыбнулся Эркин. — И крупа чистая.

— Ага, — Андрей хоть и с полным ртом, а не промолчит. — И дурак, значит, кашу наварит, когда крупа есть?

— У тебя же получалось, — спокойно, только глаза блеснули, ответил Эркин.

Все заржали.

— Так его молодого, — кивнул Миняй. — Чтоб не зарывался.

— Эх, все-то на меня, на младшенького, — хмыкнул Андрей, накладывая себе ещё каши.

Колька фыркнул, едва не поперхнувшись.

Пока ели кашу, закипел чайник, и Колька заварил чаю.

— По-флотски. Чтоб в кружку налил, и дна не видно.

— Это что ж, — Миняй повёл носом, — чифирь вроде?

— Нет, — мотнул головой Андрей. — Чифирь крепче.

Чай пили вприкуску, не спеша, наслаждаясь вечерней прохладой и отдыхом.

— Не думал, что за день смахнём, — Колька, блаженно отдуваясь, допивал кружку.

— В охотку-то, — хмыкнул Миняй. — Ну, и выложились, конечно. На то она и страда, день год кормит.

Эркин кивнул.

— А хватит этого на зиму?

— Сено хорошее, — возразил Миняй. — А ежели соломки подмешивать…

— Если уж мешать, то концентраты, — возразил Эркин.

— Эка хватил! Концентрат-то кусачий! — Миняй потёр пальцами воображаемые деньги. — Купил мешок, да и остался без порток.

— Зато молоко с него, знаешь, какое? Дуешь, а оно не брызгается, во, в два моих пальца сливки.

— Ну, это ты загнул, я таких коров не видел.

— Ты, может, и не видел, а я доил. День постоит бидон, и ложкой не пробьёшь, а горловину потом не отмоешь.

— Это что за коровы такие?

— Шортгорны называются.

Миняй недоверчиво покрутил головой, и Эркин улыбнулся.

— Раз говорю, значит, знаю.

— Ну… ну да, — Миняй ухмыльнулся. — А у козы какие сливки? Тоже знаешь?

— Нет, — вздохнул Эркин. — Коз там не держали, только… Коза — не корова, конечно, но и её. Как покормишь, так и подоишь.

Молча слушавшие их спор Колька и Андрей дружно заржали.

— Ай да, братик!

— Ну, умыл!

Рассмеялся и Миняй. Ну, в самом деле же, завёлся, будто о его корове речь.

— Эркин, — отсмеялся Андрей. — А летом мы кого пасли?

Эркин удивлённо посмотрел на него.

— Фризов. Забыл, что ли?

— А ну да, они мясные, так?

Эркин кивнул.

— Ну и имена, — покрутил головой Колька.

Было очень тихо, а от луны и костра светло. Андрей со вздохом подвинулся и прилёг, опираясь на локоть. Эркин улыбнулся.

— Устал?

Улыбнулся и Андрей.

— Не смертельно.

Миняй хмыкнул.

— А ты злой на работу, Мороз. Неужто и там, — взмахом головы показал куда-то в сторону, так же уродовался?

— Там, это в Алабаме? — уточнил Эркин, переходя на английский. — Так и не так. На беляков работал, это было. А скотина-то не причём, понимаешь? Я её не подою, у неё вымя распирать будет, загорится… — и видя, что Колька не понимает, а Андрей встревожился, оборвал фразу и продолжил по-русски: — Взялся — делай, а не можешь, так и не берись.

— Боишься — не делай, делаешь — не бойся, — подхватил Андрей. — Верно, брат.

И вдруг привстал на колени.

— Ты чего? — удивился Колька.

— Девок услышал- сразу догадался Миняй и заржал. — И сна уж ни в одном глазу.

— Да, какой тут сон, время-то детское, — возмутился Андрей, вскакивая на ноги и заправляя рубашку. — Кольк, айда.

Колька покачал головой.

— Полежу.

— Давай, парень, — ухмыльнулся Миняй. — Твоё дело холостое, самый твой час, наше уже отгуляно.

— Ну, как хотите.

Андрей быстро обулся, снова прислушался.

— Там, вроде, поголосистее будут, — и уже уходя: — и посисястее.

Его провожал дружный хохот.

— Ох, Миняй вытер глаза и налил себе ещё чаю. — Ну, чисто кот мартовский. Слышь, Мороз, ты в парнях, ну, до свадьбы, тоже гулял?

Помедлив, Эркин кивнул.

— Небось не один десяток перепробовал, — поддержал Миняя Колька.

— А я не считал, — так же, со спокойной ленцой в голосе, ответил Эркин.

Разговор обабах — неизбежный мужской разговор, и он уже знал, что можно и не врать, главное — до конца не договаривать. Правда, но не вся.

Ну, Колька, ты и щас не промах.

Я ж Моряк, ржёт Колька. — А на суше моряки — всегда победители.

— Хороша-то вдовушка? — подмигивает Миняй.

— Чисто сахарная.

— Много сахару зубы портит.

А у меня и перчик припасен.

— Видал я твой перчик, — Миняй пренебрежительно сплёвывает. — Селёдка заморенная. Нет, я, брат, помясистей люблю.

— Белорыбицу, что ль? — смеётся Колька. — Рыбка хороша, да больно дорога.

— Это да, — соглашается Миняй. — Такая тебе живо карман растрясёт и вытрясет.

— Было бы чего трясти, — мрачнеет Колька, но тут же улыбается. — А сам-т? Тоже ведь… не всю правду жене сказываешь.

— А ты думал, — Миняй даже как-то обиженно смотрит на Кольку. — Я что, не мужик?

— Мужик, — кивает Эркин. — Дверью хлопнешь, так всё крыло вздрагивает.

Миняй оторопело смотрит на него.

— Это как в крыле? Я же в башне…

— В башне своей ты, может, и не хлопаешь, — очень серьёзно, только глаза блестят, отвечает Эркин. — Не знаю, не слышал, — и обращаясь к Кольке: — Я в семьдесят седьмой живу, а как он в пятидесятой хлопнет, так весь этаж слышит и знает.

Миняй молча широко открытым ртом хватает воздух, а Колька катается, хохоча и стуча кулаками по земле.

— Ну уж, — забормотал Миняй, — ну уж и весь, ты, Мороз, того…

У Эркина так и вертелось на языке, что у пятидесятой дверь хлопает часто и каждый раз по-другому, но, поглядев на Миняя, решил промолчать. Пусть Миняй думает, что он ц неё один.

— Ну, Мороз, — отсмеялся Колька, — ну, ты и хват.

Миняй, наконец, сообразил, что ему тоже лучше рассмеяться. Знаить-то люди всегда всё знают, главное, чтоб не звонили. Женя да семья — это одно, а мущинское его дело — это уж совсем другое.

Дружно допили чай, Эркин остатком кипятка залил миски, заглянул в чайник.

— Кольк, воды принеси.

— Это зачем? — удивился Миняй.

— А чтоб утром чаю не ждать.

— Ну и хозяйственный же ты мужик.

— Костёр-то всё равно на всю ночь, — пожал плечами Эркин, быстро отмывая миски. — Хлеба сколько осталось?

— Назавтра хватит, — хмыкнул Колька. — Тебе б каптером быть.

— А это кто?

Выслушав объяснение Кольки, Эркин кивнул:

— Понятно.

Ну вот, костёр налажен, в чайнике тихо греется вода, в котелке мирно ждёт утра остаток каши, сохнут перевёрнутые вверх дном миски. Можно и на боковую. Ночь тёплая, но ни легли по-походному: в куртках. У Миняя тёмно-синяя, в угоне у всех такие были, у Эркина такая же, только тускло-чёрная, рабская, а Колька принёс свою зимнюю робу. Поёрзали, посопели, укладываясь, и Миняй с Колькой дружно захрапели. Эркин улыбнулся, не открывая глаз. А хорошо было. Сладко ноют натруженные мышцы, вокруг тихие ночные шорохи и свисты, громко стрекочет невдалеке, вроде, сказали, сверчок.

Эркин проснулся на рассвете от тихого позвякивания крышки чайника. Высунул голову из-под мокрой от росы куртки и увидел Андрея, возившегося у костра.

— Нагулялся?

— Ага, — радостно согласился Андрей. — Крепко спишь, братик, я ещё когда вернулся.

— Не ври, — отозвался Колька. — Только сейчас подошёл.

Эркин встал и потянулся, сцепив пальцы на затылке, качнулся вправо и влево, разгоняя сон. Кряхтя и зевая, выпутался из своей куртки Миняй, посмотрел на ухмыляющегося Андрея и хмыкнул:

— Хорош!

— Гулять так гулять! — весело ответил Андрей.

Эркин спустился к воде умыться и обтереться, а когда поднялся, Колька опять заваривал чай, а Андрей брился, пристроив зеркальце в развилке ветвей. Эркин достал хлеб, отрезал каждому по два ломтя, убрал остаток и развернул тряпку с мясом, прикинул, как лучше отрезать.

— Оставь на кашу, — сказал Миняй. — С таком попьём.

— Соль, сахар есть, — фыркнул Колька. — И к чаю, и к хлебу приправа.

Устраивались не спеша. Всё равно ждать надо, пока солнце взойдёт, не по росе же валки разворачивать.

— А ты, Андрюха, пижон. И на покосе бреешься.

— Зато и девки любят, — смеётся Андрей, убирая помазок и бритву.

— Бородатому почёта больше, — ухмыляется Миняй.

— А на хрен почёт вместо любви? — тут же отвечает Колька.

— Спасибо, друг, — Андрей прочувственно трясёт ему руку, шмыгает носом, будто его слеза прошибла, и тут же: — Борода у козла, а щетина у кого? То-то!

— Ну, Мороз, — отсмеялся наконец Миняй, — Ну, брат у тебя…

— Лучше всех, — улыбнулся Эркин.

— Во! — восхитился Андрей. — Оценил наконец. Лопать-то будем?

— Успеешь.

Колька разлил чай по кружкам, дружно разобрали хлеб.

За чаем так же дружно дразнили и подначивали Андрея. Тот уже не краснел, как прошлым летом, а весело отругивался. Он тоже знал и про Кольку, и про Миняя.

— Кольк, а чего ты с ними вяжешься? Они ж…

— Честные давалки, — закончил за Миняя Колька. — Все удобства и без претензий. Понял? — и серьёзно: — Мне из дома не уйти, братьев не бросить, и в дом привести не могу, не бывает на одном корабле двух капитанов, а я не монах.

Миняй кивнул.

— Мущинское дело известное.

Пока напились чаю, пока Эркин засыпал крупу и наладил огонь, чтоб к обеду поспело, солнце уже поднялось.

— Ну, — встал Миняй, — айда, мужики.

— Айда, — тряхнул шевелюрой Андрей. — Косить-то уже не будем?

— Вчера чисто прошлись, только грабли бери, — распорядился Миняй.

Работали, как и вчера, в ряд. Миняй первым, за ним Эркин, Андрей и Колька. Ворошить — не косить, да и приспособились за вчерашний день. Ну, и спешить некуда: пока до конца дойдут, в начале просохнуть должно.

Солнце над головами, неумолчный стрёкот внизу и вокруг, душные пьяные запахи вянущей травы, струйки пота, ползущие по спине и груди.

В полдень Миняй остановился.

— Стоп, мужики. — Чем полудновать-то будем? — Андрей вытер локтем лицо. — Квас-то тю-тю.

— Вот тюрю опять и заведём, — ответил Миняй. — В самый жар работать толку не будет.

— От травы? — не унимался Андрей.

— От тебя! — рявкнул Миняй. — От жара голова худеет.

— А ему это без печали, Миняй, — заржал Колька.

— Точно, — горячо согласился Андрей. — За меня братик думает, на то он и старший.

— Ага, — согласился Эркин. — Сейчас я тебя воспитывать буду.

— Не-е, — рванул в сторону костра Андрей. — Я ещё жить хочу!

— Лови его! — скомандовал Кольке Миняй. — Ща мы Морозу подмогнём.

— А то он невоспитанным ходит, — ржал Колька, пускаясь бегом в обход и на перехват.

В общей толкотне и суматохе скатились к ручью. Утопить никого не получилось: больно мелко, но к костру поднялись мокрые все насквозь. Миняй проверил баклажку из-под кваса, вытряхнул себе в рот последник капли и погнал Андрея за водой.

— Мороз, хлеба отрежь, по два на брата и хватит.

— Останется совсем мало, — возразил Эркин.

— Тогда по одному.

Андрей принёс воду. Миняй положил в каждую миску по ломтю чёрного хлеба, налил воды и посолил.

— Вот, теперь ложкой разотри, и всё. Жалко, луку нет.

— Жалко, — кивнул Колька. — И масла.

Густая коричневая масса в первый момент не понравилась Эркину, напомнив питомник, там на обработке и туманных картинках так же кормили, но всё вокруг было по-другому, да и есть сильно хотелось. И он очистил миску наравне с остальными.

Поев, как и вчера, легли в тени. Андрей заснул сразу, едва голову опустил, и Эркин его слегка подвинул, чтоб не так на солнце лежал.

Спали недолго: сегодня росы ждать незачем. Ещё раз перевернуть, сгрести и собрать в стога. Да и… эх, была бы телега, сегодня бы и свезли. Ну, уж как есть, так и есть… давай, мужики, не до вечера же колупаться… давай веселей, начать и кончить осталось…

Поставили четыре стога. Можно бы и в два, но чтоб далеко не грести и не носить. И так… помаялись. Но уж подгребли вчистую, травинки не оставили.

— Ну, всё, — Миняй удовлетворённо оглядел луг, — свалили, мужики, айда.

— Айда, — устало кивнул Колька. — Спасибо вам.

— Не за что, — Миняй ещё раз огляделся и, крякнув, взвалил на плечо вилы. — Помочь — святое дело, пять грехов с человека снимает.

— А за предателя десяток, — машинально, явно думая о своём, откликнулся Андрей.

— Балабол ты, — покачал головой Миняй. — Нашёл что с чем равнять.

Эркин быстро искоса посмотрел на Андрея и промолчал.

Каша на костре слабо булькала и пахла совершенно упоительно. Эркин достал остатки мяса, нарезал, как и вчера, кусочками, заложил в котелок, перемешал и прибавил огонь. К его удивлению, Колька покопался в своих вещах и достал бутылку водки.

Удивились и остальные. Миняй даже руками развёл.

— Ну… чёрт, ну, никак не ждал.

— После боя… трудового это самое оно, — ответил Колька, срывая фольговый колпачок.

Колька разлил водку по кружкам, Миняй нарезал хлеб.

— Ну… — Колька обвёл их блестящими глазами, — будем, братишки.

— Будем, — кивнул Эркин.

Жухать было не место и не время, и выпил он, как все: залпом и до дна.

Зажевали хлебом с солью. Миняй довольно крякнул.

— А хорошо пошла.

— Ага, — согласился Андрей и лукаво: — Самое оно для сугреву.

— Ну, балабол, — заржал Миняй. — Ну, язык без костей.

Андрей самодовольно ухмыльнулся и чуть ли не раскланялся.

Эркин разложил кашу по мискам, сразу выгребая до дна. Ни добавок, ни остатков. Ели не спеша, не так смакуя, как отдыхая. Наломались всё-таки… но и сработали! Тоже, как надо! Шутка ли, вчетвером за два дня с таким лугом управиться… а ежили ещё не спамши… ну, на это вольному воля…

— А что? — Андрей ухитряется трепаться с полным ртом. — Завидно небось!

— Нашёл, чему завидовать! — ржёт Миняй. — Да этого добра везде навалом. На копейку дюжина и баранка в придачу.

После каши так же не спеша напились чаю, приканчивая и заварку, и сахар. Ещё немного поболтали и поржали, и так же неспешно стали собираться. Чтоб и не по жаре, и до темноты добраться до дома. Вчера-то их подвезли, а сегодня и косы, и грабли с вилами, и своя поклажа — всё на себе переть.

— Ну, — Миняй огляделся, проверяя, не забыли ли чего, — пошли.

— Пошли, — кивнул Колька.

Эркин молча шевельнул плечом, поправляя ношу.

Когда такая дорога, то ни по сторонам глазеть, ни болтать не будешь. Шли молча и ровно, как заведённые, не сбивая дыхания болтовнёй. Может, под песню было бы и легче, да им такое и в голову как-то не пришло.

Вёл их Колька не дорогой, а тропами, напрямик через луга, большей частью уже выкошенные, уставленные стогами, а кое-где и стогов уже нет: свезли, — через картофельные, покрытые тёмно-зелёной ботвой поля, а вон уже и огородные загородки пошли, и не тропа уже, а проулок, из-за заборов голоса и смех, мычат коровы, что, уже и стадо пригнали? Да, сумерки уже, ну, надо же как маханули, а вон и Колькин проулок.

И только свалив в сарае косы и грабли, они поняли, что и в самом деле сдюжили, смогли. Эсфирь пригласила их зайти поесть и, выслушав их вежливый, но решительный отказ, метнулась в дом и, вернувшись, мгновенно накрыла стол под яблоней.

— Тогда хоть молока выпейте, козьего.

И, не дожидаясь их ответа, снова убежала и вернулась с кувшином.

Они сели вокруг стола, к Кольке на колени сразу забрался Колобок, разглядывая гостей.

— Братан мой, — объяснил Колька Миняю.

Тот молча кивнул. Андрей состроил Колобку рожу, и малыш радостно засмеялся, запрокидывая кудрявую голову. Улыбнулся и Эркин.

Козье молоко он пил впервые и от усталости не мог понять: нравится ему или нет. Как-то незаметно на столе появился пирог с вареньем, ещё что-то.

Эркин дожевал пирог, толкнул под столом Андрея. Тот кивнул и вытряхнул в рот последние капли из стакана. Кивнул и Миняй.

Встали из-за стола они одновременно.

— Спасибо хозяевам за ласку и почёт, — поблагодарил за всех Миняй.

— Вам спасибо за помощь, — встал и Колька, ссадив на землю Колобка.

И неожиданно для Эркина, шагнув вперёд, крепко обнял миняя, затем его и Андрея.

— Спасибо вам… спасибо…

— Ладноть тебе, — буркнул, скрывая смущение, Миняй. — Бывайте здоровы, айда, мужики, время позднее.

— Айда, — согласился андрей. — До свидания всем. Мама Фира, пирог потрясный, в жизни бы не ушёл, да на работу надо.

— До свиданья, — улыбнулся Эркин, легонько подталкивая Андрея.

Вроде только пришли и сидели недолго, а уже вечер к ночи прислоняется. Старый город затихал, готовясь ко сну, и, когда они подошли к переезду, сзади стояла ночная тишина, хотя небо ещё светло-синее.

— Ну что, — Миняй с улыбкой посмотрел на зевающего Андрея, — какое время? Детское? Или как?

Андрей ещё раз зевнул.

— Время какое, спрашиваешь? А перед сменой.

Миняй рассмеялся.

— Вывернулся, паря. Ты завтра в какую?

— А, как и вы, в первую.

— Новый город догуливал выходные, мостовые и стены домов отдавали накопленный за день жар. По-прежнему ровным размеренным шагом уже при фонарном свете они добрались до «Беженского Корабля». Миняй протянул руку Эркину.

— Ну, до завтра, Мороз.

— До завтра, — ответил Эркин.

Улыбчиво кивнул Андрей, и они разошлись.

Молча поднялись по лестнице, вошли в тихий, уже спящий коридор. У своей двери Эркин полез в карман за ключами, но дверь распахнулась сама, и Женя обняла их, сразу обоих, и так буквально вдёрнула их в квартиру.

— Наконец-то… всё в порядке, да? Сейчас чаб… поедите… — быстро говорила она, целуя обоих.

— Женя, — Эркин с трудом вклинился в её скороговорку, — сейчас в душ и спать, мы сыты, правда.

— Точно, братик.

Андрей сгрёб их мешки, куртку Эркина и забросил всё в кладовку.

— Завтра разберу. Женя, спасибо, но только спать.

— Завтра в первую, женя, — виновато сказал Эркин и поцеловал её в щёку.

— Да, — сразу кивнула Женя. — Да, конечно.

Расстёгивая на ходу рубашку, Андрей прошёл мимо них в ванную.

— Братик, догоняй.

— Да- да, Эркин, иди, конечно, — Женя ещё раз поцеловала его и легонько подтолкнула в спину.

Андрей уже ухал и кряхтел под душем. Эркин быстро разделся и, осторожно раздвинув занавеску, чтобы не набрызгать, протиснулся в щель.

— Эркин, ты? — Андрей яростно намыливал голову.

— Да, я. Подвинься.

Горячие сильные струи били их по головам и плечам, разлетаясь брызгами и от занавески снова на них.

— Ох, хорошо-о! Играться не вздумай!

— Отстань. Помять тебя?

— Нет, спасибо, брат. Завтра, ладно?

— Ладно.

Они, несмотря на тесноту, всё-таки потёрли друг другу спины и выключили воду.

— Ох, щас завалю-усь…

— На смену не проспи.

— Да ни в жисть, братик. Готов? Открываю.

Андрей щёлкнул задвижкой на двери.

В квартире тихо и темно, только под дверью спальни узкая светящаяся полоска. Эркин машинально, засыпая на ходу, повернул задвижку на двери, сбросил халат на пуф и лёг. Женя сразу отложила на тумбочку со своей стороны журнал, выключила лампу и повернулась к нему.

— Устал, милый? Спи, Эркин, спи, мой родной.

И уже во сне Эркин ответил:

— Ага, Женя, я сплю.

Женя тихо засмеялась, целуя его в щёку и в висок, погладила по груди. Эркин протяжно вздохнул и улыбнулся, не открывая глаз.

 

ТЕТРАДЬ ДЕВЯНОСТО ЧЕТВЁРТАЯ

Конец июля выдался дождливым, чему Майкл, как и остальные парни, радовался. В жару учиться, да ещё экзамены сдавать уж слишком тяжко. И так времени ни на что не хватает, от работы же их никто не освободил, дыхнуть некогда, а если б ещё и жара… Но вот всё позади: и экзамены, и выдача аттестатов, и дожди, как по заказу, кончились. Голубое, промытое дождями, блестящее, как кафель — а ну его, хотя вроде уже привыкли, и не боятся, но всё равно не слишком приятно — небо, сочная, словно заново живущая листва…

В первый же выходной после экзаменов Майкл поехал в Царьград. Собирались ещё парни, но каждый сам по себе и за себя. И теперь он сидел за столиком кафе-мороженого и не так ел, как разглядывал город. Красные черепичные серебряные цинковые крыши домов, между ними зелёные кудрявые кроны, шпили и купола церквей и дворцов. Крепостной холм — самый высокий, да, правильно, Царьград — город на семи холмах, а холмы? Крепостной, Царский, лесной, Лысый, Галочий, Сухов и… да, правильно, Ишкин холм. Сколько всего он за этот месяц вызубрил, аж голова пухнет и трещит. И одно: а дальше что? И вроде бы, всё ясно и думать не о чем. Месяц каникул и с сентября снова в школу, уже в трёхлетнюю, чтобы иметь полный аттестат. Ну, этого ему на три года во как хватит, а потом? Техникум? Институт? Университет? А зачем?

Народу в кафе немного: день-то будний, а туристы сюда по вечерам заходят, чтобы столицей в огнях полюбоваться и поговорить, что вот кончилась война, затемнение до самого конца держали и как хорошо. И закат, говорят, отсюда самый красивый.

Майкл не спеша доел мороженое и, оставив на столе деньги, встал. Сейчас, может, сходит в кино или просто погуляет, ни в одежде, ни в чём ещё он не отличим, разве только… цветом, но тут уж ничего не поделаешь, он — не мулат, не трёхкровка, негр, чёрный. Но… но здесь это не опасно. Попыталась их как-то местная шпана зацепить, так обошлись без милиции, наглядно, нет, наглазно и позубно объяснили, что драться мы умеем и нас лучше не цеплять. Теперь в упор друг друга не замечаем. И здесь, парни рассказывали, было пару раз, и так же обошлось.

По крутой полутропе-полулестнице он спустился с Крепостного холма к мостику через ров. По прозрачно-чёрной воде важно плавали белые лебеди и шныряли неброские утки. Рассказывали, что птицы здесь исстари, и даже в войну, когда было голодно, птиц никто не трогал, рабу только на удочки да, ловили, а птицы так и жили себе. Майкл остановился и так постоял, облокотившись на перила. Птицы подплыли, ожидая подачки, но у него ни хлеба, ни печенья с собой нет, и они быстро перестали его замечать. Воду рябило, и разглядеть своё отражение он не мог, да и не пытался. Нагляделся он на себя в зеркалах… до отвращения.

Майкл с силой оттолкнулся от перил и пошёл дальше. За рвом переплетались узкие улицы, застроенные маленькими — в один-два этажа — домиками, между домами каменные, в рост человека, ограды с фигурной решёткой по верху. Над оградами и крышами вздымаются деревья. Дома все жёлтые, с белыми лепными украшениями, окна закрыты изнутри белыми занавесками, да, кисейными называются, Тётя Паша говорила, и между стеклом и занавесками уставлены цветами. Майкл не один уже раз гулял по этиму кварталу и прохожих никогда не видел. Странно, в Царьграде каждый квартал как свой особый город, совсем не похожий на остальные. Интересно, почему так?

Подумал и тут же забыл об этом. Такая сонная, солнечная тишина на этих улицах. Глухие резные двери с кнопочками звонков. А если взять и позвонить? Зачем? А просто так, из озорства! И зная, что никогда такого себе не позволит, тихо посмеялся над собой.

Ещё поворот, ещё… И Майкл с ходу оказался на шумной улице, полной вывесок, витрин машин и прохожих. Во, еу, совсем другой город!

Майкл шёл теперь быстро, будто спешил куда-то, будто по делу, но сам понимал, что просто подстраивается под окружающих, привычно стараясь не выделяться. Магазины, лотки, киоски, шум, толкотня, машины на мостовой в четыре ряда, ещё не пробка, но едут медленно, и прохожие, если надо на другую сторону, то до перехода не идут, а просто перебегают, с явно привычной ловкостью лавируя между машинами. И он перебежал. Ни за чем, просто так. Эта сторона ничем не лучше той. Но и не хуже.

Пожалуй, вот это, бесцельное и безопасное блуждание ему и нравилось в России больше всего. Там, в Спрингфилде, он тоже ходил в город, но только с парнями, и с опаской, зорко поглядывая по сторонам, ни на секунду не забывая, кто он и чем ему опасна встреча… со знающим. А здесь… ну, совсем другое дело… Нигде ему не было так хорошо. Всюду могла вспомнится прошлое, питомник, Паласы, хозяева, но не здесь, не на этих улицах. У него же никогда такого раньше не было. Никогда… а… что это? Чёрт, это же…

Она шла так же быстро, как все, и одета, как все, но он не мог ошибиться. Чёрные кудри до плеч, плечи, талия, бёдра… и… да нет, дело не в волосах и фигуре, а в том, как она идёт, танцуя, играя бёдрами и спиной, не завлекая, не разжигая, а просто иначе не умеет.

Майкл прибавил шагу, побежал, ловко лавируя между людьми. Догнал, почти догнал, поравнялся и пошёл рядом. Она думала о своём и не замечала, что её разглядывают, или настолько привыкла к чужим взглядам. Тёмная, темнее мулатки, но не чёрная. И джи, не элка. Надо же, и чего её в Россию понесло, спальницы все устроились и гореть не стали, а эта чего?

Она по-прежнему не замечала ничего и никого, и Майкл тихонько свистнул по-питомничьи.

Она вздрогнула и остановилась, будто налетела на невидимую преграду. Остановился и он. Теперь они стояли и рассматривали друг друга, а толпа обтекала их. Оба высокие стройные, и оба как негативы: светлая одежда и тёмные лица и руки.

— Еды тебе, — улыбнулся Майкл.

— И тебе от пуза, — кивнула она, настороженно оглядывая его. — Джи?

— Да, — согласился с очевидным Майкл.

Она усмехнулась.

— М кто тебя привёз?

Её вопрос и удивил, и как-то обидел его.

— Я сам приехал.

— Ловок, — кивнула она. — А меня привезли, — и вдруг: — Пожрать купишь? А то, — и по-русски: — Ни копья.

— Хорошо, — кивнул он. — Пошли.

Они шли рядом, но не касаясь друг друга. Майкл замедлил шаг у первого же кафе, но она покачала головой. — Слишком шикарно. Дорогое заведение.

Он упрямо мотнул головой. — Деньги есть.

— Ну, как знаешь, — пожала она плечами и повторила: — У меня ни копья.

— Я слышал.

В кафе они сели за столик, и он взял листок меню.

— Ого-о! — протянула она, видя, как он водит глазами по тексту.

— А ты думала, — гордо хмыкнул Майкл. — Так тебе как, полный обед?

— Спрашиваешь!

К ним подошла официантка, И Майкл заказал два обеда. Его бойкая русская речь тоже произвела впечатление.

— Здоровско ты! — сказала она, когда официантка, спрятав свой блокнотик в карман фартучка, отошла.

Майкл самодовольно улыбнулся.

— А чего ж нет. Слушай, а ты чего так? Ну…

— Без денег? — она усмехнулась. — Приехала на неделю, полторы протянула, а теперь всё… как ни тянула… работы нет. Перегорела я, — и твёрдый насмешливый взгляд.

Майкл выдержал его и кивнул.

— Я тоже. Я Майкл, тьфу, Михаил. А ты?

— Ну да, — кивнула она. — Раз перегорел, то имя можно. А я Мария, по-русски — Маша. Чем живёшь?

— В госпитале, медбрат и массажист.

— Ого! Это ж…

Она недоговорила, потому что им принесли салат. Майкл не собирался так рано обедать, но сидеть и смотреть, как другой ест, тоже не хотел.

— Здоровско устроился, — заговорила Мария.

— Не жалуюсь. А ты?

Она вздохнула.

— Было хреново, стало дерьмово. Я ведь… сбежала.

— Чего-о? — изумился Майкл. — Ты что?! Свободе уже… полтора года, а ты…

— А я вот только сбежала. Да не от хозяина. От мужа.

Майкл окончательно онемел. Но им принесли окрошку. С мясом, яйцами и сметаной. К половине тарелки Майкл немного пришёл в себя.

— Он что? Обидел тебя? Ну…

— Да нет, — Мария вздохнула, доедая окрошку. — Это я его обидела. Ладно. Ты как, один?

— Да нет, нас с госпиталем, знаешь, сколько приехало.

— С госпиталем? — переспросила она. — Слушай, как же ты исследования проскочил? Ведь трепали, что всех наших, ну, кто уцелел, на исследования вывозили.

— Трепотня, она и есть трепотня. Лечили нас, ну, кто раненый был, из горячки, из чёрного тумана вытаскивали, это да.

Она невольно поёжилась, как от холода.

— Чёрный туман… да, горячку ещё выдержишь, а из чёрного тумана в одиночку не встанешь.

Поджаристые котлеты с мелко нарезанными жареными картошкой и луком надолго прекратили их разговор. Завершал обед яблочный компот.

— Спасибо тебе, — взяла она стакан. — А то…

— Ладно тебе, — отмахнулся Майкл. — Если мы не за себя, то кто за нас.

Мария улыбнулась.

— Здоровско.

— И куда ты теперь? — спросил Майкл, когда они вышли из кафе.

Она пожала плечами.

— Не знаю. Наверное… — и не договорила.

— Вернёшься?

— К мужу? — уточнила она. И вздохнула, — а больше некуда.

— Он что? — повторил свой вопрос Майкл.

— Он-то ничего, — Мария сердито повела плечом, — он… а! Я это, понимаешь, моя вина. Вот уехала, сказала на неделю, а сегодня двенадцатый день. Нельзя мне возвращаться. Нельзя и всё. И жить здесь не на что и уехать некуда, и… — она усмехнулась. — И подушку просить не у кого.

— И незачем, — твёрдо ответил Майкл. — Пошли.

— Это куда? — насмешливо спросила она, но послушно пошла рядом.

— Увидишь, — пообещал Майкл. — Не бойсь, всё будет нормально. Выдумала тоже… подушку. Дура. Кто выжил, тот и победил. Я, знаешь, каких видел… без рук, без ног, глаза выжгло, и живёт, а ты… всё же на месте.

Он говорил быстро и сердито, но тихо, по-камерному. И она так же отвечала ему.

— Без рук, без ног… так он же беляк. А мы… я ж перегорела, кому я, такая, нужна?

— И я перегорел. Да чего там, мы все, кто в госпитале, перегорели. И живём.

— И кому вы нужны? — съязвила Мария. — Ну, вот ты, кому ты нужен?

— Я? — на мгновение растерялся Майкл, но тут же нашёлся, вспомнив, как однажды спорили ещё там, в Спрингфилде. — Я сам себе нужен.

— А зачем?

На этот вопрос он ответить не смог и угрюмо буркнул.

— Ничего, вот я сведу тебя, он тебе на все вопросы ответит.

— Поп, что ли? — фыркнула Мария.

— Нет, он психолог.

— Кто-о?! Это что ещё за хренотень?

Майкл улыбнулся покровительственной усмешкой знающего.

— Увидишь. Он нас из чёрного тумана вытаскивал. Так что… ты только не ври ему. А плохого он не посоветует.

— Это беляк-то?!

— Он русский, — внушительно ответил Майкл. — Это раз. Он врач и давал клятву Гиппократа, это два. И он… мой крёстный, это три.

В их разговоре всё чаше проскакивали русские слова, и незаметно для себя Майкл, а за ним и Мария, полностью перешли на русский.

— Крёстный? — удивилась Мария. — Ты крестился?

— Ну да. Когда решили уехать, — весело объяснил Майкл, — ну, в Россию, мы все себе русские имена взяли. И крестились.

— Иначе не пускали? — удивилась Мария.

— Да нет, — так же удивлённо ответил Майкл. — Просто мы решили. Едем в Россию, должны быть как русские. Сами решили, понимаешь?

Она задумчиво покачала головой.

— И много вас?

— Здесь? — уточнил он. — Двадцать четыре.

— И все джи?

— Все перегорели, — поправил он её. — А так-то элов больше.

— Ну, как везде, — кивнула Мария. — И что, все в госптале?

— Ну да.

Где жил Жариков, Майкл знал. Они уже у него как-то в гостях были. Когда в первый раз поехали в Царьград, просто хоть город посмотреть. Доктор ваня встретил их на вокзале, они походили все вместе по улицам, а потом у него на квартире чай пили. Так что… и сегодня он не в госпитале, это точно, дежурство у него… ну да во вторник. Ну, конечно, они незваны, но ведь не просто поболтать, а по делу, так что…

За разговором добрались неожиданно быстро. Тёмно-серый шестиэтажный дом стеной вздымался над тротуаром. Первый этаж высоко, в окна не заглянешь, полуподвальные окна забраны узорчатыми решётками. Глухая, без стёкол и украшений, высокая дверь. Мария невольно поёжилась, входя следом за майклом, в гулкий просторный вестибюль.

Дверь, тамбур, четыре ступеньки, широкая лестница… Но Майкл свернул вбок к малоприметной железной двери.

— На лифте поедем, — важно сказал он Марии.

Так важно, что она насмешливо улыбнулась, но промолчала.

В обшитой красновато-коричневым деревом кабине было большое зеркало. И Мария заботливо оглядела себя: не слишком ли заношено и измято платье. Ну, как глаза мужчине отвести — это не проблема. Хотя… если он на джи падок, будет сложнее. Но чистых таких мало, скольких она перевидала, что и бабу, и парня за раз трахнут, так что если умеючи… а она умеет. Чему-чему, а этому выучили.

Лифт остановился на пятом этаже. Вымощенная под тёмный мрамор площадка, шесть дверей, на дверях одинаковые золотистые таблички с цифрами, коробки почтовых ящиков и даже кнопки звонков одинаковые.

Майкл уверенно позвонил в третью слева дверь. Тишина… быстрые шаги… и звонкий весёлый голос:

— Я открою, сейчас…

Майкл нахмурился.

Щёлкнул замок… и перед Майклом возник и застыл изумлённый до немоты Андрей.

— Т-ты?! — наконец выдохнул он. — Зачем?!

— Затем!

Майкл грудью. Вперёд пошёл на него, и Андрей отступил, впуская их в квартиру. Майкл сам захлопнул за Марией дверь и камерным шёпотом обрушился на Андрея.

— Ты чего, поганец, доктору Ване отдохнуть не даёшь?

— Тебя не спросил, — огрызнулся Андрей. — А ты чего припёрся? И с собой притащил…она ж…

— Не зарывайся, малец, — вмешалась Мария. — А то живо красоту попорчу.

Андрей немедленно ответил забористой руганью.

— И что тут такое?

Мария вздрогнула и обернулась. Высокий белый мужчина в костюме, но он… но он явно не из таких, зачем ему джи? Да ещё двое?

— Здравствуйте, Иван Дормидонтович, — улыбнулся Майкл. — Вот, она перегорела и сбежала, и ей деваться некуда.

— Здравствуй, Михаил, — спокойно кивнул Жариков. — Всё понятно.

Взгляд беляка, которым он окатил её, сначала Марии не понравился. Он не был обычным мужским взглядом, так смотрели врачи в питомниках и Паласах, где как ты ни улыбайся, как ни играй телом, не поможет. Но… вляпаться она, конечно, вляпалась, но…выход всегда найдёшь. И всё-таки… чуть другой взгляд, не совсем… врачебный.

В первый момент Жариков растерялся. Нет, понятно, что любой из парней мог вот так заявиться, но чтобы привести с собой перегоревшую спальницу… И меньше всего он ожидал такого от Майкла. И сказал первое, что пришло даже не в голову, а на язык.

— Давайте чаю попьём.

— Ага, сразу кивнул Андрей. — На кухне пить будем, да?

И Жариков, уже начавший соображать, сразу понял: да, на кухне, не в гостиной, сделать обстановку простой и полудомашней для парней, а, значит, и для неё.

— Да, на кухне.

Андрей дёрнул Майкла за рукав, понимая, что Жарикову надо поговорить с… пациенткой, да, наверное, так, наедине. Майкл не стал спорить, и они бесшумно исчезли. Мария оглянулась им вслед, а когда вновь повернулась к беляку с длинным чудным именем, он… он уже не был беляком, вернее, смотрел на неё, как… как свой. И улыбнулась она ему, как своему.

На кухне Андрей поставил чайник на плиту, зажёг голубой огонь в конфорке. Майкл молча смотрел, как он уверенно хлопочет. Окна кухни выходили во двор: мощёный, раскалённый солнцем, но тихий.

— Где ты её подцепил?

Майкл вздрогнул. — На улице. Ловко управляешься, смотрю.

— Так я ж, — Андрей усмехнулся и перешёл на английский: — Сколько ет домашним был.

— И что? Так понравилось, что и сюда лезешь?

Майкл ждал выпада: за такое надо бить, но Андрей только с удивлённой насмешкой посмотрел на него.

— Ты что, так ничего и сейчас не понял?

Майкл недовольно дёрнул плечом, но промолчал. И снова внимательный взгляд, и тихие почти по-камерному слова:

— Не бойся, он её не прогонит.

— Дурак, — так же тихо ответил Майкл. — Я не этого боюсь. Она же джи, что я ей дам?

И замолчал, сам испугавшись сказанного. Андрей мгновенно отвернулся, переставил на столе маленькую вазочку с конфетами, поправил салфетки под чашками с блюдцами. Прислушался.

— В кабинет пошли.

Помедлив, Майкл кивнул. Андрей подошёл к плите и убавил огонь под закипающим чайником.

— Не психуй, всё будет в норме.

— Отстань… утешитель.

Андре подошёл к нему и сел рядом на подоконник, благо, они здесь широченные. Теперь они сидели и слушали тишину.

В кабинете Мария сама прошла вперёд и села к столу. Жариков отметил про себя, что обстановка: шкафы и полки с книгами, обтянутый тёмной кожей диван и кресла, большой письменный стол и прочие причиндалы — не удивила и не смутила её.

— А… а как мне вас называть, сэр? — спросила она по0английски.

— Иван Дормидонтович, доктор Иван, просто доктор, — ответно улыбнулся Жариков. — И говори, как тебе удобнее.

— Спасибо… доктор, — ответила Мария по-русски и на мгновение опустила ресницы, сделав лицо детски-смущённым. — Я не всё могу сказать по-русски, — продолжила она по-английски.

— Говори, как тебе удобно, — повторил Жариков. — Я пойму.

Мария медленно кивнула. Он — беляк, врач, ему нельзя верить, но… но почему-то врать ему тоже не хочется. И начала она сама, не дожидаясь вопросов. Когда сама говоришь, то сама и решаешь, о чём и как сказать, а о чём и умолчать.

— Михаил правду сказал. Я сбежала. Сказала, что уеду на неделю, он мне денег дал, а я уехала… и не вернулась. Нельзя мне возвращаться. Он… он хороший, не подумайте чего, это я… обманула его.

— Кто он? — мягко спросил Жариков и, видя, что онак замялась, уточнил: — Ну, как зовут, где живёт…

Мария вздохнула.

— Ох… зовут его… Степан Му-хо-р-тов, живёт в Корчеве, и… — она снова вздохнула и совсем тихо: — Он мой муж.

Жариков на секунду онемел, но только на секунду, а она продолжала, перемешивая английские и русские слова.

— Он меня из чёрного тумана вытащил, в Россию привёз, я ж горела ещё, он-то думал, что тиф, не побоялся заразы, а я… что я ему, ни родить, ни ублажить как следует не могу, перегорела же, ему жену нужно, настоящую, чтоб семья и детки, а я… неродиха, вот и сказала, что к врачу поеду, по женским делам… а сама… сюда… я не вернусь, пусть что хочет думает, его там уже обхаживают, пусть ему хорошо будет.

Она замолчала, заплакав. Жариков уже не раз видел этот плач, беззвучный, с широко открытыми глазами и струйками слёз по щекам. Он встал налить ей воды и, пока шёл к столику перед диваном, где стоял графин с водой и двумя стаканами, наливал воду, закрывал графин и нёс её стакан, всё решил.

— Вот, выпей.

— Ага, — всхлипнула она. — Спасибо.

Она смотрела на него снизу вверх с доверчивой готовностью. Жариков улыбнулся, и Мария сразу ответно улыбнулась, блестя ещё мокрыми глазами.

— Сейчас пойдём на кухню, попьём чаю и поедем в Алабино, в госпиталь, — она, завороженно глядя на него, кивала, — там пройдёшь обследование, так что и никакого обмана не будет, — она ахнула, и он засмеялся её радостному удивлению. — Да-да, всё будет в порядке. А сейчас пошли на кухню.

Она послушно встала.

На кухне их встретили накрытый стол и встревоженные лица парней. Мария храбро улыбнулась Майклу, и тот сорвался с подоконника к ней.

— Как ты?

— Я в порядке.

— Всё в порядке, — кивнул Жариков. — Сейчас попьём чаю и поедем.

— Куда? — живо спросил Андрей.

— В Алабино, — ответил Жариков.

И парни сразу понимающе закивали. Ну, конечно, в Алабино, в госпиталь. Им там помогли, помогут и ей.

— Чай уже готов, — улыбнулся Андрей. — Наливать?

— Да, спасибо, — улыбнулся им всем Жариков. — Михаил, ухаживай за Марией.

— Можно? — удивлённо вырвалось у Майкла.

— Нужно, — серьёзно ответил Жариков.

— Я сыта, — тихо сказала Мария. — Меня Михаил накормил. Обедом.

— Чай — не еда, а удовольствие, — весело ответил Майкл.

К чаепитию приступили дружно и с видимым общим удовольствием.

Убедившись, что Мария и парни успокоились, Жариков встал из-за стола.

— Пейте на здоровье, позвоню в госпиталь, что мы приедем.

Парни снова закивали, демонстрируя понимающее согласие.

Когда он ушёл, Мария камерным шёпотом спросила:

— На исследовании… сильно режут?

— Не исследование, а обследование, — поправил её Майкл.

— Щупают, смотрят, — поддержал его Майкл.

— Как на сортировке, что ли?

Парни переглянулись.

— Ну, не совсем, — не очень уверенно сказал Майкл. — Но не обработка.

— Больно не будет, — кивнул Андрей. — Ты не бойся. И не ври, когда спрашивают.

— А чего врать, — вздохнула Мария. — Ты ж сам, Михаил, ему всё сказал. Я ж перегорела, теперь-то уж всё. Мне, — она усмехнулась, — бояться уже нечего.

— Давно горела? — спросил Андрей.

— Да в заваруху, а ты?

— В госпитале уже, меня солдаты, русские, у банды отбили и в госпиталь привезли. — Андрей вдруг помрачнел.

Майкл удивлённо посмотрел на него и решил уточнить:

— Это сержант твой…

— Да-да, он, — резко ответил Андрей и мягче добавил: — Не время сейчас.

В кухню вошёл Жариков, быстро оглядел их, но если и догадался о чём, то вида не подал.

— Всё в порядке, нас ждут.

Мария тряхнула головой, разметав кудрявые пряди.

— Тогда поехали, чего тянуть.

Андрей взялся было за посуду, но Жариков отмахнулся.

— Оставь. Приеду, всё сам уберу.

И они ушли, бросив все как было на столе. В самом деле, чего тянуть? Шагнул — так иди.

* * *

Тяжёлый августовский зной придавил землю. Как всегда, всё поспело разом, и не знаешь, за что хвататься. На кухне целыми днями что-то варилось, уваривалось, закладывалось в банки, сортировались ягоды и варилось варенье, перебирались и закладывались овощи, а коров меньше не стало, и за курами уход нужен, а лошади, а котельная, а два боровка, что в складчину откармливаются к Рождеству, ну, да за ними уж в личное время догляд, да и не особый там уход нужен, закуток чистят по очереди, а отходов им в корыто кинуть и налить хватает…

Выкосили ближние луга, и на молодую траву стали выпускать коров. Дальние луга пока не трогали: на одну дорогу столько времени угрохать… не резонно. А отпустить на покос, скажем, на неделю тоже некого. Ладно, пуская земля отдыхает.

— Мы много на этом теряем, Джонни?

— Спроси у Роба, — разнеженно фыркает Джонатан, любуясь через стакан огнём в камине.

— Так ты, значит, не в курсе, — понимающе кивнул Фредди.

Джонатан негромко рассмеялся и уже серьёзно продолжил:

— Концентрат, в конечном счёте, выгоднее. Здешняя трава нужного всё равно не даст. А пересевать и вести правильную заготовку… мороки больше, чем выгоды.

— Ладно, — кивнул Фредди. — Здесь ясно. По точкам без проблем. Россия?

— Хочешь съездить, — понимающе кивнул Джонатан.

— Говорят, туда лезет Страус.

— Слышал, — подобрался Джонатан. — Он нам не по зубам, Фредди.

— И незачем. Кожаная мелочёвка и прочее. Догоним и подстроимся.

Джонатан на мгновение прикусил губу, соображая, и тут же энергично кивнул.

— Стратегически мыслишь. Но за неделю не уложиться.

— Знаю. Но сейчас глухой сезон, а к середине сентября я вернусь.

В имении как раз самая горячка, но Джонатан знал, о каком сезоне говорит Фредди. Со Страусом он придумал неплохо, даже хорошо, но не будь этого, Фредди нашёл бы что-то другое, лишь бы поездить по России. Если ковбою приглянулись кобылка и девчонка, то одна будет под его седлом, а другая в его постели, а там уже — а хоть на виселицу. Переупрямить ковбоя только пуля может. Фредди — ковбой, во всём ковбой. И во всём первый.

— Согласен, — кивнул Джонатан. — Когда поедешь?

— Ещё дня три здесь, неделя на точки и прочее, — Фредди отпил из стакана, погонял во рту, проверяя вкус, и кивнул. — Да, к десятому вернусь.

— Полетишь?

— Не хочу в Атланте маячить, Джонни. А здесь, — Фредди усмехнулся, — меня до трапа проводят. Бульдог позаботится.

— Значит, он ещё не нашёл, — кивнул Джонатан.

— Здесь парней не, а граница хвост обрежет.

— Учти, на той стороне могут встретить.

— Учту, — кивнул Фредди.

Уверенность, с какой он говорил о парнях, не нравилась Джонатану, но он молчал. Да, всё сходилось на том, что это был Эндрю, воскрес, сделал и исчез. И ещё… двести тысяч в банковских упаковках. Судьбу денег проследить трудно, но возможно. По чьим карманам в полиции они разошлись, конечно, интересно, но главное — это бандероли, банковские ленты… а вот те исчезли бесследно. Ни в одном акте ни слова, даже у Кринкла нет информации, а с Бульдога — тот их точно видел и никогда ничего не забывает — не поговоришь. Чёрт, и это знает только Эндрю.

— Деньги точно были в бандеролях, а не резинках? — вырвалось у него вслух.

— При встрече спрошу, — Фредди допил свой стакан и встал. — Парень глазастый, должен запомнить.

Джонатан кивнул. А что он ещё может тут сделать? Фредди не остановится, лишь бы не сорвался по дороге. Столько уже говорено и переговорено об этом.

— Ладно, ковбой, пора на боковую, если хотим всё успеть.

— Не гони, водопой не убежит, — так же по-ковбойски ответил Фредди, выходя из комнаты.

У себя он быстро разобрал постель, разделся и лёг, привычно сунув кольт под подушку.

Да, всё так, и он не отступит. Эндрю жив. Но живы и давшие деньги Найфу, и потому отступать нельзя. Если бы не эти пачки, то… плюнуть бы не плюнул, но оставил бы на случай, на повезёт — не повезёт, а так… двести тысяч — это не плата за сделанное, ни одно прежнее дело Найфа столько не стоило, а как задаток… задаток — пятьдесят процентов, меньше Найф не брал, ему меньше и не положено, значит, четыреста тысяч за голову… Чья голова может столько стоить? Моя или Джонни? Или за обе? Большие деньги, очень большие. Из кого Найф смог столько вынуть? Кто-то из Ансамбля? Тогда Джонни не понравился Рич. И Гаммен странно дёргался. Смылся, задолго до конца и засел у себя в Луизиане. Если они и в доле… то только в доле, ни один двести тысяч не мог выложить. Ладно, надо найти Эндрю. Значит, сделаем. А сколько на это уйдёт времени, денег и сил… чисто, быстро и успешно. Три не получится, от чего отказываемся? Успешно — раз, чисто — два, а быстро… обойдёмся. Спи, ковбой, да стадо не упусти.

* * *

Страда не кончалась, но его это уже не касалось. Что всю работу не переделаешь, Эркин и раньше знал. Нет, если Колька попросит, он, конечно, не откажется, а так… ни школы, ни Алисиных занятий, и на заводе беготни и суеты стало намного меньше, летнее, говорят, затишье, отпуска у всех, и у них бывает, что с полсмены отпускают, чего лишнее толкаться. И теперь, если нет Медведева, за старшего командовал Саныч. Эркина такой вариант тоже устраивал. С Ряхой его в пару не ставили, а с остальными он сработался. А что бабы в окнах торчат, лупятся, и из бухгалтерии то к Медведеву, то к Санычу со всякими бумагами бегают, лишь бы у него спросить, где тут его бригадир, и не проводит ли он, да ещё и под локоть поддержит, а то на каблуках да по рабочему двору среди железяк, где они только находят их, чтобы споткнуться и за него ухватиться… Смех, да и только!

Возвращаясь из столовой, Женя пошла кружным путём. Работы всё равно мало: почти всё КБ в отпуске. Могли бы и её отправить, но… ладно, раньше она вообще без отпусков работала. А то и без выходных. Можно было бы пройти через двор, но Эркин увидит её, встревожится, не стоит его отвлекать.

На лестничной площадке она увидела Любу. Та стояла неподвижно, прижавшись лбом к оконному стеклу, и показалась Жене плачущей.

— Люба, — тихо подошла она к ней. — Случилось что?

— Ничего, — не оборачиваясь, глухо ответила она. — Смотрю… — и резко, с вызовом: — На твоего любуюсь. Он же… чем ты его держишь, Женька? Ты ж… обычная, пучок за пятачок, а он…

Женя сглотнула вставший в горле комок.

— Ничем я его не держу, ты что, ошалела совсем? Он муж мой, он… а если я обычная, а ты такая особенная и вся из себя, чего ж ты никого не удержала?

Люба вздохнула.

— Такое моё везенье. Ладно… Ты, Женька, не злись, сорвалась я, бывает. Ты не бойся, я не полезу, мне б только вот так, хоть из окошка посмотреть.

Женя пожала плечами.

— Смотри, мне-то что!

Что когда Эркин работает, от него глаз не отвести, Женя знала. Не слепая же она, и не дурочка, на беженских новосельях, возьми, ведь в какой комнате Эркин пол натирает, так туда все женщины и не по разу сбегают, просто постоять и посмотреть, она же сама тоже ходит на обед и с обеда по тем же лестницам, что на первый рабочий двор выходят, а на пляже как на Эркина все смотрели, ей же… нет, не ревнует она нисколько, не к кому ей ревновать, она же знает Эркина, какой он, а что смотрят, так пусть. Вон он, тащит очередную серую коробку контейнера.

Они так и стояли рядом и смотрели, как грузчики — кто в майках, кто рукава закатал, а кто и полуголый — катают серые блестящие на солнце коробки контейнеров, и среди них он, смуглый и черноволосый, с завораживающе красивой игрой мускулов под гладкой, блестящей от пота кожей.

Женя не заметила, когда ушла Люба. Эркин вдруг стал оглядываться, и Женя догадалась, что он почувствовал её взгляд. Покраснев, она отпрянула от окна и побежала к себе. И свою работу не сделала, и Эркину чуть не помешала.

Ещё раз обведя взглядом окна и, не найдя Жени, Эркин взялся за контейнер. Может, почудилось, а может, и впрямь Женя смотрела на него. Ладно, надо эту кучу разгрести. Санычу некогда, показал платформу, сказал, какие цифры выбирать, и побежал, а то там, на втором, заминка чего-то. Вот Саныча с петрей и Антипом туда дёрнули. А ему работать одному, и закатывать, и крепить. Миняй с Серёней сегодня на том конце с ящиками колупаются. Так, а этот сюда, тяж укоротить, зацепить, защёлкнуть и барашек завернуть, чтоб держало, смешное слово — барашек, а здесь тяжи отбросить, чтоб под колёса не попали, зачистить поддон, вот так, цифры на поддоне, а ещё КЛ, смешно, у него самого номер тоже с буквами, будто тоже… с конвейера. Он фыркнул и побежал за контейнером.

Страда есть страда. Артём уже знал, что это такое: прошлым летом попробовал, но сейчас — совсем другое. Своей земли у бабки не было: продала, пока вдовела да бобыльничала. Аренды весной не сделали: денег не было. Так что они с дедом теперь покосничали за сено: всё дешевле, чем покупать. А работа работой, там тоже страда, отпуска да отгулы никому не положены. Хорошо, что школа кончилась, а то бы совсем хреново пришлось. Сенокос ещё не отошёл, а уже жатва началась. Но тут на своём огороде надо управляться, а с зерном перекрутимся, да и…

— Всей работы не переделаешь, — бабка сама бухнула в чашку Артёма большую ложку мёда. — Нутро за раз сорвёшь, так всю жизнь в болезни будешь маяться.

Артём благодарно кивнул, глотая густой сладкий чай.

— На картошки-то тогда тоже исполу найматься будете? — дав им выпить по чашке, спросила бабка у деда.

Дед мотнул бородой.

— Школа уж пойдёт, чего их с учёбы срывать. А один я много не накопаю. Посмотрим.

Лилька и Санька уже улепетнули на улицу, Ларька само собой за ними, и они сидели втроём. Судили да рядили, как оно теперь будет. Сеновал уже забит, а ещё два стога их доли стоят, надо бы свезти, а и за бесхозное посчитать могут. А куда класть? Навес поставить, так во дворе и вовсе не повернуться будет. А дрова тогда куда?

Обсуждали долго, снова и снова возвращаясь к одному и тому же. Наконец дед пришлёпнул стол ладонью.

— Ладно. Загад не бывает богат, а огород рук ждёт. Айда.

— Айда, — встал и Артём. — Завтра мне в первую, крыжовник оборать надо.

— Готовь банки, бабка, — ухмыльнулся в бороду дед.

— И огурцы поспевают, — обернулся уже в дверях Артём.

— Не пропадут огурцы, — успокоил его дед. — Будет и им в свой черёд.

Пятница — день стрельб. Из-за школы приходилось прибегать на полчаса, много час, но зато теперь… лафа и разлюли-малина! Можно и пострелять, и в тренажёрном зале поработать, и на ринге и ковре оттянуться от души, а если ещё и спарринг найдётся… Обязательно найдётся, его уже здесь знают. Тим невольно улыбнулся, прибавив шагу. Хотя опоздать невозможно: каждый приходит и уходит по своему режиму, когда кто хочет и может, ну, и конечно, когда кому положено…

…Как ему и сказали, он в понедельник с утра пришёл в милицию, чтобы зарегистрировать оружие и разрешение. И всё шло нормально, как положено. Не каждый день приезжают такие репатрианты: раб с полным русским именем, оружием и официальным разрешением от серьёзной конторы. Насколько серьёзна контора, куда случайно попал в поисках работы, он ещё в Алабаме понял, что не простой автобат, и солдаты совсем не простые. И что его сразу к начальнику отправили, и что у того в кабинете штатский сидел — всё понятно, он же не дворовой работяга, видал он таких… в штатском и с выправкой, да не армейской, а… специфической. Но разговаривали с ним вежливо, видя его затруднение с русским, перешли на английский. Проверили документы, осмотрели оружие, и наконец неизбежное:

— Итак, кем вы были раньше?

— Рабом-телохранителем, сэр.

— И что входило в ваши обязанности?

Он пожал плечами.

— Быть рядом с хозяином и выполнять его приказы, сэр.

— Любые приказы?

— За неповиновение смерть, — ответил он, помедлив с секунду.

Они переглянулись, и тот, что в штатском, кивнул:

— Хорошо. Вы работаете шофёром?

Он улыбнулся простоте проверки.

— Пока рабочим в цеху, сэр.

Последовали технические вопросы: каким оружием владеет, на каких машинах ездит. Он ждал уже предложения работать у них, в милиции или у штатского, но вместо этого, к его радости — от таких предложений отказываться опасно, а ему в эту кашу совсем не хочется, нахлебался так, что у горла стоит — его только пригласили на стрельбы и тренировки в милицейский зал…

…Только потом Тим понял, почему его тогда отпустили. Он же русского толком не знает, так, разговорный чуть-чуть, это же сразу заметно, и гражданства нет. Вот ему и дают время выучиться, закончить школу, оформить полное гражданство, и уже тогда разговор скорее всего возобновят. Но это не раньше, чем через три года, а за этот срок всякое может случиться, таи и послушаем, и посмотрим. А пока…

Приземистое серое здание без окон, дверь без таблички, на асфальтовом пятачке три машины: две легковушки и одна армейская, да, их называют «козликами», интересно почему, номера… ижорские. Ну, его это не касается.

Дежурный у входа кивнул в ответ на его приветствие.

— Здравствуй, в тир?

— Да, — кивнул Тим. — Там… свободно?

— Места есть, — ответил дежурный, делая пометку в своём журнале. — Сколько?

— Как обычно, пять обойм.

Патроны можно было бы купить и в городе, но Тим предпочитал покупать здесь: уж точно никаких разговоров не пойдёт. Пока что ни один, с кем он тренировался в тире или в зале, никому ничего не сказал. Если бы пошёл слух, он бы ужен знал. А что Дим нахвастал детворе о папкином оружии, то, кажется, дальше детворы это и не пошло.

Тир, как и положено, внизу, в подвале, и здесь несмотря на мощную вентиляцию пахнет порохом, оружейным маслом и металлом. Стоящий в дверях оружейки Иван Леднев, увидев Тима, улыбнулся. — Привет, сегодня со своим?

— Здравствуй, — ответно улыбнулся Тим. — Да, а то заскучает.

— Понятно. Пятый свободен. Тебе сразу подкрутку включить?

Тим вздохнул.

— Нет, одну серию для разгона, а то давно не работал.

— Хорошо.

Проходя к пятому отсеку мимо занятых, Тим вежливо отвернулся, разглядывая плакаты по технике безопасности на глухой стене. Мало ли кто мог приехать пострелять. Ещё в начале своих походов сюда он недоумевал: откуда в тихом полугороде-полупосёлке такое мощное внутри и неприметное снаружи сооружение, здесь милиции-то… меньше взвода со всем начальством и канцелярией. Потом сообразил: заводская охрана, завод-то не простой, так что это и для них, и вообще с запасом, как русские говорят, с заделом. Здесь и охрана, и милиция городская и окрестная, и ещё наезжают, судя по номерам, издалека. Но его это не касается. Здороваются с ним — он отвечает, представляются — называет себя, вопрос по делу — и ответ такой же, а сам он не болтает и вопросов не задаёт.

Ну вот, он привычно зарядил пистолет, надел наушники и встал на рубеже.

— Готов? — спросил в наушниках голос Ивана.

— Да.

Впереди вспыхнул свет, резко выделяя чёрные силуэты мишеней.

Раньше двадцатого августа в методкабинете делать нечего. Это Громовому Камню объяснили ещё на педсовете. И он старательно копил деньги на поездку. Поездом очень неудобно, придётся ночевать в Ижорске, а автобус намного дороже. Джинни на совместную поездку согласилась, так что… ладно, выберемся и прорвёмся, где пробежим, а где и проползём, это по обстрелу глядя. Пока что у него всё получалось, даже в кино сходили. Как раз новый фильм, зал битком и так вышло, что каждый сам за себя платил.

И самое главное — эта пятёрка. Встретились на улице раз, другой, переглянулись, перебросились приветствием. Сначала они приняли его за «асфальтового», но разъяснилось всё быстро. Они работали на заводе и стройке, грузчиками и разнорабочими, жили все вместе в бараке. А потом он пришёл к ним в гости…

…Длинное и от этого кажущееся ещё более длинным деревянное здание. Когда-то его покрасили голубой краской, но это было очень давно. На вытоптанной в пыль серой траве у дома валялись какие-то обрывки и обломки, и кто-то спал, так и не добравшись до своей койки. На крыльце сидел Маленький Филин. Как самый младший он встречал гостя. Увидев Громового Камня, он встал.

— Я тебя вижу.

— И я тебя вижу, — улыбнулся Громовой Камень.

По длинному полутёмному коридору сквозь запахи скисшей капусты, дешёвого табака и перегара они прошли в комнату, где жили заводские.

Три кровати, стол, табуретки, на стене планка с гвоздями вместо вешалки, кровати небрежно покрыты тёмными безузорными одеялами.

— Да будет крепким ваше жилище и удачной охота, — поздоровался Громовой камень, входя в комнату.

— Садись к нашему огню и поешь с нами, — ответили ему столь же ритуальной фразой.

Громовой Камень сел к столу, звякнув медалями. Да, он специально пришёл не в племенном, а в форме. Ему нечего ни стыдиться, ни стесняться. Его медали и нашивки не хуже вражеских скальпов и орлиных перьев с надсечками. За храбрость, за личное мужество, за боевые заслуги… и похоже, если не поняли, то догадались.

После недолгого ритуального молчания Громовой Камень выложил на стол пачку сигарет. Все взяли себе по сигарете, и пошёл неторопливый разговор. Ни об охоте, ни о погоде… ни одна стойбищная тема здесь неважна, и потому говорить о ней не нужно. А о чём тогда? О деньгах? Об этом они говорить не умели и не хотели. Но больше не о чем. Денег мало, тратятся они быстро и как-то… без толку. Вроде и пьют ни… не больше других, скажем так, а…

— Ты пьёшь? Ну, — и по-русски: — с получки?

Громовой Камень покачал головой.

— В праздник со всеми, а сам по себе нет, — и, помолчав, продолжил, поневоле вставляя русские слова: — На фронте перед боем давали, сто грамм на человека. Были такие, что не пили сразу, а копили, чтобы потом сразу много получилось, чтоб напиться. Но таких мало было.

— Ты сам пошёл? Ну, на русскую войну.

— Да, — голос Громового Камня стал жёстким. — Добровольцем. Я думал, что это и моя война.

— И сейчас? — Перо Орла, старший из заводских требовательно смотрит на него сквозь сигаретный дым. — И сейчас так думаешь?

— Да. Русские воевали с империей и за нас. Ты слышал о резервациях?

— Старики рассказывали, — кивнул Одинокий Волк. — И эти, приехавшие. Но… неужели это всё правда?

— А Мороз, — вдруг сказал Маленький Филин, молчавший до сих пор, как и положено младшему, — говорит, что резервация не самое плохое. Бывает ещё хуже.

— А ты больше верь «асфальтовому»! — обрушились на маленького Филина со всех сторон. — Ему-то откуда знать?! Он с Равнины ещё когда сбежал, совсем от племени отбился! Даже языка, видите ли, не знает! Под бледнолицего заделался!

— Язык он учит, — спокойно возразил Громовой Камень. — А насчёт резервации и худшего… может, он как раз и знает.

— Откуда? — насмешливо повторил Медвежонок.

Громовой Камень не говорил с Эркином о его прошлом, но на выпускном заметил, что у всех негров и мулатов были цветные татуировки-номера над правым запястьем. Что в Империи рабов клеймили как скот, рассказывали ещё в школе и в армии на политинформациях, так что… скорее всего Мороз был рабом, потому не знает языка, но знает о резервациях и рабстве. Но объяснять свои догадки громовой Камень не стал: если мороз об этом молчит, то нечего по-женски, нет, по-бабьи трепаться и сплетничать.

Разговор прервал стук в дверь.

— Эй! — крикнул из-за двери насмешливый женский голос. — Индеи, чайник свой спасайте! Он уже ж плавится на хрен!

Перо Орла грозно посмотрел на Маленького Филина, и тот мгновенно вылетел из комнаты, едва — судя по донёсшейся ругани — не сбив кого-то с ног в коридоре. Двукрылый поставил на стол чашки и выложил кулёк с крупным кусковым сахаром.

Одинокий Волк и Медвежонок вышли и тут же вернулись с литровой бутылкой водки, а маленький Филин внёс чайник, обернув проволочную ручку тряпкой. Нашлась и коврига хлеба. Ещё бы мяса, скажем, копчёных оленьих рёбер, чтобы как дома…

— Пишут, этот год лучше будет, — Маленький Филин встряхивает головой, рассыпая по плечам слипшиеся пряди. — А денег просят. Чтоб прислал. Как же так, а?

— А! — отмахивается Медвежонок. — Как весна, так сытого года ждём, а дичи совсем мало стало. У нас…

— Не скули, — бросает Одинокий Волк. — У всех так. И всегда. Послать денег… а самим что жрать? Ты, Громовой Камень, смотри, мы же работаем, а в чём приехали, в том и ходим, всё это, — он широким жестом обводит комнату и сидящих за толом, — в долг взяли, и не расплатиться никак.

— А зайдёшь за чем, швыряют тебе, — Медвежонок жадно рвёт зубами кусок хлеба. — А чем мои деньги хуже?!

— Точно. К чёрным, и то лучше…

Громовой Камень слушал эти жалобы и не знал, вернее, знал, что сказать, но… Нет, не здесь и не сейчас.

Жалобы, похвальба, какие-то старые счёты, угрозы выдуманным врагам — всё вперемешку. Громовой Камень слушал, кивал, особо не соглашался, но и не спорил: всё равно каждый только самого себя и слушает. Себя он пьяным не ощущал, да и полстакана — не его доза, пообедал он хорошо, а по полному желудку водка не бьёт, и вообще… он и раньше замечал, что берёт того, кто хочет набраться. «Огненная вода» — враг индейца, и с ней как с врагом — не доверяя, используя и не подчиняясь.

Водка кончилась быстро, по полстакана пришлось, денег на новую бутылку нет, да бутылки на шестерых всё равно мало, так что в эти же кружки и стаканы налили горячего, заваренного прямо в чайнике крепкого чая, взяли по куску твёрдого желтоватого сахара.

— О! — вырвалось у Громового камня. — Хорош чай.

Медвежонок улыбнулся.

— Это с травами. В Старом городе одна есть, травница, вот у неё и купил.

— Дорого?

— Рубль стопка, по щепотке в магазинный подмешиваем.

Громовой Камень кивнул, подумав, что эту Травницу надо бы найти и поговорить, русские травы он знает плохо, хотя травами вообще всегда занимались женщины, мужчины знали только то, что нужно для охоты или битвы. Маленький Филин снова упомянул о письме домой. Как переслать деньги?

— Пропей лучше, — посоветовал одинокий Волк. — Всё равно на почте зажилят.

— Как это? — поинтересовался двукрылый.

— А просто. Адрес будут тебе писать и наврут. Письмо и пропадёт, а с ним и деньги.

— В тот же раз дошло, — возразил маленький Филин.

— В тот раз ты без денег посылал, а…

— Адрес мне Мороз писал, — перебил его Маленький Филин. — И обратный тоже. Он по-русски здорово знает.

— Ну да, а на родном-то он хоть слово помнит? Или брезгует? — Одинокий Волк резко стукнул стаканом о стол. — кажешь, нет? Постригся, умылся, одежду сменил и я зык забыл. Ненавижу таких! Смог бы, он и кожу поменял.

— А ты это не нам, — Предложил Двукрылый, подмигивая Громовому Камню. — А ему скажи. А мы посмотрим.

— На что? — не понял Одинокий Волк.

Заводские дружно рассмеялись.

— А как он тебя будет по земле размазывать, — ответил Двукрылый. — Только скальп валяться и останется.

Перо Орла кивнул.

— Да, так.

— Пусть попробует, — буркнул Одинокий Волк.

— Ты его в деле не видел, — улыбнулся Маленький Филин. — Перед весной тут, как это по-русски, да, масленица, бои были, так он всех посшибал.

Двукрылый кивнул.

— И там не всерьёз было, а вот на заводе один ему сказал что-то, из его же бригады, так он его взял за горло и поднял. Одной рукой. И подержал.

— И не придушил? — насмешливо спросил Одинокий Волк.

— И за мозгляка бледнолицего в тюрьму сесть? — насмешливо ответил вопросом Перо орла.

Громовой Камень вспомнил Мороза на выпускном, его налитый силой торс, неожиданную для «асфальтового» ловкость в лесу и задумчиво кивнул. Да, он верит, что Мороз мог одной рукой взять за горло и поднять на воздух взрослого мужчину.

— А что учится он, — Маленький Филин как-то неуверенно вздохнул, — так, может, это и не зря. Грамотному всё-таки легче.

Громовой Камень не ждал такого поворота, но… хотя, нет, ничего сейчас не получится. Хоть выпили и немного, но всё равно… Но что зашла об этом речь — уже хорошо!

Как он и ожидал, Маленькому Филину велели заткнуться, но по внимательным взглядам остальных Громовой Камень понял, что ждали его слова. Но говорить надо аккуратно.

— А почему бы и нет? — начал он с вопроса, уже зная, как ответить на любое возражение. И что возраст учёбе не помеха, есть школа для взрослых, и что русскому языку и русской грамоте учиться нужно, и почему другие за два, ну, за три месяца, но осилили полный курс начальной школы, вы же не глупее их, те пришли, так тоже по-русски только выругаться умели, а теперь и пишут, и читают.

Он говорил не спеша, давая возразить. Но возражали мало. Всё-то ведь так и есть.

— А ты бы нас и научил, — вдруг сказал Перо Орла.

— А чего же и нет, — сразу ответил Громовой Камень. — Давайте, где и когда.

— Где? А здесь хотя бы. По выходным.

Маленький Филин и Двукрылый наперебой стали обсуждать время и место занятий, потом к ним присоединился и Медвежонок. А Перо Орла и Одинокий Волк молчали, но по-разному. А когда вроде всё обговорили, Одинокий Волк насмешливо бросил:

— А чего ж вы о деньгах молчите? Сколько он с вас возьмёт за учёбу, а?

— Сколько сможете, столько и дадите, — спокойно ответил громовой Камень.

Он бы и бесплатно с ними занимался, но раз об этом зашла речь…

— Рубль, да? — спросил маленький Филин.

Рубль за час занятий — общепринятая, насколько знал Громовой Камень, плата, и потому он кивнул.

— С каждого? — требовательно спросил Одинокий Волк.

— Нет, — сразу решил Громовой Камень. — Со всех. Все же вместе будем, а не с каждым отдельно.

И только тогда Одинокий Воле улыбнулся.

— Тогда и я буду. Идёт.

— Это ж по сколько с каждого? — наморщил лоб Медвежонок. — Нас пятеро… по двадцать копеек?

— Да, — кивнул Перо Орла. — Что ж, тогда и дважды в неделю можно.

— А выдержишь столько учёбы? — насмешливо хмыкнул Одинокий Волк.

— А я не слабее Мороза. Он дважды в неделю ходил.

— Трижды, — поправил его Громовой Камень.

— Как трижды? — удивился маленький Филин.

Громовой Камень улыбнулся.

— Были ещё и по субботам занятия. По шауни.

— Во-он оно что, — помолчав, протянул Одинокий волк.

Остальные промолчали.

Громовой Камень возвращался домой в сумерках. Шёл быстро и даже тихонько подсвистывал себе под шаг памятный со школы марш. Ну как же всё удачно получилось! И не в деньгах, конечно, дело, ну, сколько он до сентября заработает? Рубля три, от силы четыре. Главное, чтобы они втянулись. А в сентябре он их уговорит на школу, чтобы на аттестат. Как Мороз. Громовой Камень улыбнулся. Надо же, как их зацепило. Ну да, уступить, да ещё «асфальтовому» не просто обидно, а… очень обидно. А Мороз приметный, все его знают, у всех на виду. Интересно было бы его в бою увидеть, но придётся святок ждать.

Про святочные и масленичные бои ему многие рассказывали. И о том, как Мороз себя показал, тоже.

В палисаднике у дома сидела в накинутом на плечи большом шёлковом платке с бахромой Липочка.

— Добрый вечер, — поздоровался Громовой Камень, поднимаясь на крыльцо.

— Добрый вечер, — ответила она и после лёгкой заминки спросила: — Гуляли?

— В гостях был, — весело ответил Громовой Камень.

Время ужина уже закончилось, но Ефимовна, выглянув в прихожую на стук двери, сказала, что самовар в гостиной. Громовой Камень поблагодарил за столь ценную информацию, поставил свою палку к зонтикам, в уборной вымыл руки и оглядел себя. Нет, всё нормально, если и пахнет от него, то чуть-чуть, и глаза — скажем так — не очень пьяные.

В гостиной у столика с самоваром и посудой сидела Капитолина Алексеевна. Из жильцов участвовали в вечернем чаепитии Гуго и Виктор. Громового Камня встретили весело.

— Ага, вот и третий!

— Третий для чего? — поинтересовался Громовой Камень, принимая от Капитолины Алексеевны чашку с чаем.

— В карты поиграть, — улыбнулась Капитолина Алексеевна. — Берите плюшку, Гриша. Я не играю, а вдвоём неинтересно.

— Я тоже не играю, — улыбнулся Громовой Камень. — Спасибо, Капитолина Алексеевна, чудесные плюшки, я только во фронтовое очко умею.

Фронтовое? — удивился Гуго. — Это что? Я знаю, очко — это блек-джек, а фронтовое?

— Это не в карты, — засмеялся Громовой Камень. — Это перебежкой от воронки к воронке. Добежал — очко, ты выиграл. Не добежал… — и он комично развёл руками.

Виктор на мгновение помрачнел и кивнул.

— Памятная игра, — и тут же с шутливой надеждой. — Неужто и в «дурака» не умеешь?

— Не люблю из-за названия, — по-прежнему весело ответил Громовой Камень.

— Эх, — Виктор перетасовал колоду и положил на стол. — Не везёт, так не везёт.

— Не везёт в картах, везёт в любви, — старательно выговорил Гуго.

— Не жалуюсь, — рассмеялся Виктор и встал. — Капитолина Алексеевна, спасибо, чай необыкновенный. Пойду пройдусь перед сном. Гуго, за компанию?

— Хорошо, — встал и Гуго. — Большое спасибо.

Громового Камня не позвали, но он понимал, что это и от уважения к его хромоте, и от знания, что он только пришёл и не ужинал.

— Ещё чаю, Гриша, — предложила Капитолина Алексеевна и, когда он кивнул, взяла у него чашку и громко, но без крика позвала: — Липочка, прохладно уже, иди в дом.

— Ладно, — откликнулась с улицы Липочка. — Сейчас.

Но когда она вошла, Громовой Камень уже допивал вторую чашку с плюшкой.

— Большое спасибо, Капитолина Алексеевна, — встал Громовой Камень. — И спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Гриша, — приветливо попрощалась с ним Капитолина Алексеевна.

— Спокойной ночи, — сказала и Липочка.

Она явно хотела его о чём-то спросить и не решалась, но Громовой Камень не собирался ей помогать и, не заметив её желания, вышел.

— Липочка, — услышал он уже за спиной, — давай, посуду убрать надо.

— Да ладно, мама, сейчас.

Когда неровные шаги затихли и хлопнула дверь комнаты Громового Камня, Липочка сбросила на диван платок и налила в полоскательницу горячей воды из самовара.

— Мам, — шёпотом позвала она. — А он не пьяный пришёл, ты не заметила?

Капитолина Алексеевна строго посмотрела на неё, но ответила:

— Если и выпил, то немного. И вёл себя нормально.

— Угу, — Липочка старательно обмывала чашку Громового Камня. — Индейцы все пьяницы. Вот как запьёт он…

— Когда запьёт, тогда и будем думать, — сердито ответила Капитолина Алексеевна. — И не копайся. Два блюдца полчаса полощешь.

Липочка обиженно надула губы, но промолчала. В субботу в Культурном Центре танцевальный вечер, по билетам. На билет, на буфет и на «бантики» — это же просить придётся. И ссориться с матерью накануне такого разговора совсем глупо. А о наряде надо серьёзно подумать, это ж не в старый город, к берёзам сбегать, под гармошку потоптаться, тут культура нужна, так что… Липочка вздохнула и покосилась на мать. Ладно, завтра с утра поможет Ефимовне и весь низ уберёт, тогда мама точно позволит.

* * *

Мария стояла у окна, рассматривая быстро темнеющий сад. Ну вот, вот и всё, нет, она ни о чём не жалеет, всё получилось даже лучше, чем она ожидала, могла ожидать. И больница оказалась нестрашной, и самое главное — с мужем уладилось. Почти уладилось. Доктор Ваня уговорил дать телеграмму, помог сочинить, а деньги дал Михаил. Сказал, что в долг. Ну, с Михаилом она сама сочтётся, он свой, всё понимает, а с мужем…

…В кабинете у доктора Вани всегда светло и спокойно.

— А если он приедет?

— Поговоришь с ним, — доктор Ваня смотрит на неё серьёзно, без насмешки. — Всё объяснишь.

— Нет, нет…

— Я помогу.

— А… а может, вы с ним поговорите, — с надеждой просит она.

Доктор Ваня улыбается.

— Поговорю, обязательно поговорю, но не вместо тебя.

Она кивает. Спорить с доктором Ваней или не слушаться его невозможно…

…Мария вздохнула и отошла от окна. Темно уже совсем, надо ложиться спать. У неё отдельная комната, с уборной и душем, называется — бокс. Смешное название. И совсем не похоже на камеру. Ну, ночь уже, пора ложиться.

Свет она включать не стала: занавесок нет, мало ли кто в саду окажется и увидит, а голышом походить тоже хочется, привычней так.

Мария быстро привела себя в порядок, откинула одеяло и легла, прикрыв только ноги. Тепло же, и не давит. Ну вот, ещё день прошёл. Завтра… завтра самое страшное — гинеколог. Он одного названия всё внутри дрожит. Да ещё и женщина. Женщина-врач — хуже этого ничего не было. Хотя здесь… здесь, может, и по-другому. Доктор Ваня обещал пойти с ней. Странно: беляк, а как всё понимает. И не расспрашивает особо, а ты сама всё ему рассказываешь.

Она вздохнула и потянулась, закинув руки за голову. Может, и вправду обойдётся. Михаил говорил, что врачи здесь другие. И остальные парни, и элы, и джи… Может, и не врали. Кто её уже смотрел, больно не сделали, ни один, и не лапали, тоже ни один. Но гинеколог — это совсем другое. Хотя… что ей, перегоревшей, могут сделать? Только убить. Всё остальное — уже пустяки, да и неважно это. Степана жалко, он ей зла не хотел, если и обижал, то по незнанию. И она его… тоже не со зла. Он её, можно сказать, из смерти вытащил, а потом… хозяйка она никакая. Стирка, готовка — всему учиться пришлось. Степан терпел, учил, злился, конечно, но не гнал. Она старалась как могла, хорошо ещё, что Степан на работе уставал и не каждую ночь лез.

Мария снова вздохнула и уже закрыла глаза, когда послышались лёгкие скользящие шаги. Ближе, ближе… замерли у двери. Уже догадываясь, кто это, Мария приподнялась на локте и позвала по-английски.

— Это ты? Заходи.

— Да, я, — так же по-английски ответил, входя, Майкл. — Не спишь ещё?

— Нет, — улыбнулась Мария.

Её улыбка блеснула в темноте, и Майкл пошёл на эту улыбку, как на свет. Он был в белом халате и шапочке, и Мария спросила:

— Работаешь сегодня?

— Да, дежурю, вот отпросился, держи, — он полез под халат и вытащил большое яблоко.

— Оу! — тихо засмеялась Мария. — Спасибо. Ты садись. Тебя на сколько отпустили?

— Успею, — усмехнулся Майкл.

Мария покатала в ладонях яблоко, понюхала.

— Ты как? — тихо спросил Майкл. — В порядке?

— Да, — кивнула Мария. — А ты?

— У меня всегда порядок, — буркнул Майкл.

Он сам не понимал, что с ним, вернее, не хотел понимать, и потому срывался. Мария снова засмеялась и вздохнула.

— Мне завтра к гинекологу идти.

— Это доктор Барби? Варвара Виссарионовна? — уточнил майкл. — Не бойся, она добрая.

— Много ты в гинекологах понимаешь! — фыркнула Мари я.

— Здесь все врачи хорошие, — упрямо ответил Майкл и, помедлив, предложил: — Хочешь, я с тобой пойду. Сменюсь, и пойдём.

— Спасибо, — кивнула Мария. — Доктор Ваня сказал, что отведёт меня. Он на тебя не заругается? Ну, если и ты пойдёшь.

— Думаю, нет.

— Он что, тоже… добрый?

— Ты ж его видела. И говорила с ним. Он…

Майкл запнулся, подбирая слова, и она закончила фразу за него.

— Понимающий, так?

— Да, — обрадовался находке Майкл. — Это ты точно. Знаешь, меня когда привезли прошлой зимой, в самую заваруху, я сначала не давался, думал, лучше пусть сразу пристрелят, чтоб не мучиться.

— Ты горел уже? — перебила она его.

— Нет, я только раненый был, ну, побили меня сильно, кожу порвали, сзади и на лице.

— Лицо у тебя чистое, — возразила Мария.

— Это мне под волосы шов утянули. Я теперь на лоб счёсываю. И разрез был не рваный, такие хорошо заживают, а сзади меня здорово попортили. Я же джи, — Майкл вздохнул. — Гореть я уже здесь начал. Так когда привезли меня, сначала буйным посчитали и связали, так доктор Ваня пришёл, санитаров выгнал и развязал меня, — Майкл снова вздохнул.

— Ты за хозяина его посчитал, да? — жадно спросила Мария.

— Да нет, — усмехнулся Майкл. — Я и не надеялся на это. Грязный весь, вонючий, морда в крови, задница порезана. На хрен такой спальник нужен. Да и по нему ж видно, что ему джи без надобности.

— Ну, не скажи, я в большом паласе была, навидалась. Парня и девку за раз брали, и ни хрена.

Майкл кивнул.

— Я такое тоже видел, — и по-русски: — Бисексуал называется, — и тут же снова по-английски. — Но тут… Знаешь, он развязал меня, ну, мне только петлю на руки накинули, на запястья, стянуть даже не успели, он петлю снял, в угол откинул. Я стою перед ним и жду. Куда ударит. А он на меня смотрит, и тут, — Майкл как-то недоверчиво улыбнулся. — Тут он меня, понимаешь, меня спрашивает. Хочу ли я умыться. И рукой на раковину показывает. А там мыло лежит, белое, и полотенце рядом.

— Ты небось и кинулся, — засмеялась Мария.

— Ага, — так же радостно засмеялся Майкл. — А мыло щиплет, я и ойкнул. А он говорит, давай посмотрю, что можно сделать. Тут и доктор Юра зашёл. Юрий Анатольевич.

— Это очкастый, что ли?

— Да, хирург. И забрал меня зашивать. Понимаешь, доктор Ваня мне сказал, что делать надо сейчас, а то края разойдутся, и шрам тогда широкий будет. Понимаешь, будто он знал, будто они не врачи, а… а за меня, чтоб я на сортировке не вылетел.

Мария задумчиво кивнула, доедая яблоко.

— Зашили тебя хорошо. А гореть…

Ну, пока зашитый лежал, и начал. Ладно, — тряхнул он головой, едва не уронив шапочку, и встал. — Пойду. Спи давай.

— Ага, — улыбнулась Мария. — Спасибо, — и по-русски: — Спокойной ночи, так?

— Это тебе спокойной ночи, — обернулся у двери Майкл. — А мне тихого дежурства.

— Хорошо. И удачи.

— Всем удачи, — попрощался, выходя, Майкл.

В коридоре он прислушался и бесшумно побежал в свой корпус.

Мария легла поудобнее. Смешно: пришёл, яблоко принёс. Что ж, если удастся со Степаном развязаться, то прилепиться ей есть к кому. А Михаил… он сам ничего, и понимает всё, с ним нетрудно будет. Лишь бы гинеколога пройти, а там уже всё пустяки. С этим она и заснула.

* * *

Чаще всех к Норме забегала Женя. Посидеть, поболтать. Пили чай со всякими вкусными мелочами, обсуждали городские новости и происшествия. Заглядывали и другие соседки, кто знал английский получше. Норма хоть и старалась, но с русским у неё получалось не очень уверенно. Но тут такое дело намечается, что надо звать если не всех, то очень многих. Бабу Фиму уж обязательно: без неё такую махину не поднять.

А началось всё с пустяка. Женя обмолвилась, что стала смотреть Алискины вещи к осени, а она уже сейчас видно, что выросла, придётся всё покупать, но это пустяки, а вот вещи-то есть совсем крепкие, жалко выбрасывать.

Норма кивнула.

— Да, конечно, я понимаю вас, Джен. Пока Джинни выросла, я столько узлов в церковь отнесла. На пожертвования.

Женя невольно покраснела.

— Я не ходила в церковь, — и быстро, пока разговор не ушёл в прошлое. — И здесь не хожу.

— Я тоже, — кивнула Норма.

И всё бы на этом, но с ними в тот день пила чай Татьяна из шестьдесят четвёртой. Проведя в угоне пять лет, она хорошо знала английский.

— И впрямь, — она чинно отхлебнула чаю, — мои как на дрожжах тянутся, сносить не успевают. А кто-то бедует, купить не может. А так-то, с рук, оно подешевле будет.

— Знать бы кому, я бы и даром отдала, — засмеялась Женя.

— Ну, мне девчачьего не надо, — улыбнулась Татьяна. — Наградил бог парнями, а вот если…

Так они втроём ни до чего тогда и не договорились, но «Беженский Корабль» загудел, обсуждая и судача. Ну, в самом деле, как сделать, чтоб и не пропало, и не в обиду было, ведь дарёное-то хоть и не выпрошенное, а всё же… а продать… а кто купит… а мне эти деньги и не нужны, мой в типографии под триста выколачивает, хватает… да кому выгода нужна, тот на рынок снесёт… точно, а здесь-то по-соседски… Зашмыгали, забегали старухи, пересуды дошли и до вечерних мужских уже посиделок под берёзами. Здесь под сигаретный дым без бабьего гомона и визга решили, что дело-то стоящее, не фуфло, осенью полдома в школу ведут, так что…

Вещи сносили к Норме. Выстиранные, зачиненные, а то и совсем новые. Норма, баба Фима, баба Лиза и баба Шура сортировали по размерам и юбки к юбкам, чепчики к распашонкам… Много всего нанесли.

И в субботу с утра мужчины вынесли на улицу под берёзы из нескольких квартир столы, Норма и бабушки разложили вещи и поставили миску. Кладёшь сколько хочешь или можешь, хоть пятачок, хоть копеечку, и выбираешь себе. Сколько вещей выбрал, столько раз в миску и опустил.

Женщины мялись, нерешительно разглядывая вещи, кто-то должен был сделать это первым. И неожиданно для всех первым стал Миняй. Отделившись от стоящих чуть поодаль мужчин, он решительно подошёл к столу, ведя за руку свою старшую. Звонко упал в миску полтинник.

— Ну-ка, — Миняй взял со стола беленькую с кружевным воротником кофточку. — Прикинь. Мать, посмотри-ка.

Покраснев от предвкушения — о такой красоте она и не мечтала — девочка приложила к себе кофточку и умоляюще посмотрела на мать.

— Берём, — кивнула та. — Вот первого сентября и пойдёшь в ней.

— На здоровье, — старательно выговорила русские слова Норма и улыбнулась.

Она увозила из Джексонвилля эту детскую кофточку Джинни как память, но как хорошо, что набралась мужества отдать. Конечно, на здоровье.

А вокруг столов уже крутилась не злая толкотня. Подбирали, примеряли, прикидывали. Лулу, которую все дано называли Лёлькой, густо краснея, набрала ползунков и чепчиков. Её уж родить скоро, всё в дело пойдёт.

Женя тоже, как все, рылась в разложенных вещах, советовалась и советовала. Алиса, как и остальные дети, крутившаяся рядом, помнила домашние наставления и молчала, где её, а где чужое. Сейчас все вещи ничьи, а когда за гних мама деньги отдаст, тогда и будет твоим, а что раньше было, так того уже нет. Остальных детей тоже подготовили, и эксцессов не возникало.

Миска со звоном наполнялась. Пятаки и копейки, гривенники и полтинники, и даже рубли. Стремительно таяли стопки. В самом деле, вещи хорошие, а новьё покупать, так и сносить не успевают, не всё ж на вырост брать…

Мужчины курили, не вмешиваясь в бабью суету. Вместе со всеми стояли и Эркин с Андреем. Глаза у Андрея весело блестели, он крутил в пальцах сигарету, балагурил, сыпал шутками, но Эркин видел, что брат что-то задумал и теперь только ждёт подходящего момента, чтобы начать. Но помочь, не зная задуманного, не мог. У Андрея ведь трудно заранее угадать, чего тот выкинет. Школы нет, так скучно ему, что ли, то затеет целое строительство на лоджиях, то бабе Фиме необыкновенные стеллажи для её цветов делал, а сейчас… сейчас ещё что-то придумал.

Андрей покосился на Эркина и улыбнулся. Ничего, братик, всё будет тип-топ и небу жарко.

Как-то незаметно подошёл комендант. С ним дружно поздоровались, похвалили погоду, отпустили ещё пару незначащих замечаний. Смешная распродажа уже заканчивалась, добирали последнее, просто чтоб не оставалось. Женская толпа немного поредела: ушли те с Цветочной улицы, кто, прослышав о таком неслыханном-невиданном, прибежали и себе чего-то перехватить. Вперёд «корабельных» не лезли и меньше рубля ни одна не дала, так что и здесь обошлось чинно и благородно.

Когда стол опустел, только миска с деньгами осталась, и Норма с Женей и бабушками приготовились считать, Андрей как-то очень ловко оказался у стола.

— Ух ты-и, деньжищ-то сколько! За год не прогуляешь!

— Тебе лишь бы гулять! — засмеялась баба Лиза.

Её кружевные салфетки всем так понравились, сразу разобрали, Норма и Женя Морозиха аж по трёшке за каждую салфетку положили, и баба Лиза, обычно хмурая и неразговорчивая, сейчас так и сияла.

— Гулять, так всем гулять, — сказала баба Шура.

Неопределённо зашумели и другие женщины, подтянулись заинтересованные таким оборотом мужчины.

— Всё пропить? — ужаснулась Норма.

— Да на всех на хороший пропой здесь и не хватит, — сказала Зина.

— Ну, раз на гульбу мало, так надо в дело пустить, — тряхнул кудрями Андрей.

— Это какое ещё дело?

— Ты чего выдумал, парень?

— А ну, выкладывай!

Что Андрей горазд на выдумки, уже все знали и ждали потому с нетерпением. А он повёл разговор, что хорошо бы, скажем, беседку сделать, и детям всякие горки-качели, и…

— Охолонь, парень.

— Хорошо-то, конечно, да…

— Ну, съесть-то он съесть, да кто ж ему дасть?

— Это ж сколько денег надо?

— А сколько есть, — Андрей показал на миску. — На материал хватит, а остальное сами. Иль мы не мужики, не сдюжим, что ли?

Все повернулись к коменданту. Он-то что скажет? Это ж его хозяйство.

Ванин, прищурившись, оглядел Андрея и медленно кивнул. И сразу зашумели мужчины, и деньги взялись считать уже по-другому. Не просто сколько собрали, а на сколько собранного хватит.

— Не хватит, так скинемся и добавим, — решительно сказал Виктор и семьдесят пятой.

Тим кивнул.

— Не проблема.

Его поддержали. Андрей отправил Алису домой за тетрадкой и ручкой, но её опередил Дёмка из четырнадцатой.

— Во, я припас, и ручка вот!

— Ух ты, какой запасливый, — с необидной насмешкой похвалил Андрей, разглядывая тощего вихрастого подростка.

— Я… я с вами буду строить, можно? — тихо попросил Дёмка, пристраиваясь рядом с Андреем.

— А отчего ж нельзя. Людям на пользу всем можно, — ответил вместо Андрея Миняй.

Ванин смотрел, как столпившиеся вокруг Андрея мужчины наперебой решали, что и где ставить, сколько чего потребуется, и кто чего будет делать, а Андрей быстро уверенно пишет и рисует, вскидывая при подсчётах глаза на брата, и старший Мороз уверенно выдаёт нужную цифру, столь же быстро и уверенно считая. Надо же, как подобрались оба — сверху одно, внутри другое. Индеец и русский, а братья, не побратимы даже. Сверху блатарёныш, а с каждой получки книги покупает. Сверху грузчик неграмотный, а по-английски как лорд говорит, да и по-русски без мата обходится. Учатся оба, говорят, как взахлёб, младший особенно, другой до водки так не дорывается, как он до учёбы. И вот ещё: грузчик и разнорабочий, а не пьют. Непросты братья, там ещё видно, как в луке, много чего запрятано, много слёз прольёт тот, кто за их сердцевиной полезет. И этот… Чернов Тимофей, тоже… с сердцевиной. Ну, там особь статья. Участковый просил без крайней нужды Чернова не теребить, а когда милиция просит, то надо уважить.

Андрей чувствовал взгляд Ванина, но не обращал внимания, да и слишком многих надо услышать и понять, сразу решить, кого осадить, кого вышутить, а с кем и согласиться.

Ни Норма, ни кто из бабушек, ну, никак не ждали, что их затея так обернётся. Они даже не думали о том, как и на что потратить деньги. Норма вообще думала, что ничего не получится. Это ж Россия, а не Алабама, а о том, куда девал деньги и вещи священник, она никогда не задумывалась. Но придумано хорошо. Конечно, беседка от дождя и солнца, качели и горка для детей, ещё… да хотя бы ступеньки с перилами в овраге, чтобы ходить было легче. Последнее Норма высказала вслух.

— Вот это правильно! — сразу восхитился Андрей.

— С этого тогда и начнём, — кивнул комендант.

— Точно, — согласился Миняй.

Закивали и остальные мужчины.

— Качели-карусели — баловство. А это — дело.

Кивнул и Эркин. Правда, это намного сложнее, но нужнее. Так что и речи быть не может. Надо — значит, надо. Значит, сделаем.

На мгновение Андрей оторвался от записей и вскинул голову. Их глаза встретились, и они кивнули друг другу.

* * *

Лёгкий стук в дверь не заставил её оторваться от записей.

— Кто там? Входите.

— И как дела, Варенька?

— Как всегда, Ванечка. Садись, я сейчас закончу.

Жариков опустился на стул, с удовольствием разглядывая Варвару Виссарионовну Шарыгину, Варьку-Синеглазку, или, как точно её прозвали парни, Доктора Барби. До чего же хороша. Всё на месте и ничего лишнего, смотреть приятно.

— Ваня, не играй глазками, — попросила, не поднимая головы, Шарыгина.

— Неужто отвлекаю? — удивился Жариков. — Ты ж привычная.

— Ага, — согласилась она, явно не слушая.

Наконец поставила точку и отложила ручку.

— Ну, Ваня, ты о Марии поговорить пришёл, ведь так.

Она не спрашивала, а утверждала. Жариков кивнул и улыбнулся.

— Больше ж ни о чём говорить со мной не станешь.

— Ваня, у меня такая смена была, что давай без подходов.

— А так же терминов и подробностей, — подхватил он. — Попроще. Я тоже после смены.

— Ясно. Ну, я её и посмотрела, и поговорила. Справку я тебе по в сем правилам к субботе сделаю, а по-простому… — Варвара вздохнула. — Родить она не сможет, никогда.

— Родить или…? — осторожно спросил Жариков.

— Или, Ваня. Не образуются яйцеклетки. Менструации отсутствуют. Яичники на месте, размеры на верхнем пределе нормы, а овуляции нет.

Жариков кивнул.

— Понятно. У парней «мёртвое семя», а здесь, значит, так. Понятно. Но она перегорела. Какие изменения, варя?

Шарыгина кивнула.

— Я ж её до этого не смотрела, динамику проследить не могу. Но что есть сейчас… То самое и есть. Выжжено всё. Сухое… как наждак.

— Значит…

— Да, Ваня, смазка не выделяется. И она говорила, что всё как парализованное. Я проверила, ну, никакой тактильной реакции, кроме боли и неприятных ощущений, — Шарыгина кивнула, отвечая на непрозвучавший вопрос. — Ла, нормальная половая жизнь невозможна, — и, не выдержав, ударила кулаком по столу. — Какие же вы все сволочи!

— Ну-ну, Варя…

— Что «ну», Ванька?! Ух, моя бы воля, я бы вас всех, кобелей проклятых…!

Она ещё раз стукнула кулачком. Жариков спокойно пережидал. Женская солидарность — явление не новое, как, впрочем, и мужская. Сам он с Юркой тоже кричали так же о бабах — сучках ненасытных, шлюхах и стервах, когда поняли, что и для чего сделали с парнями. Ладно, сейчас Варя выплеснет всё, успокоится, и можно будет продолжить разговор.

Глубоким вздохом Шарыгина выровняла дыхание и заставила себя улыбнуться.

— Ну, Ваня, ты уже придумал?

— Что именно?

— Что делать с Марией. Будешь её уговаривать вернуться к мужу?

— Сначала поговорю с ним.

Шарыгина понимающе кивнула.

— Вызвал его?

— Он сам позвонил. Узнать, как у неё дела. Ну, я и перемолвился с ним.

— Понятно. Но решать будет она. Понял, Ваня?

— Варя, не учи меня работать. Она, кстати, уже решила. Ты же знаешь.

Он не спрашивал, но Варвара кивнула. Жариков улыбнулся.

— Ну вот, а я посмотрю, как ей помочь. Чтобы она потом не жалела о решении.

Варвара вздохнула.

— Ты уж постарайся, Ваня.

— Постараюсь, — очень серьёзно ответил Жариков и встал. — Спасибо, варя, я пошёл. Справочку, значит, как договорились.

— Да-да, иди, Ваня, пока, — Шарыгигна снова уткнулась в бумаги.

От Шарыгиной Жариков пошёл к Марии. Время между процедурами и ужином — самое удобное для приватной беседы. И если она пошла прогуляться в сад, то тем лучше. Но сначала заглянем всё-таки в палату.

Уже в коридоре он услышал смех и голоса. Это кто же у Марии? Ну, Майкл, понятно, здесь клиника явная, а вот кто ещё…

Дверь оставили приоткрытой, и Жариков, лёгонько стукнув костяшками пальцев по косяку, вошёл. Мария в зелёном госпитальном халате сидела на подоконнике распахнутого окна, с двух сторон, как торжественный эскорт, Майкл и Эд, ещё тут же Андрей и… Крис? Совсем интересно!

Увидев Жарикова, Мария ойкнула и пришлёпнула себе рот ладонью, но парни — все без халатов, как и положено посетителям — дружно заулыбались.

— Здравствуйте, Иван Дормидонтович.

Жариков улыбнулся.

— Здравствуйте, парни, здравствуй, Мария. Не помешал?

— Вы никогда не мешаете, — ответил по-английски Андрей.

— Спасибо, — серьёзно ответил Жариков и продолжил тоже по-английски: — Как дела, Мария?

— Всё в порядке, — старательно улыбнулась она. — Совсем больно не было.

— Так уж и совсем? — уточнил Жариков. — Ну, раз так, то совсем хорошо.

Парни переглядывались, явно решая: уйти или остаться. И Жариков только сказал Марии, чтобы она завтра пришла к нему после завтрака, попрощался и ушёл.

Мария вздохнула.

— Думаете, обойдётся?

— Уже обошлось, — фыркнул Андрей. — Неужто до сих пор не поняла.

— Плохо объясняешь, Михаил, — усмехнулся Эд. — Что же ты так?

Михаил смущённо дёрнул плечом. Мария тихо засмеялась.

— Он хорошо объясняет, — заступилась она за Майкла с чуть-чуть преувеличенным жаром. — Это я непонятливая.

— Ничего, — улыбнулся Крис. — Всё поймёшь. Мы тоже не сразу сообразили и поняли.

— Ты долго горел?

Крис даже тихонько присвистнул, а ответил за него Андрей.

— Дольше всех.

— Я ещё раненый был, — улыбнулся воспоминанию Крис. — Меня в Паласе в бомбёжку засыпало, там и гореть начал. Солдаты услышали, как я ору, и вытащили.

— Да, — задумчиво кивнул Андрей. — Нас всех русские солдаты спасли.

Эд и Майкл быстро переглянулись. Интонация Андрея им не понравилась.

— Андрей, — осторожно спросил Эд, — случилось что?

— С твоим сержантом, — вдруг догадался Крис. — Да?

Андрей нехотя кивнул.

— Расскажи, — вдруг сказала Мария. И по-русски: — Слезой горе выходит.

Андрей оглядел их, вздохнул.

— Да, так, — и продолжил, перемешивая английские и русские слова. — Случилось давно, это я вот только узнал. Недавно. Погиб сержант. Я всё ждал, что он приедет, ну, хоть напишет, не верил, что он забыл про меня. А всё нет и нет. Я и написал сам.

— Ему?

— Нет. Запрос написал, ну, как положено, как все делают, когда ищут. Служба есть такая, специальная, в войну многие друзей, родственников там потеряли, вот и… Я и написал туда. И ответ получил. Что погиб сержант Кузьмин, Андрей Трифонович. Ещё там, в Алабаме. По датам сверил. Я у доктора Юры свою карточку брал. Вот и получается, что привёз он меня и через два дня…

— Так… — Эд напряжённо свёл брови. — Так тебя ж когда привезли, боёв же уже не было.

— Не знаю. Просто сказано: погиб. А как? Не знаю.

— Слушай, — Майкл вдруг удивлённо, даже подозрительно посмотрел на Андрея. — А как это тебе доктор Юра твою карту дал? Он же их никому…

— Угу, — кивнул Андрей. — А мне надо было. Что, заложишь меня?

— Стану мараться! — пренебрежительно изобразил плевок майкл. — Но как ты это сделал?

— Когда приспичит, сам сообразишь, — насмешливо улыбнулся Андрей.

Парни явно ещё раздумывали над тем, как к этому отнестись, когда Мария спросила:

— Мою карту ты тоже смотрел?

— Зачем? — Андрей уставился на неё с искренним изумлением. — Я только свою посмотрел.

— Тогда ладно, — сразу сообразил Крис. — Но если соврал…

— Умирать будешь долго, — серьёзно закончил за него Эд.

— Испугал! — Дёрнул плечом Андрей. — Может, ты мне про врачебную тайну ещё скажешь?

— Я тебе ничего говорить не буду, но распустишь язык — убью.

Эд говорил без злобы, со спокойной уверенностью. Выслушав его, Крис кивнул.

— Согласен. Учти, Андрей, ты слышал.

— Не глухой, — буркнул Андрей.

— Ну, и ладушки, — Эд легко оттолкнулся от стены. — Пошли. Кир, Андрей, идёте?

Он спрашивал, но тоном, исключающим отказ. Андрей кивнул.

— Иду. Михаил, Мария, до завтра.

Попрощались и Крис с Эдом.

Когда они, все трое, вышли, Мария улыбнулась Майклу.

— Хорошие парни.

— Да, — кивнул Майкл. — Здоровские парни. Ты… тыне бойся, всё будет хорошо. Ну, хочешь, я сам с ним, ну, твоим мужем, поговорю? Ну, чтоб не лез к тебе. Шугану как надо.

— И в тюрьму сядешь? — горько улыбнулась Мария. — Смотреть же не будут, за дело или так, посадят, и доктор Ваня не прикроет. Спасибо, но я сама. И доктор Ваня обещал помочь. И знаешь, эта, ну, ну, гинеколог, её ещё так зовут, что не поевши не скажешь.

— Варвара Виссарионовна? — уточнил Майкл и, когда Мария кивнула, улыбнулся. — Доктор Барби.

Мария засмеялась.

— Похожа. Ну вот, и она, понимаешь, тоже обещала помочь. Сказала, чтоб если что я его к ней привела. Ведь баба, беляшка, а смотри…

— Она врач, — внушительно ответил по-русски Майкл.

Они сидели рядом, и Мария искоса рассматривала его. Нет, она специально ничего не делает, не привязывает его, он сам… прилепляется. Она только не отталкивает. Это же… не вина. Она не лжёт, не распаляет его, даже не молчит, он — не Степан, всё знает о ней, сам горел, так что… Нет, она не будет спорить с судьбой, это же судьба, она шла по улице, и он сам окликнул её, это судьба, с судьбой нельзя спорить.

Майкл так же искоса посмотрел на неё, улыбнулся. И Мария ответила ему такой же улыбкой. Они поняли друг друга. Но ни о чём говорить сейчас нельзя. Пока не приедет её муж, Степан Мухортов. Без него ничего решать нельзя, он — муж Марии, он спасал её в горячке и в чёрном тумане, сделал её своей женой, и решать должен он. А там будет видно.

— Тебе не холодно? А то уже вечер.

— Нет, нормально.

Но Майкл всё-таки встал.

— Давай прикрою. Спину продует, тебе это надо?

— Не надо, — засмеялась Мария, слезая с подоконника. — Посидишь ещё?

Майкл вздохнул, закрывая окно.

— Ужин уже сейчас, нет, пойду, отдыхай.

По коридору уже скрипели, приближаясь, колёсики. Майкл подошёл к двери и открыл ей перед Деном.

— Привет, Денис.

— Привет, — он вкатил нагруженный тарелками столик. — Бери ужин, Мария. Мишка, мотай, пока не застукали, посещения ещё когда кончились.

— Кто на входе?

— Орлов. Через забор не советую.

Майкл кивнул на прощание Марии и убежал. Мария переставила тарелки с ужином к себе на стол.

— Ешь спокойно, мне по всем боксам сегодня, — сказал Ден, уходя.

Мария кивнула и села к столу. Есть в одиночку, не спеша, когда никто не заглядывает в рот, и благодарить никого не надо… какое же это счастье. Только бы хватило силы со Степаном развязаться, только бы не сорвалось.

 

ТЕТРАДЬ ДЕВЯНОСТО ПЯТАЯ

«Страус» — фирма известная. Когда берётся за что, то солидно, если ставит точки, то сетью. Получить адреса основных точек «Страуса» в России обошлось недешёво, но без особых затруднений. Список оказался длинным. А когда пометили все точки на карте…

— Однако! Осилишь, ковбой?

— Смотря за какой срок, Джонни. И по всем я не поеду.

— Да, Пограничье исключаем.

— Надо брать узлы. Смотри. Здесь, здесь и здесь. Проедусь по ним, а мелочь потом.

Джонатан кивнул. Да, это, пожалуй, наилучший вариант.

— Вот так, Джонни. Проедусь по кругу, посмотрю, понюхаю и будем думать.

Фредди встал и потянулся, упираясь кулаками в поясницу. Джонатан аккуратно сложил большую карту России — из штабных запасов империи, удалось взять по дешёвке как устаревшую и предписанную к списанию, но для них пока сойдёт — и тоже встал.

— Есть ещё вариант, Фредди.

— Интересно?

— Комитет. Там хвоста не будет.

Фредди кивнул.

— Я думал. Но вряд ли он остался Мэроузом. Говорят, все, кто уехал, взяли себе русские имена.

— А профессор?

— Еду через Царьград, найду его.

Джонатан, помедлив, кивнул. Да, найти Эркина можно только через профессора. Будем надеяться, что Фредди удастся уговорить профессора, прижать-то его им не на чём, и не тот это человек, чтоб под нажимом работать. И заинтересовать нечем.

— Что он может потребовать за информацию, Фредди?

Фредди пожал плечами.

— Это ему в тот раз была нужна информация, он спрашивал и платил за ответ. А сейчас… спрашиваем мы. Не знаю, Джонни.

Джонатан знал, как Фредди не любит неопределённости, и хуже нет, чем действовать в неизвестности, но… но другого варианта у них сейчас нет.

Август, к удивлению Эркина, прошёл очень быстро. Наверное, из-за затеянного Андреем строительства. Но как-то и оглядеться не успел, а вечера прохладные, листва зелёная, а то на одном, то на другом дереве хоть по одному жёлтому листу заметно. Осень? Нет, они и на озеро ещё несколько раз ходили, и ещё всякое было, и ещё всякое было, и вроде ещё лето, а Женя уже перебирает, пересматривает в кладовке и спальне зиние вещи.

— Эркин, — Женя подвинула Андрею масло, — ты помнишь про родительское собрание?

Едва не поперхнувшись, Эркин кивнул.

— Да, Женя, завтра, правильно?

— Да, я думаю…

— Оба идите, — вмешался Андрей. — А я за Алиской пригляжу.

— Ой, — засмеялась Женя. — Спасибо, Андрюша. А квартира уцелеет?

— Непросто, конечно, — кивнул Андрей. — Но я постараюсь.

Эркин засмеялся сосредоточенному тону Андрея.

— А в субботу, — деловым тоном продолжила Женя, — вы поедете в Сосняки. За большими покупками.

— Ага, — кивнул Андрей. — Как скажешь, Женя. Список составь, и мы прямо по списку.

Сначала Женя хотела возразить, но тут же сообразила, что лучшего способа заставить Эркина купить что-то себе, у неё нет.

— Строго по списку, — подтвердила она.

У Эркина хитро заблестели глаза.

— А больше, ну, чего в списке не будет, можно?

— Можно, — засмеялась Женя.

О Сосняках, какие там потрясающие магазины, говорили и даже в газете писали. В Ижорске — власть, а богатство — в Сосняках, за чем надо, туда и езжай. Правда, поезд в Сосняки неудобен, но пустили автобус-экспресс, дорого, правда, дла с полтиной в один конец, но зато и закупиться можно по-крупному.

— Андрюша, тебе нужны джинсы.

— Мне много чего нужно, — кивнул Андрей. — Вот в Сосняках и куплю. У «Страуса».

Что знаменитая фирма открыла магазин в Сосняках, они тоже прочитали в газете.

— Женя, а ты не поедешь? — спросил Эркин.

— Тогда и Алиску брать, а с ней не походишь. Нет, поедете одни.

— Ладно, — Андрей допил чай и встал. — Кто куда, а я баиньки.

— Спокойной ночи, Андрюша, — улыбнулась Женя.

Андрей, как всегда, вымыл свою чашку с блюдцем и ложкой, рассовал их на сушке и вышел из кухни, хлопнув по дороге Эркина по плечу.

У себя в комнате Андрей быстро разобрал постель и прислушался. Вроде, Эркин пошёл в ванную, ладно, успеем. Андрей подошёл к книжному шкафу, провёл пальцем по книжным корешкам. Ну вот, до библиотеки, конечно, далеко, даже до той, грязинской, которую называли «малой», а большая, да, правильно, мелькала в разговорах царьградская, или основная, ну так до той, как до неба на карачках, но кое-что… А в библиотеку тогда… в пятницу. Завтра ему с Алиской исдеть. Ну, так это не проблема. У него вообще проблем нет. Всё тип-топ и лучше не надо. Даже день рождения Серёжки-Болбошки отпраздновал. Купил торт, шоколадных конфет, хороших консервов. Андрей улыбнулся воспоминанию…

…Эркин был уже дома, поэтому Алиса гуляла во дворе и, увидев его, бросилась навстречу.

— Андрюха, это что?

— Торт, — рассмеялся он. — Не узнаёшь разве?

Алиса хитро посмотрела на него.

— А я с ним ещё не познакомилась.

Ну, до чего ж пацанка ушлая! Он дёрнул её за косичку и пошёл домой. Эркин надраивал ванную, но, услышав стук двери, окликнул:

— Андрей, ты?

— А кто ж ещё. Смотри, чего принёс.

Эркин вошёл в кухню, увидел его покупки и присвистнул:

— И что празднуем?

Он уже открыл рот, но тут же сообразил, что Эркину о Серёжке-Болбошке, Серёже Бурлакове знать не стоит, вернее, Эркин и так знает, но напоминать об этом не надо, нельзя. И ответил залихватски, правду, но не всю.

— А у меня настроение хорошее!

— А что, у тебя и другое бывает? — очень серьёзно спросил Эркин…

…Андрей тихо рассмеялся. Только Эркин так умеет: серьёзным тоном, только глаза блестят. А Женя пришла, он и ей то же самое сказал. А Алиска и не спрашивала. Торт — он сам по себе праздник. И хорошо как получилось. От души посидели. Ну вот, вроде Эркин спать пошёл, так что сейчас быстренько в душ и на боковую.

Андрей ещё раз провёл ладонью по книжным корешкам и пошёл в ванную. Раздевшись, он с удовольствием оглядел себя в зеркале. А ведь и в самом деле ничего. Не сравнить с тем, как было. Он даже повертелся перед зеркалом, оглядывая себя со всех сторон. И загорел он прилично. Шрамы, конечно, заметны, но это уже так… для знатока. Так что и показаться не стыдно, видела б мама… а то всё волновалась, что из-за войны заморышем станет, а он вон каким вымахал.

Андрей подмигнул своему отражению и задёрнул за собой занавеску.

Когда он вышел из ванной, в квартире было тихо по-ночному.

Поездка в Ижорск, к радостному удивлению Громового камня, прошла на редкость удачно, хотя и не так, не совсем так, как он ждал. Вместе с ними поехали чуть ли не все учителя из новой школы. Они и перезнакомились на автовокзале, а в автобусе было шумно и по-дружески весело. И в методкабинете он не только набрал пособий, но и оставил заказ на книги, карты и таблицы. Громовой Камень улыбнулся воспоминанию. Хотя… конечно, не обошлось и без подкола, но не со зла, а скорее от незнания…

…Две женщины вытаскивают из шкафа и выкладывают перед ним новенькие листы.

— Вот хорошо. А то прислали, а мы даже не знаем, что с этим делать!

Он кивает, перебирая плакаты к букварю на шауни.

— Да, я возьму весь комплект. И ещё…

— Вот, — ему протягивают пухлую затрёпанную книжку-каталог. — Вот, посмотрите и отметьте.

— Спасибо.

Страниц для шауни мало, но они чисто белые, не захватанные и сразу заметны среди других, посеревших от частого перелистывания. Ну да, он же первый учитель шауни на весь Ижорский Пояс. Он уже берёт бланк и вдруг вспоминает:

— Да, оплачивает школа?

— Департамент, — улыбаются ему в ответ. — Буквари на… вашем уже заказаны.

— Хорошо, спасибо. А прописи?

— А зачем? — спрашивает та, что помоложе и чем-то неуловимым похожая на Липочку. — Буквы-то те же. У вас же своей письменности нет.

И он спокойно объясняет, что алфавит похож на русский, но не такой же. Так что, прописи обязательны. И, выписывая цифры, держит в голове, что у него ещё школа для взрослых, три и пять, да, восемь учеников у него уже есть, и ещё могут быть, так что ещё десяток плюсуем…

…А потом гуляли по Ижорску, сходили в Краеведческий музей. Компания как-то распалась, и они с Джинни остались вдвоём. Ходили по полупустым, заставленным витринами залам. Джинни ахала и удивлялась старинным с вышитыми и вытканными узорами костюмам и большим длинным полотенцам, он даже пытался что-то ей объяснять, стараясь не стучать палкой по наборному тоже узорчатому полу. И понимал, что знает мало, объясняет путано и невнятно. Но Джинни, похоже, этого не замечала.

…Из музея вышли поздно, до автобуса всего час оставался. Надо было бы, конечно, пригласить Джинни пообедать, хотя бы перекусить, но до музея он зашёл в книжный магазин и вышел оттуда со свёртком и без денег. Но Джинни, как-то рассеянно оглядев площадь со сквериком у автовокзала, сама предложила посидеть и передохнуть.

— Хорошо, Джинни, — кивнул он и, всё-таки, нащупывая в кармане мелочь, предложил: — Хочешь мороженого?

— Ой нет, спасибо, — улыбнулась Джинни. — Лучше просто посидим.

Нашлась и свободная скамейка в тени. Они сели, иДжинни, вытянув ноги, вздохнула:

— Уфф, я даже устала. А ты? — и покраснела, сообразив, что мужчину о таком не спрашивают.

Он улыбнулся её смущению.

— Есть немного, — и перевёл разговор. — всё заказала?

— Оу! Здесь так много всего, — засмеялась Джинни. — Я и для начальной, и для средних классов набрала. Вот такую, — она широко развела руки, едва не задев его, — сумку в камеру сдала.

Он кивнул.

— Я тоже. Поменьше, правда, но и набрал, и заказал.

— Гриша, — Джинни смущённо помялась. — А… а язык, ну, шауни, очень трудный?

Он пожал плечами и улыбнулся.

— Наверное. Как и другие языки. Любой язык труден, пока его не знаешь. Мне многие говорили, что английский сложнее русского.

— Да, — кивнула Джинни. — Я тоже об этом слышала. Но… н оведь это не так!

— Я думал об этом. Понимаешь, я ведь оба учил. Они… разные, и на шауни оба не похожи. Если ты выучишь один… другой язык, то выучишь и второй. А надо будет, и третий. Я думаю так.

Джинни задумчиво кивнула.

— Я когда в колледже стала русский учить, так сначала было очень трудно. А потом, в лагере, когда визу ждали, уже легче, а здесь совсем легко.

Он улыбнулся.

— Ну, чем дальше, тем легче. Мне английский тяжело давался. Хотя пятёрку имею.

Он не хотел, но прорвалась хвастливая интонация. Его аттестат без единой тройки, даже четвёрок только две — по химии и черчению, и те, как сами учителя ему говорили, чисто случайные — был и сейчас его гордостью, не меньшей, чем боевые награды.

— Гриша, — Джинн, похоже, не заметила его хвастовства, недостойного мужчины-воина. — А… а тебе нравится английский?

— Да, — удивился он её вопросу. — Почему нет?

— Ну… — замялась Джинни, подбирая слова и не зная, как выразить ей самой до конца не понятную мысль. — Ну… ну, ты воевал…

— Ну и что? — он недоумевающе посмотрел на неё и попробовал пошутить: — Я же не с языком воевал, — и так как она по-прежнему смотрела на него, добавил: — И не с тобой.

— Спасибо, — тихо сказала Джинни.

Он улыбнулся. — Я… тоже думал об этом.

Но говорить о войне ему не хотелось. И Джинни, кажется, тоже. Они просто помолчали, а потом пошли в камеру хранения за вещами и оттуда к автобусу. А там встретились с остальными учителями. И снова смех, шутки, подначки, рассказы о покупках.

В Загорье он хотел прямо из автобуса идти в школу, разложить и развесить приобретения, но было уже слишком поздно. И Громовой Камень отправился домой.

— Никак с обновкой тебя! — встретила его в прихожей Ефимовна.

— Нет, — улыбнулся Громовой Камень. — Это я для работы купил.

Он поставил рулон в стойку для зонтиков вместе со своей палкой, а книги понёс наверх. И только сев на кровать, понял, как же устал. Лечь бы сейчас и не вставать до завтра. А ещё лучше — до воскресенья. А теперь вспомни, как тебя зовут и как ты получил это имя. Ты можешь устать, но увидеть это никто не должен.

Громовой Камень оттолкнулся от кровати и встал. Медленно, преодолевая усталость и боль, разделся и надел леггинсы, мокасины и рубашку, сложил и повесил брюки, рубашку… в грязное. Даже если не успеют постирать к родительскому собранию, не страшно — пойдёт в голубой. Но надо купить ещё рубашек и… и ни на что нет денег. Он закрыл шкаф и пошёл вниз, в столовую, где уже слышались голоса и смех.

Зина решила на родительское собрание не ходить. Ну, чего ей с пузом переться?

— Давай, Тимочка, ты уж сам сходи.

— Хорошо, — кивнул Тим.

Нежелание Зины идти было ему понятно. Конечно, одно дело возле дома, где все её знают и она всех знает, а туда… Зина стесняется, а ему. чего там лукавить, будет в одиночку легче, а то когда они вместе, так он только о ней и думает.

— Хорошо, — повторил он. — Я пойду.

— Вот и конечно, — закивала Зина. — Ещё картошечки?

— Ещё, — улыбнулся Тим.

Он хоть и говорил Зине, чтоб она ложилась, не ждала его с вечерней смены, но она не слушалась, а ему сидеть на кухне и вот так не спеша спокойно обедать — хотя что за обед в полночь — было очень приятно. И ласковый певучий говор Зины, и горячие густые на жирном мясе щи, и жареная с мясом и луком картошка — всё хорошо и прямо отлично. И что на первой тарелке Зина молчит, ни о чём не спрашивает, а все разговоры начинаются на второй, тоже приятно и, как он не понимает, а чувствует, правильно.

— Тогда в субботу сходим и купим всё к школе.

— Конечно, идите, — подхватила Зина. — И прогуляетесь заодно.

— А ты?

— А мои прогулки все впереди, — весело ответила Зина.

Она что-то совсем успокоилась и уверилась, что всё будет хорошо. И о скорых — уже по всему выходит, что не больше трёх-четырёх недель осталось, и врач так сказал — родах говорила весело. Зла ждать — зло и накликать. Верно баба Фима говорит.

— Тима, чаю? Или киселя попьёшь?

— Чаю, — мотнул головой Тим.

Крепкий горячий чай вприкуску был ещё одним удовольствием, и отказываться от него Тим не собирался. Да и кисель… нет, он вкусный, но это… «детская» еда.

— И вот, я плюшек сегодня напекла.

Тим кивнул и взял пухлую золотисто-коричневую булочку.

— Вкусно, тима?

— Да, спасибо. Ты здорово готовишь.

Зина польщённо улыбнулась.

— Да уж как умею. Из хороших-то продуктов и сготовить нетрудно.

— Ну, — хмыкнул Тим, — неумёха и из хорошего плохо сварит.

Он допил чай и, блаженно отдуваясь, откинулся на спинку стула. До чего же хорошо дома. И день сегодня удачный. В хлам, считай, раздолбали машину, а он её сделал! Завтра можно уже выехать на обкатку и начать усовершенствования. Неплохое слово нашёл этот… заказчик. Интересно, в каких он чинах? Так-то всегда в штатском, но выправка намётанному глазу видна.

— На работе всё в порядке, Тимочка? — Зина быстро обмывала тарелки прямо в раковине.

— Ла, всё нормально.

Рассказывать он Зине и раньше особо не рассказывал. Но она не обижалась и даже не думала об этом.

Тим ещё раз вздохнул и встал.

— Поздно уже.

Домыть он не предлагал: Зине почему-то очень не нравилось, когда он готовил или стирал. За покупками сходить, полы натереть, починить там что-то — это другое дело. А тут…

— Ты иди, ложись, Тима, я сейчас, — отозвалась Зина, расставляя тарелки на сушке.

Как всегда, Тим сначала заглянул в комнаты к детям, постоял немного над каждым, слушая их сонное дыхание, а уже потом пошёл в спальню.

Пол в спальне теперь застилал ковёр, и он, скинув тапочки сразу у двери, с наслаждением прошёлся по упруго щекотному ворсу. Постель Зина разобрала ещё раньше, и Тим сразу разделся и лёг. Нет, его спальня не хуже, чем у Морозов, и на фиг ему не нужны паласные выкрутасы с зеркалами. А вот гостиную он сделает… вот получит премию за эту машину, премиальные деньги — шальные, и тратить их надо по-шальному, доложит из ссуды и поедет в сосняки. Магазины там — все5 говорят — обалденные! Купит и привезёт. Зина рассказывала, как эта… Норма сделала: и гостиная с камином, и столовая с сервантом для дорогой красивой посуды, и… А у него ещё лучше будет! Камин большой, с баром, или бар отдельно, диван большой, кресла, столик, и другой, на колёсиках, сервировочный, стеклянный шкаф для дорогой посуды, нет, посуду в столовую, столовая отдельно будет, а в гостиной… всякая дребедень, картины на стенах, вазы с цветами, он как-то видел, в одном доме, целая пальма, живая, в громадном красивом горшке, ещё… да, ещё шкаф для книг, кабинет ему отдельный не выкроить, да и не нужна ему целая комната, а вот один шкаф и письменный стол, и книги в шкафу чтоб дорогие, красивые, и…

— Спишь, Тимочка?

Он вздрогнул. Занятый своими мыслями и подсчётами он даже не заметил, как Зина погасила свет и легла. Надо же как замечтался!

— Нет, я думаю. Как гостиную делать будем.

— Ага, Тимочка, — Зина, мягко толкнула его животом, потянувшись через его грудь, чтобы укрыть ему плечо. — Вот так. Ага, чтоб красиво было, да?

— Лучше всех, — засмеялся Тим, осторожно кладя ладонь на её живот.

— Ага-ага, — засмеялась Зина грудным воркующим смехом. — Игрунья такая, прямо пляшет.

— Балериной будет, — подхватил шутку Тим.

Зина счастливо вздохнула, прижимаясь щекой к его плечу.

— Давай спать, Тимочка, поздно уже.

Помня слова Эркина, чтоб он не лез к Зине, Тим ограничился тем, что погладил её по голове, и успокоенно закрыл глаза.

На родительское собрание все родители будущих учеников. Классы оказались набитыми битком. Женя, к своему удивлению, увидела многих знакомых по КБ инженеров и из заводоуправления. Оказывается, они своих детей тоже в эту школу записали. И соседей по «Беженскому Кораблю» много. Эркин и Женя едва успевали здороваться.

Первых классов было два. Один с английским языком, а второй — с английским и шауни. В трёхязычном учеников чуть-чуть поменьше, но многие родители пришли вдвоём, и мест тоже не хватало. Побежали по соседним классам за стульями.

Жене класс очень понравился: светлый, с приятным чуть зеленоватым цветом стен — она сразу вспомнила Андерсена; «Зелёный цвет полезен для глаз». Конечно, ещё бы цветы на окна… а парты очень удобные, крышка с меняющимся наклоном, желобки для ручек и карандашей, ящик для портфеля…

Пристроившись рядом с Женей на уголке её стула и держась больше за счёт мышц, Эркин с интересом оглядывался. Женя ему уже шепнула, что класс очень хороший, и интерес Эркина был сугубо благожелательным.

Тиму, сразу занявшему привычное место в дальнем углу, откуда хорошо видны и окна, и дверь, и затылки сидящих впереди, класс тоже понравился. Хотя бы тем, что почти не отличался от тех, что Культурном Центре.

Сначала говорила Нина Викторовна — основная учительница, потом Джинни и Громовой Камень. Слушали все очень внимательно. Женя заметила, что многие из знакомых по КБ даже записывали, как… как на совещании — ей пару раз приходилось вести стенографический протокол. Учебники, тетради, деньги на завтраки и обеды… форма? Нет, просто спортивный костюм… Для улицы и для зала… зимой будут лыжи… и каток возле школы… Это уже к ним пришёл Степан Витальевич — учитель физкультуры. Уроки заканчиваются в двенадцать двадцать… а как же, если работаешь, что же, одни домой пойдут? Женя удовлетворённо кивнула, услышав, что можно будет забирать и позже, скажем, в пять. Тогда они здесь и пообедают, и погуляют, и уроки сделают.

— Женя, — камерным шёпотом сказал Эркин, — я же раньше кончаю, а когда во вторую…

— У тебя тоже школа, — шёпотом, но заметно громче ответила Женя.

Эркин нехотя кивнул. В Культурном Центре уже вывесили списки по классам и расписание. Вторник, четверг и суббота. Так что, как ни крути… хотя, когда он в первую, то в понедельник, среду и пятницу он вполне может… а нет, в пятницу пивная, пятничная кружка — общее ватажное дело, ломать нельзя, ну, так хоть два дня…

Занятый своими мыслями, он даже не заметил, когда в класс вошли знакомые по культурному Центру Василиса Васильевна и Валерия Иннокентьевна. Кружки, внеурочные и внешкольные занятия… Ага, в Культурном Центре по субботам, но и в школе будут…

Тим, зная неугомонность Дима, прикинул, что если тот во все кружки запишется, то на уроки времени уж точно не останется. И молча улыбнулся этой мысли.

Родительское собрание закончилось поздно, на улице было совсем темно, по-ночному. Сначала шли все вместе, потом как-то незаметно Женя и Эркин остались вдвоём. Ночь была тёплой, но тоже… пахла осенью. Эркин расстегнул и снял свою джинсовую куртку.

— Вот, Женя, накинь, а то тебе холодно.

— Не сходи с ума, — рассердилась Женя. — Немедленно оденься, кофточка тёплая, а вот ты в одной рубашке точно простудишься.

И не менее решительно заставила его одеться.

— Слушаюсь, мэм, — пробурчал Эркин и улыбнулся смеху Жени.

Они шли не спеша, и Эркин вёл Женю под руку. Светились ещё кое-где окна, и фонари горели, Но Эркин ощущал, что уже не вечер, а ночь. Женя то рассказывала о будущих покупках, то размышляла, в какой кружок лучше записать Алису, а он слушал, кивал, что-то говорил, но это всё так… поверху. А главное — ночная тишина и голос Жени, и её рука на его ладони, и ещё странное иногда накатывающее на него чувство, что это не с ним, что этого просто не может быть, вот он проснётся сейчас — и ничего этого не будет. Отгоняя эти мысли, Эркин тряхнул головой и чуть сильнее сжал руку Жени.

В большом городе, конечно, затеряться легко. Но ещё легче попасться на глаза тому, кто о твоём присутствии знать не должен. К большим городам Фредди всегда относился недоверчиво, а тут… не просто большой город, куда больше и Атланты, и Колумбии, так это ещё и столица, битком набитая чиновниками и охранюгами, да ещё он язык практически не знает и местных нюхалок плохо видит. Царьград Фредди совсем не понравился.

Хотя, в общем, дела у него здесь шли совсем не плохои даже где-то хорошо. Ещё в Колумбии, в аэропорту, он купил вполне приличный путеводитель на английском и лишнего не плутал. В конторе у Страуса всё прошло прилично. Конечно, «Октава» — слишком мелкая фирма, чтоб её знали, но сотрудничеству с соотечественником обрадовались, идею кожаной мелочёвки поддержали и дали уже от себя план-схему региональных точек. И девчонка-секретарша нащебетала интересной всячины.

Такой успех стоило если не обмыть, то хотя бы запить, но… дело прежде всего. И Фредди остановился у первой же будочки телефона-автомата, отличающейся от привычных только окраской.

Личный телефон профессора молчал, прямой в его кабинет председателя Комитета — тоже, звонить в справочную Комитета не хотелось: официальных путей он всегда избегал, засветка всегда опасна и всегда не нужна. Но иного варианта у него уже нет. На всякий случай он дошёл до другой будочки, через квартал, и позвонил уже в справочную. Там трубку сняли сразу, поняли его английскую речь и ответили тоже по-английски. Выслушав, проигнорировав вопрос о своей личности и причине интереса, поблагодарив с максимальной, но официально сдержанной вежливостью, Фредди повесил трубку и ожесточённо выругался по-уорринговски. Профессор Бурлакова нет в Царьграде и не будет до первого сентября! Определённо, что царьградское везение закончилось.

Теперь бы точно напиться, но… нельзя. А поесть надо.

Русская кухня не то, чтобы не нравилась Фредди, а была непривычной и слишком тяжёлой. И английский в этих… тра-кти-р, — тьфу, придумают же! — часто не понимали или отказывались понимать. Ресторан — другое дело. Спокойно поесть, наметить дальнейший маршрут и умотаться отсюда. Ночевать в Царьграде не стоит: что-то там, в этом Комитете, непросто, раз председатель исчез.

Как всегда, приняв решение, он успокоился и на город смотрел уже по-другому. Нравится — не нравится, а ему сюда ещё не раз придётся приехать. Так что смотри, слушай, запоминай: мало ли что и когда пригодится.

Фредди шёл не спеша, но чуть быстрее обычного прогулочного шага, шляпа на затылке, плащ на руке, костюм не от Лукаса, но из первоклассного универмага Колумбии, чёрный настоящей кожи и в самую меру потёртый кейс в другой руке… нет, он вполне на уровне — решил Фредди, мимоходом оглядев себя в витринном стекле.

Толпа на улице, в общем, мало отличалась от колумбийской… чуть другая одежда, мужчины, в основном, без шляп, а кто в форме, то со всеми орденами и нашивками, что ещё? Цветных маловато, считай, что нет… много женщин в платочках, особенно пожилые… улицы прямые, а поперечные с поворотами, хороши для засад и тяжелы для слежки… а этот двор явно проходной… форма у здешней полиции синяя, интересно, какое у них прозвище, не жабы же, и ни в одном разговорнике не найдёшь, а знать надо… железных штор нет, скрытая сигнализация? Возможно. Не мой интерес, но возьмём на заметку… а шпана всюду одинакова… так, а это что?

Впереди, в трёх шагах, черноволосый парень не идёт, плывёт в танце, завораживающе красиво играя телом. Не Эркин, но из того же табуна… а вдруг…

Фредди прибавил шагу, лавируя в толпе, догнал, поравнялся с парнем и быстро искоса оглядел его. Нет, он раньше не встречал его. Если парень и был среди госпитальных, то он этого мулата не помнит. Слишком долго придётся налаживать контакт, но придётся, ему сейчас за любым центом нагибаться надо.

Мулат почувствовал его взгляд и недовольно оглянулся. Фредди улыбнулся самой доброжелательной улыбкой.

— Привет.

Лицо мулата неприязненно отвердело, и ответил он, не останавливаясь, и по-русски:

— Что нужно?

Ну, настолько познаний Фредди в русском языке уже хватало. Вопрос он понял, значит, поймут и его ответ.

— Я ищу одного парня. Может, ты поможешь.

Парень явно из этих, как говорил Эркин, джи, так что подходы с выпивкой не нужны и даже опасны, не так поймёт и ещё в драку полезет, а такая просьба и успокоит, и заинтересует.

Ответил парень по-прежнему неприветливо, но уже по-английски:

— П с чего это я его знаю и тебе помогать буду?

Фредди ещё раз улыбнулся.

— А он из ваших, — вторую часть вопроса он проигнорировал.

И не ошибся. Парень сразу уцепился за эту фразу и забыл о втором вопросе.

— Из каких это «наших»?!

— Он был… рабом, — сказать «спальник» Фредди всё-таки не рискнул. — Индеец со шрамом на щеке.

Парень оглядел Фредди уже иначе, невольно замедлил шаг и остановился.

— Зачем он тебе? — и попробовал нарваться: — Для чего такого он не годится.

— Для чего такого, — Фредди повторил его слова с еле заметной насмешкой, — мне и ты не нужен, а он тем более.

Выдержка Фредди парню явно понравилась, и его тон слегка изменился, стал более деловым.

— Тогда зачем?

Фредди ответил, тщательно сохраняя прежнее доброжелательное выражение и интонацию.

— Поговорить надо. Где он сейчас?

— А я тебя вспомнил, — вдруг сказал парень, будто не услышав вопроса. — Ты чёрного в госпиталь привозил, — и улыбнулся.

Фредди незаметно перевёл дыхание. Этот раунд он выиграл. Теперь уже легче. Может, всё-таки предложить пойти выпить? Нет, не стоит, парень, конечно, расслабился, но не настолько. И повторять вопроса не пришлось. Парень ответил сам.

— Знаю, что он тоже сюда, в Россию собирался, а уехал ли… — и выразительно пожал плечами.

Фредди постарался не показать разочарования.

— А когда ты его видел?

— А тогда же, в Хэллоуин, привозили его к нам, — и усмехнулся с непонятной Фредди насмешкой, — на экспертизу.

Фредди кивнул.

— А здесь не встречал?

— В Царьграде его нет, — твёрдо ответил мулат. — Мы бы знали.

— Ну, спасибо и на этом, — заставил себя улыбнуться Фредди.

Попрощались они молчаливыми кивками, но достаточно дружелюбно. И разошлись одновременно.

За углом Фредди зашёл в ресторан, отмеченный в путеводителе, как «американский». Интересно, в войну он тоже работал, или это новинка для, так сказать, победителей? Но будем надеяться, что английский здесь понимают.

Ожидания оправдались. Внутри в самом деле почти как в Колумбии. Только по-русски перед входом в зал гардероб, где Фредди оставил плащ, шляпу и кейс. Бумагами он сейчас заниматься всё равно не будет.

Небольшой, достаточно уютный зал, на стенах пейзажи, виды штатов. Луизианские заросли, аризонская прерия, алабамские холмы… Скользнув по ним безразличным взглядом, Фредди подошёл к стойке. Пара хороших коктейлей перед ленчем будут в самый раз.

Английский бармена был по-школьному правильный, но с бутылками и шейкером парень управлялся вполне прилично. И на вкус… вполне… и даже очень.

Фредди одобрительно кивнул бармену и, захватив стакан, прошёл к столику в углу, откуда хорошо просматривался зал. Ну, расслабимся. Хорошая еда — а если повал здесь на уровне бармена, то еда и впрямь хорошая — вещь серьёзная, и он вполне может на этом сосредоточиться. Маршруты они вчерне прикинули ещё в Колумбии, так он и поедет: с севера на юг, от глухомани к границе.

Субботнее утро было солнечным и неожиданно прохладным. Андрей подтянул под горло молнию на своей ветровке.

— Эх, жалко джинсовку!

— Новую купишь, — утешил его Эркин. — Денег-то хватит.

— Да не в этом дело, — досадливо мотнул головой Андрей. — Память же.

Эркин улыбнулся и кивнул.

После того раза Андрей специально о Фредди не заговаривал, но заметил, что о выпасе, перегоне, Бифпите Эркин стал говорить куда охотнее и спокойнее, и мягче. Значит, понял и зла на Фредди больше не держит, хотя имени не упоминает. Ну и ладушки! Так что если и приведёт судьба встретиться, то Эркин на Фредди сдуру не полезет, а, значит, не нарвётся на пулю и ему тогда не придётся на Фредди нож доставать. А там он их лбами сведёт, чтоб всё уж до донышка высветилось: кто, чего, зачем и почему.

Междугородные автобусы отходили от вокзальной площади, пока втовокзал отдельный не построили, а который год обещают. И билеты в той же кассе, только в другом окошке. До Сосняков на экспрессе два с полтиной. Эркин протянул десятку.

— Два, пожалуйста, туда и обратно.

Кассирша улыбнулась, подавая билеты.

— Счастливо погулять.

— Спасибо, — ответно улыбнулся Эркин.

Когда они вышли на площадь, Андрей негромко, но очень серьёзно сказал:

— С меня пятёрка.

— Жратвой отдашь, — отмахнулся Эркин.

— Замётано, — по-прежнему серьёзно кивнул Андрей.

Список покупок они вчера составляли допоздна, и получился он таким, что Эркин взял свой армейский рюкзак, а потом в него ещё вещевой мешок заложил. И денег… бумажник чуть не в шар раздулся, и ещё отдельно в другом нутряке пачка. Андрей тоже взял побольше. Джинса — удовольствие дорогое, а Страус — фирма знаменитая, и за имя наценка, а скидок им, как чемпионам в Бифпите, здесь никто давать не будет.

Автобус назывался экспрессом и до Сосняков всего три остановки, а одна из них — Торжище — старинное ярмарочное село, так что автобус битком.

Андрей хотел сесть спереди, чтобы видеть работу шофёра, но тот, проверяя их билеты, сказал:

— Вам до Сосняков, так что в серёдку лезьте.

Ну, понятно: впереди тем, кому раньше выходить, а сзади сложены узлы и корзины, и трясёт там сильнее, так что спорить не о чём.

Они уже сели, и Эркин заложил свой рюкзак в надоконную сетку, когда Андрей спросил:

— Слушай, может… к окну хочешь?

— Ладно тебе, — улыбнулся Эркин. — Мне и отсюда всё видно.

Но Андрей всё-таки поменялся с ним местами и, уже плотно усевшись в кресло, объяснил:

— Отсюда дорогу видно.

Помедлив, Эркин кивнул. Конечно, Андрею лучше так, он же на шофёра хочет, а тут смотришь на дорогу и будто сам ведёшь.

— Все, что ли?

Шофёр поднялся в автобус и оглядел пассажиров.

— Едем по маршруту, следующая остановка в Ровеньках.

И сел на своё место. Андрей даже чуть перегнулся в проход, чтобы увидеть, как дрогнет и поплывёт навстречу серый асфальт площади. Автобус дёрнулся и сразу громко охнула старуха.

— Да ты тише, парень, у меня ж яйца тута!

Андрей фыркнул, кто-то заржал в голос, а шофёр, не оборачиваясь, ответил:

— С яйцами, старая, в санках езди. Старика попроси, чтоб сделал.

— У тебя, охальника, одно на уме! — взвизгнула Старуха.

Теперь хохотал весь автобус. Рассмеялся и Эркин, сообразив, о каких санках идёт речь. Так, под шутки и хохот, перевалили через пути и выбрались на шоссе. Поплыли обкошенные и со стожками — кто ж это ещё не свёз, интересно, под дождь осенний попадёт сено, оно уж не сытное — луга, холмы с пучками берёз, узкая извилистая рка под мостом со сваренными из рельсов перилами. Автобус потряхивало, и Эркин шепнул Андрею:

— Тим мягче водит.

Андрей кивнул, но вступился за шофёра:

— Так и автобус какой. Дребезжалка.

В самом деле, несмотря на гордое звание экспресса, автобус был хуже того, на котором Эркин ехал тогда в Центральный лагерь в Алабаме и даже того, что Тим брал для их выпускного. И меньше, и кресла не такие мягкие, и без чехлов, и багажного отделения внизу нет. Чего ж так? За такие-то деньги… Или… или этот автобус нормальный, а там они шиковали за комитетский счёт, а билеты дорогие за то, что остановок мало.

— Андрей.

— М? — оторвался от дороги Андрей.

— Ты из регионального в центральный, ну, лагерь, в таком же ехал?

— Чего? — не сразу понял Андрей. — Ты про что?

— Ну, беженский лагерь, в Алабаме, мы там сначала в региональном были, а как визу получили, так нас в Центральный перевезли, в Атланту.

— Не-а, — засмеялся Андрей. — Я сразу из комендатуры в центральный, на попутке.

Эркин улыбнулся.

— Я в региональный тоже на попутке ехал. А тебя чего сразу в центральный?

О возвращении Андрея, как он добирался до России и Загорья, они ещё не говорили. Сначала Андрей просил не расспрашивать, потом как-то к слову не приходилось. Андрей охотно поддержал разговор. Обо всём, что было после первого марта, он говорил свободно.

— Нет, я сразу в центральный попал. Уже там визу ждал.

Андрей улыбнулся воспоминанию. Улыбнулся и Эркин.

Дорога то ныряла в ложбину, то взбиралась на холм.

— Ну, пошло Черногорье, — сказал кто-то сзади.

— Черногорье? — удивился Андрей. — Вот это горы?!

— А ты пешком по ним потопай, тогда и поймёшь… — откликнулось сразу несколько голосов, и понеслось: — Ага, и прочувствуешь… Невелика горушка, да тяжела коробушка… А чем не горы…

Андрей, к удивлению Эркина, ни спорить, ни огрызаться не стал, а только кивнул.

— Потому и Загорье?

— Ну да…

— А Ровеньки тогда…

— А щас увидишь.

Автобус взобрался на очередной холм и покатил по ровному к сияющей среди садов церковной колокольне. Автобус снова загудел общим разговором.

— Ишь, ровеньские-то гордятся, вызолотили купола…

— А как ни золоти, дьячок не протрезвеет.

— А что, не полегчало ему?

— От запоя одно лечение — воля своя да милость божья.

— От запоя опохмелкой лечатся, — фыркнул Андрей.

Мужчины ответили ему дружным гоготом.

Автобус остановился на площади у церкви. Вышло человека три, а сесть попыталось не меньше десятка.

— Ну, куда, к-куда? — зарычал шофёр. — До Сосняков едем, ну, куда ты прёшься, до Ивановки твоей и пешком дотопаешь, а стоя нельзя, не положено, понял, нет, сказал, нет мест, всё, нету, рейсового ждите.

Но влезли и разместились все. Сидели теперь втроём на двухместных скамейках, проход заполнили мешки и корзины, и все разговоры теперь о ценах да продажах, и каков торг сегодня будет.

— Святой день сегодня, а вы бесовским делом, тьфу! — возмутилась сидевшая перед Эркином женщина в белом, хрустким от крахмала платочке и чёрной шали на плечах. Он неё вкусно пахло свежевыпеченным хлебом.

— Не плюй, бабка, в колодец, — тут же наперебой ответили ей.

— Вот ты за нас и отмолишь…

— А тебя чего несёт?

— Место занимаешь, ага!

— Ну и сидела бы себе в церкви безвылазно…

— А что за праздник? — спросил Эркин.

Спросил он тихо, но она за общим шумом расслышала и сердито обернулась к нему.

— Ну, чисто нехристь! — увидела его и закончила уже мягче. — Хлебный Спас сегодня.

— Спасибо, — улыбнулся ей Эркин, хотя смысл праздника не понял.

Автобус вдруг остановился прямо посреди дороги.

— На Ивановку поворот, — объявил, оборачиваясь, шофёр.

Двое из севших в Ровеньках расплатились и вышли, захватив свои мешки и корзины. Стало чуть посвободнее.

И ещё были две остановки прямо на дороге у нужного порота и развилки. Андрей догадался, что пассажиры сверх нормы — это уж прямой заработок шофёра, и ухмыльнулся. Эркин увидел эту ухмылку и понимающе кивнул.

Торжище оказалось городом чуть меньше Загорья. Они увидели его на съезде с холма, и Андрей сразу сообразил, что как Загорье прилеплено к заводу, так Торжище к ярмарке. А веселье здесь, пожалуй, как в Бифпите.

Когда автобус, миновав поворот на ярмарку, плавно покатил к центру, сразу поднялся шум.

— Эй, ты куда?!

— К ярмарке же нам!

— А ну, давай сворачивай!

— Про «давай» ты жене говори! — огрызнулся шофёр и спокойно, даже официально объявил: — Остановка на автовокзале.

— На хрена нам вокзал твой!

— Это оттуда переться будем?!

— На хрен!

— Место упущу, так с тебя убыток стребую!

— Давай здесь высаживай!

— Да чёрт с вами, высаживайтесь.

С треском распахнулись двери, и к выходу поволокли мешки, корзины и ящики. Эркин сразу вспомнил приезд в Центральный лагерь, но здесь ему никуда не надо было бежать, и он продолжал благожелательно глазеть по сторонам.

Полупустой, ставший сразу очень просторным и даже теперь меньше дребезжащим автобус плавно катил по зелёным от пышных садов улицам. Центральные улицы с двух-трёхэтажными кирпичными домами, небольшая площадь с обелиском посередине, снова улицы и наконец автовокзал. Серое приземистое здание и перед ним асфальтовый простор, утыканный по кругу столбиками с дощечками названий окрестных деревень и городков. К изумлению Эркина и Андрея, у некоторых столбов стояли повозки с запряжёнными лошадьми.

— Совсем интересно, — пробормотал Андрей.

Но тут же сообразил, что извозом не только в Загорье подрабатывают.

Автобус медленно подрулил к столбу с надписью «Сосняки» и остановился. Их уже ждали одетые явно по-праздлничному люди. У трёх жинщин пахнущие хлебом узелки, как и у той, что сидела впереди Эркина и объясняла ему про Хлебный спас. Пассажиров немного, вошли и расселись они чинно.

Шофёр оглядел салон.

— Шаврово по требованию, — и стронул автобус.

Андрей удовлетворённо кивнул: теперь-то уж по-настоящему экспрессом поедем.

После торжища автобус шёл заметно быстрее. Шофёр явно навёрстывал упущенное частыми остановками. Холмы стали плавными, и по обочинам уже не луга, а жёлто-серые поля, частые небольшие деревни. Их проскакивали с ходу, не то, что остановиться, даже скорость не сбрасывали.

— И куда гоним? — вздохнула одна из женщин.

— В Сосняки! — весело ответил Андрей. — С ветерком и без оглядки.

Он по-прежнему сидел, чуть перегнувшись в проход, чтобы лучше видеть дорогу. И шофёр, встретившись с ним глазами в верхнем зеркальце, подмигнул ему.

Шаврово оказалось городком чуть больше Ровенек, с такой же площадью у церкви, небольшим рынком тут же и главной улицей с кирпичными домами. На остановке никто не ждал, и шофёр только сбавил скорость и плавно проехал мимо трёхстенного павильончика с красивой табличкой «Шаврово», а останавливаться не стал.

И снова поля и луга вперемешку с островками леса, то сплошь белого от берёз с кое-где блестящими, как фольга, жёлтыми листочками, то тёмного от елей. Деревни теперь оставались в стороне, остановки не предусмотрены ни расписанием, ни шофёром.

Эркин рассматривал расстилающийся и словно медленно вращающийся за окном пейзаж с живым интересом. Скирды и копны — он, правда, путался где что — рощи, деревни… ему не просто интересно, а… приятно видеть всё это. Однажды, очень давно, он ещё совсем мальцом был, только-только начал всерьёз работать, его везли на торги, а кузов был щелястый, а приковали высоко, и он оказался лицом у щели. Он помнит, там тоже были зелень и дома, но помнит и своё пустое равнодушие ко всему этому. А здесь… так что, у него теперь есть… Родина? Полина Степановна им много рассказывала, объясняя, почему это слово пишется с большой буквы. Тогда ему казалось, что он всё понял и понял правильно, но к нему это не относилось. Он же родился рабом, а у раба родины нет, ни с маленькой, ни с большой буквы. Из Алабамы уезжал — не щемило ничего, и не тоскует он, как это, да, правильно…

— Андрей, — тихо позвал он.

Андрей быстро и молча повернулся к нему.

— Ностальгия… Это тоскапо Родине, так?

— Ну да, — кивнул Андрей. — С чего это ты?

— Так, — маловразумительно, но исключая дальнейшие расспросы, ответил Эркин и снова повернулся к окну.

Андрей недоумённо пожал плечами, но спрашивать не стал.

Эркину сейчас не хотелось ничего объяснять. Да и как объяснить, если сам не до конца понял. Ностальгия — тоска по Родине, у него нет тоски, значит, нет и Родины? Так, что ли? Норма тоскует по Алабаме, сразу чувствуется, она и хочет жить, как русская, как все вокруг, а получается, как там. А он? Ему ещё тогда, зимой, Тим сказал, что он стал, как русский, и Маленький Филин пусть по-другому, но это же сказал. Но он не русский, он — индеец, и Родина у него… вот кутойс, когда о Равнине рассказывает, то держит себя, а видно, что не о чужом, о своём говорит, о Родине. Родина — это когда всё своё, а что у него своё? Женя, Андрей, Алиса… вот его Родина, так получается. Ну… ну и пусть так. Где они, там ему и… Родина, со всех букв, и больших, и маленьких.

Взмахом головы Эркин откинул со лба прядь. Андрей, покосившись на него, улыбнулся.

— И до чего додумался? — спросил он с ласковой насмешкой.

— Что жить хорошо! — с той же интонацией ответил Эркин.

Андрей радостно заржал.

— До чего ж ты у меня умный!

— Вот и слушайся! — отпарировал Эркин.

За окном вдруг развернулось огромное серое поле с самолётами.

— Ух ты-и-и! — потрясённо выдохнул Андрей, наваливаясь на Эркина, чтобы лучше видеть.

— Да-а, — поддержали Андрея, — отгрохали махину…

— А земли-то под неё ушло…

— А начинали с чего, помнишь…

— Не, меня призвали как раз…

Аэродром уже остался позади, а автобус ещё наперебой вспоминал, как расчищали и ровняли поле под маленькие военные самолёты, а потом и самолёты, и полосы, ну да, ВПП называются, под них как на дрожжах росли, и ангары…

Под эти разговоры въехали в Сосняки.

Город, как сразу увидел Андрей, не чета не только Загорью, но и Ижорску. Новые дома в три и пять этажей, большие сверкающие витрины, нарядная толпа на улицах, нарядные церкви, блестящие свежей краской стен и позолотой куполов.

— Церквей как много, — вслух удивился Эркин.

Ему тут же в несколько голосов стали объяснять.

— Так торгаши одни живут…

— Ага, не обманешь — не продашь…

— Вот и жертвуют…

— Грехи, о-хо-хо, замаливают…

И автовокзал тут… настоящий, и тоже явная новостройка. Шофёр с шиком притёр автобус к тротуару и обернулся.

— Сосняки, конечная. Просьба освободить салон.

Фредди ещё на подлёте, когда на развороте внизу открылось поле с рядами самолётов и ангаров, и большой куб аэропорта, понял, что карта устарела, и Сосняки совсем не такое захолустье, которое он ожидал увидеть. Что ж, тем лучше для дела. И понятно, почему здешняя точка в реестре Страуса помечена четырьмя звёздочками. Страус помечал свои точки, как отели, пятизвёздочная одна, в Царьграде, ну, столице и положено, так что четыре звёздочки говорили о многом.

На такси Фредди решил не тратиться и поехал на городском автобусе до центра. Из автобусного окна город совсем по-иному смотрится, и разговоры послушать тоже стоит. Хоть он и понимает даже не каждое десятое, а двадцатое слово, но и это кое-что даст.

Эркин и Андрей не спегша шли по улице, с благодушным интересом глазея по сторонам. Можно было бы, конечно, и доехать на городском автобусе, но они предпочли размяться после долгой дороги.

— Товар дорогой, до нас не раскупят.

— Точно, — кивнул Эркин.

Что джинса недёшева, он ещё по Бифпиту помнил, а этот… Страус, в газете написано, лучшая фирма, и за одно имя приплата, куртка у него призовая с нашивкой Страуса, у Андрея другая была, так что, конечно, пусть себе купит.

— Андрей, смотри.

— Ага! — завороженно выдохнул Андрей, разглядывая витрину книжного магазина.

Да, их загорский, как говорится, и рядом не стоял. Там и в половину такого выбора нет.

— Ладно, — тряхнул головой Андрей. — На обратном пути зайдём.

Эркин кивнул, но уточнил:

— Если деньги останутся.

Андрей самодовольно ухмыльнулся.

— Не боись, братик, на всё хватит.

Потом так же постояли у магазина игрушек, прикидывая. Чего такого нет у Алисы, чтобы купить ей в честь первого сентября. А там мебельный, и ещё книжный, и ещё, и ещё… Магазины тянулись и теснились вплотную друг к другу, и так до Торговых рядов, таких же, как в Загорье, но побольше, на целый квартал, а за Торговыми рядами опять магазины, а уж трактиров, кабаков, чайных, пельменных, ресторанов, кафе… а это что?

— Шашлычная, — прочитал Андрей вывеску и пожал плечами. — Не слышал даже, а ты?

Эркин покачал головой, с интересом рассматривая вывеску, на которой под солнцем и луной два барана то ли плясали с палками в передних лапах, то ли… в самом деле непонятно. Смуглый черноусый мужчина — Эркин сначала принял его за мулата, но тут же понял, что нет, и не индеец, и не трёхкровка — в белом фартуке до ботинок улыбнулся им.

— Заходи, дорогой, всё узнаешь.

— На обратном пути, — пообещал ему Андрей.

Что-то глаза у этого… слишком хитрые, как бы не нарваться. Им скандал совсем ник чему.

— Ждать буду, дорогой, — ещё шире улыбнулся усач.

Торговая улица закончилась площадью. По кругу росли деревья, под ними стояли скамейки, а посередине на пёстрой от цветов клумбе возвышался серый каменный…

— Обелиск, — сказал Андрей.

Эркин кивнул, соглашаясь.

За площадью Торговая улица продолжалась. Опять магазины, рестораны, верхние этажи сплошь завешены вывесками контор. Да-а, Загорье их и впрямь… Но вот и синяя «джинсовая» вывеска, а в витрине большие вырезанные по контуру фотографии: ковбой на вздыбленном коне и… да, подружка ковбоя — коу-гёрл. Ну, вот и добрались.

Андрей поправил на плече ремень своей сумки и толкнул дверь. На его толчок сразу отозвался тонкий и звучный колокольчик.

Просторный, несмотря на стеллажи со стопками вещей, светлый зал был пуст. Миловидная продавщица в джинсовой юбке, белой рубашке с повязанным под воротник пёстрым шейным платком и красной жилетке с эмблемой Страуса на нагрудном кармашке улыбнулась им.

— Хэллоу! — весело поздоровался Андрей.

И она ответила тоже по-английски:

— Хэллоу. Чем могу помочь, джентльмены?

— Мы не джентльмены, — забалагурил Андрей. — мы лучше!

Рита никак не ждала услышать английскую речь. А ведь её взяли в эту фирму именно за знание языка. Пока она по-английски говорила только с мистером Ричмондом — директором и Юлом — старшим продавцом, и то Юл просил её чаще говорить с ним по-русски, чтобы выучить язык. Так что пусть они теперь послушают, как она управляется. Что эти двое что-то купят, она особо и не рассчитывала. У них же так: зайдут, на цены посмотрят и наружу. Ещё бы, рубашка — семьдесят рублей. Да царьградская дорогая — три рубля, а тут… это ж месячный заработок. А они, все трое, даже мистер Ричмонд, получают процент с продаж. И эти вряд ли что купят, так хоть поболтать, симпатичные оба.

Обычно Юл не вмешивался в разговоры Риты с покупателями, тем более, что русский он знал, но не настолько. А этот говорит по-английски, хорошо говорит, почти по-алабамски, индеец, понятно, помалкивает… стоп, индеец в нашей куртке, и носит её не первый день, это уже шанс. И джинсы… не наши, можно уговорить подобрать к куртке. И Юл не спеша, как бы невзначай, вышел к прилавку.

Дав Андрею немного почесать язык, Эркин достал свой список.

— Ты закончил? Тогда я начну, — сказал он по-английски.

— Пожалуйста, сэр, что вам угодно, — Рита, уже познакомившаяся с Андреем, вовсю кокетничала своим правильным английским. — У нас большой выбор.

Эркин развернул и разгладил ладонью лист. Глаза у него хитро заблестели, И Андрей, предвкушая удовольствие, прикусил губу, чтобы не заржать раньше времени.

— Не соблаговолит ли высокородная миледи уделить недостойным малую часть своего драгоценного внимания и оказать высокую честь милостивой помощью в наших многотрудных и, смею надеяться, небезуспешных поисках искомого?

Первым засмеялся Юл. За ним заржал Андрей. Эркин сохранял серьёзное и предельно почтительное выражение, а Рита, явно не поняв и половины фразы, растерянно улыбалась.

— Браво, парень, — отсмеялся Юл. С парнем в куртке от Страуса, с фирменным ковбойским поясом и таким английским надо держаться по-свойски, а что он индеец, нужно в упор не замечать, целее будешь. — Умыл так умыл! Прямо по списку пойдём?

— Прямо и не сворачивая, — принял игру Эркин и мягко улыбнулся девчонке, чтобы та не стала обижаться.

— А если чего не будет? — решил поддеть Юла Андрей.

— У нас да чтоб не было?! — картинно возмутился тот.

— Спорим?!

У Юла загорелись глаза, но Эркин вмешался по-русски:

— Андрей, уймись, — и по-английски: — Сначала детское. Есть?

Юл ожидал, что, либо список будет читать белобрысый, либо индеец выучил его на память, но парень явно собирался читать самостоятельно! Ладно, и это сейчас побоку, началась работа.

— Возраст, рост? — так же деловито ответил Юл, кивнув Рите, чтобы та приготовилась снимать и подавать вещи.

— Семь лет, рост… — Эркин на секунду замялся.

— Обычный, — вмешался уже серьёзно Андрей. — Бери с запасом, у неё самый рост сейчас.

Юл понимающе и согласно кивнул.

— Так, джинсы, юбка «колледж», — прочитал Эркин и остановился, выжидая.

— Есть такие, — подтвердил Юл.

А Рита развернула перед ними юбку в сбору на резинке с пристёгивающимся нагрудником, на котором были выстрочены патрончики для ручек, кармашки для ластика и всяких мелочей.

— Бретели с пряжками, на любую длину, и вот, тоже на кнопках, — она немного суетливо показывала самые выигрышные, по её мнению, детали кроя.

— Очень удобно, — авторитетно вставил Юл. — Для школы лучшая модель. Что дальше? Жилет?

— Да, обязательно. Теперь курточку.

— Блузоном?

— Да.

— Вот эту возьми. Рита…

Но та уже выложила перед ними синюю отстроченную курточку с кармашками, кнопками и тёплой пристёгивающейся подкладкой с верхним меховым воротничком.

— Вот, это фланель с ангорой, до снега носить можно.

— Ангору бери, — важно кивнул Андрей.

Но Эркин и не думал спорить. Придирчиво осматривая каждую вещь, он кивал и отмечал галочкой в своём списке. Наличие в кармане куртки индейца ручки-самописки уже не привлекло особого внимания Юла: когда странностей настолько много, их перестаёшь замечать. И стоило Эркину обратить внимание на какой-то шов или показавшуюся неровной кнопку, вещь тут же заменялась.

— Ещё рубашка.

После недолгого обсуждения, в котором Рита принимала самое деятельное участие, доказывая, что разнообразие, да ещё девочке обязательно, Эркин взял сразу три рубашки: синюю, голубую — под глаза, и чёрную, как немаркую. Сам он уже давно не воспринимал чёрный цвет как признак рабской одежды.

Набралось уже за две сотни, и Юл был согласен на всё, лишь бы не спугнуть такого покупателя. Джинсы у них ещё брали, удалось впарить две куртки, месяц на это ушё1л, а детского никто ещё не брал. Ну, Ричмонд будет доволен. И список у парня далеко не закончен. Ну…

— Так, — Эркин перевёл дыхание. — Теперь женское. Размер, — он посмотрел на список, — двенадцатый.

Рита метнулась к нужному стеллажу.

— Джинсы?

— Нет, юбку.

Женя очень убедительно доказала ему, что джинсы ей не нужны, пока вор всяком случае, а вот юбка с длинным жилетом ей для работы будут очень удобны. И, пожалуй, рубашку. И Эркин честно выполнил поручение. Юбка, жилет, рубашек, как и Алисе, три и тоже голубую, синюю и чёрную, а джинсы и блузон — он уже придумал — купит Жене на день рождения, чтобы ей было в чём на маёвку пойти, ходит же Джинни в джинсах и ничего.

Отобранные вещи Юл тут же упаковывал в фирменные пакеты.

— Всё?

Эркин улыбнулся.

— И мне. Джинсы и три рубашки.

Юл быстро, но внимательно оглядел его и крикнул Рите:

— Джинсы двенадцать, рубашки — восемнадцать.

— Точно, — кивнул Эркин.

Юл самодовольно хмыкнул.

— Не первый год работаю, парень, глаз у меня набит. Ещё…?

— Куда ж ещё, — засмеялся Эркин. — Всё.

— Считать? — уточнил Юл.

— А как же, — ответил за Эркин Андрей. — А мы проверим.

— Не нарывайся, парень, — очень миролюбиво осадил его Юл, доставая счёты. — Ты ещё ничего не купил.

— У меня всё впереди, — ухмыльнулся Андрей.

— Посмотрим, — Юл защёлкал костяшками. — Детских… на двести девяносто, женских… на триста, и тебе… куртку не возьмёшь? Тоже можно с подстёжкой, — поднял он на Эркина глаза.

Эркин покачал головой и улыбнулся.

— Когда эту сношу.

— Ну, это когда ещё будет, — напоказ вздохнул Юл. — Так, двести пятьдесят, и всего восемьсот сорок, премия… чего тебе в премию?

— Для девочки что-нибудь, — сразу решил Эркин.

— Рита, колледж-рюкзак подай.

Рита положила на прилавок нарядный, в заклёпках, молниях и пряжках полурюкзак-полуранец. Юл рассчитал точно: рюкзак стоилдороже премии, и тридцать семь рублей Эркин достал без звука.

— Рита, коробку.

— Не надо, — отмахнулся Эркин, открывая и до отказа растягивая горловину своего армейского рюкзака.

Он отдал Юлу деньги и стал укладывать покупки.

— Ну, а теперь давай я с тобой поговорю, — ухмыльнулся Андрей.

— Давай, — так же ухмыльнулся Юл. — Посмотрим, на сколько тебя хватит.

— Посмотрим. Джинсы — это раз.

— Рита, десятый.

— Три рубашки — два.

— По одной на цвет? Рита, двенадцатый.

— Куртка — три.

— С подстёжкой?

— Не надо, есть у меня тёплая.

— Тогда попросторней бери, чтоб поддеть.

— Ладно.

— Юл, четырнадцатый?

— Верно, девочка. Жилет?

— Нафиг. У меня есть.

Быстрая трель на счётах.

— Четыреста. Премия… двадцать рублей. Ну-у… — Юл искренне замялся.

Вообще-то премиями занимался Ричмонд, нет, впарить что-либо в счёт премии, как этот рюкзак, Юл мог и сам, но ничего подходящего по цене и назначению не было. На жилет парня не раскрутить, детского ему, похоже, не нужно, а шейных платков тут не носят, вот и есть у них только два для манекенов.

Андрей, насмешливо щурясь, оглядывал Юла.

— А говорил: есть всё.

— Есть, — твёрдо ответил Юл. — Доплатишь до полной цены?

— А чего ж нет!

— Тогда сам смотри.

Андрей обвёл взглядом полки и стеллажи. Алиске, что ли, чего-нибудь, или Жене… дорого всё, доплата больше премии, и дарить эти деньги тоже неохота.

— Вот, посмотрите, — вмешалась Рита.

Юл одобрительно кивнул: молодец девчонка, вовремя вспомнила. Они только вчера получили эти майки с фирменным логотипом, даже не разложили толком.

Белая футболка с короткими рукавами и маленькой синей эмблемой у левого плеча понравилась Андрею.

— И почём?

— Девятнадцать — штука и тридцать пять — пара.

Ни хрена себе цены! Но фирма есть фирма.

— Давай пару, — Андрей полез за бумажником. — Всего, значит?

— Четыреста двадцать три.

Сумка Андрея всех его покупок не вместила, и куртку уложили в армейский рюкзак, а часть купленного Алисе в старый вещевой.

За всё время, что они были в магазине, туда никто не заходил и даже не заглядывал, и Андрей подумал, что их мотовство здорово поддержало прославленную фирму. А всё-таки…

— А зря я с тобой не поспорил, — выпрямился Андрей, поправляя на плече лямки мешка.

— Проспорил бы, — засмеялся Юл. — Убедился, что у нас всё есть?

Ответ Андрея был настолько искренен, что Юл понял: речь в самом деле идёт не о подначке.

— Я пояс хотел к джинсам, настоящий, ковбойский, — и кивком показал на Эркина.

Юл серьёзно кивнул.

— Заходи через месяц, подберём.

— Зайду, — так же серьёзно ответил Андрей.

— Спасибо, — Эркин улыбнулся Рите, — всё было очень хорошо, мне очень помогли ваши советы, — и перешёл на русский: — Я не умею по-русски так красиво говорить, как по-английски, но вы — замечательная девушка, и тот, кого вы выберете, будет счастлив.

Юл, разумеется, не понял, но по улыбке Эркина, смущению Риты и восторженному жесту Андрея догадался, что индеец отпустил какой-то сверхудачный комплимент, и поддержал его энергичный кивком и улыбкой.

Когда они остались вдвоём, Юл подмигнул Рите.

— Ну, девочка, мы недельную, а то и больше, сделали. Интересно, откуда они приехали? Ты не спросила?

— Нет, — пожала плечами Рита. — А зачем?

— Когда живут на соседней улице, то постольку не закупают, девочка. Ты поняла? Я к Ричмонду, чтобы он не забыл о нашей, — Юл подмигнул Рите, — премии.

Странно, что Ричмонд не вышел в зал посмотреть, с кем они так долго занимались, в любом случае тысячу триста они сделали и их сто тридцать не должны пропасть.

В кабинете Ричмонда сидел посетитель, в котором Юл с первого взгляда признал соотечественника.

— Юл, старший продавец, — представил его по имени, но официальным тоном директор.

— Привет, — улыбнулся гость, не называя себя.

Увидев его холодные до пустоты глаза, Юл сразу решил, что чем больше дистанция, тем целее будешь, и стал предельно деловит.

— Здравствуйте, сэр. Прошу прощения, мистер Ричмонд, но спрашивали ремень к джинсам, настоящий ковбойский пояс.

Глаза гостя на мгновение блеснули, оживился и Ричмонд.

— И что ты ему сказал?

— Чтобы зашёл через месяц.

— Будет раньше, — твёрдо ответил гость и улыбнулся совсем человечно. — Джинсы-то он купил?

— А как же, сэр.

Говорить о выручке, а тем более о премиях при посторонних не полагалось, и Юл исчез. К тому же звякнул дверной колокольчик, оповещая о приходе покупателя.

В магазине Рита убеждала двух мужчин в преимуществах джинсов над брюками.

На улице Андрей с подчёркнутым уважением оглядел Эркина.

— Ну, братик, ты даёшь!

— Бери на здоровье, — ответно рассмеялся Эркин.

Он был доволен жизнью как никогда: он не просто купил всё, о чём говорила Женя, но сумел пересилить себя, увидел, что чёрный цвет и в самом деле, просто цвет. И эти рубашки совсем не похожи на рабские, с яркой отстрочкой и блестящими кнопками, и по-английски говорил, обходясь без «сэр» и «мэм», сумел, и даже без напряга, только сейчас сообразил. Нет, всё, и в самом деле, хорошо.

— Отдышался? Пошли!

— Куда? — поинтересовался Андрей.

— Деньги тратить, — рассмеялся Эркин. — Сверх списка.

— Вот это дело! — охотно поддержал его Андрей.

Они стояли как раз у соседней витрины, заполненной флаконами, флакончиками и тюбиками, и Андрей сразу понял замысел Эркина. И правильно: гулять — так гулять!

Получив неожиданное подкрепление в виде желаний покупателя, Фредди не только договорился о поставках, но и подписал контракт. А контракт — это не устная договорённость, хотя и её соблюдают, но контракт — это бумага! На неё можно сослаться. Они даже выпили по стаканчику, посидели за беседой и вообще расстались друзьями.

Выйдя на улицу, Фредди уже совсем по-другому осмотрел улицу. Да, точка перспективная, и, может, стоит завязаться поплотнее. Теперь ему… да, выкроить сутки на Царьград, профессор уже вернётся, поговорить с ним и уже тогда по прямой к Джонни. Что в плюсе? Два полных контракта и на трёх… одобрительные договорённости. Джонни будет доволен. Поставщика он уже должен был найти. Как в войну было? Один спекуль купил у другого вагон мармелада, и оба разошлись: один — искать деньги, а другой — искать мармелад. «Октава» не торговец, а посредник. А хорошо бы и свои точки заиметь.

Под эти мысли он не спеша шёл мимо магазинов, разглядывая витрины и толпу. Да, Страус всё-таки прав и далеко смотрит. Пусть затишье, но это пока не распробуют и не поймут, что такое настоящая джинса. Город на перепутье — самое торговое место.

На площади у обелиска Фредди присел на одну из скмеек. Тут же подлетел бойкий разносчик с уже понятным: «Чего желаете?». К удивлению Фредди, баночное пиво было. И даже неплохой марки.

Потягивая пиво, Фредди рассеянно разглядывал толпу, седого растрёпанного фотографа, предлагавшего всем запечатлеть себя у обелиска. Интересно, в честь чего или кого обелиск?

Выйдя из очередного магазина, Эркин сосредоточенно свёл брови и задумался. Андрей терпеливо ждал, хотя и голому ежу ясно — и денег, и времени у них только погулять-поглазеть, пожрать и домой.

— Всё! — наконец выдохнул Эркин. — Под завязку. Только на обед. А у тебя?

— Я ещё на книжный оставил, — самодовольно ухмыльнулся Андрей.

— Тогда пошли, — кивнул Эркин. — Где есть будем?

— А где придётся! Хоть в той шашлычной, помнишь ещё?

— Помню, — засмеялся Эркин и очень точно повторил: — Захады дарагой!

— Ага! — заржал Андрей.

Не спеша — всё-таки мешки набиты — они пошли обратно к автовокзалу. Хоть и думали погулять по городу, но видно дальше Торговой они не уйдут. Андрей ещё крутил головой, разглядывая витрины, но Эркин решил, что все покупки уже сделаны, а впустую и глазеть нечего. Только сомневаться начнёшь: купил что надо или лопухнулся.

Так они добрели до площади с обелиском. И Андрей, конечно, отправился смотреть, что там написано. Надпись то ли забыли позолотить, то ли её смыло, но они обошли четырёхгранный сужающийся кверху столб и ничего не нашли.

— Что, ребята, — фотограф как из-под земли вынырнул, — запечатлеетесь?

— Если ты, дед, скажешь, для чего эту штуку здесь вздрючили, снимай нас до потери пульса, — сразу ответил Андрей.

— Я тебя самого сейчас вздрючу, — пообещал фотограф. — И тоже до потери пульса. Ишь, внучек нашёлся!

Отругивался фотограф не зло, явно радуясь завязавшемуся разговору, и Эркин движением плеча сбросил и мягко опустил на землю мешок. И тут почувствовал чей-то очень внимательный взгляд.

Разглядывая толпу вокруг обелиска, Фредди невольно выделил двух парней. Оба высокие, черноволосый в джинсовом, под ковбоя, но не ковбой, откуда здесь взяться ковбою, а второй — белокурый, в светлой ветровке, в каких ходит пол-Колумбии, оба, видимо, как здесь говорят «с той стороны», куртка у черноволосого потёрта, не сегодня и не вчера куплена, но от Страуса, а ловок парень, неужто опять из того же табуна, стоит попробовать поговорить, белобрыс приблатнённый, шпана, конечно, хотя нет, не шестёрка, нет, в короли по возрасту не годится, но валет силён, и зачем ему спальник? Спальник и блатарь… но… но… Фредди моргнул, отгоняя наваждение. Так и до глюков докатишься.

Но кто ж это так уставился? Эркин обернулся, пытаясь понять, кто его так выглядывает. И увидел, не сразу, но увидел сидящего на скамейке мужчину в тёмном костюме, сбитой на затылок шляпе и с банкой пива в руках. Их глаза встретились, и Эркин узнал его. Вернее, узнал-то он сразу, но только сейчас понял, что не ошибся, что не почудилось ему.

Фредди сглотнул вдруг закупоривший горло шершавый комок. Отвернувшись от спутника, на него смотрел Эркин, и его недовольное жёсткое лицо на глазах мягчает и даже не светлеет, а словно наливается светом.

— Андрей, — тихо позвал Эркин. — Андрей, смотри.

— Чего? — обернулся Андрей. — Куда смотреть? Ты… — и как-то всхлипнул, словно подавился непроизнесённым.

Белобрысый обернулся, и Фредди задохнулся, как от удара под дых. Смяв в кулаке пивную банку, он встал и шагнул к ним.

— Фредди! Живо-ой!

Они встретились, вернее, столкнулись на полпути от обелиска к скамейкам и замерли, застыли, сцепившись в объятии.

Разумеется, вопль Андрей привлёк внимание, и вокруг закрутилась толпа любопытных, но встреча друзей — событие, конечно, интересное, но не настолько, чтоб всех надолго собрать, да и Эркин вспомнил о брошенных мешках, а Фредди про кейс и плащ. Плащ — так и чёрт с ним, но потерять уже подписанные контракты…

— Ну, парни, — наконец выдохнул Фредди, когда они уже свалили на скамейке мешки, убедившись, что ничего не пропало. — Ну, не ждал!

— Мы тоже! — ухмылялся во весь рот Андрей. — Фредди, ты надолго к нам? Насовсем? А то давай…

— Андрей, — перебил его Эркин, — ты бы сходил, взял пива и пожевать…

— Да на хрен пиво! — возмутился Андрей. — Айда в шашлычную эту, там и посидим.

Эркин досадливо прикусил губу: Андрей впервые не понял его, но, поймав взгляд Фредди, заставил себя улыбнуться.

— Ладно, пусть по-твоему.

Фредди жадно разглядывал парней. Определённо не бедствуют, сытые, Эркин аж лоснится, разносчиками, что ли, стали?

— Чего вы такие навьюченные?

— За покупками приехали.

— На перепродажу, что ли?

— Зачем?

— Вот ещё!

— Себе, семье…

— Ты надолго?

— Вечером улетаю.

— У нас автобус в пять.

— И далеко?

— В Загорье. Не слышал небось?

— Не слышал, — согласился с Андреем Фредди, доставая записную книжку. — Говори адрес.

— На память уэе не надеешься, значит, — не упустил случая съязвить андрей, доставая из кармана рубашки маленькую пачку узких картонок. — Вот, братик, а ты говорил: зачем да к чему. Вот как раз для таких случаев.

Фредди насмешливо хмыкнул: был Эндрю выпендрёжником и остался таким же. Но Андрей писал свободно, явно не вчера буквы узнал. Быстро написав по-английски, Андрей протянул визитку Эркину.

— Давай, брат.

Эркин кивнул и, поддерживая игру, слегка демонстративно достал свою ручку, старательно записал уже по-русски их полный адрес. Писал он чуть медленнее Андрея, но достаточно свободно.

— Держи, Фредди.

Фредди взял визитку, повертел, разглядывая аккуратные строчки.

— Это когда ж вы так навострились?

— Эркин здесь, а я, — Андрей фыркнул, — и раньше умел.

— Врёшь! — искренне возмутился Фредди.

— Ай да я! — восхитился Андрей. — Всех купил! Да я на двух языках свободно с до школы ещё и читаю, и пишу.

— Та-ак, — неопредённо-угрожающе протянул Фредди и улыбнулся. — Силён. А Эркин знал?

Эркин кивнул, а Андрей довольно усмехнулся:

— У меня от брата тайн нет.

И сёкся: так быстро и холодно блеснули глаза Фредди.

К ним подошёл фотограф.

— Встретились, значит?

— Встретились, — охотно подыграл Андрей.

— Запечатлеть надо!

— Уговорил, дед, — хлопнул себя по коленям Андрей и встал. — Давай, Фредди, запечатлеемся.

Предложение не вызвало у Фредди особого восторга, но он возражать он не стал.

После недолгого, но детального обсуждения решили: Фредди один, потом парни вдвоём, потом все вместе. И каждая карточка в трёх экземплярах, каждому чтоб.

— И сразу готово будет? — не поверил Эркин.

— За два рубля будет, — твёрдо ответил фотограф.

— За всё два рубля?! — изумился Андрей.

— За каждую, — фотограф сдвинул аппарат за спину и вытащил другой, большой и похожий на ящик. — Фирма веников не вяжет.

— Фирма делает гробы, — закончил за него Андрей. — Давай, Фредди.

Фотограф своё дело знал. Важность, с которой он их расставлял, заходил то с одного бока, то с другого, напомнила Эркину Билли Скиссорса в Джексонвилле, тоже артист… был.

Полученные фотографии Фредди вместе с их визиткой убрал в бумажник. Эркин — все шесть — к себе, во внутренний карман. А в честь чего поставлен обелиск, они так и не узнали. И вспомнили об этом уже по дороге в шашлычную, но тут же забыли. Разговор шёл дёргано, перескакивая с одного на другое.

Усач у входа в шашлычную обрадовался им как старым знакомым, почти друзьям. Шашлычная оказалась приятно прохладным полуподвалом со сводчатым потолком и расписными стенами. По стенам вперемешку теснились горы, люди, овцы, лошади, облака, солнце, луна и звёзды. И пахло костром, вернее, жареным на костре мясом. От стойки им заулыбался ещё один усач, чуть постарше и подороднее того, что у входа.

Из провели к угловому удобному столику, где и они расселись, и вещи сложили так, что и не мешают, и под рукой, и не на виду. Узнав, что они впервые про шашлыки слышат, усач осведомился: просто ли они зашли или что-то особенное?

— Друга встретили, — Андрей хлопнул Фредди по плечу. — Ха-арошего друга. Надо отпраздновать.

— Конечно, надо, — горячо порллержал усач. — Друг — второй брат, сейчас праздник будет, всё вам будет.

— Спасибо, отец, — перебил его андрей. — Но в пять у нас автобус — это раз, и сотня в кармане — это два. Ещё вопросы есть?

— Какие вопросы, дорогой, — усач обмахнул белой салфеткой столешницу из тёмного дерева. — Эй, Гиви, праздник у людей, не слышал разве, — и ещё что-то непонятно-гортанное, будто слова клокотали у него в горле.

Черноглазый, похожий на усача долговязый подросток развернул перед ними хрустнувшую от крахмала скатерть. Как из воздуха появлялись и располагались на столе глиняные тёмно-блестящие миски с помидорами, огурцами, зелёным луком и ещё какой-то зеленью, блюдо с белыми пухлыми лепёшками и такое же с белыми кружками сыра, тяжёлые, отливающие серебром стаканы и кувшин с вином.

— Ну, живём! — потёр руки Андрей.

— Живите долго, дорогие, — подхватил усач, разливая вино. — От этого вина, дорогой, радость больше делается, душа весельем полнится, а кто весел, то и живёт долго, у нас в горах его пьют и по двести лет живут, мамой клянусь.

Когда он отошёл, Фредди взял в руки стакан.

— Ну, со встречей, парни.

— Со встречей, кивнул Эркин, так же беря стакан.

Самого главного он Фредди пока не сказал, не мог при Андрее, хотя… Андрей — ему брат, всё о нём знает, если бы не Андрей, он бы и сейчас по-прежнему думал.

Густое, сразу и сладкое, и приятно кисловатое вино не обжигало, а согревало горло и тело. И солёный сыр, и нестерпимо жгучая фасоль в мисочках со смешным названием «лобио», и овощи — да всё под это вино становилось только вкуснее. Ничего не теряя и не изменяясь.

Андрей от еды не встанет, надо решаться. Эркин глубоко вздохнул.

— Фредди, я… — Фредди ожидающе смотрел на него, и Эркин снова вздохнул. Андрей вдруг отвёл глаза, заинтересовавшись горами на другой стене. — Фредди, ты прости меня, не держи обиду за то, в Алабаме, я дураком был, ты по одним правилам играл, а я тебя по другим судил.

Фредди перевёл дыхание и кивнул, принимая извинения. И очень спокойно спросил:

— Ты с тем игроком рассчитался?

Эркин недоумевающе посмотрел на него.

— Ты о чём? — и тут же понял. — А, нет, Фредди, мы просто город пошли посмотреть, а тут эта гнида надзирательская навстречу, увидел меня и бежать, я за ним, а уж Фёдор с Гришей за мной. Так мы в тот бар и влетели, — Фредди молча смотрел на него, и Эркин продолжил: — У Фёдора тамсвои дела были, это так, но привёл их туда я, — и улыбнулся. — По своему делу.

— Ладно, — кивнул наконец Фредди. — Обошлось и ладно, — взял сво стакан. — Выпьем, чтобы и потом всё обходилось.

— Выпьем, — повернулся к ним Андрей. — За мир, дружбу и любовь.

— Что-то тебя развезло быстро, — хмыкнул Фредди.

Пили и ели не спеша, но миски и блюда пустели, и кувшин уже лёгкий. Но Андрей и обернуться к стойке не успел. Точно угадав момент, на стол водрузили блюдо, где на стальных узких лезвиях трещали, исте5кая жиром, пахнущие свежим душистым дымком куски мяса вперемешку с баклажанами и помидорами. И миски с острой бордовой капустой. И со свежей зеленью. И новый кувшин вина. Произнеся все подобающие прочувственные слова, усач удалился.

— Мм, — причмокнул Андрей после первых кусков. — Вот не думал.

— Здоровско, — согласился с ним по-ковбойски Фредди.

И усмехнулся своему непроизнесённому: «почти как в Аризоне», Ковбои часто жарили мясо без сковороды прямо на раскалённой решётке, и оно так же пахло дымом и травами, случайно попавшими в костёр. Нет, этот… ша-ш-лъ-ик, ну и название — совсем не плох. Надо будет запомнить. Есть чем теперь поддеть Джонни, а то он себя великим гурманом числит. Французская кухня, конечно, класс, но это совсем даже весьма и очень. А с чем соус? Что там за зёрна плавают? Но никогда такой баранины не ел. И вино в самый раз. Тепло, весело, но голова ясная и руки в силе.

Опустевшие тарелки, миски и блюда незаметно исчезли со стола, зато появилось блюдо с фруктами, второе со сваренными в виноградном соке — как объяснил усач — лесными орехами и совершенно непроизносимым для Фредди названием, и в довершение крохотные чашечки чёрного кофе. (Уважаемые знатоки застолья, если я что-то напутала, пожалуйста помогите откорректировать, убрав явные противоречия).

И разговор шёл под стать обеду. Перескакивая с одного на другое, но всё легко, весело, с необидными шутками и подначками.

Наконец Андрей посмотрел на часы и присвистнул:

— Однако! Эркин, сколько на твоих?

Эркин посмотрел на часы — Фредди невольно отметил и привычность жеста и качество офицерских часов — и кивнул:

— Да, только дойти.

Андрей полез за деньгами, Но Фредди цыкнул:

— К-куда?!

— Ты чего?! — возмутился Андрей. — Мы ж тебя угощали.

— Платит старший, — внушительно ответил Фредди, кладя на стол сторублёвую купюру, а сверху ещё десятку чаевых — десять процентов от счёта, насколько он знал, общепринятая практика, и вряд ли в России процент выше — и поглядев на красного набычившегося Андрея и хмурого Эркина, улыбнулся: — Успеете ещё, парни, не последний раз видимся.

Помедлив, Эркин кивнул, а за ним и Андрей.

Разобрав сумки и мешки, они вышли на улицу. По-прежнему солнечную и многолюдную. Но им показалось, что прошло очень много времени.

Нив книжный, ни в игрушечный магазины заходить уже не стали. Шли, разглядывая витрины и прохожих. Эркин и Андрей переводили Фредди вывески, объявления и крики разносчиков.

Их автобус уже стоял у столба с вывеской «Загорье», надо было прощаться. Фредди достал визитку «Октавы».

— Так, парни, если что, звоните сюда. Если нас нет, нам передадут.

— Замётано, — кивнул Андрей. — Когда приедешь?

— Когда смогу, — усмехнулся Фредди.

— Когда лендлорд отпуск даст, — понимающе кивнул Андрей. — Ты ж на годовом контракте, нет? Слушай, тебе ж по трудовому законодательству положено…

— Иди уж, трепач, — засмеялся Фредди. — До встречи, — улыбнулся Эркин.

— До встречи.

— Будем ждать, Фредди, не исчезай.

— Удачи вам!

— И тебе удачи!

— Всем удачи.

— Лендлорду от нас…

— Передам, не сомневайся.

Водитель их автобуса стоял у двери, проверяя билеты. Эркину и Андрею он кивнул как старым знакомым.

Фредди видел, как парни вошли в автобус, вот Эркин сел у окна, увидел его и помахал рукой, а вот и Эндрю, тянется через Эркина к окну, оба смеются, рты до ушей. И помахал им в ответ, а когда автобус отъехал, твёрдо пошёл к стоянке такси. Теперь в аэропорт и ещё два, как и намечал, города и в Колумбию. Или сразу в Колумбию? Нет, чувства и бизнес не смешивают, коктейль хорош только в стакане. Но Царьград теперь побоку, профессор ему уже не нужен. Удачно вышло, как это слышал у русских… не думал, не гадал, нечаянно попал… плохой стрелок придумал, но вот так и получилось. Удачно, лучше и быть не может. Нашёл и нигде расспросами не засветился, всерьёз не засветился. Прямая связь — самая надёжная.

В автобусе Андрей пытался балагурить, но заснул, когда они ещё из Сосняков не выехали. Эркин покосился на него и подвинулся. Чуть-чуть, но, когда тело Андрея, обмякнув, стало сползать, то его голова легла на плечо Эркина. Не открывая глаз, Андрей пробормотал:

— Эркин, ты?

— Спи, — тихо ответил Эркин. — Я, конечно, — и почти неслышно: — Кто ж ещё.

Но Андрей услышал.

— Всякое бывает, брат, — и зевнул.

— Спи, — повторил, улыбаясь, Эркин.

Пьяным он себя не чувствовал, просто было хорошо, одновременно и лёгкость в теле, и усталость. И на подвиги тянет, и шевелиться неохота. Как же хорошо всё получилось! Никак не ждал и даже не думал. Фредди, конечно, франтом, похлеще иного лендлорда, не похож даже на себя тогдашнего, хотя… нет, тот же, Фредди не меняется, как ни оденется, а такой же… интересно, какие дела у него в России, да нет, это у Джонатана дела, Фредди же на контракте у него… ну, это их дела… хорошо, что Фредди понял его, он, конечно, тогда сильно психанул, дураком был, да его ещё тот майор, сволочь гадостная, сильно поддел, но сам он дурак, поверил охранюге, а Фредди… Фредди понял его, теперь действительно всё хорошо…

Андрей вздохнул, открыл глаза и улыбнулся.

— Не спишь, брат?

Эркин кивнул.

— Думаю. Хорошо было.

— Ага-а, — протяжным вздохом отозвался Андрей и сел прямо, сильно потёр ладонями лицо и удовлетворённо выдохнул: — Уфф!

— Выспался? — засмеялся Эркин.

— Дома отосплюсь, — Андрей подмигнул ему. — И просплюсь. Классный мужик Фредди, скажешь, нет?

— Не скажу, — усмехнулся Эркин. — Стоящий мужик. По всем статьям и… как это, ну… а, вспомнил. Параметрам.

Андрей самодовольно хмыкнул:

— Плохих не держим. Интересно, зачем его Джонатан в Россию гоняет?

— А ты бы его и спросил, — очень серьёзно ответил Эркин.

— Ну, ты и советуешь, — засмеялся Андрей. — Я ещё жить хочу. А в их дела лезть…

— Это пулю схлопотать запросто, — закончил за него Эркин, и Андрей кивнул, соглашаясь с очевидным.

За окном медленно поворачивалась холмистая, в перелесках и стогах равнина, стремительно появлялись и исчезали, пролетая мимо, деревни.

— Тетради нужно купить, — тихо сказал Эркин.

— Да, — кивнул Андрей. — В понедельник расписание повесят, вот по тетради на предмет.

— Я во вторую, схожу с утра.

— Я и после смены успею, — возразил Андрей.

— Ты после смены в Комитет пойдёшь, — напомнил Эркин.

Андрей засмеялся. Что «холостяжник» закончен и все, записавшиеся на квартиры, должны зайти в Комитет, они прочитали в газете, но и без объявлений Загорье шумело об этом уже две недели. Шестиэтажная коробка из красного кирпича с белыми наличниками окон была видна издалека. Комнат в квартирах по одной-две, но зато просторные, кухни — хоть танцы устраивай, и кладовка в каждой, и ванная, ну, не поплавать, так полежать, а в кухне плита газовая, а окна чуть ли не во всю стену, и подоконники широкие, и лоджии в каждой квартире… словом, дворец — не царский, так боярский. Но и квартплата тоже… боярская. Так на то и ссуда… лафа комитетским… а на такие деньжищи можно чего и побольше… На комитетские ссуды завистников хватало.

В автобусе негромкий ровный гул. Обсуждают покупки, строят планы. Каждому до себя.

— Знаешь, Эркин, я тут одну штуку придумал.

— Ну? Заинтересовался Эркин.

Пока что все выдумки Андрея были и интересные, и на пользу. Андрей улыбнулся.

— Фредди надо угостить. Как следует. Так?

— Так, — кивнул Эркин.

— Если в ресторан или в трактир хороший заведём, то он опять, ну, как сегодня, вывернется. Так?

— Тоже так, — согласился Эркин.

— Ну вот. Тут, как следует, обмозговать надо, — Андрей изобразил таинственность и подмигнул Эркину.

— Мозгуй, — засмеялся Эркин. — Пока мозги до школы свободны.

— Ладно, — с насторожившей Эркина подчёркнутой покладистостью кивнул Андрей. — Только ты мне, когда надо будет, подыграй.

— Ла-адно, — Эркин вдруг неожиданно для себя зевнул.

— До Загорья спим, — решительно сказал Андрей.

Эркин не ответил: он уже спал.

В аэропорт Фредди приехал за полчаса до своего рейса. Обычно он в таких случаях убивал время в ближайшем баре, но сейчас ни есть, ни даже пить не хотелось. Оглядев зал, он сел в свободное кресло и с привычной настороженностью расслабил мышцы.

Ну что? Он сделал, что мог и даже больше, прыгнул выше головы. Удача — великое дело. А теперь… подобьём край и посчитаем, по головам и по хвостам…

…Он всё-таки рискнул спросить:

— Нашёл своих?

Но Эркин улыбается.

— Да, всё нормально. Они в промежуточном, ну, региональном, лагере были.

Он кивает.

— Ну и хорошо, — и вынужденно поясняет: — Мы, когда в Джексонвилль приехали, искали вас, нам сказали, что они погибли.

— Мне тоже так сказали про Женю, — улыбается Эркин и с неслыханной им ранее гордостью поясняет: — Мою жену Женей зовут, а дочь Алисой. По-английски Джен и Элис.

Он ждёт, что Эркин по общепринятому обычаю достанет и покажет их фотографии, и готовит уже соответствующие фразы, но до этого Эркин ещё явно не дорос…

…- Хорошо устроились?

— Лучше и не надо, — смеётся Эндрю. — Я в автокомбинате. Представляешь, шофёром буду!

— И когда?

— Ну, пока я рабочий в цеху, неделя, как из учеников перевели, — Эндрю одновременно и горд, и смущён…

…- Бригада хорошая. Вот такие, — Эркин показывает оттопыренный большой палец, — мужики…

…- Так ты кем?

— Грузчиком, — Эркин довольно улыбается. — На первом рабочем дворе. Круглое таскаем, квадратное катаем.

Он охотно смеётся немудрящей шутке.

— А делает завод что?

По лицу Эркина пробегает еле заметная быстрая тень, но отвечает он безмятежно и беззаботно:

— А хрен его знает, меня это не касается.

И он понимающе кивает. Значит, о заводе спрашивать нельзя. И не будем. Нас это тоже не касается…

…- Как же так получилось?

— Да ранило меня, понимаешь, Фредди. Сначала за мёртвого посчитали, и Эркину так сказали, — Эркин кивает, подтверждая, а Эндрю продолжает тем же залихватским тоном. — А потом отлежался я, оклемался и пополз на родимую сторонушку, брата догонять…

…Стоп. Вот здесь. У Эндрю, конечно, рот до ушей, и всё, как и положено, но… не врёт, а молчит. Про лагерь в атланте ещё туда-сюда, а куда ранило и кто лечил — глухо, глухая несознанка. Приехал он…

…- Май уже, солнышко светит, птички поют…

…- Я как увидел, даже испугался сначала. Я из школы пришёл, а он на кухне сидит…

…- А хрен с ней, с Атлантой, я два раза из лагеря выходил, мне вот так, — Эркин проводит ребром ладони по горлу, — хватило.

— А я ни разу. — хохочет Эндрю. — За два-то месяца, представляешь, Фредди.

— Чего так долго?

— У меня виза просрочена была, ну, и всё по новой. Заявление, ожидание, проверки, чтоб им… — Эндрю весело ругается.

— Да, — кивает Эркин. — Мы-то удачно проскочили, как раз в середине ноября месяц кончился, и нас в Центральный, в Атланту перевезли…

…Два месяца от мая — это апрель и март. Так когда Эндрю вошёл в лагерь? До двадцать восьмого февраля или после? Найфа нашли третьего марта. Смерть определили, как предположительно двадцать восьмого. Если до, то это не Эндрю и начинай всё сначала. Нет, всё-таки Эндрю, слишком уж упорно молчит. И Эркин помогает молчать. Знает? Насколько?…

…- У меня от брата тайн нет!..

…Сказал и спохватился, заболтал о другом. Так ли уж нет?

Объявили его рейс — настолько он русский уже понимал — и Фредди встал. Главное — он нашёл парней. Живы, здоровы, хвосты обрублены, крючки срезаны, со здешней Системой не завязаны. Теперь можно без особой горячки раскрутить.

Самолёты в принципе все одинаковы, смотреть на землю с такой высоты он не любитель, а соседи ему неинтересны. И, сев в своё кресло и разместив, где положено, свои шляпу, плащ и кейс, Фредди прикрыл глаза, будто задремал, продолжая вспоминать и анализировать…

…- Жениться не надумал?

— А зачем, Фредди?

— Его и так любят, — Эркин глядит на Эндрю с ласковой насмешкой. — Первый парень на деревне.

— Во! — польщённо ухмыляется Эндрю. — И потом. Ты ж, старший ковбой, вот ты женишься, и я за тобой! Не бойсь, не отстану…

…Над этим они ржали долго и с удовольствием. Эркин легко про баб говорить стал, не заводится, как летом было, и вообще… отошёл, совсем нормальный парень, а Эндрю… всё тот же, но под малолетку уже не играет. Что ещё? Расспрашивали и его самого, в основном про имение, кто там да как там…

…- Молли замуж вышла.

— Ну, и счастья ей, — Эндрю шутливо салютует стаканом. — И деток здоровых…

…Да, здесь у Эндрю не свербит, всё нормально. И с деньгами парни не жмутся, рассказали, чего и сколько накупили, так это чуть не за полторы тысячи перевалило. Ну, это ссуды комитетские, так что, не уцепит никто, всё законно. Всё у парней хорошо, всё нормально. И… да, так и не иначе. Приехать уже прямо в Загорье и разговаривать с Эндрю один на один, без намёков и подходов. Что бы Эркин ни знал, он при этом разговоре лишний. А где? Трактир не пойдёт, не нужны тут ни уши, ни глаза чужие. Стоп! Есть место…

…- У нас дом построили, для одиноких и малосемейных, «Холостяжник», а я ж, как приехал, сразу на квартиру записался, так что в понедельник пойду, — Эндрю достаёт из нагрудного кармана пустую визитку и старательно вписывает на двух языках ещё один адрес. — Вот, квартиру, правда, пока не знаю…

…Дать парню переехать и обжиться немного. Недели две, ну, двадцать дней. Дольше тянуть нельзя, упустим время. Начнётся сезон и всё станет сложнее. Делать ещё можно будет, а решать и готовить надо сейчас. Сегодня двадцать девятое, к семнадцатому он должен это сделать. С Джонни Эндрю разговаривать не будет, Джонни для них обоих — лендлорд. Значит… значит, это его дело. И только его.

Для России рейс считался коротким, и пассажиров не кормили. Но после их пиршества в шашлычной Фредди был уверен, что два, а то, пожалуй, и три дня голодовки ему не помешают.

 

ТЕТРАДЬ ДЕВЯНОСТО ШЕСТАЯ

Степан Мухортов оказался в общем именно таким, каким представлял его себе Жариков по рассказам Марии. Кряжистый крепкий мужик, не злой, но себе на уме. С Марией поздоровался, обняв её с властной уверенностью.

— Что ж ты?

— Так уж вышло, Стёпа, — виновато вздохнула Мария.

— И чего у тебя?

Мария снова вздохнула.

— Неродиха я, деток у нас не будет, никогда.

Он молча смотрел на неё, будто ждал. И Мария продолжила заготовленное.

— И этого… ну, спать с тобой… нельзя мне.

— Со мной? — тихо, но со слышной угрозой уточнил Степан.

— С любым! — на глазах Марии выступили слёзы. — Вообще нельзя, — она уже говорила только по-английски. — Больная вся внутри. Не жена я, никому не жена.

— Не реви, — властно остановил он её. — Кто сказал? Врач, говоришь? Веди к нему.

Мария повела его к Варваре Виссарионовне. Это ж она… по женским делам. А уж она, объяснив всё Степану, вызвала Жарикова.

Выслушав Варвару Виссарионовну, Степан кивнул.

— Так, ясненько. И с чего это с ней? С тифу такое не бывает.

— Это был не тиф, — сразу вступил Жариков. — Другая болезнь.

Он ещё раньше решил не рассказывать Степану всего: то, что тот видел Марию в «горячке» и в «чёрном тумане» позволяло не соврать, и даже не умолчать, а поменять местами причину и следствие.

— Если по-простому, — начал Жариков в меру грубовато, — выгорело у неё внутри всё.

Степан приоткрыл рот, мучительно соображая. Покосился на Варвару Виссарионовну, понурившуюся Марию.

— Это от чего ж? Заразилась, что ли? Так…

— Нет, — перебил его Жариков, — это не заразно. Но и заболела Мария не сама, — и решил: — Идёмте ко мне, там договорим. К Варваре Виссарионовне вопросы есть?

— Какие уж тут вопросы, — Степан тяжело встал, будто услышанное только сейчас дошло и придавило его. — Спасибочки вам, доктор, за разъяснение.

До кабинета Жарикова они шли молча, а у самой двери Степан с прежней властностью бросил Марии:

— Обожди здесь, мужской разговор.

Жариков ободряюще кивнул Марии, пропуская Степана в свой кабинет.

В кабинете Степан молча сел на указанное место и, к удивлению Жарикова, начал разговор точно с того, на чём его прервали.

— Так как же так? Не сама заболела. Заразили специально, так, что ли?

— Не заразили, — вздохнул Жариков. — Но специально. Ты знаешь, кем она была раньше?

— Номер видел, не слепой, — буркнул Степан. — Я ж её сам, как дитё, в корыте купал, с ложки кормил. Рабыней была, ну, так что? — и догадался: — Это, что ж, хозяева её, что ли? Они?

Жариков кивнул. Минут пять Степан безобразно ругался на двух языках, вминая кулаком сказанное в своё колено. Жариков терпеливо ждал. Наконец Степан успокоился.

— Сволочи. Не себе, так никому, значит, сволочи, попались бы мне. Такую красоту загубили, — твёрдо посмотрел Жарикову в глаза. — Попить дай, в груди загорелось.

Жариков встал и налил ему воды.

— Держи. Другого нет.

— Другое я в другом месте и возьму!

Степан жадно выпил стакан до дна и символически вытряхнул на пол последнюю каплю.

— Ладно, доктор. Теперь-то что делать? — и заговорил сам, не дожидаясь ни ответа, ни дальнейших вопросов. — Люблю я её, а жить-то надо. Думаешь, я не понял, чего она сбежала? Я ж не дурак. Она — баба хорошая, не смотри, что красавица и фигуристая, у неё душа есть. Это она мне руки развязать решила. Уезжала, прощалась, я и понял. Всё, Степан, улетела жар-птица твоя. Это бабы ей нажужжали про неродиху, дескать, уйди, дай жизни мужику. А и правы бабы, стрекотухи, жужжалки чёртовы. Мне уж сорок глянуло, волос седой пошёл, а ни дома, ни семьи, ни деток. Корень свой оставить на земле нужно, чтоб жизнь незряшной была. Я в угоне об этом сны видел да наяву думал. А тут… красива она, я в том сарае только глянул на неё, аж зашёлся. Ну, думаю, моя будет, ни у кого такой от веку не было и быть не может. И вот…

Он махнул рукой и замолчал. Жариков, присев на край стола, внимательно смотрел на него и ждал. Но Степан молчал, и Жариков тихо участливо спросил:

— Нашёл уже?

— Нашёл, — вздохнул Степан. — Хорошая баба, всё при ней, я ещё… да чего там, я с ней уже с полгода, у неё пузо скоро на глаза полезет, ну, а как Мария уехала, она… у меня она живёт. И всё по-ладному у нас.

Жариков понимающе кивнул, и Степан поднял на него глаза.

— А Мария… мы не венчанные, и не записывался я с ней. Что ж, пусть сама по себе живёт. Она красивая, устроится. Может, — Степан усмехнулся, — и здесь её уже кто приглядел к себе. А она ласковая, доверчивая, кто поманит, за тем и пойдёт, — и неожиданно: — Приглядишь за ней, чтоб по рукам не пошла?

Жариков твёрдо кивнул.

— Пригляжу.

Степан хлопнул себя по коленям.

— Зови её тогда. Сейчас и решим.

Жариков подошёл к двери и открыл её. В метре от кабинета стояла Мария, а рядом и сзади Майкл, Крис, Эд, Андрей, Джо с Джимом, ещё парни… Ну… мощная команда.

— Заходи, Мария.

Парни остались стоять, только Майкл шагнул следом, но Жариков взглядом остановил его. И, поглядев на Жарикова, парни отступили, отошли в глубь коридора. Пропустив Марию, Жариков ещё несколько секунд постоял в дверях, по-прежнему молча, только взглядом отодвигая парней ещё дальше.

— Так, Маша, — Степан встал ей навстречу. — Значит, что? Решила?

— Ты тоже решил, — Мария вздохом перевела дыхание. — Клава… у тебя живёт, ведь так?

— Та-ак, — Степан, прищурившись, оглядел её. — Значит, знаешь. И давно?

— Неважно, Стёпа, тебе с ней лучше будет.

— А тебе без меня, так, что ли? — и не дожидаясь её ответа, полез за борт пиджака и вытащил пачку купюр. — Держи, здесь пятьсот, на обзаведение тебе.

— Стёпа, а…

— А я сам по себе, — перебил он её. — Бери, ну.

Мария медленно протянула руку и взяла деньги.

— Спасибо тебе. Не за деньги, нет, за то… за жизнь спасибо, ты не держи на меня зла, я не хотела, чтобы так…

— Ладно тебе, — перебил он её. — Удачи тебе. Прощай, — кивнул Жарикову. — Спасибо, доктор, — и пошёл к двери, не дожидаясь их ответов и явно не желая ничего слышать.

Жариков жестом велел Марии остаться и вышел следом. Не хватало только, чтобы сейчас парни к нему прицепились.

Оставшись одна, Мария свернула деньги в трубочку и сунула в карман халата. Ну, обошлось. Значит, он платья её, что дома остались, или продал, или Клавке и другим бабам раздал. Ну и ладно. Жалко, конечно, особенно того, что с кружевом, светлого в цветочек, ну да, что уж тут поделаешь. Да и деньги — пятьсот рублей — немалые, на многое хватит. Если с умом тратить.

В дверь осторожно заглянул и вошёл Майкл.

— Ушёл? — встретила его Мария.

— Да. Его доктор Ваня провожать пошёл. Ты в порядке?

— Да, — кивнула Мария. — Он… он хороший, Миша, но…

— Расплевались?

— Распрощались, — строго поправила его Мария и прислушалась. — Иди, а то застанут. Вечером увидимся.

Майкл кивнул, тоже прислушался и вылетел из кабинета.

Войдя, Жариков оглядел Марию такими смеющимися глазами, что она поняла: он Майкла видел, и приготовила смущённо-виноватое лицо, но Жариков её остановил.

— Не надо, Мария. Как дальше жить решила?

Мария потупилась, и Жариков мягко сказал:

— Тогда иди, отдыхай, а завтра поговорим.

— Да, — Мария с явным усилием удержалась от слова «сэр» и продолжила по-русски: — Спасибо вам. До свиданья, доктор.

— До свиданья, Мария.

Мария улыбнулась ему и даже сделала что-то вроде книксена. Когда за ней закрылась дверь, Жариков прошёл к столу и достал свои тетради. Со Степаном оказалось просто, внешне просто. Разумеется, там тоже нужно было бы поработать, но Степан помощи не потерпит. Слабого добивают, так, значит, слабину показывать нельзя. Чуть что, сразу закрывается наглухо. Но пока Степан со своими проблемами справляется сам и, будем надеяться, справится и дальше. А с Марией… обследование закончено, неделю её ещё можно будет подержать, как раз по курсу адаптации и оформим. А потом? План у него есть, но Мария должна всё решить сама.

* * *

Первое сентября — не простой день. Во всех школах начинаются занятия. И как удачно, что Эркину сегодня во вторую, и он сможет с утра вместе с Женей отвести Алису в школу.

— А на свои уроки не опоздаешь?

— Нет, — Эркин мотнул головой и улыбнулся Жене. — Я узнавал, сегодня на полчаса позже начнутся.

— Везёт тебе, — вздохнул Андрей. — А у нас вовремя.

— Ну, зато у вас целый митинг будет, — утешил его Эркин таким серьёзным тоном, что Андрей насторожился. И предчувствие его не обмануло. — На урок меньше будет, а то ты перетрудишься с непривычки.

Андрей демонстративно надул губы.

— Ну, спасибо, братик.

— Не ссорьтесь, — с такой же демонстративной строгостью остановила их Женя. — Андрюша, лучше про свою квартиру расскажи. Ты её уже смотрел?

— Нет, в среду пойду, я только смотровой взял.

— Всё-таки на однокомнатную?

— За двухкомнатную надбавку платить, — Андрей заговорил серьёзно. — А с однокомнатной я в льготный норматив укладываюсь. Да и на что мне двухкомнатная, Женя? Вторая комната у меня уже есть.

— Это где? — не понял Эркин.

— А здесь, — Андрей засмеялся, довольный произведённым эффектом.

Засмеялись и Женя с Эркином.

— Конечно, Андрюша, — отсмеялась Женя. — Это всё так. Но вот когда ты женишься…

— Ну, во-первых, это будет нескоро, во-вторых, очень нескоро, а в-третьих, тогда и буду думать. А сейчас мне комнаты с кухней… вот так хватит, — Андрей провёл ребром ладони по бровям. — В среду посмотрю, всё подпишу и начну обустраиваться.

— Беженское новоселье в воскресенье делать будем, — кивнул Эркин.

— Всегда ж в субботу делали, — удивился Андрей.

— В субботу школа, забыл? И не один шауни, а шесть уроков, а шауни седьмым и восьмым.

— Чёрт, — Андрей искренне шлёпнул себя по лбу. — совсем вылетело.

— Так что для гостеваний с ночёвкой тебе одна суббота и остаётся, — закончил очень серьёзно Эркин.

Андрей кивнул.

— И воскресенье, когда во вторую.

Женя с ласковой укоризной покачала головой, но улыбнулась.

— Ну, — Андрей залпом допил свою чашку. — Всё сказано, всё сделано, я на боковую.

— Спокойной ночи, Андрюша, — улыбнулась Женя.

Сегодня их чаепитие сильно затянулось: и Эркин поздно пришёл с работы, и пока перебрали всё ли куплено и сделано к завтрашнему дню… Всё-таки первое сентября — не простой день.

С отъездом — Мирабеллы в монастырский пансион, а Маргарет в колледж — в доме стало совсем тихо. Но Спенсер Рей Говард всегда ценил именно тишину и порядок. А с девчонками было заметно больше хлопот. И расходов. Особенно с Маргарет. Вот уж действительно — помесь! Взяла худшее от родителей. Зла и похотлива, как Изабелла, и глупа, как Кренстон. Вырожденка! И Шермана с его отродьем, чтобы привели стерву в пригодное для использования состояние, нет. Конечно, колледж Крейгера — весьма недешёвое заведение, как и монастырский пансион, но — положение обязывает. Ты можешь разоряться, но этого никто не должен замечать. А, значит, девчонки должны учиться на положенном уровне. Говарды выше общедоступных и бесплатных. Раньше удавалось проводить оплаты через Джонатана из его конторы — раз уж ты бездетен, то трать на племянниц то, что должен был бы тратить на своих детей. Но этим занималась Изабелла. Похотливая сука! Надо же было так сглупить и нарваться…

Старый Говард отложил просмотренный лист биржевых новостей и взял следующий, уже со сведениями из Лондона. Так… опять ненавистные Страус и Майнер. Задохнувшись от ярости, он несколько минут сидел неподвижно, чтобы не скомкать и не порвать страницу. И дело не в том, что эти два негодяя сумели улизнуть, да ещё кое-что вывезти, были и другие, и вывозили даже более ценное. И даже не в том, что они сумели развернуться в Европе. Но само их существование, даже нет, их компаний неоспоримо доказывало его ошибки. Особенно Майнер. Кинокомпания, киноиндустрия, киностудии и кинотеатры… Всё это могло быть, должно было быть его, принадлежать ему. Признавать, что он сам упустил тогда свой шанс, недоучёл, не увидел перспективы, было и сейчас нестерпимо обидно. Вернее, именно сейчас. Раньше он мог утешать себя тем, что и без этой чепухи — подумаешь, штаны для ковбоев и зрелища для неудачников — богат, влиятелен, да что там, властен, а сейчас… Самому себе нельзя врать. Самообман хуже любого предательства — учил когда-то дед. Да, предают тебя, предаёшь и ты, здесь главное, успеть первым, а самообман…

Говард прикрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Всё? Да, всё, успокоился. А теперь перечитаем и подумаем, что и как тут можно сделать. Разумеется, ни к Страусу, ни к Майнеру влезть не получится, но и не будем. Нас — он усмехнулся — это не интересует. Вот так! Поищем, кого и с кем стравить, потому что в открывшуюся в результате щель… Да, и подальше от русских. Кто бы мог ожидать от них такой прыти, ведь мастерски перекрыли, никаких официальных запретов, а всё теперь через них, под их контролем, а, следовательно, и регламентацией. И эти чёртовы банковские крысёныши, наверняка, наверняка… Вот где упущение Джонатана, там надо было работать… жалкий неудачник. Даже самоликвидацию толком не провёл. Ведь то и дело всплывают уцелевшие, и каждый норовит повести свою игру. А попав к русским, разевают пасть и сдают всё и всех. А русские слушают и копают, копают, копают. И тупое стадо послушно топает в указанном новыми пастухами направлении. Да, с детьми не повезло. Ни Джонатан, ни Изабелла, ни, тем более, Хэмфри… что-то… нет, он делал всё правильно, он не ошибался, ни разу, ни в чём! И хватит об этом думать! Это всё в прошлом, этого нет, нет, нет!

Он сидел, глядя прямо перед собой остекленевшими глазами, плотно сжав побелевшие губы и не замечая, как его руки комкают и рвут газетные листы. Стоявшие за дверью Глория и Джейкоб — ранее экономка и дворецкий, а теперь прислуга за всё — переглянулись. Джейкоб кивнул Глории, чтобы она приготовила успокаивающее питьё для хозяина и ушёл отпустить Стенли, сегодня хозяин уже никуда не поедет, шофёр не нужен, и нечего парню впустую болтаться в гараже.

Успокоившись, Говард сбросил измятые газеты в мусорную корзину и подошёл к дивану, где на маленьком столике с инкрустацией его уже ожидали на серебряном подносе кувшин с питьём и стакан. Чуть сладковатый, но отнюдь не приторный напиток приятно охладил рот и горло. Когда Глория вошла и поставила поднос на столик, он искренне не заметил. Он вообще не замечал прислуги, когда не обращался к ней впрямую. Осушив стакан маленькими глотками, он — нет, не прилёг, ни в коем случае, лежать днём в кабинете — это демонстрация слабости, это недопустимо — сел на диван, откинулся на спинку в свободной, но приличной возрасту позе и, полуприкрыв глаза, задумался.

Что он может сделать в сложившейся ситуации? Нет, что он должен сделать? Разумеется, отомстить. Но для этого надо восстановить состояние до хотя бы доимперского уровня. Да, Империя была неплохо задумана и прилично осуществлена, и до какого-то момента всё шло по плану и даже и с избытком. (посмотреть общую хронологию!), а потом… дед, любивший острое словцо, говорил: «Суп с дерьмом». Не будем в этом вареве копаться. Пока не будем. Что есть — известно. Что будет — возможны варианты. Что Маргарет возьмётся за ум и станет реальной помощницей… нет, этого уже не будет, максимум возможного — минимальный вред, ни цента сверх положенного содержания, пусть решает свои проблемы сама, без ущерба для семьи. Мирабелла… монастырь… да, эту структуру можно… задействовать. Надо налаживать связи. Придётся потратиться, но… Говард усмехнулся — всё покупается, что продаётся. И наоборот. А неподкупных, как и бескорыстных не существует, существуют ошибочные цены, как завышенные, так и заниженные. Тогда… через месяц навестить внучку, поинтересоваться её успехами, дескать, не тратит ли выданные ей карманные деньги неразумно, поговорить с настоятельницей… Сказать Джейкобу, чтобы подобрал материал, высокого места без компромата не бывает, честные всегда внизу. Вон даже чистоплюй Айртон ухитрился заполучить отсидку у русских, всего, правда, на трое суток, но пятнышко осталось. И не за то, почему сел, а за то, почему так быстро вышел. Вот на этом… нет, играть рано, но позаботиться, чтобы не забывали надо. И Атланта остаётся столицей. Деньги в Колумбии, власть — в Атланте. Не самый плохой вариант, фактически… да, тот самый доимперский. Тогда он и постарался подчинить Атланту и получилось. Почти. Ну, внешние побрякушки пришлось отдать недоумкам, себе взять фактическую власть, получится ли сейчас… Надо думать.

Он уже не выглядел ни больным, ни раздражённым. Прикидывая варианты: с кем, о чём и как поговорить. Найти союзников… Вздор! Союзники, партнёры… ещё скажите: друзья. Друг — то тот, кто предаёт тебя первым. Потому что лучше других знает тебя и точно определит момент наибольшей выгоды предательства. А уж семья… тем более. Достаточно вспомнить, как удалось справиться с Бредли, подчистую убрали. Бить надо в спину, чтобы не успел обернуться и увидеть, чтобы так и не понял. Да, сейчас на такую масштабную и долголетнюю комбинацию нет сил: ни бескорыстных исполнителей, ни денег для найма, чёртов Джимми Найф завалил всё в самом начале, хорошо, что сам подох, не оставив следов, но нет и врагов, достойных такого усердия и тщательности в уничтожении. Хотя… но это связано с Сопротивлением и русскими, туда сейчас лезть очень опасно. И всё же… Говарды ничего не забывают. Так что, таинственный Крот, который — были намёки — и пошуршал в банках, правда, тут же сглупил и отдал всё Комитету, вот тоже очень странная… организация, «Комитет защиты бывших узников и жертв Империи», наглецы и оголтелые идеалисты, они, видите ли бескорыстны, но основная их часть в России и, нет, их пока оставим, а вот с Кротом можно будет и поиграть, вряд ли он так уж любит тех, кто воспользовался его добычей, но найти его… СБ так и не нашла, не успела, пришлось заняться самоликвидацией, так что… кое-какую информацию кое-кому удалось подкинуть и заинтересовать, пусть они, из своей Европы, как нейтралы, никак не участвовавшие в войне и потому не считающиеся русскими опасными поищут, да хотя бы через тот же Комитет. И всё-таки Крот должен быть здесь, не мог он отдать такие деньги и остаться ни с чем. А если у него отобрали как… как хотя бы плату за жизнь, дескать мы о тебе забудем, а ты не будешь возникать и напоминать о себе, вполне, кстати, реальная и даже неплохая, почти равноценная сделка, то… а вот здесь может помочь монастырь, вернее, не сам, а путь через него в ту структуру. Оттуда его никто не ждёт, и, значит, удар будет неожиданным.

Получившийся каламбур вызвал на бледных губах улыбку. Говард встал и вернулся к столу. Надо закончить просмотр газет и под шелест страниц наметить уже более конкретный план.

Вечерний Царьград сверкал и переливался разноцветными огнями, и Бурлаков, стоя у вагонного окна, жадно, как впервые, разглядывал свой город. Он так давно не видел его таким, сияющим и нарядным, не празднично иллюминированным, а обычным вечерним. Столица снова стала столицей. В прошлом бомбёжки и страшные угрозы десантов, вся война в прошлом, стремительно проваливается туда, в яму истории, к давним набегам и смутам. А он сам… он помнит Царьград и военным, и довоенным. Неужели он настолько стар? Ведь целое поколение выросло во время войны, и для них что начало войны, что революция, что росские князья — всё одно, древняя история. А он… доисторическое ископаемое, вроде динозавра.

Поезд замедлял ход, сиплый динамик поздравил пассажиров и пожелал им счастливого отдыха. Завтра первое сентября, и, хотя у него лекции со следующего понедельника, но отдыхать не придётся. Библиотека, Комитет, Университет… да, побегает он по этому треугольнику.

Залитый холодным белым светом перрон за окном, толкотня в проходе… Бурлаков вернулся в купе за вещами, попрощался с попутчиками и вышел. Мешок на плече, сумка в руке, пропахшая дымом и смолой штормовка… возвращения с поля. Почти как раньше. До войны, до… до всего. Он возвращается домой, и дома его ждут.

Но квартира встретила его тёмной тишиной. Он включил свет, сбросил на пол у вешалки сумку и мешок.

— Маша!

Но он уже чувствовал, что её нет, квартира пуста. В кухне на столе записка. Уехала в санаторий, забрала с почты его корреспонденцию, лежит в кабинете на столе, ужин в духовке, целует, будет через две недели. Да, неконспиративно, но даже по почерку видно, с каким удовольствием писался открытый, без иносказаний и шифра, текст. Получается, что разминулись они… да всего на шесть часов. В духовке мирно ждёт своего часа закутанный в фольгу противень с пирогом. Наверняка, с мясом и луком, фирменный. Ну что ж, в одиночестве тоже есть своя прелесть. Возможность полностью расслабиться, никого не стесняться, забыть о всех приличиях… он один, в своём доме, никого не ждёт, а если кто и сунется, то… то просто не откроет дверей.

Памятное со студенчества чувство даже не свободы, а воли… и, чтобы не потерять его, он не тронул стопки писем на столе. Это на завтра. Газеты все устарели, их на просмотр, а вот книги… он взял брошюры. Каталог издательства, «Археологический вестник», анонс возобновления «Вопросов истории», ну, это можно и в кровати просмотреть.

И заснул сильно за полночь, рассчитывая выспаться с утра.

Рейс был не самым удобным: так рано контора ещё закрыта, хотя… он свободно может заехать на квартиру, привести себя в порядок, и если Джонни в загуле, то тем интереснее получится. К тому же сегодня — первое сентября, и надо будет если не заскочить, то позвонить Ларри, поздравить его.

В аэропорту Колумбии первым ему попался на глаза полицейский осведомитель, и Фредди невольно усмехнулся про себя: всё меняется, только полиция неизменна. Повели? Ну и пусть ведут, хрен им в глотку, он своё сделал, а они пусть его теперь в задницу поцелуют. И утро солнечное, ясное, под стать настроению. Небрежно помахивая кейсом, Фредди прошёл на стоянку такси.

В квартире, как он и ожидал, было пусто. Но Джонни явно в городе. Вряд ли будет сегодня работать, без него в серьёзную игру не сядет, так что, скорее всего у милашек. Тоже нужно. В своей спальне Фредди бросил кейс на кровать и пошёл в ванную. Бритьё, душ, и часок можно соснуть. Устать он особо не устал, конечно, но надо успокоиться. Чтобы лендлорд у него как бычок на ременной петле попрыгал. И со Стэном надо рассчитаться. Он обещал дать знать. Как это провернуть почище?

С этими мыслями он и заснул, рухнув на кровать поверх покрывала рядом со своим кейсом. И проснулся от насмешливого голоса:

— Дрыхнешь, ковбой?

— За стадом младшие приглядят, — ответил Фредди, не открывая глаз.

— Может, тебе ещё кофе в постель подать?

— Двойной и без сахара, — тем же флегматичным тоном парировал Фредди.

— Нахал ты, сволочь грамотная.

Фредди открыл глаза.

— Ну, вот теперь нормально. Ты как, Джонни?

— Я-то в порядке, а ты чем в самолёте занимался, что так рухнул?

— Ничем особенным.

— Трахнул парочку стюардесс, понятно.

— Не завидуй, Джонни. И не в твоих угодьях, понял?

Последнее слово он выдохнул по-ковбойски, и Джонатан рассмеялся.

— Вставай, кофе готов.

— Первая стоящая фраза, — Фредди рывком встал. — Бумаги потом?

— Всё потом.

Фредди усмехнулся.

— Ладно, тебе виднее.

Джонатан подозрительно посмотрел на него.

— Та-ак… а ну, выкладывай.

— Решил, значит, решил, — внушительно остановил его Фредди. — Ты ж сам сказал, что потом.

Джонатан ещё раз оглядел его и, решив, что спорить бесполезно, кивнул. Фредди повёл плечами, расправляя мышцы, и подтянул пояс на халате.

— Пошли. Проверю, как ты кофе варишь.

Джонатан рассмеялся. Что у него кофе получается лучше, чем у Фредди, им было известно ещё с Аризоны.

Отхлебнув чёрного кофе, Фредди тоном знатока изрёк:

— Неплохо. Но я встречал и получше.

— Интересно, где?

В голосе Джонатана прозвучала искренняя обида, и Фредди чуть сбавил тон.

— Не надувайся. У тебя же.

— То-то, — хмыкнул Джонатан. — Ну, как там Россия?

— Лучше, чем я ждал. Со Страусом утряслось. Привёз контракты и ещё устно договорился на пяти точках.

— Ври больше, ковбой, — у Джонатана загорелись глаза.

— Возьми у меня в кейсе папку. Я там всё расписал, — и в ответ на удивлённый взгляд Джонатана покровительственно улыбнулся. — Дело законно и зафиксировано. Тебе нужны неприятности с налоговой?

— Нет, — убеждённо ответил Джонатан. — Мне вот так, — он чиркнул ребром ладони по горлу, — хватает криминальной.

— То-то, — его же тоном ответил Фредди и деловито продолжил: — Просмотри и скинь нашей мымре.

— Она сделает, — кивнул Джонатан. — Второй стороной я нашёл Гривза.

— Не слышал, — задумчиво покачал головой Фредди. — Мелочь?

— Что было до Капитуляции, никого не волнует. А сейчас он потихоньку, но толково раскручивается в нужной нам области. И был благодарен за предложение.

— Русские говорят, что из спасибо шубу не сошьёшь.

— Не учи меня, ковбой.

— Смотри сам, лендлорд.

Благодушие Фредди не только не обмануло Джонатана, но наоборот, укрепляло уверенность, что было в России что-то ещё, о чём Фредди молчит, но не потому, что хочет скрыть, а чтобы подразнить и завести. И… и чем-то похоже на тот вечер в Бифпите, неужели… ах, чёрт, если Фредди взял след парней, то всё понятно. Проверим? И сразу же.

— Профессора видел?

Фредди мотнул головой.

— Он в экспедиции, должен был вернуться только сегодня, я не стал ждать.

— Резонно, — задумчиво кивнул Джонатан, — маячить лишнего в столице… резонно. В госпитале у парней был?

— Соображаешь, — хмыкнул Фредди. — Но они не видели Эркина с Хэллоуина.

Джонатан снова кивнул, прикусил губу.

— И всё-таки ты надыбал. Через Комитет?

— Зачем? Стану я парня светить, охренел?

— Через русскую Систему?

— Мимо. Долго пристреливаешься, Джонни, — Фредди откровенно смеялся.

— Но надыбал! Не ври, ковбой, я же вижу.

— Ни хрена ты не видишь, лендлорд. Доставай фляжку, я сейчас.

Фляжку?! Зачем, когда в гостиной бар набит бутылками на все случаи и вкусы. Джонатан несколько ошалело посмотрел вслед Фредди, зашлёпавшего в свою спальню.

Вернулся Фредди быстро, по-прежнему в халате, и строго посмотрел на Джонатана.

— А где выпивка?

— Решил с утра надрызгаться? — язвительно ответил Джонатан.

— Хреновый ты игрок, если не знаешь, что игры без выпивки нет.

— С тобой играть… — пробурчал Джонатан, сдвигая на край стола чашки. — Обойдёшься без выпивки. Во что играем?

— В «три листика».

Фредди сел к столу и подчёркнуто шулерским жестом перетасовал и выложил на стол три белых карточки.

— Тяни, Джонни. Я свою удачу взял, твоя очередь.

В первый момент от предложения сыграть в «три листика» Джонатан настолько растерялся, что, уже протянув руку, ещё не понял, что это не карты, а фотографии. И, взяв среднюю карточку, несколько секунд непонимающе смотрел на неё. Фредди терпеливо ждал.

— Ну!.. — наконец выдохнул Джонатан. — Это… эту морду я знаю. На кой чёрт тебе приспичило сниматься? Где это?

— В России. Есть там такой город. Sosnjaki. Город не слишком большой, но перспективный, — начал обстоятельно рассказывать Фредди. — Большой аэропорт, торговые центры, Страус точку на вырост поставил.

Рассказывая, он потянулся забрать оставшиеся карточки, но Джонатан прихлопнул ладонью его руку.

— К-куда?! Жухать вздумал?! Одинаковые положил…

— За это отдельно и всерьёз, Джонни, — предупредил Фредди, но руку убрал.

Джонатан взял правую карточку, посмотрел и… Фредди с нескрываемым удовольствием разглядывал его ошарашенное лицо.

— Н-ну… ну ты и сволочь, ковбой.

— Грамотная, — уточнил Фредди.

— Этот… фотограф, — Джонатан внимательно разглядывал фотографию, — как ведёт учёт? Книгой или квитанциями?

— Никак не ведёт. Взял деньги, отдал фотки, и привет!

— Угу. Снял у него с витрины?

— Витрины у него тоже нет.

— А фотка у тебя откуда?

С этими словами Джонатан наконец взял, чего так долго ждал Фредди, третью фотографию. На этот раз Джонатан справился быстрее.

— Я это тебе ещё припомню, ковбой!

— Я подожду, — кивнул Фредди.

— Как ты их нашёл? — Джонатан жадно рассматривал фотографии.

— Никак. Случайная встреча.

— Врёшь, ковбой.

— Кольтом клянусь, пулю под крест кладу.

Аризонская формула отрезвила Джонатана. Он перевёл дыхание, положил фотографии на стол и встал.

— Ты куда? — остановил его Фредди.

— Посмотрю чего покрепче в баре.

— Закажи столик на вечер в «Мулен Руж», там и отпразднуем. А сейчас дело.

— Ладно. Только одно. Он?

— Кто ж ещё, Джонни. Между Хэллоуином и лагерем в Атланте провал. Парень в глухой несознанке.

Джонатан кивнул.

— Когда поедешь к нему?

— Недельки полторы надо выждать и здесь вчерне всё подготовить. А поеду проверить, пришла ли в Сосняки первая партия от Гривза.

— Неплохо, — согласился Джонатан. — Остальное вечером.

Фредди встал и потянулся, упираясь кулаками в поясницу.

— Всё, Джонни. Ты в «Октаву»? Захвати бумаги.

— Не учи. Иди, в порядок себя приводи. Или уже на дом милашек вызываешь?

— Не зарывайся, врежу.

Оставшись один, Джонатан снова взял фотографии. Да, Фредди сделал невозможное. В огромной чужой стране отыскать, не засветиться самому и не засветить парней… Такое мог только Фредди!

Обычно в будни Алису приходилось будить, но сегодня она проснулась сама, когда ещё только-только рассвело. Сегодня же первое сентября! Хотя вчера всё приготовили, но вдруг что-то забыли?! Она решительно вылезла из-под одеяла и пошла к окну отдёрнуть шторы. Раньше это делала мама. Или Эрик. Но Андрюха придумал такой хитрый шнур, что потянешь, и шторы сами едут к стене, как занавес в кино.

Серо-голубой свет залил комнату, разложенные вещи, новенький ранец-рюкзак на столе. Алиса по-хозяйски оглядела всё это и пошла будить маму и Эрика. Но в кухне уже постукивала крышка на кипящем чайнике, и Алиса решила сначала заглянуть туда.

— Ой, Андрюха, ты чего такой?

— Во-первых, доброе утро. А во-вторых, какой? — поинтересовался Андрей, нарезая огурец.

— Ага, доброе, — кивнула Алиса и замялась, подыскивая объяснение. — ну, нарядный и в фартуке.

Андрей был в новых джинсах и белой рубашке, а потому сверху он надел Женин пёстрый фартук.

— А я сегодня в школу иду.

— Я тоже, — гордо заявила Алиса.

— Так в пижаме и пойдёшь? — Андрей ножом подправил ломтики огурца, чтобы они лежали красивым полукругом. — До сих пор не переоделась. Смотри, опоздаешь.

— Ой! — ахнула Алиса и метнулась из кухни. — Ой, мама, Эрик, вставайте, опоздаем!

И тут же натолкнулась на Женю.

— Алиса, умываться, быстрее. Уже седьмой час.

Оказывается, все уже встали, а её не разбудили?! В такой день! Но обидеться Алиса не успела: такая круговерть.

Завтрак был почти праздничным. Но Алиса ела рассеянно: её занимало совсем другое.

— Всё, — Женя порывисто встала. — Одеваться, быстренько.

— Андрей, иди, — встал и Эркин. — Я помою. А то опоздаешь.

— Да ни в жисть!

Андрей сорвал с себя и ловко набросил на крючок фартук, он так и завтракал в нём.

— Всё, я побежал. Удачи всем.

— И тебе удачи, — крикнул ему уже в спину Эркин.

Быстро вымыв и расставив посуду, он пошёл в спальню. Новые джинсы и белая рубашка уже ждали его на кровати. А это что? Галстук?! Нет, не нужно: ему после школы на работу, а у них в бригаде галстука никто не носит. Засмеют.

В спальню вбежала Женя.

— Эркин, галстук не надо, я вспомнила, с джинсами галстук не носят, мы готовы, я сейчас, ой, какой ты красивый, я мигом.

И к концу этой тирады она была уже одета.

Алиса ждала их в прихожей.

— Ну, вы идёте, или нет? Я сама сейчас пойду.

— Не шуми, — остановила её Женя.

Ну вот. Эркин в новых джинсах, отмытых кроссовках и джинсовой куртке поверх белой рубашки, и с портфелем — Женя купила ему такой же, как у Андрея. Алиса в джинсовой юбочке с пристёгнутым нагрудником, белой кружевной кофточке — Эркин очень удачно купил в Сосняках, сверху джинсовая курточка — по утрам уже прохладно, а за плечами нарядный, блестящий заклёпками и замками колледж-рюкзак, волосы расчёсаны на два хвостика с пышными белыми бантами, белые гольфы и блестящие чёрные туфельки, а в руках большой красивый букет. Женя ещё раз оглядела своих школьников, поцеловала обоих и уже тогда посмотрела на себя. Отлично. Всё-таки белый цвет — самый нарядный. Эта кофточка с нежными рюшами на груди и манжетах, конечно, не для работы, но сегодня праздник, а рабочую она взяла с собой и там переоденется, поправила волосы. Нет, она вполне на уровне. Новенький тёмно-бордовый костюмчик взамен её алабамского сидит великолепно, и серёжки, что ей Эркин подарил, как раз, и помада удачно подобралась.

— Всё, пошли.

Казалось, весь «Беженский Корабль» вёл детей в школу…

…Разумеется, Катю Тим взял с собой. Зина идти отказалась: ну, куда ей с таким животом, мало ли что, и Тим ещё в пятницу договорился поменяться сменами, чтобы отвести Дима в школу, а обратно… вот, чёрт, у него же у самого сегодня уроки, нельзя же в первый же день пропустить.

— Да я и сам отлично дойду, — заявил Дим.

— Нет, — коротко ответил Тим.

Больше он ничего не сказал, но Дим всё понял и разговора о самостоятельном походе из школы домой больше не заводил. Катя только молча умоляюще смотрела на отца, и Тим тоже молча отводил взгляд. Но решилось всё в понедельник неожиданно легко и просто в вечерней мужской курилке у беседки. У Николая из правого крыла в первый класс шла дочка, и в тот же трёхязычный. Сам-то он работает, и с ней пойдёт жена, вот она и отведёт Катю домой, а когда за своей ну, после уроков, пойдёт, то и Дима захватит. Тим согласился с разумным предложением, и теперь Катя шла рядом с ним, крепко держась за его руку и изредка косясь на тётю Лизу, которая вела свою Верушку и без умолку говорила. Тим отвечал ей междометиями, не разбирая и половины в её скороговорке, но Лизу это не смущало: её никто не слушал, да она особо в слушателях и не нуждалась.

Чем ближе к школе, тем больше народу, взрослых и детей, и все с цветами. Даже те, кто явно в старшие классы.

— Обогатилась «Флора», — хмыкнул, поравнявшись с Эркином Миняй.

Эркин с улыбкой кивнул. Ему тоже нужен букет, но это уже потом, по дороге в свою школу.

Школьный двор был размечен под классы, а на крыльце стояли директор и учителя. Алиса вздохнула и посмотрела снизу вверх на Эркина.

— Дальше я сама, да?

— Да, — разжал он пальцы.

— Но вы пока не уходите.

— Нет, — улыбнулась Женя. — Конечно, мы будем здесь.

— Алиска, пошли, — строго скомандовал Дим. — Пап, Кать, мы пошли.

Алиса даже не запротестовала, когда Дим взял её за руку и повёл к крупно написанной на асфальте единице, а рядом букве «Б». Там уже топталось несколько растерянных малышей с букетами, новенькими портфелями и ранцами. Дим и Алиса почти всех их знали по занятиям в Культурном Центре, и Дим стал наводить порядок. Подошла Нина Викторовна в нарядном бирюзовом костюме. К ней тут же потянулись руки с букетами. Она поблагодарила всех сразу и сказала, что лучше они сами принесут цветы в класс.

Женя, Эркин и Тим стояли рядом в общей толпе родителей. Когда после речей и торжественного первого звонка — в колокольчик звонил рослый вихрастый старшеклассник — первые классы вошли в школу, Женя достала из сумочки платочек и промокнула глаза.

— Женя… — сразу встревожился Эркин. — Что?

— Нет-нет, Эркин всё в порядке, я побегу, ты в школу сейчас?

— Да, Женя, — Эркин всё ещё тревожно смотрел на ней. — Ты в порядке? — спросил он по-английски.

— Да-да, — она поправила ему воротник куртки. Не потому, что тот загнулся, просто чтобы дотронуться. — Ты иди, и я побегу.

Она быстро поцеловала его в щёку — Эркин еле успел коснуться губами её виска — и убежала. Эркин посмотрел ей вслед, оглянулся на школу, куда входили уже последние старшеклассники, и направился к Культурному Центру. Через два шага его нагнал Тим, и они пошли если не вместе, то рядом.

Возле Культурного Центра на площади сидела пятёрка бабушек с цветами в блестящих оцинкованных вёдрах. Эркин остановился и полез за деньгами. Тим кивнул и тоже достал кошелёк. Уже с букетами в руках они поднялись по ступенькам и вошли в просторный гулкий вестибюль.

С утра всегда народу на занятиях было меньше, чем вечером, и то, что они оказались вдвоём, не удивило их. У доски объявлений они ещё раз проверили списки классов и расписание. Их класс — девятый «а», а… а комната другая, а в их тогда кто теперь? Просто буква, без номера? Ладно, потом всё выясним.

Гардероб ещё не работал, и они, как были, в куртках — Эркин в джинсовой, а Тим в кожаной — поднялись по лестнице на свой этаж.

— Уроков шесть, а нас двое, — разжал губа Эркин.

— Предметов четыре, — поправил его Тим. — Ну и что?

— Так и букетов два, — улыбнулся Эркин. — Делить придётся.

Тим, помедлив с секунду, кивнул.

— Придётся. Ты потому у бабок и купил, чтобы переделать?

— Ну да, магазинный букет не растеребишь, — улыбался Эркин.

Тим про себя договорил, что четыре магазинных букета обошлись бы намного дороже и передал свой букет Эркину.

— Делай, а я схожу за ведром, поставим пока, чтобы не завяли.

Кабинет был открыт. Тим от двери ловко забросил свою сумку в угол, где обычно сидел, и ушёл, а Эркин стал перебирать цветы. Четыре букета… так и вот так, и чтоб нечётное количество было, в России чётное к несчастью, он про это сколько раз слышал, физику Мирон Трофимович ведёт, ему лучше вот так, более строго, а биологию кто? Да, Аристарх Владимирович, ну, ему вот так. Жалко, что мальца нет, он в этом хорошо разбирается.

Тим принёс ведро с водой и банку.

— Какой сначала?

— Вот этот.

Букет для Полины Степановны они поставили в банке на стол, а остальные в ведре в угол за столом Тима. Сняли и положили на стулья куртки, оставшись в белоснежных, нарядных и без галстуков рубашках: какие галстуки, когда им обоим после школы в цех. Еле-еле успели до звонка.

Полина Степановна вошла в класс со звонком и ахнула, увидев букет. Тим и Эркин дружно встали, здороваясь и поздравляя с праздником.

— Здравствуйте, здравствуйте, — улыбалась Полина Степановна. — Спасибо, ребята, и вас так же.

Но уже через несколько минут урок пошёл по обычному порядку.

А когда до звонка оставалось минуты три, в класс заглянула девушка — Эркин видел её как-то в книжном магазине — кивнула Полине Степановне и исчезла.

— Это привезли учебники и другие книги на продажу, — объяснила Полина Степановна. — На перемене сходите и купите себе всё, что нужно, — и улыбнулась. — И они уже ваши собственные будут.

И почти сразу зазвенел звонок.

— Идите-идите, — кивнула Полина Степановна, отпуская их.

Внизу напротив гардероба на составленных в ряд буфетных столах лежали стопки книг.

— Девятый? — спросила Эркина девушка, заглядывавшая к ним в класс. — Будете брать комплект?

Прикинув, сколько у него с собой денег, Эркин кивнул. Полный комплект взял и Тим.

— Вы весь день здесь будете? — спросил Эркин, подравнивая ладонью стопку.

— Ну да, — кивнула девушка. — Будет же ещё и вторая смена.

Эркин успокоился: на два комплекта ему не хватает, а так Андрей себе свой купит.

На столах были, кроме учебников, ещё книги, тетради, линейки, ручки, карандаши, всякие нужные в учёбе мелочи… Но тетради у Эркина были, мелочёвки всякой Андрей ещё раньше накупил, оба ящика в письменном столе забиты, так что… и так набрал.

Они еле успели вернуться в свой класс и перебрать покупку, отыскивая нужные для урока учебники, как прозвенел звонок.

Полина Степановна удовлетворённо кивнула, увидев на их столах стопки книг.

— Ну и отлично. Откройте седьмую страницу. Первое упражнение.

Эркин аккуратно разгладил ладонью тетрадный разворот и взял ручку. Всё, теперь всё побоку, пошла работа всерьёз.

Как он и планировал, проснулся Бурлаков к полудню. Вернее, проснулся он гораздо раньше, но до полудня валялся в постели, читая, почитывая и просматривая сваленные вечером на тумбочке и полу книги, журналы и газеты. Потом решил, что всё-таки пора вставать. Ещё с час пошлялся по квартире во всяких домашних мелочах и хлопотах. Потом побежал в Комитет, и вот тут всё и началось. Там только зайди и сразу навалятся дела и проблемы, которые без тебя, ну, никак и никогда. В Университет вырвался только вечером, хорошо ещё, что кафедра заседает в другой день. Он ещё пытался противостоять столичной суете, но Царьград ничьих резонов не признаёт, ему и кровь что вода, словом… словом, к себе он вернулся уже в темноте. Поужинал остатком Машиного пирога с чаем и сел в кабинете разбирать почту.

Письма не отсортированы, даже не подобраны по датам на штемпелях. Бурлаков улыбнулся: Маша хотела показать, что не вмешивается в его дела, письма-то лично ему, председателю пишут в Комитет. Он смотрел на эту груду и хотел одного: сгрести её и сжечь. Вот только где? Камина или печки нет, прямо на полу, скажем, в тазу в ванной или во дворе… во зрелище будет! Интересно, откуда раньше приедут по вызову соседей: из милиции или психушки?

Под эти мысли он брал письмо за письмом, смотрел обратный адрес, вскрывал конверт, быстро проскальзывал глазами по тексту и швырял. В лоток к ответу, хотя хотелось в корзину под стол. Отвечать неохота, но надо. Эти люди никак не виноваты в том, что ни один конверт не подписан Бурлаковым. Нет больше Бурлаковых. Он знал это и раньше, но справка из Центророзыска поставила точку. Как нет и Академической Деревни — квартала профессорских домов и особнячков, чуть ли не ровесников Университета, набитых старой мебелью и старинными книгами, где громоздились папки с рукописями, старились, превращаясь в антиквариат, вещи… как они горели в те бомбёжки. Он успел увезти Римму и детей. А потом… потом не успел. Думать об этом было нестерпимо.

Бурлаков загасил в пепельнице очередной окурок и взял следующее письмо. От кого? Гришка? Жив?! Этот, исписанный карандашом — полевая привычка не писать чернилами, чтобы не размыло случайным дождём — тетрадный листок он прочитал уже внимательно. Сашка уцелел? Великолепно! И Тришка? Ну… неужели вся их пятёрка выжила?! Он положил листок на стол и закурил. Да, Мишка, Гришка, Сашка, Тришка и он — Гошка, вся их неразлучная пятёрка из Академической Деревни, их отцы, деды и прадеды ссорились на Университетском Совете, собирались для преферанса или на музыкальные вечера и домашние спектакли. Тришкина мать была блестящей пианисткой, дед Сашки хорошим виолончелистом, да все в их Деревне играли, какой дом ни возьми, старая неистребимая закваска: пять языков в обязаловке, музыка, рисование и независимость мышления с детства, самое страшное оскорбление — компилятор, и приговор к высшей мере — плагиатор. И старая жёлто-белая, в классическом стиле — на левой колонне парадного портика отбита штукатурка — двухэтажная школа. Обычная официально «микрорайонная», а по-бытовому «академическая» школа, парты столетней давности и новейшие приборы, «твой папа тоже гуманитарий, но арифметику никогда не прогуливал», зажатый забором сад с аккуратными делянками для опытов по ботанике и общей биологии и старым корявым дубом, о котором говорили, что он старше Царьграда и что именно под ним стоял жертвенник древних волхвов. Он долго верил в эту легенду. Дуба тоже нет, расщепило в одну из бомбёжек, а обломки сгорели в печурках уцелевших домов. Ладно. Значит, Гришка в экспедиции, вернётся через год, понесло его на Равнину, хотя… где же ещё работать этнографу, там сейчас самое поле, непаханое. И Сашка-Камнегрыз, геолог — там же. О Мишке не знают, ладно, напишу им о Вояке, что, дескать, жив и… и больше ничего не надо, сами поймут. Тришка… стоп-стоп, Тришка в Царьграде, а это что за идиотство? «Зайди к нему в Монастырь». Монастырей в Царьграде всегда хватало, в иные времена и с явным избытком, но без названия, просто Монастырём всегда был один — старейший, резиденция первых митрополитов, а потом патриархов, пока не был выстроен Спасов, уже который век патриаршая резиденция, а Монастырь остался местом для думающих о Боге, а не о власти. Интересно, значит, Тришка всё-таки ушёл туда, хотя… куда же ещё мог попасть Богомол.

Гришкино письмо Бурлаков положил отдельно, в старую кожаную папку. Такая же была у деда и тоже для личной переписки, он потому и купил её у старьёвщика, что похожа, очень похожа.

Опять письма от прошедших через их лагеря, благодарят, рассказывают об успехах, зовут в гости. Ответить надо, конечно, не за что обижать их молчанием.

А это? Чёткий красивый почерк, каждая буковка отдельно, как в монастырских летописях, тамошние хронисты так и не признали новомодной — всего-то шестьсот лет, как появилась — скорописи и упрямо ведут свои записи так же, как и тысячу лет назад, только чуть-чуть изменив лексику. Но этот почерк не монастырский, скорее, да, чертёжный. Обратный адрес… Загорье? А! Вспомнил. Ну, у какой гадалки она на этот раз побывала?

«Уважаемый Игорь Александрович! У нас большая радость…» Ну-ну, и что там у них стряслось?«…приехал Андрей, живой и здоровый…» Какой Андрей? Её родственник, что ли? Рад за них, но он-то здесь с какого бока?«…оказывается, его только ранили. Его подобрали, спрятали от погромщиков и вылечили. Он долго болел, виза оказалась просроченной, и Андрюша два месяца заново ждал…» Андрей… то же имя, нет, это совпадение, только случайное совпадение, распространённое имя, мало ли тёзок, однофамильцев… «Андрюша устроился на работу в автокомбинате, пока рабочим, но будет учиться на шофёра. Эркин Вам рассказывал, что Андрюша всегда хотел быть шофёром. И будет ходить в школу для взрослых вместе с Эркином…» Нет, нет, не может быть, мёртвые не воскресают.

Бурлаков рывком, оттолкнувшись от стола, встал и пошёл на кухню. Кофе? К чёрту кофе! Чаю, крепкого, до черноты, профессорского чифиря, и плевать, что сердце зайдётся, сейчас выпьет и перечитает уже спокойно. А пока не успокоится, из кухни ни ногой. Загорье… прямого сообщения нет. Чёрт, поездом до Ижорска как тогда и там на «зяблике», ещё расписание дурацкое, он помнит, ладно, позвонит в Центральную справочную, и ему подберут маршрут. А письмо… чёрт, он же его так там на столе и оставил…

На чайнике задребезжала крышка, и Бурлаков быстро, будто каждая секунда была решающей, заварил себе в большой пол-литровой кружке чай и пошёл в кабинет.

Письмо никуда не делось, по-прежнему лежало на том же месте, где он его и оставил.

Бурлаков сел к столу, отхлебнул обжигающе горячей горькой черноты и взял листок. Ну, а теперь спокойно, строчку за строчкой, не пропуская слов, это не статья на рецензию, тут надо внимательно.

* * *

Как ни хотелось Ларри самому проводить Марка и Рут первого сентября в школу, но работа есть работа. И единственное, что он себе позволил, это пойти на работу на полчаса позже, чтобы позавтракать с детьми и Эстер и вместе выйти из дома. С завтрашнего дня начнут работать школьные автобусы, но сегодня — не простой день.

На выходе из Цветного они остановились. Ларри оглядел детей и улыбнулся им.

— Учитесь как следует. Марк, присмотри за Рут.

— Да, папа, удачи тебе.

— И вам удачи. Счастливо.

Целовать их на улице он не стал, и с Эстер попрощался кивком.

Они ещё немного постояли, глядя ему вслед и пошли в школу.

По дороге в салон Ларри прикинул, как он компенсирует эти полчаса, ведь его работу за него никто не сделает.

Ещё входя в салон, он услышал, как надрывается телефон в кабинете. Но так рано звонить некому. Эстер? Что-то случилось с детьми?! Ларри бросил портфель на диван и в два шага оказался у стола.

— Алло?

— Ларри, ты?

Ларри узнал голос Фредди и перевёл дыхание.

— Да, сэр. Доброе утро, сэр.

Ему хотелось спросить, что понадобилось Фредди, хотя, судя по голосу, ничего особо страшного не случилось, но он, разумеется, не позволил себе этого. А дальнейшие слова Фредди изумили его до немоты.

— Поздравляю тебя, Ларри.

— Сп-пасибо, сэр, — Ларри осторожно кашлянул, прочищая горло. — Но…

— С чем именно? — понял его затруднение Фредди. — С первым сентября, конечно. Отвёл детей?

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

— Ну, счастливо всем. Эстер привет.

— Благодарю вас, сэр. Я обязательно передам ей, сэр.

— До встречи, Ларри.

— Да, сэр. До свидания, сэр.

Услышав гудки, Ларри нажал на рычаг и позвонил в полицию доложить Крафтону, что он в магазине и что всё в порядке, убрал портфель и начал обычный рабочий день.

Возле школы, как и в день экзаменов, толпилось множество людей. Но сегодня родители оставались за оградой, а в школьном дворе стояли учителя, собирая свои классы.

— Мам, вон мой класс, — показала Рут.

— Не показывай пальцем, некрасиво, — остановила её Эстер. — Я вижу. Марк, а ты?

— Да. Вон, мама, мистер Кроуфорд, он в синем костюме.

— Да-да, вижу. Ну, — Эстер невольно вздохнула. — Ну, дети, счастливо. Ведите себя хорошо.

— Конечно, мама, — Марк взял Рут за руку. — Идём, я тебя отведу.

Он помог сестре перелезть через низкую каменную ограду, отделявшую школьный двор от улицы, и они пошли по газону к немолодой с сильной проседью в чёрных прямых волосах женщине, рядом с которой красовалась табличка с крупно выведенным «1 А».

— Добрый день, миссис МакКензи, — храбро поздоровалась Рут. — Я была Рут Чалмерс, а теперь я Левине, а это мой брат, Марк, он в третьем «Б».

— Здравствуйте, — вежливо склонил голову Марк.

— Здравствуйте, — улыбнулась им МакКензи. — Молодцы, что пришли, — она быстро отметила что-то в своём листке. — Оставайся здесь, Рут.

Марк понял, что его миссия закончена, поклонился ещё раз и побежал к своему классу.

В руках Сиднея Кроуфорда трепетал на ветру такой же листок — список их класса — понял Марк. Учитель тоже похвалил Марка, что пришёл. К удивлению Марка, ему не пришлось представляться. Оказывается, его помнили!

Стоя вместе с другими родителями за оградой, Эстер смотрела, как полнится двор, вон первые классы повели в школу. Она помахала Рут, но та была занята разговором с другой девочкой и не обернулась. А Марк увидел и помахал в ответ.

Вторые классы… третьи… В дверях Марк обернулся ещё раз… Эстер достала из сумочки платочек и аккуратно промокнула глаза. При детях она держалась, а сейчас…

— Оу! Это ты, Чалмерс?!Вот здорово!

Эстер вздрогнула и обернулась.

— Майер?

С Сюзи Майер она когда-то вместе работала. Сюзи была подчёркнуто корректна, но на столь же демонстративной дистанции и так блюла свою «белизну», что Эстер всегда подозревала некие нелады с происхождением у соседки по бухгалтерии. Но сейчас это всё уже не имеет значения. Эстер улыбнулась, соглашаясь на предложенный приятельский, почти дружеский тон.

— О, рада тебя видеть. Как ты?

— О, всё великолепно, — Сюзи улыбнулась несколько смущённо. — Привела своего, во второй класс. А… ты?

— Тоже, и даже двоих, — и, увидев изумление Сюзи, рассмеялась. — Я вышла замуж. Вторично. И теперь у меня двое детей.

— Ты… разошлась с… Эдом, кажется?

— Эд погиб, — вздохнула Эстер. — Перед самой капитуляцией.

— О да, извини, — Сюзи облизнула губы. — Как ты смотришь на идею чашки кофе?

— Вполне положительно, — улыбнулась Эстер. — Кстати, здесь недалеко очень симпатичное кафе-мороженое.

— Ну, конечно, — Сюзи снова облизнула губы. — Кстати, я видела твою фамилию в списке школьного Совета.

Эстер всё поняла, но продолжила разговор в прежнем тоне.

— Да, понимаешь, они просто не внесли, что я теперь Левине.

— Оу! — это восклицание и раньше заменяло Сюзи множество слов и выражений.

Но Эстер чувствовала, что Сюзи только изображает удивление и явно знает гораздо больше. Ну, что ж, ей нечего ни скрывать, ни стыдиться. Летний костюмчик от Колетт сидит безукоризненно, туфли и сумочка выдержаны в стиле и хоть не от Монро, но ей это и незачем, в ушах скромно изысканные серёжки с крохотными чистыми бриллиантиками — подарок Ларри на день рождения — под кольцо, маникюр и помада сдержанно розовые, причёска скромная, но тщательная, нет, она вполне на уровне. Сюзи смотрится даже несколько вульгарно, но особым вкусом та и раньше не отличалась.

Болтая о всяких пустяках вроде погоды и политики, они дошли до кафе и заняли угловой столик на двоих в саду. Мороженое, бисквиты, кофе… всё, как принято и как положено. Раньше она не могла себе такое позволить, но теперь… теперь совсем другое дело.

— И где вы познакомились?

Любопытство Сюзи было настолько искренним и по-женски понятным, что Эстер ответила так же искренне.

— На заседании школьного Совета. Представляешь?

— Как неромантично! — фыркнула Сюзи. — И кто он? Ну, чем занимается?

— Он ювелир, — спокойно ответила Эстер. — У него салон на Маркет-стрит.

— Салон Левине?! Но… я слышала, так тот высокий… — она на секунду запнулась.

— Негр, — с вежливой ехидцей подсказала Эстер. — Да, это он. Ты заходила в салон?

— Только посмотреть, — вздохнула Сюзи.

Эстер понимающе кивнула. Ах, как ей это знакомо.

— Как ты решилась? — после недолгого молчания тихо спросила Сюзи.

Эстер поняла вопрос.

— Он очень хороший человек.

— Но… но ты теперь навсегда… в Цветном.

Эстер улыбнулась.

— С ним, где угодно.

— Даже так?! — ахнула Сюзи.

— Да. И потом… теперь всё по-другому. У нас свой дом на Новой улице, — и улыбнулась мгновенной гримаске зависти, мелькнувшей на лице Сюзи. — А как твои дела?

Сюзи заставила себя улыбнуться.

— Так же. Работаю и ращу сына. Мой муж… словом, Джек и Роби не слишком ладят.

— А… отец Роби?

Сюзи неожиданно твёрдо посмотрела ей в глаза.

— Он поклялся, что исчезнет из нашей жизни, чтобы… не помешать, нет, не навредить Роби и мне. И он сдержал слово. К счастью, Роби похож на меня.

Эстер кивнула.

— Роби знает?

— Я сказала, что его… отец мёртв. Погиб, защищая Отечество. Ему этого хватило, — и кивнула невысказанному. — Пока хватило, я знаю, а когда он спросит о подробностях, к тому времени я успею всё придумать.

— Правду так и не скажешь?

— Знают двое — знают все. А пока знаю я одна, я спокойна. Ты же тоже, не всё рассказываешь своему мужу. Как и он тебе.

Эстер не стала возражать, хотя про себя вспомнила слова Дэвида, что лучшая защита от шантажа — это знание правды. Сюзи, вполне удовлетворилась этой, как она подумала, победой. Потом они поболтали уже о действительно важном: модах, всяких хозяйственных хитростях и уловках, — и расстались вполне дружески. В конце концов их дети учатся в одной школе, делить им некого и нечего, когда-то вместе работали — что ещё нужно для дружбы?!

Первый урок — ознакомительный. Сидней Кроуфорд привёл свой класс в кабинет и весело сказал:

— Рассаживайтесь.

Перебирая и перекладывая на своём столе журнал, учётные карточки и прочие бумаги, он давал им время оглядеться и сесть по местам по своему выбору. Столы двухместные, и, конечно, могут возникнуть проблемы. Ну, девочки, разумеется, вместе, это возрастное и «цвет» тут играет далеко не главную роль, а вот дальше…

Дик и Риччи уже сидели за одним столом, и, как Марк ни оглядывался, мест рядом с кем-нибудь из Цветного, даже с девчонкой, он бы и на это согласился, не было, и свободных столов, чтобы сидеть одному, тоже нет. А всё из-за его вежливости: пропускал других, не лез нахрапом, вот и остался на бобах!

— Садись сюда, — сказал Сидней, указывая на стол, где уже разместился белобрысый мальчишка, разглядывавший его в упор настороженно злыми глазами.

Спорить с белым?! С учителем?! Но… но если он должен сидеть с белым, то… то уж лучше там…

— Прошу прощения, сэр, я могу сесть здесь?

— Хорошо, — разрешил кивком Кроуфорд.

Марк решительно подошёл к рыжему синеглазому мальчишке, да, правильно, Нильсу, запомнившемуся по экзамену и кафе-мороженому, и сел рядом с ним. Тот покосился, но не запротестовал.

Когда все расселись, Кроуфорд открыл журнал и улыбнулся классу.

— А теперь давайте знакомиться. Меня зовут Сидней Кроуфорд, я — ваш учитель и буду заниматься с вами английским языком и литературой.

Он называл их имена и фамилии, и они поочерёдно вставали, глядя на него с такими же страхом и надеждой, опасаясь неведомого будущего.

Рассказав о школьных порядках, он повёл их в раздевалку, показал им их шкафчики и объяснил, как обращаться с цифровым замком. Убедившись, что все освоили эту технику, он отвёл их обратно в класс, раздал дневники, и все вместе под его диктовку заполнили первую страницу сведений об учащемся и записали расписание.

Как только стали писать, у Марка прошли остатки волнения. Нильс тоже заметно успокоился. Да и остальные.

Кроуфорд прошёлся по рядам, посмотрел, у кого как получилось. Некоторые — и не только цветные — ухитрились собственные фамилии написать с ошибками.

— А сейчас, — Сидней демонстративно, привлекая их внимание, посмотрел на часы над дверью, — через минуту прозвенит сигнал, и вы пойдёте на перемену, десять минут. Следующий урок будет в этом кабинете. Всё ясно?

Они закивали.

— Есть вопросы?

Секундная пауза, и поднялась рука.

— Да, сэр.

— Говори… Уотсон, — кивнул Кроуфорд.

— Мистер Кроуфорд, сэр, — встал худенький бледный мальчишка у окна. — А мы на всех уроках должны так сидеть? Ну, как здесь.

— Да, — твёрдо ответил Кроуфорд. — Месяц вы будете сидеть так. А потом, — он улыбнулся, — там посмотрим. Может, вы и не захотите пересаживаться.

Марк и Нильс переглянулись. Что ж, месяц они вытерпят.

«Мулен-Руж» не считалось варьете, но кроме обычного оркестра здесь была и концертная программа, небольшая, но хорошо продуманная и растянутая на всю ночь. Хочешь посмотреть — сиди до утра, так что и заказывай соответственно.

Столик Джонатан заказал в маленьком, похожем на театральную ложу полузальчике, открытом на низкую сцену и танцевальную площадку перед ней. Они всё видят, их, в принципе, тоже, но за спиной глухая стена и разговора никто не услышит.

Рассеянно любуясь, изгибавшейся на сцене под невероятными углами девушкой в блестящем глухом трико под змеиную кожу, Джонатан спросил:

— Как тебе это удалось?

— Фортуна слепа, Джонни, — Фредди столь же небрежно, но внимательно оглядел зал. — У Чипа новая, видел? И опять невысокого класса. Хоть и в брюликах.

— Его всегда тянуло к дешёвым шлюхам, не отвлекайся.

— Угу. Я поехал по Страусовым точкам. Очередная в… этом захолустье, — подслушивать их вряд ли кто рискнёт, но лучше без имён и названий. — Уладил всё, подписал, договорился и пошёл пройтись. Добрёл до площади с этим обелиском. Решил выпить пива. Сижу, пью пиво и смотрю, как этот фотограф ловит клиентов, — Фредди мечтательно улыбнулся. — И увидел.

— Окликнул?

— Я не поверил увиденному, но тут они меня увидели.

— Всё ясно, — кивнул Джонатан. — Они умнее и сразу поверили.

К его удивлению, Фредди не огрызнулся, продолжая разнеженно улыбаться.

— Та-ак, — Джонатан отпил вина и присоединился к аплодисментам, провожая танцовщицу. — Так, ковбой, раскалывайся, что ещё ты там отмочил?

— Язык у тебя, лендлорд, — Фредди укоризненно покачал головой. — Где ты только воспитывался?

— У твоего костра, — не замедлил с ответом Джонатан, окончательно переходя на ковбойский говор. — Кончай выдрющиваться.

— А пошёл ты… — так же по-ковбойски ответил Фредди.

На танцевальной площадке томно переминалась с ноги на ногу пара наёмных танцоров. Джонатан быстро внимательно оглядел зал и улыбнулся.

— Ладно тебе, так что было?

— Ла-адно, — смешно передразнил его алабамский говор Фредди. — Так и быть, цитирую. Ты уж прости меня, Фредди, я дураком был.

Джонатан ахнул.

— Быть не может! Это ж… врёшь, индейцы не извиняются.

— А он извинился! — Фредди с видимым удовольствием приложился к своему бокалу. — Знаешь, мне понравилось, как он объяснил… тогдашнее.

— Цитируй, — требовательно сказал Джонатан.

Фредди кивнул.

— Слушай. Ты по одним правилам играл, а я тебя по другим судил.

— Крепко сказано, — по-ковбойски одобрил Джонатан, поднимая бокал. — За них.

— Согласен и присоединяюсь.

Выпив, они какое-то время ели молча.

— В той Системе парни сильно увязли?

— Я понял, что они в стороне.

— А тот игрок?

— Лагерное знакомство. Говорит, что просто пошли посмотреть город. Похоже, — Фредди усмехнулся, — действительно простое совпадение.

— Бывает, — согласился Джонатан. — Редко, но бывает.

— Так и решим. А так… работает грузчиком на заводе и доволен жизнью… до полного обалдения.

— Думаешь, не хочет большего?

Фредди пожал плечами.

— У каждого свой потолок, Джонни. Постоянная работа, свой дом, жена и дочка, денег хватает… Чего ещё желать?

— Денег хватает, — повторил Джонатан и усмехнулся: — Ты думаешь, это надолго?

— Такую ссуду за год не проешь, а с его аппетитом хватит не на один год и даже на десяток.

— У женщин аппетиты покруче.

— Когда не надо что-то искать на стороне, и аппетит не растёт. А у парня такая квалификация, что на сторону глядеть ей не захочется.

Джонатан улыбнулся и кивнул.

— Ну, пусть и так. А второй?

— Пока работает в цеху, но хочет шофёром.

— Это реально?

— Там для них всё реально, Джонни. Ни в одном городе Цветного квартала не видел. Правда, и цветных… похоже, только те, кто после Хэллоуина смылся.

— Их проблемы, — отмахнулся Джонатан. — Меня это не колышет.

— Меня тем более. Что ещё… Учатся оба, сдали за начальную и теперь пойдут на трёхлетний курс на аттестат.

— Семь за три? Круче, чем в ковбойской.

— Ну, у нас там и ветеринария была, вспомни, и ещё набиралось.

Фредди улыбнулся воспоминаниям. Улыбнулся и Джонатан.

— Ну, удачи им.

— И нам тоже, — кивнул Фредди. — А с остальным… съезжу, разберусь.

— Фредди, не что он захочет рассказать, а вся, понимаешь, вся информация. Для него это мелочь, а нам наводка.

— Не учи. Двоих, я думаю, мы вычислили, нужен третий или связка.

Джонатан задумчиво пригубил вина.

— А если тоже… совпадение?

Фредди пожал плечами.

— Всегда лучше пере-, чем недо-.

— Тогда чего ждём?

— Займись, Джонни, — ласково сказал Фредди.

— В принципе уже, но чтоб тыл не открыть.

— Для того и поеду, — кивнул Фредди.

На сцене опять танцевали. Зал полон, но ровно настолько, чтобы не показался тесным. Ровный гул разговоров за столиками не мешал музыке. Чуть заметно прищурившись, Джонатан оглядывал зал. Что ж, вечер удался на славу. И посидели, и всё обговорили.

— Надо дать знать, — Фредди провёл ладонью по воздуху, словно проворачивая колесо инвалидной коляски.

Джонатан понял и кивнул. Но тут же возразил:

— Не лучше ли сначала всё закончить?

— Я обещал сообщить, если первым приду к призу.

Тон Фредди исключал любые возражения.

— Пойдёшь к нему?

Помедлив, Фредди покачал головой.

— Нет, Джонни, незачем светить.

— Думаешь, он нам ещё понадобится?

— Кто знает, где конь споткнётся, — ответил по-ковбойски Фредди. — Так что надо подумать, Джонни.

— Ты с ним говорил, тебе виднее.

После трёхсекундной паузы, Фредди кивком показал на сцену.

— Смотри, Билли-Бой ещё выступает.

Там гримасничал, отпуская весьма рискованные шутки, маленький сморщенный человечек в безукоризненном смокинге, но с большим и преувеличенно ярким цветком в петлице.

— Живчик, — с одобрительной насмешкой хмыкнул Джонатан.

И, словно услышав, знаменитый комик посмотрел на них и подмигнул. Фредди с удовольствием рассмеялся финальной «убойной» шутке, а артист, кланяясь залу, ещё раз отдельно поклонился им. Они вместе со всеми проводили артиста аплодисментами.

— Придумал уже?

— Самое простое, Джонни, это дать денег. Чтобы он смог их открыто взять и не засветиться. Я его не покупал, мы договаривались.

Джонатан хмыкнул:

— Гробовой долг?

— Мм-м… Да, Джонни, фактически так. Но как это сделать здесь?

«Гробовой долг» — старый незыблемый обычай Аризоны, когда в дом погибшего ковбоя сходятся все, кто его знал, слышал о нём, просто оказался рядом, подходят поочерёдно к вдове и, говоря скупые слова сочувствия, заканчивают практически ритуальной фразой: «Я там одалживался у него, вот привёз долг, чтоб между нами счётов не было», — и из кармана без раздумий и счёта вытаскивается горсть купюр или мелочи — это у кого что по карманам водится — и отдаётся вдове. И та принимает так же, не считая и не заглядывая в лицо сказавшего.

— Анонимное пожертвование, — пробормотал Джонатан. — Без адреса, чтобы не засветить.

— Но, и чтобы дошло.

— Я сказал, не учи. Ладно, проверю один нюанс. Таких ведь немного. Он догадается?

— Не дурак же. А подходящий фонд есть?

— Точно, Фредди. Но я проверю.

— Проверь, — милостиво разрешил Фредди.

Джонатан рассмеялся.

Было уже сильно за полночь, но веселье не ослабевало. Здесь собрались те, кому давно без разницы, какое время суток за стенами.

 

ТЕТРАДЬ ДЕВЯНОСТО СЕДЬМАЯ

Утро второго сентября было ясным и уже по-осеннему холодным. Ему даже показалось, что трава в тени подёрнута инеем. Бурлаков поднял воротник плаща и пошёл за проводницей через поле к самолёту. Кто бы мог подумать, что самым коротким, нет, быстрым, окажется кружной путь на трёх самолётах, но на поезде он добирался бы вдвое, если не втрое дольше, прямого самолётного рейса из Царьграда на Сосняки просто нет, и… Ладно, будем надеяться, что он не обгонит собственную телеграмму.

Самолёт маленький, напять пассажиров, не больше. Бурлаков сел на указанное место, пристроив в ногах портфель. Ну вот, теперь осталось два перелёта, а между ними два часа на автобусе, а от Сосняков до Загорья он доберётся на такси. К семи вечера он будет на месте. Цветочная улица, дом тридцать один, квартира семьдесят семь. Увидит его…

Сосед о чём-то спросил его, он ответил, даже не заметив этого.

Хорошо, что успел позвонить в Комитет, что уезжает и будет через два дня. И попросил передать в Университет. Удивились, конечно, но ни о чём не спросили: выучка подполья — не задавать вопросов. Он потому и звонил туда. Чтобы ничего не объяснять и не рассказывать. Да и что он объяснит? Ведь может оказаться и ошибкой, случайным совпадением. А фотографии… случайное сходство. Индеец так и говорил, что Серёжа ничего не помнит, а может… и вправду — Андрей, просто уцелевший лагерник, тогда… Защемило сердце, предупреждая, что так думать не надо… Нет, он должен иметь в запасе и это. Надейся на лучшее, но готовься к худшему. Что может быть худшим? Его не обманывали, он сам… желал обмануться. Слишком невероятно такое стечение обстоятельств, такая удача… памятник в Джексонвилле, слова священника, рассказы индейца… он так хотел верить, что это Серёжа… спальню надо будет переделать в детскую, а он перейдёт в кабинет… стоп, опомнись, какая детская, Серёжа уже взрослый, ему… да, двадцать один год, как раз неделю назад исполнилось, тем более, мальчику нужна своя комната… школа, работа… с работой в Царьграде будут сложности, квалификации у мальчика никакой, но это решаемо, полно курсов для демобилизованных, повышения квалификации, переквалификации… через Комитет элементарно…

Самолёт тряхнуло ещё раз, послышалось недовольно-испуганное ворчание остальных пассажиров. Бурлаков на это не обратил внимания, а тряски он даже не заметил.

Сразу после смены Андрей пошёл смотреть квартиру.

Как и «Беженский Корабль» «Холостяжник» стоял на окраине Нового города, но с другой стороны. Деревья, пока строили, вокруг вырубили, а, может, их и вовсе тут не было, но сдвоенная старая берёза уцелела, и, подходя к дому, Андрей уже прикидывал, что стол для задушевных бесед и домино — нового поветрия в Загорье — лучше ставить именно там. А, может, и беседку, чтобы дождь не мешал.

Коменданта искать не пришлось. Крепкий мужик в полувоенном, похожий на Ванина, только руки-ноги целы — как их скажи, штампуют где-то — стоял у подъезда, разговаривая с молодой парой. «Не иначе соседи», — с удовольствием подумал Андрей, доставая из кармана смотровой ордер — голубую бумажку-талон с номером квартиры и печатью Комитета.

— Здрасьте, — весело улыбнулся он сразу всем троим.

Комендант кивнул, продолжая говорить:

— В Управу идите, у неё полдома, а половина у Комитета. Моё дело — принять и показать. Ну, и оформить, если согласны, а сам я не решаю, не я хозяин.

— Спасибо, — вздохнула женщина. — Но… но вы хоть знаете, есть ещё квартиры?

— Есть, — кивнул комендант. — Идите в Управу, — и, считая разговор оконченным, повернулся к Андрею. — Давай ордер.

— Пожалуйста.

Бросив короткий взгляд на ордер, комендант спросил:

— На шестой пойдёшь?

— А что, — очень спокойно ответил вопросом Андрей, — эта уже занята?

По номеру, как он сразу просчитал, его квартира могла быть не выше четвёртого этажа. Что на шестой этаж охотников мало, он ещё в Комитете услышал. В принципе его высота не смущала, но если другие не хотят, то чего он туда полезет?

— Да нет, — комендант внимательно оглядел его. — На последнем квартплата ниже.

— Интересно, — хмыкнул Андрей. — Но сначала эту посмотрим.

— Ладно, — не стал спорить комендант. — Пошли.

Парень от Комитета, значит, с ссудой, и одет хоть куда, так что этим его не прельстить, а о будущем думать — молод ещё, копить позже начинают. Когда ума прибавится.

Квартира, как и рассчитывал Андрей, была на четвёртом этаже. Двадцать третий номер. Комендант открыл дверь, и они в солнечную гулкую тишину пустой квартиры.

Андрей оглядывался с таким завороженным видом, что комендант рассмеялся.

— Ясно, парень. Берёшь.

— А? — очнулся Андрей. — Да, конечно, спасибо.

— Ладно, пойду за документами, осмотрись пока.

Андрей молча кивнул.

Когда за комендантом закрылась дверь, Андрей тряхнул головой и даже протёр глаза, будто просыпаясь. Неужели это его, в самом деле, его квартира, его дом? Да, Эркин — его брат, Женя и Алиска — его семья, но у человека должен быть свой, только свой дом. Вот эта комната, просторная, светлая, с жёлтым паркетом и весёлыми обоями, на двери и косяках и оконной раме блестит белая краска… Андрей подошёл к окну. Лоджии нет, а вид из окна хороший, и видно-то как далеко. Нет, не надо ему другого. Не гонись за лучшим — хорошее упустишь.

К возвращению коменданта Андрей уже обошёл и осмотрел всю квартиру, проверил краны в ванной и на кухне. Он подписал все бумаги, расписался в книге учёта и получил связку ключей от двери, газовый ключ от плиты и книжку квартплаты.

— Плата с сегодняшнего дня пойдёт.

— Понял, — тряхнул шевелюрой Андрей. — Как платить?

— До пятого числа за прошедший месяц.

— Ясненько. Вам платить?

— Мне. Можешь прямо в банке, а мне квитанцию сдавать.

— Обойдусь без банка, — отмахнулся Андрей. — Думаю, в воскресенье новоселье делать.

— Это уж твоё дело, когда переедешь.

Комендант попрощался, и Андрей остался полновластным хозяином своего дома. Он вышел на кухонную лоджию, осмотрелся. Здесь он тоже… и тут же решил: нет, не будет спешить. Впереди очень и зима, особо ему лоджия не понадобится. Так, только ящик для ледника поставить, не больше. Андрей вернулся в кухню, тщательно закрв за собой дверь на все три задвижки.

Он ещё походил по квартире, проверил, как работают конфорки у плиты, прикинул, где что поставит и сделает. Завтра школа, так что за всеми покупками в пятницу и в субботу после школы. Ладно. Спешить ему некуда, вся жизнь впереди. Он разобрал ключи. Пару Эркину, пару Жене, пару на свой брелок. Надо будет ещё один комплект сделать, чтобы был запасной. Сам он, пожалуй, не справится, ладно, и это успеется.

Уходя, он тщательно закрыл оба замка и, перепрыгивая через ступеньки, побежал вниз по лестнице. Он ещё в школу за Алиской успеет.

После работы Женя пошла за Алисой. Андрей хоть и предложил свои услуги, но, во-первых, ему надо идти смотреть свою квартиру, а во-вторых, он наверняка начнёт закармливать девчонку мороженым и шоколадом, или ещё что-нибудь придумает. Честное слово, иногда он не то что не старше, а младше Алиски. Она так и сказала ему вчера за ужином. А он только смеётся.

Уже подходя к школе, Женя увидела Андрея. Алиса, уже в курточке и с рюкзачком, нетерпеливо подпрыгивала на месте, держась за его руку, а он, почтительно склонив голову, слушал Нину Викторовну.

Первой увидела Женю Алиса. Она вырвала руку и с радостным криком: «Мама!», — побежала к ней. Женя с ходу поправила воротник её курточки и подошла к Нине Викторовне.

— Здравствуйте, как Алиса?

— Женя, всё в порядке, я по дороге расскажу, — не дал учительнице ответить Андрей. — Спасибо большое, Ника Викторовна, не смеем вас задерживать…

Женя строго посмотрела на него, и Андрей замолчал.

— Что-то случилось?

— Нет, — улыбнулась Нина Викторовна, — ничего страшного, — и посмотрела на Алису. — Ты ведь сама всё расскажешь маме?

— Ага, — вздохнула Алиса. — По дороге, можно, Нина Викторовна?

— Можно, — кивнула учительница. — Ты ведь умная девочка и сама всё понимаешь.

Они попрощались, Андрей забрал у Жени сумку с продуктами, Женя взяла Алису за руку, и они пошли домой.

— Второй день в школе, — сокрушённо начала Женя, — и уже… Что ты натворила?

— Ничего такого, — сразу ответила Алиса. — Ну, наподдала одному, и всё.

— Алиса!

— За дело наподдала? — поинтересовался Андрей.

— А то! — гордо ответила Алиса. — Будет помнить!

— Тогда ничего, — кивнул Андрей.

— Андрюша! — возмутилась Женя. — Как не стыдно, чему ты её учишь?

— А чего меня учить, я сама всё знаю, — заявила Алиса и заторопилась, увидев мамино лицо. — Ну, мам, я всё поняла, я в школе больше драться не буду. Он всё равно дурак.

— А на дурака нечего и внимания обращать, — очень серьёзным тоном, но, ухмыляясь, сказал Андрей.

— Алиса, — вздохнула Женя, — неужели ты не можешь вести себя хорошо?

— А чего он нас дикарями и тараканами обзывает? Будет обзываться, мы ему ещё наподдадим.

Женя с Андреем переглянулись, и оба сразу решили, что на этом разбор происшествия надо закончить.

— Больше не дерись, — всё же сказала Женя.

— Не буду, — охотно согласилась Алиса.

Она уже завладела рукой Андрея и выглядывала впереди лужу, чтобы, поджав ноги, пролететь над ней. Но улица, как назло, чистая.

У дома Женя решила зайти ещё к Мане и Нюре купить на утро молока и хлеба.

— Вы идите, я сейчас.

Понимая, что на конфеты рассчитывать нечего, Алиса согласилась. И тут их окликнул комендант.

— Морозы, за почтой зайдите.

— Да, Андрюша, сходи, возьми, — сразу улыбнулась Женя, забирая у него сумку. — От девочек, наверное.

Андрей пошёл к коменданту, и Алиса побежала следом за ним.

Сделав все покупки, Женя вышла из магазина, уверенная, что Андрей с Алисой уже дома, но они стояли у подъезда. Хмурый Андрей разглядывал какую-то бумажку, а сразу притихшая и посерьёзневшая Алиса стояла рядом и смотрела на него.

— Что случилось? — подбежала к ним Женя.

— Пока ничего, — Андрей забрал у неё сумку и отдал бумагу.

Это была телеграмма. Женя прочитала, как-то не поняла и потому перечитала короткий текст: «БЫЛ ДЛИТЕЛЬНОЙ КОМАНДИРОВКЕ НЕМЕДЛЕННО ВЫЕЗЖАЮ БУРЛАКОВ». Но… но как же это?

— Андрюша…

— Пошли, — хмуро и непривычно серьёзно сказал Андрей. — Дома поговорим.

Вокруг сновали люди, и Женя согласилась. Да, о таком лучше дома. И не сразу. Сначала поесть, убрать и… и надо обязательно дождаться Эркина.

Поэтому дома закипел обычный домашний водоворот. Но Андрей был серьёзен, не балагурил, не дразнил Алису и ел, явно не замечая вкуса. Алисе никто не делал замечаний, и даже не заметили, что она суп ела без хлеба. Потрясённая таким оборотом дела, Алиса не стала после обеда проситься ни в коридор, ни тем более на улицу, а ушла к себе в комнату и села читать заданное на завтра стихотворение, хотя выучила уже его в школе на самоподготовке после прогулки и обеда.

Женя мыла посуду, а Андрей сидел за столом, в который раз перечитывая телеграмму.

— Ну, Андрюша, как же так?

— А вот так, женя. Чёрт, и слинять некуда.

— Ты что?! Он же твой отец!

Андрей скомкал телеграмму.

— На фиг! Не нужен я ему. А он мне — тем более!

— Так нельзя.

— Так есть! Я ж… ладно, где он был? А? Смотри, май, июнь, июль, август, — Андрей загибал пальцы, — четыре месяца, а, это ж… это сто двадцать дней, и где он был? Таких командировок не бывает. Знаю я эти… командировки. Думал он, видите ли, решал. Профессор он, видите ли, председатель… — Андрей явно, чуть ли не демонстративно через слово проглатывал ругательства. — А я кто? Блатарь, недобиток, работяга в цеху, принеси-подай-пошёл вон. На что я ему? Сама подумай, женя. Четыре месяца ждал он, чего ждал? А теперь с чего-то приехать решил.

Женя расставила вымытую и вытертую посуду, вытерла стол и застелила его скатертью, поставила вазочку с цветами.

— Вот так. Пусть будет красиво. Успокойся, Андрюша.

— Да я спокоен, — Андрей разжал кулак и бросил на стол бумажный комок, разгладил его. — Да нет, Женя. Обидно, конечно. Вот мама бы нашлась, или сестрёнки, — он быстро посмотрел на Женю и невесело улыбнулся. — Что, не говорил тебе Эркин? — и кивнул, не дожидаясь ответа. — Не говорил. Умеет молчать братик. У меня же две сестры было. Аня, старше меня, и Милочка, младшенькая. У нас по три года разницы. Аня ещё до войны родилась. Мы тогда в Царьграде жили, мама рассказывала. Погибли они, Женя, все трое, и мама, и девчонки, замордовали их на допросах. Я один остался.

— Андрюша, ты не один.

Он зло мотнул головой, но Женя села напротив, взяла его за руки и повторила:

— Ты не один. Мы же вместе.

— Да, — он заставил себя улыбнуться. — Да, у меня есть брат, невестка, племянница. И больше мне никто не нужен, Женя.

Женя кивнула, но возразила:

— Он твой отец.

— Ну, — Андрей вдруг ухмыльнулся. — А вот это ему ещё надо доказать. Вот пусть… Игорь Александрович Бурлаков и докажет, что я, Андрей Фёдорович Мороз — его сын. А то разлетелся… пусть докажет.

Женя покачала головой.

— Ладно, — Андрей мягко высвободил руки. — От Царьграда до нас за день не доберёшься, и даже за два. Дождёмся Эркина и чего-нибудь придумаем. Брат у меня старший, умный. Не боись, Женя, всё будет нормально.

Женя вздохнула.

— Хорошо, Андрюша. Конечно, дождёмся Эркина.

— Я к себе пойду, — встал Андрей. — У меня там уроки, то да сё.

— Ой, — спохватилась Женя. — А квартира?

— Потом, — отмахнулся Андрей.

Ему было уже не до квартиры. У себя в комнате Андрей задёрнул шторы, отгораживаясь от всего, включил настольную лампу и разложил учебники. Завтра этих уроков нет, а по тем ещё ничего задать не успели, но надо же себя чем-то занять.

Убрав в кухне, Женя разгладила скомканную Андреем телеграмму и, оставив её на столе, пошла к Алисе. Что бы ни было у них, у Алисы жизнь должна продолжаться как обычно.

Уроки Алиса сделала ещё в школе, и Женя только проверила их, потом они вместе собрали и подготовили всё на завтра. Потом поужинали. Андрей ел быстро, молча и сразу ушёл опять к себе.

— Мам, а Андрюха уроки делает?

— Да.

— А чего он такой? Он двойку получил?

— Нет, — улыбнулась Женя.

— А чего тогда?

Женя вздохнула.

— Я тебе потом объясню.

Алиса на секунду задумалась.

— Ладно.

Они сидели на кровати Алисы, в комнате было уже совсем сумеречно, почти темно. Женя хотела встать включить свет и задёрнуть шторы, но Алиса удержала её.

— Мам, давай ты мне расскажешь что-нибудь.

— Ладно, — согласилась Женя, — расскажу, а потом сразу спать.

— Ага, — Алиса подлезла под её руку и привалилась к её боку. — Про Русалочку, ага?

Женя тихо засмеялась и начала рассказывать.

Вылет задержали, и в Сосняках Бурлаков оказался позже, чем рассчитывал, и последний автобус на Загорье уже ушёл. Но он и не собирался ехать на автобусе.

На стоянке междугороднего такси стояла всего одна машина. Услышав про Загорье, водитель присвистнул.

— Не ближний свет. И когда там будем, обратно ж порожняком пилить придётся.

— Оплачиваю оба конца, — твёрдо ответил Бурлаков. — И обратно как хочешь, а туда побыстрее.

— Двадцать пять, и к самому дому доставлю.

— Идёт.

Обычно он садился рядом с водителем, чтобы заодно и поговорить: ведь никогда заранее неизвестно, чем обернётся такая встреча и разговор, но сегодня сел сзади: говорить не хотелось. Водитель, немолодой уже, в гимнастёрке под шофёрской курткой, видимо, понял это и, уточнив адрес — Цветочная улица, тридцать первый дом — потом уже всю дорогу молчал и даже радио — машина была новомодная, со встроенным радиоприёмником — сделал чуть слышным.

Покачиваясь на мягко-упругом сиденье — шоссе больше походило на хорошо укатанный просёлок — Бурлаков думал о своём. Сейчас сразу к Морозам, время позднее, так что должны быть дома. Поблагодарить, узнать адрес Серёжи. А если он на работе? Сразу туда, а если… нет, сколько можно эти «если» перебирать. Ах чёрт, ну почему так нелепо получилось, четыре месяца письмо ждало его, валялось в никому не нужной груде конвертов. Сердце-вещун… чепуха, ничего не вещает сердце. Серёжа хочет быть шофёром… Ну, это мальчишеское, это пройдёт. Конечно, водить машину надо уметь, и все Бурлаковы были «рукастыми». Человек должен всё уметь. И знать. Всё о немногом и немного обо всём. Школа… мальчику надо учиться. Вечерняя школа… ладно, что-нибудь придумаем.

Стемнело, и водитель включил фары. Ехали быстро, но Бурлакову мучительно хотелось поторопить. Но и сказать ничего не мог.

Господи, если ты есть, если бы я верил в тебя, господи… бледное лицо Риммы с закушенными губами…белоголовый мальчик в трогательно-полосатой пижамке спит, зарывшись в подушку… Милочка в обнимку со своим мишкой… Анечка… он зашёл к ним, постоял над каждым. Ни один не проснулся.

— Береги детей, Римма.

Нет, он не сказал этого. Вслух не сказал. Но подумал. И Римма услышала и ответила.

— Я постараюсь.

Тоже про себя сказала. Но он услышал. В прихожей они обнялись, Римма поправила ему шарф.

— Будь осторожен.

— Со мной всё будет в порядке.

Да, с ним всё обошлось. А они… Господи, сделай так, чтобы это оказалось правдой, чтобы его встретил Серёжа, милый, ласковый и весёлый мальчик…

Освещённые улицы города возникли внезапно. Машина и раньше проносилась сквозь какие-то маленькие городки, но сейчас водитель, не оборачиваясь, сказал:

— Загорье, — и уточнил: — Цветочная?

— Да, — вздрогнул Бурлаков. — Тридцать один.

Цветочную улицу нашли быстро, но она закончилась на девятнадцатом номере. Дальше проезд загораживала тёмная вверху и полосатая внизу от белых стволов берёзовая роща.

— Вот чёрт! — выругался водитель. — В объезд придётся.

— Нет, решил Бурлаков, достал и протянул ему деньги. — Я дойду. Спасибо.

Водитель, принимая деньги, внимательно посмотрел на него.

— Подождать?

— Нет, не надо. Спасибо.

Бурлаков вышел из машины и захлопнул дверцу. Прежде, чем развернуться и уехать, водитель пожелал ему удачи. Но он не услышал.

В роще было светлее, чем казалось снаружи. Во всяком случае тропинку он различал. А когда он вышел к оврагу, сияющие окна и фонари на той стороне показались нестерпимо яркими.

Как он шёл зимой? Вроде с другой стороны, но это неважно. Вон и ступеньки, и лёгкий, даже не мостик, а переход, оставляющий воду открытой, без перил, но устойчивый. Ну вот, вот и… какой подъезд? Помнится… да, левое крыло, тогда вот этот.

На лестнице кто-то с ним поздоровался. Он ответил, даже не поняв, кто это. Длинный коридор с множеством дверей. Вот и семьдесят седьмая. Тот же коврик в красно-зелёную клетку.

Бурлаков перевёл дыхание и нажал кнопку, белую пуговку на чёрном кружке. За дверью залилась трель звонка, потом послышались шаги и молодой мужской голос сказал:

— Я открою. Кого это принесло?

Щёлкнул замок.

Андрей старался сосредоточиться, но в голову лезло совсем другое, абсолютно не относящееся ни к русской грамматике, ни к физике. Нет, так он только ошибок насажает. Андрей достал учебники на завтра. Математика… брать алгебру или геометрию? Или оба сразу? Ладно, тяжесть невелика, так что оба, и две тетради тогда. Историй тоже две. История России и Мировая. Наверное, мировую, всё-таки мир древнее России, а начинать надо с древнейшего, старшие всегда впереди, и за пайком, и к стенке. И литература. По литературе тетрадь точно в линейку, а по истории? Схемы, таблицы — он ещё вчера на перемене просмотрел учебник — клетка будет удобнее.

Он перекладывал книги, надписывал тетради. Ученика Мороза Андрея… чёрт, как же не вовремя эта телеграмма. Теперь что, дома не ночевать, в облаву главное — на глаза не попасться, переждать, а своя ещё не приспособлена, спать на полу и есть из пригоршни неудобно, да и не в этом дело, имя-то его там прописано, по имени через Комитет найдут его запросто, значит, что? У девок ночевать? Каждую ночь в новой постели. Чтоб не высчитали, не выследили, зайцем солёным бегать. Да, докатился колобок. В аккурат до лисьего носика. Ну… поплясать — попляшу, надо — так и песенку спою, а там уж не обессудьте, мной и подавиться можно.

Андрей собрал на завтра портфель и подошёл к шкафу. Книг на полке прибавилось. Потихоньку подкупал летом. Надо будет как-нибудь в воскресенье в Сосняки смотаться, там всё-таки книжный не чета Загорью. Читать что-то серьёзное он сейчас не мог, и потому взял книжку рассказов. «И смех, и грех». Рассказики на страничку, много на две, но ухохочешься. Даже Эркину понравилось.

И только лёг на диван с книгой, только начал вчитываться и даже хмыкнул водном месте, как зазвенел звонок.

Кого ещё там принесло?!

Андрей сердито хлопнул об диван книгой и побежал в прихожую, твёрдо уверенный, что шуганёт любого… от души. Кто б там ни был, но нашёл, сволочь, время по гостям шляться!

Из ванной смутно доносился шум воды — значит, Женя моет Алису на ночь. Ну так тем лучше. Он крикнул, что откроет, и щёлкнул замком.

Несколько секунд они стояли, глядя друг на друга. И одновременно Бурлаков, снимая шляпу, шагнул вперёд и сказал:

— Здравствуйте, мне кого-нибудь из Морозов.

А Андрей, налегая на дверь, чтобы захлопнуть её перед пришельцем, огрызнулся:

— Нету такого! Вали отсюда!

Но выпихнуть Бурлакова ему не удалось. Тот оказался неожиданно сильным.

Ударить его Андрей как-то не смог, и Бурлаков вошёл.

— Однако вы не гостеприимны.

— Какой есть. Вали отсюдова, понял, нет!

Бурлаков сначала растерялся, но уйти он не может, нет, что это за парень, откуда он взялся? Высокий, светловолосый, с растрёпанный шапкой кудрей, кто это? Лицо, вроде, знакомое, где-то он уже видел…

— Ну, чего лупишься? Глухой если, так я тебе уши враз прочищу!

Андрей распалял, заводил себя, но получалось плохо. И растерянное лицо Бурлакова не помогало, даже мешало.

На шум выглянула из ванной Женя. Звонка она за плеском воды и восторженными взвизгами Алисы — та обожала «шторм и бурю» в ванне — не расслышала и сначала просто увидела, что Андрей с кем-то разговаривает.

— Ой, пришёл кто? Андрюша…

Они оба обернулись к ней, и Женя узнала Бурлакова.

— Ой, Игорь Александрович, здравствуйте, Андрюша, это ж…

— Он адресом ошибся, Женя, — твёрдо ответил Андрей. — Ты иди, я с ним сам разберусь.

— Нет, как же, ты что, — Женя порывисто оглянулась. — Алиска, быстренько вылезай и вытирайся, — и зачастила: — Игорь Александрович, вы раздевайтесь, проходите, я сейчас чай поставлю, Андрюша проводи в гостиную, я мигом, Алиса, быстренько, надевай халат, ну же, Андрюша, это же Бурлаков, Игорь Александрович, ну же…

Сопротивляться её натиску было невозможно, и Андрей буркнул:

— Знаю, встречались. Ну, пошли, раз так.

И, не оглядываясь, вышел из прихожей в большую комнату.

Бурлаков, застыв на месте, смотрел ему вслед. Андрюша? Это… это и есть Андрей Мороз?! Но…

— Игорь Александрович, вы проходите, мы вас не ждали…

Женя запахнула халатик. Господи, как же неудачно получилось, он же, бог знает, что подумает, не прибрано, она в халате, Андрюша не в себе, и Эркина нет, ну… ну… ну, надо же что-то делать.

— Игорь Александрович, вы проходите, мы вам рады.

Из ванной высунулась мордашка Алисы, и, ойкнув, Женя метнулась туда.

Бурлаков положил на вешалку шляпу, снял и повесил плащ. Он не то, чтобы успокоился, а перестал, как когда-то говорилось в царьградских переулках, вибрировать, или, если по-алабмски, трепыхаться. Что бы ни было, но сегодня, сейчас он узнает всю правду, и с недоговоренностью будет покончено, раз и навсегда. Перед зеркалом пригладил волосы, поправил галстук и прошёл в гостиную.

Андрей уже включил свет и задёргивал шторы. Услышав за спиной шаги, он резко обернулся. Смерил вошедшего насмешливо пристальным взглядом. И получил в ответ такой внимательный, но очень серьёзный взгляд.

— Ну? — первым не выдержал Андрей. — Никак узнать нельзя, так, что ли? — а так как Бурлаков молчал, по-прежнему разглядывая его, продолжило: — Встречались, как же, как же, как сейчас помню.

— Андрюша, — в комнату вбежала уже в платье Женя, бросила на стол сложенную скатерть. — Я чай поставила, помоги.

— Я… — начал Бурлаков.

Но Андрей, отодвигая от стены стол, чтобы можно было сесть четырём, и разворачивая хрустнувшую крахмалом белую скатерть, перебил его:

— Как же, как же, знаем, наслышаны. Бурлаков Игорь Александрович, профессор и председатель. И чего ж с такой высоты, за раз не доплюнешь, да такого туза в наше захолустье занесло? Мы люди простые, сермяжные, не по нашему рылу честь такая. Женя, чайник кипит.

Женя настороженно посмотрела на него, но вышла. И Андрей шагнул к Бурлакову.

— Чаем, так и быть, напоим. И сваливаешь отсюда, тут же. И чтоб я тебя в жизни больше не видел. Понял?

— Нет, — твёрдо ответил Бурлаков. — Ты… ты Серёжа?

— Кто-о?! — почти искренне удивился Андрей. — Как это вы меня назвали?

— Серёжа, — уже уверенно ответил Бурлаков. — Серёжа, это же ты.

Андрей издевательски ухмыльнулся.

— Ошибочка ваша, прохфессор. Андрей я, Мороз Андрей Фёдорович.

Андрей шутовски тряхнул головой в полупоклоне, но глаза у него оставались злыми, и улыбка смотрелась оскалом.

Бурлаков перевёл дыхание. Руки он спрятал в карманы пиджака, чтобы парень не увидел, как у него дрожат пальцы. Он выдержит, всё выдержит, и ему же ещё тогда, зимой, говорили, что мальчик всё забыл, но это не страшно. Главное… главное — убедиться, что этот парень именно он, его Серёжа, что нет ошибки, случайного совпадения. А сейчас… успокоиться самому и успокоить парня.

— Хорошо, пусть будет Андрей.

— Не будет, а есть, — отрезал Андрей.

Он чувствовал, что сейчас сорвётся, и потому заставил себя отвернуться, выйти в свою комнату.

Бурлаков остался один. Он достал сигареты и огляделся в поисках пепельницы. Да, зимой комната была пустая, с ещё не выветрившимся запахом хвои от рождественской ёлки, а сейчас… стол и дюжина стульев вдоль стены. Зал для танцев… Зачем? Но тут же забыл об этом. Потому что в комнату вошёл, плотно прикрыв за собой дверь, Андрей. Поставил на стол, тяжело пристукнув, стеклянную пепельницу и достал из кармана сигареты. Закурив, бросил пачку на стол, предложив не словом, а жестом. Бурлаков закурил свою и свою пачку так же бросил на стол.

— Смотри-ка, — насмешливо хмыкнул Андрей. — Гордый, значит. Ну, так зачем приехал?

— Ты сам знаешь, — ответил Бурлаков.

И Андрей решил выложить заготовленное.

— Так кого ищешь? Может, — он снова усмехнулся, — я не разобрал с одного-то разу.

— Серёжу. Кого ещё мне искать? — с грустной улыбкой ответил Бурлаков.

— Нет Серёжки-Болбошки, — отрезал Андрей. — Пылью лагерной стал, — и густо покраснел, сообразив, что прокололся.

Бурлаков ошеломлённо открыл рот, но тут в комнату вошла Алиса.

— Здрасьте, — чинно начала она.

Вообще-то её уже уложили спать, но услышанное было настлько интересным, что требовало немедленного уточнения. Тем более, что открывались весьма радужные перспективы. И поэтому она вылезла из постели и отправилась на поиски истины.

— Здравствуй, — улыбнулся ей Бурлаков.

В первый момент Андрей даже обрадовался полученной передышке: надо было срочно выпутываться из западни, в которую он сам себя так опрометчиво загнал.

— А я вас помню, вы зимой приходили, — вела Алиса светскую беседу и уточнила: — С тортом.

— Верно, — Бурлаков любовался ею, румяной, беловолосой и голубоглазой, в розовой с оборочками пижамке.

Улыбался и Андрей. Чего Алиска не упустит, так это «тортовый интерес». Но следующие слова Алиски оказались настолько «не в масть», что он даже растерялся.

— Вы Игорь Александрович Бурлаков, — Алиса не хотела оставить никаких неясностей.

— Тоже верно, — кивнул Бурлаков.

— И вы Андрюхин папа.

Бурлаков схватил открытым ртом воздух, не в силах говорить, а Алиса продолжала:

— Вы же даже похожи, правда-правда. А раз вы ему папа, а он мне дядя, то мне вы дедушка. Правильно? — и сама ответила: — Всё правильно. Вот.

Бурлаков и Андрей посмотрели друг на друга и одновременно отвернулись, уставившись на Алису.

— Алиса! — в комнату влетела Женя. — Ты почему встала?! Немедленно в постель!

— Он мой дедушка, — стала объяснять Алиса.

Но тут пришёл в себя Андрей.

— Заткнись! — рявкнул он, ударом гася сигарету и хватая Алису в охапку. — Шас так врежу…!

Это уже не игра, и Алиса завопила тоже всерьёз:

— Пусти! Я Эрику скажу, он тебе всё на хрен оторвёт!

— Алиса?! — ахнула Женя.

— Я тебе сейчас всё сам оторву, — пообещал Андрей, унося ругающуюся сразу на двух языках Алису.

Женя беспомощно посмотрела на Бурлакова и выбежала следом. И почти тут же вернулся красный взлохмаченный Андрей.

— От меня научилась, — обиженно бурчал он. — Я один, что ли, на весь город…

И это бурчание было так знакомо Бурлакову, что он рассмеялся.

— Что, влетело?

— А ты не встревай! — тут же огрызнулся Андрей. — Принесло тебя. Четыре месяца думал, примеривался и на тебе, заявился.

— Вы что, телеграмму не получили? Я был в командировке, в поле.

— Ага, в Поле, с Полей, на Поле и под Полей, — издевательски заржал Андрей. — А может, с Машей. А ещё с Катей, Дашей и Глашей. И как там травка? Мягонькая?

— Ты что несёшь? — этого Бурлаков не мог спустить. — Ты с кем разговариваешь?

— С профессором, — немедленно отпарировал Андрей. — Знаем мы это… как ты аспиранток консультируешь.

— Ты…? Ты откуда это…? Вы же спали. Мы никогда при вас… Мама…

— Маму не трожь, — голос у Андрея внезапно охрип, в нём заклокотали невыплаканные ещё тогда слёзы. Всё равно он прокололся, ну так игры закончены, и получи своё, сполна и от души. — Она жизнь за тебя положила. Ты-то выжил, наверху теперь, это нас по тюремному полу размазали, на трамваях прокатили, а ты… жируешь, отсиделся в своём подполье и сейчас… ты… — он задохнулся и замолчал.

Трамваи, при чём тут трамваи? Бурлаков внезапно понял при чём, о чём ему сказал Серёжа. Его… его детей и жену… нет, этого не может быть, нет!

— Серёжа… сынок…

— Заткнись, — ломая спички, Андрей закурил, глубоко, чтоб до самого нутра дошло, затянулся, медленно выпустил дым и повторил: — Заткнись.

И пока Женя вносила и расставляла чашки с блюдцами, тарелку с печеньем, тарелку с бутербродами, вазочку с конфетами и чайник с заваркой, они молчали. Андрей курил, привычно спрятав сигарету в кулаке, чтоб ни огня, ни дыма снаружи не углядели, а бурлаков смотрел на него.

Всыпав Алисе, отругав Андрея и немного поплакав в ванной, Женя уже успокоилась, по крайней мере — внешне.

— Андрюша, кипяток принеси, пожалуйста.

Андрей, вздрогнул и, погасив сигарету, вышел со словами:

— Сейчас, Женя.

— Игорь Александрович, — Женя постаралась улыбнуться. — Вы извините нас.

— Ничего-ничего, Женечка, — машинально ответил Бурлаков. — Всё нормально.

— Игорь Александрович, вы не переживайте так, Андрюша, он…

— Вот и я, — Андрей внёс чайник, пытливо оглядел Женю и Бурлакова. — И об чём тут речь?

— О тебе, — улыбнулась Женя. — Какой ты хороший.

— Ну, Женя, это уж совсем лишнее, — Андрей поставил чайник на стол и, передвигая чашки, продолжил, демонстративно игнорируя Бурлакова. — Про себя я всё сам знаю, ещё ты и брат мой, а остальным незачем, — и, будто только сейчас увидев, насмешливо Бурлакову: — Садитесь, чай пить будем.

Женя немного суетливо разлила чай, вздрагивающим голосом предложила Бурлакову бутербродов и печенья. Он покачал головой, благодаря и отказываясь. Андрей насмешливо прищурился.

— Что, профессор, не по нутру?

Бурлаков поднял на него глаза, но ответила Женя.

— Андрей, прекрати!

— А чего? — немедленно заблажил блатным плаксивым голосом Андрей. — А чего я такого сказал?! Они-то, прохфессора, и едят не по-нашенски, им везде лафа, кому война — тётка зла, а им так и мать родна.

— Прекрати, — тихо сказал бурлаков.

Андрей пренебрежительно хмыкнул, но замолчал.

— Игорь Александрович, вы надолго к нам? — дав сделать несколько глотков, начала Женя.

— Как приехал, так и уедет, — твёрдо сказал Андрей. — Вот сейчас чаю напьётся, на халяву, Женя, и уксус сладок, и умотает, и скатертью ему дорога, чтоб нам век его больше не видеть.

— Андрей! — не выдержала Женя. — Ну нельзя же так. Он же твой отец! Игорь Александрович…

— Женя! — не дал ей договорить Андрей. — Это ещё доказать надо, это раз…

— Что? Что тебе надо доказывать?

— Мне? Мне, Женя, ничего, а вот ему, — Андрей взмахом головы показал на Бурлакова, — ему надо. Он должен доказать.

— Андрей! Вы же похожи даже.

— Сходство ещё не доказательство, аналогия — не тождество! — Бурлаков вздрогнул и как-то странно посмотрел на Андрея, но тот не заметил этого и продолжал: — И мало ли кто на кого похож. Или не похож. Ну, вот, Женя, смотри. Мы с Эркином братья, а сходство есть? То-то!

Андрей победно улыбнулся и стал допивать свой чай. Бурлаков, к удивлению Жени, явно успокоился и даже будто повеселел. Он тоже взял себе бутерброд и стал с аппетитом есть, прихлёбывая остывший чай. Ложечку он оставил в чашке и, отпивая, придерживал её указательным пальцем, прижимая к краю рядом с ручкой. Его благодушие насторожило Андрея. Он подозрительно оглядел Бурлакова, задержался взглядом на его руках, потом посмотрел на свою, державшую чашку с ложечкой так же, и медленно густо покраснел. Но заставил себя спокойно допить и поставить чашку на стол.

— Андрюша, ещё…

— Спасибо, Женя, потом. И, — он улыбнулся, — я у себя дома, захочу, сам налью. Ну, так ак, профессор?

Бурлаков улыбнулся с не менее ехидной насмешкой.

— Жалко, что ты на Эркина не похож. Он умный.

— Та-ак, — угрожающе протянул Андрей. — Ты смотри, какой шустряк. Так ты что, и сюда лапу тянешь?

— Раз Эркин тебе брат, то мне он сын, — твёрдо ответил Бурлаков.

Женя изумлённо ахнула. Андрей проглотил готовое сорваться с языка ругательство и тихо со злобой ответил:

— А это как он решит.

— Я подожду, — кивнул Бурлаков.

— Тогда я вам чаю налью, — храбро улыбнулась Женя и потянулась к чайнику.

Андрей дал ей наполнить чашку Бурлакова и взялся за чайник. Налил себе чаю. Да, лопухнулся он, чего там, прокол за проколом, но ещё не всё потеряно. Эркин за него, это точно, увезти себя он не даст, и сказал он профессору-председателю ещё не всё, терять уже нечего, можно отпустить душу.

— Так зачем ты приехал?

— Тебя увидеть, — спокойно ответил Бурлаков.

— Так виделись уже, — Андрей ухмыльнулся. — Говорили даже. Я же — шваль, мусор уголовный, Женя, не красней, это он сам меня так назвал. И на какого чёрта я ему такой нужен?

— Подожди, подожди, — Бурлаков напряжённо свёл брови. — Я сказал такое? Тебе? Не было этого. Не могло быть!

— Я говорю, значит, было, — Андрей с удовольствием отхлебнул чаю, оставив на этот раз ложечку на блюдце. — Так на что профессору-председателю блатарь-недобиток, а?

— Постой, когда это было?

— Не помнишь, значит, — Андрей самодовольно откинулся на спинку стула.

И по этому движению Бурлаков узнал. Так вот почему сразу показался знакомым.

— Так там, в Атланте, был ты?!

— Я, — Андрей зло улыбнулся. — И всё, что мне полагалось, я ещё тогда от тебя услышал. Теперь ты четыре месяца думаешь, на что, дескать, можно мусор употребить, и заявляешься. Так на что, для какого, — он издевательски подмигнул, — такого дела я понадобился, а?

— Почему ты не подошёл? — словно не сл\ыушал его Бурлаков.

— А я подошёл, — Андрей оглядел стол и взял печенье. Намазал маслом и пришлёпнул другим печеньем. — Так что всё сказано, услышано и понято. Понял?

— Почему ты не подошёл? — повторил Бурлаков. — Не назвал себя?

— Кого? А на хрена тебе Андрей Мороз сдался? — Андрей дожевал своё сэндвич, взял сигареты и закурил. — Женя, ты не волнуйся. Он сейчас уйдёт.

— Не решай за меня.

— Ты ж решаешь за других, — Андрей пустил дым к потолку. — А я тебе не шестёрка, и ты мне не пахан, чтоб я по твоему слову дышал.

Значит, тот наглец в лагере был Серёжей. Чёрт, как нелепо всё вышло.

— Мне сказали, что ты погиб. Дважды.

— А хоть трижды. Я тебе ясно сказал. Серёжи Бурлакова нет. И не ищи его.

— Андрюша…

— Нет, Женя, я знаю, что говорю. Ты, — Андрей говорил, сдвинув языком сигарету в угол рта, твёрдоглядя сквозь дым на Бурлакова. — Ты, когда уходил, знал, что так будет. И ушёл.

— Послушай, это была война.

— Знаю. И что победа цену имеет, тоже знаю. Ты свою цену заплатил, а я свою. И ты к моей, — Андрей чуть повысил голос, — победе не примазывайся.

Женя с отчаянием смотрела на него. Он улыбнулся ей, затянулся, докуривая сигарету и размял окурок в пепельнице.

— Женя здесь, а то бы я тебе по=другому объяснил. Чтоб дошло. А то какой-то непонятливый профессор попался.

Женя беспомощно посмотрела на Бурлакова. Но на того выпады Андрея вроде не действовали.

Бурлаков рассматривал Андрея, не слушая, вернее, не слыша его слов. Да, Володька, вылитый Володька, младший брат Риммы, такой же упрямый, обидчивый, но Бурлаковская кровь сильнее, дед тоже любил завернуть такое, что ломовые битюги на дыбы вставали, и голову он вскидывает как дед. И неважно, что он там говорит, главное — жив, Серёжа выжил.

— Зря лыбишься, — ворвался насмешливый голос.

Бурлаков вздрогнул.

— Извини, задумался.

Женя вышла поставить подогреть чайник, и Андрей решил добивать, пока Эркин не пришёл. Тот с работы, усталый, а тут вместо отдыха возись с этим придурком.

— Вали отсюда.

— Опять сначала, — заставил себя улыбнуться Бурлаков. — Не надоело?

— Не твоя забота. Не понял если, я тебе по-простому салазки загну.

И услышал неожиданное.

— Не нарывайся. А то сдачи получишь.

— Та-ак.

Доводить до ножа Андрею, конечно, не хотелось. По многим и очень веским причинам. Но отступать тоже нельзя. И выкинуть его до прихода Эркина надо. А тот сел, как привинтился, и ничего его не берёт.

Бурлаков смотрел на него открыто, в упор. Вот этот злобный, ощерившийся на весь мир зверёныш — его Серёжа?! Что же с ним сделали? Но это не страшно. Главное, что он жив.

Этот взгляд мешал Андрею сосредоточиться на злобе, и он вдруг по-детски жалобно попросил.

— Уйди, а? Ну, уйди сам по-хорошему.

— Почему ты гонишь меня? — тихо спросил Бурлаков.

— Да потому, что без тебя мне хорошо. Не нужен ты мне.

— Нет, Серёжа…

— Я Андрей, — со сразу вскипевшей злобой поправил его Андрей. — Я ж сказал тебе. Ты лагерную пыль видел когда? На плацу, где поверки, из крематориев как пепел ссыпают, видел? Там ищи. А я — Андрей Мороз, и ты мне — никто, понял? Не докажешь, намертво стоять буду. Ссуду скажешь вернуть, председатель хренов, верну, сдохну, а проживу без тебя и без денег твоих. А увезти меня, хрен выкуси, — Андрей всё злее пересыпал фразы руганью, уже не дразня, а всерьёз. — Зубами рвать, падла, буду, ты, гнида… — и осёкся, увидев Женю.

Женя внешне очень спокойно поставила на стол чайники, словно не заметив покрасневшего Андрея, села, налила Бурлакову чая и заговорила об Андрее.

— Андрюшу все любят у нас, и на работе, и в школе. Он позже остальных учиться начал, и не только догнал, но и первым закончил. На одни пятёрки. И на работе. Другие по году в учениках сидят, а Андрюшу через квартал в рабочие перевели.

Андрей, растерянно полуоткрыв рот, слушал Женю и ничего не понимал. А Женя уже перешла к бытовым проблемам.

— У Андрюши и своя квартира будет, уже дом построили, обставить только надо, издесь у него комната своя. Я понимаю, вам, Игорь Александрович, конечно, хочется, чтоб ему хорошо было, но у Андрюши вс1 есть. Андрюша, ты бы показал, какая комната у тебя, и книг ты сколько накупил.

Бурлаков живо обернулся к двери, ведущей, как он понял, в комнату андрея, но тот одним прыжком сорвался с места и загородил собой дверь.

— Не пущу! Шмон по ордеру только, понял?

— Андрюша! — ахнула Женя. — Он же отец тебе.

— Без ордера только своим, — упрямо повторил Андрей.

Что Женя своим рассказом пытается заставить Бурлакова не забирать его, он догадался, но подыгрывать не стал.

Бурлаков ответить не успел. Потому что открылась входная дверь и Женя метнулась в прихожую.

— Эркин, наконец-то!

Андрей перевёл дыхание и улыбнулся. Теперь он не один. А вдвоём они — сила!

Ещё подходя к дому, Эркин заметил, что свет горит во всех окнах, кроме Алискиной комнаты. С чего это? Ну, Женя его ждёт, но либо на кухне, лимбо в спальне, ну, у Андрея свет, зачитался, наверное, как обычно, а в большой-то почему? Плотные шторы не давали разглядеть внутренность, и он начал тревожиться. Взбежал по лестнице, подошёл к своей двери и, доставая ключи, прислушался. Вроде слышались голоса, но… но там что-то странное, и, тревожась всё сильнее, открыл дверь.

Одновременно он услышал голос Андрея, злой, на той грани, где слова уже не важны, а достают нож, и тут к нему на шею кинулась Женя.

— Женя, что случилось?!

— Он приехал! Эркин…

— Кто?! Женя, кто?

— Он. — Женя как-то забыла, что Эркин даже о телеграмме не знает. — Он, Бурлаков, Андрюшин отец.

Отец? Эркина вдруг шатнуло, он даже ухватился за дверной косяк, чтобы устоять.

— И… — он выталкивал слова сквозь сведённое судорогой горло. — И что теперь?

— Андрей… он как не в себе, он… успокой его.

Эркин кивнул, заставил себя перевести дыхание и, как был, не переобуваясь и не сняв джинсовой куртки, вошёл в гостиную.

Стол выдвинут и накрыт для чая. Андрей в дверях своей комнаты, загораживает её, а за столом седой, памятный ещё по лагерю…

Увидев Эркина, Андрей радостно улыбнулся.

— Во! Здравствуй, брат.

— Здравствуй, — кивнул Эркин.

Бурлаков повернулся к нему и встал.

— Здравствуйте.

Ему, улыбаясь, протягивали руку, и Эркин ответил на рукопожатие, тоже улбынулся. Но глаза его оставались встревоженными.

Вбежала Женя с чашкой.

— Эркин, садись, ты с работы, чаю…

Помедлив, Эркин кивнул.

— Да, Женя, я сейчас, — и Бурлакову: — Извините.

В прихожей он снял и повесил джинсовку, переобуваться всё-таки не стал, мало ли что, да и неудобно при таком госте в шлёпанцах, вымыл руки и вернулся в гостиную. Женя ему уже налила чаю, и он сразу, едва сев за стол, отхлебнул горячей сладкой с приятной горчинкой жидкости.

Сел к столу и Андрей.

— Вот, брат, смотри, кто приехал.

— Вижу, — ответил Эркин.

Он не знал, как спросить о самом главном: когда Бурлаков заберёт Андрея и можно ли будет им потом если не видеться, то хотя бы писать друг другу, он же только грузчик, да ещё бывший раб, а Андрей теперь не простой работяга, репатриант из угнанных, каких сотни и тысячи, а сын председателя всесильного Комитета. И спросил о другом. Но тоже важном.

— Вы получили письмо? Женя написала вам тогда, весной.

— Да, — кивнул Бурлаков. — Получил. Но я был в поле, в экспедиции и прочитал, когда вернулся.

Он видел, что Эркин не понял его слов про поле и экспедицию, но не место и не время объяснять. Парень чем-то сильно встревожен, почти напуган.

— Как на работе?

— Спасибо, — вежливо улыбнулся Эркин. — Всё в порядке, — посмотрел на Андрея и решил попробовать выяснить не впрямую, а с подходом. — Ты уроки все сделал?

— Русский весь, и физику. По биологии почитать ещё надо. А ты?

— Русский сделал, — Эркин улыбнулся Жене, успокаивая не так её, как себя: ну, раз Андрей говорит об уроках, значит, завтра он ещё здесь, а за ночь они обо всём договорятся.

Эркин пил чай и смотрел на Андрея. Будто запоминал, будто в последний раз видит. Андрей почувствовал, понял этот взгляд и сразу напрягся. Нет, гнать этого придурка к чёрту, пока, в самом деле, до ножей не дошло.

— Ну, брат, как он тебе?

— Кто? — не понял вопросы Эркин.

— А вот сидит. Четыре месяца думал, надумал и припёрся. Он, вишь ли, отец и права имеет.

— Какие права? — глухо спросил Эркин.

— А любые. Помнишь, читали?

Похолодев, Эркин кивнул. Эти статьи читали всем «Кораблём». Даже те, кто газету ни на завёртку, ни на закрутку не возьмёт, эти читали, передавая из рук в руки. Что родители ищут потерянных в войну детей, находят и забирают, что если нет документов, то по воспоминаниям, по родинкам опознают, что лучше, чем с родными, нигде и никак не будет, что родная кровь всего сильнее, а права родительские нерушимы… Словом, все тогда перепугались. Ведь половина, а то и больше приёмные, записанные, кого в угоне, а кого прямо на дороге подобрали. И не местный писака сочинил, а из столичных газет перепечатали. Это от власти, не прямой приказ, но предупреждение: готовьтесь, дескать. Они тогда решили, что им бояться особо нечего: Алиса Жене родная, кровная, он — муж Жени и в метрику Алисе отцом вписан, а от Андрея отец — по словам самого Андрея — отказался, так что… рано радовались, выходит. Не понял чего-то, значит, тогда Андрей, вот и… Заявился. Прямо, как писали, что приезжают и… с концами. И у него все права. Он — отец.

— Он твой отец, — тихо сказал Эркин.

— Ага, — неожиданно легко согласился Андрей. — А ты мне кто? — и, не дожидаясь слов Эркина, сам ответил: — Брат. Значит, и тебе он отец.

— Что-о?! — Эркин даже вскочил на ноги, сжав в кулаке ложечку.

Оторопело посмотрел на Бурлакова, снова на Андрея. И Андрей, увидев, как медленно исподволь темнеет и тяжелеет лицо Эркина, решил, что игра сделана и надо добивать.

— Что? — он издевательски улыбнулся Бурлакову. — Замандражировал, профессор?

К его удивлению, Бурлаков радостно улыбнулся. Андрей понял, что опять прокололся, не то слово выпустил, и решил быстренько поправиться, да и фразу надо закончить.

— Отказываешься?

— И не думаю, — рассмеялся Бурлаков. — Ни мандражировать, ни отказываться не буду. Твой брат — мне сын.

— Так что, папаня это твой теперь, Эркин, — нарочито заржал Андрей. — Люби и почитай.

Звякнув, упали на стол обломки ложечки. Медленно, как-то деревянно, Эркин повернулся и вышел из гостиной. В наступившей тишине было слышно, как хлопнула дверь спальни. Андрей растерянно посмотрел на Бурлакова, на Женю.

— Чего это он?

Бурлаков не понял, из-за чего сорвался Эркин, что это за разговоры о родительских правах, но что произошло нечто резко, а может, и непоправимо изменившее ситуацию, это-то он понял.

Женя сорвалась со стула и выбежала. Снова хлопнула дверь спальни.

Андрей уже не улыбался. На глазах Бурлакова играющий, придуривающийся мальчишка стал настоящим битым опытным блатарём. Он видел таких. И в Сопротивлении, и раньше, в экспедициях.

В гостиную вошла Женя, бледная, с тёмными глазами на пол-лица.

— Иди к нему. Он лежит и плачет.

Эркин? Плачет?! Андрей швырнул на стол ложку, рывком встал и вышел. Женя прошла к столу и села.

— Игорь Александрович, — она говорила очень спокойно, но с убеждённостью правоты. — Я думаю, вам лучше уехать.

Бурлаков молча смотрел на неё, и Жене стало его нестерпимо жалко. И как глупо, нелепо всё получилось. Ведь можно было по-хорошему договориться. Что Андрей останется жить в Загорье, хотя бы на три года, пока не кончит школу, получит аттестат, квалификацию… А Андрей устроил такой безобразный скандал. И Эркин теперь, господи, с Эркином-то что делать? Андрей пошумит и успокоится, бывало же уже, а Эркин — она-то уж его знает — будет ещё месяц сам не свой ходить. Но и Бурлакова жалко. Услышать такое от сына… после такой разлуки… Ведь если все, вся семья погибла, и они одни вдвоём, то надо держаться друг за друга, а не гнать. Ну, с Андреем она уладит, постарается уладить, не такой уж он дурак, как представляется.

— Игорь Александрович, я постараюсь успокоить Андрюшу, но вам… нет, понимаете, Андрей не уедет из Загорья. Здесь его дом, они, в самом деле, с Эркином как братья, нет, просто братья.

— Я понимаю, — кивнул Бурлаков. — Вы думаете, мне лучше уйти?

— Сейчас, да, — твёрдо ответила Женя. — Потом… Я напишу вам.

Бурлаков снова кивнул, взял свою чашку. Чай давно остыл, н глотнул и поставил её на стол. Теперь они сидели и молча ждали, когда вернутся Эркин и Андрей.

В спальне было темно, и Андрей, влетев туда, сначала даже не увидел Эркина, только услышал сдавленное клокочущее дыхание и хриплое:

— Закрой дверь.

Андрей закрыл дверь и подошёл к кровати, присел на корточки у изголовья. Глаза уже привыкли к темноте, и он увидел, что Эркин лежит ничком, зарывшись лицом в подушку и обхватив её руками.

— Эркин… — тихо позвал Андрей.

— Чего тебе?

— Эркин, я… я не хотел… ну, чего ты… мы же вместе…

— Если ты дурак, то я при чём, — и вдруг, к удивлению Андрея, заговорил по-английски: — За что ты меня так? Он твой отец, у вас одна кровь, а ты меня… за что? Люби и почитай… Как тогда… Что я тебе сделал, что ты так…

Чего? — искренне не понял его Андрей, так же перейдя на английский. — Ты о чём, Эркин? Я не понимаю?

— А не понимаешь, так уйди. Уйди, понял?

— Ты… — растерялся Андрей. — Ты гонишь меня? Эркин?!

— Нет, — Эркин перешёл на русский. — Нет, но решай сам.

— Ясно, брат, — так же по-русски ответил Андрей и встал. — Сейчас я всё сделаю, и мы опять будем вместе.

Он резко повернулся и вышел. В гостиной посмотрел на сидевших за столом Женю и Бурлакова.

— Женя, ты иди к Эркину.

Женя внимательно посмотрела на него и осталась сидеть.

— Как хочешь, — пожал он плечами и повернулся к Бурлакову. — А ты вставай и уходи. Я из-за тебя мать и сестёр потерял. А теперь и брата теряю. Уходи.

Бурлаков посмотрел на Женю и встал.

— Хорошо, я уйду.

— И не возвращайся. — припечатал Андрей.

Женя укоризненно посмотрела на него и встал.

— До свидания, Игорь Александрович. Андрюша, проводи.

— Всенепременно. И прослежу, чтобы не задерживался.

В прихожей, пока Бурлаков одевался, Андрей стоял рядом и, не отрываясь, с тяжёлой злобой смотрел на него. Вышла в прихожую и встала рядом с Андреем Женя. Держа шляпу в руках, Бурлаков склонил голову.

— До свидания, Женя, — посмотрел на Андрея.

— Прощай, — сразу жёстко сказал Андрей.

Бурлаков улыбнулся ему.

— Ты жив, поэтому до свидания.

И ушёл.

Андрей ещё постоял, прислушиваясь, будто боялся, что тот вернётся, наконец повернулся к Жене и победно улыбнулся.

— Отбились!

Но на лице Жени не было радости.

— Иди ложись, — устало сказала она. — Тебе завтра рано.

Андрей посмотрел на часы и ухмыльнулся.

— Уже сегодня.

— Ну вот. Иди ложись, я всё сама уберу.

Открылась дверь спальни и вышел Эркин.

— Я всё сделаю. Мне во вторую.

Лицо его было спокойно, но Андрей уже видел его таким. После той нелепой ссоры с Фредди в мышеловке, когда Эркин вызверился на Фредди из-за пустяка, подзатыльника, и психанул чуть не в полную раскрутку.

— Идите, — повторил Эркин. — Я сделаю. Иди, Женя.

Женя подошла к нему и мягко положила руку на его плечо.

— Всё в порядке, Эркин.

— Да, — он повернул голову и губами коснулся её руки. — Да, Женя, у нас всё в порядке.

И улыбнулся Андрею.

Обратный маршрут ему не рассчитывали, но Бурлакова это и не заботило. Утром в Сосняки и оттуда самолётом. Прямого рейса на Царьград нет, опять придётся на перекладных. Но это всё неважно. И что до утра хоть на вокзальной скамейке поспать, тоже. Да… да и зачем вокзал, когда он может пойти к Асе. И это не гостиница, после которой неизбежны всякие разговоры, слухи и толки.

Асин адрес он помнил и шёл уверенно. Итак… Серёжа жив, это первое, нет, первое, что этот парень, Андрей Мороз, и есть его Серёжа, ладно, неважно, Серёжа жив, всё помнит, а ведь Эркин тогда, зимой, говорил, что Андрей всё забыл и никогда не говорил об отце. Врал? Вряд ли, парень кажется предельно честным, да и вообще ложь «не в национальном характере», хотя Гришка говорит, что индейская правдивость такой же миф как русское гостеприимство и американская скупость, ладно, по хрену, нашёл о чём думать, его Серёжа жив, господи, да хочет мальчик жить в этом захолустье, пусть живёт, может, это даже и к лучшему, тихая размеренная жизнь, где все всех знают и сегодня, как вчера, а завтра, как сегодня, после всего перенесённого это даже полезнее, чем царьградская суета. Здесь о нём заботятся, он учится, крыша над головой, друзья — всё у мальчика есть.

Он старался не думать о беспощадных, жестоких словах, об обвинениях, в которых ему не оправдаться, не думать о том, что сын выгнал его, сказал, что без него лучше, что… да пусть говорит, что хочет, нет, он не может думать об этом, не хочет, нет, не сейчас. И почему мальчик Фёдорович? Фёдор… Фёдор Мороз, кто он, усыновивший его Серёжу и давший ему своё имя? Вот кого тоже надо бы найти, узнать…

Бурлаков невольно усмехнулся: давненько у него не было соперников. Пожалуй, ещё с жениховских времён, когда он отстаивал внимание Риммы, а потом… при малейшей заминке он сам уходил, а чаще соперников просто не было. И может, да, скорее всего, реакция Серёжи объясняется благодарностью к тому, Фёдору Морозу, попросить, что ли, Мишку поискать того по своим каналам, хотя бы следы, самому шарить по архиву уже некогда. Серёжа… Серёжа жив, это главное, и не думай больше ни о чём. Сглупил, конечно, сорвавшись, но пока живы, всё поправимо.

А вот и Асин дом — обычный провинциальный стандарт на четыре квартиры, кирпичный низ, деревянный верх. Квартира… да, она говорила, второй этаж, слева. Деревянная лестница заскрипела под его шагами. Есть звонок. Отлично. Короткий, длинный, два коротких, второй длинный, пауза до пяти и ещё три коротких. Она не могла забыть.

Первый же звонок разбудил Селезнёву, но ей казалось, что она ещё спит. Короткий, длинный, два коротких… она села в кровати, зажимая рукой бешено заколотившееся сердце. Что это?! Почудилось? Приснилось? Это же сон, нет, это только сон. Но после пятисекундной паузы три коротких звонка. Не приснилось и не почудилось. Она встала и, как была, в одной рубашке, не зажигая света, пошла к двери. И вместо нормального: «Кто там?» — сказала:

— Как сердцу выразить себя?

Из-за двери знакомый голос ответил:

— Другому как понять тебя. Это я, Ася.

Она распахнула дверь.

— Входи, Крот.

Пароль исключал любые расспросы, и Селезнёва просто ждала его слов, готовая ко всему.

— Мне надо в Сосняки утром. Я отдохну у тебя.

— Конечно, вот на диване. Раздевайся и ложись. Я сейчас.

В крохотной гостиной — она же столовая и кабинет — стоял старый, но вполне крепкий диван. Бурлаков снял и повесил на спинку стула пиджак, опустил узел галстука и расстегнул манжеты. Он, сидя на диване, расшнуровывал ботинки, когда Селезнёва, уже в халате, принесла подушку, две простыни и одеяло.

— Ага, спасибо, Ася. Простыни лишнее, обойдусь.

— Я же сказала, раздевайся. Сменки нет? Ну вот. Я хоть наскоро простирну и выглажу. Поедешь в приличном виде.

Он медлил, и она засмеялась.

— Ты никак стесняешься, Крот.

— Нет, — улыбнулся Бурлаков. — Просто устал.

— Тогда ложись и спи. Тебя когда будить?

— Сам проснусь. Ты-то сама когда уходишь?

— В семь.

— Годится, — кивнул Бурлаков, развязывая галстук.

Когда Селезнёва вышла, он быстро разделся, постелил себе и лёг. И войдя забрать его вещи, она застала его уже спящим.

Против обыкновения, ни Женя, ни Андрей не спорили с ним. Эркин убрал со стола, вымыл посуду и пошёл в ванную. Женя и Андрей наверняка уже легли, и он не стал запираться. Мылся долго, но без особого удовольствия. Да, всё обошлось, Андрей с ним, вот только на душе погано.

Когда он выключил воду и раздвинул занавес, то увидел Андрея. Тот сидел на краю ванны и явно ждал его. Эркин снял с вешалки полотенце и стал вытираться.

— Яне хотел обидеть тебя, — начал первым Андрей.

— Я знаю, — вздохнул Эркин.

Он вытер голову, помотал ею, чтобы волосы стряхнули остаток воды, и надел халат. Сел рядом с Андреем.

— Отсюда я не уеду, — Андрей стукнул кулаком по бортику. — Мёртвым увезут!

— Эркин кивнул.

— Может, и обойдётся. Я… всегда на твоей стороне. Но он — твой отец. У него права на тебя, понимаешь? И кровь у вас одна, — Эркин покосился на красного насупленного Андрея, невесело улыбнулся. — Я тоже, конечно, сдуру психанул. Ты ж не думал… понимаешь, это нас, — он заговорил по-английски, — рабов, так ставили и приказывали. Это твой отец, люби и почитай. Я ж рассказывал тебе. Я и… меня надзиратель, Грегори, лупцевал, что я к Зибо, мне его отцом дали, непочтителен, а тут… я и вспомнил.

— Я не хотел, брат. Прости меня.

Эркин вздохнул, коснулся свои плечом плеча Андрея и ответил по-русски:

— Я понимаю. Ты тоже… извини меня. Сорвал тебе игру, да?

— Ничего. Пока он убрался, а там… там видно будет. И… кровь, говоришь? Мне ты роднее. И Женя. И Алиска, — Андрей вдруг фыркнул. — Знаешь, чего она отчебучила? Заявилась в пижаме. Что если он мне отец, а я ей дядя, то он ей дедушка. Представляешь?

— Как это? — не понял сразу Эркин и, тут же сообразив, покрутил головой. — Надо же придумать.

— Во хват девчонка, ничего своего не упустит и чужого прихватит, — сеялся Андрей.

Рассмеялся и Эркин.

— Да, смешно. Ладно, пошли спать, поздно уже.

— Пошли, — согласился Андрей.

Они одновременно встали и вышли из ванной.

В спальне было темно, но дышала Женя не по-сонному. Эркин привычно щёлкнул задвижкой, сбросил халат на пуф и нырнул под одеяло. Женя повернулась к нему и обняла, поцеловала в щёку.

— Устал, милый?

— Нет, Женя, что ты, — Эркин мягко обнял её, привлекая к себе. — Женя, я… я не знаю, что теперь делать.

— Ничего, — Женя снова поцеловала его. — Будем жить, как жили. Всё будет хорошо, Эркин.

— Ага-а, — протяжным, уже сонным выдохом согласился он.

Женя поцеловала его уже спящего и тихо вздохнула. Как-то оно всё теперь будет.

* * *

Беженское новоселье в «Холостяжнике» прошло шумно и весело. Гудели всем домом: ещё бы нет?! Ведь пустые квартиры остались только на верхотуре. Так что… кто вселился, кто вселяется, кто присматривается. В субботу после школы Андрей с Эркином ещё по магазинам ходили, покупали и затаскивали. Как муравьи. А в воскресенье пришли совсем рано, а дом уже шумит. Еле успели свалить всё принесённое, как в дверь зазвонили.

Народу пришло много: и из бригады Андрея почти все, и Колька с Миняем и Санычем, и из их класса. Андрей сам удивился, сколько у него оказалось знакомцев и друзей.

Обычная, знакомая уже по прошлым таким же праздникам, суета. Мыли и натирали полы, вешали карнизы и люстры, в ванной и на кухне шкафчики, полочки, вешалки для полотенец и всяких мелочей. В кладовке стеллаж и верстак, а в прихожей не просто вешалка, а целый шкаф, да ещё с антресолью. Гомон, весёлая ругань, обрывки песен…всё как у всех, как и положено. Потом сидели за накрытым прямо на полу угощением, и он благодарил всех пришедших к нему на новоселье. Ему удалось удержать голос, но глаза — сам почувствовал — предательски заблестели, и даже носом пришлось шмыгнуть.

Женя с Эркином хотели остаться, помочь убрать, но Андрей запротестовал.

— Нет уж, нет уж, я сам.

Женя, улыбаясь, погладила его по плечу.

— Хочешь хозяином себя почувствовать, да, Андрюша?

Он молча кивнул. Эркин крепко обнял его.

— Ну, на счастье тебе, брат.

— Спасибо, брат, — Андрей ткнулся лбом в его плечо, похлопал по спине. — Я зайду завтра.

— В любой час, Андрюша.

— В любой час, — повторил за Женей Эркин. — У нас ты всегда дома.

Андрей кивнул.

— Я знаю. Спасибо вам.

Женя поцеловала его.

— Спокойной ночи, Андрюша.

— Спокойной ночи.

— На смену не проспи.

— Ни в жисть. Спокойной ночи.

Закрыв за Женей и Эркином дверь, он выждал, пока они спустятся на пролёт, и вывернул до отказа задвижки обоих замков. Ну всё, да, надо ещё им с лоджии помахать.

Андрей быстро прошёл через кухню на лоджию и сразу увидел внизу Эркина и Женю. Они стояли и, запрокинув головы, рассматривали окна и лоджии. Увидев Андрея, помахали ему. Он помахал в ответ.

Ну, вот и они ушли, и небо уже тёмно-синее, и ветер заметно прохладный. Андрей вернулся в кухню и тщательно закрыл за собой дверь. Он один, в своём доме. На кухне занавески зелёные с золотистыми ромашками, а на плите чайник, ярко-красный, в белый горошек, и такие же кастрюли, он специально купил именно этот набор, чтоб никак не походил на тот, грязинский, он помнит голубые с чёрными пятнами отбитой эмали кастрюли, даже запах каши… Андрей тряхнул головой. Не обижайся, мама, я всё помню, но это уже моя жизнь.

Подарки большей частью уже разобрали, разложили, повесили и поставили, но в комнате громоздилась ещё вполне приличная куча вещей, ожидавших своей участи.

Андрей вытащил и развернул перину. Двуспальная ему ни к чему, а вот так сложить её вдвое по длине, то помягче будет. А под перину вот это покрывало, Женя говорила, ладно… вот тебе под спинку мягкую перинку, сверху на перинку белую простынку, вот тебе под ушки мягкие подушки, одеяльце на пуху и платочек наверху… смешно, но до сих пор помнит, мама читала, как же полностью? А! «Усатый-полосатый». Смешно. Всё погибло… ни перинки, ни простынки, ни подушки не видать, а усатый-полосатый… ну, усов, положим, нет, а полосатым походил, жив полосатый, и память жива…

Сделав постель, Андрей завёл подаренный на новоселье будильник — язва какая Лапин, морда веснушчатая, дескать, не проспи, ну, ему на смене отыграет, есть там зацепочки, чтоб прищучить шутника — и поставил на пол у изголовья, решив остальное разобрать завтра. Спешить-то ему некуда. А вот это… это сейчас. Он взял из кучи вещей книгу. «Дни поражений и побед. Роман-хроника». И на титульном листе неуклюжие, написанные с явным усилием буквы. «Андрею. Будь счастлив, друг. Семён.» И сегодняшняя дата. Седьмое сентября сто двадцать второго года. Книга дорогая, он видел её в книжном магазине, четыре рубля без малого, для Семёна — большая трата. Но смотри, как догадался, не посуду, не что другое по хозяйству, а книгу на новоселье подарить. Андрей положил книгу возле будильника — ляжет и почитает немного — и оглядел комнату. Ладно, эту он по-своему сделает, опять же спешить некуда и незачем, читать и писать пока на кухне можно, а уроки он вовсе у Эркина делать будет, неохота ему эту «стенку», как все про неё толкуют, что холостяку самое оно, вот неохота и всё! Ладно, подумаем, прикинем, в Сосняки съездим…

Зато ванная сделана — ни убавить, ни прибавить, брат старался, не кто-нибудь! Андрей разделся и встал под душ, задёрнул полупрозрачный сине-зелёный занавес и пустил воду.

Смыть пот и грязь, конечно, приятно, кто спорит, но и полоскаться, как Эркин, который, дай ему волю, сутками бы из воды не вылезал, он не может. А — вдруг подумалось — Эркин и вправду из морских или там озёрных индейцев, есть же такие, или были, и это у брата память предков? Надо будет кутойса расспросить. Или в библиотеке посмотреть.

Так, теперь стирка. Если не накапливать, то это нетрудно и недолго. Рубашка, трусы, носки. А может… может, и впрямь рубашки в прачечную сдавать, чтоб выстирали и выгладили по всем правилам. Удобно, кто спорит. Но это когда побольше смен накопится.

Закончив стирку, Андрей развесил всё на сушке, огляделся… Вроде, порядок, и голышом, гася по дороге за собой свет, зашлёпал в комнату. А чего? Он у себя дома, может ходить как хочется.

Джинсы, рубашка, бельё на завтра уже приготовлены. Он лёг и взял книгу. Перелистал. Но глаза бездумно скользили по строчкам, и Андрей отложил книгу. Встал, выключил свет и лёг уже окончательно.

Всё, началась его самостоятельная жизнь. И нужно будет подкупить белья, нательного и постельного, да и прочей мелочёвки, не хочет он разорять то своё гнездо, у Эркина, там тоже его дом. А хорошо было… все пришли. Кроме тех, той пятёрки, но ведь только-только вчера познакомились, кто он им…

…В субботу на занятия пришли все, расселись, как и в прошлом году. Никто не бросил учёбу. А на седьмом уроке даже прибавилось.

Когда после шестого урока все шумно повалили к выходу, они втроём — Тим, Эркин и он сам — повернули по коридору в двадцать пятый кабинет, где по новому расписанию теперь будут уроки шауни. И вот здесь их ждал сюрприз: пятеро индейцев стояли у двери и курили с весьма независимым видом. Он сначала подумал, что те просто так, сами по себе, но тут открылась дверь и кутойс — опять в форме с наградами и нашивками — улыбнулся им.

— Заходите, не будем ждать звонка.

И индейцы зашли тоже. Значит, что, тоже на занятия? И Тим пошёл на своё обычное место в углу, хотя раньше на шауни садился с ними, третьим за первый стол. А он сам и Эркин сели как раньше. А индейцы у окна. Чтоб не оказаться между ними и Тимом, а то мало ли что. Это-то он сразу сообразил. Кутойс оглядел их и заговорил на шауни, медленно, сразу переводя на русский непонятные слова, впрочем, их оказалось не так уж много, и они всё поняли. Затем заполнил журнал, для чего они все поочерёдно называли себя и говорили, кто где живёт и работает, тоже всё на шауни. Он никак не мог понять, чего эта пятёрка припёрлась: они-то язык знают, и, когда кутойс раздавал всем книги и прописи, по-камерному тихо сказал это Эркину. И услышал такой же по-камерному тихий ответ:

— А писать не умеют.

Прописи получили все. И учебники одинаковые. Буквари. А дальше урок пошёл уже как и положено в любой школе. Читала эта пятёрка и впрямь не лучше них, то и дело застревая и спотыкаясь. Но зато им ничего переводить не надо. Хотя все потом переводили. Вопрос-ответ, и прямо, и вперекрест, когда спрашивают на одном языке, а отвечать надо на другом…

…Андрей повернулся набок, привычно сворачиваясь под одеялом. Ничего, всё обойдётся и образуется. Нормальные парни, а что зверимся пока друг на друга, так обнюхаемся и приладимся, привыкнем. На перемене уже нормально курили. Ничего, всё будет хорошо, и на фиг ему профессор не нужен, и без него проживёт. Пусть он там, в Царьграде своём со своей Машенькой, а хоть и Дашенькой… Я от лагеря ушёл, от Найфа ушёл, от Империи ушёл, а от тебя… и подавно…