Нет, здорово, что они не стали завязываться с пахотой, это ж какую ещё головную боль на себя бы повесили. И так… как попадаешь в имение, так и не присядешь, столько хлопот и забот. Джонни за неделю чернеет и худеет.

— Как это раньше лендлорды такими беленькими да рассыпчатыми были, а?

— Это было раньше, Фредди.

Они сидят у камина, наслаждаясь не так теплом огня, как тишиной и спокойствием. Джонатан благодушно вздыхает, расслабленно оседая в кресле.

— Бегали надзиратели, работали рабы, а теперь…

— Теперь мы крутимся, — кивает Фредди. — И бегаем, и работаем. Слушай, зачем нам посёлок?

— Мне бидонвилль на моей земле не нужен, — твёрдо отвечает Джонатан.

Бидонвилль — сляпанные из чего попало лачуги — сооружали себе бывшие рабы по всем имениям, где сгорели или разрушились бараки.

— Допустим, — Фредди задумчиво отпивает. — Ну, а барак куда? Снесём? Он же ещё крепкий, раз. И наши из него не особо рвутся, это два. И что это даст нам, три. Достаточно?

— Вполне. Отвечаю не по порядку, а по существу. С полного обеспечения они перейдут на зарплату.

— Это выгоднее?

— Безусловно, — и по-прежнему разнеженно: — Вычеты эффективнее с зарплатой. Барак малость подремонтируем, и это жильё для временных работников и гостей. И когда они в бараке — они вместе, а в посёлке каждый сам за себя. И ещё аренда за дом и прочее будет капать.

— Без выкупа? — поинтересовался Фредди.

Джонатан хмыкнул.

— Резонно. Нужен стимул. Двадцать лет увеличенной аренды, и дом твой. Но без земли.

— Резонно, — очень похоже хмыкнул Фредди. — Но учти, с понедельной оплатой будем привязаны хуже прошлого выпаса.

Джонатан хмуро кивнул.

— Верно. Надо продумать.

— Вот и займись, — Фредди допил свой стакан и встал, — а то в мелочевке вязнешь. Я на боковую.

— А думать не собираешься? — съязвил Джонатан.

— Я — ковбой на контракте, — Фредди поставил свой стакан в бар и потянулся, упираясь кулаками в поясницу. — Ковбою думать вредно: скорость на стрельбе теряется. А на контракте и незачем. На то лендлорд есть. Какой никакой, а пусть своим делом занимается.

— Ла-адно тебе, — Джонатан тоже допил свой коктейль и встал. — Иди, ковбой, я уберу.

— Хоть такая от тебя польза.

Оставив последнее слово за собой, Фредди вышел.

Джонатан негромко рассмеялся ему след.

Но, в принципе, Фредди прав. В Колумбии у них на зарплате двое основных и временные почасовики, зарплатой ведает Грымза, и у неё — мисс Джулии Робертс — комар носа не подточит. Раз в месяц проверяешь счета и выписываешь новый, а дальше она сама. С Грымзой им повезло. А здесь… задействовать можно только Стефа. Так… оставить ему наличку в конвертах, а к Рождеству всё равно конечный перерасчёт. Нет, не получится. Вешать на Стефа вычеты за обеспечение и штрафы нельзя. Это надо самому. Ладно, всё равно в этом году будет прежняя система. Для посёлка пока только место подбирается, чтобы всех устраивало и хозяйству не мешало. Тут не до переезда, до стройки ещё далеко. Ладно, это в полном смысле слова не горит. А вот скотную подремонтировать к зиме надо, особенно стойло для Монти. Уже вполне приличным быком смотрится и вообще… на перспективу.

С мыслями о Монти Джонатан и заснул.

* * *

И двух дней не прошло — снова праздник. Иван Купала. Грех не отпраздновать.

— Конечно, Андрюша, — согласилась Женя. — Но на всю ночь…

И Эркин сразу замотал головой.

— Нет, Андрей, мы-то отоспимся с утра, А Жене в первую. И вообще… нам баба Фима рассказывала, интересно, конечно, но… — он замялся.

— Холостяцкий праздник, понял, — кивнул Андрей. — Как раз для меня, — и с увлечением продолжил: — Сразу после смены и пойду, как раз успею.

Женя рассмеялась.

— Ох, Андрюша…

— Ага, — согласился он, вставая. — Я такой. И ох, и ах, и ой-ё-ёй!

Рассмеялся и Эркин, невольно любуясь братом. Хорошо как всё у него получается. И с девчонками уладилось. Письмо от них пришло, что всё хорошо, рады за Андрея, что тот выжил, вернулся на Родину и родню нашёл, и что, как будете в наших краях, то заезжайте. Хорошо им Андрей написал. И не поссорился, и сказал, что к ним не вернётся. И те всё правильно поняли.

— Ну, кто куда, а я на боковую, — закончил Андрей своим обычным присловьем. — Эркин, ты в душ?

— Иди, — улыбнулся Эркин. — Я потом.

— Понял. Женя, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Андрюша, — улыбнулась Женя и, когда Андрей вышел, протянула руку и погладила Эркина по плечу. — Ты хотел пойти на праздник?

Эркин перехватил её руку и поцеловал.

— Нет, Женя, ты же не можешь пойти, а без тебя и мне там делать нечего., - Женя молча смотрела на него, и он продолжил: — Я на выпускном об одном жалел. Что тебя нет. Правда, Женя.

— Но… но, Эркин, у тебя же должна быть своя жизнь, ты же не можешь…

— Жизнь без тебя мне не нужна, — твёрдо ответил Эркин, перебив Женю.

Прислушался и встал.

— Андрей закончил, я пойду.

И вышел.

Так твёрдо, даже жёстко Эркин говорил очень редко. Она по пальцам одной руки могла бы пересчитать, когда он перебивал её, или о чём-то просил, или не соглашался с ней. Но Женя так же твёрдо знала, что, он, решив что-то, уже от своего решения не отступает. Ох, ёжик, ёжик… Она убрала со стола, приготовила всё на завтра, чтобы с утра спросонья не суетиться лишнего.

В ванной, как всегда после Эркина, чистота и порядок. Только халатов нет, его и Андрея. А на полочке в душе приготовлены её мочалка и мыло. Это, конечно, Эркин позаботился. Сейчас она быстренько обмоется и ляжет. Жаль, конечно, что на праздник они не пойдут. Как им рассказывали, это должно быть очень интересно — она даже хихикнула, вспоминая кое-что из рассказов, — но… но на работу же надо с утра. Нет, конечно, работа важнее. Она же не договорилась заранее об отгуле. Когда Андрей приехал, ей без звука дали, но это же были действительно «особые обстоятельства», а не гулянка как сейчас…

Женя вздохнула, повесила полотенце на место и оглядела себя в большом высоком зеркале. А она очень даже ничего-о-о. Не хуже других была бы. Но нет, правильно решила. И не в работе дело, а в Эркине. Он ревнивый, а там купания эти и прочее, кто-нибудь посмотрит не так, а он ведь горячий, не дай бог… тогда он же чуть не убил Рассела.

Когда она вошла в спальню, Эркин уже спал. Женя сбросила халат на пуф, достала из-под своей подушки и надела ночную рубашку, быстро расчесала волосы и заплела косу, выключила лампу и нырнула под одеяло.

Эркин сонно, не открывая глаз, вздохнул и потянулся. Женя осторожно, чтобы не разбудить, погладила его по груди.

— Спим, милый.

И тут же заснула сама.

Ночь на Ивана Купала. Да, он читал и слышал, но вот участвовать… это же совсем другое дело.

— Пойдёмте за цветком папоротника?

Лёгкая насмешка в голосе Аристарха Владимировича не обидела Громового Камня.

— Да, я никогда не видел, как цветёт папоротник. На Равнине он размножается спорами.

Мирон Трофимович с удовольствием рассмеялся.

— В одиночку его не найдёшь, — улыбнулась Агнесса Семёновна.

— Мы с Джинни пойдём, — он подмигнул ей. — Вы согласны?

Джинни покраснела и кивнула.

— Ну, тогда всё в порядке, — рассмеялась Полина Степановна. — Чтоб Джинни, да не нашла!

— Да уж, — Галина Сергеевна оторвалась от своих бумаг. — В нашем лесу медвежью берлогу найти…

— Да ещё с персональной ванной! — фыркнула Калерия Васильевна.

Теперь смеялись все.

Учителя собирались в отпуск, разбирая скопившиеся бумаги, ученические работы, методички… это с ума сойти, сколько хлама, и откуда он только берётся?

— Коллеги, не забудьте про отчёты.

— Я тебе, Мироша, первой сдала, и где он?

— Поля, первой ты мне сдавала отчёт на педпрактике.

— Дцать лет тому назад, — кивнул Аристарх Владимирович, роясь в листах гербария. — Был такой случай в твоей жизни, но он остался единственным. Агнесса, клевер у тебя?

— Да, держите.

У Громового Камня тоже была своя полка в одном из шкафов, правда, почти пустая. Вернее, совсем пустая. Но он положил туда аккуратно переписанные конспекты проведённых уроков и бесед, несколько рисунков «на индейские темы», сделанных в младшей группе, три листка итоговой работы у взрослых… Ничего, это только начало. А пойдёт он опять в племенном. Форма неуместна, брюки и рубашку жалко: костры, поиски кладов и прочее… веселье, а ничего другого у него просто нет. Отпускные дадут в пятницу. Немного, но ему должно хватить до сентября, до полной нагрузки в школе и часов в Культурном Центре. Интересно, сможет ли он выкроить на костюм? Не на «тройку», конечно, но хотя бы брюки и пиджак, и ещё две рубашки, и галстук… К сентябрю надо собрать. На чём он сможет сэкономить? Да, отчёт сдать. Хиленький отчёт, конечно, но у него и часов было… кот больше наплачет.

— Мирон Трофимович, вот отчёт.

— Спасибо, Гриша.

— Встречаемся в четверг?

— Да, в десять.

— Я зайду за вами?

— Да, спасибо. В семь?

— Да. Пока дойдём, будем вовремя.

Расходились весело, будто отпуск уже начался. А разве нет? Осталось-то… в четверг итоговый педсовет, в пятницу зарплата, и до двадцать пятого августа…

Громовой Камень шёл уверенно, но медленно и покинул Культурный Центр последним. Пологое широкое крыльцо уже опустело. Как и площадь. Ну, что ж, до семи он успеет сходить в школу, вернуться домой и переодеться… По времени — да, лишь бы нога не подвела. Ему ещё всю ночь ходить. Или в школу в четверг, после педсовета? Но он уже спустился по ступеням, пересёк площадь и пошёл по в нужном направлении. Теперь второй переулок налево.

У школьной калитки Громовой Камень остановился, оглядывая просторный из-за пустоты двор. Здесь будут сад, цветник, огородик, а там спортплощадка, а вон там — площадка для игр. Ну и что, что пусто, школа только начинается. Проект он видел, с директором говорил, двадцатого августа он придёт сюда, в свой класс, и уже не почасовиком, а учителем. Он пересёк двор, снова поднялся по ступеням, нет, вполне терпимая крутизна, толкнул дверь.

Гулкий, пустой и светлый вестибюль, пустые и очень тихие раздевалки с рядами шкафчиков, пустые доски объявлений и расписания. О! Нет, два аккуратных листка. Он остановился и внимательно изучил незамысловатые тексты. Запись в школу в канцелярии, с десяти до семи, а в субботу с десяти до трёх. Родительские собрания по классам двадцать седьмого августа в шесть вечера. Всё правильно, всё как надо.

На стук его палки и шагов из канцелярии выглянула русоволосая маленькая женщина в очках. Громовой Камень уже знал её — Анна Алексеевна, секретарь — и весело поздоровался.

— Здравствуйте, Анна Алексеевна.

— Здравствуйте, Громовой камень, — ответно улыбнулась она. — Пришли посмотреть?

— Да.

— Возьмите ключ, — позвала она его.

— Спасибо.

Он вошёл в канцелярию, и анна Алексеевна сняла с доски и протянула ему ключ с деревянной биркой.

— Мебель ещё не привезли.

— Я знаю.

Она понимающе и немного грустно улыбнулась.

— Просто подышать?

Громовой Камень молча кивнул.

Да, он знает, что такое пустая школа. Тогда, в Эртиле, в школе шёл ремонт, а они помогали, их — старшеклассников — попросили остаться на каникулы помочь, и он не поехал в стойбище, тогда и научился малярничать, класть штукатурку и ещё многому другому, а когда ремонт закончился и все ушли, он так же бродил по пустой школе и воображал. Он уже знал, что пойдёт в педагогический класс. И готовился. И были ещё школы. В обломках мебели и осколках стёкол, и трупах. И те школы были не пустыми, а мёртвыми.

Громовой Камень открыл дверь и вошёл в класс, очень пустой и очень светлый. И даже доска уже висит. Он встал спиной к ней и оглядел открывшееся перед ним, одидающее его слова пространство. Ну вот, это его школа, его класс. Мебель завезут, цветы на окнах… плакаты, таблицы… Да, за этим надо будет съездить в Ижорск, в методкабинет при департаменте. Лишь бы в Царьград в представительство не пришлось мотаться. Такую поездку он не потянет. Нет, школа пустая, а не мёртвая, он чуствует это…

…Разговор у костра, мужской разговор, разговор равных.

— Я буду учителем.

Отец откашливается и кивает.

— Ты сможешь, я знаю.

Он ждал возражений, что мужчина — воин или охотник, а учитель — это так, для слабых… и вдруг отец согласен. Почему? Отец замечает его удивление и улыбается.

— Кутойс выше охотника, и, глядя уже не на него, а в костёр, продолжает: — Охотник делает то, что делали до него. Гитчи Маниту создал зверей, птиц и охотников, рыбу и рыболовов, и они не меняются от века и не изменятся во веки веков. А Кутойс делал всегда новое, небывшее до него, брал рождённое людьми и делал человеком.

Он готов слушать дальше, кто такой Кутойс и почему его именем теперь называют учителей, но отец снова заходится в кашле…

…О Кутойсе отец рассказал ему уже в другой раз. И когда к ним в школу приехал знаменитый этнограф (имя потом вставлю, там будут ещё завязки, надо продумать) и попросил записать известные им сказки, легенды, просто рассказы о старине, он написал про Кутойса.

Громовой Камень подошёл к окну. Здесь будет сад. А пока… две берёзки, клён и старая липа. Строители постарались сохранить деревьев сколько можно. А с другой стороны уцелели кусты шиповника и барбариса, и даже ограду сделали в плавным изгибом, чтобы не потревожить ещё не слишком старый, но развесистый дуб. Уже что-то, уже покажет ученикам вживую, а не на листах гербария. Да, гербарий нужен, обязательно, и с надписями на трёх, нет, четырёх языках. Латынь, русский, шауни и английский. Как было в эртильской школе. Ну и кое-что он сам нарисует, склеит, это он умеет. А теперь надо идти, а то точно не успеет.

Громовой Камень ещё раз оглядел класс и вышел. Запер за собой дверь, прошёл по коридору к лестнице и спустился вниз. Он бы поговорил ещё с Анной Алексеевной о наборе, но та была занята разговором с женщиной, пришедшей записывать своего «неслуха» в пятый класс, и Громовой Камень отдал ключ, попрощался и ушёл.

Теперь домой. Пообедать, отдохнуть немного, переодеться и в «Беженский Корабль» за Джинни, а уже оттуда… сразу к озеру.

Джинни перебирала свои кофточки, не зная, на что решиться. И хочется выглядеть получше, и жалко самую нарядную, ведь лес, костры, поиски папоротника…

— Мама, наверное, лучше вот эту?

Норма улыбнулась.

— Ты собираешься, как на бал.

— А чем это не бал? — весело удивилась Джинни.

Она стояла перед зеркалом в трусиках и лифчике, прикладывая к себе белую в голубую полоску футболку.

— Как, мама? И к джинсам, и к глазам, правда?

— Правда, — согласилась Норма. — И очень похоже на тельняшку.

— Ну и что, мама? Это модно.

Сочтя этот аргумент решающим, Джинни бросила футболку на кровать рядом с джинсами и стала запихивать не прошедшее отбора обратно в шкаф. Норма улыбнулась.

— Бал в джинсах… Оригинально.

— Ну, мама, ты же знаешь, это в лесу, у озера, будем прыгать через костёр, искать папоротник…

— И медведей, — продолжила за неё Норма.

Джинни скорчила обиженную гримаску, но рассмеялась.

— Ну, мама… — и, посмотрев на часы, ойкнула: — Ой, уже без пяти, он сейчас придёт.

Она засуетилась, одновременно одеваясь, причёсываясь и собирая расзбросанные по кровати и стульям вещи. И тут зазвенел дверной звонок.

— Иди, встречай, — улыбнулась норма. — Я сама уберу.

Джинни метнулась в прихожую, распахнула дверь.

— Здравствуйте, — улыбнулся ей Громовой Камень. — Вы готовы?

— Да, — она отступила, приглашая его войти. — Здравствуйте, заходите, выпьете чаю?

Громовой Камень переступил порог, улыбнулся вышедшей в прихожую Норме.

— Добрый вечер, — и уже Джинни: — Спасибо, но чая не надо.

— Добрый вечер, — улыбнулась и Норма. — Может, всё-таки…

— Нет, мама, — Джинни торопливо натягивала кроссовки. — Мы пойдём. Не беспокойся.

— Ну, ты же не одна, — улыбнулась Норма. — Мне не о чем беспокоиться.

Она сама не ожидала, что сможет так сказать по-русски.

— Спасибо за доверие, — очень серьёзно сказал Громовой Камень. — Всё будет хорошо.

— Всё, — взмахом головы Джинни высвободила из-под воротника курточки волосы. — Я готова. Мама, мы пошли.

— До свидания, — попрощался Громовой Камень. Когда за ними закрылась дверь, Норма вздохнула. Конечно, она бы желала Джинни другого поклонника, но… Да, он — индеец, воевал, и, возможно, именно он убил Майкла, да, это вполне возможно, но… Но он образован, вполне окультурен и… надёжен. Да, вот подходящее слово. И самое главное — он нравится Джинни. Разумеется, муж Джен красив, и, пожалуй, самый красивый мужчина если не в городе, то в их доме, но чужой муж и грузчик на заводе, только-только научившийся читать и писать, а Громовой Камень холост и дипломированный учитель, так что… Нет, если благодаря ему Джинни оставит свою влюблённость в мужа Джен, это уже будет очень хорошо и даже полезно.

О том, что именно будет происходить этой ночью у озера, Норма старалась не думать. В конце концов, она же сама сказала Джинни, что они должны теперь жить по местным обычаям. И Джинни не одна, а не мальчишка с ней, а взрослый мужчина, учитель… Норма снова вздохнула.

Как всегда, во вторую смену Эркин шёл домой с Миняем, разговаривая на всякие хозяйственные темы. Лето — варенья, соленья всякие, надо успеть побольше заготовить, пока всё дёшево.

— Твоя-то как, варит?

— Да, — улыбнулся Эркин. — Клубничного уже три банки. И малины.

— Ну, вся малина ещё впереди, — Миняй хмыкнул. — А зимой малина — первое дело.

Эркин кивнул.

— А у тебя на лоджии как? Растёт?

— Н-ну! — самодовольно ухмыльнулся Миняй. — Скоро урожай будет. Хоть горсточка, да своя. А ты? Посадил чего?

— Цветы в ящиках, знаешь, навесные такие.

— Где брал? У Филиппыча?

— Зачем? С Андреем сами сделали. А землю и рассаду во «Флоре».

— Дорого там.

— Зато без обмана, — возразил Эркин. — Слышал же, как нагрели одного.

— А то нет. На то и рынок, чтоб ушами не хлопал, — кивнул миняй. — И всё цветами засадил?

— Комнатную цветами, а на кухонной травы всякие, Ну, там укроп, петрушка…

— И хорошо растёт?

— Знаешь, — Эркин смущённо улыбнулся, — я с этими экзаменами так замотался, что и не смотрел.

— Ну, это понятно, — согласился Миняй. — Навесные — это, конечно, здоровско. По всей длине сделал?

— Ну да.

Они уже подходили к дому. Эркин нашёл взглядом свои окна. Светилось кухонное, значит, Женя ждёт. Он попрощался с Миняем и вошёл в свой подъезд, поднялся по лестнице. Дом спит. Как всегда, в это время. Жене завтра рано вставать, а она его ждёт, не ложится. Он совсем про всё забыл, как в тумане жил, только про учёбу и помнил, а остальное… Ведь делал эти ящики, покупал рассаду и семена, сажал, и всё будто мимо него прошло. Он открыл свою дверь и вошёл.

Всюду темно, только в кухне свет. Эркин повернул защёлку верхнего замка и, не зажигая света, стал раздеваться.

— Эркин, ты? — позвала его из кухни Женя.

— Да, Женя, готовно откликнулся Эркин. — Я сейчас, только руки вымою.

В ванной светло, нарядно, приятно пахнет любимым мылом Жени. Эркин вымыл руки, ополоснул лицо, разгоняя сонливую усталость.

На столе оладьи, сметана, чай, конфеты в вазочке. Эркин с ел к столу и улыбнулся Жене.

— Женя, я…

— Поешь сначала, — улыбнулась Женя. — Ведь всё хорошо, так?

— Так, — кивнул он. — Всё хорошо. Но… я, — он ел и говорил сразу, — я как будто спал, а сейчас просыпаюсь. Женя, всё хорошо, но я… я обидел тебя, да?

— Ты что? — удивилась Женя. — Ничем ты меня не обидел. И не спал ты, ну, ты же всё делал, и работал, и по дому, и с Алиской возился, и с Андреем вы сколько сделали. Что ты выдумываешь, Эркин?

Эркин неопределённо повёл плечом. Он не знал, как объяснить Жене, что иногда на него… находит. И ведь в самом деле всё хорошо. Даже с Джинни, с мисс Дженифер Джонс всё обошлось. И, вспомнив об этом, он улыбнулся.

— Да, Женя, всё хорошо. Даже… — он вдруг запнулся, сообразив, что тогда не рассказал Жене всего.

Она, улыбаясь, ждала, и Эркин, густо покраснев, опустил голову, сглотнул ставший вдруг безвкусным кусок оладьи.

— Женя, я… я не сказал тебе тогда… всего не сказал. Ну… ну, с Джинни…

— Я помню, — кивнула Женя. — Ты говорил, она была в том имении, где ты… жил.

— Да, — и как всегда, говоря о прошлом, он перешёл на английский. — И вот, понимаешь, в день, ну, когда нам Свободу объявили, хозяева сбежали, а она… то ли забыли её, то ли бросили, но она прибежала на скотную и за брикеты, ну, сена, спряталась. А я пришёл и услышал, что бык беспокоится. Бык злой был, кидался на всех.

Он рассказывал спокойно и обстоятельно. Женя слушала его, поставив локти на стол и подперев подбородок кулачками.

— Я уже вытащил её и вдруг подумал, что хозяйку спасаю, — Эркин смущённо улыбнулся. — Даже испугался. Ну, и стал ощупывать. А она отбивается, я сжал её, придавил. А как я узнаю? Ни по одежде, ни по чему ещё, я ж хозяйку не знал, видел только издали, да и то, по разам пересчитать можно. А в скотной темно. И тут вспомнил, что хозяйка серьги носила. Пощупал, а пальцы загрубели, не чувствуют ничего. И я, — он улыбнулся, — языком попробовал, ну, мочки ушей.

К его удивлению, Женя рассмеялась, и он тоже весело закончил:

— Понял, что не хозяйка, и ушёл. А она уже сама слезла с брикетов и ушла из имения. Ну вот, а тут я её встретил. И, — он перешёл на русский, — на уроке, когда она по-учительски заговорила, узнал. И испугался. Ну, что она меня тоже узнала.

— Эркин! — у Жени распахнулись глаза. — И чего ты испугался? Ты же её спас!

— Ну, Женя! — удивился её удивлению Эркин. — Это же… это как насилие.

— Что-что?! Эркин, да ты что, это же какой дурой надо быть, чтобы на тебя и такое подумать!

— Она подумала, — вздохнул Эркин. — Но… на выпускном, ну, когда она в яму провалилась, я её вытаскивал, — Женя кивнула. Она эту историю уже слышала, даже дважды. Сначала от Андрея, а потом от Нормы. — Ну, и она вспомнила, узнала меня. И потом мы поговорили, я… я объяснил ей. Как смог. Кажется, она поняла. Я… я ек хотел её насиловать, у меня и в мыслях такого не было. Понимаешь?

— Конечно, Эркин. Ну, всё же уладилось?

— Д-да, — и более уверено: — Кажется, да.

— Ну и хорошо.

Эркин понимал, вернее, чувствовал, что Женя не поняла его, не совсем поняла, но не знал, как объяснить. И потом… если он начнёт настаивать, подробно рассказывать, говорить о насилии — это напомнит Жене о том, джексонвилльском. Нет, не надо. Женя забыла и пусть не вспоминает. Он облизал ложку и отодвинул тарелку.

— Уф, спасибо, Женя, как вкусно всё.

— На здоровье, улыбнулась Женя. — Ещё чаю?

Эркин кивнул. И когда Женя налила ему вторую «разговорную» чашку, улыбнулся.

— Женя, я нижний замок не закрыл, вдруг Андрей придёт.

— Ну, конечно, — кивнула Женя и улыбнулась. — Хотя, я думаю, он раньше утра не уйдёт оттуда.

Эркин рассмеялся.

— А как же! У нас из бригады тоже пошли. Петря с Серёней и Колька, они — холостяки все, так что… да, Женя, мы с Андреем, может, в субботу или в воскресенье к Кольке пойдём, крольчатник делать. Ничего?

— Конечно, идите, — горячо согласилась Женя. — Посмотрим, может, и мы с Алиской придём. Эсфирь, ну, мама Фира звала варенье варить.

— Вот здорово! — обрадовался Эркин. — Значит, мы все вместе, да?

— Ну да, — Женя потрепала его по голове и встала, собирая посуду. — Иди, ложись, Эркин, уже поздно.

— Да, — он ловко перехватил её руку, поцеловал и тоже встал. — Да, Женя, — и вышел.

Убирая и готовя всё на завтра, Женя прислушивалась. Но озеро слишком далеко и с другой стороны, так что песен не слышно. Жаль. А может, и к лучшему. Нужно будет выбрать день и сходить на озеро. Позагорать, выкупаться, вода уже должна была прогреться. В это воскресенье вряд ли, а если в субботу? Наверное, так. А то вдруг дожди зарядят. Тогда надо зайти купить купальник Алиске, а Эркину и Андрею плавки и… и себе она посмотрит. А то её старый, ещё с колледжа, и немодный, и сидит уже наверняка не по-прежнему.

Когда она пришла в спальню, Эркин уже спал, и Женя решила, что расскажет ему о своей идее потом. Это же не срочно. Она сбросила халат, надела ночную рубашку и легла. И Эркин сразу, не просыпаясь, подвинулся к ней. Женя тихо засмеялась, обнимая его. Они так и заснули, в обнимку.

* * *

Школа была в Алабино, и в дни занятий Андрей возвращался домой последним автобусом, а то и вообще ехал на попутке до поворота, а дальше шёл пешком. Напрямик, через луга и рощу, по узкой тропинке, так что брюки до колен намокали от росы. Пахло травой и отдыхающей от дневной жары землёй, в роще свистели и щёлкали птицы. Он уже знал, что это соловьи. Колюня ему много птиц показал.

Андрей улыбнулся, покрутил головой. Надо же, как он психанул тогда. А зря. Никуда Колюню не увезли, и маманя… как она целовала его, благодарила, крестила и плакала. Будто он иеё… и ей не чужой. Снимает теперь комнату в Алабино и работает санитаркой в госпитале. Чтоб к Колюне поближе, ну, и зарплата всё ж-таки. А он сам как и раньше ходит к Колюне. Поболтать. И вообще…

Из-за заборов его облаивали собаки, но без особой злобы, так… для порядка. Но ивинские собаки не злые, а которые злые, так те на цепях и заботы там другие.

А вон и его проулок. И дом. Окна тёмные, все спят. Поздно же. Но калитка не заперта, как и входная дверь. Его ждут. Входя, он аккуратно запирал за собой двери. В тёмной прихожей, не зажигая света, разулся и босиком, неся ботинки в руках, поднялся к себе. И только, закрыв за собой дверь, включил свет. На столе стакан молока и тарелка с нежно-золотистым коржиком. Его ждали.

Андрей положил у двери сумку с книгами, быстро разделся, убрал свои вещи в шкаф и в одних трусах сел к столу. Что его кто-то увидит с улицы, он не боялся, хотя и не задёрнул занавески. Поздно уже, да и если увидят — не страшно. Вон у Серебрянки на пляже загорают каждый день. А в воскресенье там и шагу ступить негде. И все почти что нагишом, и никого это не волнует. А стакан надо отмыть, нехорошо, если присохнет.

Он взял посуду и по-прежнему в трусах пошёл вниз. Опять же не зажигая света, скользя, а не шлёпая босыми ступнями по полу, прошёл на кухню. Воду открыл еле-еле, чтоб не журчала. Вымыв стакан и тарелку — хотя чего там мыть: ни соуса, ни жира, он поставил их на сушку и пошёл к себе. В душ он сходил после смены, так что сейчас вполне обойдётся. Теперь книги.

Андрей выложил на этажерку учебники и тетради, завёл будильник, быстро разобрал постель, скинул прямо на пол трусы и нырнул под одеяло. Всё, день закончен.

Он вытянулся на спине, привычно закинув руки за голову. Всё хорошо, всё спокойно, всё безопасно. В открытое окно тянет ночными запахами листвы и травы, где-то лениво взлаивают собаки, птицы уже умолкли. Завтра у него вторая смена, он с утра всё успеет. Школа послезавтра, он в первую, так что завтра надо всё к школе сделать. Что там у него? Русский, как всегда, историю он прочитал уже, математика. Ну, это всё легко. Ладно, можно спать. В воскресенье… в Царьград… нет, он уже два воскресенья пропустил, не ходил в церковь, надо будет сходить, а то переживают за него. Ладно, ему нетрудно, а им приятно. Они-то всё для него делают. Они… любят его. Теперь-то он это понимает. И жизнь у него теперь, как у всех. И семья… почти, как у всех. Ну, всё. Подвёл итог, убедился, что всё хорошо, теперь можно и спать.

Он потянулся, поёрзав спиной и ягодицами по простыне, сдвинул одеяло к груди, чтоб не давило. Если вот так, под такие мысли засыпать, то и сниться ничего не будет. И хотя ему ни Паласы, ни хозяева уже давно не снились, он старался засыпать так, как его учил Иван Дормидонтович, доктор Ваня. По правилам.

Внизу, в гостиной, отбили полночь часы. Обычно он у себя их не слышал, но сейчас так тихо… Да, а помолиться на ночь он опять забыл. Ладно, с утра двойную прочитает. Бог простит. Андрей улыбнулся, не открывая глаз. А может, он и в самом деле уже спал.

Работа, школа, да ещё хозяйство… Никогда ещё Крис так не уставал. Но усталость была приятной. И Люся на его отлучки совсем не обижается. Или просто не показывает своей обиды?

— Люся…

Они уже лежали в постели, и голова Люси на его плече.

— Да, Кирочка, — тихо откликнулась она.

— Люся, — повторил он и запнулся, подбирая слова. — Ты… тебе хороо? Со мной.

— Ага, — счастливо вздохнула Люся.

И Крис решил больше не спрашивать. Если сильно приставать, то услышишь правду. А может, и впрямь… так положено. Чтоб жена мужа дома ждала, а не наоборот. И не то, чтобы он, как говорится, гулял на сторону. Всё ж по делу. И работа, и учёба… Повернув голову, он коснулся губами лба Люси.

— Спи, Люся. Ты устала, спи, отдыхай.

— И совсем я не устала, — ответила, не открывая глаз, Люся и хихикнула. — Что ты, Кирочка, от этого не устают.

— Хочешь ещё? — обрадовался крис.

И, не дожидаясь её ответа, мягко повернулся к ней, дотронулся до груди. Но тело Люси уже засыпало, и он погладил её, успокаивая, усыпляя поглаживанием. Люся сонно вздохнула, обнимая его.

— Как хорошо, Кирочка. Как же мне хорошо, когда ты со мной. Я самая счастливая, Кирочка.

— И мне, — ответно выдохнул он, хотя она ни о чём его не спрашивала, наверное потому, что уже спала, и Крис, засыпая, всё-таки договорил: — И мне хорошо. Я тоже счастлив, Люся.

Сонная тёплая тишина, дыхание Люси, её тело рядом, кожа к коже. На мгновение ему стало тяжело дышать, и Крис несколько раз широко открытым ртом схватил воздух, но позы не изменил, не потревожил Люсю. Он никак не мог до конца поверить, что Люся… что он и Люся вместе. Люся с ним, и он защитит её от всего. Здесь всё хорошо, к ним хорошо относятся. Он так боялся, что над ними будут… смеяться, вышучивать Люсину беду, но всё обошлось. В глаза никто ничего, а если что за спиной, то они же этого не слышат, а, значит, этого и нет. И на работе всё хорошо. Хоть у него и краткосрочные курсы, но Юрий Анатольевич согласился, чтобы он работал в хирургии. Ничего, за начальную школу он сдаст, с сентября пойдёт на трёхлетний курс за среднюю школу. А потом в институт. В Военно-медицинскую Академию, ВМА, там учился Юрий Анатольевич. И другие врачи. Через од он получит гражданство, и в Академию — она же военная, студенты под присягой — его примут. Всё будет хорошо…

…Он сидит напротив Юрия Анатольевича, стараясь не отводить глаз и в нарушение всех вбитых ещё в питомнике правил смотреть прямо в глаза, но его смелости хватает ненадолго, и он снова рассматривает разделяющий их стол.

— И что дальше?

Он молчит, но доктор Юра смотрит на него так, будто слышит его вопрос, и он нехотя спрашивает вслух.

— Что дальше, сэр?

Ответ неожиданный, так что он, забывшись, вскидывает глаза и смотрит открыто.

— Решай сам.

— Что, сэр? — потрясённо переспрашивает он. — Что вы сказали, сэр?

За такое доктор Юра должен его ударить, а не улыбаться. Он быстро опускает глаза, следя из-под ресниц за руками доктора. А доктор Юра говорит:

— Как тебе дальше жить, ты должен решить сам.

Он из последних сил сдерживается, чтобы не закричать:

— Я раб, мне нельзя решать!

Но он уже знает, что говорить этого не стоит. Всё равно ответ будет один:

— Рабство отменили, ты свободен.

Он уже слышал это, и не раз, но не верил. И сейчас не верит. Рождённый рабыней рождён рабом и всегда раб. Номер на руке, и ты — раб, навечно и до смерти. Рождён рабом, живёшь рабом и умрёшь рабом. Но этому, сидящему напротив, человеку он дал клятву, сам, никто не заставлял. Он должен верить каждому слову, даже непроизнесённому.

— Чего ты хочешь?

— Остаться здесь, — сразу отвечает он.

И облегчённо переводит дыхание. Потому что доктор кивает.

— Хорошо. Оставайся. Будешь работать.

— Да, — сразу соглашается он. — Да, сэр.

Да, конечно, он будет работать, делать всё, что ему скажут, и тогда его не выгонят, оставят. Он уже понимает, что его клятву не приняли, он только ещё не понял, почему, но это неважно. Он остаётся здесь, с доктором Юрой. И с ней…

…Крис улыбнулся. Тогда он ещё не знал её имени и не пони мал, что с ним происходит, вернее, боялся понимать, но всё это в прошлом. Люся теперь его жена, и Юрий Анатольевич разрешил ему работать рядом с собой. Нет, всё хорошо, на самом деле хорошо. А что было раньше… так оно ж было. Было да прошло.

За окном приглушенно зашумели деревья. Дождь? Да, дождь. Ну и отлично: завтра меньше поливать. Ночью дождь, а днём жара — говорят, это самое оно, что нужно для огорода. Не проспать бы, а то под дождь хорошо спится.

* * *

Прошлое неповторимо. Новодел — всегда имитация. Как бы точно ни копировался подлинник, копия останется копией, искусственно наведённая патина может обмануть зрителя, но не исследователя. Бурлаков дописал строчку и привычно охватил быстрым взглядом всю страницу. Так, сегодняшние находки отмечены, описаны и заинвентаризованы. Работа для студента, от силы практиканта. Ну, а кто вы, профессор, после стольких лет перерыва? Так что… получил, что хотел. Угу. Профессор, доктор наук, руководитель, гм, ну, об этом можно и не вслух, едет рядовым работником в одну из множества рядовых археологических экспедиций куда-то в глушь, куда и почта не добирается, а связь только по рации, никаких перспектив для славы… какая скромность, какая научная самоотверженность, слёзы умиления и кручение пальцем у виска. Угу. То и требовалось доказать. И показать кое-кому…

…Безликая гостиничная комната, на столике два нетронутых стакана и полупустая бутылка дорогого, но не роскошного, а точно под стать комнате спиртного.

— Тебе придётся исчезнуть.

Мишка смотрит спокойно, тон деловит, но не напряжён.

— Причина?

— Тебя ищут. Хотим отследить маршруты поиска. И лучше, чтобы тебя на виду не было.

— Именно меня?

— Рассчитывают так выйти на твою сеть. Не беспокойся, твоих «крысок» мы прикрыли. Ну, кроме…

— Кто уже на свету, — кивает он. — Но те либо не знают, либо умеют молчать.

— А некоторые, — усмехается Мишка, — говорят. Но так, что поиск становится невозможным. Из-за обилия возможных, но неизменно ложных направлений.

— Да, — улыбается он. — Учитель это умеет.

— Читал его интервью?

— Конечно. Он молодец. И школа его…

Мишка кивает.

— Там, — и неопределённый кивок на стену, — там у тебя всё налажено. А здесь…. Поработают без тебя месяц-другой. А если до них и дойдут… Кадры проверенные, знают, что, где и как.

— Да, — кивает он. — Лагеря всё равно сворачиваем. Да, практически, только в Атланте и остался. Имущество частью вывезем, частью распродадим. Покупателей твои отследят.

— Правильно, — соглашается Мишка. — И пусть твои идеалисты-бессребреники туда не лезут, только помешают.

— А выручка вся твоя?

— А как же! — ухмыляется Мишка. — И нечего было такие щедрые ссуды давать. Знаю, знаю я все твои расклады и аргументы. Изящно было сделано, не спорю. Но уже сделано. Закончилась та игра, Гошка. Другие начались. Послевоенные.

— Предвоенные, Мишка, — поправляет он. — Послевоенными мы занимались до нашей Победы и ихней Капитуляции. А что начинается после войны, это уже предвоенные к следующей. Азбучная истина, между прочим.

— Азбучная, — соглашается Мишка. — Так что давай, линяй из Царьграда на всё лето. Обоснованно, эффектно и эффективно…

…Бурлаков закрыл дневник и встал. Лагерь археологов жил обычной вечерней жизнью. Голоса, смех, тявканье приблудного щенка с бессмертным именем Шарик. Что ж, обоснование оказалось действенным для всех, достаточно эффектным, а эффективность просчитаем, как и положено считать — по осени.

— Игорь Александрович, — позвали его снаружи. — Ужинать…

— Спасибо, Галя, — отозвался он. — Иду.

И, выйдя из палатки, окунулся в так знакомый, любимый мир. Да, прошлого не вернуть, но разве это не подлинность? Сбитый из досок походный стол на козлах, каша с лесным дымком, чай с брусничным листом, деревенский ноздреватый хлеб и самое главное — разговоры. Где житейское и научное, воспоминания и предсказания, острые на грани приличия шутки и глубокомысленные изречения, — всё вперемешку. То, что он всегда любил больше всего, что помнил с детства с чайных и не только вечеров в дедовском доме, и по чему так тосковал, а что главным за столом Вениамин Строков, его собственный — когда-то давным-давно — студент и аспирант, так это жизнь повернулась этаким макаром повернулась. И он не в претензии, могло быть и гораздо хуже. Блаженно чувство свободы, не безопасности, а безответственности. И лекционное турне от него никуда не денется, Мишка, наверняка его уже тоже в свои планы включил. Да, он — уже не студент, и юность не вернуть, и не войти дважды в одну и ту же реку, потому как изменились и ты, и река, но он живёт, и не заново, а дальше… Молодые смеющиеся и хмурящиеся лица, необидные сейчас шутки и подначки…. Чёрный камень с ровными строчками… нет, не надо, не хочу. Да, Серёжа мог быть за этим столом, мог… если бы не эта проклятая война и трижды проклятая Империя. И, как всегда и всюду, неизбежный разговор о войне. Всех ведь затронула, по каждому шипастым катком прокатилась.

— Игорь Александрович, а как же там было? В Сопротивлении?

Все лица обращены теперь к нему: он единственный знает и может рассказать. Бурлаков медленно кивнул. Да, это надо, но…

— Даже не знаю, с чего начать, — и улыбнулся, заметив понимающую усмешку Строкова. — Спрашивайте.

Они смущённо переглядывались, как-то не то что неловко, но…

— Игорь Александрович, — Галя смотрит на него, до предела распахнув свои обычно узкие, словно прищуренные глаза. — Ведь это уже не тайна? Всё уже известно?

— В истории всегда известно только что-то, — негромко, как про себя, говорит Строков.

— Да, — кивает Бурлаков. — Абсолютно полное знание невозможно, — и улыбается Гале. — Да, многое уже не тайна. Но известно далеко не всё. И если собирать информацию, то надо это делать сейчас. А источник один — люди и их память.

Стол взрывается согласным многоголосием.

— Но, Игорь Александрович, ведь «врёт как очевидец».

— И неужели ничего материально?!

— А имперские архивы?!

— Ничего бесследного нет!

— Хоть что-то, но должно же было уцелеть!

Бурлаков слушал этот взволнованный гомон, соглашался, спорил и пояснял. Да, в архивах СБ кое-что уцелело, там можно искать и кое-что найти. А у кого сейчас хватит сил читать протоколы допросов с отстранённым вниманием историка? С архивами СБ и вообще имперскими сейчас работают. Но не историки и с другими целями. Да, вы правы, исследование начинается с вопроса, результат ответ получают в результате поиска, а не ищут подтверждения уже готовой гипотезе. Да, цель не оправдывает средства, она их определяет и замена средств меняет и цель. И многое уничтожалось вполне сознательно и целенаправленно. По отсутствию источника можно реконструировать, какие именно вопросы не хотели услышать. А расспрашивать людей? Как это делают фольклористы и этнографы? Да, каждое высказывание субъективно, но если опросы массовые, то можно вычленить статистическими методами. Но ведь и уцелевших немного. Для статистики маловато будет. Все дружно смеются, услышав давно ставшую крылатой фразу из какого-то старого, но всеми любимого фильма. А разговор продолжается. И как вы планируете эти расспросы? Расскажите, как у вас на глазах пытали вашего друга, а вы изображали, что видите этого человека впервые и вообще всей душой за Империю и рабство? Так? И что вам ответят?

— И не забывайте. Навыки конспирации въедливы. Будут отказываться и молчать просто по привычке.

— Точно, — кивнул один из студентов в гимнастёрке с нашивками зща ранения и следами от погон. — Военная тайна! И всё тут.

Многие закивали, соглашаясь.

— Да…

— Кто служил, тот знает.

— А раз знает, то лишнего не скажет.

— Да, — кивает Строков. — О революционном движении до сих пор нет объективного исследования.

— Но тех ветеранов всех опросили. Ещё когда!

— И результаты опросов положили в архив!

— Там же до сих пор архивы закрыты! — возмущается кто-то. — И зачем?! Столько лет прошло!

— Видимо, — усмехнулся Бурлаков, — Это ещё современность.

— А о войне…

— О войне ещё рано писать, — студент в гимнастёрке даже ладонью по столу прихлопнул. — Какая это история, когда боль живая.

— Так что?! Ещё сто лет ждать?! — возмущается Галя.

— Мы раньше вымрем, — отмахнулся он от неё. — Тогда и пишите. Что хотите. Из могилы не поспоришь.

На секунду ошеломлённое молчание и тут же возмущённый взрыв. Что считать историей? А что истиной? И возможна ли истинная история? Бурлаков с наслаждением окунулся в этот кипящий бестолковый и упоительно безоглядный спор, изредка переглядываясь со столь же наслаждающимся Строковым.

Спорили, болтали и пели уже у традиционного костра и засиделись бы ждо рассвета, но в раскоп надо идти выспавшись, а то ещё череп с берцовой перепутаешь.

Вернувшись в свою палатку, Бурлаков ещё немного посидел над своими записями. Вот от чего он совершенно отвык, так это от дневников. Отвыкал мучительно, вернее, приучал себя вести дневник только мысленно, без записей. И вот… опять можно писать. Даже странно. Да, и маше письмо. Почта… через два дня. Почтальон оставит письма и заберёт готовые к отправке. Ждать, пока прочтут и напишут ответы, не будет, ну, часок его за чаем продержат, но не дольше. Так что, пишем сейчас, а тогда только приписочку в конце по обстоятельствам. Вот так. И не думать о прошлом, как это ни трудно. Не думать. Когда-то ты умел держать себя в руках. Вот и держи. Вот и молодец.

* * *

После гроз всё будто с новой силой пошло в рост. Саймон гордо показывал Джонатану сад.

— Так что, масса Джонатан, совсем оправилась, — он ласково погладил ствол яблони, — это хорошая яблоня, масса, её обожгло тогда, а теперь выздоровела. Она даст много яблок, масса.

— Хорошо, Саймон, — Джонатан с улыбкой оглядывал усыпанные начавшими созревать плодами деревья, — а груши как?

— Две очень хорошие, масса, остальные ещё болеют. Одну вырубить надо, масса, — Саймон горестно вздохнул. — Умерла, масса.

Вздохнул и Джонатан.

— Тогда руби, конечно. Остальное ещё раньше расчистили.

— Да, масса, остальное в порядке, масса.

Да, как Сайморн взялся за сад и огород, так и стало в порядке. Всё растёт и плодоносит, как ему и положено.

— Мелюзга не шкодничает? — улыбнулся Джонатан, заметив в кустах мордашку Тома.

— Как можно, масса?! — выкатил в притворном ужасе белки Саймон и уже серьёзно: — Зачем шкодничать, если по правилам можно.

Джонатан кивнул. Порядок здесь завёлся как-то сам собой, как и с молоком. Зачем тайком из ведра хлебать, если тебе за столом полную кружку наливают, и масло ещё, и творог всегда не всегда, но частенько. И с ягодами так же. А падалицу Роб собирает и тащит на компостную яму, а прополотое на скотную. В саду сорняк, а скотине приварок.

— А здесь, может, цветов, масса? — неуверенно предложил Саймон.

Они стояли на лужайке у бывшей террасы Большого Дома. Джонатан задумчиво покачал головой.

— Не думаю, Саймон. Дом доламывать будем.

— А там и новый строить, — понимающе закивал Саймон. — Какие уж цветы на стройке. Понятненько, масса, так что лужком оставить. Трава-то уж здесь ничего, я её подкошу, масса.

— И на скотную, — вылез появившийся как из-под земли Роб.

— А если подумать? — Чуть насмешливо посмотрел на него Джонатан.

Роб растерянно приоткрыл рот.

— Ага-а, — сообразил Саймон. — Полыни же много, масса, молоко загорчит.

— Лошадям скошенное, — распорядился Джонатан.

— Ага, ага, масса, — закивал Саймон. — Сделаем, масса.

И вдруг лай, визг, детские и женские вопли, щёлкнул… Выстрел?!

Когда Джонатан влетел на двор, всё уже было кончено.

Вьюн и Лохматка дотрёпывали уже мёртвую крысу, а столпившиеся вокруг Мамми, Дилли, Эрси, Молли и Гвен наперебой рассказывали друг другу, где они были, да как испугались, да куда бежали, Роланд выяснял у Молли, не слишком ли она испугалась, Дик и Билли хвастали, что в заваруху они таких крыс дюжинами давили и ели, визжали что-то совсем невразумительное Том, Джерри и Джой, сосем забывшая, что ей уже десять и она большая, гудел совсем по-шмелиному Сэмми, успокаивая Дилли, Эйб объяснял, что ни Монти, ни коровы, ну, ничуточки не испугались.

Джонатан взглядом нашёл стоящего в дверях конюшни ФЫредди и убрал кольт в кобуру. Подошёл, вытирая руки, ветошью, Стеф и кивком показал на щенят.

— Сообразили, теперь дело пойдёт, — и тихо: — Кровь всегда скажется.

Джогнатан кивнул.

Стеф вытащил из кармана резиновые перчатки и натянул их.

— Ну-ка… — подошёл он к щенкам. — Дик, Вьюна держи, да за хвост возьми, вот так, правильно, цыц, Лохматка, дай, ну-ка, дай, — и прямо из пастей вытащил остатки крысы.

— И куда её, дядя Стеф? — почтительно спросил Дик, с трудом удерживая за хвост рычащего Вьюна.

— В топке сожгу, чтоб заразы не было. Рол, песком с известью присыпь, чтоб не расползалось.

Роланд быстро искоса глянул на Джонатана и, поймав его кивок, бросился за песком и лопатой. Мамми, подозвав щенков, кормила их лепёшкой, чтобы не мешали и не раскапывали кровяные пятна.

— Дай им мяса, Мамми, — распорядился Джонатан.

Больше он ничего не сказал, но толпа рассосалась, как сама собой.

Подойдя к Фредди, Джонатан достал сигареты. Фредди кивнул и взял у него одну.

— В первом бою надо победить, — улыбнулся Джонатан. — Так, ковбой?

— Сам знаешь, — усмехнулся Фредди. — Выгнали они её сами, хватка у кобла есть, за ушами точно взял, да челюсти пока слабоваты. И зубы не все.

— Это ты когда ему зубы смотрел? — искренне изумился Джонатан.

Фредди неопределённо пожал плечами и, считая вопрос исчерпанным, пошёл в загон к лошадям.

Происшествие обсуждалось долго. И даже сообщение Саймона, что малина поспела и надо уже убирать, пока не осыпалась, только на время отвлекло общее внимание от великой битвы и победы.

— Вот завтра и наберёте, — кивнула Мамми. — Я варенья наварю.

Роб задумчиво облизал ложку.

— А дикая пусть что, зазря пропадает?

— Она сама по себе, — пожал плечами Саймон. — Коль не растят, то и не убирают.

Верно, — кивнул Сэмми. — Завсегда так было. Да и далеко она.

Остальные тоже закивали.

— А чего ж нет? — возразил Стеф. — Далеко не далеко, а дикая малина мала ла душиста.

— Да сколько они наберут без присмотра? Слопают больше, — начал саймон. — Да никогда ж раньше… — и осёкся.

— Ну, так то раньше, а то сейчас, — спокойно возразил Стеф. — Сэмми, пустишь Билли?

— А чего ж нет, — сразу кивнул Сэмми.

Ребятня притихла в предвкушающем ожидании.

И решили, что завтра с утра все малые и пойдут, а садовую сам Саймон с Эрси и уберёт, чтоб ягодка к ягодке легла, тогда и на продажу можно будет, ну, и если что, то остальные бабы подмогнут.

И снова заговорили, что Вьюн — щенок ещё, а смотри, как показал себя.

Фредди удобно расположил ноги на каминной решётке и отхлебнул.

— Неплохо, Джонни.

— Если ты о моём произведении, то согласен и признателен.

— Твоё произведение, — Фредди покачал свой стакан и посмотрел сквозь него на огонь, — слишком традиционно. Школяр ты, Джонни. Старательный, правда. А я о Роле. Не знал, что он в собаках разбирается. В жеребёнке и то угадаешь не всегда, а щенок… они же все один к одному, Джонни.

Джонатан кивнул.

— Я тоже думал, что он взял первое, что ему дали, а выходит, с выбором и разбором. Думаю, там, ну, где он раньше был, держали собак. И рабов ими не травили, а то бы он не приглядывался.

— А, может, и ходил за ними, — задумчиво согласился Фредди. — больно уж много он об этом знает.

— Собачий питомник? — удивился Джонатан, но тут же кивнул. — Да, вполне резонно. Набил глаз.

— Угу, — Фредди отпил, погонял во рту и проглотил терпкий напиток. — Ты о той стороне думал?

— Вдвоём мотаться накладно, согласен, — Джонатан так же покачал свой стакан, словно прислушиваясь к шуршанию льдинок. — По очереди?

— Составим общую схему, согласен?

— Царьград нам не по зубам.

— Столица есть столица, — кивнул Фредди.

— Тогда по регионам.

— В Пограничье каша, Джонни. Вода слишком мутная.

— Можно поймать большую рыбу.

— И напороться на большой крючок. К тому же, Джонни, учти. Там, где была Империя и фронт, английский слушать не любят.

— Слишком длинные трассы, будем терять на перегонах.

— Чака через границу? — Фредди удивлённо посмотрел на Джонатана. — К нему Бульдог такой хвост прицепит, что всех клиентов распугаем.

— Зачем? Чаку здесь вполне хватает. Свяжемся с «Гермесом».

— Двойные комиссионные? — весело хмыкнул Фредди. — Лихо. Но «Гермес» — крупная фирма. Может нас и отодвинуть.

— Может, — кивнул Джонатан. — Но и подумает. А «Октава» не торговец, а посредник. «Гермесу» тоже не всегда прямые контакты удобны. И, — Джонатан задумчиво покачал перед глазами стаканом, — пошарь аккуратно, Фредди. Через границу перевозки дороги, но прибыльны.

— Резонно, — передразнил его Фредди. — Но и опасны, Джонни. А ты пошарь в Экономическом. С Айртоном как? — и в ответ на показанный ему оттопыренный большой палец удовлетворённо кивнул. — Совместная отсидка сближает. Сокамерник как никак.

— Знаю, — Джонатан усмехнулся. — Кстати, Паука он не любит.

— А что, есть любящие? — изумился Фредди.

— Боятся его ещё многие, — улыбнувшись, серьёзно ответил Джонатан. — Против не пойдут.

— Поддержат?

— Предпочтут выждать. Многие благодарны русским за то, что придавили паука. Вместе с Империей, но власть меняется, а деньги остаются. А вот тут совсем интересные, — Джонатан усмехнулся, — нюансы и аспекты. За Пауком тоже кое-кто стоял, помогал и поддерживал. Им он теперь не нужен, и они ищут нового, а заодно и тех, кто обидел их… Сам Паук… Хэллоуинская резня здорово подкосила его. Ведомства первенца нет. От «Старого Охотничьего Клуба» одни клочки по закоулочкам, боятся шевельнуться, чтобы русские не заметили. «Белая Смерть» там же в той же и ещё глубже. Кровопускание русские им устроили знатное.

— Ну, они и сами старались.

— Да, программа самоликвидации СБ оказалась выгодна. Особенно тем, кто за Пауком и хотел спрятать концы.

— Подстава?

— Думаю и это. Здесь слишком много игроков, Фредди. Лавировать надо очень осторожно. Да, кое-что прояснилось. Знаешь, у кого все счета СБ и выморочное имущество жертв СБ? У профессора Бурлакова! — Джонатан довольно расхохотался, видя изумление Фредди. — Экономический Клуб до сих пор в шоке. Как чисто и быстро это было провёрнуто. Вот на эти деньги его Комитет и устроил репатриацию, выплаты ссуд и компенсаций. Представляешь, каждому репатрианту-жертве десять тысяч и ещё столько же на семью. Беспроцентно — это точно, а если всё по правилам, ну, там есть свои заморочки, то и безвозвратно. Ну, и ещё. По людским ресурсам. Нам скинули всех пленных, которые ни хрена не умеют, кроме как воевать и то весьма хреново, а забрали своих, умелых, обученных, работящих, семейных…

— Угу, — Фредди углубился в размышления. — А просто жертве, без репатриации?

Вроде чуть меньше, — пожал плечами Джонатан. — А что?

— Сколько ни дадут, всё подмога, — деловито рассуждал Фредди. — Тебе сложно, а я сойду. Сидел, здоровье терял. Уорринг всё же. Чем не жертва?

— У тебя есть доказательства? — так же деловито поинтересовался Джонатан. — Ну, номер на руке не нужен, в лагере ты не был, засыпешься на допросе. Характерные шрамы… залечены. Розыскная карта? Или начальник тюрьмы подтвердит, как свидетель?

— Когда не везёт, тогда не везёт, — мрачно ответил Фредди.

И оба счастливо заржали.

Отсмеявшись, Фредди допил свой стакан и встал.

— Двадцать тысяч большие деньги, но жадность до добра не доводит, Джонни.

— И когда ты это узнал?

— В Аризоне это с пелёнок знают, — ответил Фредди, поставил свой стакан в бар и потянулся, упираясь кулаками в поясницу. — Всё?

— Со Стефом о посёлке говорил?

— Стеф не против. Свой дом… всё сказано.

— Остальным он объяснит, — кивнул Джонатан и встал. — Неделю дадим пошуметь и начнём.

— Место присмотрел?

— Завтра покажу.

И посмеялись, и всё решили. День кончен. Фредди ушёл к себе. Джонатан убрал в баре, постелил себе\и разбил головни в камине, чтобы ночью не стрельнули искрой. И стада нет, и догляд за хозяйством лучше, чем в прошлом году, а они ещё сильнее завязли. Но он и не хочет по-другому. Так, основа заложена, товарное стадо будет через два, ну, три года, хозяйство, в основном, сделано, не прибыльно, но и не убыточно, теперь посёлок, затем разобрать Большой Дом уже до фундамента, и его почистить, там тоже могут быть… сюрпризы, и начать строить уже свой дом, на это кладём… Пяти лет хватит? Нет, пока конкретизировать не будем. Тем более, что ни «Октаву», ни точки упускать нельзя. Чтобы всё крутилось, тикало и капало, спешить нельзя.