Отнюдь не баловень судьбы, но под её звездой рождённый, ты на века опередил тенденции и стили. Тёрнер, ты на туманный альбион привнёс иные смыслы, вкусы. Из будущего почтальон, смысл пуританства не нарушив, иной реальности в дыру сам заглянул. А там подсказка. Метель чертила на ветру круги, всё плотно перепачкав. Так в жизни или в мастерской творит непревзойдённый мастер. Что плотный Рубенс пред тобой или вещественный Веласкес? Писать, творить иль со-творить дано извне. И света смыслом движенье кисти воспарит над быстротечностью искусства, где каждый миг запечатлён. Композиционно неподсуден земной итог иным мирам — отчёт о том, что в мире людном есть зрительный предел лучу из центра светового нерва, идущего в спираль ночи и выпрямленного светом утра.

Сколько боли, несчастий и горя суждено на веку пережить! О мучительно-горестный Гойя! Живописный роскошный язык: андалузского жара палитра, хищно-чёткий рисунок – Мадрид и цыган плутоватые лица. Впрочем, так же, как лица возниц в запряжённых волами повозках. По беспутью кастильских земель тянут груз бесконечных уловок, неподъёмно-тяжёлых потерь. Ты – и грешник, и праведник, Гойя. Мрак сознанья – испанский сапог сжал клещами – не вырваться – горло. Королевство – по коже мороз! — причесало народ подчистую и хребет норовит всем сломать. О прозревший в страданьях художник, для тебя эта мука не в масть, а в погибель безгласному люду окровавленной метой легла. Вороньё, вороньё отовсюду. Чёрной тенью накрылась страна, полыхнула костром. Инквизитор — сам король, усмиряющий чернь. Это чем-то да будет чревато для испанской короны, поверь. А тебе всё дано: и признанье, и наветы дворцовых интриг, и сермяжная голая правда, и посконный народный язык, на котором не принято с Богом гордым грандам в дворцах говорить. но ущербное счастье – убого. По застывшим канонам творить, выхолащивать жизнь из палитры, анемичные гладить холсты — не про твой неуёмный характер. Ты, ослепший от красоты жизни, грешной и бестолковой, в полноте жизнелюбья своей в безысходной Испании, Гойя, светишь ярко зажжённой свечой.

И миг один другой не помнит. Волна волну перекрывает, и ветер вдаль её уносит. – Такого, – скажешь, – не бывает. Когда встречаются столетья, на миг всё сразу замирает. Ты скажешь: – Это незаметно. Движенья круг не замыкая, звезда блестящей погремушкой ребёнка к себе властно манит. на миг забава, побрякушка, в конце концов его обманет. Сегодня тянется столетьем; вчера мгновеньем день промчался. Как парадокс преодолеть нам? Сквозь вековую толщь отчаянья цветут цветы и стынут звёзды. Судьба в движеньи неделима на увядания и вёсны — сжигает всё. И в струйках дыма разносит по ветру надежды, погибшие и те, что сбылись. И всё в движении, как прежде. И всё давным-давно забылось.