Танцует ночь на площади Звезды. ночной Париж – бродяга полусонный. а тусклый свет зачахнувшей луны впечатывает в пол стекло оконное. Ну кто бы мог подумать о таком, что у судьбы встречаются причуды! Ночной Париж изогнутым крылом укроет душу. Оживит. Разбудит. Разбередит былое. Колдовством заманит вновь в блистательные сети непредсказуемо сбывающихся снов. Но слишком поздно, как и всё на свете, вплывают грёзы в жизнь – из никогда? — и вот он, вид Парижа первозданный от площади Звезды. Но где звезда, застывшая в ночи дороги дальней? Как бабочка на крылышках мечты, боясь просыпать золото с одежды, танцует ночь на площади Звезды, и утро шьёт ей радугу надежды.

Потом заговорить. Слова вдруг выплеснутся как-то сразу. но соль колючая сперва прожжёт белейшую бумагу. В промозглости беспутных дней, вселяющих смертельный ужас, кипящим варевом смолы прольётся на священный город дождь. Льёт и льёт. Лучом зари запечатлел надменный Росси крест, вознесённый изнутри, и циркулем раздвинул площадь, пробив тоннелем толщь стены. Тех гениальных планов росчерк к морям, лежащим на пути крутой дороги русской мощи.

В Петербурге пурга; в Петербурге метель, и промозгла балтийская сырость. Всё приходит на ум почему-то теперь эта слякоть, тоска да унылость. А набухшей волны оцинкованный блеск весь изжёван тяжёлым туманом. Отдалённые звуки, приглушенный всплеск разыгравшегося урагана. Там, в высоких широтах, где, сгрудившись, льды стали лежбищем белых медведей, распускаются звёзд неземные цветы в искромётном сиянии Севера. Дьявол ночи иной – перечёркнутый крест распростёрся с отвагой беспечного Юга. …В Петербурге пурга; в Петербурге метель… Жаль, что мы не услышим друг друга.

Чёрный жемчуг холодной Невы, где вода тяжелее гранита, переплёскивает валы, упирается в скальные глыбы. Этот сфинкс иллюзорных ночей, Летний сад, в чёрном золоте скрытый, и мелькнувшего всадника тень с распростёртой карающей дланью. Упереться стеною в стекло света ночи без тьмы. Даже сумерек не сгустить. Днём и ночью светло — только зори мерещатся смутные. Только призраки улиц, домов над болотной разбуженной нечистью. Только знаки и числа мостов, разведённых для нас сквозь столетия.

Знакомым запахом пахнуло, и в бестолковой суете Москва – огромный мир вокзала — вся тонет в радужном дожде сияний и благоуханий. Восточный лакомый щербет. Круговорот воспоминаний из нитей сотканных сердец. Магнитных линий направленья указывают день и час. Бульваров путаных круженье в июльских скомканных ночах, где зори снам на грани мига лепечут что-то невпопад. А душный день дыханьем юга грозится сжечь остатки сна.

Наизнанку вывернув карманы, ты гуляешь лихо по Москве. Неуёмный, одичалый, шалый, заливает город яркий свет. Только день – сокрытая страница, облегчённый вздох календаря — в смутных грёзах прошлому приснится, в будущем надежду обретя.

Месяц трубления в рог. Лодкой над Иерусалимом луна на исходе плывёт ночью. А утром ранимым яростный пышет день из своего горнила солнцем, где даже тень испепеляет. Сила выжженных камнем трав. Горечь песка и дыма. Месяц трубления в рог. Золото Иерусалима.

Сквозь сутолоку смотрят на меня забытые немыслимые очи… Благоухание померкнувшего дня течёт по жилам душно-томной ночи. Весь в царственном убранстве кипарис указывает путнику дорогу, и мириады звёзд – лучами вниз — в кромешной тьме мерцают искрой Божьей.

Как удержать, скажи, в ладонях ветер? Коль нрав горяч, а разум столь остёр, — вперёд!           Туда, где лишь один простор упругим ветром распахнёт навстречу тебе себя, и даль, и бесконечность… …Как удержать, скажи, в ладонях ветер?