Когда сгущаются ранние сумерки и мир погружается в зыбкую тьму, до боли в ладонях своих сжимающую ушедшего лета мольбу, на площадях и в домах загораются весёлые ёлочные огни. И снова надежды в сердцах просыпаются с робкой надеждой,                        что сбудется всё в эти дни.

Флейта знала, о чём она плакала той шалой буйной весной. Было сполна по счетам уплачено. В какой валюте?                 Страданье и боль. Боль и страданье,                        да эти промозглые сумерки без права преддверия января, да пальцы, сжимающие судорожно сломанную дудочку декабря.

Сломанная дудочка декабря… А мороз всё крепчает. Кто-то ёлку уже наряжает, и свечи, потрескивая, горят. Вот-вот в литавры ударит январь: стынут руки и стынет медь. над землёю ночь гнусавит, как пономарь, замусоленный псалтырь диковинных Вед. Но весело пляшут на ёлках огни назло беспробудно-долгой зиме. …Дудочка, робко звучавшая, замрёт вдалеке, и ты навсегда позабудь о ней.

Кошкой, мурлыкающей на коленях, жалость к себе усмиряет боль. А летом флейта плакала по ночам, и была непонятна её тоска. И тёплая ночь прижималась к нашим ногам и что-то ласковое шептала нам. А флейта плакала.                        но смеялись мы… И флейты плач, и серебряный смеха звон. И стояла ночь,                    но не было тьмы. Но флейта знала,                   что мрак и холод придут потом.

Она из света, она из камня — вся искрящаяся и голубая. Слёзы, невзначай обронённые, снегом не запорошённые, схваченные морозом. Ничейные слёзы.

За окошком снег синий-синий. Это посеревшее небо отдало ему синеву. Солнце подслеповатое облепили снежинки мохнатые, летящие на луну. – Скоро лето, – твержу, – скоро лето. …Зелёное лето спряталось в синем снегу.

Росинками – по маковкам церквей; дробинками – по лицам площадей; смешинками – в глубокий сон; пушинками – в тугую влажность крон; слезинками – в погашенный огонь; дождинками – в раскрытую ладонь.

Дворы – колодцы; улицы – траншеи. Слепят глазницы окон облака. Тягучий зной асфальт расправил. Шеи согнули крыши, и едва-едва колеблет ветер ретушью ленивой искусно заштрихованный простор. Дыханье спёрло. Не хватает ливня. Да проку нет от редких облаков. Ну и кого обрадовало солнце в таком гигантском каменном мешке? Ту девочку с косичками, быть может, с воздушным красным шариком в руке. Она смеётся. Просто нету сладу с тонюсенькою ниточкой в руке. Поднялся ветер. Он принёс прохладу. Вот только жаль, что шарик улетел.

Раскалённое солнце распласталось                                    медузой над каменным мешком города. Весь в ожогах от прикосновений его ядовитых щупалец, город пытался зализать раны едва заметным колыханием ветра и уползти в тень деревьев, обрубков, лишённых листвы.

Занесённые песком дороги… Только ветры свищут над пустыней. Погибающий от жажды странник. …Всё теряется в немыслимом просторе. Ты ещё не допил этой чаши? …Красоты нетленной светлый искус… Господи! почто меня оставил? Свет небес – высокое искусство торжества любви. В земной юдоли постигает путник безыскусный смысл скитаний. Нестерпимо больно свет пронзает грозовые тучи.

Среди степей, под раскалённым небом всё выжжено, и зной слепит глаза. И солнце жалит беспощадным светом, как будто разозлённая оса. Июль увяз в расплавленном асфальте и задыхается в густой пыли и духоте измученный. А сверху солнце жалит большой пчелой. Гудит. Жужжит. Палит. И степь от солнечных ожогов в язвах: трава вся выжжена, растрескалась земля. И небо обожжённое лизали своими языками тополя; и в мареве расплавленном калёный, усталый ветер крылья опустил. …но и такой, ветрами опалённый, сожжённый солнцем край, ты сердцу мил.

Пошёл колючий мелкий снег. Мороз дышал. Всё стыло. Наверно, так гуляет бес. Закручены стихии в один сплошной снеговорот. Спираль. Пружина. Вихрем полёт снегов. Вновь поворот меняет ход событий. Снежинки к небесам взмело и тихо опускало то хризантемою-зимой, то вновь начнёт сначала. Колючий мелкий-мелкий снег, и нет пространства. Дали затмил собою ото всех, и очи не видали ни света, ни земли, ни слёз колючих на колючем морозе. Ни луны, ни звёзд — один лишь снег сыпучий.

Земля вся в царственном убранстве: алмазы, ленты, кружева… Снежинки кружат в лёгком танце и оседают, не спеша. Зима, казалось, не наступит, и после осени – весна шальные головы закружит и свет больной сведёт с ума. Но вот – белейшим покрывалом, бескрайней, мутной пеленой снега над зыбкой бездной встали и укрывают шар земной. А шар земной – пушинка в бездне (слегка кружится голова) летит сквозь смерти и забвенья — не счесть потерь. И пустота холодной ясностью предела вдруг обозначилась. Возник из тьмы снегов слепяще-белой, всё озарив, бессмертный лик.