– …В общем, бабы там на мужиков кидаются, как подорванные, да только мужики все пидоры, бабам оттого горько, и потому косячат они по-страшному. – Ганс трепался уже четвертый час, но его не отпускала благодарная публика. Напротив, из соседних казарм подходили все новые и новые слушатели, из тех, кто мог по своему статусу игнорировать приказы дневальных или сержантов.

К пяти утра в старой казарме нашей третьей роты собрался весь цвет батальона – деды, сержанты, всякая штабная накипь и по парочке представителей от национальных землячеств.

Салабонам тоже хотелось послушать про сладкую столичную жизнь, но на входе их встречал жесткий фейс-контроль, причем дневальным контроль не доверили – пара авторитетных сержантов паслась в дверях, решая вопрос доступа персонально для каждого гостя, невзирая на компанию, в которой тот пришел.

Гостей все равно набилось под завязку, и к часу ночи отказывать начали даже водилам хозяйственного взвода и некоторым прапорщикам. Обиженные уходили не сразу – напротив, они грубили, угрожали разнообразными карами, быковали, понтовались или брали измором. Многие оставались стоять у входа, азартно лузгая семечки и изо всех сил делая вид, что внутрь входить вовсе и не хотели, а пришли сюда просто так, что называется «потусить».

Наиболее дерзкие из салабонов устроились на газончике под распахнутым окном и, прикидываясь ветошью, жадно ловили обрывки популярной лекции Ганса и неожиданно вспыхивающих дискуссий. Большинство зрителей щелкали семечки, но были и такие, кто уже приобщился к гламурным фисташкам и показательно лузгал ими, правда, не сильно торопясь – ведь фисташек за те же деньги можно было взять намного меньше, так что и кончались они раньше любого пацанского сборища.

– А что, брат, ты и саму Ксению Собчак живьем видел? – дрогнувшим голосом спросил Ганса ефрейтор Штырь, прославившийся в свое время умением голыми кулаками вбивать дюймовые гвозди в вагонку с одного удара. Впрочем, авторитет в батальоне он заработал не этим своим пошлым цирковым номером, а жесткой дракой с Акулой один на один в одной популярной московской рыгаловке. Про эту драку даже в одной газете написали. Победил тогда Акула, но по неизвестной и поныне причине он отпустил Штыря. Отпустил на глазах у изумленного патруля, не испугавшись уронить свой авторитет. Надо признать, майор Карасик не без душевных порывов человек, что бы про него ни говорили.

– Так ты что, как вот меня сейчас, совсем рядом с собой Собчак видел? – уточнил Штырь, попутно как бы невзначай выставляя напоказ свои модные американские берцы.

– Видел! Но Ксюша не в моем вкусе. Я ей сразу сказал, чтоб даже не отсвечивала рядом, не люблю таких баб, и не уговаривай, – легко откликнулся Ганс и бросил предупредительный взгляд на меня. Я помалкивал, мне было все равно и зверски хотелось спать, но спать было негде – все кровати в радиусе тридцати метров вокруг нас были заняты возбужденными однополчанами.

– Слушай, Ганс! А как туда попасть, ко всем этим гламурным лахудрам и пидорасам? За сто баксов, к примеру, проведешь меня в такой клуб с братом или как? – спросил о вожделенном Магомед, с интересом разглядывая ефрейторские берцы.

Слушатели вокруг, конечно, на всякий случай заржали, подчеркнув тем самым несерьезность вопроса, но когда Ганс раскрыл рот для ответа, притихли, ловя каждое слово.

– При всем уважении к тебе, Мага, за сто баксов в московской клоаке публика пацану даже отлить не позволит, – объяснил Ганс и уточнил на всякий случай: – И брату твоему тоже не дадут, им же по фиг все наше уважение.

Брат-близнец Маги, Вагиф, был очень уважаемым в батальоне человеком, поэтому даже не служил, как все люди – его привозили раз в месяц на сверку личного состава и увозили обратно, не всегда даже переодевая в армейское. Я лично дважды видел Вагифа в строю в джинсах и футболке, и один раз в смокинге, но вот полковник из штаба округа, ежеквартально принимавший батальон, ни разу ничего неуставного не заметил, хотя за те же неподшитые воротнички карал беспощадно.

Вы когда-нибудь видали смокинг с подшитым воротничком? Вот и я о том же.

– Москвичи – козлы беспросветные, каких людей не уважают! – подобострастно вякнул Воробей из штабной обслуги.

– А мне вот интересно стало, как вы, охальники, среди той беспросветной публики двое суток выживали? – насупился вдруг Серега Медведь, суровый потомственный лесоруб из Кандалакши.

– А мы среди тех козлов подолгу и не кантовались, – сразу отрезал Ганс, чутко уловив нехорошие подозрения. – Жили мы отдельно, в крутом отеле с видом на Мавзолей. С такими бабами, которых потом по телевизору показывают, с бухаловом реальным и прочим обогревом. Называется: «все включено». Там, в отеле, специально все сделано так: типа, если бабу пользуешь на подоконнике, то заодно в окно глядишь, приобщаешься как бы к истории своей великой Родины.

– И чего? – спросил кто-то из массовки.

– Родина у нас, пацаны, реально великая! – ответил Ганс, явно начиная уставать от глупых вопросов.

Мне стало жалко его, и я было включился в беседу, отозвавшись на реплику Штыря, которого просто распирало от желания поглубже разобраться в иерархии и нравах столичной тусовки. Но мой ответ оказался неинтересным публике – быстро выяснилось, что о таких сокровенных для каждого пацана вещах, как гламурные понятия, я говорил совсем иначе, чем Ганс.

– Что-то ты без искры базаришь, Михась! Будто пох тебе на столичную братву, – укоризненно подытожил Серега Медведь и аккуратно, но сильно ткнул огромным кулачищем в плечо своего соседа, Магомеда:

– Дай, что ли, подкурить, талибан! А не то крылатая ракета прилетит, от имени всемирной демократии!

Мага, заметно нахмурившись, после небольшой, но внятной паузы достал пачку «Парламента» и протянул ее Медведю. Глядел он при этом в пол, и тонкие губы его шевелились, будто считая секунды. Досчитав до заветного числа, Мага убрал пачку обратно в карман, так и не взглянув в лицо Медведю.

Зажигалкой угодливо чиркнул штабной Воробей, а окончательно разрядил ситуацию ефрейтор Штырь, ловко забравший красивую зажигалку у штабной крысы в обмен на вопрос:

– А вот скажи, Андрюха, отчего штабная накипь простых солдат презирает?

Воробей ничуть не обиделся, достал свои сигареты, тоже «Парламент», призывно помахал свежей сигаретой, и Штырь, снисходительно ухмыляясь, зажег ему огонь.

Воробей с наслаждением сделал пару затяжек, а потом ответил, нехорошо глядя на свою зажигалку, так и оставшуюся в руках ефрейтора:

– Видишь ли, Сема, в чем тут дело. Простой солдат не должен отсвечивать возле элиты, понимаешь? Пусть солдат живет в казарме, я не возражаю. Но пусть он делает это вон в том, дальнем ее конце. – Воробей показал, в каком именно конце, и все послушно посмотрели туда.

Там действительно стояли в два яруса кровати и спали, точнее, пытались спать те самые солдаты – не блатные, не кавказцы и не спортсмены. Но сейчас в казарме было очень шумно и накурено, так что спать удавалось не всем. Многие ворочались в тревожном забытье или тихонько подглядывали одним глазом на очередную тусовку крутых пацанов, как смотрят дети в случайно не выключенный родителями телевизор.

– А если их не будет, кто тебе, хохлу охреневшему, будет в штабе полы мыть, жратву приносить, на стреме стоять, когда припрет? – спросил Семен, вроде как искренне удивляясь людоедской философии собеседника.

– Солдаты, конечно, – кивнул Воробей, сладко затягиваясь сигаретой. – Но пусть будет так: пусть эти нищеброды пришли, отработали и потом исчезли, чтоб мы с вами их не видели! Плебс должен знать свое место. Люди нашего круга должны держаться своих. А то знаем мы этих прощелыг – на тепленькое место шмыг и сидит там, как ни в чем не бывало.

– Жадный ты, Воробей, – вдруг пригвоздил его Мага, и все мы дружно рассмеялись, как будто это действительно было смешно.

– А завари-ка ты нам чайку, бесовское отродье, – отсмеявшись, приказал Воробью Медведь, и штабной человечек без возражений встал и исчез за спинами сослуживцев.

– Может, лучше водки? – задумчиво спросил Ганс у общественности, но Медведь твердо ответил:

– Нет, лучше – чай. Если есть выбор, чай или водка, нужно всегда выбирать чай.

– Да ладно! – засмеялся Мага, но Медведь даже привстал, чтобы его было лучше слышно по всей казарме: – Как вообще можно сравнивать чай и водку? Чай – это напиток правильных, продвинутых пацанов. Но и пить чай тоже надо правильно. Когда пьешь чай на пустой желудок, холодная природа чая, проникая вовнутрь, может охладить селезенку и желудок, что подобно проникновению волка в дом! А если поел жирное, то чай нужен погорячее. Потом, если потчевали тебя соленым, то чай нужен чуть теплым. Вообще, тут важно знать, что слишком горячий чай раздражает горло, пищевод и желудок. Длительное употребление горячего чая может привести к болезненным изменениям важных органов. Так что пацану нужно быть на стреме и следить за своими ощущениями. Тебе чего, Мага, чай не нравится, что ты тут такие гримасы корчишь?

Магомед снова ухмыльнулся, но ответил спокойно, без вызова:

– Да не, Медведь, чай я тоже пью, как и все. Но без фанатизма. Просто удивительно, как тебя прет от этого.

– Культ потребления проник в солдатские казармы! – негромко объяснил я Маге ситуацию, но оба они, и Медведь, и Мага, в ответ молча уставились на меня, пытаясь понять, обидел я кого своими туманными словами или так просто умничаю, по дурной привычке.

– Крыши бывают плоскими и покатыми, – заявил вдруг Штырь, гордо оглядываясь по сторонам. – Так и люди: рождаются, живут и умирают…

Ганс повернул ко мне свое усталое вспотевшее лицо и негромко буркнул:

– Михась, как это называется по-научному, когда одну и ту же многозначительную херню в разных вариациях со всех сторон слышишь? Причем, все так часто повторяются, что блевать уже тянет?

Я на минуту честно задумался и ответил ему тоже внятно и громко, потому что устал от этой пустой болтовни и даже разозлился на нее:

– Ганс, по-научному это называется – тренд. Это когда очевидная для тебя мысль вдруг доходит до всех окружающих идиотов разом.

Ганс помотал головой, не соглашаясь:

– А по-моему, это называется дурдом. Чтоб все так сразу поумнели – разве это не дурдом?

Соседи вокруг, конечно, услышали наше смелое обсуждение, но среагировать должным образом не успели – в казарму, почуяв легкую наживу, вдруг ввалился батальонный фотограф Василий Захаров, с ходу включивший камеру и заполошным голосом заоравший:

– Братва, а вот и я! Кому тут почета и уважения?! Пока я трезвый, становитесь в позы!

Васю слегка одернули за дерзкий базар, но в красивых позах послушно замерли все, кто успел его заметить и услышать, даже нахохлившиеся, как перед дракой, Мага и Медведь.

Я тоже приподнял заспанное лицо и расправил сутулые плечи. Потому что почета и уважения охота всем – люди ведь, в сущности своей, одинаковы. Они мечтают об одном и том же под плоскими или покатыми крышами, а еще люди рождаются, живут и умирают…