Из здания Управления мы поехали закупаться согласно штабному списку, а адрес оптимального магазина в качестве финальной любезности подсказал нам Валерий Васильевич. Вообще, нормальный человек оказался. Да и Пинкертон, по зрелому размышлению, тоже, хотя его манерность и самолюбование все же здорово раздражали.

Николь позвонила мне, когда Ганс закончил запихивать в лимузин последние коробки с запчастями, и мы уже выруливали со стоянки на проспект.

Я до последнего не верил, что она позвонит, хотя после визита в Управление знал уже наверняка, что не может не позвонить. В такой игре нельзя оставлять без контроля ни один кусочек инсталляции.

И все равно, когда на экран телефона пробилось робкое сияние с ее таким желанным именем, мое сердце застучало в такт автомобильному движку. Наш лимузин рванул по пустому шоссе, и я тоже мысленно уже летел навстречу Николь, вспоминая волшебные изгибы ее тела, отточенные, зовущие жесты и пьянящий запах ее инопланетной красоты.

– Привет, Миш!

Я молчал, жадно вслушиваясь в каждый звук, доносящийся из телефона, – там играла музыка, значит, Николь уже вышла из отеля позавтракать. Сидит где-нибудь в кафе, глазки строит посетителям.

– Эй, Миша, ты меня слышишь?

– Слышу.

– Я хотела тебе сказать, что ты молоток, Миш! Я не ожидала. Честно. Ты хоть знаешь, что сейчас творится на фондовой бирже? Началось еще вчера вечером, но сегодня – это просто фантастика! Ты ведь знаешь, да?

– Знаю.

– С тобой Марк хочет поговорить. Передаю трубку.

Я поморщился – сдался мне этот краснорожий хомяк. Но ведь видно было, как Николь от него зависит, и я не хотел его злить, лишь бы не расстраивать ее.

– Алло, Михаил Дм… хм, Олегович?

– Да, слушаю вас.

– Это Марк. Я хотел поблагодарить вас. Вы все сделали идеально. Просто идеально! Я жду вас и вашего приятеля в «Хошимине» в пятнадцать часов дня – успеете? Нам потом надо будет улетать. Мне звонили ваши кураторы, с ними мы уже рассчитались. Осталось только с вами. Успеете до 15.00?

– Успею.

– Тогда до свидания.

И он отключил трубку, гнида. Или Николь сама не захотела продолжения разговора?

Я всерьез задумался, да так, что всю дорогу до части думал только о том, как узнать, кто из них выключил телефон, – как будто это было самым важным знанием в моей жизни.

Мы не стали больше деликатничать, а велели Марату погромче посигналить у ворот, а затем въехали в расположение части, торжественно проехав по пустому пыльному плацу, да еще поставили машину прямо под окнами штаба, заехав задом на газон. Уже давно можно было спокойно выйти из роли, но я из пустой вредности не спешил этого делать, подгоняя зычными окриками Ганса, в одиночку таскающего тяжелые коробки в кабинет командира батальона.

К комбату я зашел сразу после того, как туда в очередной раз занырнул вспотевший Ганс с последней коробкой в руках. Комбат, слава богу, был на месте, и я отдал ему список, исчирканный галочками, обведенными в разноцветные кружочки.

Майор, не говоря ни слова, раскрыл облезлый сейф и вручил нам с Гансом по военному билету, где уже были проставлены все необходимые печати и пометки.

– Молодцы, – буркнул комбат, но нам совсем не требовалось его одобрение, и он сам это отчетливо понимал.

Мы молча, не прощаясь, вышли из кабинета и плечо к плечу пошли по ступеням штаба к лимузину, уже развернувшемуся лакированной мордой к воротам.

Из всех четырех казарм, из столовой и хозяйственного блока высыпали бойцы и, встав в огромный неровный овал по периметру учебного городка, тоже молча смотрели, как мы с Гансом стучим модными туфлями по истерзанному солдатскими подошвами плацу.

Перед тем, как сесть в лимузин, я все же помахал ребятам на прощание, а вот Ганс даже этого не сделал.

Зато, усевшись спереди, он громко сказал Марату:

– Поехали! – и лимузин, взвизгнув шинами, рванул к торопливо раздвигающимся воротам.

У «Хошимина» было негде припарковаться, и мы кружили вокруг не меньше получаса, пытаясь втиснуться по правилам, пока мне не осточертело. – Марат!Я достал все деньги, что остались у нас после выплаты армейской барщины, и показал ему, пока он лавировал в московской давке.Денег оказалось чуть больше тридцати штук рублей, и я все их передал Гансу, а тот закинул в бардачок напротив себя.– Нормально, дружище? – спросил у него Ганс. Читалось это так: рассчитывал ли ты на что-то еще, странный ты мужик?– Нормально, пацаны! – откликнулся Марат. – Телефончик мой запишите. Будете еще какую-нибудь аферу крутить, позвоните. Может, и я на что сгожусь. И это, на будущее, учтите – когда будете олигархов изображать, деньгами не сорите. Непохоже получается. На самом деле олигархи жадные. Очень жадные. Сквалыжные они, короче, как моя теща.Ганс записал телефон, хлопнул Марата по плечу, и тот притормозил как раз напротив «Хошимина».Мы вышли, лимузин уехал, погудев нам на прощание, а Ганс, повернув ко мне задумчивое лицо, в очередной раз попросил у меня объяснений тому, чего не понимал я сам:– Не понимаю я этого, Михась! Как это может быть, что вся обслуга вокруг знает, кто мы такие, но никому из хозяев об этом ни гу-гу?! Все водилы, все швейцары, все охранники – все, мля! Но кому надо – ни гу-гу?! Почему они молчали, объясни?!Я подумал, что это называется «солидарность», но не стал говорить этого вслух, потому что на самом деле не верил ни в какую солидарность, тем более среди холопов. Может, они тоже что-то крутили, ловили свою рыбку в нашей мути?Швейцар на входе встретил знакомой ухмылкой, но когда я, похлопав себя по карманам, вдруг обнаружил, что у меня нет ни рубля, он совсем не огорчился:– Не беда, потом меня порадуешь, солдат, – пробормотал он в свои усы едва слышно, зато потом громко, во весь голос, закричал: – Здравствуйте, дорогой Михаил Дмитриевич! Милости просим к нам!Мы торопливо прошли вестибюль и поднялись наверх.Дверь нашего номера была распахнута, и у меня екнуло сердце – там, наверное, уже пусто, лишь хлопочут горничные, или того хуже, уже въехали другие постояльцы и даже следа от Николь не осталось.Но в номере сидел Марк. Рядом с ним, на диване, лежали две сумки из мягкой дорогой кожи.– Здравствуйте, господа! – Марк встал и, оглядев нас так внимательно, будто впервые увидел, потом еще пожал каждому руку и посмотрел в глаза.– Вот здесь обещанное вам вознаграждение. Как видите, я своих слов на ветер не бросаю. Так и передайте своим кураторам. Михаил, еще раз хочу вам сказать, что вы все сделали идеально! Сегодня утром я продал все свои проблемные активы на фантастических условиях, просто на фантастических условиях! Поздравляю всех нас с удачной сделкой!Я не удержался и все-таки задал свой вопрос, хотя видно было, как его коробит от моей настойчивости:– А где Николь?– Она не стала вас дожидаться и уехала, получив свою долю.Марк так морщился и краснел, что до меня дошло – я не один сейчас страдаю по этой шлюхе. Нас, страстотерпцев, похоже, скоро целый взвод наберется, а то и батальон.– Ну, я пошел. Удачи! – Он не стал пожимать нам руки второй раз, а мы тоже не рвались с ним еще раз ручкаться.Как только за Марком захлопнулась дверь, Ганс рванул к сумкам, расстегнул на каждой по молнии и оторопело уставился на пачки евро, упакованные в прозрачные пакеты по десять пачек в каждом.– Михась, гляди! Мля! Сколько тут?Я подошел поближе, поковырялся в сумках и признал очевидное:– В каждой – ровно по миллиону евро.– Охренеть! – счастливо пропел Ганс. – Охренеть! Охренеть! Охренеть!Потом он торопливо застегнул молнию на обеих сумках:– Смотри, Михась, теперь главное – не пропалиться. В фильмах, я видел, всегда в этом месте у пацанов конкретные проблемы начинаются.– У нас не начнутся, – пояснил я. – Это же легальные деньги. Я не удивлюсь, если краснорожий с них даже налоги заплатил, на радостях. Так что не шугайся – теперь ты легальный миллионер, а не какой-нибудь мелкий фармазонщик.– А сколько же этот сыч себе отхватил, если нам таких денег не пожалел? – вдруг озаботился Ганс, возбужденно вымеривая шагами гостиную, но не выпуская из виду сумки с деньгами.– Николь говорила, что до зимнего кризиса его компания стоила сто пятьдесят миллионов. Раз он так радуется, значит, получил еще больше, чем полагалось. Наверное, миллионов двести. А тебе не все равно?– Да, в общем, мне по барабану, – признал Ганс, остановившись на минуту у распахнутого окна.– А контрразведка сколько отхватила?– А вот этого я не знаю, даже примерно, – честно признался я. – Они могли и больше Марка заработать, у них масштабы, сам понимаешь, космические.– Эх, – потянулся Ганс, мечтательно глядя в голубое небо. – Приеду в Саратов, кабак открою на центральной улице – там после того, большого кризиса, вообще ничего толкового не осталось. Нормальным пацанам, понимаешь, и побазарить негде… А то поехали со мной в Саратов, Михась! – вдруг начал уговаривать он меня. – Я в таких делах херово соображаю, а ты ведь головастый пацан. Мы вместе нормально замутим, Михась, точно тебе говорю!Я помотал головой, даже не пытаясь объяснять Гансу, почему я не желаю жить в Саратове и управлять пивным рестораном, ублажая нормальных пацанов.– Мне в Питер срочно надо, братва ждет меня там, – нашел я подходящее объяснение, и Ганс не стал больше донимать меня.Впрочем, он еще с час топтался в номере, мешая мне проводить грамотный обыск, но когда Ганс наконец собрался уходить, а я твердо заявил, что остаюсь, немец все-таки обиделся.– Значит, расходимся, как в море корабли? – с нескрываемой обидой сказал он. – Даже на пару дней со мной в Саратов не скатаешься? Сейчас вот не поедешь со мной, так что ли?!– Ганс, мне очень жаль. Нет.– Ну, бывай, братан! – Он вышел с плотно застегнутой сумкой в руках, яростно хлопнув дверью на прощание.Я тут же рванул в спальню, потом в ванную, потом снова в спальню, в бешеной истерике переворачивая постельное белье, пледы, пуфики, пока не нашел то, что искал, – один из ее многочисленных носовых платков. Я, разумеется, узнал бы его даже с закрытыми глазами, даже вернее бы узнал, закрыв глаза, но у нее платки еще были помечены фирменной вышивкой на уголках – «Н. Н.». Бережно расправив платок, я поднес его к лицу, вдыхая ее одуряющий запах, и меня захлестнула волна блаженства, а подкосившиеся ноги уронили мое тело на диван.Я лежал, не двигаясь, закрыв лицо драгоценным платком, и мучительно думал, что мне теперь делать, чтобы не только найти ее, но и вернуть. Найти человека несложно, особенно если у тебя есть деньги, но что потом делать, если она рассмеется мне в лицо, презрительно скривив тонкие бледные губы?

Потом я звонил ей по телефону – звонил каждый час, проживая в мучительном нетерпении каждый этот час, как целый день. Она ответила в полночь, будто сама для себя выбрала это символическое время.– Привет, Миш! Чего хотел? Марк с вами расплатился, я надеюсь? Ему ведь пришлось еще с кое-кем поделиться, тут ты просто стратег оказался. Как ты только додумался до этого, я тобой горжусь! Уже получили свои доли, так?– Да, все в порядке. Но я хотел увидеть тебя.– Миш, дорогой мой! Успокойся, пожалуйста. Ну, зачем я тебе? Ты так молод, у тебя впереди еще будет не одна и не две любви. У тебя теперь вообще все будет хорошо!– Николь, мне очень важно тебя увидеть. Я обещаю, что не буду делать глупостей. Мне просто надо предложить тебе одну сделку. Тебе понравится, обещаю.– Сделку? Ты?! Ну, ладно, предлагай. Мне даже интересно.– Нет, Николь, не сейчас. Я хочу сделать предложение лично. Это займет пять минут, не больше.Она упиралась недолго – мы договорились, что встретимся утром. Она терпеливо объясняла, где находится кафе, куда она явится завтракать, а я нарочно прикидывался идиотом, будто не понимая, где находится это кафе, только для того, чтобы подольше слышать ее хрипловатый, но такой желанный голос.В конце концов она меня раскусила, но не обиделась, а так тепло рассмеялась, что я вдруг поверил – все будет хорошо.Она согласится – не может такого быть, чтобы она отказалась. Это было бы слишком несправедливо ко мне.