Открывать глаза не было никакой возможности, поэтому я нашаривал надсадно звенящий телефон на ощупь, проводя рукой под кроватью, там, где обычно ночевали наши с Берутли мобильные телефоны.

– Алло? Алло? Я могу поговорить с Иваном Зарубиным? Алло? – В телефоне безобразно громко и даже несколько истерично кричала незнакомая мне женщина, которая безостановочно называла мое имя, как будто это имя является пропуском на бесплатное пивное пати или даже сразу в рай.

– Я слушаю. Это я. Зарубин слушает, – пробормотал наконец я, на самом деле так еще и не проснувшись.

– Иван Леопольдович Зарубин?! – заорала тетка так громко и торжественно, что я немедленно проснулся.

– Да, бля, Зарубин, – матюгнулся я, чтобы немного сбить эту неуместную и потому раздражающую торжественность.

– С вами сейчас будет говорить сам Главный Редактор Телекомпании, – уже суховатым голоском отозвалась неизвестная тетка, и в динамиках тут же раздался когда-то знакомый бас:

– Здорово, Зарубин! Это Сергей Хорьков, из «ТВР».

Я, сам себе удивляясь, вдруг вспомнил этого Сергея Хорькова – важного, солидного дядечку, который, несмотря на всю свою солидность, легко поучаствовал в последнем нашем проекте с Камминг – перегонке и монтаже отснятых в России телематериалов на технической базе той самой крутой телекомпании «ТВР». Помнится, каждый час монтажа обошелся нам в двести евро, из которых сто пятьдесят шло в карман этому самому Сергею. А монтировались мы почти четверо суток.

Для непонятливых перевожу: пятнадцать тысяч евро в одно гладкое, лоснящееся рыло и еще немного на пиво тем, кто, собственно, и работал – непосредственно самим монтажерам.

– Привет и вам, Сергей Иванович! – откликнулся я, мучительно продирая глаза. Вокруг тут же зашевелились в невнятном полусумраке обнаженные тела боевых подруг, и я осторожно поднялся с дивана, чтобы не тревожить людей понапрасну.

– Мне сказали, ты – в Тунисе, – рассказал мне Сергей Иванович, зачем-то еще хмыкнув при этом, как будто Тунис – это то же самое, что педофильские Филиппины. А ведь эти страны расположены в разных концах нашей необъятной планеты. К чему эти неуместные намеки?

– Да, я в Тунисе, – признался я, тупо уставившись в фосфоресцирующее табло телефона.

Пять утра, е-мое!

– Слушай, брат, – так фривольно начал Сергей Иванович, что я сразу понял, что ему позарез что-то от меня надо.

– У тебя там самолет ночью гикнулся, – продолжил он все так же жизнерадостно. – А еще у тебя Берутли рядом, он же всегда с камерой таскается. А вот у меня в этом вашем сомнительном Тунисе, как назло, никого нет. Сделай мне, пожалуйста, два-три сюжета и парочку синхронов от местных шишек, а? А я тебе – все что угодно, разумеется, с поправкой на НДС и социальный налог.

– Это сколько? – тупо переспросил я, ничего еще не понимая.

– Значит, по деньгам так будет. За каждый новостной сюжет мы тебе перечислим по пять сотен, а если сделаешь нам прямое включение с места трагедии – еще две штуки. Ну и Берутли сунем штуку за все, чтобы не жужжал там у тебя под ухом. Ну как, нормально? Это в евро, ты не думай. Как тебе предложение?

– Нормально, – ответил я, так и не проснувшись. Я подумал, что через пару секунд этот Сергей Иванович наконец заткнется, я выключу телефон и лягу спать дальше.

– Тогда сейчас тебе перезвонит один фраер из местного российского консульства, тоже Ваней зовут, кстати, он и поможет все организовать. Бывай! Спасибо!

– Да пожалуйста! Бывай! – легко откликнулся я, бросая телефон обратно на пол.

Я вернулся к дивану, лег на него плашмя, с отвращением вжимаясь в теплую простыню и даже еще накрываясь сверху подушкой, чтобы больше не слышать этих идиотских звонков.

Увы, телефон перезвонил почти сразу, и тогда вдруг до меня дошло – этот самый главный редактор самого главного в нашей стране телеканала только что сказал, что у нас упал самолет. Самолет!

Я немедленно вскочил на ноги и нашел на полу истерично подрагивающий телефон:

– Алло? Иван Зарубин?

– Да!

– Это Иван Козырев вас беспокоит. Я из местного российского консульства. Должен буду организовать технику, спутник, проезд в зону «Б» и все такое. В общем, к вам сейчас машина приедет, и дальше будем работать по плану. Просыпайтесь, короче говоря, сами, и оператора своего тоже будите. Работать надо.

Вертолет завис над морем, равномерно, но все равно противно подрагивая корпусом, пока я высовывал свою небритую морду наружу, в распахнутую дверь, чтобы увидеть там хоть что-нибудь. Море было спокойно – его поверхность слегка волновал только поток воздуха от винтов нашего вертолета.– Видишь что-нибудь? – спросил меня Берутли, хотя сам стоял плечом к плечу со мной и смотрел туда же, в блестящую и равнодушную водную гладь.Я молчал, тупо щурясь на искорки света, то спокойно поблескивающие в морской глубине, то вдруг неожиданно бьющие прямо в глаз.– Мне нужен хоть какой-нибудь объект на поверхности, – начал мне объяснять Берутли. – Просто море не подойдет. Зрителю нужно обозначить место катастрофы, понимаешь?Пилот вдруг заорал на всю кабину что-то по-арабски, и консул тут же перевел, глядя на нас с Берутли:– Он видит место!Вертолет сильно накренился и, бодро затарахтев движком, полетел куда-то вправо.Берутли швырнуло об борт машины, и я едва успел схватить своего оператора свободной рукой за шиворот, удерживая его от окончательного падения.– Да отцепись ты, мешаешь ведь! – вместо благодарности буркнул мне Берутли, и я отпустил его рубашку.На море, под самым бирюзовым горизонтом, колыхалось какое-то невнятное разноцветное пятно. Я вгляделся в него, и у меня как-то сразу онемели губы.Мы летели прямо на пятно, и я попытался зажмуриться, но глаза тоже уже не слушались, и я просто стоял по стойке смирно и смотрел, не мигая, туда, где она умирала.В моем наушнике что-то щелкнуло, и уверенный женский голос произнес:– Иван, вы в эфире. Танечка из студии задаст вам вопрос, и вы сразу начинайте свой комментарий. Не забудьте потом войти в кадр и выдать нам пару фраз на фоне места аварии. Потом пусть Игоречек сбацает нам концовочку с панорамочкой по всему морю, и это будет финал. Ну все как обычно полагается. Давайте, Иван, уже работаем!Я тронул Берутли за плечо и показал сначала на свое ухо, а потом на потолок. Он все понял, сделал шаг назад и присел для устойчивости, чтобы потом одним движением перевести камеру с моря на меня и обратно. Это, между прочим, непросто – там еще и фокус надо перестраивать.В наушнике опять щелкнуло, и я услышал другой женский голос – неожиданно мягкий, даже ласковый голос ведущей:– А сейчас журналист Иван Зарубин специально для нашей программы расскажет вам, что удалось узнать непосредственно на месте трагедии. Итак, Иван, что известно на сегодняшний момент?Я отвернулся от гнусного моря, посмотрел прямо в бархатную черноту объектива и начал свой рассказ:– Самолет «Ту-154» российской авиакомпании потерпел крушение в пятнадцати километрах от береговой линии. На борту самолета находилось восемьдесят пять пассажиров и семь членов экипажа. Погибли все.У Берутли вдруг округлились глаза, и я проследил его взгляд от объектива камеры до морской поверхности.Сначала я не понял, что это, но вертолет начал снижение по спирали, и уже через пару секунд я увидел хорошо известный дорожный кофр Марты. Рядом плавал еще какой-то мусор, среди которого мне почудилась бутылка «Столичной», видимо, уже полностью опустошенная, иначе бы она утонула.В ушах назойливо гудело, и я мысленно отмахивался от этого гудения, пока наконец вдруг не вслушался в него:– Иван, ответьте! Иван! Дорогие телезрители, кажется, у нас пропал звук. Иван, вы слышите меня?– Слышу, – отозвался я, не отрывая взгляда от бутылки.– Что вы можете рассказать нашим телезрителям о причинах этой трагедии?Я перевел взгляд с моря на камеру, и Берутли тут же начал фокусироваться на мне. Впрочем, мне это было неважно – я вдруг в реальности почувствовал, как сотни фраз выстроились у меня в голове в пулеметную очередь, которой я был просто обязан сейчас расстрелять всех ублюдков разом.– Я знаю, почему произошла эта трагедия. Но сначала я расскажу вам про Марту, – начал я, и меня накрыла горячая волна бессвязных воспоминаний.– Она была красивой и умела быть нежной, – я сказал это внятно и отчетливо и тут же сам поразился, зачем я это говорю и кому это может быть нужно. Но потом я сжал казенный микрофон посильнее и упрямо продолжил: – Я любил Марту, а она взяла и погибла. Никто из вас ее не знал, поэтому вам, конечно, плевать на нее. А вот ей было больно за вас. Она была сильной женщиной и поплатилась за это любовью – ведь сильными должны быть мужчины.– Иван, мы вас не понимаем! Что вы можете сказать о причинах трагедии? – всполошилась ведущая, пока еще мягко, по-дружески укоряя меня за отступление от привычного порядка вещей.– Даже когда я целовал ее спящую, я чувствовал эту силу, исходящую от нее. Мужчины не прощают своим женщинам мужественность, которой сами не обладают, но я любил Марту, и мне было все равно. Но даже самая сильная женщина в мире не может сделать ничего, когда доверяет себя техногенной катастрофе, за штурвалом которой сидит человеческий фактор. У штурвалов по всей нашей стране расселись продажные, некомпетентные и ленивые твари, тупые, но самодовольные ничтожества, всерьез возомнившие себя профессионалами только потому, что настоящие профессионалы вынуждены работать на них…– Иван, мы вас не понимаем! О чем вы говорите?У меня в наушниках раздался резкий мужской голос:– Седьмая, вырубайте Зарубина и давайте архив. Седьмая, вы слышите меня? Я Александр Сенкевич, директор региональной трансляции. Вы меня слышите, нет?– Седьмая слышит, – отозвался знакомый уверенный женский голос из технической службы.– Так вырубайте его, на хрен, что вы там возитесь?! – заорал директор так, что в ушах у меня зазвенело.– Слышь, ты, директор. Да пошел ты в жопу, директор! Не до тебя сейчас, – вдруг сказала ему в ответ уверенная в себе женщина.Я воспринял эту перебранку каким-то самым дальним краем своего сознания, но улыбнулся ей и потом улыбнулся еще раз, услышав комментарий все той же женщины из технической службы:– Эй, Зарубин! Давай, шпарь, чего хочешь. Я знала Марту. В общем, мы все будем держать тебя в эфире сколько надо. А работу мы себе еще найдем, не переживай. Не работа и была.Я подумал, что и тут, в прямом эфире, не обошлось без мужественных женщин, которых безответственные мужчины вынудили изменить своей природе, но не стал развивать эту тему и перешел к главному:– Нами управляют непрофессионалы, и в этом причина наших бед. Пилотов в эту авиакомпанию набирали эффективные менеджеры, а не специалисты. И так теперь происходит всюду. Нашу страну захватило племя заводных болванчиков, только и умеющих, что пилить бюджеты и делиться с начальством…– Иван, наши телезрители хотят подробностей конкретной трагедии, а не банальностей насчет мировых проблем, – раздался в наушниках другой голос. Это был резко поскучневший, но все еще мягкий, профессионально ровный голос ведущей.Женщина из технической службы молчала.Я откашлялся и бросил взгляд на шпаргалку в руках:– Из трех обнаруженных к этому часу тел экипажа «Ту-154» в крови двух обнаружен алкоголь. Алкоголь стал причиной трагедии, но системная причина, по которой пьяный экипаж два года спокойно перевозил пассажиров по этому маршруту, – это некомпетентные менеджеры авиакомпании, не способные управлять своим персоналом. – Я даже потряс в кадре ксерокопией результатов анализа крови, которую мне утром передали из местной полиции, но Берутли повернул свою камеру в море, выискивая там наиболее интересные, с точки зрения оператора, предметы, вроде детских игрушек или плавающих в море документов с фотографиями.

Я подумал, что и впрямь говорю унылые банальности, и замолчал, тупо разглядывая ксерокопию анализов. Все это было бесполезно. – Иван, вам есть что еще сказать нашим телезрителям? – раздался у меня в наушниках мягкий упрек ведущей, и я подумал, что и впрямь мне уже пора закругляться.– Когда самолет падает, никто не может управлять собою, – сказал я, злобно комкая ненавистную ксерокопию и выбрасывая ее в море. – Перегрузка ломает вам позвоночник, ваши дети у вас на глазах разбивают свои нежные лица о стойки полок для ручной клади, ваша любимая женщина горит заживо в керосиновом мареве и кричит «Помоги!», а вы ничего не можете сделать, потому что уже поздно. Раньше надо было что-то делать! Мы все опоздали, дорогие россияне. Наша Марта погибла. Ее больше нет. Нашей Марты больше нет.В наушниках у меня снова резко щелкнуло, и уверенный женский голос сказал:– Вань, ты уже говори, чего хотел, и закругляйся, а то к нам тут уже охрана ломится. Мы, конечно, врукопашную сейчас пойдем, но народ вокруг спрашивает, за что, дескать, боролись?Вертолет развернуло, и солнце стало лупить прямо мне в глаза. Я прикрыл лицо свободной рукой, и Берутли тут же откликнулся на это движение, с еле сдерживаемым нетерпением спросив меня одними губами:– Все?Ему было все равно. Им всем было все равно. На самом деле им всем было наплевать и на Марту, и на меня, и даже на себя.Ненависть к этому постылому, животному равнодушию вдруг захватила меня целиком.– Нет, не все! Сейчас вы узнаете, что значит – все! Все – это когда все! А сейчас еще не все! – принялся бормотать глупости я, лишь бы задержать оператора, но Берутли, горько скривившись, все-таки щелкнул выключателем, снял камеру с плеча и сел у меня в ногах, прямо на мерно подрагивающий пол кабины.Я подумал, что еще никогда не испытывал такого цейтнота, – даже когда Миша требовал представить разворот для журнала на следующий день, у меня оставалась в запасе целая ночь. Сейчас у меня не было и пяти минут, а сказать следовало о многом, чего все они так и не поняли и, наверное, уже никогда не поймут.

Хотя как же можно не понимать очевидного, как можно не видеть таких простых вещей, ведь когда ты прощаешься с любимыми, ты становишься виноватым во всех несчастьях, которые потом с ними происходят, а ты разве думаешь об этом, когда уходишь от них, ты думаешь, что это на день-два, а потом проходит год, а ты не помнишь, как ее звали, ту, рыжую, с изумрудными глазами, и другую, тоже симпатичную, она только подмигнула тебе и тут же ушла, а ты до сих пор это помнишь, дурашка, она же развлекалась, а ты решил, что это чувство – нет, даже Чувство, но на самом деле это была даже не похоть, а так, душевная мастурбация, даже не кокетство, а имитация внимания, а зачем тебе нужно это внимание, ты что, обделен вниманием, да ведь нет, конечно, но всегда хочется чего-то большего, чем у тебя есть сейчас, хотя что значит – есть сейчас, сегодня есть, а завтра нет, ведь Марта еще вчера была, а сегодня я даже не знаю, где она, куда она подевалась, Берутли, ты не видел Марту, она же где-то рядом, я помню, мы же только что видели ее, и вот она опять удрала, дрянь девчонка, почему я должен бегать за ней, делать мне больше нечего, мне работать надо, черт, опять надо работать, как же мне надоело работать, пишешь-пишешь эти тексты, а зачем, для кого ты все это делаешь, кто это читает, твои нудные журналистские расследования, а даже если прочитает, что это изменит, людей не переделаешь, они всегда будут делать подлости, если никто не видит, зато, когда их видят, когда камеры смотрят им в лицо, люди становятся такими героями, что тошно смотреть, кстати, а это что за камера смотрит мне в лицо, ты кто такой, мужик, что ты тут разорался, не ори так на меня, не люблю, я вообще много чего не люблю, когда врут, не люблю и, когда правду-матку режут, тоже не всегда приятно, и еще детей жалко, особенно неродившихся, но и родившихся тоже жаль, дети так доверяют взрослым, а взрослые в ответ вытворяют такое, что тошно делается, а когда читаешь эти подлые сводки ГУВД, хочется убивать всех голыми руками, а мне нельзя убивать, я же не умею останавливаться, мне тогда придется всех убить, а это не по правилам, кто-то должен остаться, кто-то должен любить, целовать, прижимать к сердцу, гладить твои волосы, иногда плакать у тебя на груди и спрашивать «Ты меня любишь?», а ты в ответ вечно делал козью морду и хмурился, хотя всего-то надо было поцеловать, но разве ты сделаешь это, это ведь «телячьи нежности», а ты у нас суровый мачо, ты поставил себе удар левой, чтобы крушить морды этим поганым бонам, но, когда ты готов, они никогда не появятся, они приходят, когда ты расслаблен, когда ты улыбаешься или мечтаешь об отпуске, и тут вдруг кто-то принимается орать у тебя под ухом, и начинается драка, и ты с тоской понимаешь, что надо вмешиваться, потому что есть такое слово, а потом весь день насмарку, болит рука и ноет челюсть, хорошо бы обошлось без перелома, потому что в обычной поликлинике всегда очередь, а в платной две тысячи за прием, а денег нет, куда они только деваются, ведь ты работаешь с утра до вечера, даже ночью, даже когда разговариваешь с ней, все равно что-то сочиняешь, обдумываешь, а она видит это и злится, потому что чувствует невнимание, она же у нас чуткая, кстати, куда она подевалась, сколько уже можно ждать, я начинаю волноваться, вот каждый раз так, ей что, трудно позвонить и сказать, что она задерживается, ведь это невыносимая мука, ждать и не думать, что может страшного с нею случиться, а у нас все что угодно может случиться, мы же в России живем, тут не забалуешь, тут не живут, а выживают сильнейшие, они потом тренинги проводят, а что толку, разве можно этому научить, это инстинкт, как хватательный рефлекс у газпромовских менеджеров, вот ведь сучье племя, откуда они взялись на нашу голову, ведь раньше не было, с Луны они, что ли, свалились на нас, хуже них только их подчиненные, трусливые жалкие лемминги, все делают по команде, а без команды даже глаз на тебя не поднимут, сделают вид, что не понимают, хотя все уже ясно, валить отсюда надо, куда угодно, вон в Болгарии можно жить на пятьсот долларов в месяц, но Марте там не понравится, она любит, чтоб вокруг жизнь бурлила, чтоб можно было ночью пройти квартал новостроек и погонять гопников или зайти к начальству и потребовать премию, давно обещанную, а еще на брифинге можно встать и сказать этой напыщенной жабе: «Вы обманываете людей, которые вам верят!» – но тогда все камеры как одна тут же отвернулись, а потом в двух изданиях отказались сотрудничать, а деньги были нужны до позарезу, пришлось поступаться принципами, потому что нельзя всю жизнь переть на рожон, да и толку все равно никакого, а еще нужно думать о тех, кто от тебя зависит, о тех, от кого ты зависишь, сколько раз тебе говорили, что нельзя же со всеми ссориться, ты потом приходишь к этим людям, а они дергаются от твоего взгляда, как от удара, и ты думаешь, что напрасно так вчера, не нужно было, но уже поздно, ничего нельзя изменить, можно только сделать вид, что ничего не было, но с Мартой этот номер не пройдет, с ней каждый день как кирпичик с клеймом, особенный, целый фундамент таких кирпичиков, но дальше фундамента дело не пошло, непонятно, что строим, но уже разломали все вокруг, и, как жить теперь, как мне жить теперь, непонятно, мы что, опять поссорились, она всегда пропадает, если мы ссоримся, но приходит мириться первая, я так не умею, а она умница, она придет и скажет: «Ты полосу сверстал, бездельник?» – и я пойму, что мы снова вместе, и улыбнусь ей и скажу: «Да» – да, да, да, да, на все вопросы «да», ну давай же, приходи скорее, я уже кричу тебе это «да», почему ты меня не слышишь, Марта?!

Издательство «Астрель-СПб» представляет книгу Евгения Зубарева 2012Хроники Смутного времени

Вы живете сегодняшним днем и не замечаете признаков надвигающейся катастрофы, которая уничтожит не только ваш привычный уклад жизни, но и всю вашу страну. Неожиданные и беспощадные социальные потрясения, описанные от лица обычного российского студента, волею обстоятельств вынужденного пересечь европейскую часть России в самый разгар Великой смуты, изложены так достоверно и убедительно, что поневоле начинаешь вздрагивать, когда в реальных новостях дикторы вдруг озвучивают цитаты из этого романа. Будем надеяться, эти события так и останутся вымышленными. Но если все же авторский прогноз подтвердится, вы узнаете, что делать, вместе с главными героями романа – троицей обыкновенных питерских парней, победивших там, где отступило целое государство. Впрочем, победа ценой психического здоровья – слишком высокая цена, не правда ли?

«Фантастическая история, пугающая своей достоверностью, – бунт черни, штурм Москвы бандами мародеров, вакханалия насилия, распространившаяся по всему миру. Никто не в силах остановить гражданскую войну, этнические чистки, религиозные конфликты. Никто, кроме самих обывателей, – тех, кто больше всего устал от насилия и страдает от него. Поучительный и убедительный рассказ для тех политиков, кто готов разрушать, не будучи готовым к созиданию». ИА «Росбалт»

ЧИТАТЕЛИ – ПИСАТЕЛЯМ Издательство ACT и писатели российского ПЕН-центра открывают благотворительную Программу помощи писателям, находящимся в тяжелом, а подчас и бедственном положении.Среди них авторы известных стихов, пьес, прозы – писатели – участники Великой Отечественной войны, люди, выжившие в лагерях уничтожения, нуждающиеся в лечении.

ИМ ОЧЕНЬ НУЖНА ВАША ПОМОЩЬ!