Рудольф и сам не думал, что его тщательно подготовленный план потерпит полное крушение. Пражские ополченцы стойко сопротивлялись пассауской армии генерала Рамэ. Сословия не хотели вступать в переговоры с пассаусцами и сражаться против Матиаша, — они отправили к Матиашу специальных послов с просьбой о помощи. И Матиаш с великой радостью воспользовался случаем отнять у брата власть. Он оставил ему только императорский титул, отобрав все земли, которые были еще под властью императора, и чешскую королевскую корону. Матиаша мало заботило, что во время его коронации Рудольф заперся в самом отдаленном крыле Града и оплакивал там утраченное могущество.

Обманутый жизнью отшельник доживал последние месяцы своей жизни. Что еще его удерживало на земле? Отблеск прежней императорской власти? Чарующе прекрасный город, раскинувшийся по обеим сторонам Влтавы, собрания редкостей в Испанском зале, чистокровные арабские лошади в мраморных конюшнях или лев Магомет, который тосковал по теплому солнцу своей африканской родины? Кто знает… Никто не мог разобраться в думах императора. А менее всего он сам.

К свисту январского ветра, сотрясавшего окна императорского рабочего кабинета, примешивался другой звук: глухое рычание льва. Днем оно еще кое-как заглушалось остальными звуками, которые неслись со двора или из оленьего рва, но ночью — ночью это было страшно! Все живое погружалось в сон, воцарялась тишина. Кроме стражи, бодрствовали лишь император и лев. Любимый лев Рудольфа Магомет. Слух императора был чувствителен к львиному рычанию, как — грех сравнить — слух матери к плачу ребенка. И этот милый звук навевал на него приятные сны. Но если раньше в голосе Магомета слышалась хищная сила, мощное желание жизни, то теперь это был уже не победоносный рев царя зверей, но болезненное завывание, в котором слышался плач.

— Магомет зовет императора, — шепотом передавали друг другу испуганные слуги, которым известно было предсказание Тихо Браге, сделанное двенадцать лет назад. Браге сказал тогда императору, что, когда погибнет лев, умрет и император.

Легковерный монарх верил предсказанию и с того времени, как Магомет заболел, не знал ни минуты покоя. Уже несколько раз Рудольф покушался на самоубийство, а теперь впал в другую крайность: он был охвачен великой жаждой жизни. После долгого перерыва император снова призвал своих врачей, терпеливо дал осмотреть себя и стал принимать все лекарства, которые они выписали.

Но больше, чем о себе, беспокоился император о своем льве.

— Дайте ему наилучшего мяса, которое только можно достать. И не сырым, пусть повар приготовит лучшие кушанья.

Напрасно камердинер твердил, что лев охотнее ест сырое мясо, — император настаивал на своем. Он отменил приказ только тогда, когда ему доложили, что Магомет не притронулся к жареному мясу.

Врачи с опасением следили за ходом болезни императора. Она словно действительно была связана с болезнью животного.

Однажды император призвал Есениуса и приказал:

— Пойдите в зверинец и осмотрите Магомета.

Есениус не успел скрыть удивление, но император поспешил успокоить его:

— Не бойтесь, с вами пойдет укротительница Пылманова. В ее присутствии Магомет ничего вам не сделает. Ступайте, доктор, осмотрите его. А потом выпишите хорошее лекарство. Сделайте все, чтобы он выздоровел.

Есениус не мог не повиноваться приказу своего господина.

Он отправился в зверинец и поговорил с укротительницей. От нее он узнал, что лев очень стар и для продления его жизни лекарства нет. Но для успокоения императора он велел приготовить лекарство и от монаршего имени приказал укротительнице подмешивать его в пищу Магомета.

И все чаще повторяли придворные и челядь:

— Лев зовет императора.

Восемнадцатого января Магомет издох. Слуги и камердинеры боялись объявить императору горестную для него весть. Но ее Нельзя было утаить — император отличал голос Магомета от голосов остальных львов. И ему сказали правду.

Он принял ее, как решение судьбы, перестал принимать лекарства, перестал слушать докторов.

— Что будем делать с его императорской милостью? — спросил озабоченный доктор Руланд Есениуса.

Тот пожал плечами:

— Мы должны постараться отвлечь императора от мрачных мыслей. Наконец, Тихо Браге мог ошибиться при составлении гороскопа.

Император слушал уговоры врачей, но не верил им. Он не мог забыть предсказание Тихо Браге.

— Неужели вера в это предсказание столь пагубно влияет на императора? — усомнился Михаловиц, когда Есениус рассказал ему, что состояние Рудольфа все ухудшается.

— Возможно, на здорового человека это так бы не повлияло, но не забывайте, что император болен. Очень болен. Физически и душевно. До сих пор он был полон желания жить, жить и жить. Теперь его воля ослабла. Император убежден, что должен умереть, и примирился с этим, как с чем-то неотвратимым.

— А что дальше?

— Боюсь, что предсказание Браге исполнится. Всему причиной суеверие императора.

В ночь на 20 января памятного 1612 года всем приближенным императора стало очевидно, что близится конец.

Императорская опочивальня наполнилась людьми. Катарина Страдова бодрствовала у постели умирающего всю ночь. Кроме нее, при императоре находились оба личных врача, исповедник и главный камердинер.

В опочивальне было натоплено. Окна не открывались с самого начала болезни Рудольфа. Спертый воздух был насыщен запахами лекарств. Дышать было трудно, но никому даже в голову не пришло отворить окно.

Врачи видели, что их помощь уже не нужна, поэтому они взглядом дали знак исповеднику приступать к своим обязанностям. Исповедник попытался уговорить умирающего, чтобы он причастился святых тайн. Но Рудольф не хотел даже слушать об этом. Хотя он как будто примирился с мыслью о смерти, ему хотелось отдалить этот момент настолько, насколько это будет возможно.

— Мы хотели бы кое-что спросить у вас, падре, — шепотом, с трудом произнес он и сделал знак капуцину, чтобы тот ближе подошел к постели.

— Извольте, ваше императорское величество. — Исповедник наклонился к Рудольфу.

По лицу императора было видно, с каким напряжением собирает он свои ускользающие мысли.

— Скажите нам, падре, будем ли мы потом… когда… когда наша душа покинет свою смертную оболочку… останусь я тогда императором?

Так вот какие сомнения мучат императора в последние часы жизни!

Что исповедник может ответить ему?

Он старается выбраться из этой мышеловки, делая вид, что не понял вопрос Рудольфа.

— Телесной оболочке вашего величества будут оказаны почести, какие положено.

Нетерпеливый взгляд императора свидетельствует о том, что умирающий не хочет дать обмануть себя. Он требует ответа.

— Нас не занимает телесная оболочка, мы говорим о душе. Душа! Что будет с душой? Будут ли ей и там оказывать императорские почести?

С напряженным ожиданием смотрит он на исповедника и не замечает, что в глазах священнослужителя возникает ужас перед таким богохульством.

— Праведные души будут вкушать столь неизмеримое блаженство, что все земные блага — лишь слабый отблеск его. Скажем, как нельзя огонек свечи сравнивать с солнцем.

Ответ священника немного успокоил императора. Он прикрыл глаза и облегченно вздохнул.

Капуцин пожелал использовать эту смену настроения, чтобы еще раз попытаться уговорить императора:

— Но вечного блаженства могут удостоиться только души, которые оставят бремя своих грехов на этом свете…

— Бремя грехов… — повторил император шепотом, как будто бы хотел постигнуть весь огромный смысл этих слов.

Наконец он кивнул. Это было едва заметное движение, но исповедник увидел его.

Все присутствующие опустились на колени, и капуцин дал императору последнее причастие.

После обряда главный камердинер приблизился к Есениусу и спросил его тихо:

— Проживет ли император до утра? Или разбудить верховного канцлера? При последних минутах государя должен присутствовать первый сановник…

— Лучше, если вы разбудите его.

После этого Есениус подошел к Катарине Страдовой, отозвал ее от постели умирающего и сказал вполголоса:

— Если бы принцы и принцессы пожелали проститься…

— Уже? — спросила Страдова, и ее прекрасные глаза наполнились слезами.

Император едва воспринимал окружающее. Сознание возвращалось к нему только временами, подобно волнам прибоя, набегающим на морской берег.

Священник опустился на колени и читал вполголоса молитву.

Пришли дети императора и попрощались с отцом. Никто не скрывал больше слез. Даже верховный канцлер Лобковиц.

Есениус напряженно следил за лицом императора. Губы уже онемели, но сердце еще отбивало редкие удары.

Все взгляды обращаются к врачу.

Воцаряется гнетущая тишина.

Есениус склоняется над неподвижным телом, раскрывает шелковую сорочку и прикладывает ухо к императорской груди.

Потом выпрямляется и торжественно объявляет:

— Его императорского величества больше нет среди живых.

Взволнованный Есениус готовится к великому событию: он идет анатомировать императора.

Верховный канцлер потребовал, чтобы он набальзамировал тело Рудольфа II.

И, пока гонцы на быстрых конях спешат в Вену, чтобы сообщить великую новость королю Матиашу, Есениус готовится к анатомированию. Он работает не один. В помощники себе он потребовал доктора Залужанского и мастера Прокопа.

Когда обнаженное тело императора положили на стол, Есениус вспомнил о юродивом Симеоне. Тогда император был зрителем. А нынче…

Бальзамирование длилось несколько дней. Есениус часто задумывался над жизнью этого чудаковатого монарха. Чем больше он думал, тем больше поражали его противоречия в характере императора. Он почувствовал, что должен написать жизнеописание Рудольфа, хотя бы в связи с восшествием на престол нового государя. Матиаш только начинал свое царствование, от него можно многого ожидать…

И Есениус принялся за свое сочинение о Рудольфе и Матиаше. Он работал вдохновенно, употребляя большие периоды, как это было тогда принято.

Вначале он поведал о победах императора над турками — причем не забыл упомянуть и о том, что император одержал их, не покидая своей столицы, иными словами — что их одержали за него военачальники, и затем продолжал:

«Тем временем Рудольф, одушевленный этой удачей в помышлениях своих, возлюбил жизнь, лишенную опасностей и покойную. Он уединился в Пражском Граде и доверил жизнь и звание свое, самое возвышенное в этом мире, некоторым своим рабам и низким прихлебателям, отдавшись целиком иному и к титулу его не подходящему занятию, и людям казалось, что он совсем не думал о своем государстве. И посему многие отвратили от него свои сердца, ибо под сенью и защитой его императорского и королевского величия эти прожорливые грабители и ненасытные глотки, когда подточили главный опорный столп, или столп свободы всеобщей, и когда все права сделали продажными, и звания и должности в стране, они искали только для себя пользы, но всеобщее добро и благо дерзко и распущенно уменьшали и навыворот переиначивали, не давая ни высшим, ни низшим вольного доступа к императору, королю и господину их, в скромных и необходимых нуждах своих с униженными просьбами прибегающими к защите, и подданные от такого угнетения не уставали тосковать и стонать, что Прагу невозможно называть уже прекрасной Прагой, но Pragam plagam, то есть Прагой грустной и страшной…»

Потом Есениус описывал, как начались волнения в империи, как выбрали королем брата императора — Матиаша.

Есениус не забыл упомянуть и обо всех знамениях, которые, как говорили, давно предсказали падение императора:

«Такое печальное падение с высот предсказали императору различные чудеса и указания на небе и на земле. Башня, та, что стоит у королевских помещений на Граде Пражском, наклонилась так, что грозила обрушиться из-за великой тяжести кровли, которую вынуждены были снять; и, без всякого сомнения, это означало, что глава королевства в скором времени в могилу уложена будет. Какой-то простой человек, который пробрался в ночное время в судейскую палату, где происходил сейм или королевский суд, уселся на королевское место, осененное балдахином, и там его нашла спящим ночная стража. Это знаменовало, что столица скоро осиротеет и без короля, своего господина, останется пустой. Незадолго перед смертью императора громом разбило несколько пражских костелов. Пожары и бедствия бродили по Праге. Солнце затмилось полностью. Новая звезда была замечена в полночь, и имя ей дали Серпенториус — Змеевик; потом явились одна и за ней другая комета. И больше того: лев, самый старший, который был императору неизмеримо дорог, потому что содержался при дворе множество лет, так вот он и два орла, которые были равно любимы императором, все в одну и ту же минуту несчастным образом умерли. О чем когда Рудольфу стало известно, он сам себе скорую смерть предрек».

Доктор был спокоен за свое сочинение. Он послал рукопись в Виттенберг своему книгоиздателю с просьбой скорее напечатать ее.

Смерть выбрала еще несколько жертв среди знакомых Есениуса. У Кеплера умерла жена; а через несколько недель после смерти императора покинул этот мир старый верный друг — Бахачек.

— Что будете делать, Иоганн? — спросил Есениус Кеплера после похорон императора. — Поедете в Вену с королем Матиашем?

Кеплер покачал головой.

— Мне это ни к чему. Гороскопами я больше не занимаюсь, а Матиаша не интересуют астрономия и математика. Думаю, что его милость легко обойдется и без меня.

Есениус кивнул. Он хорошо знал, что Рудольф II держал при своем дворе Кеплера скорее как украшение.

— Поступайте профессором в здешний университет, — предложил Есениус. — Вас примут с радостью. Им нужен астроном и математик. Бенедикти один не может справиться. Собственно, кроме риторики, Бенедикти интересует только математика. Астрономией в Карловом университете никто не занимается.

— Благодарю вас за предложение, — ответил Кеплер подавленно, — но я не могу его принять…

— У вас есть на примете что-нибудь лучшее? — спросил Есениус, удивленный грустью, которая слышалась в голосе его друга.

— Лучше ли, не знаю, — ответил Кеплер. — Меня приглашают в Линц профессором. Я решил отправиться туда. А вы, Иоганн? Вы решили остаться при дворе Матиаша?

— Не знаю… Мне, правда, сообщили, что король охотно назначит меня своим врачом. Но Мария советует мне не связывать себя ни с какой службой. А что вы думаете об этом, Иоганн?

Кеплер улыбнулся.

— Пани Мария никогда не советовала плохо. Ее мнение очень ценно. Но, с другой стороны, если вас приглашают… Быть личным врачом короля, в скором времени, может быть, и императора… об этом стоит подумать. Если вам нужна слава, не размышляйте ни минуты. Но, если вы желаете достигнуть успехов как ученый, послушайте жену. Однако, что бы вы ни решили, не забывайте никогда, что вы врач.

Долго размышлял Есениус о словах Кеплера. Эти горячие слова проникли в его сердце. Ему казалось, что, если он послушает друга, он станет лучше и будет счастливее. Свое будущее он видел теперь глазами Кеплера.

В тот вечер он всем сердцем желал принять совет математика.

Но только в тот вечер.

Наутро он думал по-другому. Голос Кеплера не звучал уже так убедительно. Служить при королевском дворе, думал Есениус, совсем не то, что быть обычным врачом.

И он не мог представить себе, как будет жить отныне в прежнем окружении, но без тех благ, которые ему давало положение при императорском дворе.

И решил поступить на службу к Матиашу.