«Ignoramus et ignorabimus» — «Не знаем и не будем знать!»

Кто первый произнес эти слова, полные столь глубокого неверия в силы человеческого разума? Был ли это какой-нибудь средневековый алхимик, напрасно затративший целую жизнь на бесплодные попытки превратить в золото неблагородные металлы? Или их сказал его современник астролог, не сумевший угадать по звездам свою же собственную судьбу? А быть может, они вырвались у ученого монаха, одного из тех, что долго и тщетно пытались разрешить знаменитый вопрос: «Сколько же чертей может уместиться на острие иглы?»

Так или иначе, но трудно было бы выразить лучше общий дух схоластики средневековья, печально известной философии, корни которой уходили все в ту же религию.

«Нет истины вне священного писания, и все, что противоречит ему, идет от самого дьявола, а посему не мудрствуйте лукаво!»— столетиями поучала свою паству господствующая церковь, и поучала в такой форме, что возражать ей было слишком опасно: для тех, кто не боялся загробных мук, не страшился пресловутого адского пламени, в распоряжении церковников был и вполне материальный, чисто земной огонь, — костры инквизиции, на которых жгли подобных смельчаков, долго не затухали почти на всей территории Западной Европы. Чтобы в этих условиях спорить с духовенством, надо было обладать не только пытливым умом, но и мужественным сердцем, сердцем Боруха Спинозы и Джордано Бруно.

И все же такие люди находились. Находились ученые, сумевшие вырваться из дебрей схоластики и на деле осуществлявшие девиз, являющийся девизом ученых и нашего времени: «Neecimus sed sciemus!» — «Не знаем, но будем знать!» Из столетия в столетие, как эстафету, передавали они друг другу свои наблюдения и упорным трудом накопленные знания. Не всем им удалось стать первооткрывателями великих научных истин и попасть на страницы школьных учебников наряду с Николаем Коперником и Галилео Галилеем, но каждый из них внес свой существенный вклад в науку, и без этих, порой несправедливо забытых имен человечество никогда бы не добралось до современных нам изумительных вершин знания. Любое крупное научное открытие связано со многими славными именами. Разве смог бы, например, немец Иоганн Кеплер при всей своей гениальности вывести законы движения небесных светил, если бы не труды датчанина Тихо Браге, десятки лет наблюдавшего за движением планеты Марс? А чего добился бы великий француз Луи Пастер, если бы не скромный голландский оптик Антон Левенгук, изобретатель первого микроскопа? И талантливый английский врач Томас Гарвей никогда не открыл бы системы кровообращения. если бы ему не предшествовали работы основателей научной анатомии: голландца Андреаса Везалиуса и чеха Яна Есениуса.

Все эти имена, как прославленные, так и несправедливо забытые, дороги нам, дороги всему прогрессивному человечеству. Вот почему каждый, без сомнения, с глубоким интересом прочтет книгу современного словацкого писателя Людо Зубека, посвященную яркой жизни и трагической судьбе одного из таких смелых пионеров науки, верного сына своего народа, замечательного чешского ученого, доктора Яна Есениуса и его друзей, знаменитых астрономов Тихо Браге и Иоганна Кеплера.

Людо Зубек не только талантливый писатель — он к тому же и видный историк. Его роман не изобилует нередкими для исторических произведений головоломными приключениями и заведомо надуманной, запутанной интригой. События в романе развиваются плавно и просто, и все же он увлекает, захватывает своей правдивостью, глубиной и трагизмом описываемых событий. Да и герои Зубека не вымышленные личности, а подлинные исторические персонажи, не бледные схемы, а настоящие живые люди, и притом люди своего времени, со всеми присущими им слабостями и противоречиями. Так, они верят в бога, хотя почти на каждом шагу убеждаются в абсурдности многих догм священного писания, и в своих исследованиях идут чисто материалистическим путем. Их религия, пожалуй, не что иное, как некая традиция, простая дань эпохе, нисколько не мешающая ни Есениусу, ни Кеплеру, ни даже Тихо Браге неумолимо разбивать религиозные мифы о происхождении Вселенной и человека. Зубек предельно, скрупулезно точен в каждой исторической детали, в каждой мелочи средневекового быта — он буквально воссоздает эпоху.

А эпоха эта была исключительно сложной. Великие географические открытия XVI века, колонизация богатейших земель Нового Света, выгодная торговля с Индией, Индонезией и Китаем — все то, что открыло «зеленую улицу» буржуазии ряда европейских стран, нанесло в то же время тяжелейший удар экономике Германии, Австрии и Чехии. Потеряли свое значение основные торговые артерии срединной Европы — Балтийское море и альпийские перевалы, — переместились на Запад и Дальний Восток центры мировой торговли. Постепенно захирела «Великая Ганза», разорился знаменитый банкирский дом Фуггеров. Если к началу XVII века во Франции короли, опираясь на мощную национальную буржуазию, почти покончили с феодальной раздробленностью в стране, если буржуазия Англии в это время готовилась к решающей схватке со своим отечественным феодализмом и откровенно делала ставку на захват политической власти, а буржуазия Голландии после упорных боев уже добилась этой власти, основав первое в мире буржуазное государство, то на территории Священной Римской империи (в состав которой входила Германия, Австрия и Чехия) феодализм еще никогда не чувствовал себя более прочно и уверенно.

Номинально Священная Римская империя находилась под властью императоров (избираемых каждый раз собранием семи крупнейших князей — курфюрстов), но только номинально. Фактически это огромное многонациональное государство, которое Маркс справедливо называл «шутовской империей», состояло из бесчисленных больших и малых феодальных владений, почти или полностью не зависимых от центральной власти и постоянно враждующих друг с другом и с императором. Таким, в сущности, независимым государством была и Чехия, король которой на протяжении столетий был одним из курфюрстов. Еще большей независимости добился чешский народ в результате победы в гуситских войнах (1419–1434). Мощная революционная армия чехов под руководством знаменитого Яна Жижки, разгромив пять «крестовых» походов германских рыцарей, тем самым почти полностью ликвидировала немецкое засилие в стране, что способствовало бурному развитию национальной чешской культуры. Однако вторжение в Европу турок в 1526 году заставило Чехию искать помощи у Австрии, наследственной вотчины императоров излома Габсбургов, и присоединиться к ней, хотя и на правах самой широкой автономии. Присоединились к Австрии и еще не захваченные турками районы Венгрии. Такое крупное территориальное приобретение было как нельзя более на руку Габсбургам, ведшим непрерывную тяжелую борьбу со своими вассалами германскими князьями, борьбу, которая, как часто бывало в те времена, принимала форму религиозных войн.

Много веков подряд в Европе безраздельно господствовала католическая церковь во главе со своим римским пастырем, по влиянию и силе не уступавшим многим королям, а по алчности и жадности значительно превосходившим их всех вместе взятых. Но пришла пора — и пришли к концу золотые дни католицизма. Вступив в смертельную схватку с феодализмом, буржуазия направила свой первый удар на его верную союзницу — католическую церковь. Еще в начале XVI века в Германии и Швейцарии возникли новые вероучения Лютера и Кальвина, отрицавшие многие положения католической церкви, и в первую очередь — власть римских пап и непомерную роскошь духовных князей. Эти учения быстро завоевали господство во многих странах Европы. Правда, в «шутовской империи» церковные реформы были поддержаны не буржуазией, а князьями-феодалами, получившими тем самым новое действенное оружие против католиков-императоров. Зато Габсбурги, чей утлый трон частенько и весьма основательно покачивался, видели в римских папах свою единственную опору и взяли на себя как бы роль оплота всеевропейской реакции и отживающего феодального общества. Они изо всех сил, судорожно цеплялись за католицизм.

Первая война между Габсбургами и германскими князьями закончилась поражением императоров. «Чья страна, того и вера», — так было сформулировано мирное условие по заключенному в 1555 году Аугсбургскому договору между обеими враждующими сторонами. Габсбурги были вынуждены уступить, но они не утратили надежд на объединение страны под своей эгидой и только ждали подходящего случая, чтобы снова ринуться в бой.

Прежде всего им надо было укрепить свой тыл. За Австрию они не беспокоились, там католицизм был достаточно прочен и силен, зато в Чехии, на родине гуситского движения, по-прежнему имела место почти полная свобода вероисповедания. Ликвидировать сразу эту свободу, идти на риск возможного восстания императоры не решались, и они действовали весьма осторожно, понемногу урезывая права протестантов и гуситов и тем самым усиливая влияние католического духовенства.

Таким было положение в Чехии в 1600 году, к моменту приезда туда Есениуса. Император Рудольф II, человек болезненный, слабовольный и весьма ограниченный, был далек от каких-либо крупных политических целей. Он любил разыгрывать роль покровителя наук и искусств и, перенеся свою столицу из Вены в Прагу, собрал при своем дворе почти всех наиболее выдающихся ученых того времени. Здесь были и известный датский астроном Тихо Браге, и впоследствии еще более прославленный математик Иоганн Кеплер, и многие другие. Поистине блестяще, с огромной поэтической силой описывает Зубек Прагу, ее удивительную красоту, быт и нравы пражских горожан. Читатель будто и сам окунается в XVII век, начинает жить его жизнью, посещает вместе с Есениусом знаменитые пражские бани, своеобразное место для диспутов, рассматривает вместе с ним редчайшие коллекции, собранные при дворе Рудольфа II, присутствует на первом в Праге публичном анатомическом сеансе.

Нам, людям XX века, может показаться странным, даже нелепым демонстрация зрелищ подобного рода, но вместе с тем трудно переоценить и огромное прогрессивное значение, которое они имели для того времени. Ведь каждый самый маленький шаг вперед, каждый удар по векам господствующим предрассудкам и суевериям, каждая, хотя бы ничтожная, крупица материалистического познания мира способствовала прогрессу науки, привлечению в ее ряды всё новых и новых ученых.

Читатель присутствует при последних минутах жизни Тихо Браге и невольно склоняет голову перед памятью великого астронома. Его длительное, поразительно точное для невооруженного глаза наблюдение движения небесных светил помогло впоследствии Кеплеру установить, что планеты движутся вокруг Солнца не по кругам, как предполагал Коперник, а по эллипсам.

А Зубек увлекает читателя все дальше и дальше, он знакомит его с каждым движением души, с каждой мыслью своих героев.

Вот уже Есениус не только личный врач императора, а и наиболее популярный врач в Праге. Его слава растет, вместе с ней растет его благосостояние. Но сомнения продолжают одолевать Есениуса. Внутренне он глубоко завидует Кеплеру, в душе он во всем согласен со своей женой Марией, которая ждет от мужа большего, чем деньги, большего, чем положение в обществе. Человек должен бороться за что-то великое, за такую идею, за которую ему не жалко отдать жизнь.

А какое глубокое волнение охватывает читателя, когда он вместе с Есениусом и Кеплером впервые смотрит в подзорную трубу, вторую подзорную трубу в мире, прабабку современного телескопа, которую сконструировал Кеплер по образцу подзорной трубы Галилея! Ведь он как бы присутствует при рождении подлинно научной астрономии, той астрономии, которая позволяет нам сейчас делать первые шаги к завоеванию Космоса.

Со смертью Рудольфа II напряжение в Чехии возрастает. Брат Рудольфа, император Матиаш, — ревностный католик. Для борьбы с возрастающим влиянием католической церкви еще при Рудольфе был создан унион — союз, объединивший всех протестантов Чехии. В этот союз входит и Есениус. Не потому, что он был таким уж ревностным протестантом, как Будовец или Михаловиц. Нет, вопросы религии для него всегда стояли на втором месте. Но так повелевает ему его долг, сознание, что свобода совести есть неотъемлемое право каждого человека. Глухая, пока еще скрытая борьба между императором и унионом, возглавляемым тридцатью дефензорами, или директорами, постепенно нарастает и со смертью Матиаша принимает активную форму — чешские феодалы избирают своим королем не наследника Матиаша, Фердинанда II, а Пфальцского курфюрста Фридриха.

И опять Зубек глубоко историчен. Посольство Есениуса в Венгрию, причины его неудачи — все это описано исключительно точно и тонко, здесь опять нет ничего надуманного, нарочитого. Правда, первый арест Есениуса и пребывание его в тюрьме выглядят несколько бледно, но автор, видимо, бережет краски для заключительного этапа своего романа — блестящих сцен чешского восстания и его трагического конца.

Зубек намеренно опускает батальные сцены, и в этом он прав. Прав он и в том, что подавляющие массы чешского народа остались в стороне от этого восстания, что они не рассчитывали тут что-либо выиграть или проиграть, что само восстание было делом рук феодалов-дворян. Но трудно с ним согласиться в некоторой идеализации вождей восстания, помещиков-крепостников, и уж совсем странно звучат слова Будовца, предлагающего основать в Чехии республику наподобие буржуазной Нидерландской республики.

Без третьего сословия (а оно в Чехии было ничтожно по своему влиянию) подобная республика могла бы быть лишь республикой аристократов (на манер Венеции), что явилось бы для страны еще одним шагом назад, но уж никак не вперед.

Итак, во главе восстания стояли крупные феодалы. Не имея поддержки городского населения, ненавидимые собственными крепостными, которых они обирали ничуть не хуже феодалов-католиков, они и восстание против Габсбургов предприняли с помощью наемных солдат, глубоко безразличных ко всем вопросам политики и религии.

Как раз эти моменты у Зубека даны с потрясающей силой. Полная бездарность Фридриха Пфальцского, прозванного в насмешку «зимним королем» (он пробыл в Чехии всего одну зиму 1619/20 года), недостаточная поддержка со стороны венгров, ослабленных постоянной угрозой турецкого нашествия, нейтралитет германских князей (за который они несколько позже тяжело поплатились), блестящий военный талант полководца Фердинанда Тили — все это далеко не главные причины поражения восставших. И, конечно, дело не в том, что чешские феодалы пожалели денег на наем солдат. Восстание с помощью наемных солдат, вернее одних наемных солдат, было заранее обречено.

Это понимает и Есениус, понимает и все же принимает в нем участие. Правда, он еще не ведает, какой страшный конец его ждет. Мстительный и злобный Фердинанд, возомнивший себя таким же великим собирателем империи, какими были Людовик IX во Франции и Иван IV в России, хотя не обладал ни изумительным дипломатическим даром первого, ни талантами второго, воспользовался случаем, чтобы укрепить свою власть и тем самым подготовиться к войне с германскими протестантами. Эта знаменитая Тридцатилетняя война, началом которой послужили чешские события, уже не интересует автора. Как ни плачевно окончилась она для Габсбургов, Чехия на целых три столетия прочно подпала под их власть.

Нельзя остаться спокойным, читая последние страницы романа. Как сложны и вместе с тем по-человечески просты и понятны переживания героя, его надежды и отчаяние! Нет, Фердинанд ничего не забыл, ничего не простил. Страшная судьба ждет Есениуса. И тут Зубек внезапно обнаруживает, что он не только историк, не только повествователь, летописец жизни исторических персонажей, — нет, он писатель, наделенный поистине блестящим трагедийным талантом.

Кончились скитания Есениуса, скоро оборвется тонкая ниточка его жизни, но именно в эти мучительно тяжелые минуты он как бы снова обретает себя. Разве не сбывается его мечта, его давнишняя мечта умереть за идею, за настоящую большую идею? И разве идеи справедливости и свободы не столь же прекрасны, как те, о которых некогда говорил Кеплер? Разве не остаются и памяти народа борцы за его интересы, за его национальную независимость? Вот почему так величественно спокойны Есениус и его друзья, вот почему, прощаясь со своими учениками, Есениус находит в себе силы улыбаться, вот почему он смело бросает в лицо палачам слова беспощадного обвинения.

Он не сверхчеловек, далеко нет! Лишь мучительным напряжением воли подавляет он вполне естественный человеческий страх перед смертью. Но именно это и потрясает нас в нем, именно поэтому мы переживаем его судьбу, как пережили бы судьбу близкого, дорогого нам человека. Гордость, уверенность в своей правоте — вот что помогает Есениусу скрыть проявление слабости и умереть так же, как он жил: стоя, а не на коленях.

Гремят барабаны, чтобы заглушить последние слова осужденных, и занавес закрывается. Он закрывается для современников погибших, но не для будущего. В сердцах своего народа, в сердцах простых людей всего мира герои Зубека живы и будут жить века.