Глава 27

ЦАРСКАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ

Может, все-таки был прав восточный мудрец, породив сомнение в том, кто ты на самом деле: «Человек, которому снится, что он бабочка, или бабочка, которой снится, что она человек»? А если присовокупить к этому еще одно мудрствование: «Существую лишь я, все же остальное: люди, звери, природа… мир наконец — не больше, чем мой сон»? Это что же получается? Я бабочка, которой снится, что она человек, которого окружает плод его воображения; не люди — призраки сновидения; не история — сжатая в миг вечность бытия… Как-то все это грустно. А вдруг этот человек, который снится бабочке, проснется — он же окажется один в пустоте, а это форменный кошмар!

И кто в этой цепочке я? Один из тех, кто снится человеку? Сам человек? Или бабочка? Затрудняюсь ответить, но одно знаю точно: «я» проснулся. Вот сейчас открою глаза… а вокруг пустота. То-то смеху будет. Или, не знаю, что лучше (сознание у меня все же человеческое, а кто знает, какое оно у бабочки?), вокруг поле васильков разных, одуванчиков, а рядом порхают такие же ветреные насекомые, и каждая вышла из кокона, где ей снилось, что она человек, которому снится целый мир вокруг. Здесь я план перевыполнил: мне приснилось, что вокруг не один мир — множество… тоже мне — стахановец воображаемого фронта борьбы за придуманную вселенную.

Чтобы определить, в котором же из миров я нахожусь, поскольку память не спешит предоставить мне эту информацию, нужно сделать одно крохотное усилие — открыть глаза.

Медленно, превозмогая страшную тяжесть век, открываю…

— А-а-а!!!

Не может быть.

Вокруг ПУСТОТА. Пустота!!!

Мысли бешеным галопом несутся, но все по кругу. Наконец ужас немного отступает, и я начинаю ворочать неповоротливыми извилинами. Сперва одной, которая тут же сообщает, что я голоден. Это уже хорошо. Значит, я существую. Не в том смысле, что раз голоден, а в том — поскольку мыслю.

Думай! Думай…

Да ладно мир. Нет, и не надо. Но как узнать, кто я? Зрение не помогает — вместе с миром исчезли и светила. Обоняние? Принюхиваюсь… Фу! Какая вонь… Запах наводит на мысль о свиньях. Но отбросим это. Ограничимся двумя вариантами: человек или бабочка. От слуха пользы не больше, чем от зрения. Только пустота вокруг. Попробуем. Точно! Нужно попробовать… на ощупь можно установить истину. Пытаюсь поднять руку, но не могу пошевелить ею. Чувствую, она есть, а не могу. Пробую вторую, третью, четвертую… Все? Так! Всего четыре конечности… Рассудим логически. Четыре конечности, управляемые разумом, та, что с чувствами, — не в счет. У человека или у бабочки? Рассудили. Попробуем с другой стороны.

— Э-ге-гей! — вскричал я.

— Сам ты гей, — обиделось эхо.

— Заткнись! Какое противное эхо — весь мир пропал, а оно нет.

— Кого нет? — переспросило эхо. — И чего это ты орешь, привязал сильно? Так и скажи…

— Жалко, что ты слепое, эхо…

— И совсем не слепое. Я и одним глазом все вижу.

— А двумя в два раза больше видел бы, — промурлыкал голос за моим левым плечом.

Но эхо этого голоса не услышало. Оно продолжало ворчливо расуждать о природе оптических явлений. Как будто это теперь, когда мир исчез, имеет какое-то значение.

Может, эхо или голос знает, кто я. Спросить, что ли?

— Я человек?

— Ты преступник, — сообщило эхо. «Темнит», — понял я. Преступником может быть и бабочка. Как бы это похитрее выведать?

Что-то зачесалось плечо. Я пошевелил им. Что это такое шероховатое? Крылья?! Выходит, я бабочка…

— Чего замолчал? — поинтересовалось эхо и хлопнуло меня по груди.

— Задумался, — машинально ответил я, размышляя: откуда у эха руки?

Может, какая мутация? В нашу милую беседу вмешался посторонний шум, какие-то голоса.

— Почему на нем мешок? — гневно выкрикнул мужской голос.

— Так перед казнью… — начало оправдываться эхо.

— Снять немедленно! — повелел голос.

— Так ему, — поддакнули из-за правого плеча.

— Промеж рогов, — добавили слева. Почему столько голосов? Какой мешок?

Вопрос о мешке отпал, как только что-то грубое скользнуло по моему лицу, дернув волосы и добавив зловонных ароматов.

Оказывается, вокруг не пустота. Скользнув взглядом по фигурам напротив, щурюсь и опускаю взгляд ниже. Ноги, туловище, разбросанные в стороны руки, лица не видно, но и так ясно, что я не бабочка.

— Человек! — обрадованно кричу я.

— Вот так всегда, — ворчит одноглазое эхо, одетое в черные шаровары, красный фартук и черный же колпак, лихо сдвинутый на затылок. — Если я палач, то и обзываться можно, а как только кто другой, так сразу человек.

— Заткнись, — одновременно взревели мы с молодым, богато одетым посетителем.

Еще один гость все так же безучастно продолжал стоять в темном углу. Опущенный капюшон скрывает лицо, свободный покрой плаща прекрасно маскирует фигуру — не определишь, кто перед тобой.

Присмотревшись к лицу молодого человека, я с удивлением заметил, что он из моего сна. Тьфу ты! Из сна той бабочки, которая снилась мне… или которой снилось, что я — это она, или… совсем запутался. Вот что бывает, когда заканчиваются сны.

— Софон? — удивленно спросил я.

— Прогуляйся до сторожки, — посоветовал чародей палачу.

— Я только царю-батюшке подчиняюсь. — Мастер клещей и костедробилок гордо выпятил грудь.

— Считаю до трех, — предупредил Софон. — Раз… на счет три превращу в крысу… два… три.

Последней цифры палач не услышал, его уже не было в помещении.

— Может, ты объяснишь мне, что я здесь делаю? — попросил я гостя, пытаясь переварить нахлынувшие воспоминания.

— А со мной даже не поздороваешься? — сбрасывая с головы капюшон, поинтересовалась ведьма.

— Привет, Кэт!

Она кинулась ко мне и расцеловала.

Софон тем временем ослабил веревочные петли и освободил мои руки. А затем и ноги.

Пожав молодому чародею руку, я повторил свой вопрос:

— Так скажет кто-нибудь мне, что я делаю в этом подозрительном подвале?

— Когда я увидел, как вы сцепились, — начал повествование чародей, — у меня все внутри похолодело. Но у Чуда-Юда такой магический щит, что мои заклинания отлетали, словно вишневые косточки от доспехов дружинника. А потом он пустил в ход клыки, и вы рухнули с коней. Я и предположить не мог, что можно таким способом пробить его защиту. Принято, сражаясь с любым из чудищ-юдищ, следовать установленным канонам: умерщвлять посредством поочередного отсечения голов, предварительно отрубив огненный палец. Но никто и предположить не мог, что можно пробиться до его сердца.

— Так я все-таки его убил?

— Да.

— Это хорошо.

— Все думали, сейчас он встанет, — продолжал Cофон. — Когда вы упали, все замерли. А потом армия Кощеева бросилась в атаку, наши тоже. И тут…

— Все буквально попадали, — восторженно добавила колорита повествованию ведьма. — Сама я, правда, не видела — очевидцы рассказывали.

— Грохот, пламя, визг чудища… и тишина. Как вдруг…

— Это я придумал, — похвастался голос из тени.

— …тело Чуда-Юда откатывается в сторону, а в груди вот такая дыра. — Для наглядности чародей изобразил предполагаемый размер руками. Вышло отверстие сантиметров пятнадцать в диаметре. — И тут твое тело воспарило.

— Что сделало? — не понял я.

— Воспарило, — подтвердил Софон. — И, помахав рукой, опустилось на спину коня.

— Сделать всем ручкой — это была моя идея, — признался слышимый лишь мною Гнусик. Присутствующие здесь, конечно, в магии рубят, но вот Троих-из-Тени они почему-то не засекают. Проверено.

— А ты не помнишь?

— Тожбо и воно, — на «рiднi мовi» ответил я. — Помню — дрались с Чудом-Юдом, дальше — ничего не помню. Пустота. Ну да это ладно… Дальше-то что было?

— Сеча жестокая, но у воинства Кощеева с гибелью предводителя боевой дух сильно упал. Сражались больше от страха, чем за победу. А уж как наше ополчение их конницу окружило и почти всю уничтожило, не больше сотни прорвалось, тут они и бросились бежать. Многих в плен взяли… Тебя вместе с армейским обозом на телеге в столицу отправили. Фельдшера воевода личного прислал. Сам проведывал — о здоровье беспокоился. Обещал всех наградить… а оно вон как все повернулось.

Кэт вздохнула. Софон взял в руки приспособление для отрезания пальцев, выполненное в виде карманной гильотины. Вот для этой вещицы можно найти применение в мирных целях — сигарам кончики откусывать.

— Рассказывайте дальше, — попросил я.

Софон засопел, бросил гильотинку и выпалил на одном дыхании:

— Нам по золотому выдали да пир закатили. А тебя в темницу. Как царева преступника, замышлявшего супротив царя-батюшки козни и дела злые.

— А Аленка?

— Не знаю. Доставила ее во дворец, а сама к вам. На полпути встретила.

— Ты можешь найти ее? Сказать, что…

— Я замялся, не зная как это выразить словами.

— Лучше ты сам скажешь. Собственно, мы за этим сюда и пришли.

— Как так?

— Очень просто, — вглядываясь мне в лицо, сказал чародей, — вот так.

Его черты начали таять, трепеща в ставшем вдруг зыбким воздухе. Мерцание достигло своего апогея и исчезло, словно его и не бывало. Только вместо Софона на меня смотрело мое собственное лицо. Осунувшееся, покрытое густой щетиной, с красными глазами и некрасивым шрамом, начинающимся на щеке и заканчивающимся грубо заштопанной раной на шее. Правда, и раньше лицо чародея было обезображено шрамом, но он располагался с противоположной стороны и выглядел давно зарубцевавшимся.

Я невольно потрогал себя за это же место. Пальцы наткнулись на свежезасохшую корочку крови. Страшно подумать, как близок был Чудо-Юдо к цели: еще чуть-чуть, и он разорвал бы яремную вену.

— Сейчас мы поменяемся одеждой, — сказал Софон. — Потом вы с ведьмой привяжете меня и уйдете.

— Нет!

— Но… — начал он, собираясь и дальше настаивать на своем, только я остался непреклонен:

— Ты хотя бы понимаешь, что они сделают с тобой за организацию побега?!

— То же самое.

— Что «то же самое»?

— В этих случаях обычно применяют то же наказание, что и к осужденному. Так что… к тому же ко времени, когда подмена обнаружится — а это случится не раньше чем завтра в полдень, — ты будешь далеко. А уж в лесах можно затеряться так, что и вовек не сыщут.

— А что случится завтра в полдень? — поинтересовался я, удивленный столь точной временной привязкой.

— Казнь.

— А? — Челюсть моя медленно поползла вниз.

— Держать образ я смогу только до того момента, когда топор палача отсечет голову, — побледнев, сообщил Софон. — Вот когда он поднимет голову, чтобы продемонстрировать ее собравшемуся люду, вот тогда подмена и обнаружится.

Кое-как совладав с нахлынувшими на меня чувствами, вызванными столь радужной перспективой, я попытался взять себя в руки.

— Соглашайся!!! — в один голос взревели оба брата из тени. — Ты спасешь не только свою жизнь, но и наши.

— Четыре на одну — выгодный обмен, — добавил Гнусик.

Первым моим побуждением было согласиться. Нет, не из-за Троих-из-Тени, а по личным причинам. «Жить! — возопило все мое нутро. — Это — не твой мир, не твои законы». Но тут воспрянула совесть (интересно, где она до, этого пряталась?) и омерзение к собственной трусости. Кровь бросилась мне в лицо. Рана на шее задергалась.? Я гневно рыкнул и грохнул кулаками по столу:

— Нет!

И это был ответ не только Софону, но и подлости и трусости, угнездившимся в моем собственном теле и пустившим корни в моей душе.

Софон все понял. Он вздохнул, махнул рукой и стер мой образ со своего лица.

— Мы попытаемся придумать, как спасти тебя, — пообещал он.

— Если не останется другого выхода, — заглянула мне в глаза ведьмочка, — мы украдем тебя с плахи. Перекину через помело и дам дёру.

— Хорошие вы мои. — Я прижал их к груди, не сдерживая навернувшиеся на глаза слезы.

Кэт уткнулась носом мне в грудь и принялась старательно орошать ее, да и чародей как-то подозрительно засопел. Того и гляди тоже пустит слезу.

Что-то последнее время становлюсь излишне сентиментальным — если так дальше пойдет, от моего имиджа героического волхва скоро не останется и следа.

— Ну, будя. — Я отстранился. — Не оплакивайте раньше времени. Мы с вами еще гульнем на шабаше. И не раз. А теперь привяжите меня на место, пока у нашего радушного хозяина не лопнуло терпение и он не застал нас. Это же вопиющее нарушение правил содержания узников.

Пока меня привязывали, я пытался шутить, демонстрируя бодрость духа, но когда, попрощавшись, они ушли, вот тут-то инстинкт самосохранения вырвался на волю. Сердце ухнуло в пятки, но по дороге перепутало все внутренности, отчего последние заметались в панике, сталкиваясь друг с другом. Больше всех досталось желудку, который протестующе заурчал и вознамерился избавиться от содержимого, которого на самом деле вовсе и не было, причем уже давно. Как бы мне не пожалеть о своем решении относительно привязывания рук и ног. Мозг, глядя на все это безобразие, тихо ударился в панику, рисуя пред внутренним взором гильотину. К чему бы это? Насколько мне известно, этого инструмента укорачивания человека на голову еще не придумали. Палачи обходятся обычным топором, делая для благородных исключение в виде двуручного меча, так называемого меча Правосудия. Но гильотина плевать хотела на историческую достоверность, она хищно скалила пасть и звонко щелкала единственным, но зато очень острым и широким зубом.

— Больше гостей не ожидается? — поинтересовался, вернувшись, палач. Он профессионально проверил веревки на моих руках, немного поправил и удовлетворенно крякнул.

— Не знаю. А что?

— Да пусть приходят, лишь бы не грозились своей магией: «Превращу да превращу» — тоже мне, хвокусники. Сразу бы по-хорошему, да я что, разве отказал бы? Золото все же настоящее, а не колдовское.

— И здесь сплошная коррупция, — вздохнул я.

— Где? — Одноглазый повел носом. — Вроде ничего не воняет.

— Отвяжи меня, а то и впрямь завоняет.

— Не велено.

— Что, так и сказали: «Не отвязывать?»

— Зачем так, мы тоже с понятием, дело свое знаем. Непрерывного стажа — по горячей сетке, учти, — почитай тридцать годков. Велено содержать по всей строгости, но без пристрастия. Почему не посодержать? Коль дело государево того требует.

— Да это все, конечно, правильно, но желудок этой строгости не приемлет. Не терпеть же мне до завтрашнего полудня. А тебе потом все убирать… Решай, конечно, сам…

— Так что ты словами сыплешь? — Одноглазый палач нахмурился. — Трудно по-человечески попросить?

— Плиз-з-з, — изобразив американскую улыбку на все сорок два искусственных зуба, оскалился я. Ну не вставил я коралловые протезы — не по карману, да и родные милее, пускай и кривее, и дырявее.

— Юродивый, — решил экзекутор. — Потерпи маленько, сейчас усе оформим.

«Только отвяжи меня, — мысленно поощрил я его, — там уж я сам. Стукну чем-нибудь по голове и так дерну отсюда, что Трое-из-Тени узнают, что чувствуют пассажиры стартующей ракеты при перегрузке в 5g».

— Сейчас, — проворковал одноглазый, подсовывая под стол, на котором я распластан, подозрительно пахнущую бадью. Затем он нырнул следом и что-то открыл, вследствие чего под моей пятой точкой разверзлась пустота.

План побега провалился, не выйдя даже на стартовую линию. А уж когда палач взял со стола нож и со словами: «На казнь все равно в казенном поведут» потянулся к моим штанам, а не к веревкам, я возмущенно возопил:

— Отойди, извращенец!

Палач обиженно хмыкнул, почесал кончиком ножа за ухом и, развернувшись, ушел прочь. Оставив меня наедине со своими малоперспективными надеждами и невеселыми мыслями.

Если мне и дальше так будет везти, то я вполне смогу поприсутствовать на собственной казни…

 

Глава 28

ХОРОША ДЫРА, ДА МАЛОВАТА

Не успели шаги палача затихнуть, как из пляшущих у стены теней вышло некое подобие привидения. Призрачная, размытая фигура в рваном сером балахоне, сквозь зияющие прорехи которого просвечивает синюшное тело; плешивая голова с редкой порослью чахлых кустиков волос и огромными пятнами коросты, совершенно пустые глаза — два матовых пятна. Постукивая нестрижеными ногтями по полу, оно приблизилось ко мне и принялось внимательно рассматривать. При этом скрежетало огрызками зубов и выбивало своими ногтями дробь на каменном полу темницы.

— Здравствуйте, — приветствовал я привидение.

— Кто ты? — проскрипело привидение.

— Аркадий, волхв, — представился я.

— Странный ты, — решил незваный гость. — Не от мира сего.

— Сам дурак, — выпалил неслышимый для посторонних голос за моим левым плечом.

Против ожидания привидение не только услышало, но и рассмотрело моих спиногрызов.

— Подари мне их, — попросило оно. — Тебе ведь они уже без нужды. А я за ними ухаживать буду: выгуливать, по головкам гладить…

— Себя погладь, — огрызнулся Гнусик.

— Мы друзей в беде не бросаем, — добавил Пусик.

— Не гавкайте! — рыкнуло привидение.

— С тобой, искривление пространства, не гавкает, а разговаривает Гнусик из Тени, — блеснул эрудицией скандальный братец.

— Шо? — опешило от подобного обращения привидение.

— Хватит! — прикрикнул я, прервав зарождающийся скандал, и добавил уже спокойнее: — Они останутся со мной, раз так решили.

— Ты мне отказываешь? — Привидение широко разинуло рот, наверное, от изумления. — Мне?!

— Да не переживайте вы так, бывают в жизни огорчения. Все наладится. Заведете себе крысу или там таракана. Будете ему усы щекотать.

Привидение затряслось от злости и пронзительно завизжало, дыхнув на меня могильным холодом.

Переждав, пока прекратится выброс негативных эмоций, я поинтересовался:

— А медитацией не пробовали заниматься? Говорят — помогает.

— Я кричал, — сообщило привидение.

— Да пожалуйста, сколько угодно, если от этого легче.

— От моего крика люди сходят с ума.

— А наоборот? — встрял Гнусик. — Может, лечебницу откроете, сумасшедших исцелять будете. Заработаете пару миллионов, купите костюмчик с отливом, в косметический салон наведаетесь… сейчас и не такие дефекты внешности исправляют.

Привидение как-то сникло, бормоча себе под нос:

— Не действует. Кричал… не действует. Но как?

— Да ты не расстраивайся. — Мне захотелось приободрить несчастное привидение, уж очень у него был потерянный вид. — Крик был весьма хорош. Его бы оцифровать, микшировать… стадионы собирать будешь, назло Витасу.

По всей видимости, столь радужные перспективы его окончательно сбили с толку. Привидение взвыло, но тотчас оборвало себя на полувыдохе и пробормотало:

— Никакого уважения к старшим.

— Да я воспитанный и место уступил бы… вот только встать не могу — веревки мешают.

— Да? — разом оживая, переспросило привидение.

— Да-а, — неуверенно протянул я, чувствуя, что сказал что-то не то, но еще не осознав, с чем это связано.

— Ха!

— Что «ха»?

— И что мне помешает отомстить тебе? — вопросило привидение.

— За что?

— За мое унижение.

— Я-то тут при чем?

— При том. Вот сейчас убью тебя и заберу этих трех борзых зверушек.

— Ты чё, дед? — вспылил Гнусик. — Соображаешь, на кого наезжаешь? Да волхв самого Чудо-Юдо голыми руками, как Тузик тряпку, порвал, Змея Горыныча объездил и ваше…

— Испугал, — отмахнулось привидение. — Он же связанный.

Вновь обретя уверенность в собственных силах, настырное привидение пустилось пространно описывать ожидающие меня мучения.

И тут сработал главный закон кинематографа: «Хороший герой побеждает, потому что плохой слишком долго наслаждается триумфом над поверженным, но недобитым противником».

Кусок стены с треском отвалился и, рухнув на пол, рассыпался в пыль. В образовавшееся отверстие просунулась небольшая, но страшно грязная рука. Она пошарила в пустоте, затем отломила еще несколько кусков от стены, расширяя отверстие, и наконец показался владелец этой руки. Он спрыгнул на пол, отряхнулся и раскатисто чихнул.

— Что это? — опешило привидение.

— Домовой Прокоп, — представил я новоприбывшего. — Привет, Прокоп.

— Здравствуйте, хозяин. Как вы тут?

— Да вот, лежу, никого не трогаю, казни дожидаюсь, а тут пришло привидение и собирается меня убить, — пожаловался я.

— Да я пошутил, — пятясь, проблеяло привидение.

— Так… — Мой домовой упер руки в боки и насупился. — А ну вали отсюда, пугало заблудшее. Ишь, чего удумал?! Да я тебе…

Привидение поспешно нырнуло в стену и там растворилось под дикий свист и улюлюканье Троих-из-Тени.

— Больше никого нет? — деловым тоном поинтересовался Прокоп.

— Палач ушел куда-то, — сообщил я.

— Вот и прелестно, просто-таки расчудесно. Никто побегу не помешает.

Домовой проворно распутал узлы, освободив меня от опостылевших веревок. Я размял кисти рук, похлопал по ногам и довольно улыбнулся. А жизнь-то налаживается!

— За мной! — скомандовал домовой и юркнул в дыру. Я приблизился к ней, почесал затылок и пришел к выводу, что этот путь для меня недоступен. В вырытый домовым лаз протиснется только моя голова, да и та с риском лишиться ушей.

— Эй, Прокоп!

— Что?

— Ты давай, ползи домой, а я пойду другим путем.

— Это почему?

— Лаз слишком узкий.

— Ой! — хлопнул себя по лбу Прокоп. — А ты попробуй выдохнуть…

— Столько не выдохнешь…

— Что же делать? — пригорюнился домовой, пятясь из отверстия.

— Надо на диету садиться, — посоветовал Гнусик.

— Попробую сбежать через двери, — игнорируя моего теневика, ответил я.

— Не выйдет.

— Это почему?

— На выходе четверо стрельцов в карауле…

— Да прорвусь.

— …и толстая дверь, обитая железом и отворяемая лишь снаружи.

— Это уже плохо. А как же палач выходит? Может, есть потайной ход?

— А он и не ходит никуда — здесь живет. Только для исполнения приговора наружу выбирается. Тяп голову — и обратно, в свое подземелье.

— Отшельник, значицца.

Домовой шмыгнул носом и со злостью пнул ногой стену.

— Да ты не переживай, — сказал я, положив руку ему на плечо. — Отправляйся домой, я что-нибудь придумаю.

— Но…

— Ты ведь уже освободил меня, частично. Остальное я сам сделаю. Вот немного поразмыслю и придумаю.

— Я останусь здесь, — заявил Прокоп. — Вместе прорываться будем.

— Спасибо, но ты лучше сделай кое-что другое.

— Что?

— Мне нужно, чтобы ты пробрался к царевне и передал ей следующее: пусть не волнуется — со мной будет все хорошо, и еще скажешь ей, что я ее люблю.

— Неужели это так важно? Здесь когти рвать нужно, а ты все про сантименталии. Не до соплей нынче, голова дороже.

— Так ты передашь?

— Передам, — насупился домовой.

— А как там баюн поживает?

— Да я его уже несколько дней не видел, — сообщил Прокоп.

— Наверное, сочиняет очередную балладу: «О гибели героического волхва».

— Фраер волосатый. Как глотку рвать — он первый, а как… Писака!

— Отправляйся, пока палач не вернулся проверить, как я здесь.

— Эх! — Прокоп махнул рукой и нырнул в прорытый им ход.

— До встречи, — бросил я ему вслед.

— До встречи, — донесся приглушенный ответ. Вернувшись к столу, я забрался на него и принялся анализировать сложившуюся ситуацию.

Единственный выход, который приходит мне на ум, — побег во время транспортировки на место казни. Рвануться, перелететь через конвоиров, и рысью к дому. С помощью Троих-из-Тени эта часть побега должна удаться. С учетом неширокого распространения в сказочной Руси луков. Все больше для охоты… Затем ныряю в подвал, и через мгновение я уже совершенно недосягаем для преследователей. С этим все понятно, а вот как быть с Аленушкой? Ладно, об этом подумаю после, в более спокойной обстановке, без давящего на сознание дамоклова меча.

Задумавшись, я не сразу заметил, как воздух передо мной начал сгущаться, наполняя полумрак темницы яркими статическими разрядами. Волосы поднялись дыбом, холодок пробежал по спине. Хлоп! Сгусток искрящихся зигзагов лопнул, и на его месте возник голографический мираж. Лицо Бабы Яги с достопримечательным носом, украшенным волосатой бородавкой, некоторое время внимательно рассматривало меня, затем, придя к определенным выводам, скривилось в улыбке и что-то прошамкало. Поскольку читать по губам я не умею, а бегущей строкой ретрансляцию не сопроводили, то мне осталось только развести руками:

— Ничего не понимаю.

Баба Яга с удвоенным старанием принялась мне что-то втолковывать.

— А звук передавать нельзя?

Яга хлопнула себя по лбу и исчезла из поля зрения.

Некоторое время я любовался ленивым бегом мухи по закопченной стене, затем в эфир прорвались вздохи и охи. Кто-то голосом Бабы Яги матерно выругался в адрес наглых червей, которые умудряются забраться в волшебные яблоки, словно им настоящих мало.

Лицо Яги вернулось на место и обеспокоенно произнесло:

— Раз, два. Как слышно?

— Слышимость нормальная, — сообщил я ей.

— Молодцом держишься, голубь, — сказала Яга. — Новости у меня для тебя хорошие есть.

— Какие?

— Нашла я в чулане баночку заветную…

— Поллитру, что ли?

— Да где ж ее столько наберешь?! Но и того, что есть, хватит с лихвой.

— Для чего?

— Голову тебе приживить да воскресить.

— Как?

— Водицей живою.

— А вдруг она просроченная, выветрилась давно.

— Да не должна бы, — неуверенно возразила Яга. — Нужно попробовать.

— Лучше не нужно. Я расставаться с собственной головой и на миг не желаю.

— А что же делать? Казнь-то царевым указом назначена.

— Убегу.

— Не по-молодецки это как-то.

— Зато голова цела.

Баба Яга довольно усмехнулась, обнажив свой единственный зуб:

— Умен. Ну да я на всякий случай водицу с собой захвачу, вдруг пригодится.

Изображение пошло рябью.

— Вот же неугомонный слизняк, опять чего-то там прогрыз.

— До встречи, — крикнул я до того, как связь окончательно прервалась.

— Удачи-и-и…

Да, благосклонность сей ветреной девицы мне нужна как никогда.

 

Глава 29

КАЗНЬ

Если вы спросите, собирался ли я присутствовать на собственной казни, то ответ будет однозначный: «Нет!!!»

А пришлось…

Припершийся ни свет ни заря палач явился не один, а с тройкой крепких стрельцов, кои и должны были отконвоировать меня до самого помоста, где им надлежало передать меня из рук в руки непосредственному исполнителю приговора.

— Не убежал же! — упредил я негодующий возглас одноглазого, узревшего отсутствие веревок на моих руках.

— Отсюда не улетишь, — оскалился он, хитро щуря глаз.

Какое-то нехорошее предчувствие царапнуло сердце, но тут же испарилось, так и не сформировавшись в определенное беспокойство.

— Раздевайся!

— Ага, щас! Извращенцы.

Один из стрельцов дернулся было урезонить меня при помощи кулака, но второй успел перехватить занесенный кулак.

— Я бы на твоем месте этого не делал, — посоветовал он задиристому.

— Это почему? — насупился тот.

— А если ответит?

— Да я его голыми руками…

— Как Чудо-Юдо? — с иронической ухмылкой поинтересовался мой заступник.

Его оппонент мигом сник, а я расправил плечи — как-никак герой.

— На казнь нужно идти в казенном, — уперся палач, тыча мне в живот свернутой в рулон холщовой рубахой, внешний вид которой и запах навевали мысль о сотне немытых тел, встретивших свой последний миг непосредственно в ней.

— Не буду я этого надевать.

— Ну, нет так нет, — подозрительно легко уступил одноглазый палач. — Не очень-то твои вещи мне и нужны. Но руки нужно связать.

Сопротивляться бесполезно — меня элементарно задавят массой, — и я добровольно протягиваю руки. Их связывают. Первый раунд за мной. Окажи я сопротивление, руки заломили бы за спину и там скрутили. А так какая-никакая, а все возможность как-то ими действовать.

А вот об этом мы не договаривались!

Вокруг пояса завязали еще одну веревку, концы которой, метра по три длиной, накрутили на руку двое из стрельцов.

— Пошли! — скомандовал палач.

— Хи-хи, — ударил в спину мерзкий смех.

Я обернулся и успел рассмотреть отступающую в тень фигуру привидения, посетившего меня вчера вечером.

Хорошо же, стукач! Если выживу, приведу из своего мира попа-экзорциста, он тебе покажет.

Стрельцы тоже обернулись, но немного позже и ничего не успели рассмотреть, тем не менее беспокойство охватило их, и они поспешили покинуть неуютное подземелье.

Пройдя через открывшиеся со скрипом двери, мы оказались в царском саду, расположенном за глухой стенкой дворца. Второй раз за свою карьеру волхва я покидаю «гостеприимное» подземелье, куда меня неизменно доставляют в бессознательном состоянии. Что-то не нравится это мне… так и система может выработаться… От земли веет прохладой, и я зябко передергиваю плечами.

Ночи стали заметно холоднее — осень на дворе. А кажется, только вчера мы с Аленкой целовались вот под этим раскидистым вязом… обнимались, забравшись в густые заросли сирени… наполняя короткие минуты встреч безумной страстью и чарующей нежностью. Но как же давно было это вчера…

Затворив за нами вход в темницу, двое стражников остались на посту, а двое других присоединились к нашему кортежу.

— А чего так рано? — поинтересовался я у более расположенного ко мне стрельца. Того, который заступился за меня в подвале. — Казнь-то вроде днем будет?

— Дык заведено так. Чтобы народ насмотрелся, значицца, на злодея, простите, кудесник, это вас не касается, вы-то герой, защитник, токмо, конечно, царев преступник…

Несчастный совсем запутался, не в силах разобраться, кто же я на самом деле: герой или преступник.

Отвлекая его от моральных терзаний, а задал вопрос, ответ на который может подтвердить мои подозрения.

— А что, на казнь всегда с этими веревками ходят?

— Впервые.

— Палач придумал? — догадался я.

— Угу, — кивнул стрелец, смело шлепая по коровьим лепешкам. — Говорит, вроде бы вы улететь надумали, — шепотом сообщил он, доверительно склонившись к самому моему уху.

Все-таки правильно я истолковал злорадный хохот привидения — вот ведь сексот!

Калитка раскрылась с протяжным скрипом давно не смазанных петель. Я-то ей не пользовался, предпочитая проникать в сад через выломанную доску в заборе. Хватило одной пробы, после которой я месяц трясся, ожидая засады.

Тоска накатила с удвоенной силой, захотелось удариться в истерику с набиванием шишек о ближайшую стену и диким криком. До чего же мне страшно… просто ужас. Ощущаю себя втиснутым в куклу для битья в театре абсурда. Занесли же меня черти в это дикое время. Не хочу умирать! Даже зная, что у Яги есть волшебная вода, которая сможет вернуть меня к жизни. Все равно не хочу-у-у!!!

На площади, в центре которой воздвигли лобное место и временную царскую ложу, уже толпятся люди. Несколько местных мальчишек барахтаются в пыли, играя в казаков-разбойников. Парочка нищих облюбовала место а в теньке сцены в ожидании зрелищ и хлеба, ведь многие сердобольные люди, настроенные на философский лад видом смерти, махнувшей саваном перед их глазами, становятся щедрыми и не скупятся на подаяния. Еще на площади стоит небольшая толпа бедноты, слушающая кого-то невидимого за их спинами.

Перевожу взгляд на помост. Контраст черного и красного цветов только подчеркивает своей стильностью показушную сущность всего предстоящего действа.

Еще есть время, утешаю я себя, через час мои стражники ослабят бдительность, и я вырвусь. Главное — выждать удобный момент. Но почему так предательски холодеет в груди и немеют ноги-руки? А взор словно прикипел к простому деревянному чурбаку, иссеченному многочисленными ударами, с облетевшей частично корой. Топора пока нет — и на этом спасибо.

Сместив взгляд себе под ноги, чтобы видеть ступеньки, ведущие на помост, я заметил надпись на черной обивке. Присмотревшись внимательно, так опешил, что умудрился-таки поставить ногу мимо ступени. Корявыми буквами выведено: «Долой самодержавие! Пролетариев на трон! Все объединяйтесь! No pasaran!»

— Вот наш герой! — ударил визгливый возглас в спилу. — Мученик за права простых людей!

Медленно поворачиваюсь, уже зная, кому принадлежит этот голос. Так и есть — кот-баюн. Заметно похудевший, со свалявшейся шерстью, в дырявой черно-красной футболке с надписью: «ШАХТЕР», но точно он.

А Василий тем временем продолжает нагнетать обстановку.

— Для чего вообще тиран, непонятно по какому такому праву занявший трон, устроил эту казнь? А для того, чтобы запугать нас. Но мы не боимся! И не хотим жить по-старому. А он хочет править по старинке, но не может, потому что есть мы. И мы сила, если вместе. Так встанем же на защиту нашего достоинства и чести. Да, у них мечи, но наше дело правое и у нас есть это. — Кот поднял с земли булыжник и потряс им над головой. — Это оружие пролетариата.

Толпа заворчала, щедро одаривая стрельцов недобрыми взглядами. Те плотнее обступили меня кольцом и взяли бердыши наперевес.

Выступление привлекло внимание жителей всех окрестных хат, начали сходиться люди: послушать да поглазеть. Не каждый день, поди, балаган концерты устраивает.

Не иначе как поэт-самоучка затеял учинить революцию. Я-то думал, что он стихи пишет, а он спасает меня в меру своего таланта. Но где он так политически подковался?

— Товаищи! — заметно картавя, возопил баюн. — Скажем решительное «Нет!» мировому империализму в лице отдельно взятого представителя правящей кучки.

Многие вновь прибывшие оказались политически несознательными или просто тупыми. Они принялись хлопать в ладоши и скандировать, притопывая в лад:

— Казнь! Казнь!

Завязалась небольшая словесная перепалка, по хорошей славянской традиции переросшая в потасовку с мордобоем.

Подоспел развод царских стрельцов, который попытался разнять дерущихся.

А вот это зря. Не любит этого наш народ.

— Менты поганые! — Кот Василий рванул на груди майку и затянул: — Врагу не сдается наш гордый «Варяг»…

Недавние противники объединились против представителей власти, посягнувших на их законное право дать в зубы и получить в глаз.

Поднятый хай поставил на уши всю столицу.

Собаки заливались лаем, сцепившиеся в драке мужики матерно комментировали ход потасовки, бабы принимали во всем происходящем самое живое участие: одни, подобрав юбки и истерично визжа, пытались выбраться из людского круговорота, понимая, что на их попытки упасть в обморок внимания не обратят — затопчут, и поминай как звали; вторые были заняты спасением собственных дражайших супругов, третьи азартно болели, делясь одна с другой мнением о ходе поединка, четвертые, сообразив, что это добром не кончится, поспешили прочь, разнося со скоростью степного пожара весть о побоище.

В процессе увеселительного мероприятия о моей скромной персоне позабыли. Даже мои стражники, и те увлеченно болеют за сборную стрелковую команду. Но произошло это после того, как я оказался намертво привязан к угловым стойкам помоста. Надежда воспользоваться минутной невнимательностью растаяла как снег под струей горячей жидкости. Лишь горький осадок остался.

Я присел на шероховатые доски и принялся наблюдать за сражением, по своему размаху не уступающим эпическим битвам минувшего.

Сидел я, смотрел… плюнул и отвернулся. Революционная ситуация на глазах перетекла в слепой бунт, где главное свернуть челюсть своему противнику, а не добиться чего-либо. Один Василий целеустремленно продолжает свою агитацию, пытаясь направить энергию масс на мое освобождение. Но его игнорируют даже ближайшие сподвижники, не говоря уже про случайных участников.

Взошедшее солнышко начинает припекать. Для осени очень даже… Так и голову напечь может.

— Царь-батюшка едет!!!

Надсадный вопль вырвался из сотен глоток, прокатившись по площади, словно цунами. Потасовка сама собой сошла на нет. Бывшие противники примирились и рухнули ниц пред венценосной особой.

— Слава тебе, царь-батюшка! Слава!!!

Кот-баюн, проявив удивительную для него проницательность, бросил на меня извиняющийся взгляд и поспешно ретировался. И правильно. За подстрекательство к восстанию и антицарские речи его по головке не погладят: укоротят национальное достояние на его уникальную голову, и все. Даже памятника благодарные потомки не поставят.

Царь Далдон величаво поприветствовал толпу ласковой улыбкой и брежневским покачиванием руки.

Человек сто краснокафтанников полукругом охватили Далдона с боярами да советниками, обеспечив безопасный путь до временной царской ложи.

Закончив с поклонами, толпа замерла в ожидании, утирая кровавые сопли и подсчитывая выбитые зубы.

Причина их ожидания стала ясна спустя несколько минут. Грохоча колесами, окованными металлическими ободами, на площадь выехало три груженые телеги. На первой — сдобные калачи да медовые пряники, на второй — колбасы и копченая осетрина и на последней, вызвавшей значительное оживление, — бочонки с первоклассной, из царевых погребов, бражкой.

С тем же рвением, с которым только что били друг другу лица, собравшиеся устремились к поспешно вскрытым бочонкам. На дне телеги отыскались и прототипы одноразовой посуды, изготовленные из дерева с минимальной обработкой.

Брага полилась рекой.

А кто-то говорил, что лозунг «Хлеба и зрелищ» придумали римляне. Ага, как же… Они лишь упростили наш исконный вариант: «Браги, хлеба и зрелищ». Кажется, все компоненты, требуемые для получения толпой удовольствия, на месте. Бесплатные брага и хлеб на телегах, а зрелище будет на десерт. Поскольку, как бы мне этого ни хотелось, главному действующему лицу развлечения — не самому активному, но единственно незаменимому, — сбежать не удалось.

Вот и палач пожаловал. С топором на плече и в куклуксклановском балахоне по самый пуп. Ему тоже налили и заставили выпить. А че? Он не уважает присутствующих? Да… для полноты ощущений мне только пьяного палача на собственной казни не хватало.

Уроды! Ни одна тварь и не подумала мне предложить….

Опорожнив половину бочонков, немного уменьшив горки с рыбой и колбасой, преимущественно рассовав по карманам, народ достиг необходимой кондиции — его потянуло на деяния. А поскольку морды у большинства в весьма плачевном состоянии, то и продолжать драку нет желания, то ли дело казнь. Как секс в резинке — есть и движение, и адреналин в крови, а последствий нет.

Царь-батюшка встал, улыбнулся и сыпанул в толпу горсть золотых монет. И сел на свое место. Ни слова, ни полслова. Скромненько и со вкусом.

Другое дело палач. Вот где человек, лепящий свой имидж своими руками. Он идет грозно, сверкая единственным глазом сквозь прорезь в съехавшем набок балахоне. Массивный топор мерно подпрыгивает на плече в такт шагам. Передник заботливо орошен свежей кровью. Крутанув топор, палач ловко перебросил его из руки в руку и… едва не лишился пальцев, уронив себе на ногу.

Несмотря на явный комизм ситуации, страх сковывает меня. Может, это и смешно, вот только к тому же и смертельно.

— Каково твое последнее желание? — величаво интересуется царь.

— О помиловании речи конечно же идти не может?

— Разумеется.

— Значит, так, хочу золотую рыбку или палочку-выручалочку.

— Нет.

— А мир во всем мире?

— А оно тебе надо?

— Ну… вообще-то я положительный герой.

— Ближе к делу.

— Сто грамм и пончик.

— На здоровье! — взревела толпа, взяв на себя роль тамады.

Я едва не поперхнулся. Своевременное пожелание.

— За дело! — скомандовал царь. Палач поплевал на руки.

Я обежал взглядом лица первого ряда зрителей, вычленяя знакомые. Вот Софон, рядом Баба Яга с Прокопом, вот Яринт и Потапыч, чуть правее Владигор с малознакомым волкодлаком.

Спрессованное в тугую пружину время хлопком начало раскручиваться, набирая обороты. Стрельцы подтащили меня к изрубленному чурбану и припечатали к нему грудью. Комок желчи подступил к самому моему горлу, не давая свободно вдохнуть.

Палач поднял топор, примеривая его к руке.

Я рванулся, ослепленный животным ужасом. Но тело словно окаменело. Лишь мычание сорвалось с моих губ.

— Остановитесь!

Словно прорвав пелену, застившую мозг, до моего сознания долетел звонкий женский крик. И нет голоса милее и чудеснее…

 

Глава 30

ТРИ УСЛОВИЯ ДЛЯ СЧАСТЬЯ

Аленушка взбежала на помост и набросила мне на голову свою шаль. Я мгновенно лишился возможности наблюдать за происходящим, осталось лишь положиться на слух.

— Что это значит? — гневно воскликнул Далдон. — Отвечай, дочь моя.

— Я беру в мужья этого человека.

Это уже интересно.

Начинаю помаленьку извиваться, пытаясь принять более приемлемую для столь важного мероприятия позу.

— Что?! — Голос Далдона заставляет заледенеть самые храбрые сердца.

— По старинному обычаю, — продолжает гнуть свое царевна, — если приговоренного к казни человека покроет покрывалом и наречет своим суженым невинная дева, то он волею богов становится мужем ей, а не Смерти.

Наконец-то мне удается принять относительно вертикальное положение — остается подняться с колен. Но вот это-то и является проблемой из-за связанных рук и затекших ног. Трое-из-Тени, о которых я из-за волнения позабыл, — подхватили меня под белы рученьки и поставили на ноги.

От резкого движения накидка сползла набок, и я смог обозреть происходящее. Для этого, правда, приходится скашивать левый глаз, но эти мелкие неудобства ерунда по сравнению с тем, что меня ожидает в случае, если Аленушке не удастся настоять на своем.

Царь Далдон гневно сверкает очами и потрясает короной, но пока не отдает никаких приказов. Изрядно захмелевшая толпа растерянно собирается с мыслями: с одной стороны, ее пытаются лишить законного зрелища, а с другой — происходящее вышибает слезу. Бражка способна качнуть толпу из одной крайности в другую. От звериного буйства до умильного всеобщего лобызания и братания.

И тут на арену выступил начинающий шоумен в лице (или морде) кота-баюна Василия. Певец из него, прямо скажем, не очень, но зато оратор…

— Люди добрые! — заорал он, взбираясь на помост. — Судьбы человеческие куются на небесах. И лишь богам ведомо предназначение каждого человека. И не в людской власти становиться на пути высших сил. Нечего и…

Царь сделал стражникам знак убрать с помоста баюна. Думается, и для него найдется плаха и топор, тем паче что Далдон давно собирался это сделать.

— Беги, — посоветовал я коту.

Да он и сам это уже сообразил. Поэтому перешел сразу к делу:

— Горько!

Нахмурившаяся было от обилия ненужных слов толпа воспрянула духом, получив четкие инструкции к дальнейшему действию. Свадьба — это по-нашему.

— Горько!!! — взревел многоголосый хор. — Горько, горько…

Царевна зарделась, зато я не растерялся. Крутанув головой, сбросил покрывало и, оттолкнув стоявшего на пути стражника, запечатлел на ее устах горячий поцелуй.

Собравшимся это понравилось, и они затребовали повторения на бис, подлив бражки и скандируя:

— Горько!

Я с удовольствием повторил.

Далдон досадливо запустил короной в своих советников и хлопнул в ладоши. Шум мгновенно прекратился.

— Я согласен, — как-то уж очень быстро согласился он.

— Ура! — троекратно проревела толпа, и я в том числе.

— Да здравствует самый справедливый и милосердный царь на свете! — перекрывая восторженный рев толпы, провозгласил кот-баюн.

Стражники освободили меня от веревок, и Алена, подхватив под руку, потянула к Далдону. Мы дружно грохнулись ему в ноги и попросили благословения.

— Не так быстро, — охладил наш восторг царь. — Я согласен, но у меня есть три условия. Выполнишь — отдам за тебя дочь, а нет, не взыщи — голова с плеч.

— Какие условия?

— Завтра узнаешь. А сегодня будем пировать. Видишь, народ праздника желает.

Что-что, а праздник испортить он сумел. Неопределенность изматывает похуже ожидания казни. Знаем мы их царскую зловредную натуру. Забросит перстенек в море-окиян, а мне изволь достать его до завтрашнего утра. А у меня, как назло, ни одного ихтиандра знакомого или там команды аквалангистов…

— Что же ты не весел? — добродушно улыбаясь, поинтересовался царь, опорожняя серебряный кубок.

— Да вот мысль меня терзает…

— Какая?

От отчаяния набравшись смелости, ответил:

— Думаю — кого на свадьбу пригласить. Маловат дворец — все не поместятся.

От подобной наглости царь поперхнулся вином. Аленка чувствительно пихнула меня под ребра и прошептала на ухо:

— Не гневи.

Можно подумать, я сам не знаю, как опасно нарываться на царский гнев. Это чревато неприятностями покруче, чем у муравья, застрявшего на слоновьей тропе. Даже если не растопчет, то тряхнет так, что всю жизнь подпрыгивая ползать будешь.

Оставив народ пировать, мы с царевой свитой направились во дворец. Они верхом на конях, я на своих двоих. Что же… мы люди не гордые… можем и пешком пройтись. Особенно учитывая, что альтернативы все равно никакой.

У ворот в царскую слободу Далдон остановил коня и соизволил обратить внимание на мою скромную персону.

— Значицца так, волхв. Слушай мой царев указ. Коли выполнишь три мои поручения — быть тебе моим зятем, Аленушке — мужем. Коли нет — беги куда очи зрят, может, жизнь и спасешь, а вернешься ни с чем — плаха тебя ждать будет. Велю в готовности содержать — для казни лютой. Иди.

— Какие желания?

— Для интересу спросил аль счастия пытать будешь?

— Если это в силах человеческих и угодно небесам — свершу пожелания ваши.

Взмахом руки отослав свиту прочь, царь склонился ко мне:

— Что ж ты упертый такой? Поселись где от столицы подале и не высовывайся — я преследовать не буду.

— Не могу я без Алены.

— Так люба, что голову сложить готов?

— Люба.

Царь вздохнул.

— Вот ведь каков… Эй! — Повысив голос, он огласил свои условия. — Слушайте мой царев указ. Первое желание — Кощея со свету сживи аль в полон возьми, дабы неповадно было на нас войной ходить. Эта служба будет для отечества. Выполнишь — приходи, остальные узнаешь. Для царевны будут и для меня — царя тваво.

Развернув коня, он скрылся за воротами.

— Лучше убеги, — донеслось его пожелание. Аленушкино личико мелькнуло во дворе, и взлетела в прощальном напутствии ручка.

Понурив голову, я опустился на пожухлую траву, вытоптанную копытами и припорошенную пылью. Задал мне царь задачку, впору к ведьмачьему подарку обращаться. Сделать глоток, и прощай-прости, жизнь непутевая. Кощея мне вовек не одолеть. Даже с куклой и иголкой.

Чья-то рука опустилась мне на затылок и ласково погладила.

— Не горюнься, Аркаша, — просипела Баба Яга, — авось придумаем, как пособить горю твоему.

Подняв голову, я с удивлением увидел, что нахожусь в окружении своих друзей. Здесь и волкодлаки, и ведьма, и боевые маги, и домовой с котом Василием… Все собрались здесь. Верные друзья, которые рядом в тяжелую минуту, всегда готовые подставить плечо и подать руку.

— Что мне делать, други? — вопросил я.

— Знамо что, — за всех ответил кот Василий. — Выполнить Далдоново поручение и жениться на царевне. Я, конечно, без сапог, да и не на мельнице родился, но тоже не промах. Пусть только в мышь превратится — мигом съем, даром что сырого и немытого.

— Помолчи, пустобрех, — оттолкнул кота домовой. — Здесь совсем другие навыки нужны. Удавочку под воротник и коленом в хребет — пока язык не вывалится.

— Давайте отложим раздумья на утро — оно вечера мудренее, как говорила одна Кощеева знакомая жаба. На сегодня и так событий достаточно.

Я позволил усадить себя в ступу и оттранспортировать до моего дома, где тотчас провалился в беспокойный сон. Наполненный Кощеевым смехом и бесконечным падением в пропасть, стрекотаньем станкового пулемета, превращающегося в чудо-жезл, способный как по мановению палочки крушить все вокруг, и скрежетом зубов отполированного до блеска черепа, в глазницах которого вращаются чудом сохранившиеся глазные яблоки. Просыпаюсь весь в поту, с бешено колотящимся сердцем и рвущимся наружу криком, обессиленно падаю на влажную простыню и тотчас проваливаюсь в очередной кошмар. Сновидения отступают только под утро, оставив после себя изможденное тело, разметавшееся на скомканной, влажной от пота постели.

Нужно ли говорить, в каком настроении я встретил собственное пробуждение?

В сунувшегося первым кота я запустил подушкой. Благо начинающий поэт поднаторел в политической борьбе и без труда увернулся от летящего предмета. Следом за ним сунулся было домовой… Но поскольку пригодных для левитации посредством мускульной силы предметов под рукой не оказалось, я объяснил ему все на словах. Для краткости воспользовавшись отборными перлами «великого и могучего» и уместив все пожелания в одной фразе.

Меня оставили в покое, дав урвать остатки ускользающего сна. Но упражнение в словесности затронуло кнопку «Пуск» в мозгу, и он начал работать, набирая обороты и сминая пелену небытия.

Ну вот, поспали называется…

Потирая воспаленные глаза и с хрустом потягиваясь, я влезаю в свежую рубаху, натягиваю штаны, кое-как завязываю пояс и выхожу к честному народу.

— Доброе утро.

Бабушка Яга поднимает глаза от лезвия меча, которое до этого усердно полировала, и кивает в сторону печи:

— Возьми чегой-нибудь сам, лодырь.

— Да я… — Не найдя благозвучного оправдания, я поспешно перевожу разговор в иное русло. — А где все?

— Аиньки?

— Где остальные?

— Делом заняты.

— Каким? — отломив ломоть хлеба и плеснув в кружку топленого молока, интересуюсь я.

— Общим.

— Понятно…

Присыпав хлеб солью, я меланхолично сжевал его, запивая молоком, притом совершенно не чувствуя вкуса. В голове крутится только одно — как ликвидировать Кощея. После того, что мы натворили, вряд ли нам удастся проникнуть туда еще раз. Надеяться на расхлябанность стражи? Нет, смысла не имеет. Силой тоже не пробиться. Тут и танк не поможет, который я все равно не смогу протянуть в этот мир, равно как и раздобыть в том. Уж очень стены толстые — за ними и артобстрел пересидеть можно, главное уши ватой предварительно заткнуть. Мочкой правого уха чувствую — без волшебства здесь не обойтись. А вот тут-то тебе, волхв самозваный, и карты в руки.

— Бабушка, а у вас в чудесном сундучке, случаем, плаща али кепки-невидимки не завалялось?

— Аиньки, дорогой? А это что за невидаль такая?

— Обычная волшебная вещица, на востоке очень даже распространенная. Надеваешь такую папаху, и тебя не видно.

— Лысину под шапкой, может, и спрячешь, а человека — этого не могет быть. Сказки. Не бывает такого.

— А говорят…

— Говорят, мужиков доят.

— В принципе… значит, нет такой шапки?

— Ты волхв, тебе виднее. Но сколько на свете живу — о таком и не слыхивала.

— Жаль.

— Не тревожься, — успокоила меня Яга, — как-нибудь да будет.

Но хочется-то не как-нибудь, а чтобы хорошо.

 

Глава 31

МОЛЬБА О ПОМОЩИ

Нет, настоящего охотника из меня не выйдет — я не смогу сутками сидеть в засаде, выжидая, пока осторожная дичь привыкнет к моему запаху и решится наконец спуститься к водопою. Вот и сейчас, в третий раз я промахиваюсь из-за того, что спешу нанести решающий удар. Хлоп! И пятерня звонко лупит по щеке. В ушах звон, в глазах цветные огоньки. Сдержав злобный крик, замираю, полный решимости довести на этот раз дело до победного конца.

Настырное насекомое, жужжа, принимается кружить надо мной. Кто сказал, что комары не птицы? Поведение у них как у стервятников. И кружит, и кружит над несчастной жертвой, терпеливо дожидаясь, пока последняя обессилеет и превратится в легкую добычу. У, кровосос!

— Дзз…

Заходит на посадку, избрав в качестве площадки мою правую щеку. Рука напрягается, но я терплю, стараясь даже не дышать. Комар перебирает лапками, выискивая, куда бы запустить свой ненасытный хоботок. Терплю. Жду, когда он наполнит брюхо моей кровью и станет сытым, ленивым и неповоротливым. Еще чуть-чуть… Осторожно подношу раскрытую ладонь к щеке и замираю перед решительным ударом. Делаю вдох и…

Страшный грохот заставляет меня подпрыгнуть на кровати. Бью, но с запозданием.

— Вот черт!

Лицо горит. Удаляющийся комариный писк сообщает о неутешительном для меня результате охоты.

— Кто там?

Не ожидая ответа, вылезаю из-под одеяла. Если это все устроил неугомонный бард, я его — ей-ей! — оттаскаю за уши. Повадился втихую сметану из крынок лакать… Зажигаю лучину от тлеющих в печи углей и иду в сени посмотреть на последствия падения домашней утвари.

Дверь распахивается, и в комнату заскакивает домовой, вращая широко распахнутыми глазами.

— Ц-царь! — сообщает он и прыгает под кровать.

— Какой царь? — спрашиваю я в полном недоумении.

Ответ собственной персоной появляется в дверном проеме, поводя из стороны в сторону факелом и с любопытством осматриваясь.

— Бедно живешь, — замечает Далдон и, повернувшись к возникшим в дверях стрельцам, командует: — Ждите у дверей.

— Чему обязан? — интересуюсь я, напряженно пытаясь сообразить, чего это могло понадобиться царю ночью в моем доме. Не услуги же волхва?

— Эх, Аркашка… что-то ты не рад? Аль царь-батюшка тебе чем не угодил?

— Присаживайтесь, — предлагаю я, перекладывая с табуретки на стол мечи.

Царь отдает мне факел, поправляет скособочившуюся корону и опускается на предложенное место.

Я поджигаю от лучины толстую свечку, наблюдая за тем, как робкий язычок пламени трепетно касается черного хвостика ниточки. Воск начинает плавиться, становясь прозрачным и наполняя комнату едва уловимым ароматом. Огонек смелеет, распрямляется во весь рост, разгоняя ночной сумрак. Так-то лучше! Хотя и не лампочка на двести ватт… Царев факел за ненадобностью бросаю в печь.

Далдон внимательно наблюдает за моими действиями, словно чего-то ожидая. Не знаю уж чего — мольбы, слез или заверения в вечной любви и преданности?

Что ж, поиграем в молчанку.

Сажусь на кровать, потупив глаза долу, как и подобает воспитанному отроку, опускаю руки на колени и терпеливо жду, когда их величество соблаговолит заговорить. Поделится, так сказать, своими думами-мыслями.

Далдон тяжело вздохнул, сплел пальцы на пузе и улыбнулся. По-доброму так… Я, признаться, опешил. Что-то тут не так. Совсем не этого я ожидал от него.

— Аркаша… сынок… Ты не возражаешь, если я буду так тебя называть? Не перечь царю! — прикрикнул он. Хотя я просто-напросто онемел от удивления, не в силах сказать что-либо, даже возникни у меня такое желание. И тут же сменил тон: — Люб ты доченьке моей младшенькой Аленушке да и мне по сердцу пришелся. Только уж очень горяч — старших почитаешь, а не слушаешь… А ты возьми да прислушайся — поди, дурному не научим.

Я несколько раз открыл-закрыл рот, из которого не донеслось ни звука. Заклинило.

— Не перебиваешь? Эт хорошо… Значицца, так, ставь самовар, чаи гонять будем. Я тут леденцов принес.

Спустя десять минут на столе, потеснив мечи, появился самовар. Затем блюдца с чашками, розетка с малиновым вареньем, корзинка с душистыми пряниками — спасибо заботливой Бабе Яге — и резная сахарница, полная рафинада.

Далдон выложил на стол кусок бересты, на которой лежит горка слипшегося монпансье.

Разлив чай по чашкам, интересуюсь:

— Вам сколько кусочков сахара?

— А сколько не жалко? — хитро щурясь, спрашивает царь.

— Да нисколько не жалко… — Сахар я покупаю в том, современном мне мире, где он не ценится на вес золота. Вот еще одна статья дохода для предприимчивого человека. Жаль, нет у меня этой жилки.

— Правильно, для сваво царя-батюшки жалеть не нужно. Токмо я предпочитаю с вареньем.

— Угощайтесь.

Царь вооружается ложкой и демонстрирует высокое мастерство владения ею. О, царь-батюшка, да вы сластена! Ополовинив кружку, Далдон умял пряник, поглядел на меня задумчиво, спрашивает:

— А ты чего как засватанный сидишь? Кушай, да только и меня слушай.

Я послушно хлебнул чая, стараясь не обжечь губы.

— Мыслишка у меня одна имеется, про то, как вас, голубков сизокрылых, счастливыми сделать. Аль передумал? Аль не люба тебе Аленушка?

— Люба.

— Хорошо. Значит, нужно действовать. Понимаешь?

— Нет.

— Чего ж тут непонятного?

— Все. Сперва вы… царь-надежа… казнить меня велите, царевым преступником величаете, в темнице сырой томите, затем бежать рекомендуете. Вот и пойми, чего вам хочется?

— Дюже молод ты еще. Ты пойми, сынок, политика, она штука жестокая — шаг вправо, шаг влево — съедят, затопчут. А казнить я тебя не хотел, так нужно было. Да узнай люд, что царевна за простого мужика вышла, что бы люди сказали? Кровь-де королевскую грязним, вековые устои нарушаем. А это, знаешь ли, сынок, чревато агрома-адным опчественным резонансом. Дошло?

— Нет.

— Чего же здесь непонятного? — повторно всплеснул руками царь Далдон.

— Зачем было преступником меня называть? Указ царский издавать?

— Аль я не царь?

— Царь.

— О… А коли так, то и дело мое — указы составлять, политику в массы нести.

— Я-то при чем?

— Ты эт мне брось! Кто на царевну позарился?

— Э-э-э…

— Осерчал я, погорячился, — признался царь-батюшка. — А тут еще и Кощей на ухо нашептывать принялся, ядом клеветы сердце травить. Ну да это дело минувшее… плюнули и забыли. Не сердишься же ты, в самом деле, на своего царя-батюшку, а?

— Неожиданно это как-то. То казнить велите, то надежду дарите…

— Не только надежду — помощь предлагаю.

— Советом?

— В первую очередь, а там и золотишка подкину, людишек на подмогу снаряжу… Убьешь супостата — вернешься героем. Ты и сейчас почти… кто твой поединок с Чудищем видал, такое рассказывают… Тут и шанс тебе в руки плывет. Пред всем народом попросишь согласия моего… да разве ж я откажу?

Чтобы избежать ответа на этот вроде бы риторический вопрос, я сунул в рот пряник. Высказывать свои мысли по поводу царской благодарности вслух не стоит, хотя они и вертятся на самом кончике языка. Но, понятное дело, ничего я не сказал. Запил пряник чаем и поинтересовался:

— Так что мне делать?

— Кощея — супостата и злодея на корню изведи, за обиду нашу отомсти.

— До него еще добраться нужно.

— Тут тебе, волхв, и ветер в паруса. А коли в помощи нужда будет — вот тебе колечко. — Далдон снял с пальца золотой перстень и протянул мне. — Покажешь воеводе любой приграничной заставы, он окажет тебе необходимую помощь…

Рассматривая царский перстень, я вполуха слушаю, как Далдон делит шкуру неубитого медведя.

— …войска в условленном месте стоять будут, в полной боевой готовности. По первому знаку выступят в поход.

— Зачем?

— Как зачем? — удивился царь-батюшка. — Тебя, дитятко несуразное, на трон возводить. Не пустовать же ему после смерти Кощеевой?

— А…

— А тогда и Аленку незазорно за тебя отдать.

Тут наш продуктивный разговор был прерван шумом во дворе. Надрывно заголосила женщина. Звякнули оружием краснокафтанники. Поднявшись, я поспешил в сени — узнать, чем вызван переполох.

— Стой! Куды прешь?! — прикрикнули на кого-то стрельцы без особой злости, даже с мягкостью в голосе, просто выполняя приказ.

— Пропустите, ироды, — взвыла женщина.

— Что за шум, а драки нет? — поинтересовался я, надев на палец царское кольцо и распахнув двери.

У дверей, скрестив пики, застыли два стрельца. У их ног стоит на коленях растрепанная молодая женщина с покрасневшими от слез глазами и в отчаянии заламывает руки, моля пропустить ее к волхву. За ее спиной, держа на руках завернутого в пуховый платок ребенка, переминается с ноги на ногу мой сосед — кузнец Вакула.

При моем появлении стрельцы расступились, и женщина уткнулась мне в колени, жалобно моля:

— Помогите…

— Что случилось?

— Сына… — проговорил Вакула, не сводя взгляда с личика ребенка, — змея укусила. Бабка-знахарка говорит, что укус смертельный. Помоги…

— Проходите в дом.

— Царь-надежа не велел, — начал было один из стрельцов, но под моим взбешенным взглядом сник и поспешно отступил в сторону. Кому охота спорить с волхвом, да еще и возможным зятем царевым?

Кузнец вошел в дом и замер словно изваяние, в изумлении уставившись на царя.

— Положи ребенка на кровать, — приказал я, пинком выводя его из ступора. — Какая змея его укусила? Когда? Где?

Медицинского образования у меня нет, но курсы первой помощи я прошел два раза. Первый раз в школе, на уроках начальной военной подготовки, а второй — устраиваясь вожатым в лагерь. Пионерский, разумеется. Так что остатки знаний в моей голове сохранились. Правда, ужасно перепутавшись со сведениями, почерпнутыми из различных литературных произведений.

— Помогите… помогите… — гладя ребенка по голове, непрерывно повторяет мать.

Стрельцы тоже вошли в избу и замерли за спиной царя Далдона.

Стараясь не отвлекаться на посторонние вещи, я развернул ворох грязного тряпья и обнажил ужасно распухшую ногу ребенка. Мальчик застонал, но так и не пришел в сознание. Под слоем жеваных листьев подорожника я сумел рассмотреть две крохотные черные точки — следы от змеиных зубов.

Ой как плохо! Ребенку бы врача, а не такого шарлатана, как я. В моем мире от укусов змей существуют вакцины, а здесь…

— Помоги-и-ите…

— Кто разрешил без моего повеления? — гневно выкрикнул царь-надежа, сердито топнув ногой.

Вакула грохнулся на колени, норовя облобызать царские сапоги.

«Что же делать?» — взвыла от отчаяния душа. Оторвав кузнеца от царских сапог, я спросил:

— Какая это была змея, ты знаешь?

— Вот такая, — развел руки Вакула.

Проглотив гневный крик, я подошел к вопросу с другой стороны:

— Давно укусила?

— Да уже почитай совсем темно было.

— Где это случилось?

— В огороде. Савушка до ветру вышел. Слышим крик, плач, я туда — шипит проклятая. Огрел камнем — да только поздно, успела укусить…

— Так ты ее убил?

— Убил, змеюку.

— Так бегом за ней, принеси сюда.

Дважды повторять не пришлось, только пятки мелькнули да затрещала дверь, распахнутая ударом мощного плеча.

— Помогите…

В таких условиях от укуса ядовитой змеи может помочь либо чудо, сотворенное кудесником, за которого я себя выдаю, либо своевременная помощь: рассечь ранку и отсосать отравленную кровь. Избежать проникновения яда в кровь уже не удастся, а вот чудо…

— Помогите…

— Помогу, — говорю я, проворно перетягивая тряпкой укушенную ногу, чтобы не дать яду распространиться.

Женщина обвила мои колени, едва не опрокинув меня на пол. Далдон, гневно сверкая очами, от расстройства налил себе очередную чашку чаю и приналег на кулинарные шедевры бабки Яги. Ворвавшийся как смерч кузнец сунул мне под нос змею:

— Принес.

На первый взгляд обыкновенная гадюка, местами расплющенная, со свисающими клубками кишок и ползающими по ним муравьями.

— Положи ее на лавку.

Кузнец послушно садится. Я кладу ему руку на плечо и говорю:

— Я попытаюсь спасти мальчика, но для этого нужно осуществить древний магический обряд.

— Помогите…

— Для проведения обряда мне нужно спокойствие и совершенно не нужно постороннее присутствие. Так что бери жену и идите домой. Я сам приду, как только обряд завершится. Дня через два. Может, и больше. В это время никто посторонний не должен меня беспокоить. Понятно?

— Да-да.

Поцеловав ребенка в лоб, они удаляются, а я обращаю свое внимание на царя:

— Извините, царь-батюшка, но нашу встречу придется перенести на другое время.

Страх мерзкими холодными лапками щекочет мне спину. Далдон запросто может отправить на плаху, но ребенок… Не зверь же царь?

— Подать карету, — приказал самодержец. И стрельцы выскочили во двор. Откуда тотчас донеслись их крики и недовольное ржание коней.

Ребенок на кровати застонал, жадно хватая воздух пылающими губами.

— Хороший ты человек, волхв, — рассовывая плюшки по карманам, изрек царь Далдон. — Я рад, что тебя не казнили. Хорошим мужем Аленушке будешь. И мне опорой, а не лизоблюдом, на царствие метящим.

Развернулся и ушел, осторожно прикрыв за собой дверь. Я лишь рот открыл от удивления. Царь оказался на удивление человечным. Не ожидал я от него этого, не ожидал… Из-под кровати выбрался кот-баюн, попытался шмыгнуть из комнаты.

— Ты куда?

— Сам ведь сказал…

— Останься. Прокоп!

Домовой вылез из-за сундука. В окне мелькнула отъезжающая царская карета.

— Мне нужна ваша помощь.

— Что делать? — за двоих спросил домовой.

— Заприте двери, занавесьте окна. Чтобы никто не смог войти или заглянуть сюда.

— Мы мигом.

Пока мои сказочные друзья занимаются выполнением моей просьбы, я складываю останки змеи в лубяное лукошко, из которого вытряхнул сушеную смородину, и накрываю их куском бересты.

— Фу, какая гадость.

Подхожу к кровати, и тут вижу примостившегося на окне комара. Крупного, с раздувшимся до безобразия брюшком. Кровопийца!

Беру полотенце. Хлоп! И только кровавое пятно на месте моего ночного мучителя.

— Все. Закрыли, — докладывают кот и домовой.

— Вот и хорошо, — беря ребенка на руки, говорю я. — Возьмите вон то лукошко — там дохлая змея и откройте лаз в подвал. Мы отправляемся в мое время.

— Я открою, — вызывается кот-баюн добровольцем, не оставив Прокопу выбора.

Мы спускаемся в подвал. Я с мальцом на руках первым, за мной домовой с останками змеи, и последним Василий, закрывший за нами люк.

Подходим к двери с надписью: «РОДИНА МОЯ. СОВРЕМЕННОСТЬ».

От запоздалой мысли холодеет в груди. А перенесется ли ребенок в наш мир? Что если…

Но шаг уже сделан, и дверь хлопает за моей спиной. Умирающий от яда мальчик по-прежнему стонет у меня на руках. Кот Василий открывает дверь, и мы выходим в подвал, расположенный в моем родном времени, где добрые Айболиты изобрели кучу полезных лекарств.

Лукошко сменилось семилитровым пластиковым ведром, на дне которого находится необходимая для опознания тушка ядовитой гадины. Остается только надеяться, что еще не поздно.

 

Глава 32

ВНУЧАТЫЙ ПЛЕМЯННИК ИЗ ДАЛЕКИХ КРАЕВ

— Ну-с, молодой человек, рассказывайте.

— Что рассказывать? — Я разглядываю пачку рецептов, зажатую в руке.

Заведующая отделением сняла очки, протерла стекла уголком халата, посмотрела на свет и, удовлетворенная результатом, вновь водрузила их на нос. Бледно-голубые глаза, увеличенные мощными линзами, скользнули по мне, словно по части интерьера, и принялись изучать вновь заведенную медицинскую карточку.

— Все по порядку. Фамилия, имя, отчество?

— Чьи?

— Ну не мои же?.. — возмущается заведующая, вооружившись авторучкой.

— Мои? — от нервного напряжения я явно утратил способность логически мыслить.

— Пациента.

— Ой! Извините. Что-то я совсем… — Какая фамилия? Я и имени-то его не знаю. Впрочем, какая разница. Главное — не забыть самому. Что же придумать? А… О! — Пишите. Ковалько Аркадий Иванович.

— Фамилия заканчивается на букву «в»?

— Нет, без «в».

— Аркадий Иванович, — повторяет заведующая, старательно выводя буквы на пожелтевшем от времени бланке, оставшемся еще с советских времен.

Свое имя я точно не забуду.

— Дата рождения?

— А…

Пригладив крашеные волосы с проблескивающей у корней сединой, доктор выжидающе смотрит на меня.

Значит так, парнишке на вид лет восемь-десять. Это значит…

— Первое, ноль четвертое, девяносто пятого. В смысле, тысяча девятьсот девяносто пятого.

— Разумеется. Место проживания?

— Наверное, лучше указать мой адрес.

— Ребенок проживает с вами?

— Временно. Он не местный.

— А кем вы ему приходитесь?

— Дальний родственник. Через три колена… Я и сам порой путаюсь, кто кому кем приходится.

— Документы какие-нибудь есть?

— Да нет.

— Почему?

— Понимаете, как все получилось. — Сунув рецепты в карман, я пускаюсь в пространное объяснение, излагая наспех сочиненную легенду. — Аркашины родители приехали еще месяц назад. Немного погостили и отправились в Николаев, проведать родню, а Аркашу оставили мне на попечение. На обратном пути должны заехать за ним, — и сразу домой. А тут вот такое дело приключилось…

— Хорошо же вы, молодой человек, присматривали за ребенком.

— Старался…

— Старались? В этих краях таких змей уже давным-давно не встречали. И где он только ее отыскал?

— У бабы.

— Вы что?! — От возмущения заведующая даже покраснела. — По своим подружкам с ребенком ходили? Чему вы его так научите? Всяким гадостям, порочности и разнузданности. А потом удивляемся: куда нация катится? Сплошь наркоманы, тунеядцы, девки бесстыжие. А потом болезни всякие нехорошие…

— У каменной бабы, — вклинился я, прервав бичевание отдельно взятого представителя критикуемого поколения. — На курганах, скифских.

— И это вас как-то оправдывает? Что тут скажешь?

Спасая меня, в кабинет заглянула молоденькая медсестра.

— Вера Михайловна, к Куртюковой опять прилезли друзья, и они заперлись в туалете.

— Иди, Леночка. Я сейчас подойду, разберемся.

Сестричка выпорхнула, а заведующая сосредоточила все свое внимание на мне:

— Купите лекарство, принесете сразу. Правда… кое-чего в аптеках нет…

— Что же делать?

— Я, конечно, могу вам предложить… покупала себе, осталось…

Спустя полчаса, поняв, что медицина в крайне тяжелом финансовом положении и в больнице страшный дефицит всего, я отправился за покупками, лихорадочно размышляя на тему: «Что такое деньги и где их взять?»

Ничего дельного на ум не приходило. Из воздуха куличиков не налепишь…

Оставив почти всю уцелевшую после больницы наличность в аптеке, я с пакетом медикаментов в руке бегом бросился домой, с опаской сторонясь несущихся автомашин. Мокрый как мышь и злой как собака я ворвался в дом и, оставив пакет на столе в прихожей, устремился в ванную, чтобы смыть с тела пот и пыль.

Ванна — одно из бесспорных преимуществ цивилизации. Прыгая на одной ноге в попытке попасть в штанину брюк на ходу, я торопливо собираю вещи, указанные в перечне того, что необходимо иметь с собой больному, ложащемуся в стационаре. Простыни, лампочки, туалетная бумага… зубная паста, тюбик клея — это еще зачем? — шлепанцы… Чтобы не сбиться, принимаюсь вычеркивать из перечня то, что складываю в сумку.

Стоп! Нужно позвонить.

Набираю номер телефона, терпеливо жду, слушая треск и свист на линии, отголоски чьих-то далеких разговоров. Гудки. Занято.

Подождем.

— Ну как там? — интересуется домовой, выныривая из-под дивана.

— Врачи говорят — все будет хорошо.

— Целители, — уважительно роняет Прокоп, теребя себя за нос. — Может, покушаешь? Я яичницу сжарил, с луком.

— Чуть позже.

— Так остынет же.

— Да вы ешьте с Васькой-то, а я попозже.

Нажимаю кнопку повторного набора, жду… гудки. Сколько можно разговаривать?!

Беру список с наполовину зачеркнутыми пунктами и поднимаюсь на второй этаж. Проходя мимо книжного шкафа, ненадолго задерживаюсь — коротать время у изголовья больного лучше с книгой в руках. С хорошей книгой. Это уже дело моего вкуса. Поскольку со школьной скамьи остались воспоминания о том, что плохих книг не бывает, просто каждой нужно соответствующее состояние души. Очень даже может быть…

Выбираю две: старую добрую знакомую, которую перечитывал, наверное, десяток раз, со съехавшим набок переплетом и помятыми уголками, и новинку, еще не прочитанную, а посему могущую как попасть в разряд любимых, так и отправиться в изгнание в нутро шкафа, куда не попадает свет и очень редко дотягивается рука — смахнуть пыль или добавить очередной обреченный экземпляр литературы.

Чтобы немного развеяться, я подхожу к приемнику и включаю его в сеть. Треснутая розетка, которую я собираюсь заменить вот уже который год, рассыпается, и я пальцами касаюсь обнаженных контактов. Удар тока отбрасывает руку, сведенную судорогой.

Прижимаю обожженный палец к уху.

— Где я? — интересуется тихий женский голос за моей спиной.

От неожиданности вздрагиваю и проворно поворачиваюсь. Никого.

— Кто здесь? — взволнованно спрашиваю я.

— Пусечка. Гнусечка. Что происходит? Где мы? — продолжает допытываться женский голос.

— Меньшенькая! — радостно вопят мне прямо в уши братья из моей тени.

Закрываюсь ладонями, хотя пользы от этого никакой, просто срабатывает инстинкт.

А тем временем за моей спиной продолжается возбужденная возня. Доносятся вздохи, всхлипы, звуки поцелуев, быстрый, сбивчивый шепот. Я начинаю постепенно понимать, что произошло.

Каким-то образом удар тока стимулировал пробуждение дремлющего сознания убогонькой сестрицы Троих-из-Тени. Такая себе домашняя электрошоковая терапия… Решив не мешать жителям моей тени, я продолжаю сборы — потом они сами все расскажут!

Вычеркнув из списка последний пункт, собираю вещи в охапку и несу вниз. Приходится достать из кладовки еще одну сумку. Первая раздулась, словно колобок, того и гляди расползется по швам, но всего не вместила. Утирая лоб, подхожу к телефону. Поднимаю трубку. Из нее доносится свист и шелест. Что за…? Модем!

Опустив трубку, бросаюсь на второй этаж, к компьютеру.

— Что случилось? — испуганно спрашивает, выглянув из кухни, домовой Прокоп.

Не отвечая и перепрыгивая через две ступени, влетаю в свой кабинет и резким рывком мыши пробуждаю персоналку ото сна. Бегают огоньки по внешней панели модема, показывая наличие двусторонней связи. Кто-то ведет диалог с моим компьютером, гоняя туда-сюда безликие байты информации. Нехотя отзывается монитор, сменив цвет индикатора с желтого на зеленый. Изображение на экране медленно проявляется, прорисовываясь из черноты. В уголке монотонно мигает иконка программы связи. Кликаю на нею, разворачивая на весь экран. В строке служебной информации лаконичная надпись: «Призрак для Волхва». В окошке для сообщений категорическое требование отозваться, чуть ниже медленно ползущая по шкале от ноля до ста процентов отметка принятых файлов.

Теперь понятно, почему Наткин телефон постоянно занят — она в сети.

Разворачиваю поле для составления сообщений и набираю: «Наташа, нужно поговорить. Волхв». Выбираю из находящихся в «горячих» адресах Наткин, активизирую его и отправляю послание.

После секундной задержки, сопровождаемый звуковым сигналом, приходит ответ: «Ты куда запропастился? Почему не звонишь, не приезжаешь в гости? Завтра-то будешь?»

Читая сообщение, можно тотчас выявить коренного обывателя сети. По игнорированию большинства знаков препинания, расстановки переносов и наплевательскому отношению к правилам правописания.

«Давай лучше по телефону» — одним пальцем набираю я.

— Что ты делаешь? — запрыгнув мне на спину и сунув нос в монитор, спрашивает кот-баюн.

«Бери трубку».

— Брысь!

Скинув с плеча наглеца, я обрываю модемное соединение и бегу на первый этаж. Домовой благоразумно отступает в сторону, пропуская меня.

— Да, — подняв тренькнувшую трубку, говорю я.

— Привет, пропажа, — игриво приветствует меня девичий голос. — Что там у тебя стряслось? Где ты пропадал? Мы и приезжали, и звонили…

— Меня здесь не было.

— Ты, случаем, не женился, а?

— Пока нет.

— Ха! Бои на любовном фронте идут с переменным успехом?

— Что-то вроде того. Но проблема у меня несколько другого плана… как бы это… в общем, не могла бы ты одолжить мне денег? Я отдам…

— Сколько?

— Штуку, лучше полторы.

— Баксов?

— Да нет, наших.

— Срочно?

— Желательно сегодня.

Тишина в трубке, разбавляемая далекими помехами, и затем закономерный вопрос:

— У тебя неприятности?

— Не того плана, что ты могла подумать… нужно помочь одному человечку.

— Точно все в порядке? Может, подключить папаньку?..

— Не придумывай. У меня нет никаких неприятностей. Правда.

— Честно?

— Честно-честно.

— Тогда ладно. Жди. Через полтора часа буду у тебя. До встречи.

— Жду. До встречи.

Гудки отбоя.

Медленно опускаю трубку и поворачиваюсь к застывшим в ожидании домовому и коту-баюну.

— Как вести себя при гостях, вы знаете. Это касается и тебя, Василий.

— А что, как что, так сразу Василий? Везде крайний.

— Ну извини.

— Какие проблемы? Я ведь отходчивый, обиды быстро забываю…

— Теперь можно и перекусить.

— Все на столе, — сообщает домовой. — Сейчас самовар поставлю, чайку соображу.

— Я, пожалуй, тоже присоединюсь, — решает кот. — Что-то в животе бурчит…

— Ты же уже набил брюхо свое ненасытное! — возмущается Прокоп.

— Когда это было, — машет лапой кот, — к тому же умственная работа так изматывает… и все на нервах…

— С тобой по миру пойдешь, — словно случайно наступив на пушистый хвост, ворчит экономный домовой.

— Мяу!

 

Глава 33

ЭКСТРЕННЫЙ ВЫЗОВ

— Аркаша, разливай!

— Айн момент, — отвечаю я и, свернув пробку на запотевшей бутылке, наполняю водкой хрустальные стопочки.

Данила тем временем расчленяет копченую куриную тушку. Со знанием дела — руками.

— А-а-а… — Пристроив оторванную лапку на блюдо среди листьев салата, он облизывает горячий жир с пальцев.

— Да положи ты ее, пускай остынет, — советует Ната. — Обожжешься…

— Не-а.

Пока Данила терзает дичь, а Наташа наполняет тарелки снедью, я разливаю по фужерам томатный сок. Кому как, а мне нравится запивать водку. Можно, конечно, и огурчиком малосольным, и лимончиком — но соком лучше.

— Без меня не пить, — смеется Данила, спеша на кухню мыть руки.

— Уже! — кричит ему вдогонку подружка. Спустившись со второго этажа, к столу приближается кот Василий, принюхиваясь и топорща усы.

— Мур-р-р, — просительно мурчит он, косясь в сторону напитков.

И как он это себе представляет? В этом мире коты не только не разговаривают, но и пьют молоко, а не пиво. Вернулся Данила, плюхнулся на свое место, отчего старенький диван жалобно заскрипел, — перекосившись набок.

— Я хочу сказать тост, но не скажу.

— Тогда я скажу. — Я поднимаю стопку.

— Давай!

— Даю… Сегодня мы здесь собрались, чтобы выпить, но… не просто выпить, а по очень важной причине. И эта причина — появление на свет вот этого, с позволения сказать, товарища, который сидит тут и кривляется. Но ему можно — он как-никак у нас новорожденный. С днем рождения, Данила.

— С днем рождения. — Наташа поцеловала Данилу в щеку, оставив огненно-красный отпечаток помады.

С нежным звоном соприкоснулись хрустальные стопки.

— Первая пошла.

Спустя короткий промежуток времени пошли вторая и третья.

Кот обиженно фыркнул и ушел наверх, чтобы посмотреть, как там чувствует себя наш пациент, которого мы утром выписали из больницы и перевезли домой. Кризис миновал, ребенку нужен покой, уход и время, чтобы восстановить силы. Пускай еще денек побудет у меня, а завтра к обеду я переправлю его в родной, сказочный для нас мир. В царство Далдона. Где водятся лешие, плещутся в реках русалки, но нет троллейбусов, самолетов и телевидения. Он и так слишком много увидел — и в самой больнице, и по дороге из нее ко мне домой. Трудно будет ему забыть все это, даже понимая, что это всего лишь видения, навеянные магическим воздействием. Пройдет время, он вырастет, и в памяти останутся только неясные образы. Странный-престранный сон. Ведь рассказывать правду я не стану — она ему не нужна. А вот с друзьями-товарищами ситуация сложнее. Врать я им не могу, а постоянно отмалчиваться — все труднее и труднее. Они ведь наседают не из праздного любопытства — от желания помочь.

— Ладно, вы тут пока посекретничайте о своих мужских делах, а я схожу посмотрю, как там поживает наш юный друг.

— Ната, если он проснулся, позовешь меня.

— О'кей!

Взяв со стола яблоко, Наташа уходит наверх.

Данила откидывается на спинку, нажимает кнопку включения на пульте телевизора, который я предусмотрительно перенес на первый этаж, и, закинув руки за голову, выжидающе смотрит на меня.

— Что интересного расскажешь?

Рассказать — или нет?

— Может, по пивку? — вместо ответа предлагаю я. — Будешь?

— Можно.

— Открывай. — Подав Даниле пластиковую бутыль, я поднимаюсь на ноги. — Сейчас рыбки принесу.

По телевизору идет какая-то передача из цикла «История родного края». Захлебываясь от переполняющей его радости, седовласый ученый в застиранном синем халате и с мощным фонарем в руках рассказывает о том громадном вкладе, который внесет в археологию эта находка.

Камера пошла назад, взяв в кадр женщину-репортера с микрофоном в одной руке и носовым платком в другой. Пещера за ее спиной кажется мне знакомой. Словно я уже видел ее, только давно…

Заинтересовавшись, я останавливаюсь и прошу Данилу не переключать канал.

— Это величайшая находка в нашем регионе, — продолжает археолог делиться восторгом с журналисткой, наигранно изображающей живейший интерес.

Танцующий бег огней по неровным стенам пещеры, гулкое эхо шагов… наконец оператор выхватывает крупным планом расписанную примитивными рисунками стену. Танцующие человечки, охотящиеся человечки, звери… все немного блекло, краски от времени потеряли яркость и местами обкрошились, но образы довольно хорошо узнаваемы.

— Но самая главная находка, — ученый величественно указывает на что-то лежащее на дне выдолбленного в стене углубления, — вот!

Камера приближает предмет, увеличив его на весь экран. Потрескавшийся кругляш с дыркой посередине, в которую воткнута окаменевшая кость, и затертая, но различимая буква «В» на боку.

Я вздыхаю и отправляюсь за рыбой.

— Мя-а-ау! — требовательно орет кот-баюн, скатившись с лестницы.

— Что это с ним? — удивленно спрашивает Цунами.

— Алкоголик, — тяжело вздохнув, признаюсь я. Взяв чистую глубокую тарелку, ставлю ее на стол и прошу Данилу:

— Плесни немного.

Приятель открывает бутылку и наливает пива, не сводя с кота заинтересованного взгляда. Васька облизнулся и запрыгнул на диван. Данила подвинул тарелку к краю, чтобы кот свободно мог достать до нее. Баюн ткнулся мордой в пиво, чихнул, сдувая с носа пену, и принялся лакать хмельной напиток.

— Ты чему кота научил? — рассмеялся Цунами. — Конкурента растишь…

— Мальчики, вы это о чем? — спрашивает Наташа, спускаясь по лестнице.

— Я тут ни при чем, — отпираюсь я. — Сейчас рыбы принесу.

— Да вот, на троих соображаем. — Данила кивает на кота.

Ната прыскает:

— Нашли брата по интересам.

Васька тем временем вылакал свою порцию «Жигулевского» и многозначительно косится на разливающего пиво Данилу.

— Мяу!

Пока я резал на куски леща, а подружка накладывала, на тарелку всякой всячины для Саввы (так, оказывается, на самом деле зовут сына кузнеца), Васька выцыганил у Цунами еще пива. Нужно пресекать это — под градусам кота-баюна всегда тянет на лирику. Только его срамных частушек не хватало.

И тут началось такое…

Сидя за столом при занавешенных окнах, мы и не заметили, как небо заволокло грозовыми тучами. Гром, что называется, грянул среди ясного неба. Кот Василий перепуганно нырнул под диван, едва не перевернув стол. Жалобно задребезжали стекла. Резкий порыв ветра ворвался в комнату, принеся с собой брызги дождя и запах озона.

— Окна закрой! — крикнула Наташа, подхватив полную тарелку и направившись на второй этаж.

Пока я мыл руки, Данила закрыл форточку в комнате, так что мне осталось только окно на кухне. Сверкнула далекая молния, ветер донес едва слышимый раскат грома. Управившись с непослушной занавеской, трепещущей под порывами ветра, словно знамя, я закрываю окно и запираю на щеколду.

А на улице природа все больше входит в раж. Молнии расчерчивают темное небо светящимися зигзагами огненных стрел, ветер треплет деревья, гудит в проводах и стучится в стекла потоками дождя. Осень показывает свой норов. Да, лето ушло безвозвратно.

Спешу найти свечи. При такой погоде очень часто случаются обрывы на линии электропередачи, а сидеть в темноте нет никакого желания. Зажав в одной руке тарелку с рыбой, а в другой — подсвечник с тремя оплывшими огарками, я иду в комнату.

— Вылезай, герой, — подхватив кота под лапы, вытаскиваю его из-под дивана.

Шерсть на Ваське стоит дыбом, уши прижаты, а в глазах застыл страх.

— Налей ему еще немножко, — прошу Данилу.

При виде пива баюн немного приободряется. Перестает трястись и утыкается мордочкой в пивную пену. Цунами задумчиво вертит в руках бокал, наблюдая за игрой света на гранях стекла, и тихо произносит:

— А мы ведь не становимся моложе…

Что правда, то правда. Над временем мы не властны. Годы идут. Отпущенный нам срок с каждым мигом становится короче… Но что с этим сделаешь? Разве что в Кощеи податься, в Бессмертные… А нужна она, такая вечность?

Сидим, поникнув головами, и думаем каждый о своем, а в итоге об одном. О смысле жизни. О том, что наполняет ее смыслом, что позволит с гордостью и чувством исполненного долга взглянуть в глаза смерти и рассмеяться ей в лицо.

Спустившаяся к нам Наташа с беспокойством смотрит на наши угрюмые лица:

— Вы что, поссорились?

— С чего бы это?

— А что сидите словно буки?

— Да так — взгрустнулось…

— Понятно, совсем зачахли без женского общества. Ну вот, я с вами. Можете улыбнуться.

Улыбаемся.

— За тебя, — поднимает бокал Натка.

— Присоединяюсь.

Данила чокается с нами.

Медленно тянем золотистую жидкость, наслаждаясь каждым глотком. За окном неистовствует природа, но на душе спокойно и хорошо. Свет, мигнув напоследок, тухнет.

— Ой!

Достаю из кармана зажигалку и зажигаю свечи. Мягкий, живой свет наполняет комнату.

— Нужно подняться наверх к Савушке.

— Он спит, — сообщает Ната.

— Тогда все в порядке.

Язычки пламени притягивают к себе взгляды, завораживая. Смотришь… смотришь… и начинает казаться, что ты видишь саламандр, переплетающихся своими огненными телами в вечном танце, который постоянен и в то же время неповторим.

Язычки пламени дергаются и начинают тревожно метаться из стороны в сторону. Свет и тень сливаются, образуя причудливый образ, словно сошедший с картин импрессионистов. Постепенно краски теряют нереальную насыщенность, контуры прорисовываются, мерцание уменьшается, и становится возможным рассмотреть старушечье лицо с огромной волосатой родинкой на носу. Знакомое такое лицо…

— Эк, диво-дивное, — всплескивает руками Баба Яга, с любопытством озираясь по сторонам. — Куды тебя занесло, соколик?

— Привет, бабанька, — высунувшись из-под дивана, вполне по-человечески приветствует пенсионерку-ведьму кот-баюн.

Ладно, это я к подобному привычный, а вот мои друзья… Данила кувырком уходит в сторону, замерши в боевой стойке и мигом протрезвев.

— Ой! — Ната всплескивает руками и прижимает их к груди. — Кто это?

— Бабушка Яга, — представляю я.

— Здра-авствуйте.

— Здрасьте, — бурчит Яга, мигом покончив с любезностями и переходя к делу. — Беда у нас приключилась, Аркаша.

— Что-то с Аленкой?

— С ней, родимой. Пропала она. Прямо из отчего терема умыкнул лиходей.

— Шо?! Опять? — возмущенно шипит Василий.

— Кощей?

— То точно неведомо… Только больше, пожалуй, некому. Его, душегуба, проделки. Все неймется Бессмертному. — Бабка вздыхает, шмыгнув основной достопримечательностью своего лица. — И ты куда-то пропал…

— Уже нашелся.

— Воротишься? — скосив взгляд на Натку, спрашивает Яга Костеногова.

— Непременно.

— А…

— Остальное при встрече.

— Ты уж, волхв, поспеши.

— Непременно.

— Чудное место, право слово, — вздыхает Баба Яга. Пламя свечей дрогнуло и погасло, изображение пошло рябью и растаяло. Лишь легкий дымок поднялся над едва различимыми светлячками, мерцающими на кончиках фитильков. В сети появилось электричество, и люстра, моргнув всеми своими пятью шестидесятиваттными глазками, наполнила комнату ярким искусственным светом.

— И что все это значит? — осипшим голосом спрашивает Данила.

— Вот, теперь вы все знаете, — отвечаю я, чувствуя облегчение от того, что все разрешилось само собой — теперь они знают про сказочный мир.

— Что-то мне так не показалось. — Данила медленно присаживается на краешек кресла, подальше от развалившегося кота-баюна. Наполняет пустую рюмку водкой по ободок, поднимает и залпом проглатывает ее содержимое. — Ух…

— Он разговаривал? — словно сомневаясь в очевидном, Ната кивает на кота, который, пользуясь случаем, сует морду в Данилин бокал в попытке добраться до остатков пива.

— Значит, так. — Я опустился на диван и, аккуратно взяв юное дарование за загривок, ссадил его на пол. — Найди Прокопа и скажи, чтобы собирался.

— Кх-кх, — раздалось из-за шторки.

Данила лишь устало повел глазами и наполнил стопку по новой.

— Это ты, Прокоп?

— Я.

— Выходи, не бойся. Уже можно.

Домовой, застенчиво улыбаясь, подошел к столу и поздоровался с присутствующими.

— Доброго вечера.

— Доброго.

— Прокоп, возьми Ваську в подмогу и начинайте собираться, а мне нужно еще с друзьями поговорить.

— Заметано. — Домовой шмыгнул носом и повернулся к баюну. — Пошли, пьянь беспробудная.

Ната проводила их взглядом, повернулась к Даниле:

— Налей и мне.

Они молча проглотили огненную воду и выжидающе уставились на меня.

— Рассказывай.

— Особо-то рассказывать нечего, вы, наверное, и сами обо всем догадались. Существует некий сказочный мир… Скорее это просто какой-то параллельный мир, где живут персонажи наших сказок. Не вымышленные, реальные. И совершенно разные: и хорошие, и плохие, но по большей части обыкновенные — по обстоятельствам злые, под настроение добрые. И вот в этот-то мир я и нашел дорогу. Сперва было просто интересно — все так необычно, загадочно, потом душа прикипела, встретил Аленку… как родной стал мне тот мир.

— Эти оттуда?

— Прокоп с Васькой?

— Они самые.

— Оттуда. Прокоп — домовой. Васька — как у Пушкина: «Идет направо — песнь заводит, налево — сказку говорит…» — кот-баюн.

— Я так поняла, у тебя в том мире неприятности? — Наташа сразу приняла рассказ на веру. Впрочем, при таких доказательствах речь о вере уже не идет — это знание.

— Да.

— А почему молчишь? Неужели мы не помогли бы?

— Извините.

— Ладно. Потом разберемся. Ты, кажется, спешил?

— Да.

— Значит, нечего терять время, — поднимаясь, сказал Данила. — Разберемся в пути.

— Что?

— А чего? Я как раз отгулы взял на неделю…

— А у меня каникулы, — поддержала его Ната. — Сейчас домой звякну, предупрежу, и вперед.

— Вы собираетесь идти со мной?

— Ага, — перерывая содержимое сумочки в поисках мобильника, подтвердила Ната.

— И не спорь, — предвосхитив мои возражения, поднял ладонь Данила. — Это на праздник друзья ходят по приглашению, а в час беды должны являться незваными… Что берем с собой?

Спустя полчаса мы стояли у люка, ведущего из подвала в сказочное царство Далдона.

— Тсс… — Я прикладываю палец к губам. Нет у меня желания вылезать из подвала, если в комнате кто-то находится. Мы-то, конечно, приняли необходимые меры, чтобы избежать этого, но прошло почти три дня… Если, царь Далдон искал меня, то запертые двери не остановили его молодцов.

Прижимаюсь ухом к деревянной створке и прислушиваюсь. Где-то рядом скрипит дерево. Словно кто-то методично водит наждачкой туда-сюда. Что это такое может быть? Может, крысы?

Но звук как будто доносится сзади.

— Васька, просил же не шуметь.

— А что я?!

— Когтями царапаешь.

— Ну и что? Открывай уже — терпеть мочи нет.

— Чего терпеть?

— На двор хочу.

— А-а-а… Пиво наружу просится.

Осторожно открываю засовы, приподнимаю люк и выглядываю. Темно. И вроде как пусто.

Хлестнув меня по носу пушистым хвостом, мимо пролетело кошачье тело с дико вытаращенными глазами. Мелькнув блеклой тенью, Василий выскочил из комнаты, загремев в сенях.

— В доме никого, — сообщил проворный Прокоп. Первым из подвала выбрался Данила, держа на руках посапывающего Савушку. За ним Натка и домовой.

Захлопнув люк, я облегченно вздохнул. Первый этап пройден удачно.

— Может, кто-нибудь свет включит? — предложила подружка. — Где тут у тебя выключатель?

— Свечки на столе в комнате.

— Здесь что, электричества нет?

— Нет.

— Ладно. Где там моя зажигалка… Ой!

— Что случилось?

— Не знаю… — Наташа сунула мне в руку кресало. — Как оно оказалось у меня в сумочке?

— Это твоя зажигалка.

— А?

Скрипнула дверь, чей-то голос раскатисто спросил:

— Кто там?

— Да нет там никого, — перебил его второй. — Откуда взяться?

— Мало ли откуда… волхв все же.

— Чего топчетесь? Заходите.

Мое вежливое предложение вызвало панику. Что-то загремело, кто-то вскрикнул, скрипнули доски крыльца. Убежали.

— Данила, давай положим ребенка на кровать.

— Зажигай свечи. А-то в темноте споткнусь…

— Сейчас. Прокоп, принеси из комнаты свечки. Домовой бегом бросился выполнять мою просьбу.

Все-таки хорошо обладать ночным зрением.

Но свечи не понадобились. В сенях вновь загрохотало, мелькнул факел, и в комнату влетел растрепанный мужик. Всклоченные волосы, черные круги вокруг лихорадочно блестящих глаз, порванная на плече рубаха, заляпанная грязью, с прилипшими листьями и травинками.

Обведя всех собравшихся безумным взглядом, он вздрогнул, увидев ребенка на руках у Данилы.

— Сынок…

Словно услышав этот молитвенный полустон, малыш проснулся и с радостным вскриком спрыгнул на пол.

— Папанька! — Повиснув на шее опустившегося на колени кузнеца, мальчонка торопливо, взахлеб делится впечатлениями от таинственного мира волхвов. Где чудные кареты едут сами по себе, словно печь Емели-бунтаря, только при этом зело воняют; где растут железные деревья, на раскидистых ветвях которых нет листьев, но зато какие-то великаны натянули между ними веревки, наверное, чтобы сушить свои гигантские рубашки, только он ни одной не видел; и еще там есть маленькие прозрачные груши, едва заметные днем, но иногда ночью в них вспыхивает огонь, ярче, чем от горящего полена, словно кто-то крохотный достал из-за пазухи чудо-перо жар-птицы. А еще… и еще… Ребенок готов был изливать свой восторг от короткого приключения до утра, но оторопело замершие в дверях царские краснокафтанники вспомнили о цели своего ночного бдения. Один из них, бородатый ветеран с косматыми бровями и носом картошкой, прокашлялся и изложил суть своей просьбы:

— Значицца, эта… уважаемый волхв, царь наш батюшка, долгих лет ему, благодетелю, изволил распорядиться, чтобы мы, как только вы объявитесь, тотчас вас к нему сопроводили с нижайшими поклонами и со всяким почтением. Вы уж не откажите в милости… извольте проследовать во дворец.

— Как раз туда и собирались. Сейчас только соберусь…

— Мы туточки, на крыльце обождем…

— Хорошо.

Стрельцы дружно развернулись и вышли из хаты.

— Обожди, — окликнул я бородача. — Оставь факел.

Он отдал мне страшно коптящую палку, обмотанную пропитанной маслом тряпкой, а сам скрылся в сенях, осторожно прикрыв за собой дверь.

Стараясь ничего лишнего не поджечь, я прошел к печи и только здесь позволил огню перебраться на свечи, которые осторожно укрепил в резных подсвечниках. Стало значительно светлее.

Кузнец, не выпуская сына из рук, утер замызганным рукавом навернувшиеся на глаза слезы.

— Я твой вечный должник, волхв Аркадий… Скажи только, что я могу сделать для тебя? Клянусь, все исполню. На край света пойду…

— Ничего мне не нужно. Я просто сделал свое дело — то, что должен был сделать. А теперь идите домой, обрадуйте свою маму.

— Может…

— Идите-идите.

— Благодарствуйте, от всего сердца. — Подхватив сына, кузнец, весь как-то даже посвежевший лицом, с мокрыми сияющими глазами, поспешил прочь, неся благую весть.

Проводив его взглядом, я повернулся к своим друзьям и только развел руками:

— Вот такая жизнь, други…

Други-товарищи посмотрели на меня, затем друг на друга и рассмеялись.

Так есть же с чего… Переход из мира в мир сопровождается изменением всего переносимого в соответствии с местными условиями. Одежда тоже претерпевает изменения, стараясь соответствовать если не моде, то хотя бы возможностям текстильной промышленности и назначению детали гардероба. Вы можете представить на улицах этого сказочного городка человека в космическом скафандре? В принципе в сказке все возможно… Но тут вам не сказка, здесь вам законы иные, пусть и сказочной, но реальной жизни. Не может ходить по улицам Царьграда космонавт — и все тут. Не берусь предположить, во что трансформируется скафандр, а для практических опытов нет ни возможности, ни желания, но вот результат превращения некоторых модных в начале двадцать первого века вещей стоит прямо перед моими глазами. И теперь-то я понимаю, отчего остолбенели царские стражники. Для начала (воспитание требует пропустить вперед женщину) попытаюсь описать наряд Натки. Первое, что приходит на ум, — это сказка про сиротку, которой царь поставил неразрешимую задачку: чтобы в гости к нему и пришла, и приехала, чтобы голая была и в одежде, и что-то там еще с подарком. Она и заявилась на козе, в сеть рыбацкую замотанная… Но ей-то было всего семь годочков… Что-то подобное произошло и с Наташей — ее более чем короткая юбочка и полупрозрачный топик трансформировались соответственно в кружевные панталоны из далекого Парижу и в кусок паутины, весьма сомнительно укрывающий бюст подруги от посторонних взглядов. Добавьте к этому кожаные лапти на босу ногу и лукошко в руках.

— Прикольно, — только и сказала она.

С одеянием Данилы тоже произошли изменения, не столь кардинальные, но тем не менее… Стоит передо мной здоровяк в обрезанном по пояс плаще и в лихих казацких шароварах. Ну нет в этом времени спортивных костюмов…

— Так идти к царю нельзя… — решил я.

— Ну почему же? — осматривая свой новый наряд, произнесла Ната. — По мне — так очень даже ничего…

Отворив крышку моего одежного сундука, мы принялись выуживать оттуда рубахи и штаны. Ната лишь носик сморщила.

— Оно же все колючее…

— А что делать?

Данила выбрал себе самую большую из моих рубашек, остальные просто не выдержат напора его плеч, решив оставить колоритные штаны. Ната, просмотрев содержимое сундука во второй раз, лишь тяжело вздохнула.

— Ладно, осознал, раскаялся, — сказал я, признавая свое упущение. — Останешься здесь, а мы к царю, потом постараемся что-нибудь тебе прикупить. А пока, вон, в простыню завернись…

— Вот так всегда.

— Что поделаешь — такова ваша женская доля.