Глава 34

УНЕСЕННЫЙ ВЕТРОМ ИЗ-ЗА СОБСТВЕННОЙ ГЛУПОСТИ

Огромное море бушующей магмы жадными языками пламени тянется к раскаленному небу, на алой, до боли яркой палитре которого мерцает пара глаз. Загадочно раскосых, с сияющими в непроницаемой черноте зрачков багровыми искорками. Они с холодной заинтересованностью изучают бескрайние просторы колышущейся багровой лавы и затерянный среди этой потрясающей бесконечности крохотный островок твердой земли. Аспидно-черная плита непонятного происхождения шириной не более десятка метров и вдвое больше длиной.

Пылающие небеса пронзает белый луч света и, отразившись от гладкой поверхности плиты, на черной поверхности которой тают даже отблески пламени, исчезает в небытии. А на месте соприкосновения тьмы и света появляется крохотная фигурка человека. Он испуганно озирается и в недоумении поднимает глаза вверх. Их взоры встречаются, и в глазах на небе впервые появляется оттенок каких-либо чувств… Растерянность. И это беспомощное существо должно защищать вселенское добро? И против кого?

Бушующая магма вздыбливается, и из ее недр поднимается волна, которая со страшной скоростью устремляется на крохотный черный прямоугольник, на котором застыла точка — человек. Скорость несущейся волны уступает лишь скорости ее роста. Она достигает небес, глаза слегка щурятся, словно в попытке защититься.

Тонны магмы обрушиваются на черную поверхность, накрыв испуганного человека с головой.

Яркая вспышка… нечеловеческий крик…

Пушистые ресницы дрожат, отчего небеса покрываются мелкой рябью, словно поверхность пруда от утреннего ветерка.

На черной поверхности остаются человек и некто, закутанный с головы до ног во все черное.

Теперь уж глаза на небе совсем растерялись. Они недоуменно перескакивают с одной фигурки на другую. Что здесь происходит? А как же вечная борьба добра и зла?

Но нет дела маленьким человечкам на вечном поле битвы до космического масштаба предстоящего действа. Они слаженно обнажают мечи и движутся один к другому с твердым намерением решить затянувшийся поединок. Сейчас и здесь…

Мощный толчок сотрясает Вселенную. Море смешивается с небесами, глаза тают, фигурки исчезают, и вот… шар для гадания, подпрыгивая, скатывается к краю стола. Я чудом успеваю подхватить его, не дав разбиться, но второй, более сильный толчок выбивает из-под меня стул, и я лечу под стол. Из-за резкого выхода из транса в глазах плывет разноцветный хоровод огней.

Рядом вверх тормашками падает Баба Яга, не забыв помянуть чью-то матерь по имени-отчеству. Ее костяной протез чувствительно бьет меня под ребра, вышибая дух.

А свихнувшаяся избушка продолжает выделывать коленца. Она то подпрыгивает, то приседает, то прытью мчится куда-то, то столбом замирает на месте.

Мы с Бабой Ягой катаемся по полу, налетаем на движущуюся мебель и стены и яростно взываем к рассудку свихнувшейся избушки.

Результат нулевой.

При очередном скачке хозяйка избушки вылетает в раскрывшуюся дверь и, пронзительно ругаясь, летит с крыльца, потеряв отвязавшийся протез. Последний отлетает мне в лоб, а затем в угол, где со звоном врезается в самовар.

И тут скачки прекращаются, сменившись мелкой дрожью.

Потирая ушибы, на дрожащих ногах выхожу на крыльцо.

Свернутый набок череп скалится мне в лицо, но молчит. Зато Баба Яга — Костяная Нога не собирается, по всей видимости, замолкать в ближайшее время. Ее выражения, наполненные метафорами, аллегориями и гиперболами, достойные быть занесенными в скрижали народной мудрости, хлещут почувствительнее иного урагана.

Не завидую я тому, кто умудрился вызвать на себя праведный гнев Бабы Яги… хотя вообще-то она очень милая старушка…

Держась за дверной косяк, задираю голову к небу и медленно опускаюсь на крыльцо.

Сквозь густые заросли терновника, в которые забилась избушка на курьих ножках, окружающая действительность просматривается выборочно — фрагментами, кроме того места, где, потирая ушибленный зад и потрясая кулаком, состязается сама с собой в изощренной словесности Яга. Мечущаяся избушка протоптала сквозь заросли просеку, да такую, что хоть сейчас начинай засыпать гравием и заливать асфальтом — отличная трасса для гонок получится…

Чуть правее и выше, задевая килем за верхушку огромного дуба и хлопая обвислыми парусами, сквозь огромные прорехи в которых видно голубое небо, мерно покачивается корабль. Самый обычный: крутые бока, бюст пятого размера неизвестной античной героини на корме, наиболее выпирающая часть которого вырезана с поражающим воображение натурализмом, две мачты — посередине высокая, с бочкой на самой макушке, где обычно несет вахту впередсмотрящий, а та, что спереди, — поменьше.

Видеть такие корабли мне уже доводилось. И не раз. Время от времени, при высокой воде, купцы отваживались проходить до самого Царьграда, дабы не везти товар посуху — так и дорожный налог меньше, и возможность уберечь товар от грабителей и прочих лиходеев выше. Но те корабли вели себя как предписано законами природы, а этот? Форменное безобразие! Вместо того чтобы, как положено всякому порядочному судну, плыть по воде, он преспокойненько парит в небесах.

— Так заикой стать можно, — косясь на зависший над дубом корабль и облизывая перепачканную в белом мордочку, сказал кот-баюн.

— Не боись, — успокоил я пушистого поэта. — Это обыкновенный сказочный летучий корабль. Про него даже одноименная сказка есть.

— Да при чем здесь это корыто… эка невидаль!

— Тогда что?

— Да я только перекусить собрался…

— Опять сметану воруешь? Уши надеру!

— Кто ворует?! Я? — Задохнувшись от возмущения, кот перестал облизываться. — Во-первых, это не сметана, а сливки. Во-вторых, воруют чужое, а это общее. И вообще…

— Ну ты наглец…

Словно не слыша меня, кот Василий выдержал паузу и продолжил:

— …поскольку я занят умственным трудом, постоянно в душном и тесном помещении, то и трачу значительно больше килокалорий, чем вы, которые постоянно на воздухе.

— О чем же ты таком важном думаешь?

— Я готовлю речь, с которой ты обратишься к народу царства Кощеева после того, как свергнешь тирана и кровопийцу и примешь в свои окровавленные руки державный скипетр.

От сказанного я просто растерялся.

— Да что, тебе крынки сметаны для меня жалко? — неожиданно закончил кот.

— Да нет… просто…

— Спасибо! Только ты сам скажи об этот Прокопу.

— О чем?

— О том, что разрешил мне кушать сметану, когда захочется.

— Я разрешил?

— Ты! — уверенно заявил кот.

В этот момент из-за борта корабля показалась чья-то рука и выбросила глиняный сосуд. Пустой, как стало понятно после того, как он разбился о землю у самых моих ног.

— Смотри, куда бросаешь! — заорал кот-баюн, который из двух талантов барда: идеальный слух и сильный голос, обладал в избытке только вторым, причем за счет первого. — Бросают тут всякие… Я на вас в Гринкисс заявлю, вы мне все пустыни кактусами засадите, все реки вспять и моря наизнанку…

Неизвестно, до чего бы договорился баюн, но тут вместо руки показалось заплывшее салом лицо в крохотной короне, удерживаемой на макушке посредством шнурка, пропущенного под подбородком на манер ремешка военной каски. Широкое лицо расплылось в улыбке, став еще шире, и радостно закричало:

— Люди! Люди!!!

Кот Василий презрительно ухмыльнулся и извлек из-под обломков кувшина небольшую тряпицу, на которой косо-криво было что-то нацарапано, внимательнейшим образом изучил, понюхал даже, затем, сохраняя маску непробиваемого превосходства, протянул мне.

А на корабле продолжали надрываться:

— Люди! Люди!!!

Странный какой-то…

Баба Яга тем временем несколько притомилась, поток ее красноречия иссяк, и она переключилась с теории на практику. Оружие пролетариата свистнуло в воздухе, брошенное слабой женской рукой, но с применением нешуточной магической силы.

— Лю…

Со звонким: «Бум-с!» крик оборвался, и неохватное лицо скрылось с наших глаз.

— Ну что ж вы так, бабушка? — Я укоризненно покачал головой. — Ведь можно было сначала поговорить…

— Че с ним, нарушителем спокойствия, байки травить, — отмахнулась Яга и направилась к избушке, ласково успокаивая перепуганное строение.

Получив минутную передышку, я расправил найденную записку и прочел:

«Тому, кто меня найдет…»

Ага!

«… и вернет на землю, дарую свою царскую благодарность и руку дочери».

Вместо подписи — печать с лаконичной надписью — «ЦАРЬ».

Понятно. Будем опускать… э-э-э… лучше скажем иначе. Будем обеспечивать спуск на грешную землю. Только сперва насчет царевны нужно уточнить, а то мало ли что?

— Васька, пособи!

— Морду бить будем? — топорща усы, предположил кот-баюн. — Разумеется, только в целях воспитания.

— Нет. Спасать.

— Эт зачем? Он, значицца, в нас кувшинами, избушку нервенной сделал — в клинику на реабилитационные курсы нужно отдавать, а мы помогай?

— Он царь.

— Тьфу на него!

— За спасение награду обещает.

— Я и говорю — нужно спасать. А большая?

— Кто?

— Награда.

— Написано: царскую благодарность и руку дочери.

— А про половину коня за царство там ничего не написано?

— Чего?

— Ну, полконя за царство!

— Наоборот. Полцарства за коня.

— Так написано?

— Нет. Про половину царства ничего нет.

— Жмот. Больно нужна нам его дочка. С этими прынцессами одно беспокойство. Крадут кто не лень.

— Так ты поможешь мне?

— А что надо?

— Кошкой поработать.

— Да ты че! — Поджав хвост и сделав глаза по полтиннику, кот-баюн поспешно попятился. — Ну повязала Аленка разок бантик, но это ни о чем не говорит…

— О чем ты?

— А ты?

— Я хочу обвязать тебя веревкой и забросить на корабль, чтобы потом подтянуть его к дереву.

— А… — воспрянул духом кот. — А я-то… Сказано — сделано.

Не прошло и часа, как мы приступили к реализации моей идеи.

Придерживаясь одной рукой за макушку дуба, я привстал и, удерживая кота-баюна за шиворот, раскачал его и перебросил через борт летучего корабля.

Со словами: «Не жди меня, мама, хорошего сына…» — Василий оказался на корабле.

Ослабив петлю, он пропустил бечевку через кольцо на палубе и осторожно спустил ее вниз. Следом пошла крепкая пеньковая веревка, вполне способная исполнить роль буксирного троса.

Крепко привязав корабль к дереву, я, поддерживаемый Троими-из-Тени, перебрался на корабль.

Кот-баюн с дотошностью налогового инспектора производил ревизию корабельного имущества, — пользуясь тем, что коронованный толстяк пребывал в бессознательном состоянии, — с целью определения вероятного размера вознаграждения.

— Василий!

— Да? — пересчитывая уцелевшие кувшины, ответил он.

— Верни корону, пожалуйста.

— Какую корону?

— Ту, которая была на царе.

— Каком царе?

— Вот этом. — Начиная терять терпение, я указал на толстяка, раскинувшегося в позе загорающего курортника.

— Не брал я никаких корон! Может, закатилась куда?

— А что это у тебя на шее?

— Где?

— Вот!!!

— А… это ошейник.

— Ага… Вот и положи его на место. Он чужой. И к тому же совершенно не твоего размера.

— Ну и ладно…

С показной брезгливостью сняв с шеи корону, он бросил ее под ноги, а сам занялся дегустацией напитков. Выковыряв из кувшина залитую воском пробку, он нюхнул, пригубил и жадно припал к горлышку.

— Жажда мучит, — между глотками пояснил он. Уважительно оценив богатство оттенков и величину набухающего на лбу царя синяка, я принялся приводить его в чувство.

— Что со мной? — открыв глаза, поинтересовался царь.

— Шел, поскользнулся — упал. Очнулся — гипс, — пояснил слегка осоловевший кот.

— А? — Лицо толстяка, и без того не обремененное интеллектом, стало совсем идиотским.

— Не волнуйтесь, — успокоил я его. — Мы вас спасем.

— Мы раз… бо-бо… бобойнички… к нам не подходи, а то зарежем, — старательно, но мало похоже на оригинал запел кот Василий.

Пора что-то делать с этим юным дарованием, пока он меня под монастырь не подвел…

— Может, спустимся на землю и там поговорим?

— На землю? — словно не веря своему счастью, переспросил царь.

— Да уж, — многозначительно изрек кот-баюн, — Бабе Яге много чего захочется сказать…

Царь побледнел и приложил руку к шишке:

— А она меня не съест?

— Сейчас спрошу.

Перевесившись через борт, я прокричал:

— Яга Костеногова, можно вас на минутку?

Кряхтя и держась за поясницу, она вышла на крыльцо:

— Аиньки, голубчик?

— Здесь вот интересуются: вы его есть не будете?

— А он царевич?

— Нет!

— Тодыть, может, королевич аль прынц какой залетный?

— Нет! Он царь.

— Не… Цари, они для здоровья вредные. Пущай не трусит, есть не буду.

— Она не будет, — успокоительным голосом сообщил я царю.

— Ик! Она на дио-ие-иете, — едва ворочая заплетающимся языком, сообщил Василий, с сомнением изучая опустевший кувшин. — Ик!

— А что с кораблем? Почему вы его посадить не можете?

— Куда посадить?

— На землю.

— Понимаешь, тут такое дело… — Толстяк заметил валяющуюся корону, сдул с нее кошачью шерсть и водрузил на макушку, зацепив резинкой за подбородок. — Слова заветного не знаю.

— Забыл? — участливо спросил я.

— Нет. Просто не знаю. Знай я слово заветное, способное корабль на землю опустить, так неужто по небу аки перекати-поле по воле ветра туда-сюда носился бы?

— Ик! — Любовно обняв кувшин, кот-баюн свернулся калачиком и сладко засопел.

Законченный алкоголик.

Осмотревшись, я обнаружил бухту каната. Полсотни метров будет — должно хватить. Размотав, я перебросил один его конец через борт. Извиваясь, словно аспид, просмоленная пенька достала земли, свившись невостребованной частью в несколько широких кругов.

— Сейчас я привяжу ее к мачте, и вы спуститесь.

— А как?

И правда, сомнительно, чтобы эти хилые ручонки были в состоянии выдержать огромный вес шарообразного тела. Остается еще возможность использовать для транспортировки ступу Яги — Костяной Ноги, но, во-первых, вряд ли она разрешит — после того разгрома, который учинился благодаря летучему кораблю, а во-вторых, у меня нет уверенности относительно грузоподъемности ступы. При всем желании я вместе с Васькой и Прокопом потяну не более чем на треть царя.

Впору от такой незадачи добру молодцу головой поникнуть.

— Может, попросить Ягу, пускай вас в лягушку превратит? Я в карман посажу и на землю снесу.

— Нес-солидно, — возразил кот-баюн и снова засопел.

— А она сможет?

— Легко, — уверенно пообещал я.

— А обратно сумеет?

— Суметь-то сумеет, но…

— Может не получиться?

— Если захочет — получится.

— Тогда в чем сомнения?

— А если не захочет?

Царь мгновенно позеленел, словно примеряясь к образу, в котором, может статься, ему придется прожить остаток дней.

— А может, как-нибудь так?

— Как?

— Ну так… как-нибудь…

— А он плавать умеет? — почему-то шепотом спросил Гнусик. — Может, сбросить его в озеро, авось не разобьется…

Уж очень это «авось не» на «наверняка» похоже. До воды метров сорок будет. И тут мой взгляд упал на якорный барабан, на который навита целая бухта крепкого каната, почему-то наискось обрезанного на конце. Интересно, кто и для какой цели обрезал якорь. Не на металлолом же его, в самом деле, украли…

Вот и приспособление, которое послужит нам для создания лифта.

Внимательно осмотрев каждый сантиметр каната, я удостоверился в его прочности и перепачкался по локоть в черном дегте. Затем проверил работу тормоза. Сдается мне — выдержит.

Поставив царя на ноги, я, не обращая внимания на его тяжелые вздохи, принялся его привязывать. Нелегкая это работа, скажу я вам, и неблагодарная — то жмет ему, то камзол выпачкался… все нервы вымотал.

Затем настал мой черед отомстить ему, но я ограничился кратким:

— До скорой встречи на земле!

Барабан нехорошо затрещал, но канат послушно начал стравливаться, приближая царя к твердой земле.

К тому времени, когда пассажир импровизированного лифта опустился на землю дрожащими ногами, а следом и пятой точкой, что обозначилось тем, что рукоять тормоза перестала вырываться из моих рук, я уже чувствовал усталость и боль в натруженных предплечьях.

Оставив царя приходить в себя, я опустился на палубу и с наслаждением вытянулся, дав отдых мышцам и с интересом наблюдая за странной тучей, движущейся под углом ко всем остальным. Если только это не оптический обман, вызванный расстоянием и бьющими в лицо солнечными лучами.

Когда крики снизу стали совсем уж истошными, я поднялся и перевесился через борт.

— Чего вам?

— Отвяжите меня.

— Сейчас, только спущусь.

Ухватив пускающего слюни кота за шиворот, я сунул его в первый попавшийся мешок, проигнорировав праведное негодование, и, закрепив поклажу на спине, начал спускаться, поддерживаемый Троими-из-Тени. Которые, в последнее время, после того как при помощи невольного электрошока их сестра вновь обрела разум, стали менее навязчивы, если не считать постоянного бубнежа Пусика, смешков Гнусика и редких комментариев меньшенькой. С ней мы до сих пор не познакомились — по причине ее врожденной скромности. Даже имени ее не знаю.

Отвязав царя и вытряхнув под куст пьяного кота-баюна, я направился в избушку — вести с Бабой Ягой переговоры по поводу временного размещения нового постояльца. Вообще-то Яга по прозвищу Костяная Нога — очень добрая и отзывчивая старушка, хотя и ведьма, и старательно скрывает положительные черты характера, выпячивая отрицательные, даже те, которых в ней отродясь не было. И делает это так профессионально, что мало кто успевает узнать ее поближе.

Вот и сейчас ради имиджа она заломила такую цену, что управляющий «Хилтона» слюной изошел бы, узнай о подобном. Поторговались маленько и сошлись на относительно приемлемых условиях.

Яга вышла вслед за мной на крыльцо, внимательно осмотрела царя и ткнула меня локтем под бок.

— Представь нас.

Откашлявшись и собравшись с мыслями, я выдал такое, что любой герольд позавидовал бы:

— Яга Костеногова. Магистр черной, белой и всякой разной прочей магии, повелительница духов, обладатель вековой му…

Снова удар под ребра и шепот:

— О возрасте ни слова.

— …виртуоз ступы и помела, ее блинчики божественны.

Последний аргумент произвел на нашего гостя неизгладимое впечатление. С сомнением посмотрев в его заблестевшие глазки, я только и сказал:

— Царь.

— Как мило, — улыбнулась Яга.

Царь, против ожидания, не потерял сознания от ее улыбки, а наоборот, ответил ей тем же. Отчего его глазки совсем затерялись среди складок.

И тут он совершил крайнюю глупость, сказав:

— Вопрос о руке царевны мы оставим пока открытым.

Взгляд Яги полыхнул огнем, отчего мигом протрезвел кот-баюн, а на мне задымились сапоги.

— Этой части вознаграждения я недостоин.

— Может, подумаешь?

— Нет-нет.

— И что мне с ней делать, с дурой набитой? — вздохнул царь.

— Мы лучше половиной царства возьмем, — заявил расчетливый Василий.

Эх, Вася-Вася, не туда ты пошел… не поэт из тебя великий получится, а казначей.

Пока враз помолодевшая Яга крутилась на кухне, расстилая скатерть-самобранку, а царь парился в бане, я прочно закрепил корабль, задал корму Урагану и вымыл руки, с трудом очистив их от смолы.

Расположившись за столом, некоторое время мы были заняты процессом, не очень-то располагающим к разговорам. Позже, когда даже царь успел насытиться, мы с интересом выслушали его историю. Довольно поучительную для тех, кто способен учиться на чужих ошибках.

— Жил я хорошо, спокойно, правил людишками своими: одного накажу, другого награжу, дочку растил — красавицу неписаную — себе отраду, людям государыню будущую. А подошла пора царевну замуж отдавать, разослал гонцов во все концы света, с портретами дочкиными, мастерами изображенными. Сватов понаехало — уйма. Владыки заморские от мала до велика. И всяк, слышь, на руку ейную претендует. Товару, поди, одна штука, а купцов — сотня. Что делать? За одного отдашь — остальные обидятся. Который плюнет да на пиру свадебном с горя напьется, так это еще ничего, а другой и войной попрет. Не в приданое, так оружием царство получить.

— Тяжела доля царская, — вздохнула Яга.

— Ох, тяжела, — хлебнув медовухи, признался царь. — Пригорюнился я, не знаю, что делать, а тут мой генерал совет дает: «Скажи, государь, мол, за того дочь отдам, кто задачку мою решит — чудо невиданное, корабль летучий ко дворцу доставит». Что делать? Сказал. Гости поворчали да начали разъезжаться. Ни одного не осталось. Хотел генерала казнить, потом передумал. Приказал в полгода корабль чудесный найти и мне доставить.

— Зачем?

— Как зачем? У соседа моего, который год как помер, сын единственный, красавец — статью и ликом на славу удался, а уж умный… жуть! Но норовом скромен. Вот — за него и отдал бы доченьку. Молодята над внуками да внучками бы работали, я двумя царствами правил бы, силы государству добавляя.

— Ох и хитер… — уважительно заметил баюн.

— Да не вышло по моему желанию, — вздохнул царь.

— Что ж так?

— Не прошло и месяца, как я волю царскую огласил, приходит во дворец холоп, с головы да ног сажей перемазанный.

— Ты, — говорит, — обещал дочь отдать за того, кто корабль летучий ко дворцу доставит?

— Обещал.

— Я исполню твое повеление, а ты за меня царевну отдашь?

— За тебя, холопа неумытого?

Осерчал я, велел кинуть в темницу сырую, крыс полную. Пущай над судьбою своей непутевою помыслит. А сам на крыльцо. Над дворцом корабль висит — чудо чудное. Тотчас за женихом послал, пущай вступает во владение. Уж внуков хочется невмочь. А трубочисту неумытому посулил полный кошель злата да жбан водки опосля свадьбы, и чтоб больше в царстве моем не показывался.

Обрадовался он, руки-ноги целовал, отцом-матерью величал.

— Секрет управления кораблем тебе открою, — говорит, — за доброту твою и справедливость.

Оно и правильно, дело хорошее. Поднялся я на корабль. Паруса на ветру трепещут, снасти аки струны звенят, на столике яства, вина разные. Хорошо царя встречают. Прослезился я. Хотел даже трубочисту шапку с чела царского подарить. Но не подарил — ветер крепко дул.

И тут генерал (далее следует несколько отличающаяся от дарвиновской теория происхождения одного отдельно взятого homo sapiens), язви его душу, выхватывает меч и рубит якорь.

А трубочист — морда неумытая, кричит:

— В добрый путь!

Видать, сговорились за моей спиной, изменники.

— А что дальше? — спросил я.

— Да вот, почитай, уж год болтаюсь по небу, питаюсь чем придется, исхудал совсем.

Конец стенаниям царя положила избушка на курьих ножках. Она сперва подпрыгнула, затем села на зад. Миска со смородиновым вареньем подлетела вверх, размазав свое содержимое по всей необъятной ширине царского лица. Медное блюдо из-под утки, разбросав обглоданные кости, попыталось достать меня, но я оказался проворнее. Еще раньше стул выскочил из-под меня, и ваш покорный слуга опрокинулся на спину, растянувшись на полу и звонко приложившись затылком.

Злой как черт выскакиваю на крыльцо и замираю с раскрытым ртом. Рядом с кораблем кружит огромная тень, стремительно пикирующая в моем направлении.

Не успел я пошевелиться, как меня тут же обслюнявили с головы до ног.

— Нашел! — закричала Правая голова.

— Отыскался, родимый! — Средняя.

— Не ждали? — Левая.

Проведя рукавом рубахи по лицу, я частично стер последствия ласки Змея Горыныча. Который до того разгорячился, что вокруг него витает целое облако пара.

Наверное, очень спешил…

— Я тоже рад тебя видеть.

— И я. Я. Я.

— Только в следующий раз постарайся свое появление не сопровождать таким переполохом. А то Яга осерчает…

— Да я тихо.

Но Баба Яга почему-то не спешила появляться на крыльце, разбрасывая молнии направо и налево. Осторожно заглядываю внутрь избушки. Мои глаза от изумления лезут на лоб. Только представьте себе эту картину.

Посреди комнаты на полу сидит Яга и держит на руках царя, вес которого на порядок больше, чем ее собственный, при этом она нежно качает его и слизывает смородиновое варенье с его довольного лица. Идиллия, одним словом.

— Любви все возрасты покорны, — мурлычет кот-баюн, осторожно выскальзывая из избы.

Я на цыпочках следую за ним, размышляя о непредсказуемости Его Величества Случая.

 

Глава 35

БАШНЯ С ЯЙЦАМИ

— Это тебе, — протягивая полупустую кружку, говорит кот-баюн.

— А что это? — опасливо косясь на черную маслянистую кашицу на дне деревянной посудины, интересуюсь я.

— Кохвия.

— Кофе то есть.

— Ну да.

— Откуда?

— Баба Яга наколдовала.

— Да я пить не хочу…

— И не надо. Я сам выпил — вкуснотища. Только на вкус противная, а так очень даже ничего.

— Привыкнешь.

— Ага. Ну на.

— Зачем? Сам пойди сполосни.

— Гадать.

— Как?

— На кохвейной гуще.

— Не мои методы — я все больше по старинке.

— Точно не нужно? — уточнил Василий.

— Точно.

— Все-таки мне мыть придется, — понурив голову, вздыхает он и направляется к колодцу.

Гадание на кофейной гуще — метод, конечно, примитивный, девкам во время посиделок развлечение, но даже он мне неподвластен, не говоря уж о более серьезных способах магического предсказания. Вот такой из меня волхв… волхв, который завтрашнюю погоду узнает не по полету птиц и шелесту листвы на деревьях, а из прогноза погоды на первом канале.

Да и что толку гадать, если через полчаса ведьмы установят точно — ошибся ли Змей Горыныч, когда говорил, что видел, как Бессмертный с царевной скрылся в Мрачных Чертогах, или этот некто в черном плаще и со связанной девушкой на плече действительно мой заклятый враг.

Забросив за спину выкованный мне в подарок меч, я проверил, удобно ли расположена рукоять. Одним движением рука заводится за голову, пальцы сами сжимают рукоять, миг — и вот уже сияющая полоска смертоносной стали нацелена противнику в сердце. Осторожно возвращаю меч в ножны, стараясь не отрезать самому себе уши, и начинаю обход лагеря, раскинувшегося под сросшимися кронами корявых лип.

На оголившемся во время недавних дождей корне сидит Владигор в человеческом обличье и грызет кусок вяленого мяса, по своим вкусовым качествам не уступающий подметкам старых калош. Его волкодлаки прочесывают лес вокруг замка и Чертогов, пытаясь найти какие-нибудь следы Кощея и Аленки, но пока безрезультатно.

Обхожу толстый канат, удерживающий на привязи летучий корабль, которым мы воспользовались с любезного разрешения царя, который пожелал отправиться с нами. Только сдается мне, что все дело в Яге, которая за последние два дня едва ли больше чем на пару минут покидала его общество.

Они и сейчас о чем-то щебечут, уединившись в капитанской каюте корабля и прихватив с собой скатерть-самобранку.

Перебрасывая с пальца на палец ручную шаровую молнию, сидит Софон. Его магический посох лежит рядом, с едва заметным сиянием поглощая из окружающей среды энергию, которая будет необходима в предстоящем сражении.

Укутавшись в конскую попону, дремлет Прокоп, время от времени вздрагивая и дергая волосатыми ногами, словно убегая от кого-то.

Остальные отсутствуют. Они заняты делом. Натка помогает ведьмам, Данила волкодлакам, а я хожу как неприкаянный, ожидая, пока другие сделают то, что я должен уметь сам, но не умею, потому что самозванец.

— Эй, волхв!

Повернувшись к окликнувшему меня волкодлаку, я проследил за его рукой и рассмотрел несколько черных точек, движущихся в нашем направлении со стороны замка.

— Интересно, что им нужно?

— Сейчас узнаем, — вскочив в седло, ответил я, и одним касанием каблуков отправил Урагана навстречу приближающейся группе.

— Я с тобой.

— Давай.

Владигор взбирается на спину чалой кобылы, которая недовольно фыркает, но подчиняется воле наездника и, догнав меня, пристраивается стремя в стремя.

При нашем приближении ходоки из Кощеева замка замирают и дружно падают на колени.

— К вашей милости взываем! — выкрикивают они, протягивая плохо обструганное полено, перевязанное белой тряпкой.

Рассмотрев, что они безоружны, я спешиваюсь:

— Нужно понимать так, что вы парламентеры.

— Не велите казнить, — дружно кричат они. — Послы мы.

— И кто же вас послал? И куда?

— Батюшка городничий прислали, — начинает один из послов, чьи руки и держат символ их неприкосновенности. — Велел в ноги падать, милости просить и грамоту с ключом вручить.

— Так чего от меня хочет городничий?

— А в грамотке он все изложил. А на словах велел ноги лобызать и милости просить.

— Но-но… без лобызания обойдемся. — Я проворно отскакиваю. — И вообще, встаньте с колен, чего уж там… мы по-простому. А грамотку извольте прочесть.

— Да мы это… грамоте не обучены.

— Ладно, давайте. — Приняв из их рук рулончик бересты, я поворачиваюсь к волкодлаку. — Прочтешь?

— Конечно.

Как замечательно, что хоть один грамотный человек нашелся, даже если он совсем не человек. Я-то по-местному с третьего на десятое. Вроде и буквы почти все знакомые, а слова чудные какие-то получаются.

Откашлявшись, Владигор принимается оглашать содержание грамоты:

— Милостивый господин, да пребудет с вами сила…

— Что-что? — переспрашиваю я.

— …Да пребудете вы во здравии долгие века, да…

— Переходи к сути.

Промотав половину рулончика, пробегая текст глазами, волкодлак продолжает:

— От имени жителей прошу вашей милости, возлагаю к стопам вашим ключ от города…

Послы дружно протягивают мне перевязанное белой тряпкой полено.

— …и прошу о великой чести считать вас нашим правителем и покровителем. Ниже подпись и печать.

— То есть вы сдаетесь?

— С великой радостью в желудке, то есть в сердце, и почтением во взоре.

— А как же Кощей?

— Сбег душегуб и злодей.

— Хорошо.

— Ура! — Побросав в воздух шапки, послы, а ныне мои верноподданные, оглашают окрестности такими воплями восторга, что их услышали на городских стенах, откуда в нашу сторону понеслось многоголосое эхо.

— А теперь прошу проследовать в город.

— Немного позже, — говорю я. — Мне сперва необходимо сделать кое-какие приготовления.

— Конечно-конечно. Будем с нетерпением ожидать вашего визита, а пока не соблаговолите ли передать городничему какие-либо распоряжения?

— Пускай армия сложит оружие и присягнет мне на верность.

— Но…

— Что-то не так?

После получасового перекрестного допроса мне удалось установить причину этой заминки. Оказывается, после бегства Кощея неконтролируемая армия упырей принялась охотиться на горожан, которые при поддержке войск ополчения и патрульных разъездов сумели оттеснить их с городских улиц. Но Кощеева гвардия, руководимая кровавым генералом Вахрамеем, который вознамерился взять власть в городе, укрылась в Кощеевом внутреннем бастионе, подняла мост и выдвинула ультиматум — подчиниться или умереть. Только их количества оказалось недостаточно для захвата власти во всем городе, даже учитывая уцелевших упырей, которых кое-как обуздали и привели к подчинению.

— Ладно, отправляйтесь назад. Передайте городничему, что я беру город под свое покровительство.

Послы откланялись, глядя на наши удаляющиеся спины, и бегом припустили к замку.

— Может, сразу туда отправиться? — предлагает волкодлак. — А остальные позже бы подтянулись.

— А если это ловушка?

— Это как?

— Очень просто. Я въезжаю, одаривая всех улыбками, а мне дубинкой по голове, кандалы на руки, и в темницу — Кощею откупная за беспорядки в городе, если таковые и имели место, а не просто очередная ложь. Может, так все и задумано было с самого начала… кто может гарантировать, что это не идея самого Бессмертного — все это непонятное бегство, восстание, послы…

— Но как это…

— Очень просто. Военная хитрость.

— Что же делать?

— Там посмотрим. Сперва узнаем, что установили ведьмы, потом будем думать.

Расседлав коней, я кратко передал содержание разговора с послами вернувшимся к этому времени разведчикам и положил на землю ключ от города и грамоту.

— А теперь рассказывайте, что вы узнали, — обратился я к ведьмам.

— Кощей действительно ушел в Мрачные Чертоги. И не один, с ним была девушка.

— За ним!

— Не горячись, — охладила мой порыв Кэт. — С преследованием может возникнуть большая проблема.

— Какая?

— О том, что вход в это подземелье закрывает магический полог, ты знаешь, но вот то, что он может впустить строго определенное число людей, — нет.

— Я пойду за ним, даже если мне придется идти одному.

— Одному не придется. Но и больше пяти человек тоже не смогут последовать за тобой.

— Я не вправе просить, но…

— Да о чем ты говоришь? — положив мне руки на плечи, улыбнулся Данила. — Я с тобой.

— И я. И я… я…

С диким ревом, пригибая верхушки лип к самой земле, на поляну опустился Змей Горыныч. Дыхнув в небо огнем, он сунул все три головы в колодец, вода в котором мигом закипела, и, обжигая губы (это для красоты речи!), принялся жадно хлебать.

— Беда, волхв! — выдохнула правая голова.

— Что такое?

— Помнишь, что я говорил о том, зачем мне нужна та башня?

— Помню…

— Так вот — она нужна сегодня.

— Но…

— В чем, собственно, дело? — поинтересовался кот-баюн.

— Подруга Горыныча должна вот-вот отложить яйца, а для этого дела подходят только определенные места. У Горыныча это место северная башня вот этого замка, который когда-то принадлежал его роду.

— Так и что?

— А то, что она, по всей видимости, уже собралась рожать. Сегодня!!!

— Будем брать, — заявил кот-баюн. — А у вас упырей нет?

— Значит, так. — Повернувшись к ведьмам, я обвел их строгим взглядом. — Мне нужна будет ваша помощь, но не там, а здесь. Понятно?

— Но… — попыталась возразить Катарина.

— Понятно?!

— Да.

— Ваша задача — влить в мой меч столько силы, чтобы от одного его прикосновения горы раскалывались, а упырей на части рвало. Приступайте.

Они послушно приступили к делу.

— Теперь ты, Софон… помнишь того огненного воина, которого ты вызвал прошлый раз?

— Да.

— Сможешь?

— Смогу.

— Но не раньше, чем я опущусь на плиты башни.

— Хорошо.

— Теперь ты, Ната… и не спорь! Тебе нужно будет обеспечить перевозку драконихи к башне. Ведь летать она уже сама не может?

— Может, но недалеко и невысоко, — сказал Горыныч.

— Значит, используем для этих целей летучий корабль. Яга поможет.

— А и помогу, дорогуша. А как же.

— Я с тобой, — заявил Данила, похлопав себя по сияющей броне. — Нужно же испытать чудо-кольчужку.

— И я.

— Нет, Потапыч. Ты мне в другом месте нужен. Вместе с Владигором и его волкодлаками отправитесь к входу в Мрачные Чертоги. Если Кощей попробует вернуться, постарайтесь спасти царевну и по возможности задержать его.

— Начали. — Приняв из рук Кэт меч, я вложил его в ножны и залез Горынычу на спину, ухватившись за цепь на его шее — напоминание о рабстве.

Сзади примостился Данила.

Змей Горыныч вздохнул, однако о принципах даже не заикнулся. В другое время он бы не позволил никому оседлать себя, но сегодня…

Взмахнув крыльями, он подпрыгнул и устремился к замку.

— Заходи с другой стороны, — перекрывая шум ветра, крикнул я.

Облетев крепость справа, Горыныч ударил огнем по чернеющим в монолите скалы бойницам и спикировал на верхнюю площадку башни.

Спрыгнув с его спины, я заметил, как рядом мягко приземлился Данила с уже обнаженным мечом, и, сверкнув, подобно молнии, материализовался огненный воин, взмахом пылающего клинка отдавший мне честь.

Мы дружно бросились вниз, без особого труда смяв сопротивление дозорных, изрядно потрепанных огненным дыханием трехглавого дракона.

Следующие три пролета были пусты, как и тот, которому предстояло стать местом высиживания дракончиков и который был пока забит разным хламом: ржавыми и изрубленными кольчугами, погнутыми копьями, прохудившимися доспехами. А вот пролетом ниже нам пришлось вступить в бой. Трое против семерых. Шесть зомби и один чернокнижник, который командовал ими. Пока я одним мощным ударом развалил упыря от ключицы до бедра, Данила успел обезглавить двоих, остальных прикончил вызванный Софоном огненный боец.

— Нам нужно первым делом блокировать мост, по которому может подоспеть подмога упырям, а затем очистить от них всю башню, включая подвалы. — Я вклиниваюсь в ряды упырей, рублю мечом направо и налево, краем глаза отмечая, что мои напарники не отстают. Словно кровь моих далеких предков, каких-то покорителей степей и лесов, просыпается во мне. Движения становятся молниеносными и точными. Каждый удар — поверженный под ноги противник. Шаг за шагом мы расчищаем путь. Клинок мягко вибрирует в моей руке.

Вот и решетка. Данила отбивает меч противника и наносит удар ногой. Кощеев гвардеец перегибается через парапет моста и летит вниз, дико крича и размахивая пикой. Но не стать оружию крыльями.

Стальная решетка со скрипом начинает опускаться, увлекаемая собственным весом. Острые колья входят в предназначенные для них пазы, укрепляя решетку на случай применения тарана. Опустив рукоять лебедки, Данила подходит к небольшой нише в стене и что-то там вращает.

Столпившиеся на мосту гвардейцы орут и в ужасе пытаются забраться на парапет, зомби мычат и топчутся на месте. Под их ногами раздвигаются плиты, и они начинают один за другим падать вниз.

— Теперь в подвал, — прикончив последнего упыря, командует Данила.

Мы следуем за ним.

Прыгая со ступеньки на ступеньку, обнаруживаю, что мышцы налились тяжестью, мои движения становятся все более вялыми. Это везение, что нам не попался еще один отряд. Всего несколько одиноких упырей, урча глодающих что-то.

Закрыв ведущую в подвал дверь, мы обменялись рукопожатием. Разумеется, с Данилой. Все же мы не так разгорячились, чтобы касаться живого огня.

Поднявшись наверх, вы сообщаем Горынычу, что башня чиста и готова к использованию.

В это время из-за гор начинает медленно выплывать летучий корабль, на палубе которого растянулась огромная драконья туша, свесив голову и оглашая окрестности протяжными стонами. Не сильный, но постоянный ветер начал сносить корабль, не давая ему держать заданный курс. Виной тому зияющие в парусах прорехи.

Подпрыгнув, Змей Горыныч бросается на помощь небесному кораблю, а мы с Данилой направляемся вниз — освобождать место для будущей мамы.

Действуя согласованно, на одном порыве, забыв о боли в уставшем теле, местами кровоточащем — все же мы не столь быстры, чтобы избежать всех ударов, — мы начинаем освобождать пролет от ненужного мусора. Сквозь бойницы летят груды металлолома, который успел покрыться толстым слоем ржавчины, окисла и пыли, трухлявых деревяшек, прелой кожи и прочей не очень хорошо пахнущей радости старьевщика.

При одном взгляде на мусор, громоздящийся вокруг кучами до потолка, на ум приходит сравнение с авгиевыми конюшнями. Нам его вовек не убрать.

— А может, как раньше? — предлагает Данила.

Я сразу догадываюсь, о чем это он. Когда-то мы с ним воспитывались в детском доме «Страна Оз», игрою случая располагавшемся в небольшом, старинной постройки здании рядом со спецкоттеджем, в котором был собственный лифтер — это на три-то этажа, а также сторож и дворник в одном лице, дед Панас, постоянно одетый в тулуп и шапку-ушанку, с вечной самокруткой, торчащей из беззубого рта. Кроме этого немого дворника еще один человек смотрел на вечно голодных сорванцов без брезгливой жалости — маленькая, шустрая, с огромными бездонными глазищами и вечной готовностью к любой авантюре девочка — наша одногодка — Натка. Так вот, в те хорошие времена, полные веры, что надежды сбудутся, мы изобрели один неплохой способ избавляться от мусора во время дежурной уборки помещений. Крупная фракция, как и положено, отправлялась в мусорное ведро, а мелкая, чтобы не мучиться, — в подвал. Когда это обнаружилось, было много крику и неделя без компота из сухофруктов, являвшегося в то время заменой сладостей и комплексов витаминов.

— Шуму будет…

— Зато быстро. Сказано — сделано.

Упершись плечами, мы сдвинули кучу с места, потом еще и еще, до лестничного пролета.

— Первый пошел!

Подпрыгивая и громыхая, доспехи и оружие запрыгали по ступеням.

Когда мы наконец-то очистили от старья пролет, лестница была основательно завалена хламом, делавшим ее совершенно непроходимой.

— Придется кому-то капитально потрудиться, чтобы разгрести этот завал…

— Но это дело будущего, а сейчас…

— Это мы! — радостно объявили все три головы одновременно.

Протиснувшись внутрь, Горыныч осмотрел помещение и окликнул свою подружку. Больше о ее статусе сказать ничего не могу — насколько мне известно, они не венчались в церкви и не посещали Дворец бракосочетаний с целью создания семьи.

— Гадзилушка, — представил свою дражайшую половину трехглавый.

— Моя осеня приятна, — прищурив глаза, на восточный манер поклонился я.

— А теперь все прочь! — рявкнула Гадзилушка, поглаживая выпуклое брюхо.

Мы бросились прочь. Слаженно и дружно. В подобном состоянии женщины становятся крайне нервными и раздражительными. А уж самка дракона…

Сполоснувшись у колодца, воду в котором слегка подогрел Змей Горыныч, мы переоделись в свежую одежду, смазали раны и ушибы целебной мазью и пристроились рядом с трехглавым драконом, чтобы его жаркое дыхание высушило наши волосы.

— Горыныч, — ероша чуб, спросил я, — а твоя Гадзилушка, случаем, не дитя Страны восходящего солнца?

— Какого солнца?

— Ее мать не японка?

— Не знаю, — неуверенно ответила средняя голова, вопросительно посмотрев направо и налево.

— Просто у нее имя похоже…

— Обычное русское имя, — уверенно возразила правая голова.

— Угу, — поддержала ее средняя. А левая пояснила:

— Когда мамаша Гадзилушки откладывала первое свое яйцо, из которого позже вылупилась моя красавица, ее папанька (если мамаша не ошиблась в подсчетах) сунулся к ней и, советуя, как лечь да как, что и откуда, поинтересовался именем, которым они назовут своего первенца, тут уж она ему ответила, сверкая вылезшими на лоб глазами и с трудом сдерживая рев:

— Задушу, гад!

— Вернее наоборот: «Гад, задушу!» А ему сквозь стоны почудилось, будто она произнесла заветное имя — Гадзилушка, ну он и полетел на радостях с товарищами-приятелями хмельные ягоды есть да по травушке-муравушке кататься.

— Это такая чудесная трава, — мечтательно призналась средняя голова. — Покататься в ней — наипервейшая забава молодых драконов. Согреешь ее своим огненным дыханием — аж дымок пойдет — и катаешься, катаешься… а потом пирушка, как положено, по быку печеному, по десятку коз-овец разных…

— Понятно, — кивнул Данила, — откуда потом трехглавые драконы берутся…

— Ладно. — Приглаживая пятерней торчащие во все стороны волосы, я поднялся. — Нужно идти. Кощей, поди, все дальше уходит.

— Удачи, — пожелал Горыныч, — полетел я… у меня там башня с яйцами — охранять нужно.

— И тебе удачи!

 

Глава 36

БРЕДУЩИЕ МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ

— Так вот ты каков… вход в Чертоги Мрачные, — глубокомысленно изрек кот Василий и принялся подбирать рифму для очередного великого произведения: — Мрачные — злачные — смачные.

— Тяжелый случай, — констатировал голос из-за моего правого плеча.

— Поскольку все вы выразили желание сопровождать меня в этом походе, но из-за непонятного мне каприза природы эти чертовы врата могут пропустить всего шесть человек, то мне придется выбрать из вас пятерых. Поверьте, это не самый легкий выбор… многое нам пришлось пережить вместе, каждый не раз доказал свою отвагу и мужество… поэтому бремя выбора я возложу на судьбу. Беру восемь одинаковых веточек — по одной на каждого из вас — и у пяти обламываю кончики. Теперь они короче. Кому они достанутся — тот идет со мной. Так будет справедливо.

Перемешав веточки, я зажал их в кулаке, оставив торчать наружу равные кусочки — сантиметров по пять.

— Ну, кто первый?

Крякнув, Потапыч выступил вперед:

— Попытаю долю.

Он осторожно вытянул ближайшую к себе веточку. Короткая.

— Так-то оно лучше, — улыбнулся он.

— Следующий.

Кэт и Данила потянулись одновременно, и каждый продемонстрировал короткую веточку.

— Теперь я, пропустите меня, — подпрыгивая, протиснулся вперед кот Василий.

— Ну, тяни… Длинная.

— Так нечестно, я должен попробовать еще раз.

Не обращая внимания на его крики — он всегда такой, — я протянул зажатые в кулаке веточки остальным желающим.

Ната вытащила короткую, зато тянувшим следом Владигору и Софону достались длинные.

— Это твоя, — протянул я оставшуюся веточку Прокопу, скромно стоявшему за спинами остальных.

— Отдай мне, а? — попытался ухватить ее кот-баюн. Но домовой отрицательно покачал головой и изобразил фигуру из трех пальцев, которую и сунул под нос коту.

— Ах вот ты как!

— Не шуми.

Баюн прекратил шуметь, пробубнив что-то о свободе слова.

— Решили. — Поправив перевязь меча, я с тревогой и надеждой одновременно посмотрел в темный провал, ведущий в Мрачные Чертоги. — Со мной идут: Ната, Кэт, Данила, Потапыч и Прокоп. Остальные ожидают нас в замке. Заодно пособите Далдонову войску навести порядок в Кощеевом замке.

Теперь-то, задним числом, я понимаю, почему городничий решил сдать замок мне. Не нашего крохотного отряда он испугался — дозорные наверняка успели сообщить ему о приближающемся войске Далдона, которое запросто взяло бы его штурмом, учитывая разброд в рядах защитников. Вот городничий и поспешил выбрать из двух зол меньшее. Он посылает ко мне послов — сдать город. Я соглашаюсь. И подоспевшая по прошествии нескольких часов армия Далдона, возглавляемая воеводой Кондратием, знакомым мне со времен поединка с Чудом-Юдом, входит не как завоевательница, а как союзница против ненавистных Кощеевых прихвостней. Теперь он может не опасаться массовых казней и погромов. И должность свою он, пожалуй, сохранит…

— Мы будем ждать вас здесь, — сказал Владигор. — Возвращайтесь всемером.

Ступив под своды пещеры, делаю шаг сквозь слабо мерцающий полог завесы и оказываюсь по другую сторону. За мной идут остальные. Замыкающий нашу группу Потапыч подходит к завесе, заносит ногу, но она упирается во что-то материально осязаемое. С выражением недоумения на лице он трогает завесу рукой. Она вибрирует под его пальцами, переливается разными цветами, но сопротивляется, не пропуская его.

— Кэт, может, ты ошиблась с количеством?

— Нет. Сам посмотри — еще один кристалл мерцает. Смотрю в направлении, указанном ее рукой, и вижу цепочку вкрапленных в камень пещеры кристаллов. Один из них мерцает.

— Пропустите!

Задрав хвост трубой, с дико горящими глазами к нам несется кот-баюн.

— Осторожно! Разобье…

Предостережение опаздывает. Загребая всеми четырьмя лапами, Василий влетает в пещеру и, ткнувшись мне в колени, дурным голосом орет:

— Я с вами!!!

— Хорошо.

Потапыч лишь недоуменно разводит руками.

И я хотел бы понять — почему завеса не пропустила перевертыша, а пропустила кота? Может, все дело в массе тел… ограничение какое-то.

— Идемте.

Мы следуем узким извилистым туннелем, стены которого усеяны крохотными светлячками, дающими достаточно света для того, чтобы держаться протоптанной дорожки и вовремя наклоняться и переступать, избегая столкновения со сталактитами и сталагмитами.

— В глубокой шахте который год, — заводит баюн, — таится чудище-зверь…

— Тихо.

Он послушно замолкает. Крутой поворот — и мы выходим к свету.

— Что это?!

Это трудно просто описать, а уж понять сущность… Этого просто не может быть, по крайней мере в мире, где действуют законы земного притяжения.

Скальный массив, прорезанный туннелем, по которому мы движемся, заканчивается отвесной стеной. Словно древний титан ударом своего топора рассек земную твердь и, оставив одну часть, забросил вторую неведомо куда. Небольшой уступ, а затем длинная каменная лестница, каскадом уходящая ввысь и вдаль и там теряющаяся среди густых клубов тумана, в равной степени могущих оказаться и рваными облаками. Я заглядываю за край уступа, но земли не видно — лишь лениво клубящиеся облака грязно-серого цвета и серого же оттенка туман, окутывающий все обозримое пространство плотной пеленой. Поднимаю голову вверх — картина та же. Не видно даже солнечного диска — только играющие по краям облаков полоски света.

— Насколько я понимаю, — озираясь по сторонам, говорит Ната, — дилеммы с выбором направления не предвидится?

— Ага, — соглашается баюн, — ассортимент, конечно, богатый, но выбрать не из чего.

Поставив ногу на первую ступень, почти стершуюся от времени, я неуверенно переношу на нее вес своего тела. Лестница держит. Хотя должна была бы развалиться под собственным весом. Лестницей я называю это искусственное сооружение (или — кто знает? — противоестественное образование) лишь из-за наличия ступеней, поскольку внешне это мало похоже на то, к чему мы привыкли в своих небоскребах. От уступа отходит каменный отросток метров десять в диаметре. Камень покрыт выбоинами и трещинами, большая часть которых, несомненно, имеет естественное происхождение — дожди, холода и ветра, если таковые здесь бывают, — но некоторые отметины нанесены явно человеком. Вот отчетливая царапина, оставленная железным предметом, волоком протянутым по ступеням. Следы частично затерты подошвами людей, прошедших позже, но местами металлический блеск еще виден.

Лестничный пролет тянется на полсотни метров и упирается в небольшую каменную площадку, густо поросшую по краям деревьями и кустарником. Этакий крохотный оазис среди безмолвного пространства. Дальше еще один пролет, и следующий оазис, и так до бесконечности… Если эти площадки-оазисы раньше и имели опору — колонны, соединяющие их с землей, то теперь от них не осталось и следа. А сооружение уцелело, застряв между небом и землей. Невероятное зрелище, мечта декоратора любого фантастического фильма. Наглядная демонстрация победы человеческого или скорее даже нечеловеческого разума над природой.

— Пойдемте, чего ждать…

Сперва робко, но затем все увереннее мы переступаем со ступени на ступень, стараясь все же держаться середины лестницы.

Наташа, идущая за мной, начала что-то напевать себе под нос. Смутно узнаваемая мелодия. Из тех, которые точно слышал, и не раз, но узнать не можешь…

— Что это?

— Лестница в небо.

— Подходящая тема.

— Подумаешь, — скривился кот Василий, — я тоже так могу.

Спустя полтора часа, достигнув энного по счету оазиса, я объявил привал. Нужно перевести дух и дать отдых ногам. Расположившись в тени невысокой, но ветвистой яблони, мы опустились на землю, Натка же согнала дремлющего на замшелом пне ворона. Сердито стуча клювом и хрипло каркая, он перелетел на ближайшее дерево и пристроился там, сверля злым взглядом усевшуюся на его место девушку.

Несколько минут все молчали, поглощенные своими мыслями, затем Наташа ойкнула.

— Что случилось?

— Руки деревенеют…

— Разомни пальцы, — посоветовал я, — мне всегда помогает.

— Не могу.

— Поколет и перестанет.

— Шевелить не могу, они по-настоящему деревенеют! — дергаясь, прошипела она.

— Наташа! — бросившись к ней, мы обнаружили, что ее руки стали деревянными, сросшись с пнем.

В карканье ворона появились нотки злорадного смеха.

— Что это? — осторожно касаясь одеревеневшей руки, спросил я.

— Не мешай! — отмахнулась Катарина, делая резкие пассы руками и выкрикивая заклинания.

Данила схватил камень и запустил в ворона, который проворно увернулся и перелетал на соседнюю ветку, не прекращая режущего слух карканья.

Ведьма закончила свои манипуляции, и, откинув с вспотевшего лба волосы, сообщила:

— Я остановила распространение заклятия, теперь непосредственной опасности для жизни нет, но полностью отменить его действие не могу.

— Что же делать?

— Лично я знаю три способа, — сказала ведьма. — Может, ты больше?

Я покачал головой:

— Нет. Знаю, что проклятие может снять наложивший его, или оно само развеется с его смертью. Других способов не знаю.

— Еще может помочь наложение рук лешего. Пускай это и человеческое проклятие, но все-таки связано с растительностью. А здесь он полный хозяин. Еще может помочь живая вода, но…

— Баба Яга говорила, что у нее есть пузырек, — вспомнил я.

— …но этот способ оставим на самый крайний случай, поскольку он довольно болезненный и длительный — не меньше недели пройдет, пока новые руки отрастут.

— Не нужно из-за меня задерживаться, освободите на обратном пути, — сказала Ната.

На ее предложение ворон ответил серией криков и щелканьем клювом.

— Одну оставлять тебя нельзя, — поглядывая на ворона, решил я. — Значит, кто-то должен остаться. Данила, ты. А ты, Кэт, отправишься назад и какими угодно посулами, желательно без применения грубой физической силы, уговоришь лешего помочь нам.

— Идите дальше — спасайте царевну, — топнула ногой Натка.

— Призрак, — обняв подругу, я поцеловал ее в щеку, — я тебя люблю.

— Я тебя тоже. Идите.

— Уже идем. Данила, Кэт, вы знаете, что нужно делать. Снимете — догоняйте. До встречи.

С Прокопом и Василием мы пошли дальше.

Кот, павший было духом, успокоился, повеселел и принялся делиться своими соображениями по поводу размера вознаграждения, которое нам следует запросить за истребление врага рода человеческого:

— Собственным царством мы уже обзавелись, теперь займемся разведением коров. Представляешь: просыпаешься — а тебе молоко парное, сливки отборные, сметанка жирная. А на обед сырники со сметаной и топленым молоком, а вечером…

— А вечером пиво… с молоком, — прервал я его мечтания.

— А может, не будем его убивать?

— Кого его? — Мне не сразу удалось ухватить ход кошачьей мысли.

— Да Кощея же. Поймаем, посадим в клетку и отвезем в твой мир. Там за него любой музей такие деньги отвалит… или лучше будем сдавать напрокат голливудским режиссерам для натуралистичных съемок фильмов ужасов и исполнения каскадерских трюков. Это же бездонный кладезь…

— Заткнись! — в один голос посоветовали мы с Прокопом.

— Молчу-молчу. А вы подумайте…

 

Глава 37

НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ТРЕХ ДОРОГ

— Передохнем? — спрашивает Василий, расположившийся на моей шее на манер мехового воротника.

— Еще немного, — отвечаю я. — Прокоп, осилишь?

— Сдюжу, не то что некоторые…

Баюн делает вид, что не заметил камушка в свой огород:

— И перекусить не мешало бы…

Бурчанием пустого желудка организм поддерживает данное заявление. Вот только мы не в турпоход собирались и провизией не запасались. Из съестных припасов в моих карманах отыскалась маленькая жменька сухих хлебных крошек и два кусочка сахара, которые я прихватил, чтобы дать Урагану, но запамятовал. Сдув крошки, я угощаю спутников.

Внимательный домовой, заметив, что мне кусочка не досталось, предлагает свой или хотя бы половину.

— Не хочу, — отказываюсь я.

— Правильно, — говорит кот-баюн, — зубы надо беречь. Они даются нам раз в жизни, не считая молочных, и жевать ими надо так, чтобы потом не было мучительно больно….

Закончить свою мысль он не успел, потому что путь нам преградил раскрашенный в черно-белую полоску шлагбаум, предостерегающе опущенный. Коснувшись его рукой, я удостоверился в том, что это мне не почудилось. Изготовленный из цельного ствола дерева, от времени рассохшегося и потрескавшегося, с осыпающимися чешуйками облупившейся краски, шлагбаум совершенно реален и, следовательно, является предупреждением об опасности, грозящей всякому, кто нарушит запрет и проследует дальше. Если бы я просто гулял, то, вполне возможно, просто отказался бы от намерения проникнуть дальше в этот загадочный мир, но выбирать не приходится: Кощей прошел здесь — и я пройду. Однако для начала попытаюсь узнать, что же это за опасность, которая подстерегает путника.

— Э-ге-гей! Пройти можно?

— Видишь же, никого нет, — говорит баюн.

— Вижу… но кто-то же шлагбаум опустил.

— Время, оно, знаешь ли, безжалостная штука, — философски замечает Василий. — Что хочешь опустится, и чего не хочешь — тоже. Особенно если ждать, пока придет добрая тетя и все за тебя поднимет. Возьми дело в свои руки, и смело вперед.

— Ты это о чем?

— Подними, и пойдем дальше!

— Может, лучше не трогать? Может, осторожненько подлезем и тихонько дальше пойдем.

— Да нет же никого…

Домовой, видимо устав следить за нашей полемикой, подошел к шлагбауму и, подпрыгнув, ухватился за противовес. Полосатое бревно со скрипом качнулось и начало медленно переходить из горизонтального положения в вертикальное, открывая дорогу.

Воздух по ту сторону шлагбаума заискрился, и из придорожной пыли восстало привидение… или призрак… а может статься, и фантом. Кто их разберет. Судя по голографическому изображению, при жизни он был весьма крепким мужчиной: широкие плечи, плотно обтянутые короткой кожаной курткой, сильные ноги, обутые в кирзовые сапоги, шлем-шишак на голове, из-под которого торчат соломенные волосы, и мощная челюсть, покрытая недельной щетиной. Не очень приятная внешность, а если добавить сюда нездоровый синюшный оттенок кожи, отсутствие осмысленности в стеклянных глазах и явную нематериальность тела… Я немного испугался.

— Стой! Кто идет?

Кот-баюн мигом сориентировался в ситуации и, обвиснув на моей шее, изобразил то ли глубокий обморок, то ли воротник из натурального кота. Домовой, чьи ноги едва выглядывают из-за массивного блина противовеса, просто затих.

— Э… это вы мне? — слегка заикаясь, спрашиваю я, делая небольшой шажок назад.

— Что надо? — рокочет призрак, не разжимая губ.

— Пройти бы… — Я делаю еще один шаг назад.

— Прохода нет, — категорично заявляет призрачный стражник, смещаясь в моем направлении.

— А если очень нужно?

— Прохода нет, — остановившись под поднятым шлагбаумом, повторяет он.

И тут Прокоп разжал пальцы, и крашенное в косую черно-белую полоску бревно начало возвращаться в привычное горизонтальное положение. Его траектория пролегла там, где в данный момент находилась голова призрака, произошло вытеснение нематериального материальным, и призрак с отчетливо слышимым «Пук!» лопнул, оставив витающие в воздухе клубы пыли.

— Ловко ты его, — мгновенно придя в себя, похвалил домового баюн.

Потирая ушибленный при падении зад, Прокоп довольно улыбнулся.

— Все это, конечно, замечательно, но как мы пройдем?

— Сейчас. — Прокоп вскакивает и повисает на противовесе.

История повторяется с точностью до паузы в репликах. Только кот-баюн на этот раз не притворяется воротником, а орет мне на ухо с пафосом:

— Кто пойдет на нас, тот от шлагбаума и погибнет! «Пук!» — и очередной призрак оседает пылью на камень ступеней.

— Давайте сделаем по-моему, — предлагаю я.

— Давайте, — соглашается Прокоп.

— А как? — интересуется кот Василий.

— Не поднимая шлагбаума.

— Ты будешь лупить призраков по голове мечом… жаль, весла нет.

— Мне кажется, что призрака вызывает поднятие шлагбаума, а если осторожно подлезть под него, то можно будет спокойно пройти дальше.

Ссадив с плеч кота, я поднырнул под полосатое бревно, стараясь не задеть его ни спиной, ни головой, а затем сделал несколько шагов туда-сюда. Пыль заклубилась под моими ногами, но призрак не появился.

— Давайте.

Кот миновал границу без проблем, а вот Прокоп, едва переступив заветную черту, широко и сладко зевнув, опустился на землю и громко захрапел.

— Э-э-э… Прокоп! — Я потрепал его по плечу.

Но он только засопел и перевернулся на другой бок. Обеспокоенный, я поднял его на руки. Он тотчас распахнул глаза:

— Что такое?

— Ты заснул.

— Почему?

— Устал, наверное, — сказал я, опуская его на землю. — Перенервничал.

Но как только волосатые ноги домового коснулись дороги, его глаза сами собой начали закрываться, он упал мешком и, растянувшись, сладко захрапел.

Подняв его на руки, я посоветовал коту держаться поближе ко мне и отправился в путь. Оторвавшись от земли, Прокоп тотчас утратил сонливость.

— Это, наверное, наказание, — предположил он. — Ох, не послушался я вас, хозяин, простите меня неразумного.

— Ну, будет тебе… Ведь ничего страшного не случилось, правда?

— Да как же я вам помогать в бою-драке супротив Кощея злобного буду, коли лишь ногами на землицу стану — тотчас без задних ног дрыхну, аки сурок какой? Этакий я вам в тягость, ярмом на шею… Ох-хо-хохушки…

— Не тужи, выше голову держи.

— Как же мне не тужить не горюниться, коли пользы от меня ни на грош? Как же дальше жить, горемычному? Век с ветки на ветку прыгать, словно глупому пингвину?

— Не переживай, беда твоя — дело временное. Пройдет.

— А скоро?

— Мне думается так, что беда твоя связана с местом. Вот воротимся назад, за шлагбаум полосатый, так хворь твою как рукой снимет.

— Так оставьте меня здесь, а будет на то воля ваша, на обратном пути подберете.

— А ты меня бросил бы в беде?

— Нет, но… я ведь всего-навсего домовой, а вы волхв великий.

— В дружбе, Прокоп, не размеры важны. Дружба, она взаимности требует, иначе это не дружба, а глупость с одной стороны и мерзость — с другой.

Домовой притих, видимо раздумывая над моими словами. Против обыкновения молчал и четвероногий поэт. Так, в полном молчании мы и вышли к очередному оазису, значительно превосходившему ранее встреченные как величиной, так и характером местности.

Едва покинув лестницу, я по пояс утонул в густых папоротниках, среди которых, извиваясь юркой змеей, затерялась тропинка. Широколистные зеленые побеги густой и упругой массой сопротивляются напору моих ног, превращая каждый шаг в противоборство. Пришлось взять на плечи и кота-баюна. Он хоть и из семейства кошачьих, но уподобиться дикому коту не в состоянии. Он не может лазать по деревьям и прыгать с ветки на ветку — мешают солидное брюшко и хилость лап, привыкших к балалайке.

— Внимательно смотрите по сторонам, — предупредил я кота и домового. — В таком лесу очень просто устроить засаду или ловушку. Времени у Кощея было предостаточно.

— Может, кота вперед пустить? — предложил домовой. — Как наименее ценного бойца. Если Бессмертный засаду устроил, то он нас предупредит, его-то не заподозрят — ну шныряет котяра по кустам, и пускай его, а коли лиходей подлянку придумал… невелика потеря.

Разобиженный кот-песенник презрительно повернулся к домовому хвостом и сделал вид, будто вообще его не замечает.

— Я бы сам пошел, — развел Прокоп руками, — да только вот… а опасности и нет вовсе — кто на кота внимание-то обратит?

— На простого — никто, я же — кот-баюн, очень редко встречаюсь в природе, и всяк сразу догадается, что я на особо секретном задании.

— Будешь помалкивать — не догадаются.

— Вот она, человеческая благодарность! — патетически воскликнул баюн. — Мы его, можно сказать, на свалке нашли, вымыли, в люди вывели, а он нам…

— Эх, Василий, Василий, не к месту ты применяешь различные литературные приемы. Они должны подчеркивать, акцентировать внимание или приукрашивать, но не искажать правду до неузнаваемости. Ты же поэт, а не историк.

— Ну немного приукрасил. С кем не бывает?

— Немного? Во-первых, при чем тут человеческая благодарность? Он же домовой. Во-вторых, нашли его не мы, а я, поскольку некоторые перебрали пива и валялись в придорожных кустах, да и не на свалке совсем, а на пепелище.

— А разница?

— Разница? — удивился домовой. — Разница та, что пчела мед дает, а оса только жалит.

— В-третьих, — добавил я, — это не мы его отмыли и вывели, а он тебя до дома довел и отмыл, дабы не шокировать вашу тонкую творческую душу, не буду напоминать чем…

— Да я пошутил… — оскалился кот. — А хотите загадку?

И, не дожидаясь нашего согласия, выпалил:

— Во глубине сибирских руд хранит он гордое молчание?

— Это и не загадка вовсе, — возразил я. Что-то из школьной программы все же осело на дне серого вещества, спрятанного глубоко под черепной коробкой. — Это про декабристов.

— Да какие там декабристы? — отмахнулся кот. — Они вон какие голосистые были — Герцена разбудили. Думайте…

— Не знаю, — признался я. Мало ли разных «врагов народа» обрели там вечное молчание со времен покорения Сибири Ермаком?

— Прокоп?

— Трубка мобильной связи, — сказал домовой, подтвердив мои предположения о просветительской роли телевизионной рекламы. Все, что они знают о моем мире, почерпнуто ими в пределах моего дома. Эти знания порой касаются таких предметов, что я просто диву даюсь.

— Это почему? — удивился кот.

— А там покрытие никакое, — пояснил Прокоп. — Или батареи сели…

— Не то… Ладно, подскажу, — решил баюн. — Он живой.

— Кто?

— Хранитель.

— Какой? — уточнил домовой.

— Если экрана, — в образовательных целях пояснил я, — то Screensaver.

— О чем вы? — Глаза кота сделались величиной с золотой червонец. — Я же загадал простую загадку: «Во глубине сибирских руд хранит он гордое молчание». Неужели трудно сообразить, что это немой кобольд. Немой он, понимаете? Говорить не может, вот и молчит.

— Это неправильная загадка, — продолжая злить кота, заявил я.

— Это почему?

— А глухого в шахту не пустят. Все подземники проходят медкомиссию, а ЛОР ему допуска не даст.

— Какая медкомиссия, какой лорд?

— Если честно, то не знаю ни одного лорда, который был бы ЛОРом, да и вообще ни с одним не знаком.

— Издеваетесь? — сообразил кот-баюн.

— Ага, — улыбнулись мы с домовым.

— Ну, тогда загадок сегодня больше не будет!

— Будут, — возразил я, остановившись перед огромным валуном, сторона которого, обращенная ко мне, была обтесана и покрыта стрелками и пояснительными рисунками.

Под стрелкой, указывающей вертикально вверх, написано: «Прямо пойдешь — смерть свою найдешь».

— На небо нам рановато… — решили мы.

Под корявой стрелкой, изображавшей правое направление, старательно, но неровно и с ошибками было выведено: «Направо пойдешь — коня потеряешь».

С противоположной стороны изображена была стрелка, направленная острием в соответственном направлении, рядом предупреждение: «Налево пойдешь — денег лишишься».

— Предлагаю идти направо, — внес пропозицию кот. — Терять-то все равно нечего.

— Можно и направо, — заявил домовой. — Богатство — оно дело наживное.

— Транжира! Мот! — выкрикнул Василий.

— Сам жмот! — огрызнулся домовой.

— Как бы узнать, по какой тропинке Кощей пошел? — задумался я, стараясь рассмотреть какой-либо след. Но только я не пернатый ирокез, по наклону травинок читать не научен, мне подавай хорошо засохший отпечаток подошвы ботинка в бетоне, такой, как в музеях.

— Может, пусть Васька понюхает?

— Я не ищейка!

— Не можешь — так и скажи. Чего орать?

Чей-то тяжелый, полный ненависти взгляд коснулся меня, спина сразу же покрылась холодным, липким потом. Я быстро высунул голову из-за валуна, но ничего не увидел, лишь колыхалась густая желто-зеленая стена леса.

— Василий, — обратился я к коту-баюну, ежась от внезапно пробравшего меня озноба, — ты сможешь быстро стишок сочинить?

— Какой стишок?

— Вроде заклинания… — Опустив на землю домового, мигом захрапевшего, я стал снимать пояс. — Мне на шабаше подарили волшебный путеводный клубок, только нужно заклинание в стихотворной форме, а у меня с рифмованием огромаднейшие проблемы.

— Настоящие поэты на заказ не работают.

— Зато они пишут своевременные стихи, а сейчас самое время для небольшого стиха-заклинания.

Развязав шнуровку на потайном кармашке, я извлек оттуда тряпичную куклу и клубок шерстяных ниток с воткнутой в него иглой. Вытянув иглу, я протянул клубок коту:

— Придумаешь?

— Постараюсь.

Пока он задумчиво крутил в руках клубок, что-то бормоча себе под нос, я отпустил кукле щелбан и воткнул в шею иглу, чтобы не потерять.

Что-то пискнуло в листве и под треск веток ринулось прочь. Однако когда я посмотрел туда, высунувшись из-за края валуна, лишь несколько кружившихся в воздухе листочков указывали на то, что мне все это не послышалось. К тому же исчезло ощущение злобного взгляда, пронзающего до костей. Наверное, какой-то местный хищник сидел в кустах, поджидая добычу. Может, он вообще поджидал путника, который выберет правое направление. А тут такое разочарование — без обеда его оставили…

Аккуратно сложив куклу, я зашнуровал кармашек и застегнул пояс.

— Разбить… забить… убить… отбить… — бормочет кот. Стараясь не отвлекать работающего поэта, окрыленного посещением величественной и капризной музы, я снимаю плащ и, сложив его вдвое, подкладываю под домового.

— Готово, — сияя, словно фотовспышка, сообщает Василий.

— Так быстро?

— Без лишней скромности скажу — да!

— Рассказывай.

Откашлявшись и приняв соответствующую случаю позу а-ля Цицерон, баюн принялся нараспев декламировать заклинание:

— Подожди, — перебил я Василия. — Какое яйцо? Я же его уже разбил!

— Может, второе? Впрочем, ладно, пусть будет немного иначе:

— Ты думаешь, это сработает? — оторопело спросил я.

— Сам попробуй — повтори.

Взяв клубок в правую руку, я повторил стих, поддавшись на провокацию кота-баюна. Не знаю, что на меня нашло…

— Ква? — сказал клубок и спрыгнул с моей ладони.

— Заработала!!!

От ликующего вопля баюна деревья задрожали, роняя последние листья.

— Ква-ква! — подпрыгнув, клубок устремился в направлении, грозящем мне лишь потерей коня. Которого и так нет.

Успев схватиться за змеившуюся по земле нить, я придержал чересчур прыткого проводника и привязал его к поясу. Мне и в самом деле необходимо поспешить, но это не значит ломиться сломя голову и бросать беспомощных друзей.

Одно вызывало дурные предчувствия: за последнее время кот Василий дважды оказался прав. Дважды! И оба раза в крайне важном деле. Он правильно выбрал направление движения на распутье и создал действующее заклинание.

А теперь оказался прав я.

Неприятности не замедлили свалиться как снег на голову. То есть без зова, но вполне ожидаемо.

 

Глава 38

ВСЯК ВСТРЕЧНЫЙ ВРАГ

Первым делом из-за валуна высунулась петушиная голова. Внешне самая обыкновенная: изогнутый клюв, красный гребешок, почти закрывающий правый глаз, оранжевый пушок, покрывающий тощую шею. Только величиной этот петух, если тело его пропорционально голове, должен быть никак не меньше страуса. Наверное, и несчастные жертвы Буша, не иди их ножки на рынок, достигли бы к пенсии подобных размеров.

Затем по камню заскрежетали острые когти, которыми заканчивались передние (!) лапы, четырехпалые, покрытые перьями, но с густым подшерстком вместо пуха. По-птичьи узкая, сильно выдающаяся вперед грудная клетка и при этом довольно развитые плечи, за которыми виднеются сложенные на спине крылья. Наподобие орлиных, с длинными перьями цвета светлого пива, на самом кончике белая каемка.

— Что это? — поинтересовался голос из моей тени. Если б я знал…

Взгромоздив тело на валун, создание село на задние лапы, словно пес, и обвило их длинным змеиным хвостом, покрытым крупной зеленоватой чешуей, сквозь которую торчали редкие пучки волос.

— Скучно, — проскрежетало существо, широко распахивая клюв и нервно перебирая когтями по камню, отчего последний крошился и сыпал искрами. — Развлекайте меня!

Скосив взгляд на рукоять меча, выглядывающую из-за плеча, я решил не обострять обстановку. К чему лить кровь, если ты не уверен, что она будет чужой? Для начала попробуем договориться по-хорошему. Расскажу ему пару анекдотов, кот-баюн песенку споет — и мирно разойдемся.

— Для начали я хотел бы представиться, — сказал я, засовывая квакающий и рвущийся прочь клубок в карман. — Волхв Аркадий. Кота-баюна зовут Василием, а спящего домового — Прокопом.

— Уже интересно, — перестав крошить нерукотворный пьедестал, сообщило существо с головой петуха. — продолжай!

— Мне бы было легче разговаривать, зная, с кем, собственно, я имею честь…

— Чего?! — вытянув длинную шею, прокаркал петухоголовый мутант.

— Ты кто? — конкретизировал мой вопрос баюн, который осмелел, поняв, что есть его не собираются.

— А что, не видно? — Существо расправило крылья.

— Видно, но непонятно, — признался я.

— Я василиск, — гордо прокаркал мутант, рывком головы откинув гребешок на затылок.

— Правда?

— Правда.

— А не мог бы ты смотреть в сторону?

— Это почему?

— Да разное говорят…

— А что говорят?

— Говорят, что твой взгляд ядовит, он убивает всех вокруг.

— А еще?

— Говорят, петух и ласка имеют иммунитет.

— Чего?!

— В смысле невосприимчивы к яду.

— Какая ласка? — блеснул глазами василиск. — Нежная?

— Да обычная, лесная.

— Какая-какая?

— Ну… зверушка такая. — Я изобразил предполагаемые размеры. — Пушистая, с острыми зубами.

— Не, такую ласку не хочу. Вот как-то одна знакомая почесала мне шейку. Вот это была ласка! Обычно-то она все больше норовит клювом ударить…

— Таковы женщины…

Минутой многозначительного молчания мы выразили мужскую солидарность пред лицом женского коварства.

— Опять скучно! — заявил василиск. — Сейчас взвою с тоски. Лучше развлекайте.

— А сам себя не можешь? Или к подруге своей сходи — развлечетесь.

— Не могу.

— Она далеко? — догадался кот.

— Да нет, близко. Просто однажды, когда мы были вместе, на нас напала скука… я взвыл первый.

— И что?

— Окаменела.

— Кто?

— Подруга. Я же говорил…

— А почему?

— Что почему?

— Почему окаменела?

Наш диалог все более начинал напоминать блиц-игру «Что? Где? Когда?»

— Я же взвыл.

— И… — Ситуация начала проясняться. — Она окаменела?

— Ну да.

— И если ты взвоешь сейчас, то окаменеем мы?

— Ага, — с трудом сдерживая зевоту, подтвердил петухоголовый василиск.

И тут, как назло, из моей головы вылетели не только все анекдоты, но даже более-менее занятные истории. Лишь мысль о том, что я стану сам себе памятником, крутилась в голове: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» Главное — принять наиболее подходящую случаю позу. Правую руку раскрытой ладонью вперед, левой вроде бы закрываю глаза от солнца. Это чтобы вездесущие голуби не добрались до лица…

— Загадки любишь? — поинтересовался Василий.

— Наверное, — неуверенно протянул василиск.

— Тогда угадай, — хитро щуря глаза и топорща усы, предложил баюн. — Кто на свете всех белее, всех румяней и нежнее?

— Моя подружка.

— Почему?

— А у нее пушок белый-белый, хохолок нежно-розовый, а уж нежная… я, кажется, вспоминал о ласке.

— Есть вещи и белее, и нежнее…

— Познакомишь? — выпячивая грудь, поинтересовался василиск. И тут же принялся оправдываться: — Подружка все равно окаменела. Скучно…

— Какое скучно? — возмутился Василий. — Отгадывай загадку. У тебя еще две попытки.

— Что же это может быть?

Пока василиск задумчиво теребил хвост, баюн наклонился ко мне и прошептал:

— Сдается мне, это мероприятие грозит затянуться, так что продолжай погоню. Прокопа брось здесь, я присмотрю. Удачи!

— А с вами…

— Нечего не случится, — уверенно заявил кот. — Уж я его развеселю, будь уверен. Только ты там недолго.

— Спасибо. Я пошел.

— Ты куда? — поинтересовался василиск, подозрительно рассматривая квакающий клубок, который я извлек из кармана.

— Пускай идет, — переключил на себя его внимание баюн. — Отгадал?

— Не знаю.

— Ладно. Для первого раза я скажу ответ. Всех белее — это мел. Всех румянее — румяна. А нежнее — материнская ласка.

— Но здесь три ответа! — возмутилась петушиная голова, потрясая гребешком.

— А никто и не обещал, что будет легко. Между загадками сделаем небольшой поэтический перерыв. Я спою тебе.

— А ты и петь умеешь? — удивился василиск.

— Сейчас услышишь, — сказал кот. На его месте я запугивать пернатого мутанта все же не стал бы.

Бросив клубок на землю, я последовал за ним, успев все же услышать первый куплет нового шедевра кота-баюна. Благо чем-чем, а громкостью голоса не уступит никому…

С трудом поспевая за скачущим клубком, я довольно быстро миновал лесистую полосу и оказался на небольшом каменистом плато, в центре которого застыло мраморное изваяние изящной девушки, сжимающей в кулачках карманные молнии. Одетая в короткую тунику, она напоминала древнегреческую богиню охоты, вот только у ног ее замерли не трепетные лани, а сильные воины, от напряженных фигур которых веяло опасностью. Потрясающий натурализм. Скульптурная композиция, способная украсить собой зал любого музея. Именно там ей и место, а не посреди пустыря, куда заходят лишь редкие путники, гонимые нуждой или любопытством, да редкие местные звери. Именно встреча последних с первыми могла привести к появлению подобной скульптурной композиции. Это даже представить можно. Идет себе красивая молодая леди, сопровождаемая полудикими охранниками, а навстречу им выползает из леса скучающий василиск. Воины группируются вокруг девушки, их тела готовы к броску, но их игнорируют — они не вызывают интереса. Ленивый зевок во весь петушиный клюв. И композиция готова. Быстро и качественно. Отсутствие василисков в нашем мире — благодать. А то у каждого дома стояли бы невероятно натуралистичные статуи. Писающий мальчик, в некоторых странах с заметными признаками национальной принадлежности; девочка, сосущая леденец или чупа-чупс на любой вкус, — как признак эпохи, горлышко бутылки с водкой или что-то еще — как соответствие моральным нормам; дама с собачкой — любая с любой и на любой вкус; мужчина с сигаретой, один спасет лошадь, а второй — табун, причем с каждой затяжкой. Думается мне, что не много времени понадобилось бы находчивым дельцам от искусства, чтобы наладить производство скульптурных композиций под заказ. И заказчики найдутся. Кто-то из жалости закажет китайского паренька — вешалку. Так и он не будет больше голодать, и прихожая выглядит солиднее. Кто-то любит окружать себя красивыми вещами — и пойдут потоком поезда с красивыми девочками со всего света, беленькие с Украины и из Польши, желтенькие из Вьетнама и Кореи, а черненькие из Зимбабве и негритянских кварталов Америки. Хотите азиаточку в позе лотоса — без проблем! Чего еще изволите?

Скрипнув зубами, я отогнал слишком уж реальное видение и подошел к каменным изваяниям.

Нет, слава богу, это всего лишь статуя. Очень тщательно выполненная, но не более того. Чтобы развеять последние сомнения, я наклонился и заглянул туда, где резец мастера при всем желании не смог бы придать камню полной схожести с оригиналом. Не как у живых, но весьма-весьма…

Распрямившись, чтобы залитое краской лицо приобрело нормальный оттенок, я с интересом коснулся камня рукой.

Теплый, приятный на ощупь, и… движется!

— А-а-а!!!

Попытавшись отскочить, я почувствовал, как каменные пальцы сжались на моих ногах. Мышцы пронзила резкая боль. Завалившись на спину, я схватился за рукоять меча. Держащие меня каменные воины отвели для удара свои широкие ножи, похожие на римские короткие мечи, любимое оружие легионеров. Девушка в тунике подняла вверх зажатые в руках молнии, видимо собираясь приколоть меня к земле, как юные натуралисты бабочку к планшетке.

Лягнувшись, я попытался освободить зажатые ноги, но единственным, должен признаться — приятным, результатом этого акробатического номера стал тот факт, что брошенная девушкой молния вонзилась в землю, а не в меня. Нимало не расстроенная промахом, метательница каменных молний нависла надо мной, примеряясь для повторной попытки поставить жирную кровавую точку на моей жизни.

Порыв ветра скользнул по спине, взъерошил волосы и прошептал:

— Прощайте.

Сжимавшая мою правую ногу рука разжалась.

Отпустивший меня воин попытался мечом выбить из рук девушки молнию. Камень столкнулся с камнем. Во все стороны брызнули осколки.

Еще один порыв ветра и «Прощай…».

Более не удерживаемый каменными руками, я извернулся ужом и бросился на каменную молниеметательницу, поскольку воины обратились против нее, стараясь предотвратить мое убийство. Не имея возможности выхватить меч, я попытался весом своего тела сбить ее с ног, но вместо этого попал в каменное кольцо не по-женски сильных рук. С хриплым свистом воздух вырвался из сжатых легких, для вдоха же сил не осталось. Теплый ветерок коснулся покрытого потом затылка. Ни вздоха, ни слова. Внезапно хватка каменной девы ослабла. Она склонила ко мне голову и коснулась теплыми губами щеки. От потрясения я не устоял на ногах, когда ее руки разжались, даря свободу.

— Помогите мне, — попросил я Троих-из-Тени, беспомощно шевеля онемевшими конечностями в попытке отползти подальше.

Они мне не ответили. За спиной была лишь пустота. Угнетающая, рождающая желание затравленно озираться. Я так привык к их постоянному присутствию, порой излишне навязчивому, временами нервирующему их бесцеремонной любознательностью, но всегда дающему уверенность в защищенности спины. И вот теперь…

— Ква… — неуверенно напомнил о себе клубок шерсти, пытаясь выбраться из-под меня.

Хорошо еще, что нитки оказались крепкие и не порвались, а узел не распутался. Иначе искать бы мне Кощея Бессмертного до скончания моего жизненного срока, так как надежды на то, что он помрет раньше, никакой.

— Мир, — предложил я ожившим статуям. Метательница каменных молний прижала руки к груди, опустила взгляд и залилась краской. Отчего мрамор стал из белого пунцовым.

— Вот как оно получается… — растерянно произнес тот из воинов, меч которого разлетелся на куски от столкновения с ручной молнией его госпожи.

— Обалдеть, — гнусавя и растягивая гласные, поддержал его второй, с видимым удовольствием рассматривая себя. Напряг — расслабил мышцы, любуясь игрой волн на поверхности мрамора.

— И как долго это продлится? — спросила почему-то у меня каменная дева, почти безрезультатно пытаясь закрыть свои прелести крохотными ладошками.

— Что? — не понял я.

— Мы, камень… движемся… живые… — принялась перечислять она. — Как назад?

— А зачем? — поинтересовался один из воинов, — мне это нравится.

— Правда, — поддержал его напарник. — Каждому по телу. А то, что оно каменное… так это даже неплохо.

Их голоса кажутся такими знакомыми…

— Пусик? Гнусик? И… — имя сестры Троих-из-Тени напрочь вылетело из моей головы. Хотя, может статься, они и не представляли ее мне.

— Бианка, — склонила голову каменная дева.

— Очень приятно. Аркадий.

— Взаимно.

— А теперь, — я пресек попытку со стороны Пусика и Гнусика заключить меня в объятия, — необходимо продолжать преследование. Вы со мной?

— Да.

— Вперед!

Сопровождаемый сотрясающими землю каменными Троими-из-Тени, я бросился следом за шерстяным проводником, стремительно катящимся по тропинке. Он квакает, нетерпеливо подпрыгивает, когда ему приходится дожидаться, пока мы преодолеем очередное малопроходимое нагромождение камней.

Теперь, с поддержкой Троих-из-Тени, я ощутил прилив сил. Не так страшен Кощей Бессмертный, как его описывают в сказках. Пускай только попробует не отпустить Аленушку — облаченные в мраморные тела братья втопчут его в землю так, что любой асфальтоукладчик позавидует, а уж выковыривать и в голову никому не придет, легче листочками притрусить и сказать, что «так и було».

Словно в подтверждение моих слов, Гнусик с Пусиком, не сбавляя скорости, прошлись по куче сложенных один на другой камней — только каменная крошка шрапнелью брызнула из-под мраморных подошв.

Покинув плато, мы углубились в лес. Тропинка запетляла между деревьями, местами ныряя в густые заросли терновника (ветви его оставили свои автографы на незащищенных участках моей кожи), местами теряясь среди нагромождения бурелома, в недрах которого свободно может разместиться средних размеров медвежье общежитие. Берлог этак на сто…

Несмотря на кажущуюся непроходимость, довольно скоро лес начал редеть, сменившись желто-серым разнотравьем с разбросанными там и сям островками вечнозеленого кустарника и редкими деревцами, тянущимися к небу по большей части голыми ветвями.

Тропинка, которой довольно уверенно держался клубок-проводник, резко свернула влево, с тем, чтобы, обежав вросший в землю валун, слиться с двумя своими подружками и почти тотчас уткнуться в переброшенный через пропасть канатный мост. Волшебный клубок решительно запрыгал, поднимая пыль, прямо к нему.

Внутри меня все нехорошо похолодело, когда я представил себе процесс передвижения по этому болтающемуся в серой бескрайности чуду. Где вы, надежные каменные ступени?

— Плохо дело, — заявил Пусик.

— Премерзко, — подтвердил братец.

Бианка промолчала, стараясь не приближаться к обрыву, с которого видна бесконечная даль. Куда ни посмотри — вверх или вниз.

Вблизи конструкция моста показалась мне еще более хлипкой. С неизвестным сроком годности канаты натянуты параллельно с нашей стороны на ту. На расстоянии в полметра они соединены между собой провисающими веревками, которые свободно колышутся под порывами ветра. Единственным способом передвижения по такому мосту является непрерывное повторение следующих этапов. Первый этап: руки, лежащие на натянутых канатах, удерживают тело от падения, одна нога стоит на провисшей веревке, вторая же тем временем пытается дотянуться до следующей опоры, которую еще надо поймать. Второй этап: руки скользят по шершавой поверхности, немея от неудобного расположения напряженных пальцев, тело наклоняется вперед, перенося тяжесть на ногу, которой удерживается пляшущая веревка. Один шаг сделан. Повторяем оба этапа, только в зеркальном варианте.

И таким способом необходимо преодолеть по меньшей мере метров сто. И это без страховки, не чувствуя за спиной поддержки Троих-из-Тени, которые поддержат, вытянут, если нога оскользнется или веревка лопнет. А учитывая древность моста — это вполне ожидаемое событие.

Впору взвыть от тоски и безнадеги.

А неугомонный клубок прыгает под ногами, квакает, зовя за собой.

— Нас мост не выдержит, — оглашает и без того очевидный факт Гнуси к.

— Может, поищем другой путь? — предлагает Бианка.

— Нет времени, и едва ли другой путь существует.

— Что же делать?

— Пойду один, — решаю я, подхватив клубок и засунув его в карман.

— Мы будем ждать тебя здесь.

— Спасибо. Я вернусь, — пообещал я. Продолжив про себя: «Если не сорвусь с моста и он не оборвется, если одолею Кощея и спасу Аленушку… если…»

 

Глава 39

ЧТО МНЕ В ВЕЗЕНИИ БЕЗ СЧАСТЬЯ?

— Опусти ее, — выходя на лесную прогалину, расположенную у самой пропасти, говорю я Кощею. — И я не стану преследовать тебя.

— Давай договоримся, — соглашается Бессмертный, убрав руку с перекрестья своего меча. Его слова звучат гулко, обрастая многоголосьем эха, отражающегося от внутренней поверхности рогатого шлема.

Бросив быстрый взгляд в сторону сгорбившейся у корневища сухого дуба Аленкиной фигуры, с головы до ног закутанной в пестрый плед, я не замечаю ни малейшего признака того, что она узнала меня.

Ну, если только он обидел ее… — Волна жгучей ненависти захлестывает меня, я готов изрубить его на куски, но благоразумие берет верх.

Остановившись в нескольких шагах от бессмертного злодея, я повторяю:

— Отпусти ее.

— Хорошо, — следует неожиданный ответ. — Но прежде ты выполнишь мои условия.

— Какие? — Если он потребует то, что выполнить в человеческих силах, Ярило свидетель, я сделаю это.

Сверкнув глазами, Кощей Бессмертный раскатисто хохочет. Я терпеливо жду, пока он продолжит, не опуская меча, но и не делая угрожающих движений. Просто неподвижно стою и смотрю.

Отсмеявшись, Кощей примирительно поднимает руки пустыми ладонями ко мне:

— Без обид… просто я рад, что ты оказался именно тем человеком, каким я тебя себе представлял. Почему не спрашиваешь, каким же я тебя представлял?

— И каким?

— Разумным. Да-да… я знаю, многие считают меня бесчувственным маньяком, которого интересует лишь богатство, власть и кровопролитие. Но это же полный бред. Да, меня привлекают власть и то пьянящее чувство, которое дарует раболепие подданных, но основное, что дает власть, — это свобода! Ты со мной согласен?

— Она же налагает и ответственность.

— Совершенно верно. Ты, как разумный человек, способен понять, что моя жестокость — это тяжкая обязанность правителя. Мне не доставляют удовольствия казни, но без них народ не будет трепетать предо мной. Страх — вот один из столпов, на котором зиждется свобода. Кого не боятся, тот становится чужой добычей. Вторым столпом является богатство. Способность окружить себя роскошью — признак сильного.

Увлекшись, Кощей принимается ходить туда-сюда, размахивая руками и с жаром доказывая свою правоту.

— Наше с тобой нынешнее положение — следствие недоразумения. Признаю, в том моя вина. Не смог вовремя рассмотреть твою сущность. Знай я раньше, кто ты, не стал бы зариться на царевну. Я-то как думал: «Третья дочь, кому она нужна? Ведь царства делятся только на две половинки, да к тому же весьма неказиста наружностью, чтобы сама по себе являться приданым». Вот я и решил, что царь будет не прочь пойти навстречу моему выгодному предложению. А оно вишь как обернулось… Да и ты тоже не прав! Мог бы просто объяснить все, а то затеял… только я понимаю — молод, горяч…

Против воли мне стало стыдно. В одном бесспорно прав Кощей: именно я первым проявил агрессию. Не Чудо-Юдо на поединок вызывать нужно было, а попытаться уговорить Далдона вежливо отказать сватам Кощеевым — и вся недолга.

— …ну да что толку в рассуждениях о том, что могло бы быть? Ведь мы не в силах что-либо изменить. Так не лучше ли задуматься о будущем? Как ты считаешь?

Я неуверенно развожу руками:

— Назови свои условия.

— Так ты согласен не биться до смерти?

— Согласен.

— Вот и чудесно! А условия, по-моему, выгодные и для меня, и для тебя. Вернее, условие всего одно…

— И…

— Ты прекращаешь преследовать меня, чинить мне каверзы и прочие неприятности, я тоже не держу на тебя зла. Идет?

— А царевна Алена?

— Я ее не держу… Захочет идти с тобой — так тому и быть. По рукам?

Кощей Бессмертный протягивает мне руку. Бросив взгляд на Аленку, которая сидит недвижимо, я перекладываю меч в левую руку и отвечаю на Кощеево предложение рукопожатием. Которое должно было закрепить наш договор, но вместо этого позволило Кощею обмануть меня. Сжав руку так, что слезы брызнули из моих глаз, он ножом, невесть как появившимся в левой руке, срезал мой пояс.

— Ква! — Клубок выскочил из кармана и стукнулся о Кощеев сапог.

Попытавшись ударить противника мечом, я чуть не выронил оружие, получив резкий удар в грудь. Кольчуга остановила стальное лезвие ножа, но сила удара опрокинула меня навзничь.

Отбросив меня словно тряпичную куклу, Кощей поднимает с земли мой пояс и, закатившись торжествующим смехом, бросает его в бездонную пропасть.

Прощайте, надежды на победу. Без куклы и иглы, которые были спрятаны в потайном кармашке пояса, мне вовек не одолеть Кощея, ибо теперь он действительно бессмертный. Придут за мной герои, они, может, и одолеют его. Я же свой шанс упустил. И Аленушку не спас.

— Прости… — шепчу, надеясь, что она услышит.

— Как мило! — торжествует Кощей, выхватывая свой меч. — Я бессмертный!

— Ква… — увлекаемый нитью, прочно привязанной к поясу, волшебный путеводный клубок соскальзывает с края обрыва.

Медленно поднимаюсь. Беру меч двумя руками и замираю, готовый к поединку с Кощеем. Поединок этот не грозит затянуться, учитывая мое аховое мастерство владения клинком и бессмертие противника. Он тоже не виртуоз, филигранно управляющийся с мечом, его движения скорее напоминают не танец, столь любимый режиссерами, а отлаженную работу лесоруба. Даже такой неумеха, как я, способен добраться до него и нанести теоретически смертельный удар, но… как очень часто бывает в жизни, теория отличается от практики кардинальным образом.

Рассекая воздух, гудит Кощеев меч. Я не пытаюсь блокировать удар. Вместо этого отскакиваю, отступая в сторону леса, где мало места для размаха и больше возможности зайти Кощею за спину. Главное — не споткнуться…

— Я бессмертный! — подняв забрало, хохочет Кощей. Его глаза полыхают огнем, острый рог, выступающий из лобной пластины шлема, угрожающе сверкает, пена, хлопьями падая с губ, оставляет мокрые следы на металле подчелюстной пластины шлема и на нагрудном щитке доспехов.

Зацепившись за ветку, меч Кощея меняет траекторию и с силой обрушивается на ствол векового дуба, войдя в прочную древесину почти на ладонь.

Не теряя времени, я бросаюсь в атаку, не давая противнику возможности освободить застрявшее оружие. Это грязно, нечестно, но… я ведь не на дуэли, где на кону вопросы чести, да и в сэры меня не посвящали.

Мой меч со скрежетом рассекает наплечную пластину Кощея, погружаясь в плоть.

Бессмертный скалится, не обращая внимания на рану, из которой почему-то не течет кровь, и, по всей видимости, не чувствуя боли.

Еще один удар. Лезвие высекает искры, один из шипов, которыми украшены доспехи противника, отлетает.

— Я бессмертный! — Оставив застрявший в дубе меч, Кощей руками закрывается от моего удара.

Обрубленная кисть в кольчужной рукавице падает на землю, а лезвие, продолжая свое смертоносное движение, пропахивает борозду в нагрудной пластине и вонзается ему в бедро.

Игнорируя повреждения, Кощей хватает уцелевшей рукой меня за горло.

Вскрикнув от боли, я напрягаю все свои силы, чтобы разжать смертоносные клещи.

Перед глазами появляется кровавая пелена, в ушах шумит.

Презрительно хохоча, Кощей отталкивает меня и, направив мне в лицо рог своего шлема, бросается вперед.

Продолжая отступать, я попадаю ногой в вырытую каким-то сусликом нору и начинаю падать. Небо кувыркается перед глазами. Что-то тяжело проносится надо мной, с треском врезавшись в дерево.

Пелена, застившая взор, немного проясняется, и я, перевернувшись на живот и приподнявшись, вижу спину Кощея Бессмертного. Мой меч торчит из его бедра, раскачиваясь в такт рывкам. Но он не делает попытки освободиться от него. Вместо этого он, обхватив ствол дерева, пытается вырвать его из земли.

Пошатываясь и утирая пошедшую носом кровь, встаю и иду к бессмертному врагу своему, который продолжает терзать дерево. Берсеркеры в припадке безумства начинали грызть края своих деревянных щитов, Кощей, видимо, решил пойти дальше. Использовать для этого, так сказать, натурпродукт в чистом виде.

Присмотревшись, я понял причину столь странного поведения Бессмертного. Он не грызет древесный ствол в припадке неистовства и не пытается выворотить его из земли — все дело в его шлеме, острый рог которого вонзился глубоко в древесину. Все действия Кощея Бессмертного направлены на то, чтобы освободиться, но дерево держит крепко, не выпуская шлем, который в свою очередь держит владельца.

Поймав раскачивающуюся из стороны в сторону рукоять своего меча, я рванул его, освобождая. Остатки вложенной ведьмами в клинок силы мягко струятся по моим жилам, пощипывая кончики пальцев и проясняя сознание.

Если Кощея нельзя убить, то привести в неопасное состояние можно. Отсечь все конечности и, пока он будет регенерировать их, сбросить его в пропасть. Кто знает, что случится раньше: он достигнет дна бездонной пропасти или отрастит себе руки-ноги? Возможно, второе. Если судить по тому, насколько быстро отросла отрубленная мною кисть руки.

Непрекращающиеся рывки способны расшатать рог раньше, чем я смогу осуществить свой план. Нужно торопиться, хотя от нечеловеческой жестокости предстоящего действа меня бросает в дрожь. Но я пересилю себя, ведь на кону не только моя жизнь…

А пока забью-ка я этот рог поглубже, для пущей надежности.

Размахнувшись, ударяю рукоятью меча по шлему. Загудело так, что зубы заныли.

Кощей разражается бранью, чередуя ее с регулярными сообщениями о собственном бессмертии. Можно подумать, я мог об этом забыть.

Еще удар — для надежности.

Замахиваюсь… и тут Кощей, извернувшись, ударом в грудь отбрасывает меня. Мой меч это не остановило, только удар пришелся не рукоятью по шлему, а лезвием по шее.

Сталь легко рассекла сухую плоть и кости и вонзилась в ствол дерева.

Кощей страшно кричит. Его обезглавленное тело отскакивает на несколько метров, прижимая руки к месту сруба, и колодой падает ниц.

Перерубленные крепления вместе с забралом и нижней частью шлема скатываются на землю, зашуршав в сухой листве.

Голова Кощея, вывалившись из шлема, подкатилась к моим ногам и, плюясь желчью и кровавой пеной, уставилась на меня медленно стекленеющим взором.

Я испуганно отползаю в сторону и в недоумении осматриваюсь. А как же его хваленое бессмертие? Или голова сейчас отрастет? Тогда нужно поспешить и сбросить тело в пропасть.

— Сейчас, — приказываю я сам себе и, ухватив обезглавленное тело за ногу, тащу его к краю парящего в воздухе островка.

Бросается в глаза, что раны, которые я нанес Кощею буквально минуту назад, уже почти полностью затянулись, но только не на шее. Там, словно прочерченная, через серую поверхность среза пролегла пурпурная линия, края которой довольно медленно, но вполне различимо даже невооруженным глазом расплываются. С каждой секундой зона покраснения становится все обширнее и начинает кровоточить, словно плоть обычного человека, а не серая нетленная оболочка бессмертного.

Неужели отсечение головы смогло лишить тело Кощея защиты бессмертием? Но Конан говорил, что он дважды отсекал голову Бессмертному, да только безрезультатно.

Отложив решение неразрешимых задач на потом, я подталкиваю безголовое тело к обрыву, и оно, расправив руки словно крылья, падает вниз.

— Король мертв. Виват король! — пытаюсь я пошутить, чтобы немного взбодриться. А то предательская дрожь, подобравшись исподволь, колотит меня так, что руки-ноги ходят ходуном.

— Ква! Ква! — доносится из пропасти. Подпрыгнув от неожиданности, я оскальзываюсь на забрызганной черной кровью земле и едва не ухаю вниз следом за Кощеем. Благо в последний момент рука ухватилась за ветку и удержала меня на краю. — Ква!

Я высовываюсь и вижу болтающийся в воздухе волшебный клубок, чей крик едва не стоил мне жизни и уж точно добавил седины в волосы, и мой пояс.

— Ква-ква! — увидев меня — довольно удивительно, учитывая отсутствие у шерстяного проводника малейших признаков органов зрения, — радостно кричит клубок, раскачиваясь на зацепившейся за сухой сучок нитке, словно маятник.

Как только клубок и пояс оказались у меня в руках, из кармашка к моим ногам упала тряпичная кукла с торчащей из шеи иглой. От удара набитая соломой голова оторвалась и откатилась в сторону, уставившись на меня стеклянными глазами. Сама же кукла, словно подброшенная пружиной, отлетела и устремилась в пропасть вслед за прототипом.

Понимание символизма случившегося молнией пронзает мой мозг, но я тем временем уже бегу к Аленушке:

— Любимая!

Однако она вскакивает на ноги, закрываясь руками и низко опустив голову, так что лицо остается скрытым за плотной тканью капюшона, стремительно бежит к обрыву, и без единого крика бросается вниз.

— Нет!!!

Упав на колени, я поднимаю окровавленное лицо к небу и, с трудом шевеля прокушенными губами, вою. Тяжело, протяжно.

— Почему-у-у…

 

Глава 40

КУДА ВЕДЕТ ДОРОГА ДОМОЙ?

Чтобы двигаться вперед, совсем необязательно хотеть этого, достаточно поочередно делать шаг за шагом. Левой. Правой. Левой…

Волшебный клубок тянет меня вперед, не издавая ни звука, словно боясь потревожить громоздящийся на дне моей души пепел. Я послушно передвигаю ногами — так нужно. Нужно моим друзьям, не мне. Мне хочется упасть на землю, зарыться головой в прелые листья и утонуть в отчаянии. Но они ждут меня, возможно, надеются на мою помощь.

Левой.

Пустые ножны сползли набок и путаются в ногах.

Правой.

Ветер приносит мне имя любимой.

Я поднимаю голову и кричу проклятия в равнодушные небеса.

Левой.

Споткнувшись, безразлично смотрю в пустые глазницы скалящегося черепа.

Настойчивое натяжение нити, и шаг вперед правой ногой.

Сухой хруст белой кости под каблуком, словно озвученный символ тленности бытия.

В голове полный сумбур, происходящее вокруг отстранено за непроницаемую перегородку, а внутри лишь пылающая боль утраты.

— Осторожнее…

— Держи крепче.

Визжащий от ужаса инстинкт самосохранения на миг пробивается к сознанию, явив образ раскачивающихся веревок и бездонной пропасти под ногами. Горький комок подкатывает к горлу, пальцы сводит судорогой…

Но тут каменные и вместе с тем теплые руки подхватывают меня под локти и помогают ступить на землю.

— Она умерла, — шепчут мои губы. — Умерла…

Бианка осторожно поднимает меня на руки, я утыкаюсь ей в шею и плачу. Как плакал бы на руках матери, которой мне не дала судьба, ограничив жизнь той женщины, которой я обязан жизнью, мигом, отделившим рождение ребенка от первого крика, которого ей не довелось услышать. Лишь стены и равнодушные от усталости врачи внимали надсадному детскому ору, еще неосмысленно, но уже самозабвенно проклинающему этот мир за несправедливость, царящую в нем. За жестокость накрахмаленных простыней, заменивших нежные, пахнущие молоком руки мамы, за твердую соску и прогорклое молоко, за мокрые пеленки и окружающую тишину, которая не наполнится шелестом ткани, осторожным дыханием и ласковым: «Любимый…»

— Ничего не понимаю! — заявляет Пусик.

Резкий порыв ветра взъерошивает мои волосы, взволнованный голос вопрошает:

— Что это с ним?

Этот голос так похож…

— Плачет, — сообщает Бианка.

— Плачет? — переспрашивает голос Аленушки.

Я медленно поворачиваю голову и сквозь пелену, застилающую взор, смотрю на зависшую в полуметре парочку ведьм. Первая Кэт, а вторая…

Наклонившись ко мне, она спрашивает:

— Кто обидел тебя, любимый?

— Но… — Не веря глазам, я протираю их кулаками. На меня обеспокоенно смотрит пара зеленых глаз, которые одни на всем свете.

— Аленушка, — сиплым шепотом зову ее я.

— Любимый! — Обвив шею руками, царевна целует мои глаза.

Но как?! Я ведь видел… Ничего такого я и не видел — лишь кого-то в плаще с закрытым лицом — и подумал, что это Алена.

— Я думал, ты…

Каменная дева осторожно ставит меня на землю, давая возможность заключить любимую в объятия. Наши губы соприкоснулись, и мир вокруг исчез. Лишь в отдалении замолкли шаги моих друзей, которые со свойственным им тактом удалились, оставив нас наедине. Правда, звук затрещины, которым наставили на путь истинный Гнусика, прозвучал как выстрел, но это мелочи, как и его скорее напускное ворчание: «Так интересно же…»

Тут в моем повествовании идет пропуск, небольшой, страниц пять-шесть, охватывающий события часов десяти — двенадцати, но для истории это несущественно, а редакторы потребовали этого категорически. Один с пеной у рта приказал вырезать «это непотребство, своим натурализмом способное развратить юные умы», второй заявил несколько иное: «это оставить, остальное вырезать», что и осуществил, подкрепив свои аргументы «Договором о сотрудничестве», согласно которому все произведения, подпадающие под графу «После 18…», должны печататься только в их так называемой газете.

Я дрался за целостность текста аки лев, образно выражаясь, разумеется, поскольку кусать работников издательства как-то не принято, да и не поощряется, хотя порой и хочется… но речь не об этом. В конце концов с болью в сердце пришлось разделить произведение на две части: одну вы видите перед собой, а один из экземпляров второй, если кто уж очень захочет, можно найти на дне сундука Бабы Яги. Только без спросу не суйтесь туда, особенно если вы принц или царевич, а то застарелые привычки, ну, вы понимаете… бороться с ними трудно.

К тому времени, когда мы с Аленушкой вышли к компании, на их лицах явственно читались два чувства: демонстративно — тоска смертная, скрыто — уважение.

Трое-из-Тени, храня каменное спокойствие, приветствовали наше появление дружным: «Здравствуйте», и лишь Гнусик пробурчал себе под нос:

— Уже?

Кэт улыбнулась и обняла нас.

— В путь?

— Поспешим, — сказал я. Мне было стыдно перед друзьями, что забыл про них, позволив чувствам взять верх над рассудком.

— Куда пойдем? — стоя у камня, возле которого расходились три тропинки, спросила Бианка.

Заметив на валуне следы краски и предположив, что, может, где-то тут есть указатель таможенных пошлин за использование тропинок, я отбросил в сторону густую поросль плюща и прочитал следующее: «Иди куда хочешь. Дорогу домой не выбирают».

Спасибо и на том.

Выбрав уже знакомую тропинку, мы пошли дальше, обмениваясь по дороге новостями.

Я рассказал со всеми подробностями про бой с Кощеем и о прыжке неизвестной в плаще, которую принял за Алену.

— Как назад шел, только клубок знает. Я почти и не помню ничего. Дошел — да и ладно. Лучше расскажите, как вы сюда добрались.

— На помеле прилетели, — просто ответила Алена.

— Когда мы расстались… — Кэт спешилась, чтобы нам легче было с ней беседовать, и сунула метлу под мышку. — Так вот, когда мы расстались, я отправилась назад, на поиски лешего, а это верст сто, не меньше; в своих владениях Кощей всю лесную живность повывел, лишь призраки неприкаянные скитаются, гады ползают да воронье пирует.

— Этого добра там с избытком, — вставил более мягкий из бывших братьев из тени, в моральном отношении разумеется. Твердость мрамора не мне сравнивать…

— Только-только на помело села, — продолжала молодая ведьма, — смотрю — летит Змей Горыныч, глаза свои огромные выпучил, вместо огня — дым, а сам дрожит словно осиновый листок. Я встревожился:

— Что-то случилось?

— Не перебивай, — попросила Алена, — сейчас самое смешное будет.

— «Что такое?» — спрашиваю у него. Он на колени бух, окрестные деревья в щепу. «Спаси! — кричит. — Привидение!»

Пришлось заскочить в замок, с привидением разобраться. Оставила Горыныча у входа — идти дальше он наотрез отказался, как и пускать в башню с яйцами кого-то постороннего. Для меня сделал исключение. Вошла я, а саму страх разбирает: «А вдруг буйный попадется?» От Кощеева замка всякого ожидать можно. И тут — на! — башенный призрак. Я как завизжу. Ожидала чего угодно, но такого…

Аленка прыснула в кулачок, видимо находя эти события ужасно смешными. Но что такого смешного во встрече с призраком, от одного вида которого бесстрашная ведьма визжит словно бабка-ростовщица, которой приснился Раскольников?

— …вышла я к Горынычу и поставила условие, чтобы он за лешим меня свозил и привез нас обратно. Все же скорость у него побольше будет. Взамен я гарантировала вывод призрака из башни. Тихо и мирно, по-домашнему можно сказать.

— И он согласился?

— Конечно.

— Так ты избавила башню с яйцами от призрака?

— Ага. Правда, с трудом уговорила его сперва подождать, пока я вернусь с лешим, а уж потом бросаться на охоту за тобой.

— Призрак собирался искать меня?

— Не просто искать — непременно найти.

— Зачем?

— Может, сам у нее спросишь?

— Призрак — это она? И она здесь?

— Да.

— Где? — Я нервно озираясь, поежился. — И что ему, то есть ей, нужно?

— Тебя-а-а… — сделав круглые глаза и имитируя грозный призрак, протянула Аленка, обвила мою шею руками и одарила жарким поцелуем.

— Не понял, — честно признался я.

— Я и была тем призраком, которого так испугался Змей Горыныч, — пояснила царевна.

— Но как он мог принять тебя за призрак?

— О… — улыбнулась Кэт. — Видел бы ты, в каком виде она предстала предо мной. Сарафан весь перепачкан и изорван, волосы растрепаны, все облеплено паутиной и припорошено пылью.

— Да ладно вам. Я бы в любом виде с призраком ее не перепутал.

— При других обстоятельствах Горыныч тоже. Но мы-то считали, что царевну увез Кощей, а тут она, да еще в таком виде… сарафанчик, кстати, сохранили, приданое все же. Может пригодиться…

— Зачем? — простодушно поинтересовался я.

— Тебя пугать, — рассмеялась Аленушка, сверкнув жемчужными зубами.

— Вот испугаюсь до смерти, — пригрозил я, — будешь знать.

— Я не буду, — пообещала Далдонова меньшенькая, — разве что немножко.

— Ну ладно, если немножко, то можно…

— Ладно вам на людях-то ворковать, бесстыдники. Слушайте дальше.

— Слушаем.

— Пока царевну Баба Яга в баньке парила, я на змее огнедышащем в леса наши приграничные смоталась, уговорила лешего с нами полететь. Вредный старикан попался, сперва с руками лез, вроде как аванс за услугу, но потом все же не устоял — никогда ведь не летал на спине Змея Горыныча — и согласился. Летим мы, а я все пытаюсь лешего от рукоблудства отучить и решить проблему с проходом. Войти-то всего один может. Подлетаем, а у Мрачных Чертогов толпа народу, что-то кричат, спорят. Оказалось, Данила вернулся…

— А как же Натка?

— Он и ее принес. На руках. Выворотил пень с корнем и принес, — с восхищением сообщила ведьма. — Богатырь. Там ведь как дело обернулось: ворону, с пня-то согнанному, подмога подоспела — целая туча, видимо-невидимо воронья. Кружат, клювами щелкают, клюнуть пытаются. Пока нес, телом своим прикрывая, проклятые птицы всю спину исклевали. Опустит пень, возьмется за меч, они во все стороны брызнут, пытаются исподтишка достать… только поднимет Наталью, воронье всем скопом наваливается. Насилу прорвался. А тут уж леший снял заклятие, руки Натальи освободились от одеревенелости, колода и отвалилась.

— Значит, все хорошо?

— Какое-то время волоски на них будут расти зеленоватого оттенка, а в остальном никаких последствий.

Показался каменный валун с замершим на его вершине василиском. Тот как будто к чему-то прислушивался. Прислушался и я. Кот-баюн севшим голосом нашептывал гибриду петуха и ящерицы очередную историю.

— А вот и мы, — сообщил я Василию.

— А они не захотели меня сменить, — просипел он, кивая в сторону Аленки и Кэт.

Мне на мгновение стало совестно, но тут я вспомнил бесконечные его песни, выводимые дурным голосом, особенно во время магнитных бурь, когда голова и без того разламывается. Теперь-то как минимум неделя отсутствия проявлений его многогранного таланта мне гарантирована.

— Начинаю скучать, — разевая клюв, лениво сообщил василиск.

— Отвали! — рыкнул на него я и уже спокойнее пояснил: — Ты начинаешь действовать мне на нервы, вон бедного Василия до чего довел. Бедняга совсем замаялся и посадил связки. Отпаивай его теперь молоком.

— Но я зевну… — поникшим голосом прокудахтал василиск. — У меня депрессия.

— Делом займись. Да хоть в крестики-нолики сам с собой сыграй. Или пасьянс разложи. А найдешь еще пару таких же скучающих — пульку распишите, до тридцати одного, — время незаметно и пробежит.

— Что-что? — расправив крылья, вытаращил правый глаз василиск.

Пришлось объяснить ему азы самого примитивного варианта реверси и, вручив палочку, указать на ровную площадку рукой посреди тропинки. Карточным играм обучу позже, когда под рукой будет колода карт и немного времени, чтобы смотаться сюда на денек — отдохнуть на природе, в картишки перекинуться…

Подняв заливисто храпящего домового, который тотчас встрепенулся и пробормотал: «Что такое?», я передал его на руки Троим-из-Тени, где уже находился кот-баюн, бросил взгляд на воодушевленно выводящего кружочки и крестики василиска и, обняв Аленку, направился домой.