Предисловие

Здесь следует предупредить читателя об особенностях авторского подхода к истории и привести краткое резюме исторической информации, чтобы уважаемый читатель получил достаточное представление о мире, в котором происходит действие книги. Если книга читателю понравится, то к его услугам приведенные в послесловии более подробная историческая справка и ссылки на рекомендуемую литературу по теме.

Во-первых, я умышленно использую упрощенную терминологию. 'Штаны', 'чулки', 'наплечники', 'наручи', несмотря на то, что для каждой разновидности средневековых штанов, а тем более, для деталей доспехов есть свое название и по-немецки, и по-французски, и по-итальянски. Для сюжета не важно, как оно по-научному называлось. Важнее, чтобы читатель не спотыкался постоянно о неизвестные термины. Плох тот специалист, который не способен объяснить свою работу простому человеку. Как говорится, 'какой же Вы инженер, если не можете изложить суть вопроса простым матом?' Необходимый минимум пояснений вынесен в сноски, чтобы не загромождать текст.

Во-вторых, я умышленно не извращаю авторскую речь стилизацией под средневековые хроники, а речь персонажей — стилизацией под 'средневековую речь'. В 'оригинале' персонажи разговаривают на диалектах средневековых версий немецкого, французского и итальянского языков. Псевдоромантическая стилизация, которую некоторые почему-то ждут от исторических романов, придумана писателями 19 века и не имеет отношения к тому, как на самом деле говорили в средние века. Письменный язык средневековья так же не годится для реконструкции языка устного. Кто не верит, откройте любые мемуары, или хотя бы 'Симплициссимус' Гриммельсгаузена, книгу по ландскнехта, написанную лавочником. Поэтому для персонажей оставляем современный язык, нормально воспринимаемый современными читателями.

В-третьих, логика поступков героев везде, где только возможно, основана на прецедентах того времени. Там, где уважаемому читателю покажется, что сцена противоречит современной логике, современному здравому смыслу и сказкам о средневековье современной массовой культуры, скорее всего скрывается слегка переделанный исторический казус.

Ну и традиционное для художественной литературы замечание. Персонажи вымышленные, совпадения случайные.

 

1. Немного мирной жизни

Где-то в Лотарингии стоял замок, а в замке жил да был его светлость граф Максимилиан де Круа с супругой Шарлоттой. С юридической стороны правильнее бы было сказать, 'жила графиня де Круа с мужем-консортом', но что бы там юристы ни говорили, а в шестнадцатом веке от Р.Х. глава семьи — мужчина и никак иначе.

'Его светлость' всего год назад был четвертым сыном провинциального барона без всяких шансов получить в наследство что-нибудь более существенное, чем конь и доспехи. За последний год Максимилиан успел влипнуть вместе с отцом в малобюджетную феодальную войну, с переменным успехом повоевать за обе стороны, жениться на богатой вдове с титулом, тут же потратить приданое на наем полутора тысяч швейцарцев, досрочно демобилизоваться при первых признаках невыплаты командованием жалования и заработать репутацию отличного бойца, среднего полководца и хитрющего сукинсына.

'Ее светлость' была широко известна в светских кругах как одна из тех Прекрасных Дам, ради которых ломали копья на турнирах Благородные Рыцари. Как правило, Прекрасные Дамы, как и подобает порядочным женщинам, были замужем, что давало возможность Благородным Рыцарям от всей души ухаживать за ними, не принимая на себя серьезных обязательств. До последнего времени Шарлотта тоже была замужем, но года полтора назад старый граф де Круа скоропостижно скончался в результате несчастного случая на охоте. Это прискорбное событие стало поводом как для родственников покойного, так и для родственников вдовы предъявить свои права на наследство. Но Шарлотта нашла способ удержать в своих руках все свое добро, чем чрезвычайно разозлила обе соперничавшие семьи претендентов.

Максимилиан, вернувшись с войны не в отцовское поместье, а в родовой замок де Круа, предавался традиционным рыцарским развлечениям: фехтовальным и борцовским упражнениями, верховой езде, охоте с гончими, стрельбе из арбалетов и новомодного огнестрельного оружия. С собой он привел с войны сто швейцарцев, которые существенно усилили оборону замка и весьма способствовали укрощению соседей, позарившихся было на лакомые кусочки пограничных земель.

Шарлотта по привычке вела хозяйство. С новым мужем это было проще, чем со старым, потому что Макс брал столько денег, сколько ему было нужно, и никогда не пытался проверять бухгалтерию. Запросы у парня, выросшего в небогатой семье, были пока еще весьма скромные. В отличие от мужа, который не увлекался чтением и письмом, Шарлотта вела обширную переписку с подругами в пяти государствах и не пропускала печатных новинок.

Максимилиан, как и подобает рыцарю, был атлетически сложен и мог похвастаться недюжинной силой. В свои девятнадцать лет ростом он был около шести футов, что и сегодня немало, а по тем временам дюйма на четыре выше большинства рыцарей и намного выше всяких скверно питавшихся крестьян. На непочетное звание красавчика он не претендовал, но на его лице не было ни оспин, ни шрамов, а густые темные волосы обычно были вымыты и более-менее подстрижены.

Шарлотта в свои двадцать пять, что для того времени уже 'средний возраст', сохранила девичью стройность. Моды в то время были такие, что ее прелестную грудь во многих подробностях воспевали все попадавшиеся на пути поэты, но сказать ласковое слово про ее длинные сильные ноги мог только муж.

В один прекрасный летний вечер Шарлотта оделась к ужину и направилась по длинным замковым коридорам и скрипучим лестницам в столовую. На последней лестнице она встретила домоправительницу Марту. Марта следила за порядком в замке, командовала прислугой, занималась закупкой продуктов и имела еще десяток важных постоянных обязанностей. Жалование у Марты было высокое, а одевалась она почти как графиня. Впрочем, это не удивительно, поскольку любое жалование предполагает, что человек на эти деньги будет не только жить сам, но и содержать семью, а семьи у домоправительницы не было.

Для читателя, который не помнит 'Плохую войну', стоит остановиться на том, кто такая Марта.

Жил да был в Германии Маркус из Кельна. По призванию он был артиллерист, а по профессии — профос. Полковник его очень ценил, а все прочие безмерно боялись, ибо нраву Маркус был сурового, порядок поддерживал безупречный и спуску никому не давал. Уважал он Бога, Императора и полковника, любил жену, а на мир предпочитал смотреть через нехитрый прицел аркебузы. Женой у него была эта самая Марта, отличавшаяся необычной красотой и на редкость добрым нравом.

Почему 'необычной', а не 'необычайной'? Потому, что все предки у Марты была крупными, и она сама в лучших семейных традициях выросла выше пяти с половиной футов, груди у нее были как две круглые подушки, задница ничуть не меньше, но талия тонкая, ноги длинные, а живот почти плоский. А еще Марта была рыжей, правда волосы всегда убирала под платок или шляпу. Для бесхитростных ландскнехтов Марта представляла собой настоящий секс-символ. Но присвистывать вслед или распускать руки считалось чрезвычайно вредным для здоровья, ибо Маркус сначала стрелял, а потом в своей правоте не сомневался.

Жил Маркус долго и даже местами счастливо, но, дожив лет до сорока, погиб почетной смертью артиллериста, у заряженной пушки, на трупах врагов и с зажженным фитилем в руках. Осталась Марта одна-одинешенька, в чужом городе посреди диких швейцарских горцев. Судьба дала несчастной вдове шанс в виде капитана ландскнехтов Максимилиана фон Нидерклаузица, который нанял ее телохранительницей для своей молодой жены. Честно говоря, на эту мысль его навела сама Марта, намекнув, что особого выбора у него не было, не назначать же на эту должность молодых и невоспитанных швейцарцев.

Считалось, что армия ландскнехтов держится на детально прописанных письменных уставах, а армия швейцарцев — на неписаных традициях мужского общества. Когда Максимилиан нанял свою первую армию, с традициями там была большая проблема. Почти все носители этих самых традиций, старшее поколение, были убиты, а вразумляли молодежь случайно оказавшиеся во главе булочник по прозвищу Бык и священник с говорящим прозвищем Безумный Патер. В этих условиях оказался востребованным жизненный опыт Марты, которая за время замужества накопила багаж знаний об армейском быте не меньший, чем у многих офицеров.

Поначалу, когда дядюшка Бык не понимал, как что-то сделать, он посылал кого-нибудь за Мартой, Марта щедро делилась советами и прецедентами, цитировала уставы. Вскоре Максимилиан официально назначил ее профосом, на ту же должность, которую занимал покойный муж.

Надо отметить, что опыт решения проблем у 'фрау профос' был специфический. Маркус в свое время заработал репутацию чудовищного чудовища, у которого 'свое кладбище в каждом немецком городке'. Раньше Марта спорила с мужем, но, оказавшись на его месте, поняла, что его проверенные методы работают эффективнее, чем все прочие. Смертные казни и телесные наказания прописывались ворам и мошенникам чаще, чем штраф и тюрьма. Привычные в армии массовые драки сошли на нет после того, как 'фрау профос' пару раз провела умиротворение при помощи картечи. Не единожды Марта лично в упор стреляла в горячих швейцарских парней, проявивших непослушание, и один раз — в офицера, сделавшего ей непристойное предложение.

Марта сидела в нише выходившего во двор высокого окна и гладила большую пушистую кошку.

— Добрый вечер, Ваша светлость.

— Добрый вечер, Марта. Добрый-добрый вечер, киса, — графиня наклонилась и почесала кошку за ухом. Кошка мурлыкнула и подняла голову, намекая, что неплохо бы почесать и шею.

— А я знаю, о чем Вы думаете, — сказала Марта, — по вторникам Вы проверяете доходы и расходы, и сегодня Вы заметили сумму, которую Его светлость заплатил за новый доспех.

Марта взяла кошку на руки и Шарлотта села на освободившееся место. Солнце за день основательно прогрело камень, даже через платье сразу почувствовалось тепло.

— Да, Марта, я нашла эту огромную дыру в нашем бюджете. Обычно Макс тратит на свои удовольствия в разы меньше.

— Обычно! — фыркнула Марта, — да он тратит намного меньше, чем принято в обществе! Я не помню ни одного случая, чтобы он привез домой десяток друзей и закатил пьянку на неделю.

— Но у него здесь еще нет друзей.

— У пьяниц всегда есть друзья. И свита прихлебателей. И падшие женщины, которые летят на такие компании как мухи на навоз.

— Я только рада, что мой муж ведет трезвый образ жизни. Но его мужские игрушки меня иногда раздражают. Все эти лошади, собаки, доспехи…

— Всех своих лошадей он привез с собой. А собаки остались от старого графа де Круа. Разве они Вас объедают?

— А доспехи?

— Господи… — Марта демонстративно подняла глаза к потолку. На потолке ничего на религиозную тему не было, поэтому Марта продолжила разговор сама, не надеясь на божью помощь, — Ваш муж зарабатывает на жизнь войной. Это дело требует периодических вложений, как и любое другое.

— Столько? Двести восемьдесят талеров золотом? Это же разорение!

— Да ладно Вам! Покойный граф проиграл в кости помните сколько? На базаре говорят, что наш сосед с севера потратил пятьсот флоринов на подарок любовнице. В самом деле, Ваша светлость, Вы разве не знаете, сколько сейчас принято тратить на любовниц у графов и герцогов?

Шарлотта знала, но жизнь не заставляла ее задумываться на эту тему. При дворе короля Франциска была заведена традиция, что каждый уважающий себя мужчина должен был иметь хотя бы одну любовницу. Целомудрие и супружеская верность подлежали осмеянию. Король лично хотел знать имя любовницы каждого из придворных, ходатайствовал за мужчин, давал рекомендации дамам и делал все, чтобы парочки встречались.

В расточительстве монарх также подавал пример приближенным. Ради прекрасных глаз мадам Франсуазы, законной супруги некоего Жана де Лаваля, были подарены высокие должности и рогоносцу и брату его неверной жены, а заодно обложена дополнительным налогом Бретань.

Жизнь графини де Круа сложилась так, что ей никогда не приходилось всерьез ревновать мужа и оплакивать расходы на любовниц и куртизанок. Первый муж Шарлотты был импотентом, а Макс за короткое время, прошедшее после свадьбы, влюбился в свою жену и до сих пор ни разу не попадался на неверности. Конечно, Шарлотта подозревала, что Макс время от времени уделяет внимание каким-нибудь крестьянкам, но ревновать к крестьянкам было бы ниже достоинства графини.

На самом деле, у Макса все-таки была другая женщина, но, поскольку он не провозглашал ее дамой сердца на турнирах, не тратил не нее заметных сумм из семейного бюджета и даже не уезжал ради нее из замка, эта связь оставалась незамеченной уже больше года. В то время считалось совершенно естественным и не осуждалось даже женами, что хозяин замка может иногда 'уделить внимание' девушкам неблагородного происхождения.

— Пожалуй ты права, — задумчиво произнесла Шарлотта, поглаживая кошку, — лучше пусть Макс тратит большие деньги на себя, любимого, чем выбрасывал бы их на всякие непотребства.

Марта понимающе улыбнулась.

— Пойдем ужинать, — сказала Шарлотта, встала и направилась в столовую.

— Встань, пожалуйста, мне надо идти, — вежливо обратилась Марта к кошке, разлегшейся у нее на коленях.

— Уррр, — ответила кошка и демонстративно вытянула лапы.

— Ну киса, я тебя по-хорошему прошу!

Внизу хлопнула дверь. По ступеням застучали мужские сапоги и собачьи когти. Кошка подобрала лапы и напряглась.

— Добрый вечер, Марта! — поздоровался Его светлость Максимилиан де Круа с нижней площадки. Рядом с ним поднимались две серо-черные гончие.

— Добрый вечер, Макс! — расцвела в ответ Марта, — не спугни мою кошу.

Макс жестом усадил собак, поднялся к Марте, аккуратно присел и поцеловал ее в губы. Марта обняла его и ответила на поцелуй. Кошка спрыгнула на окно, ревниво посмотрела на Макса, потянулась и улеглась в солнечном квадрате.

— Большая она какая-то стала, — прокомментировал Макс, — хорошо кормишь.

— Ты разве не видишь? — Марта погладила кошку по выпуклым бокам, — у нее скоро будут котята. Поэтому она такая спокойная, у нее отличный аппетит, довольное выражение лица и она просто счастлива.

— Кого-то мне это напоминает, — протянул Макс.

— Хочешь сказать, что ты не в курсе? — удивленно спросила Марта.

— Сейчас буду в курсе. Забирай кошку и пойдем.

Макс любезно пропустил женщину с кошкой вперед и только потом свистнул своим гончим.

К приходу Макса ужин уже ждал его на столе. Седло оленя — трофей с вчерашней охоты. Форель в сливочном соусе. Свежий пшеничный хлеб. Местный овечий сыр. В углу стола какие-то овощи, травы и прочая малопитательная мелочь в ассортименте. Лучи солнца вечером попадали в окна столовой под большим углом и освещали только половину зала. Освещения добавляли свечи, стоявшие на столе в нескольких медных подсвечниках.

Шарлотта пришла на пару минут раньше, но к еде не притронулась, а отодвинула тарелку и погрузилась в чтение какого-то пергаментного свитка весьма солидного вида.

— Добрый вечер, мое сокровище! — Макс поднял жену со стула и запечатлел на ее губах долгий нежный поцелуй.

— Добрый вечер, милый! Давай скорее есть, пока не остыло.

Макса не пришлось приглашать два раза. Он плюхнулся на свой стул и с впечатляющей скоростью нагрузил в тарелки и съел примерно половину еды со стола. Кости полетели на пол, где на них набросились собаки.

— Лотти, ты не хочешь мне сказать что-то важное? — спросил Макс в паузе перед десертом.

— Хочу. Ты сам догадался или тебе кто-то подсказал?

Макс обошел стол и погладил Шарлотту по животу. Она прижала его руку своими ладонями.

— У нас будет ребенок.

— Лотти-и! — Макс подхватил жену на руки и закружился по залу.

— Ааа! Перестань!

— Ладно-ладно, — Макс осторожно посадил Шарлотту обратно.

— Вот ведь какой, — Шарлотта погрозила мужу пальцем, но при этом ее улыбка сильно сократила воспитательный эффект.

— Мальчик или девочка? — спросил Макс.

— Господи! Какие же мужчины некомпетентные в женских делах. Кого Бог пошлет.

— А когда мы узнаем, кого он нам пошлет?

— Вот рожу, тогда и узнаем. Может быть, вообще, близнецов.

— И что теперь с тобой делать? Закрыть в замке и пылинки с тебя сдувать? — вздохнул Макс.

— Ничего не делать, кроме того, что я скажу. Теперь, — Шарлотта погладила живот, — мы еще долго не будем кое-чем заниматься.

— Если бы я знал, я бы был аккуратнее этой ночью, — смутился Макс.

— Если бы я хотела, чтобы ты был аккуратнее, я бы так и сказала, — ответила Шарлотта.

Марта сделала вид, что очень увлечена едой и ничего не слышит. Глупо ревновать мужчину к его любимой жене.

— Мы с Мартой как раз сегодня говорили, как хорошо, что ты верный супруг и не проматываешь состояние с любовницами.

Макс опустил глаза, изображая скромность. Интересно, Шарлотта действительно до сих пор не знает, или делает вид, что не знает?

— Ты скоро заведешь себе любовницу, или двух, — продолжила Шарлотта, — не перебивай, все так делают. На первое время тебе хватит пустоголовых молоденьких крестьянок, а потом ты отдашь свое сердце какой-нибудь красавице и будешь ломать копья в ее честь.

— Я люблю тебя, — уверенно сказал Макс, глядя в глаза жене.

— Поэтому, как только ты добьешься взаимности у какой-нибудь красотки, ты ее бросишь, потому что она со мной не сравнится.

— Обязательно брошу, — подтвердил Макс, — с тобой никто не сравнится.

— Поцелуешь меня, спросишь про ребенка и найдешь себе новую даму сердца. Ненадолго. Все это время я буду с большим животом сидеть дома и радоваться твоим редким визитам. А потом всю жизнь, или пока не надоест, буду тебя ревновать и вспоминать все твои похождения.

Макс пожал плечами. Указанная перспектива ему не нравилась, но, за неимением лучшего, вполне устраивала. Все так делали.

— Тебе виднее, милая, у тебя богатый опыт супружеской жизни.

— У меня больше плохого опыта, чем хорошего. Поэтому я хочу, чтобы у тебя была одна постоянная любовница. Приличная женщина, с положением в обществе, но никакая не 'дама сердца' из числа турнирных красоток. Достаточно умная, чтобы не ревновать тебя ко мне, достаточно скромная, чтобы не тянуть из тебя золото и бриллианты.

Марта подняла голову от тарелки. Описание к ней подходило как нельзя лучше. Шарлотта встала и подошла к Марте.

— Милый, я знаю, что Марта в твоем вкусе.

— Эээ…, - Макс не нашел, что сказать.

— Вот смотри, — Шарлотта легким движением развязала шнуровку платья Марты, а заодно и завязки нижней рубашки.

Макс отлично знал, что там есть на что посмотреть, но всегда любовался, как в первый раз.

— Марта, встань, пожалуйста, — продолжила Шарлотта, — поставь ногу на стул.

Марта была настолько удивлена, что беспрекословно встала, даже не поправляя декольте, и поставила ногу на стул. Из-под платья показалась красная замшевая туфелька. Шарлотта откинула подол, обнажив ногу полностью. Марта взвизгнула и отпрыгнула в сторону.

— Что вы делаете, Ваша светлость! Вы меня даже не спросили!

— Макс, спроси Марту, не угодно ли ей стать твоей любовницей, — улыбаясь, предложила Шарлотта.

— С чего вы взяли, что хочу быть любовницей Его светлости? — продолжала возмущаться Марта.

— Потому что ты давно в него влюблена, — спокойно ответила Шарлотта, — а еще, ты до сих пор не вышла замуж.

— Я была в трауре. Вот увидите, как только ко мне посватается достойный мужчина, я выйду за него, — вторая часть реплики позволила проигнорировать первую.

— Замечательно. А пока у тебя есть уникальная возможность провести несколько месяцев вдовьей жизни в объятьях лучшего мужчины в мире.

— Лотти, ты серьезно? — Макс подошел и обнял левой рукой жену, а правой рукой любовницу.

— Да, милый, я серьезно, — Шарлотта переложила руку Макса со своей талии на грудь Марты, — и, если Марта тебе на самом деле не нравится, так и скажи. А если нравится, то начинай прямо сейчас.

Следующим утром Марта засмущалась и к завтраку не вышла. Шарлотта нашла мужа в столовой, читающим тот самый пергаментный свиток, до которого вчера не дошли руки. Она неслышно подошла и встала у него за спиной.

Макс, медленно шевеля губами, дочитывал длинный текст.

'Слушайте, слушайте, слушайте! Владетели, рыцари и оруженосцы, вы все, искатели счастья, уповающие на крепость оружия, извещаетесь о великом турнире; он устраивается пресветлейшим и великим владетелем, гербы которого вы видите; этот турнир будет доступен всякому, и удальство на нем будет покупаться и продаваться железом и сталью.

Турнир будет идти семь дней в честь семи дней Творения, во имя милосердого Бога и Пресвятой Богородицы.

В первый день, в честь создания Неба и Земли, отделения Света от Тьмы, юные оруженосцы под отеческим надзором прославленных рыцарей разделятся на две партии и будут сражаться за обладание замком, специально построенным для турнира.

Во второй день, в честь создания суши и моря, рыцари преломят копья в конном турнире через барьер по итальянским правилам. По восточную сторону барьера, на стороне 'моря', будут выезжать рыцари Венеции, Папской области, герцогства Миланского и других итальянских земель. По западную сторону, на стороне 'суши', будут выезжать уважаемые гости из земель германских, французских и прочих достойных владений достойных владетелей.

В третий день, в честь создания зелени и дерев плодовитых, состоится пеший турнир на мечах. Каждый участник турнира должен провести не меньше четырех поединков с противниками, коих он вызовет сам, и примет не менее четырех вызовов. Наградой победителям будут: развевающиеся при малейшем дуновении перья, золотой браслет с драгоценными камнями весом в сорок ефимков.

В четвертый день, в честь создания Солнца, Луны и звезд, рыцарям будет предоставлена возможность свободного вызова любого противника на бой конным или пешим, любым оружием по договоренности, на жизнь или на смерть. Будет ристалище Луны для пешего боя и ристалище Солнца для конного.

В пятый день, в честь создания рыб морских и птиц небесных, будет всеобщий конный бугурт с тупым оружием. Рыцари будут сражаться половина на половину, победители берут пленников и ведут их к дамам. Участники проявят истинную добродетель скромности и наденут вместо своего гербового платья накидки с вышитыми рыбами и птицами, чтобы их судили по настоящей доблести, а не по прошлым заслугам. Запрещается, как то всегда у достойных рыцарей водится, горячить коня соперника, бить в лицо, увечить и наносить удары лежачему (apres le cri de merci). Дамы выберут лучшего бойца. Наградой храбрейшему будет рубин в шестьдесят ефимков. Те, кому конной битвы не будет достаточно, смогут проявить свою доблесть в пешем турнире на алебардах через барьер.

В шестой день, в честь создания зверей земных и человека по образу и подобию Божьему, лучшие рыцари турнира сразятся между собой конные и пешие. Этот день есть венец творения, посему для лучших награда — полное вооружение и конь с золотым чепраком.

В седьмой день, каковой Господь отдал отдыху, будет бал'.

Вы, желающие отличиться, приезжайте в славный город Феррону за четыре дня, чтобы разместить гербы на видном месте по соседству с ристалищем.'

Дочитав, Макс повернулся к жене.

— Смотри, дорогая, приглашение на турнир. Его светлости, графу де Круа. Дорогой друг! Я этого графа совершенно не знаю, а он пишет мне 'дорогой друг' и приглашает на турнир.

— Видишь ли, милый Макс, это письмо написано в адрес прошлого графа де Круа. Кто-то из герольдов забыл, что он умер больше года назад.

— Надо полагать, его смерть не была событием, повергающим всех в печаль? Я тоже об этом нисколько не жалею. Зато у меня есть прекрасная жена, прекрасный замок и приглашение на очень интересный турнир.

— Ты хочешь поехать? Но я же сказала, что приглашение не тебе.

— Написано графу де Круа, значит мне. Думаешь, нас сразу завернут домой?

— Нас? Ты уже компанию подобрал? Подружился с соседями?

— Ты что, прелесть моя. Я думал, ты тоже захочешь поехать.

— Но я же…

— Извини, еще не привык. Тебя нельзя путешествовать, да?

Шарлотта опустила глаза. Она всегда прятала лицо, когда просчитывала что-то серьезное. Сделав выводы, она подняла голову. На лице появилась задумчивая улыбка, глаза заблестели.

— Пока еще можно. Поехали. Я уже год не была в обществе. И Феррона мне нравится.

— А я там ни разу не был. Что нас там ждет?

— Нас будут ждать старые и новые враги, наемные убийцы, отравители, подкупленные герольды и оруженосцы. Тебя будут ждать лучшие бойцы Европы. Ну и скелет с косой, разумеется.

Макс улыбнулся.

— Я всегда говорил, что на турнире веселее, чем на войне. На войне окружение намного хуже — тупые солдаты, негостеприимные горожане, испуганные крестьяне, грязь, голод и холод.

— А уж насколько турнир лучше войны с женской точки зрения… — улыбнулась Шарлотта.

За завтраком Шарлотта нарисовала более подробную картину города. Феррона последние несколько десятков лет находилась под контролем Венеции. Последние девять лет главой города считался граф Джанфранко Фальконе, который делил власть с некогда широко известным кондотьером Альфиери. Юридически Альфиери считался всего-навсего наемником и не имел никаких прав унаследовать город в случае смерти графа. Единственной наследницей была дочь графа Виолетта, в прошлом году помолвленная с Никколо Сфорца.

— И кто из них додумался провести турнир в честь семи дней творения? — спросил Макс, — граф с наемником вообразили себя святошами, прочитали Писание и впечатлились по самые уши?

— Могу поспорить, что идея принадлежит епископу.

— Епископу???

Оказалось, что епископом в Ферроне служил младший брат упомянутого кондотьера. Причем церковный сан совершенно не мешал ему регулярно участвовать в конных турнирах и даже выигрывать некоторые из них. От Венеции до Генуи епископ-рыцарь был очень популярен и имел даже своих постоянных 'болельщиков' и 'фан-клуб'. Несмотря на то, что в церковных кругах его многократно и безрезультатно осуждали, в рыцарских кругах епископа считали человеком чести и примером для подражания. В прошлом году он даже занял третье место в конном турнире в Болонье, после восходящей звезды Антуана Бурмайера, который выиграл все, что можно, и экс-чемпиона Доменико ди Кассано.

— Еще бы, — согласился Макс, — если бы мне надо было убедить своего второго сына пойти по церковной линии, я бы приводил ему в пример именно такого епископа. Моему отцу стоило больших трудов убедить братца Иоганна выбрать сутану вместо кирасы.

За десертом Шарлотта продолжила лекцию о Ферроне. Графиню Ауреллу Шарлотта охарактеризовала как 'старую хищницу', из чего Макс понял, что графиня не такая уж и старая и выглядит намного моложе своего возраста.

— Милая, за что ты ее так не любишь?

— Честно?

— Честно.

— У нее одни деньги на уме. Однажды граф не дал ей денег на какую-то прихоть, и она собралась продать душу дьяволу. Но запросила столько, что дьявол от сделки отказался, аргументируя отказ тем, что эта грешная стяжательская душа и так к нему попадет в самое ближайшее время. В ответ Аурелла прокляла дьявола и купила себе место в раю.

— Откуда ты знаешь?

— Это все знают. Она ругала дьявола при горничных, а место в раю епископ ей продал за полцены с условием, что она расскажет про эту сделку всем знакомым.

— Разве епископ имеет право продавать места в раю?

— Конечно. А кто ему запретит?

— То есть, если я куплю у него место в раю, значит, я обязательно попаду в рай, как бы я не грешил? А если я попаду в ад?

— Тогда церковь вернет тебе деньги. Никакого мошенничества.

— Лотти, я иногда не понимаю, ты шутишь, или серьезно говоришь. Мы все жертвуем деньги на церковь. Мы все хотим попасть в рай, но можем оказаться и в аду. Епископ не дает гарантий. В чем тогда смысл этой сделки?

— Браво, дорогой! Смысл в том, что самые жадные, желающие попасть в рай, не переставая грешить, платят больше, чем честные прихожане. Прелесть, правда?

Макс не сразу нашел, что ответить. Шарлотта продолжила рассказ. Виолетта Фальконе получила характеристику 'скверная девчонка, вся в мать'. Макс вспомнил, что 'скверной девчонкой' жена раньше называла свою служанку Гертруду, девушку наилегчайшего поведения.

— Нет, дорогой, не в том смысле. Она не увлекается мужчинами, и подруг у нее тоже нет. Я хотела сказать, что она злая.

— Кричит, раздает пощечины и кидается посудой?

— Все итальянки кричат и бьют посуду. Виолетта не такая. Она промолчит, а потом отравит тебя или застрелит.

— Это такая поэтическая фигура речи или она и правда кого-то убила?

— Слухи ходят про троих. Яд, несчастный случай на охоте и падение с балкона. Любой нормальный отец разобрался бы и наказал дочь или развеял слухи, но не Джанфранко.

— А что Джанфранко?

— Искренне считает, что репутация 'человека, с которым лучше не вступать в конфликт' полезна и для мужчин и для женщин. Сам убийца и дочь такая же. У нее в кукольном домике был палач, виселица и камера пыток. Прямо как у меня в детстве. Охотница. Своего первого оленя она убила в восемь лет.

— Ух ты, а я только в девять!

— Не знаю, что за человек Никколо Сфорца, с которым она помолвлена. Чтобы жениться на Виолетте, надо быть совсем ненормальным.

Марта опоздала на завтрак, появилась только на середине 'лекции', и до самого конца не проронила ни слова. Когда Шарлотта выложила все, что считала нужным рассказать про Феррону, Марта все-таки решилась.

— Возьмите меня с собой. Мы с Маркусом были в этой Ферроне два раза за последнюю итальянскую войну.

— Возьмем, — не раздумывая, ответил Макс, — а ты уверена, что тебя будут рады там видеть?

— Уверена. Это прелестный маленький городок, и нас там очень хорошо помнят.

Получив положительный ответ, Марта быстро покинула столовую. Шарлотта посмотрела ей вслед и спросила:

— Дорогой, ты не слишком быстро согласился? Уже без Марты и поехать никуда не можешь?

— Но, Лотти, как я повезу тебя без охраны? Марта охраняла тебя на войне, и с тебя ни один волосок не упал.

— Она тебе понравилась, — сказала Шарлотта больше с утверждением, чем с вопросом, — Ты будешь с ней спать постоянно. И потом тоже.

— Не будь так уверена, — возразил Макс.

— Буду! — упрямо ответила Шарлотта, — Откуда я знаю, может быть, ты и раньше с ней спал!

Макс настолько удивился, что ничего не ответил. Шарлотта подумала, что он удивился, потому что ему это и в голову не приходило. А Макс удивился, потому что ему в голову не приходило, что жена об этом не знает.

 

2. Святой Мартин и позитивное мышление

За несколько недель до описанных событий.

Дядюшка Бык со времени битвы за Швайнштадт заметно постарел. Если тогда он выглядел лет на десять моложе своего возраста, а в пышной шевелюре робко пробивались первые седины, то сейчас на лице добавилось морщин, а на голове убавилось волос. Голос стал более хриплым, седина захватила виски и закрепилась несколькими прядями в бороде.

Младший сын, единственный из четверых переживший штурм, прошел остальные полгода войны без единой царапины и вернулся домой богачом и доппельсолднером. Бык поторопился его женить, и теперь дома растили внуков и делили возможное наследство две невестки — жена младшего и вдова старшего. Сам же глава семьи, не желая ввязываться в женские споры, да к тому же наводящие на мысль о собственной смерти, все больше времени проводил в пекарне и часто наведывался в гости к Патеру.

Патер за последнюю войну изменился не больше, чем за пять предыдущих. Худеть ему было уже некуда, лысина не росла, а морщин на обветренном лице и так хватало. Вернувшись, он продолжил богослужения и менее важную церковную работу. Церковь, как и любой другой дом, время от времени требует внимания.

Священник и булочник после Швайнштадта стали еще большими друзьями, чем были раньше. Когда в одном бою погибло большинство ветеранов — носителей традиций, тяжкое бремя учить уму-разуму полторы тысячи агрессивных недорослей почти полностью легло на плечи булочника и священника. Вернувшись домой, Бык стал посещать церковь чаще, чем раньше, и не только для беседы с Богом.

В один прекрасный день друзья занялись ремонтом скамеек. Вытащили всю мебель на площадь, отодвинули в сторону те скамейки, которые выдерживали удар двумя задницами, и всерьез взялись за остальные.

— Слушай, Бычище! — начал Патер, воткнув гвоздодер между еще годным сиденьем и треснувшей спинкой.

— Что скажешь, преподобие? — откликнулся Бык, активно работая киянкой.

— Нет желания попутешествовать? Без войны.

— Меня и здесь неплохо кормят.

— А не читал ли ты, случайно, прокламацию некоего, — Патер налег на гвоздодер, — Мартина Лютера?

— Не читал, и тебе не советую. А ты что, читаешь что-то кроме Библии? — Бык отодвинул Патера и всунул ладони в щель между сиденьем и спинкой, — Наложи на себя епитимью.

— Если даже простой булочник это понимает…

— Что я такого понимаю? — скамейка в руках Быка с хрустом разорвалась пополам, — Ты говоришь так, как будто я случайно угадал какую-то неизвестную мне прописную истину.

— Я прочитал прокламацию и она показалась мне разумной, хотя этот Лютер поносит Римскую Католическую церковь на чем свет стоит. За это я наложил на себя епитимью — сходить с паломничеством в Рим.

— А я здесь причем? Я что главный грешник в этих краях, что ты приговариваешь меня к паломничеству аж в Рим?

— Скажешь, что ты не грешник? И не главный? Выискался тут праведник! Я твои грехи не хуже тебя знаю. Епитимья здесь не при чем, просто в хорошей компании в дороге веселее. Помниться мне, ты этим летом собирался на юг.

— То я на турнир собирался. Если ты пойдешь со мной на турнир, я пойду с тобой в Рим.

— С турнирами связаны семь смертных грехов…

— Сказал бы я, сколько грехов связаны с Римом, да булочники до стольки считать не умеют.

— Не богохульствуй!

— А у меня индульгенция на богохульства. Вот, видел? — Бык помахал какой-то бумажкой.

— Эх… — Патер тяжко вздохнул, — этот Лютер писал про индульгенции. И мне показалось, что в чем-то он прав.

— Слушай, друг, если ты начал сомневаться в вере, давай мы лучше сходим не в Рим, а к этому Лютеру и сожжем его на большом костре.

— Потом. Сначала в Рим.

— Сначала на турнир, потом в Рим.

— По рукам. Когда там твой турнир?

Где будет турнир, Патер даже не спрашивал. Большие турниры проводились нерегулярно, ибо дело это было крайне затратное и беспокойное. К тому же, рыцарям тоже не с руки бы было часто ездить за тридевять земель. Конечно, местные турниры не были редкостью, и каждый рыцарский праздник сопровождался ломанием копий и скрещением мечей, но сразиться с бойцами других традиций и посмотреть на бои прославленных рыцарей возможность выдавалась нечасто. Про намерение графа Джанфранко Фальконе провести большой турнир в Ферроне, рыцарской общественности было известно еще с начала прошлого года, а в этом году хозяин подтвердил свое намерение, уточнил дату и разослал приглашения особо важным гостям.

Вскоре на рассвете самого обыкновенного дня друзья встретились на окраине родного городка. Патер был одет как обычно, в потрепанную сутану, и опирался на окованный снизу посох, на верхнем конце которого виднелись следы крепления стального наконечника. Бык отправился в паломничество в почти таком же балахоне, но сшитом из пыльного черного бархата и с разрезами на широких рукавах. На плече он нес большой крест, тщательно замотанный в мешковину и перетянутый веревками. Несмотря на маскировку, знающий человек легко мог бы опознать в свертке длинный двуручный меч с большим перекрестьем.

— Бычище, ты что, на войну собрался?

— Слышь, преподобие, ты неси свой крест, а я понесу свой.

— Да я не спорю, только одеться ты мог бы и скромнее.

— Ты сам сказал 'черное или коричневое', а этот бархат у меня еще с позапрошлой войны лежал. Дочка и пустила в дело.

— А разрезы-то зачем?

— Внучек постарался. Настоящий швейцарец.

Вспомнив внука, Бык улыбнулся. Патер хотел сделать еще какое-то замечание, но передумал. Друзья перекрестились и шагнули навстречу восходящему солнцу.

Все дороги в Италии, как известно, ведут в Рим, поэтому в северной Италии не было города, через который не проходили бы маршруты паломников. Паломникам обычно торопиться некуда, да и геометрически кратчайший путь с учетом обстоятельств не всегда наиболее быстрый.

Как и следовало ожидать, паломничества к святым местам проводились под патронажем Церкви. Монашеские ордена устраивали групповые паломничества, организовывая группы и сопровождая их до места назначения через все границы. Монахи разрабатывали маршрут, обеспечивали ночлег в пути, лечение, выдавали карты, путеводители и разговорники. Монахи работали гидами и переводчиками, а иногда и охранниками караванов паломников. Путешественникам рассказывали поучительные истории из Священного Писания, существенно поднимая их мораль, а заодно и лояльность к Церкви. Если паломник умирал в пути, он мог рассчитывать, что его не бросят в общую могилу для бродяг, а похоронят на приличном монастырском кладбище.

В ответ паломники жертвовали Церкви значительные суммы денег не только в пункте назначения, но и на протяжении всего пути. Многие вносили свой вклад трудом, обустраивая гостеприимные аббатства для следующих поколений путешественников.

Часто к паломникам присоединялись простые люди, идущие по своим делам. Организованная группа, идущая с проводником, — лучшие попутчики. Кто знает, окажется случайный попутчик, похожий на купца, купцом или мошенником? Кто может сказать заранее, разбегутся десять крестьян при виде пяти разбойников, или окажут отпор? Или они сами и есть разбойники?

Надо сказать, что народ в то время был неторопливый, и путешественники в том числе. С уходившими в паломничество прощались, как будто расставались на всю жизнь. Обычным делом было по пути из пункта А в пункт Бе задержаться на недельку-другую в попутном пункте Це. Можно было заболеть и месяц-другой пролежать в монастырской лечебнице. Можно было остаться без денег и наняться за гроши, чтобы заработать на дорогу. Можно было влипнуть в историю, а это несложно в чужой стране с другими законами, и провести месяц-другой в тюрьме. Обычным делом было пережидать весенний паводок или сидеть зиму в горной деревне, ожидая, пока сойдет снег с перевалов.

В группе, с которой шли Патер и Бык, примерно треть из полусотни путников была просто попутчиками. В каждом городе кто-то присоединялся к группе, а кто-то оставался. Из тех, кто вышел в путь в Берлине, до первых деревень, где говорили по-итальянски, добрались всего семь человек. Среди них шестеро были паломниками в Рим, а один шел как раз в Феррону и как раз на тот самый турнир. Совершенно случайно этим попутчиком оказался кукольник Каспар, знакомый уважаемым читателям по 'Плохой войне'.

— Преподобие, помнишь этого мужика?

— Ну ты спросил! Это же Каспар, я его лет тридцать помню.

— Точно! У него еще пьеса такая смешная была про мужика с половиной лица и тетку с сиськами.

По пути Каспар давал представления почти в каждом городе, и паломники вскоре выучили наизусть его нехитрый репертуар, состоявший из нескольких коротких историй и одной длинной пьесы, для которой требовался помощник. Главными героями коротких историй были крестьянин Михель и мошенник Вюрфель, а длинная называлась 'Герр и Фрау Профос'.

— Что, Каспар, немецких земель тебе мало, пошел Италию покорять? — как-то спросил Бык.

— Да вот, жизнь заставила, — ответил Каспар, — старею я, не могу сам новых сказок сочинять.

— А про герра и фрау история разве старая?

— Прошлого года.

— И ты за год успел побывать и в Штирии и в Бранденбурге, и в Баварии, и в Саксонии, и в Мекленбурге, и в Швабии и в вольном городе Гамбурге?

— Эх… Кабы все мои коллеги были честными, я бы до сих пор по ярмаркам в Саксонии ходил. Люблю Саксонию. Так ведь не прошло и двух месяцев, как мою историю показывали в одной Саксонии трое. А еще через полгода кто-то до меня дошел аж до Мекленбурга и собрал все сливки. Ну я плюнул и пошел на юг.

На самом деле, Каспар не просто 'плюнул и пошел', а на собрании неофициальной 'гильдии бродячих артистов' потребовал себе хотя бы право премьеры своего спектакля в новом сезоне в Италии, если уж никто не хочет поделиться сборами с автором. Ему дали фору в три недели, и Каспар двинулся на юг. Поскольку самые большие сборы делались не с прижимистых местных жителей, а с приехавших тратить деньги гостей, самым выгодным местом в начале сезона выглядел турнир в Ферроне.

Долго ли, коротко ли, добрались и до Ферроны. В Ферроне паломников принимал старинный монастырь святого Мартина, располагавшийся в центре города. Друзья собирались прожить здесь неделю до турнира и всю неделю состязаний, поэтому по справедливости следовало бы сделать для монастыря что-то полезное в благодарность за хлеб и кров.

Проводник привел паломников в монастырскую часовню и предложим им помолиться, пока он сбегает за братом-госпиталием Бартоломео. Брат госпиталий (hostiliarius, hospitalarius), то есть странноприимный монах, был обязан оказывать прием гостям. В этом качестве он выступал как 'принимающий лично Христа'.

Стены и потолок в часовне были мастерски расписаны фресками на богоугодные темы. На видном месте был изображен сам святой Мартин, подающий нищему половину своего плаща. По легенде святой Мартин, будучи скромным странником, шел откуда-то куда-то под холодным дождем, завернувшись в мокрый плащ. На пути ему попался мокнущий нищий, и Мартин отдал нищему половину своего плаща.

Автор фрески эту сцену несколько приукрасил. Под ярким летним солнцем восседал на добротном рыцарском коне святой Мартин в сверкающих латах. На его пути возлежал нищий — полуобнаженный мускулистый красавец размером почти с коня. Плащ был небольшой, такие надевают с доспехами просто для красоты. Половины плаща нищему хватило бы примерно на носовой платок.

— Смотри-ка, Преподобие, а люди здесь любят жизнь! — прокомментировал картину Бык.

— Да, и живопись тоже, — ответил Патер.

— Эту фреску маэстро Горгонзола написал именно в таком виде по просьбе епископа, — вступил в разговор подошедший отец-госпиталий, — епископ сам позировал для святого Мартина.

Бартоломео считался самым праведным и самым умным монахом. Его слово было решающим в спорных вопросах нравственности и в толкованиях церковных уставов. При желании он мог бы пойти по стопам Савонаролы, навести в городе свой порядок и вписать свое имя в историю, но для этого он был слишком скромен. Его перу принадлежали несколько широко известных в узких кругах теософских работ.

— Вот здесь у нас часовня, здесь сад, здесь столовая, здесь жилье для паломников, — комментировал Бартоломео, жестикулируя, как указкой, свернутым в трубку листом бумаги, — Соседнее здание — дворец епископа, наш город уже больше ста лет является епископским. Вот этот купол — собор святого Павла. Мы строим его всем городом почти семьдесят лет и вскоре, даст Бог, закончим. Помочь на строительстве — богоугодное дело.

— Что надо делать? — спросил один из паломников, плотный мужик с мозолистыми руками.

— Внутри у нас уже идут службы, но роспись пока не закончена. Снаружи много отделочных работ, уже пора убирать строительный мусор, скоро привезут камень, и будем выкладывать мостовую.

— А повар вам не требуется? — наудачу спросил Бык.

— Повар? Конечно! — расцвел Бартоломео, но тут же прогнал с лица улыбку, — Повар это очень серьезная профессия, не каждому под силу.

— Можно подробнее? — заинтересовался Бык.

Бартоломео развернул свою 'указку'. Лист оказался объявлением 'Требуется повар'. Полный текст объявления, правда, был несколько больше.

'Повар должен быть человеком хорошей репутации и порядочного образа жизни.

Повар должен обладать смиренным сердцем, доброй душой, он источает милосердие, скупой к самому себе, щедрый к другим, утешение страждущих, прибежище больных; скромный и сдержанный, он будет щитом для бедных, отцом всей братии после келаря во всем, что от него зависит…

Повар должен охранять вход в покои священников, раздавать вино и пайки по четвергам в кельях, готовить пайки и овощи по тем дням, когда обедают в трапезной, выдавать каждому монаху запас салата и фруктов, навещать больных.

Повар должен следить за тем, чтобы его помощники не производили шума во время трапезы братии; чтобы посуда и кастрюли были чистыми, чтобы блюда, на которых подается кушанье, были тщательно вытерты, чтобы не запачкать скатерть'.

Бык смутился, но Патер хлопнул его по плечу и обратился к Бартоломео.

— Лучше него никого не найдете!

— Вы хороший повар? — строго спросил монах.

— Пока никто не жаловался, — скромно ответил Бык.

— Хлеб печь умеете?

— Пшеничный, ржаной, с дрожжами, без дрожжей, 'мортероль' на молоке, 'температус' в золе, бисквитный двойной выпечки, сваренный в воде, на пивной пене, слоеный, сладкие крендельки, соленые крендельки…

Бартоломео жестом остановил перечисление. Последние несколько претендентов в повара на этот вопрос отвечали 'ну-у вроде' или 'да, немножко'.

— Достаточно. А как бы Вы стали варить бобы?

— Вымою в трех водах и поставлю вариться. Сниму пену, выловлю и выброшу всплывшие и прилипшие к котлу бобы. Когда оболочки бобов начнут раскрываться, сниму с огня и остужу в трех водах, — на одном дыхании выпалил Бык, остановился и спросил, — Бобы чем-нибудь сдобрить?

— Только не мясом, — ответил Бартоломео.

— Тогда я сдобрю бобы свиным салом и некоторое время еще потушу, потом добавлю другие овощи, которые перед этим тщательно вымыты и отварены в кипящей воде, Сало нужно добавлять не в процессе варки овощей, а в самом конце. Бобы не следует солить, прежде чем они окончательно не сварятся, ибо в противном случае соль испарится.

Паломники сглотнули слюнки.

— Отчего же у вас нет повара? — спросил кто-то из группы.

— У нас никогда не было проблем с поварами, но на этот турнир собралось столько гостей и зрителей, что каждый, кто считает себя способным испечь хлеб или сварить бобы, нанимается за большие деньги готовить для рыцарей в турнирном лагере или для зевак в гостиницах.

Говоря это, Бартоломео внимательно смотрел на лицо Быка. Предпочтет ли этот человек пойти по стопам своих коллег, погнавшихся за деньгами, или останется поваром в обители? Но кандидат в повара и ухом не повел, по-видимому, деньги его не прельстили. Бартоломео оглядел толстяка внимательнее и заметил то, на что сразу не обратил внимания — борцовскую осанку, тяжелые ладони и толстые запястья, кинжал, выпиравший под паломнической накидкой, башмаки с разрезами по швейцарской моде. И два массивных перстня на руках, первый — золотой, тонкой работы венецианских ювелиров, с каким-то гербом, и второй — грубоватая потемневшая серебряная печатка со львом.

'Богатый швейцарец, бывалый наемник, мастер меча' — мысленно охарактеризовал нового повара Бартоломео. 'Владеет двумя-тремя мирными ремеслами, умеет читать и писать, может командовать несколькими десятками подчиненных' — предположил он с большой уверенностью. 'Идет в паломничество, ибо грешен. По-видимому, честен перед собой и перед Богом. Возможно, не прочь провести старость в монастыре', - уже с меньшей уверенностью. Вывод был 'Хорошо бы он остался у нас. Порядка стало бы больше'.

— Вас нам сам Бог послал. Я покажу Вас келарю, с завтрашнего дня сможете приступить к работе, — подвел итог Бартоломео.

Итак, паломники заночевали в Ферроне и почти все следующим утром отправились дальше. Бык попал на кухню. Патер взялся помогать живописцу, который работал над строящимся собором святого Павла. Маэстро Горгонзолу очень порадовал пожилой старательный подмастерье, выгодно отличавшийся от суетливых молодых послушников. Патер, не желая предаваться греху праздности, и не стараясь собирать с прихожан кучу денег, сам забивал гвозди у себя в церкви, чинил кровлю и обновлял роспись на стенах. Каспар же договорился, что заплатит за ночлег, а работать будет в городе. К полудню первого же дня он уже раскладывал на городской площади свой ящик и надрывал горло, собирая публику.

 

3. Сторона жениха, сторона невесты

Жил да был в маленькой комнатке с видом на внутренний двор простой парень из швейцарской глубинки Франц. Точнее, Франц-Непоседа, маленький такой, шустрый, от роду примерно двадцати лет. Отец его, швейцарский крестьянин, в военное время был пикинером, стоял обычно во втором ряду баталии, погиб в бою. Дед тоже был пикинером, стоял во втором ряду, погиб в бою, и прадед тоже.

Франц уже четыре года гордился своим почетным местом во втором ряду, пока год назад при штурме какого-то городка на задворках Священной Римской Империи не погибли почти все меченосцы, солдаты на двойном жаловании и командиры, то есть почти все, кто был старше двадцати пяти лет. Остались тогда от полноценной боевой единицы рожки да ножки, то есть больше тысячи голодных и злых молодых раздолбаев, привычных к оружию, но далеких от воинской дисциплины. Тогда-то Франц волей случая выбился в сержанты, а потом и на меченосца сдал экзамен. А через несколько месяцев, когда у нанимателя, его светлости графа Максимилиана де Круа, пропало желание участвовать в чужой войне, Франц получил предложение, от которого он не смог отказаться — возглавить гарнизон замка его светлости в составе сотни земляков-швейцарцев.

На сегодня у Франца-Непоседы было две главные проблемы. Точнее, у него было девяносто девять молодых здоровых проблем, которые сводились к двум. Вино и девки — вот что может привести к полной деградации любую иностранную армию, оказавшуюся во Франции. Даже если в этой армии всего сотня швейцарцев, и это никакой не оккупационный корпус, а всего-то гвардия нового графа де Круа.

Чем бы солдат ни занимался, лишь бы он… сильно устал. Франц изо всех сил старался не давать своим подчиненным расслабиться. Все спорные территории — межи, пруды, лужки, за которые крестьяне земель де Круа десятками лет вели тяжбы с соседями, стали поводом для войны. Война заключалась в том, чтобы поднять по тревоге гарнизон замка, быстрым маршем выйти к спорной территории и устроить маневры на глазах у соседей. Первые пару месяцев 'маневры' перерастали в мордобой и поножовщину, потом проблемы стали решаться мирным путем, потом соседи сразу отказывались от своих претензий. Браконьеры, ранее чувствовавшие себя в графских охотничьих угодьях как дома, тоже были поводом для боевых действий.

Ночи Франц проводил с местными женщинами. Иногда сразу с двумя. Слева блондинка, справа брюнетка. Хорошо быть комендантом замка!

Ба-бах! Дверь, распахнутая сильным пинком, ударилась об стену.

— Вставай, Франц, тебя ждут великие дела!

Франц еще не успев открыть глаза, понял, кто пришел и по какому делу.

— А, Марио, что там у тебя? — лениво протянул 'господин комендант', не открывая глаз.

— Франц! Комендант! Что это такое?! Ты же здесь главный! — подняла шум брюнетка.

— Только Марио открывает дверь ногой. Потому что он приносит мне развлечение, а остальным парням — работу, без которой они закиснут и впадут в спячку, — лениво объяснил Франц, потянувшись за одеждой.

— А Его светлость стучится? — фыркнула брюнетка, перебив открывшую рот блондинку.

— Его светлость посылает слуг, а слуги стучатся.

— Кто он такой, этот Марио? — язвительно спросила блондинка, натянув одеяло до подбородка и демонстративно не глядя в сторону двери.

— Старший егерь, — скромно ответил Марио и поправил шляпу левой рукой, демонстрируя три золотых перстня.

Франц сбросил одеяло на пол и спрыгнул с кровати. Обе женщины взвизгнули и прикрылись подушками. Блондинка обменялась с Марио многозначительными взглядами. Брюнетка стукнула ее по голове подушкой и демонстративно медленно принялась влезать в нижнюю рубашку.

— Это не браконьеры и не соседи, — итальянец ухмыльнулся, — Его светлость собрался на турнир и желает, чтобы его сопровождал отряд швейцарцев.

Франц наспех оделся, нацепил перевязь с мечом и с присущей ему быстротой выскочил за дверь.

— Вот так, девочки. Он уедет, а я останусь, — сказал Марио.

Брюнетка адресовала ему воздушный поцелуй. Марио сбросил дублет и плюхнулся на освободившееся место в середине постели.

Примерно в это же время где-то в Тироле.

Двое рыцарей заканчивали ужин и дружескую беседу. Первым из них был случайно не убитый в 'Плохой войне' Доменико ди Кассано, крупный мужчина в самом расцвете сил. Второй принадлежал к старшему поколению, выглядел солидно и куртуазно, как и подобает убеленному сединами прославленному рыцарю. Он был известен под псевдонимом Бертран фон Бранденбург, а в прошлогодней 'Плохой войне' отметился как советник у командования одной из сторон.

— Как вы думаете, дядюшка, будет на турнире в Ферроне Максимилиан фон Нидерклаузиц?

Доменико допил свой бокал вина и откинулся на спинку стула, вытянув ноги. Человек, которого он назвал 'дядюшка', задумчиво улыбнулся и поправил спадавшую на глаза прядь седых волос.

— Да, Доменико, он обязательно будет. Я попросил герольдов отправить и ему предложение. Только теперь он будет выступать в цветах супруги, графини де Круа.

— А я-то думал, ты не простил ему того предательства. Хотя, по-моему, не такое уж это и предательство. Кто-то же отравил его отца, а вы до сих пор не удосужились выяснить, кто и почему.

— Ну что ты, конечно не простил, — замечание про предательство осталось 'незамеченным', - Но я подумал, вдруг тебе будет интересно снова с ним сразиться. Если, конечно, он не нападет на тебя с ножом из-за угла, как на Антуана Бурмайера.

— Дядюшка, не передергивай. Мы же все читали дневник покойного де Водемона. Там был честный бой, лицом к лицу.

— Честный бой? Разве можно попасть человеку в глаз броском кинжала? Да еще и с первой попытки?

— Эка невидаль! — фыркнул Доменико, — дайте мне кинжал, и я попаду.

Доменико подозвал пажа и потребовал принести кинжал. Паж бросил взгляд направо-налево и снял подходящий клинок со стены, увешанной оружием.

'Дядюшка' скептически оглядел кинжал и ехидно предложил в качестве мишени небольшую сливу, размером примерно с глаз.

— Вот, — многозначительно поднял вверх палец Доменико, — самая главная ошибка. Не обязательно попадать именно в глазное яблоко. Достаточно попасть в глазную впадину черепа, а она намного больше.

Доменико обвел пальцем по контуру бровь-скула-нос.

— Так что мишенью мы возьмем вот это вареное яйцо.

— Ну давай, попади в яйцо с пятнадцати футов.

— С пятнадцати? Водемон писал, что Антуан как раз замахнулся мечом. Насколько я знал Антуана, он бы не стал замахиваться попусту с такого расстояния, с которого не смог бы ударить. Футов восемь, и то много.

Паж встал примерно в восьми футах от Доменико, поставил яйцо на горлышко бутылки и поднял бутылку вверх, выше человеческого роста, хотя и ниже головы всадника. Доменико подбросил на ладони кинжал и ловким броском сбил яйцо с бутылки. Паж быстро поднял яйцо и кинжал и положил на стол. Несмотря на то, что яйцо не было прибито к стене или разрублено пополам, на нем четко был виден след от острия, а на лезвии кинжала остались следы желтка.

— Какой же рыцарь в молодости не играл в ножички, — спокойно прокомментировал Доменико, — вот этот паж попал бы не хуже.

Паж смутился, но кивнул. Он, как и почти все ровесники, увлекался метанием ножей и мог бы попасть с десяти футов в яйцо восемь раз из десяти.

— Ладно, не будем об этом, — свернул разговор 'дядюшка', ты мне обещай, что сразишься с этим Максимилианом до того, как его убьют Бурмайеры.

— Обещаю, дело нехитрое. А кто будет от Бурмайеров? Неужели Грегуар?

'Дядюшка' поморщился, как будто прожевал лимон, фаршированный барбарисом. В незапамятные времена упомянутый Грегуар Бурмайер придумал ему обидное прозвище 'Бастард Бранденбургский', которое вскоре превратилось в 'Бе-Бе', почему-то в таком виде прижилось и пошло в народ. Разногласий у них и тогда хватало, а этот случай стал последней соломинкой, которая сломала шею мирному сосуществованию. С тех пор эти почтенные джентльмены предпочитали не встречаться в свете, воевать по разные стороны фронта и жестко критиковать друг друга по любому поводу.

Бе-Бе имел репутацию консультанта по вопросам рыцарской морали и нравственности, непревзойденного знатока традиций и прецедентов, дамского угодника и куртуазного поэта. Грегуар, напротив, слыл грубым солдафоном, торгашом и самым некуртуазным рыцарем в центральной Европе, ему приписывали авторство некоторых особенно неприличных солдатских песен. Он был настолько некуртуазен, что ему прощали то, за что других вызвали бы на дуэль, а то и прибили бы на месте.

— Ты знаком с этим… — 'Дядюшка' поморщился, как будто наступил на дохлую крысу.

— Антуан ранил меня и взял в плен. Пока я отлеживался в их лагере, наслушался историй. За глаза Грегуар у них любимый комический персонаж, одновременно Михель и он же Вюрфель. Но в глаза его уважают, говорят, что умен и расчетлив. Правда, я его ни разу не видел. Потом я уехал лечиться домой, а выкуп передал через посредника.

— Ты ушел от ответа, Доменико. Я надеюсь, ты вызовешь этого де Круа и убьешь?

— Будь уверен, вызову. Бог даст, и убью.

Примерно в это же время где-то в баварской глубинке.

— Я тоже оплакиваю своего брата и племянника, но, в отличие от тебя, не считаю, что я должен все бросить и выйти на этот дурацкий турнир на потеху толпе и на суд тупым блондинкам.

— А я все-таки намерен участвовать в турнире, Грегуар, и тебе придется с этим считаться.

— Есть одно препятствие, Ганс, и это, черт побери, не я. Ты сам отлично знаешь, что раз твоя мать была… — Грегуар пропустил неприличное, но точное определение, — …то на турниры тебе путь закрыт.

Оба собеседника выглядели как близкие родственники. Почти одинаковые тяжелые лбы и массивные подбородки, глубоко посаженные серые глаза, толстые носы с синими прожилками. Первому на вид можно бы было дать лет пятьдесят, но, если учесть прямо-таки на лице написанный нездоровый образ жизни, следовало бы внести поправку лет этак в пять. Второй выглядел лет на сорок, но, судя по пышущей здоровьем мускулистой фигуре, мог быть и старше.

Первым был Грегуар Бурмайер, родной дядя покойного Антуана. После гибели Антуана и его отца при штурме Швайнштадта он стал единоличным владельцем семейного бизнеса, который в переводе на современный язык назывался бы 'Кадровое агентство Бурмайер и Бурмайер'. Братья поставляли в армии центральной Европы пехоту и конницу мелким и крупным оптом. Бизнес был поставлен на поток. Получив патент, например, капитана, член семьи, используя многочисленные знакомства и родственные связи, комплектовал фейнляйн солдатами и офицерами, а потом продавал патент вместе с фейнляйном любому заинтересованному лицу. Бурмайеры нанимали швейцарцев в Унтервальдене, ландскнехтов в Швабии, конных копейщиков в Баварии, фламандских арбалетчиков, чешских алебардьеров, албанских страдиотов и вообще любого желающего.

Говорили, что Грегуар ненавидит весь мир, а мир в ответ ненавидит его. Дожив до кризиса среднего возраста, который определяется тем моментом, когда возрастающая кривая доходов пересекается с нисходящей кривой потенции, он не мог похвастать ни внешней красотой, ни здоровьем. Кроме обычных для военного человека шрамов, у него была плохо сросшаяся после перелома левая рука, постоянный простудный кашель и ревматизм, преждевременная седина и далеко не полный комплект зубов. Все эти неприятные мелочи, однако, не мешали Грегуару разбираться в тактике и стратегии, финансах, боевых искусствах и демонстративно плевать на все остальное.

Второго звали Ганс, но обычно к нему обращались 'мейстер'. Грамотный читатель из последних двух реплик уже понял, что Ганс был незаконнорожденным сыном кого-то из предков Грегуара. Не будучи рыцарем, Ганс посвятил жизнь не семи рекомендованным для рыцаря искусствам, а всего одному — фехтованию. Достиг больших успехов и последние много лет готовил к взрослой жизни всех юных Бурмайеров. Антуан был его лучшим и любимым учеником. Читатель, наверное, представляет, как выглядят тренеры по боевым искусствам. Средний рост, косая сажень в плечах, руки толщиной с ноги, шея шире головы, пудовые кулаки, пара пудов жира, равномерно распределенного по телу. Собственно, поэтому Грегуар и сдержал свои эмоции в последней реплике.

Родственники беседовали, прогуливаясь по краю широкой поляны, на которой около двух сотен алебардьеров тренировались в перестроениях по сигналам трубы и барабана.

— Я договорился с Людвигом-Иоганном, — продолжил Ганс, — Он ни на турнирах, ни на войне в жизни не был, и никто там его не знает. Поеду под его именем.

— Думаешь, тебя, — Грегуар смерил взглядом родственника и громко высморкался, — примут за благородного человека?

— Тебя же принимают, — усмехнулся Ганс.

Пару минут шли молча, не пытаясь переорать барабан и сержантов. Когда строй повернулся и все умолкли, Грегуар сказал:

— Тебе нужен будет чертов оруженосец. Настоящая благородная задница, а не выходец из городского дерьма. Даже для меня будет слишком некуртуазно привезти на турнир этим чистоплюям фальшивого рыцаря с фальшивым оруженосцем.

Ганс пожал плечами.

— Предложу кому-нибудь из учеников. Есть толковые ребята с мало-мальскими титулами, но бедные, как церковные мыши.

— Это кто?

— А вон тот, хотя бы, с птицей, — Грегуар указал на невысокого паренька, стоявшего среди леса алебард на месте фельдфебеля. Доспехов на нем не было, только гербовая накидка с вышитой птицей.

Грегуар ответил не сразу, а в следующей паузе между командами, присмотревшись к поведению предполагаемого оруженосца и не найдя ничего предосудительного.

— Не нравится мне эта идея. Если тебе надо кого-то отправить к чертям в котел, почему нельзя сделать это как-нибудь потише, без этой сраной показухи. Замочи ты его в сортире и не позорься перед всем честным народом, изображая из себя чертова Зигфрида.

— Антуан был моим лучшим учеником, — спокойно ответил Ганс, привыкший к манерам родственника, — Прежде всего, я хочу знать, кто такой этот Максимилиан фон Нидерклаузиц — де Круа, и кто его учил. Только во вторую очередь я хочу его убить. Так что, я надеюсь, он доживет до поединка?

— Надейся. В тот раз ему просто повезло, а Антуану нет. Не ищи мастерства там, где все объясняется удачей.

— Я верю в мастерство, — гордо сказал учитель фехтования, глядя на принявших боевую стойку пикинеров, а не на Грегуара, — Я не верю в удачу. И по тебе, Грегуар, видно, что ты больше веришь в себя, чем в случайные обстоятельства, по недоразумению называемые удачей.

Примерно неделей позже. На окраине Неаполя.

Кабак 'У белой горячки' никогда не претендовал на респектабельность. Его посетителей это совершенно не беспокоило. По крайней мере, штаны не прилипали к лавкам, а свечи давали достаточно света, чтобы разглядеть количество и номинал монет. На еду смотреть ни к чему, ее можно и по запаху найти, и на ощупь. Его светлость граф де Креси чувствовал себя в таком неподходящем месте вполне привычно, он не первый раз прибегал к услугам сомнительных личностей и явных преступников. Он давно уже пришел к выводу, что не стоит позориться, изображать из себя 'неприметную личность'. Согласитесь, глупо бы выглядел мастиф, прикидывающийся уличной шавкой.

Де Креси, не снимая шляпу, прошел в дальний угол, бросил на стол монету и сделал заказ подбежавшей девчонке.

— Уберись отсюда и близко не подходи, пока я не уйду.

Вслед за ним вошел человек, в одежде которого сочетались амбиции дворянина и желание не сильно выделяться в трущобах. Со стороны графа было не очень логично поворачиваться к этому типу спиной, но где вы видели, чтобы графы пропускали в дверях всякую сволочь.

Граф не стал утруждаться светской беседой, а сразу заговорил по делу.

— Едешь в Феррону.

Собеседник, выглядевший не то как дворянин, не то как солдат, не то как разбойник, поморщился. Не любил он эту Феррону. К тому же, в Ферроне намечался турнир, значит, город будет полон рыцарей.

— Встречаешь там супружескую пару. Путешествуют, скорее всего, как супруги де Круа, но могут и под любым другим именем. Ему на вид лет двадцать, рост футов шесть, но выглядит выше, потому что здоровый как бык.

— И все? — Собеседник состроил недовольную рожу.

— Я его не видел. Зато вот ее портрет, — де Креси выложил на стол свернутый в трубку портрет маслом примерно фут на полфута. Портрет, похоже, был вырезан из более крупной картины.

— По такому описанию и за такое время я их не успею перехватить в пути.

— Не надо. С ними будут от тридцати до восьмидесяти швейцарцев. Твоя задача — прибыть в Феррону заранее и все подготовить. Его надо будет убить, ее — похитить.

— Убить рыцаря во время турнира? Граф Фальконе тяжел на руку. Он с меня шкуру сдерет. Так будет дороже. Да и полста швейцарцев это сила.

— Устроишь несчастный случай. На турнирах не редкость. Или спрячешь тело на пару дней. Успеешь унести ноги. Не так уж это все и сложно.

— Как я унесу ноги с похищенной дамой? То есть, унесу, конечно, но это будет дороже.

— Даму я у тебя заберу. Это моя племянница, так что вы там поосторожнее. Пылинки с нее сдувать не надо, но чтобы была живая и здоровая.

— Какие-нибудь подробности?

— Остальное в Ферроне.

— Мне надо будет собрать всю банду, тридцать рыл. И без аванса пальцем не шевельну.

Де Креси выложил на стол мешочек с монетами.

— Сто. Серебром.

Бандит смахнул кошель со стола до того, как граф успел договорить 'сто'. Граф встал и быстро вышел. Бандит щелкнул пальцами, подзывая трактирщика из-за стойки.

Как правило, благородный человек предпочтет не иметь дела с явным преступником. Как правило, для грязных дел у благородного человека есть специальные люди, чуть менее благородные. Преступник, конечно, замечательно умеет грабить и убивать, на то он и преступник. Но преступник, безусловно, ненадежен. Он не может, подобно приличному человеку, обеспечить выполнение договора клятвой на кресте. То есть, физически он, конечно же, способен, но кто же ему поверит. Ведь если бы он хоть немножко уважал Господа, он бы не был преступником, верно?

У преступника нет репутации, которую приличный человек боится потерять. Преступнику совершенно наплевать, если в обществе его назовут трусом или нарушителем клятвы. Да он вообще за честь должен считать, если про него что-то скажут в благородном обществе, невзирая на контекст.

Преступник не имеет родственников, которых можно бы было взять в заложники, недвижимости, которую бы можно было у него отобрать, сеньора, которому можно бы было на него пожаловаться. У преступника нет имени, зная которое, его можно отлучить от Церкви. Даже смертью его не напугать. Стали бы вы бояться смерти, будь у вас такая жизнь?

С другой стороны, преступникам было не так уж выгодно связываться с рыцарями. Ведь если рыцарь задумал какую-нибудь гадость, которую не берется сделать сам, значит дело очень скверное и очень рискованное, потому что убивать и грабить рыцари и сами неплохо умеют. То есть, такое дело стоит больших денег. А как преступник может убедить рыцаря заплатить оговоренную сумму? Надо совсем из ума выжить, чтобы, не будучи рыцарем, с рыцаря что-то требовать. Рыцари свои обязательства перед простолюдинами в грош не ставят, будь простолюдин даже и банкиром, который на порядок богаче оного рыцаря.

Однако же, дворянам приходилось иногда поручать некоторые дела явным преступникам. Опасно посылать на противозаконное дело человека из своей свиты, которого кто-нибудь сможет опознать. Не говоря уже о том, чтобы привозить личную армию и устраивать акции на чужой территории во время турнира, когда даже войны приостанавливаются.

Де Креси некоторым образом повезло. Человек, известный в Неаполе как 'Винс', когда-то был у него 'менее благородным порученцем по грязным делам'. Выполнил дел немало, но попал на родине в историю, отправился вместе с сеньором на Итальянскую войну короля Франциска, по окончании войны предпочел остаться в Неаполе. Во Франции под присмотром де Креси жили родители и сестры Винса. Винс поддерживал отношения с семьей, чтобы было куда вернуться, если в Италии вдруг станет тяжело. Таким образом, у де Креси были рычаги воздействия на Винса, но и Винс мог тянуть деньги из де Креси, поскольку выбора у нанимателя не было.

Винс не пришел в восторг от предложения де Креси. Вообще, 'приходить в восторг' не было ему свойственно. В самом деле, ехать в мерзкую Феррону, которая еще с последней войны наводила на мрачные воспоминания… С невыполнимой миссией, даже с двумя. Зато куча денег, которую мог отвалить нежадный и чрезвычайно заинтересованный де Креси… И в Ферроне можно кого-нибудь ограбить, не сильно скрываясь, и смыться из города навсегда.

Как уже упоминалось, Винс был похож на дворянина, на разбойника и на солдата. Он был надменен, как дворянин, спину ни перед кем не гнул и смотрел на неблагородный народ сверху вниз. Вел себя 'по благородному': ел с ножом и вилкой, не пил из горла, грязные руки вытирал не об штаны, а в чистую тряпицу. Черные седеющие волосы, усы и бородку Винс подстригал в стиле профессиональных солдат, коротко и вызывающе. В одежде предпочитал универсальность и добротность, чтобы в любое время принять бой или вскочить на коня и исчезнуть из города с тем добром, что при себе. Разбойника в нем могли заподозрить по манере класть руку на эфес и оглядываться, входя в помещение. Солдат свою жизнь либо не ценит, либо вверяет на попечение Господа, потому о ней не особенно заботится. Дворянин жизнь любит и ценит, но гордость заставляет его забывать об 'оценке рисков', 'потенциальных противниках' и 'просчете вариантов отступления'.

Профессиональным заболеванием Винса была хроническая паранойя. Он не доверял никому и ничему, не верил никаким прогнозам и аргументам. Был убежден, что все люди заведомо врут и говорят правду или случайно или под пыткой. Недостаток информации Винс восполнял приметами, знаками и предсказаниями, свободными от человеческого фактора. Хорошим аппетитом из-за брезгливости он не отличался, потому при довольно высоком росте был тощ как жердь, с длинными жилистыми руками и ногами.

Примерно в это же время, плюс-минус неделя.

Шарль-Луи де Круа, еще один претендент на имение Шарлотты, так и не смог сочинить сколько-нибудь реальный план борьбы за наследство. В отличие от конкурента по линии де Креси, он не имел ни карманных преступников, ни порученцев по грязным делам. Связями в такой степени, чтобы подготовить интригу в Ферроне до начала турнира, он еще не оброс. Зато он был мужчиной в самом расцвете сил, поэтому полагался на твердую руку и верный меч, на личную гвардию в сорок человек, на галантность и обаяние, и особенно на удачу и Божию милость.

Перед собой Шарль-Луи отправил секретаря, чтобы тот составил подробный отчет о раскладе сил в Ферроне, о возможных союзниках, своих и 'этого самозванца'. К моменту прибытия Шарля-Луи в Феррону секретарь составил список врагов 'самозванца де Круа' из тридцати трех фамилий, возглавляли который Бастард Бранденбургский и Грегуар Бурмайер. Список потенциальных союзников 'самозванца' был пуст. Даже его родной брат туда не попал.

По приезде Шарль-Луи еще раз перечитал список и потребовал подробный доклад о политике на турнире.

— Докладываю, Ваша светлость, — радостно начал секретарь, — задание выполнил, информацию собрал. Больших партий на турнире три — подданные короля Франциска, подданные императора Максимилиана и рыцари из Венеции, Папской области и ближайших окрестностей, а также из земель, в последнее время занятых французами.

— Они же друг с другом постоянно воюют! — удивился Шарль-Луи.

— Но сейчас войны нет, а турнир всегда был территорией мира. Потом, они все друг другу какие-нибудь родственники, пусть и дальние. А французам и немцам — не родственники.

— Что, подданные императора тоже объединились? Они же друг друга терпеть не могут. У него же десятка два разных земель, каждая со своими законами и своим языком.

— Если бы приехали от всех земель поровну, конечно бы не договорились. Но сколько-нибудь значимых партий у них всего две, а остальных — каждой твари по паре. Грегуар Бурмайер и Бастард Бранденбургский друг друга на дух не переносят. Бурмайер почему-то собрал всех друзей и знакомых, а от них уже пошел по немецким землям слух, что турнир в Ферроне чуть ли не событие века. Тогда Бе-Бе из вредности собрал всех своих, чтобы утереть нос Бурмайеру. Стоит ожидать, что остальные немцы еще до начала турнира присоединятся к первому или второму.

— Хорошо поработал. И в чем между ними разница? К кому прибьется наш самозванец? Разницы между ними до недавнего времени не было никакой. Но, когда приехал Бе-Бе, а он у них там светоч куртуазии, его соратники стали все из себя такие галантные и сахарные. Тут и так не турнир, а театр какой-то и все из себя что-то изображают. Кто мясников оденется, кто студентом, кто епископом… Только что женщинами не прикидываются. Им в пику люди Бурмайера назвались 'раубриттерами' и в манерах подражают Грегуару.

— Да в нем же куртуазности не больше, чем в куче навоза! Неужели вместо одного хама стало сто?

— Нет, Ваша светлость, — секретарь вздрогнул, представив такую картину, — они же на самом деле нормальные люди. Получается такая дружеская пародия на него. Дамам нравится.

— Судя по списку врагов, наш ни к кому из них не присоединится.

— Совершенно верно, Ваша светлость.

— Могут ли у него быть союзники среди французов?

— Теоретически да, но маловероятно. Его никто даже не знает. Ни друзей, ни родственников у него во Франции нет. И женат он на женщине с очень сомнительной репутацией.

— Здесь подробнее. Про сестричку что-то говорят в свете?

— Говорят, Ваша светлость. В мужских кругах ее подозревают в убийстве мужа. Очень сомнительным всем представляется то, что у нее и с родственниками конфликт. Говорят, что она подкупила судью.

— Да уж, судья тогда выдал, конечно. Где это видано, чтобы на опеку вдовы требовалось ее согласие?

— Были прецеденты, Ваша светлость, — сказал секретарь и втянул голову в плечи.

— К дьяволу прецеденты! — вскричал Шарль-Луи и бросил в секретаря ложкой. Не попал.

— С Вашего разрешения продолжу, — поторопился отвлечь внимание секретарь, — а в женских кругах ее считают несчастной жертвой мужских интриг и всячески сочувствуют.

— А ее мужа?

— По правде сказать, ей не завидуют. Говорят, что титул у него мелкий, образования никакого, куртуазии не обучен, да еще и немец. Но рекомендовать его ни одна французская дама не будет, чтобы не обижать 'несчастную Шарлотточку'.

— Черт с ними. Среди итальянцев у них какая репутация?

— Многие заинтересованы. С подачи немцев про него ходят легенды, какой он негодяй и чудовище. Для местных это как комплименты.

Шарль-Луи отпустил секретаря, немного подумал и пришел к выводу, что союзников надо искать среди немцев. Не Грегуар, так Бе-Бе что-нибудь предложат. А еще лучше вызвать этого самозванца на поединок с острым оружием и убить. Пусть он там у себя и имеет какую-то репутацию, но немецкому рыцарю до французского так же далеко, как пиву до вина.

 

4. Вопросы богословия и самозащиты

Насколько мы помним, Бык сразу по прибытии устроился поваром в монастырь, а Патер взялся помогать живописцам, работающим над росписью стен.

Руководитель проекта, маэстро Горгонзола жил и работал во Флоренции, а в Ферроне бывал периодически, когда в бюджете епископства появлялись деньги на строительство собора. Первые фрески появились еще лет десять назад, к турниру епископ планировал закончить стройку, но на момент начала турнира работы над собором оставалось еще месяцев на пять.

Живописец отличался живостью характера, бережливостью к краскам и инструментам и нетерпимостью к лентяям и халтурщикам. Пожилой старательный подмастерье пришелся ему очень даже по душе. В три дня Патер успел побывать штукатуром, мойщиком кистей, смешивателем красок и грунтовщиком. На четвертый день маэстро начал поручать ему самостоятельную работу над деталями пейзажа и персонажами второго плана, а через неделю Горгонзола подарил Патеру несколько больших листов хорошей бумаги и предложил сделать наброски на библейскую тему.

Швейцарец с энтузиазмом взялся за работу, и вскоре представил свой эскиз триптиха для алтаря. Художник не сразу нашел время рассмотреть эскизы как следует, а когда нашел, схватился за голову и вызвал для консультации отца Бартоломео.

— Вот, Бартоломео, полюбуйся, — живописец поднял со стола эскизы Патера.

На левой части триптиха были изображены несколько библейских сюжетов. Бартоломео недоуменно поднял бровь — Иисус, стоя перед апостолами, воодушевленно поднимал правой рукой большой крест. На то время, не знавшее сюрреализма и абстракционизма, Иисус, благословляющий апостолов крестом, — нонсенс вроде Ленина, выступающего с мавзолея.

При повторном рассмотрении крест оказался седельным мечом нюренбергского дизайна. Для тех, кто сразу не понял, под Иисусом на ленточке вилась надпись 'Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч'.

В другом месте перед сыном Божьим преклонил колено на рыцарский манер по-видимому, святой Петр, протягивая ему пару легко узнаваемых швейцарских двуручных мечей. Комментарий внизу гласил 'Господи! вот, здесь два меча'. После этого уже не удивительно было, что все персонажи, кроме Иисуса, носили разрезные дублеты по военной моде, а некоторые щеголяли и доспехами.

Также Патер не прошел мимо единственного эпизода, когда Иисус применил физическую силу. В вольной интерпретации изгнание торговцев из храма по масштабам напоминало еврейский погром. Торговцев Патер, конечно же, писал с местных ростовщиков.

Четвертый сюжет был, по-видимому, посвящен Тайной Вечере. Христос стоял между двумя вооруженными бандами на фоне стола, уставленного бутылками и закусками. Один из вооруженных людей справа только что отрубил ухо одному из оппонентов слева.

Среди чудес присутствовали также превращение воды в вино, чудо о пяти хлебах и спасение симпатичной блудницы от побивания камнями.

— Да-а… — только и смог вымолвить Бартоломео.

— Что 'да', Бартоломео? — спросил Горгонзола, — Я понимаю, что здесь что-то не так, но не могу понять, что именно. Про все, что я здесь вижу, я читал в Евангелиях.

— Знаешь что? Или читай Евангелия полностью, или вообще не читай.

— Прихожане, как ты сам отлично знаешь, не читают вообще. Представь, что я простой прихожанин, и объясни, в чем тут дело.

Бартоломео замер, как громом пораженный. Прихожане, за редким исключением, Библию не читали, а о ее содержании узнавали из проповедей сомнительной грамотности приходских священников и умеренно профессиональной росписи церковных стен и алтарей.

— Здесь все не так! Здесь все Святое Писание сводится к еде, вину и мордобою. И еще эта баба полуголая тут пририсована! Христос учил добру и справедливости. Где здесь об этом? Посмотри, чему учит людей такая картина?

— Ну ладно, а что ты скажешь про центральную часть?

Горгонзола вынул из рук монаха первый лист и продемонстрировал ему второй. Центральная часть триптиха изображала распятие. Здесь Патер обошелся без подтасовок, но существенно сместил акценты относительно традиций. Принято было писать Иисуса страдающим, а под крестом изображать торжествующих негодяев в парадных экзотических доспехах. Здесь же Христос сурово взирал с высоты креста на испуганных грешников у подножия Голгофы. Грешники у Патера всегда получались очень правдоподобно. Сверху вилась лента с надписью 'Он вернется'.

— Эээ… — растерялся Бартоломео. Как ни посмотри, сын Божий выглядел достойно, пусть и не совсем канонически. Ограничений насчет отрицательных персонажей вокруг распятия традиция не предусматривала. Надпись тоже была неоспорима. Добрые католики не должны сомневаться во втором пришествии.

— Я не пойму, в чем дело, но здесь тоже что-то сильно не так, — прокомментировал Горгонзола.

— Сцена распятия всегда предполагала изображение страдания, — ответил Бартоломео, — Сын Божий страдал за людские грехи. Если исключить страдание, что остается? Умер, воскрес и обещал вернуться?

— Мечта каждого рыцаря. Им понравится.

— Мечта каждого грешника, который боится смерти и готов отказаться от загробной жизни ради того, чтобы доделать свои жалкие делишки в жизни земной.

— Хм… А ведь я бы сам не догадался, — потер переносицу Горгонзола.

— Такие, как он, проживают жизнь и не догадываются. Наверняка считают себя добрыми католиками и уверены, что попадут в рай.

Третий лист раскрывал тему второго пришествия. Из правого верхнего угла в левый нижний двигалась армия праведников, вооруженных пиками и алебардами. В строю на местах фельдфебелей виднелись ангелы, узнаваемые по крыльям и белым одеждам. Перед строем шествовали архангелы с двуручными мечами. Мечи, как и все прочее оружие и доспехи на картине, были нарисованы с реальных прототипов. Командовал армией, по-видимому, архистратиг Михаил, вооруженный огненным мечом. Рядом с ним находился, по-видимому, Гавриил, державший в руках трубу, поразительно похожую на 'Корову Унтервальда'. А вот барабанщиков в Писании не было, поэтому третьим в компании главнокомандующего оказался здоровый мужик с ландскнехттроммелем.

В левом нижнем углу толпились грешники, вооруженные чем попало, многие с огнестрельным оружием. Грешников воодушевляли смешные толстенькие черти и страшноватые черные рыцари с горящими глазами.

Ангелов Патер никогда не видел, поэтому срисовывал их по памяти с известных картин итальянских мастеров. Благостное впечатление немного портили оружие и доспехи. Зато все остальные персонажи были изображены в привычной карикатурной манере. Выглядело это так, будто черти и черные рыцари — плоть от плоти этого мира, а ангелы здесь чужие.

— Типично швейцарский взгляд на жизнь, — вздохнул Бартоломео, — 'хорошие' только в простых доспехах и с древковым оружием, а 'плохие' — либо рыцари в латах, либо аркебузиры, либо вовсе не пойми кто.

— Эт точно, — согласился Горгонзола, — швейцарцев я на своем веку повидал немало. Что делать-то с ним?

— Да ничего не делать. Главное — не давай ему самостоятельно сюжеты придумывать. Что у него хорошо получается?

— Грешники всякие, черти, ландскнехты…

— Вот их пусть и рисует. Кстати, а чем он занимается у себя в Швейцарии? Он ведь ремесленник?

— В жизни не угадаешь. Он священник.

Выйдя из мастерской, Бартоломео обеспокоился, не заразит ли этот боевой поп своим видением Писания кого-нибудь из постоянного населения монастыря. Он поговорил еще с несколькими коллегами и убедился, что его опасения не напрасны.

Швейцарцы не скрывали своего боевого прошлого. Напротив, и Патер и Бык при случае с гордостью рассказывали смешные и страшные анекдоты из военной жизни, накопившиеся за добрых сорок лет. Юные послушники и молодые монахи внимали, раскрыв рты, что не могло понравиться некоторым старшим товарищам. Несмотря на то, что кровавый водоворот жизни в Средние века не обходил стороной ни церкви и монастыри, ни духовных лиц от послушника до Папы, принято было считать, что путь к Богу и путь меча ведут в разные стороны.

Еще в течение первой недели к Патеру и Быку начали обращаться молодые паломники, послушники и даже монахи с просьбами обучить их основам обращения с оружием. Одной из причин повышенного интереса к боевым искусствам стали несколько разбитых носов и выбитых зубов вследствие роста преступности, который неизменно сопровождает массовые мероприятия. В итоге дня три назад новый повар и помощник живописца собрали желающих в укромном уголке хозяйственного двора и дали первый урок самообороны, за которым последовали и второй, и третий, с увеличением числа участников.

Бартоломео без труда догадался, что первую скрипку в уроках самообороны играет новый повар, у которого боевой опыт только что на лбу не написан, и решил провести с ним профилактическую беседу о спасении души. На кухне поварята сказали, что 'дядюшка Бык' раздал всем указания и ненадолго вышел в заднюю дверь по своим делам. Через заднюю дверь Бартоломео попал на хозяйственный двор.

Территория монастыря с севера была ограничена горной террасой, сверху на которой пролегала улица Богачей. Склон был почти отвесный, по нему пятнами расположились островки зелени. Монахи ради экономии места и стройматериалов возвели несколько легких хозяйственных построек вплотную к склону. В ряд выстроились склады стройматериалов, стойла для скота, курятник, сарай с дровами и еще какие-то коробки с дверцами. Пространство между этими строениями и сросшимися за несколько столетий каменными основными помещениями монастыря называлось хозяйственным двором.

Повар нашелся между двумя большими сараями. Вокруг него собрались в кружок полтора десятка молодых послушников и паломников. Здесь же на лавочках сидели несколько старинных и уважаемых обитателей монастыря, среди них библиотекарь, плотник и старший певчий. В их компании Безумный Патер был уже за своего. Он сидел посередине и держал на коленях большую миску с орешками, которыми угощал всех соседей.

Бык показывал какой-то прием молодому монаху. Учитель и ученик встали лицом друг к другу и положили руки друг другу на плечи.

— Смотри вниз, — сказал Бык, — сначала надо противника чуть-чуть раскачать, потом бьешь правой ногой под его правое колено.

— Ногу не ставишь, сразу бьешь под левое колено.

— Теперь отталкиваешься носком от земли и колено взлетает врагу в челюсть.

— Потом хлопаешь ладонями ему по ушам.

— Захватываешь обеими руками за голову и добиваешь коленями в лицо.

Каждую фразу Бык иллюстрировал соответствующими движениями.

— Сейчас то же самое, как оно бы выглядело в бою.

И швейцарец показал прием с полной скоростью и без остановок. Ученики ахнули. Зрители одобрительно кивнули и забросили в рот по орешку.

— Разбились на пары и медленно попробовали, — приказал Бык и отошел к зрителям.

Парни начали было повторять прием, но Бартоломео прервал занятие.

— Это возмутительно! Чем вы занимаетесь! Как вам не стыдно!

Ученики растерялись. Бык бросил на Бартоломео удивленный взгляд. Зрители хмыкнули и забросили в рот еще по орешку.

— К вам тоже относится! — обратился Бартоломео к зрителям, — Как вы можете спокойно смотреть на это безобразие!

Зрители посчитали вопрос риторическим и скромно пожали плечами, дожевывая орешки.

— А Вы! Чему Вы учите молодежь! Разве к лицу повару заниматься мордобоем!? — повернулся Бартоломео к Быку.

— Да, к лицу, — спокойно ответил Бык, — и не мордобоем, а борьбой.

— Кто Вам разрешил?

— Бог.

— Бог? Лично Вам, всем присутствующим вместе или по отдельности? Я попрошу епископа выгнать из монастыря всех, кто участвует в подобном непотребстве! — искренне возмутился госпиталий.

— В принципе, и Вам тоже, — сказал Бык, нисколько не растерявшись, — и вообще всем добрым христианам.

— Объясните, — Бартоломео подошел к Быку на расстояние шага и вытянутой руки. Зрители потянули руки за очередными орешками.

— И остался Иаков один, — неожиданно произнес Бык на латыни, — И боролся Некто с ним до появления зари. И, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним. И сказал: отпусти Меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твоё? Он сказал: Иаков. И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь.

Орешки посыпались на землю. Бартоломео икнул. Бык внутренне восторжествовал. Пару дней назад он, не особо надеясь, попросил учеников найти в Библии что-нибудь про борьбу, потому что в интерпретации Патера Библия напоминала фехтбух, а обучать духовных лиц фехтованию было как-то совсем уж неуместно.

— Ты что, показывал прием из Библии? — удивленно спросил Патер.

— Ну вообще-то меня этому научил один чех из Вроцлава, а он откуда взял, я не знаю.

Бартоломео сурово оглядел присутствующих. 'Придется прочитать проповедь', - подумал он.

— Смеет ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силой и мечом? — начал госпиталий с риторического, казалось бы, вопроса.

Все пожали плечами. Кроме одного человека. Патер передал миску с орешками соседу, встал и ответил вопросом на вопрос.

— Смеет ли человек, приемлющий Бога, Его мироздание и свое место в мире, — не сопротивляться злу силою и, когда необходимо, то и мечом?

'Адвокат дьявола', - подумал Бартоломео, — 'Что же, так будет даже проще, диалог продуктивнее, чем монолог'.

— Очевидно, что не умер никто, кто рано или поздно не должен был умереть, — начал Бартоломео пространной цитатой из Августина, — А конец жизни один: как жизни долгой, так и короткой. И что за важность, каким видом смерти оканчивается эта жизнь, коль скоро тот, для кого она оканчивается, не вынужден будет умирать снова? А если каждому из смертных, при ежедневных случайностях этой жизни, угрожают некоторым образом бесчисленные виды смерти, пока остается неизвестным — какой именно из них постигнет его: то, скажи на милость, не лучше ли испытать один из них, умерши, чем бояться всех, продолжая жить? Знаю, что наши чувства предпочитают лучше долго жить под страхом стольких смертей, чем, умерши раз, не бояться потом ни одной. Та смерть не должна считаться злой, которой предшествовала жизнь добрая. Смерть делает злым только то, что следует за смертью. Поэтому, кому предстоит умереть, те не должны много заботиться о том, что именно с ними произойдет, от чего они умрут, а должны заботиться о том, куда, умирая, они вынуждены будут идти.

— Иисус ни разу не осудил меча, ни в смысле организованной государственности, для коей меч является последней санкцией, ни в смысле воинского звания и дела, — не размениваясь на вступления, оседлал своего любимого конька Патер.

— Апостолам было дано указание, что меч не их дело и что 'все, взявшие меч, мечом погибнут', - возразил Бартоломео.

— Воину нельзя и пожелать лучшей смерти, — парировал Патер.

— Христос учил любви, а не мечу.

— Взявшие меч погибают от меча, но именно любовь может побудить человека принять и эту гибель. Взявший меч готов убить, но он должен быть готов к тому, что убьют его самого: вот почему приятие меча есть приятие смерти, и тот, кто боится смерти, тот не должен браться за меч. Однако в любви не только отпадает страх смерти, но открываются те основы и побуждения, которые ведут к мечу. Смерть есть не только "кара", заложенная в самом мече, она есть еще и живая мера для приемлемости меча.

— Приемлемости? Бог допускает некоторые исключения из запрета убивать человека. Но это относится к тем случаям, когда повелевает убивать сам Бог, или через закон, или же особым относительно того или иного лица распоряжением. В этом случае не тот убивает, кто обязан служить повелевшему, как и меч служит орудием тому, кто им пользуется. И поэтому заповеди 'не убивай' не преступают те, которые ведут войны по велению Божию или, будучи в силу Его законов, т. е. в силу самого разумного и справедливого распоряжения, представителями общественной власти, наказывают злодеев смертью. Итак, за исключением тех, кому повелевает убивать или правосудный закон, или непосредственно сам Бог, источник правосудия, всякий, кто убивает себя ли самого, или кого иного, становится повинным в человекоубийстве.

— Согласен, браться за меч имеет смысл только во имя того, за что человеку действительно стоит умереть: во имя дела Божьего на земле. Разве к лицу праведнику действием своим и бездействием поощрять к бесчинствам воров и разбойников? Даже малую денежку отдать грабителю, который тут же пустит ее на разврат и прочие богомерзкие дела? Оставить в беде ближнего своего, пройти мимо и потворствовать греху и нарушению закона Божьего?

Слушатели оживились. Задан прямой вопрос на актуальную тему. Спорщики уже стояли в широком кругу, как на поединке, и принципиальным отличием было не отсутствие в руках оппонентов оружия, а интерес публики не к личной победе кого-то из них, но к победе amica veritas.

Оппоненты внешне были даже похожи. Примерно одного роста и телосложения, оба седые, оба в простых черных ризах. Оба излучали вокруг себя силу убеждения, но совершенно разную. Патер мог бы выйти на площадь, подобно Петру Пустыннику, и поднять тысячи мирных людей на крестовый поход. Бартоломео мог бы встать на пути у тысячной толпы, готовой к войне, и проповедью вернуть всех к мирному труду.

— Путь меча есть неправедный путь, — не вдаваясь в частности, отрезал Бартоломео и обратился к первоисточнику, — 'Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся'.

— Да, путь меча есть неправедный путь, — Патер не стал оспаривать Писание, — Но кто же тогда этот человек, который пугается этой неправедности, объявляет ее 'злодейством' и бежит от нее? Это тот самый человек, который в течение всей своей жизни не только мирился со всевозможною неправедностью, поскольку она ему была 'нужна' или 'полезна', но и ныне постоянно грешит со спокойной душой, грешит 'в свою пользу' и даже не вспоминает об этом. И вдруг, когда необходимо принять на себя бремя, которое есть подлинно дело Божие и потому не терпит небрежения, — тогда он вспоминает о том, что он непременно должен быть безгрешным праведником, пугается и трусливо объявляет эту неправедность 'грехом'. Жизненная мудрость состоит не в мнительном праведничании, а в том, чтобы в меру необходимости мужественно вступать в неправедность, идя через нее, но не к ней, вступая в нее, чтобы уйти из нее.

Бартоломео усмехнулся. В ответ на цитату из Евангелия у оппонента не нашлось, что сказать, кроме 'жизненной мудрости'. А ведь мог бы привести цитату, например, из Ветхого Завета или святых отцов.

— Христос учил не мечу; он учил любви, — продолжил госпиталий, — 'Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?' Меч есть символ человеческого разъединения на жизнь и смерть, не есть, конечно, 'нравственно лучшее' в отношении человека к человеку.

— Но это 'нравственно нелучшее' — духовно необходимо в жизни людей, — возразил Патер, — Не всякий способен взяться за меч, и бороться, и остаться в этой борьбе на духовной высоте. Для этого нужны не худшие люди, а лучшие, люди, сочетающие в себе благородство и силу; ибо слабые не вынесут этого бремени, а злые изменят самому призванию меча.

— Непременно не вынесут и непременно изменят, — ответил Бартоломео, делая упор на 'непременно'. Если оппонент не повелся на 'дискуссию цитат', ему же хуже. Опровергнуть частное мнение намного легче, чем, например, фрагмент Писания, вырванный из контекста.

— Разве нет греха гордыни в том, чтобы посчитать себя 'лучшими' и позволить себе якобы на время зайти в неправедность, как в кабак? Чтобы остаться там навсегда, считая возможным вернуться к праведному образу жизни в любое время, а на деле погружаясь в грех все дальше и дальше? — спросил госпиталий. Не дав оппоненту и рта открыть, он продолжил мысль.

— Если взять лягушку и положить в котел с водой, она не выпрыгнет, ибо не учует опасности. Если подогревать воду медленно, лягушка будет спокойно плавать в котле до тех пор, пока не станет слишком горячо, а потом она сварится, так и не выбравшись. Подобным образом и человек погружается в неправедность, понемногу принимая сопротивление насилием за 'меньшее зло'. И доходит до того, что он и рад бы спасти душу, но не может выбраться из греха, как не может вареная лягушка выбраться из котла.

Бартоломео, переходя на шахматную терминологию, поставил 'вилку', предоставив оппоненту два пути, ведущих к проигрышу. Или отстаивать безусловно проигрышную концепцию 'меньшего зла', или перейти на скользкую дорожку аналогий и аллегорий, где побеждает не тот, кто прав, а тот, кто лучше владеет искусством спора.

— Понятна мечта о том, чтобы для праведника не было неодолимых препятствий в чисто духовном поборании зла, так, чтобы он мог остановить и преобразить всякого злодея одним своим взглядом, словом и движением, — спокойно ответил Патер, будто бы не посчитав оба пути заслуживающими внимания. На самом деле, у него не хватило квалификации не только спорить по любой из двух предложенных линий, но даже эти линии заметить.

— Это наивная мечта, — продолжил Патер, — духовная сила праведника имеет свой предел перед лицом сущего злодейства. И христианину не подобало бы переоценивать эту мечту, имея перед глазами образы множества святых, замученных не обратившимися и не преобразившимися злодеями…

— … Но так и не взявшимися за меч, — перебил Бартоломео, — 'И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне. Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего; у вас же и волосы на голове все сочтены; не бойтесь же: вы лучше многих малых птиц.'

— Нет такого духовного закона, что идущий через неправедность идет ко греху… Если бы было так, то все люди, как постоянно идущие через неправедность и даже через грех, были бы обречены на безысходную гибель, ибо грех нагромождался бы на грех, и неодолимое бремя его тянуло бы человека в бездну.

— Да, Бог в благости своей прощает нам грехи. Но праведность состоит не в том, чтобы неустанно грешить и вымаливать прощение. 'Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, а не проклинайте. Будьте единомысленны между собою; не высокомудрствуйте, но последуйте смиренным; не мечтайте о себе; никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром перед всеми человеками. Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми. Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь. Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его: ибо, делая сие, ты соберёшь ему на голову горящие уголья. Не будь побеждён злом, но побеждай зло добром'. Добром, а не мечом!

— Судьба человека в том, чтобы в жизни на земле иметь дело с буйством неуговоримого зла. Уклониться от этой судьбы нельзя; есть только две возможности: или недостойно отвернуться от нее и недостойно изживать ее в слепоте и малодушии; или же достойно принять ее, осмысливая это принятие как служение и оставаясь верным своему призванию. Но это и значит принять меч во имя Божьего дела.

— Чем же Вы можете это подтвердить? Отчего Вы избегаете цитат из Писания и примеров из жизни Церкви? — Бартоломео напомнил о том, чего следовало потребовать в первую очередь

— Так я думал, Писание здесь все и так знают, зачем же еще цитировать. Откройте Ветхий завет, там что ни глава, то меч и головы с плеч, — простодушно удивился Патер, — Вон, божьи люди стоят, никто не возражает, — указал он на слушателей, — А насчет примеров, скажи-ка, Бычище, кто придумал по фехтованию учебники писать?

Все обернулись к Быку, тот почесал переносицу и ответил.

— Его преосвященство епископ Вурзбурга. Лет так двести назад. Там еще учителем фехтования священник нарисован.

Публика ахнула. Бартоломео решил, что проигрывает. На его аргументы такой реакции не было.

— То есть, Вы готовы взять на себя полномочия Бога в лишении жизни других людей? Почему же Вы думаете, что у человека есть такое право? — вопросил Бартоломео, держа наготове несколько цитат из Библии и изречений святых отцов как контраргументы на возможные ответы швейцарца. Вопрос был на первый взгляд разумным и правомерным, но с подвохом. Собеседнику предлагалось либо подтвердить заведомо неправильный тезис, который он на самом деле не выдвигал, либо пойти на попятный, что будет выглядеть, как будто он отказывается вместе с эти тезисом и от прочих своих аргументов.

— Может быть, потому, что человек создан по образу и подобию Божьему? — простодушно ответил Патер.

Публика загудела. Патер легким поклоном показал, что готов выслушать возражения, и окинул взглядом аудиторию. Увлекшись дискуссией, он не сразу заметил нового слушателя. Одежда и особенно осанка выдавала в пришедшем благородного человека, который ни перед кем не гнет спину и не склоняет голову. Чувствовалась сила и ловкость, присущая воинам. Головного убора гость не носил, и аккуратно расчесанные темные локоны ниспадали на его плечи. Патер определил гостя как рыцаря и собрался задать ему пару вопросов по теме спора, как только ответит Бартоломео.

Бартоломео пытался придумать достойный ответ, но ничего не приходило в голову. Этот безумный горец не повелся на 'битву цитат', где проиграл бы в силу меньшей эрудиции. Он не повелся на 'меньшее зло', многократно обсужденное и осужденное. Не повелся на аналогии и аллегории. На последний же вопрос он дал совершенно неожиданный ответ, против которого не работала ни одна заготовка и свежих возражений с ходу не находилось. Фактически, этот сумасшедший построил свою непротиворечивую теорию, а опытный теолог пока еще не только не смог его грамотно опровергнуть, но даже не высказал ни одной собственной мысли, ограничившись несработавшими дискуссионными трюками и цитированием всем известных мест из Писания.

Выходов было два — или продолжать дискуссию, или прибегнуть к последнему аргументу, 'Вы хорошо умеете спорить, но Бог не на Вашей стороне', как бы это ни было подло и нечестно. Нельзя было терпеть школу мордобоя в стенах божьего храма. Бартоломео оглядел слушателей, выбирая, продолжить спор или закончить его обличительной филиппикой, и тут увидел краем глаза епископа.

— Эээ… Ваше преосвященство?

Все тут же обернулись и поприветствовали дорогого руководителя. Епископ слегка наклонил голову в ответ и жестом благословил всех присутствующих.

Патер не сразу понял, где именно находится 'ваше преосвященство', а, когда понял, пришел в ужас. Хорош епископ, который ходит по монастырю в светской одежде и без головного убора! В дорогой и нескромной светской одежде. И даже без тонзуры! Что это за епископ с манерами рыцаря и жестким взглядом исподлобья? А как вам понравится епископ с мечом и кинжалом на поясе?

— У нас тут был диспут о допустимости насилия для праведного христианина, — доложил Бартоломео. По здравому размышлению, он решил, что уступит право последнего аргумента старшему по званию.

— Да, я слышал. Начиная с обсуждения варки лягушек.

— Рассудите нас, Ваше преосвященство, — попросил Бартоломео.

— С одной стороны, Бартоломео, Вы правы, — начал епископ, — христианину не подобает прибегать к насилию. Но с другой стороны, когда начнется война, — епископ подмигнул Патеру, — Ваш оппонент принесет больше пользы и монастырю и городу.

Патер нисколько не обрадовался высокой оценке епископа. 'Когда начнется война', это не то же самое, что 'если начнется война'. Стоило ли выигрывать этот спор, чтобы дать теоретическую опору таким 'епископам'? Дай такому теоретическое обоснование, и он свернет с пути к Богу на путь меча, и пойдет по трупам врагов и друзей в сплошную неправедность.

Бартоломео посчитал оценку епископа за присуждение победы Патеру и сильно огорчился. Но, посмотрев на оппонента, он не увидел на его лице и тени торжества. Напротив, огонь в глазах швейцарца погас и руки опустились. Бартоломео перевел взгляд на епископа и вдруг как будто прочитал мысли Патера и понял, что тот вовсе не считает себя победителем, а свою точку зрения безоговорочно правильной.

С хозяйственного двора Патер и Бартоломео ушли вместе.

 

5. Иголка в стоге сена

Рыцарь, едущий на турнир в гордом одиночестве, без слуг и оруженосцев, на одном коне и не снимая доспехов, — персонаж ненаучной фантастики. Впрочем, читатель об этом и сам знает, потому что такой типаж он только там и встречал. Если рыцарь собрался на турнир без взрослых сыновей и без дочерей на выданье, а только с женой, что и кого он возьмет с собой?

Если турнир будет в поле, то с собой надо взять шатер. Шатер должен быть такого размера, чтобы не стыдно было принимать гостей. Макс посчитал свой скромный шатер, прошедший зиму в военных условиях, недостаточно приличным для турнира, и взял старомодный, но более приличный 'павильон' покойного де Круа. Павильон имел высокий 'потолок' и внутренние перегородки. Наружные стенки были двойными, предполагалось, что господа спят внутри, а слуги между стенками.

Мебель: кровать, стол, лавки и стулья. Столовый фарфор и серебро. Представительная выборка вин из винного погреба в родном замке.

Одежда. По выходному костюму для герра и фрау на каждое планируемое светское мероприятие. Запас белья. Повседневная одежда. Одежда и прочее ценное имущество хранится и перевозится в сундуках.

Для герра — доспешный гарнитур. По массе и объему это два-три полных латных доспеха. Турнирный доспех для коня. Мечи, копья, щиты и прочее оружие согласно программы турнира.

Кони. Минимум два боевых коня, а лучше три. Упряжка для господской кареты — еще четыре. По одному-два в каждую телегу. Несколько запасных. Конное сопровождение получающегося каравана, конные фуражиры, которые едут впереди, выбирают место для стоянки, закупают продукты и фураж.

Теперь о свите. Оруженосцы, пажи, посыльные, охрана. Меньше десяти несолидно. Макс взял сорок швейцарцев. Много, но причины у него, как вы понимаете, были.

Для фрау — горничные. В некоторые платья без помощи двух служанок и не влезть. Парикмахер. Белошвейка. Прачки. Если в замке есть свой доктор, пусть пакует свои инструменты.

Обязательно — управляющий всем этим хозяйством. Извольте, старина Гастон, оставить замок, собрать людей, кого сочтете нужным, упаковать вещи, переместить все в другую страну, там в течение дня организовать для господ тот уровень комфорта, к которому они привыкли в замке.

Для всех — полевая кухня. Где будут питаться все гости турнира? На то время никакого элитного общепита еще нет. Хорошо поесть, устроить пир или прием можно только на дому у кого-то богатого. То есть, в шатре. Шеф-повар из замка и с ним кухонная бригада, чтобы кормить отдельно господ и их благородных гостей, отдельно прислугу.

Если берем много лошадей, то берем возчиков для телег, кучеров для кареты, коновала и кузнеца. За возчиков сойдут не самые тупые крестьяне, они же пригодятся на черных работах в лагере.

Но даже не надейтесь, что какие-то слуги будут совмещать должности, например, возчика и повара. У слуг собственная гордость, и черта с два их кто-то заставит выйти за рамки прямых обязанностей.

Чем хороши солдаты — они не глупы, как крестьяне, и не ограничены как слуги. Там, где нужна физическая сила, например, вытащить из грязи застрявшую телегу, или там, где нужно проявить смекалку, например, поставить лагерь в конце дня и снять лагерь на рассвете, можно рассчитывать только на солдат.

Итого — сорок солдат, двадцать пять квалифицированных слуг и пятнадцать возчиков. Для поддержания комфорта всего-навсего двух человек. Если едет семья, то у каждого члена семьи свои вещи и своя прислуга, соответственно добавляется и телег с лошадьми, и возчиков и охраны.

Дорого? Да ладно вам. Вся эта братия и так на жаловании, а лошади хотят есть, что в походе, что в стойле.

Супруги де Круа со свитой выехали на турнир заблаговременно, но прибыли всего за день до начала. Шарлотта постоянно жаловалась на самочувствие и задерживала отправление на несколько часов, а иногда и на день-другой. Что удивительно, сразу по прибытии ее здоровье полностью пришло в наилучшее состояние.

Гостиницы города с самого начала не рассчитывали принять всех благородных гостей. В свою очередь и гости не намеревались жить в гостиницах. С восточной стороны города, в трех милях от городской стены было подходящее для турниров ровное поле. Время от времени, в турнирном поле вырастали огороженные ристалища, деревянные трибуны и городок из рыцарских шатров, спланированный по всем знакомой схеме военного лагеря.

Шарлотта переоделась, не выходя из кареты, и, как только слуги разгрузили багаж, приказала кучеру ехать в замок. В последний день перед турниром все присутствующие благородные дамы должны были выбрать Суд Любви и Красоты, а также Рыцаря Чести.

У возчиков было три задачи — распрячь лошадей, разгрузить телеги и выкопать выгребную яму. Большего от них не ждали. Слуги должны были поставить господский шатер, распаковать вещи первой необходимости и подготовить господам жилье и предметы первой необходимости к вечеру. После этого, за время, оставшееся до темноты, они должны были организовать жилье для себя. Повар должен был поставить полевую кухню и приготовить сначала обед господам, потом перекусить всем остальным. Вся прочая работа по устройству лагеря лежала на швейцарцах.

Не успели слуги поставить шатер, как швейцарцы закончили ставить свои палатки, сколотили простенькую изгородь и коновязь, закрепили перед господским шатром гербовый щит, поставили флагшток и подняли флаг, договорились насчет караулов, украли где-то овцу и принялись жарить ее на вертеле. От мясного запаха скорость работы слуг заметно снизилась.

Надо сказать, что поставить шатер не просто. Кроме собственно шатра, который опирается на конструкцию из нескольких десятков шестов и растяжек, надо еще выложить пол щитами из досок и коврами, собрать и внести мебель, внести сундуки с вещами, заправить кровати.

Макс понял, что еда для него такими темпами будет только к вечеру, сглотнул слюну и обозвал управляющего и повара жирными французскими улитками, слуг — тупыми улитками, швейцарцев — наглыми плотоядными улитками, Франца — 'улиткой с шилом в заднице, которой никогда нет на месте, когда надо'. Последнее выражение само по себе напоминало улитку, потому что упаковалось в одно длиннозавернутое немецкое слово.

Покинув улиточье царство, Максимилиан отправился выполнять сложный квест — набиться к кому-нибудь в гости и позавтракать. Места были распределены заранее, с учетом знатности и родственных связей. Пройдя с десяток ярдов, Макс с удивлением обнаружил, что ему была отведена площадка рядом с родным братом. Фридрих, теперь уже полноправный барон фон Нидерклаузиц, впервые выбрался на турнир в такую даль. Покойный отец и сам не был спортсменом и детям не финансировал подобные поездки. Как и большинство рыцарей, Фридрих предпочитал конные турниры на копьях, а пеший бой недолюбливал.

Посмотреть на Макса сбежалась вся братова челядь. Солдаты, конюхи, повара, служанки и няньки. По наличию последних Макс понял, что брат приехал с семьей. Женщины еще утром отправились на собрание Прекрасных Дам, а Фридрих совершенно случайно оказался у себя.

— Здравствуй, братишка! — закричал Фридрих, выскакивая из шатра.

Хотя Макс вымахал на ладонь выше, да и вообще покрупнее, брат почему-то выглядел старше и солиднее. Скорее всего, из-за выражения лица, на котором улыбка периодически появлялась, а не присутствовала постоянно в разных видах, как у Макса. И из-за привычки не делать мелких движений. Чем более высокое положение человек занимает в обществе, тем больше он похож на льва, управляющего прайдом поворотом уха и мановением кончика хвоста, в то время, как слабые мира сего часто напоминают суетных белок и хорьков. Фридрих по этой шкале уже дорос примерно до леопарда, а Макс пока еще был похож на самодовольного кота.

Только в кругу семьи маска хищника спадает, и большой начальник может показать свое настоящее лицо. Братья, не видевшиеся год, обнялись и вместе проследовали в шатер. Фридрих, пропустив Макса вперед, махнул рукой кому-то из прислуги и погрозил кулаком. Жест был интерпретирован как 'Подать нам все самое лучшее. И немедленно'.

— Да, поднялся ты, поднялся, — Фридрих внимательно разглядывал брата, — едва выехал из дому и сразу женился на богатой вдове. А матушка уже было договорилась тебя женить на Хильде, третьей дочери старого Гюнтера. Что же ты на свадьбу нас никого не пригласил? Сестры были очень недовольны.

— Ну извини, брат, так получилось, — вздохнул Макс, — пришлось поторопиться, пока невеста не передумала.

— Тогда понятно. У нее, наверное, женихов был полный дом, родня свои планы строила… Ее, наверное, за кого другого хотели против воли выдать?

— В монастырь ее хотели отправить. И опекуна назначить.

— Серьезно. Тут и не за такого выйдешь. Ты-то у нас красавец, конечно, не поспоришь. А она как? Хоть бы портрет прислал.

— Портрет? Как-то я не сообразил. Заходи лучше в гости, вживую посмотришь.

— Спасибо. На днях зайдем. Сегодня-то нас к бранденбуржцам пригласили.

Лакей принес пузатую бутылку вина и блюдо с аккуратно порезанными ломтиками копченого мяса. Фридрих налил себе и Максу, братья выпили по первой, закусили и вернулись к беседе.

— На чем я закончил?

— На бранденбуржцах.

— Да, — Фридрих помрачнел, — знаешь, братец, влип ты в историю по самые уши и вряд ли выберешься. Как у тебя вообще хватило ума приехать на этот турнир? Здесь кроме меня тебе никто не рад и все тебя активно не любят, за исключением испанцев, которые тебя не знают. А половина намерена тебя прикончить. Под всеобщие аплодисменты, между прочим.

— Что-то не так? — наивно спросил Макс.

— Ты еще спрашиваешь? Наша партия, то есть, та, на стороне которой ты начал войну и против которой ты войну закончил, тебя просто ненавидит. Твои швейцарцы на нашей стороне могли бы еще тогда создать нам решающее преимущество.

- 'Нашей'? Что-то я там тебя не припомню.

— Не придирайся, — Фридрих налил еще по одной, — Я имел в виду 'сторона, где воевал отец'. После смерти отца меня не попросили участвовать, а я и не рвался. Просто у нашей семьи традиционно хорошие отношения с некоторыми семьями той стороны, а до их врагов нам и дела никогда не было.

— Вот как? — возмутился Макс, — У нас с ними хорошие, а у них с нами? Сначала они послали меня на верную смерть…

— Ха! Ты пришел на войну и не готов к смерти?

— … потом отравили отца, а потом еще удивляются, почему я не с ними?

— Макс, ты понимаешь, что такое вассальная присяга? К тому же, у меня нет сведений, что у отца был конфликт именно с нашим сюзереном.

— Я понимаю, что такое отсутствие вассальной присяги. Отец мертв, наследник ты, а не я. И потом, я граф де Круа, то есть ничей не вассал. Во всяком случае, вассальную присягу с меня никто не спрашивал.

— Видишь ли, Макс… — Фридрих подумал, стоит ли это говорить, и решил, что стоит, — говорят, что формально ты пока еще не совсем граф, а всего-навсего любовник графини, у которой весьма сомнительные права на наследство.

Снова заглянул лакей, на этот раз он предложил шахматную доску и яблоки в меду. Макс выбрал играть за белых

— Во-первых, не любовник, а законный муж, — после небольшой паузы ответил Макс, — Во-вторых, я это наследство в полном составе уже прибрал к рукам и имею с него свой законный доход. В-третьих, мои швейцарцы были наняты на средства Шарлотты, а не командования.

— Можешь быть, ты и прав, — не стал спорить Фридрих, — но ты ничего со своей измены не выиграл. Те, кто был тогда по другую сторону фронта, тебя не любят еще больше.

— Вот негодяи!

Ситуация на доске потребовала внимания. Через несколько ходов, когда с доски убрались три пешки и конь, Фридрих вернулся к беседе.

— Ты, наверное, удивишься, но они говорят, что ты сам негодяй. Ты же увел своих швейцарцев за неделю до решающей битвы. А за ними ушли и все остальные швейцарцы.

— Я увел? А на какие шиши я должен был их содержать? Меня два месяца кормили обещаниями, а им приходилось сидеть на бобах и верить мне под честное слово. Я понял, что денег не дождусь, отпустил швейцарцев по домам и сам уехал.

— Формально ты прав. Как бюргер. Есть деньги — есть работа, нет денег — нет работы. Но как рыцарь ты сделал ошибку. Поживи хотя бы с мое, поймешь, что надо жить не только сегодняшней выгодой. Надо заботиться о репутации. Бывает, что достойные рыцари полгода-год сидят без гроша, но сохраняют верность своим сюзеренам.

— Скажи это швейцарцам. Они не жаждут походить на 'достойных рыцарей'.

Пешки Макса, подобно швейцарцам, прижали короля Фридриха к краю доски, но ладья и конь Фридриха, подобно рыцарям, в два хода разметали защиту короля Макса.

— Мат. Еще партию?

— Давай. Теперь ты белыми.

Фридрих расставил фигуры и продолжил.

— Так вот, это я вкратце перечислил тех, кто тебя всего-навсего не любит. Для полноты картины добавлю еще тех, у кого есть старые счеты к покойному графу де Круа, который перед смертью забыл про некоторые свои долги.

— Некоторые?

— Учитывая, что, как все говорят, он скоропостижно скончался из-за того, что забыл всего-навсего про супружеский долг, будь уверен, что к остальным долгам кредиторы относятся не менее серьезно. Возможно, как раз поэтому, другие претенденты на наследство пока тебя не трогают — ждут, пока ты оплатишь эти счета, или, что более вероятно, сядешь в тюрьму, когда откажешься платить.

Макс вздохнул и промочил горло большим глотком бургундского.

— Ладно, про дядюшек и тетушек со стороны покойного и Шарлотты я сам знаю. Меня здесь кто-то еще не любит?

— Господи, братец, ты меня иногда удивляешь. На турнир приедет много друзей Антуана Бурмайера. Говорят, что кто-то из них готов заплатить за твою голову.

— Там был честный бой!

— Когда погиб глава семьи. А вот смерть Антуана все считают убийством. Ты будто бы заманил его в ловушку и подло убил кинжалом из-за угла, вместо того, чтобы куртуазно взять в плен.

— Герцог де Водемон мог бы подтвердить…

— Он, как тебе отлично известно, мертв. Кстати, на турнире будут и его родственники.

— Он даже посвятил меня в рыцари за тот бой.

— Что тоже никто не может подтвердить. Сейчас кое-кто жалеет, что тогда признал этот факт с твоих слов.

— Черт! Сволочи все!

Макс встал и несколько раз нервно прошел до входа в шатер и обратно. Потом вернулся к доске и устроил атаку на левый фланг белых. Фридрих взял пешками обоих черных коней и слонов, после чего его пешки столпились в углу вокруг короля, оценил позицию как выигрышную в три хода и продолжил перечень предполагаемых врагов.

— Ты еще забыл Доменико ди Кассано.

— Это еще кто такой?

— Этого ты бы должен помнить. Говорят, что в прошлом году ты выиграл доспех на поединке с ним.

— Неужели ходят слухи и о нечестности этого поединка? Это же было год назад и у всех на виду! И он всего-навсего проиграл один из запасных доспехов. Кого это сейчас волнует?

— Никого. Но он был лучшим другом Антуана Бурмайера.

— А я слышал, что они встретились в бою, и Антуан его убил.

— Немного не так. Антуан его ранил и взял в плен. Но выкуп взять не успел. Теперь ди Кассано для очистки совести намерен тебя убить на турнире. Кстати, Макс, не рассчитывай, что проведешь здесь хотя бы один бой. Дамы специально проинструктированы рекомендовать тебя при первой возможности. Можешь уезжать прямо сейчас, чтобы не позориться.

— Если меня рекомендуют, как же меня тогда убьют на турнире?

— Пока тебя никто не ждал, все были готовы вызвать тебя на поединок и примерно наказать. Я насчитал десятка два желающих. Когда позавчера какой-то француз сказал, что ты приедешь, мужчинки замолчали, а их жены начали наперебой обвинять тебя черт-те в чем.

Макс наконец-то посмотрел на доску и обнаружил, что там явный мат в два хода.

— Шах, — сказал он и взял пешку ладьей.

Фридрих тоже вернулся к доске и взял ладью конем. Его трехходовка отложилась на ход.

— Мат, — сказал Макс, передвинув вторую ладью. У тебя был верный выигрыш, но тут ты зевнул. Третью сыграем?

— Молодец. Сыграем, — ответил Фридрих.

Быстро расставили фигуры, сделали по паре ходов.

— Ты не узнал, кто отравил отца? — наудачу спросил Макс, не надеясь на ответ. Если бы Фридрих знал, он бы давно сказал и без напоминаний.

— Меня там не было, — грустно ответил брат, — я нанял одного хитреца, чтобы навести справки, но ему ничего не удалось узнать. Предположительно, кто-то из высшего руководства по личной инициативе.

— Из высшего? — Макс задумался, — Там было всего шесть человек, кого бы можно было так назвать. Фон Хансберг умер. Остается пять. Не знаешь, кого из них бы можно было расспросить?

— Здесь старший ди Кассано и Бастард Бранденбургский. Ни тот, ни другой с тобой разговаривать не будут.

Старшего ди Кассано Макс смог бы узнать только по гербу. Средних лет полусаксонец-полуитальянец, который всю жизнь провел на службе у императора. Доменико приходился ему не то сыном, не то племянником. Бастард Бранденбургский был известен под несколькими псевдонимами как воин и поэт. В свои пятьдесят с лишним лет он по причине живости характера отметился почти во всех крупных и мелких войнах центральной Европы. Его мемуары пользовались большой популярностью среди молодых рыцарей, а его любовная лирика — среди прекрасных дам любого возраста.

На этом серьезная часть разговора и закончилась. Братья закончили третью партию ничьей через 'вечный шах', который устроил Макс. На пороге Макс повернулся и спросил:

— Слушай, Фридрих, а откуда ты так подробно знаешь все сплетни относительно меня? Ты же заинтересованная сторона. Если я умру, ты можешь претендовать на мое графство.

— Еще твоих проблем мне не хватало! — с искренним возмущением ответил Фридрих, — Не буду я ни на что претендовать и не буду никуда соваться. Стараюсь держаться в курсе, что же еще делать. Но кое с кем я ссориться никак не хочу, так что на военную помощь с моей стороны не рассчитывай. Если только…

— Спустится с небес святой Георгий и лично тебя попросит?

— Вроде того. Судя по тому, что ты еще жив, тебе серьезно помогает или Бог или Дьявол. Если окажется, что за тебя Бог, я лучше буду на твоей стороне, независимо от того, кто будет против нас.

— И на том спасибо.

Макс поднялся, собираясь уходить, но тут в шатер вбежали двое мальчишек лет двенадцати, уже в дублетах взрослого кроя и при мечах.

— Здравствуйте, дяденька Максимилиан!

— Ух ты! Фредерик и Фердинанд, дети братца Фридриха! А вы здорово выросли за последний год!

— Мы вырастем еще больше и станем бойцами, как Вы, — сказал Фердинанд.

— А у Вас уже есть оруженосец? — спросил Фредерик, — У папы оруженосцем будет Фердинанд, а я тоже хочу.

— Если отец не возражает, — ответил Макс на последнюю просьбу.

Фридрих сделал недовольное лицо (как это, сын такие дела решает, не посоветовавшись), но не нашел разумной причины возразить и согласился.

Винс добрался до Ферроны этим же утром. Он задержался, собирая своих людей по окрестностям Неаполя и нанимая специалистов на разовую работу. Винс, будучи каким-никаким, а дворянином, преступников недолюбливал, поэтому в постоянный состав его банды входили бывшие солдаты, осевшие в Неаполе после войны. Почти все обзавелись семьями, почти у всех была легальная работа. Объединяло их одно — убивать и грабить им нравилось намного больше, чем работать. Поэтому, когда Винс собирал их на очередное 'дело', его разбойники бросали все свои мирные занятия и шли за ним. В современных боевиках часто попадается сцена, когда к 'отошедшему от дел' профессионалу приходит 'наставник' и предлагает 'тряхнуть стариной' в откровенно незаконном, но очень нужном (для высоких целей) деле. Пятьсот лет назад такие разговоры приводили к тому же итогу. Старый убийца никогда не променяет вкус крови на семейную идиллию честного труженика.

В первый же день найма Винс отправил гонца в Феррону к своему местному 'коллеге' Кабану. Сам Винс в жизни не назвал Кабана 'коллегой', но мы-то понимаем, кто есть ху на самом деле. Предварительно Кабану отправилась просьба выяснить местонахождение некоего Максимилиана де Круа, урожденного фон Нидерклаузиц и его жены Шарлотты де Круа, урожденной де Креси. К просьбе прилагалась более подробная информация, портрет и кошелек с серебром.

Кабан занимался сутенерством и скупкой краденого. Сколько Винс его помнил, Кабан безвылазно сидел в Ферроне, потому что у всех соседей его заочно приговорили к повешению или к каторге. Если Кабан в Ферроне чего-то или кого-то не знал, то этого и знать не стоило.

Внешне Кабан напоминал лысую свинью, только без характерной для свиней доброй улыбки. Вместо жизнерадостного похрюкивания он кашлял и сквернословил, на этом существенные отличия заканчивались. Оба уха у него были сломаны еще в детстве и висели наподобие свиных, перебитый нос напоминал пятачок, а на шею спускались пять подбородков.

Кабан, как и все преступники, был ленив, глуп и ненадежен. Общеизвестно, что для того, чтобы стать среди преступников авторитетом, не требуется ни особого интеллекта, ни силы воли. Необходимо и достаточно всегда быть готовым к тому, что тебя ударят в спину, и всегда быть готовым при возможности ударить в спину первым. Винс сам много лет провел по ту сторону закона, выработал подобное качество у себя и научился диагностировать его у других.

Местом встречи Кабан назначил турнирный лагерь, туда Винс сразу и отправился, отправив остальную банду размещаться по указанному Кабаном адресу в западном предместье. В лагере пропусков не требовалось, и вообще никакого контроля на входе в дневное время не было, поскольку с рыцарями приехало несколько сотен разной прислуги, не поддающейся внешней идентификации и не говорящей по-итальянски. Почти все места были заняты, кое-где запоздалые гости еще только ставили шатры. Благородная публика садилась завтракать, а менее благородная занималась своими обязанностями и не лезла в чужие дела. Никто не мешал двум бандитам гулять по улицам лагеря и мирно беседовать.

— Я тебя не порадую. Не приехали они, — с ходу начал Кабан.

— Точно?

— Вчера к вечеру еще не были. Мы проверяли всех, кто подходил под описание.

— А по титулу и гербу не судьба проверить?

— Умный нашелся, — фыркнул Кабан, — титулов и гербов здесь как грязи. Он на выбор под двумя может приехать, и она под двумя. Он может 'защищать ее цвета' и вообще свой герб не показывать. Может быть, у них еще какое-то владение есть, со своим гербом, которого мы не знаем. Могут и под выдуманными именами заявиться, это всегда модно было, особенно на растительную тему. 'Рыцарь глубокого дупла' и 'Дама ядреного корня', гы.

— Ты не выделывайся. Кого попало на турнир не пускают. Каждый должен пройти регистрацию у герольдов и сообщить свой настоящий герб и родословную.

— Гы-гы-гы! — затряс подбородками Кабан, — Герольдов! Вхожу я, стало быть, к главному герольду, шляпу вот этак на стол бросаю и говорю 'а где у нас хер Максимилиан как-бишь-его?'

Винс поджал губы. Да, герольды знают все, но к ним Кабану не попасть. К ним вообще никому меньше графа не попасть, и графу-то не каждому.

— Ну хорошо, но у него же здесь полно врагов. А у нее полно подруг. Ты за сплетнями-то можешь проследить?

— Обижаешь. Мне мои девки все докладывают. Его сначала вообще не ждали. Каждый второй немец хвалился, как бы он его красиво вызвал, победил и ногу на грудь поставил. Потом пошел слух, что наш вроде приедет — хвастаться перестали, зато начали трепаться, какой он бесчестный, что таких вообще на турнир пускать нельзя.

— А он что, бесчестный? — удивился Винс. По вводной от де Креси ничего такого не было.

— По мне так он еще слишком честный, гы. И добрый до изумления. У него столько живых врагов, а он и в ус не дует. Местные того же мнения. Подробности потом тебе мадам расскажет, меня такая ерунда не сильно волнует.

— Может быть, он сегодня утром приехал?

— Завтра к утру узнаем. Народ к девкам пойдет к вечеру, девки утром мне доложат, что за ночь слышали.

— Как только узнают, пусть все бросят и доложат, — потребовал Винс.

— Ночью?

— Ночью.

— Ты правда думаешь, что я кому-то, — Кабан остановился и посмотрел на Винса как на дурака, не понимающего очевидных вещей, — Скажу? Где? Я? Сплю?

Винс отвернулся. Ему стало как-то не по себе оттого, что такое вот быдло смотрит на него с чувством собственного превосходства. Но 'клиента' надо было найти как можно раньше.

— У него родственники есть? Друзья? Надо их под присмотром держать.

— Друзей у него вроде нет. Я бы знал. А из родственников только брат. Пойдем, покажу.

На перекрестке собеседники остановились, чтобы пропустить карету с дамами. Винс, как и любой на его месте, бросил взгляд на пышную грудь и, неожиданно для себя, опознал супругу Маркуса из Кельна. В сердце кольнуло. Худшие воспоминания в жизни Винса были связаны с этим Маркусом, который на самом деле совсем не из Кельна.

Несколько лет назад Винс был в Ферроне. Город был осажден и вот-вот должен был сдаться. По случаю сдачи город бы минимум на день отдали бы на разграбление солдатам. Винс планировал переодеть своих людей ландскнехтами и устроить налет на расположенные в соседних домах контору менялы и мастерскую ювелира до того, как туда доберутся настоящие ландскнехты. Так получилось, что он знал, где находятся тайники по обеим адресам, но в мирное время никак не мог туда проникнуть без драки и стрельбы.

В тот день его люди быстро подавили вялое сопротивление и взяли большой куш. Винс считал себя 'благородным разбойником', каковое взаимоисключающее определение предполагает двойное неуважение к труду, поэтому обе семьи были вырезаны, как думал Винс, полностью. Собрав все ценное, грабители на выходе сразу же попались в лапы настоящим ландскнехтам. На удивление трезвым и занятым вовсе не грабежом. Пару дней банда провела в городской тюрьме, а потом всех заключенных, которых набралось несколько десятков, вывезли на какую-то ферму и построили внутри квадратной изгороди в оцеплении стражников и под охраной фенляйна аркебузиров. Все ждали, что появится судья и приговорит к изгнанию из города. Кто-то радовался, что дешево отделался за изнасилование и убийство. Кто-то жалел об оставшемся в городе имуществе.

Вместо судьи и приговора появился Человек-с-половиной-лица и махнул рукой. Аркебузиры по шеренгам давали залп и опускались на колено. Сосед слева получил пулю в голову, и на лицо Винса брызнула кровь с мозгами. Винс получил две пули — одну по касательной в голову и вторую — в грудь. Убежать не успел никто. Потом по телам пошли алебардьеры, добивая тех, кто еще шевелился. Винс выглядел как покойник, на него наступили, но добивать не стали.

Потом появились крестьяне и до утра растаскивали тела по могилам, заодно снимая с покойников еще годную одежду и обувь. У Винса тупым ножом срезали безымянный палец на левой руке, чтобы снять тугой перстень. Ленивые крестьяне устроили перерыв на сон до того, как закопали все могилы. Винс нашел в себе силы уползти. День он пролежал в кустах без сознания, отходя от ранения в голову. Ночью добрался до принадлежавшего Кабану кабака в предместье. Кабан помог, хотя и стребовал потом 'за услуги лекаря и все такое' сорок золотых флоринов. Шрам зажил быстро, но головная боль не отпускала Винса несколько лет, а искалеченная рука постоянно взывала к мести.

Винс тогда поклялся отомстить, но к его выздоровлению ландскнехты уже ушли из Ферроны. Он поехал в Кельн, чтобы найти там и вырезать в полном составе семью Маркуса. В Кельне Винс никакой семьи не нашел, зато попал в ловушку, расставленную на таких, как он. 'Знаешь, ты такой не первый', - ухмыльнулся белобрысый северянин в задней комнате портовой харчевни. Если бы они напали молча, Винс был бы убит, но он успел выхватить кинжал, заколоть одного, сбить с ног второго и выпрыгнуть в окно. На память ему осталась инфицированная рана в спине от метко брошенного вслед грязного мясницкого тесака. С этой раной Винс три месяца провалялся в монастырской лечебнице и умер бы, не попадись ему смышленый студент-медик.

Вернувшись в Неаполь, Винс отправил четырех очень недешевых профессионалов за головой Маркуса. Но их следы затерялись в верховьях Рейна, где шла какая-то войнушка местного значения. После этого Винс отложил дальнейшие поиски до личной встречи и копил злость, которой было уже самое время вылиться через край.

— А что, Маркус из Кельна тоже здесь? — как бы невзначай спросил Винс.

— Где? — Кабан подпрыгнул на месте и оглянулся на триста шестьдесят градусов.

— Это я тебя спрашиваю, где. Я только что видел его жену.

— Нет здесь его, я бы знал. Он слишком заметный. Его ни с кем не спутать.

— У тебя остались люди, которые его помнят?

— Не-ет, — грустно протянул Кабан.

В свое время Маркус из Кельна нанес серьезный удар по бизнесу Кабана, перестреляв большую часть его банды и изгнав из Ферроны непристойных женщин. Сам Кабан тогда тоже попал в железные руки правосудия, но Марта не посчитала сутенерство и прочие вызовы городской морали и нравственности за преступление и потребовала отпустить 'мужика, похожего на добрую свинку'. Маркус здраво рассудил, что нелогично наказывать кого-то за ту же работу, которой в полку ландскнехтов занимается специальный человек на жаловании, и Кабан тут же получил из тюрьмы пинка под зад и утвержденный прейскурант цен на услуги его девок.

— Его жену тоже ни с кем не спутать, — строго сказал Винс, — а я ее видел. Если они приехали сегодня утром, ты об этом узнаешь только завтра, если, конечно, сегодня с ним на улице не столкнешься.

Кабан вздрогнул и перекрестился. На Бога он не уповал, но рефлексы у него были типичные для средневековья.

— Винс, а Винс, ты ведь его убьешь? — неожиданно жалобно спросил он.

— Бесплатно убью и собственноручно закопаю, — неожиданно злобно ответил до того спокойный Винс. Кабан отметил, что руки у Винса дрожали.

Приезд Фридриха фон Нидерклаузиц люди Кабана отметили дня три назад. На отведенном ему участке место было распланировано так, что не стоило ожидать установки там еще одного рыцарского шатра. У входа (проема в изгороди) на подставке стоял один гербовый щит. Над шатром висел один флаг. Пара соседних участков была занята, на одном чьи-то слуги довольно бестолково пытались поставить большой шатер.

— Это кто? — спросил Винс.

Кабан подошел к изгороди и заговорил с кем-то на ломаном французском и на ломаном немецком.

— Какой-то 'повелитель улиток', если я правильно понял. Из такой глуши, что я с трудом понимаю, на каком языке говорят его люди. И шатер у него старый, вон, даже у этого Фридриха новее. Вроде бы холостой.

— Почему холостой?

— Карету видишь? И я не вижу. Был бы женатый, жена бы приехала в карете. Кстати о женах. Пойдем, поищем ту бабу, которую ты принял за жену Маркуса. Куда, говоришь, она поехала?

 

6. О репутации людей и площадей

Вернувшись в свой лагерь, Макс повторно обозвал всех разными особенными улитками, от нечего делать взял коня и поехал в город встречать жену. Оказалось, что дамский совет еще не закончился, и до темноты вряд ли закончится, потому что женщинам есть о чем поговорить.

Макс совсем было заскучал, но встретил Марту, которую тоже не радовала перспектива ждать весь день в замке. Макс вспомнил, что Марта в Ферроне не первый раз и попросил ее показать ему город.

Феррона недавно отпраздновала свои первые четыреста лет. В свое время место для города было выбрано не просто так, здесь сходились река и дорога, идущая параллельно реке. С юга город защищала река, с севера — почти отвесный склон горы. Таким образом, город обходился двумя стенами вместо четырех.

За четыре века своей истории город несколько раз менял хозяина. Сначала первый Фальконе, тогда еще не граф, построил в стратегически важном месте замок. Замок для экономии пристроили к горе, вокруг выкопали ров, а от реки провели канал, чтобы ров наполнить. Со временем вокруг замка вырос небольшой городок, который к середине пятнадцатого века заработал себе на крепостные стены. К этому времени Феррона без боя по причине отсутствия стен стала протекторатом Венеции.

Настоящую армию эти стены бы не остановили, но настоящих армий они ни разу и не видели. Зато от всяческих наемников, разбойников, городских ополчений и восставших крестьян стены до сих пор защищали отлично. Единственный раз за историю стен город был взят штурмом в пятнадцатом веке во времена Ломбардских войн, когда Венеция воевала с Миланом за восточную Ломбардию. Тогда кондотьер Никколо Пиччинино мобилизовал речной флот ниже по течению и, воспользовавшись сильным восточным ветром, высадил десант в порту, добравшись до него по реке раньше, чем защитники города смогли добежать до порта по своим извилистым улочкам. Уходя, он за скромную сумму сдал город Гаттамелате, причем город еще доплатил обоим, чтобы обошлось без уличных боев.

Построив стены, город не переставал расти. Для роста было всего два направления — на запад и на восток, между рекой и горой. Дед нынешнего графа Фальконе официально передал несколько сросшихся деревень на противоположном берегу в счет какой-то услуги своему брату, носившему фамилию Сантальберти. Тот незамедлительно возвел в своих новых владениях не то большой дом, не то маленький замок и оговорил своим потомкам право экстерриториальности в пределах стен замка Святого Альберта, оказавшегося внутри владений Фальконе.

Внутри стен и раньше было не особо просторно, а со временем становилось все теснее. Половина улиц, ведущих сверху вниз, от горы к реке, превратились в узкие лестницы. Остальные улицы сжались до ширины 'в две телеги', а пешеходам осталось место под нависшими над мостовой вторыми этажами домов. Неизвестно, кто первым придумал экономить место таким образом, но идея пришлась по вкусу всей южной Европе. Вторые этажи домов строились шире первых и выступали на улицу футов на шесть, а то и на десять, опираясь на арки и колонны. Пешеходы были не в обиде, укрывшись от дождя, солнца, нечистот, выливаемых из окон, неповоротливых телег и невежливых всадников. С другой стороны, уже вечером под сводами становилось темно, скверные запахи плохо выветривались из узких улиц, а вид из окна существовал в двух вариантах, или в глухую стену, или в чужое окно.

Волей случая в Ферроне выстроилась вертикальная иерархия жителей. Выше всех крыш поднимались башни графского замка. Ниже уровня замковых стен, но выше крыш остального города, на узкой горной террасе вытянулась улица Богачей. Места на террасе хватало на улицу шириной в две телеги и основательные палаццо по обеим сторонам улицы. Поставить там замок не давали, во-первых, особенности рельефа, а во-вторых, невозможность устроить колодец. Если внутри стен замка был свой источник, а вокруг стен был выкопан ров, в который сливали нечистоты, то богачам приходилось постоянно платить за ввоз наверх воды и вывоз отходов. Необходимость возить в гору воду бочками была платой за проживание в престижном районе, смотревшем на остальной город свысока. Улица имела два выхода в город, оба закрывались воротами.

Почетное место в центре городе прямо под улицей Богачей занимал монастырь святого Мартина. Монастырь появился задолго до постройки городских стен и первоначально занимал значительную по городским меркам территорию рядом с замком. Когда к 1396 году город получил статус епископского, к монастырю был пристроен дворец епископа, выходивший фасадом на набережную канала. Шестьюдесятью годами позже на месте сгоревшей старой церкви было начато строительство собора святого Павла, которое на момент начала турнира еще не было полностью закончено, хотя богослужения уже велись. Новый собор занял существенно больше места, чем старая церковь, из-за чего самая большая городская площадь сократилась почти вдвое. Поскольку строительство шло на склоне, пришлось подсыпать немало грунта, чтобы выровнять площадку. В результате, от площади к собору поднималась широкая каменная лестница высотой примерно в сорок футов.

Ниже светской и духовной власти жили простые горожане, а самом низу располагался порт, и чем ближе к порту, тем меньше становилось крепких особняков и больше — складов, дешевых кабаков и борделей.

Макс и Марта вышли из замка через западные ворота и оказались на берегу канала. Канал в верхней части был весьма неглубок, а вода в нем бралась из забранной решеткой трубы, выходившей из-под замковой стены. Таким образом, шпион мог бы понять, что в замке есть свой источник.

Через канал был перекинут легкий деревянный мост. Справа от моста открывался вид на чистую воду, слева — на ручеек нечистот, втекавший в канал из другой трубы, также забранной решеткой. По данным этой трубы шпион мог бы определить, какая в замке осталась еда и сколько едоков. Ниже по склону уровень воды в канале соответствовал уровню воды в реке, канал становился существенно шире, в берега канала — выше. Следующий мост был каменным, но узким, и выходил прямо к дворцу епископа. Третий и четвертый мосты были каменные и широкие. Насколько Макс мог разглядеть, через нижний, четвертый мост проходила главная улица, соединявшая восточные и западные городские ворота.

— Пойдем вокруг монастыря, начнем с улицы Богачей, — предложила Марта.

Мост соединял замок с монастырем, который, судя по толстым каменным стенам, тоже строился как крепость. По замковой стороне канала узкая улица вдоль стены вела вниз, в город. С монастырской стороны к каналу были обращены каменные стены высотой в половину замковых. Прямо напротив моста в стене были ворота, а улица от ворот поворачивала вдоль стены направо и, пару раз изогнувшись буквой Z, поднималась к воротам улицы Богачей. Основным входом в замок были южные ворота, через которые по более-менее прямым и широким улицам можно было попасть в любую часть города. Западные ворота в свое время были предназначены в основном для связи между двумя укреплениями, позже хозяева города построили дорогу по той стороне канала, где был более подходящий берег, а еще позже, при заселении улицы Богачей, у монастыря откупили кусок территории и проложили путь от моста наверх.

На террасе улица проходила под массивной каменной аркой ворот. Толстые дубовые ворота были открыты наружу, а за воротами под навесом лениво играли в шахматы двое стражников. Сторожить открытые ворота мог бы и один, но ему было бы скучно.

— Надо понимать, что именно здесь проживает вся местная торговая и финансовая верхушка? — спросил Макс, оглядываясь.

— Да, и на жизнь не жалуется, — ответила Марта.

Дома по обеим сторонам стояли большие, каменные, в хорошем состоянии. Окна были достаточно широки, чтобы в них выглядывать, ставней выше первого этажа не было. Особняки стояли почти вплотную, но не тесно. От каждого владения на улицу выходили широкие ворота, предназначенные для повозок.

На улице уже кипела жизнь. Народ проснулся после сиесты и занялся доделыванием утренних дел. Кухарки в сопровождении мужиков с корзинами неспешно брели на рынок, дети гонялись друг за другом, юноши выгуливали девушек. Торговцы отправились в свои конторы в расписных паланкинах.

— Добрый день, добрый день, — раскланивалась Марта со старыми знакомыми.

Макс отметил, что многие смотрят на Марту с ужасом. Краем глаза он поймал несколько жестов с пальцем у виска, направленных явно в его адрес.

Ясность внес крик с балкона.

— Да чего вы боитесь! Она без шляпы, в новом платье и с мужчиной! Умер Маркус, неужели не ясно!

Марта заметно смутилась, но кивнула в ответ на поднятую бровь очередного попавшегося на пути старого знакомого. Тот, с трудом скрывая радость, приподнял шляпу со словами 'мои соболезнования'. Его услышали еще несколько прохожих, и вперед по улице полетело:

— Маркус умер! Маркус умер!

— Это ты называешь 'хорошие воспоминания'? — спросил Макс, не пытаясь скрыть удивление.

— А что? Маркус здесь даже никого не убил, в смысле, из приличных людей. Зато прочесал трущобы и тюрьмы и избавил городок от уймы разбойников, жуликов и прочей швали.

- 'Избавил' значит то, что я думаю?

— Он всегда брал преступников из тюрем, чтобы научить новобранцев стрелять в живых людей. Потом пикинеры и алебардьеры учились ходить строем по земле, заваленной телами, и добивать раненых. Это считалось опасным испытанием, и никто кроме Маркуса так не делал. Остальные командиры обкатывали новобранцев только в реальном бою, поэтому потери у них были больше.

— Мне бы в голову не пришло, — честно сказал Макс.

— Ты вообще не очень-то заботишься о солдатах, — ответила Марта.

— Что о них заботиться? Они же солдаты, а не маменькины сынки. По крайней мере, я всегда платил жалование и всегда сам шел в бой во главе строя, а не прятался на холмах, гордо поднося руку ко лбу.

— Солдатами не рождаются, солдатами становятся. Кому-то приходится долгие месяцы и годы воспитывать из всякого отребья воинов, которых такие, как ты, потом поведут умирать. Военная наука это не только сражения, это даже я знаю.

— Не читай мне нотаций. Оберст был умным человеком, Йорг, Маркус. Они планировали, рассчитывали. Я только мечом махал. И чем все кончилось? Они умерли, а я остался.

— Но ты ведь тоже не дурак. Ты потом почти год командовал этими швейцарцами.

— Я командовал только в бою. Все планы составляла Шарлотта. И это была не настоящая война. Больше маневров, чем сражений.

— В Швайнштадте, значит, была настоящая?

— Да. Или мы их, или они нас. Обрати внимание, с той стороны та же картина. Герцог, Бурмайеры, командир швейцарцев, забыл, как его звали, — все погибли. Остались Патер, который молился, и Бык, который готовил еду. Не скажу ничего плохого, они толковые мужики, даже слишком толковые для мужиков, но в тот раз они не участвовали в руководстве.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что на войне больше решает божья воля, чем наука. Сила духа и сила меча важнее, чем сила ума.

Марта не нашлась с ответом. Вскоре улица Богачей закончилась еще одними воротами, за которыми виднелся короткий почти прямой спуск, выходящий на площадь.

— Это площадь Береги Ноги, — прокомментировала Марта.

— От чего беречь? — удивился Макс, опустив глаза.

— Название такое. От колес, копыт и того, что с возов падает.

— Что с возу упало, то пропало, — вспомнил Макс старую рыцарскую мудрость.

— Это в остальном мире оно пропало, а здесь сначала ногу отшибло, потом пропало, — ответила Марта, — Здесь сходятся пять улиц, все выходят на площадь с хитрых поворотов и разных уровней. Полным-полно телег и лошадей. Главные ворота Улицы Богачей. Главные ворота монастыря, через которые везут стройматериалы к собору. Кривой спуск на Воротную улицу, которая идет от западных городских ворот к восточным. Улица, ведущая на ремесленный рынок, к мастерским и далее к западным воротам. Единственный въезд в Старый Верхний город, — Марта перечислила улицы, показывая рукой по часовой стрелке.

Макс и сам заметил, что мостовая на площади была искривлена относительно горизонтали во многих местах, чтобы более-менее соответствовать кривизне втекающих улиц.

— Вот это — собор святого Павла, — указала Марта на огромное пыльное строение, с двух видимых сторон покрытое строительными лесами, — почти готов.

— В каком месте готов? Его еще строить и строить.

— Фасад готов и внутри уже наверняка идут богослужения, хотя роспись вряд ли закончена.

На самом деле готовы были все три фасада. Собор был построен в форме вытянутого прямоугольника, протянувшегося с запада на восток. Длинный южный фасад был продолжением южной стены монастыря, вдоль которой тянулась длинная улица, Главный, противоположный алтарю, фасад выходил на запад. Примерно на половину длины собор выдавался за пределы стен монастыря, поэтому стена упиралась в середину северного фасада, улица, спускающаяся с площади Береги ноги, огибала северный фасад и выходила на верхнюю соборную площадь. После монастырских ворот улица сильно сужалась и вниз вели крутые ступеньки, намекающие, что с колесным транспортом и лошадьми ниже лучше не соваться. Верхняя соборная площадь получила свое название после постройки собора и в плане представляла собой небольшую площадку перед западным фасадом, с которой на запад спускалась величественная лестница с широкими ступенями.

Спускаясь вдоль монастырской стены, Макс и Марта добрались до главного входа в собор и, конечно же, зашли внутрь. Западная половина собора представляла собой склад стройматериалов, между которыми был оставлен проход. В средней части стояли строительные леса, на которых трудились штукатуры. В восточной части, примерно на четверть длины нефа от алтаря, роспись и отделка были закончены.

- Вот, Макс, смотри, это я! — Марта указала на фигуру женщины с мечом.

— Точно! Как похожа! — оценил Макс, — Юдифь?

— Ага. С меня писали Юдифь, а с Маркуса — царя Ирода и Понтия Пилата.

— Серьезно? — удивился Макс, — Ирода и Пилата? И как его уговорили?

— Это было несложно. Маркус сказал, что не будет натурщиком для крестьян, солдат и прочей мелочи. Ему предложили царя и прокуратора. Он был даже польщен.

— А почему Юдифь, а не Иродиада с головой Иоанна Крестителя? — Макс блеснул эрудицией, — Так ты была бы более подходящей парой мужу.

— Видишь ли, Макс, сначала мы так и планировали, но местный сеньор, который заплатил за право быть увековеченным в виде головы Иоанна Крестителя, поругался с Горгонзолой и тот слегка поменял акценты. Исправил палача на знаменосца и дал мне в руки меч.

— Горгонзола? — переспросил Макс, услышав странное прозвище.

— К вашим услугам, — крикнул кто-то с лесов.

Макс обернулся на голос и увидел жизнерадостного живописца, бодро спускавшегося по приставной лестнице. Вслед за ним чуть менее бодро спускался человек, который Максу показался знакомым.

— Фрау Профос! Какая встреча! — провозгласил художник.

— Герр Максимилиан! Какой же турнир без Вас! — провозгласил Патер.

Горгонзола Максу очень понравился. 'Настоящий человек эпохи Возрождения', как сказал бы современный читатель, 'Настоящий человек', как сказал бы современник художника, не ведавший, что живет в особую эпоху. Горгонзола, подобно коллегам, обладал энциклопедическими знаниями, любил жизнь, ближнего своего и Бога. Он вообще много чего любил, в каждом своем занятии находил повод для самосовершенствования и от каждого занятия получал удовольствие.

Макс, в свою очередь, тоже произвел хорошее впечатление. Он разговаривал с простолюдином как с равным, с ходу понимал быстрый рассказ живописца о соборе и фресках и задавал умные вопросы. Горгонзола, размахивая пачкой набросков, с ходу предложил Максу позировать для Самсона на еще не начатой фреске или для 'вон того ангела с мечом' на неоконченном изображении Второго Пришествия.

— Ой! — воскликнула Марта, едва взглянув на полуготовую фреску, — это же Маркус!

— Он самый, — ответил Горгонзола, я еще тогда сделал с него набросок в профиль с другой стороны. Чем не Князь Тьмы? Надеюсь, он не рассердится? Кстати, где он?

Марта вздохнула. Макс со скорбной физиономией снял берет, молча намекая, что Маркус скончался.

— Ого! — отреагировал Горгонзола, — а мы тут все в работе, никаких светских новостей не знаем… Хотел бы я посмотреть на человека, которому повезло справиться с Маркусом. Ему бы многие памятник при жизни поставили.

— Кажется, это я, — скромно сказал Патер.

Все недоуменно уставились на него.

— Я, честно говоря, его за черта принял. Думал, померещилось, что черта убил. Весь год беспокоился, что плохой знак получил. Сами понимаете, черти являются не к добру. А сейчас вы напомнили, я на картину взглянул, вот этот и был, а никакой не черт. Как гора с плеч.

— Вот секрет-то где был, — нарушила молчание Марта, — его кто только не пытался убить, ни у кого не вышло. А мог, оказывается, только священник.

За это время Винс и Кабан два раза проехали мимо собора, но им и в головы не пришло заглянуть внутрь. Винс восседал на дорогом жеребце местной породы, а Кабан взгромоздился на упитанного мула. Ходить пешком ни тот, ни другой не любили.

Бандиты начали поиски с рынка. Маркуса могли не заметить в рыцарском лагере, но в Ферроне его помнили очень хорошо. На рынке никто Маркуса не видел, более того, к концу опроса появился слух, что Маркус умер, а его жена гуляет по городу с другим мужчиной.

Кабан поговорил с кем надо и выяснил, что слух исходит с улицы Богачей, где и видели Марту. Винс сжал кулаки и сказал сквозь зубы:

— Такие люди, как этот Маркус, который не из Кельна, просто так не умирают. Хотел бы я видеть, кто его загнал на тот свет, где этому гаду самое место. Его расстреляли из осадных орудий или затравили драконами?

— Принесли жертву дьяволу, чтобы тот его обратно забрал, — предположил довольный Кабан.

На всякий случай, они проехали до улицы Богачей, нашли там подтверждение рыночных слухов и предложение поискать Марту в районе площади Береги Ноги, куда она только что ушла.

— Знаешь, Винс, а ведь наших объектов еще кто-то хочет убить, — завел беседу Кабан, когда понял, что тема поисков Маркуса исчерпана и успокоился.

— Кто? — спросил Винс.

— Не знаю, но кто-то очень богатый. Он через посредника предложил триста флоринов.

— Он сдурел?

— Может и сдурел, но посредник надежный. Никогда не врет. Говорит, залог оставили.

— Представь, сколько всякой швали побежит предъявлять свои права на эти деньги, если мы убьем этого Максимилиана.

— Никто ничего не получит, если не предъявит доказательств, что это именно он его убил. И его жену тоже.

— Жену нам надо украсть, — строго сказал Винс и положил руку на эфес, — попробуй только схитрить.

— Ладно-ладно, — замахал руками Кабан, — я к тому, что я всем запретил браться за этот заказ, чтобы нам работу не портили. Сказал, что сам все сделаю. Ты, когда этого Максимилиана убьешь, отрежь ему голову и отдай мне. А я тебе половину денег отдам.

Из собора Макс и Марта вышли через южные ворота. Вдоль южного фасада строители оставили достаточный запас площади на верху насыпного холма, нельзя же было строить монументальное здание на самом краю. Склон был крутой, почти вертикальный, и облицован камнем, а сверху огражден каменным парапетом. До звания площади у этой площадки не хватало ширины, но места было достаточно, чтобы оставить свободный проход для пешеходов и собрать толпу вокруг чего-то интересного. В этот раз толпа собралась по случаю того, что кого-то судили на свежем воздухе. Как определил Макс, речь шла о морали и нравственности подрастающего поколения. Обвиняемый отличался грустной улыбкой и веселыми глазами. Рядом с ним стоял открытый ящик с вещественными доказательствами. В ящике лежали куклы. Не итальянские Пьеро, Арлекин и Коломбина, а немецкие Хаммерляйн, Крестьянин и Мошенник.

Судья, мужчина средних лет с белыми холеными руками, неторопливо зачитывал обвинительное заключение.

— Предметом исследования явились содержание, смысловая направленность кукольного представления 'Герр и Фрау Профос', использованные в нем средства художественного выражения, а также оказываемое ими воздействие на религиозные чувства зрителя, выявление наличия в указанном представлении сцен, возбуждающих распущенность, религиозную вражду, унижающих человеческое достоинство истинных католиков и оскорбляющих их религиозные чувства.

Макс плохо понимал по-итальянски, и Марта принялась переводить на ходу. Судья разглагольствовал еще долго.

— Анализ пьесы выявляет использование в ней приемов художественного выражения оскорбительного характера, содержащих бранные и неприличные слова и выражения. Персонажи Михель и Вюрфель формируют у зрителей представления о том, что ангелы на небесах — не что иное, как мертвые дураки и мошенники, не оставившие прежних привычек. Пьеса создает положительный образ чертей, которые заботятся о продолжении жизни человека. Создание женщины из глины — недопустимая ересь.

Марта добросовестно перевела и эти аргументы. Макс выслушал перевод и сказал:

— Марта, посмотри на эти жирные морды, бегающие глазки и дрожащие руки. Я не верю, что этих стражников и этого судью волнует чья-то нравственность, считая их собственную. Когда мошенник начинает разглагольствовать о нравственности и детях, будь уверен — он хочет денег.

— Разве только мошенники говорят о нравственности? Иногда бывает, что и честный человек читает морали.

— Если после морали судья заговорит о деньгах, значит мошенник. Если о Боге, о покаянии и о совести, может быть, честный.

— А знаешь, Макс, ты прав. Никакой это не судья, а нотарий — мелкий муниципальный служащий. Судить и приговаривать ему вообще не положено. Сейчас он приговорит этого кукольника к штрафу, а деньги положит себе в карман.

— Мелкий? По нему не скажешь. У нас бургомистры скромнее одеваются. И разве стражники не знают, что он нарушает закон?

— Добро пожаловать в Феррону. Здесь продажны все служащие сверху донизу, а граждане к этому уже привыкли. Могу поспорить, что все, кто стоит вокруг, знают, что нотарий действует не по закону, а штраф он разделит со стражниками.

'Судья' наконец-то добрался до завершения обвинения.

— Все вышеуказанные использованные в пьесе выражения, сравнения и аллюзии являются явно и грубо унижающими человеческое достоинство и оскорбительными для религиозных чувств верующих христиан, не могут быть ими проигнорированы или терпимы, причиняют им запредельно тяжелые, непереносимые нравственные, страдания, унижают их честь и достоинство. Подсудимому надлежит впредь ставить только пьесы на богоугодные темы и половину сборов отчислять в пользу городской казны. Либо подсудимый должен в течение двух дней заплатить в казну двадцать флоринов.

Последнюю фразу судья выпалил на одном дыхании, перевел дух и бросил уничтожающий взгляд на подсудимого. Кукольник долго торговался и уговорил уважаемый суд ограничиться суммой, которую выручил за последнее представление. Потом все разошлись по своим делам.

Макс и Марта прошли вдоль южной границы монастыря, образованной толстыми стенами хозяйственных построек. Когда-то монастырь строился как укрепление, так что ни широких окон, ни ворот на южную сторону не выходило. От собора до дворца епископа, обозначавшими юго-западный и юго-восточный углы, на всем протяжении стены была одна-единственная двустворчатая дверь, через которую в монастырь попадали паломники, а монахи ходили в город по хозяйственным делам.

Напротив монастыря располагались торговые и питейные заведения, у которых толпился народ. Вдоль монастырской стены еще в давние времена образовался блошиный рынок, где случайные люди продавали всякую ерунду. Ближе к входу в монастырь сидели нищие. Нищие Максу понравились, они выглядели достаточно прилично, чтобы благородному человеку было не противно им подавать. Он даже бросил пару монеток наиболее симпатичным.

Вниз от монастыря уходили узкие улицы. Одна из них навела Марту на воспоминания.

— На этой улице в соседних домах жили две богатые семьи. Меняла и ювелир. Когда Феррона в ту войну сдалась без боя, все жители попрятались за закрытыми дверями и ставнями, потому что ждали, что солдаты будут грабить город. А солдаты как раз грабить на стали, потому что Маркус уже был профосом. Он часть выкупа раздал солдатам, чтобы им не обидно было, а грабить запретил. Оберст ждал, что враги вот-вот подойдут к городу, и надо было, чтобы солдаты были более-менее трезвые и под рукой, а не собирать пьяных по всей Ферроне.

— Я бы тоже так сделал, — сказал Макс.

— Но местные воры не знали, что солдаты грабить не будут, и, едва открылись городские ворота и закрылись ставни и двери в домах, ворвались через крышу в оба те дома и всех убили. Все было закрыто, никто не убежал и никто ничего не услышал. Только одну девочку отец вытолкнул в маленькое окошко. Оно было совсем маленькое, на нем даже ставни не было. Она кричала, а никто не слышал.

— И тут появился Маркус?

— Ага. Он расставлял караулы на перекрестках. Эта девочка смотрит на него и спрашивает 'Дяденька, а Вы, случайно, не черт? Папа просил Вас забрать разбойников из нашего дома'.

— Забрал? Или на месте расстреляли?

— Отправили работать мишенями на стрельбище.

— А девочка?

— Отдали родственникам на попечение. Всегда найдется, кому ухаживать за богатой сиротой. Смешно. Потом ее не могли убедить, что Маркус не черт.

— Наверное, сами сомневались.

Через некоторое время к этому же месту подъехали Винс и Кабан. Они возвращались в лагерь и, сами того не зная, ехали прямо по следам того, кого искали.

— Помнишь это место? — спросил Кабан, показывая в сторону тех самых двух домов. Кабан знал, что Винс помнит, и что воспоминания не самые приятные.

— Что ты предлагаешь? — недовольно спросил Винс, — раз Маркус скопытился, пойти прямо сейчас и ограбить ту девчонку?

— Эээ! Не выйдет! — Кабан состроил хитрую рожу, — девчонки-то уже и нет.

— Я тебя не просил доделывать мои дела, — озлился Винс.

— Это не я. Добрые люди постарались. Она была у бабки в Болонье, рассказала кому-то эту историю. Добрые католики написали донос, что она общалась с чертом. Девчонка еще додумалась судье сказать, что ей черт помог против разбойников. Сожгли в тот же день.

— И не проверяли?

— Гы-гы-гы! — захохотал Кабан, — Смешной ты, Винс. Вроде умный, а смешной. Как ты проверишь, был ли в городе черт такого-то числа? Он что, в ратуше регистрируется? Гы-гы-гы! Нет, он у епископа разрешение спрашивает! Какая нужна проверка, если есть признание?

В это время Марта и Макс подошли к очередной достопримечательности

— Вот и площадь Береги Руки с новым епископским мостом, — сказала Марта.

— Я думал, тот мост епископский, — удивился Макс, показывая на узкий мост, упиравшийся в стену епископского подворья.

— И тот тоже. Тот мост намного старше. Первый епископ Ферронский хотел, чтобы его дворец был одним укреплением с монастырем, но не хотел ущемлять братию. Граф тогда отдал ему площадь, которая здесь была раньше.

— Но на площадь выходил тот узкий мост? И епископу пришлось строить новый, широкий?

— Вот-вот. И покупать участок под новую площадь.

— Граф был не дурак. Отдал кусок пустой земли, а взамен получил новый мост. Я бы на его месте так же сделал. А откуда такое название? Тут на руки что-то падает?

— Нет! Тут руки отрывают! — рассмеялась Марта, — Раньше площадь называлась епископской, но недавно местные шутники ее переименовали.

— Епископ был в ярости?

— Он и сейчас в ярости. Предал новое название анафеме и поставил вот этот столб.

На видном месте, но не мешая проезду, стоял высокий столб, на котором красовался дощатый щит с надписью крупными буквами 'Епископская площадь'. С краю кто-то явно умышленно оставил два жирных отпечатка грязных ладоней.

— Когда мы с оберстом были последний раз в Ферроне, здесь по случаю войны случился неурожай, — вспомнила историю Марта, — и местные мошенники пускали на хлеб муку со спорыньей, плевелами и прочей дрянью. От этого у многих случалась пляска святого Витта. Оберст выразился, что неплохо бы поймать этих хлеболожцев и руки им повыдергивать. Маркус сказал свое обычное 'легко, герр оберст', провел облаву по складам, мельницам и пекарням, и выдал виновных нахмистерам с приказом 'оторвать руки'. Нахмистерами тогда нанялись два оболтуса…

— С чего бы Маркус экономил на нахмистерах? — удивился Макс.

— Он не экономил. Просто не находилось дураков, чтобы на положенное по уставу жалование делать у Маркуса в три раза больше работы, чем в любом другом полку. Поэтому чаще всего ему доставались веселые неудачники, которым все равно, кем работать, лишь бы не работать. Если таких не было, он назначал добровольцев. Так вот, они вытащили арестованных на площадь и принялись отрывать им руки.

— Как? — Макс, имея опыт занятий борьбой, знал, что оторвать человеку руку совсем не просто.

— Лошадьми. Только у них никак не получалось закрепить веревки, чтобы руки оторвались. Веревки обдирали кожу и мясо, сползали до кистей, а потом и с кистей слетали, но руки ни в какую не отрывались. Потом вышел епископ и попросил прекратить это безобразие.

— И прекратили?

— Прекратили, конечно. А ты бы не прекратил, когда тебя сам епископ просит? Он сказал, что этих нахмистеров сначала живыми отпоют, а потом они юридически будут мертвыми и их живыми закопают.

'Я бы и начинать не стал' — подумал Макс, но вслух сказал другое.

— Епископ оказался страшнее Маркуса?

— Здесь последнее время очень убедительный епископ. Он всегда при мече и выглядит точь-в-точь как рыцарь, только в митре и с крестом. Так что в его словах никто не сомневается.

 

7. Самый дорогой ужин

Собрание прекрасной половины высшего общества проходило в большом помещении, известном, как пиршественный зал. Согласно загадочных и неписаных традиций женского общества, на этот совет были приглашены далеко не все дамы, прибывшие на турнир. Сказать точнее, в первую очередь были приглашены были личные подруги жены хозяина турнира. Во вторую очередь — наиболее знатные дамы подходящего возраста из числа гостей. Именно подходящего возраста, потому что старушкам, а старость, по женскому мнению, тогда начиналась рано, не к лицу сидеть в ложе Прекрасных дам вместе с молодыми красавицами, которые им в дочери годятся. В третью очередь те, кто не попадал непосредственно ни в первую, ни во вторую, но кого посчитали необходимым добавить в свой круг подруги хозяйки и знатные дамы. В том числе, дамы для которых была очень высока вероятность, что кто-нибудь из лучших рыцарей провозгласит их прекраснейшими. Иначе что это за суд Любви и Красоты, который не имеет репутации среди тех, кого он будет судить? Обсуждения прошли еще в прошлом году в интенсивной переписке, и в последний день перед открытием турнира дамы одна за другой прибывали в замок Фальконе.

Обычно гости на пирах восседали на широких скамьях, но, поскольку дам было всего три дюжины, для них со всего замка собрали кресла. Чтобы никого не обидеть, а дамы чрезвычайно обидчивы, столы были поставлены квадратом посреди зала. Пустую середину квадрата украсили цветами. Чуть меньше половины дам представляли итальянские земли, примерно по трети — немецкие и французские, подданных Карла Первого испанского было всего двое, одна дама из Венгрии, от прочих стран никого.

Дамы, как известно, пунктуальностью не отличаются. В этом есть и свои плюсы, поскольку, случись всем прибыть одновременно, конюхи не смогли бы принять сразу столько карет, а хозяйка не смогла бы поприветствовать каждую гостью индивидуально. Да и подруги, разделенные расстояниями, начали бы встречу с разговоров о женских делах, так что 'официальная часть' собрания все равно бы не началась вовремя.

От площади Макс и Марта через епископский мост вернулись в замок. Женское собрание уже второй час должно было 'вот-вот' закончиться. Макс решил заглянуть на конюшню, посмотреть, не забыли ли конюхи покормить и его коня.

На конюшне тоже ждали, что собрание 'вот-вот' закончится. Наиболее торопливые дамы уже послали вниз записки с требованием запрягать. Кучер Шарлотты, бургундец средних лет, доложил, что кони из упряжки и конь Макса накормлены и почищены. Макс не нашел себе дела на конюшне и направился встречать жену у дверей зала, где проходило собрание. Проходя по галерее с выходившими во двор высокими окнами, он встретил нескольких скучающих рыцарей и шумную женскую компанию в десяток служанок и каммерфрау, где уже заняла хорошее место Марта.

Один из скучавших рыцарей, по виду француз, преградил Максу путь и потребовал бескомпромиссным тоном:

— Прошу Вас, мессир, подтвердить, что мадемуазель Розалинда де Бонневиль самая прекрасная девушка во всем белом свете.

Ничего подобного Макс в жизни бы не подтвердил. По рыцарским правилам, в ответ надо было назвать другую 'самую прекрасную' даму. Обычно каждый рыцарь заранее решал, кого будут объявлять прекраснейшей. Не принято было прославлять кровных родственниц и особенно жен. Не вполне уместно называть отсутствующих на турнире. И отсутствующей даме никакой радости, и присутствующие дамы будут все до одной недовольны. Макс взялся было вспоминать, кто из виденных им дам мог бы претендовать на это почетное звание, но тут же обнаружил, что он как с утра приехал, так ни одной дамы и не встретил.

— О чем Вы раздумываете, мессир? — нагло переспросил незнакомец, — Вы согласны, но не желаете этого признать, только потому, что я сказал первый? Или Вы не согласны и боитесь в этом признаться, чтобы я не вызвал Вас на поединок?

— Прекраснейшая дама во всем белом свете — ее светлость Аурелла Фальконе, — назвал Макс первую же даму, про которую он точно знал, что она присутствует на турнире. Этим он поставил собеседника в неловкое положение, поскольку, находясь в замке Фальконе, очень невежливо было бы спорить с комплиментами в адрес хозяйки.

Но незнакомец был не из тех, кто охотно встает в неловкие положения.

— Какой Вы хитрый, мессир. Уверен, что прекрасную Ауреллу Вы в глаза не видели, а назвали ее, чтобы я не стал с Вами спорить. Я же видел, что Вы задумались, а прекраснейшую не выбирают, задумавшись. Может быть, дамы Вас вообще не привлекают?

Последнюю фразу можно было понять по-разному. Это мог быть намек на некуртуазность, что, хотя и не красит рыцаря, но встречается частенько, равно, как и другие плохие манеры. Замечание же о плохих манерах тяжким оскорблением ни по закону, ни по совести не является. К тому же, известны многие славные рыцари, не увлекавшиеся куртуазными играми. Это мог быть намек на импотенцию, на каковую тему в мужских кругах шутят постоянно, и, случись кому посчитать, что такое намек его страшно обидел, остальные поймут это как признание в мужском бессилии. Но Макс, ожидая подвоха, а также от неуверенности в французском, решил, что его обвинили в содомском грехе, каковой, со слов Шарлотты, в солнечной Италии был распространен куда больше, чем некуртуазность или импотенция.

Лотти говорила, что в конфликтных ситуациях не обязательно убивать хама на месте, достаточно дать ему пощечину. Не вопрос. От всей своей добросовестной немецкой души Макс вложился в удар. Толчок правой ногой — поворот бедер — поворот плеч — поднимается локоть — плетью взлетает рука — Плюх! Незнакомец не успел отреагировать и с удивленным лицом вылетел в закрытое окно.

На звон стекла и треск рамы обернулись все, кто был в галерее. Из зала выскочила служанка и поинтересовалась, что здесь происходит. Марта опередила всех с ответом.

— Мессир де Круа сказал, что прекраснейшая дама на турнире — Ее светлость Аурелла Фальконе, а другой мессир сказал, что мессир де Круа Ее светлость в жизни не видел и говорит так только из вежливости. Мессир де Круа тогда дал тому мессиру пощечину, а тот мессир обиделся и выпал в окно.

Другие женщины не следили внимательно за Максом, но слышали, что он назвал имя хозяйки, после чего второй рыцарь сказал что-то, за что Макс его ударил. Возражать и дополнять никто не стал. Рыцари, хотя и прислушивались к беседе, не поспешили давать ответ какой-то служанке. Та, в свою очередь, выслушав Марту, юркнула обратно в дверь, не дожидаясь, пока до нее снизойдут рыцари.

Через некоторое время дамы закончили свои женские дела и начали расходиться. Шарлотта вышла в числе последних, беседуя с Виолеттой Сфорца. Макс подошел и был представлен Виолетте, после чего она откланялась и ушла по своим делам.

— Ты сам додумался назвать прекраснейшей дамой Ауреллу, или тебе кто-то подсказал? — сразу же спросила Шарлотта.

— Просто я тут больше никого не знаю. А что?

— Слишком многие дамы собирались тебя рекомендовать. И рекомендовали бы, но графиня обозвала их курицами, а их мужей — каплунами и пообещала какое-то страшное итальянское бедствие тем, кто хоть пальцем коснется твоего шлема или будет на тебя наговаривать герольдам.

— Сама графиня? С чего бы это?

— Учитывая твою репутацию, графиня решила, что ты ей намного более интересен, чем мужья этих дам. Особенно после того, как ты в ее честь кого-то выбросил из окна. Кстати, что ты тут натворил?

— Дал пощечину какому-то французу, а он зачем-то улетел в окно и я даже не успел его вызвать на поединок, — спокойно ответил Макс, — Я за ним не пошел, поэтому, если он ничего себе не сломал, то вызовет меня сам.

— Я же тебе говорила, что благовоспитанный молодой человек не должен в ответ на мелкое оскорбление выбрасывать обидчика в окно. Ты понимаешь, что такое 'пощечина'?

— Понимаю. Это боковой удар в голову открытой ладонью.

Шарлотта вздохнула.

— То есть, я могу не беспокоиться, что дамы допустят меня к турниру? — спросил Макс.

— Дамы, во всяком случае, французские и итальянские, допустят тебя, куда ты только захочешь.

— Эээ?

— Именно так это и понимать. И сюда, и сюда, и даже сюда, если тебя это заинтересует, — Шарлотта жестами продемонстрировала, куда именно, — Мораль и нравственность тут не в моде. Надеюсь, ты не будешь слишком увлекаться дамами, мы все-таки не за этим сюда приехали.

— Да? А я был у брата, он рассказал, что меня тут все не любят. И даже он сам не рискнет мне сколько-нибудь помочь. Все это светское общество напоминает какой-то террариум. Клубок целующихся змей. Мошенники с титулами предъявляют претензии к тем, кого им не удалось надуть, а люди, у которых руки по локоть в крови, жалуются, что я сражался не так, как им бы хотелось.

— Милый, но на турнире же не только твои враги! — возразила Шарлотта, — Ты не представляешь, как все замечательно! В замке было так скучно, а здесь так весело. Ты даже не догадываешься, каким ужасным чудовищем тебя здесь считают.

— Как раз догадываюсь, но не пойму, почему тебя это радует.

— Это же Италия, глупенький. Здесь каждый кондотьер воевал за все стороны во всех местных конфликтах, и ни один крестьянин не возьмется за меч бесплатно. То, что в твоей непонятно почему все еще любимой Германии считается 'плохой репутацией', здесь приводит всех просто в восторг. Ты только подумай, гости с севера приезжают уже две недели, и про тебя ходят такие восхитительные легенды, что я купаюсь в лучах твоей славы. Никколо Сфорца в шутку предложил нанять тебя против французов, на что кто-то из французов высказал идею нанять тебя против Сфорца. Кондотьеры рангом ниже были бы рады, если бы ты их нанял не важно против кого, а всякая мелочь наперебой выражает тебе свое почтение.

— То есть проблем у нас на самом деле нет?

— Разве я это сказала? Во-первых, за твою голову назначена награда. Когда я об этом узнала, я через посредника подняла приз в два раза.

— Зачем? И когда ты успела?

— По переписке. Зато теперь твою шкуру будут делить самые лучшие наемные убийцы, если здесь таковые есть, а всякая шушера не рискнет и пальцем тебя коснуться. А еще они все будут думать, в чем подвох и где им грозит опасность, ведь не просто так за тебя назначена цена в три раза больше, чем за кого угодно в истории города.

— А если нас убьют?

— То мы ничего не заплатим, и никто не сможет с нас потребовать. Еще я потребовала от посредника, чтобы он сказал убийцам, что они должны представить доказательства нашей насильственной смерти именно от их рук.

— Зачем?

— Чтобы нас не травили ядами и не устраивали несчастных случаев.

— Ты просто чудо! А что тогда во-вторых?

— Во-вторых, на турнире против тебя выставят лучших бойцов.

— Так я за этим и приехал.

— Не за этим. Специально для тебя в турнир выйдут настоящие бойцы, которые этими играми обычно не занимаются. И они будут намерены по-настоящему тебя убить. Безнаказанность гарантирована, у нас здесь нет никакого влияния, чтобы тому, кто тебя покалечит или убьет на турнире, вынесли хотя бы порицание.

— Это ты про кого?

— Дамы говорят, что по поводу нелюбви к тебе высказались Грегуар Бурмайер и Бастард Бранденбургский. Вчера об этом только и говорили. Они в первый раз за последние лет двадцать-тридцать принародно высказали одинаковое суждение.

— Ни тот, ни другой не станут лично бросать мне вызов, — ответил Макс.

— Я еще не выяснила, кого выставит Бе-Бе, но от Бурмайеров будет биться некий Людвиг-Иоганн, которого никто почему-то не знает. Говорят, он очень сильный.

Макс пожал плечами.

— Был бы он очень сильный, я бы про него хотя бы слышал. Что решили про рыцаря чести?

— Габриэль, каталонец.

— Кто это? Первый раз слышу.

— Достойный кавалер ордена святого Стефана, в просторечии пират. Про него почти все первый раз слышат, он для всех одинаково чужой.

— Думаешь, он будет честным судьей?

— Сам посмотришь. Пока шло собрание, я написала ему письмо и получила ответ. Он пригласил нас на ужин.

'Рыцарь чести', которого выбирали дамы, дополнял герольдов, которых назначал хозяин турнира. Знаком его власти был головной убор, который давали ему дамы и который по этой причине назывался merci des dames. Было постановлено, что если почетный рыцарь дотронется до кого-нибудь привязанным к концу его копья покрывалом (couvre-feu), то такой рыцарь считался под защитой и мог перевести дух, в это время его не били. Необходимость в такой защите возникала, когда надо было защитить слабого от победителя, раздраженного его стойкостью или ослепленного успехом. Почетный рыцарь должен был также препятствовать нанесению чрезмерного наказания бесчестным негодяям, присужденным к битью и изгнанию с турнира.

Покрутившись по городу, Макс верхом и Шарлотта с Мартой в карете добрались до порта. Посыльный показал, где встала на якорь 'Святая Эулалия'.

Фелюка — это не просто двухмачтовый кораблик, это еще и восемь рядов весел, и по три гребца на каждое весло. Гребцы занимают всю свою палубу, не оставляя там места для груза, а немалая часть трюма оказывается занятой под еду и пресную воду для гребцов. В пересчете на современные меры, одному гребцу требуется в сутки хотя бы пара литров воды и килограмма полтора еды. Прикиньте запас на пятьдесят человек хотя бы на пять дней. Перевозить грузы на каракке или даже на простой барке намного выгоднее. Зато воевать удобнее на гребном судне — на веслах можно ходить даже в штиль и маневрировать, невзирая на ветер.

Но если воевать (или пиратствовать), то нужно куда-то посадить солдат. Где-то сложить доспехи и оружие, пули и порох, опять же еду и пресную воду. Много ли места останется в трюме под трофеи?

Получается, что пирату на галере нет смысла грабить абы кого, потому что дешевый и объемный товар в том количестве, сколько его влезет на свободное место в трюме, не окупит расходов на его добычу. Равно и купцу выгоднее возить на галере груз, который имеет максимум стоимости при минимуме объема. Есть ли у гребных судов преимущество перед парусными? Есть. Независимость от ветров. Возможность маневра в прибрежной зоне среди скал, рифов и мелей. Возможность двигаться прямо в тех случаях, когда парусник будет маневрировать галсами.

'Святая Эулалия' слегка покачивалась на волнах на одном из наиболее отдаленных мест пристани. Корабль выглядел как с картинки — новый, чистый, с белейшими парусами. Но воняло от него невыносимо. Макс остановился, как будто налетел на стену. Шарлотта побледнела.

Надо сказать, что средневекового человека сложно было удивить дурным запахом. Каждый знал, что мясо пахнет мясом, а рыба пахнет рыбой. По запаху можно было определить, насколько мясо годится в пищу, а оно в принципе годится, даже если немножко протухло. Лошади пахли конским потом, собаки — псиной, крестьяне — навозом, священники — ладаном, ремесленники — своими ремеслами, благородные рыцари — кровью и холодным железом, прекрасные дамы — дорогими благовониями.

Так вот, этот корабль вонял чуть ли не всеми сразу дурными запахами, известными человечеству. И потом, и дерьмом, и тухлым мясом, и прокисшей капустой, и мертвечиной, и гарью, и еще черт знает чем.

Макс и Шарлотта переглянулись, сглотнули и сделали вид, что ничем не пахнет. Марта подниматься на борт отказалась и вернулась в карету.

Толстый турок с гладко выбритой головой встретил гостей на берегу и проводил их к лодке. Лодка выглядела под стать фелюке, но не воняла. Выпрыгнув на палубу, турок, подобно настоящему дворецкому, громко объявил:

— Его светлость Максимилиан де Круа с супругой!

Капитан ожидал их на палубе. Смуглый каталонец, невысокий, худощавый, с обветренным лицом моряка. Черный шелк и черный бархат. Золотое и серебряное шитье на вороте и манжетах. Почти добрая улыбка с почти полным комплектом зубов. Шрам на левой щеке, пересекающий плохо сросшееся ухо. На правой кисти свежий ожог. Левый ус подстрижен, чтобы более-менее соответствовать обгоревшему правому.

Габриэль Морской Кот, только что заочно выбранный рыцарем чести, никогда ранее не участвовал в сколько-нибудь значимых турнирах. Он числился рыцарем венецианского ордена Святого Стефана и героически защищал христианское море от османских и алжирских пиратов. По совместительству Габриэль занимался контрабандой и работорговлей, семь смертных грехов и многие грешки помельче отягощали его бессмертную душу.

Совершенно случайно, дамы и рыцари из центральной Европы не были осведомлены на тему, кто есть кто на море, а Габриэль стараниями Шарлотты устраивал все партии хотя бы тем, что не входил ни в одну из них. Сам же Морской Кот за три дня в Ферроне был осведомлен о раскладе сил на турнире, а после сегодняшнего письма Шарлотты прикидывал, насколько дорого удастся продать свою честность и непредвзятость.

— Рад вас видеть на борту моего скромного кораблика.

— Ваше приглашение — большая честь для нас, — любезно ответил Макс, дыша ртом.

— Чем это у вас так скверно пахнет? — не выдержав, сморщила носик Шарлотта.

— Это из трюма, там пятьдесят немытых нехристей жрут кислую капусту с тухлым мясом и чесноком. Не обращайте внимания.

Другими источником запаха при ближайшем рассмотрении оказались два объеденных птицами трупа, болтавшиеся на рее, а еще откуда-то неуловимо несло гарью. Букет запахов изящно дополнялся тонкими ароматами гвоздики, корицы и имбиря.

— Вы прибыли как раз в то время, когда планировали! — Габриэль попытался сменить тему.

— Мы точны, как торговцы пряностями! — подыграла Шарлотта. Габриэль почему-то вздрогнул.

Второй раз Макс и Шарлотта налетели на стену из запахов, когда перед ними открылась дверь в капитанскую каюту. Тонкие ароматы гвоздики, корицы и имбиря превратились в стойкие запахи, забивающие обоняние. Макс чихнул. Шарлотта удержала чих, спрятав лицо в платок.

— Господи, что это у Вас?

— Все еще заметно, или вы знали? — вздохнул Габриэль, — А то я уже принюхался. Два недоумка хотели поджарить рыбу и поджарили груз.

— Те двое, которые висят на рее?

— Они самые. Могли бы войти в историю, как авторы самого дорогого ужина за последние лет двести.

— Похоже, что один ваш рейс стоит как половина нашего замка, — сказал Макс.

— У Вас хороший замок, сеньор, — улыбнулся Габриэль.

— Насколько я понимаю, Вы не хотите, чтобы кто-то узнал про Ваш груз… бывший груз… поэтому спрятали корабль в Ферроне, потому что здесь самые нелюбопытные портовые службы, и пытаетесь забить выдающий Вас аромат любым другим запахом, — сделала вывод Шарлотта.

— Увы… — развел руками Габриэль.

У него были причины переживать. Груз, купленный у турок в обход венецианской монополии за большие деньги, следовал в оккупированную французами Ломбардию и был полностью оплачен получателем. Теперь часть драгоценных пряностей сгорела, и следовало либо прикупить где-то немножко гвоздики, корицы и имбиря, либо вернуть недостающее деньгами. Будь капитан немножко глупее и отчаяннее, он мог бы попытаться разбавить пряности сушеными травами, но Габриэль не хотел так рисковать. Наказания за подделку пряностей были исключительно суровыми. Фальсификатора могли сжечь или закопать живого в землю вместе с подделанным товаром. Минимальный штраф обошелся бы дороже стоимости галеры.

Купить недостающие пряности на местных рынках было бы разорением. Сдавать получателю их надо было по оптовой стоимости, а покупать пришлось бы по розничной, в разы дороже. В арабских или турецких портах драгоценный товар стоил дешевле, но экспедиция туда была бы рискованным предприятием. Чтобы идти на восток с пряностями в трюме, надо было совсем сойти с ума. Как минимум, надо бы было выгрузить сохранившийся товар в надежном месте, а найти 'надежное место' для особо ценных и портящихся товаров тоже было непросто, можно было, вернувшись, обнаружить пустой склад. Да и денег на новый рейс не было.

Кроме всего прочего, каталонцу было бы крайне затруднительно вести розничную торговлю пряностями. В восточном средиземноморье монополию на этот бизнес с благословения Папы удерживала Венеция. Благодаря монополии, цены были так безбожно высоки, что перец ценился в то время буквально на вес золота, а то и выше. За фунт мускатных орехов давали трех — четырех овец или корову. Шафран венецианским дожам запрещалось принимать в дар как нечто слишком соблазнительно ценное, а корицу, не стыдно было преподносить в подарок папам, королям и императорам.

Повреждению груза сопутствовал еще и демаскирующий побочный эффект. Адриатическое море патрулировали венецианские галеры, неподкупные капитаны которых были лично заинтересованы в поимке контрабандистов. Габриэль прошел мимо них благодаря удаче и лоцману, но тогда 'Святая Эулалия' рисковала только быть увиденной и услышанной, а сейчас ее можно было еще и унюхать даже ночью и едва ли не с большего расстояния, чем увидеть и услышать.

Габриэль неожиданно для самого себя разговорился с гостями. Получив письмо, он отправил человека на рынок, и теперь уже полчаса, как знал, что у этой пары здесь нет ни друзей, ни союзников, поэтому не опасался, что они будут распускать слухи. Кроме того, если им что-то от него нужно, было бы разумно намекнуть им о своих проблемах, вдруг они предложат что-нибудь стоящее.

— Сочувствую, — ответила Шарлотта, когда Габриэль закончил рассказ о последствиях дорогого ужина, — но мне кажется, вариант есть. Как давно Вы не были на родине?

— Лет пятнадцать, — ответил каталонец, — мне там нечего делать.

— Зря. Там происходят удивительные события.

— Что там есть такое, чего нет здесь?

— Скажем так, что там есть такое, чего не хватает здесь. Гвоздика, корица и имбирь.

Габриэль икнул. Когда он покидал родину, цены на пряности его не интересовали. Они и сейчас не интересовали его настолько, чтобы следить за ценами в разных странах, сезонными колебаниями и поступлениями больших партий.

— Лет двадцать назад, — продолжила Шарлотта, — некий Васко да Гама отправился далеко на юг вдоль побережья Африки и привез оттуда на своих кораблях перец, гвоздику, корицу и имбирь. Через три года он организовал еще одну экспедицию, привезшую безумное количество пряностей. Цены тогда сильно упали. С тех пор по этому маршруту постоянно ходят корабли.

— Что-то я не помню, чтобы это как-то повлияло на цены здесь, — скептически ответил Габриэль.

— Не каждая экспедиция увенчивается успехом. И прибывают они нечасто. Море полно опасностей.

— Да уж…

— Но когда флотилия возвращается, цены падают. Узнать заранее, когда прибудет большая партия, невозможно, поэтому кастильские и португальские оптовики не могут держать на всякий случай столько свободных средств, чтобы скупить весь груз по обычным ценам, не давая им снижаться.

— Но потом цены быстро возвращаются на обычный уровень? — спросил каталонец с почти утвердительной интонацией.

— Безусловно, — подтвердила Шарлотта.

— Тогда к чему Вы это рассказываете?

— Я знаю, где можно взять много пряностей по низкой цене.

— Откуда же?

— Из источников, пожелавших остаться неизвестными.

— До Португалии далеко. Если знаете Вы, значит, новость облетела уже Испанию и всю Францию, а то и Англию. Пока я отсюда доберусь, все пряности уже раскупят.

— Не знает никто. Один умный человек, хозяин удачной экспедиции, придержал часть груза, чтобы не сбивать цены самому себе. Чем дольше он ждет, тем больше вероятность, что придет следующий корабль с пряностями и цены снова упадут. В ближайшее время он выпустит товар на рынок, ему надо будет продать все очень быстро.

— Почему быстро?

— Потому что ему надо будет срочно выдать дочь замуж. Она не такая умная, как отец.

— У него нет свободных денег? Он же посылает экспедиции, — продолжал сомневаться Габриэль.

— Он вложился по-крупному сразу в несколько проектов. А экономить на свадьбе дочери ему не позволит гордость кастильского гранда и жена. В большей степени жена.

— Сколько у меня времени?

— До конца турнира время есть. Сейчас будущие теща и свекровь договорятся о подробностях, поставят в известность будущего мужа, выслушают гневную нотацию будущего свекра, потом отправят гонца с письмом будущему тестю, чтобы он выпустил пар за недельку до того, как прибудут молодые. У него намного больше пряностей, чем влезет в галеру, а продать надо будет очень быстро. Уцелевший остаток Вашего груза продадите здесь, в Ферроне. Вашему грузополучателю предложите встретиться где-нибудь на западном побережье, чтобы не огибать всю Италию по пути в Венецию. Заодно избежите венецианских налогов.

— Замечательно! — искренне обрадовался Габриэль, — у меня тогда всего два маленьких вопроса: к кому мне обращаться в Кастилии и что Вы попросите взамен за информацию?

— Я попрошу всего лишь, чтобы Вы исполняли свои новые почетные обязанности так, как подобает рыцарю чести. Хотя бы в отношении моего мужа.

Макс скромно кивнул. Деловая беседа проходила как-то мимо него, и он уже начал зевать.

— Полагаю, меня это не затруднит, — ответил рыцарь чести, — я думал, Вы попросите большего.

— Зачем? — нашел возможность высказаться Макс, — честный бой меня устраивает как нельзя лучше. Намного большая опасность исходит от нечестного боя, если кто-нибудь покалечит меня подлым приемом при попустительстве судей, или если меня на ровном месте обвинят в применении запрещенных приемов.

— Понимаю, — ответил Габриэль, — а что насчет моего первого вопроса?

— Я дам ответ по окончании турнира, — ответила Шарлотта.

— Какие гарантии Вы можете дать? Если я выполню свою часть договора…

Макс хлопнул в ладоши.

— Замечательно! Рыцарь чести торгуется, чтобы честно выполнить свои прямые обязанности!

Габриэль не нашел, что возразить. Шарлотта была готова к такому повороту событий.

— У меня есть для Вас небольшой подарок, Габриэль.

— Подарок?

— Что бы Вы выбрали, провести ночь с красавицей при условии, что об этом никто не узнает, или чтобы все узнали, что Вы провели с ней ночь, и ей понравилось, пусть это и не правда?

Габриэль не сразу подобрал ответ, но ответ, как оказалось, был и не нужен.

— Не задумывайтесь, — опередила его Шарлотта, — я решила за Вас. С сегодняшнего дня пойдут слухи, что Вы лучший любовник из всех рыцарей на этом турнире. В том числе и поэтому все дамы, не считающие себя связанными узами брака, поддержали Вашу кандидатуру. Вы услышите про себя много нового, но, если не будете удивляться и поведете правильную игру…

Если бы каталонец стоял, он бы сел прямо на этом месте. Сказать такое при муже…

— Думаете, меня будут волновать слухи? — Макс правильно понял его удивление, — Я-то отлично знаю, что я здесь самый лучший и моя жена ни на кого меня не променяет.

'Какая самоуверенность!' — подумал Габриэль, — 'Он выиграет этот турнир. По крайней мере пеший, а если его конь похож на своего хозяина, то и конный'.

— Это больше, чем хороший ход, это стратегия, — уважительно сказал Габриэль Шарлотте.

— Мужчины любят сравнивать жизнь с игрой.

— Разве не похоже? — поднял бровь каталонец, — Жизнь это игра вроде шахмат, а мы в ней фигуры и пешки.

— Война, может быть, и похожа на шахматы, но в жизни все не так, — поправила его Шарлотта, — в жизни на одной доске играют десять игроков, каждый против всех. Половина фигур делает ходы под доской, а некоторые фигуры из видимой половины сами становятся игроками.

 

8. Несчастный келарь

Фехтовальное братство святого Марка существовало в Европе уже полтораста лет и, что удивительно, пользовалось всеобщим одобрением и никому не мешало, несмотря не то, что его уставной деятельностью была наука убивать, а его целевой аудиторией — средний класс.

В Италии были свои традиции фехтования, но Итальянские войны сильно поспособствовали культурному обмену. В итальянских доспехах появились латные горжеты и рифленые кирасы, в итальянской моде — буфы и разрезы, а в итальянском фехтовании — братство святого Марка. В Ферроне филиал братства открыл Франческо Уццано, заработавший звание фехтмейстера за двенадцать лет, прожитых во Франкфурте.

Бартоломео ни разу не был в школе фехтования, но из исповедей горожан знал, что таковая в городе существует. Из исповедей он мог знать все, что происходит в городе, если бы взял себе труд все это запоминать. По здравому размышлению, он предложил Патеру и Быку компромисс: обучать желающих боевым искусствам в предназначенном для этого месте, а не в божьем доме. Швейцарцы с удовольствием согласились.

Скромный булочник, как можно было догадаться по его действиям в Швайнштадте, не всегда занимался мирной работой. Много лет назад, когда дядюшка Бык обучался практической механике во Франкфурте, он с честью прошел вступительные испытания братства святого Марка и посвятил добрых полтора десятка лет сначала обучению в братстве, а потом и преподаванию. Бык вернулся домой в почетном звании фехтмейстера, хотя по природной скромности никогда этого не афишировал.

Напоминанием о тех временах был перстень с гербом братства, предъявив который, толстяк не только получил разрешение преподать урок монахам в тренировочном зале братства, но и был приглашен на семинары по боевым искусствам. Марковы братья планировали во время турнира каждый день устраивать разбор поединков и обсуждение техники бойцов.

Вечером перед открытием турнира Патер и Бык провели занятие для послушников и марковых братьев и, не нарушая монастырского распорядка, отправились из западного предместья обратно, чтобы успеть до закрытия городских ворот. С моря дул легкий ветерок, из окон пахло едой, по улицам прогуливались влюбленные парочки. По пути попадались мужчины, оживленно обсуждавшие рыцарей, лошадей и доспехи, и женщины, обсуждавшие дам и наряды.

Попадавшиеся навстречу духовные лица, как правило, тучные, холеные, с модными прическами, в богатых одеяниях и с огромными золотыми крестами оглядывали скромного пожилого священника свысока. Патер в ответ хмурился и ругался шепотом, поминая грех гордыни и чревоугодия. Бык не обращал особого внимания на безоружных пешеходов, сколько бы золота на них ни было, и прокладывал себе путь широкими плечами и внушительным брюхом. Оба думали о своем, первый — о проблемах морали и нравственности в Римской католической церкви, второй — о завтрашнем разборе турнирных боев для молодежи из Братства.

На последнем перекрестке, выходя из узкого переулка на ведущую к воротам улицу, шириной аж в десять футов, Бык случайно сбил одного из местных 'символов гордыни и чревоугодия'. Столкнувшись с набравшим скорость швейцарцем, монах отлетел на пару шагов и чуть не оказался под копытами огромного рыцарского коня, если бы Бык не поймал его за рукав. Священник пошатнулся и упал швейцарцу на грудь. От преподобного несло выпивкой как из винной бочки, он едва стоял на ногах, а по его толстым щекам текли крупные слезы.

— Эй ты, жирный, не трожь нашего приятеля! — крикнул Быку с другой стороны улицы прохожий, в котором человек с мало-мальским жизненным опытом легко узнал бы разбойника. Чего-чего, а преступных элементов в городе было с избытком. Вот и у этого за спиной стояли еще трое.

— Че? — прогудел в ответ швейцарец, левой рукой прижимая к себя падающего священника, а правой нащупывая на поясе баселард.

Автор не берется дать точный перевод на средневековый итальянский русского 'Че?', которое является не столько вопросом, сколько универсальным ответом в виде риторического вопроса. Но в переводе на русский мысль, которую выразил Бык, звучала бы именно так.

По всей видимости, разбойники шли за пьяным монахом уже давно, но улицы до сих пор были достаточно широкие и многолюдные, и по пути им не попалось место, где бы можно было тихо затолкнуть жертву в угол и ограбить.

Рыцарь на своем огромном коне проехал мимо, прошли в разные стороны еще несколько человек, и разбойники направились к Быку, вытаскивая оружие. Порядочные горожане, подходившие к перекрестку со всех трех сторон, элегантно развернулись и, как ни в чем не бывало, зашагали в других направлениях.

Баселард против четырех полноценных мечей не оружие. Но Бык точно знал, что бегает намного хуже, чем сражается. К тому же он был швейцарцем. Поэтому толстяк аккуратно посадил попа на мостовую и отступил на середину главной улицы, держа в правой руке кинжал, а в левой свой берет из толстого сукна. Будь у него меч, он бы отступил обратно в проулок или к стене, но с кинжалом против мечей не стоило лишать себя маневра.

Шаг назад, еще шаг. Швейцарец не дурак, чтобы атаковать первым, и не трус, чтобы звать на помощь. Но и четверо чувствовали, что он не дурак и не трус, осторожно наступали плечом к плечу, перегородив всю неширокую улицу.

Черная сутана — хорошая маскировка в сумерках. Когда Бык отступил по широкой улице, Патер остался стоять в темном переулке и, выбрав момент, ударил посохом снизу вверх по руке ближайшего бандита. Меч вылетел вверх, а Патер сделал выпад и пробил горло обернувшемуся второму. Обезоруженный разбойник схватился за посох, но Патер ударил его левой рукой по почкам и правой поддых, выдернул посох из рук падающего и отпрыгнул обратно. Третий бандит отвлекся на Патера и несколькими взмахами меча заставил того отступить вглубь переулка. Бык прыгнул на четвертого.

Меч разбойника пробил набивку на левом рукаве насквозь и чиркнул по могучему бицепсу швейцарца. Бык через берет схватился левой рукой за лезвие меча, а правой попытался достать врага кинжалом. Не получилось — тот отпрыгнул и дернул на себя меч, разрезая берет. Получилось другое — его товарищ, отвлекшийся на Патера, снова повернулся к Быку, а Патер воспользовался моментом и в длинном выпаде пробил бандиту затылок острым концом посоха.

Первый разбойник, обезоруженный Патером, поднял свой меч и уже вставал, но Бык ловко заколол его баселардом. Последний из четверых, оставшись в меньшинстве, бросился бежать.

— Ты в порядке, преподобие?

— В порядке, Бычище. Тебя вроде зацепило?

— Есть немножко. Что с этим будем делать? — Бык кивнул на пьяницу, который так и сидел, прислонившись к стене.

— Что делать? Это же наш келарь. Отнесем его в монастырь. Не бросать же здесь.

Похожий на хомяка человечек с круглым брюшком и толстыми щеками действительно занимал вполне хомячью должность монастырского келаря, то есть управлял всем церковным имуществом, находившимся в ведении местного епископа.

Бык легко обхватил монаха и потащил в монастырь. Патер обшарил убитых, забрал оружие и деньги.

В монастыре Бык быстро промыл рану, а стирку рукава отложил на следующий день. Патер проявил гостеприимство, укладывая гостя на своей кровати. Было бы некрасиво ходить по обители с пьяным монахом на плече и спрашивать каждого встречного, где находится келья келаря.

Келарь не был похож на поклонника Бахуса. Из его несвязных фраз Патер понял, что тот напился с горя, в предчувствии больших неприятностей. Как ни удивительно, келарь не разделял здешних традиций к злоупотреблению спиртным, поэтому с непривычки перебрал и чувствовал себя прескверно. Патер вовремя заметил, что выпивка и закуска из желудка гостя просятся наружу, и потащил несчастного в сортир.

Сортир во флигеле для паломников и послушников не предполагал особого уединения. Оштукатуренные стены, доска с круглыми прорезями над выгребной ямой. Особой вони не было, поскольку хозяйственные монахи еще в четырнадцатом веке устроили себе канализацию.

— Он оставит меня без работы, — размазывая слезы по лицу, хныкал монах.

— Кто?

— Епископ. Он хочет продать все наше добро, которые не предназначено для богослужения.

— Зачем?

— Чтобы иметь деньги, когда его снимут с должности. Он продаст все за гроши своему брату. А я тогда кому буду нужен? Мне придется молиться вместе со всеми! Каждый день!

Патер чуть не упал. Священник, который открыто признается, что его не устраивает праведная жизнь, и что он предпочитает 'работать и Богу и Мамоне'! Куда катится мир! А епископ, который готов ограбить родную Церковь? Это же ни в какие ворота не лезет!

Двое послушников, которые уже закончили свое грязное дело и собирались уходить, задержались в дверях.

Келарь продолжал жаловаться на жизнь.

— Потом все вскроется и меня отлучат от церкви! Будут пытать! И повесят!

— Почему?

— Потому что я не мог не знать, что делает епископ, — монах всхлипнул, — а я знаю слишком много.

— Сын мой, — слегка нарушая устав, обратился Патер к явно вышестоящему духовному лицу, — нельзя так говорить. Я лично не знаю местного епископа, но говорят, что он праведный человек. Нехорошо возводить на него напраслину, это грех…

Здесь Патер немного кривил душой. Праведным епископа называли не в монастыре, а в турнирном лагере, а это очень большая разница.

— Грех? Гы-ы… — промычал пьяный, — это епископ-то праведный человек? Да я про него такое могу рассказать…

— Рассказывай, сын мой, — привычно произнес Патер.

Пьяница проблевался и рассказал удивительную историю, которую он считал историей про финансы, и оценку движимой и недвижимой собственности, а Патер воспринял как историю про кризис морали и нравственности в церковной среде.

За это время в сортир заглянули еще пять человек и все остались, заинтересовавшись историей. Патер же был настолько поражен, что не заметил, что он слушает не один.

Оказалось, что епископ вовсе не праведный человек, и ведет настолько светский образ жизни, что не только постов не соблюдает, пьянствует и чревоугодничает, но и занимается торговлей, дает деньги в рост, продает церковные должности, имеет жену и детей, содержит любовницу и, самое-то главное, даже участвует в турнирах. Последнее келарь подчеркнул как особенный грех, а все предшествовавшее перечислил как пустяки и дело житейское.

Оказалось, что однажды епископ вывел из церковного бюджета большую сумму. Очень большую. Кто-то из монастыря узнал об этом и сообщил 'куда следует'. Поскольку 'где следует' тоже работали не ангелы, епископ вскоре узнал, что к нему будут направлены визитаторы для проведения ревизии и аудита, после чего развил бурную деятельность по распродаже той части церковной собственности, которая не предназначена для богослужения. Пахотные земли, скот, мельница, пристань и склады в черте города, несколько речных корабликов. Келарь получил и исполнил секретное задание составить опись и выполнить оценку 'непрофильных активов'.

Патер удивился. Все это хозяйство приносило по местным меркам приличный доход, но очевидно не стоило того, чтобы Папа применял силовые методы в глубине территории, подконтрольной Венеции. С другой стороны, епископ и так распоряжается церковным имуществом как собственным, зачем ему такие аферы?

Монах без труда ответил на этот вопрос. Епископ получил должность при светлой памяти Юлии Втором и жил припеваючи, отчисляя часть дохода покровителям в Риме. Но при блестящем и продажном дворе Льва Десятого из рода Медичи епископы-рыцари оказались не в чести, особенно в мирное время. С недавних пор переписка с Римом прекратилась. Вскоре епископ отменил вложения денег в пару очевидно коммерчески выгодных, но долгосрочных проектов и плановый ремонт собственного дворца. А свободные средства стал постоянно изымать из оборота и одалживать под проценты местным бизнесменам.

— Сын мой, — привычно обратился Патер, — но это же просто подозрения. Епископ проводит законные финансовые операции. Если ты точно знаешь, что у него дурные намерения, почему ты не пожалуешься кому следует? Тогда епископа снимут до того, как он все разбазарит.

— Меня убьют! — с уверенностью заявил собеседник.

— Кто?

— Люди Альфиери.

— Городская стража? — поднял бровь Патер. На его памяти не было случаев, чтобы городская стража убивала священников из-за внутрицерковных проблем.

— С кем еще епископ рискнет заключить сделку, где на бумаге одна сумма, а в золоте другая? Только со своим старшим братом, Александро Альфиери. А как Вам понравится, что епископ сменил тематику молитв и обращений к святым? Теперь он молится "чтобы не обманули родственники", "чтобы удачно прошла большая сделка", "избежать наказания", а также о "победе в войне".

— В войне?

Послушники переглянулись. Когда епископ посетил диспут, он упоминал о войне.

— Да, в войне! Из церковного бюджета профинансировано новое вооружение городской стражи, ремонт городских стен и ворот. Епископ постоянно встречается с братом, а к началу турнира во дворце поселился гость — баварец с многочисленной вооруженной свитой.

— И с кем будет война?

— С Папой! — всхлипнул келарь, — Папа не допустит, чтобы его безнаказанно грабили!

Для непосвященного читателя следует прокомментировать показания келаря.

Теоретически, Папа имел полномочия дать пинка любому своему подчиненному, до кардиналов и епископов включительно. Снять с должности, посадить в тюрьму, отлучить от церкви, предать анафеме и все прочее. И простые люди, и короли не считали ненормальным убивать и умирать за веру. Епископ, открыто проводящий махинации с церковным имуществом, напрочь потерял бы авторитет в городе. Ни граф Фальконе, ни дож Венеции не стали бы из-за него ссориться с Папой. Тем более, что епископ с ними не делился.

С другой стороны, при всем уважении к Церкви в вопросах спасения души, в шкурных делах бизнеса и политики ее авторитет держался совсем не высоко. В реальности у Папы не было возможности устраивать разборки на территориях, подвластных светским владетелям. К шестнадцатому веку короли и герцоги обнаглели настолько, что могли совершенно безнаказанно игнорировать все папские приказы, вместе взятые. Папы это тоже понимали и избегали конфликтов в явной форме, чтобы не наносить ущерба собственной репутации.

Епископ действительно мог втихую провернуть масштабную аферу и обоснованно рассчитывать отделаться и без того неизбежным снятием с должности. Хотя опасения келаря насчет войны были обоснованы. Отношения между Папской областью и Венецией были далеко не дружеские. По обе стороны границы были влиятельные партии, заинтересованные в войне. Какая-нибудь мелочь запросто могла бы стать casus belli.

Вернувшись, Патер поделился новостями с Быком.

— Знаешь, Бычище, пока ты штопал свой рукав, тот пьяница рассказал много интересного.

— Интересного для священников или для булочников?

— Для всех. Епископ намерен украсть у Церкви много денег.

— Каким образом?

Бык выслушал, ненадолго задумался и задал очевидный вопрос:

— А мы здесь при чем?

— Ты думаешь, мы случайно встретили вчера этого пьяницу? Бог послал нам его, и мы должны что-то сделать.

— Зачем? Это не наш город.

— Сегодня у них есть реальная возможность ограбить Церковь и остаться безнаказанными. Если все пройдет так, как они планировали, завтра каждый титулованный негодяй попытается урвать кусок от церковного добра. Послезавтра они возжелают сами назначать епископов, а потом и Библию перетолкуют.

— Напишешь жалобу Папе?

— Не поможет. Думаешь, мало он получает доносов? Если бы он читал хотя бы половину…

— … его бы давно отравили, — закончил Бык.

— Здесь Папа все равно ничего не сможет сделать, — кивнул Патер.

— А кто смог бы? Граф Фальконе?

— Ты его видел? Дадим человеку умереть спокойно.

— Горожане? Епископ хочет заниматься коммерцией, значит, он должен заботиться о своей репутации. Если горожане узнают, что он совершил бесчестный поступок и ограбил церковь, они не захотят вести с ним дела.

— Да, но нам никто не поверит. Епископа все уважают. Он же здесь первый рыцарь, да и дела ведет честно.

Бык задумался. Пару кварталов прошли молча, потом Бык поделился идеей.

— Если он рыцарь и честно ведет дела, значит, он дорожит честью и репутацией. Тогда надо сделать так, чтобы он не смог осуществить сделку, не повредив репутации и чести. Что если запустить в народ какую-нибудь историю с моралью, где жулик проворачивает подобную сделку?

— После этого епископ не станет поступать по образу и подобию фигляра на сцене или глупой тряпочной куклы? — Патер остановился и посмотрел на друга, — А ведь не будет. Ты прав. Это должно сработать. Сможешь придумать историю с моралью?

— Нет. А ты?

— Я могу только проповеди придумывать. Да мы с тобой, если и придумаем, рассказать не сможем. Кто нас здесь слушать будет? Надо найти каких-нибудь актеров.

Идею поддержали молодые послушники, которые подслушали историю в сортире. Патер запретил им распространять эти 'непроверенные слухи', но решил, что, если не привлечь ребят к делу, они сами могут невольно наворотить такого, что будет только хуже.

Каспар с его проблемами попался под руку как нельзя более кстати.

— Если он показал пьесу здесь, значит, он говорит по-итальянски.

— Да, и может, не вызывая подозрений, собрать полную площадь народа.

— И у него сейчас проблемы с репертуаром.

Кукольник доедал скромный монастырский ужин, когда справа он него плюхнулся на скамейку Бык, а слева Патер.

— Здорово, дядька Каспар!

— Какой я вам дядька! — фыркнул кукольник, — я что, старше вас выгляжу?

— Нормально выглядишь. У тебя здесь проблемы? Можем помочь.

Каспар недоверчиво оглядел толстого и тонкого. Положим, бедный священник ничем не поможет. А у толстяка на лапе два интересных перстня. Один с гербом братства святого Марка, а другой с гербом Сфорца. Терять все равно нечего, подумал кукольник.

— Мне не дают работать. После каждого представления стражники говорят, что я нарушил какие-то местные законы и должен платить штраф.

— А у тебя еще в ходу та пьеса про мужика с половиной лица и бабу с сиськами?

— В ходу, но не здесь. Меня за нее только что оштрафовали, потому что там, — Каспар скривился, — 'ангелы выставлены в не лучшем свете', а еще потому что 'есть оскорбительные замечания о женщинах'.

— Хочешь, мы подскажем тебе идею представления, за которое тебя не смогут оштрафовать?

— Это как?

— О торжестве Церкви над ворами-еретиками. С моралью.

— Думаете, горожане про это будут смотреть? И денег заплатят?

— Будут. Заплатят. Надо просто подумать, как следует.

Кукольник вспомнил какой-то случай из своей жизни, когда посторонний человек подкинул ценную идею, махнул рукой и согласился. Путем мозгового штурма при участии девяти мозгов сценарий был закончен чуть позже полуночи. Короткий перерыв на сон — и вся честная компания с утра пораньше примется готовить 'артистов' к премьере.

 

9. Фигуры на доске

К XVI в. турниры превратились из сурового мужского досуга в красочное шоу с элементами ролевых игр. Особой пышностью отличались турниры, проводившиеся при бургундском дворе. Во многих городах Италии, таких, как Флоренция, Милан, Венеция и Рим, проходили турниры, не уступавшие по роскоши бургундским. В Германии в первой половине XV в., увлечение турнирами пошло на спад, но император Максимилиан I возродил моду на турниры. Немецкая знать была не так богата, как бургундская и итальянская, поэтому зрелища были менее фантастическими. Зато немецкие принцы и лично император принимали самое активное участие в турнирах, считая чрезвычайно важным показать себя первыми среди вассалов.

Джеймс IV Шотландский устраивал эффектные зрелища в духе Бургундского двора. Генрих VIII с энтузиазмом принимал участие в турнирах. В 1511 году на турнирной арене в Вестминстере появилась передвижная сцена 8 метров длиной, которая представляла из себя настоящий лес с деревьями, птицами, животными. Ее тащили золотой лев и серебряная антилопа, на которых верхом сидели дамы. В 'лесу' находился король с тремя рыцарями, чьи щиты располагались в углах передвижной сцены.

Самое раннее свидетельство о проведении потешной осады относится к началу XIV в. Это изображение на костяной шкатулке по мотивам известного сюжета из рыцарской куртуазной поэзии — 'Штурм замка Любви'. Рыцари, одетые в доспехи, атакуют замок, защищаемый девицами. Девицы бросают в атакующих цветы, а в левой части изображения помещен воин, наполняющий 'ложку' осадной метательной машины охапкой цветов. Такое развлечение, получившее название 'шармютцель', было очень популярно и в последующие века. Строилась деревянная крепость, которую штурмовали и защищали две партии рыцарей.

Старшее поколение участников турнира могло вспомнить, как в 1501 г. на одну из площадей Рима вкатили корабль, который затем взяли приступом. Всем хорошо запомнился и турнир по случаю свадьбы герцога Урбино. Финансировал турнир французский король Франциск Первый, который от избытка средств приказал построить деревянный город, окруженный рвами. Отряд из 100 всадников и 400 пехотинцев штурмовал эту крепость в течение месяца. В сражении использовались даже пушки, стрелявшие пустотелыми ядрами.

Как ни странно, несмотря на то, что потешные штурмы часто становились местом для сведения счетов, серьезные травмы были редкостью. Говорили, что в 1507 году участие в подобном состязании закончилось для одного из рыцарей смертью, но ни назвать покойного по имени, ни вспомнить точную причину смерти никто не мог.

Турнир 'Семь дней творения' начался с торжественного въезда участников в город. Принцев на этот раз не было, так что первыми въезжали герцоги и графы, каждый в сопровождении свиты, за ними бароны со своими компаниями, потом прочие рыцари по старшинству.

Участники турнира разбивались на отряды по странам: Неаполь, Венеция, Франция, Бавария, Саксония, Штирия, Тироль… Под звуки множества деревянных флейт и медных труб процессия вошла в город. Неофициальное соревнование между партиями уже началось. Подданные короля Франциска украсили себя золотыми лилиями на синем фоне. В ответ на это, подданные императора Максимилиана добавили к своим гербам черных орлов на золоте. Рыцари из земель итальянского языка, чтобы не уступать ни тем, ни другим, разоделись как можно более пестро, жалея утопить сине-золотых и желто-черных в буйстве красок. Великолепное зрелище представляли собою эти отряды рыцарей и вызывали всеобщее восхищение. Где по шесть в ряд, а где и по два проехали они по широким главным улицам Ферроны. Особенно красиво они выглядели, когда солнце взошло высоко и первые лучи протянулись от крыш к начищенным шлемам.

Со всех балконов вокруг соборной площади на рыцарей смотрели дамы. Дамы посылали рыцарям воздушные поцелуи, размахивали шляпами, привлекая внимание, и перешептывались друг с другом, указывая на смущавшихся оруженосцев. На ступенях, поднимавшихся к собору, стоял стол, обтянутый зеленым бархатом, а на нем были разложены обещанные призы турнира, а позади стола — манекен с обещанным главным призом. То был сверкающий 'орлиный доспех' от Миссалья, со шлемом в виде орлиной головы, наплечниками в виде крыльев, с чеканкой и узорами золотыми и черными линиями.

Длинная колонна всадников втянулась на площадь перед собором святого Павла и свернулась там вдвое, так что голова колонны стала первыми рядами, а хвост колонны — последними.

Навстречу почетным гостям на верхнюю площадку лестницы выехали хозяева турнира — граф Джанфранко Фальконе, кондотьер Алессандро Альфиери и епископ Ферронский. Верхом, при оружии, на конях, покрытых попонами с девизами и с гербами на четырех концах, в сопровождении оруженосцев. За ними продефилировала положенная по статусу процессия. Четыре играющих трубача, каждый со знаменем одного из судей; за четырьмя трубачами — четыре помощника герольдов, каждый с мантией одного из судей; герольдмейстер в мантии красного бархата, рыцарь чести, все на ухоженных конях, покрытых гербами до земли, одетые в длинные фальтроки с богатым шитьем; при каждом из судей пеший служитель, несущий белый жезл длиной в свой рост, каковые жезлы являются атрибутом власти и 'рабочим инструментом' герольдов.

Процессия хозяев повернула на лестницу и, в тесноте, но не в обиде, построилась на средней площадке.

Граф выглядел старым и очень больным, несмотря на то, что ему не было и сорока лет. Серый цвет лица, мешки под слезящимися глазами, редеющие волосы, кашель через слово и вместо слов. По рядам пробежал ропот — больше половины гостей видели графа в последние несколько лет и теперь удивлялись, с чего бы он так постарел. Ведь не так давно Джанфранко выходил на конные и пешие поединки и ухаживал за дамами, которые частенько отвечали ему взаимностью. От прошлого графа остались манеры и осанка, по которым умный человек мог бы понять, что сеньор Фальконе все еще считает себя хозяином города и своей жизни.

Альфиери, восседавший на вороном жеребце справа от графа, выглядел не в пример лучше. Скромности в нем не было ни на грош, но на фоне рыцарей заметным он не был. Статная рыцарская фигура, характерный итальянский профиль, длинный прямой нос, черные локоны, ниспадающие на плечи по последней моде. Модный костюм пытался быть броским и заметным, но был всего лишь уместным на фоне нескольких десятков аналогичных модных костюмов.

Епископ был очень похож на брата. Как и брат, он выехал в светской одежде и в кирасе, но обозначил свой сан епископской митрой и большим крестом на шее.

Граф поприветствовал дорогих гостей, кратко пересказал план турнира, увлекся и рассказал несколько историй с прошлых турниров. Альфиери почти незаметно подергал его за рукав, и граф передал слово епископу. Епископ, сидя в седле, прочитал молитву. Затем, после положенных ритуалов с трубами и барабанами, герольдмейстер громогласно объявил присягу участников турнира.

— Верховные могучие принцы, сеньоры, бароны, рыцари и оруженосцы, не благоугодно ли вам, всем вам и каждому из вас поднять правую руку к небу и всем вместе обещать и присягнуть верой и правдой, жизнью и честью, что никто из вас на предстоящем турнире не ударит другого острием меча, ниже пояса; а если шлем случайно упадет с чьей-нибудь головы, никто до того рыцаря не дотронется, пока он не наденет и не застегнет шлема, под опасением, в противном случае, лишиться вооружения и коня и быть изгнанным с турнира, если только это сделано умышленно; выполнять приказ везде и во всем, в чем вы присягаете верой и правдой, жизнью и честью.

Вверх взметнулся лес рук, прогремело многократно отраженное от стен "Клянусь".

Герольдмейстер добавил важную рекомендацию.

— Кроме того, предупреждаю, что никто из вас не должен вводить в ряды конных пажей для услуг, кроме назначенного числа, т. е. четверых для принца, трех для барона, двух для рыцаря и одного для оруженосца; пеших же пажей, сколько кому благоугодно.

Рыцари согласно кивнули. Затем уже младший герольд прочитал программу на сегодня.

— Верховные могучие принцы, принцы, графы, сеньоры, бароны, рыцари и оруженосцы — участники турнира, я вам возвещаю от имени судей, чтобы ваши оруженосцы, прибыли к замку на ристалище в вооружении и в готовности к четырем часам пополудни. Ибо в пять судьи прикажут обрубить канаты для начала штурма.

Затем герольды объявили, кто из рыцарей будет маршалами на сегодняшнем штурме замка. Маршалами выбрали не самых заслуженных, а самых крупных, исходя из соображений, что оруженосцы еще не знают в лицо всех, кого следовало бы знать, но силу уже уважают. Также и для наглядности, чтобы почтенной публике было видно, где командиры отрядов.

Макс удивился, услышав свое имя, и выехал вперед. Рядом с ним оказался старый знакомый, Доменико ди Кассано.

— Ты? — негромко спросил итальянец.

— Я — спокойно ответил Макс.

Ди Кассано прищурился, вспоминая свои назначенные поединки. По-видимому, первые несколько дней у него были расписаны полностью.

— Четвертый день? — предложил он, глядя Максу в глаза.

— Четвертый.

— Поллэкс?

— Поллэкс.

Вот так благородный рыцарь может вызвать на бой своего недруга. При желании, может послать вызов письмом с гонцом, чтобы передали лично в руки и подождали ответа, при желании может вызвать через герольдов, которые будут трубить о вызове на каждом углу, а при желании может обойтись тремя словами. Потому что не рыцарь существует для правил традиций, а правила и традиции существуют для рыцаря.

После того, как вызов принят, вражда откладывается до поединка. Потому что, если даже старый враг достойно принял вызов, значит, он человек чести, а если он человек чести, и у тебя с ним есть общее дело, то ни к чему злобствовать.

Доменико не считал Макса старым врагом, и вообще врагом его не считал, но повод назначить поединок у него был. А сверх того против Макса он ничего не имел.

Шарль-Луи де Круа мог гордиться собой. Всего за два дня он придумал, как без лишнего шума справиться с человеком, которого охраняют пятьдесят швейцарцев. Для этого пришлось обойти нескольких предполагаемых союзников. Сначала Шарль-Луи обратился к дяде покойного Антуана, Грегуару Бурмайеру.

Бурмайер оказался пренеприятной личностью и хитрым торгашом.

— Де Круа? Конечно, я его помню. Знаешь, французик, если бы я платил по крейцеру за каждого, кого ненавижу, я бы, ей-богу, давно разорился к чертям.

— Но Вы же не простили ему смерть Антуана?

— Я никому и ничего не прощаю. Если я захочу кого-то убить, сделаю это сам. Чего и тебе советую. Рыцарь ты в самом деле или насрано?

Шарль-Луи молча повернулся и чуть не ушел, но Бурмайер хлопнул его по плечу.

— Слушай, французик, если тебе очень надо, могу сдать в аренду лучшего вербовщика швейцарцев.

— Зачем он мне?

— Перекупишь его охранников.

В большинстве случаев, когда кому-то удавалось перекупить швейцарцев, главным аргументом, кроме денег, было предложение сражаться вместе с земляками, а не против них. Любая война когда-нибудь закончится, а как потом смотреть в глаза соседям? Сначала Шарль-Луи планировал просто заказать своего недавнего родственника местным бандитам, но, когда прошел слух, что кто-то заплатит за голову этого Максимилиана в два раза больше, бандиты, с которыми он договаривался, запросили 'заплатить за этого парня столько, сколько он реально стоит'. Тогда Шарль-Луи ответил, что даже швейцарцы обойдутся дешевле.

Шарля-Луи не порадовало предложение заплатить большие деньги вербовщику для того, чтобы заплатить еще большие деньги швейцарцам для того, чтобы получить некоторые шансы на устранение сильного и удачливого бойца. Но отказываться сразу он не стал, а нанес визит второму потенциальному союзнику. Бастард Бранденбургский был известен как антагонист Грегуара Бурмайера. Следовало ожидать, что там, где второй не дал ни крейцера, первый отвалит мешок флоринов. Ожидания оправдались.

— Де Круа? Он же все-таки граф.

— Я тоже граф и тоже де Круа. Только прав на этот титул у меня побольше.

— Замечательно. Тогда Вам лучше не просто убить своего врага, а осудить его и казнить. И, желательно, не на земле Фальконе. Он гость графа и находится под его защитой.

— Предлагаете вывезти его во Францию или в Папскую область?

— На другом берегу есть старый замок. Замок святого Альберта. За его стенами — как раз территория, неподвластная Фальконе. Старинные привилегии. Я познакомлю Вас с владельцем замка, сеньором Витторио Сантальберти.

Сеньор Витторио Сантальберти Шарлю-Луи не понравился. Злобный склочник с налитыми кровью глазами под вечно нахмуренными бровями. Сантальберти не поверил рыцарскому слову Шарля-Луи и потребовал составить письменный договор о передаче замка во временное пользование, в котором оговорил массу всяких мелочей: границу части замка, которой можно пользоваться, количество и наименование обслуживающего персонала, который должен временно покинуть замок, требования к уборке замка после окончания договора и даже санкции за задержку пользования замком или задержку оплаты.

Шарль-Луи аж вспотел, пока сеньор Витторио подгонял секретаря вписывать в договор все новые и новые условия. В остальном его все устраивало. Бе-Бе совершенно безвозмездно сочинил план почти законного устранения 'родственника' и даже предложил совершенно бесплатно услуги сорока своих бранденбургских гвардейцев. Но с условием — либо вернуть всех живыми, либо заплатить по десять талеров за каждого убитого. Шарль-Луи прикинул ожидаемые потери при прямом конфликте со швейцарцами и решил, что дешевле будет швейцарцев перекупить. Пришлось вернуться к Бурмайеру и одолжить вербовщика.

Едва Макс вернулся с открытия турнира, как к нему прибежал жаждавший каких-нибудь почетных поручений племянник Фредерик. Макс почесал в затылке, вызвал Франца и приказал ему помочь Фредерику подготовить боевой доспех, а заодно вытащить все вооружение, чтобы проверить, не осталось ли что-нибудь в замке или потерялось по дороге.

Каждый знатный рыцарь должен был иметь, по крайней мере, один турнирный доспех, чтобы в случае вызова достойно предстать перед противником. Однако большое разнообразие в видах турниров требовало приобретать все новые и новые специальные доспехи, а это было по карману далеко не всем. Около 1510 г. мастера-оружейники нашли выход. Они стали изготавливать доспехи гарнитурами. Путем замены некоторых деталей один и тот же доспех мог использоваться как в бою, так и на турнире, причем и в пешем бою, и в конном поединке.

Сколько доспехов рыцарь должен взять с собой на турнир? Если рыцарь очень богатый может себе позволить по доспеху на каждый случай жизни, или, наоборот, небогатый и доспехи покупает по мере необходимости, то ему придется везти по отдельному комплекту на каждый вид соревнований. Если рыцарь заказывает доспешный гарнитур, то некоторые элементы он сможет использовать в разных видах поединка. За огромную сумму в двести восемьдесят талеров Макс получил именно доспешный гарнитур в полном комплекте, причем все элементы были сделаны в одном стиле, с частым нюренбергским рифлением где, только возможно, с отделкой краев 'веревкой' и с насечкой узоров медной проволокой на немногочисленных гладких местах. Доспехи были все черные. Макс хотел их отшлифовать, но мастер убедил его не делать этого, поскольку кузнечный нагар добавляет прочности металлу.

Ближе всего был упакован обычный боевой доспех. Защищающий все тело, не слишком тяжелый, удобный для конного и пешего боя. Бургиньот с козырьком и складным забралом, закрывающим лицо. Доспех, удобный для конного боя — значит, с крюком для копья на кирасе справа и с вырезом под копье в правом наплечнике.

Для конного турнира на копьях от этого доспеха подходила только правая рука. Кираса была сделана другая. Нагрудник потолще, а наспинник, наоборот, полегче. Для левой руки — специальный большой наплечник, закрывающий подмышку, с вертикальным пасгардом, защищающим шею. Вместо элегантной многосегментной латной перчатки или рукавицы, в которой удобно перехватывать двуручный меч, — манифер — тяжелая рукавица, которая защитит держащую поводья левую кисть от прямого попадания копья. Другой шлем. Толстостенный, обтекаемый спереди, с приклепанной толстой пластиной, закрывающей лицо вместо подвижного забрала, с узкой смотровой прорезью. И чтобы ставился прямо на кирасу и жестко крепился, а то можно шею сломать, пропустив копейный удар в голову. Набедренники, наоборот, полегче. Простые щитки на всякий случай, и то в них через барьер копьем не попасть.

Для пешего турнира была предназначено специальная кираса, с гладким нагрудником. От боевой она отличалась, кроме того, большей толщиной и менее выпуклым профилем, не рассчитанным на соскальзывание копий и пуль. Также была предусмотрена защита тазобедренного сустава, паха и ягодиц. У всадника эти места защищает седло, оно же мешает сделать нормальную защиту для пешего боя. Для пешего турнира снимаем с боевой кирасы набедренные щитки и цепляем вместо них тонлет — юбку до середины бедра из горизонтальных металлических полос. И надеваем правый наплечник без выреза для копья.

Еще один шлем был сделан на случай, если будет пешее или конное рубилово на тупом оружии. Выстрела или укола в лицо рыцарь теперь не опасается, поэтому вместо забрала с прорезями нужна решетка из толстых прутьев. Обзор будет шире, да и удар прутья держат лучше, чем лист с прорезями. По этому шлему будут бить часто и сильно, в отличие от боевого, по которому прилетает эпизодически. Значит, никаких гребней и козырьков, а купол потолще. Тяжело? Тяжело. Пусть опирается на плечи, обзор теперь хороший, головой много крутить не надо будет.

Дополнительно ко всему перечисленному мастер изготовил запасные детали для тех частей доспехов, которые наиболее подвержены 'естественному износу'. Безусловно, рукавицы и наручи. Левый наплечник. Запасной боевой шлем. Турнирные шлемы толстостенные, и бьют по ним тупым оружием, а на боевом металл тоньше, и бьют по нему преимущественно острым оружием, а то и стреляют.

Это только для рыцаря, но ведь нужен доспех и для коня. Дорого? Дорого. Но железо всегда можно купить, а коня надо растить и тренировать. Для турнира на копьях коню положен шлем и нагрудник, а для бугурта ему надо прикрыть еще шею, спину и бока. Мы-то с вами цивилизованные люди, мы знаем, что коней бить нельзя, только вдруг какой-нибудь 'юный оруженосец' 'не удержит' 'инерционное оружие'. Кавычки потому, что такими аргументами всякое некуртуазное быдло будет потом оправдываться, почему ваш любимый конь вдруг упал и сильно ушибся. А вы будете в ответ кричать, что конь сначала сильно ушибся, а потом упал.

Не забудем седла, а для каждого вида конного турнира требуется свое седло, и прочую упряжь.

Кстати, как бы ни был рыцарь беден, пусть даже он обет бедности давал, а коней у него должно быть хотя бы два. Хорошо, если они более-менее одинаковой стати и доспех с одного на другого легко подгоняется. А то придется еще один комплект покупать.

Оружие. Сначала обычный набор странствующего богатого рыцаря. Хотя бы по два меча каждого вида. Клинки имеют скверную привычку ломаться именно тогда, когда они больше всего нужны. Макс взял оба своих двуручника, старый, пятифутовый, с прямым перекрестьем, и новый, на пять с половиной футов, с S-образным. Два длинных одноручных меча для конного боя. Макс так и не научился как следует сражаться двуручником верхом. Катцбальгер как запасное оружие для полевого сражения, а также для ношения с костюмом. Несколько кинжалов на разные случаи жизни.

Тупые мечи для турнира. Деревянные булавы, если бугурт будет на булавах, а не на мечах. Поллэкс. Десяток прочных боевых копий и пара десятков турнирных, чтобы легко ломались при правильном ударе.

Если вдруг пригласят на охоту, охотничьи арбалет и аркебуза, копье с перекладиной, кабаний меч. Макс хотел еще взять для охоты специально подготовленную лошадь, егеря и собак, но Шарлотта его отговорила.

Щиты. Большой декоративный щит с гербом, чтобы поставить его перед шатром. Такой же, чтобы вывешивать в положенном месте на ристалище. В эти щиты будут бить соответствующим оружием желающие вызвать владельца на пеший или конный поединок.

Два стальных баклера диаметром в фут. Макс не любил большие щиты для пешего боя. Пять деревянных щитов для конного турнира… Где!?

Как и следовало ожидать, привезли не все, что надо. Куда-то подевались щиты для конного турнира, каковых в наличии нашлось всего два.

— Франц! Улитка ты разэтакая, — вежливо начал разговор Макс, — вот тебе флорин серебром, немедленно сбегай на ярмарку и купи хотя бы три щита. Потом найдешь художника, чтобы до завтра гербы нарисовал. Бегом!

— Ваша светлость, почему Вы меня постоянно обзываете улиткой? — возмутился Франц, — Я же делаю все не медленнее, чем оруженосцы других рыцарей, и намного быстрее, чем Ваши слуги, вот уж кто всем улиткам улитки.

— Хорошо, Франц, ты будешь гончей улиткой или скаковой улиткой, как тебе больше нравится, только если я из-за тебя останусь без щита к турниру… — Макс многозначительно сжал кулак.

— Ваша светлость, как я куплю щиты, если я не говорю по-итальянски! — попытался отвертеться Франц.

Макс оглянулся по сторонам. Из слуг по-итальянски не говорил никто. Фредерик только развел руками.

— Марта!

— Слушаю, Ваша светлость! — откликнулась Марта с женской половины шатра.

— Ты говоришь по-итальянски. Сходи, пожалуйста, с этими бездельниками на ярмарку.

 

10. Фигуры под доской

В этом раз на турнир собралось больше ста рыцарей. Это означает триста-пятьсот человек благородного происхождения и больше трех тысяч сопровождающих. И все хотят кушать, не говоря уже о других потребностях. Организаторы подумали об этом и подготовили место не только под лагерь, но и под рынок рядом с лагерем. Причем рынок выходил к реке, и товары можно было завозить на баржах, для чего построили даже причал.

Ярмарка вооружений возникала как-то сама собой при каждом турнире. На турниры съезжались оружейных и доспешных дел мастера, коннозаводчики, шорники, столяры и прочие производители и торговцы. На турнирах богатые рыцари сбывали перекупщикам по дешевке части старых доспехов, а бедные рыцари их охотно покупали. Вот на здешнем рынке несколько рядов было посвящено товарам военного назначения.

Франц и Фредерик в сопровождении Марты, не задерживаясь, прошли мимо конских барышников. Лошадей Франц, как и все прочие пехотинцы, не любил, несмотря на то, что сам был из крестьян и знал, с какой стороны подходить к коню. Приценился к мулу забавного пятнистого окраса, но торговаться не стал, Марта потащила его дальше. Мимо шорных рядов Франц тоже прошел равнодушно, задержавшись только у одного стола, где стянул лежавшую без присмотра уздечку с блестящими бляшками на ремешках. Фредерик заметил, но промолчал. В оружейном ряду оба мужчины сильно замедлили ход, внимательно разглядывая новенькие мечи и кинжалы. Франц вознамерился купить красивый двуручник, но отложил покупку, потому что не с руки было бы потом тащить и щиты, и длинный меч. Фредерик нашел меч под свою руку, но не купил, потому что денег с собой не взял. Марта равнодушно прошла мимо холодного оружия, но застряла у лавки с огнестрельным.

На видном месте было выставлено удивительное оружие — аркебуза с пятью фитильными замками для воспламенения пяти зарядов, закладываемых в ствол друг за другом. На костяной накладке было написано 'Я могу выстрелить пять раз подряд. Сделай так со своей дамой и получишь награду'. Продавец был одет и пострижен по немецкой моде, а на груди у него висел значок аугсбургской гильдии оружейников. От нечего делать он шлифовал какую-то мелкую деталь и насвистывал песенку.

— Почем сия диковина? — спросила Марта.

— Как три простых аркебузы, фройляйн, — недовольно ответил продавец, — Вам-то она по кой?

— А ствол не кривой? Попаду туда, куда целюсь?

— Ствол лучший в Аугсбурге. Хороший стрелок попадет пять из пяти. Если знаете такого, приводите, расскажу подробнее.

— Что вы там говорите про хороших стрелков? — влез в разговор новый покупатель.

— Говорю, что, если Вы, мессир, хороший стрелок, то эта аркебуза специально для Вас, — сказал оружейник, улыбаясь и кланяясь.

— А если Вы не помните, как пристреляны пять разных Ваших ружей, то Вам она ни к чему, — сказала Марта, — для каждого выстрела у нее разная длина ствола и разный баланс.

— Мадонна миа! — удивился покупатель. Оружейник посмотрел на Марту с большим интересом.

— Так Вы еще и итальянец? — спросила Марта, — Итальянцам такое сложное оружие категорически противопоказано. Вы народ горячий, а здесь, если спустить второй курок вместо первого, можно без рук остаться.

— Лучший стрелок, кого я знал, был итальянцем, — сказал оружейник.

— Он был арбалетчик, — без тени вопроса ответила Марта.

— Да, но как Вы догадались, фройляйн?

— Они могут научиться стрелять, не спорю. Но аркебуза сложнее арбалета. Надо быть полным идиотом, чтобы сделать при заряжании арбалета такую ошибку, чтобы тебя убило. А при заряжании аркебузы достаточно переложить пороха, и ствол разорвет. Или плохо закрепить фитиль, чтобы он коснулся незакрытой пороховницы на поясе. Аркебуза заряжается в шестнадцать приемов, а можно ли ошибиться, укладывая стрелу в арбалет? У арбалета нет ствола и вообще нет такого места, которое надо бы было чистить после каждого выстрела. Я знаю итальянца, который из арбалета собьет летящего воробья, но, стоит ему разволноваться, и он заколотит в ствол пулю раньше, чем насыплет порох.

— Вообще-то, я француз, — задумчиво сказал покупатель, разглядывая арбалеты в соседней лавке.

— И ружья Вам чистит слуга? — спросила Марта.

— Конечно. Не буду же я сам…

— Тогда эта аркебуза для Вас верное самоубийство и большой грех. В жизни не видела слугу, способного правильно вычистить даже один замок, а тут таких замков пять. Если первый или второй даст осечку, что Вы будете делать с невыстрелившим зарядом?

— Отдам этому слуге и пусть он сам мучается. Потом его выпорю.

— Никакого 'потом' не будет. Слуги в таких случаях кладут ствол в костер. Только здесь пять зарядов, и, когда ствол раскалится, заряды разорвут его в клочья. Только немцу можно доверить огнестрельное оружие.

Оружейник приосанился. Покупатель молча прошел в лавке с арбалетами. Фредерик с уважением посмотрел на Марту и сказал:

— Я тоже хочу аркебузу.

— Как только тебе разрешит отец, — ответила Марта и обратилась к оружейнику.

— Вообще-то я не собиралась брать эту штуковину, но возьму, если сможете придумать, в каком случае от нее будет польза.

— Представьте себе, что на Вас напали пять разбойников, — предчувствуя долгую дискуссию, предложил версию оружейник.

— В точку, — неожиданно согласилась Марта, — заверните. Есть еще что-нибудь интересное?

— Могу предложить специально для прекрасных дам вот этот пистоль, — оружейник выложил на прилавок пистолет с колесцовым замком, короткой рукоятью и коротким стволом немаленького калибра с раструбом у дула.

— Ultima ratio, хранится в сумочке, заряженный и взведенный. Для войны не подойдет, для охоты не подойдет, для защиты чести подойдет замечательно. Зарядите картечью и одного выстрела хватит на двух насильников.

— Всего на двух? — в шутку спросила Марта.

— Ну на Вас-то, конечно, меньше, чем вчетвером, не рискнут напасть. А после того, как Вы купите эту аркебузу, не нападут меньше, чем вшестером. Но тут есть один нюанс. Сменная казенная часть.

Оружейник подцепил рычажок и вынул из казенной части ствола толстостенный цилиндрик.

— Заряд забивается в такой цилиндрик, а он вставляется в ствол и фиксируется. Видите, как быстро? Вместе с пистолетом даю пять цилиндриков и гарантирую пять выстрелов подряд без чистки ствола.

— Пригодится. Сразу зарядите мне все пять картечью.

Мастер аккуратно упаковал аркебузу в чехол, а пистолет с зарядами в элегантную сумочку.

— Кто же Вас научил во всем этом разбираться, фройляйн? — улыбнулся он, когда Марта отсчитывала деньги.

— Маркус из Кельна, — ответила Марта.

Оружейник чуть не уронил сумочку.

— Специально для Вас скидка двадцать процентов. Как для него. Передайте ему мои наилучшие пожелания и искреннее приглашение.

— Вообще-то он умер…

— А! Тогда не передавайте.

Если лошадей Франц всего лишь недолюбливал, то огнестрельное оружие откровенно презирал, поэтому, когда Марта и Фредерик застряли у оружейника, Франц оглянулся по сторонам в поисках чего-нибудь более интересного. Внимание привлекла походная кузница неподалеку, где подмастерье вытащил на свет нечто, напоминавшее сверкающий железный парус. Парус при ближайшем рассмотрении оказался спиной кирасы для широкого в кости заказчика, который стоял тут же в сопровождении худенького паренька размером с Франца.

Франц не сразу понял, кто перед ним. Владелец кирасы был одет, как подобает рыцарю, но манеры и лексикон имел почти солдатские. 'Доппельсолднер или лейтенант' — подумал Франц. Зато паренек вел себя как человек благородного происхождения, несмотря на то, что одет был небогато. Франц подошел посмотреть на латы для большого человека и задержался, услышав, что рыцарь (Надо же! Все-таки рыцарь!) удовлетворен подгонкой своего доспеха и желает посмотреть, как выполнена подгонка доспеха на оруженосца.

Доспех выглядел лоскутным, собранным из далеко не новых железок, побитых врагами и ржавчиной. Франц заинтересовался, неужели в этой куче металлолома можно биться, и решил задержаться до конца примерки.

Кузнец начал одевать оруженосца в латы. Горжет оказался практически новым и неплохого качества, сел на плечи почти идеально.

— Дорого, — сказал рыцарь.

— На этот размер другого нет, — спокойно ответил кузнец, — на новое железо у меня цены как местная гильдия положила.

— Берем, — скрепя сердце, сказал рыцарь. Оруженосец довольно улыбнулся.

Кираса местного производства, но лет на пять постарше горжета, оставалась черной от кузнечного нагара, на груди красовалась заплата, закрывавшая пробоину от пули. На прочих местах красовались вмятины и царапины.

— Хорошо, — оценил кирасу рыцарь, — То есть, плохо, но для тебя пойдет, — сказал он оруженосцу.

— А эта кираса разве выдержит удар копьем? — спросил оруженосец, похлопывая себя по груди. Кираса, несмотря на ужасный вид, пришлась ему впору.

— Копьем выдержит. Даже два удара выдержит. Или три. Пулю ни одну не удержит, — спокойно ответил рыцарь, — Она тебе ненадолго. За несколько поединков или отыграешь себе нормальную кирасу, или эту проиграешь.

— Как скажете, мейстер, — ответил тот, переставая улыбаться.

'Мейстер' вместо 'Ваша милость' или 'светлость' или еще какая хрень. Франц удивился. С каких пор оруженосец называет рыцаря 'мейстер'? А рыцарь в ответ не только не даст ему по шее, а даже нотации не прочитает. Странная пара.

— Сверху, чтобы не так страшно выглядело, наденешь свою накидку с мокрой курицей, — не замечая оговорки, продолжил рыцарь.

— С фениксом, — поправил оруженосец.

— Один хрен, птица, — махнул рукой рыцарь.

К кирасе кузнец пристегнул ремешками наборные набедренники с наколенниками по моде ландскнехтов, к горжету пристегнул латные руки. Ноги пришлись впору, а на руках асимметрия бросалась в глаза. Справа был аугсбургский черный рифленый наплечник, а слева — миланский, гладкий и начищенный. Слева между наплечником и стальным локтем оставался просвет почти в ладонь.

— Руки в сборе ему идеально подходит, только к этой паре левого наплечника нет. Слева все равно щит будет, — объяснил кузнец, — а другие варианты дороже, я и так скидку делаю за неполный комплект.

— Руки вверх, вперед, в стороны, — сурово приказал рыцарь. Оруженосец выполнил команды.

— Сойдет, — резюмировал рыцарь. А на левую, чтобы не видели, что тут в защите дыра, повяжешь платок от своей бабы…

— От дамы, — перебил его оруженосец, еще раз удивив Франца.

— Один хрен, женщина, — снова махнул рукой рыцарь, — баклер возьмешь, потому что левая рукавица больше одного удара не выдержит. Правая выдержит не больше двух, подставишь руку — сам виноват.

Затем кузнец достал шлем — армет итальянской работы, какие были в ходу лет пятьдесят назад, а то и больше. Из тех, у которых нащечники соединены с куполом петлями, а забрало опускается сверху. Шлем был в приличном состоянии и добросовестно отчищен от ржавчины. В забрале, первоначально предназначенном только для конного боя, мастер наделал дополнительных отверстий, а к куполу сзади-слева пристроил стальную трубку.

— Где ты это старье выкопал? — спросил рыцарь.

— Не выкопал, а купил, — обиделся кузнец, — Вчера один ломбардец распродавал залежи из своего арсенала. Сами же просили подешевле.

Рыцарь повертел шлем в руках, придирчиво разглядывая эту трубку, которой положено бы было располагаться по центру.

— В эту трубку на затылке, — показал он оруженосцу, — вставишь какой-нибудь веник, чтобы не было видно, что она дырку закрывает.

— Не веник, а плюмаж, — снова поправил оруженосец

— Один хрен, — не стал спорить рыцарь.

'Странная пара' — подумал Франц.

Марта наконец-то забрала покупку и потянула спутников дальше. Через два десятка шагов они вышли на перекресток. Франц повертелся, поглядел во все три стороны и ничего подходящего не увидел.

— Где же тут щиты?

— Может быть, надо пойти по этому указателю? — спросил Фредерик, показывая на вкопанный на перекрестке столб с тремя деревянными стрелами, направленными в разные стороны.

Стрелки были выпилены из широких досок, и на каждой яркими красками было что-то написано на трех языках. На мысль о щитах этот столб мог навести только ребенка, потому что под столбом действительно стоял большой белый щит с картинками и подписями. Рядом со щитом прислонилась к столбу симпатичная девушка откровенно легкого поведения, ее грудь была почти обнажена, а платье будто бы случайно зацепилось за верхний край щита и выставляло на обозрение стройную ножку.

Франц, хотя и не умел читать, сразу понял, что композиция из указателей, щита и девушки это реклама борделя. Даже нескольких.

— Ты не знаешь, где тут продают щиты? — спросил Фредерик по-немецки.

— Зачем тебе щит, юный рыцарь, — ответила девушка на том же языке, — не будет ли тебе более интересно познать искусство любви?

Фредерик покраснел.

— Будет-будет, — ответил Франц, имея в виду себя и прикидывая, сколько останется сдачи после покупки щитов.

Марта тут же вернула беседу в нужное русло.

— Этому юному герру пусть сначала отец разрешит. А этот швейцарец ни сам не пойдет развлекаться, ни своей банде про тебя не расскажет, пока не купит своему господину три щита для конного боя.

— Не Вы ли будете Фрау Профос? — спросила девушка, с завистью разглядывая грудь Марты.

— Она самая, — ответил за нее Франц, глупея на глазах и стараясь привлечь внимание.

Девушка вытянулась, помахала кому-то рукой и закричала по-итальянски. Завязалась беседа, в которой Марта не поняла ни слова, настолько быстро вылетали слова и фразы, пересыпанные местным сленгом.

— Вы, молодой господин, и ты, швейцарец, пойдете налево, все щиты там, только их не видно из-за вон той дурацкой повозки. Четвертый продавец по правой стороне даст вам лучшую цену, — сказала девушка Францу и Фредерику, — а Вас, фрау, жаждет видеть один старый знакомый, который Вам кое-чем обязан по старой памяти. Он сейчас сюда подойдет.

— Ну вот еще, буду я тут стоять рядом с тобой, как шлюха, — возмутилась Марта.

— А не хотите, так не стойте, — спокойно ответила девушка. По-видимому, немецкое слово Hure она посчитала не оскорблением, а обозначением профессии и не обиделась, — дальше за щитами будет таверна под тентом, можете там подождать.

Как и следовало ожидать, недруги Макса увидели его вчера днем и тем же вечером поделились впечатлениями с девками. Девки утром доложили Кабану, а тот сразу же побежал к Винсу. Винс не сомневался, что объекты прибудут, и в течение первого дня уже разработал план похищения дамы с турнира, но его план требовал, чтобы в сообщниках была женщина, доверенное лицо графини де Круа. Каково же было его удивление, когда оказалось, что договариваться придется с Фрау Профос. После подтверждения известий о смерти Маркуса, убивать его близких Винсу расхотелось, а лично против Марты он ничего не имел. Иллюзий по поводу преданности кого бы то ни было Винс не питал, потому попросил Кабана организовать ему встречу в таверне. Кабан уже поплелся было в лагерь, но завернул проверить своих людей на ярмарке, издалека заметил Марту на 'улице', ведущей к перекрестку и приказал девушке со щитом вежливо направить ее в нужную сторону.

Марта довела Франца и Фредерика до указанного продавца, убедилась, что он говорит по-немецки, и пошла дальше, не сомневаясь, что купить и принести щиты окажется мужчинам по силам.

У входа Марту встретил Кабан, который аккуратно проводил ее за столик к Винсу. В свое время Марта вытащила Кабана из тюрьмы вместе с еще десятком заключенных, попавших туда за мелкие преступления, всего за день до 'тренировки стрелков'. Кабан в нее тогда чуть не влюбился, а Марта так и не узнала, что он был далеко не мелким преступником.

— Сразу о деле, — Винс не стал тянуть, — добрый дядюшка желает увезти на родину свою неразумную племянницу.

— Пусть везет, — ответила Марта, придвинув стул и поправляя юбку на коленях.

— Он хочет ее увезти незаметно для мужа.

— При чем тут я? — Марта все еще поправляла юбку, нагнувшись так, что пышная грудь полностью лежала на столе. Кабан, стоявший за ее стулом, сглотнул слюну. С его места открывался чудесный вид на роскошное декольте.

— Мадам де Круа надо без лишнего шума забрать с территории турнира, посадить в карету и увезти в город. Потом она поедет во Францию. Ты постоянно ходишь с ней. Твоя задача — сделать так, чтобы она не подняла шум. Двадцать талеров, — на одном дыхании негромко выговорил Винс.

— И всего-то? Я подумаю, — пожала плечами Марта.

— Ты должна согласиться, а то нам придется тебя зарезать.

— Попробуй только! — фыркнула Марта, — Маркус тебе голову оторвет!

— Маркус давно мертв, — ухмыльнулся Винс, — уже весь город знает.

— Думаешь, я сама не знаю? Он мне снился недавно, говорил, что работает в аду.

— И что? — продолжая улыбаться, ехидно спросил Винс.

— А то, что ему там понравилось. Говорил, что начальник в благодарность за хорошую работу сможет на пару дней отпустить сюда, потому что точно знает, что Маркус вернется.

— Оттуда еще никто не возвращался.

— А Вергилий?

— Кто?

— Слышал про 'Божественную комедию'? Там один итальянец встретил своего земляка, которого на время выпустили из Ада. Покойник организовал веселую прогулку по Аду, а живой все подробно записал.

Винс задумался.

— Это в Италии было?

— Наверное, а что?

— А то, что твой Маркус похоронен далеко отсюда. А мертвецы далеко от могилы не отходят, мне еще бабка рассказывала, а ей — ее бабка. Других дураков пугай, поняла?

— Может быть, ты и загробной жизни не боишься? У тебя на морде написано, что рай тебе никак не светит. Умрешь и попадешь в ад, а Маркус там тобой займется.

— Лопни твоя задница! — разозлился Винс, — надо будет, куплю хоть мешок индульгенций и ни в какой ад не попаду. Тебе-то какое дело?

— Чтоб тебе фальшивую индульгенцию продали! По рукам. Но я стою дороже.

— Все продаются, — удовлетворенно протянул Винс.

— Не все тебе по карману. Сорок золотых талеров.

— Сколько? Да на эти деньги можно полгода жить! Еще и золотых!

— Твои проблемы. Разбогатеешь — придешь, — Марта поняла, что названная сумма превысила планируемую стоимость сделки.

Марте было выгодно тянуть время, а Винсу пришлось принимать решение, или убрать Марту прямо сейчас, или возвращаться к французу и спрашивать насчет сорока талеров. По здравому размышлению он решил совместить оба варианта. Согласиться на сорок, дать двадцать авансом и двадцать пообещать потом.

— Двадцать сейчас, двадцать после.

— Идет.

Винс аккуратно передвинул через стол кошель с монетами. Марта смахнула кошель со стола и спрятала его в складках юбки.

— Умная девочка. Если бы ты не согласилась, тот парень придушил бы тебя шнурком, — похвастался Винс, подмигивая Кабану.

Марта даже не обернулась.

— Если бы он попытался, я бы отстрелила тебе яйца. С двух футов я не промахиваюсь.

Винс недоуменно переглянулся с сообщником. Марта опустила руку на колени и подняла только что купленный маленький пистолет. Сразу стало понятно, почему она так долго 'поправляла юбку'. Винсу показалось, что из-за спины Марты ему погрозил пальцем призрак с половиной лица.

С другой стороны, это был и хороший знак. Значит, согласие было дано добровольно, а не от страха.

Вот и лавка со щитами, где штабелями сложены треугольники и четырехугольники всех видов, местные и немецкие, простые дощатые, обтянутые тканью и грунтованные. Франц хотел сторговаться на скидку в денежном выражении, но удалось только на 'четыре щита по цене трех'. Как только щиты перешли к покупателям, Фредерик решил, что его миссия закончена, и шустро убежал по своим делам. Не будет же благородный юноша сам таскать щиты.

Франц, уподобившись черепахе, взвалил на спину аккуратно увязанные треугольники и поплелся домой. В двух шагах от столба с указателем кто-то хлопнул его по плечу.

— Здорово, земляк!

— Здорово, земляк! — повернулся Франц. Действительно, почти земляк. Ротемауль. Сын мельника из соседнего городка.

— Ну как, вспомнил меня?

— Сам удивляюсь, как сразу не узнал, мы же полгода вместе отвоевали. У тебя все еще самая красная морда во всей армии и колец на пальцах как у бабы.

— Тяжело? Могу помочь.

— Давай.

Вдвоем дотащили щиты до лагеря. Как и следовало ожидать, никто из своих навстречу не выбежал и груз не подхватил. Франц с ходу обозвал всех на манер Его светлости улитками, дал кому-то по морде в ответ на возражение, остальных грязно выругал и загрузил разной работой.

— Совсем обнаглели, улитки чертовы, — пожаловался Франц новому знакомому.

— И не говори, — ответил тот, — давай лучше пожрем. Ты сейчас не слишком занят? У меня в лагере вот-вот обед будет.

— Давай, — согласился Франц. Графский повар швейцарцев недолюбливал и специально для них еду немного недоваривал и недосаливал.

В лагере, куда его привел Ротемауль, был полный порядок. Перед ними тут же поставили на стол две большие тарелки с вкусно пахнущим мясом и бочонок пива.

— Слушай, сосед, есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться, — сказал Ротемауль, — только как сосед соседу предлагаю.

— Честно говоря, мы не такие уж и соседи, — скромно ответил Франц, — Мельницу вашу я, конечно, знаю, но всегда отец в другую сторону зерно возил.

— Я не понял, тебе кто больший сосед, я или какой-нибудь шваб с итальянцем? Тебе старшие не говорили, что надо своих держаться? Помнишь, был у вас в городке такой патер суровый, он на каждый праздник напоминал, что 'возлюби ближнего' это про ближних соседей, а уже Унтервальд никакие нам не ближние, не то, что всякие там, прости господи, французы.

— Помню, — Франц улыбнулся, — Он нам за последний год все уши проповедями прожужжал.

— О! Так он тебе объяснил, что лучше воевать с нами, чем против нас?

— Ну-у… Он ничего такого специально не объяснял. Мы и так вместе воевали.

— Во-от, — вербовщик поднял указательный палец. — Традиции уважать надо. Ты же пленных брать не будешь?

— Не буду.

— И в бою не побежишь?

— Не побегу.

— Во. Значит, забирай своих людей, получай аванс и переходи к нам.

— С каких чертей? — удивился Франц, — Тут же турнир, никто не будет воевать.

— Скоро будем. Потому и предлагаю. Нас тут только швейцарцев двести человек, не считая рыцарей со свитой. Завтра вечером мы должны перебить твоих ребят.

Франц поморщился, но спорить не стал. Двести швейцарцев уже больше, чем пятьдесят, а еще всякие рыцари…

— Сейчас ты скажешь, что твой граф де Круа — лучший в мире наниматель, а ты, как порядочный наемник, должен выполнить обязательства по контракту. Я тебе сразу отвечу, что он в свое время поступил точно так же, как ты сейчас, и по такой же причине. Чтобы швейцарцы не воевали со швейцарцами.

Франц открыл рот, чтобы возразить, но красномордый махнул рукой и продолжил.

— В любом случае, твой де Круа не жилец. На прошлой войне он нажил себе слишком много врагов, и самые сильные из них здесь. Кем бы ты ни был у него и сколько бы не получал, его наследник не даст тебе ничего.

Франц опустил глаза. Крыть было нечем. Вербовщик ухмыльнулся и выложил еще один козырь.

— Давай, земляк, решай быстрее. А то пойду твоих парней перекупать. Они, я надеюсь, не дураки. И я заметил, что тебя они не больно-то жалуют.

Франц не питал иллюзий относительно преданности деревенских парней, управлять которыми получалось в основном при помощи грубой силы. Да и присягу они не давали ни ему лично, ни Его Светлости. Бык и Патер тогда за всех подписали контракт, а потом, когда Его Светлость для себя войну закончил, никакого нового контракта не было даже написано. Осталось сто человек, которым платили оговоренное жалование. С одной стороны, Франц надеялся, что ему удалось бы убедить солдат не предавать Его светлость. С другой стороны, он заранее не верил, что у него получится перекрыть аргументы Ротемауля, и был готов перейти вместе со всеми на службу к новому нанимателю, оговорив себе прежнюю должность и содержание.

Между открытием и штурмом оставалось достаточно времени, чтобы рыцари могли чем-нибудь заняться. Например, слегка перекусить и посмотреть кукольный спектакль.

Каспар при помощи паломников успел подготовить новую пьесу и переодеть актеров. Михель, Вюрфель и Крестьянка остались без изменений, только Вюрфелю сделали епископский плащ. Хаммерляйн надел черную судейскую мантию. Самая красивая кукла — Рыцарь надел сутану и стал Праведным монахом. Кто-то из молодежи сделал Рыцарю прическу 'под Бартоломео', отчего для местных он стал еще больше похож на Праведного монаха. Прочие куклы оделись под монахов. Выучить текст Каспар не успел, поэтому под ширмой закрепили пачку листов, только что переписанных аккуратным почерком.

— Здравствуй, Вюрфель!

— Здравствуй, Михель!

— А меня недавно выбрали бургомистром.

— Тебя? Да тебя же каждый дурак обсчитает!

— Вот за это дураки меня и выбрали. Потому что все прочие кандидаты обсчитывали бы их. А ты как поживаешь?

— Я постригся в монахи и тут же купил должность аббата. Не хуже тебя устроился.

— Вюрфель, неужели ты будешь проводить дни в молитвах? На тебя это не похоже.

— Зачем мне молится самому? Я же аббат. Молятся за меня монахи, постится за меня келарь, в паломничество за меня отправлены десять послушников. На каждый грех, настоящий или будущий, у меня по две индульгенции. Так что я могу пить вино, закусывать мясом, заниматься торговлей, давать деньги в рост, брать деньги в рост, продавать церковные должности, и, если вдруг, не дай Бог, захочу, даже участвовать в турнирах.

Последний пункт вызвал хохот и аплодисменты.

— Зачем тебе тогда быть аббатом, Вюрфель? Не лучше ли быть честным торговцем?

— Не лучше, Михель. У меня есть поля и луга, оливковые рощи, мельницы, склады и корабли. Это больше, чем у любого купца или банкира в городе. И я никому не должен и ни перед кем не отвечаю. Тебе такое и не снилось.

— Зато у меня есть жена и дети!

— У меня тоже есть жена и дети!

— Я своим оставлю наследство, а ты своим не оставишь!

По пути в аббатство Вюрфель встретил рыцаря, мастерового, нищего и свинью.

Все персонажи по очереди спели Вюрфелю песенку про то, что каждый раб божий что-нибудь да оставит своим детям, и только монах не оставит ничего.

Рыцарь собирался оставить потомкам замок, коня, доспехи и, самое дорогое, — доброе имя.

Мастеровой назвал инструмент и мастерскую, а также членство в гильдии.

Наследство нищего составили кружка и теплое место на паперти.

Самое большое наследство оставляла свинья. Мясо, сало, шкуру и всякий ливер, перечисленные скороговоркой.

— И только монах ничего-ничего! Уи-и-и! — закончила хавронья.

По сценарию напротив солистов должен был стоять Праведный Монах и между куплетами вставлять рефрен, что монаху очередное наследство из куплета в принципе не нужно, потому что с ним с рай не пустят. Но Каспар увлекся и забыл эту часть, так что песенка получилась не совсем нравоучительная.

Вюрфель, вдохновившись песенкой, вернулся в аббатство, взял мешок денег и купил себе виноградник.

Сразу после этого над ширмой появились монахи и спели песенку про визитаторов. Песенка гласила, что визитаторы появляются внезапно, ставят все с ног на голову, проверяют все бумаги (монах рассыпал пачку листков), роются в личных вещах (другой монах вытряхнул из сундука кучу кукольных костюмов, в том числе женских) и чуть ли не лошадям под хвосты заглядывают. А несчастным монахам приходится все время проверки жить строго по уставу (в гроб были уложены лютня и стаканчик с костями) и поститься (туда же отправилась солистка-свинья из прошлой песенки). Появился Праведный монах и спел, что ему разницы никакой нет и перед визитаторами он чист. Остальные ответили ему, что тогда пусть он перед ними и отчитывается, а они спрячутся.

Испуганный Вюрфель решил распродать все имущество епископства до того, как его снимут. Михеля пришлось уговаривать.

— Михель, купи у меня аббатство!

— Да у меня же денег столько нет.

— А я с тебя дорого не возьму.

— У меня и столько не будет.

— А я тебе сам денег одолжу.

— Какой тебе тогда интерес?

— А ты мне потом в счет долга все это добро отдашь.

— Какой тогда мне интерес?

— А я с тобой поделюсь.

— Какой же аббатству интерес?

— А я к тому времени уже аббатом не буду.

— Нас же Бог накажет.

— А мы индульгенцию купим.

Тут же появились монахи и спели песенку о пользе покупки индульгенций для спасения души. Стоявшее среди публики хмурое духовное лицо с большим коробом просияло улыбкой, раскрыло свой короб и крикнуло, что индульгенции можно купить здесь. Каспар сделал паузу, и народ потянулся за покупками.

Далее Михель и Вюрфель провели опись 'непрофильных активов', всякими забавными хитростями снижая их балансовую стоимость. Причем список этих активов сильно напоминал список собственности ферронского епископства, а методы снижения стоимости были взяты из рассказа келаря. Никто из авторского коллектива не был силен в бухгалтерии настолько, чтобы самому придумать что-то похожее.

— Яблочный сад!

— Весь поломал какой-то гад!

— Пастбище луговое!

— Поросло дурной травою!

— Скотина племенная!

— Да вся больная!

— Склад полотна!

— Прогнило дочерна!

— Пристань на реке!

— Остатки уместятся в сундуке!

— Мельница ветряная!

— Придумай что-нибудь, я не знаю!

Для визитаторов кукол не хватило, а песенку про них уже спели. Поэтому о проверке Каспар сказал словами, а потом началось действие второе и над ширмой появились Михель и Вюрфель, последний уже без епископского плаща.

Вюрфель попросил Михеля отдать фиктивно проданное имущество. Михель повертелся и пообещал отдать на следующий день.

Вюрфель ушел. Появилась Крестьянка, жена Михеля, и спела песенку, что все новоприобретенное имущество дорого ее сердцу и прочим частям тела, и ничего отдавать не надо. На каждое замечание Михеля она отвечала ударом сковородкой по его лбу.

'Утром' над ширмой появилась стена с окном. Вюрфель постучал в дверь и в окно. Крестьянка сказала, что Михель тяжко болен и, пока Вюрфель не перестанет приходить, не выздоровеет.

Следующую песенку пели дуэтом Вюрфель и судья-Хаммерляйн. Вюрфель жаловался судье на Михеля, который не отдает яблочный сад, пастбище, стадо скота, запас полотна, пристань и мельницу. Судья в припеве спрашивал про каждый предмет, законно ли он продан, получал ответ, что по бумагам законно, а по совести не очень. Под конец Вюрфель предложил судье большой кошель денег, а судья достал молоток и ударил Вюрфеля по лбу. На этом месте дружно захохотали немцы, которые предчувствовали, что если уж появился Хаммерляйн, то без молотка не обойдется. Стоявший среди публики вчерашний нотарий удовлетворенно погладил себя по брюшку.

Тут же, откуда не возьмись, появился Михель с криком 'Я богат, теперь найду себе молодую жену, а старую в монастырь отправлю!'. Радоваться ему долго не пришлось, потому что Крестьянка в очередной раз стукнула его сковородкой по лбу, и Михель так же повалился замертво.

Далее последовала песенка призраков Михеля и Вюрфеля, которые пугали Крестьянку всякими ужасами. В завершение Крестьянка прибежала в аббатство, которое теперь возглавлял Праведный монах, и отписала все имущество в обмен на избавление ее от страшных призраков.

Закончилось представление как нельзя более благочинно — молитвой.

 

11. Штурм

Место для турнира было выбрано не просто так. Рядом с лагерем нашлось достаточно ровное прямоугольное поле между склонами холмов. Ровная и горизонтальная поверхность — для честных условий конных сшибок. Склоны — для зрителей. С южной стороны по склону поднимались деревянные ряды для благородных зрителей, с широкими проходами, удобными сидениями и даже с отдельными ложами для хозяев турнира и Суда Любви и Красоты. Конструкция была увенчана матерчатым тентом, который не спас бы от дождя, но создавал тень от солнца.

К северному склону был пристроен деревянный замок. Сначала граф не планировал строить замок, но Альфиери почему-то сам предложил дополнить турнир потешным штурмом и даже профинансировал строительство. Конечно, о месяце развлечений речь не шла, и размером этот замок существенно уступал замку, построенном для известного турнира в Урбино, но гостям должно было понравиться. Теперь гости могли захватить с собой отряд пеших латников и даже маленькую пушечку. Бурмайеры привезли с собой две пушки. Еще две Альфиери выкатил из арсенала.

Замок с высоты птичьего полета представлял собой равностороннюю трапецию, коротким основанием обращенную к трибунам, как раз напротив почетного места для Суда Любви и Красоты. Такими образом, с трибун были видны три стены из четырех, которые и надлежало штурмовать. Задняя стена существовала просто для того, чтобы у обеих сторон не было соблазна устраивать подлые обходы с тыла вместо того, чтобы показывать свою доблесть трибунам. На всех четырех углах возвышались башни. Стены с зубцами имитировали настоящие стены каменных замков. С трех сторон замок был окружен трехфутовой глубины рвом, а в короткой стороне трапеции были устроены ворота шириной с телегу и высотой с всадника, снабженные надвратной башенкой и подъемным мостом.

Между замком и трибуной находилось ристалище. Барьеры для конного турнира предполагалось поставить после штурма на открытии турнира и убрать перед штурмом на закрытии. Для пешего турнира между барьерами поставили бы еще поперечные ограждения, выделив несколько квадратных ристалищ.

Предполагалось, что благородные господа будут смотреть на пешие и конные состязания с трибуны, оруженосцы и слуги — со стен замка, а простолюдины — со склона холма за замком.

Под конец кукольного представления Макса хлопнул по плечу Доменико ди Кассано.

— Пойдем, оруженосцам правила расскажем.

— Пойдем, — спокойно ответил Макс. Он вовсе не считал Доменико врагом, а вызов посчитал желанием взять реванш за поражение в прошлом году и проигранный доспех.

Герольды уже собрали будущих участников штурма. Несколько десятков празднично одетых юношей от четырнадцати до восемнадцати лет толпились у стен замка.

Макс и Доменико бок о бок подъехали к толпе, причем Доменико направил коня прямо в центр одной дружной компании и заставил молодежь расступиться.

— Слушайте внимательно и не говорите потом, что не слышали. Сегодня будет штурм вот этого замка. Настоящий штурм будет на закрытие турнира, а пока вам дается возможность потренироваться.

Ди Кассано спешился, поднял меч и принялся аккуратно показывать разрешенные удары.

— Можно бить в голову, плечи, в кирасу, по рукам и по ногам. Нельзя бить по кистям рук, по шее, по ногам ниже колена, по любым местам, не прикрытым железом. Нельзя хватать руками за чужое оружие. Нельзя бороться.

— Можно вопрос? — пропищал кто-то из задних рядов.

— Можно.

Все посмотрели на худого долговязого оруженосца с растрепанной прической.

— В прошлом году в Болонье прославленные рыцари били друг друга по шеям и по ногам. И оружие отнимали, и боролись. Это честные приемы.

— Станешь прославленным рыцарем — будешь делать что захочешь. А пока сражайся по правилам для оруженосцев.

Ди Кассано сделал паузу. Вопрошавший собрался спросить еще что-то, но Доменико сам решил, что необходимо пояснить ограничения.

— Вы, молодежь, еще толком ничего не умеете. Даже, если вам случайно повезло порубить каких-нибудь пикинеров или разбойников. Когда такой вот, вроде вас, не может положить человека на землю честными ударами, он начинает извращаться с бесчестными, чтобы противника покалечить. Ударить по пальцам, уколоть подмышку и все такое.

— Но у рыцарей нет ограничений!

— У рыцарей ограничения в голове. Если я вызову кровного врага на смертный бой, я, конечно, постараюсь его сразу убить. Но если я решу сразиться, например, с моим другом Никколо, я не буду стараться его убить. Потому что турниры существуют для развлечения, а не для убийства. И я не буду стараться сделать его калекой, чтобы он не смог больше участвовать в турнирах.

— А мой отец говорит, что турниры — баловство и не похожи на настоящий бой! — сказал невысокий паренек справа, в котором угадывались фамильные черты Фальконе.

В средневековье, как и сейчас, люди, всерьез занимающиеся боевыми искусствами, могли бы вспомнить немало 'бойцов', которые боятся выйти на спортивный поединок по правилам, но гордо заявляют, что они готовят себя к 'реальному бою'. Якобы спортивный поединок содержит слишком много ограничений, а в 'реальном бою' можно победить исключительно запрещенными приемами.

Конечно же, в средние века критики точно так же получали щелчки по носу, как и в наше просвещенное время.

— Поведай нам, о юный воин, что выигрывал твой достойный отец? — спросил Доменико.

— Ну… Он участвовал…

Парень, по-видимому, хотел перечислить несколько войн, но Доменико потребовал ответа на вопрос.

— Я, кажется, ясно спросил, что твой достойный отец выигрывал, а не где он участвовал.

— Он выигрывал войны, — не сдавался оруженосец, — вместе с другими рыцарями, конечно.

— Кто участвовал в какой-нибудь войне? — спросил Макс.

Почти все присутствующие уверенно подняли руки.

— Кто когда-нибудь участвовал в войне на стороне, которая потом победила?

Осталось примерно две трети рук.

— Кто выигрывал турниры?

Все руки опустились.

— На войне полным-полно солдат, ополченцев, наемников и прочей неблагородной мелочи, — продолжил Макс, — кто убивал на войне простолюдинов?

Почти все.

— Вот видишь, почти все твои товарищи могут похвастаться тем же, что и твой отец, — повернулся Макс к 'сыну критика'.

Доменико подмигнул Максу и поинтересовался, оглядывая собравшихся.

— У кого еще есть вопросы?

— Почему нельзя хватать за оружие? — спросил кто-то из задних рядов, — от этого же никому хуже не будет.

— Кроме тебя самого. Такие, как вы, не умеют правильно проводить захваты. Иди сюда, показывай, что ты умеешь.

Оруженосец вышел и показал, как он замечательно умеет проводить захват оружия. Как и следовало ожидать, он подставил под клинок ладонь, а потом долго прыгал, размахивая ушибленной кистью.

— Все поняли?

— А почему бороться нельзя? — спросил еще какой-то будущий рыцарь.

— Потому что бороться вы тоже не умеете. Разреши вам бороться, и вы побросаете оружие и будете тупо виснуть друг на друге. Думаете, дамам интересно смотреть, как вы меряетесь, у кого задница тяжелее?

— Но на войне нам пригодится умение бороться! — вставит слово 'сын критика'.

— На войне, — ответил Макс, — если ты с кем-то сцепился, — Макс подошел и схватил оруженосца за плечи, — то другой враг легко поразит тебя сзади.

Доменико в доказательство легко шлепнул умника мечом по заднице, обозначил удар между ног, удар по бедрам сзади, укол сзади в плечевой сустав и укол в шею под шлем. Оруженосец пытался извернуться, но Макс держал его крепко. Все-таки ему удалось повернуть голову, но только для того, чтобы увидеть, как летящий с полного замаха клинок останавливается в паре дюймов от лица.

Макс отпустил 'подопытного' и обратился к остальным.

— Всем понятно?

Все кивнули.

— Что там еще? — спросил Доменико.

— До восьми ударов, — ответил Макс.

— Точно. Каждый из вас бьется, пока не пропустит восемь ударов. После восьмого изображаете героическую гибель. Макс, покажи им, как правильно падать в доспехах.

— Делай раз! — Макс рухнул на колени.

— Делай два! — Макс свалился с колен набок, оставив ноги поджатыми.

— Понятно, почему? — сурово спросил Доменико, — Наколенники у всех есть, так что падайте на колени смело. Места, чтобы сразу падать вперед, назад или вбок, у вас не будет. Ноги берегите. Если вам наступят на щиколотку, всю жизнь будете хромать.

— А почему до восьми ударов? — спросил первый оруженосец, — я и больше выдержу.

— Потому что дамы уснут, пока вы тупыми турнирными мечами расплющите ваши шлемы как шляпки гвоздей и забьете друг друга в землю. Не гордись, что ты держишь удар, гордись, что не пропускаешь ударов.

Больше никто вопросы задавать не захотел, поэтому Доменико закончил лекцию полезным советом.

— Сражайтесь красиво, потому что на вас смотрят дамы. Старайтесь показать лучшее, что вы умеете, потому что на вас смотрят отцы этих дам. У вас полтора часа на одевание доспехов, кто опоздает, того будем считать трусом.

— Убьешь этого умника — подарю коня, — сказал своему сыну 'критик турниров' Витторио Сантальберти.

— Убьешь этого охотника за приданым, — станешь начальником стражи в моем новом замке, — сказал своему оруженосцу де Креси.

— Убьешь этого самозванца, — получишь его доспехи, — сказал своему оруженосцу Шарль-Луи де Круа.

— Убьешь этого презренного негодяя, — устрою тебе посвящение в рыцари, — сказал своему оруженосцу Бертран фон Бранденбург.

— Убьешь этого 'благородного рыцаря', - Людвиг-Иоганн обосрется от зависти, — сказал Фениксу Грегуар Бурмайер.

— Убьете этого 'клиента' — получите по десять флоринов, — сказал Винс двум бандитам, переодетым в доспехи оруженосцев и гербовые накидки.

Почетная должность предводителя штурмующих досталась всеобщему любимцу Доменико ди Кассано. Предводителем защитников замка по причине всеобщего любопытства стал 'темная лошадка' Максимилиан де Круа.

Герольды построили обе стороны и еще раз зачитали всем правила. Для победы надо было выполнить любую из трех задач — захватить знамя другой стороны, 'убить' всех воинов другой стороны или их маршала (по маршалу надо было ударить двенадцать раз).

Последнего не ожидали не только зрители, но и участники. Конечно, все понимали, что именно маршалы будут командовать обеими партиями, вести их в атаку и, если позволит совесть, рубиться в первых рядах. Но сделать их первоочередной целью было как-то неожиданно.

Другой неожиданностью стало разделение на партии. Штурмовать замок досталось гостям, а оборонять — местным. Гостей было больше примерно в два раза.

Знамена предводителям партий предстояло сделать самим. Макс здраво решил, что он уже объявил во всеуслышание о своем выборе, подъехал к ложе Суда Любви и Красоты, протянул Аурелле Фальконе копье и попросил повязать на него платочек. Граф Джанфранко довольно кивнул. Альфиери посмотрел на Макса с неприязнью. Шарлотта подмигнула в знак одобрения. Виолетта Сфорца недовольно шепнула 'Это он просто из вежливости'. Остальные дамы, по-видимому, придерживались того же мнения и одарили Макса дежурными улыбками.

Доменико не проявил оригинальности, попросив платочек у Виолетты. Виолетта расцвела. Джанфранко снова довольно кивнул. Альфиери снова бросил недовольный взгляд. Дамы повторили те же улыбки.

Макс привязал длинное копье со знаменем с одной из опор верхней площадки надвратной башни и занялся организацией обороны. Для защитников в замке был заготовлен штабель щитов, вязанка деревянных алебард и ящик тупых одноручных мечей, сверху на котором лежал один тупой двуручник, по-видимому, для маршала. Обращение к своему воинству Макс начал с того, что выбрал переводчика. Как вообще можно командовать людьми, которые говорят на другом языке?

Второе, что он сделал, как командующий, — выбрал самых толстых воинов и поставил их с мечами и щитами в первый ряд напротив ворот. Вслед за ними встал второй ряд из самых высоких, с алебардами.

Древко со 'знаменем' было закреплено на надвратной башне. Надо было назначить еще охрану для знамени. Макс оглядел оставшихся и выбрал пять человек, предположительно, самых ловких и быстрых. Может быть, у него было немного боевого опыта, но уж отличить бойца от рохли он мог безошибочно. Достаточно посмотреть, как на человеке сидят доспехи, чтобы понять, насколько часто он их надевает. А страх или одышка и вовсе на лице написаны.

Остальных Макс распределил кого на стену, кого вниз.

Доменико поделил своих на три колонны неравной численности. Языковой вопрос для него тоже имел значение. Пусть он мог командовать на всех трех языках, но нельзя же повторять все команды три раза. Поэтому в центральную большую колонну он поставил тех, кто понимал по-немецки, а в боковые — тех итальянцев и французов, которые понимали только на родных языках.

К услугам штурмующих были лестницы и самая настоящая осадная башня на колесах. В первом этаже башни был подвешен таран, а с площадки второго можно было залезть на стену. Также разрешалось пользоваться любым шанцевым инструментом для ломания стен и ворот. К шестому дню плотники успели бы починить любые повреждения.

Герольдмейстер бросил жезл, рыцарь чести пришпорил коня и поднял свой шест с покрывалом, загудели трубы, застучали барабаны, и отряды двинулись на штурм. Сразу же были установлены лестницы справа и слева, и по ним полезли, прикрываясь щитами, первые итальянцы и французы. Осадная башня, которую толкали не меньше тридцати человек, остановилась напротив моста. Доменико заметил недостаток в конструкции моста и отправил две группы с лестницами и топорами рубить канаты, которые удерживали мост в верхнем положении. Действительно, мост неплотно прилегал к стене, и в верхней части оставался просвет примерно в фут, где можно бы было рубить канаты топором на длинном древке и даже не опасаться, что защитники дотянутся алебардами с верхней площадки надвратной башни. Толстые канаты из неудобного положения рубились медленно, но верно.

Макс услышал хор ругательств с площадки надвратной башни. Переводчик, подпрыгивая от ярости, прокричал, что мост вот-вот упадет, и ничего с этим не поделать.

— Алебардьеры, сюда! — скомандовал Макс, подходя к воротам. Легким движением плеча он сбросил толстое бревно-засов.

— Вылазка? — спросил кто-то.

— Да. Сбросим мост до того, как он упадет сам, распахнем ворота и атакуем. Наша задача — повредить башню. Разобьем ей колеса или сбросим ее в ров, потом быстро бежим обратно. У них ведь нет строя перед мостом?

Благодарение Богу, наверху нашелся эрудит, который понял все сказанное до того, как услышал перевод, и сразу доложил по-немецки:

— Перед мостом никого. Они готовятся толкать башню, а мессир Доменико стоит слева от ворот.

— С Богом! Руби канаты! — вскричал Макс, уперевшись в створки ворот.

Мелькнули два топора, мост покачнулся и упал на свое место. Не успел мост коснуться земли, как ворота распахнулись и из них выскочили два десятка алебардьеров во главе с Максом, который оставил меч в замке и вооружился деревянным молотом на длинном древке. Штурмующие, не успев организоваться, были отброшены от осадной башни. Макс взмахнул молотом и ударил в верхнюю часть левого переднего колеса, сколоченного из двух слоев толстых досок.

Как можно было ожидать, местные плотники не были сильны в изготовлении осадной техники. Толстые колеса были насажены на неподвижные оси и вращались за счет неплотного прилегания к осям. На концы осей были набиты ограничители, которые не давали колесам слетать. Возможность поворота колес или осей предусмотрена не была, а башню уже покатали туда-сюда по пересеченной местности, поэтому колеса изрядно потеснили ограничители и понаклонялись, какое внутрь, какое наружу. Макс рассчитывал ударами по колесу сбить ограничитель, после чего колесо слетит само и башня упадет набок.

Вылазка дала свои результаты — центральный отряд нападающей стороны был на короткое время рассеян и отбит от башни. Даже Доменико растерялся, оказавшись, во-первых, с мечом против строя алебард, во-вторых, получив выбор — или закрыть забрало и защищаться, или отступить и командовать.

Трибуны ревели. Дамы вставали и махали платками. Рыцари наперебой кричали советы своим детям. Зрители из простолюдинов просто создавали шум.

Бах! Бах! Бах! — Макс наносил удар за ударом, но колесо не сдавалось. Справа от него четверо оруженосцев отмахивались алебардами от десятерых несогласованных противников с мечами. Слева Доменико вот-вот должен был организовать отпор. Счет шел на секунды.

Сквозь крики Макс услышал удары металла по металлу сзади, от ворот. Он обернулся и увидел, что французы и итальянцы, штурмовавшие боковые стены, попрыгали с лестниц в ров и побежали к мосту. Из ворот выскочили защитники и начали отбиваться, ударяя противников по шлемам и получая по ногам.

Доменико со своей стороны организовал с десяток бойцов, отобрал у кого-то алебарду и уже вывел из боя пару защитников замка.

— Назад! — скомандовал Макс, подняв забрало, — Бегом!

И тут что-то ударило его в грудь.

Зрители ахнули. С самого начала вылазки кто-то понемногу раскачивал таран, подвешенный на цепях в первом этаже осадной башни. Едва Макс отошел от своего недобитого колеса, как он оказался на пути тарана, и кто-то невидимый внутри башни приложил к тарану всю возможную силу.

Макс пролетел полмоста и тяжко грохнулся на спину. Его бойцы, не успевшие отступить, зазевались и были тут же выведены из боя градом ударов.

Казалось бы, тут штурму и конец, если маршал защитников не встанет. Но Макс быстро вскочил на ноги. Молот, который он не успел выпустить из рук, описал широкую дугу и снес с моста первого из преследователей. Доменико крюком алебарды зацепил молот, с двух сторон из рва ударили по ногам, Макс бросил молот, повернулся и впрыгнул в ворота.

Закрыть ворота не удалось, ворота открывались наружу, поэтому кто-то из рва сунул палку в щель между левой воротиной и косяком. Молодежь навалилась на левую половину, а Доменико подпрыгнул и повис, зацепившись руками за верх правой. Пока в остававшейся открытой левой половине ворот оруженосцы тукали друг в друга мечами и алебардами, постоянно меняясь, чтобы не получить свои восемь ударов слишком быстро, Доменико уперся ногой в косяк и, приложив немалое усилие, выдернул из косяка верхнюю железную петлю, крепившуюся тремя длинными гвоздями. Со страшным скрипом правая воротина медленно пошла вниз.

Теперь атакующие могли бы ломануться в открытые ворота и задавить защитников численным преимуществом, но Макс схватил засов — бревно толщиной в фут — и, оттеснив им сразу нескольких нападающих, бросил засов на место, на крюки в косяках. Хотя засов теперь не проходил через скобы в воротах, он надежно перекрывал проход. Чтобы его преодолеть, пришлось бы или приседать и лезть снизу, или переваливаться сверху. Ни то, ни другое в доспехах не удобно. К тому же, сразу много человек через ворота теперь не пройдут, а тех, кто полезет, можно будет добивать хоть вдесятером.

— Таран! — крикнул ди Кассано, — катите сюда башню!

Башню быстро подкатили, раскачали таран и ударили по засову. Одновременно на второй этаж быстро вскарабкались с десяток парней и перекинули мостки к надвратной башне.

Вес десяти латников добавил нагрузки на покосившиеся колеса. Левое переднее, не добитое Максом, налегло на ограничитель и сорвало его с оси. Башня накренилась, латники наверху попадали друг на друга, от чего башня еще больше покосилась и медленно рухнула боком в ров.

Макс наблюдал падение башни через головы нескольких рядов выстроившихся к обороне защитников. Он не забывал, что его дело — командовать, для того, чтобы эти парни сражались друг с другом. В поле его зрения попадала и верхняя площадка надвратной башни. Когда осадная башня начала падать, с нее на стену перепрыгнул один маленький, но смелый оруженосец. Он сразу же атаковал защитников знамени, и двое из пяти тут же рухнули вниз, во двор, на головы своих товарищей, заставив тех смешать ряды и выругаться, глядя вверх.

Наверху третий и четвертый опустились на одно колено, признавая, что они получили по восемь ударов и выведены из боя. Пятого маленький воин выбросил с площадки башни на стену ударом ноги. 'Молодец', - подумал Макс, — 'мы же не запретили им бить ногами и руками'. Победитель сделал шаг к флагштоку, но Макс решил, что надо дать и другим возможность сразиться, и сломал копье-флагшток выше крепления. Зрители, уже ожидали, что вот-вот знамя будет захвачено, как оно вырвалось буквально из рук смелого оруженосца.

Воспользовавшись замешательством защитников, на головы которым упали двое воинов с башни, ди Кассано подскочил к засову, подставил под него плечо и выпрямился, сбрасывая засов на землю. Атакующие бросились внутрь через открытые ворота.

Два строя столкнулись и недолго рубились, не сходя с места, пока не смешались от того, что под ноги падали 'убитые'. Атакующие, столпившиеся плотной колонной в проходе под надвратной башней, поднажали, и строй защитников рассыпался. Высыпавшись на открытое пространство внутри крепости, оруженосцы обеих сторон не смогли организоваться в боевые единицы и рубились поодиночке, как придется. Макс не пытался командовать, а просто стоял в сторонке рядом с только что назначенным знаменосцем, подняв забрало и воткнув в землю двуручный меч. Доменико, видя, что Макс не вмешивается, остановился рядом со своим знаменосцем.

Макс никак не ожидал, что кто-то захочет напасть именно на него, когда вокруг полным-полно противников послабее. Но на него напали. Двое итальянцев, судя по росту, засидевшихся в оруженосцах, и один немец.

Макс выдернул из земли свой двуручный меч и одним взмахом выбил оружие у правого противника, молниеносным обратным движением ударил второго горизонтально по животу, отчего тот сложился пополам и отлетел назад. Третий подскочил спереди и ткнул Макса мечом в открытое лицо. Совершенно случайно меч не попал в цель, потому что Макс, не ожидая об благородного человека такой подлости, как раз в это время шагнул вперед и толкнул его рукоятью меча. Оруженосец отступил задом на пару шагов, удерживая равновесие, и попал под чей-то молодецкий удар в голову, после чего успокоился и сел на землю.

Тут же кто-то ударил Макса сзади по правой ноге. Латные ноги не защищают внутреннюю сторону бедра и колени сзади. Удар пришелся чуть выше колена, и, если бы не попал на железный край набедренника, мог бы серьезно повредить ногу. Макс повернулся и чуть не упал, запнувшись о древко. Оказалось, что ударили его алебардой, а после удара алебардьер попытался подсечь ногу обратным движением, но недооценил силу и массу рыцаря. Развернувшись, Макс случайно зацепил алебарду ногой и выдернул ее из рук второго подлеца. Тот замешкался, и Макс достал его в длинном выпаде, перейдя в низкую стойку с опорой на правую ногу, подавшись всем телом вперед с силой опустив меч на плечо врага, да так, что у того аж колени подогнулись.

Откуда-то в собрании благородных молодых людей взялся и еще один негодяй, который прыгнул обеими ногами на вытянутую левую ногу Макса и нанес укол мечом под назатыльник шлема. Удар мог бы быть смертельным, будь у исполнителя побольше опыта, но тупой турнирный меч соскользнул с окружавшего шею пластинчатого латного воротника. Макс упал коленом на землю и сильно разозлился. Он почувствовал, что 'прыгун' съехал с его ноги назад-направо, перехватил меч под перекрестьем и с силой толкнул его назад, под левой рукой. Массивное навершие врезалось врагу в 'талию' кирасы, единственное место, где металл плотно прижат к телу. Вся сила удара передалась на живот оруженосца, он резко выдохнул, а его желудок сжался и отправил свое содержимое вверх по пищеводу и дальше, в закрытое забрало.

Макс обернулся в поисках знамени и увидел, что его знаменосец лежит, а знаменем размахивает, судя по гербу на накидке, какой-то немец. 'Тогда штурму конец', - подумал Макс. Штурм действительно только что закончился победой атакующей стороны. Последние шестеро защитников, державшие оборону, встав полукругом в углу замка, расходились и ругали знаменосца, который не успел отступить вместе под их защиту, а почему-то торчал рядом с маршалом. 'Убитые' поднимались с земли, кто сам, кто с помощью набежавших слуг. Доменико вышел в ворота.

Вместе с прочими помощниками в замок прибежали Фредерик и Франц. Племянник забрал у Макса меч. Макс протянул ему еще и рукавицы. Фредерик неловко вертелся, пытаясь половчее перехватить меч, который оказался выше него. Рукавицы он повесил на пояс спереди, отчего пояс съехал на бедра. Франц принял шлем с подшлемником и ахнул.

— Ваша светлость! У Вас кровь на голове!

— Где? — удивился Макс.

— Справа за ухом. Надо вытереть.

Фредерик сунул меч Францу в руки и достал из сумочки чистый платок. Макс опустился на колено, чтобы тот смог вытереть кровь.

В ворота вошел Доменико ди Кассано тоже еще в доспехах, но уже без шлема и перчаток. Вместе с ним шел крупный мужик, одетый по-рыцарски, а рядом с мужиком — оруженосец со шлемом в руках. Конечно, в компании с Доменико мог быть на равных только рыцарь, но лицо у незнакомца было какое-то простонародное.

— Максимилиан де Круа. Людвиг-Иоганн Бурмайер, — с ходу представил друг другу Макса и незнакомца Доменико.

— А это Мокрая Курица, — представил Людвиг-Иоганн оруженосца. Тот скорчил недовольную рожу.

На накидке оруженосца красовалась тощая красно-синяя птица, подходившая под это описание.

— Может быть, феникс? — вспомнив мифологию, спросил Макс. Все-таки, невежливо называть человека мокрой курицей, даже если она на нем нарисована. Это был тот самый герой, который в одиночку расчистил надвратную башню и чуть не захватил знамя. Макс заметил его еще на инструктаже перед штурмом. Он скромно стоял в задних рядах и не показывал недовольства правилами.

— Один хрен, птица, — согласился Людвиг-Иоганн, а оруженосец молча с одобрением кивнул, подтверждая догадку Макса.

— Вот ты какой, 'тот самый де Круа', - медленно произнес Людвиг-Иоганн, разглядывая Макса, — Антуан был моим учеником. Лучшим учеником.

— Антуан погиб в честном бою, — ощетинился Макс.

— Пфф, — пренебрежительно махнул рукой Людвиг-Иоганн, — как будто бой бывает нечестным. Кто тебя учил?

— Отец, брат, Йорг, оберст, — перечислил Макс.

— Всего-то? И ты победил Антуана. Послезавтра у тебя будет четыре боя. Один из них оставь мне. На досуге оформлю вызов, как положено.

Не ожидая ответа, Людвиг-Иоганн обернулся и ушел. Глядя ему вслед, Макс понял, что в нем было необычного. Борцовская манера держать голову, как у Быка. Фехтование и, особенно, верховая езда требуют совсем другой осанки. Рыцарь проводит верхом немалую часть жизни, поэтому он держит голову прямо, независимо от того, увлекается ли он борьбой. Доменико отвлекся, представляя своего оруженосца пожилому рыцарю и стройной девушке.

— Как у Вас это получается, герр Максимилиан? — спросил Феникс.

— Что у меня получается?

— Такая скорость… С мечом.

— Смотри. Макс протянул руку, Франц вложил меч ему в ладонь.

— Берешь меч двумя руками за рукоять, правую к перекрестью, левую на навершие. К себе поворачиваешь плоскостью, а не лезвием. Середина рукояти напротив центра кирасы. Двигаешь руки навстречу, вращаешь меч вокруг середины рукояти, которая остается на месте. Левое плечо навстречу правой руке, правое плечо навстречу левой. Получаются круги и восьмерки. Главное — не останавливать меч после удара, а тут же переводить его в следующее движение.

Макс продемонстрировал сложное кругообразно-восьмерочное движение мечом, сначала очень быстро, потом медленно.

— Меч это рычаг. Вот короткое плечо, вот длинное. Надо всего-то немного повернуть рукоять, а клинок наносит полновесный удар.

— Здорово! — восхищенно произнес Феникс, — а покажите какой-нибудь удар с финтом.

Макс с ходу продемонстрировал замах по диагонали в правое ухо, с которого меч обогнул выставленную в защиту руку и по плавной кривой ткнулся в левую голень.

— Ух ты! Спасибо! — расцвел Феникс.

— А что, Людвиг-Иоганн тебя не учит двуручному мечу? — спросил Макс.

— Он говорит, что у меня силы для двуручного мало и что я неловкий. Ему после Антуана все неловкие!

Тут герольдмейстер потребовал всеобщего внимания и объявил, что дамы закончили выборы лучшего воина на штурме. Маршалы были вне конкурса, а из оруженосцев внимание дам привлек Феникс. Оказалось, что именно он перепрыгнул на башню и чуть не захватил знамя, а заодно победил сначала пятерых защитников знамени, потом семерых оставшихся защитников стен. Дамы интересовались, кто захватил знамя, но потеряли интерес, когда узнали, что знамя захватывали впятером у одного знаменосца.

Героя дня наградила венком и поцелуем Виолетта Сфорца, а граф Фальконе торжественно вручил ему великолепный двуручный меч нюренбергской работы. Внимательно оглядев победителя, граф запустил руку в кошель и отсыпал ему, не глядя, золотых и серебряных монет. Макс отметил, что Феникс принимает награды с достоинством, но сильно смущается при общении с прекрасными дамами, а Людвиг-Иоганн к женскому признанию относится чуть ли не с презрением, что для рыцаря совсем уж нехарактерно.

Феникса посчитали достойным награды и дамы и рыцари, и соратники, и противники. Но не конкуренты. После завершения торжественной части к нему подошли пятеро оруженосцев из партии 'куртуазных', те, кто, проявив мужество и героизм, впятером захватили знамя у одного знаменосца. Если Феникс был сиротой на попечении старой бабки, то любой из этих пятерых вырос в полной семье и в жизни не знал ограничений в еде. Каждый был выше Феникса и на вид крупнее. У каждого был хороший конь и дорогие новые доспехи. Каждый проходил полноценное обучение рыцарским наукам.

— Вы, герр с птицей, на самом деле вовсе не годитесь в достойные рыцари, — напыщенно сказал первый.

— Вам случайно повезло победить нескольких неловких парнишек из мхом поросших провинций, — продолжил второй.

— Следуя букве и духу правил, мы принесли победу, значит, твоя награда по праву наша, — сказал третий.

Тут же Феникса вызвали на:

Конный поединок из трех копейных сшибок, где ставкой будет призовой двуручный меч против равноценного оружия;

Конный поединок из трех копейных сшибок, где ставкой будет полный доспех;

Конный поединок из трех копейных сшибок, где ставкой будет конь;

Пеший поединок на белом оружии, где ставкой будет сумма в золотой и серебряной монете, добавленная к призу графом Фальконе;

И, наконец, пеший поединок на белом оружии, где ставкой будет полный доспех для пешего боя. Богатые наследники не могли представить, что у кого-то всего один доспех на все случаи жизни.

— Ты уедешь с турнира нищим, — сказал старший из них, — чей ты оруженосец?

— Людвига-Иоганна Бурмайера, — нехотя ответил Феникс.

— Первый раз слышу про такого рыцаря. А сам-то ты вообще кто такой? — спросил один из 'куртуазных', - Достаточно ли ты хорошего рода, чтобы с нами сражаться?

Феникс, вспомнив, какого он рода, как будто стал старше. Утром он был всего-навсего оруженосцем фальшивого рыцаря в грошовых доспехах. Сегодняшний штурм и награда существенно подняли его самооценку.

— Это я должен спрашивать, кто вы такие, — неожиданно по-взрослому строго ответил Феникс, и коротко перечислил своих достойных предков до третьего колена. Оказалось, что он в родстве с четырьмя знатными домами Германии, считая саксонского курфюрста. Бедность же его проистекала из того, что среди его предков по всем линиям были не более, чем третьи сыновья и дочери.

— Я был занят, я победил двенадцать человек, — сказал Феникс после штурма Грегуару Бурмайеру.

— Я не успел, он всучил мне это чертово знамя, — сказал сын Витторио Сантальберти.

— Я его почти победил, — сказал оруженосец Бертрана фон Бранденбурга.

— Я поразил его в ногу, — сказал оруженосец Шарля-Луи де Круа.

— Я чуть не убил его, — сказал оруженосец де Креси.

— Да вы совсем сдурели! Он же здоровый, как мраморный памятник самому себе! Быстрый как стриж! Да его надо бить вдесятером и то мало будет! Нам пока жизнь не надоела! Кирасу вмял на ладонь! Я первый раз в бою свои ноги увидел! — сказали два разбойника, одетые оруженосцами.

— Scheisse! — ответили Грегуар Бурмайер и Бертран фон Бранденбург.

— Merde! — ответили Винс, де Креси и Шарль-Луи де Круа

— Merda! — ответили Кабан и Витторио Сантальберти.

 

12. Бисер перед свиньями

Патер и Бык пришли на турнир еще днем вместе с Каспаром, но уходить с ним не стали, а немного задержались, заглянув в гости к землякам в лагерь де Круа. Там к Патеру подошел Франц и предложил немного подработать — расписать четыре щита. Работы преподобный не боялся, и деньги были ему нужны. Договорились, что Франц принесет щиты в мастерскую после штурма.

— А что, неплохо получилось, — сказал Патер вскоре после того, как друзья прошли через городские ворота.

— Сам не ожидал, — ответил Бык, — и штурм был интересный. И с земляками встретились. Франц, честно говоря, зазнался, но парней держит в кулаке.

— А мне граф Максимилиан понравился. Не запил, не загулял. Скромный, как и раньше.

— Да, граф Макс правильный человек. Для рыцаря, я бы сказал, даже слишком правильный. Я не удивлюсь, если у него нет даже постоянной любовницы, как у всех других. Еще он…

Патер прервал размышления товарища.

— Смотри-ка, что это за толпа?

На последнем повороте по пути от ворот до монастыря, почти на глазах у швейцарцев собралась толпа в пару десятков человек, в центре которой виднелись два шлема стражников. Быка такие мелочи никогда не останавливали, и он, не сбавляя хода, вошел в толпу, как вошел бы в утренний туман, широкой грудью прокладывая дорогу Патеру.

Дойдя до середины, Бык резко остановился. Патер врезался ему в спину.

— Куда прешь, толстый, не видишь что-ли, человека убили! — обругала Быка толстая тетка, по итальянской традиции размахивающая руками при разговоре.

Бык опустил глаза. Под ногами стражников лежал Каспар, мертвый, с колотой раной в сердце.

— Вы бы видели, что творится! — продолжала голосить и размахивать руками тетка, — ведут покойничка, светлая ему память, стало быть, стражники, чтоб им провалиться, и вдруг подбегает какой-то охальник, чума на его голову, и, быстро так, тык покойничка, светлая ему память, кинжалом. И убежал, чтоб ему пусто было! А эти лоботрясы, чтоб им святой Петр уши поотрубал, ничего и не сделали!

— И денег не взяли? — удивленно спросил Бык.

— Даже денег не взяли! — быстро сказал первый стражник.

— А если бы и взяли, то не ваше дело! — сказал второй, едва заметив тень сомнения на лице Патера.

Подошел кто-то еще с вопросом, в честь чего собралась толпа. Тетка снова принялась объяснять. Стражникам надоело ее снова слушать, и они вступили в перебранку, так же разбавляя речь божбой и размахивая руками. Патер шепотом прочитал над покойным молитву, взял Быка за локоть и потянул в сторону.

— Знаешь, Бычище, — сказал Патер, — получается, что все серьезнее, чем мы думали.

— В чем серьезнее? — удивился Бык, — История, которую рассказал тот хомяк, оказалась правдой, только и всего.

— Не всего. Большая разница — погнаться за деньгами или убивать людей. Нам противостоят убийцы, а не просто жадный нерадивый епископ.

— Но почему? Зачем епископу его убивать? Он же не узнал, откуда взялась у кукольника эта история! А мог бы просто пригласить его на исповедь.

— Да, мог бы. Каспар не стал бы скрывать, что историю ему подсказали мы с тобой и еще семеро. Was kenne zwei kennst das Schwien, следов уже не скрыть. Вдруг мы еще кому разболтали. А если бы наши ребята проболтались про келаря? Кому еще он могу рассказать в тот вечер? — Патер говорил, размахивая руками на итальянский манер. Эту привычку он подхватил от Горгонзолы, и теперь от волнения говорил, как южанин, а в спокойном настроении как северянин.

— Мог даже на весь кабак кричать, — кивнул Бык.

— Вот-вот. Если бы епископ копнул подробности, он бы решил, что знают слишком многие, чтобы удержать аферу в секрете. И отложил бы ее на потом, или вовсе бы отменил.

— А как же келарь? Ему бы досталось.

— Он монах. Что бы ему было? Сослали бы в глушь на покаяние. Монахам, знаешь ли, полезно молиться. Особенно чревоугодникам, которые напиваются и разглашают секреты своих ближних.

— Ерунда какая-то. Епископ же не дурак. Да и откуда у епископа убийцы под рукой?

— Значит, кто-то хотел, чтобы епископ не сомневался. Может быть, в этой сделке епископ не главный?

— А кто тогда главный?

— Бычище, у тебя братья есть?

— Есть, двое.

— И у епископа есть. Может младший брат не послушать старшего? Не может. Значит, во всем виноват Альфиери. Тогда нам предстоит большая битва.

— Битва? — Бык оживился, — Ну это всегда пожалуйста. Кто наниматель? А 'нам' это кому? Мы же здесь вдвоем.

- 'Нам' это нам с тобой, — строго ответил Патер, — Противник — диавол и враги Святой Римской Католической Церкви в лице богомерзкого кондотьера и продажного епископа, за нас Господь, поэтому сражаемся бесплатно.

— Вот-те раз! И что, мы вдвоем против их всех?

— Нет, их слишком много. Нам нужно будет не менее пары сотен алебардьеров и желательно, чтобы часть из них была профессионалами.

— Без денег?

— Тогда нам нужны верные люди, которых нам пошлет Бог. Как Гедеону. Да, именно как Гедеону. На самом деле, нам не нужна война, мы будет действовать Божьим словом.

— Бог нам пока что послал только семерых молодых послушников, которые знают два удара алебардой и те только в теории. А куда мы с ними пойдем?

— Мы живем через стену от этого места.

— Дворец епископа?! Зачем?

— Мы потребуем, чтобы епископ поклялся на Библии, что не будет грабить Церковь. А если он откажется, мы его с Божьей помощью отлучим от церкви и убьем.

Бык недоуменно посмотрел на собеседника.

— Скажи-ка, преподобие, а ты не пробовал ловить медведя мышеловкой?

— Во-первых, надо помолиться… — без тени сомнения начал отвечать Патер.

Бык не стал спорить. Преподобный и правда был похож на человека, который успешно ловит медведей при помощи мышеловки и молитвы.

Вернувшись в монастырь, Бык продолжил ту работу, ради которой епископ искал его на хозяйственном дворе. Епископ недавно похвастался перед своим братом новым монастырским поваром, который готовит не хуже, чем шеф-повар Фальконе. Как и следовало ожидать, Альфиери не поверил и выразил свое недоверие в несколько язвительной форме. Как и следовало ожидать, епископ взялся доказать свою правоту. Из-за этого скромный паломник по пути к Богу получил задание потешить чужое чревоугодие ради чужой гордыни, то есть, приготовить на пир по случаю открытия турнира нечто, что бы привело в восторг рыцарей и дам.

Совершенно случайно вышло так, что епископ озадачил Быка в присутствии монастырских плотника, библиотекаря и старшего певчего, которые воспылали праведным возмущением: что за безобразие, когда от имени монастыря выступает посторонний человек. Посему слово за слово сие чревоугодное выступление превратилось в чрезвычайно важное для монастыря деяние, коему каждый уважающий себя монах должен при возможности поспособствовать. Благодарение Богу, Бартоломео и Патер к тому времени уже покинули хозяйственный двор и не расставили своевременно точки над Ё.

В части вкуса очевидно было, что основная часть должна состоять из мяса, дичи или, может быть, рыбы, ибо постная пища не будет оценена по достоинству, а готовить сладости Бык не умел. По здравому размышлению, Бык отказался от горячих блюд. Готовить надо бы было на монастырской кухне, а потом нести в замок, да еще и ждать там своей очереди. Всяческие супы, соусы и прочие жидкие и полужидкие блюда не подходили в силу отсутствия наглядности. Поразить почтенную публику следовало не только вкусом, но и видом шедевра, а какой вид может быть через стенки супницы?

Следовало также учесть, что, в отличие от замкового шефа, Бык не мог оперировать пряностями, специями и изысканными приправами. Бык подумал-подумал и решил, что готовить будет то, что пряностей не требует, а требует совсем другого мастерства. Если запекать в печи большой кусок мяса, или целую тушу, пряностей класть нельзя, жара они не перенесут. Зато поддерживать правильный температурный режим, чтобы внутри пропеклось, а снаружи не сгорело — искусство, и этим искусством булочник владел великолепно. Да и печь в монастыре была сложена грамотно, хоть кабана целиком пеки. Но целого кабана или кого-то еще такого же большого печь не стоило. Ибо разделка его перед почтенной публикой заняла бы больше времени, чем Бык считал, будет ему отпущено.

В части внешнего вида следовало учесть, что здесь господа будут оценивать сначала идею, а потом качество исполнения. За качество Бык не беспокоился, а вот идею следовало подобрать очень осторожно. Хорошим вариантом был бы такой сюжет, который нельзя бы было обругать в принципе. Либо библейский, либо относящийся к личным ценностям бесспорных авторитетов. Кто из гостей рискнет сказать, например, что герб хозяина пошл и безвкусен? Или обозвать французские лилии 'лягушкиным пастбищем' в присутствии цвета французского рыцарства? Кстати, никакой иностранной символики. Хозяин не одобрит, а гости с ним спорить не станут. Но здесь могли возникнуть проблемы. Не с руки будет резать герб доброго рыцаря или обезглавливать фигуру ангела. Да и с библейскими историями надо быть осторожнее. Для мирянина слишком велик риск неумышленно сморозить какую-нибудь жуткую ересь.

Другой вариант — сюжет, для которого замечания отрицательного характера и попытки обсмеять пойдут только на пользу. Сделать, например, из свиньи смешного сарацина. Или поросят на виселице развесить и каждого подписать, за что он тут висит. Только юмор должен быть не слишком грубый. Само по себе блюдо никого не оскорбит, но господа могут на некоторые темы сказануть такое, от чего у дам уши повянут. А виноватым назначат кого? Конечно, повара.

В итоге, идея оформилась, как композиция из танцующих парами птиц и поросят, которые будут запечены целиком, украшены перьями и одеждой из листьев салата, ломтиков сыра и чего еще Бог пошлет. Либо будет красиво, либо смешно, либо и то и другое, все на пользу.

С подачи плотника, и с использованием жизненного опыта самого Быка, семья которого владела мельницей, для танцоров смастерили вращающийся деревянный круг диаметром в четыре фута, на котором в центре и в шести местах по окружности поставили вращающиеся круги примерно в три раза меньшего радиуса. Эта карусель монтировалась на сундуке и приводилась в движение при помощи рукояток, расположенных снизу по периметру большого круга. Когда большой круг вращался, центральный маленький круг оставался неподвижным. Периферийные круги соприкасались краями с центральным, отчего сила вращения большого круга заставляла их вращаться вокруг своих осей.

На каждом из семи меньших кругов должна была стоять пара печеных тушек, а свободное место под ногами 'танцоров' должно было быть покрыто пирогами с разнообразной начинкой. Танцевать планировали семеро маленьких поросят, гусь, каплун, кролик, фазан, утка и даже две каких-то рыбины подходящего размера. Эскизы одежды для танцоров нарисовал сам Горгонзола, поскольку ни монахи с послушниками, ни швейцарский булочник не были сильны в современной моде.

Бык запек все тушки еще утром, поставил тесто для пирогов, озадачил поварят подготовкой начинки и ушел на 'премьеру нравоучительного спектакля'. Вернувшись, поставил в печь пироги и принялся устанавливать и украшать 'танцоров'. Смирившись с тем, что мясо будет холодным, Бык посчитал, что должна быть и горячая часть. Пироги должны были отправиться в замок сразу из печки, заботливо уложенные в подогретые короба с плотными крышками.

Патер же, вернувшись в монастырь, довольно долго молился, а потом пришел в жилище паломников и обнаружил там всех участников вчерашнего 'мозгового штурма', которые после спектакля остались посмотреть штурм и только что вернулись.

— Знаете ли вы, божьи люди, что нашего брата Каспара-кукольника сегодня убили? — с порога начал Патер.

— Как! Почему? За что? — взволновались послушники.

— За наш с вами нравоучительный спектакль, — ответил Патер.

— Его допрашивали и пытали? — спросил студент-тиролец, написавший все песенки по-итальянски.

— Нет, с ним никто не разговаривал. Его просто ударили ножом.

— Может быть, его хотели ограбить? — спросил саксонец, помощник плотника.

— Деньги забрали стражники, — ответил Патер.

— Неужели наш епископ так глуп, что не приказал взять Каспара живым и узнать, кто его предал? — удивился портной из Гамбурга.

— Я думаю, это не епископ, — ответил Патер.

— Но кто же тогда?

— Альфиери.

— Тот самый Альфиери, который открывал турнир вместе с графом Фальконе? Он не выглядит дураком, — усомнился бондарь из Штирии.

— Если считать, что никто не дурак, то придется признать, что у кого-то был умысел убить Каспара, не узнавая, кто за ним стоит. Спросим, кому это выгодно. Если бы епископ узнал, что Каспару помогали аж девять человек, а они узнали от пьяного келаря, который мог разболтать всему городу, что бы сделал епископ?

— Отменил бы сделку. Или отложил, — предположил второй гамбуржец, по виду матрос.

— А визитаторы? — спросил плотник-саксонец.

— Визитаторы, — ответил Патер, — относятся к проверяемым с уважением. Они могут освободить более-менее порядочного епископа от должности по-хорошему, без шума. Но епископа, пойманного за руку при хищении, они снимут с позором. Епископу нет смысла рисковать, устраивая сделку любой ценой. Деньги деньгами, но, если он поставит на свою репутацию клеймо вора, рыцари изгонят его из своего круга.

— Причем тут Альфиери?

— При том, что он в этой сделке тоже получает прибыль, но не рискует ничем. Как Михель в нашей комедии.

— Точно! — воскликнул первый гамбуржец, — это же мы сами ему подсказали. Судья наказывает Вюрфеля, и Михель получает все.

Теперь всем все стало понятно. Кроме одного, — что делать? Слово взял Патер.

— Для нас ничего не меняется. Если Альфиери ничем не рискует, мы не можем оказывать на него влияние. Мы должны снова намекнуть епископу, что он не прав. Пусть он думает, что весь город знает о его подлом замысле.

— Может быть, намека недостаточно? Может быть, стоит выйти на рынок и рассказать всему городу? — спросил простодушный пивовар из Мюнхена.

— Нет, мы не должны так делать, — твердо сказал Патер, — мы не можем порочить человека, под чьей крышей живем, не имея никаких доказательств его вины. Тем более, что даже вины еще нет, а есть только намерения.

— Ближе к делу! — сказал матрос. Как мы намекнем? Запишемся на прием? Пройдем перед ним как на параде? Напросимся все вместе к нему на исповедь?

— И как мы узнаем, что епископ принял к сведению наши намеки? — спросил тиролец.

— Мы возьмем с него слово, — ответил Патер.

Послушники рассмеялись.

Современный читатель вряд ли представляет, что такое честное рыцарское слово, клятва именем Господа и прочие обязательства без материального обеспечения. Попробую объяснить. Как уважаемый читатель и сам отлично знает, божья тварь, известная как хомо сапиенс, от природы не блещет честностью и добросовестностью. Как правило, для того, чтобы 'человек разумный' исполнил взятые на себя обязательства, необходимо, чтобы в силу внешних обстоятельств ему было выгоднее исполнить обязательство, чем не исполнить. В наше время этими внешними обстоятельствами являются законы, соблюдение которых контролирует такая серьезная организация, как государство. В Средние века чем богаче и знатнее был человек, тем меньшее влияние на него могло оказать государство. На практике это означало, что среди даже самых мелкотравчатых дворян считалось плохим тоном вовремя расплачиваться с кредиторами неблагородного сословия, а король мог безнаказанно месяцами задерживать жалование государственным служащим, включая воюющую армию.

Из отсутствия гарантий логическим образом вытекает бессмысленность заключения любых разнесенных во времени сделок и, следовательно, полная анархия в торговых отношениях. Что, однако, не подтверждается историей. Почему? Потому что в качестве гаранта выступал Бог. Средневековые христиане уважали Бога никак не меньше, а то и больше, чем наши современники уважают государство. По крайней мере, наказание за дурные поступки от Бога считалась неминуемым, в отличие от земных наказаний. Получив от контрагента клятву, заверенную по религиозному обряду, можно было с уверенностью сказать, что сей контрагент на момент заключения договора действительно был намерен свои обязательства исполнить, и что он приложит к этому некоторые усилия.

Из серьезности клятвы логическим образом вытекает желание вышестоящих отяготить подобными обязательствами нижестоящих и всячески избегать ответной 'освященной обязанности'. Применительно к случаю, описанному выше, Патеру и компании необходимо было получить рычаги воздействия на епископа, чтобы тот поклялся не выводить 'непрофильные активы'. Причем епископ посчитал бы требование с него такой клятвы тяжким оскорблением в любом случае, даже если бы он ничего такого делать не собирался, и клятва бы никак не изменила его жизнь.

— Где это видано, чтобы епископ давал слово кому попало? — спросил кто-то очень сомневающимся голосом, — Отродясь про такое не слыхивал.

— Я тоже так думаю, — сказал кто-то еще.

— Думать вредно! — отрезал Патер. Дверь у него за спиной скрипнула, но никто не придал этому значения.

— Надо не думать, надо верить. Кем был бы Авраам, если бы он, вместо того, чтобы послушать Бога, сел и начал думать? Сдох бы нищим под кустом! Где бы был Гедеон, если бы начал штурмовать Иерихон в лоб? Свалился бы в ров со стены, да там и остался. Думать вредно! Раз вы пошли в паломничество к Богу, считайте, что вы почти пришли.

— Здравый смысл подсказывает нам… — начал кто-то.

— Здравый смысл придумали трусы! — рявкнул Патер.

— Но нас же могут убить!

— Бросьте все к свиньям собачьим и идите за мной. Первые трое сразу в рай! Остальные немного позже…

— Но…

— Трусы! — повторил Патер, — Вас отделяет от рая один шаг, одно богоугодное дело. Если теперь вы накладете в штаны, стоя этакой раскорякой на пороге рая, вам остается только повернуться к райским вратам вашими жирными задницами, чтобы святому Петру ловчее было отправить вас добрым пинком прямо в геенну огненную, где вам самое место!

Дверь за спиной Патера скрипнула сильнее и открылась полностью. Патер обернулся и увидел Франца, который подслушивал с самого начала, приоткрыв дверь, а от последнего пассажа так впечатлился, что перестал поддерживать ручку. Из-за спины Франца выглядывали еще четверо швейцарцев.

— Франц? Что ты тут делаешь? — удивился Патер.

— Мы принесли щиты. Их надо раскрасить для Его светлости, мы же сегодня договорились, — ответил Франц.

— Да, — вспомнил Патер, — хорошо, отнесите в мастерскую.

— А можно, мы пойдем с Вами? — робко спросил Франц.

— Куда?

— На богоугодное дело.

— Ну дают! — фыркнул кто-то из паломников, — вот уж кто настоящие борцы за веру! Где это видано, чтобы швейцарец бесплатно сражался за божье дело! Даже сам Папа платит швейцарцам.

Патер строго оглядел паломников.

— Вашему неверию мог бы позавидовать апостол Фома, а ваша упертость сравнима с бараньей. Завтра же я пойду и предложу швейцарцам ради Господа Нашего выйти на демонстрацию силы бесплатно. Если они откажутся, значит, я зря проповедовал им слово Божье последние сорок лет. А вам, зажравшиеся трусы, пусть будет стыдно. Но я знаю, что стыдно вам не будет. Вы не можете решиться на поступок даже тогда, когда за вашей спиной Бог и полсотни швейцарцев. Я не могу подать вам пример смелости, потому что ни в моем опыте, ни в Библии нет примеров для таких, как вы. Вам следует взять пару уроков у полевых мышей, потом пройти курс смелости у сусликов и после этого…

— Теперь я понимаю, что значит 'метать бисер перед свиньями', - вставил Франц, когда Патер вдохнул.

Патер выдохнул, не закончив метафору. Он сурово обвел аудиторию и закончил проповедь.

— Если кто-нибудь кому-нибудь пикнет о том, что тут было…

— Вот-вот, — добавил Франц. Для большей убедительности он слегка вытащил баселард из ножен и со щелчком вставил обратно. Швейцарцы у него за спиной сделали зверские рожи.

— Пойдем, Франц, — повернулся Патер, — покажешь, что надо сделать.

В мастерской Франц отпустил своих помощников, расставил щиты у стены и сказал.

— Вот на этих трех щитах надо изобразить герб де Круа, как на образце, а на четвертом — геральдическое существо Oberkriegschneck.

— Это еще что за тварь и к чему она приличному человеку? — удивился Патер.

— У Его светлости завелась привычка обзывать меня разными сложносочиненными улитками, а я не улитка, — объяснил Франц, — если он словами не понимает, то пусть на картину посмотрит и поймет, что вовсе я ни на что такое не похож.

— А почему на щите?

— Потому что на всякую ерунду рыцари не смотрят, а на щит обратят внимание. Он мне все равно бесплатно достался.

— Почему геральдическое существо, а не простое? — отвлекся от своей работы Горгонзола.

— Потому что на щите можно рисовать только геральдических, мне Его светлость говорил, — ответил Франц.

— Эх… — вздохнул Патер, — что-то я этого Oberkriegschneck плохо представляю. Другие варианты есть?

— Есть, — вздохнул Франц, — еще 'улитка с шилом в заднице'.

— Другое дело! — воскликнул Горгонзола, — Здесь можно поделить щит, в одной половине изобразить улитку, а в другой все остальное. Геральдическое шило возьмем с книги про святого Крепиниана…

— А геральдическую задницу? — скептически спросил Патер.

— Ерунда, — махнул рукой Горгонзола, — Шествующая задница анфас…

Франц икнул. Он и раньше подозревал, что художники видят мир немного не так, как простые люди, но чтобы настолько… Ни одна из виданных Францем задниц не могла похвастаться видом анфас, то есть, спереди.

— Может быть, в профиль? — деликатно поправил Франц.

— Или так, — согласился Патер, — а вообще-то, Франц, пора тебе домой, пока ворота на ночь не закрыли. Я сначала для Его светлости гербы напишу, потом до твоего доберусь.

Франц, благодаря знакомству с Патером, давно уяснил, что ругаться с художником — себя не уважать, поэтому попрощался и отправился в лагерь.

Изготовитель щитов заранее потрудился обклеить их холстиной и загрунтовать, так что нанесение рисунка дополнительной подготовки не требовало. Патер сразу же наложил на три щита контуры несложного герба де Круа и в лучах заходящего солнца раскрасил щиты темперными красками. На четвертый щит Патер наложил фон и задумался. Раздумья прервал подошедший Горгонзола.

— Хорошо получилось, ровно и чисто, — сказал художник, разглядывая первые три щита, — а с этим что не так?

— Да не хочу я задницу рисовать, ни анфас, ни профиль, — ответил Патер.

— Ну нарисуй этого, как его…

— Oberkriegschneck. Ты не знаешь, что это за тварь?

— Не знаю, но ты можешь проявить фантазию. Уж улитку-то нарисовать не сложно, а символов войны и старшинства есть насколько на выбор. В чем проблема?

— Я не знаю, полагаются ли улитке когти, хвост и язык, как другим геральдическим животным.

— Хм… — живописец задумался, — А герольда не спрашивал?

— Угу. Сейчас пробегу по городу, уговорю стражников открыть ворота, полчаса ходу до турнирного лагеря, убеждаю охрану меня пропустить, заваливаюсь к герольду в шатер, снимаю его с какой-нибудь девки и спрашиваю, положены ли геральдической улитке когти, хвост и язык. Если все перечисленное у меня получится, сомневаюсь, что он даст развернутый ответ по теме вопроса.

— Тогда я тоже не знаю, — пожал плечами Горгонзола, — придумай что-нибудь сам. Сейчас уже будут звонить к вечерне, а там и спать пора.

Патер немного не угадал истинные причины смерти Каспара. Ситуация оказалась сложнее, а умысла меньше. Пока оруженосцы надевали доспехи, в шатре герольдов состоялось внеплановое совещание 'врагов святой Церкви'. Присутствовали упомянутые келарем Альфиери и епископ, а также не упомянутый им Грегуар Бурмайер.

— Ну что, допрыгались? Я всегда говорил, что знают двое, знает и свинья, — без предисловий начал Бурмайер, — про вас уже на площади комедии показывают!

— Пока было всего одно представление, — пожал плечами Альфиери, — я уже послал стражников арестовать кукольника.

Альфиери не выглядел сколько-нибудь удивленным. Он знал, что рано или поздно кто-нибудь из 'своих' подложит ему свинью, и был готов принимать меры. Дело в том, что Альфиери не был человеком чести. Попросту говоря, он был жуликом. Крупным, солидным, благородного происхождения, но жуликом. А жулики, как известно, не ценят честных людей, впрочем, те отвечают им взаимностью. Посему, несмотря на то, что все, кто работал на Альфиери, со своими прямыми обязанностями справлялись замечательно, каждый норовил урвать свой кусок из тарелки сеньора. Повара приворовывали продукты, портные запасались тканями, слуги тащили по домам посуду, а уж городская стража торговала своими услугами с не меньшим энтузиазмом, чем куртизанки.

Таким образом, золотые реки, которые текли в сокровищницу кондотьера, дотекали в лучшем случае на две трети. В помянутой сокровищнице тоже наблюдалась некоторая течь. Удивлены, что целых две трети и 'некоторая'? Но Альфиери все-таки не был дураком, которого обхитрить легко. Будучи опытным мошенником, он себе подобных чувствовал за милю и к деньгам близко не подпускал, но вот со всякой шушерой, ворующей по-мелкому, справиться не мог. В очередной раз поймав кого-то за руку, он назначал неудачникам наказания без лишних эмоций, приняв мелкое воровство, как неизбежное зло, присущее человеческой природе.

— Забавно. А я приказал своим людям убить этого фигляра, — прокомментировал Бурмайер последнюю фразу Альфиери.

— Но зачем, Грегуар? Мы же тогда не узнаем, кто проболтался, — возмутился Альфиери.

— Какая разница? Я здесь всего неделю, и то знаю, что твоих стражников покупают все, кому не лень. Даже странно, что никто не сдал тебя раньше.

— Стражники ничего не знают, — проворчал Альфиери.

— Спроси, лучше, кто знает? — спросил епископ, — Почему они так демонстративно показали нам, что они знают? У нас говорят 'предупрежден — значит вооружен'. И кто играет против нас? Граф? Сфорца? Графиня?

— Точно не граф и не графиня. Я бы знал, — ответил Альфиери, — и не Сфорца. Я бы тем более знал.

— Вмешался кто-то третий? — ухмыльнулся Бурмайер, — кто бы это мог быть? Папа?

— Папа бы точно не стал устраивать подобные комедии, — ответил епископ, — он бы прислал визитаторов и снял меня с должности.

— Интересно-интересно. Похоже, я поторопился вынести приговор. Впрочем, это не мои проблемы. Пусть утечка информации останется на совести того, кто ее допустил, — на этих словах Бурмайер посмотрел в глаза Альфиери, — а мое дело война.

Епископ промолчал. Его не покидала мысль, что он уже где-то видел этого кукольника.

 

13. Джанфранко подкладывает свиней

Переодеваясь к пиру, Макс попытался вспомнить, что он знает про хозяев города, и не вспомнил почти ничего. Про город Марта рассказала хорошо, а про семейство Фальконе забыла. За информацией Макс обратился к жене.

— Лотти, не расскажешь мне вкратце про графа Джанфранко и графиню Ауреллу? Кто из них глава семьи?

Шарлотта как раз была не очень занята. Платье было с трудом выбрано, не без усилий надето, теперь двое горничных поправляли многочисленные складочки на платье, а красавица могла перевести дух.

— Никто из них ничему не глава. На самом деле управляет городом кондотьер Альфиери. Когда-то он был простым наемником, сейчас многие думают, что он владеет городом на паях с графом, но никаких законных прав унаследовать город после графа у него нет. Интересно, что он всячески ратует за снижение налогов, городские вольности и все такое. А граф, наоборот, заинтересован выжать из города как можно больше, потому что он тяжело болен и давно готов к смерти, а дальнейшая судьба города его не волнует. Для того, чтобы провести этот турнир, граф ободрал горожан насколько смог.

— А что по этому поводу думает графиня Аурелла?

— Альфиери куртуазно ухаживает за графиней, рассчитывает стать консортом при вдове и жить долго и счастливо.

— И он не один такой умный? Наверное, каждый второй куртуазный рыцарь здесь ухаживает за графиней?

— Почему-то мужчины считают женщину старушкой, если у нее есть замужняя дочь. Аурелла очень удивилась, когда ты вчера объявил ее первой красавицей. Будем считать, что ты и будешь не каждым, но вторым. На самом деле, графиня не нужна никому кроме Альфиери. Сыновей, как ты знаешь, у графа нет, а дочь Виолетта замужем за Никколо Сфорца. Сфорца при случае с удовольствием приберут к рукам город. Феррона, конечно, не Милан, но в хозяйстве пригодится.

— Турнир как-то связан с тем, кому достанется город?

— Еще как. Граф устроил этот турнир в первую очередь из-за своей болезни. Чтобы опустошить городскую казну назло делящим ее стервятникам. Ему не нужны сбережения, которые его переживут.

— А как же жена и дочь?

— Макс, ты такой добрый, — Шарлотта нежно улыбнулась, — дочь свое приданое получила и не должна претендовать на большее. А вдова получает город, по крайней мере, побираться на паперти ей не придется.

— Да, я добрый! — Макс поцеловал жену, — а что во-вторых?

— Во-вторых, в присутствии стольких знатных гостей никто из претендентов не рискнет на прямой захват власти. В-третьих, Джанфранко просто хочет в последний раз порадоваться жизни и попрощаться со старыми друзьями.

— Он и правда так плох?

— Говорят, что до зимы не дотянет.

Шарлотта последний раз поправила прическу и придирчиво оглядела мужа. Макс, хотя теперь, как претендент на титул графа де Круа, считался подданным французской короны, оделся на немецкий манер.

— Макс, скажи на милость, как называется твоя прическа?

- 'Волосы есть, и слава Богу', - с ходу придумал название Макс, — А что, у мужских причесок должно быть название?

— Для начала должна быть прическа. Какие ты знаешь мужские прически?

— Длинные волосы, короткие волосы, лысина, — перечислил Макс основные фасоны.

— Издеваешься.

— Ну еще 'под горшок' и прямые волосы до плеч, как местные носят.

— А у тебя какая?

Макс взял с туалетного столика зеркало и демонстративно изучил свою прическу, — темные, слегка вьющиеся локоны умеренной длины. Мыть и стричь волосы он не забывал, поскольку мытье и стрижка были на войне жизненной необходимостью, чтобы не завелись вредные насекомые. Зато причесывание считал пустой тратой времени, как и многие другие обладатели вьющихся волос по сей день.

— Ландскнехт ландскнехтом, — вздохнула Шарлотта, — и одет как ландскнехт.

— А что? — удивился Макс, — сейчас так модно.

— Где? В армии императора? В Баден-Шлезвиг-Меклен… и прочих Богом забытых провинциях, для которых anus mundi — комплимент? Так не рядятся ни при дворе короля Франциска, ни в Милане, ни в Венеции, ни в Генуе, ни в Риме.

— Ты могла бы раньше об этом подумать, — спокойно ответил Макс. Ему было в принципе все равно, какой цвет и фасон носить, лишь бы не выглядело смешно снаружи и не доставляло неудобств внутри.

— Как всегда! Чуть что, сразу я!

— Неправда. Я же не прошу учить меня выбирать лошадей и натаскивать гончих. Следить за модой — женское дело.

— Но у мужчины же должен быть вкус! Вот, например, у тебя на рукавах ленты. Зачем тебе еще набивка под лентами?

— Какая набивка?

— Вот эта, от которой руки выглядят толще! — Шарлотта попыталась схватить мужа выше локтя, но не смогла настолько раздвинуть пальцы.

— Там нет никакой набивки, — удивленно сказал Макс.

— У тебя что, в самом деле такие руки? — Шарлотта попыталась обхватить бицепс мужа двумя руками и не преуспела.

— Да, и довольно давно. Я же говорил, что не надо задергивать шторы и тушить все свечи в спальне.

Горничные прыснули. Шарлотта покраснела. Макс обратил внимание, что в шатре присутствуют какие-то две девушки, которых он раньше не посчитал нужным заметить. Горничные состроили глазки.

— Вон отсюда! — приказала им Шарлотта.

— Милый, ты на самом деле очень красиво выглядишь, и я тебя люблю, — обратилась она к Максу.

— Ты тоже, — нежно ответил Макс.

— Поэтому я тебя ревную и буду ревновать, — Шарлотта сменила тон на более строгий.

— Я разве даю повод? — удивился Макс.

— Вчера ты весь день провел с Мартой.

— Зато ночь — с тобой, — спокойно ответил Макс, — Ты же сама предложила, чтобы я…

— Ну и что! — оборвала его Шарлотта, — Я, знаешь ли, не привыкла, чтобы мой муж имел любовницу. А ты и рад! Тебе всегда нравились женщины, у которых задница шире, чем у тебя, и груди, которые в две твои ладони не помещаются.

— Не преувеличивай! — Макс посмотрел на свои руки, — В две ладони как раз нормально помещаются. Но тебя я все равно больше люблю.

— Значит, ты и ее любишь! Я так и знала!

— Не придирайся. Ничего ты не знала. Ты всю жизнь ревновала меня к маленьким блондинкам, а всех других женщин вообще за соперниц не считала.

Здесь Макс был прав, но он никак не мог понять, почему жена его ревнует именно к маленьким блондинкам. Шарлотта не считала нужным рассказывать мужу, что блондинкофобия у нее развилась по вине служанки Гертруды, которая неизбежно соблазняла всех сколько-нибудь привлекательных мужчин на своем и хозяйки жизненном пути.

— Зато теперь считаю! Если это будет продолжаться, я уволю Марту немедленно!

— Но кто же будет тебя охранять?

— Никто! Меня похитят, изнасилуют и убьют! И ты будешь в этом виноват!

Макс вздохнул. Последний раз он спал с Мартой еще в замке и не планировал излишеств на время турнира. Никаких причин, чтобы жена так волновалась, он не видел, а устранять отсутствующие проблемы еще не научился. Может быть, придуманные проблемы устраняются так же, как и реальные? Например, старым военным способом — переложением на чужие плечи.

— Лотти, ты же у меня умная. Придумай сама что-нибудь.

— Вот так всегда! — торжествующе произнесла Шарлотта и поняла, что попалась.

Управлять мужчинами много ума не надо. В некоторой степени это умеет каждая женщина. Сложность в том, что команда 'сделай что-нибудь' приводит к тому, что мужчина что-нибудь сделает, но сделанное 'что-нибудь' женщине не понравится, а мужчина все равно сменит чувство вины на чувство выполненного долга и чувство глубокого морального удовлетворения. Получается, что для эффективного манипулирования мужчинами женщина должна точно знать, чего она хочет, а как раз эта задача для большинства женщин часто оказывается невыполнимой.

— Я бы не ревновала тебя так сильно, если бы ты обращал внимание и на других дам, которых на турнире полно, — определилась Шарлотта, — Когда вокруг полно красавиц, а ты их не замечаешь, прогуливаясь с Мартой, это наводит меня на мысль, что ты в нее влюбился.

— Ну это просто! — обрадовался Макс, — С кого начать?

— Макс, ты невыносим!

— Сама такая. Говоришь, что будешь меня меньше ревновать, если я заведу несколько любовниц вместо одной.

— Я такого не говорила! Я не буду ревновать, если ты будешь иногда оказывать знаки внимания разным дамам. Не более.

— Хорошо. Аурелла Фальконе это раз. На кого еще обратить внимание? — Макс попытался вспомнить еще каких-нибудь дам, но на ум пришло только одно недавно услышанное имя, — Розалинда де Бонневилль?

— Нет! Только не эта дура! Лучше уж Аурелла. Хоть какая-то польза будет.

'Аурелла так Аурелла' — подумал Макс без особых эмоций.

— Как там карета? — спросила Шарлотта.

— Запрягли. Можно ехать.

— Подожди. Будем считать, что ты выглядишь прилично. Теперь проверим твое знание хороших манер.

— Это просто. Повторять все за хозяином. Он сел — можно садиться, начал есть — можно есть, взял кубок — можно пить, встал — все бросить и тоже встать.

— Руки?

— Держать в чистоте. Резать еду ножом, в рот отправлять ложкой или этой рогатой тыкалкой.

— Вилкой.

— Да, вилкой. Чтобы не компрометировать дам. Хлеб можно руками.

— При чем здесь дамы?

— Если у меня будут жирные руки и я прикоснусь к даме, — Макс показал, как прикоснется, — то на ее платье останется след. Если ее муж будет уверен, что след не его, то он очень огорчится. Может даже взяться за меч, тогда мне все равно придется вытереть руки, чтобы меч не выскользнул.

— Ладно, — Шарлотту устраивали чистые руки мужа, даже если он вокруг этого что-нибудь напридумывал, — Кости?

— Обгладывать самому нельзя. Нехорошо лишать собак их законной доли праздника. Надо бросить на пол через левое плечо. Бросать через правое — плохая примета.

— Если не видишь собак, не бросай. Положи на стол, слуги унесут.

— Да они сами сожрут! — возмутился Макс.

— Милый, пусть чужие собаки и слуги тебя не волнуют. Просто запомни, что если собак в зале нет, кости на пол бросать не надо.

— Хорошо. Запомнил. Что-нибудь еще?

— Вино.

— Да. Не пить из кубка с полным ртом. Это я с детства помню, дед жены матушкиного брата как-то раз глотнул и подавился насмерть. Он, конечно, уже старенький был, но все равно жалко. До дна не допивать, потому что на дне собирается невкусный осадок и крошки. Верно?

— Все так, — вздохнула Шарлотта, — только не надо говорить, почему ты так думаешь.

— Я по твоему лицу вижу, что в каких-то мелочах я бываю не прав, — ответил Макс, — но без подробностей ты бы не поверила, что я буду все делать правильно.

— Хорошо, милый. Поехали.

Пиршественный зал имел форму прямоугольника и был разделен на три длинных части колоннами с причудливыми капителями. В двух крайних вытянулись столы, а середина осталась пустой. Каменные стены зала были почти полностью скрыты под яркими гобеленами с библейскими историями, сюжетами на тему рыцарских подвигов и охоты. Пол был выложен разноцветными каменными плитами, когда-то белый потолок изрядно подкопчен дымом.

По одной из длинных сторон проходила галерея для музыкантов, в одной из коротких сторон был парадный вход с широкой двустворчатой дверью, а по другой короткой стороне находилось возвышение, где сидел хозяин турнира с семьей. На стол хозяев было выставлено две дюжины золотых и серебряных сосудов, тридцать больших и малых кувшинов, полсотни блюд и кубков, украшенных жемчугом и драгоценными камнями. Чем дальше от графского стола, тем меньше было драгоценной утвари и больше олова, бронзы и керамики. На стол перед графом, помимо этого, были поставлены серебряное блюдо и серебряная солонка, а так же лежала серебряная вилка и кусочек от рога единорога, чтобы проверять пищу и вино на предмет отравы.

Главный распорядитель обеда — обер-церемониймейстер, по происхождению бургундец, последний раз окинул взглядом пиршественный зал и буфетную. 'Младшие командиры': мажордом (главный официант и дегустатор), буфетчик, шеф-повар, резчик мяса и виночерпий поочередно подтвердили полную готовность. К этому времени первая перемена блюд находилась на сервировочных столах, и была последний раз перед подачей попробована шеф-поваром и виночерпием. После этого в залу были приглашены сначала хозяева, потом гости.

Почетные места в центре занимали Джанфранко и Аурелла Фальконе, Никколо и Виолетта Сфорца. По правую руку занимал место неофициальный совладелец города и соучредитель турнира Алессандро Альфиери. Симметричное место по левую руку досталось епископу. На правах родственников крайние места на левой стороне стола занимали Витторио Саньтальберти с сыном. Степень родства у него была весьма отдаленная, но другой родни у графа не было. Крайние места на правой стороне занимали герольдмейстер Рудольф Амати и рыцарь чести Габриэль Морской Кот.

К главному столу примыкали два длинных ряда столов, образуя букву 'П'. За ними восседали гости по порядку в зависимости от социального статуса. Распорядитель рассадил на разные стороны Бастарда Бранденбургского и Грегуара Бурмайера. Макс и Шарлотта де Круа попали на одну сторону с Бурмайером, но, благодаря титулу Шарлотты, ближе к столу хозяев. Шарль-Луи де Круа, будучи графского рода, но не графом и не наследником, получил место на другой стороне ближе к середине. Де Креси волей случая оказался там же, но на пару столов почетнее — распорядитель успел отследить только основные конфликты. Ближайшими соседями четы де Круа стали итальянские рыцари — наследники графских титулов.

Пиры начался на бургундский манер, с дегустации. Двадцать четыре официанта-бютилье, ответственных только за подачу вина, вошли в залу и встали по своим местам у столов, готовые по мановению руки своего начальника налить гостям вина. Вино символизировало кровь Христову, а потому вносилось в пиршественный зал первым. Премьер-бютилье встал на колено и вручил первый кубок с вином графу Джанфранко. Кубок он держал высоко над головой, 'дабы не задеть его своим дыханием', как гласила инструкция. Граф Джанфранко при всеобщем молчании поднес кубок к губам, отпил немного, поднял кубок и посмотрел, как вино стекает по стенкам. Выдержал паузу и одобрительно кивнул. Премьер-бютилье подал знак подчиненным, и вино полилось в кубки гостей. Гости, как по сигналу, заговорили. Музыканты на галерее заиграли что-то медленное и ни к чему не обязывающее.

Одновременно с подачей вина полагалось подавать первую перемену блюд. Процессию возглавил лично обер-церемониймейстер с обнаженным мечом в поднятой руке. Первые семь блюд были внесены в сопровождении восьми трубачей, вторые восемь и третьи девять — без эскорта. Трубачи и 'оруженосцы ножа' выглядели не хуже многих гостей и отличались только однообразной одеждой и отсутствием головных уборов. На каждый стол в зале подавали различную еду, причем на главные столы — больше, чем на все остальные.

Сверх того, под барабанный бой был внесен целый кабан, зажаренный на вертеле, и принялся за работу резчик мяса, вооруженный длинным тонким ножом. Для каждого животного существовали свои правила разделки, поэтому этой сложной работой занимались специалисты. Резчик раскладывал ровные ломтики мяса по тарелкам, которые подавали ему официанты.

Только теперь, когда почтенное собрание утолило первый голод и слегка отвлеклось от тарелок, наблюдая за аккуратными и быстрыми движениями резчика, пришло время для застольной беседы.

— Как скажете, дорогие мои, понравился вам штурм? — с ходу начал Джанфранко Фальконе.

Ответом ему были многоголосые одобрительные возгласы.

— Может быть, надо было еще из пушек пострелять? Алессандро, кто там две пушки приволок? Одну поставить на башню, другую снаружи, бахнули бы какой-нибудь репой.

Здесь мнения разделились. Кто-то, не переставая жевать, согласился, многие гневно высказались против.

— Лучше свеклой, — ответил Альфиери, — сразу бы было и убитых видно.

— По детям из пушек! Да где это видано! — возразила какая-то полная дама из-за французского стола.

— Да у этих детей уже свои дети есть, — ответил ей герцог Урбино.

— Дети! — фыркнул хозяин, — тут по кому-то из них тараном попало, и то не убило.

— Это по мне, — сказал Макс, — я маршалом был.

— Ну-ка, встаньте, мессир! — оживился граф, — какой Вы большой! У Вас весь род такой или просто в детстве хорошо кушали? Есть тут для сравнения кто-нибудь еще из де Круа?

С другой стороны стола поднялся один гость среднерыцарского телосложения, совершенно не похожий на Макса.

— Шарль-Луи де Круа к Вашим услугам.

Джанфранко не успел прокомментировать очевидные отличия, как Шарль-Луи его опередил.

— Сей самозванец не является моим родственником. Он всего лишь женат на не выдержавшей траур вдове моего дяди.

Макс пригляделся и шепнул Шарлотте:

— Это тот самый рыцарь, который заслужил пощечину.

Шарлотта сразу же использовала эту информацию.

— Это не Вы ли сказали вчера, что назвать прекраснейшей нашу хозяйку можно только из вежливости?

Почтенное собрание отвлеклось от тарелок и кубков и осмотрело Шарля-Луи. Слышали про этот инцидент почти все, но никто не знал имени второго участника.

— Фи, как некуртуазно! — вырвалось у какой-то дамы.

Шарль-Луи смутился и сделал куртуазный поступок.

— Я считаю, что прекраснейшая дама на белом свете — мадемуазель Розалинда де Бонневиль!

— А Вы, надо понимать, так не считаете? — ехидно спросил Джанфранко у Макса, — что же Вы не бросили ему перчатку?

— Сначала он не представился, а потом я не успел, — простодушно ответил Макс.

— Он выбросил того рыцаря в окно, — шепнула мужу Аурелла Фальконе.

— Ха! Забавно! В окно! — рассмеялся Джанфранко, — Вы слышали, он не успел вызвать рыцаря на поединок, потому что сам же выбросил его в окно!

Примерно половина гостей посчитали шутку действительно смешной, остальные ограничились протокольными улыбками.

— И все из-за моей старушки! — не унимался Джанфранко.

Аурелла прикусила губу. Тяжело быть благородной дамой. Жена какого-нибудь торговца или ремесленника за 'старушку' могла бы прилюдно разбить об мужа две-три тарелки с едой и никто бы ей слова не сказал.

— Да, не видели вы ее в лучшие годы… Было время… Я встретил ее в церкви и влюбился. Такая чистая, юная, стройненькая. Не прошло и неделю, как я ее… хм… в общем, она стала моей.

Аурелла молча поднялась и вышла из зала. Муж проводил ее взглядом и продолжил рассказ.

— Ее отец был очень недоволен. Хотел мне эти оторвать, которые внизу болтаются… ноги. И руки! — граф демонстративно бросил взгляд на епископа.

Епископ поморщился, но промолчал. Граф продолжил, как ни в чем не бывало.

— Но он, как говорится, не успел, ха-ха. Пока он собирал своих родственников, я выкрал Ауреллу из запертой комнаты и увез к Алессандро.

Альфиери поднял голову от тарелки, давая понять, что речь идет о нем.

— Мы с Алессандро друзья с ранних лет. Мы все делали вместе: и пили, и сражались, и болели, и выздоравливали. В осаде делили на двоих последнюю собаку. Вы не пробовали собаку? И не пробуйте. Нам даже дамы нравились одни и те же. Между нами всего-то и разницы, что у меня есть свой город, а у него пока нет.

Альфиери скривился, но промолчал.

— Да, о чем это я? — продолжил Джанфранко, — Его тогда рядом не было. Представляете, приезжаю к ним в гости со своей красавицей, а моего Алессандро куда-то черти унесли. Он вернулся на следующий день, а в первый же вечер нас уже обвенчал вот этот скромный деревенский священник, — граф указал полуобглоданной костью на епископа.

Епископ снова поморщился. Ему не нравилась эта история.

— Она не сразу согласилась, но ее не очень-то и спрашивали. А когда приехал ее отец и с ним банда в полсотни человек, они попали как раз на свадьбу. Он для приличия повозмущался, но деваться уже было некуда. Зато на приданом хорошо сэкономил.

Граф сделал большой глоток вина, обвел взглядом гостей и остановился на зяте.

— Вот был бы малыш Никки посмелее, похитил бы мою Виолетточку и обвенчался с ней где-нибудь в деревне. И молодым была бы романтика, и мне была бы большая экономия.

Зять графа на первый взгляд выглядел студентом-юристом. Большинство гостей турнира считали, что он носит маскарадный костюм студента, подобно тому, как один испанец оделся на открытии сарацином, какой-то немец мясником, а один из хозяев турнира епископом. Меньшая часть гостей знала, что Никколо действительно был студентом, а епископ действительно был епископом.

Никколо был в семье белой вороной. Он никогда не проявлял желания командовать армиями и вообще участвовать в войнах. Даже турнир он посетил без особого желания, только потому, что положение обязывало.

Никколо промолчал. Но за него заступились.

— Не надо тут про Никколо! — крикнул с места какой-то молодой рыцарь.

Все повернулись к нему, и он рассказал интересную историю.

— В прошлом году отец собрался свести счеты с одним старым врагом нашей семьи. Он взял с собой двух друзей и меня. Я пригласил Никколо. Мы впятером напали на них во время их семейного праздника. Вырезали полтора десятка человек, не считая слуг. Отец был очень доволен. Когда вернулись, мы все не могли уснуть, пока не напились в доску. Кроме Никколо. Он как лег, так и заснул. Весь следующий день мы с отцом простояли в церкви. А Никколо пошел в университет. Представляете? Так вот просто выспался, проснулся и пошел учиться, как ни в чем не бывало!

Никколо смутился и опустил глаза. Сеньор Джанфранко удовлетворенно улыбнулся. Приятно узнать, что зять не слабак.

— За тебя, родственник! — поднял тост Джанфранко.

Никколо встал и куртуазно раскланялся.

— Смотри-ка, — продолжил граф, — с виду и мухи не обидит, а оказывается, он парень не промах. Ты, Никки, не скромничай, у нас это не принято.

Джанфранко сделал большой глоток и закашлялся. К нему тут же подбежали непонятно откуда взявшиеся трое врачей. Музыка умолкла. Один из докторов поднес графу маленький стаканчик с лекарством. Джанфранко скривился, но выпил, не вступая в спор. Премьер-бютилье заменил кубок, из которого пил граф, и предложил на выбор три марки вина. Посовещавшись, доктора выбрали марку для графа, премьер-бютилье наполнил новый кубок. Все это время гости сидели молча, настороженно глядя на хозяина.

— Все! Все! Хватит на меня пялиться! — сказал Джанфранко, поворачиваясь к столу, — Чуть стоит кашлянуть, так все реагируют, как будто небо на землю упало.

— Музыку! И вторую перемену! — скомандовал он обер-церемониймейстеру.

Вторая перемена, как и первая, включала блюда из птицы и мяса, а также два-три сладких блюда. Пока 'оруженосцы ножа' убирали со столов остатки первой перемены, на стол хозяину вынесли "sotelte" — резную башню из твердого сахара. Перед второй переменой было уместно представить какое-нибудь особенно изысканное блюдо или сезонные лакомства. Поскольку Джанфранко не был ни гурманом, ни эстетом, и редко давал масштабные пиры, замковый повар не имел опыта в приготовлении кулинарных шедевров. Кухмейстер только обрадовался, когда узнал, что это задание будет поручено монастырскому повару.

Бык прибыл на пир с не меньшим эскортом, чем многие гости, пусть и не через парадный вход. Его сопровождали шестнадцать человек, которые несли разобранную карусель, корзины с собранными парами 'танцоров' и короба с пирогами. Композиция должна была оставаться в секрете до последнего момента, поэтому Бык приказал сложить все в углу буфетной, а сам, не торопясь с окончательной сборкой, постоянно пребывал рядом, помогая окружающим, но, в первую очередь, следя, чтобы никто не приближался к его секретам.

Буфетную отделяли от пиршественного зала несколько дверей в стене под музыкальной галереей. Другие двери вели из буфетной в кухню и на лестницу, откуда можно было попасть в кладовую и в погреб. У всех стен стояли вынесенные из вспомогательных помещений столы, на которые постоянно приносились уставшей прислугой и уносились празднично разодетыми официантами разные предметы сервировки. Здесь же хранилась посуда, скатерти и салфетки, а также чаши для мытья рук перед едой.

Бык начал собирать свою конструкцию сразу после объявления о первой перемене. Официанты вынесли блюда и вышли сами, в буфетной на некоторое время стало заметно просторнее. Помощники плотника собрали основу карусели. На ящик установили основной круг, по бокам ящика прицепили длинные шесты, как для паланкина. Бык вынул из корзин меньшие круги, на которых уже были укреплены вертикально вертелы с тушками 'танцоров'. Проверил, хорошо ли смазаны салом оси вращения кругов, хорошо ли крутятся опорные колесики. Аккуратно установил все семь танцующих пар. Повернул карусель на пару оборотов и убедился, что механическая часть работает как надо. Открыл короб с пирогами и разложил их на маленьких кругах. Оставшееся до второй перемены время посвятил проверке готовности 'эскорта'.

Обер-церемонимейстер заглянул в буфетную и ахнул. Мода на композиции из движущихся фигур до Ферроны еще не дошла, хотя при дворах королей и герцогов подобными техническими новинками сложно было кого-то удивить. То, что к блюду прилагаются еще и певчие, заставило его поднять брови до середины лба, где они и зависли до самого торжественного вноса в пиршественный зал.

Карусель, скрытая покрывалом, сразу привлекла к себе всеобщее внимание. Четверо носильщиков ловко вынули шесты из креплений по бокам ящика, подцепили специальные петли на покрывале и плавно подняли покров вертикально вверх, не цепляя фигуры. По сигналу обер-церемонимейстера музыканты на галерее сделали паузу, а певчие, вошедшие вслед за каруселью, построились у дальнего конца столов, чтобы не заслонять вид, и запели что-то многоголосное на латыни во славу Господа. Бык плавно привел карусель в движение.

Одновременно процессия внесла и разложила по столам заготовленные блюда из второй перемены.

Епископ победоносно взглянул на брата. Альфиери кивнул, признавая, что сюрприз удался. На самом деле, Альфиери был не меньше епископа заинтересован, чтобы вторая перемена не ударила в грязь лицом. Это его задачей было организовать пир на открытие, и это он взял деньги на пир из бюджета турнира. Благодаря брату, он получил главное блюдо, сделанное мастером бесплатно из продуктов, оплаченных церковной казной.

— Какая красота! — восхитился Джанфранко, — это что там на поросенке надето?

— Кожа, Ваша светлость! — отрапортовал Бык.

— И порезана под костюм ландскнехта? Чудесно, просто чудесно. Кого я сегодня награждал? — спросил он герольдмейстера, — Такого же маленького, в похожей одежке, только лицо было поумнее?

— Лучшего оруженосца на штурме, Ваша светлость, — ответил Рудольф Амати.

— Ну-ка, где он у нас? — Джанфранко обернулся к гостям.

Феникс встал. Стоя он был немного выше, чем сидя. Отличившись на штурме, он заработал право присутствовать на этом пиру. Правда, одет он был уже не как поросенок-ландскнехт. Часть призовых денег пришлось потратить на приличную одежду, а из готового платья у портных на ярмарке были только образцы местного покроя.

— Чей это оруженосец? — спросил Фальконе.

— Мой, — ответил Грегуар Бурмайер.

— Чудесно, просто чудесно. Вы вложили в его снаряжение сущие гроши, а теперь пожинаете его славу.

Макс оглянулся на жену. Сказать, что рыцарь пожинает славу оруженосца, было не очень вежливо. Неужели здесь какие-то другие правила светского общения, не такие, как объясняла Шарлотта?

— Что до грошей, то здесь есть большие любители оных, — ответил Бурмайер, — Сегодня пятеро менее удачливых оруженосцев вызвали Мокрую Курицу на пять боев с большими ставками.

— Мокрую Курицу? — переспросил Фальконе. За столами раздались смешки.

— Герб у него такой, — ответил Бурмайер. Смешки прекратились, кроме как от стола 'куртуазных'. Герб — вещь серьезная, и какая бы нелепица там ни была изображена, всегда оказывается, что ее пожаловали славному рыцарю — предку носителя герба за большие заслуги.

— Ну курицу так курицу, — сказал Джанфранко и щелкнул пальцами. Обер-церемонимейстер без слов понял приказ и передал команду своим людям поворотом головы. Бык жестом подсказал, что делать, два 'оруженосца ножа' сняли с карусели круг с поросенком и курицей и поставили на стол перед Фениксом. Феникс с достоинством поклонился в ответ.

— Чьи там оруженосцы такие смелые, что всего-то впятером взъелись на аж целого одного? — спросил у гостей Фальконе.

— Понятно чьи, — ответил Бурмайер, махнув в сторону противоположного стола, — наших куртуазных собратьев. Впятером на одного, это ведь очень куртуазно.

— Ну-ка, что вы на это ответите? — Джанфранко повернулся в сторону компактно размещенной куртуазной партии, — почему ваши оруженосцы смахивают на зайцев?

Еще один обмен беззвучными командами — и перед 'куртуазными' оказалось блюдо с ушастым кроликом, должным изображать зайца.

— Тот, кто бросает вызов, не трус. Трус тот, кто боится сражаться и бежит жаловаться старшим, получив вызов, — ответил за всех Бертран фон Бранденбург.

— Сам-то когда последний раз сражался? — спросил с места Бурмайер.

— Умеющий читать да откроет мои 'Мемуары', - высокомерно ответил Бе-Бе, — а что до Вашего оруженосца, который мокрая, так сказать, курица, то он должен быть счастлив, что на него вообще обратили внимание.

— Что до моего оруженосца, то он, как могут подтвердить герольды, носит на гербе гордую птицу феникс. А 'мокрую, так сказать, курицу' Вы узрели на нем, глядя в его начищенную кирасу.

В зале раздались смешки. Смеялись над Бурмайером. Во-первых, за 'мокрую курицу', которую он сам только что обосновал и тут же опроверг. Во-вторых, за 'начищенную кирасу', ибо кто видел кирасу на Фениксе, при любом ее упоминании мог улыбнуться, а уж в таком контексте… Бе-Бе, логично рассудив, что, если смеются после реплики его оппонента, значит, смеются над ним, и осерчал.

— Когда бы у Вас была репутация почище, я бы бросил Вам вызов! — крикнул он Бурмайеру.

— Когда бы у Вас была репутация почище, я бы его принял! — ответил тот.

— А что, — вмешался Джанфранко, — и вправду, вызовите друг друга. Репутации я вам не поправлю, но честный поединок гарантировать могу.

Габриэль и Рудольф Амати прекратили хихикать и с умным видом кивнули.

— Я соблагоизваливаю Вас вызвать! — первым отреагировал Бе-Бе, — Ибо Вы трус и почтенное общество устанет ждать, пока Вы хоть раз в жизни кому-то бросите вызов!

— Ну и слава Богу, — ответил Бурмайер, не меняясь в лице, — не хочется думать, что такой пустозвон с раздутым самомнением умрет своей смертью.

— Поскольку на вершину творения Вы ни с какой стороны не похожи, шестой день не для Вас. Поскольку звания морской рыбы или небесной птицы Вы также недостойны, то пятый день тоже не для Вас. Я выбью Вас из седла в четвертый день турнира.

— Ну-ну, — Бурмайер почесал правый бок, зевнул и продолжил мысль, — Если я вдруг случайно не доживу до четвертого дня, грибами отравлюсь или кирпич на меня упадет, знайте все, это будет его работа.

Головы повернулись в сторону Бе-Бе.

— Как Вы смеете! — выкрикнул молодой рыцарь из 'куртуазных', - Я бросаю Вам вызов! Завтра!

— Начинается, — парировал Бурмайер, — сейчас он на меня всю свою шайку натравит, лишь бы я до четвертого дня не дожил. Как старый барон фон Нидер-что-то-там, да?

— Я запрещаю всем вызывать Грегуара Бурмайера и Бертрана фон Бранденбурга! — сурово сказал Джанфранко.

— Тогда я принимаю ваш вызов! — со стороны 'раубриттеров' поднялся молодой рыцарь и ткнул пальцем в того, кто только что пытался вызвать Бурмайера.

Поднялся шум. 'Куртуазные' и 'раубриттеры' наперебой вызывали друг друга пешими и конными во все дни турнира. Джанфранко задумчиво улыбался, как будто так и было запланировано.

Когда рыцари более-менее успокоились, гостеприимный хозяин продолжил сеять зубы дракона.

— Получается, что горячие немецкие парни все передерутся друг с другом, не скрестив мечей с другими гостями. А кто-то ради этого турнира пересек тридевять земель. Есть у нас кто-нибудь с далекого севера, из Богом забытых мест, где небо серое, вместо земли грязь, а вода тоже настолько не любит людей, что замерзает на зиму?

— Энтони МакКинли, шотландский рыцарь на службе французского короля! — поднялся один из гостей.

— Правда ли, что у вас там женщины холодны как рыбы, отчего мужчины ищут любой повод, чтобы перебраться в теплые края?

Блюдо с танцующей форелью переехало с карусели на стол к шотландцу.

— Отчасти, мессир, — вежливо ответил МакКинли.

— Неужели только отчасти? Кто же, по-вашему, прекраснейшая дама во всем белом свете?

И так далее. Джанфранко не пощадил никого, спровоцировал несколько десятков конфликтов, при этом удержался на грани приличия и даже чуть-чуть шагнул за грань, ведь хозяину и пожилому человеку простительно несколько больше, чем юному приключенцу. Подданных короля Франциска поссорил с венецианцами и неаполитанцами, французов из Милана — с ломбардцами, подданных императора Максимилиана — с венецианцами и бургундцами. Использовал двух юных рыцарей, малоопытных в дипломатии, для создания нескольких нематериальных яблок раздора для дам, которые тут же устроили новую волну перекрестных вызовов.

Каждая следующая провокация с наибольшим энтузиазмом встречалась героями предыдущей. Накал эмоций и невозможность сразу схватиться за мечи приводили к обильным возлияниям крепких вин, а вино требовало веселья.

Утка была пожалована даме с инициалами N.T. Гусем был вознагражден некий француз за важность. Каплун отправился на стол к Витторио Сантальберти, который запутался в беседе о женской красоте. Сантальберти настолько разозлился, что бросил вызовы первым же двум соседям, на лицах которых заметил улыбки. Последнее блюдо с рыбиной и поросенком получил герцог Урбино, Лоренцо Медичи, с напутствием 'А Вы, дорогой друг, порадуйте нас чем-нибудь без подсказок, а то молчите, как сами знаете кто'.

Бык не имел опыта рыцарских пиров и все время, пока ему пришлось стоять между столами под перекрестным огнем вызовов, ожидал, что рыцари перейдут от слов к делу и схватятся за мечи.

Наконец, добрались до третьей перемены. Обер-церемонимейстер унял дрожь в руках и скомандовал выносить кубки и блюда, наполненные кондитерскими изделиями и специями, сладкое десертное вино и горячие вафли.

Фальконе, благодарение Богу, молчал. Гости дулись друг на друга. Рыцари выпали из предполагаемой светской беседы, погрузившись в планирование поединков. Дамы мысленно ругали мужей, детей и любовников.

Через положенное время, когда десерта значительно убыло, епископ прочитал молитву. Джанфранко встал, чтобы произнести тост, символизировавший окончание пира. Рыцари напряглись, но хозяин не стал перегибать палку и ограничился несколькими нейтральными фразами.

 

14. Пламенная вечерня

По окончании банкета, как того требовал этикет, вся почтенная публика отправилась на вечерню через восточные ворота замка и территорию монастыря кратчайшим путем в собор святого Павла. К сеньорам присоединились оруженосцы. Конюхи неспешно отправились седлать коней.

— Лотти, объясни мне, что сейчас было? — спросил Макс, едва спустившись во двор.

— Ты сам как думаешь?

— Думаю, что Фальконе сошел с ума. Он поступил очень невежливо и напрочь погубил свою репутацию. Как будто ему жить надоело.

— Правильно, милый, — ответила Шарлотта, — ты, конечно, не обратил внимание, что Фальконе подавился белым вином, а, когда он откашлялся, полотенце стало красным.

— Кровь?

— Кровь. У него десны кровоточат. И руки дрожат. Ты заметил, сколько раз он выходил из-за стола?

— Да. Чаще, чем другие. Большинство гостей спокойно досидело весь пир, не такой уж он и длинный.

— Вместе с потерей интереса к жизни и раздражительностью это симптомы хронического отравления ртутью.

— Какая ты у меня умная! Хронического? Тогда он не может винить в этом гостей. Мы ведь только что приехали. Это кто-то из своих его травит.

— Думаю, что он и не винит. Ему на нас наплевать, как и на всю остальную грешную землю. Он хочет побольше зрелищ в оставшиеся несколько дней.

— Если он будет так себя вести, он не доживет эти несколько дней.

— Думаю, его и это не очень волнует. Днем раньше, днем позже… — пожала плечами Шарлотта.

— Ты слышала, как Бурмайер оговорился про 'барона Нидер…'? — Макс перевел разговор на более важную тему.

— Слышала. Не вздумай вызвать Бе-Бе на этом основании.

— Это понятно, его уже вызвал Бурмайер.

— Не поэтому. Молодым и сильным вообще не к лицу вызывать пожилых и уважаемых, тем более, из-за неподтвержденных сплетен. Разве Бурмайер раскрыл тебе обстоятельства смерти отца таким образом, что ты можешь предъявить Бе-Бе обвинение, справедливость которого можно бы было проверить?

— Я могу у него спросить.

— Милый, ты слишком хорошего мнения о людях.

— Я могу спросить и по-плохому, — нахмурился Макс.

— Разве ты ему друг? Он наплетет с три короба, чтобы стравить тебя с Бе-Бе ради своей выгоды.

— И что делать? Нельзя же сделать вид, что ничего не было?

— Оставь это мне. Я найду, кому поговорить с Бурмайером.

В соборе места подписаны не были, поэтому гости распределились, как придется, только для семейства Фальконе-Сфорца была оставлена именная скамья. Вечерню отслужил лично епископ, накинув облачение поверх светской одежды (и пояса с мечом). В дополнение к обычной службе он прочитал проповедь о любви к ближнему, которую завершил известной цитатой из Евангелия.

— Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два.

Публика проповедь не оценила, поскольку посчитала епископа лицемером. Если он считает себя рыцарем, почему же он до сих пор никого не вызвал и не принял ни одного вызова? Рыцари из соседних земель знали епископа Ферронского слишком хорошо, чтобы делать ему глупые замечания. Французские рыцари не без оснований считали, что вокруг враги и вражеская земля, потому держались плотной группой и хранили молчание. Малочисленные представители отдаленных земель предпочитали не лезть на рожон. Но две группы, вовлеченные в конфликт с самого начала, вели себя все более вызывающе. 'Раубриттеры' и 'куртуазные' при попустительстве своих лидеров начали задирать друг друга еще во дворе замка, по пути к храму обнаглели еще больше, а проповедь о любви к ближнему посчитали нелепой насмешкой.

— Трындеть о любви к ближнему, много ума не надо. Его-то самого никто не оскорбил, — в наигранном 'сниженном' стиле ляпнул один из 'раубриттеров'.

— Его преосвященству следует определиться, он рыцарь в митре или монах с мечом, — почти одновременно отметил кто-то из 'куртуазных'.

Епископ щелкнул пальцами. Подбежали служки и приняли облачение и митру. Легкими шагами епископ подошел к группе 'раубриттеров'. Первый молодой рыцарь, несдержанный на язык, гордо шагнул ему навстречу.

— Вот видишь, милая, я все правильно сделал, — сказал Макс жене, когда епископ влепил обидчику полноценную пощечину 'а-ля граф де Круа'.

До автора второго замечания епископ дотянуться не смог, поэтому бросил ему вызов на словах и направился обратно к алтарю. Первый вызванный рыцарь неожиданно вскочил и бросился на епископа с кинжалом, но Феникс ловко подставил ему ногу и тот упал ничком прямо под ноги обернувшемуся епископу.

— Зачем уж так-то? — удивленно спросил епископ распростертого перед ним мужчину, — Христос простил, и я прощаю.

Собор наполнился смехом. Пусть смешно было не всем, зато акустика храма способствовала усилению звуков. Епископ застыл в недоумении, но через мгновение присоединился к общему хору. Рыцаря, который попытался подняться, Грегуар Бурмайер огрел кулаком по затылку и передал своим оруженосцам.

Винс не особенно надеялся, что двум переодетым солдатам удастся убить одного рыцаря тупыми мечами. Попытка покушения на штурме была просто проверкой, импровизацией. Если есть свобода действий, нелепо пытаться убить человека именно тогда, когда он одет в доспехи и готов защищаться. Хотя, с другой стороны, человек уязвим, когда он готов отразить нападение только в рамках правил. Атаковать охраняемый шатер в охраняемом лагере — самоубийство, покушение из засады устроить негде, ибо между городом и лагерем прямая дорога, идущая через поле, а чтобы подловить клиента в самом городе, надо знать, когда, куда и каким маршрутом он поедет.

Если подумать, то нет ничего проще, чем следить за клиентом до тех пор, пока он не окажется в толпе, а потом подойти поближе и ткнуть его кинжалом в спину. Надежнее всего — отравленным кинжалом. За несчастный случай сойдет. Слишком много врагов у этого де Круа и слишком много в городе преступников. Стража здесь работает плохо, а графу, похоже, на жизни гостей наплевать.

Последний вывод Винс сделал во время пира, сидя на галерее в компании музыкантов. В зал бы его не пустили, потому что у входа стоял герольд. Через буфетную тоже лезть не стоило, потому что дворянин там был бы слишком заметен. Из зала на галерею входа не было, и музыканты поднимались по черной лестнице, вход на которую не охранялся, ибо украсть оттуда было нечего. С собой Винс взял мальчишку-посыльного, а остальной банде приказал ждать во дворе и на конюшне, рассредоточившись среди челяди.

Когда подали десерт, Винс уже знал, что надо делать. После пира все пойдут на вечерню. Или в тесную замковую часовню, или в более просторный храм в стенах монастыря. Второе более вероятно. Будет толпа. Настроения у господ рыцарей недобрые. Будут ссоры. Самое время для удара кинжалом. Заодно можно будут вызвать панику и сразу же похитить сеньору де Круа.

Посыльный отнес во двор записку с приказами и вернулся с сообщением, что слуги устанавливают факелы на мосту между замком и монастырем и внутри монастырских стен до входа в собор святого Павла. Винс тут же отправил его обратно с новыми инструкциями.

Шестерым бандитам Винс дал задание. Сначала заколоть клиента, потом похитить его жену. Не наоборот. Но если обстоятельства позволят схватить жену, не оглядываясь на мужа, то не упускать возможность. Первоначально предполагалось сделать все в соборе и вытащить похищенную на южную сторону, поэтому в тени монастырской стены был припаркован любезно предоставленный Кабаном паланкин с носильщиками.

Удивительно, как немного нужно для создания паники. После проповеди Винс ожидал, что рыцари схватятся за мечи и устроят побоище, но пришлось приложить руку самому. По сигналу один из бандитов поджег сложенные на лесах доски. Не успел заняться костер, как еще трое, распределившиеся среди публики, закричали 'Пожар! Пожар!'. Сразу же завизжали дамы. Не все, но многие. Рыцари хладнокровно взяли дам под локотки и попытались провести к выходу, да там и застряли.

Каждый рыцарь был уверен, что его дама не должна уступать прочим, тем более, если эти 'прочие' следуют в сопровождении менее уважаемых рыцарей. Особенно, если эти сопровождающие только что совершили скверный поступок, за что получили вызов. Или наоборот, придрались к какой-нибудь ерунде и бросили вызов.

У дверей, выходивших в монастырский двор, завязались потасовки. Епископ с высоты подиума увидел, что происходит, и зычным голосом скомандовал:

— В Божьем храме кровь не проливать! Прокляну!

В монастырский двор выходила узкая двустворчатая дверь, в которую полторы сотни человек заходили долго, а выходить им было бы еще дольше. Будь в соборе простой народ, в давке погибло бы немало мужиков и баб, но рыцари даже в таких обстоятельствах не теряли достоинства и держали дистанцию. Леса из сухого дерева занялись хорошо и горели вовсю, вознося под высокий потолок густые клубы дыма

— Макс, тут есть другие двери? — спросила Шарлотта, едва завидев костер.

При кажущейся простоте ответ был неочевиден. Далеко не все гости посчитали нужным посетить строящийся собор, благо в Ферроне недостатка церквей не было. Все знают, что в католический собор можно войти с трех сторон. Но западная половина нефа терялась в темноте, и оттуда проглядывали контуры сложенных мешков и досок. С южной стороны напротив северного входа красовалось высокое окно с витражом. Так уж получилось, что надо было сделать вход в собор из монастыря, а устроить его симметрично южному входу, посередине фасада, никак не получалось. Настоящий же южный вход был оформлен в неосвещенной нише. Если вы представляете себе внутреннее устройство соборов, то знаете, что в стенах там устроены ниши, в которых находятся или окна, или двери, или статуи, или светильники.

— Есть, мы с Мартой тут были вчера, — ответил Макс и тут же взял жену за руку и потащил за собой в обход толпы, к дверям, выходящим в город.

Двое бандитов, которым было дано задание убить Макса, все время службы стояли рядом с французами, одевшись как оруженосцы. Когда начался пожар, они упустили Макса, потому что он двинулся совсем не в сторону выхода. Но высокому рыцарю сложно затеряться в толпе, и бандиты двинулись за ним, хотя и с заметно меньшей скоростью.

Шарль-Луи хлопнул по плечу оруженосца.

— Его или ее, — без разницы.

— Но мы же сгорим! — громким шепотом ответил оруженосец.

— Не трусь, Бог не попустит сгореть собору, — уверенно ответил Шарль-Луи.

Оруженосец кивнул и двинулся в сторону 'самозванца'.

Нет ничего удивительного в том, что двери на южной стороне закрывались изнутри. Ведь кто бы их ни закрывал, шел потом спать в монастырь, а не в город. Нет ничего удивительного и в том, что использовался простой засов, а не замок. Засов фиксирует створки ничуть не хуже, стоит дешевле, не требует обслуживания и закрывается без ключа. Любой мог бы открыть эти двери, если бы увидел их перед собой. Но увидеть их в темноте можно было, только подойдя вплотную и заглянув в нишу. Рядом стояли леса, а светильников и близко не было.

Макс и Шарлотта добрались до двери быстрее преследователей. Засов был найден наощупь и сброшен. Массивные створки со скрипом распахнулись, и лунный свет подсказал путь к спасению благородной публике. Благодаря своевременному открытию второго выхода, пробка у первого выхода рассосалась и внутрь бросились монахи с ведрами и баграми. Вслед за четой де Круа к выходу побежали и остальные, в первую очередь Винс с поджигателем, которые собирались сидеть в соседней нише до последнего, а потом смыться из горящего собора через этот самый выход.

Толпа заполнила все пространство насыпного холма между стенами собора и парапетом, пятном расползаясь вдоль южного фасада.

— Смотри, Макс! — толкнула мужа Шарлотта, — это Винс!

— Что?

— Вон тот, высокий. Наемный убийца де Креси! С ним должны быть еще подручные.

Макс оглянулся и без труда отметил шестерых человек как подозрительных. Они не выглядели настолько солидно, чтобы быть гостями, были старше, чем можно ожидать от оруженосцев, хотя и были одеты в гербовые накидки. Они не сопровождали рыцарей или дам, как должны бы были делать настоящие оруженосцы. И они аккуратно передвигались в неплотной толпе, окружая Макса и Шарлотту.

Вокруг было слишком много людей, чтобы доставать меч. Да Макс и не хотел выдать раньше времени, что он распознал бандитов. Он осторожно сделал пару шагов в сторону, увлекая с собой Шарлотту, чтобы приблизиться к одному из них, а потом в длинном выпаде ударил бандита кулаком в лицо.

— Эй! Что происходит! — крикнул кто-то из рыцарей поблизости.

Шарлотта завизжала, отвлекая внимание на себя. Вокруг нее сразу образовалось свободное пространство. Никто не хотел, чтобы на него подумали, что он обидел даму. Даже двум бандитам, уже подошедшим на расстояние вытянутой руки, пришлось отойти.

Бандит, который был ближе всех к своему товарищу, сбитому Максом, не мог не заметить маневр 'клиента' и понял, что пора действовать. Но, вытаскивая кинжал, он обернулся на визг Шарлотты и пропустил момент, когда Макс рванулся в его сторону, расталкивая людей. В последнее мгновение он уловил вылетающий из-за чьей-то падающей спины кулак и отклонился назад, но левая рука все еще придерживала полу плаща, а правая была на рукояти кинжала.

Макс, не дотянувшись до врага кулаком, добавил к выпаду приставной шаг и схватил бандита за горло. Раньше, чем тот успел схватить душащую его руку своей левой или порезать кинжалом в правой, дыхание у него пресеклось, и он рухнул на мостовую.

— Что с Вами, милочка? — спросила Шарлотту какая-то пожилая дама.

— Меня кто-то схватил непристойным образом, — жалобно ответила Шарлотта.

— Возмутительно! Куда смотрят рыцари! — закудахтали дамы.

Винс наблюдал за Максом, но вдруг потерял его из вида, и не успел обнаружить, когда отвлекся на Шарлотту. Дама, которую надо похитить, не должна быть в центре внимания. Поэтому Винс протянул свою длинную руку за спиной какого-то рыцаря и ущипнул за пышный зад другую даму. Потом ввернулся в толпу, по пути от души наступив на несколько мужских и женских ног. Один оруженосец заметил этот маневр и вот-вот поднял бы тревогу, указав пальцем на грубияна. Но Винс был умнее своих подручных и заранее извлек кинжал из ножен, задрапировав его полой плаща. Встретившись глазами с уже открывшим рот оруженосцем, Винс ударил его кинжалом в сердце, потом прижал к себе и аккуратно усадил у парапета.

Отвлекающий маневр Винса сработал на все сто. Шума поднялось столько, что хоть из пушки стреляй. Кто-то обвинил в хамстве ближайшего соседа, слово за слово и спор дошел до мечей. Четверо рыцарей, пара на пару встали у парапета друг напротив друга. Вокруг них толпа расступилась плотным полукольцом, отрезая Винса от Шарлотты. Кто-то заметил сидящего в луже крови оруженосца, возник новый водоворот. Винс, не отвлекаясь, начал в обход пробираться туда, где он видел Шарлотту.

У одного из шести было особое задание. Он был киллером-одиночкой и не привык работыть в команде. Команда должна была обеспечить похищение женщины и отвлечь ее мужа, насколько получится, чем угодно. Задачей киллера было подойти сзади и заколоть Макса одним ударом стилета в сердце. Он сначала потерял клиента из вида, но, запрыгнув на парапет, быстро нашел его, опознав по росту, берету и ширине плеч.

Те двое, которые чуть не схватили Шарлотту, повторили попытку. Один из них взял ее справа под руку и придал к боку стилет. Второй слева положил руку Шарлотте на плечи, маскируя ее ярко-красное платье своим просторным черным плащом.

Семейство Фальконе-Сфорца не покинуло собор через северный вход. Во-первых, несолидно было лезть в давку. Шестеро опытных телохранителей могли бы легко расчистить проход хозяевам, но это бы было слишком большим свинством по отношению к гостям. Во-вторых, совсем уж неприлично было бы требовать, чтобы гости пропустили хозяев. Поэтому и Джанфранко с Ауреллой, и Никколо с Виолеттой, не теряя достоинства, досидели до окончания эвакуации, и последними покинули собор через южный вход, когда в северный уже вбегали пожарные.

Действие развивалось весьма быстро. К тому моменту, когда Макс открыл южный вход, собор успела покинуть едва ли десятая часть гостей. Когда Шарлотта опознала Винса, выбралась наружу едва ли треть публики. Все события, произошедшие после этого, происходили в движущейся и постоянно увеличивающейся толпе, вытекающей из собора. С первыми криками 'Пожар! Пожар!' из замка в монастырь побежали слуги и стражники.

Поссорившиеся рыцари еще не успели скрестить мечи, из сердца убитого оруженосца еще толчками выливалась кровь, Шарлотту еще не протащили и десяти шагов, бегущие из замка еще не преодолели и половины дистанции, когда раздался возмущенный возглас Ауреллы Фальконе:

— Что здесь происходит?

— Как вам не стыдно, молодые люди! — обратилась она к так и не успевшим скрестить мечи четырем рыцарям, — поединок это благородное дело, которое требует соответствующих условий, а не какие-нибудь неотложные низменные нужды вроде поноса. Рыцарю не к лицу торопиться в вопросах чести, не так ли?

— Так, так, — поспешно согласились окружающие.

— Что там у вас? — спросила Аурелла у другой группы людей, явно сосредоточившихся на чем-то одном.

— Оруженосец убит, — ответили от парапета.

— Вот еще один, без сознания, — сказали про придушенного бандита, — ран нет, наверное, дымом надышался.

— Вот еще, — сказали про второго, стукнутого в лицо. Он уже пришел в себя и поднял голову.

— Ужасно, господа, просто ужасно! — констатировала Аурелла, — разве можно впадать в панику по таким пустякам? Подумаешь, пожар! Его, наверное, уже сто раз потушили.

Оруженосец Шарля-Луи с самого начала следил за Шарлоттой. Приказ 'его или ее' давал некоторую свободу действий, поэтому он выбрал более легкую цель. Когда какие-то люди прикрыли Шарлотту плащом и повели из толпы, он не подумал, что ее похищают, а принял этих двоих за телохранителей. Спина под плащом представляла очень простую мишень, и он уже вытащил кинжал, но тут левый 'телохранитель' что-то учуял и оглянулся.

У преступников бывает неплохо развита интуиция. Во всяком случае, умение почувствовать, что у тебя за спиной кто-то достал кинжал, чрезвычайно полезно для выживания в преступном мире. Человека с кинжалом бандит определил как оруженосца, и определил ситуацию как 'оруженосец защищает даму'. Не мешкая, бандит махнул правой рукой с плащом в сторону оруженосца, левой вытаскивая из ножен свой длинный нож.

Исход схватки был предсказуем. Как уважаемый читатель и сам понимает, оруженосец это будущий рыцарь, и науку убиения ближнего он изучает старательно с ранних лет. Он проскочил под рукой бандита и под плащом и ткнул того своим кинжалом в низ живота.

От стоявшего у стены паланкина на помощь бандиту бросились еще четверо. Оруженосец оценил шансы не в свою пользу и отступил, не поворачиваясь к врагам спиной. Его погубило отсутствие той самой интуиции, наличие которой погубило бандита. Последний, шестой разбойник прикрывал двоих похитителей. Если бы на помощь жене пришел муж, шестой бандит пропустил бы его мимо себя и ударил в спину. Непримечательного оруженосца он прозевал, оглядываясь в поисках крупного рыцаря, но при первой возможности исправил свою ошибку. Выпад — и длинный нож пронзает сердце.

Пока графиня читала нравоучения, Макс попытался найти Шарлотту. Толкаться он не стал, а влез на парапет и оглядел толпу сверху. Сверху толпа походила на 'море наоборот'. Если в море от брошенного камня расходятся волны, то в толпе, едва начала говорить Аурелла, волнения затихали на глазах. Кроме одного места. Там началась какая-то потасовка, и Макс разглядел ярко-красное платье жены.

Киллер разминулся с Максом совсем немного, едва он спрыгнул с парапета, как почти на его место влез Макс. Проталкиваться через толпу было бы слишком долго, Макс побежал прямо по парапету, рискуя свалиться вниз с двадцатифутового склона на каждом шаге.

Шестой бандит не ждал его с той стороны, стоя к парапету спиной, поэтому Макс беспрепятственно подбежал к Шарлотте, схватил того, кто держал ее справа, за шиворот и за ногу, рывком поднял над головой и отправил в полет вниз со склона. Шестой напал на Макса с кинжалом. Макс попытался достать свои клинки, но тут же понял, что не успевает.

Шарлотта бросила в бандита сумочку. Несмотря на то, что в последний год характер у графини де Круа заметно улучшился, многолетние навыки бросания в прислугу предметами еще не забылись. Сумочка почти попала разбойнику в лицо. Макс сделал шаг вперед и схватил того за запястье правой руки. Самый простой прием на обезоруживание — большой и средний палец левой руки обхватывают правое запястье противника, основание ладони нажимает на кисть, при сгибании кисти внутрь пальцы неизбежно разгибаются. Против сильного не применять, против слабого сработает.

Бандит не был совсем уж слабаком, хотя не ему тягаться силами с рыцарями. Он боднул Макса в лицо и разбил рыцарю губу. В ответ Макс обозлился, ударил противника правой рукой в грудь, сломав несколько ребер, схватил сзади за волосы и ударил сверху вниз в лицо лбом, сломав нос. При этом ответного удара кулаком в живот Макс просто не заметил.

— На помощь! — закричала Шарлотта, к которой уже подбегали четверо 'носильщиков'.

Поскольку стараниями Ауреллы гости были усмирены и пристыжены, просьба о помощи не осталась незамеченной. Все повернулись и увидели даму, стоящую посреди улицы и рыцаря с окровавленным лицом, держащего какого-то мужика. 'Носильщики' пробежали мимо с таким видом, будто они торопились оказать первую помощь лежавшим на мостовой оруженосцу и бандиту. Примерно к этому времени до места действия добежали из замка первые слуги и стражники.

— Что Вы делаете, мессир? — строго спросила Аурелла Фальконе.

Макс замер, не отпуская пойманного бандита. Все присутствующие уставились на него.

— Он поймал поджигателя, — ответила за Макса Шарлотта.

Бандит дернулся.

— Чудесно. Стража, взять его! — отреагировала Аурелла.

Двое запыхавшихся стражников ловко скрутили задержанного.

— Вы открыли нам выход, поймали поджигателя. Вы просто герой дня сегодня, — сказала Аурелла, с интересом разглядывая Макса.

Макс пожал плечами. Он как-то не планировал становиться героем дня.

— Я смотрю, Ваша судьба, любезный граф де Круа, снова пересекается с моей, — сказала Аурелла уже тише, подходя к Максу, — у Вас кровь на лице и на груди, пойдемте в замок.

— Сеньора де Круа, — обратилась она уже к Шарлотте, Вы не возражаете провести эту ночь у нас в замке?

— Благодарю, — сказал Макс, вспомнив разговор с женой перед пиром.

— Не возражаю, — сказала Шарлотта.

— Лотти, у тебя на боку порезано платье! — заметила подошедшая Виолетта, — на тебя напали?

— Ты представляешь, дорогая, меня даже хотели похитить, — ответила Шарлотта.

— Расскажи мне эту историю, — как-то по-детски попросила Виолетта.

— Расскажу, — согласилась Шарлотта, — Где-то в далекой Лотарингии стоял замок, а в замке жил да был старый граф де Круа, похожий на злого волшебника, с молодой женой, похожей на тебя…

По пути в замок процессия разделилась. Джанфранко закашлялся и был уведен докторами. Никколо Сфорца отвлекся, чтобы заняться арестованным поджигателем. Виолетта повела Шарлотту к себе в спальню (традиционно замки строились так, чтобы у супругов были отдельные спальни, иногда с выходами в разные коридоры). Макс задержался во дворе, чтобы проинструктировать Франца, но Франца не нашел, обозвал его чертовой улиткой и лично приказал кучеру распрягать коней и ночевать в замке.

Сказка, которую рассказывала Шарлотта, продолжалась примерно до середины лестницы. Потом Виолетте тоже захотелось рассказать что-нибудь интересное, поэтому она начала жаловаться на жизнь и родителей.

— Папочка старый негодяй, никого не любит и не уважает, даже меня! И сам почти не жилец, и другим жить не дает. Когда он, наконец, сдохнет, он оставит мне нищий город, если раньше его не захватит какой-нибудь случайный кондотьер. Если бы Алессандро и епископ не занялись подготовкой к обороне, город свалился бы в руки первому желающему, как перезрелое яблоко.

— Ты не преувеличиваешь? В последнюю войну Феррона держалась достойно.

— Когда тут был Маркус из Кельна, к городу никто и близко не подходил. А до него, когда меня захватили враги, мамочка вышла на стену и сказала, что город не отдаст, а детей еще нарожает, сколько надо будет. Она как раз тогда ждала второго ребенка. Колонна обозвал ее дурой и снял осаду. У него вроде все равно не хватало людей, чтобы блокировать город с обеих сторон и перекрыть снабжение по реке.

— Что-то я не вижу этого второго ребенка.

— Я тоже не вижу. Астролог предсказал ему большое будущее, если только в детстве не умрет от простуды. Его берегли-берегли, укутывали-укутывали, а он как раз от простуды и умер.

— Верный способ сделать, чтобы ребенок умер от простуды — перестараться с обереганием от нее. Астролог ведь не просто так это сказал?

Виолетта отвела глаза, как будто ее поймали на месте преступления с оружием в руках. Шарлотта перевела разговор на другую тему.

— Ты знаешь, что твоего отца кто-то травит медленными ядами?

— Конечно, знаю. Это все мамочка. Она уже несколько раз пыталась отравить отца, но я узнавала, какой яд она будет использовать, и давала противоядие. Папочка, конечно, та еще свинья, но меня не устроит, чтобы он умер и все оставил мамочке. Она еще нас всех переживет и черта с два я от нее чего-нибудь дождусь. Я даже давала папочке мышьяк. Ты знаешь, что к мышьяку можно привыкнуть, и потом не отравиться, когда тебе его подсыплют?

— Знаю. Ртуть тоже она ему давала?

— Ртуть? Как ты догадалась? Да. У папеньки неаполитанская болезнь и я велела докторам лечить его ртутными препаратами. Болезнь, представь себе, проходит. Как ты думаешь, в каких дозах ртуть вредна, а в каких безвредна?

— Ртуть накапливается. Когда твой отец съест недостающее до смертельной дозы количество, он умрет.

— Ах! Лотти, спасибо тебе огромное! — встрепенулась Виолетта, — я и не знала! Прикажу, чтобы снизили дозу и вообще, может он еще сам как-нибудь выздоровеет. Сказать ему, что это ты нас предупредила?

— Лучше не надо. Как ты думаешь, как отнесется сеньора Аурелла к тому, что он выздоровеет?

— Да, не стоит. Плохо отнесется. Мамочка опасна как большая змея, и для большой змеи это комплимент.

— Но она твоя родная мать. Неужели ты не скажешь про нее ни одного доброго слова? Я, например, не слышала, чтобы ее обвиняли в супружеской неверности.

— Не скажу. Ее в этом не обвиняли, потому что она не спит с кем попало, как некоторые. Она очень придирчива и ей нравятся только мужчины в самом расцвете сил с безупречным лицом и безупречной фигурой. Как ее Алессандро, который приходит к ней по пятницам и думает, что об этом никто не знает. Она способна увести верного мужа у красавицы-жены и чрезвычайно ревнива. Двух ее прошлых любовников извел папочка, одного я и троих она сама. Представляешь?

— Как ты думаешь, мой муж окажется во вкусе Ауреллы? — обеспокоилась Шарлотта, — Я чуть не забыла, что он шел за нами с ней под руку.

— Он у нее? — встрепенулась Виолетта.

— Не знаю. Мне сейчас не до мужчин, — Шарлотта погладила себя по животу, — Но, если он заведет любовницу, мне будет неприятно.

— Откуда ты знаешь, что тебе будет неприятно? Может быть, ты и не заметишь. У Никколо точно есть любовница, но меня это не тревожит.

— Знаю. Я сама предложила. Теперь жалею.

 

15. Para Bellum

Макс и Шарлотта уехали из замка рано утром, чтобы не задерживаться на завтрак. Гнуснопрославленная улитка Франц так и не нашелся. Прочие сонные улитки, удостоенные этого звания за скорость седлания коня и закладывания кареты, сказали, что он вместе с многими другими побежал на крики 'пожар', и с тех пор его не видели.

В лагере их светлостей встретила обеспокоенная Марта и накрытый для завтрака стол. Шарлотта всю дорогу молчала, надувшись как большая симпатичная мышь на крупу, и начала разговор только за завтраком.

— Замечательно, милый, ты именно так понимаешь совет 'оказать внимание даме'?

— Если дама проявляет интерес, то отказывать или ломаться будет невежливо, — ответил Макс, — потому что дамы, в отличие от мужчин, воспринимают отказ как тяжкое оскорбление, и они чрезвычайно злопамятны. Братец Фридрих как-то в похожей ситуации некстати вспомнил, что он женат. Дама была очень недовольна. Порвала на себе платье и позвала на помощь, будто он хотел ее обесчестить. Ее муж был в отъезде, поэтому пришлось драться с его братом. Помяли друг другу доспехов талеров на двадцать, устали и проголодались. Потом вместе пошли в кабак, а из кабака к девкам. В результате вышло, что он изменил жене не один раз, а три. Попутно, считай, на ровном месте, поссорил нашу семью с семьей мужа той дамы и семьей ее родителей. И кучу денег на ветер выбросил. До сих пор это помню, потому что мне должен был достаться его старый доспех. До того случая он был почти как новый, а после даже посмотреть страшно.

— Может быть, не надо было доводить до 'проявления интереса'? — язвительно спросила Шарлотта.

— Если бы ты не подевалась куда-то с Виолеттой, то можно бы было. Но это все ерунда. Ты лучше скажи, мы не слишком большую глупость сделали, что сюда приехали?

— Глупость?

— Да. В твоем положении надо дома сидеть и не высовываться. А ты тут жизнью рискуешь.

— Милый, враги не исчезнут сами по себе. Сейчас у нас пока еще есть возможность что-то сделать, а очень скоро мне действительно придется сидеть в замке безвылазно. И мне уже надоело постоянно ожидать нападения и платить жалование сотне швейцарцев.

— Но мы же взяли их на замену гвардии старого графа.

— Мы взяли больше солдат, чем отправили в отставку. По финансам даже не пытайся спорить, ты в жизни не заглядывал в наши бухгалтерские книги.

— С подачи Джанфранко тут будет не турнир, а черт знает что. Он за один вечер поссорил всех со всеми. Зачем ему это надо?

— Как ты думаешь, кто подал графу эту идею?

Макс удивленно посмотрел на жену.

— Только не говори, что это ты.

— Ты не поверишь, но это Виолетта. Девочка первый раз будет на турнире. Она надеялась увидеть ненависть, кровную вражду, войну, сломанные мечи и отрубленные головы. Но кто-то случайно сказал ей, что для рыцарей скрестить мечи и преломить копья — такое же развлечение, как для нее подстрелить птичку, а после поединка противники берутся за руки и идут в кабак.

— Этот кто-то прямо пересказал историю про братца Фридриха, — прокомментировал Макс.

— Ты ее не первый раз рассказываешь, — отмахнулась Шарлотта, — она еще посмотрела, как ты после штурма мило беседовал с ди Кассано, и совсем разочаровалась. Разочарованная девушка пошла к отцу и пожаловалась. Отец сказал, что дочь вся в папу, и решил ей подыграть. Ему для дочери ничего не жалко, кроме денег.

— Лотти, если ты так подружилась с Виолеттой, почему ты не помешала ей это все устроить?

— Каким образом? Я сама не ожидала, что так получится. А ты чем-то недоволен? Вчера утром ты был врагом общества номер один. Вчера вечером ты уже герой дня. Тебя хоть кто-нибудь вызвал на пиру?

— Нет, — удивленно ответил Макс.

— Потому что ты не принадлежишь ни к одной партии. С одной стороны, ты уже не подданный императора, с другой стороны, еще не подданный короля Франциска. Немецких друзей у тебя нет, и французских тоже. Все твои враги с легкой руки Джанфранко переругались друг с другом. Пару дней им будет не до тебя.

— А твои?

— Вот с моих и начнем. Помнишь, рядом с тем местом, где на тебя напал мужик с кинжалом, лежали два тела?

— Да. Оруженосец и еще кто-то.

— Оруженосец Шарля-Луи. Он чуть не заколол меня в спину, но тот бандит, наверное, имел приказ меня похитить и привезти живой, а не мертвой.

Марта еще вчера сразу решила, что расскажет про планируемое похищение Ее светлости, но до сих пор было некогда. Весь завтрак она просидела как на иголках и наконец-то нашла возможность вставить слово.

— Должна Вам сказать, Ваша светлость, что Вас еще вчера собирались похитить.

— Кто? Таинственный поклонник?

— Нет. Высокий худой француз или итальянец. У него шрам на виске и на левой руке нет безымянного пальца.

— Винс, — кивнула Шарлотта, — работает на де Креси. Пусть похищает, и побыстрее, а то я подозреваю, что сегодня нас с Максом снова попытается убить Шарль-Луи. У Шарля-Луи нет ни ума, ни фантазии, зато наглости на троих хватит. Хочу, чтобы у Макса были свободны руки, чтобы защищаться.

— Побыстрее? Когда?

— Прямо сегодня.

— Но они же не готовы. Они только сейчас прислали мне записку, чтобы я пришла 'кое-что обсудить'.

— Еще бы они были готовы. Чтобы похитить даму с турнира надо иметь побольше мозгов, чем чтобы поджечь церковь. Сейчас пойдешь к ним и скажешь, что надо делать. Будешь записывать, или так запомнишь?

Макс подождал, пока жена продиктует Марте гениальный план похищения дамы с турнира, и задал очевидный вопрос.

— Не может оказаться, что они ведут более сложную игру? Купить Фрау Профос за сорок талеров, когда на ней не бывает надето драгоценностей меньше, чем на шестьдесят? Этот Винс такой дурак, что поверил, что Марта будет на него работать?

— Действительно, — поддержала Шарлотта, — купить Марту за сорок талеров это оксюморон какой-то.

— Оксюморон? — переспросил Макс, — что это?

— Это сочетание противоречивых понятий. Как 'живой труп'.

— Живые трупы бывают. Мне бабушка рассказывала.

- 'Шествующая рыба' тебе будет понятнее?

'Шествующим' в геральдике называлось животное, ступающее на три конечности с правой передней лапой вытянутой вперед и вверх. Любой уважающий себя рыцарь знал геральдику настолько, чтобы понять, что 'шествующих рыб' не бывает.

— Ага, или 'геморрой поперек горла', ой извините, — не удержалась Марта.

Шарлотта подавилась булочкой. Макс хлопнул ее по спине.

— Видите ли, Ваша светлость, я сильно изменилась за последнее время, — ответила Марта, — те, кто знает меня по нашему с Маркусом прошлому визиту в Феррону, до сих пор считают меня дорогой куклой из золотой клетки. Игрушкой мужа, у которой большое доброе сердце и никакого представления о том, как устроен мир и люди, которые его населяют. Они думают, что я теперь Ваша игрушка, а я не игрушка и не дура. Я порядочная женщина, которая по нелепой случайности до сих пор не замужем. И я отлично знаю, что надо делать в каких случаях, потому что опыт Маркуса это мой опыт. Однажды его также в трактире пытались подкупить, чтобы он выпустил кого-то из тюрьмы. Давали двенадцать флоринов.

— Двенадцать? Маркусу? — фыркнул Макс, — Бывают же на свете идиоты!

— Бывают, — кивнула Марта, — когда Маркус отсмеялся, он взял аркебузу и сказал: 'Есть работа на два флорина. Нужны добровольцы'. Того парня разложили на столе и засунули его двенадцать флоринов ему в задницу.

— Я бы нашел лучшее применение дюжине золотых монет, — сказал Макс.

— Золотых? Нет, этот скряга попытался подкупить Маркуса серебром, — ответила Марта.

Макс попытался в уме пересчитать двенадцать золотых флоринов на серебро и прикинуть, сколько это будет монет с каким общим весом, если один золотой флорин идет по полторы сотни серебряных сольдо… Не преуспел, потому что выходило математически правильно, но физиологически неправдоподобно.

Пока Макс считал, Марта ушла.

— Где-то во второй половине дня я поеду в гости к де Креси, — вернула мужа к действительности Шарлотта, — сегодня до вечера разберись с Шарлем-Луи…

— Он вызвал меня на пеший бой на завтра, — перебил ее Макс.

— Он? Тебя? На пеший бой? Если бы он действительно хотел с тобой сразиться, вызвал бы тебя на конный поединок. У него бы даже были неплохие шансы, потому что его французские боевые кони намного лучше, чем твои немецкие.

— Кстати… — начал Макс.

— Нет! Даже не думай сейчас покупать еще и коня! У нас будет, на что потратить деньги! — возмутилась Шарлотта, — лучше займись Шарлем-Луи, потому что, если он вызвал тебя на завтра, значит, он рассчитывает, что ты до поединка не доживешь.

Франц проснулся на полу мастерской живописца от колокола, звонившего заутреню. Рядом на полу продирали глаза Патер и Горгонзола. Их лица были перемазаны сажей, что привело Франца в очень веселое настроение. Художники посмотрели на Франца и загоготали еще громче.

— Ох, и попадет мне от Его светлости, — вдруг вспомнил Франц, — я же вчера должен был его сопроводить в лагерь. И щиты должен был к утру представить. А тут этот пожар…

— Щиты я сделать успел, — ответил Патер, и вынес из подсобки четыре щита, сверкающих свежей краской.

— Это что??? — удивленно вопросил Горгонзола, указывая на последний.

— Не что, а кто. Oberkriegschneck, как заказывали.

— Франц почесал в затылке. Ему и в голову не приходило, что его называют именно такой фантастической тварью.

— И где у него эти самые когти, язык и хвост? — поинтересовался Горгонзола.

— Мыслящим существам, в отличие от геральдических животных, оно все не положено, — гордый за свою изобретательность, ответил Патер.

— Алебарда в руках не является признаком мыслящего существа, ни в жизни, ни в геральдике — оспорил ответ Горгонзола.

— А штаны и ботинки? — возразил Патер.

Горгонзола молча признал свое поражение, на этом обсуждение и закончилось. Франц тоже не нашел, что такого умного сказать, поэтому просто поблагодарил Патера, рассчитался, умылся и задумался, как ему тащить одному четыре щита. Горгонзола предложил немного подождать и отвезти щиты на тележке, которая повезет некоторые детали и инструменты из мастерской на турнир.

Собор чудом не сгорел дотла. Даже не сильно и пострадал. Фрески местами подкоптились, погорели леса и скамейки, но это все по большому счету ерунда. Так уж сложились обстоятельства, что по соседству было помещение, где под рукой много воды, и в нем сидели два десятка 'пожарных', среди них один опытный руководитель и два менее опытных, но весьма уважаемых. Если кто не догадался, это я про монастырскую кухню. Именно туда направили свои стопы участники 'кулинарного представления' во главе с Быком. Все были голодные, даже голодные вдвойне, потому что ароматы рыцарского пира чрезвычайно способствовали аппетиту. На кухне их встречали те участники, которые не могли пойти лично, в том числе плотник и старший певчий, а также прочий любопытствующий народ.

Если бы кухня была закрыта, мог бы даже сгореть весь монастырь, ибо сначала надо бы было ведро за ведром доставать воду из колодца, да еще и найти столько ведер, чтобы подавать их по цепочке. Зато на кухне всегда налита бочка воды для питья, греются большие котлы для завтрашнего супа, варятся яйца, которые в монастырях потребляются в невероятных количествах, стоит вода от мытья посуды, которую утром сольют свиньям. С кухни есть ход в обеденную залу, где в фонтане охлаждаются бутыли с вином. И разных емкостей с ручками на кухне полно.

Поэтому, едва заслышав про пожар, вся честная компания с кухни похватала ведра и котелки, набрала воды откуда придется и рванула к собору. Рыцари, благодаря Максу, вовремя освободили вход, и монахи выплеснули первую партию воды и умчались за следующей. Одновременно Бык послал двух попавшихся под руку монахов к неподалеку расположенному колодцу и еще двух за ведрами. Сбегавшихся со всех сторон помощников Бык сразу озадачивал конкретным делом, раздавая указания по-итальянски и ругаясь на родном языке.

Общими усилиями пожар потушили, а уборку отложили до утра. Утром же, оценив количество восстановительных работ, мрачно почесали затылки. Кроме воды, в дело пошел упомянутый суп и упомянутые помои, а также вино из бутылей в фонтане, которые побили, зачерпывая воду ведрами. Пол стал липким и скользким, вдобавок к плохо отмываемой мокрой саже.

Сам епископ все утро провел в соборе, лично оценивая ущерб, ибо количество сгоревшего имущества, если верить докладам подчиненных, превышало все мыслимые пределы. Внезапно (кто бы мог подумать) оказалось, что в соборе кроме стройматериалов в количестве большем, чем могло туда влезть, хранилось несколько бочек вина для причастия, штабель мешков с мукой, и даже, зачем-то, фарфоровый сервиз, пожертвованный монастырю в позапрошлом году.

— Что? Еще и сервиз? — взревел епископ.

— Да, Ваше преосвященство, — пропищал келарь.

— Это от него половник? — епископ спросил более мягким тоном, потому что обратил внимание на повара, направлявшегося к выходу с закопченным половником.

— Нет, Ваше преосвященство, — ответил Бык, — это половник с кухни. Какой-то… божий человек тушил пожар супом и выплеснул наш лучший половник.

— А Вы не поленились его найти?

— По правде сказать, я не сам искал. Я приказал молодым братьям.

— И они Вас послушали?

— Почему они не должны были меня послушать? — искренне удивился Бык, — Вчера они под моим руководством потушили пожар и никто не искал других начальников.

Епископ глубоко вдохнул и выдохнул.

— Так… Значит, у меня в монастыре некому возглавить богоугодное дело кроме мирянина? У меня в монастыре монахи все утро отчитываются, что погубили монастырское добро, а первый человек, который что-то спас из пепла — мирянин?

Монахи, коих вокруг стояло изрядное количество, вжали головы в плечи. Келарь ссутулился и попытался исчезнуть, но его не пропустили и вытолкнули обратно.

— Брат повар, скажите мне честно, Вы не хотите здесь остаться? — неестественно добрым голосом продолжил епископ, — Настоятель уже третий год серьезно болен и совсем не управляет этими бездельниками. Я порекомендую Вас на его место, как только он посчитает нужным его освободить.

Монахи ахнули. Как читатель и сам легко может догадаться, епископ является региональным руководителем Церкви и не обязан лично заниматься управлением каждым отдельным монастырем или приходом на территории епископства. Начальником монастыря является настоятель или аббат, который избирается пожизненно из числа монахов с согласия руководства. В Ферроне исторически сложилось так, что епископское подворье имело некоторое общее хозяйство с монастырем. Руководство монастырем должен был осуществлять настоятель, но, поскольку настоятель был прикован к постели, его обязанности и, особенно, права часто брал на себя епископ, и по многим причинам никто не решался ему возразить.

— Ему нельзя! Он замечен в сквернословии! — крикнул из толпы какой-то завистник.

— Неужели? — усмехнулся епископ, — Какую матерь Вы поминали вчера вечером, брат повар?

— Божью, Ваше преосвященство! — уверенно ответил Бык. На самом деле Богоматерь он упоминал только один раз, в благодарственной молитве, когда погасли последние языки огня.

— Ну и отлично, — закончил допрос епископ, — кто-то еще хочет что-то сказать про убытки? Маэстро Горгонзола?

— Да пес его знает, — ответил грустный Горгонзола, чем тут же снискал расположение епископа.

Епископ вздохнул еще раз и произнес проникновенную проповедь, которая постучалась в сердце, в желудок и в печень каждого монаха.

— Повар!

— Слушаю, Ваше преосвященство!

— Обед отменяется. Готовьте ужин.

— Ужин так ужин, — согласился Бык.

— Братия!

— Слушаем, Ваше преосвященство!

— Немедленно всем вытащить весь мусор, отмыть собор и отчистить все, чтоб сверкало! Всем, я сказал! Чтобы каждый толстозадый ленивец в сутане тут стоял на карачках с тряпкой и не дай Бог кто-то дезертирует! Прокляну! Живыми отпою! Если я вернусь и увижу, что где-то грязно, ответственный за этот угол отправится на две недели в подвал. На хлеб и воду! Потом всем молиться. Добросовестно молиться от всей души и непрерывно.

— О чем молиться? — спросил кто-то смелый.

— О моей удаче, — ответил епископ, — Я поехал на турнир. Если вдруг случайно для меня турнир закончится раньше, чем я изолью свой праведный гнев на головы добрых рыцарей, я вернусь и изолью остаток гнева на ваши головы!

Этим же утром, чуть позже, чем все вышеперечисленные, собрались на ежедневную оперативку преступные элементы. Председательствовал недовольный Винс. Вчера вечером ему не удалось протолкаться через всю толпу сначала из-за наметившейся парной дуэли, потом из-за того, что на пути встали хозяева со свитой. Потом пришлось зарезать своего человека, которого стражники тащили в замок. Подозреваемому в поджоге церкви грозило обвинение в оскорблении светской и духовной власти и допрос под пытками. Несмотря на то, что тот парень лично костер на раскладывал и не поджигал, едва завидев инструменты палача, он бы выдал с потрохами и Винса, и Кабана.

— Зря вы нас не послушали! — начали вчерашние 'оруженосцы', - мы же говорили, какой он быстрый, какой он сильный!

— Тихо! — хлопнул по столу Винс, — Сам знаю. Меня волнует, кто нас выдал. Почему он начал действовать первым? Еще меня волнует, что за оруженосец располосовал Пьетро? Мы же видели, что друзей у них не было, и свита осталась в замке.

— С оруженосцем как раз все понятно, — ответил Кабан, — Молодежь вечно сует нос не в свои дела. Увидел, что двое простолюдинов силой уводят даму и схватился за нож. Чище надо работать. Вот ты, Винс, вроде умный, а люди у тебя смешные. Много ты на улице видел, чтобы даму обнимали сразу двое? Девку-то понятно, хоть пятеро. А даму? Тем более, твои мужики…

— Мужики в поле пашут! — фыркнул Винс.

— Гы-гы-гы! Расскажи это тому оруженосцу. Им всякий, кто не рыцарь и не поп, тот мужик, хоть золотом его облепи.

— Ты бы лучше сделал?

— Хуже сделать надо талант иметь. Бабы же все одинаково устроены. Ткнуть ее вот сюда, она и голос потеряла. Потом берешь ее аккуратно за ручку, вот так, за два пальца, — Кабан показал захват, заламывающий два пальца, на ближайшем соседе, — и ведешь, куда хочешь. Только вести даму все равно должен не мужик, а служанка или доктор.

— Где бы я тебе взял там служанку и доктора?

— Думать надо было раньше. Но, если соберешься еще раз повторить, то доктором сам оденешься, а вот тебе и служанка, — Кабан указал на вошедшую Марту.

 

16. Конный турнир

К утру второго дня между замком и трибуной появились размеченные дорожки и барьеры для конного турнира. Поединок с использованием копий был чрезвычайно популярен с древних времен. На начало 16 века в итальянских землях был наиболее популярен турнир через барьер, где рыцари съезжались левым боком друг к другу. Задачей максимум было выбить противника из седла ударом копья в закрепленный на его груди щит. Задачей минимум было хотя бы преломить копье, что указывало на правильность нанесения удара. Для того, чтобы все поединки уложились в отведенный день, на один поединок было отведено три копейных сшибки, при этом рыцари после первой сшибки не должны были возвращаться на стартовые позиции, а должны были развернуться и получить новые копья на другом конце барьера.

Еще в первый день герольды поделили рыцарей на две примерно равные партии. Сторона Моря говорила по-итальянски, а на сторону Суши были зачислены гости. Зачинщиками турнира традиционно считались хозяева, значит, право вызова оставалось за претендентами.

После пира оказалось, что регламент несколько усложняется. Раньше предполагалось, что рыцари будут по ходу турнира ударять в щиты кого-нибудь из противоположной партии (ударом копья в щит традиционно обозначался вызов на копейный поединок), а герольды будут по ходу процесса вести протокол. Теперь оказалось, что вызовы уже сделаны, а герольды о них представления не имеют. Рудольф Амати мобилизовал всех помощников герольдов и оруженосцев знакомых рыцарей, чтобы составить расписание, кому с кем съезжаться.

При таком количестве вызовов перед герольдами встала задача уплотнить в один день как можно больше боев. Ведь бюджет, как им уже было сказано, не бездонный, и семь дней на весь турнир — все, что хозяева небольшого города могут оплатить. Вторая неожиданная задача состояла в том, чтобы снова поделить рыцарей на две партии, поскольку добрый хозяин поссорил гостей с гостями и местных с местными.

Положение частично спасало изобретение Горгонзолы — турнирная таблица. При чем здесь художник? При том, что в эпоху Возрождения живописец, то есть, человек, умеющий понятно изобразить на плоскости то, о чем он думает, частенько оказывался еще и скульптором, или архитектором, или механиком, то есть человеком, знающим сопромат и теормех, не говоря уже о геометрии с арифметикой. Сверх того, творцы эпохи Возрождения в рамках общей эрудиции владели огромным багажом античных знаний о мире, а ведь всем известно, что каждое современное изобретение, кроме, может быть, пороха, имеет аналог если не у древних греков, то у римлян. Потому в то время было вполне логично обратиться к попавшему под руку художнику с математическими проблемами, и этот художник в большинстве случаев мог найти решение.

Герольдмейстер, едва узнав на стадии планирования, что бюджет турнира требует уместить в один день все отборочные конные поединки, в другой — все отборочные пешие, а в третий — конные и пешие финалы, обратился к Горгонзоле с просьбой придумать такую схему турнира, чтобы поединки шли непрерывно, а рыцари имели возможность заранее подготовиться и своевременно выехать на ристалище, не задерживая процесс. При этом следовало учесть, что система вызовов оставалась личной, от рыцаря к рыцарю, а сценарий турнира требовал учитывать еще и участие в партиях. Маэстро сразу определил задачу, как не имеющую универсального решения, пообещал учесть личные вызовы как можно большего количества рыцарей и попросил вставить в расписание турнира один день, когда смогут сразиться друг с другом те, кого герольдам не удастся свести в рамках турнира с делением по партиям.

Изобретение Горгонзолы представляло собой бычью шкуру, натянутую на деревянную раму. На шкуре несколькими таблицами была изображена схема турнира. Имена рыцарей-участников заранее записывались герольдами на карточки, которые следовало прикалывать к соответствующим полям. Перед началом турнира надо было приколоть все карточки в два столбца, соответствующие двум партиям. Карточка проигравшего рыцаря оставалась на месте, а карточку выигравшего секретари переносили в поле, соответствующее следующему поединку, и ставили стрелку мелом. Далее аналогично. Рыцарям 'партии Суши', вышедшим в следующий тур, помощники герольдов должны были подносить списки победителей от противоположной партии, чтобы мессиры как можно быстрее выбрали, с кем желают преломить копья. Между турами для рыцарей полагался перерыв, в котором должны были проходить поединки оруженосцев.

Современный читатель может не понять, зачем нужны такие сложности. Составили таблицу, провели жеребьевку, всего и делов. Но современный читатель привык лицезреть современный спорт, когда спортсмены должны отрабатывать перед зрителями и спонсорами полученные от них неразумно большие деньги. Рыцарский же турнир имел совершенно другие приоритеты. Устроитель турнира должен был участников не нанимать, а приглашать и делать такие правила, чтобы им было удобно. Участники же, за редким исключением, получали совсем другие доходы от совсем других дел и ездили на турниры не ради призов, а ради интересных поединков с интересными противниками, а не с кем попало.

После краткого утреннего совещания герольды приняли решение заготовленный сценарий с партиями отменить и постараться обеспечить рыцарям возможность реализовать свои планы.

Поскольку вызовов было много, а времени мало, надо было придумать ограничение по количеству боев, чтобы оно при этом не было обидным или несправедливым и, желательно, не зависящим от субъективного мнения судей. Решили, что выбывать будут рыцари, проигравшие два поединка или набравшие две ничьих, по причине того, что удача им в этот день не сопутствует и для их же блага будет сразиться в более счастливое время. Сверх того, с самого утра герольды объявляли, что в связи с огромным количеством предварительных вызовов, рыцари, завершившие свои личные счеты, могут невозбранно выйти из продолжения турнира по собственному желанию, что будет принято герольдами и дамами как вежливость по отношению к рыцарям, имеющим долг чести.

Теперь следовало дать возможность каждому рыцарю провести по одному поединку в первом и втором туре. Рыцарей было больше ста, а дорожек всего восемь, поэтому в каждом туре было намечено по восемь 'заездов'.

После этого в третьем туре должно было остаться примерно три четверти первоначального количества, а с каждым следующим туром число участников сокращалось бы примерно на треть.

После пяти-шести туров должно было остаться не более двух десятков рыцарей. Из них следовало посчитать количество 'хозяев' и 'гостей' и разыграть сценку о победе 'моря' или 'суши', для которой силами мастерской Горгонзолы были изготовлены левиафан, машущий хвостом и элефант, машущий ушами. Оба мифических животных были выполнены как обтянутые тканью деревянные каркасы, передвигающиеся на скрытых колесах. Они должны были сойтись через барьер и ударить друг друга, после чего символ проигравшей стороны вспыхивал бы фейерверком.

Дамам предстояло выбрать и наградить лучшего рыцаря этого дня, а битва чемпионов была назначена на шестой день.

Утром перед началом состязания рыцарей дорожки были отданы оруженосцам. Лучшим из них предстояло сразиться в перерыве после третьего тура, когда высшее общество сделает перерыв на обед.

Габриэль с самого начала турнира был очень обеспокоен. Угораздило же его попасть на самое видное место. Кто бы мог подумать, что представитель 'клуба инвесторов' французский граф Пьер де Вьенн окажется в числе приглашенных на этот турнир? Неужели ему самому мало работы в Милане? Могли бы французы и сами сделать себе турнир, а не кататься по всяким ферронам. Предложение графини де Круа было бы выгодным, если бы удалось найти время для поездки туда-обратно. Лишний месяц для морского путешествия находится в пределах погрешности. Но как можно затянуть экспедицию на месяц, если де Вьенн присутствует на турнире с уверенностью, что его груз в полной сохранности доехал до Ферроны?

Не дождавшись, пока Габриэль лично зайдет на огонек или хотя бы пришлет записку о прохождении маршрута и доставке груза, Пьер де Вьенн утром второго дня сам устроил на него засаду у шатра герольдов после того, как Рудольф Амати лично проверил списки прибывших и план лагеря и подтвердил, что мессир Габриэль квартирует где-то в другом месте.

— Как я рад Вас видеть, мессир! — поздоровался француз.

— Взаимно, — скромно ответил каталонец.

— Я не могу долго беседовать с рыцарем чести у всех на виду, чтобы не подумали, что мы сговариваемся насчет турнира. Поэтому сразу перейду к делу. В каком состоянии наш груз? — спросил де Вьенн.

— Груз здесь, на 'Святой Эулалии', - грустно ответил Габриэль, не придумав ничего лучше и надеясь, что на этом вопросы закончатся.

— Весь в целости и сохранности? — переспросил де Вьенн, как он думал, просто для проформы.

— Почти весь, — мрачно ответил Габриэль, не рискуя врать.

Де Вьенн поднял бровь. Габриэль поспешно добавил:

— Два тюка загорелись, рассыпались и окончательно были испорчены при тушении пожара.

Де Вьенн с характерным французским оптимизмом и рыцарственностью оценил ситуацию

— Не будь Вы рыцарь чести, я бы потребовал с Вас немедленного возмещения ущерба. Но поскольку оказалось, что Ваша репутация настолько высока, я приму груз в том количестве, которое есть, а компенсацию утраченной части, в той мере, в какой она превышает Вашу долю, Вы передадите мне по окончании турнира, под Ваше честное слово.

Габриэль не сразу нашелся с ответом. Он уже подсчитал стоимость утраченных пряностей. Его доля сгорела полностью и сверх того еще почти на сто флоринов. Такой вроде бы удачный рейс обернулся сплошным убытком. С одной стороны, француз не требует немедленного расчета, с другой — теперь теряют смысл сведения от графини де Круа. Без оборотных средств сделки с кастильскими пряностями не будет.

— Даю Вам слово, — за неимением лучшего, безрадостно ответил Габриэль.

— Отлично! — обрадовался де Вьенн, — что же Вы такой грустный?

— Лучше не спрашивайте. Скажите лучше, когда следующий рейс?

— Когда закончится турнир, мы привезем в Милан эту партию и распродадим оптовикам. Часть уже зарезервирована для Лиона. Потом соберем наш клуб, поделим доходы и примем решение о следующей партии. От месяца до двух, я полагаю. Не пропадайте.

Габриэль с трудом приклеил к лицу минимально необходимую улыбку и распрощался с дорогим компаньоном. Скоро надо будет расплатиться с командой и гребцами, после этого денег не останется совсем. Один рейс мог бы решить все проблемы, но где в такие сроки найти инвестора? Еще этот Фальконе всех перессорил, до конца турнира никто и думать не будет про бизнес-планы! Еще и эти бабы… то есть дамы с этой почетной должностью! Теперь так просто ни к кому не подойдешь, все будут подозревать сговор и подкуп. И не дай бог, если удастся с кем-нибудь договориться, а его прислуга растреплет по лагерю, что тот заключил сделку с рыцарем чести. Доказывай потом почтенному обществу, что сделка относится не к турниру, а к контрабанде пряностей. Ужас.

Страсти, начавшиеся с подачи гостеприимного хозяина, к утру не улеглись, а разгорелись еще больше. Вчера вечером Грегуар Бурмайер потребовал от своего вассала извиниться перед епископом, чем немало всех удивил. Бастард Бранденбургский обозвал Бурмайера трусом, на что тот ответил, что 'епископ, мать его, Ферронский это образец рыцарской, черт ее подери, добропердетели и светильник высокой нравственности в католической церкви'. На что Бе-Бе, не задумываясь, ответил, что 'епископ, мать его, Ферронский' — позорище и для рыцарства, и для церкви, и для самой Ферроны, и даже три позорища по цене одного.

Речи и первого и второго в многочисленных пересказах молниеносно разнеслись по лагерю, после чего против 'куртуазных' выступили венецианцы и ломбардцы. А также Альфиери, который вызвал Бе-Бе на поединок в шестой день, если тот будет способен держать копье после поединка с Бурмайером, запланированного на пятый.

Некий ломбардец, у которого был назначен конный поединок с де Вьенном, увидел своего недруга беседующим с рыцарем чести и чрезвычайно обеспокоился, не идет ли речь о подкупе. На требование пояснить, о чем шла беседа, де Вьенн ответил отказом, после чего уже целая делегация ломбардцев отправилась к Габриэлю с тем же вопросом и тоже получила предсказуемый отказ. Не говорить же каждому встречному-поперечному на венецианской территории, что речь шла о контрабанде?

Непосредственно перед началом турнира наиболее значимые представители ломбардцев отправились на трибуну дам с просьбой об отводе рыцаря чести, но встретили там графиню де Круа и Виолетту Сфорца, которые дружно объяснили, что здесь у каждого рыцаря есть враги, и если никто на этом основании не будет разговаривать с рыцарем чести, то ему будет грустно и одиноко, а дамы никак не могут пожелать такой участи достойному человеку. Довод оценили дамы, не считавшие себя связанными узами брака и впечатленные рассказом Шарлотты о мужской доблести Габриэля, в том числе представительницы славной Ломбардии.

Вопрос был решен миром, но осадок остался. Французы, увидев массовое выступление ломбардцев против рыцаря чести, заподозрили с их сторону какую-нибудь особенную подлость и поступили по принципу 'враг моего врага — мой друг' — заключили тактический союз с 'куртуазными'.

Епископ и ди Кассано открывали турнир в числе первых. Макс к своему удивлению тоже оказался в первой восьмерке. Габриэль решил, что чем более рыцарь на виду, тем сложнее устроить ему какой-нибудь неприятный сюрприз. Противники всем достались достойные. Епископ завершил три сшибки вничью, три раза взаимно сломав копья. Доменико победил, преломив копье три раза против двух. Макс проиграл со счетом один-три, еще и разбитый щит пришлось менять.

В первом туре особых эксцессов не было. Несколько рыцарей были выбиты из седел, двое из них ушиблись слишком сильно, чтобы продолжать участие. Какому-то шумному тосканцу покалечили коня. Какой-то штириец жаловался, что враги надрезали ему подпруги, из-за чего он к всеобщему веселью слетел с коня вместе с седлом. Кто-то ругал выданное герольдами кривое копье вместо того, чтобы ругать свои кривые руки. Остальные, едва сняв шлемы, отдавали дань вину и дамам. Оруженосцы принимали коней и проверяли снаряжение. Помощники герольдов составляли пары на следующий тур.

Во втором туре Макс неожиданно для себя в первой же сшибке выбил из седла кого-то из бургундцев. Получилось так, что оба удара были нанесены одновременно, оба коня прянули на задние ноги, но более тяжелый Макс удержался в седле, а более легкий бургундец был суммарной силой ударов сдвинут на край седла, попытался вернутся на место, но не сбалансировал и упал на землю. Конечно, красивее, когда удар выбрасывает рыцаря из седла на полном скаку, щит летит в одну сторону, копье в другую… Именно так епископ выбил молодого рыцаря, бросившего ему вызов в соборе.

Фредерик помог Максу спешиться и осмотрел снаряжение. Щит, как и следовало ожидать, треснул пополам.

— Франц! Где щиты?

Первые три щита Франц положил рядом со снаряжением для конного турнира, а четвертый собрался было установить перед палаткой швейцарцев, но кто-то его отвлек, и щит остался в той же стопке, что и другие три. Фредерик вытащил верхний щит и показал, что все в порядке, запас щитов есть. Так как по регламенту рыцарям полагалось поворачиваться и начинать вторую сшибку с другого конца барьера, оруженосцы должны были дежурить с обеих сторон, чтобы проверять снаряжение и заменять копья. Соответственно, и запасные щиты должны быть на обеих сторонах. Поскольку ни Франц, ни Фредерик не знали, на какую сторону пригласят Макса, они поделили пополам стопку из четырех щитов.

Вот и третий тур. Со стороны претендентов выехал тот самый рыцарь от 'куртуазных', который заранее бросил вызов графу де Круа. Герольд взмахнул жезлом. Макс поднял копье и пришпорил коня. Ближе к середине барьера копье легло на опорный крюк и нацелилось в середину щита претендента.

Мастерство здесь в том, чтобы копье нанесло удар как можно ближе к перпендикуляру плоскости щита. Если угол будет прямой, деревянное копье хорошо перенесет нагрузку на сжатие вдоль волокон и энергия удара будет передана щиту и рыцарю, скрывающемуся за ним. Если отклонение будет небольшим, копье получит нагрузку не только на сжатие, но и на слом, поперек волокон, и, скорее всего, сломается. Рыцарь может выдержать удар, если он хорошо держится в седле, в этом случае копье все-таки сломается, а может не выдержать и вылететь из седла. Для того, чтобы участники турниров не ломали себе спины, турнирные седла делались без высоких задних лук. Задача усидеть в турнирном седле без опоры за спиной была значительно сложнее, чем задача усидеть в боевом или даже походном седле.

Равным образом энергия удара будет передана и в другую сторону. Копейщику нужны еще и крепкие руки, способные не только точно направить копье в щит, но и удержать его в момент столкновения. Доля статической нагрузки в копейной сшибке относительно невысока, поскольку рыцарь со старта держит копье как ему удобнее, и только перед ударом нацеливает его в щит.

Первая сшибка прошла вничью, оба копья сломались, но рыцари удержались в седлах. У Макса разлетелся щит. В щепки. Макс в конце барьера остановил коня, развернулся и подъехал к барьеру с другой стороны. Франц шустро запрыгнул на барьер, отцепил от кирасы остатки щита и повесил новый.

Вторая сшибка привела к тому же результату, оба копья были сломаны. Щит Макса снова разлетелся в куски, а Макс отломил край щита противника. Макс снова развернулся и подъехал к барьеру. Фредерик с трудом влез на барьер и подтянул за ремень запасной щит. Едва Фредерик закрепил щит на кирасе, Макс тронул коня. Ни оруженосец, ни, тем более, рыцарь, не заметили, что на лазоревом фоне вместо серебряного щитка была нарисована та самая улитка. Так уж получилось, что Патер раскрашивал четвертый щит в основном теми же красками, что он положил на палитру для первых трех.

На соседней дорожке мерялся силами с каким-то немцем епископ Ферронский. Не желая второй раз ждать, пока какому-то неловкому новичку заменят щит, епископ махнул герольду, намекая, что пора давать отмашку на третью сшибку. Герольд замешкался, но взмахнул жезлом раньше, чем Макс был готов. Все рыцари кроме графа де Круа пришпорили коней, через пару секунд, отстав от епископа на три корпуса, пришпорил коня замешкавшийся Максимилиан, как только он стронулся с месте, пришпорил коня и его противник.

С чувством глубокого искреннего изумления соперник епископа узрел на мелькнувшем в узкой смотровой щели шлема гербе рыцаря справа чудовищную улитищу в клепаной сегментной раковине, в прорезных ландскнехтских штанах и тупорылых туфлях, и даже с огромной алебардой в лапах. Взгляд его, скользнув по рыцарю справа, тут же вернулся к надвигавшемуся епископу, но мозг, обработав нетипичную информацию, приказал взгляду вернуться и обозреть шокирующий объект еще раз. Рука дрогнула и копье совсем чуть-чуть опустилось, попав под шейный доспех епископского коня.

Жеребец под епископом встал на дыбы, сбрасывая всадника. Макс этого не заметил, но заметил его противник и его рука слегка дрогнула. Не настолько, чтобы промахнуться по щиту, не настолько, чтобы не преломить копье, но настолько, чтобы копье ударило в щит Макса чуть-чуть не под прямым углом и сломалось, оставив щит в целости. Макс тоже сломал копье

Франц чуть не упал, когда увидел Его Светлость с улиточным щитом. Едва Макс подъехал, он замахал руками и оставшимся щитом. Макс привычно развернулся и Франц заменил щит на новый с той скоростью, как в понятной читателю аналогии меняют колеса на пит-стопах автогонок.

Макс посчитал, что проигрыш, выигрыш и ничья для трех туров турнира — хороший результат и сообщил герольду о 'проявлении вежливости' и снятии себя с турнира.

После третьего тура полагался большой перерыв. В перерыве барьеры были отданы оруженосцам. Теперь копья ломались реже, а из седла вылетали чаще. Травм стало больше. Макс насчитал четверых, кого уносили, и девятерых, кого уводили. Всех удивил Феникс, который выиграл оба поединка, один раз выбив противника из седла, а второй — более удачно преломив копья. Второй проигравший оруженосец, осознав, что остался без коня, устроил некрасивый скандал, жалуясь на Феникса, который слишком мал, чтобы в него можно было нормально прицелиться, и вертится под ударами вместо того, чтобы держаться прямо, чтобы об него ломались копья.

Макс, не торопясь, снял доспехи и собрался уже съездить в лагерь, чтобы перекусить и переодеться, но вынужден был немного задержаться. Откуда-то появился Людвиг-Иоганн Бурмайер, которого сопровождал Феникс в новом доспехе для конного турнира. Оказывается, он решил оформить вызов на завтрашний пеший бой со всеми формальностями. Макс вызов принял и отметил, что Людвиг-Иоганн во-первых, относится к обыденным рыцарским делам как-то по-книжному, что в его возрасте странно, а во-вторых, в конном турнире не участвовал, что еще более странно.

Третьей сегодняшней странностью было отсутствие вызовов от кого-нибудь еще из раубриттеров. Четвертой — отсутствие Шарля-Луи. В конном турнире он вообще не участвовал, а швейцарцы доложили, что не видели его ни в лагере, ни на трибунах. Услышав насчет трибун, Макс посмотрел на женскую ложу. Шарлотты там уже не было.

Тем временем, перед трибуной разгорался скандал. Епископ осыпал возвышенными проклятьями рыцаря, поранившего его коня. Рыцарь-француз или не понимал, или притворялся, что ничего не понимает, отказывался платить за ущерб, нанесенный коню и обвинял во всем 'рыцаря справа, изобразившего на щите черт знает какое улиткоподобное чудовище'.

Расследование показало, что внимание почтенной публики было приковано к поединку епископа, а два рыцаря дорожкой дальше никого не интересовали. Даже оруженосцы, дежурившие у барьеров, не обратили внимания, какой герб был у де Круа. Их показания распределились от 'белый щит' до 'лазоревый щит' с пятью вариантами гербовых фигур.

На самом деле оберкригшнека кроме 'потерпевшего' рыцаря заметили всего шесть человек. Габриэль счел его каким-то замыслом четы де Круа и, честно выполняя свою часть сделки, заявил, что ничего подобного не видел. Турнирный стражник, чья обязанность была подхватывать вылетающих из седел рыцарей, будучи простолюдином и конформистом, не рискнул не согласиться с рыцарем чести. Другой турнирный стражник в грош не ставил рыцаря чести, как каталонца, но, испытывая неприязнь ко всем французам, тоже сказал, что никаких улиток он не видел. Помощник герольда был умеренно пьян и кроме улитки в течение дня наблюдал белку, зеленых чертей, мокрую курицу, претендующую на феникса, рыцаря в епископской мантии вместо налатника, левиафана, машущего хвостом и элефанта, машущего ушами. Последние два были как живые, с одним из них даже разговаривал священник.

Рыцарь, который сражался с Максом, не отличался хорошим зрением. То есть, щит он видел, а детали герба уже с трудом — нечто белое на синем, целиться в центр белого. Он уверенно подтвердил, что де Круа начал и закончит турнир со своим гербом, серебряным щитком на лазоревом фоне. И горе тому, кто усомнится в его рыцарском слове. После чего почесал переносицу и надел очки. Больше ему вопросов не задавили.

Франц, которого выловили помощники герольдов, узнав, что улитку никто не видел, вытер со лба кварту пота и предложил собрать с поля обломки щитов Его Светлости. Как и следовало ожидать, никаких улиток там и рядом не лежало.

Наконец, Максимилиан де Круа предстал перед Судом Любви и Красоты и поклялся, что, несмотря на то, что его окружают разнообразные человекоподобные улитки, из которых многие в штанах, а некоторые и с алебардами, он никого из них пока еще по щиту не размазал, и с самого начала турнира герб не менял. После чего добавил, что обозвать улиткой древний герб де Круа это прямое оскорбление его славному роду. И вызвал французского рыцаря на пеший бой на третий день турнира, каковой вызов был принят без всяких возражений, извинений и примирений.

— Не знаю, заговор это или колдовство, но я уверен, что мой человек не врет, — сказал Пьер де Вьенн Бертрану фон Бранденбург.

— Я бы на его месте уступил, — ответил тот, — при чем здесь улитка и де Круа, если ущерб нанесен коню епископа. Щелкнуть по носу этого полумонаха-полурыцаря стоило, но калечить ради этого великолепного французского жеребца это уже перебор. Коня в самом деле жалко, у него порвана кожа на шее сверху и стерта ремнем на шее снизу.

— Он уже не уступит, — прислушался де Вьенн, — если он повторит в лицо епископу обвинение в колдовстве, даже не знаю, что выберет епископ — как рыцарь бросит вызов на бой до смерти или как представитель церкви отправит его в инквизицию.

— Вмешаться?

— Что Вы хотите сделать?

— Обязать епископа взять на себя равные права и обязанности со всеми рыцарями. Этак он к концу турнира совсем обнаглеет.

— Прошу внимания, благородные рыцари и прекрасные дамы! — прервал острую дискуссию на самом остром месте мессир Бертран, — не могу знать, кто здесь прав, но знаю, у кого больше прав!

— Больше прав? Что за намеки? Королей здесь нет, а наш друг Джанфранко еще не сказал своего слова — ответил герцог Лоренцо Медичи.

— Никаких намеков, одни факты. Мы все подсудны Суду Любви и Красоты, но среди нас присутствует духовное лицо, подсудное лишь церковному суду, коего я здесь не наблюдаю.

— С негодованием отметаю это обвинение, — ответил епископ с достоинством, — в начале турнира я передал герольдмейстеру письмо, в котором на время турнира сложил с себя защиту церковного суда и просил все инциденты, затрагивающие меня, судить по турнирным обычаям.

— Вы хотите сказать, что создали прецедент, когда монах по собственному желанию может на некоторое время перестать быть монахом, а потом вернуться к монашескому статусу? — передернул мессир Бертран, — За эту уловку многие скажут Вам спасибо.

— С негодованием отвергаю и это обвинение, — ответил епископ с еще большим достоинством, — ибо ничего противного монастырскому уставу я не делаю.

— Вы внесли разрешение на конные турниры в устав монастыря?

— Никакого особого разрешения и не требовалось. Еще папа Гонорий III в 1256 году разрешил монахам ездить верхом. 'Позволительно ли монахам ездить верхом, сообразно ли это уставу и достоинству?' — вопрошали визитаторы Клюни. И ответ им последовал утвердительный. Насчет ломания тупых деревянных копий я и вовсе запрета не припомню. Дайте святому отшельнику вязанку копий, он их все переломает на дрова и не подумает, что это какой-то священный предмет, который божьему человеку и преломить нельзя.

— Что же Вы скажете про чудесный обычай прославлять прекрасных дам? Случить Вам победить на турнире, какую даму Вы назовете прекраснейшей?

— Приснопамятную деву Марию. И горе тому, кто скажет о ней что-то плохое! — ответил епископ, перекрестившись, как подобает монаху, и положив руку на эфес, как подобает рыцарю.

 

17. Святой Альберт и ничего личного, только бизнес

Похитить даму прямо с территории турнирного лагеря во время турнира? Одной наглости здесь не хватит. Еще понадобится с десяток девушек в ярких платьях, просторных накидках и широкополых шляпах, чтобы скрыть процесс похищения от посторонних глаз, служанка и доктор, чтобы схватить жертву и довести до кареты, собственно карета с кучером, подкупленные стражники, которые без задержек пропустят и выпустят карету, дом в городе (не прятать же бедняжку в шатре прямо в лагере), охрана и прислуга в этом доме.

Куча денег, правда? И слишком много соучастников, которые непременно проболтаются. Но, если есть эта куча денег, а секретность достаточно продержать пару дней, то план легко становится реальным.

Винс все сделал правильно. Шарлотта исчезла с турнира, как сквозь землю провалилась. Швейцарец, которому было поручено проследить за Шарлоттой, потерял след сразу после городских ворот. Сразу после кареты в городские ворота въехала большая и неторопливая телега с бочками и перегородила проход пешим и конным. Карета ненадолго остановилась в проходном дворе, Шарлотту и Марту провели через какой-то склад, узкий проход между домами, незаметную дверь в глухой стене и респектабельные коридоры купеческого дома. Предоставленная комната была достаточно приличной для проживания дам и выходила окнами во внутренний двор.

'Пропавший' Шарль-Луи де Круа первую половину дня занимался делом. План, который придумал Бастард Бранденбургский, состоял в том, чтобы во-первых, убить 'самозванца', во-вторых соблюсти на всякий случай видимость законности. Замок святого Альберта позволял выполнить первую часть относительно незаметно, но с соблюдением некоторых декоративных формальностей. Немаловажно, что замок не находился непосредственно под юрисдикцией графа. Законный владелец замка имел право казнить и миловать на своей территории. В отсутствие законного владельца казнить и миловать в замке мог кто угодно, а владетель окружающей земли граф Фальконе не имел права вмешаться и не нес никакой ответственности за происходящее в чужом замке.

Замком сие строение называлось больше по традиции, чем из-за соответствия гордому слову 'замок'. Когда-то это действительно был полноценный замок с каменными стенами, нижним и верхним двором, но стены были изрядно порушены в предпоследнюю и последнюю войну. Витторио Сантальберти хотел содрать три шкуры за аренду замка на день, но Бе-Бе сторговался за полцены. В условия аренды входил нижний двор полностью, контроль над воротами в замок и все подсобные помещения, окна в которых выходят на нижний двор. В сумме это составляло большую часть территории замка, за небольшим исключением в виде верхнего двора. Хозяин с семьей и свитой утром отправился на турнир, часть челяди отправилась туда же зрителями, остальным дали выходной под обязательство до завтра в замок не соваться. Из постоянного населения остались не более десяти человек. Все они занимались своими делами в помещениях верхнего двора.

Если бы кто-то следил за Шарлоттой, он нипочем бы не догадался, куда она пропала, и даже не узнал бы, что она куда-то пропала. Но у Шарля-Луи был осведомитель из числа лакеев де Креси, поэтому Шарль-Луи узнал про идею похищения еще до начала турнира. О том, что вторая попытка будет во второй день, он узнал сразу, как только посыльный от Винса доложил об этом де Креси. Первой мыслью было натравить Максимилиана на де Креси, такой ход с большой вероятностью выводил де Креси из игры, но усиливал самозванца. К тому же, хотя ловушка с замком святого Альберта была готова, вопрос о том, как заманить в нее дичь, оставался открытым. Обдумав эти две проблемы, Шарль-Луи пришел к выводу, что надо использовать исчезновение Шарлотты для того, чтобы направить Макса в замок святого Альберта.

Вербовщик Ротемауль доложил, что вопрос со швейцарцами улажен, и они перейдут к новому нанимателю хоть сейчас. Оставалось только заманить в ловушку этого Максимилиана. Бранденбуржец обещал что-нибудь придумать, но обстоятельства сложились так, что Шарль-Луи справился сам. Маленький паж сбегал к 'самозванцу' и сообщил, что сеньора де Круа похищена родным дядей, находится в замке святого Альберта и ее увозят во Францию в этот же вечер. Паж подробно описал Шарлотту и передал перстень-печатку с гербом де Круа. Лишняя печатка с собственным гербом случайно нашлась в шкатулке Шарля-Луи.

Макс поверил. Кто еще мог знать, что Шарлотта отсутствует, потому что она похищена дядей? Насчет записок и паролей они с женой не договаривались, потому что Шарлотта не собиралась писать никаких записок, а Макс должен быть найти ее, прищемив хвост де Креси. Но печатка с гербом и чрезвычайные обстоятельства его убедили.

Пока Его Светлость давал показания по поводу улитки, к Францу подошел Ротемауль и сообщил, что смена нанимателя запланирована на сегодня, деньги на всех уже у него и остальным швейцарцам он уже об этом сказал. Франц мысленно выругался, но на словах согласился. Как только Ротемауль отошел на два шага, Франц бросился искать Патера и нашел его за шатром герольдов, сидящим на лапе левиафана в компании Горгонзолы и Быка.

— У меня срочное дело, — сказал Франц, — мне нужен добрый совет.

Патер положил руку ему на плечо и отвел в сторону.

— Рассказывай, сын мой.

— Нас перекупают. Не знаю кто, но у него здесь тоже швейцарцы, а переговоры вел Ротемауль.

— Ротемауль? Слышал про него, старый опытный вербовщик. И что тебя беспокоит?

— Мне бы лучше с Его Светлостью. Ему больше сопутствует удача, чем его врагам. А парням все равно, лишь бы сегодня денег побольше.

— Так в чем проблема? Скажи Его Светлости. Он вас обратно перекупит.

— Я боюсь ему на глаза попасться, — вздохнул Франц, — не то, что денег требовать.

— Почему?

— Я отсутствовал ночь и все утро вместо того, чтобы командовать свитой. Щиты, которые я купил, все развалились. Кроме щита с оберкригшнеком, который случайно мессир Фредерик повесил на кирасу Его Светлости перед последней сшибкой. Почему-то его никто не видел, кроме одного рыцаря, зато этот рыцарь теперь устраивает скандал на весь мир.

Патер от души рассмеялся.

— Не вздумай показать его еще кому-то, а то война начнется. С Его Светлостью я за вас поговорю.

— Я так и знал! — отреагировал Макс, когда Патер объяснил ему суть дела, — Де Креси увозит мою жену и хочет оставить меня без солдат, чтобы я не смог организовать преследование. Только ничего у него не выйдет. Я уже знаю, где он держит Шарлотту, а швейцарцев перекуплю обратно.

— Когда Вы им об этом скажете и когда дадите деньги? — спросил Патер.

— Не раньше, чем они получат деньги от этого Ротемауля. Мое слово должно быть последним, чтобы у них не было возможности снова побежать к нему и попросить еще больше, как у вас принято. К тому же, де Креси не знает, что я прямо сейчас собираюсь к нему в гости. Если Ротемауль не дал им денег сейчас, мы можем успеть разобраться с де Креси до того, как он придет с деньгами. А если он будет знать, что его заказчик изменил свои планы, скорее всего, он оставит доверенную ему сумму себе, и я сэкономлю.

— Но если у Вас не будет возможности? Если Ротемауль встретит вас в замке?

— Тогда… — Макс задумался, — Тогда я заранее передам деньги доверенному человеку, который либо перекупит моих швейцарцев обратно, если будет такой случай, либо вернет всю сумму мне, если случая не будет. Францу я не доверю, а вот божьему человеку и нашему другу булочнику — доверю. Сколько будет стоить нанять вас двоих на один вечер?

Бык настоял, чтобы по пути на тот берег успеть зайти в монастырь. Поскольку у ветеранов была фора, пока Макс соберет свое войско, а также поскольку два человека всегда движутся быстрее, чем сорок (десяток охранников Макс на всякий случай оставил в лагере), Патер счел это возможным. Бык проинструктировал кухонную команду насчет ужина, переоделся, взял свой замотанный в тряпки двуручный меч, и швейцарцы поспешили на паром. На выходе ветеранам попался навстречу брат Бартоломео с ведром и тряпкой. Не успел он открыть рот, как Патер склонил перед ним голову.

— Отче! Благословите на доброе дело!

Бартоломео удивился, но благословил. Швейцарцы побежали дальше.

— Что это у Вас, брат-повар? — крикнул он вдогонку, указывая на упакованный меч на плече Быка.

— Несу свой крест, отец-госпиталий, — бодро ответил Бык, обернувшись на ходу.

— На что же я их благословил? — всплеснул руками Бартоломео.

Макс с отрядом поднялся к замку и осмотрелся. Никакой охраны у замковых ворот не было. Надо думать, похититель трусливо прятался и не афишировал присутствие в замке иностранца, выставляя на входе своих французов. Перед воротами в пыли была палкой нарисована лилия. Это означало, что Патер и Бык с деньгами уже здесь, убедились в наличии в замке гостей и сидят в кустах неподалеку, чтобы не удивлять швейцарцев своим внезапным желанием подработать.

За воротами тоже не оказалось ничего интересного. Штурмовой коридор, ведущий в нижний двор. Когда Макс во главе отряда почти дошел до конца, из-за зубцов стен высунулись арбалетчики и аркебузиры и взяли на прицел только самого рыцаря, игнорируя швейцарцев.

— Сдавайся, самозванец, — предложил Шарль-Луи, появившийся с Ротемаулем и вооруженной свитой из нижнего двора.

— Ты? — искренне удивился Макс.

— Должен Вам сказать, Ваша светлость, что с этого момента мы Вас на некоторое покидаем, — с неподдельной грустью в голосе обратился Франц к Максу.

Французы разоружили Макса и под охраной увели во двор. Макс не успел и глазом моргнуть, как ему на руки надели браслеты, соединенные цепью. На простолюдинах кандалы заклепывал кузнец, но для рыцаря приготовили пружинные защелки

К швейцарцам подошел Ротемауль с мешком денег и отсчитал обещанные 'тридцать сребреников'. Шарль-Луи спустился и оглядел свое новое войско.

— Куда их? — тихо спросил его Ротемауль, — Они Вам точно нужны? Я бы не советовал проводить казнь в их присутствии. И в охрану их пока рановато ставить.

— На второй этаж, там для них бочонок вина. Скажите, что я скоро приду. Я и правда скоро приду.

Ох уж эти французы! Эстеты! Хотят, чтобы все было красиво, даже такое жуткое зрелище, как казнь. Макс искренне удивился, увидев сколоченный из новых досок эшафот, дубовую плаху 'для профессионального использования' и коренастого палач в французском, что удивительно, костюме с ярко-красной маской, и с двуручным мечом шириной в ладонь, начищенным до блеска.

Максимилиан был уверен, что вот-вот его швейцарцев перекупят обратно, поэтому не особенно огорчился и с чувством собственного достоинства взошел не эшафот в окружении шести охранников.

С двухфутового помоста можно было обозреть весь нижний двор. В середине на мягком кресле восседал Шарль-Луи де Круа, рядом на стульях — двое молодых людей благородного вида, по периметру двора два десятка французских гвардейцев де Круа в доспехах и с алебардами, и два десятка бранденбуржцев. На эшафоте стоял судья, точнее, некто в судейской мантии и с пергаментным свитком в руках.

Обратный отсчет. 'Судья' неторопливо зачитывает приговор. Охранники отходят на шаг и встают по дальней стороне эшафота. Палач принимает театральную позу 'опираясь на перекрестье двумя руками'…

Как только закончилась сцена в штурмовом коридоре, на ворота замка вернулись двое стражников. Не успели они переступить с ноги на ногу, зевнуть и почесаться, как из-за поворота дороги к замку вышли двое монахов. Один из них, тот, что чуть повыше, отличался весьма тощим телосложением и опирался на тонкую длинную палку, хотя совсем не хромал. Второй монах был немного ниже первого, в два раза шире в плечах и с солидным брюшком. На плече он тащил тяжелый крест высотой в пять футов с перекладиной в полтора, полностью завернутый в мешковину.

Проходя мимо ворот, монахи, не сговариваясь, молча повернули в замок. Стражники демонстративно скрестили перед ними алебарды.

— Куда прете, святые отцы?

Святые отцы повернулись к стражникам, переглянулись, кивнули и… почти одинаковыми ударами в челюсть свалили на землю обоих. Потом бегом бросились в открытые ворота. Сразу за воротами монахи перешли на шаг, но никого обмануть им не удалось. Недалеко от ворот, так, чтобы не было видно снаружи, в штурмовом коридоре на двух лавках сидели восемь настоящих охранников. Настоящих, не ветеранов забытых сражений в гербовых накидках и с церемониальными алебардами, а профессионалов в самом расцвете сил, с мечами и кинжалами.

— Взять живьем! — успел скомандовать своим бойцам старший перед тем, как посох тощего монаха ударил его между глаз.

Толстый монах двумя взмахами своего креста положил двух охранников. Тощий круговым движением посоха перебил голень еще одному. Осталось четверо — трое — двое — последний попытался убежать — не успел. Монахи побежали по дорожке, ведущей к закрытым воротам нижнего двора. Тонкий бросил посох и подобрал алебарду одного из солдат, Толстый остался при своем оружии.

Путь проходил мимо двухэтажного здания, где на верхнем этаже сидели швейцарцы, а на нижнем — резерв Шарля-Луи, оставленный на случай, если со швейцарцами будут проблемы. Перед Толстым и Тонким выскочили несколько человек — и разлетелись в стороны. Последний проход между стенами, два десятка шагов до ворот нижнего двора, но ворота закрыты, а перед ними стоят с мечами наголо уже полтора десятка стражников.

— Штурмовой коридор, святые отцы, это препятствие не для двоих, — дружелюбно улыбнулся предводитель отряда, выстроившегося у ворот.

— Сдавайтесь. Мы с удовольствием вас наймем, — не менее дружелюбно предложил офицер в полудоспехе, уже успевший построить на другом конце коридора еще два десятка солдат.

— In nomine Domini! — закричал Тонкий, отбрасывая назад капюшон. Солдаты вздрогнули, голос у него был совершенно не соответствующий телосложению.

— Amen — негромко добавил Толстый, вставая спина к спине с сообщником.

Офицер в полудоспехе тяжко вздохнул, поднял длинноствольный пистолет и выстрелил в Толстого. Пуля попала в грудь, монах отлетел на шаг, едва не сбив с ног Тонкого, и плюхнулся на задницу. Солдаты с двух сторон начали осторожно приближаться к монахам.

Толстый встал (офицер удивленно приподнял бровь), взялся обоими руками за ворот сутаны и разорвал ее сверху донизу. Кто-то удивленно присвистнул — под сутаной оказалась рыцарская кираса с несколькими вмятинами от пуль, надетая поверх латного воротника, а под широкими рукавами скрывались латные руки. Освободившись от сутаны, липовый монах дернул за какую-то веревочку и его крест, освободившись от окровавленных тряпок, превратился в хороший двуручный меч с длинной рукоятью. Экс-монах с улыбкой отсалютовал офицеру мечом и двинулся ему навстречу. Тонкий с алебардой прикрывал напарнику спину.

Толстый оказался превосходным бойцом. Он использовал двуручный меч больше, чем на сто процентов: рубил и колол лезвием, бил навершием, ломая челюсти и ключицы, парировал удары перекрестьем, мастерски выполнял зацепы и обезоруживание. Офицер продержался секунд пять, солдаты отлетали один за другим, как мешки с мукой.

Тонкий атаковал простыми колющими ударами. Лицо-ноги-пах, прицельно по открытым болевым точкам. Выпад — удар — ранен, выпад — удар — убит.

В первой схватке охрана замка потеряла шесть человек. Тонкий и Толстый не получили ни царапины. Потом к охранникам пришло подкрепление, но монахи успели пробиться к воротам. Здесь бы им и умереть на трупах врагов и с оружием в руках, обессмертив свое имя в городских легендах, но судьба решила иначе.

'Судья' продолжал бубнить необходимый сопроводительный текст к приговору, когда за воротами внутреннего двора послышались звуки боя. Макс улыбнулся, оценивая силы противника.

Швейцарцы едва успели пригубить вино. 'In nomine Domini!' услышали все. Этот голос любой из них узнал бы из тысячи, это был один из очень немногих голосов, узнавать которые очень полезно для жизни и здоровья. Все посмотрели на Франца.

— Патер и Бык несут нам деньги, — сказал Франц, выходя на середину, — мы теперь снова работаем на Его Светлость.

— Не гони! — ответил кто-то из угла.

— Он, наверное, уже покойник, — сказал кто-то еще.

— Я сказал, мы работаем на Его Светлость! — сказал Франц громче и злее.

— А деньги? — не унимались скептики.

— Деньги у Патера. Спуститесь и возьмите.

Снизу раздался могучий бас Быка, перемежаемый ударами стали о сталь.

— Трусы! Предатели! Земляков бросили на погибель! Все отцам расскажу!

Швейцарцы замешкались. При слове 'трусы' Франц понял, что надо делать. Он выхватил баселард, подскочил к одному из сомневавшихся и без особого сожаления ударил его в живот. Этот крупный и наглый парень всегда ставил под сомнение приказы Франца.

— Еще трусы есть? Кто здесь, черт побери, главный? Быстро все к Патеру и в нижний двор, бегом! — скомандовал Франц.

Солдаты могли бы легко справиться с ним, но он был прав, а они неправы. С едва заметной задержкой они бросились выполнять приказ.

Шарль-Луи по безмятежному поведению Максимилиана сразу заподозрил какой-то подвох. Именно поэтому половина его солдат была отправлена за пределы двора на случай нападения еще какого-нибудь отряда или предательства швейцарцев. Произошло и первое, и второе. Численное преимущество у защитников замка по ту сторону ворот нижнего двора было с самого начала минимальным, единого командования у бранденбургских и французских гвардейцев не было, а боевой дух на стороне Патера был выше. Швейцарцы с умеренными потерями смяли защитников и ворвались в ворота.

В нижнем дворе оставшиеся в строю тридцать швейцарцев против сорока французов и немцев во главе с рыцарем продержались бы очень недолго, если бы не Его Светлость. Макс не увлекаясь слушанием пародии на правосудие, перекручивал цепь. Разрывание цепей всегда было популярным развлечением силачей, вот и сейчас Макс в очередной раз это продемонстрировал. Порвал цепь, одним прыжком сократил расстояние до палача, ударом кулака в лоб сбил его с ног и схватил широкий 'меч правосудия'. В следующее мгновение Макс спрыгнул с эшафота прямо в толпу французских гвардейцев.

Тяжелый и острый меч палача легко перерубал почти все, что попадалось под руку: головы по вертикали и по горизонтали, бедра и голени, руки даже по две сразу вместе с древком алебарды. Но увы, технология того времени не позволяла сделать меч одновременно таким острым и при этом прочным. Второе столкновение лезвие-в-лезвие с чьим-то простым клинком, тупым и зазубренным, оставило в руках Максимилиана жалкий обломок эффективного оружия. Франц бросил Максу свой пехотный двуручник, а сам прыгнул в ноги набегавшим врагам.

Шарль-Луи Де Круа с оруженосцами продержался дольше всей своей армии и пытался прорубиться к выходу. Макс скомандовал своим отойти и лично сразился с рыцарем. У француза были бы неплохие шансы на турнире, на равном оружии и в доспехах, но у него был одноручный колющий меч против пятифутового двуручного, а одеты оба рыцаря были в 'доспехи на всякий случай', то есть, в кирасы поверх повседневного костюма.

Макс без труда смахнул более легкий меч врага, верхним круговым ударом заставил того отступить к стене и поразил колющим ударом в низ живота под кирасу с дистанции дальше, чем доставал меч француза. После чего попытался отрубить голову, но, поскольку Франц недостаточно хорошо наточил свой меч, всего лишь перерубил половину шеи и сломал позвоночник.

Патер читал гневную нотацию швейцарцам, Бык отправил к воротам двух караульных и уже успел куда-то отойти, а швейцарцы добили раненых, обыскали тела убитых и пробежались по замку, не исключая и помещений верхнего двора. Из людей Шарля-Луи были убиты все, немногочисленная прислуга наверху встретила солдат криками и возмущениями, которые не возымели действия в плане защиты имущества и девичьей чести. Ротемауль попался совершенно случайно, не рассчитав, сколько времени надо было просидеть в кладовке, пока все уйдут. Выглянул, был замечен, опознан и препровожден во двор.

— Кто это? — поинтересовался Макс.

— Ротемауль, вербовщик, — ответил Франц, — это он убедил большинство наших перейти на службу к этому французу.

— Что посоветуете с ним сделать, святой отец? — спросил Макс Патера.

Патер потер ушибленное плечо, поморщился, многозначительно поднял к небу указательный палец и процитировал Евангелие.

— Kто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской.

— Малых сих? — возмутился Ротемауль, — Да ты протри глаза, божья овца, это же здоровые лбы, на них пахать можно!

— Щенки, сынки и сопляки! — ответил подошедший Бык. Никто не заметил, когда он успел заглянуть в замок, но вернулся толстяк уже с большим мешком. Ротемауль интуитивно сделал шаг назад, ожидая драки, и был удивлен до потери речи, когда никто не посмел возразить на последнюю реплику. Какая же должна быть репутация у человека, который может бросить такое в лицо тридцати вооруженным швейцарцам?

— Вешайте жернов, топите, и по домам! — приказал Бык, не вникая в суть вопроса.

Ротемауль и пикнуть не успел, как ему на шею накинули петлю, привязанную к какой-то железке. За неимением под рукой морской пучины, вербовщика вместе с петлей и железкой бросили в колодец.

Все дела были сделаны. Можно было уходить. Макс теперь точно знал, что Шарлотта не здесь, потому что его встретил Шарль-Луи, а не дядюшка де Креси. Значит, сообщение с указанием на замок было ненастоящее и ее не увозят сегодня вечером.

Тут прибежал швейцарец от ворот и попросил Макса получить записку, которую доставил посыльный, сказавший адрес 'лично в руки графу де Круа, герб на лазоревом поле серебряный щиток, граф молодой, высокий, бороду бреет, должен быть в замке святого Альберта с французскими гвардейцами и какими-то немецкими наемниками'.

Макс порадовался, что посыльного не пустили внутрь, и спустился получить письмо, которое ему отдали без всяких сомнений. Посыльный ответа ждать не стал и убежал обратно к пристани. Пока Макс соображал, на каком языке эти каракули корявым почерком имеют смысл, посыльный уже скрылся из виду. А написано было по-французски 'дядя увозит племянницу завтра на рассвете, в лагерь не вернется', что Макс и разобрал, когда посыльный уже скрылся из виду.

Пора было уходить. Швейцарцы забрали из замка две телеги с лошадьми, на одну сложили убитых, на другую свалили трофеи и посадили раненых. Заодно швейцарцы привязали к телеге трех французских рыцарских коней. Патер раздал всем обещанную надбавку.

— Кто знает город? — наудачу спросил Макс, когда швейцарцы в полном составе вышли из замка.

— Мы тут третью неделю живем, — ответил Бык, — а что надо сделать? Продолжаем искать Ее Светлость, раз уж здесь ее нет?

— Да. Ее собираются увезти отсюда завтра на рассвете. Надо найти ее до утра.

— Ее, или Фрау Профос, или графа де Креси, или кого-то приметного из людей де Креси? Кого-нибудь из них в городе наверняка видели. Я бы попросил о помощи наших местных знакомых из братства святого Марка. Я знаю, там занимается пара человек из городской стражи, можно бы было договориться, чтобы стражники завтра заглядывали во все кареты.

— Хорошо. Вам с преподобным заплачено до завтра, так что мне нужно ваше содействие.

— Безусловно, Ваша Светлость, — согласился Бык.

— Тогда ты отведешь меня в братство, а Вы, преподобный, организуете помощь раненым и похороны убитым.

Патер кивнул. Макс махнул рукой Францу.

— Франц!

— Слушаю, Ваша светлость!

— Поступаешь в подчинение Патера. Или опять решите продаться какой-нибудь французской сволочи?

— Виноват, Ваша светлость. Я их отговаривал, но у нас демократия, Вы же знаете.

— В гробу я видел вашу демократию. Если ты еще раз меня предашь… — Макс аристократично положил руку на эфес. Простолюдин в таких случаях потрясает кулаком.

— Петр отрекся от Иисуса три раза, но Христос простил Петра, — вступился за Франца Патер.

— Я всего лишь скромный грешник, — ответил Макс, — больше двух раз я никого не прощаю.

— А я… Тоже скромный грешник, — попытался оправдаться Франц, — я больше двух раз никого не предаю.

Отойдя немного от замка, Патер обернулся, опершись на алебарду. В одном из окон разгоралось пламя, над крышей уже неспешно поднимался легкий дымок. Бык встал рядом, задрал голову и поправил на плече мешок с трофеями. Ветераны переглянулись.

— Красота…

— Просто мы любим свою работу…

— Слушай, Бычище, а за что ты приказал этого красномордого бросить в колодец?

— Я приказал? Я так понял, что это ты приказал. Парни не спешили выполнять, я их и поторопил.

— Ничего я не приказывал, просто процитировал Писание.

— Да? Ладно, Бог разберется. Скажи лучше, у тебя не будет проблем добраться до кладбища с телегой трупов, до монастыря с телегой раненых и до лагеря с телегой трофеев и с лошадьми?

— Могут быть. Попробуем понезаметнее.

— На, возьми, тебе пригодится, — Бык протянул Патеру перстень с гербом Сфорца, — если что, сошлешься на зятя Фальконе, я видел, у него такой же герб. И мой мешок куда-нибудь пристрой, потом заберу.

— Спасибо, Бычище, — Патер повертел перстень в руках и сунул в кошель, — удачи вам тоже.

 

18. Святой Марк и количество против качества

Кабан, конечно же, не оставил Макса без присмотра. Как только ему донесли, что объект наблюдения уходит в неизвестном направлении с тридцатью швейцарцами, Кабан лично бросился вдогонку. Вдруг бы они каким-то образом узнали, где прячут Ее светлость? Не составило труда проследить за отрядом до самого замка святого Альберта. Внутрь пролезть не удалось, да не очень и хотелось, поэтому Кабан устроился поудобнее в тени большой оливы недалеко от ворот и задумался о смысле жизни, а именно, о девках, вине и жратве.

Когда де Круа с отрядом зашел внутрь, Кабан поднялся по частично обрушенной стене, как по лестнице наверх и увидел, как швейцарцы сдали Макса. Вскоре в замок прорвались двое странных священников, после чего Кабан просмотрел сражение во внутреннем дворе. Когда победители собрались уходить, Кабан поспешно вернулся под оливу. Надо же было так случиться, что именно у Кабана Макс решил спросить кратчайшую дорогу к братству святого Марка в западном предместье.

Конечно же, как местный житель, он знал город лучше, чем Бык и Макс вместе взятые. Поэтому он подсказал под видом самой короткой дороги самую длинную. По южному берегу до следующей деревни, а там переправиться на другом пароме. Патер со швейцарцами и телегами отправились обратно к парому, которым прибыли, а Бык и Макс верхом поехали на запад, к второй переправе.

Получалось, что объекты доберутся до зала братства уже после закрытия городских ворот. Кабан выбрал третий путь, самый короткий, — спустился к реке, нанял за мелкую монету лодочника и переправился сразу в город. Винс и де Креси узнали, что Макс направляется в зал братства, на два часа раньше, чем он туда добрался.

Если бы у Макса были карманные часы, он бы сразу понял, что в братстве никого так поздно уже не будет, и от переправы направился бы в город, чтобы успеть до закрытия ворот. Но поскольку часов у него не было, то вечерний колокол, символизирующий официальное наступление ночи, он услышал уже на пути к воротам после разговора с ночным сторожем братства.

— К воротам мы уже не успеем. Давайте вернемся и переночуем под флагом святого Марка, Ваша светлость, — предложил Бык, — все равно до утра нам сидеть на этом берегу и по эту сторону стены.

— Похоже, выбирать не приходится, — ответил Макс, — тогда надо будет утром обращаться сразу к городской страже. Если ее провезли в город, то она или внутри стен, или где-то здесь, в западном предместье. Карета и рыцарь, направляющиеся из города рано утром, — нечастое явление. Ни разу не видел, чтобы Шарлотта собралась так быстро, чтобы выехать на рассвете.

Братство обосновалось в двухэтажном доме, стоявшем в ряду себе подобных в западном предместье, где проживали преимущественно ремесленники. Здание представляло собой квадрат, в середине которого был внутренний дворик — patio, выложенный мелкими плитками. Ближайшие дома были заняты оружейными мастерскими, которые массово изготовляли солдатские доспехи миланского образца, пользовавшиеся спросом по всей Европе. На время турнира занятия по фехтованию были отменены, учителя и ученики дни напролет проводили на трибунах вокруг ристалища, изучая достижения иноземных школ.

По дороге Макс еще немного порассуждал вслух, убедив себя, что все будет хорошо и утром Шарлотта найдется. Потом, уже устраиваясь в гостевой комнате, спросил:

— Скажи-ка, Бык, а кто ты такой, что приходишь сюда как к себе домой? Магистр?

— Когда-то был фехтмейстер.

— Что же ты это раньше в секрете держал?

— Я булочник, повар. Мне и того много, что меня тогда в командиры вытолкнули, а прошлыми заслугами хвастаться вовсе не с руки.

— Фехтмейстер? Рассказал бы что полезное, вдруг пригодится.

Бык начал рассказывать, увлекся и устроил Максимилиану экскурсию. С западной стороны весь второй этаж был занят одним длинным залом, где стены украшало разнообразное оружие, а пол был расчерчен на квадраты и прямоугольники. Окна от пола до потолка обеспечивали достаточное освещение для тренировок с утра до вечера. В промежутках между окнами в аккуратных рамках красовались гравюры — увеличенные копии страниц из учебников по фехтованию.

На стенах можно было увидеть как деревянные копии новейших образцы кинжалов и мечей, так и различные экземпляры старинного тренировочного оружия, возрастом по нескольку десятилетий, было представлено как оружие, широко используемое на боле брани, так и клинки странной формы, предназначенные только для обучения. Весь арсенал был предназначен для тренировок — или деревянное, или тупое, или специально затупленное, или никогда не бывшее острым.

Бык снимал со стен разные штуковины и про каждую у него было что рассказать. Макс оказался благодарным слушателем и толковым учеником. Почти все приемы он мог повторить с первого раза. После седьмой или восьмой странной штуковины Макс завел разговор про турнир. На эту тему Бык мог говорить не меньше, чем про оружие.

Обсуждая бойцов, Бык упомянул и 'темную лошадку' турнира.

— На турнире я видел одного рыцаря, который на самом деле не рыцарь. Людвиг-Иоганн Бурмайер никакой не Людвиг и не Иоганн.

— И не Бурмайер? — с иронией уточнил Макс.

— Он сводный брат настоящего Людвига-Иоганна, незаконнорожденный. Лучший боец, кого я знаю. Раньше он был магистром в Праге, там я его и встретил. Он учил фехтованию всех Бурмайеров последние лет десять. Антуан — его ученик.

— Помню я этого Антуана…

— Удача, только удача. Вам в тот день просто повезло. Антуан выигрывал все турниры, в которых участвовал, конным или пешим. Его учитель, будьте уверены, еще сильнее. В пешем бою, разумеется.

— И что, никто не может отличить этого мужика от настоящего Людвига-Иоганна?

— Настоящий — книжный червь и не вылезает из замка. Никто из завсегдатаев турниров его в жизни не видел. А этот на лицо вылитый Бурмайер. И его тоже никто не знает, потому что он не рыцарь.

— Но ты-то его знаешь? Ты бы мог засвидетельствовать, что Бурмайеры всех обманывают.

— Я? Простолюдин из городка в сотнях миль отсюда? Это же просто смешно!

— Жаль. Тогда скажи, как его победить. В чем его сила, в чем его слабость.

— Вам его не победить, — уверенно сказал Бык, — Он еще тогда, в Праге был лучшим, а с тех пор он не занимался ничем кроме фехтования. Не пытайтесь его измотать, не вздумайте с ним бороться и не надейтесь, что он будет пропускать Ваши удары. Я бы советовал Вам сдаться как можно скорее. Пропустить какой-нибудь несильный удар в голову и упасть, или выронить оружие. Иначе он Вас убьет и все будут уверены, что это нелепая случайность.

— Фиг ему. Не дождется. Если он не рыцарь, то откуда у него хороший турнирный доспех? Из арсенала Бурмайеров? С чужого плеча?

— Конечно. Его вытащили только на один турнир ради только одного боя. Зачем бы ему стали делать турнирный доспех?

— Значит, уязвимые места у него должны быть.

— Но Вам придется искать их уже во время поединка.

Винс прибыл на место с бандой в полсотни человек. Конечно, он не привел весь отряд стройными рядами под звуки марша, а организовал сбор нескольких групп в местах, невидимых из окон искомого особняка. В его распоряжении было девять французских гвардейцев от де Креси, одиннадцать неаполитанцев и тридцать восемь местных бандитов — почти вся банда Кабана кроме тех, кто остался охранять полевые бордели и особняк в городе, где держали пленниц. Собрать всю армию не составило труда. Меньшая часть располагалась в доме, где держали сеньору де Круа, большая часть на всякий маловероятный случай околачивалась в ближайших окрестностях в полной боевой готовности.

Кабан еще раз подтвердил, что Максимилиан де Круа 'здоровый, как мраморный памятник самому себе и быстрый как стриж', поэтому на темное дело собрали всех, кто мог более-менее пригодиться. Бандиты надели под плащи кольчуги, а кое-кто и кирасы. Некоторые взяли с собой стальные колпаки, чтобы надеть под шляпы. У многих были латные или кольчужные перчатки.

Времени оставалось мало. В полночь пробьет колокол, и жители окрестных домов вылезут на балконы сливать дерьмо из ночных горшков. Винс не хотел подставить свою банду под вонючий дождь, опасался он и городской стражи. В предместье было всего-то десятка два стражников, сидевших в нескольких караулках, но Кабан оговорил большой штраф за конфликт со стражей. Ему, трусливой свинье, видите ли, тут еще жить. По завершении дела Винс планировал безопасный отход на заранее подготовленные позиции, без свидетелей и лишнего шума. На этих позициях, то есть, в дворах с глухими стенами и на чердаках, бандиты должны были отсидеться до утра и спокойно разойтись по своим делам.

Для надежности Винс с большими предосторожностями доставил к месту преступления восемь арбалетов. Если с мечом может ходить по городу кто угодно, то арбалет привлекает внимание. Его не спрячешь под плащом, и с ним в городе совершенно нечего делать честному человеку. К тому же, арбалеты принято транспортировать со снятой тетивой и надевать ее только перед использованием при помощи специального устройства. Арбалет с надетой тетивой, сразу наводит на мысль, что стрелять из него будут сегодня. Поэтому арбалеты были привезены в последний момент в тележке старьевщика уже после наступления темноты.

Арбалетчиков Винс расставил так, чтобы держать под прицелом окна и двери. Остальных поделил на две группы по числу входов и, перекрестившись, дал сигнал к началу.

Удары в дверь гулко разнеслись по всему зданию. Бык осторожно выглянул через закрывающие окна итальянские жалюзи.

— Как Вы думаете, Ваша светлость, это кто-то еще из Ваших врагов?

Макс встал рядом и посмотрел на толпу у входа. Одновременно послышались удары со стороны черного хода.

— Моих? Это же сплошь итальянцы. И ни одного рыцаря. Кто из моих врагов мог знать, что я здесь, если мы переправились сразу в западное предместье. Если только нас видели по пути сюда. Но за такое время посыльный должен был добраться до лагеря, потом кто-то должен был нанять толпу наемников и отправить их сюда.

— Они должны были пройти через ворота до того, как их закрыли на ночь, — добавил Бык, — кто бы ни следил за нами, у него должна была быть армия наготове.

Оба понимали, что не успевают сбегать за мечами, неосторожно оставленными в гостевой комнате на другой стороне здания. Наличие под рукой оружие, развешанного на стенах, создавало иллюзию защищенности.

— Надо будет оставить кого-то в живых, — сказал Макс, — а то так и не узнаем, чьи это люди.

Бык снял со стены дубинку и всунул ее как засов в ручки дверей зала, выходивших в сторону черного хода.

— Дадим им бой на лестнице, а потом отступим в зал, — сказал он по пути к другим дверям, снимая со стены шест с наконечником, имитирующий копье.

— А в коридорах нам разве не будет удобнее? Там они не смогут нападать на нас все сразу, — спросил Макс, взвешивая в руке тренировочный двуручный меч, такой же, как настоящий, только тупой.

— Нет, не будет. Здесь узкие коридоры. Мы будем мешать друг другу, а если им удастся запереть нас в каком-нибудь коридоре с двух сторон, то наша песенка спета.

— Может быть, прорвемся на лестнице и примем бой на улице, чтобы они все были с одной стороны?

— Не стоит. Нельзя убежать вечером по незнакомым улицам от местных жителей. И на их месте я бы поставил стрелков у выходов. Лучшее, что мы можем сделать, раз уж их пришло так много, это убить их достаточно, чтобы остальные разбежались.

Лестница была немногим шире, чем коридор. Бык присел на первой площадке с большим щитом и копьем, с которого он баселардом срубил деревянный наконечник. Макс встал на следующем пролете с мечом.

Бандиты были одеты в темное и вооружены в основном мечами. Некоторые держали в руках стальные баклеры — кулачные щиты. Каждый второй нес факел. Их было десять, а шума они производили не больше, чем шумел бы один человек. Бык атаковал первым, едва отблески пламени обозначили тень его щита на площадке. Перекрыв половину лестницы щитом, он коротким выпадом проткнул шедшего впереди человека с факелом и вернулся на исходную позицию. Сразу же Макс подскочил к перилам и ударил своим мечом в темя одному из убийц. Второй раз та же штука не получилась, но попробовать безусловно стоило. Не все наемные убийцы на самом деле хорошие бойцы. Удары Быка были отбиты, а за клинок Макса ухватились двое, поэтому его пришлось отпустить.

Второй пролет Бык до середины прошел, пятясь и отбивая удары уже порядком разбитым щитом. На середине пролета он подставил щит таким образом, что в нем застрял чей-то меч, после чего выпустил щит и в один прыжок оказался наверху. Макс метнул дубинку в наемника, шедшего первым, попал в лоб, отскочил наверх и схватил следующее оружие — фехтовальную павезу, прямоугольный щит высотой почти в человеческий рост и шириной в фут, с желобом по высоте, в котором был закреплен шест, сверху и снизу увенчанный наконечниками с остриями и крюками. При помощи подобных снарядов начинающие фехтовальщики отрабатывали технику работы древковым оружием. Наличие двух симметричных наконечников давало возможность использовать известные приемы из удобных позиций, не переворачивая древко. Щит во все древко психологически облегчал постановку защит древком, заодно обеспечивал защиту пальцев, да и самого древка.

Для Макса этот гибрид щита и алебарды был знаком с детства, именно с ним Йорг преподавал базовую технику двуручного оружия. С мечом против такой штуки драться сложно — и в атаке не дотянешься, и в защите ничего не поделать. Пока Макс отступил в зал, он успел сломать голень одному, повредить плечевой сустав другому и третьего даже, кажется, убил колющим ударом в горло. Щит за это время разбили в щепки.

За дверями зала разбойников встретил Бык с привычным двуручным мечом. Он напал из темноты, подождав, пока в дверь втянется несколько человек. Одному разбил голову, другого отбросил назад так, что он напоролся бедром на меч кого-то из своих. Заставил шедших первыми обернуться и пропустить по прямому попаданию в голову тяжелыми тесаками.

Макс отправил во врагов все десять тесаков со стенда и схватил со следующего двуручную саблю. Оружие непривычное, но ведь и для врагов оно непривычное. Пару ударов пропустят, а потом можно и бросить, оружия еще полные стены остались.

Казалось, бой идет уже долго, но на самом деле еще прошло всего лишь столько времени, сколько нужно, чтобы по звукам боя сориентироваться внутри незнакомого дома, добраться до нужного помещения и взломать закрытую на засов дверь.

Когда оставшиеся на ногах разбойники отступили к той стороне зала, откуда они пришли, они уже готовы были все бросить и убраться отсюда подобру-поздорову. Но тут упала на пол дверь с другой стороны и внутрь ввалилась еще дюжина бандитов. Одновременно на лестнице послышались голоса и топот, подкрепление шло и от главного входа.

Теоретически, тридцать против двоих побеждают легко и уверенно. На практике оказалось, что местные условия сопутствовали двоим в большей степени, чем тридцати. В полумраке двое могли бить куда придется, не опасаясь задеть друг друга. Кроме того, к их услугам было развешанное по стенам зала оружие, потому нападавшим приходилось туго, когда вместо тяжелого фальшиона в руках противника вдруг оказывалось длинное копье, или откуда-то появлялся щит и отбрасывался в сторону вместе с завязшим в нем клинком.

Тяжело было и отличать своих от чужих. Факелы были брошены и дотлевали на полу. При лунном свете, пробивающемся через жалюзи, не сразу была заметна высокая фигура рыцаря и толстая фигура швейцарца. Оружие они постоянно меняли. Разбойники, оставившие свои мечи застрявшими с щитах, или выронившие их из сломанных пальцев, тоже хватали на замену все, что попадалось под руку.

Бык успел поработать и двуручным мечом, и фехтовальным щитом, и алебардой, воспользовался несколькими клинками, боевым цепом и дубинкой.

Макс не выпускал из рук длинного меча, меняя хват с обычного на полуклинковый и даже перехватывал меч за лезвие, обрушивая на головы врагов удары массивным навершием и перекрестьем.

Поначалу двоим сопутствовала удача. Если бы им удалось выдерживать взятый в начале темп до тех пор, пока не закончатся враги, третья часть оборонительного плана могла бы и не пригодиться. Но учебное оружие со стен давало возможность только временно выводить врагов из строя. Наемники, держась за стены, поднимались на ноги, перекладывали оружие из перебитых пальцев правой руки в левую, и, невзирая на заливающую глаза кровь, с яростью атаковали снова и снова.

Когда в зал вбежало уже четвертое подкрепление нападающим, Бык крикнул:

— Уходим! К выходу!

Те из наемников, кто понимал по-немецки, решили, что двое бойцов будут пробиваться к одному из двух входов в зал, и отступили, группируясь у дверей. Остальные, отступили к входам несколько позже, вслед за товарищами. А Бык, воспользовавшись паузой, подскочил к стене и открыл маленькую дверцу. Макс бросил меч, влетел в дверцу вслед за Быком и закрыл ее на засов.

Бык видел, что врагов много, и они наверняка оставят кого-то на улице. Он затягивал сражение в зале, чтобы вынудить командира разбойников послать наверх как можно больше людей. Если в зал два раза прибыли подкрепления, значит внизу уже может никого и не быть. Бык, касаясь рукой стены, пробежал по узкому коридору, по лестнице вниз, уперся в массивную дверь, отодвинул два засова и выскочил в коридор, выходивший к черному ходу.

Тут-то их и ждали. Напротив черного хода остались только двое арбалетчиков. Оба, не сговариваясь, выстрелили в первого, кто выбежал в дверь. Кираса в очередной раз спасла Быка от выстрела в грудь, но второй болт попал швейцарцу с пяти шагов в середину лица, убив его наповал.

Арбалетчикам не удалось насладиться победой. Макс с ходу набросился на первого, схватил его за голову и встряхнул, ломая шею вовсе не мастерством, а только грубой силой. Второй бросил арбалет и рванулся куда глаза глядят. По прямой. Через десяток шагов его догнал брошенный Максом кинжал.

Макс снял пояс с мечом с первого арбалетчика и вытащил кинжал из спины второго. Из открытой двери раздалась громкая ругань — кто-то в темноте навернулся с лестницы. Макс не стал дожидаться, пока неловкий бандит и иже с ним доберутся до выхода и в два прыжка скрылся в узком переулке. Касаясь рукой стен, быстрыми шагами он прошел несколько перекрестков и поворотов и заблудился. Ориентиров в скучном пригороде не было, освещения тоже. Городские ворота уже давно закрылись. Куда деваться благородному человеку ночью в незнакомом городе среди закрытых дверей? Не спасть же на улице?

Рядом послышались шаги двух тяжелых и неторопливых человек, на улицы упали отблески факела. Стражники вышли на очередной обход. За неимением лучшего варианта, Макс вспомнил, что в городе говорили про сговорчивость и предприимчивость стражи, и вышел навстречу патрулю.

 

19. Когда под рукой нет мужчины

Место, где разместили Шарлотту и Марту, называлось 'доходный дом Перендоли' и находилось в районе, репутация которого была приемлемой для мужчин из городской элиты, но категорически неприемлемой для их жен. Ранее здесь располагался дорогой бордель, но на время турнира весь персонал был вывезен на временное место работы в деревню рядом с турнирным лагерем.

Дом охраняли французские гвардейцы де Креси и неаполитанцы Винса. Друг друга они на дух не переносили, поэтому Винс поделил им зоны ответственности. Французам досталась охрана непосредственно комнаты Шарлотты и лестницы, ведущей к ней на третий этаж. На случай, если пленница попытается убежать. Неаполитанцам — двор и окна по внешнему периметру. На случай, если пленницу попытаются отбить. Местные бандиты, не вызывая подозрений, охраняли дом снаружи, как и раньше.

Шарлотте отвели наиболее приличную комнату с окнами во внутренний дворик. Марте досталась смежная комната, чуть менее дорого обставленная. Винс лично провел женщин до новых апартаментов, где племянницу встретил горячо нелюбимый дядя.

— Как я рад тебя видеть, дорогая моя Шарлотта, — начал разговор де Креси.

— Не могу ответить взаимностью, — ответила Шарлотта.

— Не важно. Потом ты еще скажешь мне спасибо, что я спас тебя от этих де Круа. Для твоей же безопасности тебе надо ближайшее время отсидеться за крепкими стенами дружественного монастыря, а я присмотрю за новым замком нашей семьи. Мужскую работу должен делать мужчина.

— Для мужской работы у меня есть муж.

— Не беспокойся, мы решим эту проблему. Я уже договорился, что твой неравный брак, заключенный под принуждением, будет расторгнут, негодяй, претендующий на права мужа будет изгнан из Франции вместе с его наемниками, ограничивающими твою свободу, а ты, когда суд категорически и бесповоротно отклонит претензии де Круа, выйдешь из монастыря, и мы подберем тебе жениха — молодого человека с достойным твоего положения титулом из хорошей семьи.

— Я Вам настоятельно рекомендую извиниться и прекратить мечтать о моем замке. Мой брак заключен по доброй воле, а в Вашей защите я совершенно не нуждаюсь.

— Дорогая моя кузина, давай ты не будешь преувеличивать возможности своего так сказать мужа. За ним нет никакой силы, у него нет никакой репутации и никто за него мстить не станет. Врагов у него здесь полным-полно и до конца турнира ему дожить не дадут.

— Кто? Уж не Вы ли, с Вашей мигренью и подагрой? Или этот Ваш недорыцарь с его жалкими мужичками? — Шарлотта кивнула в сторону Винса, — Вы бы хоть взяли с собой кого-нибудь помоложе из родственников, если уж беретесь говорить от имени семьи.

— Хотя бы наш общий знакомый Шарль-Луи, — ответил де Креси, игнорируя подколки.

— Знаете что, дядюшка, я могу поспорить вот на этот перстень с изумрудом, что еще до завтра Шарль-Луи раз и навсегда прекратит путаться у нас под ногами. Я даже, так и быть, воспользуюсь на одну ночь Вашим гостеприимством, а завтра мы вместе поедем на турнир и Вы поймете, что мы в состоянии о себе позаботиться.

— Знаете что, дорогая кузина, меня не очень интересует судьба Шарля-Луи, но в одном я с Вами не могу не согласиться. Вы действительно проведете здесь всего одну ночь. Потому что утром Вы поедете во Францию. Очень быстро и под охраной.

— Поскольку я дама, я не могу сказать, что я про Вас думаю. Поскольку Вы рыцарь, Вам и в голову не придет, что я думаю именно так, — гневно заявила Шарлотта.

Де Креси пренебрежительно пожал плечами.

— Schprechen Sie Deutch? — спросила Шарлотта.

— Ja, — удивленно ответил де Креси.

— Марта!

— Слушаю, Ваша светлость!

— Объясни ему, пожалуйста, кто он такой и каковы его жизненные перспективы.

Марта вдохнула полной грудью (на лицах двух разбойников, стоявших за спиной Винса появились мечтательные выражения) и на одном дыхании выдала сочное описание самого де Креси, его предков, потомков, челяди, наемников и, в литературной интерпретации, 'прочих животных и отбросов общества, которые имеют несчастье состоять с ним в активных и пассивных интимных отношениях'.

Спорить с простолюдинкой было ниже достоинства де Креси а ударить Марту безнаказанно не представлялось возможным. Поэтому он покинул комнату, отдав Винсу приказ:

— Выпороть ее!

Винс тоже считал себя благородным человеком и не собирался лично пороть кого угодно, кроме, может быть, собственной жены. Поэтому он переадресовал приказ на уровень ниже.

Двое неаполитанцев по-немецки не понимали, поэтому мотивированы были слабо. Они двинулись было к Марте, но остановились, увидев в ее руках короткоствольный пистолет с колесцовым замком.

— У нее только один выстрел, — презрительно сказал Винс.

— Нужен один доброволец, — не менее презрительно сказала Марта, — Ты? Или ты? — повела она стволом вправо-влево.

— У нас приказ, — сказал Винс.

— И что с вами будет, если вы его не выполните? — спросила Марта, — Он вас поимеет на французский манер? Или на флорентийский?

— Не будь я благородный разбойник… — начал Винс.

- 'Благородный разбойник' — это оксюморон, — перебила его Шарлотта.

— Что?

— Фраза, в которой совмещаются противоположности. Как, например, что, Марта?

— Геморрой поперек горла, — напомнила Марта, — чего, кстати, и вам всем от души желаю.

Винс плюнул и молча вышел. Оба неаполитанца последовали за ним.

Некоторое время Шарлотта сидела у окна, задумавшись о чем-то своем. Потом позвала Марту.

— Марта, скажи, пожалуйста, что за дым в той стороне?

— Если выше крыши не видно гору, значит наше окно выходит на юг. Что-то горит далеко отсюда, на том берегу. Это может быть замок святого Альберта или деревня, — определила Марта.

Шарлотта не усмотрела связи между замком, Шарлем-Луи и Максом и поделилась своим беспокойством с Мартой.

— Сдается мне, Макс не успеет найти нас раньше, чем нас увезут. Если де Креси не вернется в лагерь, за ним никто не проследит до этого места. А днем уже будет поздно.

— Да, Ваша светлость, я тоже об этом подумала. Вы как-то говорили, что Прекрасная дама ничего не должна делать сама, если под рукой есть Благородные рыцари. Для кампфрау это тоже подходит, только у нас было еще второе правило. Если под рукой нет мужчины, то всю работу ничуть не хуже можно сделать самой.

— Что мы можем сделать? Или убежать самим, или сообщить Максу, — начала рассуждать Шарлотта, — самое простое это подкупить охранников. Как ты думаешь, получится?

— Думаю, не получится, — ответила Марта, — Вы привыкли иметь дело с рыцарями, которые держат слово, с мастерами, которые дорожат репутацией, с крестьянами, которые слушаются старших, со священниками, которые боятся Бога, и с солдатами, которые выполняют приказы. По ту сторону закона обитает народ другого сорта. Они в принципе, как бы это сказать…

— Недоговороспособны? — сформулировала Шарлотта.

— Точно. Иначе они бы нашли себе место в мире честных людей. Или мы уходим сами, или Вы в течение вечера обучите одну из этих глупых птиц за окном на почтового голубя.

— Мы уйдем сами, — решила Шарлотта, бросив взгляд на не блещущих интеллектом птиц за окном, — завтра как можно раньше. Сегодня нас еще слишком внимательно охраняют, а ночью… Вряд ли нас держат в квартале, где ночью безопасно выходить на улицу порядочным женщинам. Твоя задача, если тебя будут выпускать из комнаты, — узнать, где здесь выход и в какой части города мы находимся. Оружие у тебя есть?

— В пределах дома я ходить могу. И оружия у меня полно, — ответила Марта и выложила на стол свой арсенал.

Пистолет, недавно купленный на ярмарке. Тонкий длинный стилет, который удачно прятался в складках юбки. Столовый ножик, обманчиво маленький, но очень-очень острый. Кованый подсвечник на ножке длиной в фут. Тяжелый. Замшевый мешочек, туго набитый монетами и завязанный веревочкой — вполне приличный кистень.

Наутро де Креси проснулся под колокол, подававший сигнал к официальному началу дня и открытию ворот. Сразу же поднял конюхов и приказал готовить карету. Поскольку каждый квадратный фут публичного дома приносит прибыль, то для кареты там места не было, на ночь для нее нашлось место на заднем дворе соседа напротив. Не дождавшись Винса, который должен был доложить о выполнении задачи незамедлительно, граф решил сам проверить, как выполнена вторая часть его поручения — устранение Максимилиана де Круа. От того, жив он или мертв, зависел маршрут и скорость перемещения кареты с пленницей. Также Винс должен был предъявить труп, чтобы получить окончательный расчет отправленной вчера армии. Де Креси в сопровождении местного бандита и двоих гвардейцев направился в западное предместье, понадеявшись, что дорогая (очень дорогая) племянница никуда не денется из охраняемого дома.

Марта подождала, пока уедет де Креси и разбредутся по местам разбуженные им подручные. Убедившись, что во дворе нет и не планируется никакой ненужной суеты, она тихо разбудила Шарлотту и помогла ей одеться.

— У меня все готово. Надеюсь поменьше использовать оружие и побольше использовать маленькие женские хитрости, — с этими словами Марта ослабила шнуровку на платье и самым развратным образом выставила наружу грудь.

— Да, Марта, большие у тебя 'маленькие хитрости', - ревниво протянула Шарлотта.

— Это я такая скромная, — Марта оперлась спиной на дверь и застучала по двери ногами, — охранники обычно ходят не более, чем вдвоем, значит, Ваша задача — сделать так, чтобы второй не поднял шум, пока я режу первого. Подойдите-ка поближе.

Шарлотта еще не поняла замысел телохранительницы, но подошла к ней на расстояние вытянутой руки. Едва дверь открылась, Марта толкнула графиню навстречу тюремщикам, Шарлотта схватила первого. Марта подсвечником ткнула второго в горло и тут же ударила первого в висок. Еще по удару в затылок каждому, теперь затащить тела в свою комнату, и путь свободен. Марта застегнула на бедрах пояс с мечом и кинжалом, накинула сверху свой просторный плащ.

На третьем этаже никого больше не было. На втором тоже никого не было, но охранник, стоявший внизу лестницы, услышал шорох и решил подняться проверить. Он точно знал, что в это время по дому могут ходить только мужчины, а мужчины не шуршат. На винтовой лестнице не было места, чтобы спрятаться или свернуть, но женщины услышали охранника раньше, чем увидели. Марта остановилась на мгновение, оценивая опасность, вытащила оба кинжала и замерла в ожидании. Едва тень из-за поворота упала на ступеньки, Марта сделала шаг навстречу и ударила сразу двумя кинжалами, одновременно в горло и в сердце.

Вы бы на месте охранника ожидали столкнуться лицом к лицу с женщиной, выходящей из-за центральной оси винтовой лестницы? Если перед вашими глазами при этом еще и оказывается эротичное декольте? В последний момент француз интуитивно отдернул голову, но нижний кинжал он заметить не успел.

Охранник медленно осел на ступеньки, схватившись за рукоять торчавшего под ребрами кинжала. Марта поправила платье и осторожно выглянула в окно во двор. Чтобы выйти из этой части дома, надо было обязательно спуститься по лестнице и пройти через внутренний дворик. Ниже на лестнице и на первом этаже не было никого. Но во дворе как раз у ворот двое сонных неаполитанцев играли в кости на перевернутой бочке.

— Здесь есть другой выход? — спросила Шарлотта.

— Если и есть, то он секретный, для своих, — ответила Марта, — для всех остальных только вон те ворота.

— Тогда попробуем подойти поближе к воротам так, чтобы нас не было видно.

Пробежка на цыпочках по первому этажу. Коридор, еще одна лестница, и еще один охранник, который задремал на ступеньках чутким сном солдата и сразу проснулся, услышав шаги. Марта дернулась за кинжалом, но не успела, наемник толкнул ее так, что она отлетела на шаг, запнулась и неловко села на пол. Шарлотта взмахнула подсвечником, охранник легко перехватил его и вырвал у нее из рук.

— Эй! Бегом все сюда! — закричал охранник.

— Бежим! — шепнула Марта.

Шарлотта рванулась вслед за Мартой, но наемник поймал ее за руку. Марта попыталась ударить его трофейным мечом, но толстяк выставил вперед Шарлотту. В конце коридора появились еще две мужские фигуры.

Шарлотта повернулась и взмахнула перед собой столовым ножом. Наемник недооценил опасность и попытался перехватить руку. Зря. Клинок распорол ему пальцы до костей. Раненый взревел как медведь, а Шарлотта полоснула державшую ее руку ниже локтевого сгиба. Кровь из разрезанной артерии брызнула на стену, Шарлотта рванулась и освободилась от захвата.

В коридоре свернуть некуда, а навстречу уже подбегают двое бандитов. Марта бросила плащ им в лица и в низком выпаде уколола правого мечом в бедро. Кто бы мог подумать, что у женщины под плащом меч? Вот и они не подумали. Шарлотта в разбегу врезалась во второго, тот обхватил ее руками, Марта ударила его мечом сзади под колено. Бандит повалился как подкошенный. Шарлотта вывернулась. Марта схватила ее за руку и потащила вперед по коридору, обратно, к лестнице и двери во двор. Двое сторожей от ворот покинули пост, ворвались в дом через ближайшую дверь, где рядом с лестницей часовой зажимал разрезанную руку, и теперь гнались за беглянками по коридору. До выхода во двор женщины добежали раньше.

— Держите! — Марта сунула меч Шарлотте в руки и достала стилет, прикрывая его предплечьем.

Первый сторож выскочил во двор и попал в объятья Марты, которая с силой обхватила его и негромко крикнула 'Бегите, Ваша светлость!'. Шарлотта бросилась к воротам, второй сторож за ней.

Марта двумя руками перехватила рукоять стилета за спиной доставшегося ей бандита и с силой воткнула стилет в известное ей уязвимое место — в почку. Бандит закричал, вырвался, сделал шаг назад, поскользнулся на брусчатке и упал. Марта побежала через дворик к воротам, где второй уже поймал Шарлотту.

Только к этому времени во двор начали выскакивать остальные временные обитатели доходного дома Перендоли. Винс разместил охранников в комнатах с окнами наружу, здраво рассудив, что караул из восьми человек способен удержать внутри двух женщин, одна из которых, если подумать, должна быть на стороне охранников. Двое у дверей на третьем этаже, трое распределены по первому, двое у ворот и один старший по смене.

Что должны были сделать, услышав крики, спящие разбойники, если считать, во-первых, что у них было достаточно ума и совести, и, во-вторых, что к ним в принципе применимо допущение 'во-первых'? Что-то услышать стало возможно с тех пор, как закричал проснувшийся охранник у второй лестницы. После этого надо было проснуться и убедиться, что источник шума — нечто, заслуживающее внимания. Выглянуть в окно, осмотреть пустую улицу. Надеть хотя бы штаны, сунуть босые ноги в башмаки, прихватить пояс с оружием. Выйти на лестницу, попытаться разглядеть двор в маленькое окошко, предназначенное исключительно для освещения, а никак не для рассматривания двора. Услышать, что бабы убегают и стража не справляется. Побежать вниз.

Бандит, поймавший Шарлотту, видел, как Марта ранила его товарища. После этого Марта с пустыми руками побежала к нему и он слегка растерялся. Поймать вторую женщину, не выпуская из рук первой, ему было не по силам, потому что и первая в детстве хорошо кушала, а вторая и вовсе была в другой весовой категории. Думал он недолго и решил приставить к горлу Шарлотты кинжал, чтобы заставить Марту слушаться.

Марта почти добежала до ворот, когда увидела движение руки к ножнам. Она вытащила из поясной сумочки пистолет и выстрелила. Шарлотта знала, что у Марты есть пистолет и рванулась в сторону, как только его увидела. Бандиту и в голову не пришла мысль, что у женщин в поясных сумочках бывают заряженные колесцовые пистолеты. Вместо следующей мысли в голову пришла уже пуля.

Кто-то крикнул, выбегая во двор, 'Вот они!', но было поздно, Марта открыла калитку, которая даже и не была заперта. Обе женщины выскочили со двора раньше, чем первый преследователь, выскочивший во двор, обменялся парой слов со вторым.

— За ними! — крикнул первый, застегивая штаны.

— Стой! — удержал его второй, — нам нельзя выходить из дома.

— Мы должны поймать их, — возмутился первый.

— Как? — спросил третий, — схватить и тащить благородную женщину, которая будет звать на помощь?

— Да, черт возьми! — выругался первый и побежал к воротам.

Шарлотте и Марте удалось добежать до первого поворота только потому, что оба бандита, дежурившие по эту сторону улицы, предсказуемо уснули на посту. Во дворе кричали громко, но не настолько, чтобы это было слышно на улице через весь каменный дом. После первого поворота не привыкшие бегать женщины устали и пошли быстрым шагом, поминутно оглядываясь. Шарлотта скрывала следы чужой крови, прижимая к левому боку совершенно не подходивший к ее красному платью зеленый берет Марты. Марта сложила руки под грудью, скрывая окровавленный правый рукав. Если бы кто-то хотел их догнать, догнал бы очень быстро, настолько были заметны на пустынной улице две прилично одетые женщины, которым в это время положено в лучшем случае просыпаться.

Город просыпался снизу вверх. Активизировался никогда не спящий порт. Зашевелились бездомные грузчики, спавшие в бараках при складах. Принялись за черную работу подмастерья, двинулись на заутреню монахи, потянулись на рынок тележки с товаром, озаботились завтраком господские повара на улице Богачей.

Угадать направление для преследователей труда не составило. Зачем женщине бежать вниз, в порт? Только вверх, к главным улицам, навстречу просыпающимся бюргерам и дневной смене стражи. По пути первые четверо пнули двух проспавших побег бандитов, на первом перекрестке посмотрели по сторонам и чуть не разделились, но один из местных перекинулся парой слов с лежавшим под галереей бродягой и узнал, что две женщины свернули направо.

Улицы в средневековом городе организованы не так, как в современном, с широченными проспектами и узкими выездами из дворов. Порой сразу и не поймешь, где улица, а где просто проход и тупик, а уж перекрестков между такими переулками столько, что хоть на каждом шагу поворачивай. Облегчало поиск знание, что беглянки не местные и не полезут в каждую подозрительную нору между стен. Уже после следующего перекрестка преследователи столкнулись с преследуемыми лицом к лицу, когда Шарлотта и Марта выскочили обратно из 'широкой улицы', которая оказалась въездом в тележную мастерскую.

— Назад! — скомандовала Марта, вытащив пистолет.

Бандиты замешкались и отступили на шаг-другой вниз.

— Она стреляла во дворе, ей некогда было перезарядить, — сказал старший.

Бандиты сделали пару шагов вверх, и женщины — пару шагов вверх. Марта спокойно подняла ствол, прицелилась и выстрелила старшему в голову.

— Это волшебный пистолет, — прокомментировала Шарлотта, — его не надо перезаряжать.

Бандиты замешкались, но не отступили. Молча переглянулись, приготовившись одновременно броситься по сигналу.

Вдруг за углом послышался топот и с верхнего перекрестка в улицу вбежали двое запыхавшихся стражников с алебардами наперевес. Бандиты не рискнули напасть сразу, но, когда поняли, что стражников всего двое, вернулись в исходное положение 'последний отсчет'.

Топот за спиной снова заставил их отвлечься. Снизу из-за угла выскочили, громко пыхтя и держась за правый бок, уже трое стражников. Но вслед за стражниками снизу подошло подкрепление и к бандитам. Еще шесть человек из охраны дома. Первые пятеро повернулись к своей цели.

Этого времени хватило Марте, чтобы заменить в своем чуде оружейной техники пустой казенник на заряженный и подсыпать пороха на полку. Бандиты даже не поняли, что она сделала, потому что в их представлении человек, заряжающий оружие, должен был обязательно зарядить в ствол порох и пулю.

Марта выстрелила еще раз в того из бандитов, который показался ей наиболее опасным. Все присутствующие вздрогнули.

— Стоять! — крикнул один из двух стражников сверху.

Верхние двое перехватили алебарды по-военному и медленно двинулись вниз. Нижние трое стражников, оказавшиеся между превосходящими силами бандитов, сгруппировались у стены и маленькими шашками двинулись вверх. Бандиты, имея двукратное преимущество, направились к женщинам.

— Святой Антоний! — прозвучал воинственный клич сверху, и в улицу с обоих сторон повалили запыхавшиеся стражники, возглавляемые лейтенантом.

— Не Вы ли будете возлюбленной женой его светлости Максимилиана де Круа? — крикнул лейтенант Шарлотте.

— Да, это я! — удивленно ответила Шарлотта.

— Пятьдесят флоринов! — радостно заорал лейтенант.

— Пятьдесят флоринов!!! — подхватили торжествующие стражники.

Бандиты молча подхватили двоих убитых и отступили вниз, держась плотной группой и ощетинившись клинками. Стражники снизу в полной боевой готовности отошли в сторону и дали им уйти.

Позвольте представиться, Ваша светлость. Антонио Бонакорси, лейтенант городской стражи! — раскланялся лейтенант, — Ваш муж ждет Вас в турнирном лагере, если Вы не возражаете, мы Вас туда доставим.

Шарлотта на мгновение потеряла дар речи. Марта за нее ответила, что сеньора не возражает. Стражники вышли на широкую улицу, остановили там более-менее приличную карету, высадили какого-то удивленного местного жителя, помогли забраться внутрь Шарлотте и Марте, а сами залезли на козлы и приказали кучеру гнать в турнирный лагерь как можно быстрее.

— Макс меня удивляет, — сказала Марта, — я никак не ожидала, что он обратится за помощью к Альфиери. Не пойму, почему Альфиери ему помогает, и что он попросит в ответ.

— Меня тоже, — сказала Шарлотта, — я уверена, что на самом деле Альфиери здесь не при чем. Подозреваю, что это Аурелла приказала страже нас искать. Догадываюсь, что он для этого сделал. И я очень недовольна.

На самом деле, Макс и близко не подходил ни к Альфиери, ни к Аурелле Фальконе. Отдав стражникам ночью горсть местных монет, он обеспечил себе ночлег на застеленном сундуке в караулке, а его одежда к утру была почищена и заштопана какими-то женщинами, которых привели стражники.

Утром, когда после открытия ворот пришла новая смена караула, разводящий с порога внимательно посмотрел на сонного гостя и попытался завязать беседу по-немецки.

— Позвольте представиться, мессир. Антонио Бонакорси, лейтенант городской стражи!

'Городской стражи', а не 'городской стражи его светлости Джанфранко Фальконе', - отметил Макс.

Лейтенант посчитал сонный взгляд невыспавшегося рыцаря за ответное приветствие, имя, титул и начало беседы и продолжил свою речь.

— У вас была веселая ночь, мессир. Не успели вернуться до закрытия ворот и не захотели ночевать у девок?

Макс зевнул. Лейтенант посчитал зевок доброжелательной завязкой беседы и неозвученным вопросом 'какого черта тебе надо', на который не преминул ответить.

— На Вас ночью напали? Вам нужен доктор? Позвольте представиться, Антонио Бонакорси, дипломированный врач. Послать для Вас за вином, за завтраком? Привести девку?

Макс покачал головой. Аппетита не было. Надо было искать Шарлотту.

— Вы забыли, где оставили коня? Хотите, мы его Вам найдем?

'Найдем'! Макс оживился, и это не укрылось от стражников.

— Как выглядел Ваш конь? Серый? Вороной? Где примерно Вы его оставили?

Макс встал, потянулся и проснулся окончательно. Конь остался на привязи во дворе братства, пусть лучше его не ищут.

— Можете найти женщину?

— Сколько угодно! — понимающе улыбнулся лейтенант, — Блондинку, брюнетку, рыжую?

— Брюнетка французского типа. Лет двадцать пять, по фигуре выглядит моложе этого возраста, по выражению лица выглядит умнее. Глаза голубые. Одета в красное с золотом платье. Рост примерно такой, фигура примерно такая, — рост и фигуру Макс обозначил жестами, — Графиня Шарлотта де Круа.

Лейтенант сделал озабоченное лицо. Примет не хватало. Брюнеток с хорошей фигурой в городе полно, красных платьев тоже немало. Макс продолжил.

— С ней каммерфрау. Немка, рыжая, высокая, пышные формы. Одета в зеленое платье с декольте до середины груди. Зеленый берет по моде ландскнехтов.

Особые приметы Макс снова показал руками, что на этот раз возымело больший эффект.

— Похожа на Фрау Профос? — оживился офицер.

— Она и есть, — удивленно ответил Макс, — а вы знакомы?

— Ее тут все знают, кто не вчера родился! — расхохотались стражники постарше.

— Найдем, — с облегчением сказал Бонакорси, — а когда найдем, что сделать?

— Отправить в турнирный лагерь. Нет, — поправился Макс, — сопроводить в турнирный лагерь. Если с ней кто-то будет, и будет вам мешать, это похитители и разбойники, их можно убить.

Бонакорси потер большой палец указательным, намекая на деньги.

— Пятьдесят флоринов серебром.

Стражники открыли рты. Полусонная ночная смена мгновенно проснулась.

— Плюс расходы, — на всякий случай добавил Макс.

— Кто она Вам? — спросил офицер.

— Жена, — мрачно ответил Макс.

— Да уж понятно, что не теща! — усмехнулся кто-то из стражников.

— Я бы и сам плюнул на турнир и пошел искать, но я город не знаю, — сказал Макс.

Стражники дружно заржали.

— Восхитительный оксюморон, — прокомментировал лейтенант.

— Оксюморон? — удивился Макс.

— Ну да, оксюморон. Знаете, такая фраза, в которой совмещаются противоположности. Как, извините за выражение, 'геморрой поперек горла'. Если рыцарь не явится на поединок, то он покроет себя позором. Тогда если он и найдет свою даму, она от него откажется.

— Где вы услышали это выражение? — подозрительно спросил Макс.

— В городе вчера вечером, — ответил Бонакорси.

— Случайно, не от человека, который просил о какой-нибудь услуге?

— Нет, — удивленно ответил Бонакорси, — от стражника, который его услышал внутри городских стен от лоточника, который, в свою очередь слышал его от покупателя, 'самого, что ни есть разбойного вида'.

— Искать надо где-то рядом, — уверенно сказал Макс.

— Слышали? Бегом! — отреагировал Бонакорси.

Обе смены в два счета вывалились из караулки и навесили на дверь замок. Бонакорси любезно одолжил Максу свою лошадь, рыцарь отправился заниматься своим делом, а стража — своим.

 

20. Враги не дремлют

— Вот ты, Винс, вроде умный…

— Убью, скотина!

Даже при лунном свете Винс сразу понял, что арбалетчики у черного хода убили только одного из двоих противников, причем не того, за кого было заплачено. Винс чувствовал себя умным, потому что не полез сам в этот чертов фехтовальный зал, и смешным, потому что сам же дал команду отправить половину арбалетчиков от входов в зал.

— Раз уж у тебя было восемь арбалетчиков, так поджег бы к дьяволу этот дом и мочил бы их как выбегут. Сложно было догадаться? — продолжал умничать Кабан.

— Ты же сам, свинья такая, попросил не поднимать лишнего шума в городе. Тебе же с этого сплошной убыток.

— Заплатил бы мне за убыток. Я тебя не разорю. Зато дело бы сделал.

— Про таких, как ты, говорят 'умный, как моя жена потом'.

— А про таких, как ты, говорят 'умный, как моя жена'.

— Чтоб с тебя черти в аду сало топили! — выругался Винс и схватил Кабана за грудки, — Если считаешь, что ты такой умный, то бери сколько надо человек и ищи его сам!

— Что его искать? Ночью-то. Тут в город одна дорога, а утром ему на турнир надо будет. Возьму арбалетчиков и устрою засаду. Деньги за всех покойников и раненых лично мне.

— Давай, — согласился Винс.

Предложение Кабана пришлось как нельзя более вовремя. Пока приходилось выбирать между двумя вариантами. Или делить оставшихся на отряды и прочесывать предместье, или планировать следующее покушение с нуля.

Отправив Кабана и компанию, Винс посчитал необходимым самому прибраться за собой, чтобы не возбуждать ненужного любопытства. К трем часам пополуночи в братство святого Марка местные бандиты привели двух сонных наспех одетых докторов.

Доктора удивленно обменивались репликами на латыни, осматривая пациентов.

— Как Вы думаете, коллега, что здесь было? Одиннадцать покойников и три десятка жестоко избитых мужчин, на вид все какие-то вооруженные наемники.

— Вы посмотрите! Три одинаковых вывиха в плечевых суставах. Как будто кто-то взял и выдернул руки из суставов.

— Я бы удивился, но тут из тазобедренного сустава выдернута нога!

— Это еще что! А вот покойник лежит совсем как живой. Только сломан пополам.

— Четыре сломанных ноги, два разбитых колена. Даже не знаю, с чего начать.

— Как лечить перелом челюсти, если она раздроблена в щепки?

— Что тут такое было? Меня периодически сюда вызывают, но такого побоища я ни разу не помню.

— Знаете, коллега, меня тоже иногда сюда вызывают, но всех этих людей я вижу в первый раз.

Еще часа через два кто-то из местных вернулся с родственником и двумя телегами. На одну погрузили трупы и повезли в сторону городского кладбища. На другой тех раненых, которые не могли сами передвигаться, отправили в надежное место, то есть, в публичный дом Кабана в западном предместье, который, как и центральный, на время турнира прекратил свою деятельности в связи с переездом.

Закончив уборку ближе к рассвету, Винс решил, что докладывать нанимателю он сейчас не поедет. Было бы неплохо подождать, пока сработает засада Кабана, а потом бодро доложить, что все в порядке. С другой стороны, на это же утро был запланирован отъезд кареты с сеньорой де Круа, для организации которого требовалось личное присутствие. Винс выбрал средний вариант — немного подождать в месте, с которого просматривается единственная дорога к воротам, а если дождаться не получится, тогда уже ехать с докладом к нанимателю. В конце концов, одно из двух заданий выполнено, а на сопровождении тоже можно заработать, благо до Франции путь неблизкий.

Перед тем, как сесть и подождать, Винс проехал до ворот и обратно, чтобы посмотреть, не лежит ли на дороге тело клиента, а если не лежит, то сидят ли в засаде Кабан с арбалетчиками. На обратно пути его окликнул сонный Кабан, который выехал со двора на своем муле. За Кабаном плелись в полном составе остальные участники засады. Последний катил ту самую тележку, на которой привезли арбалеты.

— Винс!

— Кабан? Ты что, сдурел? Ты где должен быть? Вдруг он прямо сейчас проедет?

— Он уже проехал. Сразу перед тобой.

— Что?!

— Вот так. В компании двадцати стражников и лейтенанта Бонакорси.

— А ты?

— Что я? Мне еще жизнь дорога. У меня семь человек, а у них двадцать два.

— Ваше дело выстрелить и уйти дворами.

— Нашел дурака по стражникам стрелять. Они мне потом все дело порушат. Ну выстрелил, ну сбежал. Ну не догнали. И что дальше? Если кто-нибудь из моих кому-нибудь брякнет? Назавтра весь город будет знать! А послезавтра меня повесят на площади Береги Руки.

— За что тебя вешать? У тебя же шеи нет.

— Ну за ноги повесят. Тоже мало приятного.

— Вот ты, Кабан вроде умный…

— Зато не смешной, как некоторые. У тебя нет результата и у меня нет. Зато у меня все люди целы, а ты одиннадцать бойцов угробил и клиента напугал. Если он постоянно с таким эскортом будет, то я из дела выхожу. Ладно, я пойду похороны организую, а ты, если к своему графу, то захвати еще этих французов с их добром в тележке.

Едва пройдя ворота, Винс встретил нанимателя, горячо желавшего знать, по какой сверхъестественной причине он до сих пор не знает, жив ли этот негодяй и когда, наконец, чертовы неаполитанцы начнут готовиться к отъезду. Не желая, как подобает доброму христианину, честно признать, что Бог был не на его стороне, Винс начал оправдываться с помощью так называемого 'здравого смысла', который, как известно, придумали трусы.

— Я потерял тридцать семь человек. Одиннадцать покойников, двадцать шесть калек. Что это были за черти? Кто, чёрт возьми, этот граф де Круа? Вы говорили, у него нет телохранителей, тогда кто, по-вашему, этот швейцарец, который был с ним? Клянусь плащом святого Мартина, это фехтмейстер. Только попробуйте поспорить! Это самый настоящий фехтмейстер, которого, если верить Вам, мессир, рядом с 'этим самоуверенным выскочкой' никак не может быть. Вы на чьей стороне, мессир?

— Ты получил достаточно. Многие в этом городе за такие деньги убили бы собственную мать и Папу Римского. Тебе не надо было его выслеживать и гонять по городу. Тебя привели к самому дому, у которого полным-полно окон и дверей. Ты даже взял денег за то, чтобы убрать городскую стражу из этого района. И что ты сделал? Ты его упустил и ссылаешься на какого-то дохлого швейцарца.

— Меня привели! Как будто это Ваша заслуга. Это работа моих людей.

— За мои деньги.

— А это не 'какой-то швейцарец', а мастер меча. На его совести половина наших потерь.

— У твоего объекта был всего один телохранитель. Какая разница, один или ни одного? Здесь даже нищие не ходят с одним телохранителем. Ты просто не хотел делиться моими деньгами и нанял для этого дела самых дешевых оборванцев, которые в жизни даже крысы не убили.

— Сеньор, если Вы мне не верите, то загляните на кладбище и посмотрите на убитых. Уверяю Вас, они не похожи на самых дешевых оборванцев.

— К дьяволу этого Максимилиана. Забираю племянницу и уезжаю. Твой контракт на него заканчивается. Последняя задача — обеспечить мне с ней нормальный выезд из города.

Винс облегченно вздохнул. Его такой расклад устраивал. Заказчик должен сам понимать, что убийство рыцаря — дело слишком рискованное, тем более, без подготовки и на чужой территории. С одной стороны, кто бы мог ожидать, что этот де Круа окажется мастером меча? И настолько удачливым. С другой стороны, после бойни в замке святого Альберта этого можно бы было ожидать. Зато похищение дамы было выполнено безукоризненно. И вывезти даму из города не сложнее, чем с турнира. А дохлым и раненым неудачникам можно не платить.

Вернувшись в 'доходный дом Перендоли', де Креси с Винсом пришли в ярость, узнав, что из двадцати здоровых мужчин, оставленных охранять двух женщин, пятеро убиты, пятеро ранены, из них двое тяжело, и при этом никаких следов ни открытой атаки, ни скрытого проникновения.

— Вот что я вам скажу, мессир, — начал Винс мрачным голосом.

Де Креси бросил на Винса злобный взгляд. Начинать разговор — привилегия старших.

— Плюньте на замок. Плюньте на суд. Плюньте на свои права опекуна. Этот парень — адский демон, изгнанный из преисподней за беспредельную самоуверенность. Его жена — женская особь огнедышащего дракона. Вчерашний швейцарец — не то элефант, не то левиафан в прорезном дублете. А каммерфрау с сиськами — вдова Маркуса из Кельна.

— И еще у нее волшебный пистолет, — пискнул кто-то из бандитов.

— Вдова Маркуса из Кельна? — нахмурился де Креси, — Вдову самого дьявола они не могли нанять?

— Непременно бы наняли, будь он женат и смертен. Я хочу сказать, что честному богобоязненному человеку, такому, как Вы или я, невозможно убить этого рыцаря или перехитрить эту женщину. Надо сделать наоборот, — убить ее и перехитрить его. Только так мы сможем их победить. Сначала надо убить ее, потому что, пока она жива, их не перехитрить. Если не устранить их сейчас, они отомстят и очень скоро.

— Убить мою племянницу?

— Да, мессир. Будьте уверены, она Вас уже приговорила.

Де Креси надолго задумался. Винс не перебивал его, ответ был очевиден.

— Винс?

— Слушаю, мессир.

— Аванс я тебе больше не дам. Не спорь. Они действительно опасны и их надо убрать. Но я не уверен, что тебе они по зубам. Убьешь ее — получишь сорок флоринов. Про него поговорим отдельно.

— Согласен.

— Когда?

— Сегодня или завтра. Мои люди ночь не спали, а сейчас им надо похоронить убитых.

— Сгрести всю эту разбойную братию в выгребную яму и дело с концом.

— Не поймут. Скоты-с.

Сеньор Витторио Сантальберти еще со вчерашнего вечера был очень зол. Дым оповестил его, что горит родной замок. Пришлось позабыть обо всех развлечениях и сломя голову броситься домой. В процессе тушения пожара оказалось, что помещения верхнего двора подверглись нападению, причем награбленное вывезли на тут же украденных телегах и лошадях, а нижний двор завален трупами. Трупов насчитали больше полусотни, примерно половина одета на немецкий манер, остальные на французский.

Ночь сеньор Витторио провел в замке, выставив охрану и готовясь к нападению. Подготовка к уже прошедшей войне — общая тенденция плохих командиров любого уровня по наше время включительно, и сеньор Витторио не был исключением.

С утра Сантальберти отправился в турнирный лагерь предъявлять претензии. Предъявлять претензии, сутяжничать и просто спорить он умел хорошо. Недругов он себе успел нажить много, и самым заметным из них был Горгонзола. Маэстро после прогремевшей на весь город ссоры переделал сюжет картины с отрубленной головой, а после каждого следующего конфликта рисовал морду еще какого-нибудь отрицательного персонажа в виде карикатуры на сеньора Витторио. На сегодняшний день, кроме головы Олоферна, на Витторио были подозрительно похожи третий слева стражник под распятием, конь царя Ирода и зеленый змий, побеждаемый святым Георгием. Маэстро же не рисковал ничем, поскольку находился под покровительством епископа, а епископ считал себя вассалом лично Бога.

В первую очередь Сантальберти направил свои стопы к посреднику — Бертрану фон Бранденбург. Как бы ни хотелось ему обвинить во всем герра Бертрана, он понимал, что сей прославленный рыцарь мелкому замковладельцу не по зубам, поэтому лучше иметь его в союзниках, чем в противниках. Бе-Бе обычно просыпался долго и неспешно, но узнав, кто к нему пожаловал, собрался моментально. Для человека с его положением в обществе 'моментально' означало 'пока горит свеча'.

Герр Бертран был очень опечален в первую очередь, тем, что непонятно где шляются его гвардейцы, во вторую очередь тем, что непонятно, кто победил в семействе де Круа. Слуги, посланные навести справки, вернулись с сообщением, что и Шарль-Луи и Максимилиан с супругой отсутствуют в лагере со вчерашнего дня. Витторио разозлился из-за отсутствия ответчиков еще больше и предложил потребовать компенсации с их родственников. Пригласили герольда.

Герольд сообщил, что из присутствующих в сколько-нибудь значимом родстве с хотя бы одной ветвью семейства де Круа состоят, с одной стороны, французские де Креси, с другой стороны, южногерманские фон Нидерклаузиц. Слуги были посланы второй раз и принесли известие, что единственный представитель де Креси со вчерашнего утра в лагере отсутствует, а глава семьи фон Нидерклаузиц, наоборот, присутствует и находится в здравом уме и трезвой памяти.

Под трубы и барабаны, провозглашающие начало турнира, сеньор Витторио и герр Бертран нанесли визит герру Фридриху и застали того уже на коне. В течение непродолжительной поездки до ристалища и трибун Фридрих успел выслушать жалобы, подумать и дать ответ. Первая часть ответа гласила, что он ссоры ни с кем не ищет и принципиальных возражений возместить ущерб не имеет. Здесь господа Витторио и Бертран удовлетворенно переглянулись. Но вторая часть ответа поведала им, что необходимым условием являются юридически значимое свидетельство смерти дорогого брата Максимилиана и его жены и документ, безоговорочно подтверждающий права наследования герром Фридрихом имущества и обязательств семьи де Круа. Поскольку не бывает таких дураков, чтобы наследовать только обязательства, а имущество не наследовать.

— С другой стороны, если победителя нет в лагере, может быть, он не такой уж и победитель, — предположил герр Бертран, — может быть, он ранен и лежит у врача в городе?

— Может быть, — согласился сеньор Витторио, — а если это Максимилиан де Круа, то его жена должна бы день и ночь сидеть у его постели, как и подобает жене раненого рыцаря.

— Тогда Вам надо обратиться к начальнику городской стражи. Кто же еще сможет быстро найти человека в городе?

— Алессандро и его стража ничего не делают бесплатно, даже для родственников, — поморщился Сантальберти, — лучше я потребую правосудия у Джанфранко, чтобы он приказал страже бесплатно перерыть город.

— Дело Ваше. Только не меня не ссылайтесь.

На том и порешили.

 

21. Несовместимость мировоззрений

Патер прошлым вечером без труда добрался до кладбища. Швейцарцев во главе с Францем он отправил обратно в лагерь, оставив себе трех помощников, кое-как говоривших по-итальянски. Через западные ворота он проехал задолго до того, как до предместья добрались Бык и Максимилиан, отправившиеся 'короткой дорогой'. Готовых могил на кладбище не хватило, а новые гробы подвезли только к концу рабочего дня. Ожидаемо, к естественной убыли городского населения добавилась неестественная убыль населения турнирного лагеря. Рыцарей, правда, померло только двое — один с перепоя, другой от сердечного приступа, вызванного острыми эмоциями. Зато всякие оруженосцы, солдаты и слуги, а также посторонний народ, желающий подработать законными и не очень законными способами, исправно поставляли клиентов на кладбище.

Похоронить павших получилось уже на закате. Патер пораньше отправил помощников в лагерь, чтобы они успели пройти через город до закрытия ворот, а сам, закончив свои дела, заночевал в домике смотрителя. Ночью Патера разбудил один из могильщиков.

— Преподобный, Вы вчера хоронили швейцарцев. У нас тут еще один, которого привезли люди, не знающие, как его зовут. Посмотрите, вдруг он Вам знаком.

Телега, на которой вчера привезли швейцарцев, у Патера была пока еще под рукой, так что он погрузил тело Быка и повез его в монастырь. Там его встречали опечаленный Горгонзола и горестно рыдающее население 'немецкой комнаты'. Так уж получилось, что после быстрой подготовки реквизита к спектаклю Бык привлек паломников к своему кулинарному перфомансу, потом они под его руководством героически потушили пожар, и вчера повар истолковал приказ епископа таким образом, что если отмывать собор должны монахи, то на долю паломников остается приготовление ужина. До этого та же компания исправно посещала занятия по самообороне. В общем, скромного повара паломники очень уважали.

Горгонзола рассказал, что совсем недавно в собор заходил мессир де Круа. Герр Максимилиан рассказал, что на братство святого Марка напали какие-то разбойники числом более полусотни, что Бык был убит в неравном бою, порубив немало врагов, и что следует позаботиться о его теле и о душе. К просьбе прилагался золотой флорин.

— Сегодня, — сказал Патер, — Сейчас. Немедленно.

Подготовка пошла в том темпе, как уже привыкла работать команда. В бюджет похорон вошел и флорин от Макса, и личные средства Патера, и скромная сумма, которые собрали паломники, и все совершенно не скромное содержимое спрятанного в надежном месте кошелька покойного, который был очень небедным человеком. С такими деньгами и с десятком помощников похороны были подготовлены моментально.

К турниру подготовился весь город, считая гробовщиков. Дубовый гроб, достойный рыцаря, обтянутый дорогой материей и щедро обитый металлом, притащили бегом, сменяясь по пути, двенадцать человек, чем изрядно перепугали полгорода. Представьте себе, идете Вы по обычной средневековой улице, полной народа, а навстречу Вам несется толпа с гробом на плечах, и впереди двое стражников бегут, размахивают алебардами и кричат 'с дороги, с дороги!'.

Хотя паломников, да и рядовых монахов обычно отпевали в монастырской церкви, Горгонзола своевольно предоставил для отпевания простолюдина собор. Кое-кто хотел пожаловаться епископу, но епископ к тому времени уже отбыл на турнир. Певчие были в неполном составе, зато грамотное управление хором и замечательная акустика компенсировали недостаток голосов.

Голова Быка покоилась на шелковых подушках с золотыми и серебряными кистями, а тело было облачено в белую ризу картезианца. Уважение к монашеской одежде было так высоко, что по одной из легенд считалось, что человек, поцеловавший полу ризы странствующего монаха, обретал отпущение грехов на пять лет, чего можно было бы добиться, только неукоснительно соблюдая сорокадневные посты в течение этого срока. Какова бы ни была вся предшествующая жизнь умирающего, в монашеском облачении, он мог с большей вероятностью надеяться на помилование Богом.

Камерарий, ведавший выдачей монашеской одежды, уперся, как баран, и потребовал разрешение от епископа для того, чтобы какого-то грешного паломника хоронили как праведного человека. Очевидцы рассказывали, что Патер положил ему руки на плечи и вежливо попросил выдать что положено, сопроводив просьбу какой-то цитатой из Ветхого завета. После этого камерарий весь скривился и чуть ли не бегом смотался в кладовую и обратно за облачением, в котором не стыдно бы было похоронить и епископа. Почему-то он потом озабоченно потирал ямки под ключицами и морщился…

Поминальную службу провел брат Бартоломео. В своих молитвах он деликатно обошел тему непротивления насилию и возлюбления врагов и справедливо отметил, что в то время, когда покойный не занимался непосредственно совершением греха убийства, он вел достойный подражания образ жизни доброго христианина.

На кладбище пошли только те, кто успел по-настоящему подружиться с покойным. Многие старшие обитатели монастыря невзлюбили его после похвалы епископа, а младшие не стали раздражать старших.

По пути процессия сделала остановку возле братства святого Марка, где наводили порядок Франческо Уццано и еще трое братьев. Бандиты, которые могли бы проболтаться и пустить в народ историю эпической битвы, пока еще были или в импровизированном госпитале, или на кладбище. Доктора тоже еще не вернулись домой, а могильщики еще не пошли на обед. Ночной сторож, когда начали выламывать двери, спрятался в сундук и сидел там до позднего утра, пока Франческо не обнаружил его по запаху.

Историю битвы Франческо узнал от Патера, который пересказал ее по пересказу Горгонзолы краткого рассказа Макса. Патер решил, что открывать всем встречным-поперечным семейные тайны де Круа было бы невежливо, и сказал, что Бык в компании некоего рыцаря попросил приюта в братстве. Но на них напали какие-то разбойники в количестве не менее сотни, из коих Бык с товарищем успел порубить больше половины, пока его самым возмутительным образом не застрелили из арбалета. Рыцарь же прорубился через разбойников и ушел.

— Из арбалета! Подлецы! Трусы! — было первой реакцией Франческо.

— Трусы и подлецы, — подтвердил Патер, — но я не знаю, кто именно это был. Если вы соберетесь отомстить, то ничем не могу помочь.

— Эх… — вздохнул Франческо, — мы не банда. Мы просто собираемся вечерами и упражняемся в фехтовании. А между занятиями у каждого свои дела. Конечно, бывали случаи, когда братья помогали друг другу в опасных делах, но я не смогу организовать regime. При всем уважении, покойный не был никому кровным родственником или близким другом, поэтому парни не захотят за него мстить.

— Мне отмщение и аз воздам, — тихо сказал Патер.

— Но мы бы скинулись вдове и сиротам, — быстро предложил Франческо.

Патер вздохнул. Вдова и сироты даже не заметили бы той суммы, на которую бы скинулись марковы братья.

На кладбище еще утром была забронирована могила, заранее подготовленная 'для добрых рыцарей'. Глубиной в восемь локтей, выложенная булыжниками, скрепленными известью.

Над гробом сказал свое последнее слово Патер. Он умолчал про 'безутешную вдову' — хозяйственную бабу, которая никому спуску не дает. Умолчал про 'несчастных сирот' — удачно выданных замуж дочерей и выгодно женатого сына, который унаследует все движимое и недвижимое имущество покойного, в том числе мельницу, пекарню и три дома в городе.

— Уже второй день подряд мы хороним друзей, — начал Патер, — вчера это был невинно убиенный раб Божий Каспар из Вюртемберга, убитый темными силами за попытку пробудить в людях лучшие чувства спектаклем на богоугодную тему…

Монах, продававший индульгенции на кукольном спектакле, смахнул слезу. Такой торговли у него раньше никогда не было.

— … сегодня мы хороним нашего старого друга, добрейшей души и кристальной честности человека, раба божия Якова, коего в миру также называли Быком. Завтра на этом месте может оказаться любой из нас, и каждому следует к этому быть готовым…

Обитатели немецкой комнаты, которые знали и про замысел епископа, и про кукольный спектакль, и про убийство Каспара, растерянно переглянулись. За два дня было убито двое человек, посвященных в тайну, и третий недвусмысленно намекает, что это еще не конец.

Далее Патер кратко перечислил основные битвы, где покойный участвовал и не был побежден в честном бою. За шестьдесят лет жизни таковых было много, а на память Патер не жаловался. Многие монахи и не задумывались, как часто мир за последнее время сотрясали войны и какой процент из этих войн был выигран швейцарцами, в том числе при личном участии покойного. У большинства создалось впечатление, что по сумме подвигов монастырский повар заслуживал возведения в рыцарское достоинство и поединка с героем настоящего времени шевалье де Баярдом.

Незадолго до прибытия погребальной процессии Быка, на кладбище в немалом количестве пришли разбойники. И банда Кабана, и неаполитанцы Винса, и некоторые другие любопытные представители преступного мира. С вполне определенной целью — похоронить своих убитых, которые уже лежали в гробах в часовне и ожидали, пока будут готовы одиннадцать могил.

За лопату никто из пришедших не взялся. Наиболее нетерпеливые с недовольным видом прогуливались вдоль ряда свежих могил, поплевывали сквозь зубы и подгоняли копателей. Кто-то заметил, что аж целых три могильщика стоят у могилы для важных персон, опершись на лопаты и кирку, и ждут, пока заткнется священник. Другой разбойник заметил, что публика у той могилы сплошь мирная, ни одного рыцаря нет. Третий сделал вывод, что мужики подождут, а эти трое копателей пусть займутся делом. А то уже скоро и жрать пора.

Бандиты вразвалку подошли к погребальной процессии, ткнули одного из могильщиков в плечо и спросили, что за птицу тут хоронят и какого черта им этот мужик важнее, чем уважение братвы. Могильщик предложил послушать краткую биографию покойного, которую к этому времени Патер изложил примерно до середины.

Разбойники заинтересовались и подошли посмотреть, кто же там лежит в гробу.

— Смотри-ка, это тот самый, кто одиннадцать наших убил и двадцать шесть покалечил!

— Не рыцарь, не монах, а всего лишь швейцарец!

— И хоронят его как святого, в хорошей могиле, в дубовом гробу, в монашеской ризе и на подушке с кистями!

— А наши лежат в гробах, сколоченных на скорую руку, и пока им выкопают могилы, начинают уже пованивать!

— Я бы их тут всех разогнал и своего брата похоронил в этом гробу и в этой могиле!

— Пошли вон, засранцы! — шикнул на них старший певчий.

— Слышь, старик, ты чего? — ответил разбойник.

— Пошли отсюда! — повторил Горгонзола, положив руку на эфес.

— Бегом! — добавил Франческо Уццано, который единственный из присутствующих выглядел как боец.

Бандиты, как это для них по сей день характерно, не рискнули сразиться лицом к лицу даже трое против одного и отошли позвать всех остальных, коих сидело в тени часовни и скучало в окрестностях чуть не полсотни.

Патер вытер слезу и закончил речь.

— Спи спокойно, дорогой друг. Память о тебе будет вечно жить в наших сердцах.

Обычно, когда погибают герои, оставшимся в живых соратникам хочется не плакать, а сжать кулаки и злобно прошипеть 'не забудем, не простим'. Но едва начавшуюся торжественную паузу после вдохновенной речи Патера прервал чей-то всхлип.

— А какие у него получались маковые крендельки! — сквозь слезы выдавил из себя монастырский плотник.

— У него и свекла в меду была чудесная! — вспомнил еще кто-то.

— Гороховый суп с копченостями!

— Гусь в яблоках!

Гроб, щедро полив слезами, закрыли крышкой и на веревках, содрогаясь от рыданий, опустили в могилу. Сверху Франческо Уццано положил двуручный меч Быка, оставленный им в братстве. Могильщики бросили в яму первые лопаты земли.

— Это кто такие? — спросил Патер, глядя на приближающуюся толпу агрессивно настроенных мужчин, возглавляемую какой-то круглой свинообразной мордой.

— Разбойники. Говорят, ваш покойничек убил их братьев, — ответил один из могильщиков. Больше он ничего сказать не успел, потому что друзья потянули его за рукав и все трое бегом бросились в кусты.

Патер поплевал на руки, взялся за свой посох и вышел вперед. Рядом с ним встали Горгонзола, Уццано и трое его собратьев.

Монахи попятились. Паломники-немцы переглянулись.

— Сначала Каспар, потом Бык, теперь мы? — спросил студент-тиролец, — Ну я им так просто на дамся. Эх, сколько раз я дрался из-за девок, — добавил он, вытягивая из ножен за спиной чинкуэду — широкий итальянский меч.

— Мы сухопутных крыс всегда лупили, — сказал матрос-гамбуржец, доставая длинный нож.

— А мы моряков, — сказал его земляк, портной, ухватывая поудобнее брошенную могильщиками лопату.

— Да я с топором в руках родился, — сказал саксонец, помощник плотника, извлекая из-под полы маленький топорик для точных работ.

— Три года в городском ополчении, — сказал бондарь из Штирии, взявшись за вторую лопату.

— Пять лет в ландскнехтах, — пропыхтел пивовар из Мюнхена, вытаскивая из недозасыпанной могилы двуручный меч Быка.

— С Богом, — подвел итог молчаливый шорник из Шлезвига, поднимая с земли кирку.

— In nomine Domini! Пленных не брать! — закричал Патер и двинулся в атаку.

— За повара! За пирожки! За гуся! За луковый соус! — заорала его армия, ускоряя шаг.

Надо сказать, что средневековые люди при всем их искреннем стремлении к христианской добродетели умели как раздавать, так и держать удары. Кулаки были обычным аргументом, когда не хватало слов. Учителя лупили учеников, мастера подмастерьев, сержанты солдат, отцы сыновей, и так далее. Солдаты или разбойники в бытовой обстановке не имели над простыми трудящимися сколько-нибудь значимых преимуществ, поскольку солдатам тактику малых групп не преподавали, а для разбойников показателем мастерства было добывать свой хлеб с наименьшим усилием, к которому постоянная необходимость драться никак не относится.

Преступник по определению не способен ценить чью-то жизнь или какую-то цель выше своей жизни. Которую он, очевидно, тоже не ценит, что сжимает его систему ценностей до макового зернышка, в масштабе которого он уже не способен выстроить сколько-нибудь разумное мировоззрение. Поэтому сила духа у преступников отсутствует, и искать поддержку им не в чем, кроме кучи таких же духовно убогих людишек у себя за спиной. Это наблюдение подтверждается тем, что в реальном мире рост преступности никогда не бывает связан с действиями одного 'гения преступного мира', но всегда — с увеличением количества мелких преступников, каждый из которых сам по себе особой проблемы для общества не составляет.

Несмотря на трехкратное преимущество в численности и очевидное преимущество в вооружении, 'элита организованной преступности' была разбита наголову. Отряд Патера клином врубился в толпу и первый удар каждого нашел свою цель. Пройдя через неплотный строй врагов и разорвав их боевой порядок на две части, Патер мгновенно перестроил свою команду и обрушился во главе паломников на одну половину, показавшуюся более слабой, оставив марковых братьев прикрывать тыл.

Вторая атака разметала намеченную группу врагов чуть медленнее, чем первая. Эффекта врубания в толпу уже не было, и марковы братья с острыми мечами не стояли во главе клина. Но достаточно было положить пять-шесть человек, как остальные разбежались сами. Патер, не ввязываясь в преследование, развернул паломников и обрушился на оставшихся бандитов, которых уже не могли сдерживать фехтовальщики.

Первоначально возглавлял толпу бандитов Кабан. Он лег в числе первых, притворившись убитым и даже не получив сколько-нибудь заметных повреждений. Будь он пошустрее, смог бы вскочить и убежать, но он знал возможности своих ног и легких, поэтому лежал и не шевелился. За ним шли его люди, почти все участвовавшие в ночной битве, почти все раненые, невыспавшиеся, нетрезвые и голодные. Тринадцать здоровых, выспавшихся, трезвых и сытых мужиков положили их в два счета.

Справа от Кабана шли гости. Представители прочих преступных сообществ. Не надо представлять себе что-то вроде современной мафии, представьте лучше компанию 'каждой твари по паре' из карманников, домушников, конокрадов, мошенников, сутенеров, нищих и иже с ними. Представили? Полагаю, уважаемый читатель с друзьями при равном количестве разметал бы эту шушеру не хуже, чем Патер и компания.

Сам Винс на похороны не пошел, а слева от Кабана плотной группой шли неаполитанцы Винса. Бывшие солдаты с опытом 'специальных поручений', как раз хорошо знакомые с тактикой малых групп. Было их четырнадцать человек, из них всего трое раненых. В силу своей подготовки, неаполитанцы понесли в ночной битве очень небольшие потери по сравнению с местными. И у каждого был меч и кинжал.

Учитель фехтования с тремя учениками это сила. Марковы братья сумели сдержать врагов, пока паломники не подоспели на помощь. Из боя выбыли двое учеников Уццано и четверо бандитов. Сам Уццано не получил ни царапины, а оставшийся ученик заработал шрам на лбу и легкую рану в правую ногу. Из паломников были ранены пятеро, но все оставались в строю.

Если оценивать только количество бойцов, вооружение и подготовку, то силы были примерно равны, у бандитов даже было некоторое преимущество. Но моральное и интеллектуальное превосходство было на стороне паломников. Патер с ходу определил лидера среди врагов, указал его всем, как главную цель, и набросился на него первым. Не успел разбойник перейти в контратаку, как получил по голове сначала лопатой, потом посохом и упал. Потеряв лидера и оставшись всемером против восьми, разбойники дрогнули и побежали.

Поле битвы осталось за мирными тружениками. Из кустов вылезли могильщики, сбегали за новой лопатой и продолжили закапывать могилу Быка. Мюнхенец аккуратно положил окровавленный меч обратно на крышку гроба. Уццано озаботился оказанием первой помощи раненым, в чем он, как и все уважающие себя преподаватели боевых искусств, неплохо разбирался. Патер не стал преследовать расползавшихся бандитов, а прошел к не подававшему признаков жизни Кабану, которого сразу же определил как главного.

Патер осмотрелся, куда бы сесть, подтащил за шиворот какое-то тело с проколотым сердцем, положил его на тело с разрубленной головой и уселся сверху, опираясь на посох. Кабан лежал на боку, закрыв глаза, и был очень похож на мертвого, но дышать бесшумно он не умел.

— Сын мой, судя по дыханию, ты жив. Если ты в состоянии говорить, ответь мне. Если же твоя голова серьезно повреждена, то я помогу тебе быстрее отправиться к Богу.

Кабан имел достаточно инстинкта самосохранения, чтобы не перечить.

— Я как бы немножко жив, — осторожно ответил он, открыв глаза.

— Тогда скажи мне, кто вас всех нанял и с какой целью? — спросил Патер, — Это же твои люди устроили побоище в братстве святого Марка, потому что только ты знал, что мы пойдем туда длинной дорогой и доберемся слишком поздно.

— Виноват, каюсь. Ибо… ибо… ибо грешен я непомерно, — заикаясь проблеял Кабан. Он умышленно прикидывался сирым и убогим, как это было принято в его кругу.

— Чем же ты грешен, кроме чревоугодия? Каковой грех я тебе сразу отпускаю, потому что не будь ты так толст, ты бы убежал, и я не смог бы задавать тебе вопросы.

— В церковь не хожу даже по праздникам, святых даров не причащаюсь и на исповеди отродясь не был.

— Отпускаю тебе эти грехи. Скажи, кто тебя нанял? На кого ты работаешь?

— Грешен я. Не работаю. Чужим трудом живу, на чужих грехах наживаюсь, — продолжал жаловаться Кабан.

— На каких грехах?

— Грех прелюбодеяния меня кормит и поит, всю жизнь содержу я заведения с непристойными женщинами, которые соблазняют добрых горожан. Женщин этих я обманываю постоянно и всячески обижаю. Заставляю их разные непотребства выделывать…

— Отпускаю тебе этот грех, — прервал Патер поток красноречия, — Тяжкий грех, но отпускаю, потому что есть на тебе более тяжкий грех человекоубийства, который утянет душу твою в ад неминуемо, хоть есть на ней меньшие грехи, хоть нет их. Почему твои люди убили вчера моего друга, которого мы хороним сегодня?

— Мои люди и лично я много народа погубили. И мужей безупречных и дев непорочных. Одним больше, одним меньше, какая для Бога разница?

— Много?

— Ежели по десятку в год, — озадачился Кабан, — а другие годы и больше, да за последние лет двадцать…

— Отпускаю тебе и эти грехи, кроме последнего. Потому что душа у тебя одна и нельзя ее покарать вечными муками двадцать раз по десять. Покайся, какая была причина убить доброго христианина, монастырского повара, примерного мужа и отца шести детей? Не мучает ли тебя совесть? Твой ли это был умысел или кто соблазнил тебя на сей грех?

Кабан понял, что этот странный священник от него не отстанет. Сказать правду он не мог в принципе, не потому что в данном случае от этого мог бы быть Кабану какой-то особенный ущерб, а потому что по его понятиям никак невозможно было выложить ценную информацию бесплатно и не под пытками. Что бы такое сказать, чтобы этот любопытный отстал раз и навсегда?

— Не покаешься — будешь гореть в аду, — продолжал Патер, — ведь даже одного тяжкого греха достаточно, чтобы увлечь нераскаявшегося грешника в геенну огненную.

— Альфиери, — прошептал Кабан и втянул голову в плечи.

За время, прошедшее от первого вопроса до ответа, его мозг перебрал много вариантов ответов и остановился на том, который сулил наибольшую выгоду. С малых лет Кабан привык 'брать на понт', убеждая собеседника, что за ним стоит большая сила, чем есть на самом деле. Всякие приезжие рыцари, вроде того, которого убили вчера в замке святого Альберта, на роль большей силы не подходили. Сказать, что лично Джанфранко Фальконе нанимает таких, как Кабан, было бы неправдоподобно. Почему бы не попробовать для начала второго человека в городе? Поверит или нет?

— Матерь Божья… — пораженно прошептал Патер.

Поверил! Непонятно, почему, но поверил сразу. У него что, конфликт с Альфиери? Или он знает, что у этого Максимилиана де Круа проблемы с Альфиери? Второе вряд ли, девки бы узнали и доложили. Первое тоже странно, не того полета птицы эти швейцарцы, они с Альфиери даже никогда не встречались. Или встречались? Как он сказал? Монастырский повар? Девки говорили, что повар епископа приготовил на пир какое-то колдовское блюдо, от которого все рыцари перессорились. Точно, и самого епископа чуть не убили прямо в соборе во время вечерни.

— Ну да, Альфиери. И брат его, епископ, — сказал Кабан более уверенно, внутренне торжествуя над обманутым лохом. Как бывалый мошенник и лжец, он не мог не чувствовать, когда лох заглотил наживку.

— Господи, помоги… — перекрестился пораженный Патер.

— Ты должен быть следующим и вся твоя банда, если не уберетесь из города, — решил развить успех Кабан, — считай, что я тебя спас и отпусти мне последний грех.

— Хотел бы я, чтобы ты вечно горел в аду, — медленно начал Патер, — но сие есть с моей сторону грех гордыни, ибо не властен я над твоей душой, а только Господь властен. Отпускаю тебе этот грех.

— Тогда я пошел, — бодро сказал Кабан, кряхтя поднялся на ноги и обернулся.

У него за спиной все это время стояли трое паломников, которые слышали исповедь от начала до конца.

— С дороги! — потребовал он, вернув себе привычные манеры.

— Стой! — окликнул его Патер.

Кабан обернулся.

— Ты никогда не был праведным человеком, — сказал Патер, поднимаясь на ноги.

Кабан кивнул.

— И не будешь.

— Ага, не буду.

— Но сейчас ты готов к встрече с Богом как никогда ранее за всю твою жизнь.

Кабан понял, на что намекал швейцарец, и рванулся от него со всех ног. Да-да, со всех своих толстых, ленивых ног. Патер, ни сделав ни шага, пробил затылок бандита острым концом посоха.

Подошедший Франческо Уццано пропустил исповедь и слышал только самый конец беседы.

— Скоро должна появиться стража, — сказал Уццано, — там есть марковы братья. Можно не беспокоиться, что нас арестуют, наоборот, нам еще и спасибо скажут.

— Мы лучше пойдем, — сказал Патер, — вы, ферронцы договоритесь между собой и без нас. Вот остаток денег, сделайте достойные поминки.

— Без вас? — Уццано обвел рукой паломников.

— Без нас. Мы будем в монастыре.

Существовала традиция, что, независимо от того, было ли событие радостным или грустным, народ ел и пил за здоровье живых на этом свете и за здоровье усопших на том. Крещения, бракосочетания, отпевания, семидневные, тридцатидневные, годовые заупокойные службы — все было связано и с церковью и с таверной в один и тот же день. Никому не пришло бы в голову осудить сочетание этих двух вещей. Наоборот, неодобрительно отнеслись бы к тому, кто не отметил бы свой траур трапезой.

— Могу я еще как-то помочь? — спросил Уццано, — может быть, за этими разбойниками стоит некий наниматель, которого надо также примерно наказать?

— Написано: Мне отмщение, Я воздам, — ответил Патер, — Не надо бросать все и браться за меч во имя мести, добрые люди. Сие есть великий грех человекоубийства.

Услышав, что среди марковых братьев есть стражники, Патер решил не говорить, что предстоит сразиться с Альфиери и епископом.

— Ну Вам виднее, преподобный. Если что, обращайтесь.

Уццано с учениками остались на кладбище, а Патер и послушники пошли в город. По пути они встретили еще нескольких марковых братьев и пару стражников, поздоровались и прошли мимо.

— Вы были правы! Мы должны были раньше согласиться, тогда бы ничего этого не было! — наперебой заговорили паломники, едва отойдя от кладбища.

— На что это вы намекаете? — спросил Патер.

— Надо пойти к епископу и потребовать, чтобы он дал слово, что он не будет нас больше преследовать! И мы бы дали слово, что никому не расскажем!

— Вчера вы так не думали.

— Мы не знали, что Каспара убили из-за этого спектакля! Никто не мог знать! А теперь они еще и Быка убили! И всех нас хотели убить! Надо что-то делать!

— Что конкретно вы хотите сделать?

— Как Вы говорили, преподобный, пойти и потребовать!

— От епископа? Или от Альфиери?

— От обоих!

— Не боитесь? Вдруг они не согласятся?

— Тогда мы будем сражаться! Мы уже немного умеем!

— У вас нет оружия.

— Мы достанем!

— Где?

— В арсенале. Вот он, за домами.

— Прямо сейчас?

— Да! У нас нет времени! Если они убивают по человеку в день, то сегодня убьют еще кого-то из нас! Или даже Вас, а без Вас мы ничего не сможем сделать!

— Но они же сейчас на турнире.

— Это хорошо. Они поедут в город, а мы их встретим по дороге и окружим.

— Вы же не солдаты.

— Но нас Вам послал Бог, а никого другого не послал! Мы даже согласны потребовать с него обещания, что он не будет воровать из церковной казны. Хотя нам и наплевать на папский кошелек. Вспомните про Гедеона.

Патер вздохнул и вспомнил.

— И сказал Господь Гедеону: всё ещё много народа; веди их к воде, там Я выберу их тебе; о ком Я скажу: 'пусть идёт с тобою', тот и пусть идёт с тобою; а о ком скажу тебе: 'не должен идти с тобою', тот пусть и не идёт. Где тут про вас? Бог мне ничего про вас не говорил.

— У Вас все равно больше никого нет. Сегодня Вас уже пытались убить. Завтра может быть поздно искать настоящую армию.

Патер вынужден был согласиться.

Где бы достать оружие подешевле, а лучше и вовсе бесплатно? Конечно же, там где оружия много и никто не заметит, что стало немножко меньше. В городском арсенале. Туда-то Патер сотоварищи и направил свои стопы.

— Стой, кто идет! — скомандовал часовой на входе.

Здесь бы попытка недорого вооружиться и провалилась, поскольку Патер в силу природной честности совершенно не умел давать взятки. Пивовар из Мюнхена в силу природной жадности тоже не умел, зато он владел высоким искусством воспитания юных подмастерьев и вообще молодежи.

— От епископа, не видишь что-ли? — грубо ответил мюнхенец.

— Документы!

— Какие тебе документы, сынок? — пивовар не врал про 'пять лет в ландскнехтах' и явно знал, как обращаться с подобной публикой, — ты что, читать умеешь? Не видишь, десять монахов к тебе приперлись? От кого у нас в городе монахи могут прийти?

В голове у часового замкнулась цепочка ассоциаций. Он вспомнил, что недавно епископ вместе с Альфиери инспектировал арсенал. После этого среди стражников прошел слух о подготовке к войне, но дело закончилось всего лишь снятием с должности всех кладовщиков и конфискацией в казну их имущества.

Кладовщику дали примерно такое же объяснение, только обозвали канцелярской крысой, а не сынком, и присовокупили приказ выдать алебарды немедленно.

— Надолго вам нужно оружие? — спросил кладовщик.

— Завтра вернем, — спокойно ответил Патер.

— Зачем вам на один день столько алебард?

— На турнир! — не отводя глаз, соврал студент, — для эскорта Его преосвященства.

Кладовщик даже не удивился. Если епископ участвует в турнирах, почему бы монахам не походить за ним с алебардами? Все равно им делать больше нечего.

— Это вы называете оружием? — возмутился Патер, разглядывая ржавые зазубренные железки, кое-как насаженные на кривые палки.

— В чем проблема? — прикинулся дурачком кладовщик, — хотите сказать, что этим нельзя разбить человеку голову, или что оно не для того предназначено?

Патер оставил расписку, где указал цель получения оружия и срок возврата.

Так уж в Ферроне было принято, что большая часть всех статей оборонного бюджета оседала в кармане Альфиери, от остального отщипывали проценты все причастные чиновники, а оружейникам оставались суммы, едва превышающие предполагаемую себестоимость заказа. Поэтому тендеры на поставку вооружения постоянно выигрывал заезжий рукожоп, месье Брасдекуль. Брасдекуль, которому хронически недоплачивали, мстил расхитителям казны их же оружием. Он жертвовал несколько флоринов контролерам и сдавал в арсенал алебарды и арбалетные болты такого качества, которое позволяло изделиям без проблем лежать в темном углу. Впрочем, с подобной штуковиной в руках стражник при желании мог погибнуть с не меньшим героизмом, чем с настоящим оружием. Для охраны ворот в мирное время такие алебарды годились даже больше, чем настоящие, ибо были существенно легче.

Алебарды от мэтра Брасдекуля отличались от нормальных меньшим весом и размерами, заточка на них была только обозначена, лангеты и подток отсутствовали, а древки были сделаны из плохо высушенной и занозистой древесины произвольных пород. Стражники подобными изделиями брезговали и покупали снаряжение за свой счет у нормальных мастеров.

Послушники завернули алебарды в чью-то накидку и понесли вдвоем, как связку простых палок. Везти оружие в монастырь было бы неуместно, поэтому сверток сдали на хранение владельцу трактира 'У пьяного монаха', каковой трактир располагался почти напротив старого епископского моста. Оставалось выбрать место засады и дождаться окончания турнира.

 

22. Легкое начало тяжелого дня

Макс прибыл в турнирный лагерь в то время, когда большинство рыцарей еще просыпалось. В лагере, как и следовало ожидать, никакого порядка не было. Потому что вчера там не было ни Макса, ни Шарлотты, ни даже Марты. За старших остались мэтр Гастон и Франц. Швейцарцы во главе с Францем сразу же распродали трофеи из замка святого Альберта, купили вина и устроили грандиозную попойку, напрочь споив всех прочих во главе с мэтром Гастоном.

Слуги и швейцарцы дрыхли, за исключением караульного на входе, который сидел и оправлялся прямо на посту, потому что сменить его было некому. Первым желанием было отругать дикого горца за такое поведение, но по здравому размышлению Макс решил, что солдат — не девушка, и дисциплина для него важнее, чем чистоплотность. Брошенную монетку часовой поймал, но шлепнулся на задницу и своей руганью чуть не перебудил всех собратьев.

Сонный повар с куском сыра в одной руке и кружкой вина в другой сказал, что пока не будет дров, про завтрак можно не спрашивать. Похмельная служанка вылезла из шатра в одной рубашке и сказала, что у нее, наверное, будет ребенок. Или два. Или три. Привязанный к брошенной у входа телеге конь Шарля-Луи намекнул, что его вчера забыли покормить и напоить. В поилках и кормушках остальных лошадей тоже было пусто.

Порадовал только племянник Фредерик, который среди всего этого свинства деловито вытаскивал из шатра и раскладывал на полотне детали доспеха для пешего боя.

— Доброе утро, дядя Максимилиан!

— Доброе утро, Фредерик! — ответил Макс, — А это еще что?

У входа в шатра лежал лазоревый щит с серебряным чудищем.

— Не знаю, Ваша светлость, это я тут нашел.

— Ты Франца не видел? Тогда сходи к себе в лагерь, пусть еды пришлют. Я здесь сейчас наведу порядок.

Племянник убежал. Макс пошел по лагерю, вытаскивая попадавшихся под руку пьяниц и бросая их в сторону телеги. Восьмым под руку попался Франц.

— Франц, черт тебя побери, что это такое? — спросил Макс, держа маленького швейцарца за ногу над щитом.

— Ээээ… Оберкригшнек, — жалобно ответил Франц.

— Что эта тварь делает на моем щите?

— Это мы по описанию того рыцаря нарисовали на разбитом щите, видите, угол отломан. Вам этот щит все равно больше не нужен.

— Зачем?

— Мы пытались понять, что за существо он увидел.

— Так… Значит он обозвал мой герб вот таким явлением природы?

— Да, Ваша светлость.

— Убил бы. Разве может благородный человек обозвать кого-то подобным существом? Да и вообще, разве может благородный человек обозвать кого-то даже просто улиткой? Это же абсолютно некуртуазно!

— Совершенно верно, Ваша светлость!

— Это так же некуртуазно, как… не знаю, с чем сравнить.

— Как если рыцарь направляет копье в коня?

— Верно. Черт побери, он ведь и это сделал. Что за негодяи сюда понаехали из этой Франции!

— Именно так, Ваша светлость. Может быть, Вы меня отпустите?

Макс разжал руку и Франц шлепнулся на щит.

— Сейчас немедленно тут прибраться! Или отправлю всех гребцами на галеры! Ули… Свиньи собачьи!

Собачья свинья, в отличие от улитки, старинное и привычное немецкое ругательство, поэтому Франц ничуть не обиделся, вскочил и использовал его еще несколько раз, побуждая народ к работе.

Пеший турнир вошел в моду в середине пятнадцатого века. Это относительно недавно по сравнению с конным, который не был нововведением еще во времена крестовых походов. И относительно давно, уже пару поколений назад с точки зрения участников турнира в Ферроне. Справедливости ради следует отметить, что пеший поединок не на жизнь, а на смерть на боевом оружии не был и в четырнадцатом и в тринадцатом веке чем-то необычным. Основным препятствием к широкому распространению пешего боя как относительно безопасного вида досуга, было отсутствие достаточно защищающих доспехов. В частности, забрала, которое обеспечивает и хорошую защиту, и хороший обзор, а также рукавиц, которые защищают кисть от прямого удара двуручным мечом. Еще желательно, чтобы шлем спасал от сотрясения мозга, под доспех не требовался толстый жаркий поддоспешник, и полный комплект защиты имел вес в разумных пределах.

Все перечисленное мало-помалу изобрели к середине 15 века, тогда-то рыцари принялись по-дружески меряться силами и в пешем бою. Тенденции и моды в этом виде спорта задавали немцы. Какое-то время для обозначения пешего турнира в ходу было название 'немецкий пеший бой'. Поначалу использовался обыкновенный боевой доспех, но к рубежу веков для пешего боя уже изготавливали специальные доспехи. Оружие могло быть самым разным, но наиболее популярным считалось 'белое оружие', то есть, клинковое.

Первый бой Макса должен был состояться сразу после открытия третьего дня турнира. Противник Макса, французский рыцарь де Бельер приехал аж из Парижа и сначала показался обществу порядочным человеком, но своим вчерашним поступком напрочь погубил свою репутацию.

Как подсказывает уважаемому читателю личный опыт, мужчина с сотворения мира до наших дней сам несет ответственность за свои поступки. Если, конечно, он полноценный мужчина, а не 'лицо с ограниченной дееспособностью'. На примере с конем епископа, причина, по которой рыцарю случилось поранить чужого коня, никого не интересовала, а для владельца потерпевшего коня прямым оскорблением стало упоминание о каких-то там причинах вместо извинений и компенсации ущерба. Сам факт приостановки интересного действия ради разбирательства подобной ерунды с допросом свидетелей — уже нонсенс.

Чтобы избавить от позора славную французскую нацию, де Вьенн попытался превратить все в шутку и вспомнил аналогичный случай, когда он промазал по щиту, потому что у соседнего рыцаря на скаку лопнули штаны и тот привстал в седле с голой задницей. Похожих историй нашлось немало. Грегуар Бурмайер рассказал про один немецкий турнир, где в правила внесли требование 'если перед тобой вместо одного рыцаря двое одинаковых, следует целиться в щит одному из них, а не между ними, если трое, следует целиться в щит среднему, если больше, следует отложить поединок'. Феникс, который, выиграв вчера коня у оруженосца самого Бертрана фон Бранденбурга, был представлен в высшем обществе, рассказал про турнир оруженосцев, где всем выдали простые деревянные щиты, а вместо красок дали только мел и уголь, и на щитах нарисовалась в основном эротическая символика.

В общем, всем было весело, кроме де Бельера, который стал посмешищем для общества и остро нуждался в победах, чтобы поправить свою репутацию.

Перед боем каждый боец должен был продемонстрировать свое оружие судьям, чтобы доказать, что оно отвечает необходимым требованиям.

— Его светлость граф де Круа! Его светлость граф де Бельер! — возвестил помощник герольда.

Рыцари вышли к столу герольдов и технической комиссии. Рудольф Амати внимательно, но не придирчиво оглядел доспехи. Доспех Макса работы нюрнбергского мастера был черным с серебристым геометрическим рисунком и отделкой всех краев рельефом 'под крученую веревку'. Доспех француза был сделан в Милане, начищен до блеска и разными нефункциональными украшательствами не отягчен. Несмотря на разный стиль и разную отделку, по конструкции оба доспеха были похожи. Шлем с решетчатым забралом жестко фиксируется на латном горже; наплечники закрывают плечевой сустав сверху, сзади и спереди; массивные налокотники защищают локтевой сгиб; рукавицы сворачиваются в плотный металлический шар, между сегментами которого не всунуть лезвия меча. Кираса с завышенной талией, от которой начинается широкая юбка до середины бедра из горизонтальных металлических полос. Наколенники с лепестками, закрывающими коленный сгиб. Латные сапоги с сегментной защитой ступней.

К осмотру предъявили оружие. Двуручные мечи для турниров, тупые и тяжелые. Рукояти в полтора фута, массивные перекрестья и навершия. Долго таким не помашешь, но на один бой хватит.

— Двуручный меч! Бой до победы! — возвестили герольды.

Безусловным поражением считалась потеря оружия или касание земли хотя бы одним коленом. Также рыцарь имел право сам признать себя побежденным, но, чтобы ему не приходилось выбирать между позором и тяжелой травмой, 'победу за явным преимуществом' мог в любое время объявить наблюдавший за боем герольд. Поскольку такого результата при таком уровне защиты достичь было не просто, большинство боев, где у противников не было особой ненависти друг к другу, проходило по другой схеме — до определенного количества ударов. Почему-то в средневековье не использовалась характерная для современного спорта схема, когда поединок заканчивается через определенное время, а побеждает тот, кто нанес больше ударов.

— Берегись, пивная улитка, — негромко бросил де Бельер, отходя от стола герольдов. Пиво в то время считалось мужицким напитком и намек на употребление оного вместо вина применительно к рыцарю обозначал намек на бедность или неблагородное поведение.

Макс, не вступая в дискуссию, запустил в француза первым попавшимся под руку предметом — шляпой Фредерика. Конечно, латный доспех достаточно ограничивает движения, чтобы крайне затруднить прицельное метание предметов, но бросить на шесть футов войлочную шапочку можно усилием одной только кисти, а хороший доспех никогда не ограничивает свободу движений в запястье.

Шапочка шлепнула де Бельера по лицу за мгновение до того, как он захлопнул забрало. Вид рыцаря с забившейся под забрало шапочкой чрезвычайно рассмешил публику, в особенности, Прекрасных Дам, перед трибуной которых как раз и находился стол герольдов.

Де Бельер выругался, что через шапку прозвучало еще смешнее, стянул рукавицу и поднял забрало. Надо сказать, что забрало надежно фиксируется двумя защелками, так что в одно движение его не поднять, а защелку не отстегнуть мгновенно рукой в рукавице. Доставание шапки заняло чуть не минуту, все это время публика хохотала в голос. Француз чуть было не выругался еще раз, но случившийся рядом де Вьенн негромко бросил 'не при дамах'. Макс к этому времени уже ушел на свою сторону ристалища.

Для пеших боев на месте ближних к трибуне дорожек для конного турнира были построены четыре квадратных ристалища тридцать на тридцать футов с ограждением из толстых бревен примерно по грудь рыцарям. Два центральных ристалища были предназначены для известных рыцарей, а два крайних — для оруженосцев и рыцарей поскромнее.

За каждым поединком наблюдал один специальный герольд. При нем стояли четверо помощников с алебардами, чтобы растаскивать рыцарей, если вдруг они не послушают или не увидят герольда. Вдоль ристалищ разъезжал верхом рыцарь чести с длинным копьем, на конце которого было закреплено покрывало. Покрывало на копье было предназначено для того, чтобы накрыть рыцаря, выводимого из боя. Ни сам рыцарь не имел права сражаться после этого, ни его не имели права бить. Когда на голову опускается покрывало, не заметить невозможно, поэтому такой способ был намного разумнее, чем пытаться докричаться до бойцов через шлемы, стучать по доспехам палками или размахивать жезлами в пределах сомнительной видимости через забрала.

Как уже говорилось, рыцарь чести частично дублировал и частично дополнял герольда. Первый следил за соблюдением рыцарского духа, второй — за соблюдением буквы правил. До тех пор, пока рыцарь не был побежден согласно правил, герольд не мог остановить бой, даже если бы рыцарь был тяжело ранен и истекал кровью. В этом случае остановить бой мог рыцарь чести. Рыцарь чести не мог объявить победителя, это было исключительное право герольда. Но, если победитель стал таковым благодаря умению найти дыру в правилах, или благодаря действиям третьих лиц, или благодаря другим нехорошим обстоятельствам, рыцарь чести имел право аннулировать результат поединка.

Тем временем, в ложе для дам появилась Шарлотта де Круа.

— Я ничего важного не пропустила? Начиная с середины вчерашнего дня?

Ответом ей были кислые лица дам и иронические усмешки.

— Мы бы все с удовольствием пропустили, — фыркнула Аурелла Фальконе.

— Неправда! — тут же возразила ей Виолетта Сфорца, — Лотти! Где ты была вчера? Рыцари замечательно отметили завершение турнирного дня!

— Кого-то убили? — спросила Шарлотта, усаживаясь рядом с Виолеттой.

— Нет, еще веселее. Лучшие рыцари из обеих партий должны были проехать перед трибунами и протащить на веревках левиафана и элефанта. Как сказал Горгонзола, должна была быть как бы копейная сшибка между чудовищами. Партия Моря победила, поэтому левиафан должен был победить, а элефант бы вспыхнул фейерверками. Представляешь, рыцари загнали обеих чудовищ на одну дорожку по одну сторону барьера, а сами тоже все оказались по другую сторону этого барьера прямо друг напротив друга. Никто дорогу не уступил, все схватились за мечи, а чудища к этому времени уже разогнались на колесах и врезались друг в друга. Все фейерверки полетели не вверх, а в рыцарей и на трибуну.

— Ужас.

— Нет, не ужас. Там же были лучшие рыцари. Они так красиво рубились, все по-настоящему. Де Вьенну разбили шлем. Новый, миланский. Епископу порубили его плащ. Ты представляешь, он выехал, накинув поверх доспеха настоящий епископский плащ, тот, который церемониальный для церковных дел.

— Епископ разозлился?

— Еще как. Сначала коня, потом плащ. И опять эти французы. Он их и раньше-то недолюбливал. Потом, когда рыцарей растащили, епископ заметил, что плащ порван, и пообещал отпущение всех грехов каждому, кто победит какого-нибудь француза на пешем турнире. На это мессир Бертран обозвал епископа трусливым оберкригшнеком, который злоупотребляет своим положением. Еще так смешно срифмовал, что вечером весь лагерь пел песенку про улиточьего епископа. О! Смотри! Твой Максимилиан.

Герольд взмахнул жезлом и рыцари грозно направились друг к другу. Макс был на полголовы выше противника, и меч у него был длиннее. Поэтому Макс использовал преимущество длинных рук и длинного меча, нанеся первый удар с максимальной дистанции. Де Бельер первый удар пропустил вчистую, зато второй и последующие парировал без затруднений.

— Как обозвал? — переспросила Шарлотта.

— Главной военной улиткой, по-немецки. Ой, ты же не видела. Ближе к концу турнира один француз, вот этот, на ристалище, ты представляешь, попал копьем в коня епископа.

— Позор. И причем здесь улитка?

— Француз попытался оправдаться тем, что якобы он промахнулся оттого, что на щите твоего, Лотти, мужа, увидел вместо герба какую-то страшную улитку.

Макс сменил тактику и перехватил меч за середину клинка. Француз превосходил его в опыте лет на шесть, не меньше. 'Чистое' фехтование почти всегда приносило выгоду более опытному. Шаг, удар в забрало частью клинка между ладонями.

— Свинья! — крикнул де Бельер. Он чуть не упал, но удержался на ногах, сделав три шага назад и уперевшись спиной в ограждение.

'Сам свинья' — подумал Макс, но ничего не сказал. Подумав, что противник свинья, он вспомнил раненого коня, которому копье попало под шейный доспех, и придумал сложный прием, который тут же попытался выполнить.

Столкнувшись с французом лоб в лоб, Макс резко поднял острие меча и просунул его под правый наплечник врага. Де Бельер рванулся в сторону, но освободиться ему не удалось. Макс оказался справа, а две его руки были очевидно сильнее, чем одна рука де Бельера. Макс поднял рукоять меча выше головы, при этом попавший под наплечник меч как рычаг поднял правую руку француза до горизонтального положения.

— Это же просто смешно, — удивилась Шарлотта, — У нас серебряный щиток на лазоревом фоне, с чем его можно спутать?

— Ага, никто и не поверил. Даже свидетелей вызывали. Герольдов, оруженосцев и турнирных стражников. Кто-то из свидетелей сказал, что рыцарь видел не 'какую-то чертову улитку', а 'геральдическую фигуру оберкригшнек, причем неплохо нарисованную'.

— Так и сказал?

— Так и сказал. Когда оказалось, что никто, кроме того рыцаря, никаких улиток не видел…

— И тот свидетель?

— Ну да, не перебивай. Потом твой муж сказал, что не потерпит оскорблений своего древнего герба, и вот этого самого француза вызвал на вот этот самый пеший бой.

Бросить меч де Бельер не мог, тогда бы его сразу признали проигравшим, нанести сколько-нибудь значимый удар из такой позиции тоже не мог. Он попытался вывернуться, но Макс воспользовался движением противника и продвинул застрявший меч еще дальше, под кирасу.

Теперь де Бельер уже не мог и освободиться. Но он мог вырвать меч из рук Макса, после чего стал бы победителем. Француз рванулся несколько раз в разные стороны, но Макс уловил момент и с силой нажал на свой меч обоими руками, пригибая противника к земле. Спина у де Бельера была сильная, но колени его подвели. Правое колено неприятно хрустнуло и француз упал. Герольд тут же зафиксировал окончание боя.

Почтенная публика для приличия похлопала и перевела внимание на соседнее ристалище, где Доменико ди Кассано ожесточенно рубился с каким-то штирийцем. Макс присел, и Фредерик ловко снял с него шлем.

— Извини за шапку, я тебе две новых подарю, — сказал Макс.

— Пустяки, дядя Максимилиан, лучше научите меня фехтованию.

Макс с непокрытой головой церемониально поклонился дамам.

— Милый, я тебя люблю! — раздался знакомый голос.

Счастливая Шарлотта сидела рядом с Виолеттой Сфорца и махала мужу рукой. Залезть на трибуну не представлялось возможным, а снимать доспехи было бы неразумно — вскоре предстоял следующий бой. 'Бонакорси — молодец', - подумал Макс.

— Прикажете послать ей цветы? — подсказал кто-то из-за спины.

— Точно. Большой букет, — ответил Макс, оборачиваясь.

Лейтенант Бонакорси жизнерадостно улыбался, показывая в сторону бокового входа на трибуну. У лестницы стоял стражник, державший в руках большой и красивый букет.

— Антонио! Ты просто наш ангел-хранитель! — Макс от избытка чувств схватил итальянца за бока и поднял в воздух.

— Смотри, какой он у тебя сильный! — восхищенно прошептала Виолетта, — мой мужчина может поднять меня, но не тяжелого мужика и не в доспехах.

— Он у меня просто чудо, — гордо ответила Шарлотта и тут же поправилась, чтобы не вызывать зависть, — только воспитание у него немного провинциальное.

На этих словах в ложе появился стражник и торжественно вручил букет Шарлотте. Все остальные дамы посмотрели с нескрываемой завистью и злостью. Некоторые даже зашипели.

— Да что такое у вас случилось?! — возмутилась Шарлотта.

— Епископ вчера обозлился и наложил на всех рыцарей епитимью, чтобы в ночь, в эту, которая только что закончилась, не прикасаться ни к дамам, ни к вину, — сказала Аурелла.

— Рыцари были очень недовольны, — подтвердила пожилая дама справа.

— Неужели не прикасались?

— Ни к дамам, ни к вину. Честное слово, — сказала Аурелла, — Скупили и выпили всю аквавиту и разбрелись по непотребным девкам.

Аквавита (лат. aqua vita) — бренд, под которым тогда продвигался напиток, в настоящее время известный как водка.

Между первым и вторым боем Макса был большой перерыв. На этот случай по бокам от трибуны были предусмотрены большие шатры, где рыцари в доспехах могли укрыться от раскаляющих металл солнечных лучей и переодеться не на глазах у публики. Макс при помощи оруженосцев снял доспех, рассчитался с Бонакорси и свободное время провел, наблюдая за бойцами.

 

23. Пчелы против меда или дамы против рыцарей

Пока Макс отдыхал, турнир шел своим чередом. Доменико ди Кассано подтвердил свою репутацию чемпиона, выиграв два боя почти подряд. Жилистый шотландец Маккинли в первом бою победил широкоплечего ломбардского рыцаря, затянув поединок, пока у того не сдало дыхание. Во втором бою тот же Маккинли проиграл пожилому саксонцу, который сумел грамотно провести прием на обезоруживание.

Людвиг-Иоганн Бурмайер провел всего один бой, и тот случайно. Герольд объявил, что герр Людвиг-Иоганн по договоренности сторон выходит на ристалище вместо своего родственника, который не в состоянии стоять на ногах после неудачи в конном поединке. В противники ему достался молодой бранденбуржец, которого Людвиг-Иоганн победил практически мгновенно. Даже Макс, не говоря уже о зрителях, не успел уловить момент, когда меч бранденбуржца взлетел в воздух, а владелец меча повалился навзничь в шлеме, вмятом с обоих боков.

На боковых ристалищах сражались оруженосцы. Феникс сначала привлек всеобщее внимание лоскутным доспехом, собранным частично из того хлама, который был куплен перед турниром, частично из выигранного вчера аугсбургского доспеха большего размера для конного турнира, частично из только что купленных деталей местного производства. Несколькими минутами позже он привлек еще больше внимание умением нанести подряд пять-шесть безответных ударов в голову. Макс отметил, что Феникс не дал похлопать себя по плечу Людвигу-Иоганну.

Брат Фридрих совершенно случайно одолел венецианца, который неожиданно выпустил из рук меч. Во втором бою Фридрих проиграл де Вьенну, продержавшись довольно долго. Макс улыбнулся — братец схитрил. Не будучи большим мастером пешего боя, Фридрих вызвал рыцаря, который известен тем, что бьется честно и имеет репутацию хорошего бойца, какому не стыдно и проиграть.

Поскольку остальные дамы еще не отошли от зависти, Шарлотта могла нормально поговорить только с Виолеттой.

— Виолетта, почему ты радуешься, если все дамы в ярости?

— Некоторые даже в двойной и тройной ярости, как мамочка. Все это того стоило, чтобы посмотреть, как мамочка останется без ее Алессандро на ночь. Так ей и надо. Размечталась, дура старая.

— А кого выбрали лучшим рыцарем вчерашнего дня?

— Доменико ди Кассано. Но ему случайно повезло.

— Случайно?

— Фон Виттенштейн, по словам герольдов, имел лучший результат, но он из немцев, а рыцаря дня полагается выбирать из победившей партии. Мы выбирали из епископа и ди Кассано.

— Выбрали бы епископа. Может быть, он бы стал подобрее?

— Правильно! — расцвела Виолетта, — Какая ты умная, прямо как я! Но эти курицы не хотели выбирать епископа, потому что он назвал бы дамой дня деву Марию. Им было важнее, кого назовет ди Кассано, а он назвал Луизу Медичи.

— Это же просто политика.

— Точно. И к большинству дам отношения не имеет. Они сами из любопытства отказались польстить епископу, за это получили испорченный вечер и теперь дуются на тебя, потому что ты тут совершенно не при чем. Кстати, где ты была вечером? Неужели ты знала, что так будет?

Бертран фон Бранденбург и Витторио Сантальберти пропустили самое начало турнира и не узнали, что Максимилиан де Круа уже прибыл и провел один бой. Так уж получилось, что утренний посыльный заглянул к де Круа после того, как Макс отбыл на турнир и до того, как появилась Шарлотта. Хозяин турнира прибыл к открытию, посмотрел несколько боев и покинул свое почетное место по состоянию здоровья. Вернулся Джанфранко только к середине дня, когда Макс уже провел свой второй бой.

Вторым Максу достался противник из 'куртуазных', Герхард фон Виттенштейн, с которым ранее встречаться не доводилось. Рыцарь лет тридцати, крупный мужчина в самом расцвете сил и с огромным опытом турниров. Дорогой новый доспех, огромный плюмаж из павлиньих перьев, бархатный налатник с вышитым гербом, три красавца-оруженосца, платочек от дамы сердца, повязанный вокруг руки, аккуратно расчесанные усы и бородка… Придворный щеголь, но щеголь при дворе императора, где турниры проводятся чаще, чем балы.

— Я слышал, ты предатель и жадный наемник, — сказал фон Виттенштейн вместо приветствия. 'Я слышал' здесь было маленькой придворной хитростью, лишавшей фактически оскорбленного собеседника возможности отреагировать надлежащим образом. Мало ли что человеку пришлось услышать, в этом ведь нет его собственного мнения, может быть, он и не согласен?

— Я слышал, Вы не сильны в пешем бою, — скопировал построение фразы бесхитростный Макс.

— Что за рваная тряпка на шлеме у такого сильного рыцаря? — как бы любезно спросил Виттенштейн. Старый турнирный трюк — испортить настроение противнику перед боем — всегда был популярен среди придворных и дипломатов.

— Фредерик! Что у меня на шлеме? — спросил Макс, который не понял, что это был трюк, и действительно не знал, что такое странное завелось у него на шлеме.

— Это платок ее светлости Ауреллы Фальконе, — ответил Фредерик.

Макс совсем забыл про платок, который в первый день Аурелла повязала на его копье в качестве знамени для оруженосцев — защитников крепости. Но Фредерик, который старался соблюдать все известные ему рыцарские обычаи, каждый день перевешивал платок на соответствующий шлем, и не всегда чистыми руками. Порвался тонкий шелк после того, как по нему попал турнирный меч де Бельера с заусеницей на лезвии.

— Вам придется признать, что она прекраснейшая дама во всем белом свете, — ответил Макс Виттенштейну.

— Тебе для этого придется победить. Но если ты проиграешь, признаешь прекраснейшей мою даму, — сказал Виттенштейн.

На этом обмен любезностями окончился, потому что герольд предложил рыцарям пройти на ристалище.

Может ли такой красавец быть хорошим бойцом? Может, как вскоре убедился Макс. Противник не размахивал мечом попусту, а наносил прицельные удары только тогда, когда Макс не мог их отбить. Каким-то образом он при этом еще и перемещался, сдвигаясь немного, но достаточно, чтобы удары Макса теряли силу, попадая вскользь по доспехам.

Ближний бой? Нет, он не ловится на ближний бой. Маневрирует, держится на расстоянии вытянутой руки и меча. Плохо. А если так?

Макс прыгнул вперед, подныривая под клинок. Свой меч он уронил на локти, освободив руки. Схватил противника под коленями и с силой выпрямил ноги, отрывая его от земли. Герольд присел, проверяя, не коснулся ли коленом ристалища герр де Круа и не уронил ли он оружие. Нет, не коснулся, нет, не уронил. Зато фон Виттенштейн на ногах не устоял и упал набок.

Как и следовало ожидать, Виттенштейн с его придворным опытом жизни был конформистом, а не одиночкой. Поскольку в партии 'куртуазных' собрались все его друзья, а в партии 'раубриттеров' из друзей не было никого, он с самого начала турнира присоединился к первым. Теперь, когда он неожиданно и некрасиво проиграл, его сторонники единодушно бросились подавать протесты герольдам и хозяевам турнира.

Публика, для которой этот бой был не выглядел интересным, следила за поединком на соседнем ристалище, но оживленный спор у стола герольдов привлек всеобщее внимание. В фокусе оказались известный рыцарь фон Виттенштейн и темная лошадка, он же наемник и предатель, он же один из главных ньюсмейкеров турнира Максимилиан де Круа.

Герольд стоял на своем и клялся всеми святыми, а святых он знал немало, что формального нарушения не было. Рыцарь чести вспоминал известные ему прецеденты бесчестных поступков, среди которых подобные приемы до сих пор не значились.

— Тихо! — скомандовал Джанфранко Фальконе, — Сеньоры, что здесь происходит?

— Совершен бесчестный поступок, — ответил Бертран фон Бранденбург, — мы просим аннулировать результат боя и удалить герра де Круа с турнира!

— Еще он виновен в нападении на мой замок! — вставил слово Сантальберти.

— Кого удалить? Де Круа? — удивился Джанфранко.

— Папочка, никого не удаляй, мне будет скучно! — крикнула Виолетта.

— Доченька, его обвиняют в неподобающем поведении.

— Так удали всех рыцарей! — предложила Аурелла, — Или вчерашнее повальное пьянство и блудодеяние теперь стали подобающим поведением?

— Это все епископ виноват! Мы не хотели! — раздались голоса рыцарей помельче из-за спин рыцарей побольше.

Джанфранко обернулся направо, к Альфиери.

— Удаляй, — уверенно сказал Альфиери, — от него одни неприятности.

Джанфранко повернулся налево, к епископу. Тот уже и думать забыл о вчерашней епитимье и с самого утра наслаждался зрелищем, поскольку пеший турнир его интересовал исключительно как зрителя. Не успел епископ сказать что-нибудь умное, как через толпу протолкался Грегуар Бурмайер и заявил:

— Этот де Круа утром порвал в клочья известного Вам де Бельера!

— Неужели? — поднял бровь епископ. Он опоздал к началу турнира всего на два боя.

— Чтоб мне провалиться в преисподнюю! Поставил его на колени, потом положил мордой в навоз. И затолкал в ему пасть тапочку оруженосца.

— Шапочку, — поправил Альфиери.

— Какая разница, — махнул рукой Бурмайер.

— Замечательно! — расцвел епископ и сразу решил дело в пользу Макса, — Сеньору де Круа, будь он даже и виновен в неподобающем поведении, я отпускаю этот грех и прошу эту тему более не поднимать.

— Согласен, — подтвердил Джанфранко.

— А мой замок! Он же разбойник! Грабитель! — возопил Сантальберти.

— Витторио, ты же сто раз говорил, что я не имею власти над твоим замком. Наконец-то у меня есть повод сказать, что ты над моим городом не имеешь власти и над моими гостями, — злорадно усмехнулся Джанфранко.

— Вы откажете кровному родственнику в правосудии? — как бы скромно, но достаточно громко спросил фон Бранденбург.

— Не откажу, — недовольно ответил Фальконе, — но себе и гостям в зрелище я тоже не откажу. У кого назначены поединки с сеньором де Круа на завтра?

— У меня! — ответил ди Кассано.

— Напомните о правосудии завтра после турнира, — сказал Фальконе, обращаясь к Сантальберти, — и оформите все в письменном виде. На досуге почитаю.

Сантальберти тут же протянул свою жалобу в письменном виде. Фальконе покачал головой, но принял.

— Такое отношение к правосудию просто возмутительно! — отреагировал фон Бранденбург и вздохнул с таким видом, как будто он вот-вот продекламирует свое возмущение в стихотворной форме.

— Еще бы! — прервал его Грегуар Бурмайер, — этот хитрец хочет под любым предлогом убрать де Круа, чтобы тот не покалечил ненароком его собутыльника, с которым должен быть его следующий бой.

— Ничего подобного! — возмутился герр Бертран, — Клевета! Вы еще скажете, что я хочу его убрать, чтобы он с вашим Людвигом-Иоганном не сразился?

— Скажу! — ответил Бурмайер, — Хотите. Потому что Людвиг-Иоганн утрет нос всем вашим друзьям и наемникам вместе взятым.

— Довольно! — хлопнул в ладоши Фальконе, — Я принял решение. Сеньор де Круа продолжает турнир. Прошу всех вернуться на свои места!

В одобрительном и неодобрительном бурчании раздался звонкий голов Фредерика.

— Если этот рыцарь проиграл, то он должен прославить даму сердца моего господина! Он обещал!

Головы повернулись к Фредерику, потом к Виттенштейну.

— Позвольте! Если этому квазиграфу милостиво разрешили участвовать дальше, это не значит, что ему присудили победу, — вступился за своего человека фон Бранденбург.

— Кто же его дама сердца? — полюбопытствовал Альфиери.

Виттенштейн пожал плечами. Он не запомнил произнесенное оруженосцем какое-то итальянское имя с фамилией не относящейся к высшей знати. Как-то не было у него привычки внимательно слушать, что говорят всякие там.

— Ее светлость Аурелла Фальконе, — гордо ответил Фредерик, опередив Макса, — и ее платок на шлеме дяди Максимилиана.

Альфиери возмущенно фыркнул. Фальконе обернулся в его сторону и злорадно ухмыльнулся.

— Что же Вы, мессир, — сказал он уже Виттенштейну, — не желаете сказать доброго слова моей супруге?

Виттенштейн с его придворным опытом, не заставил себя ждать.

— Признаю, что прекраснейшая дама во всем белом свете — Ее светлость Аурелла Фальконе, супруга благороднейшего Джанфранко Фальконе, — провозгласил он без тени недовольства и поклонился дамской ложе.

Дамы зааплодировали. Фон Виттенштейн церемонно раскланялся на венский манер.

— Виолетта, ты не могла бы объяснить, в чем причина внезапной нелюбви Альфиери к моему мужу? — спросила Шарлотта.

— Могла бы, — ответила Виолетта, — ты ведь знаешь, где твой муж провел позапрошлую ночь. Алессандро несколько недолюбливает тех, кому мамочка отвечает взаимностью.

— Переведи 'несколько недолюбливает' на французский.

— Может убить, но без особых эмоций, — перевела Виолетта.

— И что делать?

— Седлать коня.

— Ты серьезно?

— Конечно серьезно. Обычно он убирает претендентов на ранних стадиях ухаживания. Убирает не обязательно сразу под землю, но подальше от мамочки. С Максимилианом он не успел, оттого и злится.

— У него серьезные отношения с Ауреллой? Или он это делает для Джанфранко?

— Алессандро был влюблен в нее еще до свадьбы. Но папочка успел первым. Мамочка до сих пор этого не может простить ни папочке, ни Алессандро. Но для папочки Алессандро тоже много чего делает. В конце концов, это входит в его работу — убивать людей для четы Фальконе. Кстати, папочке тоже бы не понравилось, если бы он узнал, что твой муж — любовник мамочки. Насколько я понимаю, пока он не знает.

Третьего боя не пришлось долго ждать. Максу дали отдохнуть в течение всего одного поединка. Но это время не прошло без пользы.

— Вы тут для всех чужой, мне это знакомо, — начал разговор подошедший Энтони Маккинли.

— Заходите в гости, — ответил Макс.

— Благодарю. Позвольте Вам дать совет. Рыцарь, с которым Вам предстоит сразиться, имеет нехорошую склонность к запрещенным ударам. Вот, посмотрите.

Маккинли повернулся боком и показал разорванный дублет подмышкой. Из разрыва торчала окровавленная рубашка.

— Как это он? — спросил Макс.

— Перекрестьем. Полуклинковый хват, ближний бой. Стоило мне повернуться к герольду правым боком, как этот подлец ударил перекрестьем в пройму кирасы.

— Опасно. Мог ребра поломать.

— Мог. У меня случайно кираса с чужого плеча, великовата. Потому ребра до сих пор целы. Еще был укол в бедро.

— Укол? Мы же обещали этого не делать.

— Не всем это важно. Верхняя защита мечом, рукоять над головой выше лезвия — представляете?

— Представляю.

— Легкий поворот и движение клинком вниз. Выглядит естественно, и на пути совершенно случайно оказывается моя нога. Внутренняя сторона бедра. Меч тупой, внешне все на месте, но я пару дней буду хромать.

Тут бойцов пригласили на ристалище. Макс поблагодарил шотландца и с ходу придумал план на этот бой.

Саксонец был заметно старше Макса, на полголовы ниже и в кости неширок. 'Ты, конечно, сильный, но легкий', - подумал Макс. Еще он заметил, что забрало саксонца не обеспечивает хорошего обзора в нижней полусфере.

Далее бой прошел достаточно предсказуемо, хотя по исполнению довольно сложно. Сначала Макс принялся осыпать противника градом ударов в голову и в корпус, держа меч как можно выше. В ответ он не получил ни одного удара, но обратил внимание, что противник маневрирует так, чтобы Макс оказался в углу ристалища. Макс подыграл и отступил в сторону ограждения, сделал пару шагов назад стукнулся спиной в бревна и как бы замешкался, держа меч перед собой двумя руками на уровне талии. Саксонец тут же рванулся вперед, мгновенно перехватив меч левой рукой за клинок. Тут-то он и попался. Макс резко отскочил влево и нанес сильнейший горизонтальный удар по животу, вложив всю свою силу и массу.

Противник не видел удара, а если бы и видел, не успел бы защититься, потому что как раз только что перехватил свой меч и держал его горизонтально на уровне груди. Как-нибудь повернуться и принять удар вскользь он все равно бы не успел. Поэтому вся энергия удара пошла по назначению. Ноги рыцаря еще бежали вперед, а корпус уже остановился и подался назад. Саксонец упал на спину так, как падают выбитые из седла. Чистая победа.

Прошло уже больше часа после полудня и солнце пекло изо всех сил. Макс, непривычный к жаре, спрятался в тень и приказал Фредерику позвать его, когда будут меряться силами какие-нибудь славные рыцари, а также если выйдет на ристалище Людвиг-Иоганн. Фредерик, который знал по титулам и в лицо только немецких славных рыцарей, вызывал его три раза, посмотреть на поединки между 'раубриттерами' и 'куртуазными'. Вызовы были брошены еще на пиру в честь открытия турнира, за прошедшее время рыцари изрядно разозлились и каждый последующий бой собирал больше злобных возгласов болельщиков, чем предыдущий. Впрочем, франко-итальянский конфликт по накалу страстей ничуть не отставал.

Получилось так, что после того, как Бертран фон Бранбенбург потребовал отменить результат боя для фон Виттенштейна, прочие 'куртуазные' сочли это за прецедент и обращались к нему после каждого проигранного боя. Часть требований он для приличия вынужден был удовлетворить. Один из поединков действительно был признан выигранным нечестно, и результат отменен. После этого турнир охватила эпидемия сутяжничества.

Герольды и рыцарь чести, осаждаемые градом претензий чуть ли не после каждого боя, ушли в глухую оборону. Рудольф Амати сказал своим подчиненным, что тот, кто не будет строжайшим образом следовать букве правил, рискует быть изгнанным из герольдов. В особо сложных случаях герольды предлагали спорщикам обратиться за справедливой и непредвзятой оценкой к дамам. Габриэль притворился, что с трудом понимает по-немецки и по-французски и советовал по вопросам соблюдения духа обращаться к Суду Любви и Красоты. Туда же посылали всех спорщиков и Джанфранко Фальконе, и Альфиери, и епископ.

Дамы принимали решения, руководствуясь женской логикой и демократическими процедурами, то есть, в пользу более симпатичных рыцарей. Виолетта Сфорца жизнерадостно продвигала свои представления о справедливости, которые провоцировали еще большую конфронтацию среди рыцарей. Аурелла Фальконе напротив, пыталась примирить стороны. Шарлотта неожиданно для себя, но не для окружающих, оказалась председательницей Суда Любви и Красоты. За то, что она не принадлежала ни к одной партии, была влюблена только в собственного мужа и была способна придумать решение, в равной степени устраивающее или не устраивающее все стороны. Последнее было более выгодным, поскольку каждая сторона, видя явную неудовлетворенность на лицах оппонентов, считала себя победившей.

— Лотти, зачем ты их примиряешь? — недовольно спросила Виолетта после очередного соломонова решения, — так же неинтересно.

— Потому что если их не примирить, то они сразятся еще раз и еще раз подадут протест. Мы погрязнем в этих протестах, а мы, кажется, хотели насладиться зрелищем, — ответила Шарлотта.

— Мы уже не наслаждаемся, — сказала подошедшая Аурелла, — С последнего благородного поступка, когда де Вьенн провозгласил прекраснейшей свою даму, прошло с десяток боев. Рыцари думают, что мы тут сидим для того, чтобы безвозмездно решать их проблемы. Пойду, пожалуюсь Алессандро. Пусть примет меры.

Мало-помалу дошло и до поединка между Максимилианом и Людвигом-Иоганном. Макс так и не увидел других боев Людвига-Иоганна, из чего сделал вывод, что ненастоящий рыцарь приехал на турнир только по его, Макса, душу.

— Вы его сильно не бейте, — сказал Фредерик, подавая шлем Максу, — он старый и толстый.

— Бог Вам в помощь, мейстер, — сказал Феникс, подавая шлем Людвигу-Иоганну. К окончанию турнира все страшные железки, купленные перед турниром, покинули доспех Феникса, будучи замененные на новые фрагменты нескольких чужих доспехов. Как сказал Фредерик, 'этот парень с мокрой курицей' принимал вызовы непрерывно и за сегодняшний день провел не меньше десяти боев, из которых выиграл все.

Людвиг-Иоганн в доспехах действительно выглядел старым. Его могучие мускулы были скрыты под прочной сталью, а на виду были короткие седые волосы и морщины вокруг глаз. Профессиональная сутулость борца для невнимательного человека была неотличима от сутулости стариков. Тонкой талии у него не было и быть не могло, и силуэт его доспехов не в лучшую сторону отличался от силуэтов молодых рыцарей. Максимилиан выглядел не в пример моложе, стройнее и здоровее.

Снаряжение бойцов отличалось не меньше, чем их внешность. Макс был в своем черном рельефном турнирном доспехе, состоявшем из выступающих граней на всех видных местах. Доспех Людвига-Иоганна смотрелся полной противоположностью. Полуденное солнце отражалось от полированных округлостей шлема, кирасы, наплечников. На всей поверхности доспеха не было ни одного острого угла или декоративного рельефа. Если доспеху первого не исполнилось и года, а ковал его один из лучших аугсбургских мастеров, то доспех второго был извлечен из недр арсенала Бурмайеров, подогнан по фигуре армейским кузнецом и тщательно начищен провинившимися рекрутами. Старомодный вид и скромная отделка вносили свою лепту в создание образа рыцаря преклонных лет.

Бой начался с обмена ударами на максимальной дистанции. Людвиг-Иоганн, у которого руки были короче и меч не длиннее, старался дистанцию сократить, а Макс, наоборот, старался не подпустить его близко. Опыт опытом, но возраст есть возраст, старый рыцарь двигался быстро, но не быстрее, чем молодой.

Бурмайер не выдержал и рванулся вперед, пропустив удар. Макс попытался выполнить тот же прием, что и в предыдущем бою. Не получилось, этот противник оказался намного тяжелее. Людвиг-Иоганн ответил ударом снизу по предплечьям и рукояти меча, отчего меч Макса вылетел из рук на три фута вверх. Зрители ахнули. Толстый, старый, никому не известный рыцарь мгновенно оценивает положение и наносит удар, которым выбивает двуручное оружие сразу из обоих рук. Такого здесь еще не было.

Макс, не задумываясь, отступил на шаг и вскинул руки, пытаясь поймать свое оружие, ведь когда меч коснется земли, бой закончится победой баварца. Макс едва успел схватить клинок левой, как получил сокрушительный удар по шлему. Шлем выдержал, но в голове загудело — удар был слишком сильный и его не смогли полностью ослабить ни конструкция шлема, опирающегося на плечи, ни подшлемник с подвеской, оставляющий свободное место почти в дюйм между стенками шлема и головой.

Следующий удар Максу удалось отбить, держа меч за клинок обоими руками и подставив под удар место, где рукоять соединялась с перекрестьем. 'Отбить' — не очень точно, на самом деле, Макс такой защитой всего лишь смягчил удар, пришедшийся в правое плечо, а его меч получил такое ускорение вниз, что даже слегка воткнулся в землю.

Третий, не менее сильный, удар Людвиг-Иоганн нанес горизонтально, слева направо. Макс парировал его, все еще держа меч за клинок двумя руками. Сделал выпад и подставил перекрестье под рукоять меча Людвига-Иоганна между его руками. Потом подцепил этим же перекрестьем правую руку баварца.

Людвиг-Иоганн отлично знал приемы с обезоруживанием. Макс знал их немного хуже, но тоже неплохо. Два меча и четыре руки на короткое время сплелись в хитрый узел. Несколько перехватов и вот уже один меч отлетает в сторону, а другой остается в руках Людвига-Иоганна и тут же поднимается для завершающего удара в голову, который повергнет молодого рыцаря на землю.

Едва первый из клинков коснулся земли, как герольд объявил бой оконченным, а рыцарь чести опустил свое покрывало на голову Макса. За считанные дюймы до покрывала остановил свой клинок Бурмайер. К рыцарям побежали оруженосцы.

— Мессир, это не меч Его светлости! — крикнул Франц, подобрав вылетевший клинок.

— Как это? — удивился герольд, — сеньоры, будьте любезны, подойдите сюда.

— Макс и Людвиг-Иоганн подошли, тяжело переводя дыхание, уже без шлемов и рукавиц.

— Чей это меч? — спросил герольд.

— Мой, — хмуро ответил Людвиг-Иоганн.

— Тогда должен Вас огорчить, мессир. Согласно правил, рыцарь, чье оружие упало на землю, проигрывает.

— Дьявол! — выругался баварец.

— Таковы правила, мессир.

— Но он же, черт побери, оставил де Круа без оружия! — крикнул Грегуар Бурмайер, — Это буквоедство противоречит чертову духу рыцарства! Рыцарь чести, жаба тебе в печенку, что скажешь?

— Если бы правила противоречили духу рыцарства, не стоило бы и начинать турнир, — ответил Габриэль, — если мы нарушим букву правил ради одного поединка, нас заставят пересмотреть все остальные.

— Вы славный боец, герр Бурмайер. Надеюсь, мы еще встретимся, — сказал Макс и протянул руку Людвигу-Иоганну.

— Надеюсь встретиться с Вами в бою, — хмуро ответил Людвиг-Иоганн, пожимая руку.

До официального окончания турнирного дня оставалось еще немало времени, когда на правое ристалище вышли Доменико ди Кассано и Пьер де Вьенн, а на левое — фон Виттенштейн и кто-то из 'раубриттеров', судя по гербу, баварец и родственник Бурмайеров. 'Две битвы титанов одновременно', как охарактеризовал действие Рудольф Амати. Все итальянцы болели за местного чемпиона Доменико ди Кассано, а все французы за Пьера де Вьенна. К этому бою на турнир вернулся отходивший подлечиться Джанфранко Фальконе и вместе с земляками кричал в поддержку итальянца против француза. Вокруг соседнего ристалища собрались две группировки немцев, тоже чрезвычайно эмоционально настроенные.

Бой не левом ристалище обещал быть затяжным, а на правом титаны довольно быстро устали и сделали перерыв, во время которого оценили накал страстей и решили исключительно из политических соображений закончить бой рукопожатием и обязательством померяться силами на нейтральной территории. Публика мирного решения не оценила, поскольку конфликты между вспыльчивыми французами и не менее горячими итальянцами назревали уже не первый день, и всем нужен был только формальный повод, чтобы взяться за оружие.

— Француз трус! — крикнул кто-то из толпы.

Де Вьенн повернулся и припечатал того смачным ругательством, помянув с десяток его родственников. По случайности, крикун оказался венецианцем, и пара помянутых родственников, а также муж еще одной помянутой родственницы оказались в пределах слышимости. Горячая итальянская кровь вскипела, дружное семейство схватилось за мечи и бросилось на ристалище. На помощь де Вьенну поспешили французы. Все сразу. Итальянцы, пропустившие причину ссоры, не могли проигнорировать начало вооруженного конфликта и набросились на французов. Итальянцев было больше раза в три.

— Герр Бертран! — крикнул де Вьенн.

Герр Бертран, заключая договор с французами, рассчитывал на обратное. Чтобы привлечь французов как резерв в ссоре с 'раубриттерами', которая неумолимо надвигалась с каждым ударом на левом ристалище. Но пришлось самим идти на помощь союзникам.

— Сен-Дени! — выкрикнул французский боевой клич герр Бертран.

— Сен-Дени! — поддержали его соратники.

Джанфранко Фальконе сразу понял, чем грозит это 'Сен-Дени'. Будучи родственником изгнанных королем Франциском миланских герцогов Сфорца, он не жаловал французов. Его бы вполне устроило, если бы французам намяли бока. К этому при тройном численном преимуществе и шло дело, но вмешательство немцев во главе с этим склочным рифмоплетом превращало и без того немаленькую потасовку в целое сражение.

— Алессандро! Наведи порядок! — приказал он Альфиери, который был ответственным за поддержание порядка как в городе, так и на турнире.

У Альфиери на этот случай нашлось нестандартное решение. Он и не надеялся, что стражники полезут туда, где сражаются друг с другом рыцари. Среди стражников дураков нет. Зато есть кое-кто, кому можно доверить такое дело.

— Грегуар! — крикнул Альфиери, вставая со своего почетного места.

— Че надо? — отозвался Бурмайер.

— Прекрати это свинство!

Бурмайер знал два пути для того, чтобы прекратить подобное свинство. Или разогнать всех, для чего нужно иметь больше сил, чем у всех нарушителей порядка вместе взятых, или встать на сторону более сильной группы и принудить менее сильную к прекращению сопротивления. Второй был более предпочтителен.

— Святой Марк! — заорал он во все горло.

Святой Марк — покровитель Венеции. 'Раубриттеры' дружно вступили в бой на стороне итальянцев.

На помощь рыцарям уже бежали со всех сторон оруженосцы.

Рыцари, не состоявшие ни в одной партии, один за другим очертя голову бросались в толпу просто ради забавы.

Кому это все по-настоящему не понравилось, так это дамам. За исключением Виолетты, конечно. Массовая драка это совсем не то, что дамы планировали на день. Им-то хотелось, чтобы рыцари посвящали дамам свои победы, чтобы обменивались подарками с символическими значениями, чтобы громогласно объявляли прекраснейших или заставляли это сделать поверженного противника. Чтобы в фокусе внимания и самих рыцарей и зрителей была дамская ложа на трибуне. Не говоря уже про medieval pick-up line.

На деле получилось, что мужчинам оказался процесс, то есть собственно поединки, интереснее, чем результат, то есть женское внимание. Для дам это было крайне оскорбительно, но никто не знал, что делать. Шарлотта решила принять меры.

— Марта!

— Слушаю, Ваша светлость.

— У тебя под рукой эта страшная аркебуза?

— Да, и пистолет тоже. Кого надо застрелить, чтобы они остановились?

— Никого. Стреляй в воздух.

— Легко, Ваша светлость.

Марта спустилась с трибуны и довольно быстро выстрелила в воздух все десять зарядов.

Рыцари остановились и завертели головами. Неужели кто-то набрался наглости и стреляет по ним? Или началась война?

— Сеньоры! Ваше поведение просто возмутительно! — обратилась к ним Шарлотта, подойдя к ограждению трибуны, — Как вам не стыдно!

— Мы требуем извинений! — добавила Аурелла Фальконе, вставая рядом.

— Сеньор Фальконе! Как Вы могли допустить это беззаконие? — Шарлотта.

— В самом деле, Джанфранко! — Аурелла.

— Нам испортили весь день! Мы требуем компенсации! — остальные дамы.

— Что вам угодно потребовать? — широко улыбаясь, спросил Джанфранко.

— Мирных развлечений сегодня и извинений завтра! — ответила Аурелла, — а еще наказания для всех участников сегодняшнего побоища.

— Каких развлечений? Предлагай, ты же хозяйка города.

Аурелла обернулась к дамам.

— Мы хотим танцев! Карнавал! С масками! — наперебой закричали дамы.

— Сделай дамам карнавал, — предложила мужу Аурелла.

— Прямо здесь или в лагере? — полюбопытствовал Джанфранко.

Дамы задумались. Шумное мероприятие в присутствии тех же рыцарей не исключало возможности повторения побоища.

— В городе! — предложила Шарлотта.

— Верно, мы хотим карнавал в городе! — поддержали остальные.

— За чей счет? — спросил Альфиери, поджимая губы.

— За счет рыцарей, — тут же ответила Шарлотта, — пусть все, кого мы видим сейчас с оружием в руках, пожертвуют на карнавал. Это будет справедливо.

— О! Это будет очень справедливо, — обрадовался Джанфранко, — Рудольф! Организуй!

У герольдов всегда найдется бумага и перо.

— Сеньоры, прошу подходить и взносить пожертвования, — объявил Амати, — У кого нет под рукой кошелька, записывайтесь на обязательство взнести пожертвование до заката.

Какой же рыцарь захочет, чтобы его назвали жадным? Все участники массовой драки оставили оружие и столпились у столов герольдов.

— Это не все! — добавила Аурелла, — Не думайте, что отделаетесь презренным металлом. Мы объявляем завтрашний день днем цветов. Каждый рыцарь должен представлять какой-нибудь цветок и после каждого поединка подарить букет одной из дам. На сегодня мы объявляем турнир законченным и идем переодеваться к карнавалу.

— Аурелла! Вы забыли объявить лучшего рыцаря сегодняшнего дня! — напомнил Джанфранко.

— Герольд! — щелкнула пальцами Аурелла, — результаты!

Помощник герольда принес список претендентов, у кого было более трех побед. Больше пяти боев не успел провести никто. По четыре победы было у де Вьенна, фон Виттенштейна и де Круа. По три — у пяти немецких рыцарей, трех итальянских, одного француза, одного шотландца и одного испанца. Сначала из списка вычеркнули тех, чьи поединки были неинтересны и не запомнились дамам. Потом вычеркнули тех, кто активно отметился в стихийном побоище. Остались де Круа и Маккинли.

— Шотландец, конечно, симпатичный… — начала одна из тех немецких дам, которые пытались рекомендовать де Круа до начала турнира.

— Вы уверены? — сурово переспросила Аурелла, не дав ей договорить.

— Да, но…

— Есть другие мнения?

— Де Круа тоже весьма хорош… — протянула одна из местных дам.

— Правильно, и я так думаю. Кто против? Никого. Сеньор Максимилиан де Круа объявляется лучшим рыцарем сегодняшнего дня.

Макс вышел на всеобщее обозрение, и Аурелла вручила ему плюмаж на шлем из переливающихся павлиньих перьев, а Джанфранко подал золотой браслет. Альфиери был очень недоволен, но ничего не сказал.

 

24. Оккам не был воином

Всю работу по подготовке карнавала Джанфранко Фальконе взвалил на Альфиери. Сначала в город понеслись гонцы, кричавшие на всех углах, что рабочий день окончен и вечером по требованию Прекрасных Дам будет устроен карнавал на весь город. Горожанам предлагалось переодеться в праздничное платье, надеть маски и невозбранно веселиться до позднего вечера. Глашатаи кричали, что за счет Благородных Рыцарей будет оплачен труд музыкантов, жонглеров и прочих клоунов, а честным труженикам будет выставлено бесплатное вино.

Чуть позже получившие приказ стражники принялись обходить кабаки на предмет учета музыкантов и жонглеров, а также на предмет поставки вина для свободной раздачи. Естественно, по крупнооптовым ценам со всеми возможными скидками специально для Его светлости Алессандро Альфиери, да продлит Господь его дни. Неприглядные заведения городского дна тоже удостоились посещения блюстителей порядка. Темным личностям неопределенного рода занятий было строго указано, 'чтобы ни одна…', 'если вдруг кто-нибудь…', 'под землей найдем,…,… и закопаем'.

К широкому мосту в нижней части города начали подтягиваться любители старинной итальянской забавы 'джоко дель понте', также известной, как 'битва на мосту'. Пародируя рыцарские сражения, горожане делились на две партии, надевали доспехи и сходились на мосту чтобы поколотить друг друга дубинками. В больших городах таких команд могло быть несколько, но в Ферроне было всего две. 'Партия Папы', финансируемая торговым домом Нанни, и 'Партия Дожа', финансируемая торговым домом Велутти.

Еще через некоторое время в город стройными рядами вошли ландскнехты из свиты Грегуара Бурмайера и иже с ним. Альфиери посчитал, что на карнавал отправятся не только рыцари и дамы, а еще и большая часть неблагородного населения лагеря, а это несколько сот человек. Чтобы не потерять контроль над таким столпотворением, городскую стражу необходимо было усилить. Совершенно случайно у Бурмайера и 'раубриттеров' нашлось больше сотни солдат со всей организационной структурой, сержантами и офицерами.

Супруги де Круа прибыли на карнавал в числе первых. Шарлотта посчитала, что надо как можно больше перемещаться, чтобы не дать врагам возможности составить план. Новость насчет Шарля-Луи ее очень порадовала, но оставался де Креси, у которого сохранилась большая часть банды во главе с Винсом. К тому же, у него была база в городе, и на турнире он не появлялся. Наверняка что-то готовил. Беспокойство вызывал и Сантальберти. Марта сказала, что он наверняка сделает какую-нибудь гадость, даже если это не принесет ему выгоды. Макс предложил сходить на тот берег, доломать замок и добить его обитателей. Шарлотта уговорила его подождать до судебного разбирательства на следующий день. С учетом всего перечисленного Макс на всякий случай взял с собой эскорт из двадцати швейцарцев и положил боевой доспех в карету Шарлотты.

От трактиров пахло жереным мясом. Из погребов выкатывали бочки. Первые продавцы масок уже вышли на улицы и расхваливали свой товар. Владельцы мастерких и лавок закрывали ставни. Снизу вверх, от контор, мастерских и лавок к своим домам спешили почтенные горожане. Менее почтенные собирались у бочек с вином, нетерпеливо ожидая сигнала к началу праздненства.

Перед тем, как влиться в общее веселье, следовало позаботиться о лошадях. Коня и карету, как известно, где попало не припаркуешь. Да и специальных 'парковок' городской архитектурой не предусмотрено. На короткий срок лошадей можно оставить у коновязи, которая полагается каждому уважающему себя заведению. Если какое-то заведение не предполагает, что посетители могут приехать верхом, значит, человеку, которому по карману лошадь, туда и заглядывать неприлично. Но это на короткий срок. А на несколько часов надо искать конюшню, где коней постерегут, накормят и напоят.

Джанфранко любезно предоставил гостям замковые конюшни, но Шарлотта решила, что там будет лучшее место для засады. Понятно, что там, где будут кони, будет и много незнакомых конюхов, среди которых удобно будет скрыться наемникам. Поэтому Макс отправил впереди себя Франца и еще трех швейцарцев, чтобы они выбрали подходящее место. Встретив в одном из подходящих мест Патера, Франц решил, что это судьба и привел Макса и Шарлотту в трактир 'У пьяного монаха'.

— Понимаете, Ваша светлость, никто не знал заранее, что вы вдвоем вечером пойдете в братство. Это стало известно только тогда, когда мы вышли из замка. Помните мужика, похожего на свинью, который указал вам дорогу? Это был главарь большой местной банды. Только он из всего города знал, где вас вечером искать. Ночью его люди на вас напали, а утром пытались убить нас на кладбище.

— Уверен, отче? Точно его люди? Вас там не было.

— Уверен. Он сам признался.

— Как на исповеди? Может быть, он и заказчика назвал?

— Как на исповеди. Назвал Альфиери и епископа.

Шарлотта еще не успела рассказать мужу то, что удалось узнать от Виолетты. Услышав про Альфиери она вздрогнула. Оказывается, он уже начал действовать. После сегодняшних любезностей с Ауреллой следует ожидать второго покушения.

— Не может быть! — ответил Макс Патеру, — У меня нет никаких разногласий с епископом, даже наоборот. Он ко мне относится лучше, чем к многим другим. Насчет Альфиери не знаю…

— Не знаю насчет Вас, но у нас были очень серьезные разногласия и с Альфиери и с епископом.

- 'У нас', это у кого?

Патер коротко пересказал историю про церковное имущество.

— Это же позавчерашний кукольный спектакль! — удивился Макс.

— Мы хотели показать, что мы все знаем, — опустил глаза Патер, — мы думали, что они отменят эту аферу во избежание огласки. Но они начали нас убивать. Кукольник Каспар, светлая ему память, был убит сразу после спектакля, даже до монастыря дойти не успел. Потом Бык. Потом на кладбище пытались покончить со всеми нами, но мы, с Божьей помощью, отбились.

— Как был убит Каспар? — спросила Шарлотта.

— Кинжалом в спину, — ответил Патер, — а рядом были два стражника. Они убийцу не поймали, зато обыскали Каспара. При нем были собранные деньги за пьесу. Текст, который мы придумали. И куклы. Наверное, нашлось что-то, что вывело их на Быка. Может быть, булочка в ящике с куклами. Бык пек немного не такой хлеб, как местные, и епископу на стол тоже. Понятно было, что все остальные придут на похороны. Тут бы нас и взяли. Понятно было, что нас немного, иначе бы весь город уже знал. Но их было почти полсотни, это неспроста.

Макс встал и прошел от стены до стены и обратно. Он приказал трактирщику не пускать наверх посторонних, и на втором этаже 'Пьяного монаха' пока не было никого, кроме него, Шарлотты и Патера, а также Марты и Франца, сидевших за другим столом.

— Не верю. Не может быть такого, чтобы рыцарь приказал черни убить другого рыцаря за то, что тот оказался рядом с неугодным простолюдином.

— Он мог и не приказывать ничего про Вас. Вам ведь удалось уйти и Вас никто не преследовал. На Вас не устроили засаду у городских ворот.

— То есть, я просто попался под руку и меня хотели убить за компанию? Это прямое оскорбление! Чтоб его разорвало! Это просто плевок мне в лицо! Тот свинский мужик не мог не сказать, что Бык пошел в братство вместе с рыцарем! Лотти, может быть, на самом деле хотели убить меня? Кто бы это мог быть?

— Не знаю, — ответила Шарлотта, — подумай сам. Шарль-Луи очевидно здесь не при чем. Де Креси мог бы, но он не местный. У него есть свои французские гвардейцы и неаполитанцы Винса, а они в это время охраняли меня в городе. Привезти с собой армию он не мог. Да и Винса ты не видел.

— Не видел. Я бы его узнал, — подтвердил Макс, — Отче, а Вы не видели на кладбище высокого худого француза со шрамом на виске?

— Точно не видел, Ваша светлость. Ни одного француза там не было, готов поклясться на Библии.

— Твои земляки пока что пытаются с тобой справиться своими силами на турнире, — продолжила Шарлотта, — Если ты не заметил, то несколько оруженосцев пытались тебя убить еще на первом штурме. Виттенштейн, победил бы он или нет, но заставил бы тебя хорошо устать, а тот саксонец добил бы.

— Откуда ты знаешь? — удивился Макс.

— Я видела другие его бои. Я очень внимательно смотрела тех, с кем тебе предстояло сражаться. Это я через Луизу Корсики попросила Маккинли предупредить тебя.

— Спасибо…

— Не за что. Людвиг-Иоганн сильнее тебя. Тебе присудили победу по формальным основаниям.

— Это я и сам знаю, — буркнул Макс, — но они же все меня не убили и не ранили. Может быть, кто-то решил подстраховаться при помощи разбойников?

— Подстраховывать рыцарей разбойниками это все равно что запрягать кошку в телегу, которую не сдвинула лошадь, — ответила Шарлотта, — Тем более, что вчера никто не знал, что сегодня у них ничего не выйдет.

— Все равно не верю.

Шарлотта взяла Макса под локоть и отвела от стола.

— Милый, ты не забыл, где ты провел прошлую ночь? Ты не заметил, что Альфиери весь день на тебя злится?

— Альфиери? Все-таки Альфиери? И он хотел убить именно Максимилиана де Круа, а не просто кого-то, кто будет с Быком? Это немного более правдоподобно…

— Он, должно быть, запрыгал от счастья, когда узнал, что вместе с Быком можно устранить еще и тебя. Поэтому и понадобилась такая армия. Если бы надо было убить только Быка, хватило бы и половины. Не умножай сущностей сверх меры. Истинным чаще всего бывает самое простое объяснение. Этот принцип называют 'Клинок Оккама'.

— Не знаю, кем был этот Оккам, но клинок он в руках не держал.

— Он был философ.

— Вот-вот. Если бы этот белоручка занялся фехтованием, он бы знал, что самые простые движения — удел новичков.

— Если бы жизнь была фехтованием, то…

— Сейчас придумаешь сравнение, по которому жизнь в разы сложнее? И после этого повторишь про Оккама?

— Ладно. Допустим, это не Альфиери. Допустим, Патер ошибается, а Виолетта преувеличивает. Тогда кто это по-твоему?

— Не знаю, — ответил Макс, немного подумав, — но что делать, если это Альфиери? У меня должны быть весомые основания, чтобы принародно вызвать его на 'божий суд'. Наплевать на свидетелей, доказательства и прочую юридическую ерунду. Я должен быть сам уверен в его виновности настолько, чтобы поклясться на Библии.

Макс и Шарлотта вернулись за стол к Патеру.

— Что Вы планируете делать? — спросила Шарлотта.

— Мы войдем вслед за епископом и потребуем у него поклясться, что он не будет грабить церковную казну, что он не будет нас преследовать и что он выплатит компенсацию семье Быка. В ответ мы поклянемся молчать, — ответил Патер.

Патер действительно мог это сделать. 'Мог' не только в смысле 'мог попытаться', но и 'имел возможность'.

Как удалось узнать у местных, епископ во время карнавалов не прятался за своими стенами, но и не плясал всю ночь. Традиционно он участвовал с начала и примерно до середины как обыкновенный светский рыцарь в маске, публика в это время вела себя в рамках приличия. Потом епископ покидал общее веселье, что становилось сигналом к более веселым и менее приличным развлечениям. Положение обязывало епископа вернуться домой верхом и со свитой, так что не заметить его будет невозможно. При въезде епископа на мост Патер собирался вывести свою банду с алебардами из трактира и проследовать за епископом как эскорт. Во время всеобщего веселья на воротах будет стоять не самый ответственный монашек и пропустит 'отставшую свиту'. Группа монахов с алебардами — редкое зрелище в обычный день, но не самое впечатляющее на карнавале. Немаловажно было и то, что и так не строгие правила монастыря по случаю карнавала становились еще менее строгими, и население монастыря на всю карнавальную ночь получило разрешение приходить и уходить в любое время. То есть, никто бы не удивился отсутствию паломников днем и вечером и их появлению ближе к ночи.

Для удобства наблюдения, Патер с товарищами забронировали себе этот самый стол на втором этаже трактира 'У пьяного монаха', откуда было хорошо видно и площадь на том берегу канала и оба епископских моста.

— Что вы будете делать, если епископ откажется? — спросил Макс.

— Мы его заставим, — пожал плечами Патер, — у нас есть алебарды.

— Алебарды это несерьезно. Против такого рыцаря, как епископ Ферронский.

— Зря Вы так говорите, Ваша светлость. По мне так нет оружия лучше, чем легкая шестифутовая алебарда с граненой пикой и с шипом на обухе. А то и просто копье. Верный глаз и твердая рука — все, что нужно копейщику. Не нужно делать лишних движений, от которых только устаешь. Только четкие уколы в уязвимые места. Когда бы Вы знали, сколько даже в рыцарском доспехе уязвимых мест для копья…

— Вы готовы устроить сражение в стенах монастыря и убить епископа? — спросила пораженная Шарлотта.

— Я возьму на себя этот грех, — сказал Патер, — Я не вижу другого выхода.

— Может быть, мне так же поступить с Альфиери? — спросил Макс, — На карнавале будет возможность встретиться лицом к лицу с кем угодно. Потребовать с него клятвы, что он не устраивал нападение на меня, а если он откажется, то бросить ему вызов. Завтра как раз день свободных боев, а у меня намечен только поединок с ди Кассано.

— Знаешь, милый, мне твое предложение нравится, — сказала Шарлотта, — Он знает, что в пешем бою ты сильнее, чем в конном, поэтому выберет конный поединок. Победишь ты или проиграешь, бой двух заметных рыцарей из-за очень заметной дамы привлечет всеобщее внимание. Ему будет уже не с руки убивать тебя из-за угла. А потом мы уедем.

— Нет, — передумал Макс, — Лучше я пойду к епископу с Патером.

— Макс! — возмушенно воскликнула Шарлотта.

— Да, дорогая, — твердо сказал Макс, — насчет Альфиери я все-таки не уверен, а у епископа точно рыльце в пушку. Не будем умножать сущности. К тому же, епископ ко мне хорошо относится и может примирить нас с Альфиери. Это будет лучше, чем поединок. Мне уже надоело коллекционировать врагов.

Как это ни удивительно, некоторые люди в пьяном виде принимают более трезвые решения, чем другие люди в трезвом. Франческо Уццано выполнил поручение Патера и собрал марковых братьев на поминальную трапезу. Коротко пересказал обстоятельства смерти Быка, что породило столько эмоций, что немногословное изложение растянулось надолго. Массовое возмущение вызывала каждая часть рассказа: упоминание, что у Быка нашлись враги в Ферроне, штурм братства какими-то отбросами общества, сражение на кладбище. Картина, конечно, была неполной, поскольку Патер, не доверяя никому из местных, не упомянул, что Бык ночевал в здании не один, а ночной сторож за другим впечатлениями тоже забыл про этот факт. Также Патер не сказал про признание Кабана, которому он сам поверил полностью.

— Друзья мои, — сказал Франческо соратникам, когда все уже были слегка навеселе, — мы все равно должны отомстить.

— Братство вне политики, — сказал кто-то из братьев.

— И лучше не рисковать связываться с разбойниками, они не будут сражаться лицом к лицу, а перебьют нас в спину, — сказал другой.

— Нет, друзья, мы будем мстить не разбойникам. Не поверю, что фехтмейстер вдруг вмешался в их разбойничьи дела, да настолько, что они собрались полусотней, да еще и пригласили каких-то неаполитанцев. Не тот он был человек, чтобы лезть в проституцию или в контрабанду. Мы найдем заказчика. Это должен быть кто-то богатый. И не местный. Если мы его убьем, нам никто не отомстит.

— Почему не местный?

— Если бы Бык поссорился с кем-то из нашей аристократии, об этом бы с его стороны узнал только Патер, а со стороны Ферроны знал бы весь рынок. Нет, враг у него был не из наших. На турнир ведь съехалось очень много разного народа.

— Но как мы узнаем, кто нанял бандитов? Или допросим раненых? Так мы опять же с бандитами поссоримся.

— Не допросим. Послушаем. Кто-нибудь обязательно проболтается. Поспрашиваем жильцов из соседних домов. Кто-нибудь что-нибудь видел. В городе ничего не остается незамеченным.

 

25. Божье слово и Божий суд

Уже стемнело, когда через епископскую площадь проследовала конная процессия, возглавляемая самим епископом.

— Пора! — сказал Патер. Заговорщики взяли алебарды, накинули монашеские капюшоны и дружной компанией вышли на улицу.

— Эй, парни, вы что такое придумали? — обратился к послушникам местный житель с лютней в руках.

Парни переглянулись. Сутаны и алебарды — нечастое сочетание.

— Мы хотим пойти к епископу и напугать его, — ответил Студент.

— Его напугаешь! — хохотнул музыкант.

— Мы скажем ему, что если он и дальше будет участвовать в турнирах, то дождется, что монахи будут ходить с алебардами, — продолжил Матрос.

— Ага, и наниматься на войну, как швейцарцы! — подхватил Пивовар.

— Может быть, и на поединок его вызовете? — не успокаивался музыкант.

— И вызовем! — гордо ответил за всех Патер.

— А можно с вами?

— Хоть всей труппой!

Лютнист привел с собой трубача, флейтиста и барабанщика. Под веселую музыку отряд, прошел через карнавальное столпотворение к дворцу епископа. Без музыки было бы сложнее, пришлось бы толкаться и привлекать ненужное внимание внимание. С музыкантами во главе процессия тоже привлекала внимание, но совсем другое. Услышав музыку, горожане уступали дорогу, а, увидев отряд монахов с алебардами, смеялись и махали руками. Ворота по случаю карнавала были не только не заперты, но и не охранялись даже привратником.

Как упоминалось выше, 'дворец епископа' это не дворец в современном понимании этого слова. Не комплекс зданий с многочисленными крыльями и пристройками разной высоты, внутренними двориками и охраняемой территорией. Было принято называть постоянные резиденции епископов дворцами, а на деле к монастырю был пристроен обыкновенный добротный каменный дом о трех этажах, с толстыми стенами и узкими окнами. В плане дворец епископа был почти квадратным, а в середине квадрата был внутренний дворик, попасть в который можно было через старый епископский мост. В свое время архитектор решил, что мост во-первых, добавляет солидности парадному подъезду, и, во-вторых, полезен при обороне. Западная, южная и восточная стороны квадрата были на несколько десятилетий новее, чем северная. Они были построены на старой площади и выступали за прямоугольный контур территории монастыря. Покои епископа располагались по южной стороне дворца и выходили окнами на епископскую площадь. На северной стороне, в старом монастырском здании с видом на двор и с парой окон на запад, жили первые лица монастыря: настоятель, келарь, госпиталий и прочие.

За мостом и воротами находился длинный внутренний двор, щедро освещенный факелами, закрепленными на стенах. По правой стороне виднелись ворота конюшни и арка, ведущая на территорию монастыря. По левой среди прочих дверей выделялось крыльцо парадного входа. Паломники успели опознать входящих. Епископ, Альфиери, Грегуар Бурмайер. С ними шли какой-то толстый мужик в богатой одежде, три молодых пажа и один очень молодой рыцарь. Кроме того во дворе обнаружились несколько стражников, заводивших лошадей в конюшню, и несколько ландскнехтов, выглядывающих из открытых ворот рядом с конюшней.

Еще двое стражников направлялись к воротам, наверное, намереваясь их закрыть. Патер остановил свой отряд, ткнул пальцем в первого стражника и потребовал вызвать епископа по делу чрезвычайной важности.

Епископ подошел к незваным гостям не сразу. По-видимому, когда ему доложили, что его спрашивает предводитель вооруженного отряда, он послал за доспехами. Через некоторое время, он вышел во двор в начищенных латах, но без шлема. Рядом с ним встали еще несколько человек. Вторым был Альфиери с его характерным профилем. Третьего Патер не знал в лицо, но послушники, которые были на пиру, подсказали, что это Грегуар Бурмайер. Из ворот с другой стороны высыпались чуть не два десятка ландскнехтов, сразу выстроившись в боевой порядок.

— Что происходит? — сурово спросил епископ, переводя взгляд со стражника на предводителя монахов.

— До нас дошли слухи, что Его преосвященство епископ Ферронский намерен осуществить фиктивную сделку по продаже церковного имущество своему брату, Александро Альфиери, с целью ограбления Святой Церкви и провокации войны Венеции с Папой, — ответил Патер на латыни.

Под доспехом епископа побежали мурашки. Кто же проболтался? Кто эти монахи или 'монахи', кто на самом деле этот тощий священник и кто стоит за ними? Придется придумывать какие-нибудь нелепые оправдания? Или как-нибудь заткнуть рот этой банде?

— Я не удостою этот слух своим вниманием. Идите по домам, Бог с вами, — сказал епископ, тоже переходя на латынь.

— Готовы ли Вы, Ваше преосвященство, поклясться на Библии, что не имеете умысла нанести ущерб имуществу Церкви? — сурово спросил Патер.

Весь план был построен на том, что подозреваемый в умысле на серьезное преступление против Церкви епископ не окажется настолько бесчестным, чтобы дать заведомо ложную клятву. Но если бы клятва была дана, Патеру и компании осталось бы только повернуться и уйти.

— Ещё слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои. А Я говорю вам: не клянись вовсе.

С одной стороны, клятва не прозвучала, с другой стороны, формального повода для военных действий еще не было.

— Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего, — парировал Патер.

Не желая того, епископ ввязался в дискуссию. Читатель, наверное, и сам догадался, что эта дискуссия могла идти только на латыни. Со стороны епископа только Бурмайер и Альфиери худо-бедно понимали, о чем шла речь. Солдатам латинская премудрость была не положена, и переводить для них никто не собирался. Со стороны Патера паломники и так знали, о чем пойдет речь, а для музыкантов отчаянный Студент на ходу сочинял свой перевод.

Грегуар Бурмайер воевал по всей Германии больше тридцати лет. Он знал в лицо и по имени всех сколько-нибудь примечательных персонажей мира войны и слышал про всех, кто заслуживал упоминания. Байки про Безумного Патера Бурмайер слышал регулярно, но самого его не встречал. Впрочем, не так уж сложно сложить два и два и получить четыре. Скромно одетый провинциальный священник, который знает только один тактический прием — атаку в лоб всеми силами и вдохновляет войско на безнадежное дело проповедями вперемешку с ругательствами. Безумный Патер мог организовать на короткий срок полноценную армию из любого сброда, не принимал во внимание соотношение сил и всегда побеждал, часто ценой жизней большей части своего отряда.

Сначала баварец жестом подозвал Феникса и выдал тому инструкцию:

— Поднимай всех. Людвиг-Иоганн с отрядом пусть выйдет на мост и перекроет отступление из ворот. Остальным блокировать все входы в этот двор, никого из местных не выпускать со двора и не впускать. Арбалетчикам выйти сюда и зарядить арбалеты. Аркебузирам не шуметь. Стражников с алебардами сюда, только тихо.

Выждав некоторое время и убедившись, что сама собой ситуация не разрешится, он хлопнул по плечу погрязшего в богословском споре епископа и сказал:

— Этого оратора надо убить.

— Да? Так и убей. Мне он сто лет не нужен, — огрызнулся епископ.

— Священника? В стенах монастыря? Во время богословского спора? В Италии?

— В праведники подался?

— Не хочу мешать тебе закончить твой спор. Вызови его на поединок и прикончи.

— Кто он такой, чтобы я его вызвал?

Бурмайер криво ухмыльнулся.

— Рыцари меряются доблестью, торговцы богатством, а монахи — праведностью. Ты не рыцарь и не торговец, а этот старикашка похож на праведника куда больше, чем ты.

Епископ нахмурился, а Бурмайер ухмыльнулся и добавил маленький штрих.

— Похоже, это ты не достоин принять его вызов.

Средневековое правосудие по техническим причинам было лишено возможности пользоваться почти всеми достижениями криминалистики. Например, единственной возможностью установить личность преступника было опознание. Не было ни фотографии, ни дактилоскопии. Вскрытие еще не стало самым точным видом диагностики — только к концу шестнадцатого века лучшие умы медицины начали догадываться о том, как работает сердце и легкие. Даже любимое Шерлоком Холмсом девятнадцатого века увеличительное стекло не было в ходу у следователей, не говоря уже о микроскопах. Представьте себе, даже рассчитать чье-то алиби по часам не представлялось возможным в связи с отсутствием часов с минутной стрелкой.

К чему бы это отступление? К тому, что ситуация 'слово одного человека против слова другого человека при отсутствии других аргументов' была в средние века очень и очень распространенной. Что в таком случае прикажете делать судье? Сравнить авторитеты истца и ответчика и отдать предпочтение более благородному? А если стороны равны по положению? Тогда пусть их судит Бог. Заодно пусть сам и наказывает. Ну вы поняли. Поединок.

Рыцари выходили на 'судебный поединок' в привычных доспехах и с боевым оружием. Выбор оружия определялся ответчиком. Копья, мечи (иногда двуручные), булавы, боевые молоты и кинжалы. Пешими или конными, или сначала конными на копьях, потом пешими на мечах. Победа требовала признания вины. Иногда побежденный отказывался признаться или победитель не соглашался оставить его в живых. В любом случае, считалось, что ранено не тело, а душа. Было немилосердно оставлять в живых побежденного и опозоренного рыцаря.

Для простолюдинов стандартов по оружию и правилам не было. Упоминают поединки на мечах, дубинках, копьях и на странных штуковинах, которые как будто сам судья и придумал. Простолюдины, если верить хроникам, боевыми искусствами не владели, но дрались с особой жестокостью, подолгу, и часто добивали друг друга голыми руками.

В среде духовенства судебный поединок был настолько же нехарактерен, как участие епископа в рыцарском турнире или наезд на епископа бандой паломников, возглавляемых приходским священником.

Бурмайер грамотно сыграл на самомнении епископа. Тот скрипнул зубами и повернулся к Патеру.

— Ты, богомерзкий негодяй, злобно клевещешь аж на целого епископа, и на всю Римскую Католическую церковь в моем лице, — заявил епископ, не желая продолжать спор, — поэтому пусть нас рассудит Бог. Раз уж ты осквернил свой сан слуги Божьего тем, что явился сюда при оружии и с бандой копейщиков, не пытайся укрыться от поединка за словоблудием.

Когда епископ, стоя с мечом на поясе в окружении наемников, заявил, что Патер 'осквернил свой сан', соратники Патера очень удивились. Сам Патер чуть не упал от удивления и потерял самообладание.

— Ах ты (длинное швейцарское ругательство), чтобы тебя (физически невыполнимый половой акт) и потом (непереводимая игра слов)!

Епископ, да и никто из присутствовавших, не понял ни слова. Для него ответ Патера был совершенно не важен. Вызов брошен. Епископ протянул руку оруженосцу, который вложил в ладонь рукоять двуручного меча.

Патер обернулся к монахам и взял у ближайшего алебарду. Бойцы сделали несколько шагов навстречу друг другу, ландскнехты с одной стороны и паломники с другой разошлись полукругами, насколько позволила ширина двора.

— Ух ты! — восхищенно выдохнул лютнист, — Давай, ребята!

Едва поединщики скрестили оружие, паломники запели 'Бог поможет правому', им подыграли духовые. Ритм подхватил большой барабан, вслед за ним паломники принялись топать ногами и хлопать в ладоши.

— Бог поможет, Бог поможет!

Топ! Топ!

— Окаянных покарает!

Хлоп! Хлоп!

Проснулся прислонившийся к воротам пьяный трубач и выдал совершенно невообразимое соло.

Епископ владел мечом посредственно для рыцаря, но намного выше ожиданий для духовного лица. Правда, попасть в противника ему пока ни разу не удалось. Не отягощенный доспехами священник легко уворачивался и аккуратно отводил удары древком.

Патер оказался мастером боя с копьем. Верный глаз и твердая рука помогали ему прицельно колоть в относительно уязвимые места — лицо, шею, подмышки, пах. Но латнику достаточно слегка пошевелиться, чтобы закрыть уязвимое место доспехом, так что Патеру тоже не удавалось добиться легкой победы.

Макс ждал окончания переговоров у того же открытого окна, заранее надев доспехи. Швейцарцы в полной готовности сидели за соседними столами. Сначала через мост проследовала процессия епископа, потом прошел Патер со своей бандой и музыкантами.

Некоторое время ничего не происходило. А должно было. Как предложила Шарлотта, Максу не следовало идти вместе с Патером и смешивать свое личное дело с его церковным. Далее вариантов развития событий было два, с Божьей помощью и без оной. Если бы Патер и компания свободно вышли и затерялись в толпе, значит, им как-то удалось договориться с епископом. Тогда Макс мог бы с соблюдением всех приличий и без лишнего шума навестить епископа со своей скромной просьбой о примирении с Альфиери. Но если бы у Патера возникли проблемы, подосланные Шарлоттой музыканты должны были подать сигнал. Это бы означало, что епископ и Альфиери действительно негодяи и Максу следует со всеми силами нанести упреждающий удар.

Боковым зрением Макс уловил, что из восточных ворот монастыря вышел отряд ландскнехтов во главе с рыцарем в доспехах и пробирается по тропинке между монастырской стеной и каналом к старому епископскому мосту. Макс не удивился, у него было предчувствие, что безумный замысел Патера не пройдет без крови. Могло бы быть хуже, если бы вместо ландскнехтов Бурмайера защищать мост вышли стражники Альфиери. Одно дело, когда на потеху горожанам сражаются две банды нелюбимых здесь германцев, другое — когда иностранцы нападают на святую обитель, защищаемую местной стражей.

Швейцарцы вслед за Максом быстро спустились, построились и двинулись к мосту. Но улицы были запружены празднично одетыми горожанами, и отряд вызывал всеобщее любопытство, а никак не желание освободить дорогу.

По пути Франц успел дать горожанам краткое исчерпывающее объяснение происходящего.

— Das ist der Buhurt, наша традиционная праздничная забава. Как 'джоко дель понте' у вас.

Объяснение было принято и волной прокатилось по трем улицам, выходившим к мосту, обрастая подробностями на каждом шагу. Горожане столпились у парапетов в ожидании 'выступления специально приглашенных мастеров строевого боя'. Какой-то добровольный глашатай влез на каменную тумбу и прокричал приглашение зрителям, после чего во все три улицы повалил народ, отрезая швейцарцам путь к отступлению.

До моста оставался десяток шагов, когда по тропинке на мост вышел примерно равный отряд алебардьеров. С такого расстояния даже в сумерках можно было опознать силуэты ландскнехтов. Благодаря столпотворению и сумеркам, ландскнехты заметили подходящих швейцарцев, только пройдя мост до конца.

'Партию защитников моста' возглавлял уже известный Максу Людвиг-Иоганн. Его плотная фигура в доспехах была похожа на скульптуру из шаров — полукруглый нагрудник, сферический турнирный шлем для боя на булавах, шарообразные кулаки, локти и колени. Даже наплечники бугрились полушариями. Человек-шар держал в руках двуручный меч.

Ширина моста составляла примерно двенадцать футов. Немного места по сравнению с ристалищем. По длине моста, после того, как на нем выстроились обе партии, осталось футов тридцать для поединка предводителей. Макс прикинул расстояние и перехватил меч за середину клинка. Людвиг-Иоганн сделал так же.

В это время за воротами запели монахи и заиграла музыка. Зрители зааплодировали. Рыцари двинулись навстречу друг другу.

Поначалу Макс держался молодцом. Отбил добрую половину ударов противника и даже несколько раз попал тому в голову. Но упустил инициативу, перешел к обороне и не смог придумать никакой выигрышной тактики. Псевдо-Бурмайер увлекся, перехватил меч за рукоять и принялся наносить удары с полного замаха попеременно справа и слева.

Монахи пели, музыка играла, зрители кричали и свистели, солдаты стучали в мостовую древками алебард. На каждый отвоеванный Людвигом-Иоганном фут ступали его ландскнехты. Максу оставался шаг до первой линии своих швейцарцев, первый ряд по команде Франца уже поднял алебарды на замах, чтобы одновременно с силой опустить шипы на голову баварца.

Человек-шар не сделал последнего шага и не подставился под тройной удар. Вместо этого он остался на месте и издевательским жестом поманил Макса к себе. Зрители взревели. Макс бросился вперед и обхватил врага руками, не давая ему возможности ударить мечом. Людвиг-Иоганн прижал голову к груди Макса, глядя под ноги и пытаясь поставить подножку.

Рыцари закружились по мосту, наступая друг другу на ноги. Макс не видел ног и должен бы был неминуемо попасться на подножку. Шаг, поворот — и сцепившиеся борцы ударились о деревянные перила моста. Еще один разворот, снова перила. Второго такого удара крепления брусьев не выдержали, и вот уже человек-шар летит в реку.

Болельщики Макса не успели порадоваться. Подножка тоже удалась, Макс не устоял на ногах, а Людвиг-Иоганн еще и схватил его за руку. В реку свалились оба бойца.

Плюх! Два тяжелых тела в доспехах подняли фонтан брызг. Даже алебардьеры обеих сторон на мосту нагнулись над перилами, глядя, не вынырнет ли кто-нибудь. Первым отреагировал Франц, которому из-за спин товарищей ничего не было видно.

— Бей в лицо, коли в яйцо!

Швейцарцы ударили и укололи. Сразу же погиб сержант ландскнехтов. Оставшись без обоих командиров, ландскнехты под ударами отступили к воротам, а швейцарцы, войдя в раж и попирая ногами тела врагов, под безумные вопли зрителей прорвались в ворота на плечах отступающих.

Патер не был великим воином. Он знал, что долго не продержится и что у него будет очень немного времени, чтобы найти слабые места в защите епископа. Епископ хорошо брал защиты клинком и наручами, но не блистал разнообразием ударной техники и предпочитал работать на максимальной дистанции, направляя удары в руки и оружие. Патер вспомнил, как на последнюю масленицу они с Быком устроили шуточный бой, алебарда против двуручного меча. В финале Патер приседал под мечом, поворачивался и бил Быка между ног тупым концом древка. Бык принимал удар на бедро и подпиленное древко ломалось, как будто о могучие гениталии жизнерадостного символа Масленицы. Оставались пустяки — дождаться сильного горизонтального удара. Патер перестал атаковать и принялся только уворачиваться. Когда противник настолько ограничен в технике, уворачиваться несложно. Просто сделать шаг под опускающийся меч и слегка пригнуться.

Бурмайер приказал арбалетчикам постоянно держать 'этого попа' на прицеле, чтобы быть готовыми выстрелить по команде.

Епископ, как вполне можно было ожидать, решил, что старый священник устал, и попытался загнать противника в угол, для чего сократил дистанцию и перестал отступать на шаг после каждого удара. Удача ему улыбнулась, очередной его удар почти перерубил древко Патеру. Что может подумать боец, приведя в негодность оружие врага? Что остался один шаг до победы, верно? И никаких шагов назад.

Сколько времени проходит от замаха до удара? Мгновение? Патеру хватило половины этого мгновения, чтобы взмахнуть снизу вверх тупым концом древка. Точно в цель! Епископ вскрикнул и согнулся, опершись на меч. Патер с разворота ударил его по голове железным шипом, еще державшимся на древке.

Макс мгновенно опустился на дно. Тут же он встал, к счастью глубина была не больше, чем по подбородок. Футах в шести поднялся на ноги Людвиг-Иоганн, но ему пришлось встать на цыпочки, чтобы вдохнуть. Макс стряхнул латные рукавицы и бросил их в сторону берега, снял и бросил туда же шлем, сразу стало легче дышать. На мосту шел бой, набережные поднимались над водой на шесть-семь футов. Зрители могли бы его вытащить, но до набережной надо еще добраться. Идти по дну, надеясь, что в других местах не глубже, чем здесь? Дно канала изначально не было ровным и много лет его никто не чистил. Макс чувствовал, что икры до середины погрузились в донный мусор. Если сделать неверный шаг, можно зацепиться ногой и упасть. Левая нога застряла между какими-то досками. У Людвига-Иоганна были похожие проблемы, только он провалился в донный мусор еще глубже и старался поднять над уровнем воды хотя бы нос.

Как только Патер нанес свой первый решающий удар, Бурмайер подал знак арбалетчикам. Много ли времени надо, чтобы передвинуть прицел на дюйм и нажать спусковой крючок? Немного, но этого хватило, чтобы второй удар проломил епископу череп.

Священник в черной сутане — не лучшая мишень среди теней, мелькающих в свете факелов. Из восьми арбалетчиков попал в цель только один. Еще один подстрелил труп епископа, остальные болты попали в землю и стены.

Патер упал. Музыка оборвалась. Паломники замерли с раскрытыми ртами. В ворота ворвались швейцарцы. Франц растерянно оглянулся по сторонам, выискивая Патера. Сержант выполняет приказы, но все приказы выполнены, а командиров больше нет — ни Его светлости, ни Быка, ни Патера. За те секунды, пока справа строились в боевой порядок швейцарцы, а слева, подражая настоящим солдатам, изображали подобие строя монахи, Франц повзрослел на несколько лет.

Какая была главная задача штурма? Захватить монастырь? Нет, с такими силами и без карты это нереально. Убить руководителей заговора — епископа и Альфиери? Альфиери впереди, а где епископ?

— Где епископ? — шепотом спросил Франц ближайшего паломника.

— Вот лежит, — дернул подбородком Матрос.

Ага, теперь задача понятна.

— Бей Альфиери! — закричал Франц. Монахи и швейцарцы выставили алебарды и побежали на Альфиери.

Краем глаза сержант увидел, как человек, стоявший рядом с Альфиери, по виду средней руки южногерманский рыцарь, поднял и опустил руку. Ландскнехты, стоявшие во дворе, выставили алебарды и пошли навстречу. Вел их молодой рыцарь, в котором Франц узнал лучшего оруженосца первого дня. Альфиери и 'южногерманский рыцарь' исчезли за дверью.

Франц понял, что атака провалилась. Как бы ни закончилось сражение во дворе, через минуту после того, как за ним закрылась дверь, Альфиери может быть в любом месте монастыря, а через пять минут — уже в городе. Если так, то стоит ли терять людей в этом дворе? Один этот молодой рыцарь мог перебить половину отряда и не устать.

— Отходим к воротам!

Отошли без потерь, пятясь и выставив алебарды. Паломники подхватили раненого Патера. Закрыли за собой ворота, причем Плотник еще и успел заклинить закрытые ворота. Куда теперь? На улицах полно зрителей, собравшихся посмотреть 'der bugurt', а к тому концу моста приближается отряд стражников.

Прогремел выстрел, слева от ворот пуля ударилась в стену. Тропинка!

— За мной! — скомандовал Франц и свернул на тропинку.

Швейцарцы и паломники последовали за ним. Стражники протолкались до моста, но остановились, когда перед ними о брусчатку расплющились две пули.

Куда дальше? Тропинка закончилась. Вверх — улица Богачей, направо — к замку, налево — в монастырь. Ворота замка закрыты, а дорога вдоль стены ведет навстречу стражникам. Ворота в Улицу Богачей охраняются. Зато в монастырских воротах открыта калитка.

— Мы пройдем через Улицу Богачей! — сказал трубач, — Музыкантам сегодня все двери открыты. А вы?

— Бросим алебарды и пройдем через монастырь, — ответил Франц, — и вы пойдете с нами.

Алебарды полетели в реку. Франц и компания просочились в никем не охраняемую калитку. Поблизости были пустые по случаю темного времени суток хозяйственные помещения и почти пустая по случаю карнавала гостиница для паломников. Паломники быстро сориентировались и направились в 'немецкую комнату'.

— Ему нужен врач! — сказал Франц про Патера, намереваясь забрать его с собой.

— В монастыре всегда есть лекарь, — ответил Студент.

— Но здесь опасно!

— Монахи не знают про дела епископа, и никто им не скажет.

— Разве раненый паломник — обычное дело? Епископу не доложат?

— Последнее время — да. Здесь даже по улицам ходить опасно. А епископ, чтоб ты знал, убит. Никого из монахов кто мог бы нас узнать, во дворе не было. Не знаю, кто будет старшим в монастыре, но ему еще долго будет хватать забот и без паломников.

— Ничего, что стражники видели, как мы прячемся в монастыре?

— Вы пошумите немного, как будете уходить. Пусть идут по вашим следам.

Франц не нашел, что возразить и повел швейцарцев через хозяйственный двор к собору. Еще с тушения пожара он запомнил, что замков на входах в собор нет, двери со сторону монастыря закрываются на засов снаружи, а двери со стороны города — изнутри.

Как уважаемый читатель и сам понимает, в жизни никогда не бывает так, чтобы в целом городе не происходило ничего интересного, кроме интриг заезжих рыцарей. Тем более, в итальянском городе в веселую эпоху Ренессанса. Ранее нам было не до того, чтобы изучать местную тайную политику, но сейчас для нас с Вами, дорогой читатель, настало время заглянуть в гости к Альфиери и Бурмайеру.

Из узкого окна на втором этаже дворца епископа за окончанием штурма следили руководители заговора. Больше всех места занял Бурмайер. Альфиери с высоты своего роста смотрел через его голову. Хозяин кельи, келарь, подпрыгивал, чтобы бросить взгляд над плечом Бурмайера.

Нападавшие разношерстной толпой пробежали прямо под окном вдоль стены монастыря. Стражники застряли на мосту. Феникс с ландскнехтами через некоторое время доломали ворота и вылезли на видное место, недоуменно оглядываясь.

— Они пошли вдоль стены! — крикнул из окна Бурмайер. Ландскнехты побежали по тропинке.

Бурмайер обернулся и оглядел соучастников. Обратился к Альфиери.

— Тебе есть, что сказать?

— Ничего. Пока ничего.

Альфиери выглядел сильно озадаченным. Остальных Бурмайер спрашивать не стал. У него уже был готов план действий.

— Хорошо, что монахи ничего не знают. Надо решать быстро. Смерть епископа нам пока не с руки. Я распорядился унести труп на ледник. Его прислугу и местного врача посадим в подвал. 'Лечить' его будет мой полевой врач. Твоя задача, Александро, утром найти надежного человека, который без вопросов забальзамирует тело. Долго мы так не протянем, но два-три дня у нас будет.

Келарь из своего окна, выходившего на мост, видел только начало и конец штурма, а выйти во двор он не рискнул. Услышав про смерть епископа, он втянул голову в плечи.

— Кто будет выполнять обязанности епископа? — спросил келарь.

— Ты, кто же еще. Возражения есть? — жестко ответил Бурмайер.

— Никак нет, Ваша светлость, но…

— Поклянись, что никому не расскажешь!

— Но… Ваша светлость! Я не могу. Если меня будут допрашивать и пытать, я все расскажу!

— Постойте! — вмешался Альфиери, — это же внутрицерковное дело.

— Да! Да! Совершенно внутрицерковное, — поддакнул келарь, еще не понимая, к чему ведет кондотьер.

— Значит, вести по нему следствие имеет право только церковный суд, — продолжил Альфиери.

— Правда-правда! — воскликнул келарь, — Я ни слова не скажу никому, кроме церковного суда! И буду нещадно врать всем прочим, ибо они не имеют права у меня спрашивать!

— Клянись! — приказал Бурмайер.

— Клянусь небом, землей, Иерусалимом и своей головой!

Когда рыцари ушли, келарь долго думал, про что же конкретно он поклялся ничего не говорить: про смерть епископа, или про попытку скрыть эту смерть или вообще про заговор,

В покоях епископа Альфиери и Бурмайер дождались возвращения Феникса с ландскнехтами. Погоня не увенчалась успехом, все нападавшие, как подтвердили случайные свидетели, ушли через территорию монастыря и вышли через собор. На кого работали все эти люди, установить не удалось. Точно было известно, что солдатами были швейцарцы, первым отрядом командовал полумифический персонаж Безумный Патер (швейцарец), а второй отряд возглавлял Максимилиан де Круа (известный как наемник с бандой швейцарцев). Последний раз де Круа видели, когда он вместе с Людвигом-Иоганном в доспехах свалился с моста, с тех пор ни тот, ни другой не всплывали. Что неудивительно.

— Сукин сын Максимилиан де Круа? — мрачно переспросил Бурмайер, — Я думал, что он просто везучий недоросль с длинным мечом, а он был, оказывается, хитрый кондотьер, как говорили разные предвзятые люди.

— Но если он кондотьер, то кто наниматель? — развил мысль Альфиери, — Это не люди графа и не люди Сфорца. Сфорца могли бы нанять швейцарцев, но я точно знаю, что Никколо не торопиться за приданым. Может быть, это кто-то не местный? Кто бы это мог быть?

— Мне, черт побери, самому интересно. Почему они пришли к епископу, а не к тебе? Почему не пытались договориться? Почему именно этот де Круа, который тут у всех как заноза в заднице?

— Я тоже не понимаю. Брат не ссорился с де Круа. Может быть, кто-то из твоих земляков его нанял именно против тебя?

— Чушь! Из наших его не наймет никто. Все его ненавидят, и никто ему не доверяет. Его даже собственный брат не наймет. Это кто-то из твоих земляков его нанял, а ты прохлопал. Или Сфорца, или граф. Ставлю на Сфорца, а то Фальконе, как я погляжу, совсем плох. Я никому лишнего не говорил, даже Людвигу-Иоганну и Мокрой Курице. Утечка информации была у тебя. Может быть, у епископа. Сфорца нанял тех, кто был под рукой.

— У меня есть надежный человек в близком окружении Никколо. Даже в очень близком. Потому я и не думаю, что эта разведка боем — его замысел. Совершенно не итальянский стиль. Сфорца понимают, что такое 'Хорошая война'.

— Я тоже понимаю. Это такая игра для своих, а не для тех, кого не жалко. Он послал этого де Круа на верную смерть. С итальянцами такое не проходит.

На какое-то время комната погрузилась в тишину. Оба заговорщика обдумывали планы на ближайшее будущее. Первым итог подвел Альфиери.

— Если затянем, Рим пришлет нового епископа. Он нас не поддержит, и город нам будет не удержать. Труп можно продержать до конца турнира. Осталось всего три дня.

— Твоя задача, Алессандро, — сделать так, чтобы рыцари разъехались побыстрее. Лишние любопытные нам ни к чему.

— Сделаю. Но надо держать все силы в полной готовности. Если неизвестный противник попытается еще что-то предпринять, придется сыграть на опережение, не дожидаясь конца турнира. Насколько быстро мы можем захватить город?

— С этим карнавалом захватить город стало легче, чем задницу подтереть. Половина дня или меньше. Мои ландскнехты уже в монастыре и во дворце. Что делать с семьей Фальконе?

— Никто не удивится, если граф умрет по естественным причинам, он и так на ладан дышит. Жалеть его тоже вряд ли кто будет. У графини нет влиятельных друзей, кроме меня. Никколо с Виолеттой берем в заложники, это будет несложно. Выставляем гарнизон на стены, закрываем ворота и удерживаем город до тех пор, пока не договоримся со Сфорца по-хорошему.

Бурмайер что-то про себя прикинул, почесал правый бок и задал еще один вопрос.

— Одного не понимаю, зачем вам с братом понадобилось именно сейчас мухлевать с церковной недвижимостью? Это ведь оттуда у нас все проблемы.

— Видишь ли, Грегуар, — Альфиери поморщился, но решил, что стоит рассказать правду, хотя бы по той причине, что никакие выдумки все равно бы пользы не принесли, — Деньги у нас с братом были. Но Джанфранко вывернул на турнир всю городскую казну, и мне пришлось тоже вложиться. Так что аванс тебе полностью дал епископ.

— Из церковной казны, надо понимать? — уточнил Бурмайер.

— Откуда еще? Конечно, из церковной. У него золото копится быстрее, чем у царя Мидаса. Монахи, считай, за еду работают, и к порядку склонны больше, чем горожане с крестьянами вместе взятые. Городу он налоги не платит, церкви десятину не платит, а в Рим отсылает гроши и жалобы на неурожай.

— Про церковную казну мне понятно. Епископ сдох, денег черта с два возьмем. А ты что, планировал захватить город полностью за счет брата и моими руками? Если не врешь, то скинулся на турнир ты очень давно, еще до того аванса. Что, с тех пор ничего не подкопил?

— С тех пор! Да я бы уже через месяц с тобой мог полностью рассчитаться. Если бы не чертовы монахи.

— Попросили вернуть аванс?

— Если бы. Брат никогда не был в ладах с Медичи, родственниками Папы. Джанфранко некстати так расхвалил свой турнир, что в Риме вспомнили, что на белом свете есть такая Феррона, в которой, если хорошо подумать, есть должность епископа, которая, с ума бы не сойти, приносит изрядный доход. После чего брата предупредили, чтобы он ждал сначала визитаторов, а потом нового епископа.

— Так вот почему пошла эта распродажа активов, про которую нам намекнули в кукольном спектакле! Значит, ты потратил все деньги на скупку церковного имущества, а со мной собирался рассчитаться этими же самыми монетами, но из церковной казны? Хитер, хитер… Только братик не вовремя копыта отбросил, да? Что будешь делать?

Альфиери с трудом сдержал ругательство и даже дал нормальный ответ.

— Все равно возьму из церковной казны. Если святой престол проведет ревизию, виноват будет епископ. Пусть к нему в рай визитаторов посылают.

— У него тут залежи золотых флоринов? — ухмыльнулся Бурмайер, — Что-то я не вижу сундуков с монетами.

Альфиери вздохнул, подошел к столу епископа, повернул какой-то выступ и извлек из недр стола несколько свитков пергамента с печатями.

— Покойный братик, светлая ему память, не хранил деньги в звонкой монете, а, презрев запрет родной церкви на ростовщичество, давал деньги в рост. Вот по этим векселям я получу золото у Нанни.

— Ха! — изобразил смех Бурмайер, — Кому проще всех грешить, как не духовному лицу? Нагрешил и тут же себе грехи отпустил!

— Отпускать грехи самому себе неэтично, — поправил его Альфиери.

— Какая разница! — фыркнул Бурмайер, — вызвать какого-нибудь попика, каких тут полный монастырь и приказать ему отпустить грехи по списку.

Отсмеявшись, Бурмайер хлопнул ладонью по столу.

— Ладно! Солдаты пусть поспят после карнавала, завтра с полудня я держу всех в готовности, а сейчас пойду спать. А ты, — палец уперся в грудь Альфиери, — еще раз проверь, не Сфорца ли тут поработали.

 

26. Цейтнот

Оставив Макса и Марту наблюдать за епископским мостом из таверны, Шарлотта отправилась с деловым визитом к Джакомо Нанни. Нанни считался самым богатым торговцем в Ферроне и председателем 'Партии Папы' в противовес Джованни Велутти, второму в рейтинге и председателю 'Партии Дожа'. Причиной визита была экспедиция за кастильскими пряностями. Габриэль еще утром намекнул, что информация о выгодной сделке не имеет смысла для того, у кого нет средств, чтобы заключить эту сделку. Потому Шарлотта, не желая, чтобы рыцаря чести на середине турнира кто-то перекупил, взялась познакомить его с местными финансистами.

В качестве охраны Шарлотта наняла стражников под руководством лично лейтенанта Бонакорси, который снял восьмерых более-менее надежных людей с постов и патрулей и приставил охранять сеньору. Швейцарцы и Марта были нужны на случай возможных осложнений Макса с епископом. Кроме того, горцы, не привыкшие быстро ориентироваться в городской толчее, не знакомые с местностью и не говорившие по-итальянски, все равно не смогли бы обеспечить сколько-нибудь эффективную охрану на карнавале.

Бонакорси, в отличие от остальных стражников, одетых в цвета Фальконе и Альфиери, красный и синий, нарядился доктором и надел потертую маску 'дотторе' с длинным носом. Обычно в этот нос доктора закладывали матерчатые фильтры с благовониями, которые должны с Божьей помощью защищать от инфекций.

Как сказал Бонакорси, Джакомо Нанни этим вечером надо было искать у главного моста через канал. Этот мост, самый широкий и самый старый, находился ниже нового епископского, и через него проходила главная улица, соединявшая городские ворота. По праздникам ферронцы устраивали на этом мосту итальянское шоу 'джоко дель понте' (битва на мосту), где две команды горожан, запакованных в неловкие, но защищающие доспехи, оспаривали мост друг у друга. Одну команду финансировала партия Папы, другую — партия Дожа. Почетные зрители традиционно наблюдали за эпическими битвами со специально выстроенных много лет назад балконов по обе стороны моста. Заодно выяснилось, что если бы Нанни отказался вкладывать деньги в экспедицию, можно бы было перейти канал и обратиться к Велутти.

Не успел любезно предоставленный стражниками паланкин преодолеть и половину пути, как на выезде с епископской площади столкнулся с пешей процессией, изображавшей чудовищ. Музыканты в шапочках с рожками, какие-то шуты с крыльями горгулий, Серый Волк в настоящей вольчьей шкуре, уменьшенные копии турнирных левиафана и элефанта, еще какие-то развеселые чудища и посередине процессии Аурелла Фальконе верхом на испуганной лошадке.

— С дороги! Кто такие? — невежливо обратился к носильщикам паланкина крупный мужчина, возглавлявший процессию. Из-под его огненного красно-оранжевого плаща виднелась кираса и перевязь с мечом.

— Ее светлость Шарлотта де Круа! — тут же подскочил с ответом Бонакорси.

— Лотти? — окликнула Шарлотту Аурелла голосом Виолетты.

— Виолетта? — высунулась из окна Шарлотта.

Носильщики подвинули паланкин к правой стороне улицы, а 'чудовища' начали обходить его по левой. Виолетта остановилась прямо напротив паланкина, и ее спутники столпились вокруг, перекрыв движение в обе стороны.

— Лотти, почему ты не веселишься, а скрываешься в этой коробке? Где твой красавец-муж? Неужели мамочка снова его соблазнила?

— Муж, слава Богу, предается мужским развлечениям в мужской компании, — не покривив душой, ответила Шарлотта, — а почему ты в этом платье и в этом парике? И где твой муж?

— Никколо остался смотреть 'джоко дель понте'. А я оделась самым страшным чудовищем и возглавляю крестовый поход чудовищ. Мы соберем по городу всех, кто в масках чудовищ, и пойдем пугать епископа.

— Зачем?

— Он выйдет на балкон и обольет всех святой водой, а потом заставит причаститься вином. Монастырское вино намного лучше, чем та кислятина, которую раздают в кабаках за папочкины деньги.

— Ты с ним уже договорилась?

— Алессандро договорится. Они вместе должны быть уже во дворце.

Тут к Виолетте протолкался через 'чудовищ' паренек с манерами небогатого оруженосца и подал ей аккуратный конвертик. Виолетта кивнула, и посыльный затерялся в толпе.

— Легок на помине, — прокомментировала Виолетта, разворачивая письмо, — смотри, Лотти, а письмо-то не мне, а мамочке. Этот дурачок обознался, надо будет его выпороть.

— Немудрено перепутать.

— Если ты скажешь, что я на нее похожа, я тебя убью.

— Зачем ты тогда надела платье и парик?

— Ах да, я и забыла.

Виолетта сложила письмо в конверт и порвала в мелкие клочья.

— Если не секрет, что там было написано? — в шутку спросила Шарлотта.

— Ты же не думаешь, что я буду хранить мамочкины секреты? 'Сегодня ночью. Твой Алессандро'. Ее, представь себе, Алессандро! Как это романтично! Дура старая.

Взгляд Виолетты остановился на Бонакорси.

— Антонио!

— Слушаю, Ваша светлость!

— У тебя тут под рукой не меньше пяти человек. Найди мне хоть из-под земли десяток шлюх. Вам ведь все равно больше делать нечего. Таких, чтобы почище, но чтобы на мордах было написано, что шлюхи. Спляшу с ними на площади, раз всякое быдло принимает меня за мамочку.

— Но, Ваша светлость…

— Бегом! Уволю к чертовой бабушке, снова будешь зубы рвать и клизмы ставить!

— Слушаюсь!

Бонакорси виновато посмотрел на Шарлотту. Она, не желая ссориться с Виолеттой, кивнула. Пятеро стражников в красно-синих накидках вместе с командиром отправились выполнять задание, а трое мужчин в маскарадных костюмах сопроводили паланкин до наименее заметного места в изгибе улицы и сняли ближние факелы со стен, оставив паланкин в тени. Шарлотта предупредила, что следует ожидать нападения банды в десяток рыл, поэтому охранники принимали все возможные меры предосторожности.

К основному действию Шарлотта из-за Виолетты опоздала. Партия Папы победила в трех сходах из пяти. На мосту братались только что лупившие друг друга горожане, а на обоих берегах помощники складывали снаряжение в телеги. Большая часть зрителей разъехалась. Недовольный Габриэль сказал, что Джакомо Нанни только что взгромоздился в свой паланкин с восемью носильщиками и отбыл домой. Бонакорси послал за ним человека, и тот вскоре вернулся в сопровождении приказчика, который передал, что глава торгового дома Нанни приносит свои искренние извинения, что посмел не дождаться, будет очень раз принимать у себя таких почетных гостей и готов предоставить им не только стол, но и ночлег. Бонакорси подтвердил, что стол и ночлег у Нанни достойны уровня французской графини и рыцаря чести, поэтому Шарлотта и Габриэль отправились на улицу Богачей. В 'Пьяного монаха' отправили мальчишку с приглашением для Макса, чтобы он поднимался туда же, когда закончит свои дела с епископом.

Максу в это же время было совершенно не до каких дел. Он тонул. Неровное дно опускалось под ногами по мере того, как неплотно лежавший мусор утаптывался под весом тяжелого рыцаря. Дойти по дну до берега не представлялось возможным. Через пару шагов ноги уже не нащупывали не точек для опоры. Нет, лучше снимать доспех и плыть. Макс отстегнул наплечники, отжал защелки на предплечьях и сбросил латные руки. Людвиг-Иоганн, подпрыгивая и отплевываясь, вытаскивал из пряжки намокший ремень, которым его турнирный шлем крепился к кирасе.

Кираса Макса держалась на плечах при помощи железных скоб, а не ремней. Две скобы на плечах и защелка на боку расстегнулись в три движения. Людвиг-Иоганн за это время освободился только от шлема. Ремни его кирасы скрывались под массивными турнирными наплечниками. Наплечники крепились шнурками, а развязать мокрый кожаный шнурок одной рукой весьма затруднительно. Кираса и латные ноги мешали ему подпрыгивать и вдыхать, а чем больше времени он тратил на дыхание, тем сложнее было сражаться с ремнями и шнурками.

В воде время идет намного медленнее, чем на поверхности. Макс еще не избавился от лишнего железа, а поединок во дворе монастыря уже закончился, швейцарцы отступили, а за ними пробежал отряд во главе с Фениксом.

— Сеньор! — крикнули с берега.

Макс обернулся и увидел троих стражников.

— Смотри, это же 'сеньор пятьдесят флоринов', толкнул один другого, — надо его вытаскивать!

— Но он пока еще стоит на ногах, а тот рыцарь вот-вот утонет.

— Да и Бог с ним, у нас сейчас рыцарей как у собаки блох. Одним меньше, никто и не заметит.

Стражники связали ремнем две алебарды и вытащили Макса, который уже успел избавиться от большей части доспеха. Дно у берега и правда уходило вниз, так что он нахлебался воды, преодолевая последние десять футов. Втаскивали его наверх человек шесть на четырех ремнях, которые Макс намотал на руки. За всей этой суетой никто не попытался спасти Людвига-Иоганна, который, как позже сказали, все равно был обречен, во-первых, потому что до него было не дотянуться, а во-вторых, потому что его, такого толстого и в доспехах не смогли бы втащить на берег.

На воздухе оказалось, что вода была не такая уж и теплая, а на самом деле и вовсе холодная. Стражники отвели спасенного в ближайший трактир, которым, что неудивительно, оказался 'У пьяного монаха'. На пороге их встретила Марта, раздала горсть монет и утащила Макса на второй этаж, который был оплачен до утра.

Наверху продрогший Макс согрелся при помощи сухого полотенца (порвалось при растирании), горячего глинтвейна (пролил половину кувшина) и женской ласки (сломали стол и чрезвычайно смутили публику на первом этаже). Потом он с чувством глубокого морального удовлетворения снова надел свой парадный костюм, оставленный здесь же при переодевании в доспехи, и принялся за весьма кстати принесенное жаркое. Марта рассчитывала на продолжение, но на всякий случай надела платье.

Не успело показаться дно тарелки, как появился посыльный с приглашением к Нанни. За неимением лучшего варианта, Макс приглашение принял, приказал оседлать коня и отправился наверх. Марта сказала, что раз уж 'У пьяного монаха' место сбора для швейцарцев, то она дождется первого из них и узнает, чем закончилось сражение в епископском дворце.

К тому времени, когда Макс добрался до палаццо Нанни, Шарлотта уже завершила переговоры. Джакомо и Габриэль подписали соглашение о намерениях, которое гласило, что, если не случится никаких форс-мажорных обстоятельств, то торговый дом Нанни инвестирует крупную сумму в поставку груза пряностей из Кастилии на французский рынок и получит половину планируемой прибыли от продажи пряностей во Франции.

Гостевые комнаты Нанни были достойны того, чтобы принимать благородных гостей. В сторону монастыря и реки выходили высокие окна размером с двери. Этот дом не опасался штурма с той стороны. Огромный камин не дал бы гостям замерзнуть. На стенах висели картины местных мастеров, а на полу лежал дорогой турецкий ковер.

— Неплохо, — сказал Макс, — и что у нас новенького?

— У меня все в порядке, это всего-навсего коммерция. А что у тебя?

— Поединок на мосту. Чуть не утонул.

— С кем? С епископом?

— Нет, с Людвигом-Иоганном с турнира.

— Откуда он взялся?

— Из монастыря. Там была засада с ландскнехтами. Меня вытащили стражники. Марта сказала, что Франц и все остальные убежали через монастырь. Не знаю, жив ли Патер или кто-то из наших швейцарцев.

Макс подробно пересказал, что он видел и что рассказала ему Марта. Шарлотта задумалась. Макс молчал, он уже устал ломать голову.

В дверь постучали. Слуга привел Марту и Франца. Франц выглядел не только живым и здоровым, но еще и веселым и не сильно обеспокоенным.

— Они нас не догнали! — возвестил Франц.

— И где все остальные? — спросил Макс.

— Пьют. Я оставил их в подвальчике 'Луиза и Лютеция', отдал им все деньги, что у меня были, и приказал не давать музыкантам покоя. Пусть или играют, или пьют. Когда музыканты упадут под столы, тогда нужно будет нажраться самим. Я правильно понимаю, что нельзя, чтобы кто-то проболтался?

— Правильно, — ответила Шарлотта, — Что с Патером?

— Жив. Ранен, но жив. Говорят, он долго спорил с епископом, потом епископ вызвал его на 'божий суд'. Мы оставили Патера и его людей в монастыре, в домике для паломников. Никто не удивится, даже если будет обыскивать монастырь и найдет паломников там, где им и положено быть.

— Епикоп вызвал на поединок простого священника? — удивился Макс.

— Да. Говорят, что перед этим он посоветовался с каким-то немецким рыцарем.

— Наверное, с Грегуаром Бурмайером, — предположила Марта, — я не видела его самого, но первый вышедший из монастыря отряд возглавлял его родственник Людвиг-Иоганн, а второй отряд — Мокрая Курица, его оруженосец.

— Епископ победил, но не стал добивать? — уточнил Макс.

— Ничего подобного. Патер победил.

— Как?

— С легкой алебардой против двуручного меча. Он всегда был хорошим копейщиком. Я лично видел, что он способен уделать некоторых претендентов в доппельсолднеры простой палкой. Епископу он пробил голову, аж мозги брызнули. Выиграл вчистую, даже без царапины.

— Ты только что сказал, что его ранили.

— Паломники сказали, что когда епископ упал, арбалетчики выстрелили в Патера.

— Арбалетчики — значит местные, а не наемники. Альфиери там был? — спросила Шарлотта.

— Был, но потом уехал, — ответила Марта, — повернул к замку.

— Плохо, — подвела итог Шарлотта, — вместо старых врагов мы приобрели новых. Ты, дорогой, случайно влез в слегка прикрытое осиное гнездо. Чувствует мое сердце, что Альфиери, Бурмайер и епископ затеяли заговор против графа. Теперь они будут думать, что ты работаешь против них.

— Заговор? Чтобы взять власть в городе?

— Власть не берут. Ее подбирают. У Джанфранко нет даже информации о том, что происходит в городе, иначе он бы не одобрил сделку Альфиери и епископа. Стража подчиняется Альфиери. Даже Аурелла выберет Альфиери, а не Фальконе. Для полноты картины у них в компании еще и немецкий наемник. Я, честно говоря, ничего не слышала про заговор, но, насколько я понимаю местные порядки, никто даже не удивится, если Альфиери захватит город. Конечно, он не начнет раньше, чем закончится турнир, но ты рискуешь до этого не дожить.

— Ну, с Бурмайером у меня старые счеты, и он не тот человек, чтобы платить убийцам. Он с большим удовольствием прикончит меня в бою или на турнире. А вот Альфиери…

— Вот именно. Альфиери был очень недоволен, что ты уделяешь Аурелле слишком много внимания. Это заметили все, кто был на турнире, кроме тебя самого. У него есть возможность и желание тебя убить. С ним надо что-то решать как можно быстрее.

— Я могу порешить его хоть сейчас, — подал голос Франц, — его люди подло пытались убить нашего Патера, который победил в честном поединке.

— Сегодня он должен быть в замке, — добавила Марта, — На базаре говорят, что ночь с пятницы на субботу он всегда проводит в замке.

— Франц, ты говоришь по-итальянски? — спросила Шарлотта.

— Нет, Ваша светлость. И никто из моих людей не говорит.

— Я говорю, — ответила Марта. Я смогу провести Франца в замок через вход для прислуги.

— Решено. Идите сейчас.

Марта и Франц поднялись и вышли.

— Мой доспех остался на дне канала, — пожаловался Макс, а завтра я не могу не выйти на турнир. Мне придется вернуться в наш шатер, а там наверняка будет засада.

— Не возвращайся, — не раздумывая, сказала Шарлотта, — Можешь раздобыть доспехи где-нибудь в городе?

Макс почесал в затылке.

— Антонио Бонакорси… Только где бы его найти?

— В комнатах прислуги. Когда мы пришли, он закрутил роман с горничной.

 

27. Два слона в посудной лавке

Вот так и только так совершаются убийства видных политических деятелей. Никаких тайных обществ, заговоров, высокооплачиваемых киллеров, специального высокотехнологичного оружия и прочей ерунды для богатых неудачников. Маленький человек говорит 'а вот пойду и убью', берет ничем не примечательный кинжал или револьвер, проходит через все уровни охраны и убивает хоть короля, хоть президента, хоть премьер-министра. Что характерно, маленький человек совершенно не заботится о путях отхода, чем облегчает себе задачу по сравнению с 'профессионалами'.

Потом, чтобы другие маленькие люди не воображали, что убивать королей просто, чтобы охрану не мучила совесть, чтобы не обидно было сильным мира сего, у кого кишка оказалась тонка организовать это убийство, придумывается криптоистория, в которой за спиной маленького человека прячутся большие люди. Как недруги убитого, так и сочувствующие глотают такие истории с превеликим удовольствием. Первым стыдно, что кто-то смог сделать то, о чем они трусливо перешептывались. Вторым стыдно, что такой, по их мнению, 'талантливый руководитель', не смог всего-навсего организовать себе охрану, которая всего-навсего способна защитить хотя бы от непрофессионала-одиночки.

От Улицы Богачей до замка рукой подать. По набережной гуляли парочки, на фоне которых Франц и Марта могли бы затеряться, если бы не выдававшая их разница в росте. На середине пути Франц вспомнил, что они не знают расположения внутренних помещений замка.

— Это же просто, — ответила Марта, — Нам нужен тот вход, через который доставляют провизию. Входы для благородных людей уже закрыты, а через этот после ужина будут выходить всякие посудомойки, которые живут не в замке. Дальше будут незапертые двери до кухни, в таком большом дворце в кухне до поздней ночи кто-нибудь есть.

В воротах странную парочку остановил часовой. Что характерно, страж в принципе не возражал, чтобы их пропустить, но хотел знать, кто, к кому и зачем идет и сколько за проход заплатит. Не зная языка, для того, чтобы пройти, пришлось бы вступать в бой, даже не зайдя внутрь.

Марта скромно представилась, как почти жена одного из важных гостей и вложила в ладонь стража монету соответствующего достоинства. Часовой, слегка переигрывая, по-лакейски распахнул дверь перед Мартой, но ткнул пальцем в грудь Франца и сказал, что сутенеры, охранники и все прочие сопровождающие всегда ждут снаружи. Франц ничего не понял, но решил, что его не пустят, ни просто так, ни за деньги, и полез за кинжалом. Марта придержала его руку и что-то шепнула часовому на ухо, после чего он поднял брови в крайнем удивлении и уставился на Франца, как баран на новые ворота. Марта сунула в руку итальянца еще одну монету и втащила Франца вслед за собой.

— Что ты ему такое сказала?

— Что я любовница одного из гостей.

— Это я понял, ты вела себя как проститутка. Очень похоже получилось и без перевода. А почему он пропустил меня?

— Я сказала, что ты будешь участвовать в оргии.

— Я что, похож на проститутку мужского пола?

— Был бы ты похож, он бы так не удивился.

— Теперь он нас запомнил.

— Когда мы уйдем, его уже сменят. А если у нас все получится, то искать нас и не будут.

— Почему?

— Потому что не в интересах графини, чтобы в ее постели обнаружили труп делового партнера ее мужа. Я даже не знаю, что она будет делать.

В замке Марта полностью сменила имидж. Скинула плащ, расшнуровала платье, сменила головной убор и выложила на груди две широкие золотые цепочки. Теперь для попавшихся на пути стражников или прислуги она выглядела как гостья благородного происхождения. Франц ссутулился и сделал из двух плащей объемный сверток, прикинувшись слугой, который тащит нечто большое за благородной дамой.

Франц и Марта нашли хорошее место для ожидания. В темном конце коридора, из которого был виден подход к потайной двери в спальню графини. О существовании этой двери Францу сказал Макс, догнав его у выхода. Один плащ постелили на пол, вторым укрылись. В темноте никто бы не подумал, что в темном конце коридора кто-то прячется. Плотно пригнанные двери не пропускали звуков, но киллеры-импровизаторы были уверены, что Альфиери в течение ночи или выйдет из спальни, или войдет в нее.

Темный коридор — довольно скучное место, особенно, когда нельзя шуметь. Ночью никто не проходил мимо. Франц немного поворочался, полежал спокойно, подумал о том, как правильно втыкать баселард точно в сердце, а потом повернулся и обнаружил напротив своего лица пышную грудь Марты в платье на шнуровке.

— Что ты делаешь? Мы зачем, по-твоему, сюда пришли? Убери лапы! — прошипела в темноте Марта.

— Да ладно, не убудет от тебя, — привычно ответил Франц. Когда он еще не был комендантом замка, ему регулярно приходилось выслушивать от девушек подобные глупости. — Зато не уснем.

Марта была умнее девок, которые обычно попадали в круг общения Франца, поэтому решила, что от нее действительно не убудет. Прошло некоторое время. Франц увлекся и собрался проверить, не убудет ли от Марты, если запустить наглые лапы еще куда-нибудь. Марта, которая всегда возбуждалась от опасностей и приключений, задумалась, не стоит ли прекратить бесполезное ожидание и заняться чем-нибудь более романтичным в более подходящем месте. И тут потайная дверь начала открываться.

На пол упал отблеск фонаря. Франц медленно повернул голову. Мужчина с фонарем определенно не был мужем хозяйки спальни. Он был заметно выше (как Альфиери), держал голову прямо (как Альфиери), имел длинные волосы и орлиный профиль.

Прятаться под плащом просто. Сложно встать из-под плаща так, чтобы получилось и быстро, и незаметно. Франц дал человеку с фонарем свернуть за угол, потом вскочил и бросился за ним. Два прыжка до угла, выпад и удар слева в спину. Подхватить падающего, аккуратно опустить его на пол, упереться коленом в спину, выдернуть баселард из раны, поднять голову за волосы и перерезать горло. Готово. Можно уходить.

Одна маленькая деталь — Альфиери успел вскрикнуть при ударе в спину и выругаться до того, как горло было перерезано. И вторая маленькая деталь — навстречу плелась какая-то тучная пожилая дама с подсвечником на три свечи.

Средневековые замки обладают отменной звукоизоляцией. Но визг свидетельницы стоял в ушах Франца и Марты еще пару этажей вниз по лестнице и несколько десятков шагов по коридорам. Дверь на кухню оказалась закрытой.

— Во двор?

— Нет, там собаки!

— Тогда обратно, ищем открытую дверь.

Снова пробежка по замку. Замок спит, но женский визг уже разбудил начальника стражи, а он уже направил солдат перекрыть все лестницы и выходы.

Тупик. В эту башенку вел только один коридор. За одной из закрытых дверей должен быть выход. Франц ударил плечом в одну дверь, в другую, в третью, оступился, упал, выругался от всей души.

Одна из дверей открылась. Выглянула девушка в ночной рубашке с кружевами. Прекрасная как ангел, злая как черт и в доску пьяная. Девушка уже начала произносить какое-то богохульное итальянское ругательство, но вдруг замолчала. Ее глаза округлились, а на лице отразился испуг. Марта проследила за ее взглядом и обнаружила, что дублет Франца спереди полностью залит кровью, а в правой руке Франц все еще держит окровавленный баселард.

Мировоззрение Марты большей частью сформировалась во время замужества с легендарным чудовищем. Жизненный опыт подсказывал ей, что заставить женщину замолчать можно или пощечиной, или поцелуем. В принципе, у Марты хватило бы ума придумать третий вариант лучше первых двух, но времени думать не было. Она прижала девушку к себе и закрыла ей рот поцелуем. Девушка очень удивилась, но быстро перестала сопротивляться.

В коридоре послышались тяжелые шаги нескольких мужчин. Франц втолкнул целующихся женщин в комнату и запер дверь изнутри.

С первыми лучами солнца Марта проснулась. Последний раз она не могла опознать место, в котором спала, больше года назад. Справа, в обнимку с Францем, лежала та самая ночная красавица. Слева лежал мужчина средних лет с роскошными локонами и орлиным носом. Марта задумалась, не родственник ли это покойного Альфиери.

Комната выглядела очень богато. Дорогая мебель, бархатные портьеры, шелковые простыни. На стенах картины итальянских мастеров. На столике несколько красивых бутылок от очень дорогого вина, на полу мягкий восточный ковер, на ковре разбросана одежда и лежит заряженный охотничий арбалет с накладками из слоновой кости. Огромное венецианское зеркало треснуло, но не вывалилось из рамы. В нижней части зеркала торчит арбалетный болт. Второй болт торчит в стене напротив зеркала.

Надо же было вчера столько выпить! Сначала спаивали красавицу, пока Франц незаметно снимал залитую кровью одежду. Аквавита — убойная штука. Потом распробовали местное вино и начали открывать все бутылки подряд. Потом… начали распускать руки… Случайно разбудили этого сеньора. Вылили на него вино. Сеньор вечером сильно перебрал, путал женские имена, ругался и совершенно неуместно к ситуации вспоминал покойного брата. Но оказался очень темпераментным любовником. Сеньора зовут Алессандро. Как Альфиери. Красавицу зовут… Виолетта. Как дочь графа. Жену Никколо Сфорца.

Марта подняла арбалет. Основным узором накладок были гербы и вензели. Переплетенные N и V. Вот этот герб напоминает про Швайнштадт. Это же герб Сфорца!

Да-а, попали. Интересно здесь такие виды досуга в порядке вещей, или за это принято убивать? А у дочери такой же вкус, как у матушки. Этот красавец-мужчина просто вылитый Альфиери. Или тот был 'просто вылитый Альфиери', а этот настоящий? Ох…

В дверь постучали.

— Доча, у тебя все в порядке?

Марта не рискнула ответить за 'дочу', поэтому встряхнула Виолетту за плечи и дернула за нос.

— Доченька!

Красавица промычала что-то невнятное. За дверью могли подумать, что доченька лежит связанная и с кляпом во рту.

— Виолетта!!!

Марта сбросила похмельную соню на пол. Виолетта свалилась неожиданно громко и даже открыла глаза, но голос у нее почему-то пропал. За дверью суровая мамочка, услышав грохот падения тела, скомандовала:

— Ломайте!

Дверь в девичью спальню существенно уступает в защитных свойствах замковым воротам, входам в банки и кладовые. Три толстых стражника справились в два счета. Между дверью и косяком вбили железный рычаг, налегли и со страшным скрипом выдрали прибитую гвоздями задвижку с внутренней стороны. С последним рывком дверь громыхнула об стену, окончательно разбудив обоих мужчин в постели.

— Марио, твою мать, опять война? — приоткрыв один глаз, выругался Франц.

— Эээ… милая? — сонным голосом произнес любовник Виолетты.

— Сукин сын, — прошипела графиня с твердым намерением выцарапать ему глаза.

— А я-то голову ломал, куда эти двое подевались! — не удержался один их стражников, тот самый, кто ночью охранял вход.

Графиня, продолжая шипеть наподобие кошки, сделала шаг к постели. Виолетта отползла к стене, прикрываясь краем простыни. Стражники отступили к стенам, чтобы не попадаться на глаза и под руку разъяренной кошке. Дверной проем заслоняли еще какие-то люди, разглядывавшие грудь Марты или ноги Виолетты. Франц, еще не осознав, что он не дома, а вошел не Марио, безошибочно вытащил из горы одежды на полу свои подштанники.

Марта снова вместо того, чтобы подумать, обратилась к жизненному опыту. Жизненный опыт охотно подсказал, что все проблемы можно уладить при помощи оружия. Было совсем не сложно сделать первый шаг, уперев арбалет в подбородок графине.

— Не двигайтесь, Ваша светлость! А вы все войдите в комнату! Все! Отойдите к окну! Не шевелиться, а то стреляю!

Любая нормальная женщина в шестнадцатом веке была бы очень смущена, если бы оказалась обнаженной перед лицом десятка незнакомых мужчин. Виолетта забилась в угол, прикрываясь простыней, но Марта еще не поняла, в чем дело. Ей и одетой было не привыкать к мужскому вниманию.

Краем глаза Марта заметила, что Франц собрался надеть штаны и дублет. Еще не хватало, чтобы все здесь увидели кровавые пятна. Перетаскивая вслед за собой графиню, Марта выпинала из комнаты всю мужскую одежду. Франц вытащил из-под кровати еще какой-то мятый комок материи, выдернул из дверного косяка свой баселард, огляделся на прощание и покинул будуар.

Марта вытащила из будуара графиню.

— Пока никто ничего не знает. Если Вы не хотите, чтобы кто-то узнал раньше времени, держите их всех здесь.

— Спасибо, черт вас всех побрал, — процедила сквозь зубы Ее светлость.

Марта оглянулась. Комната, которую Виолетта выбрала для свидания, находилась в тупиковой башне. С разных сторон на круглую площадку выходили еще три двери, а попасть сюда можно было только по длинному коридору через четвертую дверь. Место совершенно не на проходе и не на виду, тем более, ночью.

— Я закрою башню снаружи и пришлю к вам кого-нибудь, — ответила Марта, опуская арбалет и отступая в сторону коридора.

Графиня кивнула. По ее взгляду в никуда знающий человек мог бы сказать, что она просчитывает варианты на десяток ходов вперед в очень сложной шахматной партии. Марта наконец-то осознала, что стоит в коридоре совершенно голая. Через секунду она поняла, что именно в таком виде она распоряжалась в будуаре Виолетты. Франц молча протянул 'мятый комок материи', который оказался платьем. Марта покраснела и наивно попыталась прикрыться. Графиня приняла какое-то решение и решительно вошла в спальню дочери.

Пока Марта вела переговоры, швейцарец успел одеться. Несколькими взмахами кинжала он подогнал по размеру штаны и дублет любовника Виолетты, преобразив приличный итальянский костюм в одежду немецкого наемника с буфами и разрезами. Марта закрыла дверь за Ауреллой. Слава Богу, петли были на месте. Франц вбил нож между дверью и косяком со стороны петель, таким же способом Плотник вчера заблокировал ворота. Одеть Марту оказалось сложнее. Как и следовало ожидать, Франц взял первое платье, которое попалось под руку, а именно, сброшенное в порыве страсти платье Виолетты, тогда, как Марта свое аккуратно сложила и положила в приличное место, а не на пол. Франц справился с задачей тем же методом, разрезав в нужных местах верх и подкладку, после чего лиф платья стал на несколько размеров больше.

В холле Марта заметила симпатичного молодого человека в сопровождении свиты в гербовых ливреях Сфорца.

— Мессир Никколо Сфорца? — шепотом спросила Марта у крайнего человека в свите.

— Он самый! — гордо ответил слуга.

— Передайте ему, что сеньорита Виолетта ждет его в комнате на втором этаже по правому коридору от лестницы прямо сейчас.

У выхода стоял усиленный караул с приказом не выпускать никого. Марта замешкалась, но Франц обошел ее и гордо предъявил перстень с гербом Сфорца. Учитывая, что стражники видели, что они только что говорили с кем-то из свиты Никколо, а, может быть, и с самим Никколо, им и в голову не пришло, что они выпускают не порученцев Никколо, а разыскиваемых убийц.

— Откуда это у тебя? — спросила Марта, когда удалось выбраться из дворца.

— Патер оставил на память. Сказал, что ему перстень дал Бык, и что этим перстнем здесь действительно можно отмахиваться от стражников. Куда пойдем?

— Его светлость должен быть на турнире. У него назначен поединок.

— Но у него же нет доспеха! Весь доспех утонул под тем мостом!

— Уж чего-чего, а доспехов на турнире полно. Но я думаю, надо сначала зайти к Нанни, вдруг Ее Светлость еще там.

Франц согласился. Половину пуи он смотрел под ноги, вспоминая, что было ночью. Потом повернулся к Марте.

— Марта, я, конечно, понимаю, что все проспал, но почему нас пришла будить эта дама со стражниками? Я помню, что мы были пьяные, но мы точно не писали на двери 'убийцы Альфиери спрятались здесь'.

— Франц, 'эта дама' — ее светлость Аурелла Фальконе, жена устроителя турнира. А эта милая скромная девушка — ее замужняя дочь.

— Никогда не женюсь.

— Правильно. И никогда не балансируй кувшином на… этом самом. Во-первых, это неприлично, а во-вторых, он не для этого предназначен.

— Кувшин?

— И кувшин тоже.

— Ага… Припоминаю. Наверное, кувшин предназначен для того, чтобы стрелять в него из арбалета? Но целиться, глядя в зеркало, все-таки перебор.

Марта остановилась и повернулась в Францу.

— Ты видел, как я целюсь, глядя в зеркало, и не остановил меня? У тебя должны быть стальные яйца!

Франц гордо поднял подбородок.

— Я и Виолетту не стал останавливать!

— А стоило. Потому что она целилась, глядя на тебя, а арбалет направила в зеркало.

— Зато она потом так смешно испугалась из-за того, что разбила это зеркало.

— И ты ее отшлепал и оттрахал, как будто она разбила твое любимое зеркало.

— Ну да, а тебе завидно? Так ей и надо. Мне бы пришлось работать всю жизнь, чтобы купить такое зеркало, и то бы мне его никто не продал. А она в жизни ни дня не работала, разбила зеркало и как-то не особенно расстроилась.

— Мне не завидно. Вы разбудили этого итальянца, который, как оказалось утром, не был ее мужем. Но почему-то он начал приставать не к ней, а ко мне.

Франц мечтательно улыбнулся.

— Ты с ним такое вытворяла… Выжала его как лимон. Веришь, Виолетта начала за тобой повторять.

Марта покраснела.

— Забудь раз и навсегда! Кому-нибудь скажешь, застрелю!

Франц захлопнул рот и проглотил улыбку. 'Фрау Профос' могла и застрелить.

 

28. Улица богачей

На трибунах и вокруг ристалища понемногу собирались зрители. Рыцари надевали доспехи. Герольды объявляли план на день.

— В четвертый день, в честь создания Солнца, Луны и звезд, рыцарям будет предоставлена возможность свободного вызова любого противника на бой конным или пешим, любым оружием по договоренности, на жизнь или на смерть! Будет ристалище Луны для пешего боя и ристалище Солнца для конного!

— По просьбе Прекрасных Дам, — последние два слова глашатай выделил так, что они и звучать стали с большой буквы, — сегодняшний день будет украшен цветами! Кто придет без цветочка, будет признан некуртуазным и изгнан с турнира!

Последняя фраза объясняла для непосвященных, почему каждый рыцарь и каждая дама сегодня украсили свой костюм настоящими и бутафорскими цветами. На трибунах сидели Розы, Лилии и Азалии, вдоль ристалища расхаживали в доспехах Тюльпаны, Пионы и Георгины, и даже лошади щеголяли в попонах, расшитых гвоздиками и прочим клевером.

Вчера вечером барьеры были сняты, за исключением ближнего к трибунам, а на месте дорожек появились огороженные ристалища. Ристалище для завтрашнего конного бугурта было прямоугольной формы, с оградой из тонких бревен высотой в шесть футов. Внутреннее ристалище было заключено в еще один деревянный прямоугольник, чтобы между оградами оставалось двенадцать футов. За внешней оградой будут находиться зрители, а между оградами пешие слуги будут 'освежаться и спасаться из свалки', как выразился один деятель эпохи турниров. Там же будут и особые слуги (gens armes), назначенные судьями, чтобы вытаскивать раненых рыцарей, разнимать тех, кто не слышал команды и не пускать зрителей на ристалище. Во внешней и внутренней ограде было по трое больших и довольно широких ворот с обеих сторон, чтобы рыцари могли въезжать сразу по шестеро.

Но все это пригодится только завтра, а сегодня, в четвертый день, внутри большого прямоугольника канатами было обозначено два просторных квадрата для пеших поединков. Предстояло провести в один день много боев, поэтому распорядители с позволения организаторов уплотнили график. На правом ристалище, между деревянным замком и трибуной Суда Любви и Красоты будут меряться силами прославленные рыцари. На левом — менее прославленные.

Гонг пробил начало пеших поединков. На трибуну герольдов вышел почтенный Рудольф Амати.

— Сегодня турнир открывают его светлость Доменико ди Кассано и его светлость Максимилиан де Круа! Пеший бой, древковое оружие, до полной победы!

— Его светлость Доменико ди Кассано!

Боковым зрением герольд заметил как что-то большое и блестящее шевельнулось справа. Ди Кассано вышел из-под навеса для бойцов.

— Какой цветок вы представляете сегодня?

— Гладиолус! — ди Кассано элегантно поправил нашлемную фигуру в форме цветка.

— Граф де Круа!

Герольд удивленно оглянулся. Искомого графа нигде не было видно. Возмутительно. Если он болен, или тяжело ранен, или убит, с его стороны было бы весьма куртуазно сообщить об этом гофмаршалу, чтобы пожилые герольды попусту не напрягали голосовые связки.

— Граф де Круа!

— Я здесь! — раздался голос от трибуны для дам.

Герольд повернулся на голос и обнаружил, что один из стоявших перед трибуной стражников вышел из строя и машет ему рукой. Уж кого-кого, а старого опытного герольда экстравагантными выходками не удивишь, поэтому сеньор Амати, не меняясь в лице, задал важный вопрос.

— Вы намерены провести поединок в этих доспехах?

Макс оглядел себя с ног до головы. Нормальный доспех для стражника. Самое то, чтобы красиво стоять в оцеплении. В турнир в этом страшновато, но выбирать сегодня не приходится.

— Да. В честь прекрасной дамы, имя которой я объявлю после поединка.

Макс сделал реверанс в сторону ложи Прекрасных Дам. Герольд продолжил.

— Я не вижу, какой цветок вы представляете?

— Колокольчик! — Макс снял шлем с головы, одел его на руку и качнул влево-вправо, — Динь-динь!

— Дамы не возражают?

Ответ можно было угадать без труда.

— Мы не возражаем! — крикнула из ложи какая-то дама со сложной прической.

— Техническая комиссия?

Председатель технической комиссии устало махнул рукой. Комиссия заботится о безопасности разумных людей, а не без пяти минут покойников, которым жизнь не дорога.

Герольд поднял жезл. Бойцы двинулись навстречу друг другу.

Этот бой состоялся бы в любом случае, даже если бы бойцы нарушили все турнирные правила. Макс был фаворитом турнира, темной лошадкой и героем сплетен. За ди Кассано стояла репутация лучшего бойца северной Италии, а это было очень серьезно.

Ди Кассано шел навстречу, тяжело впечатывая ноги в землю, слегка наклонив голову и заранее держа наготове тяжелый поллэкс. Доспехи от Миссалья почти не стесняли его. Узкие прорези турнирного шлема слегка ограничивали обзор сверху и снизу.

Максимилиан в доспехах стражника чувствовал себя невесомым. Ему казалось, что достаточно слегка подпрыгнуть, чтобы взлететь. Ниже колен ноги не были отягощены защитой и ступали быстро и легко. Шлем-колокольчик сидел на голове как обыкновенная шляпа с полями, оставляя лицо полностью открытым. Парадная алебарда на тонком древке, начищенная до блеска, не производила впечатления сколько-нибудь опасного оружия, зато по длине она превосходила поллэкс ди Кассано на целый фут.

Сошлись. Макс проверил защиту ди Кассано серией быстрых колющих ударов. Тот без труда парировал все выпады, не делая лишних движений, потом сам перешел в атаку, но Макс, неожиданно для себя, смог увернуться почти от всех ударов, без труда парировав остальные.

Настало время перейти к более сложной технике. Серии из двух-трех ударов, тычки подтоком, зацепы крюком, попытки обезоруживания. Макс двигался так быстро, как не мог двигаться нормальный рыцарь, одевший нормальные турнирные доспехи. А вот его оппонент, напротив, привык к тяжелому турнирному снаряжению на себе и на противнике и чуть-чуть не успевал довести до конца свои сложные и эффектные комбинации.

Этот бой стал самым неожиданным и самым красивым боем турнира. Мастерство и сила против скорости и чуть меньшего мастерства. С удивлением и завистью, открыв рты смотрели другие рыцари, старшие и младшие, ветераны и дебютанты. Выдержать столько времени, не сделать ошибок и, самое удивительное, не устать и не сбавить темп! Ди Кассано вел поединок как настоящий мастер фехтования. Он и был настоящим мастером. Графу де Круа за весь турнир победа ни разу не далась легко, но фактически проиграл он всего один бой. Зато недостаток опыта он компенсировал скоростью.

Ди Кассано начал уставать, Макс начал злиться. Лучший боец в Италии? Черт с ним. Все эти турнирные бои это просто смешно. За последние пару дней он шесть раз рисковал жизнью и каждый раз риск был намного серьезнее.

Покушение оруженосцев, от которого остался шрам за ухом.

Самозваный суд и приговор. Если бы не Патер и швейцарцы…

Побоище в фехтовальном зале. Двое против полусотни. С учебным оружием против боевого.

Арбалетчики стреляли в упор. Быку не повезло, он бежал первым. А если бы наоборот?

Вчерашний Людвиг-Иоганн был настоящим мастером меча. Он двигался в турнирных доспехах быстрее, чем этот ди Кассано. Под его ударами гнулся и трескался настоящий нюренбергский доспех, а против ударов ди Кассано пока хватило и доспеха стражника.

Вы не пробовали падать в реку в доспехах? И не пробуйте. Вам может не хватить пары дюймов роста, и никакое мастерство не спасет.

Макс пропустил несколько ощутимых попаданий в корпус и в голову, и, случись ему настолько сойти с ума, чтобы выйти совсем без доспехов, давно бы лежал в луже крови. Нет, черта с два. Погибнуть на каком-то турнире? В бою всего-навсего один-на-один? С противником слабее Людвига-Иоганна? Покойного, заметим, Людвига-Иоганна.

Макс отступил на шаг, перехватил алебарду разносторонним хватом и, копируя технику Людвига-Иоганна на мосту, обрушил на голову и плечи ди Кассано град полновесных нисходящих ударов. Четырнадцатый удар встретил 'защиту святого Георгия', и древко алебарды наконец-то сломалось.

Герольд приготовился бросить жезл, как только сломанное оружие коснется земли, но железный шип с обломком древка воткнулся в одно из отверстий забрала итальянца. Макс отбросил обломок, оставшийся в руках, и от души ударил кулаком по тыльной части шипа, забивая его глубже в забрало.

Дальше уже дело техники. Есть точка опоры, есть рычаг. Подножка, рывок, и итальянец падает. Трибуны неистовствуют.

Макс, шатаясь, дошел до шатра для переодевания. Надо быть совсем сумасшедшим, чтобы с такой насыщенной жизнью еще искать каких-то простеньких приключений на турнирах.

На сегодня точно хватит. Быстро сбросить эти мятые железки и присоединиться к Шарлотте на трибунах для зрителей. Кстати, что там происходит? Граф толкает речь?

Ложа графа пустовала всё утро. Зрители отшумели после боя де Круа — ди Кассано, проигравшего унесли, герольд уже вышел объявлять следующий бой, и тут вся почтенная публика волной повернулась к графской ложе.

— Его светлость Джанфранко Фальконе!

Гостеприимный хозяин к середине дня все-таки вышел поприветствовать своих гостей. Правда, выглядел он прескверно, намного хуже, чем обычно. И на этот раз рядом не было ни графини, ни епископа, ни Альфиери.

Граф прошел на свое место, но садиться не стал. Поднял руки, призывая к спокойствию.

— Дорогие друзья! Я ухожу. Вы знаете, что я уже стар и тяжело болен. Вы давно ждете, когда я наконец-то умру. У Вас есть целый турнир, чтобы сражаться в ваше удовольствие, но вы делите между собой мой город. Вместо того, чтобы показывать свою доблесть конными и пешими, вы ведете здесь войны между собой за мое наследство. Вы уже не боитесь ни меня, ни законов, ни Бога, вы даже не пытаетесь меня отравить или застрелить. Вы меня уже похоронили. Пропадите вы пропадом, жадные стервятники! Я ухожу в монастырь. Я проведу свои последние дни в молитвах и покаянии, а вы будете грызть глотки друг другу. Я не оставлю никаких бумаг, никаких завещаний, не передам никому никаких прав и никакого имущества. Вы будете драться за каждый флорин, за каждый камень на мостовой!

Со стороны было хорошо видно, как по трибунам прокатилось волнение. 'Наверное, Джанфранко объявляет, что Францу и Марте удалось убить Альфиери. И пора бы уже официально объявить про нападение на монастырь и смерть епископа' — подумал Макс.

Откуда-то появились племянники Фредерик и Фердинанд в накидках, расшитых цветочками.

— Позвольте Вам помочь, Ваша светлость?

Снаружи послышался звон клинков. Макс огляделся в поисках оружия. Меч он на поединок не взял, алебарда, купленная у стражников вместе с доспехом, сломалась. У двенадцатигранного шатра можно убрать одну из стоек и он не упадет. С семифутовым шестом вместо оружия Макс встал напротив входа. Кто-то из племянников сунул ему в руку свой меч, размером напоминавший большой кинжал с маленькой рукоятью.

Макс едва успел прикинуть баланс детского меча, как широкий полог шатра отлетел в сторону, и в проходе появились два итальянца с настоящим оружием, выглядевшие, как те бандиты, которые напали на зал братства. Первый из них успел сделать шаг внутрь и упал. По его спине расплывалось широкое кровавое пятно. Второй обернулся на звук выстрела, и Макс тут же сделал выпад, пробив горло итальянца концом шеста. В проходе появился еще один бандит, Макс с разворота из-под руки метнул в него детский меч и схватил оружие одного из убитых. Снаружи под руку попались еще двое.

С мечом воевать проще, чем без меча. А с двумя врагами проще, чем с пятьюдесятью.

— Почему их на этот раз так мало? — вслух задумался Макс, — кто меня настолько не уважает?

— Ха, братец, их было больше, — ответил знакомый голос.

Из-за шатра вышел, вытирая меч, Фридрих фон Нидерклаузиц в гербовой накидке. Вслед за ним появилось еще несколько с детства знакомых лиц. Племянники вдвоем вытаскивали меч Фредерика из живота лежавшего наемника, поставив ноги на края раны. Наемник еще подавал признаки жизни, но оказывать ему помощь никто и не думал.

— Папка пришел! А дядя Максимилиан очень сильный! — оживились Фредерик и Фердинанд.

— Что такое случилось, что ты решил мне помочь? — удивленно спросил Макс.

Фридрих начал издалека.

— Еще вчера утром Сантальберти жаловался всем на тебя, мол, твои люди сожгли и разграбили его замок, оставили там кучу трупов. Ухитрился ни разу не сказать, почему ты там оказался, кого и за что убил. Хотя эту историю в лагере начали рассказывать еще вечером. Богу было угодно подать мне знак, что это он тебе помогает. Оказывается, вчера в замке тебя спасли двое монахов. Это после того, как ты открыл те двери в соборе. Сегодня ты спас моих детей. Знаешь, чьи это люди на тебя напали?

— Сантальберти не стал дожидаться правосудия? — попытался угадать Макс.

— Как догадался?

— Выглядят как местные, но это не те, кто был вчера и позавчера. Вчера и позавчера меня пытались убить два раза, оба раза по несколько десятков рыл. Сегодня меня недооценили, на старых врагов это не похоже. Если это кто-то новый и местный, то это может быть только Сантальберти.

— Тебе точно Бог помогает, раз ты еще жив. Должен сказать, что ты совсем не ценишь свою жизнь. У тебя есть замечательный турнирный доспех, а ты решил прикинуться стражником.

— Замечательный турнирный доспех лежит в лагере, — вздохнул Макс, — Я не рискнул туда заходить, местных мастеров я не знаю, а стражники здесь продадут что угодно. Мне предлагали вынести лучший доспех графа, но он бы на меня не налез.

— Прошу прощения, вы-то мне и нужны, — вмешался в разговор кто-то очень большой.

Макс и Фридрих повернулись к новому собеседнику. 'Кто-то очень большой', как на первый взгляд определил его Макс, ростом был примерно с Фридриха, по весу мог бы сравниться с обоими братьями вместе взятыми, шириной плеч превосходил любого рыцаря на турнире, а обхватом живота соревновался с винной бочкой. Все эти фунты веса и футы обхвата были упакованы в сшитый по последней местной моде бархатный костюм, на толстых пальцах красовался десяток перстней со сверкающими бриллиантами, изумрудами и рубинами, шею отягощала толстенная золотая цепь. От гиганта пахло пряностями как от галеры Габриэля и немножко — дорогими благовониями. За его спиной возвышались четыре телохранителя, каждый размером почти с Макса, а в его тени прятался неожиданно маленький приказчик с письменным прибором в руках.

— Добрый день, господа рыцари! Я Джакомо Нанни, глава торгового дома Нанни.

— Максимилиан де Круа, — представился Макс.

— Фридрих фон Нидерклаузиц. Это мои сыновья, Фредерик и Фердинанд, — сказал Фридрих.

— Значит, вы-то, братья, мне и нужны. Вы слышали, что сейчас произошло? Конечно, не слышали. Вы были заняты. Я хотел вам помочь, да не успел. Хотя, если подумать, то если бы вы сами не справились, то не стоило бы и предлагать…

Братья вежливо улыбнулись. Джакомо продолжил.

— Наш добрый граф только что объявил, что уходит в монастырь. В другое время мы все были бы только рады, но не сейчас.

— Почему? — спросил Макс, — он же так старался ради этого турнира.

— Я пытался его отговорить, — махнул рукой банкир, — но он совсем разочаровался в жизни. Сказал, что все его похоронили и уже делят город. Штурм замка святого Альберта, ночное побоище в братстве святого Марка, резня в доходном доме Перендоли, бойня на кладбище, сражение на старом епископском мосту, убийство во дворце…

С каждым пунктом Макс опускал голову. Джакомо и Фридрих переглянулись. Взгляды можно бы было перевести как 'Это все он?'.

— Утром граф хотел посоветоваться с Альфиери…

— Альфиери жив? — не сдержался Макс.

Джакомо и Фридрих повторно обменялись взглядами. На этот раз перевод был бы 'Он успел начать войну и с Альфиери?'.

— Интересно, с чего Вы взяли, что он должен быть мертв? — как ни в чем не бывало, спросил Джакомо, — Ночью в замке был убит один человек, непростой человек, причем в таком месте, где он никак не должен был оказаться. Капитан стражи, толковый парень, моментально перекрыл выходы из замка и внутренний коридоры, а графиня перетряхнула весь замок, но убийц так и не нашли.

Выражение лица Макса сменилось с удивленного на удивленное и удовлетворенное. Сеньор Джакомо и Фридрих снова переглянулись. Взгляд можно было перевести, как 'Это его люди. Но почему?'. Банкир опустил голову и сурово посмотрел в глаза приказчику, тот недоуменно развел руками.

— Так вот, — продолжил Джакомо, — вчера вечером графу немного испортил настроение Витторио Сантальберти с претензиями насчет бесчинств, которые некоторые гости графа учинили в замке святого Альберта. Утром наш Джанфранко хотел посоветоваться по этому поводу с Альфиери, но Альфиери просто отмахнулся и прикинулся больным. Даже на турнир не поехал. Жена и дочь попросили оставить их в покое. Зять утром приехал во дворец и тут же уехал на турнир, не засвидетельствовав своего почтения. Граф по пути на турнир заглянул к епископу, но его даже не пустили внутрь. Епископ передал через привратника, что тоже болен и никого не принимает.

— Епископ мертв.

Джакомо и Фридрих переглянулись в четвертый раз. Теперь взгляд означал 'Ну это уже переходит все границы'. Банкир наклонился, взял приказчика за плечо и с плохо скрываемой злобой посмотрел ему в глаза. Тот испуганно пожал плечами. Фридрих перекрестился.

— Я тут не при чем! — выпалил Макс.

— Слава Богу! — единодушно выдохнули оба собеседника.

— Но откуда Вы знаете? — тут же спросил Джакомо.

— Из первых рук. Епископ впал в ересь и один священник вызвал его на богословский диспут. Диспут закончился поединком, 'Божьим судом'.

— Вы видели тело?

— Нет, но очевидцы говорили, что последний удар шипом алебарды по голове был смертельным.

Теперь настала очередь Макса удивляться. Банкир неожиданно успокоился, как будто он был рад смерти епископа.

'Значит, епископ впал в ересь, и его убил какой-то священник, пожелавший остаться неизвестным? Вот он, ключ ко всем загадкам. В игру вмешался Святой престол, а молодой граф де Круа — прикрытие для настоящих профессионалов' — подумал Джакомо.

Банкир схватил за плечо ближайшего телохранителя и приказал:

— Хватай коня и дуй в город! Альфиери не давать даже медяка!

Телохранитель сорвался с места и исчез в клубах пыли. Братья проводили его удивленными взглядами. Макс не понял ход мыслей банкира и вернулся в первоначальной теме.

— Ну хорошо. Граф уходит. И что дальше?

— Вы знакомы с графиней?

Фридрих покачал головой. Макс кивнул.

— Согласитесь, она вела бы хозяйство лучше, чем ее супруг. Не выбрасывала бы заработанные нами деньги на приемы, охоты, турниры и прочее… И ей бы хватало на жизнь не хуже, чем сейчас. Вам это сложно понять, но войдите в наше положение. Так вот, мне только что доложили, неофициально, вы понимаете, что графиня сегодня утром отказалась от права на наследство в пользу дочери. Ставлю все против ничего, что она не знала о намерении мужа.

— Не вижу проблемы. Я бы сказал, что дочь очень похожа на мать. Разве не так?

— Есть одна тонкость. Прекрасная Виолетта замужем за Никколо Сфорца. Если граф уходит, то контракт с Альфиери заканчивается. Сфорца в его услугах не нуждаются. Никколо вот-вот заявит о своих правах.

— Вы ожидаете войну?

— Именно, мой друг. Альфиери не отдаст город за просто так. Его люди здесь гребут золото лопатами. Наше золото! Сфорца даст пинка им всем и поставит на все значимые места своих людей.

— Если речь идет о золоте, будет, как у вас принято, 'хорошая война'? Посидят, поторгуются, договорятся.

— Хорошая война могла бы быть, но только что закончилась, не начавшись. Я пока не знаю, почему, но Никколо, как мне сказали, намеревался убить Альфиери сегодня утром, и графиня купила мир в городе ценой отказа от наследства. Она не знала, что эта сделка отложит войну всего на пару часов.

— Понятно. Вы ждете войну и не намерены вступать ни на чьей стороне, но опасаетесь, что мимо Вас война не пройдет.

— Именно так, Ваша светлость, — вздохнул Джакомо, — когда одна из сторон поймет, что город придется оставить, она на прощание решит ограбить контролируемые ей кварталы. Сверх того, даже если война все-таки пройдет мимо меня, то мародеры точно не пройдут. Грабить город обычно выгоднее, чем защищать его от грабителей. Половина участников турнира — всякие наемники и кондотьеры. Обе стороны будут нанимать себе подкрепления, но некоторые из наших гостей предпочтут просто мародерствовать без всяких обязательств. Для полноты картины надо еще учесть обыкновенных бандитов, которых у нас и так по попустительству Альфиери слишком много, а к турниру стало еще больше.

— И Вы почему-то хотите нанять именно меня. У меня осталось всего полтора десятка швейцарцев.

— У меня еще тридцать солдат, — добавил Фридрих. Макс посмотрел на него с благодарностью.

— Простите мне мою прямоту, — ответил Джакомо, — но Вы точно не будете вступать в коалиции ни с Альфиери, ни с Вашими земляками, ни с организованной преступностью. Для Сфорца ваши сорок пять бойцов не представляют интереса.

— А Вам этого хватит?

— С Божьей помощью. У нас есть и свои люди. Опаснее ошибиться и нанять тех, кто потом предаст. Беретесь? По восемь императорских гульденов за каждого алебардьера, двенадцать за всадника и двадцать за рыцаря.

Подъехав к воротам улицы Богачей, Макс увидел очень знакомую картину. По бокам улицы какие-то люди устанавливали бочки. Перед воротами ждала своей очереди на въезд телега с большим ящиком ржавых 'чесноков'. Посередине улицы плотники под руководством машущего руками Франца приколачивали к простой телеге деревянные щиты с бойницами, пытаясь, по-видимому, изобразить немецкий боевой воз для постройки вагенбурга. Между 'боевым возом' и воротами, задрав голову, что-то кричал по-итальянски крупный мужик с суровой физиономией. Мужика Макс безошибочно определил, как бывалого сержанта. Эта братия во всех армиях одинакова — всегда недовольные и всегда орут.

Макс поднял голову и обнаружил на крышах и в окнах стрелков с арбалетами и аркебузами. По очередной команде стрелки встали и перешли на крышу следующего дома. Эта картина была ему очень хорошо знакома, так что он совсем не удивился, когда рядом с сержантом появилась Марта. Почему-то на Марте было надето вчерашнее платье Виолетты.

— Добрый день, Ваша Светлость! — Марта жизнерадостно улыбалась, как будто всю ночь занималась любовью вместо того, чтобы выполнить важное задание.

— Для кого-то он слишком добрый, — Макс спешился, взял Марту за локоть и отвел в сторону. Фридрих проехал дальше. Сержант отпустил стрелков и переключился на инструктаж нового отряда.

— Почему на тебе платье Виолетты? Ваше задание, кажется, состояло не в мародерстве.

— Мы немного ошиблись, он был так похож! — опустила глаза Марта. Макс оглянулся по сторонам, он не хотел, разговаривать на эту тему при посторонних. Марта тоже оглянулась по сторонам, поблизости никого не было.

— Зато мы поссорили его с графиней и с герром Сфорца, — добавила Марта.

Макс чуть не упал. Какие чудеса дипломатии проявили за одну ночь 'Фрау Профос' и маленький швейцарец, чтобы графиня отказалась от наследства, граф ушел в монастырь, а тишайший Никколо Сфорца воспылал ненавистью к Альфиери? И почему Альфиери до сих пор ничего не сделал? Городские ворота только что были открыты.

— Что ты тут делаешь? И где моя жена?

— Утром я доложила все Ее Светлости, она поговорила с местными воротилами и осталась здесь руководить обороной, а местные отправили гонца к Нанни, который уже уехал на турнир.

Палаццо Нанни находилось на изгибе улицы, на вогнутой стороне. С балкона второго этажа улица просматривалась в обе стороны от ворот и до ворот, в сторону больших ворот было заметно ближе. На повороте улица расширялась, образуя площадь шириной аж в три телеги.

Марта повела Макса в штаб, который, как и следовало ожидать, располагался у Джакомо. Подходя к палаццо, они встретили Ауреллу Фальконе, садившуюся в паланкин. Макс не сразу понял, кто прячется в такую жару под плащом и капюшоном, но узнал изящную руку, украшенную знакомым браслетом.

— Добрый день, Ваша светлость, — любезно поприветствовал ее Макс.

Марта прыгнула в сторону и спряталась за открытую дверь.

— Добрый день, мой Геркулес, — шепотом ответила графиня, прижимая палец к губам, — я сейчас занята, но ночью мы обязательно встретимся.

Шарлотта сидела за столиком на балконе и инструктировала троих местных нобилей. Перед ней лежал аккуратно начерченный план улицы.

— Здравствуй, дорогой! Сколько у нас теперь есть солдат?

— Семнадцать, считая Франца, у меня и двадцать восемь у Фридриха.

— Уже лучше. Здесь набралось около сорока более-менее профессиональных охранников и можем вооружить с полсотни местных жителей и их слуг.

— Но с кем ты собираешься воевать?

— С кем угодно. Пожалуй, кроме Сфорца.

— Почему?

— Почему кроме Сфорца? В первую очередь потому, что он не доживет до вечера. Ему повезло, что Альфиери задержался, может быть, он успеет войти в город…

— Успеет, — перебил ее Макс. Когда мы покидали лагерь, первый отряд Сфорца был готов выехать. Там у него только конница. Когда мы проезжали через город, нигде не было и следа военных приготовлений. Я думаю, ворота уже под контролем Сфорца.

— Сколько у него солдат? — заинтересованно спросила Шарлотта.

— В первом отряде несколько десятков всадников. В лагере еще пехоты полторы сотни, но это очень неоднородные полторы сотни. И я думаю, он еще кого-нибудь наймет.

— У Альфиери около трех сотен городской стражи. У Бурмайера, раз уж он здесь, не меньше двух сотен одной только пехоты и пары десятков рыцарей. И они все знают город и готовы к уличным боям. Никколо сделал очень большую ошибку. Ему надо было собирать всех и уходить, а потом вернуться с настоящей армией.

— Но это территория Венеции, а Сфорца — миланцы. Дож встанет на сторону Альфиери.

— В Милане французская армия, а герцог Максимилиан, глава семьи, сидит во французской тюрьме. Так что, во-первых, не такие уж они и миланцы, а во-вторых, авторитет семьи Сфорца все равно перевешивает авторитет одинокого кондотьера Альфиери, потому что Сфорца могут сделать дожу более выгодное предложение.

— Хорошо, — согласился Макс, — допустим, со Сфорца нам воевать не придется. Верю, что он проиграет. Не пойму одного, почему вдруг на ровном месте начинается война. У итальянцев вроде бы война это бизнес, и договариваться по-хорошему иногда выгоднее, чем сражаться. Переговоров еще не было и быть не могло, Никколо все утро был на турнире, а Альфиери в городе. Как я понимаю, граф никого не предупреждал, что уйдет в монастырь. Они успели поругаться заранее?

— Ты угадал. Сегодня утром, благодаря Марте и Францу, Никколо узнал, что его молодая жена — любовница Альфиери.

Макс удивленно поднял бровь.

— Марта и Франц решили, что надо убить Альфиери морально, а не физически? Или они настолько прониклись местными традициями, что предпочитают убивать чужими руками?

Шарлотта рассмеялась.

— Нет, дорогой. Они прониклись духом Безумного Патера. Развернулись во дворце, как два слона в посудной лавке, и ушли, не задумываясь о последствиях.

— Это как?

— Разбили несколько сердец и одно большое венецианское зеркало. Убили у всех на виду любовника графини за то, что он был похож на Альфиери. Изнасиловали Виолетту. Чуть не застрелили саму графиню. Заставили Альфиери среди бела дня продефилировать по дворцу в нижнем белье. Выставили Никколо Сфорца рогоносцем и навсегда поссорили его с Альфиери. Вынудили графиню отказаться от наследства. Все участники событий пытались скрыть свои утренние дела от графа, чем его очень огорчили.

Макс изобразил аплодисменты.

— Теперь я понимаю, почему Марта спряталась, когда увидела графиню. Кстати, а что она здесь делает?

— Марта помогает мне организовывать оборону.

— Тебе?

— Да, мне. Пусть я не прочитала ни одной книги по фортификации, но на память не жалуюсь. Мы с Мартой вспоминаем планы обороны Швайнштадта.

Макс повернулся в сторону ворот. Там уже перегородили улицу двумя телегами, и две группы стрелков под руководством сержанта репетировали смену позиций.

— Вообще-то я хотел спросить, что здесь делает Аурелла Фальконе.

— Она ищет союзников к грядущей войне и пытается выяснить, чьи люди провоцировали все сегодняшние конфликты.

— Марту и Франца узнать несложно.

— Сложно. Самое внятное описание от очевидцев это 'телка с вот такими сиськами и при ней какой-то хмырь'. Остальные описания либо совершенно неприличные, либо попросту невербальные.

— Марту все равно можно опознать.

— Уже нельзя, дорогой.

— Не понял, объясни.

— Объясняю. Вы, мужчины, обычно склонны преувеличивать, верно?

— Вроде того.

— Это значит, что в мужском описании женская грудь обычно раза в полтора больше, чем на самом деле.

Макс оглянулся и увидел в дверях смущенную Марту.

— Не тот случай. Куда уж больше-то?

— Будь уверен, что не пройдет и дня, как скептики убедят очевидцев, что грудь была среднего размера. И уж тем более, никто не подумает, что фрау Профос подрабатывает проституцией и охотится с арбалетами на прекрасных дам.

Марта покраснела и тихо выскользнула из комнаты.

— Хорошо, — согласился Макс, — Тогда скажи мне, раз уж ты у меня такая умная, если нам придется защищаться от Бурмайера и Альфиери, то кто нам поможет? Мы же здесь и до завтра не продержимся.

— Если мы продержимся до вечера, мы победили. Потом расскажу подробнее.

Стоило Марте показаться на улице, как ей сразу нашлось дело.

— Фрау Профос! Вы-то мне и нужны! — официально обратился к ней Франц.

Рядом с ним перешептывались трое юношей, настолько нарочито женоподобных, что Марта сперва приняла их за девушек в мужском платье. У одного из них под глазом наливался синяк. Меньше всего эти избалованные мальчики походили на солдат. Франц старался не поворачиваться к ним спиной.

— Зачем? — спросила Марта.

— Вы хорошо стреляете. Возьмете вот это оружие, — сержант кивнул на слугу, державшего охапку дорогих охотничьих ружей и арбалетов, — и будете стрелять с этого большого балкона. Эти трое будут стрелять вместе с Вами, а слуги будут заряжать ружья.

— А… Э… Ты шутишь?

— Фрау Профос, когда Вы рассказывали про Швайнштадт, Вы упоминали, что солдаты смотрели на Вашу задницу вместо того, чтобы заряжать аркебузы. Вот этих, — в голосе швейцарца явственно прозвучало презрение, — Ваша задница не заинтересует.

Марта перевела взгляд на молодых людей. Понемногу до нее дошло, что в первый раз в жизни она видит настолько наглых содомитов, что они даже не прикидываются мужчинами. Что касается поведения их на войне, Марта помнила, что в армии содомитами обзывали самых распоследних трусов.

— Если кто-то из вас струсит, я ему, прости Господи, в задницу засуну вот это ружье!

Для наглядности Марта взяла первое попавшееся ружье, взвесила на руке и положила обратно. Юноши проводили взглядом толстый граненый ствол, захихикали и завертелись друг перед другом, выпячивая помянутые части тела. Франц плюнул и ушел. Слуга, державший оружие, покраснел и уставился в землю. Марта вскипела.

— Вы что, больше ни о чем думать не можете?! Да мой муж бы вас вы… — на последнем слове Марта осеклась, прислонилась к стене и расхохоталась.

— Боже мой… ик… да засовывайте себе туда что хотите… ик… только не сейчас… — выдавила она, борясь со смехом.

Отсмеявшись, Марта провела помощников на балкон и заставила несколько раз зарядить ружья и арбалеты. С поставленной задачей они справились намного лучше, чем новобранцы, с которыми обычно приходилось иметь дело. Оказалось, что все трое — дети местных жителей, студенты, приехавшие посмотреть турнир из соседней Болоньи, а все это оружие — охотничий арсенал их семей. Отцы и деды пришли в крайнее негодование по поводу приобретенной за время учебы 'скверной привычки' и воспользовались случаям, чтобы дать детям возможность 'почувствовать себя мужчинами'.

 

29. Casus Belli

Никколо Сфорца в сотый раз благодарил Бога и за неожиданное решение графа, и за не менее неожиданное решение графини, и за свое решение приехать в этот день в турнирный лагерь. Первым своим приказом он отправил надежных людей перехватить гонца к Альфиери, и незамедлительно озаботился формированием армии.

Основную сложность представлял тот факт, что на турнир господа рыцари собирались не как на войну. Те, кто привык командовать тысячами и собирал сотни воинов в своих владениях, прямо сейчас располагали в лучшем случае несколькими десятками. Из этих нескольких десятков ни у кого не было полноценных боевых единиц. Несколько конных родственников-рыцарей и оруженосцев, немногим больше всадников сопровождения, пеших алебардьеров и арбалетчиков, взятых 'для солидности', 'на всякий случай' и 'для караулов'. Также телохранители с гражданским оружием и просто вооруженные слуги.

С другой стороны, городская стража не несет службу в полном вооружении. Чтобы перевести стражу с мирного положения на военное, надо открывать арсенал. Кроме того, пройдет время, пока стражники со всего города соберутся по тревоге. Именно на это и рассчитывал Никколо Сфорца. Альфиери еще не доехал до монастыря, а Никколо уже отправил отряд всадников из числа традиционных союзников семьи Сфорца, личных друзей и их вассалов в город с заданием блокировать арсенал и взять под охрану восточные городские ворота.

Второй очередью выдвигалась пехота. Как бы там ни было, а многие участники турнира имели за плечами по несколько лет боевого опыта на командных должностях. За полчаса сформировали отряды алебардьеров и арбалетчиков под командованием наиболее компетентных рыцарей.

Сам Никколо не поехал ни в первой волне, ни во второй. Вооружившись сундуком золота и пачкой банковских векселей, он попробовал заняться вербовкой среди прочих участников турнира. Не преуспел, поскольку серьезные люди требовали за свое участие серьезных денег, а выставить прямо сейчас отряд, который бы стоил запрошенной суммы, не мог никто. Так что Никколо выехал во главе немногочисленной конной банды самых бедных и самых жадных рыцарей пополам с авантюристами, дезертировавшими из свит более солидных гостей.

Примерно к тому времени, как первая группа всадников в расшитых накидках поверх доспехов, не торопясь, чтобы не вызвать подозрений, въезжала в город, а пехота выступала из турнирного лагеря, Альфиери добрался до монастыря.

Утро у него выдалось полное неприятностей. Неожиданная и нелепая гибель брата — повод напиться с горя. Последующее похмелье — уже не в радость. Попасться с похмелья в постели с чужой женой еще хуже. Если тебя на этом деле застает муж любовницы, конечно, плохо. Но быть пойманным еще и женщиной, которую называешь своей дамой сердца… Да еще и когда твоя любовница — ее дочь… Что бы вы добавили, чтобы картина получилась еще более мрачной? Пару проституток в постели? Десяток свидетелей? Так вот они все. Можете внести еще какой-нибудь штрих в картину? Не трудитесь, уже внесли. Куда-то подевалась одежда.

С чувством собственного достоинства второй человек в городе, не вступая в дискуссии, прошествовал до своей башни в замке. Переодевшись, кондотьер в первую очередь отправился к Нанни и потребовал у приказчика сегодня же выдать кучу денег согласно векселям епископа. Тот сказал, что сумма слишком велика, чтобы выдать ее без ведома хозяина, и отправил гонца искать финансиста на турнире. Почти к середине дня Альфиери добрался до монастыря. По пути его догнал посыльный с запиской от надежного человека из дворца. Донесение гласило, что между графиней и ее зятем разгорелся скандал, который она смогла прекратить, только подписав письменный отказ от наследства в пользу дочери.

В монастыре первым, что попалось на глаза Альфиери, была почти готовая похоронная процессия. Монахи готовили епископа в последний путь. Церемонией со слезами на глазах руководил келарь. Еще немного, и гроб с телом внесли бы в собор, но кондотьер задержал похороны на неопределенный срок и разогнал всех монахов по кельям.

Бурмайера видно не было. В негодовании Альфиери вбежал в кабинет епископа и обнаружил Бурмайера за столом перед десятком пустых и полупустых бутылок и листом бумаги с расчетами.

— Что ты делаешь, сукин сын? Мы о чем вчера договаривались?!

— Сам ты сукин сын, — проворчал Бурмайер, — а я заметаю следы. Сейчас самое время похоронить епископа.

— С чего вдруг? Мы же договаривались, что подождем с этим.

— Обстоятельства изменились. Граф только что на турнире объявил о том, что постригается в монахи. Все обсуждают это событие, а смерть епископа на его фоне не очень и заметна. Не пойму, как ты этого добился, но город прямо упал тебе в руки. Ваша хренова, мать ее, 'хорошая война' экономит кучу денег.

Бурмайер сделал хороший глоток прямо из бутылки и продолжил.

— Ты теперь на коне, а я в убытках. Не будет войны, значит, я зря тащил сюда солдат.

Альфиери побледнел. Взял со стола бутылку и сделал несколько глотков, как будто хотел превзойти Бурмайера в плохих манерах. Напиток на вкус оказался очень крепким коньяком из монастырских подвалов. Бурмайер в ответ громко рыгнул, и первое место в плохих манерах осталось за ним.

— Город упал в руки Никколо Сфорца, — мрачно сказал Альфиери.

— А графиня? — заплетающимся языком спросил Бурмайер.

— Оказывается, графиня когда-то подписала отказ от наследства в пользу дочери, — не моргнув глазом соврал насчет 'когда-то' Альфиери.

— А ты не знал? Лопух!

Бурмайер громко захохотал. Альфиери стиснул зубы.

— Будем воевать? — Бурмайер сделал еще глоток из горла.

— Будем, — Альфиери тоже приложился к бутылке.

— Ну и слава Богу.

С этими словами Бурмайер, шатаясь, прошел к окну и выблевал во двор все выпитое. Прополоскал рот вином из другой бутылки, сплюнул во двор и с довольным видом позвонил в колокольчик. На звонок тут же прибежал оруженосец.

Альфиери был шокирован не столько совершенно неприличным поведением наемника, сколько его моментальным переходом от индивидуального пьянства к квалифицированной штабной работе. Итальянец еще не протрезвел, а баварец уже раздавал приказания по подготовке и составлял план атаки.

— А ты чего сидишь, пьянь? — обратился наемник к нанимателю, — где твоя сраная городская стража? Я что, один буду тебе город отвоевывать? Гони сюда своих офицеров! И давай, выкладывай все, что знаешь, про этого Никколо Сфорца!

Из мемуаров Доменико ди Кассано.

'Во втором часу дня к городским воротам подошел первый отряд Сфорца (конница). Стражники еще не ожидали активных действий и, как обычно, беспрепятственно пропустили участников турнира в город. Я с двумя оруженосцами поднялся в незапертое караульное помещение, мы пинками выгнали оттуда стражников и заперли их за первой попавшейся на глаза дверью с наружным засовом. Половину отряда я оставил у ворот, а остальных повел к арсеналу. Я рассудил, что, если бы Альфиери знал, что произошло, он бы защитил ворота. Но, если ворота не защищены, значит, каким-то чудом он еще не знает, и можно попытаться захватить еще и арсенал…

… У арсенала нас обстреляли из арбалетов и аркебуз. Стрелками командовал сам Альфиери. Я приказал возвращаться к воротам, но из боковых улиц нас атаковали ландскнехты. Среди командиров я узнал 'раубриттеров' с турнира. Когда мы пробились к воротам, при мне оставалось не больше дюжины всадников Ландскнехты преследовали нас половину пути до ворот, потом отстали.

… Пока мы ходили на разведку к арсеналу, к воротам со стороны города прибыл отряд городской стражи. Наши рыцари один раз атаковали стражников в конном строю, потом укрылись в надворотной башне. При осаде башни был поврежден приводной механизм подъема моста.

… Примерно через полчаса к воротам подошел второй отряд Сфорца (пехота). Ворота были открыты, мост опущен. Алебардьеры с марша перешли к атаке и отбросили стражников от ворот только что прибывший отряд городской стражи. Для охраны ворот мы оставили полтора десятка солдат, а рыцари вместе с остальной пехотой направились в сторону арсенала. Пройдя широкий мост, мы сразились с шедшими нам навстречу ландскнехтами.

… Около трех часов пополудни в ворота прошел третий отряд Сфорца, с самим Никколо и набранными на турнире наемниками. С марша подкрепление вступило в бой. Улицы тут чертовски узкие, единой линии фронта не было — она прерывалась домами, а фронт проходил по подворотням и переулкам. Мы превосходили числом, они медленно отступали. Я сражался в пешем строю.

… Отовсюду на нас обрушились стражники. Горожане пропускали их через свои дома, в которых от нас и от ландскнехтов были заперты все двери и окна.

… Мы отступили за мост. Никколо сказал, что мы их хорошо потрепали. Ландскнехтов почти не осталось, а стражники трусоваты и на рожон не лезут. Никколо вызвал на переговоры кого-то из их младших командиров, речь шла о том, за какую сумму они сдадутся. Лейтенант стражи, веселый парень, упорно торговался.

… На нас с тыла обрушилось войско, которое превосходило нас и количеством, и организацией. Немецкие ландскнехты полноценными отрядами, как на настоящей войне. Откуда они взялись? Позже я узнал, что Бурмайер и рубриттеры заранее подготовили свою армию и распределили солдат по свитам разных рыцарей вместо возчиков и прислуги.

… К половине пятого Никколо Сфорца потерпел окончательное поражение. Его отряд оказался разрезан на две части после атаки с тыла. В итоге, его вместе с несколькими друзьями и солдатами вытеснили на небольшую площадь, где окружили полностью и всех перебили. Если бы Бурмайер сдержал своих, он бы мог получить хороший выкуп, но эти варвары привыкли не брать пленных. Бурмайер потом сожалел об этом. Никколо не смог организовать отступление, поскольку никто из его людей не знал город. Их поэтому перебили раньше, чем Бурмайер понял, где они, и успел остановить своих солдат.

… Я тоже не знал город, поэтому атаковал вперед, на стражников, через мост. Мы пробились через них без труда, но где-то не там свернули и оказались в тупике. Их командир предложил нам сдаться, но он был неблагородного происхождения и мы отказались. Вместо этого мы дали ему двадцать флоринов и обещание, что прекращаем воевать. За это он открыл для нас какой-то кабак с коновязью, где мы спокойно пересидели остаток военных действий'.

Альфиери подъехал к груде тел на площади. Какой-то оруженосец в клетчатом налатнике поднимал забрала на трупах.

— Нашел! Никколо Сфорца собственной персоной! Мертвый! — крикнул он окружающим.

Откуда-то появился Бурмайер. Этот грубиян и пьяница, а заодно и все его люди стоили своих денег. Альфиери оценил, как хорошо у баварца было поставлено командование, насколько подробно ландскнехты успели изучить город и как оперативно прибыло подкрепление из турнирного лагеря.

— Ну что, Александро, или как там тебя, мы хорошо сработали?

— Великолепно, мой друг, просто великолепно! — не кривя душой, ответил итальянец.

— Тогда гони монету, как договаривались.

С монетами было сложнее. Джакомо отказался обналичивать вклады епископа.

— Эти банкиры, Грегуар, совсем обнаглели.

— Твои проблемы, Александро. Мы-то свое возьмем в любом случае. Можем, например город пограбить… Мы тебе нужны больше, чем ты нам. Я вот только не пойму, по кой дьявол тебе было надо меня нанимать, если в кошельке пусто, как у солдата в брюхе.

— Деньги есть. Но против нас играет кто-то еще, из-за кого мы не можем получить их прямо сейчас.

— Но ты до сих пор не узнал, кто это?

— Как может человек, который сам же обрубил след, спрашивать, к чему этот след привел?

— Ладно тебе. Я уже сам разобрался. Тебе, с твоими продажными стражниками такое не под силу, а у меня двести человек с глазами и ушами. Этот поп, который замочил епископа, позавчера вместе с бандой швейцарцев отметился в замке Святого альберта на стороне графа Максимилиана де Круа. Это раз. Граф де Круа подходит под описание того рыцаря, который вчера во время поединка божьих агнцев сцепился с Людвигом-Иоганном на мосту. Это два. Тот швейцарский священник, вместе с земляками служил у этого де Круа в прошлом году. Это три. А графиня де Круа тоже интересная фигура. Она хорошо умеет собирать информацию и уже второй день куда-то незаметно смывается из турнирного лагеря. Теперь вопрос на сто флоринов. На кого может работать немец, которого в родной империи никто на дух не переносит, если он претендует на титул французского графа путем женитьбы на французской графине? Я даже поставлю вопрос на пятьдесят флоринов. Не на короля ли, копье ему в задницу, Франциска случаем работает этот немец?

— Если и на Франциска, что с того? — спросил кондотьер.

— А то, что от Милана досюда рукой подать. И французов больше устроит в Ферроне полудохлый Фальконе с гарнизоном продажных раздолбаев, чем мы с тобой и твоим покойным братом, который, хотя он и божья овца, мог собрать несколько десятков рыцарей под свое рыцарское слово вместо честного аванса золотом. Будь уверен, этот де Круа, которого после утреннего поединка с ди Кассано никто не видел, сидит здесь, в улице Богачей с дружной компанией французских рыцарей, за которыми нам и в голову не пришло проследить.

— Давай так, — предложил Альфиери, — Правда или нет про короля Франциска, я не знаю. Зато я знаю, что наши деньги лежат у Нанни, и мы их ему дарить не будем. Еще я знаю, что никаких компаний французских рыцарей через ворота не проходило. Собирай своих и прогуляемся до улицы Богачей. Если этот раскормленный гусак Джакомо еще раз рискнет отказать, возьмешь у него свои штурмгельд без спроса и еще двадцать процентов за беспокойство.

Нельзя было портить отношения с наемниками. Взять власть еще полдела, удержать ее намного сложнее. Силами одной только городской стражи и без денег оборонять город не представлялось возможны.

— Ну взять-то я возьму, а дальше? — спросил Бурмайер.

Ему тоже не хотелось вступать в конфликт. Силы-то у него с Альфиери примерно равные, но горожане, которые обычно не хотят, чтобы их грабили, будут на стороне городской стражи. Конфликт не будет выгоден никому.

— Дальше продолжаем вместе. Город уже мой, финансистов поставим на место, так что деньги будут.

 

30. Размен пешек

Противостоянием охотников за наследством Фальконе военные действия не исчерпывались. В нижнем городе активизировались претенденты на наследство Кабана, причем действовали они по той же тактике, что и Сфорца с Альфиери — срочно собирали союзников, нанимали всех, кто попадется под руку и сразу пускали в бой. Доходный дом Перендоли за три часа перешел из рук в руки четыре раза.

Всякая чернь и отбросы общества, оставшись без контроля, как со стороны городской стражи, так и со стороны организованной преступности, бросилась громить магазины и склады. Средний класс в меру своих способностей давал отпор. В порту судовладельцы мобилизовали матросов и организовали оборону с применением артиллерии.

Из окон, выходивших в сторону города, обитатели улицы Богачей видели беспорядки, как на ожившей карте. Положение войск было видно по характерным дымам от артиллерии и аркебуз, а положение мародеров — по характерным дымам от пожаров.

Наиболее наглые мародеры, собравшись бандой человек в сто, попытались взять штурмом главные ворота улицы Богачей, но вынуждены были отступить под огнем защитников улицы.

Характерно, что в сторону монастыря поползновений не было. На базаре говорили, что вчера вечером на старом епископском мосту приезжие ландскнехты подрались с монахами, монахи ландскнехтов из монастыря выперли и в реку побросали. Связываться с такими монахами никто не рискнул, тем более, что никто не видел, чтобы епископ выезжал утром из монастыря.

Новость про то, что богачи наняли вдобавок к своим охранникам аж двух рыцарей с отрядами, до базара дойти не успела. То есть, новость в лице кухарки Анны из дома Велутти до базара почти дошла, оглянулась, поняла, что день будет совсем не торговый, и шустро повернула обратно. Потому мародеры и рвались в ворота, что ожидали там встретить два десятка испуганных толстопузов-охранников, а не рыцарей с настоящими солдатами.

За воротами скрывался слишком лакомый кусок, чтобы мародеры отступили после одного приступа. Времени на осаду не было, вот-вот господа Сфорца и Альфиери закончат свою частную войну, и победитель начнет наводить порядок в городе. Довольно быстро у мародеров появились арбалеты и аркебузы из разграбленных мастерских. Из ближайших домов вытащили двери и столы и под прикрытием импровизированных щитов классовые враги двинулись на штурм.

Второй приступ защитники снова отбили одним стрелковым оружием. Ворота почти не пострадали.

Третьего приступа не получилось. Из двух нижних улиц стройными рядами на площадь Береги Ноги поднялись солдаты Альфиери и Бурмайера, возглавляемые рыцарями. Мародеры бросились в сторону Старого Верхнего города, но им навстречу ощетинился пиками еще один отряд, который поднялся туда по улице-лестнице. В плен не взяли никого. В самом деле, кому нужен пленный, с которого ни выкупа не взять, ни к работе не приставить?

Уместно ли торговаться, получая деньги по именному векселю, выданному на другое лицо? Конечно уместно, а то должник может совершенно законным образом отказаться платить и будет на сто процентов прав.

Уместно ли торговаться хозяину города, собирая долги со своих подданных? Конечно, неуместно, потому что уступка будет означать, что требование не вполне законное. Если оно не законное, то должник может опять же без всякого торга отказаться платить и будет опять же прав.

Из двух вариантов Альфиери выбрал тот, который сулил больше денег в случае победы. Законность своих требований он подтвердил не крючкотворством, а военной мощью, и торговаться не собирался.

Представители почтенных семей и командиры гарнизона собрались в просторном холле палаццо Нанни. Те, кому придется принимать решения, сидели за большим круглым столом. Те, кому придется эти решения единодушно одобрить и претворить в жизнь, стояли вокруг.

От имени и по поручению партии дожа слово взял Джованни Велутти.

— Что я могу сказать, дорогие соседи? Мы собирались защищаться против мародеров, а не против законной власти в городе. Да, я понимаю, что требования Альфиери не вполне законны. Да, я понимаю, что нам не очень выгодно прямо сегодня извлекать эти средства из оборота. Да, я понимаю, что права Альфиери на власть в городе несколько сомнительны. Но с нашими силами мы против него не продержимся и до темноты, поэтому лучше пойти на небольшие жертвы, чем потерять все.

Джакомо имел другое мнение.

— Условия Альфиери для нас неприемлемы. У него нет никаких законных прав на вклады епископа. Деньги слишком большие, чтобы отдавать их за просто так.

— Будем торговаться? — предложил кто-то из соседей.

— Ни в коем случае. Если мы выдадим ему хотя бы флорин из вкладов епископа, это будет прецедент, опираясь на который, он сможет на законных основаниях стребовать с нас все остальное.

— А нельзя дать ему половину, чтобы он обязался не требовать остальное?

— Тоже нельзя. Во-первых, нельзя ему верить, а во-вторых, не забывайте, что епископ вложил в наш бизнес не собственные сбережения, а деньги Церкви. Что мы скажем, когда Церковь потребует назад свое золото?

— На основании чего Церковь потребует какое-то золото, если векселя у Альфиери? Кто-нибудь думает, что епископ информировал о своих делах свое руководство?

— У меня есть весомые основания считать, что финансовая деятельность нашего епископа привлекла внимание Церкви. Есть основание считать, что последние инциденты в Ферроне — пожар в замке святого Альберта, побоище в братстве святого Марка, резня на кладбище, битва на старом епископском мосту, убийство в замке Фальконе, связаны с противостоянием епископа и представителей Папы, желающих остаться неизвестными. Надежный человек сообщил мне, что епископ на самом деле мертв со вчерашнего вечера. Именно поэтому Альфиери требует оплаты по векселям своего брата.

Сообщение о смерти епископа произвело эффект разорвавшейся бомбы и вызвало бурное обсуждение, в результате которого, как и следовало ожидать, не появилось ни одной умной мысли. Общеизвестно, что все стоящие идеи придумываются небольшими инициативными группами, а собрания-голосования предназначены или для выбора между предложениями, если их несколько равноценных, или, если предложение заготовлено одно, то для его неизбежного подтверждения.

— Что же вы предлагаете, любезный сосед? — обратился к Джакомо кто-то, кто первым понял, что за здравыми предложениями следует обратиться к тому, кто владеет информацией.

— Предлагаю выслушать Ее светлость, графиню де Круа.

Шарлотта, не вставая, кратко изложила свой план.

— Видите ли, мои дорогие, если мы вступим в войну, то либо проиграем сразу, либо все равно проиграем до заката. Значит, до ночи мы должны получить помощь. В пределах досягаемости есть только турнирный лагерь, и там полно рыцарей, которых не заинтересовали предложения и Альфиери и Сфорца.

— Эти рыцари нам не по карману! — возразил Велутти.

— Не по карману, — согласилась Шарлотта, — поэтому мы должны убедить их помочь нам бесплатно.

По холлу прокатилась волна усмешек. Шарлотта продолжила.

— Кроме денег рыцарь будет сражаться ради удовольствия или ради прекрасной дамы.

— Сеньора, Вы достаточно прекрасны, чтобы ради Вас сражались! Пойдите и убедите их! — раздался чей-то жизнерадостный баритон.

— Поверьте, их и без меня есть кому убедить. Я жду гостей еще до темноты.

— Но кто? Неужели графиня Аурелла Фальконе? — снова оживился скептик, — она же отказалась от наследства, и все это знают еще с утра.

Шарлотта вздохнула. Придется приоткрыть карты.

— Аурелле Фальконе поможет один священник, который может устроить большую войну из ничего. Если бы он был шахматной фигурой… представьте себе, что, после того, как он появляется на доске, все ваши фигуры превращаются в пешки, половина пешек противника переходит на вашу сторону, а его епископы посыпают головы пеплом и уходят с доски в монастырь. Пешки начинают ходить без вашего участия и выигрывают партию.

Еще при слове 'священник' все повернулись в сторону Джакомо. Банкир развел руками в стиле 'я же говорил'.

— Он чудотворец? — скептически спросил Велутти.

— Однажды, это можем подтвердить я и мой муж, он перевел целую армию через реку методом Иисуса. Однажды в него стреляли в упор из двух пушек и двадцати аркебуз и даже не задели. Говорят, что его видели убитым, но он в тот же день вернулся в строй. Недавно он пришел в город с одним спутником, без единого сольдо собрал себе армию, взял штурмом жилище влиятельного, но неправедного человека, вызвал его самого на поединок и убил.

— Что-нибудь еще?

Горожане поверили, но этого им было недостаточно.

— Однажды он сразился один на один против меня и победил, — сказал Макс.

Вокруг стола послышались возгласы удивления. Все видели, чего стоит мессир де Круа в пешем бою.

— Еще? — спросил Велутти, догадываясь, что перечень деяний не окончен.

— Он убил Маркуса из Кельна, — сказала Марта.

Ферронцы ахнули. Про смерть Маркуса знали все, но без подробностей. Человек, убивший Маркуса, должен быть чрезвычайно удачлив.

— Положа руку на Библию, рискнете ли Вы подтвердить, что этот Ваш священник сможет привести сюда рыцарей? — обратился к Шарлотте Джакомо Нанни.

— Он вполне способен сподвигнуть толпу грешников на нарушение шестой заповеди, — скромно ответила Шарлотта, возложив руку на любезно предоставленную Библию.

Стоя в воротах, Джакомо Нанни смотрел на уходящие с площади Береги Ноги улочки, заполненные пешими и конными солдатами. В верхней из них расположились две пушки, нацеленные почтенному финансисту прямо в пузо. Бравый артиллерист покачивал в воздухе тлеющим фитилем.

— Джакомо Нанни, я последний раз требую оплатить векселя! — последний раз потребовал Альфиери. Грегуар Бурмайер в это время стоял в стороне, ковырялся в носу и очевидно не ожидал продуктивного диалога.

Джакомо тяжко вздохнул и выдавил из себя ответ.

— От имени и по поручению всех заинтересованных лиц и из уважения к авторитету Римской Католической Церкви, я отказываюсь платить Вам и кому угодно, до Сатаны включительно, по именным векселям, выданным епископу.

Бурмайер бросил косой взгляд на Альфиери. Альфиери недовольно поджал губы. Джакомо ожидал, что страшные неприятности начнутся сразу же, как только он произнесет отказ, но небо на землю не упало, гром никого не разразил, даже пушки не выстрелили. Поэтому банкир оглянулся, прикидывая, насколько быстро удастся убежать обратно в ворота, и осторожно произнес вторую фразу.

— Если Его Преосвященство посчитает нужным, он может сам обналичить свои векселя в любое удобное для него время.

Альфиери и Бурмайер молча повернулись друг к другу. Первый кивнул в стиле 'давай', второй пожал плечами в стиле 'я же говорил'.

Джакомо понял, что переговоров и торга не будет, и нырнул обратно в приоткрытые ворота, как огромный сурок в огромную нору.

Пока Альфиери вел переговоры, люди Бурмайера не теряли времени. Артиллеристы установили в улицах обе пушки и навели их на ворота. Еще не закончились переговоры, а артиллеристы уже стояли наготове с тлеющими фитилями у заряженных орудий. Пушки разбили ворота и баррикаду за ними. Аркебузиры подавили огневые точки защитников улицы, выходившие на площадь перед воротами. Ландскнехты колонной вошли в ворота, прикрываясь по краям большими щитами из толстых досок. Щиты очень напоминали двери из окрестных домов, выломанные мародерами.

Шарлотта выделила двадцать профессионалов и тридцать любителей в стрелки. Аркебуз и арбалетов хватило на всех и еще осталось. Макс и Фридрих подбросили монетку, кому достанутся какие ворота. Максу достались нижние ворота, через которые в улицу въезжали колесные повозки. Фридрих получил маленькие верхние ворота, которые выходили в сторону замка. После верхних ворот улица сужалась и изгибалась под острым углом, телеги там не проходили. С обеих сторон на расстоянии футов ста от ворот улица была перегорожена баррикадами, в середине баррикад стояли боевые возы с опущенными бортами. Шарлотта использовала ту же тактику медленного отступления, что и фон Хансберг в Швайнштадте. Предполагалось, что защитники смогут отступить на возы и поднять борта.

Если бы в гарнизон улицы богачей записался ёж, то даже ему было бы понятно, что в случае военных действий оборона может продолжаться не более, чем пару часов. Ворота сгодились бы против толпы мародеров, но не против настоящей, пусть и небольшой армии.

Когда началась атака, Фридрих со своим отрядом и четвертью стрелков остался сторожить верхние ворота, а Макс со всеми остальными защищал нижние. На начало штурма у Макса было двадцать пять стрелков и шестьдесят восемь пехотинцев. У Бурмайера — в три раза больше, не считая артиллерии.

Макс дал колонне вдвинуться в ворота и приказал атаковать сразу всеми силами: и навстречу по улице, и из дверей справа и слева. Ландскнехты неожиданно быстро отступили, но в воротах, оказавшись вне зоны обстрела, уперлись. Рубилово двух строев на узком фронте продолжалось недолго. Защитники улицы теперь должны были отступить, потому что им был совершенно невыгоден равный размен пешек. И отступили. Артиллеристы Бурмайера приготовили сюрприз к этому отступлению. Бухенмейстер еще днем ограбил городской арсенал, и теперь две мортиры, привезенные оттуда, стояли заряженными напротив ворот и дожидались своей очереди. Два ядра по высокой дуге пролетели над воротами и упали в задних рядах защитников. Одновременно с мортирами, пушки выстрелили по вторым этажам домов, осыпав защитников дождем каменных осколков.

— Назад! — скомандовал Макс, — обступаем медленно, не оборачиваться!

В первых рядах стояли швейцарцы, которые отступали медленно, а спиной к врагу не поворачивались в принципе. Колонна ландскнехтов, прикрываясь щитами, медленно втянулась в ворота, преследуя пятившихся швейцарцев. Если бы швейцарцы отступали быстрее, то попали бы под второй залп мортир, а так не повезло ферронским ополченцам из задних рядов. Не проходя далеко за ворота, ландскнехты остановились, из-за щитов высунулись стволы и дали залп по отступавшим швейцарцам. Швейцарцы шустро запрыгнули на ожидавший их с опущенными бортами вагенбург, но не успели они поднять борта, как ландскнехты дали второй залп.

Макс в тяжелом турнирном доспехе отстал от своих. Забираться на вагенбург он тем более не планировал, для тяжелых латников оставили узкий проход между вагенбургом и стеной. С десяток пуль попало в его доспехи и отрикошетило в разные стороны. Ландскнехты опустили алебарды и быстрым шагом двинулись навстречу.

Столкновение поставило ландскнехтов в тупик. Турнирный доспех не пробивается никаким ударом алебарды и выдерживает даже пулю. Не получается ни ткнуть в пах, ни зацепить крюком коленный сгиб. Зато Макс с мечом вломился в строй, ломая древки, раздавая удары навершием и перекрестьем по открытым лицам, пиная незащищенные голени стальными сабатонами.

Теперь ландскнехты не могли стрелять из строя, их артиллерия тоже молчала, опасаясь попасть по своим. Зато стрелки из окон, с крыш и с вагенбурга палили быстро, как только возможно.

Грегуар Бурмайер был более склонен переоценивать, чем недооценивать. Он не был швейцарцем и знал другие варианты штурмовой тактики кроме непрерывной атаки в лоб всеми силами.

— Эй, Мокрая Курица! — крикнул он Фениксу, который уже дорос до командира штурмового отряда, — отступай и забирай раненых! И они пусть своих соберут!

Обе стороны потратили некоторое время на уборку улицы. Кроме гуманистических, у Бурмайера были и практические соображения. Тела под ногами сильно замедляют наступление пехоты, а лишнее время под обстрелом тем более не повышает эффективность атаки. Для защитников перемирие тоже имело смысл, потому что у них появлялась возможности отдохнуть или сменить сражавшихся в первых рядах.

Конечно, сам Макс не занимался уборкой улицы. Он зашел в 'штаб' к Джакомо. По итогам схватки потери обороняющихся превысили потери нападающих. Где-то была сделана ошибка? Недооценили вражескую артиллерию?

— Как ты себя чувствуешь, милый? — как ни в чем не бывало, встретила его Шарлотта.

— Отбились! Уф! — Макс тяжело опустился на лавку. — Снимайте наголенники и сабатоны, еле ноги таскаю!

Двое мальчишек тут же бросились расстегивать ножные латы. Третий снял с рыцаря шлем и латные рукавицы.

Тут же прибежал курьер от Фридриха с докладом. Оказалось, и вполне предсказуемо, что у Фридриха дела шли не в пример лучше. После вялой перестрелки, несколько стражников в латах, прикрываясь щитами, сложили у ворот солидный костер и подожгли. В улице не было ни одного колодца, так что тушить горящие ворота никто не стал. Наоборот, Фридрих решил, что через костер высотой в шесть футов никто кроме сумасшедших швейцарцев наступать не рискнет, и со своей стороны ворот сложил огромную кучу дров, но не поджег.

Курьер добавил, что, когда он убегал, ворота еще не прогорели, а дрова с внутренней стороны даже не начинали дымиться.

— Хорошо вам. А у меня людей не хватает, — позавидовал Макс.

— Давай переставим часть опытных солдат от Фридриха к тебе, а каких-нибудь ополченцев — к нему, — предложила Шарлотта, — сдается мне, со стороны тех ворот опасности не будет. По крайней мере, время выиграем.

— Давай, — согласился Макс, — а много нам надо выиграть времени?

— До темноты все равно не продержимся. Аурелла с Патером должны быть уже в лагере.

— Неужели рыцари согласятся бесплатно воевать, чтобы Сфорца получили город, или чтобы золото церкви не досталось Альфиери? Плевали они на Папу и на Сфорца. Что можно им предложить, чтобы у них появилась разумная причина сражаться на чужой войне?

— Милый, ты зря думаешь, что мужчины руководствуются разумными причинами, когда хотят весело провести время.

— Весело провести время?

— Когда мы были на войне, я сто раз слышала, что война это развлечение, если не зимой и ненадолго. Им предложат войну на полдня, без обязательств, без осад, без артиллерии и без швейцарской баталии.

— Думаешь, все согласятся?

— Если согласятся некоторые авторитеты, то вслед за ними пойдут их друзья и вассалы, потом поднимутся остальные авторитеты, а потом и вообще все. Я не сомневаюсь, что они придут. Лишь бы они успели.

Для полноценного штурма восточных ворот у Альфиери было маловато незанятых бойцов. После победы над Сфорца он отправил отряды к воротам и усилил охранение арсенала. Впрочем, он больше рассчитывал на дипломатию, чем на грубую силу.

— Береги людей, — объяснял он лейтенанту Бонакорси, — не знаю, кого нанял Джакомо, но точно не дураков. Они должны понимать, что долго не продержатся. Еще до заката им придется умереть или сдаться. Если решат сдаваться, то лучше сдаваться мне, чем Бурмайеру. Можешь предложить им десять процентов от контрибуции с бунтовщиков.

— С удовольствием! Десять процентов? Не жирно будет?

— В этой улице по подвалам лежит больше денег, чем граф потратил на турнир. Если Бурмайер захватит улицу без нас, то нам он отдаст процентов десять от того, что возьмет себе. А если бунтовщики сдадутся мне, то мы расплатимся с Бурмайером согласно договора. На самом деле, это не так уж много.

Почти все стражники имели дополнительные источники доходов, а почти все источники доходов в городе так или иначе были связаны с жителями улицы богачей. В результате сначала ферронцы неспешно стреляли друг в друга, не особенно стараясь попасть. Потом кто-то кого-то узнал, что вызвало бурное обсуждение и паузу в перестрелке.

— Антонио! Ты что делаешь?! — возопил кто-то из защитников, обращаясь к Бонакорси.

— Пьетро?

— Да, Антонио, это я! И не делай вид, что ты не знал. Как тебе не стыдно стрелять в мужа своей сестры? Я все расскажу твоей маме!

— Пьетро, не кипятись! Мои люди пока еще никого даже не задели!

— Это ты не кипятись! Разрази тебя понос и золотуха! Неужели сложно выстрелить в воздух? Вы же можете в кого-нибудь попасть!

— Начальство требует от нас взять эти ворота или нас уволят! Пьетро, давай ты откроешь их без сопротивления, а я дам тебе денег. Мама будет очень недовольна, если ее любимый зять погибнет ни за грош.

— Антонио, ты такой большой и такой наивный. Если мы откроем ворота сразу, нас за это потом уволят. Сколько ты дашь мне денег, чтобы я мог потом не работать?

— Пьетро, мне разрешили дать вам всем три процента контрибуции, если вы откроете ворота. Это большие деньги.

— Антонио, тут стоит немецкий рыцарь, который понимает по-нашему. Он говорит, чтобы мы не открывали ворота, а то он нас всех прирежет!

— Пьетро, он один, а вас много. Возьмите его в плен, потом получите выкуп.

— Антонио, ребята говорят, что он родной брат 'сеньора пятьдесят флоринов'!

— Пьетро, ты еще жив? Не трогайте его, он вас всех действительно прирежет. Очень жаль, что я не смогу дать тебе двадцать флоринов, которые выдали мне на эти цели.

— Антонио, ты ведь дашь мне двадцать флоринов, если мы откроем ворота немного попозже?!

— Пьетро, я тебя не тороплю, но у меня приказ взять эти ворота раньше, чем северные варвары возьмут ворота с той стороны.

— Антонио, немецкий рыцарь говорит, что если падут ворота с той стороны, то мы можем открывать эти. Я тебе покричу, когда пора будет идти.

— Пьетро, а что, Сеньор Пятьдесят Флоринов защищает западные ворота?

— Да, Антонио. Говорят, он только что отбил атаку ландскнехтов в одиночку.

— Пьетро, если он там всех убьет и пойдет сюда, скажи ему, что за десять флоринов мы все убежим! Если он не согласится, покричи мне, мы все равно убежим.

Сигнал, поданный трубой, был знаком всем. Бурмайер пошел на второй приступ. Снова алебардьеры, возглавляемые рыцарями. План не предусматривал никаких хитростей. Очередной размен пешек, который выгоден тому, у кого пешек на порядок больше.

Макс встал и неспешно пошел к своим. Отстранил оруженосца, подбежавшего с его закрытым шлемом, и взял со стола оставленный кем-то из раненых солдат кабассет. К началу второго приступа у Макса было двадцать пять алебардьеров. Всего пять рядов по пять человек. Если бы это были ландскнехты или швейцарцы… Увы, наполовину это были непрофессионалы.

Францу удалось пережить первый приступ. Теперь он снова стоял в своем привычном втором ряду и думал, как обычно, о женщинах. Думать о смерти ему совершенно не хотелось. Под любезно предоставленным домом Велутти почти новым трехчетвертным доспехом стекали струйки пота. Дублет промок насквозь еще при первом штурме, а доспехи, как известно, влагу не пропускают. Граница между защищенными и незащищенными местами чувствовалась острее, чем обычно. Прохладный горный ветерок обдувал внутренние стороны рук и ног, задницу, икры и ступни, забирался между подбородником и полями шлема, напоминал про открытую сзади шею.

Пока слуги растаскивали тела убитых и раненых, швейцарцы сидели, прислонившись к стенам домов на тенистой стороне улицы. Два раза проходили девушки, предлагавшие воду и вино. Его светлость прошел в штаб. Один из ополченцев пытался дезертировать, толстый сержант из местных набил ему морду. Прибежали люди мессира Фридриха от тех ворот. Серьезные парни, в своих доспехах, с хорошим оружием. Прошел кто-то из местных воротил, пересчитал солдат, осторожно выглянул в ворота, перекрестился и ушел. На той стороне протрубили в трубу.

Труба! Из штаба выбежал Его светлость, в сильно облегченном доспехе и в пехотном шлеме. Махнул рукой, чтобы строились. Построились почему-то за первым вагенбургом, на самом вагенбурге никого не оставили.

В ворота втянулась голова вражеской колонны. Пули ударили по щитам. Выстрелили мортиры. Третьим залпом накрыли вагенбург. Ландскнехты тут же сделали бросок к обломкам телег. Швейцарцы рванулись навстречу. Щит плох тем, что в пару с ним нельзя взять длинное оружие для строевого боя. Щитник защищен от стрелков, но уязвим перед алебардьерами и копейщиками. Нельзя прикрыть щитом одновременно голову и ноги, поэтому первый ряд ударил сверху, второй ряд уколол по ногам.

Франц, при своем росте, не смог бы нанести полноценный удар над щитом, зато мог прицельно уколоть в голень или в бедро. Два удара — двое упали. На их место быстро встали алебардьеры противника — после того, как строи столкнулись, первым рядам уже не угрожают стрелки, значит и щиты не нужны. Упал от двойного удара в голову боец перед Францем — дурак из третьего ряда не смог прикрыть своей алебардой голову впереди стоящего. Зато справа и слева третий ряд не сплоховал. Справа выше шлемов сцепились крючьями две глефы. Франц зацепил крюком под колено врага, отвлекшегося на застрявшее оружие, дернул, ландскнехт повалился сначала назад, натолкнулся на чей-то локоть и упал набок.

Теперь между строями образовался вал из тел высотой по колено. Атакующие должны броском преодолеть эту преграду, ставя ноги в путаницу чужих конечностей и обломков оружия, в лужи крови на мостовой, шагая по чужим и своим раненым, которых нельзя вытащить до тех пор, пока первые ряды не пройдут по ним. Теперь, когда между строями стало десять футов, стрелки с балконов снова перенесли огонь на первые ряды ландскнехтов.

Между тронутыми ржавчиной пехотными кирасами мелькнул солнечный блик. Значит, за первым рядом по левому флангу готовятся к броску рыцари в латах. Предсказуемо, против их правого фланга стоит Его светлость. Франц толкнул соседей справа и слева, указал на опасность. Успел. Четверо латников рванулись вперед. Разлетелся в стороны первый ряд — один земляк-швейцарец, один солдат мессира Фридриха и один местный. Не сработались. Франц ткнул первого из рыцарей в пах, но попал только в бедро. В ответ тот мощным ударом навершия в грудь отбросил Франца назад аж на три шага. На другом фланге Его светлость отступил, выравнивая фронт. Пять, восемь, десять шагов назад. Ощетинились алебардами, не даем рыцарям второго шанса.

Его светлость неожиданно выскочил на линию фронта между строями. Ударил первого из вражеских рыцарей вроде бы сверху, и каким-то образом обвел мечом вражеский меч и закончил прием уколом в горло под шлем. Ландскнехты набросились на него с алебардами, он отмахнулся — три срубленных древка упали на землю. Второй рыцарь получил удар в забрало — упал. Третий обхватил руками Его светлость, оба выпустили из рук оружие. Строй ландскнехтов продвинулся вперед, легко отодвинув швейцарцев, которых осталось неполных три ряда.

Франц, вытянувшись низко над землей, уколол четвертого рыцаря в пах. Его светлость бросил своего противника под ноги ландскнехтам и встал в строй, в протянутую руку вложили алебарду. Еще один сход, снова груда тел под ногами, отступать некуда — до второго вагенбурга десять шагов. Прижмут к бортам и переколют как мишени.

Макс успел отдохнуть после первого приступа, а второй продолжался так недолго, что даже устать не получилось. Строй защитников редел на глазах. Несмотря на непрерывный обстрел, ландскнехты Бурмайера довольно быстро преодолели первый вагенбург и перемололи остаток отряда Макса полностью. Насколько быстро? Стрелки успели сделать всего четыре залпа. Последним упал Франц. Он продержался так долго, потому что был слишком маленькой мишенью. Когда ландскнехтам стало больше некого бить, в голову и плечи Франца стало прилетать почти столько же ударов, сколько в Макса. Швейцарец не был настолько силен и его шлем не был настолько прочен, поэтому, после очередного тяжелого удара по голове, у Франца в глазах потемнело, он выпустил алебарду и упал под ноги вражескому строю.

Оставшись в одиночестве, Макс отбивался, отступая до второго вагенбурга. Здесь бы ему и погибнуть, потому что залезть спиной вперед на боевой воз он бы не смог, но какие-то добрые люди выбросили с балкона большой стол.

Стол упал на бок между Максом и ландскнехтами, сбив на землю несколько алебард. Макс отбросил меч и поднял алебарду. Турнир через барьер? С удовольствием.

Ландскнехты занимались только войной. До сих пор никому из них не приходилось участвовать в турнире через барьер. Макс, используя обыкновенные турнирные приемы, почти сразу уложил на подступах к столу двоих. Еще двоих добавили стрелки. Следующий ряд попытался преодолеть препятствие одним рывком, но один из солдат запнулся и упал, за него зацепился еще один, а от остальных Макс легко отбился.

Атака захлебнулась. Улица была завалена трупами еще с первого приступа. На тридцати футах лежало или пыталось подняться под ногами сражающихся два десятка оборонявшихся и раза в три больше нападавших. Гора тел не давала ландскнехтам возможности продолжать наступление в прежнем темпе. Арбалетчики и аркебузиры быстро отстреливали тех, кто пытался пройти дальше, глядя под ноги в поисках свободного места для каждого шага.

Бурмайер не узнал, что Макс остался один, и скомандовал отступление.

Во время второго приступа костер Фридриха догорел до конца. Вместо ожидаемых всадников или алебардьеров в воротах появился некто в латах. Фридрих вышел ему навстречу.

— Позвольте представиться! Антонио Бонакорси, лейтенант городской стражи!

— Фридрих Фердинанд фон Нидерклаузиц.

— Эээ… Хмм…

Имя звучало слишком не по-итальянски, чтобы произнести его правильно. Поэтому парламентер вернулся к общей форме обращения.

— Достопочтенный сеньор, от имени моего господина Алессандро Альфиери имею честь предложить Вам почетную капитуляцию.

— На каких условиях?

— Десять процентов от суммы контрибуций с взбунтовавшегося населения этой улицы.

Предложение было весьма и весьма щедрым. Большинство здравомыслящих рыцарей приняли бы его. Почетно исполнить воинский долг перед своим императором. Совсем не почетно подработать наемником у каких-то лавочников. Но удаче брата и Безумного Патера Фридрих верил больше, чем обещаниям всех кондотьеров вместе взятых.

Получив отказ, Альфиери приказал продолжить штурм. Стражники укрылись за большими щитами и, периодически постреливая в воздух, медленно двинулись к открытым воротам.

 

31. Размен фигур

Марта отбила себе плечо постоянной стрельбой. Слуги заряжали настолько быстро, что она делала по шесть выстрелов в минуту. Дорогое охотничье оружие обеспечивало высокую точность, но не позволяло пробивать доспехи. Как известно, даже кабаны и медведи не ходят в латах.

— Ух ты! Тетечка бесподобна! — комментировали студенты, шустро ведя менее прицельный огонь.

— Да! Она несет возмездие во имя Луны!

— Во имя сисек!

— Много ты в сиськах понимаешь, содомит позорный!

— От содомита слышу!

— Тише, а то тетечка тебе в попу засунет вот это ружье.

— Ах, как это романтично!

— Нисколько не романтично. Оно горячее!

— Тогда она его тебе засунет прикладом вперед!

Марта фыркнула, и пуля, предназначенная для врагов, чиркнула по кирасе Макса, а приклад отдачей пребольно ударил по ключице.

— Засранцы! — Марта выругалась, бросила ружье и отвесила каждому по две полновесных пощечины.

Внизу ландскнехты сразу же заметили снижение интенсивности обстрела и рванулись в яростную атаку. Марта схватила другую заряженную аркебузу, но после первого же выстрела охнула и схватилась за отбитое плечо.

— Стреляйте, а я буду заряжать.

Студенты оживились.

— Надерем им задницы! — радостно крикнул высокий.

Ферронцы схватили ружья и принялись азартно палить в сторону врагов и радостно комментировать попадания.

— Есть! Прямо в рыло!

— Эх… Хорошая у него кираса…

— Сейчас я этому яйца отстрелю!

— Ага! Снова попал! Уже третий!

— Осторожней! Этот был наш!

— Стреляй! Бог отличит своих!

Марта вскочила и отвесила подзатыльник в ответ на последнюю реплику.

— Будьте серьезнее! Там же живые люди!

— Да ладно, сейчас будут мертвые!

Ответом стал еще один увесистый подзатыльник. Какое-то время все стреляли молча, потом раздался сигнал 'отступление', и ландскнехты организованно попятились к воротам.

— Здесь нет ничего смешного! — возмущенно заявила Марта, — когда мы тут стреляем, там люди умирают по-настоящему.

— А то мы не знаем. Вы что, не видите, что нам это дело не в первый раз. Я с пяти лет на охоту хожу, — ответил один из студентов.

— Ты людей когда-нибудь убивал? Ты видел, как рядом погибает твой друг?

— Кабана убивал, медведя, оленя…

— Дурак! Ты был на исповеди? Я десять лет исповедуюсь по гвоздикам на прикладе. Ты не думаешь, как тебя встретит святой Петр, когда ты умрешь?

— Ой, тетечка, напугали! Куплю индульгенцию.

— Когда-нибудь ты встретишься со смертью лицом к лицу и очень быстро поумнеешь.

Марта повернулась и вышла с балкона в комнату. Студенты положили ружья и вышли вслед за ней. Слуги стремглав бросились по черной лестнице вниз, за боеприпасами.

Винс, от которого читатель не видел новостей уже сутки, никуда не пропал. Встретившись со своими людьми после битвы на кладбище, он сначала потерял время на выяснение судьбы Кабана и его банды, а потом потерял время, планируя, как проникнуть ночью в турнирный лагерь и вырезать клиентов спящими. К свалившемуся на голову карнавалу он совершенно не был готов и пропустил момент, когда можно бы было поставить человека на восточные ворота и проследить куда поедут по городу супруги де Круа.

Чуть позже Винс отправил разведчиков на двор замка Фальконе, где оставляли коней и кареты все гости, но следов де Круа там не обнаружилось. Очевидно, что карета и конь скрывались где-то в городе, но после кончины Кабана у Винса не было местного проводника, который мог бы помочь в поисках. Кроме того, покушение в толпе уже было опробовано и показало свою неэффективность, а Винс был не из тех, кто наступает повторно на маленькие грабельки. Зато на большие грабли под названием 'покушение на де Круа' он наступал уже несколько раз, да так и не прекратил это бесполезное занятие.

Лучшее, что он придумал к вечеру, это последовать совету Кабана и устроить засаду с арбалетами на дороге. Что бы ни делали де Круа на карнавале, они бы не позже утра вернулись в турнирный лагерь, а дорога от восточных ворот вела одна. Ночью на дороге постоянно дежурили смены по двое бандитов, а в кустах дремали арбалетчики, но до самого утра на дороге не появился ни сеньор де Круа на коне, ни сеньора де Круа в карете. Потом прибежал посыльный от де Креси из турнирного лагеря. Оказалось, что клиент прибыл из города инкогнито вместе со стражниками и сразу вышел на бой, не заходя к себе, а его жена, по-видимому, осталась в городе.

Винс собрал своих и двинулся в лагерь, разминувшись по дороге с Максимилианом, которого немудрено было не заметить в толпе зрителей, возвращавшихся в город после шокирующего заявления хозяина турнира. В этом потоке растянулся и затерялся весь сборный отряд фон Нидерклаузиц — де Круа, так что одного всадника потерять было легче легкого.

Тем не менее, Винс проявил профессионализм в добывании сведений и установил через прислугу в лагере Фридриха, что братьев нанял для охраны улицы Богачей Джакомо Нанни. Верховых лошадей у банды Винса нашлось всего шесть, поэтому он с пятью неаполитанцами рванулся в город, чтобы успеть до того, как городские ворота закроются перед уже выступившим из лагеря первым отрядом Сфорца. Успел, но ворота улицы Богачей уже закрылись.

Один из бандитов, ловкий парень, сумел по скале над стеной перелезть в монастырь. Остальные влезли по брошенной им веревке. Потом 'скалолаз' забрался на террасу улицы Богачей и через некоторое время спустил на веревке донесение, в котором сообщил, что граф Максимилиан де Круа защищает западные ворота, барон Фридрих фон Нидерклаузиц — восточные, штаб расположен в палаццо Нанни, а Шарлотта де Круа постоянно находится в штабе.

Четверо бандитов без особого труда вскарабкались по веревке, сброшенной скалолазом. В мирное время такой номер вряд ли прошел бы незамеченным, но сейчас всем было не до того. Винс из-за искалеченной левой руки не полез сам. Для того, чтобы убить из-за угла одну женщину, армия не нужна.

Дверь в палаццо Нанни со двора не была закрыта и не охранялась. Люди Винса бесшумно проскользнули к лестнице, а потом и на второй этаж. Старший осторожно заглянул в гостиную. Посередине за столом, заваленным бумагами, сидела дама, подходившая под описание. Рядом с ней на очень широком стуле восседал сам Джакомо. Напротив входа в гостиную был виден открытый выход на балкон, с которого стреляли нескольких человек. На улице шло сражение.

— Ждем, — шепотом сказал старший, — пусть зайдет кто-нибудь с балкона, не хочу получить пулю в спину. Вы трое режете стрелков, мы с тобой — бабу и толстяка. И сразу уходим.

Стрельба вскоре прекратилась. С балкона в комнату вошла рыжая женщина в расшнурованном платье и прогоревшей нижней рубашке. За ней проследовали трое молодых людей. Еще трое фигур шустро проскочили с балкона в незамеченную ранее дверь в другой стене.

— Пора!

Бандиты ворвались в комнату. Двое к столу, трое к балкону.

— Убейте их! — спокойно скомандовала Шарлотта.

Разбойники даже не успели удивиться. Джакомо вскочил, сгреб в охапку двоих, оказавшихся перед ним, пробежал три шага и влетел вместе с разбойниками в оконный проем. Марта тоже прыгнула вперед и повалила на диван первого, кто попался на пути. Трое бандитов выбрали своими жертвами троих мужчин, а безоружной женщине не уделили достаточно внимания. Зря. Марта и ростом и весом превосходила своего визави.

Трое парней тоже оказали сопротивление. Для студента фехтование — не менее важная наука, чем все прочие науки вместе взятые, а без меча или хотя бы кинжала на поясе молодой модник из дома не выйдет. Схватка закончилась быстрее, чем можно прочитать 'Отче наш'. Мелькнули клинки, разлетелись по стенам брызги крови. Упал, держась за живот, бандит. Прислонился к стене ферронец с кинжалом в груди. Вот второй студент схватился за перечеркнутое шрамом лицо, а вот последний бандит зажимает левой рукой разрубленную правую кисть и пропускает последний удар, точно в сердце.

Шарлотта не успела и глазом моргнуть, как все было кончено. У выхода на балкон среди лежащих тел в большой луже крови стоял молодой ферронец с окровавленным кинжалом. Из оконного проема торчали толстые ноги застрявшего Джакомо. С дивана поднялась Марта. Платье и нижняя рубашка на ее груди были порваны в клочья. Разбойник, который попался под горячую руку Фрау Профос, остался лежать на диване без признаков жизни.

— Матерь божья… — растерянно произнесла Шарлотта, — ну вы даете…

— А что мы? Мы ничего. Мы так, понемножку, с Божьей помощью, — натянуто улыбнулась в ответ Марта, переводя дыхание.

— Чем это ты его? Нежно прижала к груди и задушила, как подушкой?

— Нет, — Марта подошла к дивану и сняла с шеи убитого шнурок, — удавила шнурком от платья.

Шарлотта подошла в окну и с усилием дернула за пояс Джакомо. Финансист вытолкал в окно двух бандитов, и сам чудом не вылетел вслед за ними, но застрял толстыми боками и чуть не помер от удушья и прилива крови к голове. Марта тоже ухватилась за пояс, женщины вдвоем с заметным усилием выдернули застрявшего толстяка.

Джакомо вытер багровое лицо, отдышался и сказал:

— Что-то у меня в боку колет.

В боку кололо не 'что-то', а длинный стилет, который прошел через толстый слой жира насквозь. Спереди над поясом торчала рукоять, а из правого бока выглядывало окровавленное острие.

Банкир тяжко опустился на свой широченный стул. Марта, придерживая руками разорванное платье, побежала на балкон, чтобы позвать доктора. Как раз в холле дома напротив был устроен полевой госпиталь. Лекарь, услышав, кому именно требуется помощь, быстро вытер руки, схватил инструменты и побежал наверх.

Макс только что вышел из ворот, где он договаривался о втором уже перемирии и эвакуации раненых. Он не расслышал, что именно произошло, но на женский крик обернулся к балкону и помахал рукой. Марта убедилась, что никто, кроме Макса ее не видит, и на мгновение распахнула разрыв на платье и рубашке, полностью обнажив грудь. Макс улыбнулся и встал в профиль, демонстрируя гордо поднятый начищенный до блеска стальной гульфик.

Шарлотта не стала сама вытаскивать кинжал из брюха Джакомо, а занялась другими ранеными. Все разбойники и один студент были мертвы. Второй студент плакал и держался за располосованное лицо. Третий, хотя и был с ног до головы в крови, отделался несколькими неопасными порезами на груди и на руках.

Защитники улицы любезно предоставили нападавшим возможность вынести через ворота раненых и убитых. Главное, зачем это было нужно, — потянуть время до того, как придет помощь, или, в худшем случае, перевести дух до следующего приступа. Стараниями Шарлотты все были уверены, что помощь непременно придет, но никто не знал, откуда.

Макс воспользовался паузой, чтобы… Ничем он на самом деле не воспользовался, а просто вошел в караулку, бросил на пол рукавицы и шлем и плюхнулся на табурет. Кто-то принялся обмахивать его войлочным беретом как веером. От берета воняло потом и кровью, но легкий ветерок компенсировал эти мелкие недостатки.

В караулку вошел Франц. Он прижимал ко лбу мокрое полотенце и хромал на обе ноги.

— Господи, Ваша светлость, не знаю, чем у Вас набита голова, но шея у Вас стальная.

Франц потер свою многострадальную шею.

— Я пропустил всего два удара в голову. А Вам досталось раз в десять больше. Как так получается, что я лежу у всех под ногами, а Вы останавливаете их атаку в одиночку?

— Сам удивляюсь, — мрачно ответил Макс, — что там видно через ворота?

— Они растаскивают трупы. Скоро будут атаковать еще раз, — доложил швейцарец.

— И мы все умрем? Или есть какие-то предложения?

— Тяните время, Ваша светлость. Вызовите кого-нибудь на поединок. Патер нас не бросит.

— А вы? Трусите?

— Нас всего семеро на ногах, и все раненые. Выбирайте — или Вы и семеро нас против них всех сразу, или Вы один бьете их по очереди.

Макс сжал зубы. Хотелось обозвать швейцарца трусом, но тот был прав.

— Вспомните мессира де Баярда и мост через реку Гарильяно! — продолжал маленький швейцарец, — там было двести рыцарей, здесь вместе с пехотой столько не наберется!

— По-твоему, я похож на де Баярда?

— Да, да, Вы очень на него похожи! Вы только что героически сдерживали их у второго вагенбурга! Они убоялись Вас и отступили!

Сравнение с героем, ставшим легендой при жизни, стало решающим аргументом. Макс взялся за свой верный меч, но сразу отложил его в сторону. Сейчас больше пригодилось бы что-нибудь полегче. Он окинул взглядом караулку. Поллэкс? Ни в коем случае. Короткий меч? Тоже нет. Копье? Вспомнился бой Патера с епископом. Выбор был сделан. Каждый рыцарь, тренируся на конный турнир, учится работать копьем. В пешем бою все по-другому, но верный глаз и твердая рука с привычным оружием не подведут.

— Если кто-то из них победит, мы постараемся Вас отбить, — успокоил Франц.

Макс вышел к воротам.

— Вы жалкие трусы! Я вызываю любого желающего! Двух! Трех! Оружие любое!

Рыцари Бурмайера переглянулись. Война войной, но отказаться от поединка значит потерять лицо. Да, достигли преимущества. Да, собирались атаковать. Да, можем победить. Да, цель иногда оправдывает средства. Но потерять честь ради всего-навсего грабежа богатой улицы? Всего-навсего за стандартную плату наемников?

— С прикрытием пехоты этот парень непобедим, — поднял забрало рыцарь с двумя птицами в гербе.

— Он и так непобедим. Помнишь турнир? — ответил ему рыцарь с бургундским крестом.

— Он устал. Он даже снял часть железа.

— Уверен, что первый, кто к нему сунется, ляжет раньше, чем монах прочитает 'Отче наш'.

— Зато второй его ранит, а третий добьет.

— За это время кто-нибудь придет ему на помощь.

— Если будешь трусить, ему тем более придут на помощь.

Последнюю фразу рыцарь с птицами намеренно произнес заметно громче остальных. Открытые и закрытые забрала повернулись в их сторону.

Рыцарь с бургундским крестом плюнул под ноги 'птицам' и вышел вперед. В правой руке он держал меч, в левой щит-павезу.

Макс протянул руку и вытащил из-за ворот на всеобщее обозрение свое оружие. По рядам прокатилась волна возгласов удивления. Кто-то попытался покрутить пальцем у виска, не снимая латной рукавицы. Копье! Не рыцарский лэнс, а обломанная пехотная пика.

Рыцарь с птицами продержался совсем недолго. Макс сделал всего два ложных замаха, а третьим ударом вогнал копье точно в правый локтевой сгиб, одно из немногих уязвимых мест латника.

Вторым вытолкнули рыцаря с бургундским крестом. Тот был вооружен поллэксом и рассчитывал на свое умение брать защиты древком. Не помогло. Макс не стал бить первым, а когда 'бургундец' под крики соратников наконец-то ударил, Макс повернулся, чтобы топор скользнул по нагруднику, и поразил глазницу забрала коротким выпадом.

Третий вышел в доспехе ландскнехта и с двуручным мечом. Макс мягко парировал первый удар (древко все-таки треснуло) и воткнул длинный граненый наконечник в незащищенную стопу. Раненого оттащили оруженосцы, а кто-то из солдат протянул Максу второе копье.

— И откуда такие берутся? — проворчал Бурмайер, имея в виду проигравших, — если и четвертый обосрется, придется самому прикончить этого де Круа.

Четвертый начал с того, что срубил наконечник копья тяжелым старомодным фальшионом. Макс прыгнул вперед, перехватил руку с оружием и ловко провел болевой прием. Хрустнул плечевой сустав. Пальцы разжались, клинок зазвенел по мостовой. Макс раскрутил побежденного и с силой толкнул его в сторону вражеского строя.

Бурмайер скрипнул зубами и спешился.

— Назад! — крикнул он какому-то латнику, робко сделавшему шаг вперед.

— Разойдись! — скомандовал стоявшим впереди солдатам. Подходя к воротам, он отцепил от пояса маленький щит-баклер и вытащил из ножен меч. Подбородник оставил сложенным, лицо открыто.

За это время Макс вернулся к воротам, ему вытерли пот, дали глотнуть вина из фляжки и подали третье копье.

Как ни странно, Макс впервые встретил своего нового старого врага лицом к лицу. Он даже не понял, кто принял вызов на этот раз. Бурмайер же видел и последние четыре поединка, и предшествовавшие два приступа, и весь турнир от начала до конца.

После четырех подряд легких побед Макс зазнался. Он ударил первым. Короткий точный укол в голову. Бурмайер отбил наконечник щитом и в длинном выпаде поднырнул под древко, направив меч в голень Макса. Макс отдернул ногу, поскользнулся и упал на колено. Меч лязгнул о край набедренника. Макс ударил кулаком по внутренней стороне правого запястья Бурмайера. Бурмайер выронил меч, но тут же хлестнул Макса по лицу раскрытой ладонью, расцарапав ему левую щеку и сломав нос краем рукавицы. Макс, не успев встать, рванулся вперед и толкнул Бурмайера плечом в живот, одновременно схватив правой рукой под колено. Оба рыцаря повалились на землю. Макс сделал еще один рывок и навалился на грудь Бурмайеру, не давая тому подняться.

У молодого графа де Круа был шанс закончить на только поединок, но и военный конфликт. Если бы он знал, кто перед ним, он бы мог предложить вражескому командиру сдаться, и тот бы, безусловно, согласился. Никто бы не упрекнул сдавшегося в таком проигрышном положении, не пострадала бы ни честь, ни репутация. Но Макс не знал. Он добил врага тремя ударами стального кулака в лицо, поднял копье и встал.

Отдохнуть ему не дали. Юный оруженосец в окровавленной накидке поверх дорогих лат выскочил вперед, как будто боялся, что более знатные бойцы не дадут ему умереть молодым. Торопливо отсалютовал двуручным мечом и без раздумий сделал всего один прием, начинавшийся с диагонального замаха с левого плеча.

Пока опускался меч, Макс успел подумать, что лицо этого парня ему знакомо, вспомнить, в связи с чем, подставить древко, которое тут же сломалось, вспомнить, что наголенники он снял давным-давно и пропустить полновесный удар в левую голень.

Толпа кричала. Колотили мечами о щиты, стучали кулаками по доспехам. Победитель подошел к побежденному и приставил меч к его шее.

— Вы мой пленник, Ваша светлость!

Лежа на камнях чужого города в луже чужой крови, Макс беззвучно смеялся. Это же надо так, победить лучших из лучших и проиграть оруженосцу, которому сам же показал этот прием. Интересно, этот юный талант очень благородный или очень хозяйственный? Взял в плен аж целого графа! Кстати, а кто он такой, чтобы брать в плен графа?

Из ворот выбежали Франц и Фредерик. Без оружия. Фредерик размахивал белой тряпкой.

Макс приподнялся на локте.

— Ты рыцарь? — откуда-то со стороны услышал он свой голос.

— Нет, Ваша светлость, я только оруженосец.

— Преклони колено.

Оруженосцы не смогли поставить на ноги раненого рыцаря, но их сил хватило, чтобы приподнять Его Светлость Графа Максимилиана де Круа. Макс оглянулся по сторонам. Мечей под рукой не было. Феникс уже понял, что его ждет, и протянул свой двуручник. Все знали, что кроме отягощенного формальностями посвящения в рыцари в мирной обстановке, признавалось действительным также и посвящение на поле брани.

— Достоин ли этот оруженосец быть посвященным в рыцари? — спросил Макс у почтенного общества.

— Достоин! Достоин! — отозвались рыцари.

Если право Макса на свое усмотрение посвящать в рыцари кого бы то ни было в мирной обстановке было весьма спорным, то в данных обстоятельствах Макс, сражавшийся один против многих, проявил себя как достойный представитель рыцарского общества, а победивший его Феникс по единогласному мнению того же общества заслуживал посвящения. Его Светлость граф де Круа произнес формулу посвящения, признал себя пленником и потерял сознание. Над строем врагов загудели трубы, ландскнехты опустили алебарды и уверенно двинулись на штурм открытых ворот.

Покойный Грегуар Бурмайер знал толк в военной науке. После его смерти младшие командиры без лишних эмоций построили солдат и организовали наступление. Во главе строя встал Феникс, чье право вести армию на сбор трофеев не у кого не вызывало сомнений. Не вызывало сомнений также и то, что если бы было с кем еще сражаться, ландскнехты бы сражались не хуже, чем при живом главном нанимателе. Только сражаться было не с кем. Не было ни пехоты в воротах, ни стрелков в окнах и на крышах. Но выучка не позволяла сразу разбегаться и мародерствовать. Двери первых двух домов открылись, хозяева на пороге объявили о своей капитуляции и согласии заплатить выкуп. Туда были отправлены небольшие отряды, а остальная армия под трубы и барабаны продолжила свое триумфальное шествие по широкой улице.

— Хорошо, что ты его не добил, — сказал приятель новоиспеченному рыцарю, — оказывается, де Круа один держал нас всех у этих ворот. О нем после этого баллады будут писать, и о тебе тоже.

Внезапно трубы и барабаны умолкли. В двадцати шагах перед наступающими из-за поворота выехал отряд всадников. Первый ряд состоял из рыцарей в полной броне верхом на конях в турнирных доспехах. Рыцарей было много. Они занимали всю ширину улицы, за первым рядом виднелись второй и третий, а за третьим — еще плюмажи и знамена.

После секундного замешательства передние ряды ландскнехтов, не дожидаясь команды, приняли привычную низкую стойку и выставили пики, как всегда делалось против конницы.

Рыцари, тоже без лишнего шума, опустили копья и пришпорили коней.

Поток конницы снес первые пять рядов пехоты, даже не заметив. Потом началось избиение. Стрелки тоже вылезли на свои позиции и возобновили обстрел с не меньшим энтузиазмом, чем раньше.

 

32. Правосудие на скорую руку

После утреннего выступления графа настроение у всех участников турнира упало ниже подков, а по отбытии Сфорца стало еще хуже. Как же так, многие добирались сюда несколько недель, а турнир закончился на середине. Многие надеялись, что Никколо, как наследник графа продолжит торжества с удвоенной силой (граф же не умер, чтобы впадать в траур), но его военные приготовления не только всех удивили, но и сделали надежду на продолжение праздника совсем призрачной. Кто-то уже приложился к бутылке, на краю лагеря сворачивали шатры, где-то под горячую руку попалась свинья, которая теперь висела на вертеле, распространяя на весь лагерь запах горелого мяса. К всеобщему недовольству, все три полевые борделя самоликвидировались еще в первой половине дня, наводя на грустные и злые мысли, что каждая шлюха узнает о событиях в высшем обществе Ферроны раньше, чем это самое высшее общество.

Почти сразу же после отбытия Никколо Сфорца с последней партией союзников в лагерь примчался гонец от Бурмайера. Большая группа тоскующих баварцев и саксонцев поднялась как по тревоге, надела доспехи и отправилась в город. Оставшиеся рыцари с удивлением наблюдали, как из ниоткуда собрался впечатляющий отряд тяжелой пехоты с алебардами. Тем более удивительно это было после того, как Сфорца в три приема собирал свою лоскутную армию. А когда из скромного серого шатра выехали два полевых орудия на легких лафетах, всем стало окончательно понятно, что Грегуар Бурмайер был здесь не для удовольствия.

Сфорца заметно проредил лагерь за счет своих друзей и родственников, которых на его семейный праздник съехалось немало, а также местных рыцарей средней руки и мелких кондотьеров. Бурмайер увел свою партию, которая тоже составляла заметный процент населения лагеря. Шатры с северо-итальянскими и южно-немецкими гербами пустовали. Прекрасные дамы нервно вышагивали по опустевшим улицам. Доктора на всякий случай раскладывали свои инструменты, гробовщик, передразнивая докторов, вытащил на видное место гробы.

Наиболее знатные гости турнира собрались у герцога Лоренцо Медичи. Родственники королей, курфюрстов и герцогов на все лады обругали провинциальных графов-самодуров, грошовую местную политику и продажных кондотьеров оптом и в розницу. Устав ругаться, сливки общества постановили вечером и ночью устроить торжества в честь завершения турнира, где постараться помять все привезенные на турнир доспехи, съесть все запасенное мясо, выпить все вино и удовлетворить всех дам.

К трем часам пополудни слуги носились по территории лагеря как муравьи. Торопливо освежевывали свиней и овец, складывали костры для готовки и для освещения. Почти одновременно включились в работу десятки полевых кухонь. Герольды спешно составляли сетку ночных боев.

В начале четвертого, когда полным ходом шло обсуждение праздника меча и бутылки, в шатре Лоренцо Медичи появилась Аурелла Фальконе со статусом не то законной владелицы Ферроны, не то тещи законного владельца, не то просто прекрасной дамы.

— Друзья мои, пока вы тут не знаете, чем заняться, мерзкие хамы обижают беззащитных благородных дам!

Рыцари замолчали и повернулись в сторону Ауреллы. Толпе недовольных и разочарованных убийц очень не хватало формальных мотивов для нарушения шестой заповеди.

После победы на улицу высыпали все обитатели улицы богачей. Рыцарей благодарили, как могли, выносили лучшее вино, мясо, фрукты. Кто-то вытащил даже кресло, его благородный порыв был подхвачен соседями. На большом балконе заиграли невесть откуда взявшиеся музыканты. Почтенный доктор ходил вдоль улицы и, поминутно кланяясь, предлагал свои услуги. Девушки из приличных семей наперегонки со служанками вешались рыцарям на шеи и другие места. Оруженосцы уносили доспехи и уводили боевых коней.

Джакомо тоже спустился поблагодарить рыцарей, а Шарлотта вышла на балкон. Макса нигде не было видно. Если бы он потерпел поражение и попал в плен, сейчас он бы уже вернулся. Если бы он был убит, Франц бы притащил тело. Наверное, он ранен, и, наверное, тяжело.

— Марта!

— Слушаю, Ваша светлость.

— Найди Макса. Если он ранен, или… — Шарлотта проглотила слово, которое не боялась произнести, — не может идти, возьми слуг и носилки и принеси его сюда.

— Легко, Ваша светлость, — ответила Марта.

В дверях Марта столкнулась с симпатичной девушкой, одетой в цвета прислуги Велутти.

— Ф-фрау П-профос? — испуганно спросила девушка.

— Да, и я не кусаюсь, — ответила Марта.

— В-вы не знаете, как там Фабрицио? Я не могу его найти.

— Фабрицио?

— Фабрицио Велутти, он с… друзьями был на этом балконе, а потом на них напали бандиты. Молодой Нанни переоделся и расхаживает по улице важный, как петух. Другой мальчик умер. А Фабрицио я нигде не могу найти. Вы ведь видели, что с ним?

— Это просто. Сама подумай, где может быть человек, которого нет ни среди живых, ни среди мертвых?

— В чистилище? — испуганно предположила девушка.

— У доктора, глупенькая! — ответила Марта, — Жив твой Фабрицио, только ранен немножко. У него шрам на лице. Спроси вашего доктора, он должен знать.

— Спасибо, Фрау Профос! — воскликнула девушка и убежала.

Надо сказать, что ситуация с точки зрения средневекового человека была престранная. Где это видано, чтобы сливки светского общества и прославленные герои ввязались в войну, чтобы спасти всего-навсего горожан в итальянской глубинке? Не за деньги, даже не думайте! Здесь хранились далеко не те суммы, которые могли бы соблазнить герцогов и принцев.

Отгадка не заставила себя ждать. На вороном коне, сидя по-дамски, через дальние ворота в улицу въехала Аурелла Фальконе. На ней было красно-золотое вечернее платье, открывавшее плечи и почти всю грудь. Рыцари встретили ее овацией. Джакомо шустро подбежал поддержать ей стремя. Наездница аккуратно шагнула на стоявший под балконом боевой воз.

— Мои дорогие друзья! Великолепные синьоры! — Аурелла куртуазно поклонилась на четыре стороны, — я всей душой благодарна Вам, за то, что Вы спасли мой город от этих разбойников!

— Да! Да! И мы тоже! — закричали горожане.

— Мессир Фридрих фон Нидерклаузиц!

Фридрих помахал рукой. Благородное общество повернулось в его сторону.

— Вы и Ваш брат — настоящие рыцари без страха и упрека! Я буду рада принимать вас у себя в любое время!

Фридрих выполнил элегантный реверанс. Удивило неупоминание Макса, который сделал для обороны намного больше.

Шарлотта чуть не разозлилась, но, по здравому размышлению, поняла, что Макс лежит где-то рядом раненый, поэтому его недоброжелателям лучше не знать, что он здесь был.

— Джакомо Нанни, Джованни Велутти!

Названные вышли вперед и поклонились.

— В вашем лице благодарю весь город за послушание закону Божьему и человеческому. Поддержка подданных мне очень важна.

Нанни и Велутти поклонились еще раз.

— О поддержке мы отдельно поговорим завтра, — сказала графиня на полтона тише. От горожан стоило ожидать серьезного разговора на коммерческие темы, а сейчас это бы было несколько неуместно.

Графиня оглянулась. На глаза попался сержант-итальянец, начальник охраны улицы богачей.

— Сержант!

— К вашим услугам, Ваша светлость!

— Ты будешь капитаном городской стражи.

— Слушаюсь!

— К утру я хочу видеть городскую стражу, построенную для присяги. Можешь оставить старых стражников, можешь нанять новых, твое дело.

— Слушаюсь!

О пряниках поговорили, пора перейти к кнутам.

— Теперь займемся правосудием!

На свободное место перед балконом четверо оруженосцев в накидках с гербом де Вьенна вывели Альфиери. Кондотьер шел, высоко подняв голову и строго глядя в глаза горожанам, которые еще так недавно принимали его правила игры и даже не помышляли о бунте. Его руки не были связаны, и даже его меч остался в ножнах. Ни к чему причинять лишние страдания благородному человеку, даже если он преступник.

Альфиери готовился защищаться. Все-таки он десять лет стоял у руля власти этого города. Все знали, что он всегда был на стороне горожан в вопросах налогов и пошлин. С точки зрения закона, у графини еще меньше прав на город, чем у него. Он хотя бы не подписывал отказ от владения городом. В чем его смогут обвинить?

Роль обвинителя взяла на себя графиня. Судей и адвокатов видно не было.

— Алессандро Альфиери! Ты обвиняешься в попытке свержения законной власти!

— А доказательства? Где подписанный мною манифест о свержении нашего любимого графа? Где подписанный мною контракт с наемниками на войну против него? Где моя переписка с врагами?

К Альфиери пришло вдохновение. По мрачной задумчивости графини он понял, что никаких письменных доказательств у нее нет и быть не может, а свидетелями она может пригласить только Бурмайера, который не станет себя оговаривать, и покойного епископа. Он торжествующе оглядел почтенное собрание и продолжил.

— Где посланный мной наемный убийца? Подсыпанный мной яд? Обратите внимание, что граф все еще жив и здоров, и меня даже не было рядом с ним, когда он объявил, что желает посвятить свою жизнь Богу! Обратите внимание, что наша прекрасная Аурелла жива и в добром здравии!

Рыцари зашептались. Прекрасная Аурелла молчала. Кондотьер торжествующе продолжил.

— А где мой мотив? Разве не я приветствовал вас всех рядом с графом на открытии турнира? Разве не мне подчинялась городская стража? Разве я не мог купить и продать весь этот город оптом и в розницу?

— Мотив у тебя был! — возразила обвинительница, — После ухода графа заканчивался твой контракт, и тебе бы пришлось покинуть город.

— Но я не знал, что граф в середине турнира захочет уйти в монастырь! Кому бы это в голову пришло еще сегодня утром!

Альфиери к этому времени уже определил целевую группу, которой следует адресовать свои аргументы. В первом ряду обменивались репликами де Вьенн, фон Виттенштейн, Бастард Бранденбургский, герцог Лоренцо Медичи и еще трое богато одетых рыцарей, с которыми кондотьер не был знаком. Графиня могла наплевать на всех остальных, но пренебречь мнением этой компании она бы не рискнула.

— Ты знал, что граф тяжело болен и скоро умрет!

Обратившись к обвиняемому, синьора прокурор сразу же перевела взгляд на 'присяжных'. Альфиери заметил это и легко отразил выпад.

— Моя бабушка десять лет жаловалась на здоровье и собиралась в гости к Богу! А умерла не от болезни, а потому что косточкой подавилась.

— Но это все было вчера, — сменило тактику обвинение, — а сегодня-то ты узнал, что граф уходит и тебе крышка.

— Да? Кто-то прислал мне уведомление о расторжении контракта?

Графиня вздохнула. Эту копейную сшибку он выиграл. Что же, найдутся и еще обвинения.

— Ты обвиняешься в убийстве Никколо Сфорца!

— Вот еще! Он погиб в бою. Я выполнял свой долг, защищая город.

— От кого? Он был зятем правителя и законным наследником.

— Что же он сам мне об этом не сказал? Даже письма не прислал. Зато прислал отряд разбойников, которые захватили городские ворота. Я и поднял стражу по тревоге.

'Замечательно', - подумал Альфиери, — 'Аурелла подбирает аргументы, присяжные сомневаются'. И перешел в контратаку.

— Я не был на турнире, когда наш любимый граф воспылал любовью к Богу. Клянусь, он не советовался со мной. Я только сейчас узнал, что наследником, оказывается, должен был быть Никколо, а не прекрасная Аурелла. Покойный Никколо, светлая ему память, почему-то был настроен против меня и даже не потрудился меня уведомить о своих законных правах. Я был искренне убежден, что защищаю Ваш город для Вас, великолепная Аурелла!

Туше! Возгласы удивления в толпе. Аурелла в замешательстве хлопает ресницами. Виттенштейн одобрительно кивнул обвиняемому и что-то сказал соседу, тот выразил согласие.

Но инициатива даже в самом нелепом суде принадлежит прокурору.

— Ты обвиняешься в краже церковного имущества! Епископ умер вчера вечером, а ты сегодня хотел забрать деньги, вложенные им в банк. У меня есть и письменные доказательства и свидетели.

— Так обратитесь с ними в церковный суд, — элегантно парировал кондотьер, — это его исключительная компетенция.

Графиня нервно сжала кулаки. Обвинение рассыпалось на глазах. Рыцари действительно могут признать его невиновным, тогда придется еще и заплатить ему за 'оборону города'. Оставался еще один пункт, спасибо за него Шарлотте де Круа.

— И последнее, самое главное обвинение. В убийстве своего брата, епископа!

Последнее обвинение поразило Альфиери своей абсурдностью.

— Епископ умер естественной смертью!

— Да? — Аурелла ехидно усмехнулась, — колотая рана черепа это не естественная смерть.

Альфиери сжал зубы. Этот пьяница и матерщинник Бурмайер не смог нормально организовать похороны.

— Сознаешь свою вину? — довольно спросила графиня.

— Не признаю за собой никакой вины. И я не солгал!

Толпа загудела. 'Присяжные' выразили недовольство.

— Мой брат вел светский образ жизни. Он был первым рыцарем этого города. А для рыцаря смерть в поединке естественна!

— В поединке? Ты убил его в поединке?

— Нет, не я. Его убил другой священник.

— Вот как, священник? Надо думать, из-за разногласий по богословским вопросам?

— Да!

В толпе послышались смешки. Рыцари в первых рядах приличия ради сдерживали улыбки. Альфиери хлопнул себя по лбу.

— Что же вы делаете! Смерть епископа тоже должен расследовать церковный суд!

Аурелла воткнула ногти правой руки глубоко в ладонь левой. Снова этот аргумент. Где сейчас взять церковный суд?

— Прошу прощения, светлейшие, — вышел вперед Габриэль Морской Кот, рыцарь чести.

— Слово имеет свидетель обвинения, мессир Габриэль, — радостно сказала графиня.

— Как мы все знает, покойный епископ был первым рыцарем этого скромного городка…

— Единственным! — крикнул кто-то из задних рядов.

— … и он был честным, высокоморальным, законопослушным человеком, — продолжил Габриэль.

'Братец, наверное, сейчас в гробу перевернулся', - подумал Альфиери.

— Разве мог он участвовать в турнире, будучи неподсудным суду Любви и Красоты? Разве стал он позавчера требовать церковного суда, когда мессир де Бельер поразил копьем его коня?

— Нет! Нет! — загудели рыцари.

— Как человек чести и не новичок на турнирах, он заранее написал герольдам письмо, что по всем вопросам, относящимся к поединкам с его участием, происшедшим с самого начала до полного окончания турнира, доверяет выносить вердикт органам правосудия, избранным на турнире.

С этими словами, Габриэль вручил упомянутое письмо графине.

— Замечательно, — Аурелла просияла, — Габриэль, Вы рассудили инцидент на турнире, вы и будете судьей сейчас.

— Но епископ погиб не на ристалище! — возразил Альфиери.

— Там ясно написано, 'поединкам с моим участием, происшедшим с самого начала до полного окончания турнира', - нежно объяснила Аурелла, — без ограничения по месту проведения поединка. А турнир сегодня утром еще продолжался.

— Да ну и пусть! Я-то здесь при чем?

— Сам или с помощью наемного убийцы, ты подло убил его. У тебя был мотив — украсть деньги Церкви. Ты был во дворце епископа в компании своих продажных стражников и не менее продажных баварских наемников. На теле епископа нашли две раны — от алебарды на виске и от арбалетного болта в груди. Рана от алебарды такая же, какие сегодня наносили твои стражники рыцарям моего покойного зятя, а наконечник болта сделан в местной кузнице специально для городской стражи.

— Наконечник болта? — переспросил Лоренцо Медичи.

— Вот именно! — ответила графиня, — Вы еще верите, что это был честный поединок?

Де Вьенн нахмурился. 'Присяжные' склонились к обвинительному вердикту.

— Но это все непрямые улики! — продолжал защищаться Альфиери.

— А почему ты скрыл убийство брата? Почему утром пытался получить деньги Церкви? Почему в монастыре сказали, что епископ умер от кровоизлияния в мозг. Почему его раны были скрыты? — продолжила обличение графиня.

— У меня есть свидетели!

— Кто?

— Грегуар фон Бурмайер, стражники, ландскнехты…

— Подсудимый, называйте живых свидетелей!

— Монастырский келарь!

Аурелла недовольно поджала губы. Еще не хватало, чтобы какой-нибудь соучастник выступил свидетелем и все испортил. С них станется все свалить на мертвого Бурмайера.

В толпе возник заметный сверху водоворот, передние ряды расступились, и перед судом предстал упомянутый келарь. Графиня потребовала его присутствия на суде, но он спрятался за самой широкой спиной в поле зрения и намеревался простоять там до окончания процесса. Он хотел сбежать, но струсил и остался.

— Я ничего не знаю! Я ничего не видел! Мне никто ничего не говорил!

— Рассказывай! Я освобождаю тебя от клятвы, — приказал Альфиери. С его стороны это было вполне логично. Про все его действия, связанные со смертью брата, самозваный суд уже знал, но ни за одно из них не мог наказать. Если сейчас этот хомяк принародно расскажет, кто убил епископа на самом деле, суд вынужден будет вынести оправдательный приговор.

— Обратите внимание, великолепные синьоры! — подняла указательный палец графиня, — он взял со свидетеля клятву о молчании перед судом.

Альфиери пренебрежительно махнул рукой.

Хомяк надул щеки и выдал:

— А я и правда ничего не видел, Ваша светлость…

— Что?! — взревел Альфиери, — Да пронзит святой Георгий твои толстые щеки!

— Когда начался… das Buhurt, я сидел у себя в келье, мое окно выходит на мост. Потом я сидел у себя до тех пор, пока Вы не прибежали с мессиром Бурмайером. Потом Вы сказали мне, что епископ убит, сказали, что будете это скрывать, и заставили меня выполнять его обязанности. Да не пронзит святой Георгий мои скромные щеки, — пропищал келарь.

Аурелла торжествующе встала.

— Что скажет, согласно просьбе покойного, рыцарь чести? Виновен?

— Безусловно виновен, — ответил Габриэль, — не могу уверенно утверждать, что обвиняемый совершил это тяжкое преступление лично, но доказательства говорят, что это было сделано с его ведома, в его присутствии и с целью получения им выгоды. Следует также отметить, что свидетели и непосредственные исполнители погибли в результате действий, умышленно предпринятых обвиняемым.

— Что скажут прекрасные дамы?

— Виновен! — откликнулась со своего балкона Шарлотта, как единственная присутствующая представительница Суда Любви и Красоты.

— Что скажут благородные рыцари?

— Виновен! — ответил за всех Лоренцо Медичи.

— Повесить его! — скомандовала графиня.

— Слушаюсь, Ваша светлость! — откликнулся кто-то с балкона, и вниз сбросили заранее заготовленную петлю.

— Я протестую! — возмутился Альфиери, — я не какой-нибудь лавочник, чтобы меня вот так просто повесить!

— Действительно, прекрасная синьора, — поддержал его хранитель рыцарского духа Бертран фон Бранденбург, — обычно благородным геррам рубят головы.

— Слышали? — Аурелла обратилась к балкону, — потом снимете его и отрубите голову!

Ответ палача и протесты Альфиери потонули в хохоте рыцарей.

Толпа рассосалась и рыцари уже один за другим отправлялись обратно, когда со стороны замка появился паланкин Виолетты Сфорца. Аурелла, собравшаяся было на окончание турнира, задержалась. Едва Виолетта вылезла из паланкина, мать встретила ее суровой нотацией.

— Доча? Немедленно возвращайся домой, на сегодня тебе приключений хватит!

— Но, мамочка, я тоже хочу на праздник!

— Какой тебе праздник? Бессовестная! Почему ты не в трауре?

— Мне еще целый год ходить в трауре! А сегодня я должна быть нарядная, я же унаследовала город.

— Ты? — возмутилась Аурелла, — да как тебе не стыдно!

— А кто же? Ты же утром отказалась от наследства!

Все присутствующие обернулись в сторону графини. До сих пор женщины вели обычную итальянскую семейную беседу, с привычным криком и размахиванием руками. Про отказ от наследства в городе никто не знал, да и графиня только что вела себя как полноправная хозяйка.

— Ах ты маленькая негодяйка! Ты же знаешь, почему я подписала отказ!

— Какая теперь разница, мамочка? Город мой.

— Твой? Черта с два! — закричала Аурелла, переходя на визг.

— Мой! — ответила Виолетта в том же тоне.

— Вы с Никколо приняли наследство и проиграли. Город перешел к Альфиери. А я захватила город уже у него, — вывернулась графиня.

— Ты и в суде так скажешь? — ехидно поинтересовалась дочка.

— Скажу. Кстати, суд здесь веду я.

— Вот как?

— Именно так. Так что возвращайся в замок, надевай траур и сиди у себя, пока я не разрешу тебе выйти, — тоном, не допускающим возражений, скомандовала Аурелла.

— Тебе придется лично меня туда тащить!

Графиня оглянулась по сторонам в поисках подходящей особи мужского пола. Не самой же, в самом деле, все бросить и тащить дочку обратно в замок. Рыцарей в поле зрения было немало, но ни один не подходил для того, чтобы поручить ему такое задание.

— Ты и правда думаешь, что здесь некого попросить отвести тебя домой? — спросила Аурелла, надеясь, что дочь проявит благоразумие.

— Ладно, мамочка, я сама доберусь, — проявила благоразумие Виолетта.

Аурелла вместе с рыцарями отправилась на турнир. Виолетта из вредности решила не возвращаться в замок сразу, а задержаться хоть на сколько-нибудь у кого-нибудь знакомого. Например, у Шарлотты де Круа, которая как раз стоит на балконе и тревожно смотрит в сторону главных ворот.

— Шарлотта!

— Да, Виолетточка!

— Не пригласишь меня на чашечку глинтвейна?

— Заходи!

В зале на втором этаже пахло кровью и порохом, но ни Шарлотте, ни Виолетте было не до того. Шеф-повар у Нанни был лучший в городе, и он лично приготовил глинтвейн для дам. Сам Джакомо не стал навязывать дамам свое общество и ушел на совет к Велутти.

— Лотти, ты представляешь, мамочка захватила мой город. А утром Алессандро поссорился с Никколо.

Шарлотта уже слышала версию Марты и версию Ауреллы. Версия Виолетты несколько отличалась от них. Удивительным образом оказывалось, что Виолетта — несчастная девушка, которую соблазнили специально приглашенные профессионалы, нанятые мамочкой. А все последующие события были заранее спланированы с целью отобрать город, который по праву принадлежит Виолетте.

В свою очередь, Шарлотта не стала признаваться, на кого работают Марта и Франц, и рассказала, что только что произошло на улице Богачей.

— Что же случилось с Максимилианом? — спросила Виолетта, — не может же случиться, что его убили? На турнире было только два рыцаря, которые могли с ним сравниться. Мессир Доменико и тот толстый, не помню, откуда.

— Я не знаю, — ответила Шарлотта, — я послала за ним и сижу, как на иголках.

Внизу послышался стук и крики.

— С дороги все! — зычно крикнул мужской голос.

— Но, мессир! — жалобно возразил женский.

Шарлотта встала, подбежала к двери и распахнула ее, надеясь увидеть Макса. Но в залу ворвался Витторио Сантальберти, сопровождаемый двумя горничными и двумя лакеями.

— Ага! Вы-то мне и нужны! — грозно вскричал он, размахивая каким-то свернутым в трубку пергаментом.

Сантальберти был на ногах с самого утра. Вчера граф Фальконе пообещал рассмотреть его претензию в течение суток. Сеньор Витторио прождал ответа как соловей лета, но до истечения суток узнал, что граф все бросил и ушел в монастырь. Наследство должна была принять Аурелла, но ее на турнире не было, и сеньор Витторио, не мешкая, направился в город. Аурелла, узнав о поступке графа, непристойно выругалась и сказала, что наследство будут принимать Никколо и Виолетта Сфорца, причем Никколо утром уехал на турнир, а Виолетта сидит под домашним арестом в замке.

Сеньор Витторио вернулся в турнирный лагерь, где встретил Никколо, выезжающего в Феррону в сопровождении конно-пешей разношерстной банды. Никколо, не вникая в суть вопроса, пообещал содействия, но отложил принятие решения до окончательной победы над Альфиери, которого собирался повесить.

Сантальберти изрядно удивился такому изменению отношений и проехал дистанцию между Ферроной и лагерем в третий раз. Весь первый этап военных действий сеньор Витторио просидел на своем баркасе, пришвартованном в порту, где у него был персональный причал и конюшня, чтобы не возить лошадей или карету через реку. Когда мимо порта прокатилась волна мародеров, преследуемых солдатами Бурмайера и Альфиери, сеньор Витторио отправился предъявлять все ту же претензию Альфиери. Помотавшись по городу, не нашел его ни на площади Береги Ноги, ни в замке, ни у епископа, потому что Альфиери как раз был занят осадой восточных ворот улицы Богачей.

Найдя, наконец, Альфиери, сеньор Витторио высказал ему свои претензии. Кондотьер был недоволен, что его отвлекают всякой ерундой, но польщен, что родственник семьи Фальконе признает его права на город. Пообещал разобраться.

После этого, уставший, но довольный сеньор Витторио решил отобедать, и на правах родственника заявился в замок, вспомнив, что у Альфиери с Ауреллой Фальконе вроде бы были неплохие отношения. Охране замка никто не приказывал переходить на осадное положение, поэтому стража без проволочек впустила гостя. В замке Ауреллы не было, была только Виолетта, которая сразу набросилась с расспросами. Оказалось, что никто не удосужился сообщить ей о смерти мужа. Виолетта, вопреки ожиданиям, не призвала проклятий на голову Альфиери, а молча вышла из-за стола и ушла к себе.

Откушав, сеньор Витторио заинтересовался происходящим на улице Богачей, каковые события наблюдал с замковой стены. Появление рыцарей его очень заинтересовало, а суд чрезвычайно удивил. Вешали кого-то, издалека похожего на Альфиери, а вела процесс вроде бы Аурелла Фальконе. Сеньор Витторио недовольно поднялся и неспешно отправился в очередной раз высказывать претензии очередному главе города. Он уже узнал, что Аурелла от наследства отказалась, значит город должен был достаться Виолетте. Горничная сообщила, что сеньорита Сфорца изволила только что уехать в паланкине. Сеньор Витторио выругался, приказал оседлать коня и поехал на улицу Богачей. Уж что-что, а отстаивать свои права, склочничать и сутяжничать он умел.

Теперь сеньору Витторио наконец-то улыбнулась удача. Вот она, новая хозяйка города, а вот и графиня де Круа, которая должна знать, какие беззакония творит ее муж и нести за него полную ответственность.

— Мое почтение, Ваша светлость! — поприветствовал он Виолетту, — Муж присутствующей здесь графини де Круа нанес мне немалый ущерб. Разграбил и поджег замок, убил там полсотни человек. Я требую, чтобы Вы обязали его компенсировать мне все потери и расходы: за восстановление после пожара, за разграбленное имущество по списку, за похороны всех этих негодяев! И моральный ущерб!

Шарлотта собиралась аргументировано возразить, но, услышав шум на лестнице и голоса Марты и Франца, встала и сказала немного не то, что планировала. Немного не то по букве, но не по духу.

— Подите Вы в задницу, мессир! Там Вам самое место, гнусному трусливому негодяю! С нас Вы не получите ни крейцера, а будете сутяжничать, муж вернется в Ваш вонючий замок и камня на камне там не оставит.

С этими словами Шарлотта вышла и хлопнула дверью.

Сантальберти на мгновение потерял дар речи, но от хлопка очнулся и повернулся к Виолетте.

— Нет, Вы слышали? Вы слышали? Это же возмутительно! Я требую правосудия!

Виолетта посмотрела на него с такой злостью, что сеньор Витторио прикусил язык.

— Почему. Вы. Имеете. Наглость. Требовать. У меня? — произнесла она таким холодным тоном, что каждое слово падало на голову Сантальберти огромной льдиной. Он как будто чувствовал эти льдины и ежился, поднимая плечи.

— А у кого я должен требовать, черт побери? Вы же правительница города и наследница Фальконе. Вы и расхлебывайте кашу, которую заваривают гости Вашего турнира!

Виолетта встала, глубоко вдохнула и выдохнула.

— Вы издеваетесь? Вы, две чумы на Вашу голову, издеваетесь! Мало того, что моя чертова мамочка украла у меня мой город, так еще и мой чертов родственничек прикидывается, что ничего об этом не знает!

Сантальберти от удивления открыл рот и не ответил. Виолетта перевела дух и резюмировала более спокойным тоном.

— Подите вы в эту, как ее, задницу! Если бы я была владелицей Ферроны, я бы Вам назначила 'Божий суд' с Максимилианом де Круа, чтобы он Вас в куски порубил. Надеюсь, мамочка приговорит Вам то же самое, потому что Максимилиан — настоящий рыцарь, а Вы — мерзкий склочник хуже базарной бабки! Убирайтесь отсюда к чертовой матушке! Слуги! Вывести его!

На последний крик в дверях появились двое лакеев Нанни, а заодно Франц с мечом в руках и Фредерик с заряженным арбалетом. Увидев Виолетту, Франц смутился и отвернул лицо, но ей было не до эротических воспоминаний.

Сантальберти с трудом удержал себя в руках, молча встал и вышел.

Вслед за ним мимо Франца пробежала Виолетта.

— Лотти! Что там у тебя? Пришел Максимилиан?

— Принесли, — ответила Шарлотта, выходя из соседней комнаты.

— Живой?

— Живой, только его нельзя беспокоить, — Шарлотта плотно закрыла дверь и встала так, чтобы Виолетта не проскочила мимо нее. Еще не хватало, чтобы она встретилась с Мартой.

— Слава Богу!

Женщины вернулись в зал и Виолетта расплакалась.

— Тебе повезло, а моего Никколо убили! И моего Алессандро убили! И папочка в монастырь ушел! А мамочка украла мой город, бессовестная! Это она во всем виновата! Я ей этого никогда не забуду!

Шарлотта обняла несчастную девочку, устроив ее голову у себя на плече. Только после этого она смогла выпустить на волю тщательно сдерживаемую улыбку, очень уж Виолетта оказалась похожа на дракончика-сироту из старой сказки.

— Брошу все и уйду, — продолжала ныть Виолетта, — только не знаю, куда. Чтобы у меня был свой замок и своя армия. И муж. И родственников чтобы не было, особенно, таких как этот Витторио.

— Замок Святого Альберта тебя не устроит? — предложила Шарлотта.

— Ты что? К этому хаму я не поеду, — удивленно подняла голову Виолетта.

— Раз ты его так не любишь, захвати его замок и выбрось его на улицу. Никто не будет за него заступаться.

— Точно, — Виолетта достала платочек и промокнула слезы, — но у меня же нет своих солдат и нанять не на что.

— Найми в кредит. Деньги потом получишь у Нанни под залог замка.

— В кредит? — недоуменно переспросила Виолетта, — Вам, конечно, виднее, у Вас опыта больше, но разве наемники берутся за работу в кредит?

— Найми рыцаря. Некоторые рыцари верят дамам на слово.

— Где же я найду сейчас рыцаря, которому настолько нужны деньги? Еще чтобы у него был свой отряд. И на чем-то надо будет их переправить через реку.

Шарлотта знала только одного рыцаря с финансовыми затруднениями.

— Габриэль, рыцарь чести, тебя не устроит? Я точно знаю, что деньги ему нужны. У него есть солдаты и корабль.

— А если он откажет?

— Намекни ему, что у торгового дома Нанни возникли форс-мажорные обстоятельства. Он поймет.

Виолетта задумчиво опустила глаза, что-то рассчитывая.

— Габриэль на турнире, а мамочка запретила мне туда ехать. Она мне помешает договориться.

— После турнира он вернется к себе на 'Святую Эулалию'. Возьми лодку и подожди его там. Думаю, на этой улице многие с удовольствием предоставят тебе лодку и сопровождение.

— Лотти, ты просто прелесть! — Виолетта расцеловала Шарлотту и жизнерадостно побежала вниз по лестнице.

'Как мало нужно для счастья маленьким хищницам' — подумала Шарлотта и вернулась к Максу.

 

33. Рыцарские финалы

Где же Максимилиан был все это время? Максимилиан был очень занят. Точнее, он ничего не делал, а несколько человек вокруг него были очень заняты.

Феникс, взявший в плен графа де Круа, пока не обзавелся собственными оруженосцами, поэтому хитрый Франц сам остановил кровь и с помощью товарища отнес Макса к врачам, избежав необходимости возвращаться на боевой пост. Швейцарцы аккуратно сняли с раненого доспехи, сложили в мешок и пообещали сохранить все до последней железки.

У Бурмайера все знали свое дело. И доктора тоже. Полевой госпиталь был развернут еще во время уличных боев против Сфорца. После победы старший хирург мобилизовал себе в помощь городских медиков, а келарь незамедлительно прислал на подмогу монахов с бинтами и лекарствами.

Макс пришел в себя на операционном столе.

— У-у-у, молодой человек, да у Вас тут открытый перелом! — присвистнул хирург.

— Так закрывай! И побыстрее! — сквозь зубы прошипел пациент.

— Не пойму, на чем вообще держится нога…

Тут принесли еще одного раненого и врач отвлекся на срочную остановку кровотечения. Макс хотел выругаться, но не нашел в себе сил. Зато ему понравилось лежать и ничего не делать. Нога почти не болела, даже совсем не напоминала о своем существовании.

— Как настроение? — полюбопытствовал кто-то по-немецки с южным акцентом.

Макс снова попытался выругаться, но снова не смог даже рта открыть.

— Знаешь, ты и правда так крут, как некоторые боятся поверить.

Макс скосил глаза, но в его поле зрения попал только фрагмент полированного металла. Ну что же, по крайней мере, этот 'кто-то' благородный человек. Солдатские доспехи выглядят хуже.

— Я поехал в город за компанию Никколо Сфорца. Изрядно порубились. Потом я сел обедать в каком-то кабаке и пропустил оба приступа. Пришел к воротам, когда ты бился с бургундцем. Хорошо у тебя получается, я ведь знаю этих парней, они не слабаки. Не пойму, зачем ты убил Бурмайера, мог бы и в плен взять.

Макс дернулся. Как это 'убил Бурмайера'? Так рыцарь средних лет и был тот самый Грегуар Бурмайер?

— В общем, я понял, что ты никакой не хитрый лис-кондотьер, как про тебя говорят трусы, а настоящий рыцарь. И Антуана ты победил честно. И де Водемона без хитростей в плен взял. Потом я вспомнил, что у всех, кто на тебя клевещет, есть какой-то свой шкурный интерес, и никто из них тебя не вызвал на поединок, как подобает рыцарю. Значит, они перед Богом своей правды не чувствуют, поэтому 'божьего суда' боятся. Из всех твоих недругов только я и Бурмайеры поступили по чести.

Макс еле заметно кивнул. Голос казался знакомым. 'Кто-то' продолжил.

— В жизни не угадаешь, кто тебя больше всех ненавидит. Бастард Бранденбургский.

Макс искренне удивился. По-видимому, собеседник прочитал удивление на его лице и не стал дожидаться ответа словами.

— Он всех убеждал тебя вызвать, а сам не захотел. Струсил. Он еще нанял таких же трусов, чтобы тебя на потешном штурме убили. Ты не заметил, а тебя там пытались убить человек пять, среди них оруженосец Бранденбургского. Бурмайеры и тут были порядочнее, Мокрая Курица там не участвовал. Слушай, а что это ты удивился? Ты не знал, что Бе-Бе и твоего отца отравил?

Макс издал неопределенный звук, похожий на кашель.

— Я и сам не знал, а сегодня спросил Грегуара. Мы с ним знакомы, я в том году попал в плен к Антуану и меня поставил на ноги врач Бурмайеров. Грегуар сказал, что его зачем-то спрашивали о твоем отце почти все дамы 'раубриттеров'. Он никому не говорил, потому что у них с Бе-Бе был назначен поединок, а наговаривать на того, с кем назначен поединок, не принято. Мне сказал под большим секретом, потому что это и меня касается. Теперь, после его смерти, могу рассказать. В общем, они старые враги, и Бурмайер на всякий случай содержит шпиона в свите Бе-Бе. Тот ненавидит победителей турниров и при каждом удобном случае сталкивает их друг с другом и посылает на самые опасные задания. Он вообще-то неплохой стратег, но когда надо кого-то подставить, у него здравый смысл напрочь отказывает. А убеждать он хорошо умеет. Грегуар его заподозрил, когда он послал тебя в Швайнштадт, но сам себе не поверил и написал письмо твоему отцу. Думал, будет скандал и разбирательство, а Бе-Бе старого барона втихую отравил.

По щеке Макса скатилась слеза. Невидимый собеседник аккуратно промокнул слезу шелковым платочком.

— Я Бурмайеру до недавнего времени сам не верил, но тут узнал, что Бе-Бе подговаривал рыцарей против Бурмайера и Альфиери. А него назначен поединок с одним на пятый день и с другим на шестой. Нехорошо. Он, конечно, говорил, что надо помочь Аурелле Фальконе, но подлецы всегда за женские юбки прячутся. Жаль, что ты теперь сам с ним не разберешься. Турнир закончится, завтра все уедут по домам, а тебе с этой ногой лежать недели две, не меньше. Ничего, если я за тебя его вызову?

Макс был так поражен новостью, что даже не успел задуматься о мести. Непроизвольно он моргнул и слегка пошевелил головой.

— Спасибо. Ты не думай, я не наемник. Я, если хочешь знать, побогаче тебя буду. Обидно мне, что он меня тогда столкнул с тобой и с Антуаном, понимаешь? Я бы и сам ни от поединка, ни от битвы не отказался, но все равно неприятно, когда тобой какой-то старый дурак крутит. Ну ладно, вот твой коновал вернулся, ты тут не умирай, я завтра зайду, расскажу, как все прошло.

Хирург вылил на раненую ногу кружку воды и внимательно посмотрел на рану. Тяжко вздохнул, достал из вороха своих инструментов какую-то наименее нужную ржавую железку с обгрызенной деревянной ручкой и зафиксировал ее между зубами пациента.

— Крепитесь, молодой человек, сейчас будет очень больно.

— Эй, ты что делаешь? — прикрикнул на врача невидимый собеседник, — эти инструменты у тебя для солдат!

— Прошу прощения, мессир, — подобострастно ответил хирург и отвесил подзатыльник своему помощнику. Мальчишка пискнул и вытащил на видное место бутылочку с притертой пробкой и другой набор страховидных железок, более высокого качества и почти без ржавчины.

Макс провалился в тяжелый неестественный сон раньше, чем хирург взялся за инструменты. Он не слышал, как до операционного стола дошли двое вооруженных мужчин невоенного вида.

— Эй, мэтр, кто там у тебя с побитой мордой?

Врач, увлеченно зашивавший ногу, не удостоил их ответом. За него ответил малолетний ассистент.

— Это благородный рыцарь, поэтому у него не морда, как у вас, бездельники, а лицо. А еще он друг мессира ди Кассано, так что шли бы вы отсюда.

Посетители переглянулись.

— Друг ли Кассано?

— Значит, это точно не де Круа. Пойдем дальше.

И они ушли. Когда появился Франц и слуги с носилками, Макс уже спал.

Винс видел, как рыцари без труда справились с Альфиери и городской стражей. Он слышал, как рыцари смели ландскнехтов Бурмайера. Когда на улицы высыпались благодарные горожане, Винс понял, что военные действия закончились, и отправился проверить, как справились с заданием его люди.

Его взяли в толпе. Четверо ничем не выделявшихся горожан оттеснили разбойника к стене и втолкнули в щель между домами. Один из них уколол Винса кинжалом в бок и потребовал выдать нанимателя. Винс попытался отвертеться, говоря, что он не знает нанимателя ни в лицо, ни по имени. Он еще продолжал говорить, когда подошел еще один горожанин и молча воткнул стилет разбойнику в сердце.

— В чем дело? — возмутился тот, кто держал Винса.

— Это Винс из Неаполя, — ответил пришедший, — раненые бандиты разговорились и сдали его с потрохами. У них был заказ на Максимилиана де Круа, 'немецкое чудовище' с турнира. Заказчик — де Креси, французский рыцарь. Дядя жены этого Максимилиана де Круа, который, оказывается, был в здании братства вместе с мейстером Быком. Позавчера графиню де Круа похитили с турнира и держали в доходном доме Перендоли, у Кабана.

— Нам теперь еще с Кабаном воевать?

— Ты забыл? Уццано говорил, что Кабана еще вчера убили на кладбище.

— Займемся заказчиком?

— Ага. Кстати, вот и он.

Упомянутый де Креси сделал ту же ошибку, что и Винс. Он пошел на улицу Богачей. Марковы братья опознали его и следили за ним, пока он не вышел в менее людное место. Де Креси был рыцарем и умел убивать, но против Макса он нанял почти полсотни профессионалов, и те не справились. Зато его самого убили трое любителей — ученик кузнеца, виноградарь и владелец обувной мастерской. Люди добрые, законопослушные и совершенно безобидные на вид. Привыкшие делать сами то, что должно быть сделано хорошо.

Над турнирным лагерем стоял насыщенный запах жареного мяса, пряностей, вина, мужского и лошадиного пота, пороха, смолы для факелов и менее значимых ароматов из той же гаммы.

Пока солнце еще не село, провели конный бугурт. Рыцари, участвовавшие в групповом сражении, были облачены в усиленные доспехи и шлемы с решетчатыми забралами, вооружены копьями и мечами. Их седла имели высокие луки, надежно страхующие всадника от падения. Лучшим рыцарем дамы назвали мессира Доменико ди Кассано.

Штурм потешного замка начался при свете заходящего солнца, а закончился в сумерках при свете горящего замка. Потом замок расстреляли из пушек, порубили топорами, раскатали по бревнышкам, остатки сложили в два костра. Костры из сухого дерева получились яркие и высокие.

После штурма приступили к тому, что было запланировано на завершение турнира, то есть, к конным и пешим поединкам лучших бойцов.

В начале конного турнира в ложу Суда Любви и Красоты заявился Витторио Сантальберти с претензиями к Аурелле Фальконе, с письменной жалобой на беззаконного Максимилиана де Круа и даже с собственным стряпчим. Аурелла при полной и безоговорочной поддержке всех прочих дам с негодованием отказалась принимать какие-то меры и категорически отклонила все просьбы о компенсациях.

— Так Вы хотите сказать, что Вы сейчас законная владетельница Ферроны? — еще больше рассердился Сантальберти, — после того, как Вы отказались от наследства, в пользу кого, кстати? Я ведь тоже имеют кое-какие права.

Аурелла, до этого сидевшая, откинувшись на спинку кресла, медленно выпрямила спину. Со стороны это походило на то, как кобра бы поднялась и раскрыла капюшон.

— Вот что я вам скажу, сестричка, я признаю Ваши права на город только после того, как Вы компенсируете мне то, что натворили в моем замке Ваши гости! — повысил голос Сантальберти.

Аурелла ничего не сказала. Только недовольно поджала губы. Змея бы на ее месте высунула раздвоенный язык.

— Разграбили и подожгли замок! Оставили там кучу трупов! — не встретив сопротивления, разорялся Сантальберти, — я уже жаловался Джанфранко вчера днем и сегодня утром! Его после этого замучила совесть, и он убежал в монастырь, лишь бы не платить!

— Вы. Отвратительно. Себя. Ведете, — прошипела Аурелла последнее змеиное предупреждение.

— Это Вы отвратительно себя ведете! Вы и Ваши гости, будь они неладны! — еще раз повысил голос Сантальберти.

Замолчали и повернулись к трибуне разгоряченные алкоголем и адреналином зрители. Отвлеклись от барьера герольды. Придержали коней и подняли копья поединщики.

Аурелла резко встала.

— Сеньоры, здесь обижают дам!

Сантальберти обернулся. Через мгновение несколько ближайших рыцарей и оруженосцев взлетели на трибуну, схватили его и перебросили через перила на ристалище.

— Как вы смеете! — вскричал скандалист.

Кто-то ударил его по лицу. Присоединились еще несколько человек. В самом деле, что за безобразие, когда какой-то мелкотравчатый провинциал кричит наследникам графских и герцогских титулов 'как вы смеете'.

В мгновение ока Витторио Сантальберти был избит и лишен рыцарского звания. Его меч был сломан, а обломки брошены к его ногам. Рыцарские шпоры были сорваны. За неимением под рукой щита с гербом, который бы можно было стереть, сплющили гербовый перстень-печатку. Три раза громко спрашивал герольд, указывая на виновного: 'Кто это такой?', три раза ему отвечали, что это рыцарь, и три раза герольд громко возражал: 'Нет, это не рыцарь!'. Попавшийся под руку священник громко прочитал сто восьмой псалом: 'Да будут дни его кратки, и достоинство его да возьмет другой. Да будут его дети сиротами, и жена его вдовою… Да не будет сострадающего ему; да не будет милующего сирот его… Да облечется проклятием, как ризою, и да войдет оно, как вода, во внутренности его и, как елей, в кости его'. Слуги взяли его за руки и за ноги, вытащили из турнирного лагеря, раскачали и бросили в реку. Утром его тело найдут ниже по течению с ножевым ранением в сердце, без кошелька, перстней и бархатного дублета.

Чемпионом конного турнира стал некий хитрый рыцарь из Ломбардии, который еще днем приказал кузнецу расширить глазницы турнирного шлема. В каждой сшибке он видел противника достаточно хорошо, чтобы попасть ему в щит, в то время, как все прочие в сумерках ломали копья о кирасы или даже о доспехи лошадей.

После того, как победитель получил из рук прекрасной Ауреллы свой приз, он честно открыл свой секрет благородным мессирам, обвинявшим его чуть ли не в колдовстве. В самом деле, где это видано, чтобы тот, кто не побеждает днем, стал чемпионом вечером? Ломбардец отказался от своего авторства и сказал, что идею о важности хорошего обзора он почерпнул у мессира Максимилиана де Круа (кстати, где он?), когда тот вышел в доспехах стражника и в шлеме с открытым лицом, что не помешало ему в честном бою победить присутствующего мессира Доменико ди Кассано.

Темнеет на юге очень быстро. Только что штурмовали замок под голубым небом, конный турнир уже проводили при свете костров и луны. Пеший турнир начинали самые бедные рыцари вместе с самыми здравомыслящими. Те, кто отказался от участия в конном бугурте, чтобы не калечить коней. Или те, кому не повезло выехать в город не единственном коне и получить по этому коню алебардой.

Доменико ди Кассано, хотя и считался бесхитростным здоровяком, решающим проблемы при помощи меча, был сыном кондотьера и внуком кондотьера. Высоким искусством светской беседы он владел не хуже, чем высоким искусством фехтования. Несколько брошенных в нужное время реплик — и Бе-Бе под угрозой потери репутации вынужден надеть доспехи и выйти на пеший бой.

Не стоит вызывать на смертный бой человека, которого считаете бесчестным — рискуете не дожить до поединка. Не стоит играть с ним в рыцарей плаща и кинжала — эту игру он знает лучше вас. Доменико выбрал средний вариант — превратить обычный поединок, каких за ночь пройдет несколько десятков, в бой насмерть. Бе-Бе будет уверен, что отделается синяками и царапинами. Это хорошо. Надо убедить герольдов и рыцаря чести не останавливать бой.

Габриэль Морской Кот всего пятый день был рыцарем чести и в глубине души он продолжал оставаться пиратом, контрабандистом и работорговцем, в каковых профессиях совершенствовался не первый год.

— Мессир, Вы не слишком сильно рискуете? Я правильно понимаю, что Вы хотите убить человека прямо на турнире на глазах у всех?

— Именно поэтому никто не подумает на убийство. Я даже уроню слезу.

— Нельзя было придумать что-нибудь более традиционное и менее рискованное?

— Не против него. Бе-Бе легко переиграет меня в интригах.

— Двести флоринов.

— Сто.

— Двести. Без торга.

— За такие деньги ты должен гарантировать положительное решение Суда Любви и Красоты.

— Легко. Деньги вперед.

После того, как победитель конного турнира раскрыл свой секрет, участники пеших поединков все как один перешли на открытые шлемы с хорошим обзором. Два огромных костра освещали ристалище, давая света не меньше, чем днем, но превращая все цвета в оттенки черного и оранжевого.

К тому времени, как на ристалище вышли Доменико ди Кассано и Бастард Бранденбургский, прошло пять продолжительных боев, и костры уже догорали.

Меч и баклер. Доменико предоставил выбор оружия старшему. Бе-Бе не рискнул выбирать двуручное оружие.

Классика фехтования. Атаки и защиты. Баклеры звенят под мечами. Четыре тени от двух костров мечутся по ристалищу. Языки пламени отражаются от начищенных миланских доспехов.

Не самый интересный бой. Задета гордость героя вчерашних дней. Пусть покажет, что есть еще порох в пороховницах. Нашел, кого вызвать — сына своего старого друга. Герольды и рыцарь чести намерены остановить поединок раньше, чем старый рыцарь устанет, но не слишком быстро, чтобы он успел хоть что-то продемонстрировать обществу. Дамы зевают, этот поединок не для них.

Габриэль чутьем моряка уловил порыв ветра и поднял ему навстречу свой шест с покрывалом. Ветер раздул покрывало как парус, на мгновение заслонив бойцов от трибуны. В следующее мгновение Габриэль опустил покрывало на голову Бе-Бе. Зрители и герольды зафиксировали момент окончания поединка. Доменико опустил меч и отступил на шаг назад. Бе-Бе неожиданно для всех покачнулся и упал навзничь.

Смерть на турнире — обычное дело. На каждом третьем турнире кто-нибудь да помрет. Потом летописец, закончив детальное описание удивительных золотых деревьев и волшебных кораблей, не забыв про новый доспех короля, упомянув имя очередной королевской любовницы и отметив, что королева по своему обыкновению была беременна, в последних строках припишет 'погиб один рыцарь'.

С одной стороны, мало ли от чего закончил свои дни помянутый рыцарь — может быть, перебрал вина, может быть, отказало сердце на жаре, а может быть, и в самом деле погиб в поединке. С другой стороны, отсутствие в хрониках подобного сообщения говорит только о том, что всех пострадавших рыцарей вынесли из поля зрения летописца живыми.

Бастард Бранденбургский был убит одним ударом. Меч ди Кассано пробил ему гортань и сломал позвоночник, пройдя сквозь шею.

Умысла никто не предполагал. Как объяснил невольный убийца и подтвердил рыцарь чести при согласии прошляпивших момент герольдов, покойный сам попытался атаковать, сделал выпад и наткнулся горлом прямо на меч оппонента. Все-таки ночь, туман, дождь, тучи, костры не так горели, Луна недостаточно полная, Меркурий в пятом доме, и прочее, прочее, прочее. Из 'прочего, прочего, прочего' наибольшую роль сыграл тот неудивительный факт, что чемпион и красавец Доменико был намного более симпатичен рыцарям и дамам, чем пожилой Бе-Бе с его язвительными стихами.

Франц весь вечер боролся с головной болью. В висках стучали кузнечные молоты, лоб горел, глаза хотели спать и слипались, но уснуть не получалось никак. Почему-то Франц даже боялся заснуть, чтобы не увидеть особенно страшный сон. К боязни сна еще до заката добавилась боязнь одиночества. Пока вокруг кипела жизнь, Франц был в центре событий. Намылил веревку для Альфиери, помог перенести Его светлость в палаццо Нанни, подсказал священнику имена убитых швейцарцев.

После отпевания делать стало совсем нечего. Его светлость не приходил в сознание, Ее светлость ничего не приказывала, подчиненные куда-то попрятались. В основном, на тот свет. Трое, получив щедрые премии, ушли по бабам, двое лежали в госпитале, и с ними Францу было не интересно. Он так и не простил землякам предательства Его Светлости. Хотя как раз теперь можно бы было многих простить. Посмертно, как только и подобает прощать подлецов.

Зала на втором этаже палаццо Нанни, где был штаб, временно оказалась никому не нужна, стены и пол там еще не были отмыты от крови. Франц без труда выпросил ключ и свалил там доспехи Его Светлости и свои. К сумеркам он понял, что после закрытия ворот в лагерь не попасть, а здесь спать больше негде, кроме как в этой самой зале, где днем были убиты пять человек, а весь пол был завален окровавленным железом.

Франц взялся за диванчик, тот самый, где Марта удавила бандита, и вытащил диванчик на балкон. Ночь была теплая, тихая и безветренная. Если бы не адская головная боль, можно бы было уснуть под одеялом из звезд, а Луну утянуть с неба и положить под голову как подушку.

Из соседней комнаты на этот же длинный балкон вышла Марта. В ту комнату перенесли Его Светлость после боя. Ее Светлость и Марта не отходили от раненого рыцаря весь вечер.

— Марта! — шепотом позвал Франц.

— Кто здесь? — оглянулась Марта.

— Франц. Я здесь, на диванчике. Садись рядом.

Марта вздохнула и села.

— Как он там? — спросил Франц.

— Тяжело. Потерял много крови.

— Жить будет?

— Доктор сказал, что операция прошла нормально, а будет ли больной жить, это воля Божья. Мы заказали молитвы во всех церквях.

— А за меня и помолиться некому, — вздохнул Франц.

— Дай, посмотрю на тебя. На тебе же ни царапины. Завтра утром закажешь благодарственную молитву. Или у тебя что-то болит?

— Голова.

— Ты много думал?

— Меня по ней били. Много раз. Тебя никогда не били по голове?

Марта ненадолго задумалась.

— Только по заднице. Женщин обычно по голове не бьют. Но сегодня я неудачно выстрелила и набила синяк.

Марта сдвинула с плеча платье и нижнюю рубашку, слегка надавила на ушибленное место и вздрогнула.

— Больно!

— Дай посмотреть? — Франц сдвинул одежду в два раза дальше и поцеловал красно-синее пятно, которое при лунном свете явственно отличалось от белой кожи.

— Не приставай, — Марта одернула платье, — лучше ложись спать.

— Я не могу уснуть. У меня голова болит.

— Спи, — Марта обняла Франца правой рукой и потянула его вниз. Франц не возражал и лег на спину, закинув ноги на подлокотник и устроив голову на коленях у Марты как на подушке. Марта положила ладонь ему на лоб.

 

34. Светские итоги

С утра пораньше Франц и Марта проснулись от шума в зале. Джакомо привел слуг на уборку. Трое мужчин взялись за замену обивки мебели, а четверо женщин — за отмывание крови с пола и стен.

Раздав задания, Джакомо вышел на балкон и с удивлением обнаружил сидящих на диване Марту и Франца, полностью одетых, но зевающих и потягивающихся.

— О! Кого я вижу! Доверенные лица наших героев! — поздоровался банкир.

— Доброе утро, — протирая глаза, ответила Марта.

— Как они там? — Джакомо кивнул в сторону второй двери на балкон, — Я так понимаю, что если бы Его светлости стало хуже, вы бы не спали всю ночь.

— Там, благодаренье Богу, тихо, — ответила Марта, — я несколько раз просыпалась, но никакого шума не было. Его светлость, должно быть, спит после макового молока. А как себя чувствует Ваш внук?

— Замечательно, — улыбнулся Джакомо, — Обозвал университет 'рассадником содомии' и сказал, что больше туда не вернется. Попросил устроить его по военной линии. Я купил ему в подарок вакантную должность лейтенанта городской стражи.

— Ваш сержант, наверное, озолотится, — с нескрываемой завистью сказал Франц.

— Сватается к моей племяннице и приценивается к домам на нашей улице, — ответил Джакомо, — теперь нам нужен надежный человек на его место.

Франц тяжко вздохнул.

— Франц, это я на тебя намекаю.

— Да? Правда?

— Правда. Нам нужен надежный и удачливый человек на место начальника охраны. Не местный и не благородного происхождения.

— Вроде я подхожу, — протянул Франц, ожидая подвоха, — а кем мне командовать?

— Наймешь сам. Сегодня же. Лучшие из тех, кто остался в живых, уходят в городскую стражу, а тех, кого твой предшественник с собой не взял, думаю, и тебе брать не стоит.

— Спасибо, сеньор Джакомо! Я не подведу! Клянусь святым Франциском!

— Поздравляю, Франц, — сказала Марта, — а разве должность коменданта замка тебя больше не устраивает?

— Что-то мне больше не хочется иметь дело с земляками. Здесь я найму дисциплинированных профессионалов и буду настоящим командиром, а кому не понравится — уволю.

— Давай-давай. Тут к нам как раз постучался вербовщик. Говорит, что может нанять для нас хоть армию, — сказал Джакомо.

— Вербовщик? Такой здоровый, с красной мордой? — переспросил Франц.

— Он самый. Сидит внизу. Вы знакомы?

— Раньше были знакомы… — растерялся Франц, — я уж ему чуть свечку за упокой не поставил…

— Какой сегодня хороший день, — улыбнулся Джакомо, — у меня внук за ум взялся, у тебя знакомый не умер, вот Джованни думал, что внуков не дождется, а теперь оказывается, что на послезавтра у его сына назначена свадьба.

— Свадьба? — недоумевающе спросила Марта.

— Свадьба, — подтвердил Джакомо, — а что такого? Фабрицио Велутти — мужчина в самом расцвете сил.

— Вчера утром его совершенно не интересовали женщины, а вчера вечером ему раскроили лицо.

Джакомо усмехнулся.

— Вчера вечером Велутти-старший зашел в комнату сына и обнаружил, что молодой человек очень хм… глубоко заинтересован одной женщиной.

— Это случайно не такая миленькая девушка с голубенькими глазками, французским носиком и пухлыми губками? — спросила Марта.

— Она самая, — подтвердил Джакомо, — горничная его сестры.

— Отец согласился на брак с горничной?

— Вы же видели этого жениха вчера утром. Отец согласился бы на брак хоть с ведьмой, лишь бы сын не позорил семью. Кстати, он очень благодарен 'Фрау Профос' за чудесное перевоспитание.

— Хотела бы я быть на месте невесты, — грустно протянула Марта.

— Вы бы могли, если бы захотели, но зачем? — искренне удивился Джакомо.

— Приличная женщина должна быть замужем.

— Не важно, за кем? — спросил Франц.

— За мужчиной с положением в обществе.

— Неужели ты до сих пор не нашла ни одного?

— К твоему сведению, приличные женщины не бегают за мужчинами. Я бы вышла за первого, кто бы ко мне посватался, но все приличные мужчины или уже женаты, или боятся связываться с 'Фрау Профос'. Или вчера еще не мужчины, а сегодня уже женаты.

— Марта, выходи за меня, — осторожно предложил Франц, сдвинувшись на край диванчика.

— Ты серьезно? — спросила Марта, замерев на месте.

— Серьезно и при свидетелях, — ответил Франц, вставая и подходя к ней.

— Тогда я согласна, — быстро ответила Марта.

Марта резко встала, в один шаг оказалась рядом с Францем, взяла его за правую руку, потом за левую, сняла с его среднего пальца какое-то кольцо (Франц обычно не носил колец, а это снял с мертвого ландскнехта вчера вечером и надел на палец, чтобы не потерять) и надела себе на безымянный. Потом сняла одно из своих колец и надела на безымянный палец Францу. Франц растерялся и ничего в ответ не сделал.

— Это как бы помолвка, — прокомментировала Марта, — можешь меня поцеловать.

Внизу действительно сидел Ротемауль. Живой и здоровый. В свою очередь, и он не ожидал увидеть Франца живым и здоровым.

— Франц, это ты, сукин сын? — Ротемауль сделал шаг навстречу.

— Нет, не я, сукин сын, — Франц тоже шагнул навстречу.

— Чтоб я еще раз с тобой связался! — Ротемауль положил руку на рукоять катцбальгера.

— В прошлый раз мог бы и не связываться, я бы не обиделся, — Франц, за неимением меча, положил руку на рукоять баселарда.

— Ты там не видел нового начальника охраны? Я его давно уже жду.

— Видел. В зеркале.

— Что? — Ротемауль медленно потянул меч из ножен.

— Вот. Настоящих специалистов везде ценят, — гордо сказал Франц, вытаскивая кинжал.

— Как удачно получилось, что вас всех перебили, а тебя оставили, — вербовщик направил меч на Франца.

— Главная неприятность в том, что ты жив, или в том, что у тебя хватает денег, чтобы отказываться от работы? — Франц поднял левой рукой табуретку и выставил ее перед собой вместо щита, — Перед тем, как сдохнешь, скажи, как ты выбрался из того колодца?

— Сначала я не утонул, потому что там воды было всего по грудь. Потом прибежали крестьяне тушить пожар, сбросили ведро в колодец и меня вытащили, — Ротемауль взял другую табуретку, ударом ноги отбросил стол к стене и переместился, заняв позицию между Францем, лестницей и дверью.

— Швейцарцев мне не надо. Найми ландскнехтов. Из тех, что привел Бурмайер. У них сейчас денежек негусто, — сказал Франц, отступая на безопасное расстояние.

— Размечтался, — Ротемауль сократил дистанцию, оттесняя швейцарца в угол.

— Ты неблагодарная красномордая свинья, — Франц поставил табуретку и демонстративно сел, — я специально поджег замок, чтобы привлечь внимание к колодцу.

— Врешь!

— А вот и не вру, — Франц вбросил кинжал в ножны, — как бы еще я кого-то убедил пойти в замок, заглянуть в колодец и вытащить оттуда неблагодарную красномордую свинью? Еще и бесплатно. Так что давай поговорим о деле, пока ты моей милостью еще жив.

Франц повернул голову в сторону лестницы. Ротемауль осторожно взглянул через плечо. На третьей ступеньке стояла Марта с пистолетом.

— Ну, давай поговорим, — Ротемауль убрал меч и сел на свою табуретку.

Его светлость Максимилиан де Круа проснулся на широкой кровати в гостевой комнате Джакомо. Ниже колена противно ныла кость, как от холода. Ступня не ощущалась совсем. Даже пальцами не пошевелить.

За открытым окном по звукам угадывалась середина дня. Рядом с кроватью стояли любимая Шарлотта с заплаканными глазами, Джакомо Нанни с неопределенным выражением лица и одетый врачом Антонио Бонакорси с сияющей физиономией.

— Позвольте представиться, Антонио Бонакорси, дипломированный врач! — отрекомендовался экс-лейтенант городской стражи, едва Макс открыл глаза.

'Странно' — подумал Макс, — 'Если доктор радуется, значит, я в порядке. Тогда почему Лотти плачет?'

— Что-то я ногу совсем не чувствую, — обратился Макс к Бонакорси.

— Ну и слава Богу! — радостно ответил тот, — Вам было бы очень неприятно ее чувствовать. Она, знаете ли, лежит в холодной земле, и ее едят черви.

— Да? И почему тогда у тебя такая довольная морда?

— Потому что Вы будете жить, мессир, и Ваша рана очень быстро заживает. А ногу отрезал не я, пусть совесть мучает того баварского коновала. Он, конечно, говорил, что вам ногу почти отрубили, но я думаю, что Вы такой здоровый, что ему все-таки следовало наложить шину, а не резать.

— Где этот негодяй? Я ему самому ноги повыдергиваю! — взревел Макс.

— А где бы Вы были на его месте, будь у Вас фора в четырнадцать часов? — хмыкнул доктор.

— Черт с ним. Когда я смогу ходить?

— Я Вас охотно порадую. Меньше, чем через неделю, Вы встанете на ноги. То есть, на ногу.

— Еще раз ляпнешь что-нибудь подобное, я тебе самому ноги оторву! — разозлился Макс.

— И вывесите на соседней площади?

Макс бросил в весельчака подушкой и даже попал. Доктор повалился навзничь.

— Шарлотта, убери этого паяца. Что он вообще такой довольный?

Бонакорси со своей неуместной улыбкой убрался. Шарлотта ответила на вопрос.

— Чем быстрее ты выздоровеешь, тем больше денег он получит. А если бы ты умер, он бы не получил ничего.

— Какие еще у нас новости?

— Торговый дом Нанни полностью расплатился.

— Оно того стоило? — кисло спросил Макс, кивая на ногу, — Похоже, я исчерпал запас удачи на несколько лет вперед.

— Но ты потратил его не впустую. Старых врагов у нас не осталось.

— Куда же они вдруг подевались? Я точно помню, что убил только Шарля-Луи и Грегуара Бурмайера.

— Бастард Бранденбургский погиб в тот же вечер на турнире. Явный несчастный случай.

— Туда ему и дорога. Это он убил моего отца.

— Когда ты узнал? — удивилась Шарлотта, — почему ты раньше мне не сказал?

— Вчера вечером, — ответил Макс.

Джакомо вспомнил беседу, предшествовавшую заключению контракта, и мысленно перекрестился. Если некто связан со всеми городскими происшествиями, при желании это можно приписать чьим-то интригам. То, что он в огне не горит и в воде не тонет, можно отнести на счет удачи. Но человек, который в одиночку сдерживает армию больше часа (от 'турнира через стол' до последнего поединка), уже заслуживает уважения, невзирая на молодость. А уж человек, который, будучи тяжело раненым и находясь в плену, за время между получением раны и потерей сознания успевает получить информацию и спланировать идеальное убийство чужими руками, заслуживает, чтобы его не только уважали, но и боялись.

— Альфиери вчера повесили за убийство епископа, продолжила Шарлотта.

— Вот как! — Макс удивленно приподнялся, — кто?

— Графиня Аурелла.

— Она же отказалась от наследства.

— Вчера утром. А вчера вечером почтенное общество с удивлением узнало, что она захватила город в свою личную собственность.

— Никто не возражал?

— Единственный претендент — Виолетта. Переиграть матушку ей пока не по силам.

— А дальние родственники?

— Сантальберти разжалован из рыцарей и лишен всех прав.

— Из-за покушения на меня?

— Нет, но в связи с ним.

Джакомо отметил, что 'враг общества', каковую репутацию имел Макс на начало турнира, через четыре дня превратился в достойного рыцаря, которого то самое общество не дает в обиду.

Макс задумчиво загнул несколько пальцев, по-видимому, пересчитывая врагов.

— Остался твой дядюшка де Креси, старый негодяй.

— Сегодня утром его нашли мертвым на соборной площади, — ответила Шарлотта, — Говорят, что люди из братства святого Марка поймали разбойника, который устроил резню в зале братства. Почему-то не говорят точно, сколько человек разбойники там убили, говорят, что много, если марковы братья так рассердились. Этот разбойник вывел их на де Креси, и де Креси сначала исчез между городскими воротами и турнирным лагерем, а потом появился на площади уже мертвым.

Джакомо точно знал, что от разбойников пострадал только один человек. Швейцарец, которого вчера похоронили как рыцаря. Зато этот великий и ужасный один человек, пожилой мужик с брюшком, работавший поваром в монастыре, убил тупым тренировочным оружием и голыми руками одиннадцать разбойников и еще двадцать шесть покалечил. И тут Джакомо понял, что на самом деле разбойники напали не на одного, а на двоих, и вторым был Максимилиан де Круа.

— Сеньор Нанни! — осторожно обратился к Джакомо какой-то слуга, — к Вам Ее светлость графиня Фальконе.

— Прошу прошения, — Джакомо поклонился супругам де Круа и быстро, насколько позволял проколотый бок, направился за слугой.

Дверь за финансистом не закрылась, вместо него появились Марта и Франц.

— Как Ваше здоровье, Ваша светлость? — спросила Марта.

— Лучше не спрашивай, — кисло ответил Макс, шевельнув под одеялом левой ногой.

Марта снова обратила внимание, что часть ноги отсутствует, и вздрогнула. Конечно, нога за ночь не выросла, но привыкнуть к такому непросто.

Шарлотта заметила на безымянном пальце Марты кольцо и сразу поинтересовалась:

— Марта, ты, случайно, не замуж собираешься?

— Я тысячу раз говорила, а вы не верили, — гордо ответила Марта, скосив глаза на Франца, — Приличный мужчина посватался ко мне, и я приняла предложение.

— Комендант замка?

— Нет, Ваша светлость, — Франц решил ответить сам, — начальник охраны улицы богачей.

— Франц, ты предаешь меня во второй раз? — спросил Макс.

— Увы, Ваша светлость, — развел руками Франц, — но клянусь, что третьего раза не будет.

— Что же, — грустно улыбнулся Макс, — когда-то я обещал простить тебе и второе предательство.

В это время внизу проходили серьезные финансовые переговоры.

— Тебе знакомы эти бумаги? — Аурелла выложила на стол пачку векселей.

Джакомо внимательно просмотрел всю пачку.

— Знакомы. Это наши обязательства перед Церковью. Епископ, упокой Господи его душу, давал деньги в рост. Я правильно понимаю, что все эти векселя конфискованы у Альфиери?

— Разумеется, — ответила Аурелла, — ты же не думаешь, что я ограбила монастырь.

— К чему Вы их мне показываете? — Джакомо нахмурил брови, — Я не оплачу их Вам по той же причине, что не оплатил Альфиери.

— Ты обвиняешь и меня тоже в смерти епископа?

— Нет-нет-нет, Ваша светлость, — замахал руками банкир, — это же векселя на предъявителя. По закону по ним имеет право получать деньги только епископ Ферронский.

— Будь уверен, как только новый епископ будет утвержден в должности, он стребует обратно всю сумму по всем векселям. Церковь не одобряет ростовщичества. Ты готов это все выплатить?

— Разве у меня будет выбор? — хмыкнул Джакомо, — Как всегда платили по векселям, так и будем платить.

— Есть. Ты можешь купить эти векселя у меня за полцены.

Джакомо потер переносицу.

— Но… Что скажет по этому поводу новый епископ?

— Проверит бухгалтерские книги монастыря, обнаружит недостачу, спросит с келаря и узнает, что векселя украл Альфиери.

— Альфиери мертв, его имущество конфисковано. Что дальше?

— Ни я, ни горожане не обязаны отвечать по обязательствам казненных преступников. Тем более, если сами обязательства не найдены и к оплате не предъявлены. Недовольные могут жаловаться лично дожу. Он просто о-бо-жа-ет Папу и его подчиненных.

Морщины на лице финансиста разгладились. Джакомо улыбнулся, проглотил готовое сорваться с губ крепкое словцо, и согласился.

— Десять процентов.

Графиня презрительно фыркнула.

— Шестьдесят. Или заплатишь все сто новому епископу.

— Двадцать. Или попробуйте взять свои шестьдесят с этого самого нового епископа.

— Пятьдесят. Епископ даст мне половину, если он не дурак, чтобы потом получить с вас полную сумму.

— А если он упрется как баран в новые ворота, когда узнает, что векселя у Вас? Тридцать. Сегодня. Или ждите пару месяцев, пока назначат нового епископа и торгуйтесь с ним еще хоть полгода.

— Сорок и сегодня.

— Тридцать пять.

— Принято — Аурелла сгребла со стола бумаги и встала, — считайте монеты, а я пока навещу нашего героя.

Едва Джакомо успел отдать приказ счетоводу, как привратник привел к нему еще двух особо важных персон. Ее светлость Виолетта Сфорца и рыцарь чести Габриэль. Она — сияющая, как диадема с бриллиантами, он — уставший, как гончая после охоты, но с искоркой в глазах.

— Доброе утро, Джакомо, — поздоровалась Виолетта.

— Доброе утро, Ваша светлость, — ответил Джакомо.

— У нас есть выгодное предложение, не терпящее отлагательств.

'У нас?' — Джакомо вытаращил глаза.

— Нам нужна некоторая сумма под залог замка святого Альберта.

Если бы Джакомо не сидел, он бы от удивления упал. Опять 'нам'. И под залог чужого замка.

— Замок мой, — продолжила Виолетта, — вот документы. Вдова Сантальберти любезно уступила мне свои права.

— Вдова? Что вы с ней сделали? А сам сеньор Витторио? А его сын?

— Витторио вчера вечером наступил мамочке на хвост. Она его укусила, и он скоропостижно скончался. Со стороны его сына было очень любезно оказать нам сопротивление и героически погибнуть. Он будет с почестями похоронен в семейном склепе. Вдова Сантальберти ушла в монастырь. Я даже выделила ей вооруженное сопровождение.

— Наследники не возражают?

— Наследники — мы с мамочкой. Я не возражаю, а она пусть только попробует. После того, как она погубила репутацию Витторио, ей не к лицу претендовать на его замок.

— Но это все равно большая сумма, — защищался Джакомо.

Виолетта перегнулась через стол и тихо прошептала ему на ухо.

— Джакомо, ты уверен, что хочешь со мной поссориться?

Джакомо охнул и схватился за сердце. Сердце у него пока еще не болело, но подобные жесты он часто использовал, чтобы выиграть время. Отдышавшись, он принял решение.

— К вечеру деньги будут.

— Замечательно. Я всегда знала, что Вы мудрый человек, — ответила Виолетта.

Аурелла вошла в комнату, где лежал раненый Макс, как к себе домой.

— Могу я поговорить с герром Максимилианом наедине? — спросила она Шарлотту.

— На здоровье! — фыркнула Шарлотта и вышла.

Через считанные секунды вышла и Аурелла.

— У него сломан нос и нет ноги! — недовольно произнесла она, — Неужели нельзя было вести себя поосторожнее! Кстати, спасибо за совет, но твой священник мне не помог. В монастыре его уже не было.

— Как не было? А куда он подевался?

— Какая разница? — махнула рукой Аурелла, — Встал и ушел.

— Но он же был ранен.

— Не то слово, он был при смерти. Паломники сказали, что он исповедался отцу Бартоломео, но тот не отпустил ему какой-то тяжкий грех. Наверное, это намек на убийство епископа в стенах храма.

— Поэтому он встал и ушел? Не сказал, куда?

— Или покупать индульгенцию, или в крестовый поход. Куда еще можно пойти за отпущением всех грехов?

— Какой еще крестовый поход?

— Отпущение грехов получают те, кто вступает в орден Иоаннитов, который на море сражается с турками. Ваш Патер спросил, сколько стоит галера, а потом спокойно уснул. Утром после перевязки он просто встал и ушел. Зато наш Габриэль был настолько любезен, что согласился мне помочь, и убедил благородных мессиров подарить мне город.

— Не ожидала, что он такой талантливый оратор, — удивилась Шарлотта.

— Оратор он средний, но как только Бе-Бе понял, что мы с Габриэлем предлагаем дать щелчка по носу Грегуару Бурмайеру, он поспешил нам на помощь. Смешал с навозом рыцарей, не желающих помочь Прекрасной Даме, а Бурмайера и Альфиери смешал с двойной порцией навоза.

— Все в стихах?

— А как же! В 'голубом тоне Фрауенлоба'. И все на импровизации.

— Светлая ему память. Никогда не думала, что от поэтов бывает польза.

— Я тоже не думала. От поэтов иногда больше пользы, чем от дочерей.

— Виолетта очень похожа на маму.

— Доченька вся в меня, но в ней много и от отца. Ядовита, как большая змея, и для змеи это комплимент.

Виолетта после разговора с Джакомо поднялась на второй этаж и услышала окончание разговора.

— Тогда ты, мамочка, ядовита, как две змеи. И для двух змей это недостижимый идеал.

— Виолетта! Где ты была всю ночь! Скверная девчонка! Я тебя выгоню из дома!

— Я сама ухожу! Теперь у меня есть свой замок! Проживу и без тебя!

Шарлотте с трудом удалось погасить семейный скандал. Уходя, Аурелла обернулась, как будто что-то вспомнила.

— Шарлотта, где у тебя та бутылка ликера, которую я тебе вчера подарила?

— Где-то здесь. Но муж не пьет ликер.

— И ты не пей. Можешь ее выбросить. Твой муж меня больше не интересует.

Ближе к середине дня навестить раненого пришел родной брат.

— Ты, братец, легко отделался. На твоем месте многие бы лежали в земле полностью, а ты только одной ногой. Насчет ноги не переживай. Я знаю мастера, который сделал руку Гецу фон Берлихингену. Помнишь Геца? Он к нам заезжал лет пять назад.

— Бррр. Забудешь его, как же. Мне эта стальная рука потом месяц снилась.

— Он до сих пор в седле, все с кем-то воюет. Так что сильно не переживай, жизнь продолжается. Ты на турнире все сделал, что хотел? Может быть, помощь нужна?

— Лотти, у нас остались здесь какие-то дела?

— Никаких. Можно уезжать, со всеми разобрались.

— Да, вы хорошо разобрались, — подтвердил Фридрих, — Ты приехал сюда негодяем, а уедешь героем. Де Вьенн сказал, что французское рыцарство радо будет видеть тебя в своих рядах. Приглашал к себе в Милан и обещал при случае представить королю.

— Макс, милый, ты не хочешь побыстрее отсюда уехать? — спросила Шарлотта, проводив Фридриха.

— Хочу, но мне прописан постельный режим.

— Турнир закончился. Габриэль повезет свой груз вверх по реке, в Ломбардию. Де Вьенн поедет с ним. Если ты не возражаешь, поплывем с ними, посетим Милан.

— Слава Богу, — вздохнул Макс, — не нравится мне эта Феррона, гори она ясным пламенем.

— Не беспокойся, дорогой, — ответила Шарлотта, — Скоро загорится. Я оставлю письмо для Ауреллы с советом выкупить у Джакомо закладные Виолетты на замок святого Альберта.

 

35. Духовный эпилог

Жизни случайно доживших до этого места светских лиц были полны увлекательных и разнообразных событий, которые не заслуживают быть сплющенными до размеров эпилога. В жизни духовных лиц тоже произошли некоторые изменения.

Не прошло и недели после окончания турнира, как похожий на хомяка келарь покинул монастырь Святого Мартина. Добрые и менее сведущие монахи говорили, что келарь ушел, вдохновившись примером старого графа Джанфранко, недобрые и более сведущие говорили, что он ушел, потому что слишком много знал. Но все сходились в одном — келарь покинул город после беседы с графиней.

Не прошло и месяца, как монастырь посетили суровые визитаторы. Бартоломео не удалось сделать карьеру. Он даже не успел толком принять дела. Визитаторы, зная репутацию Бартоломео, предложили ему поклясться, что он не знает, куда подевались деньги. На этом его бы оставили в покое. Но, увы, один только Бартоломео действительно знал, куда подевался весь пропавший доход епископства, превращенный в золото его предшественником. Ему, как наиболее честному монаху, исповедались и епископ, и келарь, и Патер, и Аурелла, и Виолетта, и Джакомо, и Шарлотта, и Габриэль. Бартоломео не дал клятвы, чем весьма удивил визитаторов, которые посадили его под домашний арест. Из-под ареста священник неожиданно исчез в неизвестном направлении, точнее, встал и ушел через заботливо открытые двери и ворота. Все население монастыря (кроме визитаторов) бесшумно провожало старого праведника.

Не прошло и трех месяцев, как на одной из верфей Венеции появился пожилой швейцарский священник. Старший мастер был очень удивлен, когда горец, в жизни не видевший моря, пожелал купить военный корабль с пушками. На нескромный вопрос, чем уважаемый покупатель намерен платить, священник вытряхнул на стол из простого холщового мешка груду драгоценной церковной утвари с золотом, бриллиантами и гербами бургундского герцога Карла Смелого. Вскоре Патер вступил в орден иоаннитов на Родосе, где, к своему великому удивлению, встретил и неожиданно поправившегося бывшего графа Джанфранко Фальконе, и келаря, и Бартоломео. Вся честная компания остаток жизни посвятила сражениям с османскими и алжирскими пиратами, тяжко страдая от морской болезни и собственной некомпетентности в морских делах и удивляя соратников силой веры, фатализмом, хозяйственностью и странной привычкой никогда не брать пленных.