Где же Максимилиан был все это время? Максимилиан был очень занят. Точнее, он ничего не делал, а несколько человек вокруг него были очень заняты.

Феникс, взявший в плен графа де Круа, пока не обзавелся собственными оруженосцами, поэтому хитрый Франц сам остановил кровь и с помощью товарища отнес Макса к врачам, избежав необходимости возвращаться на боевой пост. Швейцарцы аккуратно сняли с раненого доспехи, сложили в мешок и пообещали сохранить все до последней железки.

У Бурмайера все знали свое дело. И доктора тоже. Полевой госпиталь был развернут еще во время уличных боев против Сфорца. После победы старший хирург мобилизовал себе в помощь городских медиков, а келарь незамедлительно прислал на подмогу монахов с бинтами и лекарствами.

Макс пришел в себя на операционном столе.

— У-у-у, молодой человек, да у Вас тут открытый перелом! — присвистнул хирург.

— Так закрывай! И побыстрее! — сквозь зубы прошипел пациент.

— Не пойму, на чем вообще держится нога…

Тут принесли еще одного раненого и врач отвлекся на срочную остановку кровотечения. Макс хотел выругаться, но не нашел в себе сил. Зато ему понравилось лежать и ничего не делать. Нога почти не болела, даже совсем не напоминала о своем существовании.

— Как настроение? — полюбопытствовал кто-то по-немецки с южным акцентом.

Макс снова попытался выругаться, но снова не смог даже рта открыть.

— Знаешь, ты и правда так крут, как некоторые боятся поверить.

Макс скосил глаза, но в его поле зрения попал только фрагмент полированного металла. Ну что же, по крайней мере, этот 'кто-то' благородный человек. Солдатские доспехи выглядят хуже.

— Я поехал в город за компанию Никколо Сфорца. Изрядно порубились. Потом я сел обедать в каком-то кабаке и пропустил оба приступа. Пришел к воротам, когда ты бился с бургундцем. Хорошо у тебя получается, я ведь знаю этих парней, они не слабаки. Не пойму, зачем ты убил Бурмайера, мог бы и в плен взять.

Макс дернулся. Как это 'убил Бурмайера'? Так рыцарь средних лет и был тот самый Грегуар Бурмайер?

— В общем, я понял, что ты никакой не хитрый лис-кондотьер, как про тебя говорят трусы, а настоящий рыцарь. И Антуана ты победил честно. И де Водемона без хитростей в плен взял. Потом я вспомнил, что у всех, кто на тебя клевещет, есть какой-то свой шкурный интерес, и никто из них тебя не вызвал на поединок, как подобает рыцарю. Значит, они перед Богом своей правды не чувствуют, поэтому 'божьего суда' боятся. Из всех твоих недругов только я и Бурмайеры поступили по чести.

Макс еле заметно кивнул. Голос казался знакомым. 'Кто-то' продолжил.

— В жизни не угадаешь, кто тебя больше всех ненавидит. Бастард Бранденбургский.

Макс искренне удивился. По-видимому, собеседник прочитал удивление на его лице и не стал дожидаться ответа словами.

— Он всех убеждал тебя вызвать, а сам не захотел. Струсил. Он еще нанял таких же трусов, чтобы тебя на потешном штурме убили. Ты не заметил, а тебя там пытались убить человек пять, среди них оруженосец Бранденбургского. Бурмайеры и тут были порядочнее, Мокрая Курица там не участвовал. Слушай, а что это ты удивился? Ты не знал, что Бе-Бе и твоего отца отравил?

Макс издал неопределенный звук, похожий на кашель.

— Я и сам не знал, а сегодня спросил Грегуара. Мы с ним знакомы, я в том году попал в плен к Антуану и меня поставил на ноги врач Бурмайеров. Грегуар сказал, что его зачем-то спрашивали о твоем отце почти все дамы 'раубриттеров'. Он никому не говорил, потому что у них с Бе-Бе был назначен поединок, а наговаривать на того, с кем назначен поединок, не принято. Мне сказал под большим секретом, потому что это и меня касается. Теперь, после его смерти, могу рассказать. В общем, они старые враги, и Бурмайер на всякий случай содержит шпиона в свите Бе-Бе. Тот ненавидит победителей турниров и при каждом удобном случае сталкивает их друг с другом и посылает на самые опасные задания. Он вообще-то неплохой стратег, но когда надо кого-то подставить, у него здравый смысл напрочь отказывает. А убеждать он хорошо умеет. Грегуар его заподозрил, когда он послал тебя в Швайнштадт, но сам себе не поверил и написал письмо твоему отцу. Думал, будет скандал и разбирательство, а Бе-Бе старого барона втихую отравил.

По щеке Макса скатилась слеза. Невидимый собеседник аккуратно промокнул слезу шелковым платочком.

— Я Бурмайеру до недавнего времени сам не верил, но тут узнал, что Бе-Бе подговаривал рыцарей против Бурмайера и Альфиери. А него назначен поединок с одним на пятый день и с другим на шестой. Нехорошо. Он, конечно, говорил, что надо помочь Аурелле Фальконе, но подлецы всегда за женские юбки прячутся. Жаль, что ты теперь сам с ним не разберешься. Турнир закончится, завтра все уедут по домам, а тебе с этой ногой лежать недели две, не меньше. Ничего, если я за тебя его вызову?

Макс был так поражен новостью, что даже не успел задуматься о мести. Непроизвольно он моргнул и слегка пошевелил головой.

— Спасибо. Ты не думай, я не наемник. Я, если хочешь знать, побогаче тебя буду. Обидно мне, что он меня тогда столкнул с тобой и с Антуаном, понимаешь? Я бы и сам ни от поединка, ни от битвы не отказался, но все равно неприятно, когда тобой какой-то старый дурак крутит. Ну ладно, вот твой коновал вернулся, ты тут не умирай, я завтра зайду, расскажу, как все прошло.

Хирург вылил на раненую ногу кружку воды и внимательно посмотрел на рану. Тяжко вздохнул, достал из вороха своих инструментов какую-то наименее нужную ржавую железку с обгрызенной деревянной ручкой и зафиксировал ее между зубами пациента.

— Крепитесь, молодой человек, сейчас будет очень больно.

— Эй, ты что делаешь? — прикрикнул на врача невидимый собеседник, — эти инструменты у тебя для солдат!

— Прошу прощения, мессир, — подобострастно ответил хирург и отвесил подзатыльник своему помощнику. Мальчишка пискнул и вытащил на видное место бутылочку с притертой пробкой и другой набор страховидных железок, более высокого качества и почти без ржавчины.

Макс провалился в тяжелый неестественный сон раньше, чем хирург взялся за инструменты. Он не слышал, как до операционного стола дошли двое вооруженных мужчин невоенного вида.

— Эй, мэтр, кто там у тебя с побитой мордой?

Врач, увлеченно зашивавший ногу, не удостоил их ответом. За него ответил малолетний ассистент.

— Это благородный рыцарь, поэтому у него не морда, как у вас, бездельники, а лицо. А еще он друг мессира ди Кассано, так что шли бы вы отсюда.

Посетители переглянулись.

— Друг ли Кассано?

— Значит, это точно не де Круа. Пойдем дальше.

И они ушли. Когда появился Франц и слуги с носилками, Макс уже спал.

Винс видел, как рыцари без труда справились с Альфиери и городской стражей. Он слышал, как рыцари смели ландскнехтов Бурмайера. Когда на улицы высыпались благодарные горожане, Винс понял, что военные действия закончились, и отправился проверить, как справились с заданием его люди.

Его взяли в толпе. Четверо ничем не выделявшихся горожан оттеснили разбойника к стене и втолкнули в щель между домами. Один из них уколол Винса кинжалом в бок и потребовал выдать нанимателя. Винс попытался отвертеться, говоря, что он не знает нанимателя ни в лицо, ни по имени. Он еще продолжал говорить, когда подошел еще один горожанин и молча воткнул стилет разбойнику в сердце.

— В чем дело? — возмутился тот, кто держал Винса.

— Это Винс из Неаполя, — ответил пришедший, — раненые бандиты разговорились и сдали его с потрохами. У них был заказ на Максимилиана де Круа, 'немецкое чудовище' с турнира. Заказчик — де Креси, французский рыцарь. Дядя жены этого Максимилиана де Круа, который, оказывается, был в здании братства вместе с мейстером Быком. Позавчера графиню де Круа похитили с турнира и держали в доходном доме Перендоли, у Кабана.

— Нам теперь еще с Кабаном воевать?

— Ты забыл? Уццано говорил, что Кабана еще вчера убили на кладбище.

— Займемся заказчиком?

— Ага. Кстати, вот и он.

Упомянутый де Креси сделал ту же ошибку, что и Винс. Он пошел на улицу Богачей. Марковы братья опознали его и следили за ним, пока он не вышел в менее людное место. Де Креси был рыцарем и умел убивать, но против Макса он нанял почти полсотни профессионалов, и те не справились. Зато его самого убили трое любителей — ученик кузнеца, виноградарь и владелец обувной мастерской. Люди добрые, законопослушные и совершенно безобидные на вид. Привыкшие делать сами то, что должно быть сделано хорошо.

Над турнирным лагерем стоял насыщенный запах жареного мяса, пряностей, вина, мужского и лошадиного пота, пороха, смолы для факелов и менее значимых ароматов из той же гаммы.

Пока солнце еще не село, провели конный бугурт. Рыцари, участвовавшие в групповом сражении, были облачены в усиленные доспехи и шлемы с решетчатыми забралами, вооружены копьями и мечами. Их седла имели высокие луки, надежно страхующие всадника от падения. Лучшим рыцарем дамы назвали мессира Доменико ди Кассано.

Штурм потешного замка начался при свете заходящего солнца, а закончился в сумерках при свете горящего замка. Потом замок расстреляли из пушек, порубили топорами, раскатали по бревнышкам, остатки сложили в два костра. Костры из сухого дерева получились яркие и высокие.

После штурма приступили к тому, что было запланировано на завершение турнира, то есть, к конным и пешим поединкам лучших бойцов.

В начале конного турнира в ложу Суда Любви и Красоты заявился Витторио Сантальберти с претензиями к Аурелле Фальконе, с письменной жалобой на беззаконного Максимилиана де Круа и даже с собственным стряпчим. Аурелла при полной и безоговорочной поддержке всех прочих дам с негодованием отказалась принимать какие-то меры и категорически отклонила все просьбы о компенсациях.

— Так Вы хотите сказать, что Вы сейчас законная владетельница Ферроны? — еще больше рассердился Сантальберти, — после того, как Вы отказались от наследства, в пользу кого, кстати? Я ведь тоже имеют кое-какие права.

Аурелла, до этого сидевшая, откинувшись на спинку кресла, медленно выпрямила спину. Со стороны это походило на то, как кобра бы поднялась и раскрыла капюшон.

— Вот что я вам скажу, сестричка, я признаю Ваши права на город только после того, как Вы компенсируете мне то, что натворили в моем замке Ваши гости! — повысил голос Сантальберти.

Аурелла ничего не сказала. Только недовольно поджала губы. Змея бы на ее месте высунула раздвоенный язык.

— Разграбили и подожгли замок! Оставили там кучу трупов! — не встретив сопротивления, разорялся Сантальберти, — я уже жаловался Джанфранко вчера днем и сегодня утром! Его после этого замучила совесть, и он убежал в монастырь, лишь бы не платить!

— Вы. Отвратительно. Себя. Ведете, — прошипела Аурелла последнее змеиное предупреждение.

— Это Вы отвратительно себя ведете! Вы и Ваши гости, будь они неладны! — еще раз повысил голос Сантальберти.

Замолчали и повернулись к трибуне разгоряченные алкоголем и адреналином зрители. Отвлеклись от барьера герольды. Придержали коней и подняли копья поединщики.

Аурелла резко встала.

— Сеньоры, здесь обижают дам!

Сантальберти обернулся. Через мгновение несколько ближайших рыцарей и оруженосцев взлетели на трибуну, схватили его и перебросили через перила на ристалище.

— Как вы смеете! — вскричал скандалист.

Кто-то ударил его по лицу. Присоединились еще несколько человек. В самом деле, что за безобразие, когда какой-то мелкотравчатый провинциал кричит наследникам графских и герцогских титулов 'как вы смеете'.

В мгновение ока Витторио Сантальберти был избит и лишен рыцарского звания. Его меч был сломан, а обломки брошены к его ногам. Рыцарские шпоры были сорваны. За неимением под рукой щита с гербом, который бы можно было стереть, сплющили гербовый перстень-печатку. Три раза громко спрашивал герольд, указывая на виновного: 'Кто это такой?', три раза ему отвечали, что это рыцарь, и три раза герольд громко возражал: 'Нет, это не рыцарь!'. Попавшийся под руку священник громко прочитал сто восьмой псалом: 'Да будут дни его кратки, и достоинство его да возьмет другой. Да будут его дети сиротами, и жена его вдовою… Да не будет сострадающего ему; да не будет милующего сирот его… Да облечется проклятием, как ризою, и да войдет оно, как вода, во внутренности его и, как елей, в кости его'. Слуги взяли его за руки и за ноги, вытащили из турнирного лагеря, раскачали и бросили в реку. Утром его тело найдут ниже по течению с ножевым ранением в сердце, без кошелька, перстней и бархатного дублета.

Чемпионом конного турнира стал некий хитрый рыцарь из Ломбардии, который еще днем приказал кузнецу расширить глазницы турнирного шлема. В каждой сшибке он видел противника достаточно хорошо, чтобы попасть ему в щит, в то время, как все прочие в сумерках ломали копья о кирасы или даже о доспехи лошадей.

После того, как победитель получил из рук прекрасной Ауреллы свой приз, он честно открыл свой секрет благородным мессирам, обвинявшим его чуть ли не в колдовстве. В самом деле, где это видано, чтобы тот, кто не побеждает днем, стал чемпионом вечером? Ломбардец отказался от своего авторства и сказал, что идею о важности хорошего обзора он почерпнул у мессира Максимилиана де Круа (кстати, где он?), когда тот вышел в доспехах стражника и в шлеме с открытым лицом, что не помешало ему в честном бою победить присутствующего мессира Доменико ди Кассано.

Темнеет на юге очень быстро. Только что штурмовали замок под голубым небом, конный турнир уже проводили при свете костров и луны. Пеший турнир начинали самые бедные рыцари вместе с самыми здравомыслящими. Те, кто отказался от участия в конном бугурте, чтобы не калечить коней. Или те, кому не повезло выехать в город не единственном коне и получить по этому коню алебардой.

Доменико ди Кассано, хотя и считался бесхитростным здоровяком, решающим проблемы при помощи меча, был сыном кондотьера и внуком кондотьера. Высоким искусством светской беседы он владел не хуже, чем высоким искусством фехтования. Несколько брошенных в нужное время реплик — и Бе-Бе под угрозой потери репутации вынужден надеть доспехи и выйти на пеший бой.

Не стоит вызывать на смертный бой человека, которого считаете бесчестным — рискуете не дожить до поединка. Не стоит играть с ним в рыцарей плаща и кинжала — эту игру он знает лучше вас. Доменико выбрал средний вариант — превратить обычный поединок, каких за ночь пройдет несколько десятков, в бой насмерть. Бе-Бе будет уверен, что отделается синяками и царапинами. Это хорошо. Надо убедить герольдов и рыцаря чести не останавливать бой.

Габриэль Морской Кот всего пятый день был рыцарем чести и в глубине души он продолжал оставаться пиратом, контрабандистом и работорговцем, в каковых профессиях совершенствовался не первый год.

— Мессир, Вы не слишком сильно рискуете? Я правильно понимаю, что Вы хотите убить человека прямо на турнире на глазах у всех?

— Именно поэтому никто не подумает на убийство. Я даже уроню слезу.

— Нельзя было придумать что-нибудь более традиционное и менее рискованное?

— Не против него. Бе-Бе легко переиграет меня в интригах.

— Двести флоринов.

— Сто.

— Двести. Без торга.

— За такие деньги ты должен гарантировать положительное решение Суда Любви и Красоты.

— Легко. Деньги вперед.

После того, как победитель конного турнира раскрыл свой секрет, участники пеших поединков все как один перешли на открытые шлемы с хорошим обзором. Два огромных костра освещали ристалище, давая света не меньше, чем днем, но превращая все цвета в оттенки черного и оранжевого.

К тому времени, как на ристалище вышли Доменико ди Кассано и Бастард Бранденбургский, прошло пять продолжительных боев, и костры уже догорали.

Меч и баклер. Доменико предоставил выбор оружия старшему. Бе-Бе не рискнул выбирать двуручное оружие.

Классика фехтования. Атаки и защиты. Баклеры звенят под мечами. Четыре тени от двух костров мечутся по ристалищу. Языки пламени отражаются от начищенных миланских доспехов.

Не самый интересный бой. Задета гордость героя вчерашних дней. Пусть покажет, что есть еще порох в пороховницах. Нашел, кого вызвать — сына своего старого друга. Герольды и рыцарь чести намерены остановить поединок раньше, чем старый рыцарь устанет, но не слишком быстро, чтобы он успел хоть что-то продемонстрировать обществу. Дамы зевают, этот поединок не для них.

Габриэль чутьем моряка уловил порыв ветра и поднял ему навстречу свой шест с покрывалом. Ветер раздул покрывало как парус, на мгновение заслонив бойцов от трибуны. В следующее мгновение Габриэль опустил покрывало на голову Бе-Бе. Зрители и герольды зафиксировали момент окончания поединка. Доменико опустил меч и отступил на шаг назад. Бе-Бе неожиданно для всех покачнулся и упал навзничь.

Смерть на турнире — обычное дело. На каждом третьем турнире кто-нибудь да помрет. Потом летописец, закончив детальное описание удивительных золотых деревьев и волшебных кораблей, не забыв про новый доспех короля, упомянув имя очередной королевской любовницы и отметив, что королева по своему обыкновению была беременна, в последних строках припишет 'погиб один рыцарь'.

С одной стороны, мало ли от чего закончил свои дни помянутый рыцарь — может быть, перебрал вина, может быть, отказало сердце на жаре, а может быть, и в самом деле погиб в поединке. С другой стороны, отсутствие в хрониках подобного сообщения говорит только о том, что всех пострадавших рыцарей вынесли из поля зрения летописца живыми.

Бастард Бранденбургский был убит одним ударом. Меч ди Кассано пробил ему гортань и сломал позвоночник, пройдя сквозь шею.

Умысла никто не предполагал. Как объяснил невольный убийца и подтвердил рыцарь чести при согласии прошляпивших момент герольдов, покойный сам попытался атаковать, сделал выпад и наткнулся горлом прямо на меч оппонента. Все-таки ночь, туман, дождь, тучи, костры не так горели, Луна недостаточно полная, Меркурий в пятом доме, и прочее, прочее, прочее. Из 'прочего, прочего, прочего' наибольшую роль сыграл тот неудивительный факт, что чемпион и красавец Доменико был намного более симпатичен рыцарям и дамам, чем пожилой Бе-Бе с его язвительными стихами.

Франц весь вечер боролся с головной болью. В висках стучали кузнечные молоты, лоб горел, глаза хотели спать и слипались, но уснуть не получалось никак. Почему-то Франц даже боялся заснуть, чтобы не увидеть особенно страшный сон. К боязни сна еще до заката добавилась боязнь одиночества. Пока вокруг кипела жизнь, Франц был в центре событий. Намылил веревку для Альфиери, помог перенести Его светлость в палаццо Нанни, подсказал священнику имена убитых швейцарцев.

После отпевания делать стало совсем нечего. Его светлость не приходил в сознание, Ее светлость ничего не приказывала, подчиненные куда-то попрятались. В основном, на тот свет. Трое, получив щедрые премии, ушли по бабам, двое лежали в госпитале, и с ними Францу было не интересно. Он так и не простил землякам предательства Его Светлости. Хотя как раз теперь можно бы было многих простить. Посмертно, как только и подобает прощать подлецов.

Зала на втором этаже палаццо Нанни, где был штаб, временно оказалась никому не нужна, стены и пол там еще не были отмыты от крови. Франц без труда выпросил ключ и свалил там доспехи Его Светлости и свои. К сумеркам он понял, что после закрытия ворот в лагерь не попасть, а здесь спать больше негде, кроме как в этой самой зале, где днем были убиты пять человек, а весь пол был завален окровавленным железом.

Франц взялся за диванчик, тот самый, где Марта удавила бандита, и вытащил диванчик на балкон. Ночь была теплая, тихая и безветренная. Если бы не адская головная боль, можно бы было уснуть под одеялом из звезд, а Луну утянуть с неба и положить под голову как подушку.

Из соседней комнаты на этот же длинный балкон вышла Марта. В ту комнату перенесли Его Светлость после боя. Ее Светлость и Марта не отходили от раненого рыцаря весь вечер.

— Марта! — шепотом позвал Франц.

— Кто здесь? — оглянулась Марта.

— Франц. Я здесь, на диванчике. Садись рядом.

Марта вздохнула и села.

— Как он там? — спросил Франц.

— Тяжело. Потерял много крови.

— Жить будет?

— Доктор сказал, что операция прошла нормально, а будет ли больной жить, это воля Божья. Мы заказали молитвы во всех церквях.

— А за меня и помолиться некому, — вздохнул Франц.

— Дай, посмотрю на тебя. На тебе же ни царапины. Завтра утром закажешь благодарственную молитву. Или у тебя что-то болит?

— Голова.

— Ты много думал?

— Меня по ней били. Много раз. Тебя никогда не били по голове?

Марта ненадолго задумалась.

— Только по заднице. Женщин обычно по голове не бьют. Но сегодня я неудачно выстрелила и набила синяк.

Марта сдвинула с плеча платье и нижнюю рубашку, слегка надавила на ушибленное место и вздрогнула.

— Больно!

— Дай посмотреть? — Франц сдвинул одежду в два раза дальше и поцеловал красно-синее пятно, которое при лунном свете явственно отличалось от белой кожи.

— Не приставай, — Марта одернула платье, — лучше ложись спать.

— Я не могу уснуть. У меня голова болит.

— Спи, — Марта обняла Франца правой рукой и потянула его вниз. Франц не возражал и лег на спину, закинув ноги на подлокотник и устроив голову на коленях у Марты как на подушке. Марта положила ладонь ему на лоб.