Жил да был в маленькой комнатке с видом на внутренний двор простой парень из швейцарской глубинки Франц. Точнее, Франц-Непоседа, маленький такой, шустрый, от роду примерно двадцати лет. Отец его, швейцарский крестьянин, в военное время был пикинером, стоял обычно во втором ряду баталии, погиб в бою. Дед тоже был пикинером, стоял во втором ряду, погиб в бою, и прадед тоже.

Франц уже четыре года гордился своим почетным местом во втором ряду, пока год назад при штурме какого-то городка на задворках Священной Римской Империи не погибли почти все меченосцы, солдаты на двойном жаловании и командиры, то есть почти все, кто был старше двадцати пяти лет. Остались тогда от полноценной боевой единицы рожки да ножки, то есть больше тысячи голодных и злых молодых раздолбаев, привычных к оружию, но далеких от воинской дисциплины. Тогда-то Франц волей случая выбился в сержанты, а потом и на меченосца сдал экзамен. А через несколько месяцев, когда у нанимателя, его светлости графа Максимилиана де Круа, пропало желание участвовать в чужой войне, Франц получил предложение, от которого он не смог отказаться — возглавить гарнизон замка его светлости в составе сотни земляков-швейцарцев.

На сегодня у Франца-Непоседы было две главные проблемы. Точнее, у него было девяносто девять молодых здоровых проблем, которые сводились к двум. Вино и девки — вот что может привести к полной деградации любую иностранную армию, оказавшуюся во Франции. Даже если в этой армии всего сотня швейцарцев, и это никакой не оккупационный корпус, а всего-то гвардия нового графа де Круа.

Чем бы солдат ни занимался, лишь бы он… сильно устал. Франц изо всех сил старался не давать своим подчиненным расслабиться. Все спорные территории — межи, пруды, лужки, за которые крестьяне земель де Круа десятками лет вели тяжбы с соседями, стали поводом для войны. Война заключалась в том, чтобы поднять по тревоге гарнизон замка, быстрым маршем выйти к спорной территории и устроить маневры на глазах у соседей. Первые пару месяцев 'маневры' перерастали в мордобой и поножовщину, потом проблемы стали решаться мирным путем, потом соседи сразу отказывались от своих претензий. Браконьеры, ранее чувствовавшие себя в графских охотничьих угодьях как дома, тоже были поводом для боевых действий.

Ночи Франц проводил с местными женщинами. Иногда сразу с двумя. Слева блондинка, справа брюнетка. Хорошо быть комендантом замка!

Ба-бах! Дверь, распахнутая сильным пинком, ударилась об стену.

— Вставай, Франц, тебя ждут великие дела!

Франц еще не успев открыть глаза, понял, кто пришел и по какому делу.

— А, Марио, что там у тебя? — лениво протянул 'господин комендант', не открывая глаз.

— Франц! Комендант! Что это такое?! Ты же здесь главный! — подняла шум брюнетка.

— Только Марио открывает дверь ногой. Потому что он приносит мне развлечение, а остальным парням — работу, без которой они закиснут и впадут в спячку, — лениво объяснил Франц, потянувшись за одеждой.

— А Его светлость стучится? — фыркнула брюнетка, перебив открывшую рот блондинку.

— Его светлость посылает слуг, а слуги стучатся.

— Кто он такой, этот Марио? — язвительно спросила блондинка, натянув одеяло до подбородка и демонстративно не глядя в сторону двери.

— Старший егерь, — скромно ответил Марио и поправил шляпу левой рукой, демонстрируя три золотых перстня.

Франц сбросил одеяло на пол и спрыгнул с кровати. Обе женщины взвизгнули и прикрылись подушками. Блондинка обменялась с Марио многозначительными взглядами. Брюнетка стукнула ее по голове подушкой и демонстративно медленно принялась влезать в нижнюю рубашку.

— Это не браконьеры и не соседи, — итальянец ухмыльнулся, — Его светлость собрался на турнир и желает, чтобы его сопровождал отряд швейцарцев.

Франц наспех оделся, нацепил перевязь с мечом и с присущей ему быстротой выскочил за дверь.

— Вот так, девочки. Он уедет, а я останусь, — сказал Марио.

Брюнетка адресовала ему воздушный поцелуй. Марио сбросил дублет и плюхнулся на освободившееся место в середине постели.

Примерно в это же время где-то в Тироле.

Двое рыцарей заканчивали ужин и дружескую беседу. Первым из них был случайно не убитый в 'Плохой войне' Доменико ди Кассано, крупный мужчина в самом расцвете сил. Второй принадлежал к старшему поколению, выглядел солидно и куртуазно, как и подобает убеленному сединами прославленному рыцарю. Он был известен под псевдонимом Бертран фон Бранденбург, а в прошлогодней 'Плохой войне' отметился как советник у командования одной из сторон.

— Как вы думаете, дядюшка, будет на турнире в Ферроне Максимилиан фон Нидерклаузиц?

Доменико допил свой бокал вина и откинулся на спинку стула, вытянув ноги. Человек, которого он назвал 'дядюшка', задумчиво улыбнулся и поправил спадавшую на глаза прядь седых волос.

— Да, Доменико, он обязательно будет. Я попросил герольдов отправить и ему предложение. Только теперь он будет выступать в цветах супруги, графини де Круа.

— А я-то думал, ты не простил ему того предательства. Хотя, по-моему, не такое уж это и предательство. Кто-то же отравил его отца, а вы до сих пор не удосужились выяснить, кто и почему.

— Ну что ты, конечно не простил, — замечание про предательство осталось 'незамеченным', - Но я подумал, вдруг тебе будет интересно снова с ним сразиться. Если, конечно, он не нападет на тебя с ножом из-за угла, как на Антуана Бурмайера.

— Дядюшка, не передергивай. Мы же все читали дневник покойного де Водемона. Там был честный бой, лицом к лицу.

— Честный бой? Разве можно попасть человеку в глаз броском кинжала? Да еще и с первой попытки?

— Эка невидаль! — фыркнул Доменико, — дайте мне кинжал, и я попаду.

Доменико подозвал пажа и потребовал принести кинжал. Паж бросил взгляд направо-налево и снял подходящий клинок со стены, увешанной оружием.

'Дядюшка' скептически оглядел кинжал и ехидно предложил в качестве мишени небольшую сливу, размером примерно с глаз.

— Вот, — многозначительно поднял вверх палец Доменико, — самая главная ошибка. Не обязательно попадать именно в глазное яблоко. Достаточно попасть в глазную впадину черепа, а она намного больше.

Доменико обвел пальцем по контуру бровь-скула-нос.

— Так что мишенью мы возьмем вот это вареное яйцо.

— Ну давай, попади в яйцо с пятнадцати футов.

— С пятнадцати? Водемон писал, что Антуан как раз замахнулся мечом. Насколько я знал Антуана, он бы не стал замахиваться попусту с такого расстояния, с которого не смог бы ударить. Футов восемь, и то много.

Паж встал примерно в восьми футах от Доменико, поставил яйцо на горлышко бутылки и поднял бутылку вверх, выше человеческого роста, хотя и ниже головы всадника. Доменико подбросил на ладони кинжал и ловким броском сбил яйцо с бутылки. Паж быстро поднял яйцо и кинжал и положил на стол. Несмотря на то, что яйцо не было прибито к стене или разрублено пополам, на нем четко был виден след от острия, а на лезвии кинжала остались следы желтка.

— Какой же рыцарь в молодости не играл в ножички, — спокойно прокомментировал Доменико, — вот этот паж попал бы не хуже.

Паж смутился, но кивнул. Он, как и почти все ровесники, увлекался метанием ножей и мог бы попасть с десяти футов в яйцо восемь раз из десяти.

— Ладно, не будем об этом, — свернул разговор 'дядюшка', ты мне обещай, что сразишься с этим Максимилианом до того, как его убьют Бурмайеры.

— Обещаю, дело нехитрое. А кто будет от Бурмайеров? Неужели Грегуар?

'Дядюшка' поморщился, как будто прожевал лимон, фаршированный барбарисом. В незапамятные времена упомянутый Грегуар Бурмайер придумал ему обидное прозвище 'Бастард Бранденбургский', которое вскоре превратилось в 'Бе-Бе', почему-то в таком виде прижилось и пошло в народ. Разногласий у них и тогда хватало, а этот случай стал последней соломинкой, которая сломала шею мирному сосуществованию. С тех пор эти почтенные джентльмены предпочитали не встречаться в свете, воевать по разные стороны фронта и жестко критиковать друг друга по любому поводу.

Бе-Бе имел репутацию консультанта по вопросам рыцарской морали и нравственности, непревзойденного знатока традиций и прецедентов, дамского угодника и куртуазного поэта. Грегуар, напротив, слыл грубым солдафоном, торгашом и самым некуртуазным рыцарем в центральной Европе, ему приписывали авторство некоторых особенно неприличных солдатских песен. Он был настолько некуртуазен, что ему прощали то, за что других вызвали бы на дуэль, а то и прибили бы на месте.

— Ты знаком с этим… — 'Дядюшка' поморщился, как будто наступил на дохлую крысу.

— Антуан ранил меня и взял в плен. Пока я отлеживался в их лагере, наслушался историй. За глаза Грегуар у них любимый комический персонаж, одновременно Михель и он же Вюрфель. Но в глаза его уважают, говорят, что умен и расчетлив. Правда, я его ни разу не видел. Потом я уехал лечиться домой, а выкуп передал через посредника.

— Ты ушел от ответа, Доменико. Я надеюсь, ты вызовешь этого де Круа и убьешь?

— Будь уверен, вызову. Бог даст, и убью.

Примерно в это же время где-то в баварской глубинке.

— Я тоже оплакиваю своего брата и племянника, но, в отличие от тебя, не считаю, что я должен все бросить и выйти на этот дурацкий турнир на потеху толпе и на суд тупым блондинкам.

— А я все-таки намерен участвовать в турнире, Грегуар, и тебе придется с этим считаться.

— Есть одно препятствие, Ганс, и это, черт побери, не я. Ты сам отлично знаешь, что раз твоя мать была… — Грегуар пропустил неприличное, но точное определение, — …то на турниры тебе путь закрыт.

Оба собеседника выглядели как близкие родственники. Почти одинаковые тяжелые лбы и массивные подбородки, глубоко посаженные серые глаза, толстые носы с синими прожилками. Первому на вид можно бы было дать лет пятьдесят, но, если учесть прямо-таки на лице написанный нездоровый образ жизни, следовало бы внести поправку лет этак в пять. Второй выглядел лет на сорок, но, судя по пышущей здоровьем мускулистой фигуре, мог быть и старше.

Первым был Грегуар Бурмайер, родной дядя покойного Антуана. После гибели Антуана и его отца при штурме Швайнштадта он стал единоличным владельцем семейного бизнеса, который в переводе на современный язык назывался бы 'Кадровое агентство Бурмайер и Бурмайер'. Братья поставляли в армии центральной Европы пехоту и конницу мелким и крупным оптом. Бизнес был поставлен на поток. Получив патент, например, капитана, член семьи, используя многочисленные знакомства и родственные связи, комплектовал фейнляйн солдатами и офицерами, а потом продавал патент вместе с фейнляйном любому заинтересованному лицу. Бурмайеры нанимали швейцарцев в Унтервальдене, ландскнехтов в Швабии, конных копейщиков в Баварии, фламандских арбалетчиков, чешских алебардьеров, албанских страдиотов и вообще любого желающего.

Говорили, что Грегуар ненавидит весь мир, а мир в ответ ненавидит его. Дожив до кризиса среднего возраста, который определяется тем моментом, когда возрастающая кривая доходов пересекается с нисходящей кривой потенции, он не мог похвастать ни внешней красотой, ни здоровьем. Кроме обычных для военного человека шрамов, у него была плохо сросшаяся после перелома левая рука, постоянный простудный кашель и ревматизм, преждевременная седина и далеко не полный комплект зубов. Все эти неприятные мелочи, однако, не мешали Грегуару разбираться в тактике и стратегии, финансах, боевых искусствах и демонстративно плевать на все остальное.

Второго звали Ганс, но обычно к нему обращались 'мейстер'. Грамотный читатель из последних двух реплик уже понял, что Ганс был незаконнорожденным сыном кого-то из предков Грегуара. Не будучи рыцарем, Ганс посвятил жизнь не семи рекомендованным для рыцаря искусствам, а всего одному — фехтованию. Достиг больших успехов и последние много лет готовил к взрослой жизни всех юных Бурмайеров. Антуан был его лучшим и любимым учеником. Читатель, наверное, представляет, как выглядят тренеры по боевым искусствам. Средний рост, косая сажень в плечах, руки толщиной с ноги, шея шире головы, пудовые кулаки, пара пудов жира, равномерно распределенного по телу. Собственно, поэтому Грегуар и сдержал свои эмоции в последней реплике.

Родственники беседовали, прогуливаясь по краю широкой поляны, на которой около двух сотен алебардьеров тренировались в перестроениях по сигналам трубы и барабана.

— Я договорился с Людвигом-Иоганном, — продолжил Ганс, — Он ни на турнирах, ни на войне в жизни не был, и никто там его не знает. Поеду под его именем.

— Думаешь, тебя, — Грегуар смерил взглядом родственника и громко высморкался, — примут за благородного человека?

— Тебя же принимают, — усмехнулся Ганс.

Пару минут шли молча, не пытаясь переорать барабан и сержантов. Когда строй повернулся и все умолкли, Грегуар сказал:

— Тебе нужен будет чертов оруженосец. Настоящая благородная задница, а не выходец из городского дерьма. Даже для меня будет слишком некуртуазно привезти на турнир этим чистоплюям фальшивого рыцаря с фальшивым оруженосцем.

Ганс пожал плечами.

— Предложу кому-нибудь из учеников. Есть толковые ребята с мало-мальскими титулами, но бедные, как церковные мыши.

— Это кто?

— А вон тот, хотя бы, с птицей, — Грегуар указал на невысокого паренька, стоявшего среди леса алебард на месте фельдфебеля. Доспехов на нем не было, только гербовая накидка с вышитой птицей.

Грегуар ответил не сразу, а в следующей паузе между командами, присмотревшись к поведению предполагаемого оруженосца и не найдя ничего предосудительного.

— Не нравится мне эта идея. Если тебе надо кого-то отправить к чертям в котел, почему нельзя сделать это как-нибудь потише, без этой сраной показухи. Замочи ты его в сортире и не позорься перед всем честным народом, изображая из себя чертова Зигфрида.

— Антуан был моим лучшим учеником, — спокойно ответил Ганс, привыкший к манерам родственника, — Прежде всего, я хочу знать, кто такой этот Максимилиан фон Нидерклаузиц — де Круа, и кто его учил. Только во вторую очередь я хочу его убить. Так что, я надеюсь, он доживет до поединка?

— Надейся. В тот раз ему просто повезло, а Антуану нет. Не ищи мастерства там, где все объясняется удачей.

— Я верю в мастерство, — гордо сказал учитель фехтования, глядя на принявших боевую стойку пикинеров, а не на Грегуара, — Я не верю в удачу. И по тебе, Грегуар, видно, что ты больше веришь в себя, чем в случайные обстоятельства, по недоразумению называемые удачей.

Примерно неделей позже. На окраине Неаполя.

Кабак 'У белой горячки' никогда не претендовал на респектабельность. Его посетителей это совершенно не беспокоило. По крайней мере, штаны не прилипали к лавкам, а свечи давали достаточно света, чтобы разглядеть количество и номинал монет. На еду смотреть ни к чему, ее можно и по запаху найти, и на ощупь. Его светлость граф де Креси чувствовал себя в таком неподходящем месте вполне привычно, он не первый раз прибегал к услугам сомнительных личностей и явных преступников. Он давно уже пришел к выводу, что не стоит позориться, изображать из себя 'неприметную личность'. Согласитесь, глупо бы выглядел мастиф, прикидывающийся уличной шавкой.

Де Креси, не снимая шляпу, прошел в дальний угол, бросил на стол монету и сделал заказ подбежавшей девчонке.

— Уберись отсюда и близко не подходи, пока я не уйду.

Вслед за ним вошел человек, в одежде которого сочетались амбиции дворянина и желание не сильно выделяться в трущобах. Со стороны графа было не очень логично поворачиваться к этому типу спиной, но где вы видели, чтобы графы пропускали в дверях всякую сволочь.

Граф не стал утруждаться светской беседой, а сразу заговорил по делу.

— Едешь в Феррону.

Собеседник, выглядевший не то как дворянин, не то как солдат, не то как разбойник, поморщился. Не любил он эту Феррону. К тому же, в Ферроне намечался турнир, значит, город будет полон рыцарей.

— Встречаешь там супружескую пару. Путешествуют, скорее всего, как супруги де Круа, но могут и под любым другим именем. Ему на вид лет двадцать, рост футов шесть, но выглядит выше, потому что здоровый как бык.

— И все? — Собеседник состроил недовольную рожу.

— Я его не видел. Зато вот ее портрет, — де Креси выложил на стол свернутый в трубку портрет маслом примерно фут на полфута. Портрет, похоже, был вырезан из более крупной картины.

— По такому описанию и за такое время я их не успею перехватить в пути.

— Не надо. С ними будут от тридцати до восьмидесяти швейцарцев. Твоя задача — прибыть в Феррону заранее и все подготовить. Его надо будет убить, ее — похитить.

— Убить рыцаря во время турнира? Граф Фальконе тяжел на руку. Он с меня шкуру сдерет. Так будет дороже. Да и полста швейцарцев это сила.

— Устроишь несчастный случай. На турнирах не редкость. Или спрячешь тело на пару дней. Успеешь унести ноги. Не так уж это все и сложно.

— Как я унесу ноги с похищенной дамой? То есть, унесу, конечно, но это будет дороже.

— Даму я у тебя заберу. Это моя племянница, так что вы там поосторожнее. Пылинки с нее сдувать не надо, но чтобы была живая и здоровая.

— Какие-нибудь подробности?

— Остальное в Ферроне.

— Мне надо будет собрать всю банду, тридцать рыл. И без аванса пальцем не шевельну.

Де Креси выложил на стол мешочек с монетами.

— Сто. Серебром.

Бандит смахнул кошель со стола до того, как граф успел договорить 'сто'. Граф встал и быстро вышел. Бандит щелкнул пальцами, подзывая трактирщика из-за стойки.

Как правило, благородный человек предпочтет не иметь дела с явным преступником. Как правило, для грязных дел у благородного человека есть специальные люди, чуть менее благородные. Преступник, конечно, замечательно умеет грабить и убивать, на то он и преступник. Но преступник, безусловно, ненадежен. Он не может, подобно приличному человеку, обеспечить выполнение договора клятвой на кресте. То есть, физически он, конечно же, способен, но кто же ему поверит. Ведь если бы он хоть немножко уважал Господа, он бы не был преступником, верно?

У преступника нет репутации, которую приличный человек боится потерять. Преступнику совершенно наплевать, если в обществе его назовут трусом или нарушителем клятвы. Да он вообще за честь должен считать, если про него что-то скажут в благородном обществе, невзирая на контекст.

Преступник не имеет родственников, которых можно бы было взять в заложники, недвижимости, которую бы можно было у него отобрать, сеньора, которому можно бы было на него пожаловаться. У преступника нет имени, зная которое, его можно отлучить от Церкви. Даже смертью его не напугать. Стали бы вы бояться смерти, будь у вас такая жизнь?

С другой стороны, преступникам было не так уж выгодно связываться с рыцарями. Ведь если рыцарь задумал какую-нибудь гадость, которую не берется сделать сам, значит дело очень скверное и очень рискованное, потому что убивать и грабить рыцари и сами неплохо умеют. То есть, такое дело стоит больших денег. А как преступник может убедить рыцаря заплатить оговоренную сумму? Надо совсем из ума выжить, чтобы, не будучи рыцарем, с рыцаря что-то требовать. Рыцари свои обязательства перед простолюдинами в грош не ставят, будь простолюдин даже и банкиром, который на порядок богаче оного рыцаря.

Однако же, дворянам приходилось иногда поручать некоторые дела явным преступникам. Опасно посылать на противозаконное дело человека из своей свиты, которого кто-нибудь сможет опознать. Не говоря уже о том, чтобы привозить личную армию и устраивать акции на чужой территории во время турнира, когда даже войны приостанавливаются.

Де Креси некоторым образом повезло. Человек, известный в Неаполе как 'Винс', когда-то был у него 'менее благородным порученцем по грязным делам'. Выполнил дел немало, но попал на родине в историю, отправился вместе с сеньором на Итальянскую войну короля Франциска, по окончании войны предпочел остаться в Неаполе. Во Франции под присмотром де Креси жили родители и сестры Винса. Винс поддерживал отношения с семьей, чтобы было куда вернуться, если в Италии вдруг станет тяжело. Таким образом, у де Креси были рычаги воздействия на Винса, но и Винс мог тянуть деньги из де Креси, поскольку выбора у нанимателя не было.

Винс не пришел в восторг от предложения де Креси. Вообще, 'приходить в восторг' не было ему свойственно. В самом деле, ехать в мерзкую Феррону, которая еще с последней войны наводила на мрачные воспоминания… С невыполнимой миссией, даже с двумя. Зато куча денег, которую мог отвалить нежадный и чрезвычайно заинтересованный де Креси… И в Ферроне можно кого-нибудь ограбить, не сильно скрываясь, и смыться из города навсегда.

Как уже упоминалось, Винс был похож на дворянина, на разбойника и на солдата. Он был надменен, как дворянин, спину ни перед кем не гнул и смотрел на неблагородный народ сверху вниз. Вел себя 'по благородному': ел с ножом и вилкой, не пил из горла, грязные руки вытирал не об штаны, а в чистую тряпицу. Черные седеющие волосы, усы и бородку Винс подстригал в стиле профессиональных солдат, коротко и вызывающе. В одежде предпочитал универсальность и добротность, чтобы в любое время принять бой или вскочить на коня и исчезнуть из города с тем добром, что при себе. Разбойника в нем могли заподозрить по манере класть руку на эфес и оглядываться, входя в помещение. Солдат свою жизнь либо не ценит, либо вверяет на попечение Господа, потому о ней не особенно заботится. Дворянин жизнь любит и ценит, но гордость заставляет его забывать об 'оценке рисков', 'потенциальных противниках' и 'просчете вариантов отступления'.

Профессиональным заболеванием Винса была хроническая паранойя. Он не доверял никому и ничему, не верил никаким прогнозам и аргументам. Был убежден, что все люди заведомо врут и говорят правду или случайно или под пыткой. Недостаток информации Винс восполнял приметами, знаками и предсказаниями, свободными от человеческого фактора. Хорошим аппетитом из-за брезгливости он не отличался, потому при довольно высоком росте был тощ как жердь, с длинными жилистыми руками и ногами.

Примерно в это же время, плюс-минус неделя.

Шарль-Луи де Круа, еще один претендент на имение Шарлотты, так и не смог сочинить сколько-нибудь реальный план борьбы за наследство. В отличие от конкурента по линии де Креси, он не имел ни карманных преступников, ни порученцев по грязным делам. Связями в такой степени, чтобы подготовить интригу в Ферроне до начала турнира, он еще не оброс. Зато он был мужчиной в самом расцвете сил, поэтому полагался на твердую руку и верный меч, на личную гвардию в сорок человек, на галантность и обаяние, и особенно на удачу и Божию милость.

Перед собой Шарль-Луи отправил секретаря, чтобы тот составил подробный отчет о раскладе сил в Ферроне, о возможных союзниках, своих и 'этого самозванца'. К моменту прибытия Шарля-Луи в Феррону секретарь составил список врагов 'самозванца де Круа' из тридцати трех фамилий, возглавляли который Бастард Бранденбургский и Грегуар Бурмайер. Список потенциальных союзников 'самозванца' был пуст. Даже его родной брат туда не попал.

По приезде Шарль-Луи еще раз перечитал список и потребовал подробный доклад о политике на турнире.

— Докладываю, Ваша светлость, — радостно начал секретарь, — задание выполнил, информацию собрал. Больших партий на турнире три — подданные короля Франциска, подданные императора Максимилиана и рыцари из Венеции, Папской области и ближайших окрестностей, а также из земель, в последнее время занятых французами.

— Они же друг с другом постоянно воюют! — удивился Шарль-Луи.

— Но сейчас войны нет, а турнир всегда был территорией мира. Потом, они все друг другу какие-нибудь родственники, пусть и дальние. А французам и немцам — не родственники.

— Что, подданные императора тоже объединились? Они же друг друга терпеть не могут. У него же десятка два разных земель, каждая со своими законами и своим языком.

— Если бы приехали от всех земель поровну, конечно бы не договорились. Но сколько-нибудь значимых партий у них всего две, а остальных — каждой твари по паре. Грегуар Бурмайер и Бастард Бранденбургский друг друга на дух не переносят. Бурмайер почему-то собрал всех друзей и знакомых, а от них уже пошел по немецким землям слух, что турнир в Ферроне чуть ли не событие века. Тогда Бе-Бе из вредности собрал всех своих, чтобы утереть нос Бурмайеру. Стоит ожидать, что остальные немцы еще до начала турнира присоединятся к первому или второму.

— Хорошо поработал. И в чем между ними разница? К кому прибьется наш самозванец? Разницы между ними до недавнего времени не было никакой. Но, когда приехал Бе-Бе, а он у них там светоч куртуазии, его соратники стали все из себя такие галантные и сахарные. Тут и так не турнир, а театр какой-то и все из себя что-то изображают. Кто мясников оденется, кто студентом, кто епископом… Только что женщинами не прикидываются. Им в пику люди Бурмайера назвались 'раубриттерами' и в манерах подражают Грегуару.

— Да в нем же куртуазности не больше, чем в куче навоза! Неужели вместо одного хама стало сто?

— Нет, Ваша светлость, — секретарь вздрогнул, представив такую картину, — они же на самом деле нормальные люди. Получается такая дружеская пародия на него. Дамам нравится.

— Судя по списку врагов, наш ни к кому из них не присоединится.

— Совершенно верно, Ваша светлость.

— Могут ли у него быть союзники среди французов?

— Теоретически да, но маловероятно. Его никто даже не знает. Ни друзей, ни родственников у него во Франции нет. И женат он на женщине с очень сомнительной репутацией.

— Здесь подробнее. Про сестричку что-то говорят в свете?

— Говорят, Ваша светлость. В мужских кругах ее подозревают в убийстве мужа. Очень сомнительным всем представляется то, что у нее и с родственниками конфликт. Говорят, что она подкупила судью.

— Да уж, судья тогда выдал, конечно. Где это видано, чтобы на опеку вдовы требовалось ее согласие?

— Были прецеденты, Ваша светлость, — сказал секретарь и втянул голову в плечи.

— К дьяволу прецеденты! — вскричал Шарль-Луи и бросил в секретаря ложкой. Не попал.

— С Вашего разрешения продолжу, — поторопился отвлечь внимание секретарь, — а в женских кругах ее считают несчастной жертвой мужских интриг и всячески сочувствуют.

— А ее мужа?

— По правде сказать, ей не завидуют. Говорят, что титул у него мелкий, образования никакого, куртуазии не обучен, да еще и немец. Но рекомендовать его ни одна французская дама не будет, чтобы не обижать 'несчастную Шарлотточку'.

— Черт с ними. Среди итальянцев у них какая репутация?

— Многие заинтересованы. С подачи немцев про него ходят легенды, какой он негодяй и чудовище. Для местных это как комплименты.

Шарль-Луи отпустил секретаря, немного подумал и пришел к выводу, что союзников надо искать среди немцев. Не Грегуар, так Бе-Бе что-нибудь предложат. А еще лучше вызвать этого самозванца на поединок с острым оружием и убить. Пусть он там у себя и имеет какую-то репутацию, но немецкому рыцарю до французского так же далеко, как пиву до вина.