Фехтовальное братство святого Марка существовало в Европе уже полтораста лет и, что удивительно, пользовалось всеобщим одобрением и никому не мешало, несмотря не то, что его уставной деятельностью была наука убивать, а его целевой аудиторией — средний класс.

В Италии были свои традиции фехтования, но Итальянские войны сильно поспособствовали культурному обмену. В итальянских доспехах появились латные горжеты и рифленые кирасы, в итальянской моде — буфы и разрезы, а в итальянском фехтовании — братство святого Марка. В Ферроне филиал братства открыл Франческо Уццано, заработавший звание фехтмейстера за двенадцать лет, прожитых во Франкфурте.

Бартоломео ни разу не был в школе фехтования, но из исповедей горожан знал, что таковая в городе существует. Из исповедей он мог знать все, что происходит в городе, если бы взял себе труд все это запоминать. По здравому размышлению, он предложил Патеру и Быку компромисс: обучать желающих боевым искусствам в предназначенном для этого месте, а не в божьем доме. Швейцарцы с удовольствием согласились.

Скромный булочник, как можно было догадаться по его действиям в Швайнштадте, не всегда занимался мирной работой. Много лет назад, когда дядюшка Бык обучался практической механике во Франкфурте, он с честью прошел вступительные испытания братства святого Марка и посвятил добрых полтора десятка лет сначала обучению в братстве, а потом и преподаванию. Бык вернулся домой в почетном звании фехтмейстера, хотя по природной скромности никогда этого не афишировал.

Напоминанием о тех временах был перстень с гербом братства, предъявив который, толстяк не только получил разрешение преподать урок монахам в тренировочном зале братства, но и был приглашен на семинары по боевым искусствам. Марковы братья планировали во время турнира каждый день устраивать разбор поединков и обсуждение техники бойцов.

Вечером перед открытием турнира Патер и Бык провели занятие для послушников и марковых братьев и, не нарушая монастырского распорядка, отправились из западного предместья обратно, чтобы успеть до закрытия городских ворот. С моря дул легкий ветерок, из окон пахло едой, по улицам прогуливались влюбленные парочки. По пути попадались мужчины, оживленно обсуждавшие рыцарей, лошадей и доспехи, и женщины, обсуждавшие дам и наряды.

Попадавшиеся навстречу духовные лица, как правило, тучные, холеные, с модными прическами, в богатых одеяниях и с огромными золотыми крестами оглядывали скромного пожилого священника свысока. Патер в ответ хмурился и ругался шепотом, поминая грех гордыни и чревоугодия. Бык не обращал особого внимания на безоружных пешеходов, сколько бы золота на них ни было, и прокладывал себе путь широкими плечами и внушительным брюхом. Оба думали о своем, первый — о проблемах морали и нравственности в Римской католической церкви, второй — о завтрашнем разборе турнирных боев для молодежи из Братства.

На последнем перекрестке, выходя из узкого переулка на ведущую к воротам улицу, шириной аж в десять футов, Бык случайно сбил одного из местных 'символов гордыни и чревоугодия'. Столкнувшись с набравшим скорость швейцарцем, монах отлетел на пару шагов и чуть не оказался под копытами огромного рыцарского коня, если бы Бык не поймал его за рукав. Священник пошатнулся и упал швейцарцу на грудь. От преподобного несло выпивкой как из винной бочки, он едва стоял на ногах, а по его толстым щекам текли крупные слезы.

— Эй ты, жирный, не трожь нашего приятеля! — крикнул Быку с другой стороны улицы прохожий, в котором человек с мало-мальским жизненным опытом легко узнал бы разбойника. Чего-чего, а преступных элементов в городе было с избытком. Вот и у этого за спиной стояли еще трое.

— Че? — прогудел в ответ швейцарец, левой рукой прижимая к себя падающего священника, а правой нащупывая на поясе баселард.

Автор не берется дать точный перевод на средневековый итальянский русского 'Че?', которое является не столько вопросом, сколько универсальным ответом в виде риторического вопроса. Но в переводе на русский мысль, которую выразил Бык, звучала бы именно так.

По всей видимости, разбойники шли за пьяным монахом уже давно, но улицы до сих пор были достаточно широкие и многолюдные, и по пути им не попалось место, где бы можно было тихо затолкнуть жертву в угол и ограбить.

Рыцарь на своем огромном коне проехал мимо, прошли в разные стороны еще несколько человек, и разбойники направились к Быку, вытаскивая оружие. Порядочные горожане, подходившие к перекрестку со всех трех сторон, элегантно развернулись и, как ни в чем не бывало, зашагали в других направлениях.

Баселард против четырех полноценных мечей не оружие. Но Бык точно знал, что бегает намного хуже, чем сражается. К тому же он был швейцарцем. Поэтому толстяк аккуратно посадил попа на мостовую и отступил на середину главной улицы, держа в правой руке кинжал, а в левой свой берет из толстого сукна. Будь у него меч, он бы отступил обратно в проулок или к стене, но с кинжалом против мечей не стоило лишать себя маневра.

Шаг назад, еще шаг. Швейцарец не дурак, чтобы атаковать первым, и не трус, чтобы звать на помощь. Но и четверо чувствовали, что он не дурак и не трус, осторожно наступали плечом к плечу, перегородив всю неширокую улицу.

Черная сутана — хорошая маскировка в сумерках. Когда Бык отступил по широкой улице, Патер остался стоять в темном переулке и, выбрав момент, ударил посохом снизу вверх по руке ближайшего бандита. Меч вылетел вверх, а Патер сделал выпад и пробил горло обернувшемуся второму. Обезоруженный разбойник схватился за посох, но Патер ударил его левой рукой по почкам и правой поддых, выдернул посох из рук падающего и отпрыгнул обратно. Третий бандит отвлекся на Патера и несколькими взмахами меча заставил того отступить вглубь переулка. Бык прыгнул на четвертого.

Меч разбойника пробил набивку на левом рукаве насквозь и чиркнул по могучему бицепсу швейцарца. Бык через берет схватился левой рукой за лезвие меча, а правой попытался достать врага кинжалом. Не получилось — тот отпрыгнул и дернул на себя меч, разрезая берет. Получилось другое — его товарищ, отвлекшийся на Патера, снова повернулся к Быку, а Патер воспользовался моментом и в длинном выпаде пробил бандиту затылок острым концом посоха.

Первый разбойник, обезоруженный Патером, поднял свой меч и уже вставал, но Бык ловко заколол его баселардом. Последний из четверых, оставшись в меньшинстве, бросился бежать.

— Ты в порядке, преподобие?

— В порядке, Бычище. Тебя вроде зацепило?

— Есть немножко. Что с этим будем делать? — Бык кивнул на пьяницу, который так и сидел, прислонившись к стене.

— Что делать? Это же наш келарь. Отнесем его в монастырь. Не бросать же здесь.

Похожий на хомяка человечек с круглым брюшком и толстыми щеками действительно занимал вполне хомячью должность монастырского келаря, то есть управлял всем церковным имуществом, находившимся в ведении местного епископа.

Бык легко обхватил монаха и потащил в монастырь. Патер обшарил убитых, забрал оружие и деньги.

В монастыре Бык быстро промыл рану, а стирку рукава отложил на следующий день. Патер проявил гостеприимство, укладывая гостя на своей кровати. Было бы некрасиво ходить по обители с пьяным монахом на плече и спрашивать каждого встречного, где находится келья келаря.

Келарь не был похож на поклонника Бахуса. Из его несвязных фраз Патер понял, что тот напился с горя, в предчувствии больших неприятностей. Как ни удивительно, келарь не разделял здешних традиций к злоупотреблению спиртным, поэтому с непривычки перебрал и чувствовал себя прескверно. Патер вовремя заметил, что выпивка и закуска из желудка гостя просятся наружу, и потащил несчастного в сортир.

Сортир во флигеле для паломников и послушников не предполагал особого уединения. Оштукатуренные стены, доска с круглыми прорезями над выгребной ямой. Особой вони не было, поскольку хозяйственные монахи еще в четырнадцатом веке устроили себе канализацию.

— Он оставит меня без работы, — размазывая слезы по лицу, хныкал монах.

— Кто?

— Епископ. Он хочет продать все наше добро, которые не предназначено для богослужения.

— Зачем?

— Чтобы иметь деньги, когда его снимут с должности. Он продаст все за гроши своему брату. А я тогда кому буду нужен? Мне придется молиться вместе со всеми! Каждый день!

Патер чуть не упал. Священник, который открыто признается, что его не устраивает праведная жизнь, и что он предпочитает 'работать и Богу и Мамоне'! Куда катится мир! А епископ, который готов ограбить родную Церковь? Это же ни в какие ворота не лезет!

Двое послушников, которые уже закончили свое грязное дело и собирались уходить, задержались в дверях.

Келарь продолжал жаловаться на жизнь.

— Потом все вскроется и меня отлучат от церкви! Будут пытать! И повесят!

— Почему?

— Потому что я не мог не знать, что делает епископ, — монах всхлипнул, — а я знаю слишком много.

— Сын мой, — слегка нарушая устав, обратился Патер к явно вышестоящему духовному лицу, — нельзя так говорить. Я лично не знаю местного епископа, но говорят, что он праведный человек. Нехорошо возводить на него напраслину, это грех…

Здесь Патер немного кривил душой. Праведным епископа называли не в монастыре, а в турнирном лагере, а это очень большая разница.

— Грех? Гы-ы… — промычал пьяный, — это епископ-то праведный человек? Да я про него такое могу рассказать…

— Рассказывай, сын мой, — привычно произнес Патер.

Пьяница проблевался и рассказал удивительную историю, которую он считал историей про финансы, и оценку движимой и недвижимой собственности, а Патер воспринял как историю про кризис морали и нравственности в церковной среде.

За это время в сортир заглянули еще пять человек и все остались, заинтересовавшись историей. Патер же был настолько поражен, что не заметил, что он слушает не один.

Оказалось, что епископ вовсе не праведный человек, и ведет настолько светский образ жизни, что не только постов не соблюдает, пьянствует и чревоугодничает, но и занимается торговлей, дает деньги в рост, продает церковные должности, имеет жену и детей, содержит любовницу и, самое-то главное, даже участвует в турнирах. Последнее келарь подчеркнул как особенный грех, а все предшествовавшее перечислил как пустяки и дело житейское.

Оказалось, что однажды епископ вывел из церковного бюджета большую сумму. Очень большую. Кто-то из монастыря узнал об этом и сообщил 'куда следует'. Поскольку 'где следует' тоже работали не ангелы, епископ вскоре узнал, что к нему будут направлены визитаторы для проведения ревизии и аудита, после чего развил бурную деятельность по распродаже той части церковной собственности, которая не предназначена для богослужения. Пахотные земли, скот, мельница, пристань и склады в черте города, несколько речных корабликов. Келарь получил и исполнил секретное задание составить опись и выполнить оценку 'непрофильных активов'.

Патер удивился. Все это хозяйство приносило по местным меркам приличный доход, но очевидно не стоило того, чтобы Папа применял силовые методы в глубине территории, подконтрольной Венеции. С другой стороны, епископ и так распоряжается церковным имуществом как собственным, зачем ему такие аферы?

Монах без труда ответил на этот вопрос. Епископ получил должность при светлой памяти Юлии Втором и жил припеваючи, отчисляя часть дохода покровителям в Риме. Но при блестящем и продажном дворе Льва Десятого из рода Медичи епископы-рыцари оказались не в чести, особенно в мирное время. С недавних пор переписка с Римом прекратилась. Вскоре епископ отменил вложения денег в пару очевидно коммерчески выгодных, но долгосрочных проектов и плановый ремонт собственного дворца. А свободные средства стал постоянно изымать из оборота и одалживать под проценты местным бизнесменам.

— Сын мой, — привычно обратился Патер, — но это же просто подозрения. Епископ проводит законные финансовые операции. Если ты точно знаешь, что у него дурные намерения, почему ты не пожалуешься кому следует? Тогда епископа снимут до того, как он все разбазарит.

— Меня убьют! — с уверенностью заявил собеседник.

— Кто?

— Люди Альфиери.

— Городская стража? — поднял бровь Патер. На его памяти не было случаев, чтобы городская стража убивала священников из-за внутрицерковных проблем.

— С кем еще епископ рискнет заключить сделку, где на бумаге одна сумма, а в золоте другая? Только со своим старшим братом, Александро Альфиери. А как Вам понравится, что епископ сменил тематику молитв и обращений к святым? Теперь он молится "чтобы не обманули родственники", "чтобы удачно прошла большая сделка", "избежать наказания", а также о "победе в войне".

— В войне?

Послушники переглянулись. Когда епископ посетил диспут, он упоминал о войне.

— Да, в войне! Из церковного бюджета профинансировано новое вооружение городской стражи, ремонт городских стен и ворот. Епископ постоянно встречается с братом, а к началу турнира во дворце поселился гость — баварец с многочисленной вооруженной свитой.

— И с кем будет война?

— С Папой! — всхлипнул келарь, — Папа не допустит, чтобы его безнаказанно грабили!

Для непосвященного читателя следует прокомментировать показания келаря.

Теоретически, Папа имел полномочия дать пинка любому своему подчиненному, до кардиналов и епископов включительно. Снять с должности, посадить в тюрьму, отлучить от церкви, предать анафеме и все прочее. И простые люди, и короли не считали ненормальным убивать и умирать за веру. Епископ, открыто проводящий махинации с церковным имуществом, напрочь потерял бы авторитет в городе. Ни граф Фальконе, ни дож Венеции не стали бы из-за него ссориться с Папой. Тем более, что епископ с ними не делился.

С другой стороны, при всем уважении к Церкви в вопросах спасения души, в шкурных делах бизнеса и политики ее авторитет держался совсем не высоко. В реальности у Папы не было возможности устраивать разборки на территориях, подвластных светским владетелям. К шестнадцатому веку короли и герцоги обнаглели настолько, что могли совершенно безнаказанно игнорировать все папские приказы, вместе взятые. Папы это тоже понимали и избегали конфликтов в явной форме, чтобы не наносить ущерба собственной репутации.

Епископ действительно мог втихую провернуть масштабную аферу и обоснованно рассчитывать отделаться и без того неизбежным снятием с должности. Хотя опасения келаря насчет войны были обоснованы. Отношения между Папской областью и Венецией были далеко не дружеские. По обе стороны границы были влиятельные партии, заинтересованные в войне. Какая-нибудь мелочь запросто могла бы стать casus belli.

Вернувшись, Патер поделился новостями с Быком.

— Знаешь, Бычище, пока ты штопал свой рукав, тот пьяница рассказал много интересного.

— Интересного для священников или для булочников?

— Для всех. Епископ намерен украсть у Церкви много денег.

— Каким образом?

Бык выслушал, ненадолго задумался и задал очевидный вопрос:

— А мы здесь при чем?

— Ты думаешь, мы случайно встретили вчера этого пьяницу? Бог послал нам его, и мы должны что-то сделать.

— Зачем? Это не наш город.

— Сегодня у них есть реальная возможность ограбить Церковь и остаться безнаказанными. Если все пройдет так, как они планировали, завтра каждый титулованный негодяй попытается урвать кусок от церковного добра. Послезавтра они возжелают сами назначать епископов, а потом и Библию перетолкуют.

— Напишешь жалобу Папе?

— Не поможет. Думаешь, мало он получает доносов? Если бы он читал хотя бы половину…

— … его бы давно отравили, — закончил Бык.

— Здесь Папа все равно ничего не сможет сделать, — кивнул Патер.

— А кто смог бы? Граф Фальконе?

— Ты его видел? Дадим человеку умереть спокойно.

— Горожане? Епископ хочет заниматься коммерцией, значит, он должен заботиться о своей репутации. Если горожане узнают, что он совершил бесчестный поступок и ограбил церковь, они не захотят вести с ним дела.

— Да, но нам никто не поверит. Епископа все уважают. Он же здесь первый рыцарь, да и дела ведет честно.

Бык задумался. Пару кварталов прошли молча, потом Бык поделился идеей.

— Если он рыцарь и честно ведет дела, значит, он дорожит честью и репутацией. Тогда надо сделать так, чтобы он не смог осуществить сделку, не повредив репутации и чести. Что если запустить в народ какую-нибудь историю с моралью, где жулик проворачивает подобную сделку?

— После этого епископ не станет поступать по образу и подобию фигляра на сцене или глупой тряпочной куклы? — Патер остановился и посмотрел на друга, — А ведь не будет. Ты прав. Это должно сработать. Сможешь придумать историю с моралью?

— Нет. А ты?

— Я могу только проповеди придумывать. Да мы с тобой, если и придумаем, рассказать не сможем. Кто нас здесь слушать будет? Надо найти каких-нибудь актеров.

Идею поддержали молодые послушники, которые подслушали историю в сортире. Патер запретил им распространять эти 'непроверенные слухи', но решил, что, если не привлечь ребят к делу, они сами могут невольно наворотить такого, что будет только хуже.

Каспар с его проблемами попался под руку как нельзя более кстати.

— Если он показал пьесу здесь, значит, он говорит по-итальянски.

— Да, и может, не вызывая подозрений, собрать полную площадь народа.

— И у него сейчас проблемы с репертуаром.

Кукольник доедал скромный монастырский ужин, когда справа он него плюхнулся на скамейку Бык, а слева Патер.

— Здорово, дядька Каспар!

— Какой я вам дядька! — фыркнул кукольник, — я что, старше вас выгляжу?

— Нормально выглядишь. У тебя здесь проблемы? Можем помочь.

Каспар недоверчиво оглядел толстого и тонкого. Положим, бедный священник ничем не поможет. А у толстяка на лапе два интересных перстня. Один с гербом братства святого Марка, а другой с гербом Сфорца. Терять все равно нечего, подумал кукольник.

— Мне не дают работать. После каждого представления стражники говорят, что я нарушил какие-то местные законы и должен платить штраф.

— А у тебя еще в ходу та пьеса про мужика с половиной лица и бабу с сиськами?

— В ходу, но не здесь. Меня за нее только что оштрафовали, потому что там, — Каспар скривился, — 'ангелы выставлены в не лучшем свете', а еще потому что 'есть оскорбительные замечания о женщинах'.

— Хочешь, мы подскажем тебе идею представления, за которое тебя не смогут оштрафовать?

— Это как?

— О торжестве Церкви над ворами-еретиками. С моралью.

— Думаете, горожане про это будут смотреть? И денег заплатят?

— Будут. Заплатят. Надо просто подумать, как следует.

Кукольник вспомнил какой-то случай из своей жизни, когда посторонний человек подкинул ценную идею, махнул рукой и согласился. Путем мозгового штурма при участии девяти мозгов сценарий был закончен чуть позже полуночи. Короткий перерыв на сон — и вся честная компания с утра пораньше примется готовить 'артистов' к премьере.