Сегодня доктору Асквиту повезло. В городском парке отыскалась целая роща ивовых деревьев. Ободрав с них кору, он набрал огромную охапку лыка и теперь, сидя на мраморной ступени разрушенного памятника, пытался сплести из него нечто похожее на штаны. Штаны были крайне необходимы доктору, так как сейчас на нем красовался один только удивительно неудобный передник из большого куска порядком проржавевшей жести.

Пальцы перебирали желтые ленты лыка, монотонная работа нагоняла сон, и мысли осторожно, словно на цыпочках, уходили вспять…

* * *

В те далекие годы чувство глухого безразличия все больше овладевало им. Первый приступ непреоборимой апатии наступил после того, как Асквит понял, что девять лет изнурительного труда, потраченного на синтез сигмастила, пошли прахом. Но не сам факт неудачи послужил причиной отчаянья. Асквит хорошо усвоил, что настоящая наука - это не азартная игра. Только шулер может вытащить козырную карту вопреки законам статистики и вероятности. В настоящей науке неудачи закономерны. Нет, уныние овладело им тогда, когда шеф приказал ампульному цеху начать расфасовку сигмастила для массовой продажи. Сигмастил рекламировался как древнеперуанское лекарство от астмы. С не меньшей пользой астматик мог бы сосать набалдашник собственного зонтика. Доктор Райк говорил про такие лекарства, что уж лучше порекомендовать пациенту два раза в день принимать по две капли воды на стакан виски.

Протестовать против аферы с сигмастилом Асквит не мог. Не мог, не хотел, не имел сил, считал делом безнадежным, суетливым и хлопотным. При одной мысли о суете и хлопотах сердце его сжималось в трепещущий комок. Он втягивал голову в плечи, воображая, как адвокаты фирмы публично выливают на него ведро грязи. Перед ним маячил образ доктора Райка, окончательно опустившегося алкоголика и наркомана, у которого руки настолько тряслись, что, вкалывая себе очередную порцию героина, он надевал на шею петлю из полотенца и продевал в нее для упора правую руку. А ведь все началось с того, что Райк посмел восстать против фирмы. Нет, нет, лучше прилечь на диван, взять в руки, чтобы скорее уснуть, отчет сенатских комиссий за 1928 год и спать. Спать, спать… Он все чаще уходил в сон, как меланхолики уходят в болезнь. С той разницей, что меланхолику нравится окружать себя участием близких, в то время как Асквит не терпел ничьего присутствия. Даже сына. Сын его пугал. Это был рослый балбес - Асквит не знал родительского ослепления, - безвольный и шкодливый. Поступив в колледж, сын принялся добиваться приема в студенческую корпорацию «Буйволы Каролины». Непонятно зачем, кто и как создал нелепый ритуал приема в корпорацию. Совершенно голые новички должны были лежать на цементном полу в подвале колледжа шесть часов, непрестанно барабаня кулаками в грудь и выкрикивая: «Я буйвол Каролины! Я буйвол Каролины!» Затем для разогрева новичку предлагали совершить путешествие по карнизу одиннадцатого этажа. Когда сын Асквита, трясущийся от ужаса и подвальной сырости, сделал несколько шагов над бездной, карниз неожиданно треснул, кусок бетона обвалился прямо под ногой кандидата в буйволы. С карниза Асквит-младший не упал, но превратился в жалкого, вечно испуганного полуидиота. Поседевший, обрюзгший, еще более шкодливый, он бродил по квартире, при каждом шорохе прячась в стенные шкафы. Видеть такое каждый день! Непереносимо… Скорее скрыться в своем кабинете, лечь на диван, закопаться в его подушки, углубиться в пухлые отчеты сенатских комиссий сорокалетней давности. Какие мелкие дрязги волновали тогда господ сенаторов! Что бы они сказали о сегодняшнем дне? Весь мир барахтается в густой каше противоречивых устремлений. Каждый по отдельности суетится, как однорукий маляр, красящий высокий забор в припадке желтой лихорадки.

С тех пор, как умерла Барбара, Асквит обедал и ужинал в ресторане напротив. Поев, брал голубые судки, принесенные официантом, и, стыдливо пряча их от соседских взоров, нес пищу сыну. Тот ел прямо из судков, торопливо и неряшливо. Бедная Барбара, сколько надежд она возлагала на сына, а его карьера не пошла дальше карниза одиннадцатого этажа…

Ресторан нравился Асквиту. Он баюкал его полутьмой и терпким запахом незнакомых вин. Сразу от входа шли наверх двумя полукружьями лестницы. Под ними также стояли столики, и Асквит любил здесь уединяться. В тот день, поставив как всегда голубые судки под лестницу, в густую тень, он развернул вечерний выпуск «Ежедневного глашатая». Бумага шелестела сплетнями и разрывалась от скандалов. И все же газета - это двадцать минут неторопливого блаженства. Все, что втиснуто в ее страницы, не касается тебя непосредственно, ты лишь снисходительно созерцаешь общую суматоху, и это приятно щекочет твое ироничное интеллектуальное «я»… И вдруг фотография доктора Райка. Интервью с доктором Райком. О боже, что могли выудить газетчики из невменяемого наркомана?

«Доктор Райк разоблачает коллегу. Фирма, где работают оба химика, негодует, отрицает и сомневается. Жертвой радиоактивного цезия становится супруга доктора А. Преступные опыты или чудовищная небрежность?»

Они пишут о нем и Барбаре. Несомненно. Но о каких опытах идет речь? Ах, вот что! Еще до синтеза сигмастила он действительно работал с радиоактивными изотопами. Надеялся, что в микродозах они смогут усиливать лечебный эффект некоторых препаратов… Скоты! Грязные недоучки! Утверждают, что он заставлял Барбару глотать пилюли с радиоактивным цезием…

«Преступные опыты доктора А. привели его несчастную супругу к тяжелой болезни и гибели».

Итак, шеф испугался, что Асквит все же разоблачит аферу с сигмастилом, и вот он - ответный, предупреждающий удар.

Надо положить газету на кресло. Спокойно и аккуратно положить эту бумажную мерзость строго параллельно краю сиденья. Поправить еще раз, чтобы не свисала с кресла. Аккуратность - добродетель химиков. Остается взять голубые судки и уйти. Уйти, не спуская глаз с газеты, как с ядовитой змеи, которая приготовилась ужалить. Как с бомбы, готовой взорваться. Но газета не ужалит и не взорвется. Не правда ли? В ней ничего нет. Пусто. Обычные мелкие скандалы. А про Барбару и про него ни слова! Ему показалось. Несчастье с сыном смутило его ум. Надо больше гулять, а сегодня пораньше лечь в постель…

Газета - бомба и змея сразу. Она взорвалась и ужалила одновременно.

Конечно, можно доказать отсутствие цезия в останках умершей. Потревожить прах жены - чудовищно! Разве он пойдет на такое. И никто не пойдет, ведь против него не выдвинуто официальное обвинение. Против него свидетельствует лишь невнятное бормотание наркомана. Бормотание, размноженное в миллионах оттисков. Возбудить дело о клевете? Рассказать о сигмастиле? Выступить против фирмы - это значит оказаться в положении муравья, старающегося поднять якорь дредноута. Покончить с собой? Тем самым косвенно признать вину? Но все же против него только липкая паутина бессмысленных измышлений. А что на свете могущественнее бессмысленных слов? И паутина противна именно тем, что она непрочна. Ее легко разорвать, но клочья всегда прилипают к пальцам.

Как ему хотелось уснуть тогда. Уснуть навсегда. Он химик, в его распоряжении десятки смертоносных препаратов. Уснуть и не проснуться. Или… О, какая странная мысль!.. все же проснуться. Через пятьдесят или сто лет проснуться и увидеть пришедшее царство Благоденствия и Справедливости! Асквит, не признаваясь в этом даже себе, внутренне верил в такие слова. Но почему мысль о долголетнем сне не показалась ему слишком необычайной?..

* * *

…Интересно, когда лыко высохнет, не потеряет ли оно гибкости? Хорош он будет в негнущихся штанах. Соплеменники засмеют его. Наверное, следовало сначала хорошенько разбить лыко тяжелым камнем. Он подглядел, что именно так поступал Ржавый Патрик. А, черт, теперь уже поздно. Одна штанина почти готова. Надо еще продумать конструкцию прорези…

* * *

В ту ночь, когда сон уже затушевал страдания, вызванные «Ежедневным глашатаем», Асквиту приснилась крыса. Белая лабораторная крыса с красными, будто воспаленными глазами. Впрочем, глаза у нее были закрыты, крыса тоже спала. Утром и затем в лаборатории, машинально титруя какой-то раствор, Асквит мучительно старался продолжить ежеминутно рвущуюся нить ассоциаций. Спящая крыса… Обычно у крыс во сне вздрагивают лапы - это они вновь переживают все случившееся с ними на лабораторных столах. Но та крыса не вздрагивала. Она словно закоченела… Глубочайший сон… Где и когда он видел такое животное наяву? Где-то видел - это несомненно. Стоп! Видел и даже говорил о нем служителю вивария. Тот хотел выбросить животное, думая, что оно умерло. «Необычный паралич», - подумал тогда Асквит, но ему лень было сходить к физиологам и показать парализованную крысу. Крысиные болезни его не касались. Он просто испытывал на лабораторных животных ядовитость желтых кристаллов…

Вот оно! Последнее звено ускользавших, словно во сне, ассоциаций.

Желтые кристаллы! Как он мог забыть про них! Средство против домашних муравьев. А как насчет людей? Если пересчитать дозу на вес человека… Доза получается солидная… Сколько же времени спала крыса? На пластмассовой заклепке, пронзившей ее ухо, был выдавлен порядковый номер эксперимента… Нет, не может быть. Она спала четыре года! Глупейшая ошибка или чудо? Могло ли животное проваляться где-то в виварии четыре года? Могло. Там их тысячи и порядок далеко не идеальный. Да, но крысы живут только около двух лет. Искусственная летаргия, вызванная химическим препаратом, замирание всех жизненных процессов и как следствие - продление жизни. Правда, в состоянии сна… Это открытие он не отдаст шефу… Спокойно, спокойно…

* * *

…А штаны, гляди-ка, получаются! Говорят, Ржавый Патрик изловчился варить пиво из кленовых летучек. Неужели он не пригласит своих друзей на выпивку? Вот-то будет славная пирушка! Асквит придет на нее в новых штанах… Как припекает солнце… Того и гляди, уснешь над своим рукоделием…

* * *

Никто не подозревал, что доктор Асквит решился тайком, под самым носом у шефа провести серию умопомрачительных экспериментов. Повальную эпидемию спячки у крыс и кроликов свалили, как всегда, на некий таинственный вирус. Только Асквит знал, что эти животные нашпигованы желтыми кристаллами. Ему удалось также вывести очень важную для задуманного дела формулу. Он назвал ее Формулой Большого Сна. Продолжительность глубочайшего сна любого организма оказалась пропорциональна четвертой степени дозы кристаллов, выраженной в граммах. Но самое главное - коэффициент пропорциональности! Даже теперь, мастеря лыковые штаны, Асквит с гордостью вспоминал коэффициент пропорциональности. Никто бы не догадался, что он зависел от объема селезенки! А вот Асквит догадался и доказал справедливость своих выводов! Доказал… Но кому? Только самому себе! Ведь самое главное, самое тайное заключалось в том, что Асквит решился проглотить точно рассчитанное количество кристаллов и заснуть. Чтобы проснуться через девяносто лет! Число «девяносто» он выбрал не случайно. Только дилетант с удовольствием допускает в науку случайности. Шестого сентября Асквиту исполнялось сорок пять лет. Сорок пять, взятые с коэффициентом «два», - это и есть девяносто лет. Шестого сентября он уснет и во сне перешагнет через пропасть, имя которой Время. На той стороне пропасти останется Райк, шеф, фирма, «Ежедневный глашатай», а на этой его встретит Прогресс и Процветание. Пока он будет спать, удивленные потомки возведут над его убежищем хрустальный колпак, укроют покрывалом, сотканным из лунного света и лепестков лотоса. Или благоговейно перенесут его ложе на тропический остров, где теплый воздух полон благоуханий, и сон его будут охранять величавые авокадо и манговые деревья, отягощенные плодами…

Кстати, об убежище. Ничего лучше подвала собственного дома Асквит не нашел. В глубине подвальных закоулков отыскалось нечто вроде бетонного шкафа с крепкой дверью из котельного железа. Прежний владелец дома хранил в нем коллекцию фаянсовых плевательниц.

Для всех окружающих доктор Асквит должен был пропасть без вести. Поэтому следовало оставить что-то вроде завещания. Сделать распоряжения относительно сына: в какую клинику и под надзор каких врачей поместить; все деньги и имущество перевести на его имя. Дневник опытов, формулу Большого Сна, фотографию Барбары и кое-какие - гм! - письма он упрятал в пластмассовую коробку и закопал в саду, под белой пихтой. Тайник под белой пихтой будет хранить величайшее открытие. Хранить, но для кого?

А теперь - марш в убежище! Одним залпом проглотить содержимое мензурки… Брр!.. Неописуемая кислятина… Самое смешное, что чудодейственный эликсир сна продают по дешевке в любой аптеке, как средство против муравьев. Рыжих домашних муравьев… Говорят, что их завезли из Индии… Индия - это Калькутта и Брахмапутра… Брахмапутра… брамины… они всегда лысые, брамины… брандмейстер… который сражается с огнем и дымом… черный дым… темно…

Мензурка выпала из рук Асквита, желтая кислятина сразила его.

Словно слепой от рождения, он спал без сновидении, погруженный в плотный мрак. Каждая клеточка его тела купалась во мраке. Но чудовищной неожиданностью оказалось то, что Асквит ощущал бег времени. Это не было в обычном смысле тягостно, больно, тоскливо или мучительно. Нет, это просто были девяносто лет, которые пришлось пережить, ничего не зная, перечувствовать, ничего не желая, преодолеть, ничего не делая.

* * *

Через девять десятков лет он проснулся и зябко поежился. Холод пронизывал все тело, хотя какая-то шелковистая масса окутывала его шею, грудь и даже ноги.

«Вот оно, покрывало, сотканное из лунного света и лепестков лотоса», восторженно подумал Асквит и громко чихнул.

Тут же чихнул еще раз и еще… В горло и ноздри лезли пушистые щекочущие хлопья. Чихая и кашляя, он вскочил на ноги и оказался внутри пушистого облака.

«Пыль! Вековая пыль!» - сообразил Асквит и, поняв, что, как и много лет назад, находится в бетонной коробке подвала, протянул руку, нащупывая выход. Нащупал, ткнул рукой в дверь и… легко прошел сквозь нее. Дверь рассыпалась в рыжую труху.

Лестница представляла из себя груду бетонных обломков. Чихая и отплевываясь, он на четвереньках преодолел эту груду. Мешала шелковистая масса, неотступно тащившаяся за ним.

Солнце ослепило. Он тут же зажмурился, но вое же увидел. Успел увидеть! Ослепительно белели купола. Иглы невиданных построек пронзали небо. Радужные дуги мостов перекрывали сияющий город. Он открыл глаза, чтобы упиться красками нового мира. Увы! Холодно сияло солнце. Серо-рыжими холмами громоздились развалины, поросшие густым кустарником. Посреди улицы, вылезая из распоротого асфальта, горбились изогнутые деревья. Самое ближнее дерево проткнуло насквозь ржавый скелет автомобиля. Очертания ресторана напротив угадывались по пяти уцелевшим колоннам, которые торчали теперь, как пальцы гигантской пятерни.

Белые купола и радужные мосты привиделись Асквиту - игра солнечных лучей и воспаленного воображения. Видение, мираж! А наяву - город, превращенный в прах, и растительная жизнь, возникшая на прахе.

Асквит оглядел себя. Одежды на нем не было. Она истлела. Он одет в собственные волосы, свисающие до земли плотной шелковистой гривой.

Голый человек в мертвом городе… Асквит пронзительно вскрикнул и бросился бежать. Он знал, куда он бежит! К людям! Найти людей, чтобы не быть одному среди праха. Под его ногой превратился в металлическую труху люк канализационного колодца. Мертвый город таил опасные ловушки.

А если он никого не найдет? Если страшные болезни скосили всех?.. Быть может, микробы, занесенные с других планет…

Он наскочил на стаю кошек, которые с визгом рассыпались во все стороны.

«Нашествие марсиан, потревоженных космическими экспериментами человечества…»

Мысли обгоняли бег.

«Война!.. Самая простая и самая чудовищная причина катастрофы…»

Грохот и скрежет обрушились на него из-за угла бывшей улицы. Он остановился. Нет, это не свист ветра в ушах. Металлический скрежет и лязг приближались.

«Танки… Или другие боевые машины, придуманные за прошедшее столетие… Война не кончилась…»

* * *

Инстинкт самосохранения бросил Асквита за бетонную глыбу. Съежившись в дрожащий волосатый ком, он со страхом ожидал приближения боевой машины. К лязгу приметался человечий гомон.

Подбадривая себя возгласами, толпа оборванцев человек в пятнадцать-двадцать, вытащила из-за угла железную телегу, груженную обрубками дерева. В телеге угадывался роскошный открытый «кадиллак» XX века. Ободья колес с редкими клочьями шин переваливались через кучи щебня, производя нестерпимый шум. Оборванцы, одетые в грязные лохмотья, изрядно устали, но продолжали тащить колымагу, налегая на оглобли с упорным спортивным азартом.

- Чего прячешься, парень? - произнес хриплый голос над самым ухом Асквита.

Возле него стоял рыжий оборванец. В руке он держал деревянную дубину, утыканную осколками бутылочного стекла.

- Испугался, что ли? А чего бояться - ребята дрова повезли, кошатину жарить. Да ты, видать, только что проснулся? Э-ге-ге, парень! Тоже желтой кислятины наглотался? Где валялся? Наверное, в крепком подвале?

Асквит кивнул.

- Оно и видно. Уцелел, счастливчик. Многих крысы сожрали. А ты сам-то не хочешь перекусить?

- Нн… нет.

- Еще захочешь. У всех проснувшихся одно и то же - первые двое суток совсем не хочется есть. Зато потом сырые каштаны лопают. Приходи ко мне, я в провиантской команде. Ловлю одичавших кошек. Видал доспехи?

Рыжий хлопнул себя по бедрам, обернутым никелированной сеткой.

- Стаями, зверюги, ходят! Не подступишься. Оружие - тьфу!

Он с отвращением потряс дубиной.

- Сейчас наши парни распиливают телевизионную башню. Настоящая нержавка, сколько лет простояла и хоть бы хны. Дротиков из нее нарежем всем хватит. Э, да я с тобой заболтался. Иди запишись у нашего квартального старосты. Ты найдешь его на лужайке перед Национальной Библиотекой. Там поймали одичавшую корову. Потеха! Корова брыкается, как мустанг, которому засунули репей в ноздри…

Одним прыжком рыжий перескочил через бетонную глыбу.

- Запомни, меня прозвали Ржавым Патриком. А тебе, парень, я советую сходить в парикмахерскую, сделай себе модную прическу.

Он громко захохотал и скрылся.

Асквит стоял ошеломленный. В рыжем оборванце он узнал родственника жены Патрика О'Дайгса, профессора элоквенции и римского права. Нетрудно было догадаться, что произошло. Кто-то раскопал тайник под белой пихтой. Люди нашли Формулу Большого Сна. Тайна многолетнего небытия стала достоянием всех. И тогда многие пожелали обрести лучшую долю только для себя, забыв об остальных, захотели найти счастье, не тратя сил на поиски. Они думали, победить судьбу, не сражаясь. Один за другим, таясь от соседей, люди покупали дешевые, такие доступные желтые кристаллы и засыпали. Каждый хотел обмануть всех, пока все не обманули сами себя.

Где-то в развалинах с гулким грохотом обрушился кусок стены. Вокруг задребезжало, зазвенело. Земля дрогнула, заходила ходуном. Асквит полетел куда-то вниз, дико закричал и… проснулся.

* * *

Он лежал на полу в лаборатории. Возле него стоял на коленях до смерти перепуганный лаборант. Когда Асквит открыл глаза, лаборант облегченно вздохнул и торопливо заговорил:

- Наконец-то! Наша вентиляция - никуда не годная дрянь! Вы надышались паров диазола. Совершенно точно - это был диазол. Я тоже однажды глотнул его, а потом два часа - как в кино. Ну и кричали же вы во сне! И так долго не просыпались. Я очень испугался… А сейчас вставайте, доктор Асквит, вставайте. У нас переполох! Левые газеты разоблачили аферу с сигмастилом. К шефу уже приходят негодующие письма. Еще бы! Шеф зовет вас. Что вы ему скажете?..

Асквит встал. Теперь он проснулся окончательно. И даже не через девяносто лет. Кажется, он знает, ЧТО сказать шефу.