Борис Зубков, Евгений Муслин

Вечная машина

Кто придумал, будто для человека, сраженного недугом, весь мир замыкается в четыре бледно-голубые стены больничной палаты? Неправда! Для прикованного к постели бедолаги мир очищается от назойливых мелочей, становится необозримо велик и чист до прозрачности. Сейчас все, что рядом со мной, чисто и прозрачно - и моя собственная рука, и шкафчик с термометрами, и стакан с горьковатым лекарством. Вся больница - чистота до прозрачности. Кстати, мои врачи не говорят "больница", они любят слово "лечебница". Будто бы меня можно лечить и вылечить.

Опять эта боль... Она начинается в одной точке тела, расширяется, захватывает все его уголки...

Я мечтал подарить людям бессмертие вещей... С чего все началось? Забыл. Неужели и память моя заболела? Жаль. Кто-то говорил: "Наше "я" - это синтез памяти". Если я не помню, значит я не существую...

Вспомнить бы самое начало. Начало... Наверное, там, в холодной мастерской во время войны. Я работал слесарем по ремонту оборудования на текстильной фабрике. От сверлильного станка отходил всегда с окровавленными пальцами. На то, чтобы стащить шкив с вала, тратил весь свой рабочий день... А кой тебе годик? Пятнадцатый миновал... Станки - на них ткали одеяла для госпиталей - выходцы из прошлого века. Калеки, издыхающие от хронического голода на запчасти. Мы приносили в мастерскую обглоданные, искромсанные детали и в сотый раз пытались вернуть обезображенным кускам металла утерянную форму. Мы строгали их, колупали зубилами и плакали от суровой неподатливости металла, от морозов в мастерской минус пять, от скудной военной пищи - столовая кормила сладковатой болтушкой с пышным названием "суфле" и зелеными котлетами из свекольной ботвы.

Быть может, именно тогда, когда с тупым отчаянием я взирал на изношенные детали, а цеховой мастер, стоя за моей спиной, ждал чуда обновления, тогда и зародилась где-то в крошечном уголке мозга Идея. Потом много лет она дремала, свернувшись тугим пружинистым комочком. Развернулась, когда я уже работал в проектном институте.

...Проектировщики в белых халатах. Окна в два человечьих роста. Бригада рабочих непрерывно моет стекла - покончит с последним окном, начинает мыть первое. Так все время и моют, институт огромный. Где ты, полутемная мастерская? Я тоже в белом халате, но мысленно роюсь в земле городских улиц - проектирую кабельные трассы. Нас, "подземщиков", каждодневно ругают. И за дело. Там, на улицах, не успевают засыпать одну траншею, уже копают другую, рядом. Мы отшучиваемся, говорим, что работаем по принципу "не рой ямы ближнему своему". "Ближние" - это другие кабельщики, газовики, телефонщики. Тогда и началось самое главное! Какой-то мудрец додумывается прокладывать кабель в трубах. Положив обойму труб про запас, можно затаскивать в них новые кабели, заменять старые. Никаких лишних раскопок, никаких ям. Крайне современно. Полгода мы проектируем эти трубы, строители терпеливо укладывают их. Потом разражается страшный скандал: кабели прилипли к трубам! Попытались для пробы вытащить пару кабелей, а вытянули одни медные жилы, оболочка осталась в трубе. Прилипла! Кусок злополучной трубы привезли в институт. Собрался консилиум, не хуже, чем сейчас собирается возле моей постели. Подошел и я. Внутри труба покрыта чем-то блестящим, как масло. Попробовал пальцем - так просто, для солидности, будто что-то про себя соображаю - и оторопел. Поверхность оказалась твердая, гладкая, будто полированная. Меня это сразу как-то необъяснимо поразило. Почти дурно сделалось. Как будто у меня в руках громадная находка, только ускользает она, и чувствую - сейчас все рассеется, останется лишь грустное ощущение потери. Вот когда проснулась дремавшая столько лет Идея! Я видел, что в дрянной, заскорузлой трубе скрывалась вечная молодость машин, скульптур, памятников, небоскребов, мостов. Секрет вечной жизни вещей, секрет самообновления металла.

Участники консилиума разошлись, я схватил кусок трубы и утащил на свой стол. Вечером я исцарапал, изрезал, исковеркал серебристую пленку перочинным ножом. Нож сломался, но царапины все же получились. Для отвода глаз насыпал в трубу земли из цветочного горшка, воткнул в землю какой-то цветок. Это была моя первая лаборатория. Она умещалась на подоконнике рядом с чертежным столом. Терпение, терпение! Я ждал три месяца. Опять был вечер, когда я трясущимися руками выколотил землю из трубы в корзину для бумаг.

Блестящий слой залечил раны! Царапины исчезли... Какие-то неизвестные доселе микробы наращивали тончайший налет металла, в точности повторяющий форму поверхности трубы. Раны металла залечивали микроорганизмы. Я нашел их. Случайно или не случайно? Сколько таких неслучайных случайностей знает любая наука! И микробиология полна ими. Говорят, что пенициллин обнаружили в заплесневевшей чашке, содержимое которой лишь по недосмотру не выбросили в помойное ведро...

Я проштудировал "Селекцию микробов" Петрова и кое в чем уже разбирался. "Эта книжка небольшая томов премногих тяжелей"... Кажется, Фет... Сколько стихов он написал? Сто, двести, тысячу... А что застряло в моей памяти?..

Итак, я нашел их в ржавой трубе. Именно там, в заурядной, удивительной, дрянной и драгоценной трубе. Откуда принесли ее к нам в институт? Никто не помнил. Где откопали? В поселке Строителей или у Новых домов? На Проектируемом проезде? Весь город взрыхлен строителями.

Я так трясся над этим уникальным куском бурого металла, что сделал специальный термостат - там, в гараже. Как раз в это время мой друг продал свой "Москвич". И у него осталось автомобильное стойло под названием "кирпичный гараж". Там я оборудовал свою лабораторию. Каждый первооткрыватель первым делом открывает свою лабораторию. Благодаря щедрости друга я получил четыре неоштукатуренные стены и пару длинных полок со следами бензина и машинного масла. Вперед! Первые микробиологи делали прививки морским свинкам при помощи деревянной щепки. Я тоже первый в своем роде.

Очень скоро я убедился, что в серебристом налете скрывались микроорганизмы десятков различных видов. Из этой живой смеси необходимо было выделить малюток лишь одной породы и приручить их. Я был как укротитель на манеже цирка. Алле, гоп! Удар хлыста, и... ничего за этим ударом не следует. Пустое сотрясение воздуха. Львы и медведи - нечто весьма осязаемое. Даже слепой может отличить бурого медведя от белого. И даже микроскоп не подсказывал мне, где бактерии одного вида, где другого. Иногда брала верх порода честных строителей. Тогда опыт удавался. Я ликовал. Крошки-строители добывали молекулы металла из пыли, носившейся в воздухе, из остатков смазки, из ржавчины... Они строили и строили, наращивая из крупинок тончайшие слои металла. С идеальной точностью они возвращали обезображенному куску металла потерянную форму. Таинство обновления свершалось непрерывно, бесшумно и точно. Я уже видел, как миллионы машин, запрятав в свое нутро колонии бактерий, работают вечно, не боясь износа, царапин, ржавчины. Мир вещей, не знающих тлена и распада. Вечно юные статуи, всегда живые двигатели, навеки незыблемые мосты и башни...

Рядом с малютками строителями приютилась другая порода - безобразников и хулиганов. Иногда эти маленькие анархисты оттесняли в сторону строителей, и опыты давали дичайшие результаты. Бактерии наращивали на металле безобразные наросты, мохнатые иглы, бесформенные нашлепки. Скульптор-абстракционист сгорел бы от зависти, глядя на их упражнения. Споры бактерий носились в воздухе гаража и, оседая на чем попало, тут же давали всходы. Как они мне досаждали! Однажды они проникли в замок гаража и срастили ключ с замком. Пришлось "разбирать" замок зубилом и кувалдой. В тот же вечер, дома, я обнаружил, что не могу вылезти из собственной куртки. Застежка "молния" превратилась в нечто похожее на хребет рыбы, все звенья застежки слились друг с другом. Испорченная куртка - пустяк. Хуже было, когда сзади меня раздался оглушительный взрыв, зазубренный кусок металла просвистел над головой и вонзился в деревянную полку. Это бактерии разорвали изнутри огнетушитель - они разрослись внутри него, раздавили стеклянные баллоны с пенообразующими веществами и одновременно залепили отверстие для выхода пены.

Взрыв... Вероятно, тогда споры бактерий особенно густо заполонили воздух лаборатории. Но и до взрыва все кругом пропиталось ими. Бутерброд, который я ел, воздух, которым я дышал... Они проникли в меня и теперь ведут внутри безжалостную работу. В человеческом организме найдутся любые металлы. Даже золота полграмма наберется. Мне кажется, что я чувствую, как бактерии собирают воедино молекулы железа и никеля, устилают металлом вены и артерии. Они путают обмен веществ и, созидая, разрушают. Сколько перед нами незримых врагов!.. Когда эпидемия чумы косила жителей Афин, один Сократ остался здоров. Может быть, философ уже тогда знал тайну врачующих прививок? Все ли мы знаем про мир мельчайших сегодня? Но вдруг рядом со мной живет современный Сократ. И надеюсь. Надежды - сны бодрствующих. Утешительно...

Боль... опять все кругом темнеет от боли.

Меня лечит Ростислав Георгиевич. Милый доктор старомодного обличья. Галстук свалялся трубочкой, очки в "школьной" оправе, то есть в самой уродливой, какую только можно изобрести. Его авторучка подтекает и обернута тряпочкой. Но все равно на пальцах синие пятнышки. Каждый день Ростислав Георгиевич является ко мне с какой-то повой и совершенно оригинальной медицинской идеей. Ободряет? Вероятно. Я узнаю, что где-то доктор Икс рекомендует при гипертонии... поменьше дышать, а доктор Игрек вылечил неизлечимых шизофреников, совершив с ними альпинистское восхождение на Эльбрус, и будто где-то в Австралии некий профессор по цвету глаз распознает сорок четыре болезни. Таким образом он, видимо, вселяет в меня надежду, что и мою болезнь поможет раскусить некий медицинский гений. Надежды - сны бодрствующих...

Несмотря на всяческие странности, Ростислава Георгиевича все уважают, а больные говорят шепотом: "Он творит чудеса". Хорошее, добротное чудо в моем положении оказалось бы очень кстати.

Последние дни Ростислав Георгиевич напускает на себя вид таинственный и секретный. Но маленькие хитрости его наивны и легко разгадываются. Весь секрет заключается в том, что сегодня меня будет смотреть "светило микробиологии". Светило вынесет приговор. Окончательный, обжалованию не подлежит...

Я уже сталкивался с одним таким "светилом". Он давал отзыв на мое открытие. Это тоже был приговор. Суровый и несправедливый...

Полгода я возился в гараже-лаборатории, пока решился официально заявить о своем открытии.

Как я писал тогда в заявке на изобретении? Кажется, так: "Предлагается способ самообновления или самовосстановления любых металлических частей, деталей и узлов машин, механизмов, зданий и сооружений. Способ отличается тем, что с целью постепенного и непрерывного наращивания мономолекулярных слоев металла применяются бактерии, открытые и выделенные в чистом виде автором заявки и названные им Терра Террус..." Официальное косноязычие. Я вызубрил эту прекрасную формулировку...

Светило микробиологии написал отзыв на мое предложение. Он увильнул от сути дела, его не зацепила идея вечности вещей. Он смотрел со своей колокольни. Он нудно и непререкаемо изложил пункты и подпункты, по которым выходило, что я чуть ли не злонамеренный отравитель. Он доказывал, что было бы преступной неосторожностью поселить рядом с людьми неизвестную доселе расу микробов. Необходимы предварительные массовые эксперименты на животных. Необходимо проследить, не будут ли Терра Террус оказывать вредное влияние на потомство подопытных обезьян в четвертом поколении! Практическое воплощение в жизнь моей Идеи откладывалось на пятьдесят, сто, может быть, сто пятьдесят лет. Страх перед новым, не более того. Но вот ведь я заболел? Глупости. Всякая техника опасна для неумейки. И швейной машинкой можно изувечить себе палец. Моя болезнь - глупая случайность. А светило - трус! Я так и сказал ему. Пришел уговорить его хотя бы смягчить убийственный отзыв. Но не выдержал, сорвался, наговорил кучу дерзостей. Губы задрожали, покраснел, даже ногами топал. "Светило" тоже покраснел и затопал ногами. Разругались насмерть...

Кто из нас прав? Прогресс техники - всегда риск. Автомобиль пытались запретить, полагая не без основания, что он распугает лошадей и от этого восседающим в каретах и на извозчиках последует великое членовредительство. На паровоз ополчились врачи, суля пассажирам судороги и расстройство всего тела, как следствие быстрой езды и тряски. Даже невинный телефон и тот в свое время считали губительным для здоровья. Ни автомобили, ни паровозы, ни телефоны запретить не удалось. И никакому "светилу" не запретить мое открытие. Мы еще поборемся. Если... если я когда-нибудь еще смогу с кем-то бороться.

Ростислав Георгиевич старается лечить меня. Добрый доктор Айболит! Добился визита ко мне "светила микробиологии". Интересно, кто это "светило"? Знаю ли я его фамилию по статьям и книгам?..

...Медсестрички засуетились. На больничном горизонте восходит "светило"... Вот оно приближается. Это мое "светило"! Тот самый, на которого я топал ногами и кричал: "Трус! Консерватор!" Благодарю вас, Ростислав Георгиевич, за приятный сюрприз.

Обезьяна стала человеком, когда приняла вертикальное положение. Я в горизонтальном положении - я повержен, я не прав, уличен в легкомыслии и невежестве. "Светило" возвышается вертикально - он торжествует, он прав и непогрешим. Что он говорит? Нет, не говорит. Произносит!

- Вы доставили нам массу хлопот. От меня потребовали, чтобы я решил, как поступить с вашим гаражом, извиняюсь, с вашей лабораторией.

- Как поступить с моей лабораторией? В каком смысле?

- В единственно возможном. В смысле - уничтожить. Но как? Сжечь? Где гарантия, что бактерии не возродятся из пепла? Продезинфицировать? Но чем? Сулема для них - это все равно, что глоток нарзана. Интересно, что бы вы предложили?..

- Не знаю.

- Обстоятельный ответ. Благодарю вас, коллега.

Сколько яда в слове "коллега"!

- Вы, конечно, все же придумали способ уничтожения лаборатории?

- Не сомневайтесь, придумал. Мы обнесли гараж со всех сторон сплошным высоким забором и вылили сверху пятнадцать самосвалов бетона. Теперь там огромная бетонная глыба, из которой вашим Терра Террус не выбраться. А внутрь лаборатории для страховки брошена ампула с радиоактивным кобальтом. Я предупреждал, что самодеятельная возня с неизученными микроорганизмами чревата последствиями, выходящими из-под контроля...

- Я ужо не нуждаюсь в лекциях.

- Учиться никогда не поздно.

Как он банален! Скоро он уйдет?..

- Я не буду проверять ваш пульс. Это обязанность Ростислава Георгиевича. Я займусь Терра Террус. Постараюсь сделать все, что в моих силах. До свидания.

Он сделает все, что в его силах... Такая великолепная, стандартная, обнадеживающая и холодная формулировка! Он сделает все, что в его силах. Ради кого? Ради недоучки, осмелившегося проникнуть в науку, которую он считает своей личной собственностью? Ради чего? Нет, он, разумеется, добропорядочный человек. Разве у меня есть повод сомневаться в этом? Он сделает все, что в его силах. Но с какой душой? Он вызовет к себе свободного лаборанта... А лаборант бывает свободным только, если он плохой лаборант. Он попросит к себе свободного сотрудника. А свободный научный сотрудник бывает только, если его голова свободна от науки. Он поручит им "разобраться" с Терра Террус. Заместителю - у него есть заместитель скажет: "проследи". И успокоится - он сделал все, что в его силах, поручил, обязал, проследил. Я могу ликовать и лежать спокойно...

Сестричка, сестричка, подойди ко мне! Начинается приступ...

Почему за окнами пламя? Солнце заходит... Отблески желтой звезды светят сейчас не только Земле. Я мог бы подлетать сейчас к другой планете... Багровые языки за стеклами иллюминатора. Зловонные вихри обжигают стекла. Клочья ядовитых туманов ищут людей, укрывшихся за тонкой металлической обшивкой. Но все спокойны. Нас охраняют полчища Терра Террус. В молекулах их тел атомы кислорода заменены атомами кремния, и малютки могут наслаждаться прохладой тысячеградусных температур. Они живут на обшивке нашего корабля. Сейчас раскаленные вихри слизывают миллиарды огнестойких крошек. И тут же им на смену рождаются миллиарды миллиардов новых. Они размножаются с чудовищной поспешностью. Потоки огня не в силах побороть размножение живых огнеупорных частиц. Впервые испытывается живая защита космических кораблей...

Как далеко ты залетел! Вернись на Землю. Туда, где каменная кожа Земли изрезана сухими морщинами. Великая сушь, засуха пыльная, заскорузлая. Плуги стремительно режут серую земную корку. Нет, не плуги, два стальных крыла вспарывают землю, режут гигантскую борозду канала. Вглубь - на метры, вширь - на десятки метров. Управляемый по радио каналопроходец обгоняет птицу. Натиск на земные пласты так скор, что вылетающие из-под плуга осколки валунов шипят, падая на влажную землю, - осколки раскалены. А в микронеровностях стальных ножей - колонии Терра Террус. Они жадно выбирают из земли атомы железа и тут же прикрепляют их к металлу, непрерывно восполняя потери. Стальным крыльям не грозит разрушение, это работает вечный плуг...

Мечты, мечты...

Мою лабораторию превратили в глыбу бетона. Надгробный камень, воздвигнутый на обломках мечты.

Сегодня Ростислав Георгиевич печален. Не находит слов ободрения. "Светило" взошло на нашем больничном небосклоне и скрылось. Не торопится. Десятые сутки делает все, что в его силах...

Я хотел бы подарить Ростиславу Георгиевичу чугунную собачку. Маленькую, дешевую фигурку. Но она уникум. Единственная в мире и теперь - увы! неповторимая.

Фигура собачки стояла на столе в гараже. Старенькая статуэтка, одна лапка отломана. И эта лапка выросла заново! Я сам видел это! Каким-то неведомым чутьем Терра Террус ощущали направление граней обломанных кристалликов чугуна и достраивали их. Когда статуэтка рождалась из огненного расплава, ее пронизывали силовые линии земного магнитного поля, в ней возникали силы натяжения, давления, сдвига микрочастиц, слипавшихся в одно целое. Металл остыл, но запечатлел и сохранил следы этих сил. Теперь микробы-строители шли по незримым следам, двигались вдоль замерзших силовых линий. Они достраивали скульптуру, создавая исчезнувшее, восстанавливая потерянное.

Все прошлое человечества записано в металле. Коринфская бронза, сиракузские монеты, медали хорезм-шаха, мониста славян, орудия века бронзы... Картины писали красками с примесью свинца и железа, надписи на мраморе вырубали металлическим клином, книги печатали металлическими литерами... Всюду куски металла, его следы, его оттиски, его пыль и пятна. Все это можно восстановить - изуродованные фанатиками статуи, стертые надписи, истлевшие рукописи, помрачневшие картины. Забытые цивилизации восстанут из пепла. Малюткам строителям предстоит большая жизнь... Ничего им не предстоит. Они замурованы в глыбе бетона.

"И опять был день. И опять была ночь".

А когда только что кончился очередной приступ, взошло "светило". Он подошел ко мне. Какие у него странные глаза! Какие у него воспаленные, безумные глаза!..

- Мои глаза? Не обращайте внимания. Я не спал одиннадцать суток. Принимал дианол. Сильное возбуждающее. Потребуется полгода пренеприятных процедур, чтобы выгнать его из организма. Никогда бы не решился начинять себя такой дрянью, если бы не спешка. Ростислав Георгиевич сказал, что вы протянете не больше трех недель. Извините, я присяду к вам на постель. От этого дианола сердце работает, как бешеное. Мы сделали восемьсот сорок два опыта. Восемьсот сорок третий оказался успешным. Мы нашли антитела, убивающие ваших бурых тварей. Опасность заражения для человека вообще оказалась ничтожно малой. Вам просто не повезло. Во всяком случае, любая домашняя кошка с точки зрения микробиологии представляет значительно более грозную опасность, чем ваши вечные машины...

Все спасено!

- У вас запущенный случай, но считайте, что все уже позади. Выздоровление ваше - теперь только вопрос времени. Я не буду извиняться за тот кусок бетона, в который я превратил вашу лабораторию. Люди важнее лабораторий. А пока они - увы! - не вечны. Кстати, я хотел поговорить с вами именно об этом. Мне кажется, что микробы, подобные вашим Терра Террус, могут внести нечто принципиально новое в медицину. Представьте себе, что мы заставим их как бы самообновлять некоторые ткани нашего организма. На первых порах это могла бы быть костная ткань...

Может быть, вечными станут не только машины?