Пахло ванильным сдобой, переслащенным кофе с молоком и Гошиным одеколоном, который стелился поверх всех запахов — непонятно теперь, пахнет разогретым лаком деревянный столик кафе, или руки Марго, или нет ничего в помине — только желтый свет, легкая ломота в затылке, приглушенная музыка и вишни в сиропе из десерта…

— Ты же знаешь, — бормотала себе под нос Марго, которая уже изрядно набралась, а потому пребывала в весьма благостном настроении, улыбалась, заглядывала Гоше в глаза и вообще — играла сегодня на славу — а может не играла, кто ее знает, может пробило ее наконец, — я же люблю тебя больше всех на свете, ты — мужчина всей моей жизни.

— Я знаю, — рассеянно кивал Гоша. Он тоже набрался и теперь Марго могла указать ему на луну — притащил бы. Даже не задумался бы, принес — и точка.

Марго опоздала на полтора часа — кружила между Главпочтамтом и Лукойлом, на чем свет стоит кляня свой топографический кретинизм и замысловатые места, куда ее вечно вытаскивает Гоша. Об этом она никому и никогда не рассказывала — и я-то об этом узнала совершенно случайно. Как бы там ни было, в кофейню Марго влетела как на крыльях — словно и не плакала от злости, оказавшись перед Лукойлом в четвертый раз две минуты назад, впилась в Гошу поцелуем и расслабленно завалилась рядом с ним. Опоздание всегда давало ей фору нежности и доброты, которую она могла проявить к Гоше, извиняясь. Теперь Марго чувствовала себя в полной безопасности — можно не думать о прибитой пыли, полных ушах слез, с которыми она просыпалась каждое утро, молчащем телефоне, небе, к весне таком прозрачном, что хотелось заземлиться, чтобы сердце не выскочило из груди…

— Не так, — ржала Марго, посасывая кисленькие вишневые косточки, которых у нее во рту набралось уже штук пятнадцать, — не так, надо говорить: премного благодарен, что оправдал доверие, спасибо, спасибо, но вы льстите мне, я знаю.

— Спасибо, — покивал Гоша и принялся заглядывать к Марго в глаза, — я остальное все позабыл. Ничего? — и смущенно добавил, — ты такая маленькая… просто девочка.

— Вот еще, — скривилась Марго, выплевывая свои косточки в ладонь, — да ты салага по сравнению со мной. Что ты вообще знаешь, только и умеешь, что деньги зарабатывать. Ты хоть раз супружеской жизнью жил?

— Сейчас живу, с одной, ты ее не знаешь, — Гоша беспомощно пошарил глазами по залу и схватил Марго за руку. Та даже не заметила.

Если бы к Марго сейчас подошел бы кто-нибудь и сказал: «Вот тебе, Марго, маленькая педалька, нажми на нее, и сразу провалишься прямо в ад», — Марго согласилась бы, не раздумывая ни минуты. Но никто не подошел и ничего подобного Марго не предложил. Пришлось выплывать самой. Марго зажмурилась и мужественно переживала самые страшные минуты своей жизни.

Сначала она царственно побагровела, потом побелела, шумно сглотнула, словно в горле у нее трепыхалась здоровая рыбина, сердце ее забилось где-то в желудке, потом оно переместилось под левую ключицу, потом в глазах все вдруг потемнело, куда-то делись сигареты, язык стал похож на ком ваты, вспотел кончик носа, бросило в жар, и запах Гошиного одеколона навалился пудовой тяжестью. А потом Марго стало стыдно. За то, что она вообще на свете есть, за свои ноги, покоящиеся под столом, за свое пальто на вешалке, за свою сумку, которую она швырнула куда-то, за то, что она так напилась, за свою спину и плечи, открытые взглядам всех посетителей кафе, за серьги в своих ушах и пересохшие губы… Чувство стыда, когда-то знакомое Марго, а теперь начисто позабытое, накрывало ее плотным одеялом, и она с трудом дышала, думала с трудом, хотя — кто просил так напиваться?

— Ты меня не слушаешь, — Гоша потеребил ее руку, — я купался в проруби, представляешь, в проруби — правда больше падал рядом, чем плавал там… Скучно… развлечений никаких — пить пришлось все два дня — понимаешь?

— Ч-что? — с трудом выдавила из себя Марго.

— Дом отдыха, я тебе говорю, был полный отстой.

— А… П-почему? — Марго поморщилась, как от сильной боли и попыталась нацепить на лицо улыбку — она скорее сдохнет, чем покажет, что перед Гошей сидит лишь малая часть Марго, а основные ее стати давно валяются под столом без надежды на спасение, и вообще без надежды.

— Да там развлечений никаких — на лыжах что ли кататься? А Маша и того больше — вообще провалялась в постели все два дня.

— Давно? — ляпнула Марго, закуривая.

— Чего?

— Живете, — выплюнула Марго, корчась от ужаса.

— Месяца два… — пожал плечами Гоша, — что-то около.

— А что не сказал?

— Так не спрашивала же, а? Ну не спрашивала…

— Точняк, — покивала Марго, — выпьем?

Я думаю, что Марго в тот момент стало очень страшно. Вообще-то она не была такой стервой, как хотела казаться — Марго очень многие вещи в своей жизни пускала на самотек. А Гоша даже насладиться триумфом как следует не мог — он просто не знал, что пребывает в стадии триумфа, он не знал, что у них с Марго идет спортивное соревнование на то, кто из них больший гад, и что до этого впереди была Марго, а сейчас он ушел настолько далеко вперед, что все ее завоевания кажутся мелкими и не заслуживающими упоминания.

Так Марго пустилась в свой очередной крестовый поход. Раньше Гошино общество заставляло ее бороться с собственным страхом и отвращением, а теперь у нее был замечательный повод со всем пылом нерастраченного пионерского детства окунуться в омут своего актерского дарования. О… Теперь Марго было что сыграть — главное — не думать о том, что в жизни давно пора что-то менять.

В тот жуткий вечер Марго, скрипя и покачиваясь, но опомнилась от потрясения и потребовала еще коньяка. Играла тихая музыка, Марго вдруг вскочила и отправилась к стойке самостоятельно, приплясывая на ходу, и щеки ее горели лихорадочным румянцем, улыбка светилась так ярко, словно она влюблена в весь мир, плавная линия шеи, плеч, мягких рук, ямочки на щеках — все в Марго вопило о том, что эта жизнь прекрасна, и Марго — лучшая ее часть. Что на самом деле творилось у Марго внутри? Пустота, легкая скука, отрешенность, и обида, вмерзшая в ледяную глыбу арктического спокойствия. Такое не забывается, а Марго никогда не жаловалась на память. Память по-итальянски вендетта, а область всяческого отмщения и возмездия была для нее родной стихией.

Гоша от Марго глаз отвести не мог — она вдруг стала такой, какой он всегда хотел ее видеть — сияющие глаза из-под пряди волос, упавшей на лоб, щека мягко трется о плечо, на влажных губах полуулыбка, а за пазухой нет камня, и ни одного взгляда в сторону других — только Гоша — принц на сияющем троне. Потом Марго смеялась, запрокинув голову, стоя на барном табурете, пьяная, красивая, и безраздельно Гошина.

Через день Марго составила безупречный план и принялась прессовать Гошу так, что всем, кто хоть каким-то боком прикоснулся к этой истории, страшно делалось. Кажется, впервые в жизни она боролась не на жизнь, а на смерть.

Факт остается фактом — Гоша выдержал ровно полтора месяца. По истечению этого времени он с жутким скандалом собрал свои вещи и отбыл на съемную квартиру, искренне веря, что личная жизнь у него на этот период не сложилась. После этого он долго сидел на полу, раскачивался из стороны в сторону и пустился в какое-то несвойственное ему самокопание. Он даже бутылку пива в одиночку выпил.

Марго узнала о Гошином переезде через три дня и на радостях трахнула своего начальника. Удосужилась встретиться с Гошей она только по истечение третьей недели. Сидела весь вечер, протяжно молчала и смотрела в стену. Вдруг покинули все силы. Гоша попытался потрогать ее грудь и моментально получил по рукам.