Краеведческий очерк Вл. Ерофеева
Автору этого очерка удалось побывать в долине Ванча осенью 1927 г. Экспедиция посетила кишлак Рахарв на обратном пути с Памира, где она снимала кинокартину «Крыша мира». Долина расположена в пограничной с Афганистаном полосе и со всех сторон окружена высочайшими горными хребтами .
--------------
В первый раз мы сталкиваемся с зобатыми за перевалом Гушхон.
На «летовке»), расположенной у самых снегов, живут совершенно одичавшие зобатые женщины. Издали завидев экспедицию, женщины скрываются в своих каменных пещерах и не впускают туда никого из европейцев. Наш проводник Исмаиль берет на себя роль дипломатического и торгового представителя экспедиции и целый час таскает из летовки на бивуак молоко и сыр.
Увидеть вблизи строптивых женщин нам так и не удается, несмотря на все просьбы, посулы и хитрости.
С рассветом мы продолжаем спуск и скоро скатываемся в долину Ванча.
Через реку Ванч перекинут большой мост обычной таджицкой системы; выступающие с обоих берегов бревна соединены брусьями, держащимися на честном слове. Непригодность такого моста выясняется лишь тогда, когда кто-нибудь на нем проваливается. Невидимому, такое «испытание» недавно произошло, так как на мосту копошится десяток таджиков, заботливо перекладывающих брусья и укрепляющих их камнями.
На мосту копошится с десяток таджиков, заботливо перекладывающих брусья и укреплявших их камнями… (Фотография автора).
Таджики оборачиваются в нашу сторону — и мы ахаем от удивления. Все рабочие наделены зобами, безобразно свисающими на грудь…
Уродливые мешки разной формы и величины, выросшие у них на шее, болтаются при каждом движении, а когда голова наклоняется — отвисают перпендикулярно к земле.
Зобатые, прервав работу, помогают нам провести лошадей по мосту. Наши любопытные пристальные взгляды их нисколько не смущают, они даже не пытаются скрыть свое уродство.
Кишлак Рохарв, или, как он значится на карте — Кала-и-Ванч — самое крупное поселение зобатых таджиков. Широкая долина, в которой он расположен, вся покрыта колышущимися полями пшеницы и душистого клевера. Земли у ванчских таджиков больше, чем на Памире, и их дома выглядят гораздо богаче.
Экономическое благосостояние зобатых создало условия для их сравнительно быстрого культурного развития. Среди них довольно много, грамотных (по-персидски), ходят они в опрятных одеждах и владеют рядом инструментов, которые еще не употребляются памирскими таджиками.
В кишлаках), находящихся выше по течению, зобатые уже с давних пор добывают железную руду и выплавляют в земляных домнах чугун. Разнообразные железные изделия расходятся из Ванча по всему Памиру, Дарвазу, проникают даже в Афганистан.
Но благосостояние ванчцев дается дорогой ценой. Их болезнь не только неизлечима, но и неотвратима. Ее причина — вода местных рек, насыщенная какими-то неизвестными веществами, вызывающими чудовищное разрастание щитовидной железы.
Речка Рохарв, орошающая поля в Кала-и-Ванче, разливает по всему кишлаку свои мутно-белые воды. Зобатые знают, что, эта именно вода вызывает у них уродливую опухоль, но бессильны что-нибудь сделать. Единственное средство избавиться от болезни — это уйти из долины. Но куда? Всюду кругом земли еще меньше, чем у них, всюду она уже занята и обрабатывается…
Зобатый таджик из кишлака Кала-и-Ванча.
И вот с детства они пьют ядовитую воду, и уже годам к пяти появляется маленькая опухоль на шее. Она растет из года в год и многих преждевременно притягивает к земле. Некоторые ванчцы с особенно большими зобами не могут ходить без посторонней помощи — зоб не позволяет им смотреть на землю. У других (и очень многих!) на почве чрезмерной зобатости развивается слабоумие.
Таджики рассказывают нам, что года два назад вода в Рохарве стала как-будто прозрачнее, и это сразу сказалось на всех: зобы перестали расти. Но вот недавно в горах произошел обвал, который запрудил реку. Она снова стала мутной, и все чувствуют увеличение желез.
С момента нашего появления в Рохарве нас неизменно окружает толпа зобатых — взрослых и мальчишек. Они внимательно наблюдают за нами и охотно выполняют все наши просьбы. Когда мы привыкаем друг к другу, появляются больные, которые верят в медицинские знания русских, В Язгулеме мы «лечили» вереницы больных, постоянно дежуривших у нашего лагеря.
Ванчцы прежде всего, конечно, просят излечить их от зобатости. Хотя все они привыкли к своему уродству, но зоб затрудняет им передвижение, мешает работать.
— Вы пробовали лечиться сами? — спрашивает кино-оператор, выполняющий у нас роль главного врача.
— Да, некоторые из нас протыкали зобы ножом — думали: из него вода выйдет. Но только хуже делается, и рана долго не заживает.
Мы совершенно теряемся, и не знаем, что делать с больными.
— Ваша болезнь неизлечима — говорит «доктор», — у нас нет против нее лекарств.
Но зобатые не расходятся и продолжают просить какое-нибудь средство. В конце концов, мы вынуждены поить их содовой водой. Таджики с жадностью глотают шипучий напиток — и остаются очень довольны.
* * *
Человек ко всему привыкает. В течение короткой остановки в Ванче мы так привыкаем к зобатым, что не замечаем всей необычности этих людей, v Когда мы выходим из лагеря с киноаппаратом— кажется, что и снимать-то нечего. Выплавка железа начинается только поздней осенью, а сейчас зобатые убирают поля, сушат урюк), пашут озимь. Все это мы уже снимали раньше. С трудом находим новые сюжеты, на которые имеет смысл тратить оставшуюся пленку.
Снопы на Ванче не носят на спине, а возят на_ санях-волокушах. В сани, похожие на русские розвальни, впрягается пара черных быков. Быки какой-то особой, тоже зобатой породы — тяжелые мешки свисают у них с шеи почти-что до земли.
Со скрипом и визгом ползут сани по бугристой дороге. Даже сильные волы не могут иногда сдвинуть их с ухаба. Другое дело, когда возят пшеницу с гор. Тогда сани сами катятся вниз, а быки служат лишь тормозом, останавливающим их падение.
Зерно молотится вязанкой колючего хвороста, которую таскают по кругу те же послушные, терпеливые животные. До головокружения вертится эта примитивная «машина» и вместе с ней уцепившийся за хворост таджик — пока из измельченных снопов не высыпятся все спелые зерна.
Вытянувшиеся рядком вверх по реке Рохарву водяные мельницы целый день скрежещут жерновами, перемалывая новый урожай.
Вот почти все, что удается подметить «кино-глазу» на Ванче.
Бродя по таджицким дворам и урюковым садам, мы схватываем еще несколько бытовых сценок. Зобатая девочка, сидя на корточках, моет у арыка посуду. Она с большим усилием вытягивает вперед руки, так как зоб мешает ей зачерпнуть воду.
В тени деревьев, на разостланном по земле ковре, спит совершенно голый пятимесячный мальчик. Около него сидит мать и, глядя с любовью на сына, отгоняет от него веткой назойливых мух. У женщины правильные, красивые черты лица, но шея обезображена кривым, выросшим в одну сторону зобом.
Мы подходим ближе. Ребенок переворачивается во сне, и мы видим, что он еще совершенно здоров. Мать улавливает наши взгляды, скользнувшие с ее зоба на шею мальчика — и улыбается. Она уверена, что ее сыну удастся избежать общей участи…
* * *
В Вамаре нам досаждали мухи, тысячами набивавшиеся в палатки. Они лезли в нее, как в мухоловку, пока полотнища внутри не становились черными. Мы пытались бороться с мухами, выгоняли их из палатки, устраивали чудовищные побоища, в результате которых вся земля покрывалась трупами «неприятеля». Но видя бесплодность борьбы, спасовали: сложили палатки и расположились на открытом воздухе.
В Ванче нас подстерегал враг более опасный и, главное — невидимый. Здесь мы впервые познакомились с москитами.
После первой же ночевки в Рохарве наши лица и руки покрылись волдырями, происхождение которых было неясно — после перехода мы спали, как убитые.
На следующую ночь все становится понятным. Как только гаснет свечка, в лицо, руки и все открытые части тела впиваются острые булавки. Мы зажигаем свет и, почесываясь, присматриваемся к белью, окружающим вещам, наконец, к воздуху. Никаких — ни крылатых, ни ползающих — врагов не видно и мы снова, укрывшись с головой, ложимся спать. Только-только находит сон, как снова что-то впивается в незакрытый кончик носа. Опять вскакиваем и начинаем не только смотреть, но и прислушиваться. Кто-то возится в соседней палатке, заглушая еле уловимый ухом комариный писк.
Лишь при помощи хитрости удается обнаружить врага. Не задувая свечки, я замираю неподвижно и, когда чувствую зудящий укол на лбу, с яростью хлопаю по укушенному месту. Тут только удается поймать маленькую мушку, величиной вдвое меньше булавочной головки, с широкими прозрачными крылышками.
Мы слышали, что москиты не любят гвоздичное масло и, достав из походной аптечки пузырек этой невыносимо пахнущей жидкости, поливаем ею пол палатки. Люди задыхаются, но москиты продолжают весело танцовать над нами. Лишь с рассветом, как черти с первым выкриком петуха — они исчезают, и мы засыпаем с тяжелой головой.
Мстиславский — автор фантастического романа «Крыша Мира» — описывает зобатых, как страшных и злых карликов, которые ничуть не лучше австралийских людоедов. У нас впечатление от Ванча остается совершенно обратное: живущие в долине таджики, пожалуй, самые культурные из всех населяющих Памир и прилежащие области. Это очень мягкие, отзывчивые, но несчастные люди.
И если мы покинули Ванч на сутки раньше намеченного срока, то одной из главных причин поспешного отъезда служили москиты…