– Мама…
Юкки обернулась. Дочь стояла на пороге спальни.
– Я не пойду сегодня в школу.
– Что-то болит, Йо-Йо?
– Нет. Просто не хочу.
– Почему?
– Не хочу, и всё.
Юкки и самой сегодня ничего не хотелось. Даже вставать с постели. Последние три года Док уезжал часто и надолго. Вот и сейчас его не было полтора месяца кряду. Без него жизнь замирала и Юкки съедала тоска. В одну из его отлучек Юкки отпечатала на фотопринтере большой портрет Дока с хемингуэевской трубкой и повесила на стену в спальне.
– Сними, – буркнул Док, вернувшись.
– Зачем снимать?
– Ну, так я здесь. А когда нас двое, это перебор. Я начинаю тебя ревновать к нему! – рассмеялся Док.
– Тебя так часто не бывает с нами, Доку.
– Все равно сними.
– Почему?
– Потому что я еще живой.
Юкки вышла на лужайку, взяла секатор и начала медленно, сосредоточенно обрезать розовые кусты. Йоко сидела возле открытого окна в своей комнате на втором этаже и, спрятавшись за занавеской, украдкой наблюдала за матерью. В нашем доме что-то стало не так, с грустью думала она. Поэтому мать не находит себе места. По вечерам блуждает по дому, словно сомнамбула. Поэтому тетя Кадри каждый день хватает ее в охапку и тащит пить кофе, да только после кофе мама возвращается еще грустнее, чем была.
Поэтому и самой Йоко ничего не хочется. Это так страшно, когда ничего не хочется. Когда отец дома, все вокруг расцветает. Везде пахнет его дурацкой трубкой, у Йоко от запаха чешется в носу и хочется чихнуть, а когда чихаешь, губы сами складываются в улыбку.
– Всё-всё, не буду, не буду, – смущается отец и выбегает с трубкой прочь из гостиной на крытую террасу.
– Да ладно, папочка, чихну сейчас, и все пройдет! – смеется Йоко.
Отец изменился в последние годы. Раньше Йоко чаще лица видела его макушку.
– Эй, Йо-Йо, малышка, иди скорей, будем на папе кататься!
Хватал, усаживал себе на шею. Так и таскал везде. Йоко нравилось кататься верхом на шее отца – «высоко сижу, далеко гляжу!», приговаривал отец, ускоряя шаг и специально наклоняясь на поворотах. Йоко повизгивала от притворного ужаса, хватая отца за уши, чтобы не выпасть из седла.
– Доку, она уже большая, – говорила мужу Юкки, – пусть своими ногами ходит.
– Ничего, находится еще, жизнь длинная. Йо-Йо, отправление папы через тридцать секунд! Мои любимые девочки занимают места согласно купленным билетам!
Макушка отца была гладкая, загорелая, обрамленная мягкими волнами седых волос, приятно пахнущих шампунем. А от рук Йоко, после хватания за отцовские уши, шел чудесный легкий аромат папиного одеколона.
Казалось бы, чем старше становятся дети, тем дальше они от родителей. Но не Йоко. Взрослея, она, напротив, все больше чувствовала тягу и к отцу, и к матери. Папа не так давно отмечал семидесятилетие. Йоко смотрела на две цифры на торте – и не могла взять в толк, какое отношение эти «7» и «0» имеют к ее отцу, молодому веселому человеку с искрящейся улыбкой, бархатным голосом и загорелой макушкой.
А теперь от отца все чаще оставалось только лицо. Черно-белое. На стене в маминой спальне. Лицо, как и прежде, улыбалось дочери по имени Йоко. Но от него не пахло шампунем и одеколоном. Когда отца не было дома, Йоко всегда приходила в спальню матери пожелать той доброго утра и спокойной ночи. Даже себе Йоко не могла признаться, что, на самом деле, спокойной ночи и доброго утра она приходила пожелать фотографии отца на стене. Чтобы сказать те же слова маме, не обязательно идти в спальню.
– Мама, давай помогу!
– Я уже заканчиваю, Йо-Йо. Почитай пока, а через полчаса и правда поможешь мне на кухне.
Кадри и Юкки обычно готовили обед по очереди. Если же ни у той, ни у другой не было возможности, тогда Алеко и Малеко ехали в один из ресторанов, привозя оттуда готовое. Но так бывало очень редко.
Дети должны есть домашнюю пищу, всегда говорила Кадри. Юкко была с ней полностью согласна. Они обе провели много лет, питаясь полуфабрикатами и всякой гадостью быстрого приготовления, поэтому очень ценили саму возможность готовить для своих семей домашнюю еду каждый день.
– Йо-Йо, хорошенько помой руки! Сегодня будем лепить гедза! – Юкки достала из холодильника говяжью и свиную вырезку. – Йоко, собери мясорубку! Прокрути-ка пока мясо, а я займусь овощами.
Юкки подставила под струю воды пучки зеленого лука и пекинскую капусту. Выложила на бумажные полотенца, промокнула сверху. Выбросила промокшую бумагу, снова промокнула сухой. Острым ножом прошлась по каждому из капустных листьев, аккуратно отрезав плотную «подметку» листа.
– Помогай шинковать, Йо-Йо. Правильно держи пальцы, как я учила, – чтобы не порезаться.
– Мама.
– Что?
– Почему папы никогда нет дома?
Юкки взяла мелкую терку и стала натирать чеснок.
– Йо-Йо, очисти имбирь от кожицы.
– Мама, почему?
– Что «почему»?
– Почему отца нет дома?
Юкки вытерла пот со лба тыльной стороной ладони.
– Потому что он работает.
– Мама, зачем ты лжешь. Я прекрасно знаю: ему не нужно работать!
Юкки молчала.
– Он богатый человек, зачем ему работать? Почему его никогда нет дома, мама?!
Юкки взяла миску с только что приготовленным фаршем. Загрузила в нее нашинкованные овощи и стала перемешивать, глядя поверх головы дочери.
– Мама!
– Йоко! – мать глядела ей в глаза. – Он работает потому, что он любит нас.
– Если бы любил, был бы с нами! – закричала Йоко в лицо матери, в ее глазах заблестели слезы.
– Он любит нас. Послушай, Йо-Йо. Человек, когда он работает по найму, может обмануть хозяина – делать вид, что работает, а на самом деле не работать, или работать плохо. Дай мне соевый соус!
Юкки налила в фарш немного соевого и рыбного соуса. Добавила рисовый уксус.
– Возьми мельницы с перцем и солью. Давай, по кругу, равномерно. Так, так… Всё, соли хватит! А перца еще немного.
Помолчала недолго, перемешивая аппетитно пахнущую мясную массу.
– Когда человек работает не из-под палки, а по совести, неважно, кто он. Неважно, сколько ему лет. Неважно, сколько у него денег. Важно, что он делает свое дело так, как заставляет его хозяин.
– Какой хозяин, мама? У него нет никаких хозяев!
– Есть, Йо-Йо.
– Кто?!
– Он сам. Вот почему твой отец не может позволить себе прохлаждаться. Даже здесь, на острове, где только и делают что отдыхают. И вообще, твой отец ведет себя так потому, что он мужчина. Всё, мясо готово. Давай мешать тесто.
Юкки смешала муку с крахмалом. Примерилась, на глаз добавила пару щепоток мелкой соли.
– Йоко, нагрей воды. Возьми уже кипяченую. До кипения не доводи, просто чтобы была горячая.
Взяла в руки венчик.
– Лей тонкой струйкой!
Масса под венчиком быстро загустевала. Юкки отложила венчик в сторону:
– Помогай!
В четыре руки вымешивали тесто долго, минут семь. У Йоко руки заболели с непривычки.
– Что, больно? – рассмеялась мать.
– Немного.
– Ничего, это пройдет. Привыкай.
Юкки завернула тесто в пленку, положила в холодильник.
– Помой руки. Давай посидим. Есть немного времени.
Она снова смотрела в окно поверх головы дочери.
– Знаешь, Йоко, ты уже большая. Теперь ты поймешь.
Присыпала стол мукой, достала охлажденное тесто.
– Будем раскатывать в две скалки, так быстрее. В семье у мужчины и у женщины одна жизнь на двоих. Но смысл этой жизни разный.
Юкки взяла два стакана, один отдала Йоко.
– Вырезаем кружочки! Так вот. Смысл жизни у них разный. Так устроен мир, что смысл жизни мужчины – умереть за его род.
– Почему, мама?
– Потому что мужчина всегда должен быть готов умереть за свой род. Даже если он проживет длинную-длинную жизнь и уйдет из нее просто от старости. Но он должен быть готов. Когда кто-то к чему-то готов, то нет разницы, произойдет это на самом деле или нет. Для того, кто готов, – нет различий. Кто готов умереть, живет так, словно он уже умер.
Юкки вооружилась маленькой ложечкой и стала раскладывать по кружочкам из теста мясную начинку. Йоко села на табуретку, положила руки на стол, опустила голову на руки, уперлась в них подбородком. Отсюда поверхность стола выглядела словно большая грядка, а мама казалась божеством, создающим прямо на грядке диковинные цветы. Йоко улыбнулась своим мыслям.
– Возьми кисточку, смажь краешки кружочков теплой водой. Сейчас будем закрывать наши бутоны! Аккуратно, полумесяцем…
Йоко повторяла движения вслед за матерью. Это оказалось не так просто, как поначалу ей представлялось.
– У женщины, Йо-Йо, смысл жизни другой. Смысл жизни женщины в том, чтобы выжить ради рода своего мужчины, потому что род ее мужчины – это и ее род тоже. Смысл в том, чтобы выжить. Теперь, Йоко, не мешкай! Переворачивай вовремя, чтобы не подгорели!
Юкки налила масло в горячую сковородку и начала рядами выкладывать получившиеся гедза по ее поверхности.
– Поэтому, Йоко. Женщина – это жизнь через жизнь. Мужчина – жизнь через смерть. Вот почему женщина должна заботиться о своем мужчине.
Юкки взяла Йоко двумя руками за плечи и посмотрела ей прямо в глаза.
– Мужчина платит за жизнь своей жизнью. Женщина заговаривает смерть. Вот почему я всегда здесь, с тобой. И вот почему отца вечно нет дома.
Юкки налила в шипящую сковороду немного воды и закрыла крышкой.
– Смотри внимательно. Когда вода выкипит, выключи огонь.
Поцеловала дочь и вышла из кухни.
Вернувшийся из школы Джонни появился в открытом окне.
– А я на запах! Что это ты делаешь, Йо-Йо?
– Пельмени! А еще будет куриный суп! Что в школе сегодня было?
– Да ничего. Контрольную по математике писали.
– И как?
– Легко, как всегда. Одной левой.
– Хвастун ты!
– Не, ну правда.
– Не задавайся!
– Ладно. Я сейчас, только рюкзак брошу! Есть-то как хочется…
Стоя возле окна кухни, Йоко, словно в замедленной съемке, увидела, как по лужайке от калитки поднимается по травяному склону дядя Андрей. Джонни, с рюкзаком в левой, в прыжке застыл на бегу к веранде соседнего дома. Навстречу ему устремились тетя Кадри и мама. Мама щурится от яркого солнца, делая козырек ладонью.
Мужчина платит за жизнь своей жизнью. Женщина заговаривает смерть. Йоко не была уверена, умеет ли она заговаривать смерть. Что она знала совершенно точно – теперь она умеет готовить пельмени. Те самые гедза, что она отныне и всегда будет готовить для своего мужчины, для его и своего рода.
Это жизнь. И я – женщина.