– Да уж, всякого разного наприключалось с тобой за тридцать-то годков! – Слава открыл тяжелую дверь кабинета, махнул рукой, пропуская Дока вперед. – Ты сам доволен?

Док, только что закончивший длинный рассказ, утвердительно кивнул.

– Ну, это самое главное. И еще такое же, вот не меньше, главное, что три десятка лет минуло, а мы с тобой живы; что характерно, здоровы и в твердом разуме.

– Да у меня, вроде, «Альцгеймера» не было в роду, господь миловал, – Док уселся в глубокое кожаное кресло напротив окна.

За солидной дубовой двухстворчатой рамой багрянцем встречала осень роща, в отдалении угадывались очертания пруда. Вечерело солнечно и уютно. Короткая прекрасная пора, когда еще тепло и не знаешь, а вдруг – и ночью пойдет первый снег. «Если б знали вы, как мне дороги…»

– Слав, ну, теперь твой черед. Колись давай. Наверняка тоже не сидел на жопе.

Дверь кабинета резко, хлопком, открылась, шлепнувшись об ограничитель. Влетевшая мелкая блондинистая девчонка лет пяти с разбегу плюхнулась на Славины колени. Похожий на нее как две капли воды мальчишка, бежавший следом, резко затормозил, не удержался на ногах и спикировал на ковер между креслами и диваном.

– Па-а-ап, скажи ему, пусть отстанет!

– Что не поделили? – пытаясь выглядеть строгим отцом, спросил Слава.

– Он у меня планшет отобрал! – пропищала девчонка.

– Георгий, зачем тебе ее планшет? – грозным голосом, едва сдерживая смех, изрек Слава, поворачиваясь к сыну. – У тебя своего нет?

Покрасневший Георгий молча сопел, пряча за спиной недвусмысленно сжатый кулак. Славе кулака было не увидеть, а Док, оказавшийся за спиной Георгия, заулыбался. Ольга вошла в кабинет следом:

– Что вы опять не поделили? А ну-ка, марш отсюда! Не видите, папа занят!

– Вот и на тебе, близнецы, а какие разные. Слушай, а ведь, когда мы с тобой расстались, моя жена еще не родилась! – рассмеялся хозяин дома вслед двум молодым поколениям новой семьи.

Док разглядывал обстановку кабинета. Такого жесткого кичёвого ампира он не видел давно – сам, предпочитая простоту без излишеств, свои места обитания обставлял в хайтеке.

– Мебель оцениваешь? – поинтересовался Слава. – Да, изящного мало. Но это все не мое.

– Как – не твое?

– Да так! Я дом купил целиком, со всем, с мебелью, с посудой, со скатертями и простынями, с засоленными огурцами в погребе и с двумя автомобилями в гараже. Купил, думал, это поменяю, то, а потом как-то лень взяла, да и Ольге не особо интересно дизайном заниматься – две детские нормально сделала, ну и хватит.

– А свой чего не построил?

– Так говорю же – лень. А тут просто вариант подвернулся. Вдова одна продавала, муж девяностые пережил, а в нулевых его прошлое таки настигло. Расположение – идеальное, сам понимаешь. Кокошкино, до Москвы два шага, налево – Минка, направо – Киевка, и еще… Внуково рядом, воздушный коридор. Самолеты на посадку заходят.

– Шумно ведь.

– Да брось ты. Мне нравится. Люблю самолеты. Всю жизнь страдаю тягой к перемене мест.

Док подсчитал – Славе за семьдесят. И в общем, если не придираться, то на столько и выглядит. Но вот глаза – глаза прежние, молодые, наглые, отстреливающие в окружающий мир выражение самоуверенного превосходства над происходящим. Случается, люди с годами тухнут – становятся проще, мягче, тише. Здесь был явно не тот случай.

– Ну, для начала, долг платежом красен, – Слава положил на подлокотник кресла Дока зеленую котлету стодолларовых купюр.

– Объясни. Ты мне ничего не должен. Это откуда?

– Оттуда. Перед тем как разбежались, помнишь, сорвался контракт на двадцать сканеров?

– Помню.

– Так вот. Этого козла из мэрии, он за контракт отвечал, ну, помнишь его, в штанах с пузырями на коленях и с нервным тиком на красной роже, уволили через полгода – на взятке попался. Контракт наш восстановили, мы все продали. Это твоя доля.

– Слав, ну ты даешь… за столько лет не забыл?

– А как можно? Деньги-то не мои. Получается, взял на передержку. Теперь хозяин нашелся – отдаю. Без процентов, конечно, ты уж прости.

В одном Славе, под одной крышкой черепной коробки, блестящей массивными залысинами, каким-то чудным, непостижимым образом уживались сразу трое – житейски примитивный, патологически занудный и безбашенно гениальный. Вместо того чтобы конфликтовать, они незримо дополняли друг друга. Всякому, кто не был знаком с ним близко, Слава представлялся странным чудаком. Но то было ошибкой – внутри Славы существовали совсем другие, не такие, как приняты в обществе, шкалы ценностей. Он искренне считал, что если человек умеет играть на музыкальном инструменте, то он едва ли не подобен богу.

– Ну, как же, – тараторил Слава, – вот я, вот взять меня, сколько ни пробовал, даже ноты запомнить не могу, а уж как там фортепианные клавиши нажимают, так вообще темный лес! – И всякий раз, выходя из Большого зала консерватории после концерта, надолго замолкал, глубоко переживая увиденное и услышанное.

А вот когда «одной левой» решал конструкторские задачи, над какими целый отдел безрезультатно угорал неделями, то вообще не принимал во внимание:

– Да, ну а что такого? Я немного иначе взглянул на условия задачи. Если знаешь условия – пятьдесят процентов решения в кармане. А оставшиеся пятьдесят – ерунда, можно додумать, уши-то всегда торчат!

– Слушай, мы отвлеклись. Давай рассказывай, – Док достал трубку, – можно?

– Конечно, только окно приоткрою. Ну и вот. Я, после того как ты свалил, еще с год в центре эн-тэ-тэ-эм с ветряными мельницами сражался. Перестали у нас сканеры покупать, ты на все сто прав оказался. Вот по той схеме, что ты говорил, все так и случилось.

Док пожал плечами и грустно вздохнул.

– А там и сам центр прикрыли. Рулили у нас бывшие комсомольцы, они за пару лет в кубышку насовали, новыми связями обзавелись, опять же в это время банковский сектор сильно попер. Стало гораздо выгоднее делать из денег деньги, чем торговать какими-нибудь компьютерами или, тем более, компостировать себе мозги всякой ерундой вроде медтехники для детей. Вызвали они меня, говорят: ты партнер – не партнер, наемник – не наемник, хуй тебя пойми, вроде и основных фондов на тебе никаких нет, а все же по документам в учредителях проходишь, и чего с тобой делать – непонятно. А что там понимать? Брать меня в новую жизнь с собой им не с руки – зачем я им в банке нужен? Кидать – тоже, очёчко жим-жим. Понимали мальчиши-плохиши – могу нанять, если что, разобраться, тем более время такое, сам понимаешь. Ну, сидим мы друг напротив друга. У них рожи красные, потные, нервничают не по-детски. Я говорю – ребята, зла не держу. Давайте об отступном договоримся и разбежимся по-тихому.

– Договорились?

– Ага. С третьего раза. Жадные оказались, свиню-ки. Но, в общем, я попросил кого надо, им объяснили, что такое неизбежность. Отгрузили мне в портфеле.

– Нормально?

– Восемьдесят процентов от того, с чего базар начинали. Короче, остался я без работы, без бизнеса, но с какими-то деньгами. Тут Лариса – помнишь ее…

– Помню, Слав.

– …первая моя – взбрыкнула. Встала в позу – иди найди себе работу, как мы жить будем, как ты можешь, еще говнотучу всякой глупости наговорила. Я, как обычно, к ней, мириться – а она вырывается, чуть ли не в ор! Не дам, мол, и всё, ты мне противен, ты козел, такой-растакой… А тут уже меня переклинило. Говорю, не дашь? И не надо, катись на хрен! В чемодан рубашки с трусами покидал – лето, тепло – и свалил. К матери не поехал, однушку снял. Сижу, кукую. Работы нет. Вся страна ножки Буша и сигареты у метро продает. Какая, на хер, наука? По ребятам, с кем в МИФИ учился, позвонил – одному, второму… Место клевое предложили – железные двери ставить. Представляешь, три мифишника, алюмни, твою мать, причем один даже кандидат физматнаук, кувалдой машут, стальную раму в дверной проем вбивают?!

– Три богатыря… – вставил свои пять копеек Док.

– Ага! Богатырястее некуда! Но тут – я же везучий! – случай помог. Поехал к матери, навестить. Приезжаю, у нее старая знакомая сидит, тетя Фира, она меня с пеленок знала. Ну, расспросы – чего да как. Я говорю – теть Фир, да ничего и никак, готовлюсь кувалдой махать. Она тогда матери и говорит – слушай, а у вас документы в порядке? Я сначала не понял, спрашиваю мать – какие документы? Она говорит – да по пятому пункту. Говорит – все нормально, Фир, с этим самым пунктом, бумаги сохранились все как надо. Мне тетя Фира тогда – так чего сидишь, бери все метрики да дуй в консульство на Большую Ордынку! Приезжаю, там очередь до горизонта. Ничего, отстоял, записали на собеседование. Прихожу – так и так, хочу репатриироваться. Меня консул долго расспрашивал – кто, мол, чем занимаюсь. Диплом смотрел, трудовую. Спросил, закончился ли допуск по секретности. Я говорю – год назад истек. Ну, говорит, тогда всё, брухим а-баим, дорогой товарищ новый соотечественник!

– Что, так просто?

– А я и не думал – просто или сложно. Как получилось, так получилось. Через два месяца заехал. Покантовался туда-сюда. На пособие по алие не разгуляешься. Никто меня не ждет. Опять начал справки наводить, кто есть тут, с кем учился, кого найти можно. Негусто оказалось. Кто есть, ну, как всегда – привет-привет, ой, и ты тут, ну, рад был увидеться, звони, если что. Но я как-то без паники. В один из вечеров иду по Менахем Бегин, как раз напротив Азриэли, раз – она! С соседнего факультета, мы с ней часто в столовке мифишной пересекались, Алла. Слово за слово – она тут давно, успела и замуж за местного сходить, и развестись. В институте-то мы друг друга как-то не особо, а тут что-то такое проскочило. Ну а как мне без женщины?

– А ты тогда уже развелся?

– Да нет, некогда было перед отъездом. Не успел. Я потом развелся, года через два.

– Ну и?..

– Взяли на завод, в конструкторское бюро. Компания системами безопасности занималась. Приглядывались ко мне полгода где-то. Ну я особо задницу-то не рвал, но и не отлынивал. Плюс каждый раз, после любого задания, говорил начальству, что не так и что бы я изменил. Они нормально относились – начали прислушиваться. Правда, на деньгах это особо не сказалось. Но кадровым сотрудником стал. Единственное что – много было, как тебе сказать, тупой работы. Не моего уровня. Я ее одной левой делал, а оставшееся время хуи пинал. Такая работа расхолаживает. Мало того что мозги жиром заплывают, так уважать себя перестаешь.

– И долго ты так батрачил?

– Еще месяцев восемь, наверное. А потом на подвиги потянуло. Проходила как-то у них выставка медицинского оборудования. Уж не знаю, чего меня туда ноги понесли – я же никаким боком к медицине отношения теперь не имел. Хожу, смотрю. И набрел на маленькую фирмешку, британскую. Мне мужик на стенде понравился – лицо открытое, и видно, что не барыга, а спец. Он-то мне и рассказал, что фирма несколько лет изобретает прибор для измерения сахара в крови без прокола кожи. Диабетиков-то в мире – сотни миллионов, тема из первого эшелона. Вот они и изобретали. Только ни фига не изобрели. Я у него визитку взял. Месяц проходит, другой, а у меня ни разговор, ни лицо его из головы не идут. Звоню ему, говорю – похоже, ты не совсем там копаешь. Он спрашивает – а где надо? Я отвечаю, мол, давай попробую, а там посмотрим. Тут-то я и понял всю прелесть своей нынешней работы.

– Халява?

– Именно! Нагрузка низкая, делаю все быстро, никто особо не контролирует. Короче, месяца три я химичил, и дохимичился – сделал инвитровый оптический датчик концентрации глюкозы. Точность высокая, результаты повторяемые. Там ничего особенного не было, за исключением двух моментов. До них никто, кроме меня, не додумался – не там копали, видать, глаз замылился. Послал я англичанину результаты. Он звонит – покажи! Я говорю – да, пожалуйста, приезжай, увидишь, сам приехать не могу, с работы не отпустят. Он через десять дней прискакал. Я показал все – и датчик, и прибор, и результаты. Вижу, потряхивает его, врубился, не дурак. Говорит – я возьму. Отвечаю – бери.

– Почем продал?

– Док, ты погоди, еще ничего не продал! Он говорит – мне датчик нужен на проверку. Я ему – да ради бога, хоть сейчас. Плати и бери. Короче, мы с ним долго разговаривали, пока пришли к единому знаменателю. Договорились, что я приеду, привезу документы и образец, а у него ко времени визита деньги будут готовы. Подходит время мне ехать – звонит, говорит, проблемы с деньгами, можно ли на три транша разбить? Я говорю – да пожалуйста, легко, я датчик на три куска распилю и буду вам отдавать по кусочку с каждым траншем.

– И чего?

– Оценил мое чувство юмора. Через полтора месяца я приехал, оформили все бумаги, деньги поступили.

– Почем обошлось?

– В тамошней валюте шесть нолей после значимой цифры.

– Неплохо.

– Я тоже так думаю. Самое основное, он мне совершенно бесплатно банкира сосватал. Я ведь тогда темный был, не понимал, что к чему. Банкир мне популярно объяснил, что такое банковская гигиена и как не потерять то, что есть. Я ведь умудрился сдуру на историческую родину сотню тысяч загнать.

– Зачем?

– Для жизни.

– И как?

– Нормально все было, пока не решил снять все деньги. Оказалось – вход шекель, выход два. У меня, конечно, основная сумма в оффшоре лежала, но все равно обидно, сотка – это не копейка.

– Подарил исторической родине?

– Черта с два! Ездил челноком туда-сюда, вывозил в Москву потом.

– Слав, ну ты молоток, чес-слово!

– Ага, кувалда! Ну и вот, несколько лет прошло. Вернулся, с женой развелся, финансовые вопросы с ней и с детьми решил. Матушка к тому времени умерла, стал в родительской квартире жить, она хорошая, большая, куда мне одному столько. Работать идти смысла никакого нет, тем более что англичане еще раз подкатили, снова сделал для них разработку. На коленке, конечно, но все работает. И вот просыпаюсь я по утрам – и сам над собой смеюсь, и досада берет.

– Не понял…

– Ну, ты только представь себе! Всю жизнь пахал как раб на галерах – ни денег нормальных, ни удовольствия, ни удовлетворения. А тут всего-то делов на пару минут, если реально подсчитать, всего-то несколько верных шагов – и в дамки! Вот я и просыпался и сам над собой ржал. Наверное, надо бы гордиться, а у меня кроме усмешки ничего и не получалось. Зачем живу – непонятно. На работу ходить не надо. Друзей не осталось – кто уехал, кто спился, кто умер. Стал музыку слушать, в консерваторию таскаться да в зал Чайковского. В один вечер прихожу, рядом пустое место. Уже концерт начался – никого. Ну, мне приятно, места свободного больше. Тут вижу краешком глаза – протискивается из прохода, сидящим на ноги наступает. На нее шикают, она извиняется. На соседнее место села. Я ей в антракте что-то сказал – ответила. Услышал и понял: она мое все. С тех пор вместе. Как видишь, простая история. Теперь не расстаюсь, ни с Ольгой, ни с детками. В путешествия ездим, по морям, по курортам. Жаль, малышня подрастает, скоро в школу – уже так не наездишься. Я теперь понимаю, что только жить начал. Все остальное, что до этого было, – какая-то затянувшаяся прелюдия, к тому же сплошь фальшивая.

Док смотрел на Славу, понимая, что лишний он здесь со своими проблемами. Но больше идти ему было некуда. Открыл портфель, достал папку, положил на стол.

– Взгляни, по старой памяти.

Слава надел очки и начал лениво перелистывать страницы. Где-то останавливался, что-то просматривал несколько раз, возвращаясь; часть листов просто пропустил. Наконец, закрыл папку и отложил в сторону.

– Слушай, тоже по старой памяти. Зачем оно тебе? Это все чушь. Всего этого не существует. Сказки Венского леса.

Док молча полез в портфель, достал ноутбук. Открыл, включил, повернув экраном к Славе.

– Видишь, дрожит? А знаешь почему? А потому что поток нестабилен! Сейчас прибавлю оборотов, все будет хорошо, – жутко было слышать живой Жекин голос.

– Не может быть.

– Может.

– Монтаж?

– Нет. Сможешь повторить?

– Ален нови, ностра алис! Что означает – ежели один человек построил, другой завсегда разобрать может.