Рассказ В. Юркевича.
Рис. А. Пржецлавского
I. Кровь на снегу
Лицо Песцовой Смерти выражало жалость.
В широкой ладони руки его лежала передняя лапа огромного рыжего пса, передовой собаки — Евнуха.
— Подошвы собак ободраны в кровь, — глухо сказал Песцовая Смерть. — Обнажено мясо. Лапы ободраны у Евнуха, Полярного, Сибири, Вайгача. У всех собак.
Сообщение нисколько не взволновало Норда.
Его упряжка, несколько времени назад бодро бежавшая по насту, тоже сбавила шаг. Собаки стали ставить лапы на снег с такой осторожностью, точно они бежали по усыпанной битым стеклом земле. Багряные капельки расцвечивали чуть вдавленные в наст следы собачьих лап. Случилось это так.
На наст, казавшийся тогда спасительным, оба каюра) свернули два дня назад.
Дорога стала совсем непроезжей. В лучшем случае это была узкая полоса бурой резко пахнувшей жижи. В худшем — окаменевшая на приподнятых взгорьях земля. Подбитые стальными шинами нарты, попав на эти взгорья, застывали на месте, точно схваченные могучими клещами.
— Пырч!
— Пырч! — надрывались в таких случаях Песцовая Смерть и Норд. На спины собак сыпались тяжелые удары хореев.
Собаки жалобно взвизгивали. Огрызались от боли. Озверев от людской несправедливости, остервенело рвали друг друга.
Честно, сколько сохранилось жизненной энергии в них, измотанных тысячекилометровым переходом, собаки тянули нарты вперед.
— Пырч!
— Пырч!
— Хау!
Собаки рвались вперед. Пружинили подкашивающиеся ноги. Резкие, хриплые крики людей бичами хлестали их сознание.
Удары хореев причиняли тупую ноющую боль.
— Пы-ы-ы-рч!
— Пы-ы-ы-рч! — угрожающе разрывали лесную тишину крики. Сделав отчаянное усилие, упряжки стаскивали нарты со взгорий в пахучую жижу.
Наклонив низко морды с розовыми лентами вывалившихся языков, собаки тянули рысцой нарты до следующего взгорья. А там начиналось все попрежнему.
Опять рвали лесную сонь хриплые окрики каюров, взвизгивание и рычание собак. Раздавались глухие удары хореев о собачьи черепа и ребра.
II. Песцовая Смерть говорит странные вещи
— День такой работы, и упряжки больше не встанут.
Забрызганные грязью, вымокшие, собаки имели чрезвычайно измученный вид. Как только Норд и Песцовая Смерть бросили в раскисший придорожный снег хореи, обе упряжки сразу бессильно легли в навозную грязь.
— Видишь, — зажигая трубку, указал глазом Песцовая Смерть.
— Что же делать?
— Надо ехать по насту. Иначе вечером собаки лягут, и их больше не удастся поднять. Тогда не помогут уж никакие хореи. Хоть сотни хореев сломай об их черепа и спины. Сегодня они идут уже только по инерции.
— Хорошо, — садись на нарту, — устало произнес Норд. — Хорошо, поедем по насту. Но мы, дорогой мечтатель, не на Новой Земле, не в снежных пустынях крайнего Севера. Мы находимся на пятьдесят девятом градусе густо населенной местности. Посмотри…
Рука Норда, скрытая в броню неуклюжей тюленьей рукавицы, очертила полукруг параллельно земле.
И везде, куда ни взглянул по краям полукруга Песцовая Смерть, были — в ложбинах, в тени перелесков, на речных бугровинах — разомлевшие под ярким весенним солнцем бревенчатые избы деревень.
— Поля — путь, который ты предлагаешь, — как шахматная доска перегорожен жердяными изгородями.
— И что же, — упорно повторил Песцовая Смерть. — Через невысокие изгороди будем перетаскивать собак и нарты. Высокие — ломать.
Норд недоуменно расширил глаза.
— Но это же будет дьявольски тяжелый труд, — воскликнул он, окидывая взором ослепительно сверкающие пласты наста, лежавшие в впадинах между лиловых перелесков. — Дьявольски тяжелый труд!
— Для нас — да, для собак — нет.
Этот аргумент победил скептицизм Норда. Он уступчиво махнул рукой в огромной серебристой рукавице.
— Если для собак легче — поедем.
— Пырч!
На тела растянувшихся в бурой жиже собак снова обрушились хореи..
— Пырч! Полярный!
— Нерон!
— Вайгач!
— Евнух!
— Пы-ы-ы-р-рч!
Первый день и половину второго собаки бежали по насту с завидной резвостью. Хвосты упряжных собак — вернейшие барометры собачьего душевного равновесия — загибались отвесно вверх. Поглядывая на них, каюры были довольны своим решением. Ровный, крупный бег упряжек пожирал километр за километром. Собакам не представляло никакого труда тащить нарты. Псы бежали без всякого усилия, как налегке.
Если бы не изгороди, езда по сверкающему от солнца насту была бы восхитительной увеселительной прогулкой. Изгороди, возникавшие через каждые четверть часа, с’едали всю ее беззаботность. Несколько минут стремительного, не задерживаемого ничем бега — и перед нартами возникали жердяные прясла. Тогда Песцовая Смерть и Норд отыскивали наиболее занесенные снегом места, перетаскивали через них упряжки и перекидывали нарты.
Такой трудный, но бодрый «кросс-коунтри» продолжался до середины следующего дня. Во второй половине его стрелки собачьих барометров опустились измученно книзу.
Через два с небольшим часа после этого Норд заметил на снегу кровяные следы.
III. Юбилей трех миллионов собачьих шагов
— Голое мясо. В этом нет ничего удивительного, Норд, — сказал Песцовая Смерть. — Каждая из этих лап, — вновь нагнувшись, он потряс лапу Евнуха, — сделала три миллиона шагов. Три мил-ли-о-на! Считай. Тысяча сто километров. Помножь на метры. Раздели на шаги. Три миллиона шагов! И каких шагов, шагов с потом и кровью.
— Что они видели? — кивнул он в сторону упряжек. — Пургу плюс буран. Буран плюс пургу. Пургу плюс снеговую слякоть, навозную жижу и высохшую землю. А после всего этого проклятый наст. Три миллиона шагов по такой дороге! Это не плохо. Совсем не плохо!
Проклятый наст! Оледеневшую грубую кору его солнце высосало, как ребенок сахар, и наст стал шершавее наждачной бумаги. Ледяные бугорки его напильниками стачивали подошвы собачьих ног.
Жалобно повизгивая, Евнух лизал саднившие лапы. Тем же занимались все остальные собаки.
— Ха! Три миллиона собачьих шагов. — Это оригинальная мысль сморщила заскорузлое от весенних ветров лицо Норда в улыбку. — Песцовая Смерть, мы устроим в честь трех миллионов собачьих шагов юбилей. Это будет экзотический юбилей. Такой празднуют немногие.
Песцовая Смерть молча стал отвязывать привязанный к его нарте огромный кусок мяса.
— Так и быть: по случаю юбилея нарушим священнейшее из священных правил каюра. Накормим среди дня собак.
Норд принялся за раздувшие костра в сплетениях корневища огромной ели.
Позабыв про ободранные лапы, собаки, привстав, горящими глазами следили за всеми движениями Песцовой Смерти, рубившего на снегу топором мясо.
Наиболее нетерпеливые рвались вперед из постромок, но сразу отскакивали назад, взвизгнув. Песцовая Смерть, рубя мясо, успевал между ударами топора огревать нарушителей дисциплины тюрмалкой хорея по носу.
— Эй вы, юбиляры, — насмешливо урезонивал он обиженно нывших потерпевших. — Дьявольский скот. Терпите, ребята, терпите. Внеочередная вам награда. Не меня, Норда благодарите, — завуалированно ехидничал он. — Он добрый. Посмотрим только, как он на вас, сытых, поедет.
— Будет тебе, Песцовая Смерть, — отозвался, кашляя, Норд. Едкий дым костра доверху наполнял его легкие. — Раздавай собакам мясо.
Кинув каждой собаке по куску мяса, Песцовая Смерть пошел к костру.
Взяв дымящийся стакан кофе, Норд с нарочитой торжественностью в жестах и голосе произнес высокопарный тост:
— Пью это благовонное мокко за здоровье мохнатых спутников. Пью за их изодранные, саднящие лапы. За мужество, с которым они проделали путь от Архангельска до этого костра. Короче— пью за здоровье трех миллионов собачьих шагов, сделанных в пургу, снежную слякоть, по из’еденным полыньями рекам, голой земле и предательскому насту.
— Пьем!
Стаканы дымящегося кофе были проглочены залпом. Затем оба каюра принялись за разбрасывающие кипящие брызги жира консервы.
С упряжками после кормежки, как и следовало ожидать, вышел грандиозный скандал. Переваривавшие в сытой неге пищу собаки не желали итти вперед по обжигавшему их лапы насту. Только к концу получаса, когда крики каюров достигли предельной ярости, упряжки сделали три миллиона первый шаг.
Этот шаг снова обагрил наст кровью. Кровавые капельки, моментально застывающие на зернистом снегу, отметили весь дальнейший путь упряжки.
— Пырч!
— Хау!
— Де!
Упряжки продолжали рейд в громыхавшую в четырехстах километрах под лазурным апрельским солнцем Москву.
IV Горбун с головой ящерицы
Ранним утром метельного февральского дня на углу Поморской стоял горбун в рваном оленьем совике.
— «Пра-а-а-вда Си-и-и-ве-ра!» Га-а-а-зе-е-е-та! — монотонно кричал он скрипучим голосом. — «Пра-а-а-вда Си-и-и-ве-ра!»
Голова горбуна была странной формы. Продолговатая, она была приплюснута сверху, как у ящерицы. Глаза изумрудные, с серой сеткой. Большой немигающий зрачок. Тонкие лягушечьи губы. Движения резкие и угловатые.
С висевшего над домами серой невыбеленной холстиной неба неслись густые хлопья лебяжьего пуха. Несколько минут — и бурый совик горбуна превращался в роскошную песцовую шубу. Попавший. в дыры совика снег, тая, вызывал межую лихорадочную дрожь, и горбун часто встряхивался по-собачьи всем телом.
Поморская и пересекающий ее трехкилометровый проспект Павлина были еще пустынны. Лишь изредка на них внезапно возникали и так же внезапно исчезали в колыхающейся снежной стене редкие фигуры прохожих.
Появление каждого из них вызывало у горбуна скрипучий монотонный вопль:
— «Пра-а-а-вда Си-и-и-вера!» Г-а-а-зет!
Вопль возникал сам собой, рефлексивно, без всякого приказа со стороны мозга, и был холодным и безрадостным, как крик заводной куклы.
…С набережной Северной Двины от «Интернэйшонэль Сименс клуб» вышел гигант в малице и оленьих расшитых пимах. Он шел крупным размашистым шагом искусного лыжника.
— «Пра-а-а-вда Си-и-и-ве-ра!»
— Из Архангельска в Москву на собаках!
— Двухтысячекилометровый рейд!
— Опыт пробега будет использован для советских экспедиций в Арктику!
Гигант в малице проявил резкий интерес к крику горбуна. Остановился. Втянув руку из рукава внутрь малицы, отчего на мгновение стал безрукий, он снова всунул ее в рукав, а из рукава в прорез наглухо пришитой к обшлагу рукавицы. В пальцах оказалась монета. Быстрота, с которой проделана эта операция, заставила горбуна сделать категорический вывод, что его покупатель давно дружит с малицей.
— С Поморья или тундры, человек? — проскрипел любопытно он.
— С Новой Земли, — отрезал тот.
Больше горбуну ничего не удалось добиться от него. Необычный покупатель голодно впился в помещенное сверху второй страницы следующее об’явление:
V. Интервью с каюром
— Песцовая Смерть?
— Норд?
В сознании читателя несомненно возникли уже огромные вопросительные знаки.
Песцовая Смерть плюс Норд — кто они?
Ключом к пониманию этих вопросов будет помещаемый а настоящей главе диалог. Произошел он два дня спустя после празднования каюрами экзотического юбилея.
Место диалога — центральная площадь города Череповца. Время — шесть часов вечера двадцать девятого марта. Участники — Норд и репортер местной газеты в тигровом кепи.
— Вы командир пробега? — пробившись с трудом сквозь толпу к рычавшим упряжкам, задал он вопрос.
— Да.
— Ваша фамилия, товарищ? — начал он стремительную словесную атаку.
— Борис Юркевич.
Стремительная запись в блокноте.
Новый вопрос:
— Жизненное амплуа до пробега?
— Журналист. Сотрудник «Правды Севера».
— Раньше?
— Кок с двухмачтовой шхуны «Три брата». Порт Сухум-Кале. Приписной знак пятьсот три.
— Еще?
— Участник экспедиции в верховьях Куноват-Югана. Обдорский Север.
— Вы, — обратился репортер к возвышавшемуся на целую голову над зрителями Песцовой Смерти.
— Сергей Журавлев.
— Должность?
— Собачий спец.
Ответ вызвал в толпе двусмысленные смешки.
Обладатель тигрового кепи растерянно взглянул с лицо «собачьему спецу». Спокойный взгляд его серых глаз исключал всякую мысль о подвохе.
— Конкретнее, — успокаиваясь, произнес репортер. — Прошу вас, конкретнее.
— Колонист Новой Земли. Становище Малые Кармакулы. Каюр. Охотник на белых медведей, моржей и морских зайцев.
Галлоидовая сиреневая ручка заскакала по страничкам блокнота. Увлеченный необычным для Череповца интервью, репортер не замечал окружающего.
Вскочив на одну из нарт, Норд охрипшим от подбадривающих криков голосом произнес речь о значении пробега.
В такт его словам галлоидовая ручка неслась галопом.
На следующий день, еще лежа в постели, каюры прочли в подсунутой предупредительно под дверь газете такую заметку:
1100 КИЛОМЕТРОВ НА СОБАКАХАл.
Вчера в четыре часа дня в Череповец прибыли 2 собачьих упряжки, участвующие в пробеге Архангельск— Москва.
Пробег организован Центральным советом Осоавиахима.
Цель пробега — испытание выносливости служебной собаки и возможности ее использования в военное и мирное время.
В пробеге участвует 15 собак. Собаки подобраны разных пород Из Архангельска упряжки выехали 3 марта.
В 20 ездовых дней пройдено 1100 километров в сутки.
Все 1100 километров упряжки шли лесами. За Каргополем позади остался полосатый столб. Началась Карелия. Северный край кончился. Пошли горы. Тяжело дыша, упряжи то взбегали на гору, то стремительно неслись вниз, вдаль, навстречу новым каменистым волнам, покрытым расплеснувшимся до горизонта лиловым лесом.
В долинах сверкали ледяные зеркала озер. Упряжки шли Великой Озерной областью. Между Каргополем и Пудожем лежала допетровская деревянная Русь. Курные избы. Домотканная пестрядь одежды. Ночью упряжки в деревнях встречала толпа с пылающими лучинами. В первой половине марта пурга перемежалась с бураном. К концу пробега началась быстрая оттепель. По реке Ковже упряжки уже не шли, а плыли. Через каждый десяток метров собаки ухали в наполненные водой ледяные ямы Пересекая забереги Белого озера, собаки бежали по грудь в воде по опустившемуся под их тяжестью молодому льду. За Белозерском земля вспухла черными взгорьями.
Пройденные 1100 километров позволяют отметить высокую выносливость упряжек. Из шестнадцати собак, вышедших из Архангельска, в пути выбыла из строя одна. За Онежским озером снег отсутствовал, и первоначальный маршрут на Ленинград пришлось изменить и итти на Москву.
Если еще добавить, что между клиентом горбуна с головой ящерицы, Песцовой Смертью и Журавлевым можно поставить знак равенства, то все станет ясно.
Вот вчерне события, протекшие за время между первым и три миллиона первым шагом собачьих упряжек Осоавиахима Севера.
VI. Встреча в Белужьей губе
Этим летом, плавая матросом на ледоколе, я побывал в Белужьей губе.
С’ехав на берег в фальсботе одного из колонистов, я увидел лежащих на песчаной косе около разбитого штормом карбаса трех крупных остроухих собак. Массивные цепи приковывали их к карбасу.
— Евнух!
— Ермак!
— Жулик!
Лисоподобный огромный «Евнух», кинувшись сразмаху на грудь, сбил меня с ног. Похожий на молодого волка «Жулик» и даже злобный бурый «Ермак» усердно, с героическим трудолюбием лижут мне лицо.
— Товарищ! — Кто-то дружески трясет меня за воротник нерпичьей куртки.
Обернулся. Передо мной широкоплечий крепыш в синей американской робе.
— Кулясов!
— Я-с! Ваши собачки будут адамами чистокровного племени Новой Земли.
Кулясов — чукотский промышленник, «для интереса» перебравшийся на Новую Землю. Я с ним встречался в Комитете Севера в Архангельске.
— Севгосторг организует в Белужьей губе собачий питомник, — продолжает он.
— А ты?
— Я — опекун питомника.
VII Романтика наяву
Жизнь сочинила повести о трех миллионах собачьих шагов бодрый и энергичный конец.
«Песцовая Смерть» сейчас зимует на одном из островов таинственного архипелага Северной Земли.
«Евнух» и «Жулик» стали Адамами собачьего племени Новой Земли.
Могучий Осман, свирепый Эрик и ласковый кудлач Моторка вместе с пятью остальными таскают сейчас армейские пулеметы.
А я, сдав редакции этот очерк, сяду в вагон тихоокеанского экспресса. Я еду в гиляцкие становища в низовьях Амура. Там я куплю две упряжки волкоподобных ездовых псов. Центральный совет Осоавиахича дал задание организовать новый пробег на 3000 километров Сибирь — Москва. Передового своей упряжки я назову Амуром. Евнух сделал три миллиона шагов. Амур должен будет сделать десять миллионов. Такой выносливости требуют задачи обороны Советской страны. Когда горнисты пропоют сигналы, мы с Амуром будем готовы встретить приказ к стремительному бегу.
— Пырч!
Они поведут нарты с пулеметами в тыл врага