В тайге было чисто, свежо. Ветер продувал ее насквозь.; Шли по каляно шуршавшим под ногой прошлогодним листьям, по сочным, стоявшим торчком молодым травам.
Лишь Волкорез шел без шума, будто и не было у него под ногами ни сухих листьев, ни сучьев. Женька снова шарил по кустам, бросался на дразнящие звериные запахи, и глаза его горели охотничьей яростью. Сережа был весел и счастлив. Домой идём, на Забайкальскую улицу! И не надо ему отводить обеими руками упрямо лезущие в лицо сучья или нащупывать неверной ногой скользкий полусгнивший валежник. Спасибо Волкорезу - освободил Сережу от этой муки, посадил верхом на лошадь, тащившую волокушу с бензином.
Но грустен был Виктор. Чувство невозратимой утраты и какой-то непоправимой жизненной несправедливости теснили его сердце. Он думал об Анфисе.
На ночь отаборились у звонкого ручья. Лапша убежал в деревню за сменными лошадьми. Здесь, когда начало темнеть, и заметили они пожар в той стороне, откуда шли. Там стояли в небе тучи, они то багровели зловеще, то светились недобрым желтым отсветом.
Спали ночью плохо, беспокойно. То один, то другой вставал и смотрел в сторону пожара. А утром заспешили. Лапша пригнал лошадей больше, чем нужно было для волокуши, и люди могли ехать верхами. Теперь, где можно было, пускали лошадей рысью. И на рыси Некрас, то и дело оглядывавшийся, вдруг остановил лошадь и закричал пропаще:
- Спасены души, это Ново-Китеж горит! Он горит, родимый!
Все обернулись. В стороне города в небе встала стена густого дыма.
- В Детинце тлело, а ветерок раздул, и на город перекинулось. Божье наказание! - перекрестился Волкорез.
- Я еду назад! - Мичман круто повернул лошадь. - Товарищ капитан, Виктор Дмитриевич, Сережа, до скорой встречи!
Он хлестнул лошадь и помчался не оглядываясь.
- И куда поскакал, оглашенный! Заблудится, - покачал головой Волкорез. - Некрас, езжай с ним. Найдешь в город дорогу?
Лапша полез пятерней в затылок:
- А чо не найти? Найдем.
- Езжай! - приказал охотник. Лапша повернул было лошадь, но Истома остановил его.
- Погоди чуть, дядя Некрас. - Юноша соскочил с лошади и подошел к мирским. - Говорил я вам не раз, что стремлюсь в мир, яко олень на потоки водные. Мечтание имел, не мешкая, с вами в мир уйти. А душа приказала: останься!.. Ты плохо не думай, Виктор, - шагнул он к Косаговскому. - Ей одной тяжело будет. Людей злых в Ново-Китеже немало осталось. И загорелся город божьим ли попущением, а может быть, и злым умыслом. Новые мученья и страхи. А я хоть малой защитой ей буду. Потому и вернусь в город. Веришь мне? - положил он руку на колено Виктора.
Летчик нагнулся с седла и, обняв юношу, долго не отпускал его, затем крепко поцеловал.
- А ты, Степан, мне дороже брата был, - подошел Истома к капитану. - На многое доброе ты глаза мне открыл, темноту нашу светлил. Крестами бы я с тобой поменялся, побратимами мы стали бы, да не носишь ты креста. Так вот тебе память обо мне.
Он вытащил из кармана большой пятак, из мира вывезенный, с двуглавым орлом под короной, разрубил его топором пополам и половину монеты протянул капитану.
- Как взглянешь на сю половинку, меня вспоминай. Прощай, друг!
- И ты. Истома, не забывай друзей. Не так уж много их на свете. - Ратных протянул юноше руку. - А я тебе «прощай» не говорю, говорю - «до встречи»!
- Увижу ли я мир? Не верю что-то, - с печальным сомнением ответил Истома. Обняв Сережу обеими руками, притянул к себе, поцеловал в губы и в глаза. - Прощай и ты, головка светлая и сердечко соколиное!
Он вскочил на лошадь и с места послал ее намётом. Лапша припустился за ним, болтая на скаку локтями.
Мирские долго смотрели им вслед. Смотрел и Женька, задумчиво склонив набок голову и подняв переднюю лапу. Он не мог понять, почему расстались такие хорошие люди.