Улица пошла под уклон и, как река в бурливое озеро, влилась в базарную площадь. Здесь, на свежем навозе и по колено в грязи, галдел, кипел толчок. Торговали с рук, со скамей, с лотков, из бочек и кадушек; были и палатки рогожные и тесовые. Над палатками висели на шестах то лапоть, то лоскут сукна, сапог или шапка. Это были вывески. А мясной ряд можно было угадать и без вывески - по стаям собак, с мордами, вымазанными в крови. Мясники тут же на толчке резали скот, палками отгоняя собак, рвущихся к окровавленному мясу. А для рыбного ряда вывеской была вонь такая мощная, что мирские зажали носы.

- Что они, черти, тухлую рыбу, что ли, обожают? - вслух удивился мичман.

- Черти, може, и любят тухлую рыбу, а мы не любим, - откликнулся встрепанный мужик Псой. Он и робкий, с добрыми глазами, шли за мирскими как привязанные. - Рыба на тонях без соли гниет, у баб капуста без соли воняет, мясо тухнет, сало червивеет. Истинно гибель без соли!

- Опять разговор о соли, - тихо сказал Виктор капитану.

- Дельный разговор! Он нам глаза на здешние порядки открывает, - ответил довольно капитан.

Толчок шумел, свистел, пел, кричал. Как на цымбалах, играли гончары, постукивая палочкой по звонкому своему товару. Котельники оглушительно били в котлы и сковородки, сыромятники размахивали дублеными полушубками, вымоченными в дубовых и еловых настоях и в квасах, пьяные орали песни, нищие слезно ныли, ребятишки свистели и дудели на разные лады в глиняные свистульки и дуды. Бабка, ворожея на бобах, пытаясь перекричать базарный гвалт, гадала двум девушкам-подружкам, а те, затаив от страха дыхание, глядели прямо в ее беззубый рот. Была на толчке и стригальня, где мужикам и парням, сидевшим на пнях, стригли волосы, надев на голову глиняные горшки. Земля здесь была покрыта, как кошмой, срезанными волосами.

А за стригальнями увидели мирские невысокий помост из досок, выкрашенный в черный цвет. На нем лежал ворох соломы, подплывший кровью, стоял чурбан с воткнутым в него широколезвым топором. Это была плаха. Рядом мрачно чернела виселица. Ветер с озера тихо покачивал висевшего в петле со связанными за спиной руками. На перекладине виселицы сидели тесно в ряд вороны. Они нетерпеливо перепархивали и скрипуче каркали.

- Хорошую моду взяли - убивать живых людей! - пробормотал ошарашенно мичман.

А Ратных ощутил холодок в сердце: «Плаха… Виселица… Время здесь остановилось…»

Стрельцам пришлось задержаться. Вокруг плахи тесно стояли люди, весело и довольно смотревшие на кнутобойную расправу. Палач, высокий, плечистый, но с маленькой круглой кошачьей головой, осенил себя крестным знамением, поплевал на руки и поднял длинный сыромятный кнут. На кобыле, толстой доске с прорезями для рук, лежал тучный бородатый человек. При первом же ударе он вскрикнул визгливым, бабьим голоском:

- Внемли гласу моления моего, Исусе Христе!

А люди, обступившие плаху, захохотали:

- Чай, спьяну накуролесил, поп Савва - худая слава!

- Известно! Он ковш пенника в один дых пьет!

- Эй, палач Суровец! Удара не слышно! Бей кутью крепче!

Но палач хлестал лениво, без злобы. Люди начали покрикивать раздраженно:

- Суровец, серчай! Сердито бей божью дудку!

- Сухо! Поповской кровушки не видно!

Палач хлестнул с замахом, и поп взмолился:

- Оле, мне грешному, оле, мне несчастному! - А потом заорал: - Полно бить-то, душегуб! Сверх счету кладешь!

И вдруг зрители сразу отхлынули от плахи. В дальнем конце толчка закричали:

- Бирюч едет, спасены души! Новое мучительство выкрикнет!

Конный бирюч заколотил короткой плеткой в большой бубен, надел на длинный шест свою шапку, поднял ее высоко и закричал:

- Слушайте все люди ново-китежские, от мала до велика!

- Ново-китежское радио! - покрутил головой Птуха. - Последние известия!

- Слушайте, спасены души! - кричал, натужась, бирюч. - Ее боголюбие старица Нимфодора и его степенство государь-посадник Ждан Густомысл указали, а их Верхняя Дума постановила: завтра, после заутрени, выйти Кузнецкому посаду на Ободранный Ложок на две седмицы для доброхотного, без понуждения, добывания белого железа! То богова работа! А ослушников благий, в троице прославляемый господь бог великим гневом накажет и опалит, як огнем, а старица проклятие наложит!..

И словно взорвался толчок яростными криками:

- Не на бога работа, а на брюхатых из Детинца!

- У скольких с костей мясо ободрал тот Ободранный Ложок!

Широкоплечий кузнец с подпаленной у горна бородой крикнул железным, громыхающим басом:

- Бирюч, эй! Передай в Детинец: не пойдут, мол, кузнецы на белое железо!

- Да ить ее боголюбие старица приказала, - послышался голос смирного мужика. - Как откажешься?

- А иди ты со своей старицей знаешь куда?! - заорала толпа.

- Детинские верховники народ, как восковую свечу, сгибают, а ее боголюбие крестом их заслоняет!.. «Боголюбие»!

В, толпе становилось все теснее, душнее. Не выдержав, запричитала, как над покойником, женщина, заплакали горько дети. В толпе вздыхали, охали, ругались.

- Доколе же мы будем эту муку терпеть?! - выкрикнул вдруг горячо Псой, встрепанный мужик. - Эх, смелому горох хлебать, а трусу и редьки не видать! На дым ихнее гнездо пустить надобе, за рога взять все ихнее отродье! - погрозил он кулаком Детинцу. - А крышу ихнюю золотую я бы тебе, Сысой, на сарай подарил, - зло засмеялся он, глядя на робкого мужичка.

- Вот это настоящий разговор! - хлопнул Птуха Псоя по спине. - Давай, браток, знакомиться. Как твои позывные? Величают тебя как?

- Псой Вышата я. Народ говорит, что истинный я Псой. И верно, душа у меня злая. А это Сысой Путята, - указал он на робкого мужика. - Мы всегда вместе, нас так и кличут: не-разлей-вода. Плотники мы. Чего хочешь тебе срубим: хочешь - избу, а хочешь - и домовину. А тебя как зовут, друг?

- Федор Птуха. Моряк! Из славного города Одессы, с Черного моря, воспетого академиком Айвазовским. Слышал про такое?

- Неужто твое море в самделе черное?

- Спрашиваешь! Сунь в море сапоги - и гуталином чистить не надо. Чуешь?

- Чуем. А это чего у тебя? - робко показал Сысой на видневшуюся из-под расстегнутого кителя тельняшку мичмана.

- Морская душа.

- Ишь! А наши попы учат, что у мирских душа - пар, как у собак. А у тебя она полосатая, - с детским недоумением сказал Сысой. - Ты, чай, не православный?

- Советский. Понимаешь?

- Понимаю, - ответил ничего не понявший Сысой. Вокруг мирских, как и при каждой остановке, собралась толпа, и неизвестно, в какую сторону повернул бы разговор, благо стрельцы разбрелись по толчку хватать пироги, калачи, куски вареного мяса с лотков, если бы около плахи не закричали вдруг испуганно и зло сразу несколько голосов:

- Остафий Сабур скачет! Сам голова стрелецкий!

- Враз псиной завоняло!

- Живет собакой и сдохнет псом!

Прибежали конвойные стрельцы и, засовывая за пазуху пироги и мясо, пинками сбили мирских в кучу, и снова оцепили их, отрезав от толпы.

Стрелецкий голова остановился под виселицей. Ратных поднялся на цыпочки, но горячий конь головы крутился, и капитан разглядел только зеленый кафтан, но не из бильярдного сукна, как у стрельцов, а из тяжелого бархата и с золотыми застежками поперек груди. И на голубой атласной его шапке поперек собольей опушки была нашита не серебряная галунная, как у стрелецкого десятника, полоса, а из золотой парчи. Голова закричал. Сердитый его голос был ясно слышен:

- Эй, онучи вонючие, кафтаны вшивые! Или вы забыли, что в Ново-Китеже судьи быстро судят, палач Суровец быстро вешает?

- Рази? - прикинулся удивленным Псой.

- Я покажу тебе «рази»! - погрозил ему плетью голова. - Не будете в Детинец белое железо приносить, злыми смертьми вас казнить почнем! По всему городу виселиц наставим и развешаем вас черным вранам на уедие! Вот этак!

Голова привстал на стременах и хлестнул плетью повешенного. Мертвец закачался, повернулся и показал исклеванное птицами лицо. Темные глазницы уставились на людей. Вороны, тяжело махая крыльями, сорвались с виселицы, черной тучей закрыв солнце. И весь толчок от края до края взревел, давая выход злобе:

- Не пугай! На ладонь положим, другой прихлопнем!

- Замучили, замордовали!.. Вас самих на белое железо погнать бы!

Испуганный криками конь взвился на дыбы и помчался, не слушая поводьев. А люди, перестав кричать, заговорили, зароптали во много голосов:

- Уходить из Ново-Китёжа надобе! В мир, за новой долей!

- Уйдем через дыру на Русь! Как Вася Мирской призывал!

- А как найдешь дыру-то? Прорва, она непроходимая. Заплутаешься и сгинешь!

- Баишь, непроходимая? А в Детинец откуда, в обмен на белое железо, всякое роскошье несут? Ситцы, атласы, бархаты?

- Верно! Из мира несут. Выходит, Прорва проходимая.

- Не для нас только! Нас за руки держат и ноги вяжут.

- Заставим старицу и посадника ходы через Прорву показать. Покажут небось! - с угрозой сказал Псой Вышата.

- Всем миром заставим! - подхватила толпа. - Все посады волят в мир выйти! И Кузнецкий, и Гончарный, и Сыромятники, Щепной и Ткацкий тож!

- И Рыбацкая слобода на Русь тянется! - крикнул рыбак с веслом на плече.

- И пашенные мужики из таежных деревень!

- А Усолье? Солеварам-то горше всех живется! И опять выскочил из толпы рыжебородый в желтом кафтане Патрикей Душан и с ним мордастые, высоко подпоясанные парнищи. Патрикей крикнул издевательски:

- А на кой ляд вам дыра в мир? Чего вы в мир потащите? Вшивое вретище свое?

- Горе да беду свои в мир поволоку! - подскочил к нему Псой. - Тамо с плеч их скину!

- В мир поволокешься, дырник проклятый? - дернул по-собачьи губой Душан. - В царскую неволю захотел, в царщину? В наш святой град царская рука не дотянулась, так вы сами в царишкины лапы лезете?

- Слушай ты, фигура! Засохни! Не капай людям на мозги! Нет в мире царя! - закричал мичман через плечо стрельца.

Тот замахнулся на него бердышом, но Федор отбросил топор и снова закричал:

- Прогнали мы царя, уничтожили!

- Врешь, врешь, окаянный! - потрясая над головой кулаками, завопил Душан. - Как это - без царя? Ново-Китеж малое место и то без головы не обходится! А то великая Русь!

- Да дайте ему, черту рыжему, по сусалам! - крикнули разъяренно из толпы.

- ан правду мирской говорит! - задохнувшимся голосом закричал вдруг смирный Сысой. - И Вася Мирской, покойничек, царство ему небесное, тоже говорил, что на Руси нет царя. Чуете, людие, какой ветер из мира дует? Согнали царишку-то! Народ, вишь, сам на Руси государит!

- Вон как заговорили дырники! - заорали мордастые. - Опять, как при Ваське Мирском, основу шатаете?

- Не так еще шатнем! Новины хотим! Бей сидней!

- А мы за старину! Бей дырников!

Цокнули чьи-то зубы под крепким кулаком, слетела с головы и шлепнулась в грязь чья-то шапка. Мордастый парень, не замахиваясь, ткнул Псоя в переносицу, и тот брякнулся на землю. Но и мордастого сбил с ног могучий кузнец с опаленной бородой. Вторым и метким ударом в надбровье он повалил главного подглядчика Душана, и тот сел в грязь, разметав полы желтого кафтана.

И вдруг весь толчок разом заревел:

- Дай бою!.. Дай бою!..

Стрельцы бегом уводили мирских с толчка. На бегу мичман оглянулся и, глядя на побоище, сказал задумчиво:

- Заблудились в веках…