Увидев подходивших капитана и летчика, Птуха двинулся навстречу.

- Это мой старый знакомый. Я его, жлоба, не раз на нашей трассе видел, - тихо сказал он капитану.

- На трассе? - быстро спросил капитан.

- Военно-стратегическую дорогу строим, а он на трассе божественную комедию ломал. Молитвы Пелена-род собирал, чудеса показывал.

- Чудеса? Какие чудеса?

- Иголку с ниткой через щеку продергивал, грудь шилом прокалывал. Факир, бодай его в брюхо! А рабочие, особенно деревенские из глухих углов, и бабы носами хлюпают: «Блаженненький!.. Святой, к господу причаенный!.. Чудотворец!..»

- А что ему на трассе нужно было?

- А я знаю? Вышиб я его с трассы и пообещал: если еще раз увижу - в землю по плечи вобью! А сейчас, гляжу из окна, он в тень прячется и на дом Виктора Дмитриевича пялится.

- Пойдем поприветствуем его, - двинулся капитан. Юродивый стоял, прижавшись к стене, прячась в тень.

- Уважаемый публикум! Рекомендую! Факир Шаро-Вары! - сердито, но тоном циркового шталмейстера провозгласил мичман.

Косаговский включил карманный фонарь. Из темноты выступило иконописное темное, изможденное лицо с узенькой бороденкой, стекавшей со щек. Блеснули пустые, словно стеклянные глаза. Памфил-Бык стоял сбычившись, уперев в грудь подбородок. Когда-то нож, а может быть, пуля или сабля резанули его по горлу. Рана заплыла безобразным шрамом, красным и бугристым, как петушиный гребень. Шея онемела, подбородок оказался притянутым к груди; голову юродивый поднять уже не мог. Он стал походить на бодающегося быка, за что и получил свою кличку. Одет он был в рваное пальтишко, подпоясанное веревкой, вместо шапки повязался по-бабьи грязным белым платком, на ногах - валяные опорки. Он опирался обеими руками на длинную и толстую дубину со свинцовым набалдашником в кулак величиной. Подошедшие к нему молчали; молчал и он, блестя своими «стеклянными» глазами.

Капитан почувствовал вдруг, что юродивый пристально вглядывается в него. В это время Женька заскакал вокруг юродивого с заигрывающим тявканьем. И будто бы отбиваясь от собаки, Памфил-Бык, перехватив дубину за нижний конец, с силой размахнулся ею вкруговую. Круто загудел воздух. Испуганно вскрикнул невидимый в темноте Сережа. Свинцовый набалдашник просвистел близко от головы капитана.

- Осторожнее размахивай, гражданин, - спокойно сказал капитан. - Ты кто такой?

Памфил-Бык ухмыльнулся широко, бессмысленно.

- Асиньки? Я кто? Я Памфилка, дурак присноблаженный, глупомудрый. Вот я кто. - Он заморгал часто, подпрыгнул высоко и завопил хрипло: - Христа зарезали!.. Богородицу-матушку зарезали!.. Ой, жалко!

- Заткни кран! - гаркнул, как на палубе, мичман. - Что здесь потерял? Что высматриваешь?

Юродивый и ему ответил ангельской, миролюбивой улыбкой.

- Асиньки? - и закрестился вдруг испуганно. - Узнал! Узнал тебя!.. Ты богородицу зарезал!.. Боюсь! Ты Памфилку-дурака зарежешь… Боюсь! - захныкал он, тыча пальцем в лицо мичмана.

- Ша!Чтоб тихо было! - шагнул Птуха к юродивому и поднес к его носу кулак. - Чуешь? Увидишь небо в алмазах!

В глазах Памфила мелькнула осмысленная злоба.

- Не дуй в улей, без глаз останешься, - тихо, угрюмо проговорил он. - Не ровен час, сегодня - нас, завтра - вас.

- Чеши отсюда на полусогнутых, пока цел! - снова двинулся мичман на юродивого.

А Памфил уже уходил, подскакивая и вопя хрипло церковный напев:

Его не было видно, но из темноты все еще доносилось со злобной угрозой:

Капитан молчал, сунув руки в карманы шинели, о чем-то упорно думал.

- А, гори они синим пламенем, эти факиры и малохольные юродивые! - вдруг зло сказал мичман. - Шатаются тут! И чего милиция смотрит? Потопаю я.

Выспаться надо. Завтра-рано полетам. Давай руку, Сережа.

Даже по звуку шагов мичмана можно было попить, что он очень сердит и очень чем-то недоволен.