Дальний храмовой придел был отделен от главного нефа железной, грубо кованной решеткой. Скрипнула тяжелая дверь, и они вошли под низкие, давящие своды погребального придела.
Здесь было темно, только где-то в глубине кроваво светилась одинокая лампадка. Истома пошарил в стенной нише, вытащил толстую свечу и зажег ее. При скупом свете свечи Виктор увидел ряды голубцов, древних намогильных памятников, маленьких, до половины человеческого роста, избяных срубов с крестом на коньке. На крестах были вырезаны славянской вязью имена усопших стариц. Истома подошел к голубцу под красной лампадой.
- Старица Анна! - благоговейно перекрестился он и поднял повыше свечу. - И прочие ново-китежские старицы тут покоятся. Читай на крестах их имена.
И Виктор читал имена странные, звучащие из глубин веков: Праскудия, Меропа, Голендуха, Пестимея, Амелфа, Улита.
- Голубцы эти, - сказал Истома, - только надгробия, а похоронены старицы в подполье собора, там они земле преданы. Вот дверь туда, - подошел он к небольшой железной двери в ногах гробницы старицы Анны. - За дверью ступеньки вниз, к их святым могилкам.
Виктор потрогал огромный замок, висевший на железной двери.
- Всюду у вас запреты и запоры. И мертвых под замком держите!
- Истинно говоришь, на все живое у нас запреты, запоры и оковы. Стариц возьми. Девчонками постригали, заживо в гроб клали. - В тихих васильковых глазах Истомы появилась тоска. - Эх, Виктор, нельзя жизнь во цвете губить, нельзя у горячего молодого сердца отнимать радости земные!
- Анфиса добровольно идет на постриг? Она согласна на это? - не сдержав волнения, спросил Виктор. Истома тихо покачал головой, не поднимая ее.
- Ее согласия не спросят. Указала старица - отрублено!
- А мать?
- Сиротка она. Умерла ее матушка.
- Отец, посадник, тоже согласен?
Истома ненавидяще сузил глаза.
- Кабан Густомысл за власть не токмо дщерь свою, и душу отдаст! Чай, ждет не дождется, когда Анфиса старицей станет. Тогда он истинно царем ново-китежским станет, мономахом!
- Нельзя этого допустить, нельзя! - схватил Виктор за плечи Истому и, забывшись, начал трясти его. - Надо помочь ей, слышишь, Истома?
Юноша ответил безнадежным жестом руки и движением плеч.
- Немыслимое говоришь. Анфису от пострига нам не спасти. Сие свыше сил наших. Одно осталось - токи слезные лить.
Виктор дрогнул лицом и взял юношу за руку.
- Ты любишь ее, Истома?
Спросил и почувствовал, что задал ненужный вопрос.
- Одному тебе, Виктор, выдам тайну мою. Люблю.
- Она тебя тоже любит? - быстро спросил Виктор и удивился, уловив в своем голосе ревнивую нотку.
- Молчи! - неистово шепнул вдруг Истома и дунул на свечу. - Анфиса!
Виктор тоже увидел ее. Она стояла у гробницы старицы Анны. Кровавый свет лампады заливал ее лицо. Она молилась. Виктор слышал исступленный шепот ее молитвы, и горькая нежность охватила его.
- Каждый день приходит молиться на могилку старицы Анны, - одним дыханием шепнул Истома. - Тяжко ей.
Анфиса тяжело, прерывисто вздохнула, будто сдерживая рыдание, и рухнула на колени. Припав лбом к полу, она замерла.
Удушливое чувство надвигающейся непоправимой беды охватило Виктора. Не колеблясь, не раздумывая, он пошел к Анфисе. Девушка услышала его шаги и быстро поднялась с пола. Легкий шелковый опашень с длинными, до земли, рукавами, надетый в опашь, внакидку, соскользнул с ее плеч и упал на пол. Увидев мирского, она резко отвернулась, но не выдержала и взглянула на Виктора коротко и быстро. Тоска была в ее глазах, а в изгибах губ - беспомощность страдающего ребенка.
Неслышно подошел Истома. Он улыбнулся девушке. Была улыбка эта такой нежной и просветленной, что Виктору стало неловко. Будто подглядел он в душе юноши от всех таимое чувство.
- Все молишься, Анфиса? - печально спросил он. Девушка дрогнула плечами, будто пахнуло на нее могильным холодом. Она стояла, сложив крестом руки на груди, тонкая и четкая, грустная и беспомощная.
- Все молюсь, Истомушка, - подняла она глаза на юношу. - Да минует меня страшная сия чаша…
Губы ее задрожали и, поникнув, она быстро пошла к выходу из придела. Виктор поднял ее опашень и побежал вслед. Он догнал ее возле железной решетчатой двери и накинул опашень, ласково коснувшись узких девичьих плеч.
Девушка остановилась и обернулась. Взгляды их встретились. Что-то хорошее увидела она в мальчишечьих застенчивых глазах Виктора и улыбнулась. Тоненькая паутинка тихой ласковости протянулась между ними.
- Ишь ты, ласковый какой, видать, шелковой травой тебя младенцем пеленали, - чуть слышно сказала она.
Виктор молчал и неотрывно, изумленно и восторженно глядел на Анфису.
- Не гляди так, - нерешительно закрылась она рукой. - Пожалеешь потом.
Она резко отвернулась. Взлетел зеленый шелк ее опашня - и нет уже ее, только в глубине собора слышны быстрые убегающие, всполошенные шаги.
Виктор оперся локтями о железную решетку и стоял так, пока не смолкло под сводами собора эхо Анфисиных шагов. Тогда встревоженно рванулся и побежал к дверям собора.