Советский летчик Л. Г Минов, находясь в служебной командировке в САСШ, совершил большое автомобильное путешествие для ознакомления с американской авиацией. Им было пройдено на автомобиле 16000 километров.
Кроме того, для использования опыта в советской авиации, тов. Минов изучил парашют и выполнил ряд прыжков с него, один из которых и описывается в настоящее очерке.
Вначале предполагалось, что первый парашютный прыжок я совершу в специальной школе города Дайтон (штат Охайо), но разрешение из Вашингтона откладывалось со дня на день. Поэтому, чтобы не терять времени, я решил начать знакомство с парашютным делом на заводе Ирвинга в Буффало.
Каждый день я приходил на завод, знакомился с производством, изучал способы укладки парашютов, их проверку и приемку. Это было трудновато. Английского языка я не знал и владел только французским, зная вдобавок десяток немецких и пару десятков польских фраз. Но тут меня выручал Феликс Лугас — поляк, мастер-закройщик завода, знающий «чуть-чуть» французский и «совсем немножко» русский язык. Мы вели разговор на смешанном французско-русско-польском жаргоне, но быстро и хорошо понимали друг друга.
Постепенно, с помощью мастеров и рабочих завода, я детально изучил конструкцию парашюта. Дирекция фирмы была исключительно внимательна к своему советскому гостю, внимательно следя за моей учебой и помогая мне в ней…
* * *
7 июня я получил неожиданную телеграмму из Амторга, в которой мне предлагалось принять участие в большой круговой автомобильной поездке по маршруту: Нью-Йорк — Сан-Диего — Лос-Анжелос — Сан-Франциско — Сиэтл — Нью-Йорк. Выезд был намечен на 15 июня.
Чтобы отправиться в поездку «окрещенным», я договорился с фирмой о прыжке. Еще накануне вечером парашют, на котором мне предстояло совершить прыжок, был тщательно проверен в моем присутствии военным контролером фирмы Годлибом.
Положив парашют на стол, он внимательно рассмотрел каждую стропку, каждый шов. Ни одна торчащая ниточка, ни одно пятнышко не ускользнуло от его натренированного взгляда.
Затем — так же внимательно и особенно тщательно — парашют был упакован в особый ранец специалистом по укладке парашютов, мистером Бэрг.
Короче, были приняты все меры к тому, чтобы на пушечный выстрел не допускать к парашюту «Господина Великого Случая», который может сыграть шуточку, подбросив в ранец зазевавшегося мастера какой-либо инструмент или спутав порядок укладки строп.
Поздно вечером погода, как нарочно, стала портиться, а утром, когда я шел на завод, моросил мелкий, противный дождь. Была надежда на изменение погоды после обеда, но, как всегда в таких случаях бывает, предсказания бюро погоды не оправдались. К пяти часам это выяснилось окончательно, и провозившись еще с часок со складыванием умышленно спутанного парашюта (такие довольно сложные задачи я решал в конце своих работ на заводе), отправился домой.
* * *
На следующий день рано утром небо было пасмурно, накрапывал дождь, и я решил, что прыжок не состоится. Не одеваясь, я снова улегся на постель и попытался представить предстоящие переживания при прыжке, но ничего не получилось. Мысли упорно перескакивали на не имеющие ничего обшего с парашютом вещи…
Вторично проснулся я от резкого телефонного звонка. Схватил трубку и услышал голос Лугаса, многозначительно приглашавшего меня ил завод.
«Значит, прыжок состоится», — подумал я и весело ответил Лугасу:
— Дзинькую пана, зараз приду на завод. Мерси бьен!
Во время быстрого туалета посматриваю в окно. Небо покрыто высокими облаками. В разрывах изредка просвечивает синева. «Похоже на мраморное мыло», — думаю я и… чувствую, что никак не могу вдеть запонку в воротник рубашки… «Эге, вот в чем проявляется мое волнение, которое я не мог вызвать, пытаясь рисовать картину прыжка!»
А погода действительно улучшилась. Небо проясняется. Облака поднимаются выше и выше.
«Сейчас я увижу Форда — знаменитого парашютиста, совершившего более полутораста прыжков», — проносится в голове,
Последнее время Форд прыгает редко, работая в «оффисе» (конторе) фирмы. В разных странах, в том числе и у нас в СССР, он выполнял рекламные прыжки, и совершенно очевидно, что своим финансовым благополучием фирма в значительной степени обязана этому, всегда скромному, всегда улыбающемуся и всегда спокойному человеку.
* * *
Скоро к под'езду лихо подкатил маленький фордик заместителя президента фирмы мистера Маклоуда, и мы тронулись в путь.
Едем на аэродром. Там будут Вейт — президент фирмы, Форд и второй заместитель Вейта — Стоут, который очень хочет посмотреть, как русский летчик будет кувыркаться в американском небе.
Маклоуд был в свое время во Франции, но знания, вывезенные им из чужой страны, ограничиваются десятком фраз, произносимых к тому же с ужаснейшим английским акцентом. Он прибегает к их помощи, так сказать, для веселья. Иной раз, совершенно неожиданно выпалит: garçon, une bouteille du vin rouge! и зальется высоким, женским смехом, сощурив свои и без того маленькие глазки. Эту фразу в первую очередь вызубривают в Париже американцы, вырвавшиеся на свободу со своей родины с ее «сухим законом».
Фордик мчится. Скоро я увижу Форда! Как ни странно, но это… мой старый знакомый. Мы с Фордом — старые друзья, я близко узнал его еще до поездки в Америку…
Дело вот в чем: у моих ребят есть детский кино-аппарат. И вот на экране этого кино я десятки, а может, и сотни раз любовался картиной парашютных прыжков с самолета. Отдельные кадры изображали прыжок с крыла, прыжок вниз головой и другие «фокусы» какого-то американского парашютиста. Концовкой картины служила сияющая физиономия прыгуна и надпись:
«Наш герой, довольный результатами, готов снова повторить»… и так далее.
Два дня назад, здесь, в Буффало, я узнал, что «наш герой» — это мой сегодняшний учитель и крестный «папаша» — мистер Форд!
Просматривая на заводе фильмы парашютных прыжков, которые мне там демонстрировали, я чуть не подпрыгнул от радости. На экране повторялась картинка моего домашнего кино с той лишь разницей, что в надписях фигурирует фамилия парашютиста.
«Мистер Форд на этот раз выполняет свободный прыжок вниз головой». Как и у меня, там этот кусок картины кончается улыбающимся лицом парашютиста:
«Наш герой, довольный…» и так далее.
* * *
Минут двадцать фордик несся по широкой дороге, ведущей к городскому аэропорту. Под'езжая к ангарам, мы увидели автомобиль Лугаса, который уже больше четверти часа ожидал нашего приезда.
Прошли на аэродром. Среди самолетов, выстроившихся перед ангарами, мне показали тот, который сегодня я должен буду оставить в воздухе. Это двухместный биплан «Кертис» с мотором «Челенджер» 170 сил. Повезет меня шеф-пилот, капитан Лео Чейз. С летчиком Чейзом я знаком. На его самолете-лимузине «Кертис-Робен» я летал 31 мая над Ниагарским водопадом.
Чейз сейчас в воздухе. Он возит учеников, обучающихся полетам у фирмы Кертис. Это — одна из побочных работ Чейза, который летает с такой же охотой, с какой он летал в первые годы своей двенадцатилетней карьеры, имеющей в итоге, выражаясь авиаязыком, больше двух тысяч часов пребывания в воздухе и около пяти тысяч посадок.
Чейз — один из лучших летчиков САСШ, выгодно отличающийся от всякого рода рекордсменов своей врожденной скромностью, отличной техникой пилотирования (притом — любой машины) и глубоким знанием лётного дела. Ради тренажа Чейз выполнил серию парашютных прыжков и по крайней мере пять-шесть десятков раз «сбрасывал» с самолета таких новичков, как я. Вот почему я питаю доверие к этому высокому, худощавому блондину с энергичным лицом и зорким взглядом чуть прищуренных глаз.
Тов. Минов перед полетом.
Ожидая Чейза, мы подошли к самолету. Здесь я получил от Форда последние указания относительно прыжка. На первый взгляд — все очень просто. Я буду прыгать с фюзеляжа, для чего необходимо вылезти из кабинки и стать одной ногой на крыло, а другой на подножку самолета.
Форд продемонстрировал, как нужно вылезать и приготовиться к прыжку. Я повторил за ним показанный маневр в точности и с ловкостью несколько большей, чем это вышло у моего учителя.
У самолета, на котором проводилась эта «примерка», стала собираться изрядная толпа. Удивительно, как быстро пронюхала публика, случайно находившаяся на аэродроме, о предстоящем бесплатном зрелище, которые так любят американцы и особенно определенный сорт праздных зевак, получивших благодаря своему изумительному любопытству кличку «резиновые шеи». Эти резиновые шеи простаивают часами, глазея на самые обычные происшествия, ради которых наш москвич, вечно спешащий и всегда опаздывающий, не истратил бы и минуты времени.
В это время ко мне подошел репортер и задал ряд наивных вопросов, касающихся моих переживаний перед прыжком. Но от разговоров я увильнул, попросив отложить интервью до более удобного момента.
А в самом деле, что я переживал, о чем я думал, ожидая с минуты на минуту появления Чейза, которое явится сигналом начала представления, с нетерпением ожидаемого «резиновыми шеями?»
Мистер Форд.
Мне помнится, что мысли мои были далеко и от парашюта и от прыжка. Я курил папиросу и, разговаривая со Стоутом, изредка посматривал на толпу «резиновых шей», бесцеремонно разглядывавших меня в упор.
«Когда же наконец появится Чейз?» — думал я, начиная нервничать и все чаще и чаще поглядывая на часы.
Уже полдень. Мне кажется, что ветерок начал заметно крепчать. Небо покрывается низкими облаками.
Чтобы несколько рассеяться, я беру под руку Стоута, и мы отправляемся осматривать самолеты, расставленные в ряд перед ангарами различных фирм.
Возвращаясь к нашему самолету, где «резиновые шеи» окружили Форда, требуя подробностей о моей персоне, мы встретили Чейза. Человек, которому предстояло сбросить меня с самолета, встретил меня с улыбкой, как старого знакомого, и мы, пожав друг другу руки, обменялись приветствиями. Теперь все в порядке! Я забрался в наш фордик и сменил туфли на полотняные ботинки парашютиста, с резиновой подошвой, с кожаными щитками для предохранения щиколоток от повреждений, которые можно получить в момент рывка при открытии парашюта, когда расставленные ноги с силой ударяются одна о другую.
«Резиновые шеи» преследовали меня и во время туалета, а потому я старался делать все спокойно, чтобы не выдать своего волнения, которое, конечно, неизбежно при приготовлениях к выполнению совершенно нового и не изведанного еще трюка
Не знаю, насколько мне удалось это, но думаю, что о небольшом волнении все же можно было судить по слегка дрожащим пальцам, шнурующим ботинки.
Надев ботинки, я снял пиджак и положил его в машину. Хотел уже направиться к самолету, но вспомнил, что моя прическа не в порядке, а гребешок остался в кармане пиджака. Пришлось вернуться… И вот, наклоняясь в кабину автомобиля, я случайно заметил на календарике, висевшем внутри автомобиля, цифру «13».
«Сегодня тринадцатое! — пронеслось в голове. — А кроме того, я вернулся, идя к самолету…» Сколько причин для того, чтобы потерять самоуверенность суеверному человеку… Ведь когда-то почти все летчики верили в приметы… Одни боялись сниматься перед полетом, другие — прикуривать, третьим, иные возили с собою талисманы — и почти все избегали летать тринадцатою.
Наша советская авиация — самая молодая в мире — свободна от предрассудков. И мне стало легко и радостно от мысли, что наши летчики не знают позорного страха суеверий.
Итак, я прыгаю первый раз на парашюте — 13 июня!..
Подходя к самолету, я вытер выступивший на лице (от волнения или от жары — не знаю) пот.
У самолета стоял Чейз, а Форд что-то ему говорил, показывая на небо. Очевидно, они договаривались о расчете места, над которым я должен буду выпрыгнуть из самолета.
Когда я подошел, «резиновые шеи» охватили нас плотным кольцом и с любопытством разглядывали меня в упор. Это смущало, но зато, чувствуя на себе взгляд толпы, я окончательно погасил волнение, ни одним мускулом лица не желая выдавать своих переживаний.
Форд передал мне комбинезон, шлем и очки. Я надел их. Теперь последние приготовления — осмотр и надевание парашюта.
Открыв предохранительный клапан, я проверил вытяжной трос парашюта и, убедившись, что все на месте и в порядке, весело сказат:
— Ол райт!
И в публике, которая, вытягивая шеи, старалась не прозевать ни одного моего движения, кто-то восторженно повторил за мной:
— Ол райт!..
Самолет рванулся вверх, я неуклюже падаю на спину, захлебываюсь воздухом…
Я оглянулся и заметил в толпе репортера с фотоаппаратом, готовящегося к с'емке. Рядом с ним стояли Стоут и Маклоуд, и когда я улыбнулся им, Стоут сказал мне, показав на фотоаппарат:
— Это для ваших детей. Вы поняли?
— Конечно, — ответил я, — но думаю, что больше для рекламы.
Стоут засмеялся и стал переводить наш разговор Маклоуду и любопытным.
Ну вот, теперь я окончательно готов. Парашют, подогнанный еще вчера на заводе, плотно прикреплен к моей персоне специальными обхватами и помочами.
Последние наставления. Форд, кажется, волнуется слегка, о чем можно судить по несвойственной ему торопливости в разговоре и движениях. Об'ясняемся при помощи переводчика.
— После первого сигнала летчика вы вылезете из сиденья и станете на фюзеляже, как это я вам показывай. Держитесь за борт крепко и ждите второго сигнала. По второму сигналу возьмитесь правой рукой за вытяжное кольцо, удерживая себя левой, пока не убедитесь, что ваша правая рука действительно держит кольцо, а не помочи… Когда вы убедитесь, что взялись именно за кольцо, — то отпустите левую руку и спокойно отбросьтесь на спину. Не медлите слишком с открытием парашюта, но не выдергивайте кольца раньше, чем совершенно оставите самолет.
Около нас стоит Чейз, терпеливо слушает об'яснения Форда, и когда тот кончает, что-то говорит ему.
— Ол райт, — отвечает Форд и, обращаясь ко мне, продолжает: — Дернув за кольцо, вы должны почувствовать толчок немедленно. Если же, выдернув кольцо, вы будете продолжать падать, то сейчас же тяните за кольцо второго парашюта.
— Ол райт, — отвечаю я Форду и обращаюсь к переводчику с просьбой поблагодарить за наставления и передать, что все будет выполнено в точности.
Но осторожный Форд решает проделать нечто в роде «генеральной репетиции».
Я и Чейз садимся на свои места. Мотор запущен и работает на малых оборотах. Чейз поворачивает голову ко мне и с чрезвычайно серьезной миной кивком головы дает первый сигнал. Лицо у меня расплывается в улыбке. Тем не менее я быстро вылезаю из сиденья и становлюсь одной ногой на крыло, а другой — на подножку фюзеляжа.
Второй кивок. Правой рукой берусь за кольцо, отбрасываюсь на спину и… падаю с высоты… полуметра.
Снова сажусь в самолет. Теперь всерьез. Устраиваюсь поудобней и спускаю на глаза очки.
К самолету подбегает какая-то экспансивная мисс, протягивает руку и что-то щебечет по-английски. Я ничего не понимаю, но и понимать здесь нечего Наверно, ничего плохого в ее пожеланиях нет, а потому я благодарю, крепко пожимая руку.
— Тэнк ю вери матч! — Что можно сказать при моем знании английского языка, кроме этой фразы, которую произношу я, наверно, так же, как Маклоуд произносит французские фразы.
Затем подходят Форд, Лугас, Маклоуд и Стоут. По очереди жмут руку. Стоуту я говорю шутя:
— A bientôt ici, — показывая на землю, — ou bien là, — палец в небо.
Стоуту очень понравилась эта шутка, и он смеясь переводит ее Форду и Маклоуду. Сквозь рев мотора, проверяемого Чейзом, я слышу крик Маклоуда:
— Alors ca va? Garçon, une bouteille, — но рев мотора, получившего полный газ, заглушает его слова.
Самолет трогается с места… Разбег, — и мы в воздухе…
* * *
Оглядываюсь назад и вижу, что из публики шлют приветствия, помахивая в воздухе руками. Замечаю, как от толпы отделяется группа людей и идет в поле. Это мои компаньоны. Они направляются к месту ожидаемого приземления, которое определил Форд, договорившийся с Чейзом о высоте.
Самолет лезет вверх, и я, перегнувшись через борт, стараюсь определить направление сноса. В воздухе изрядно «болтает», и это мешает наблюдениям. На высоте пятисот метров «болтанка» прекратилась, и я снова перегнулся через борт. Наблюдения за сносом самолета отвлекли от мыслей о прыжке, а когда я собрался вернуться к ним, было уже поздно размышлять. Чейз перевел мотор на средний газ, и я понял, что выше не пойдем. Значит, сейчас мой черед! Держись, Минов!..
Посмотрел на альтиметр: пятьсот пятьдесят метров. Взглянул на землю — мы приближаемся к границе аэродрома, идя против ветра. Внезапно Чейз поворачивается ко мне и с таким же серьезным лицом, как и во время нашей репетиции, кивает головой.
— Приготовиться!..
В точности выполняю все наставления Форда… Начинаю работать! Левую ногу ставлю на крыло, правой отыскиваю подножку… но никак не могу нащупать ее: ветер упорно откосит ногу. Встречный поток воздуха старается сбросить меня с самолета, и приходится изо всех сил держаться руками за борт. Ветер рвет ногу с крыла, сбивает набок очки, мешает дышать…
На один момент я наклоняю голову и вижу, как под самолетом проплывают кучевые облака.
«Наверно, не увидят с земли момента прыжка», — проносится в голове, и мне самому кажется странным, что мысли заняты такими пустяками. Никакого страха, никакого волнения я не переживаю и с нетерпением жду сигнала пилота, как избавления от чрезвычайно затруднительного положения, в котором нахожусь сейчас. Напрягаю последние силы, чтобы удерживать себя на фюзеляже, и чувствую, что выдержу еще не больше десятка секунд.
И вдруг, как-то сразу — второй кивок пилота.
— Прыжок!..
Какое-то странное чувство на секунду охватывает меня. Оно не похоже на страх… это скорее ощущение непонятной жалости, смешанной с чувством отчаяния, но не ужаса… Нервы напряжены до предела, но движения точны и рассчитанны…
Правой рукой берусь за кольцо. Припоминаю наставления Форда: только не сразу тянуть!.. И, пытаясь улыбнуться пилоту, отпускаю левую руку…
Самолет рванулся вверх… я неуклюже падаю на спину… захлебываясь воздухом, глотаю его широко раскрытым ртом… тяну за кольцо… и на десятую долю секунды сжалось сердце… Мне показалось, что кольцо поддалось слишком легко, без всякого сопротивления, которого я ожидал, зная, что этим движением руки я разрываю предохранительную нитку и выдергиваю запирающие шпильки замка.
Но это на десятую долю секунды. Сейчас же меня сильно рвануло куда-то в сторону… и все замерло. Наступила необычайная тишина.
Я быстро взглянул вверх и увидел над головой громадный белый зонтик с небольшим отверстием в вершине, через которое проглядывало синее небо.
— Ура… Все в порядке!.. — и я радостно и гордо озираюсь по сторонам, разыскивая самолет. Скоро нахожу его. Чейз кружит вокруг парашюта, порой очень близко подлетая ко мне, и тогда я вижу его улыбающееся лицо и приветливое помахивание рукой.
Принимаю боевую позу, подняв руку со шлемом вверх.
Поправив ножные обхваты и сдвинув на лоб очки, снова задираю голову и смотрю на парашют. Ритмично сжимаясь и разжимаясь, огромный зонт парашюта словно дышит, и эти движения делают его похожим на медузу. Медленно, как на качелях, раскачиваясь из стороны в сторону и жадно впитывая впечатления, все же вспоминаю наставления Форда о необходимости повернуться при снижении лицом по движению парашюта, — и это возвращает к забытой на время мысли о ветре.
Глядя на землю, скоро убеждаюсь, что ветер медленно, но упорно относит меня в сторону, противоположную той, куда он должен был бы относить. «Неужели Чейз ошибся?» — мелькает тревожная мысль. А в это время я уже приближаюсь к железной дороге, по которой (совсем, как в приключенческих фильмах) несется поезд. Стук его колес и даже пыхтенье паровоза слышны отчетливо. Мне начинает казаться, что я должен угодить как раз на дорогу, и от этой мысли делается несколько жутковато.
«Нужно скользить», — решаю я и очень неуверенно тяну лямки одной стороны парашюта вниз.
Почти без всякого сопротивления край парашюта опускается вниз; шум воздушной струи, вырывающейся через отверстие в куполе, усиливается. Скорость падения заметно увеличивается, но вдруг парашют совершенно неожиданно резко поворачивается вокруг опущенной кромки, а вместе с ним поворачиваюсь и я.
Это вынуждает отпустить опущенные лямки и захватить другую пару с противоположной стороны.
Земля приближается, но достаточно быстро приближаются и столбы железной дороги…
Однако уже через несколько секунд соображаю, что до столбов, по которым проходит ток высокого напряжения, парашют не дотянет. И на душе становится легко и весело.
Готовлюсь к приземлению. Смотрю на ноги и замечаю что теперь меня относит от дороги, к которой я был обращен лицом.
«Значит, ветер у земли действительно дует в противоположном направлении. Нужно немедленно повернуться лицом по движению…»
Захватываю обеими руками лямки над головой, одну руку подтягиваю вниз, затем несколько вращательных движений туловищем — и все в порядке. Ухватившись руками за лямки над головой, ослабив мускулы и подтянув ноги, я свободно вишу на помочах. Вот ноги касаются земли… Резким движением подтягиваюсь на руках — и плавно опускаюсь на траву.
«Вот и все», — думаю я, быстро вскакивая на ноги раньше, чем парашют успел свалиться в бесформенную груду шелка.
Я спустился на самой границе аэродрома, недалеко от дороги… Вокруг ни души.
Смотрю в сторону ангаров, но ничего не вижу — бугорок, за которым я сел, скрывает площадь аэродрома.
Настроение приподнятое. Чувствую, как сердце возбужденно бьется в груди.
«Это реакция после сильного напряжения нервов», — размышляю я и пытаюсь представить себя падающим в пространство до открытия парашюта.
В этот момент, точно из-под земли, вырастает фигура сломя голову бегущего человека, и еще издалека я узнаю репортера с зеркалкой. Запыхавшись, еле переводя дух, он что-то кричит на ходу, машет рукой, приветствуя и в то же время предупреждая, что будет снимать.
Остановившись метрах в десяти, репортер наводит аппарат. Принимаю боевую позу, подняв руку со шлемом вверх. Репортер делает пару снимков и в изнеможении садится на траву, положив руку на сердце.
Из-за бугра появляется автомобиль-полугрузовик, набитый ватагой людей в синих комбинезонах. Это — механики аэродрома. Они на ходу соскакивают с машины, задают вопросы, что-то говорят, но ведь я ничего не понимаю.
— Ол райт. Верри уэл! — говорю я смеясь, будучи уверенным, что угадываю вопросы: «Ну как?.. Понравилось ли?.. Хорошо ли приземлились?..» — В общей что-нибудь в этом духе.
Механики помогли освободиться от парашютной сбруи, затем мы уселись на машину и поехали к ангарам. Но не успели мы от'ехать и сотню метров, как увидели Форда и Лугаса, которые напрямик через поле бежали к нам.
Форд, весь сияя, подбежал ко мне, крепко пожал руку и через Лугаса стал расспрашивать о впечатлениях.
Когда Лугас передал моему учителю о том, что я еще до прыжка заметил перемену в направлении ветра, Форд с недовольным лицом пожал плечами. Недоумение его было направлено, конечно, по адресу Чейза.
Относительно моего испуга в момент, когда вытяжное кольцо, как мне показалось, слишком легко поддалось движению руки, Форд ответил, что это впечатление обычное почти для всех парашютистов, совершающих свой первый прыжок.
Только когда мы приблизились к городу, я почувствовал сильною усталость.
Поэтому я отказался от совместного завтрака с нашей компанией. Через десять-пятнадцать минут я был дома. Чтобы несколько освежиться, я решил принять холодную ванну и затем уже прилечь на часок отдохнуть. Но не успел я влезть в воду, как раздался телефонный звонок.
— Ай ду нот спик инглиш… Ай спик френч, — заявляю я, и без дальнейших разговоров вешаю трубку.
Минут через десять снова раздался звонок, и на этот раз какая-то женщина пытается объясниться со мной по-французски по «важному» делу.
…Красовалась моя физиономия над заметкой с заголовком «Вызов смерти»
Привожу себя в порядок и спускаюсь вниз. Навстречу поднимается с кресла типичный американский репортер с неизменными роговыми очками, зеркалкой и блокнотом. Рядом с ним щупленькая американка, тоже в большущих роговых очках.
Несколько вопросов, ответы на которые стенографически записаны в блокнот, просьба выйти на улицу для с'емки, поза, двухкратное щелканье затвором аппарата — материал для сенсационной газетной заметки готов.
Еще бы не сенсация, — советский летчик в Буффало прыгает с парашютом.
— Pardon, monsieur Minoff, — обращается ко мне в заключение американка, — êtes vous captain ou lieutenant?И когда я объяснил, что революция еще в семнадцатом году уничтожила у нас чины и ранги, американка смущенно и в то же время немного недоверчиво посмотрела на меня и пробормотала:
— Oui, oui, c'est bien… c'est très bien.
«Ясно, что бьен», — подумал я про себя, прощаясь с неожиданными гостями.
Вечером, выйдя погулять по городу, я купил «Курьер-Экспресс» — вечернюю газету, репортер которой приходил сегодня ко мне. На второй странице красовалась моя физиономия над заметкой со стопроцентным американским заголовком:
«ВЫЗОВ СМЕРТИ».
-