I

— Жидковата плотинка-то! О-о-очень жидковата! — Сутулый старик скептически покачал головой. По морщинистому, как печеное яблоко, ветхому лицу его и подслеповатым глазкам пробежала неуловимая тень тревоги.

— В стороне, дед Степан, выдержит!

Кудрявый гибкий парень, стоящий рядом, широко размахнулся и швырнул окурок в пенящуюся зелень волны. Подхваченная ветром тонкая картонная трубочка завертелась в упругих струях, метнулась в сторону и поплыла, извиваясь среди желтого крошева редких последних льдин.

Светлосерые глаза парня рассеянно следили за окурком. Но теплая шершавая кисть старика легла на его руку.

— Гляди-ка, Фома неверующий! Мимо аль нет? — вразумительно вымолвил надтреснутый басок

Устремленные на реку глаза юноши сразу затвердели.

Окурок чуть приметной точкой выделялся на воде Сначала река мощно увлекала его все дальше и дальше, в хаосе перепуганных волн, но вдруг решительно крутанула назад, завертела среди взбаламученной, как вскипевшее молоко, бурлящей пены и под острым углом швырнула на плотину. Окурок исчез из глаз.

— Видел? — с легким торжеством возгласил старик. — Какая тут тебе сторона! Загогулина здеся, милый, вот что! На стрежне-то мель, она и поворачивает. Да в самую что ни на есть плотинку. Понял?

Парень промолчал, напряженным оценивающим взором оглядывая землю и воду.

Собеседники стояли на длинном каменистом мысе, как топор врубившемся в живое тело течения.

Крутые и уступчатые, поросшие густою щетиной леса берега сдавливали обычно спокойную неширокую реку. Только в двадцати-тридцати метрах справа, ниже мыса, угрюмые стены обрывались, сбегая к воде и открывая узкое горло постепенно углублявшегося внутрь леса тенистого оврага. Дальше опять поднимались, убегая вдаль, ступенчатые неприступные башни высот.

Штурм половодья грозил только оврагу. Много-много лет породившие его весенние гулливые воды заливали ложбину, подтачивая корни и рыхлые пласты лесного перегноя, с каждым годом расширяя и углубляя овраг. К лету река с рокотом уходила назад На вязком дне подсыхающей промоины оставались заросшие ряской гнилые озерки, тростниковые болотца, где гуляли стада головастиков и жадных личинок. Осенью болотца подсыхали, бабочками слетала на них ржавчина листопада, и заунывный гуд первых метелей прикрывал овраг холодным спокойным плащом А весной нащупывая единственный проход в береговых теснинах, снова вторгались в овраг обновленные животворные воды. Так проходили годы. Но этой зимой…

Парень все еще осматривал плотину.

Это было временное, на живую нитку сшитое сооружение из тяжелых земляных мешков, узловатых, не годных для плотового сплава бревен и случайных сучьев. Плотина, точно непроглоченная кость, застряла в жадной глотке оврага. Вода уже подступила к основанию стены и, зловеще хлюпая, плескалась о первый ряд мешков.

— Ну? — не стерпел старик.

— Пожалуй, и правда — слабовата! — серьезно согласился парень.

— То-то! — вразумительно и важно заявил его собеседник. — Ты бы, милый, почаванщил с мое — не спорил бы. А вода, гляди, прибывает. Неровен час. На аршин, смекаю, выше оврага-то! Чего ждем?.. Укрепляют еще, што ли?

— Укрепляют!

— Ты нонче во второй аль как?

— Во второй.

— Ну, вместе, сталоть. Николай Степанча, товарища Парфенова найти надо. Кончать пора. Вместе ему и обскажем.

Старик вздохнул и потянул из кармана выцветший ситец кисета.

— О чем обскажешь то дед? — весело и быстро спросил его кто-то, неслышно подошедший сзади.

Собеседники обернулись. Перед ними, заложив руки за спину и нетерпеливо раскачиваясь с пятки на носок, стоял расторопный быстроглазый человек в кепке с квадратным козырьком.

— Легок на помине! — степенно отвечал старик. — А мы до тебя, Николай Степанч.

— Ну?!

— Изволь поглядеть. Не выдержит плотника. Где уж тут сутки. Давай бог пять-шесть часов. Вздулась матушка.

Старик любовно обвел глазами вспухающие стремительные воды.

— Оно и верно, товарищ прораб! — решительно заговорил парень. Пора кончать. Остатнее после спустим.

Вновь прибывший, не отвечая, насупился и внимательно посмотрел на плотину.

— Похоже, что так, друзья! — задумчиво оказал он наконец. — Я и сам думал. Пройдемте-ка взглянуть. — И стремительно повернувшись, прораб зашагал к основанию мыса.

Идя вслед за ним, парень заметил, как прыгают в такт шагам проступающие через сукно худые лопатки прораба, и вспомнил, что вот уже двое суток, как Парфенов не входил даже в промозглую свою землянку.

Люди почти вприпрыжку сбежали к плотине. Дед Степан побагровел и горячо отдувался. Но прораб уже балансировал худыми своими руками, расхаживая по ряду мешков

— Лезь сюда, товарищ Демин! А ты, дед, снизу погляди… не протекает ли где! — горячо командовал Парфенов.

Парень ухватился за выступающий из стенки шершавый ствол и, царапая себе ладони, подтянулся к мешкам. Прораб подставил было руку, но Демин свободным прыжком встал рядом с ним.

Невеселое ощущение равномерной волнующей дрожи под ногами охватило ею. Казалось, что плотина лихорадит, как ожидающий страшного человек. Омывающая ее река отсюда казалась тоже совсем иной. В полутора метрах ниже гребня плотины вода ощутимо упруго нажимала на хрупкую стенку, закручивая опрокинутые конусы темнозеленых, гулко бурлящих водоворотов.

Глухой нарастающий плеск и влажный тревожно-колючий ветерок хлынули в лицо Демина.

— Пошатывает, а? — почти весело обратился к парню Парфенов. Но в быстрых глазах его уже светилась медленная суровая мысль. — Эй, дедушка, как там? — перегибаясь, крикнул он старику.

— Просачивается! — глухо долетело снизу короткое страшное слово.

 

II

Слово было действительно страшным. И Демин знал это. Преждевременный прорыв плотины грозил гибелью дерзко задуманной и смело выполненной идеи гидротехника Парфенова.

Судьба весеннего сплава по реке Батанге шаталась вместе с плотиной. Две недели назад, когда метеорологические сводки и седоусые старожилы единодушно предсказали низкий паводок, местная контора Нордлеса пришла в отчаяние. Многие и многие тысячи кубометров деловой древесины, мачтовые бревна и столовый лес частью в плотах, частью приготовленные для мулевого сплава, грозили остаться за чертою под'ема весенних вод, за много километров от единственной пригодной для начала сплава прибрежной полосы. Тогда-то в контору Нордлеса с покашливанием и робкой оглядкой вошел гидротехник Парфенов. Он говорил, точно извиняясь, смущенно и просительно, но уже через десять минут его план стал последней ставкой на выигрыш исполинской партии сплава.

А план был прост, как и сам гидротехник:

— Конечно, лес нельзя сбрасывать с пятнадцатиметровых береговых круч, — говорил Парфенов, — Но в двух километрах от места заготовок кончается Чортов овраг. Полые воды входят в него. Если защитить неширокое устье оврага плотиной, доставить древесину на дно, выждать максимального под'ема паводка, открыть плотину и мулевым…

Гидротехника Парфенова перебили, закричав ему прямо в лицо, что мулевщиков у Нордлеса почти нет и достать их негде.

На это гидротехник Парфенов скромно возразил, что отступающие из оврага в конце половодья воды сами исполнят роль мулевщиков, и что несколько человек при этих условиях будут стоить сотни. Гидротехника поймали на слове. С армией, состоящей из прорабовских мандатов и тридцати человек рабочих, он должен был сковать опьяненную весенней волей лесную реку и спустить по ее непокорной груди мачты для судов, топливо для печей, балки для стройки, древесину для бумаги, короче — великий, многолетний лес для пяти великих лет.

Помочь армии прораба могла только артиллерия из двух гусеничных, стопятидесятисильных тракторов марки «Рено», одним из которых управлял Демин, и, конечно, энергия самого Парфенова.

 

III

Прораб уже настороженно согнулся рядом со стариком. Демин поспешно спрыгнул с плотины, жадно заглянул ему через плечо.

Ннжний ряд мешков набух темными пятнами сырости. Тяжелые, холодные капли скатывались по мокрой рогоже, обрывались, соединяясь в струйки. У внутренней стороны плотины медленно растекалась и росла широкая грязная лужа.

— Тю-тю-тю! Дело-то, верно, дрянь — очень спокойно и четко сказал Парфенов.

Потом выпрямился, засунул облепленные грязью руки в карманы и сказал просто:

— Демин, смену зови! Машины — наверх. Гаванщиков — к плотине. Запомни хорошенько: разбирать, как условлено, по выстрелу. Заторщиков зови к спуску. За топляками пуще всего вели смотреть. Дед — со мной. Людей выводить. Вся эта история и часу не простоит.

Очередной кошевар суетился у котла

Сопровождаемый хрипящим на берегу дедом Степаном, Парфенов ринулся вниз, к жерлу оврага. А Демин решительно бросился в сторону. Подняться к жилым землянкам можно было только у плотины по срезанной лопатками специально для тракторов покатости отлогого карьера.

Демин, прижав локти к раздувшейся груди, ровным бегом выбрался на кручу, и, минуя расцеженный весенними дождями и солнцем кисель дороги, кинулся напрямик между деревьями.

Кривые грибы землянок приютились почти на обрыве среди пней и кочек свежей просеки. Над ржавой зеленью походной кухни вился сладковатый, аппетитный дымок. Очередной кашевар суетился у котла. Шестнадцать человек — вторая смена — уже проспались и теперь, почесываясь и гуторя, тесным кружком столпились вокруг кухни. Нетерпеливые дымки последних предобеденных цигарок мешались с горячим паром уже бурлящего варева.

Демин, не умеряя шага, бежал к людям, еще на ходу призывно вытягивая руку.

— Подымайсь!

— Куды?

— Часу нет!

— Не харчевали еще. Обождь!

— Нам ить с двух!

Люди заволновались, в гулком ропоте мешая голоса.

Бородатый детина вынул изо рта трубку и медленно сплюнул…

— Подымайсь! — горячо дыша, повторил Демин. — Плотину рвет. Парфенов сказал, по выстрелу начинаем.

Рабочие, переглядываясь, замолкли.

— Пло-о-отину! — протянул коряжистый, русобородый детина, сидящий ближе. Вынул изо рта закопченную трубку, медленно сплюнул, и вдруг вскочил, туго подпоясывая брезент прозодежды.

— Так бы и сказал! Вали, робя! Обедать-то и завтра будем!

Люди наперебой, с буйным гоготом, рванулись с мест, подхватывая разбросанные кругом багры и чалки, подталкивая друг друга и наспех бранясь. Кашевар швырнул уполовник и заметался на месте, спешно запихивая за тесьму передника гнутое топорище рекуна.

Демин выкрикнул на ухо старшине приказание Парфенова, проводил бросившихся к концу оврага заторщиков и побежал вдогонку уже ринувшимся к плотине гаванщикам.

«Машины надо наверх!» — три слова прораба четко засели в голове молодого тракториста.

«Андреев, стерва, еще запал пережжет», — тяжело переводя дыхание, подумал он про своего, в первой смене работающего, товарища — и повернул направо, к обрыву. Отсюда овраг напоминал колоссальный кривой ров, разделяющий высящиеся по сторонам стены столетнего леса. Глубоко внизу, на сыром дне пятнадцатиметровой отвесной тропины, среди хаоса перепутанных бревен копошились люди-муравьи, и, мерно пофыркивая, гудела жужелица-трактор.

Андреев уже выводил свою машину, и сейчас его «Рено», грузно переваливаясь через разбросанные кругом стволы, полз вверх, к плотине. Человек восемь рабочих облепили мотор и кожуха гусениц, направляясь, очевидно, тоже к землянкам. Отыскивая глазами свою машину, Демин перегнулся через край обрыва. Далеко внизу, почти прямо под ним, окруженное брезентовыми плащами семи рабочих, металось пальто прораба. В сыром, порывистом ветерке, остро пахнущем свежей смолой порубок, гулко разносились по лесу тюкающие удары обухов.

— Чего они еще? — удивился было Демин, но, вспомнив план Парфенова, понял, что теперь внизу укрепляют бревна. Это было необходимо, иначе каскад полой воды снес бы их к одному краю оврага и перемешал бы в чудовищную кучу.

Бойко тюкали рекуны. Рабочие под руководством Парфенова добивали последние клинья. Демин все еще искал глазами свой трактор и, наконец увидел его значительно левее, угрюмо и грузно, как заснувший носорог, прикорнувшего за высоким штабелем трехметрового молодняка. Васька — лопоухий артельный кобелек, буян и вечный преследователь белок — важно восседал на скамье у руля.

«Ишь, леший! Управляет! — улыбаясь подумал тракторист и сразу нахмурился. — Чего же я! А машину-то! — Он придавил локти к груди и, вспомнив физкультуру допризывника, гибко и стремительно побежал к плотине. — А зря лесенки не прокопали… от землянок, — подумалось на ходу. — Какая ведь круча…»

Сокращая путь, выбежал на дорогу. Густой рев хлеснул в уши. Демин отпрыгнул, пропуская лезущий прямо на него грозно бурлящий радиатор тяжелой машины. Левая гусеница с рокотом прокатилась рядом, окатив юношу липкой грязью.

— Берегись, дядя! — крутя рулем, перекрикнул гулкий пульс мотора лохматый Андреев. — Да поторопись. Выводить пора. Парфенов матерится.

Демин, не оборачиваясь, только махнул рукой и прибавил шагу. Трактор проковылял за поворот и, видимо, резко застопорил. Оглушительно и гулко, точно большекалиберная берданка, выпалила газоотводная труба. Звук, переламываясь и дробясь, прокатился по лесу.

— Эй! Эй! Кто стре-ля-ет?!. Не сметь!.. — догоняя грохот, невнятно донесся из глубины оврага многоголосый, встревоженный вопль.

Прислушиваясь к нему, Демин внезапно почувствовал, что бледнеет.

«Выстрел… Совсем как выстрел! — подумалось ему. — А если?.. — Отчаянно сорвался опять с дороги и, надсаживаясь в усилиях, бросился к обрыву. — Отсюда уже должна быть видна плотина. Должна!..»

Свежесть простора плеснулась ему в лицо. Стремительная река… Тесное горло оврага… Но плотины в нем уже не было!..

 

IV

По сторонам ложбины, бойко размахивая баграми, суматошились крошечные и вертлявые отсюда фигурки рабочих. В растащенную ими брешь, клубясь и бушуя, хлестал рвущий, стеклянно-синий вал.

Демин метнулся на месте, жалко и хрипло крикнул что-то, понял, что не услышат, ненужно замахал руками — и бессильно присел, прокусывая соленую от крови губу.

 Сверху было видно, как на дне оврага суматошились люди.

А на дне оврага уже боролись. За жизнь. Сверху было видно, как прораб неслышно кричит, собирая рабочих вокруг себя под прикрытием укрепленного штабеля, как уверенно и странно бесшумно машет штопором дед Степан, в дикой спешке забивая еще один клин.

Вода, бурля, раскатывалась вокруг людей, шипя на выбоинах, и закручивая гулкие водовороты. Рычащий каскад несся все дальше и дальше, в глубь оврага. Там и здесь всплывали вертящиеся скользкие бревна, ныряли и сталкивались, с грохотом колотя в еще не подвижные штабели. Люди отбивали их баграми, стоя по колено в бушующей ледяной воде, но все чаще и чаще их глаза и широко открытые, беззвучно кричащие рты обращались к отвесным стенам оврага.

— Помогите!.. — разносился этот беспомощный, проглоченный рекой призыв.

Демин видел, как двое рабочих, оттолкнув пытавшегося удержать их Парфенова, безрассудно бросились назад, в понижающуюся глубь оврага. Они брели, держась за руки, по пояс в пене, изогнув спину под ударами волн.

С каждым шагом течение становилось глубже и лютее. Идущий слева кучерявый гармонист и затейник Мишка выплеснул вперед руки, пытаясь поплыть. Тускло блеснула жестяная серьга на его левой веселой щеке. Закрученное в струях бревно, купаясь в кипятковых барашках, надвинулось на человека. Мишка метнулся, но ствол, нагоняя, ударил его и сбил как кеглю. Еще один раз мелькнула курчавая голова, дернулась и исчезла.

Второй, бородатый мужчина, боролся долго, но и его, как бумагу, смяло течение. Уцепившись за дрожащий штабель, человек держался, отплевываясь перекошенным ртом и страшно крича, пока Парфенов с товарищами не подтянули его к себе на конце багра.

Вода, гудя, вспухала и поднималась на глазах.

Задыхаясь и стуча себя в грудь бессильными кулаками, Демин смотрел, как внизу пробовали было связать плот. Багор деда Степана вертелся точно и неутомимо. Он подтягивал бревна, Парфенов и другие пытались скрепить их. Плот мог бы еще, пожалуй, доплыть до отлогого конца оврага. Но подхваченное течением кривое бревно сразмаху хряснуло по недоконченной площадке. Плот разлетелся на куски. Взбаламученные струи разогнали стволы по всему оврагу, то гоняя их друг за другом в диких пятнашках, то издевательски громоздя в грохочущую бесформенную кучу.

Штабель, за которым сидели люди, шатался, как пьяный, и зыбко дрожал. На вершине его, поджав хвост, сипло и жалко тявкал на волны мокрый беспомощный Васька.

Внезапно люди внизу закричали все вместе, закричали так, что даже Демин услышал этот надрывной вопль гибнущих.

Штабель не выдержал. Он рассыпался на отдельные звенья, угрожая гибелью тому, кого недавно защищал. И тогда люди, захлебываясь, бросились вперед. Они решились на последнее единственное средство. Нужно было итти вперед, к устью оврага, туда, где мельче, итти через течение, напролом.

Без слов понимая друг друга, люди встали треугольником, держась за два длинных багра. Головным был дядя Митрий, хмурый, старый гаванщик, на заклад шутя поднимавший бревно в треть тонны весом. Упираясь друг в друга, храпя и надсаживаясь, по пояс в стремительных встречных буранах, они шли, спотыкаясь и падая, посиневшие и жалкие.

С минуту казалось все же, что люди поборют стихию. Последние бревна шипя проносились мимо, а одно из них мощно, как лук стрелу оттолкнули чугунные руки Митрия. Но это было концом. Течение свирепело. Сначала люди топтались на одном месте, захлебываясь залпами пронзительных брызг. Потом поддались и отступили.

С вершин оврага разочарованно и глухо ахнули надеявшиеся. И тут Демин впервые увидел, что он не один. Кругом душно стеснились такие же, как и он, белолицые бессильные люди. Мутные глаза их ввалились, и мрачная тишина перехватывала дыхание.

В двух шагах дальше, прямо в грязи, сидел растрепанный и страшный Андреев. Он мерно и тяжело бил себя кулаком в понурое лицо и, раскачиваясь, нудно тянул одно и то же:

— Все я, братцы! Бей меня, братцы!..

За ним два старика-мулевщика то лихорадочно принимались связывать между собой концы мокрых веревок, то снова бросали их, расширенными, пугающими глазами заглядывая в провал оврага.

Русобородый детина, тот самый, что первым откликнулся на призыв Демина, вдруг угрюмо выступил вперед и, не поднимая глаз, тяжело сказал:

— Робя, а робя! Что же, так и погибать им, значит? На глазах?! Товарищи наши ведь погибают!.. Товарищи! — неожиданно высоко закричал он, сорвал с себя картуз, отчаянно швырнул его о землю и растоптал ударами кованых мокрых сапог.

Люди невнятно загудели в ответ ему и двинулись вперед.

— Идем! To-есть все, как один! — кричал русобородый. — Погибать, так вместе. Не можно так глядеть! Не могу я!

Он бросился к старикам-мулевщикам, вырывая у них веревку. Толпа, разнобойно гудя, шатнулась за ним. Но внезапно наперерез бегущим, вскидывая руки, прыгнул Демин:

— Стой! Стой! — сияя сразу наполнившимися силой глазами, закричал он. — Стой! Дай веревку! Я знаю!..

Он выхватил у русобородого канат, путаясь в узлозатых петлях, нащупал размочаленный конец и, неистово размахнувшись, швырнул его вниз.

— Держи, ребята! Держи! Я!.. машина!.. — бессвязно выкрикивал он, срывая с плеч затрещавший брезент плаща.

Никто ни о чем не спросил. Десять узловатых рук подхватили другой конец веревки.

Перебрасывая через край обрыва ноги, Демин глянул на клокочущую внизу грозную стынь. Колючие мурашки пробежали по спине. Зажмуриваясь и больно стискивая влажные пальцы на шершавой твердости каната, человек скользнул вниз, в холод и ветер. Рвущая пронзительная боль разрезала ладони. Стремительной лентой взлетела перед глазами глинистая отвесная стена оврага. Под каблуками, расступаясь, гулко булькала вода — и сдавливающий гортань, обжигающий холод захлеснул Демина с головой. Напрягаясь, он выбросил вперед сведенные судорогой руки, ударил, вынырнул, жадно глотнул показавшийся теплым воздух и поплыл. Ледяная жестокость воды сдавила его, запирая дыхание. Сердце затрепыхалось, подскакивая, как подстреленная птица. Намокшее платье тянуло вниз, как чугун.

— Не останавливаться! Плыть! — До хруста сжимая зубы, повторял Демин сам себе, снова и снова вскидывая ноющими плечами.

Ледяное течение рвало его, как раз'яренный бульдог, увлекая за собой, парализуя усилия, крутя и швыряя по сторонам. Сзади и сбоку, бурля и вертясь, проносились бревна. Раз или два Демин попробовал встать на ноги, нащупал твердое, липкое дно, но остановиться не мог. Вода волочила и мяла, подгибая бессильные ноги, захлестывая рот. Плыть было не легче и нужнее. Нужнее!

Крутясь, как щепка, человек пронесся мимо погибающих. Они стояли, качаясь, тесно-тесно прижавшись друг к другу Демин уловил стеклянные глаза и бескровные кривые губы Парфенова, синие под страшно белой сединой щеки деда Степана; квадратная челюсть дяди Митрия часто тряслась. Он что-то несвязно крикнул, но голос проглотила ревущая пасть течения.

Демин не смотрел больше на людей. Через силу вскидывая над водой обожженное холодом, закостеневшее лицо, усилием воли собирая разбежавшиеся мысли, выжидал.

«Погоди! Погоди! Сберегай силы! Сейчас!» — больно прыгало сердце.

Желанная точка стремительно приближалась. Пора! Превозмогая холод и слабость, Демин выбросил всего себя в мощном последним толчке. Рассекавшая пенную воду стальная грудь радиатора нарастала перед глазами. Странно: с нее смотрели на Демина два блестящих умных глаза.

— Руку вперед! Еще! Еще!

Суковатое, растопырившееся клочьями разбухшей коры бревно надвинулось ка него. Тупой грузный удар в плечо сбил движение. Голова Демина ушла в воду, снова вынырнула, отфыркиваясь и хрипя. На застывшем лице жили, казалось, только глаза, полные отчаяния и силы. Но течение уже проносило человека мимо величественно неподвижной машины.

Рядом! Совсем рядом! Он ударил ладонями, пробуя еще бороться. Движение вышло жалким, как размах ребенка. Ноги стукнулись о дно, но устоять не было сил. Руки Демина беспомощно обвисли, и глаза, наполненные холодной тьмой, медленно спокойно закрылись.

Уверенный жесткий рывок за плечо вновь пробудил заснувшую энергию. Что-то живое и сильное держало Демина за рукав, противоборствуя течению. Глаза открылись — и человек увидел плоский и гладкий от сырой шерсти лопоухий череп, жадно стиснувший клыки на мокром сатине его рубахи. Стоя на сиденье, изо всех сил упираясь задними мускулистыми лапами в железную дверцу, сам едва спасшийся с разбитого штабеля, лохматый Васька честно боролся за жизнь того, кто порою кидал ему об'едки.

Пальцы Демина хищно уцепились за шершавую шею собаки. Васька взвизгнул, но не разжал челюстей. Замерзшие бицепсы человека подтягивались медленно, как маятник башеных часов. Но под правой рукой, веселое, как сама жизнь, уже ощущалось жесткое надежное железо.

Нога встала на гусеницу. Еще усилие, и Демин перевалился через перильца рулевой будки. Он упал на сухую кожу сиденья и долго, не двигаясь, со свистом дышал. Потом вскочил, обнимая сумасшествующего, тычущего ему в лицо шероховатым горячим языком Ваську, и с бодрым вызовом в сияющих зрачках погрозил кулаком ревущей пьяной воде.

— А, ты сильнее меня, сволочь! Так посмотрим…

Дерзкая свежая сила налила вычерпанные мышцы. Демин на два оборота крутанул щелкнувшую иглу карбюратора, рывком захлопнул воздушную заслонку и приоткрыл дроссельную…

— Сверху надо… Еще раз в воду… не могу…

Отмахнув лезущие в глаза мокрые волосы, человек дернул рычаг зажигания и полез на кожух. Грузный «Рено» дрожал под напором течения, но стоял неподвижно. Оседлав мотор, тракторист распластался на нем всей грудью, вытягивая руки вниз, к захлестываемой течением пусковой рукоятке.

«По метровой глубине проходит» — четыре слова, сказанные ему инструктором год назад там, в уютно пахнущей газолином тракторной школе далекого города, как раскаленное тавро, врезались в мозг.

Рукоять долго не поддавалась вытянутым в неудобной позе, костеневшим в воде рукам.

— Так! Так! Еще раз! Ну!

И вдруг, поддаваясь, оглушительно и победно ударил мотор. Трактор затрясся, ожил. Властно раздавливая гул течения, загремели цилиндры. Демин сполз с кожуха, сел и непокорными пальцами взялся за колесо.

— Открыть клапан, пошире… есть! Больше зажигания, еще больше… так! — Только сегодня утром смазал он солидолом железные суставы мотора. — Выдержишь? Выдержи, милый, выдержи!

С треском опрокинулся ходовой рычаг. Бешено, как сорвавшаяся с цепи собака, залаял мотор. Скрипнув, дернулись гусеницы.

Сто пятьдесят стальных лошадей бросились в лоб течению. Вода взвыла, как обманутая толпа, с ревом расступилась перед пышащим жаром радиатором, захлестала кругом тысячами визгливых струек-бичей.

Вперед! Гусеницы побежали скорее, в сливки сбивая встречные волны. Цилиндры задыхались, выбрасывая синюю горечь гари. Металлическое сердце великана, как победный барабан, билось ровной дробью грохочущих взрывов. Трактор, точно колун, раскалывал упругое тело течения. Река бросилась ему навстречу, вскидывая на радиатор бессильную злобу пенных брызг. «Рено» шатался под ее нажимом, но гусеницы неуклонно впивались в почву, тупой кожух расталкивал волны, как богатырь плечом расталкивает преграждающих путь.

Мокрый и торжествующий Демин кровоточащими ладонями впился в колесо. Он ругал реку, издевался над ней, плевал в захлестывающие ему ноги колючие волны. Васька стоял рядом, победно крутя хвостом, и уже не жалко, как раньше, а вызывающе тявкал на волны.

Человек вторил собаке, подбадривая трактор, как живого могучего друга:

— Так, милый, так! А ну-ка еще, еще!

Он все шире раскрывал карбюратор, все прибавлял зажигание. «Рено» гремел разгневанно и страшно, беспрестанно усиливая ход. Молочно-белый след тянулся за проходящей машиной.

Кучка обнявшихся, застывших по пояс в ледяной воде людей все приближалась. Люди, как тростник, качались под ударами течения, цепляясь друг за друга сведенными синими руками. Шесть кровавых ртов кричали навстречу трактору однотонно и страшно:

— А-а-а-а!!!

В безумных выпученных глазах тлело робкое пламя надежды.

Усилием воли стряхивая горячий дурман торжества, Демин рулил осторожно и точно, чтобы не подставлять течению бок машины. Он знал, что на дне оврага есть выбоины и ямы, залитые больше, чем на метр. Трактор мог опрокинуться, волна — захлеснуть мотор.

Цилиндры стучали и ревели. «Рено», как корабль к острову, боком подваливал к погибающим.

— Садись! — невнятно закричал Демин, крутя колесо.

Люди шатнулись все сразу, свирепо цепляясь друг за друга, за перила и вращающиеся гусеницы, валясь поперек кожуха и на гнущуюся крышу рулевой будки. Дядя Митрий рухнул прямо к ногам Демина и застыл. Парфенов упал рядом с трактористом, уткнул лицо в негнущиеся ладони, прорыдал коротко и гулко, как плачут сильные люди, и вдруг, поднимая на Демина залитые водой и слезами глаза, улыбнулся криво, но солнечно:

— А подняло ведь лес… Удался сплав-то… — слабо сказал он.

Дед Степан бормотал что-то и, задыхаясь, кашлял сзади.

Люди качались под ударами течения, цепляясь друг за друга.

Внезапно в ответ ему так же сипло и гулко кашлянул мотор. Рулевой вздрогнул. Кашель повторился. Ровный перестук поршней все чаще и чаше срывался коротким, сухим ударом. А за ударом следовали секунды страшного, как смерть, молчания. И в каждое такое мгновение заглушенный до того мотором рев реки вдруг нарастал и ярился, попрежнему полный угрозы. Демин знал, о чем дело: не хватало горючего. Он призакрыл карбюратор, экономя последнюю смесь, еще теснее впился в испачканное своей же кровью колесо и неустанно измерял глазами расстояние. Оно все сокращалось. Земляной срез — начало тракторной дороги — медленно подплывал к машине. По нему метались и прыгали люди.

Поток мелел. Гусеницы все выше выступали из воды, но течение бушевало давило, как прежде. Мотор медленно умирал. Он кашлял ржаво и сипло, срывался, снова рычал, и каждую секунду Демин ждал конца. Радиатор все слабее — расталкивал струи, но и берег неуклонно надвигался.

Что кончится раньше? Расстояние или смесь?

— Милый, ну, надбавь, ну, еще капельку! — уже как ребенка упрашивал машину тракторист.

И мотор, умирая, боролся.

Берег был уже тут, совсем близко, и люди с радостным ревом забегали от него навстречу трактору, прямо в гулкую воду.

И тогда-то заблудшее, может быть, последнее бревно, налетело на машину как гром. Демин не успел еще рвануть руль, когда чешуйчатый ствол, оглушительно грянув по радиатору, выскочил одним концом из бушующей воды и, замахиваясь, как чудовищная булава, взлетел над головой рулевого. Последнее, что видел Демин, был свет, огромный и багровый, воспламенивший и небо, и волны, и глаза. А потом весь мир провалился в горячую, звенящую тьму…

* * *

Впервые он пришел в себя всего на минуту. Улыбнулся таким заботливым и хорошим лицам, склонившимся над ним, и вновь закрыл глаза. Но и опять, погружаясь в липкий туман беспамятства, услышал:

— И жить и работать будет. Хоть куда! — густым тенорком сказал кто-то, должно быть, доктор.

— Еще бы! Нужно, штоб жил! Одна машина-то у парня какова! — прибавил дед Степан.

— И сердце! — закончил Парфенов.